Поминальная свеча

«КО СЛАВЕ СТРАСТИЮ ДЫША…»

Не угасла память о легендарном предводителе казачьей дружины атамане Ермаке Тимофеевиче. Иной раз и песня о нем слышится:

Ставшие народными, слова поэта — декабриста Кондра- тия Рылеева повествуют о трагедии, происшедшей более четырех столетий назад. Разбитый Ермаком «презренный царь Сибири» Кучум собрал большие силы татар и ночью, в грозу, напал на лагерь казаков.

Произошло это 6 августа 1584 года. Ермак с 50 казаками расположился на отдых вблизи Иртыша. Позади были тяжелые схватки с татарами, многоверстный переход на стругах по сибирской реке.

Оплошавший казачий караул враги уничтожили без звука. Их острые стрелы, кинжалы и кривые сабли прошлись по всем, кто безмятежно почивал на вольном воздухе. Лишь Ермак в последний момент встрепенулся. Но, видя, что все пропало, кинулся к Иртышу и, по преданию, утонул в его волнах. Увлекла его ко дну тяжелая панцирная кольчуга, присланная ему в подарок царем Иваном IV — Грозным.

Нет, не во имя личных выгод сражались Ермак и его

товарищи в неведомой Сибири. О славе и могуществе России радели казаки. Сначала обосновались на Урале, во владениях промышленников Никиты, Семена и Максима Строгоновых, чтобы оградить их городки и соляные варницы от набегов татар и полудиких инородцев. А уж потом по собственной ермаковой инициативе перевалили за хребты Каменного пояса, Урала, дабы вручить царю Ивану, перед которым провинились, новые приобретения для государства.

До этого их вольница вдоволь погулевала на Волге, не раз пощипала купцов московских и Астраханского татарского ханства, добиралась до персидских берегов на Каспии. А еще раньше (как утверждают некоторые историки) ее зарождение начиналось на Дону с не менее шумных историй. Отчего и приписывалось происхождение самого Ермака Тимофеевича донской станице Качалинской. И, похоже, не без основания.

Кое‑кто считал его выходцем с Камы либо из Суздаля. Ему присваивались имена Ермолай и Еремей, Герман и Василий. О фамилии — нигде ни слова. Достоверно оставшееся в веках прозвище — Ермак.

Жил Ермак в трудную, нестабильную эпоху. На Русь нападали то Польша, то Литва. Лишь в 1552 году Ивану IV удалось покорить Казанское, а в 1556 году — Астраханское татарские ханства. Зато в 1573 году крымский хан в отместку, преодолев со своей ордой немалое расстояние, очутился… в самой Москве! И учинил в ней дикий погром и резню.

Гранича с охвостьями татаро — монгольской Золотой Орды на Урале, первые заводчики России столкнулись здесь с опасностью быть разграбленными и уничтоженными. Вот и призвали близкие родичи Строгоновы с Волги Ермака себе в помощь, заручившись о том разрешением самого царя Ивана.

Ермак и его сподвижники: атаманы Иван Кольцо, Яков Михайлов, Никита Пан и Матвей Мещеряк — имели у себя под рукой более 500 казаков. Поднимались они вверх по Каме, до Чусовой, где располагались строгоновские городки и копи.

Прибыли в июне 1579 года. Вокруг — раздолье неописуемое! Горы, леса, луга, озера, реки… Море зелени, ягод, плодов, гнездовья птиц, обиталища диких животных. Не однажды казаки восклицали:

— Какую Бог красоту создал!

Два года пролетели. И задумался Ермак Тимофеевич:

— А надо ли нам сидеть тут сиднем? Не пора ли выходить на широкий простор? Тем более, что татарва все время донимает?..

Ответили други — товарищи:

— Пора.

Пошел атаман к хозяину — Максиму Строгонову:

— Благослови. И помоги собраться.

Получил в подкрепление 300 удальцов. И 1 сентября 1581 года объединенная дружина под общим командованием Ермака в полном снаряжении, с запасом продовольствия, вооружения и боеприпасов двинулась в рискованный путь — в пределы незнаемой Сибири, где мало кому из россиян доводилось бывать. (В основном лишь до Камы и Прикамья распространили свою колонизацию давние новгородские землепроходцы и купцы.)

Где на веслах, где, как бурлаки, на лямках поднимали казаки долбленные струги с поклажей вверх по Чусовой и по ее притоку Серебрянке. Достигли узкого перешейка между бассейнами Камы и Оби. А там волоком подтянули и спустили свои лодки в реку Жаровля.

Зазимовали. Весной выбрались к Туре и Тавде. Здесь и произошли первые сражения с сибирскими татарами. Казаки вышли из них победителями.

Властелин Сибири Кучум, формально признавший в 1569 году свою зависимость от Москвы, учуял серьезную угрозу своему владычеству. Для борьбы с дружиной Ермака он направил большой татарский отряд во главе со своим племянником Маметкулом. Но в урочище Бабасан, на берегу Тобола, маметкуловское войско подверглось разгрому. Татары пришли в неописуемый ужас — они встретились с огнестрельным оружием казаков. Затем последовали поражения татар на реке Иртыш и изгнание их из главного города ханства Сибири (Искера), стоявшего на указанной реке.

Кучум, бежав на юг в Ишимскую степь, здесь лихорадочно сколачивал силы. Пополнил отряд Маметкула, и ему удалось взять реванш у Абалацкого озера, где он сумел расправиться с одним из небольших отрядов Ермака. На следующий год казаки поквитались с Маметкулом — в очередном бою на реке Вагае разбили его отряд, а самого взяли в плен и отправили в Москву.

Лето 1583 года ушло на покорение татарских городков и улусов, расположенных по Иртышу и Оби. При взятии

городка Назыма и других селений противник оказывал яростное сопротивление. Казаки несли большие потери. Тем не менее от своей цели они не отказывались.

Воины проявляли чудеса изобретательности и ратной доблести. В одном месте на Таболе Кучум перекрыл реку железными цепями, чтобы загородить путь стругам Ермака. Однако казаки «все равно одолели неприятеля и разломали цепи».

В другом месте на своих стругах Ермак приказал соорудить из хвороста чучела и одеть их в казачье платье. Татары ожидали высадку дружины казаков на берег с реки, засмотрелись на манекены. А тем временем ермаковцы были уже в тылу городка. Оттуда и ударили по неприятелю, заставили его обратиться в бегство.

По взятии городка Сибири (Искера) Ермак снарядил

22 декабря 1583 года гонцов с донесениями к заводчикам Строгоновым и в Москву, к самому царю Ивану Грозному. В столицу он направил своего сподвижника и друга Ивана Кольцо с добрым ясаком — подарком царю: 60 со- роков соболей, 20 черных лисиц, 50 бобров.

Выслушав отважного казачьего посланца, даже не напомнив ему о его прежних прегрешениях, суровый венценосец щедро одарил казаков за удачливое начало покорения Сибири. Атаману Ермаку пожаловал шубу со своего плеча и дорогую кольчугу с тиснением золотого орла. В ответной отписке Ермаку царь повелел именовать его не атаманом дружины, но «князем Сибирским».

А еще раньше, осенью 1583 года, в подкрепление казакам царь снарядил 300 ратников под командованием князя С. Волковского и воеводы И. Глухова. Однако изменить обстановку к лучшему они уже не смогли.

В жестоких боях погибли один за другим испытанные вожаки казаков — летом 1583 года при взятии Назыма пал Никита Пан, следующей весной хитростью и коварством татары умертвили Ивана Кольцо и Якова Михайлова.

С горсткой храбрецов оставались в живых атаманы Ермак и Матвей Мещеряк. Наконец сложил голову с малой дружиной и главный герой похода Ермак Тимофеевич. Татары опознали труп Ермака по кольчуге с изображением золотого орла. По преданию, полтора месяца поднятый на помост мертвый Ермак служил им мишенью для стрельбы из луков. Но стрелы не достигали цели. Хищные птицы, кружась в высоте, не осмеливались расклевывать покойника на помосте, вокруг творились какие‑то странные виде

ния. В суеверном страхе татары решили похоронить с почестью останки казачьего атамана, дабы умиротворить разгневанных богов. При большом стечении степняков устроители похорон пустили на поминки героя обильное угощение, для чего было заколото тридцать быков.

«Но и на пепле храброго воителя, — писал в 1911 году автор монографии К. Валишевский, — продолжались чудеса: поднялся к небу огненный столб, и тогда мусульманские муллы предали его останки земле и срыли могилу, чтобы никто ее не нашел».

Мещеряк, потрепав напоследок татарского князька Карача при осаде казачьего стана, еле выбрался с остатками своего отряда из окружения, вынужден был уйти из пределов Сибири за Урал, чтобы возвратиться сюда через год уже в составе царского войска, усиленного пехотой и кавалерией.

От уцелевших сподвижников Ермака первый сибирский архиепископ Киприан собрал данные и внес их в Синодик, по которому затем происходило поминовение погибших героев. Синодик начинался кратким пояснением: «Синодик казакам… Атаману Ермаку с сотоварищи его, которые побиенны с ним… от нечестивых, от Кучума царя. Вечная память и возглас большой».

Еще долго русские рати утверждали волю царей на востоке. И в том им помогал пример Ермака и его товарищей. Их героический след потомки продлили до берегов Тихого океана, превратив Россию в могущественную империю.

Отмечая в 1883 году 300–летие присоединения Сибири к России, российское общество вновь и вновь вспоминало изречение народного героя Ермака Тимофеевича, запечатленное в строгоновской летописи:

«И по смерти нашей память наша не оскудеет в тех странах, и слава вечна будет».

Красной нитью прошла эта мысль и через рылеевский стих — песню:

ЛЕГЕНДАРНЫЙ СИРКО

За сто с небольшим лет до переселения бывших каза- ков — запорожцев на Кубань у их дедов и прадедов в понизовье Днепра ходил в кошевых атаманах легендарный казак Иван Дмитриевич Сирко. Силач, юморист и отменный рубака. Бывало, соберутся казаки На сечевую раду, расшумятся по какому‑нибудь пустячному поводу, не стоящему их внимания, а седоусый, с оселедцем на голове Иван Дмитриевич выйдет на круг и этак ненароком обратится к сподвижникам, выразительно показывая пальцем на свое прокаленное солнцем темечко:

— Хлопци! Та чи вы з глузду зъихалы?

И сразу устанавливалась тишина. Умел он шуткой — прибауткой снять напряжение, а потом тут же перейти на серьезный разговор. Вся низовая Запорожская Сечь любила и уважала своего вожака.

Сирко обладал всеми данными умелого администратора, хозяйственника, дипломата и полководца. В годы его атаманства султанская Турция и ее вассальные крымские ханы, как и во все предыдущие времена, предпринимали большие усилия к тому, чтобы запереть непокорных запорожцев в их узком пространстве, а еще лучше — покорить и заставить служить тараном в борьбе против усиливающегося Русского государства.

Но ни то, ни другое у них не получалось. Сечь, как днепровская вода камень, из года в год подтачивала устои владычества турок на северном побережье Черного моря, готовя окончательное падение и их вассальной вотчины — Крымского татарского ханства.

В зиму 1674–1675 годов турки и крымчаки в очередной раз совершили свой совместный поход против запорожцев. Хитро, обманно двигалось их войско, дабы загулявших на Рождество сечевиков застать врасплох. Им удалось войти даже в центр Коша. Но казаки быстро схватились за оружие и дружным натиском не только выбили врага, но и погнали его вспять. Сирко послал вдогонку неприятелю до двух тысяч своих молодцов. Однако резвым хлопцам так и не удалось настичь уцелевших непрошенных гостей — шибко здорово те удирали от казаков.

По этому и другим случаям вторжения агрессивных соседей в пределы Запорожской Сечи и всей Украины

23 сентября 1675 года атаман Сирко отправил письмо крымскому хану Мурад — Гирею. Письмо выдержано в лучших тонах рыцарства и благородства. Начиная с обращения к адресату и заканчивая пожеланиями добрососедства.

В самом же тексте обширного послания Иван Дмитриевич основательно напомнил хану кое о чем неприятном для супротивной стороны. В том числе о том, как ворвались в Сечь 15 тысяч турецких янычар «с многими ордами крымскими» и о том, чем для них это закончилось.

А далее вообще перечислил массу примеров, как издревле запорожцы в ответ на разбои турок и крымских татар устраивали им добрую взбучку. Начал с похода «по Черному морю» кошевого атамана Самуила Кошки, как в 1575 году «Богданко с казаками Крым воевал и плюндро- вал», а Петр Сагайдачный в 1609 году «заплывши челнами в Таврику… взял в ней знаменитое и крепкое место Кафу», как «року 1621 тож» перед своим атаманством Богдан Хмельницкий «на Черном море воюючи… многие корабли и катарги турецкие опановал и благополучно до Сечи повернулся».

И еще назвал Сирко несколько подобных примеров. Мотай, мол, на ус, хан Мурад, не то, если мы заметим ваши приготовления к войне против Сечи, то «и мы против крымского ханства воевать не убоимся».

Разумеется, столь решительное настроение кошевого атамана и его казаков тут же стало известно турецкому султану Магомету IV. И тот, не долго думая, отправил Сирко безоговорочный ультиматум. Перечислив все свои многочисленные титулы от персонального родства с солнцем и луною до владений царствами Македонским, Вавилонским, Иерусалимским, Великим и Малым Египтом, султан категорически потребовал от запорожцев: «Повелеваю вам, запорожским казакам, сдаться мне добровольно и без всякого сопротивления и меня вашим спором не заставлять беспокоиться».

Собрав своих помощников, кошевой атаман спросил:

— Шо вы скажете на цию цидулю?

Куренные и писари в один голос:

— Скликать раду.

Собралась рада. И тут казаки в полную меру дали волю своим чувствам. До печенок допекла их султанская наглость. Откуда‑то на просторной площади Коша появился неказистый стол, а на нем чернильница, гусиные перья, стопка рыхлой бумаги. Рада единодушно решила:

— Надо писать наш ответ султану.

За стол по общему согласию воссел самый писучий

запорожец, обладавший веселым нравом и острым языком. Да и подсказчиков ему нашлось немало.

Вот так и родилось знаменитое письмо запорожцев турецкому султану Магомету IV, скрепленное подписью кошевого атамана Сирко. С непревзойденным народным юмором и сарказмом характеризовался возомнивший себя чуть ли не божеством иноземный правитель, в глазах храбрых воинов — запорожцев он выглядел не более, как александрийский козолуп, вавилонский кухарь, македонский колесник и прочая, прочая. В целом — всесветный блазень (глупец).

Ну какой ты в чертях лыцарь, высмеивали казаки своего недруга, если, скажем, простого ежа своим голым задом не пристукнешь. А еще грозишься нам. Да не боимся мы тебя, «плюгавче»! Никогда, мол, тебе, нехристь, не одолеть сынов христианских, если потребуется — казаки дадут тебе достойный отпор.

Оригинальное послание казаков турецкому султану в духе казачьей вольницы, с целым каскадом словесных издевок стало известно в России, оно было переведено на русский, польский и немецкий языки. По белому свету разошлось несколько вариантов письма, в чем‑то текст совпадал, в чем‑то отличался. Но основа, главная его «соль» оставалась неизменной. Таким данный документ и вошел на века в историю запорожского казачества.

Подписавший его атаман Сирко умер 4 мая 1680 года. По сообщению журнала «Русская старина», № 7 за 1873 год, об этом свидетельствовала надгробная могильная плита, обнаруженная спустя почти двести лет после кончины казачьего батька. Она нашлась в огороде поселянина Михаила Прилепы, что проживал в деревне Капуловка у речки Скарбной — притока Днепра. Капуловка была одним из многих имений брата царя Александра И, великого князя Михаила Николаевича.

На надгробном камне были высечены крест, копье и обозначения церковно — славянской вязью, кто под ним упокоен, дата смерти, с такой концовкой: «Да живет вечно память и слава праведника».

Легендарной судьбой Сирко заинтересовались историки Н. И. Костомаров, Д. И. Яворницкий, А. А. Туган — Бара- новский и другие. В 1878 году начал делать наброски к своей будущей знаменитой картине «Запорожцы пишут письмо турецкому султану» великий русский художник И. Е. Репин. Данное письмо казаков в начале XX века в стихотворной форме обнародовал на родном языке французский поэт Гийом Аполлинер.

Как можно с убежденностью утверждать, хлесткое и язвительное письмо запорожцев за подписью Сирко не составило единичного исключения. Сечевикам так понравилось его содержание, что они им еще неоднократно огорошивали басурманов. Уже когда и Сирко не было в живых.

В его пору он и его сподвижники прорывались к Черному морю на своих легких лодках — «чайках». И, потрепав за набеги крымчаков и турок, с добычей возвращались в Кош. На их пути большим препятствием были турецкие укрепления, возведенные в низовьях Днепра — Тавань и Кизи — Кермен. В последнем через реку даже тяжелую цепь турки протянули, дабы закрыть водный путь казакам. Запорожцев преграда раздражала, но они все же ее преодолевали.

Тот же Сирко со своей буйной ватагой не раз пересекал барьерный рубеж и устремлялся к Черному морю. В 1669 году он прошелся по его северному побережью, разрушил оплот турок в Очакове, откуда они постоянно совершали нападения на Украину, а в 1675 году возглавил совместный поход запорожцев и присланных Москвою донских казаков и черкесов, в ходе которого им удалось крепко наддать крымско — татарским ордам за их опустошительные набеги на украинские и русские селения.

Сирко тогда доложил русскому царю об операции сдержанно, но выразительно:

«Мы вместе… будучи в Крыму, немалую часть неприятельскую, против нас изготовившуюся, разбили, души христианские освободили от неволи».

В 1679 году, за год до смерти, Сирко вновь возглавил запорожскую рать в ее движении к устью Днепра, дабы ликвидировать новые укрепленные сооружения турок, препятствовавшие водному проходу казаков к Черному морю. И эта операция завершилась успешно.

В 1795 году, уже после Сирко, запорожцы во взаимодействии с русскими войсками взяли с бою Тавань и Кизи- Кермен. Это страшно рассердило турецкого султана. И он бросил крупные силы на отвоевание потерянных укреплений.

Как ни бились турки и крымчаки — взять обратно городок Тавань не смогли. На его защите стояли 700 казаков Лубенского полка и стрелецкий полк московского полковника Ельчанинова. От тщетных атак турки перешли к иной тактике. В стан обороняющихся от них из лука полетела стрела с запиской:

«Мы с вами исстари друзья, для чего же сражаетесь за сей город и умираете за Москву».

Предлагали сдаться, прислать о том свою записку к желтому знамени у турецкого командного шатра. Казаки промолчали. И тогда новая стрела принесла запорожцам угрозу: «Да будет вам известно, что всеми землями обладает султан и Тавань — его город. Если вам милы здоровье и свобода, сдайте нам город без повреждения, а не то — нам помогут единый Бог и его пророк Магомет, мы возьмем Тавань и всех вас изрубим».

Командующий турецкой армией и отрядами крымских татар Али — паша в случае сдачи города обещал командному составу гарнизона по одной тысяче левков, а рядовым — по шесть левков. Запорожцам даже сулил предоставить транспорт для выезда с поклажей и амуницией на Украину.

Но никто из запорожцев и воинов регулярных войск на приманку не клюнул. Казаки собрались на раду и почти в той же редакции, что и при Сирко, утвердили новый ответ турецкому султану, в котором напрочь отвергли ультиматум его ретивых вояк.

«Войско твое поганое, безмозглое, шкаредное», — клеймили позором султана казаки — запорожцы. И далее высказывали свою решимость разбить хвастунов и брехунов турецких, если они не откажутся от своих замыслов. Ну, и конечно, самому султану выдали аттестацию в предельно саркастическом духе. В том самом, какой в свое время благословил и засвидетельствовал своей подписью незабвенный Сирко в письме Магомету IV.

Посовещавшись, запорожцы все‑таки смягчили текст, сделали его более сдержанным:

«Мы, старшины войска Запорожского и Московского, городовых и охотных полков, читали ваше письмо, в котором вы нас стращаете пророком и саблями. Мы на вас, басурманов, не походим, ложным пророкам не верим, надежду возлагаем на Бога и Матерь Пресвятую. И наши сабли еще не заржавели, и наши руки еще не ослабли, хлеба и воинских припасов у нас достаточно, вы города не возьмете, но погибнете — удержитесь от лжи и угроз… Мы не сдадим города, мы ждем помощи, да и без помощи готовы идти на вас, басурманов, за веру христианскую и за царя восточного, надеемся на победу с нашей стороны и на поношение с вашей».

Стиль письма уравновешен, а подтекст — тот же, легендарного Ивана Сирко и его кошевого братства!

Взъяренные ответом турки 28 сентября 1697 года ринулись на приступ Таваня. И вновь с большим уроном были отбиты. А когда узнали, что на помощь осажденным спешит со свежими силами полтавский полковник И. И. Искра (оболганный позднее гетманом — предателем Мазепой и казненный вместе с Кочубеем), руководитель осады Али — паша в великом испуге «сел на суда и уплыл восвояси».

На долгие времена вселил Иван Сирко тягу казаков к ядреным писаниям своим недругам, но и само собой — крепкую волю к их предметному вразумлению.

ПЕРЕСЕЛЕНЧЕСКИЙ ПРИБОЙ

Когда по всей Новой России прокатилась молва о предстоящем переселении бывших запорожских казаков на пожалованные таманские и кубанские земли, она захватила умы и сердца не только их самих, но и представителей различных сословий и народов, населявших прилегающие великорусские и малороссийские губернии и наместничества. В реестровые черноморские казаки хотелось зачислиться многим, но не всем удавалось это сделать. Отбор шел строгий, на переселение поначалу включались лишь те, кто действительно когда‑то служил в Запорожской Сечи, а после ее упразднения уже в составе Черноморского волонтерского формирования принимал участие в последних войнах с Оттоманской Портой.

Вроде, скажем, такого настойчивого просителя, как бывший казак куреня Шкуринского Давыд Великий, представивший на имя черноморских «батькив» 3. Чепе- ги и А. Головатого следующую челобитную: «Служил я в бывшем войске Запорожском казаком двадцать лет. И был в минувшую с турком… войну… в походах, во время разрушения Сечи отбыл я из оной в Харьковскую губернию… в местечко Тарановку».

И далее Давыд ребром ставил вопрос: «Я имею к службе ревность и желаю в войске Черноморском навсегда ее продолжать. То прошу и о выводе моего семейства.»

С водворением первых 25 тысяч душ черноморцев мужского и женского пола в необжитых пределах сразу выявилась явная нехватка казачьего населения для несения опасной кордонной службы и хозяйственного освоения края. Когда, например, таврический губернатор летом

1793 года предложил войсковому правительству ежедневно выделять на строительство Фанагорийской крепости по три тысячи человек, кошевой атаман 3. А. Чепега забил тревогу перед высшими санкт — петербургскими инстанциями, указывая на то, что задание нереально, ибо на Тамани в это время одних увечных и «крайне престарелых» черноморцев насчитывалось до 800 человек, столько же казаков несли охрану рубежей на Кизилташе, 770 «бада- лись» на заработках по войсковой земле, 119 находились «в раскомандировании» по выводу своих семейств «на сию землю». И наличествовало на все про все 1497 человек, из коих постоянно отвлекалось по 200 человек на «избереже- ние и починку гребной флотилии».

Потребность в людях ощущалась во всей империи. Особенно на ее окраинах. В целях скорейшей концентрации производительных сил и охраны рубежей государства Павел I издал указ о заселении сибирского края отставными солдатами, крепостными крестьянами и всякого рода преступниками, исключая лиц, осужденных на каторжные работы.

Это, вероятно, в немалой степени ослабило и внутренние запоры Черномории: сюда, в ее открытые шлюзы, хлынул сначала единичный, а затем и массовый людской поток. На веленевой бумаге, с витиеватыми завитушками, накатал на имя императрицы Екатерины II прошение о зачислении в Черноморское войско рядовым казаком ка- кой‑то канцелярист — волжанин не робкого десятка Василий Петров, в отличие от него тайно, со всеми предосторожностями, дал тягу в Черноморию от екатеринославс- кого помещика подневольный крестьянин Михаил Яковлев (он же Сердюченко), владевший искусством живописца. Нащупав следы беглеца в черноморской войсковой церкви, разгневанный хозяин требовал немедленного его возвращения, не соглашался даже на получение компенсации за своего человека и в тысячу рублей, ибо он был «мастерству обучен».

Во многих случаях, когда домогательства помещиков по поимке и возврату их крепостных ставили войсковую канцелярию в затруднение, отсюда в ответ следовала испытанная мудрая отписка, что среди черноморцев они «хо- чай может быть и есть, но таковые не сыскуются».

Случайный, неорганизованный приток населения, низкая деторождаемость, большой дефицит молодых семей в первые восемь лет после заселения Кубани и Тамани мало

что изменили в их демографическом составе. Черномория имела в 1801 году лишь два города, 42 куреня, в которых насчитывалось около 2800 дворов и проживали 32609 душ обоего пола. Причем женского было 28 процентов. Пока еще по обычаю Запорожской Сечи главный житель края был воин — казак и неимущий поденщик — сиромаха. Особенно много было забродчиков — сиромах на рыбных промыслах. Одинокие бездомовные казаки составляли основной контингент войска, занаряженный на кордонную службу.

В 1794 году от Усть — Лабинской крепости потянулась новая цепочка селений в направлении старой Кавказской линии. После драматических перепитий сюда пожелали переехать 4700 душ обоего пола из Донского казачьего войска и 800 выходцев из Малороссии. На каждую их семью выдавалось по 20 рублей и четыре четверти ржаной муки, гарантировались некоторые другие льготы. При заселении станиц предусматривалось возведение в каждой из них православной церкви, на что казною ассигновалось по 500 рублей.

Так поселенцы обосновались при крепостях Усть — Ла- бинской, Кавказской, Григориполисской, Темнолесском ретрашменте, Прочноокопском и Воровсколесском редутах. Из них образовался Кубанский полк, принявший на себя охрану границы по среднему течению Кубани. Трудна и опасна выпала людям доля, но они не унывали, быстро привыкали к новой обстановке. И это стало побудительным мотивом для переселения на Кубань очередных желающих с Дона и из Малороссии.

Ходатаем по переселению выступил энергичный казак Кузьма Рудов, испросивший разрешение у сената на переезд 3300 донцов в границы Кавказской кордонной линии. В 1802 году он привел поселенцев на редуты Ладожский, Тифлисский, Казанский и Темижбекский.

— Вот здесь и будем жить и границу сторожить, — благословил он своих земляков на хозяйственные и ратные труды.

Из этих селений образовался Кавказский казачий полк, возглавленный боевым есаулом Л. И. Гречишкиным, местом жительства и штабной резиденцией которого стала станица Тифлисская (Тбилисская).

Спустя два года в этот полк со Слободской Украины прибыли еще 378 казаков некогда существовавшего Ека- теринославского войска. Они основали станицу Воронежскую. Так от впадения Кубани в море до Темижбека и даль

ше сомкнулась оборонительная полоса, занятая черноморцами и казаками — линейцами.

И все равно проблема охраны границы и хозяйственного освоения природных богатств края оставалась открытой, требовались новые и новые партии новоселов, чтобы двинуть вперед созидательную деятельность.

И тогда более интенсивно последовали переселенческие волны одна за другой: в 1809–1811, 1821–1825, 1845–1850 годах… Разумеется, переселенческий прибой не прекращался и в ш^ледующее время. Но названные выше переселения были официально санкционированными и массовыми, проходили под наблюдением правительственного аппарата. А обстановка им сопутствовала не самая лучшая: шла затяжная Кавказская война, в которой с обеих сторон проявлялись жестокость и нетерпимость, обернувшиеся большими человеческими жертвами.

Согласно царскому указу от 17 марта 1808 года, первым массовым переселением на Кубань предусматривалось охватить 25 тысяч душ мужского и женского пола на добровольных началах, по преимуществу из поселян Черниговской и Полтавской губерний. По принципу: выводить на переселение такие семьи, у которых «было более девок и вдов, могущих еще вступать в брак». В Черномо- рии главам семей полагалось освобождение от кордонной службы в течение трех лет, выдавались денежные, семенные и иные ссуды на обзаведение хозяйством, по установленной норме бесплатно выдавалось продовольствие. У кого не имелось тягла и транспортных средств, тому перед отъездом оказывалась помощь в приобретении волов, лошадей, повозок.

В июне 1809 года в путь двинулась первая партия поселенцев.

Общее их число намного превышало расчетное количество. Потирая ладонями крупные залысины на поседевшей голове, наказной атаман Федор Бурсак страдальчески морщился:

— Никуда не денешься, принимать людей надо, сам выпрашивал побольше новоселов.

И он помчался улаживать их расселение в Сергиевском, Уманском, Щербиновском куренях. Затем последовало размещение вновь прибывших в куренях Кущевском, Кисляковском, Брюховецком, Переясловском, Васюрин- ском, Каневском, Минском, Березанском, Леушковском,

Батуринском, Деревянковском. Всего до 8 ноября прибыло 10,5 тыс. душ мужского и 9,3 тыс. душ женского пола.

Великий аврал закипел в степи. Кто‑то строил землянки и хаты, кто‑то покупал готовые халупы. Но так или иначе люди обзаводились крышами над головой, начинали новую жизнь. В подворьях множилась живность — скот и птица.

За три года с Полтавщины и Черниговщины перебралось на Кубань свыше пятидесяти партий переселенцев общим числом 41,5 тыс. человек.

Они расселились в 43 куренях. Причем весьма неравномерно. Скажем, в Динском курене оседлость обрели 101 душа, в Платнировском — 72, в Старо — Титаровском — 51.

Кстати, на эти годы пришлось немало перемещений самих населенных пунктов. Например, курень Брюховецкий перекочевал с вершины реки Малый Бейсуг к устью реки Бейсужок, Деревянковский — с реки Ея на реку Чел- бас, новые места заняли курени Пластуновский и Динс- кой; располагавшийся ранее от Екатеринодара в семи верстах курень Величковский ушел на пятьдесят верст к северо — западу, Тимашевский — туда же, интервал увеличился с 14 до 60 верст. Так было и с рядом других селений. По причинам разным, но чаще всего обоснованным, с учетом тогдашних обстоятельств.

С самого прихода черноморцев особняком стояло заселение урочища Гривенское. Тут, в протоцких плавнях, образовался своего рода кубанский разноязыкий Вавилон, можно сказать, вольница. С ближайших казенных и частных рыбозаводов сюда бежало много черноморских заб- родчиков — сиромах, из турецких владений в Анапе — масса недовольных черкесов, ногаев, татар, армян и представителей других народов. Поселение Гривенское переплавляло характеры людей в малопочтительном духе по отношению к официальным властям, не слишком‑то обременяло себя религиозными постулатами, поощряло смешанные браки. Долгое время тут не было даже простенькой православной церквушки, о чем слезно сокрушался предшественник Бурсака Тимофей Котляревский. По его словам, сиромахи Гривенского не спешат с устройством храма, жили без оного и «до си живут». За счет пришлого люда селение разрасталось с каждым годом. И одним из его самых примечательных жителей начала XIX века стал черкес Пшекуй Бесланович Могукоров. В составе русской армии от младшего унтер — офицера он дослужился до ге

нерала, проделал вместе с ней немало боевых походов, принял деятельное участие в приеме новых поселенцев Черномории, когда начался второй виток их переезда из тех же губерний Украины.

Вопрос о новом переселении возник в 1820 году, когда Черноморское войско из подчинения херсонскому генерал — губернатору перешло в ведение командующего отдельным Кавказским корпусом. А им в тот момент был генерал А. П. Ермолов. И он сам, и чиновная бюрократия хлопотали изрядно, однако переселение происходило значительно хуже, чем десятилетие назад. Предписаниями устанавливалось: «Новым из Малороссии переселенцам дать льготу трехлетнюю, но самобеднейшим из них… можно несколько и продолжить оную». Строгий командующий, осмотрев войсковой конный завод и найдя необходимым полностью его реорганизовать, распорядился: «Остающихся степных жеребцов, меринов и кобыл раздать беднейшим из новоприбывших из Малороссии переселенцам».

Первая же партия новоселов прибыла в Кущевский курень 30 августа 1821 года. До наступления очередного года всего перебралось на новое место жительства 5300 семейств, насчитывавших более 30,3 тыс. душ обоего пола. Их передвижение совершилось на 10875 подводах, с собой переселенцы перегнали 22395 голов гулевого скота. В 1822 году переезд начался с апреля и продолжался до ноября, прибавилось еще 3150 семей (17061 человек). У них было 4670 подвод и 6805 голов гулевого скота. Если в 1821 году среди прибывших насчитывалось 42 неимущих семьи, то теперь число их возрасло до 58. Это как раз тот контингент, о котором сам Ермолов сказал, что данные переселенцы «находились в ужаснейшей бедности».

За пять лет примерно поровну из той и другой губерний Малороссии переселились 48392 человека. Их размещение состоялось в 37 ранее основанных куренях и 18 новых пунктах, отведенных под заселение. И без того трудная участь новоселов осложнилась неурядицами в получении обещанной помощи, но особенно крепко ударили по ним неурожайные годы. В 1821 году на поля налетела саранча, поела не только хлебные посевы, но и кормовые травы. Войсковая канцелярия вынуждена была выделить для закупки продовольствия переселенцам 60 тысяч рублей. Да еще на обзаведение хозяйством от казны требовалось содействие, ибо у двух тысяч семей еще не имелось никакого жилья.

В числе новых поселений возникли тогда станицы Петровская и Павловская, Ново — Величковская, Ново — Леушков- ская, Ново — Минская, Ново — Деревянковская, Ново — Щерби- новская и ряд других, по преимуществу с корневыми названиями ранее образованных черноморских куреней. После данного переселения Черномория стала насчитывать 62717 лиц мужского и 49818 лиц женского пола.

Ко всем ее жителям, в том числе к новоселам, предъявлялось требование, чтобы при устройстве хуторов число дворов в них было не менее двадцати. И мотивировка выдвигалась: так легче и быстрее можно закладывать сады, оборудовать колодцы, ставки, копани, рвы и заграждения.

Но, пожалуй, наиболее щепетильно войсковая канцелярия и куренные атаманы относились к пополнению женского населения. Тут меры принимались решительные. Ирклиевский смотритель Хмара подал в Екатеринодар тревожный сигнал: так, мол, и так, из наших мест девиц замуж уводят. И куда? За пределы Черномории, по всей Кавказской линии, это‑де непорядок. Сначала наказной атаман Матвеев, затем атаман Власов круто взялись за стопор. От Власова последовало распоряжение: никаких девиц из войска без «письменных видов» не пропускать, особенно в ночное время.

В 1824 году с поручиком Навагинского полка Потаповым из‑за такого ограничения произошла целая скандальная эпопея. Находясь на постое в ст. Пластуновской, присмотрел он себе молодую казачку и по окончании командировки решил увезти ее с собой. Не тут‑то было! Местный блюститель порядка приказал отобрать у офицера его кралю. Тот чуть было саблю в ход не пустил. И все‑таки отстоял право на создание семейной пары.

— Ладно уж, езжай, — сдался наконец войсковой старшина Похитонов, особенно усердно препятствовавший соединению двух молодых сердец.

В одном из источников колоритно повествуется, как ревниво казаки относились к выбору переселенок себе в жены. Обычно после их прибытия девичий и вдовий контингент галантно приглашался на станичную площадь и там происходило его прилюдное распределение. По- приглядистее, помоложе доставались ловким да богатым казакам, а те, что поскромнее, с какими‑нибудь внешними недостатками, составляли пары малоимущим соискателям уз Гименея.

По поручению атамана кто‑либо из уважаемых стар

шин вежливо брал под локоток зардевшуюся молодайку и выводил ее на круг, поближе к станичному батьке.

— Кому в супруги нужна? — вопрошал тот оживленно настроенную казачью громаду.

Все взоры — на переселенку. Кому понравилась, пришлась по душе — претендент забирал ее с площади, и спустя некоторое время в церкви происходило венчание новобрачных. И так до тех пор, пока вся молодая приезжая женская половина не расходилась по казачьим подворьям. Иной раз среди менее удачливых женихов и сетования слышались:

— А мне рябая досталась.

Или:

— Хороша баба, да норовистая.

После очередной войны с Турцией в 1828–1829 годах, изгнания ее войск из Анапы, по Адрианопольскому мирному договору открылась возможность основать за Кубанью несколько новых станиц. Сюда приглашались казаки- черноморцы и донцы. Но большинство из них уже закрепилось в своих куренях, желающих не нашлось. Тогда к Варениковской пристани и в ближайшие окрестности потянулись все, кто хотел. Вскоре здесь возникли станицы Благовещенская, Николаевская, Суворовская, Александровская. В начале сороковых годов за Лабой на месте бывших крепостей и сторожевых постов были основаны станицы Вознесенская, Лабинская, Чамлыкская, Урупская. Сюда населились выходцы со старой Кавказской кордонной линии.

В 1848–1850 гг. последовало третье массовое переселение. На этот раз в Екатеринодаре был создан специальный временный комитет по его проведению, а непосредственно в главных пунктах рассредоточения вновь прибывших — Таманский и Ейский окружные переселенческие комитеты, располагавшиеся соответственно в Полтавском и Уманском куренях. Председателем первого из них был полковник Пшекуй Могукоров, а второго — будущий наказной атаман Я. Г. Кухаренко.

В Таманском округе к размещению новоселов отводились семь старых куреней — Таманский, Вышестеблиевс- кий, Старо — Титаровский, Ахтанизовский, Темрюкский, Ма- рьянский и Елизаветинский, а в Ейском — Крыловский, Уманский, Павловский, Кущевский, Ново — Леушковский, Калниболотский и Екатериновский. В Ейском округе основывались две новые станицы — Должанская и Камыше — ватская, по названию песчаных кос, что вдаются в Азовское море. Сюда переселилось четыреста семейств при 1200 душ мужского пола.

Первые переселенцы появились на сборном пункте в станице Старо — Щербиновской в середине июня 1848 года. Их приезд совпал с началом холеры в Черномории. Это вызвало немало дополнительных трудностей.

Командующий Кавказской линией Н. С. Заводовский слал письменные распоряжения о ликвидации болезни и преодолении хозяйственных неурядиц, но не подкреплял их реальной помощью. Не хватало медицинского персонала и лекарств, продовольствия, одежды и обуви, из‑за чего все население и особенно переселенцы испытывали тяжкие невзгоды. Немало их умерло.

В тот год из Харьковской губернии переселилось 189 семей (1356 душ обоего пола), Черниговской — 830 семей (6663 души), Полтавской — 591 семья (3990 душ), всего 1610 семейств, или более 12 тыс. душ обоего пола. В следующем году переселились 270 семей, или 2218 душ обоего пола, остальной прирост дал 1850 год. В целом государственная казна выплатила переселенцам 35 тыс. рублей, или по 17 рублей на семейство.

На 1 сентября 1851 года из всех переселившихся новые дома купили 264 семьи, построили сами — 1301 семья, начали строительство — 293, а остались вовсе без жилья 122 семьи. В виду тяжелых условий жизни у переселенцев не только не наблюдалось прироста, напротив, была зарегистрирована убыль из‑за смерти 900 душ. По этой части лидировали станицы Калниболотская, Ахтани- зовская, Елизаветинская.

В целом же народонаселение росло. В 1850 году общее население составило 153444 души, а в 1860 году — 177424. Иначе говоря, за десятилетие его прибавка достигла 23980 душ. При этом в черноморском населении почти уравнялось соотношение полов: мужчин стало 50,9 процента, женщин — 49,1 процента. Желанный баланс был достигнут.

БОЙ У ГОСТАГАЯ

Заручившись поддержкой Англии и Франции в войне против России, Турция уже в начале 1853 года перед развертыванием широких военных действий густо нашпиговала своими агентами всю территорию Северного Кавка‑за. Особое ее внимание приковывалось к кубанскому Причерноморью, которое в ходе войны становилось объектом воздействия соединенного флота союзников. Настойчиво осуществлял замыслы турок по вовлечению горцев в нападения на «неверных» один из главных турецких эмиссаров абадзехский предводитель Магомет — Эмин. Будучи сам лезгином, он, однако, претендовал на роль межплеменного вождя.

Лестью, обманом и запугиванием сколачивал Магомет- Эмин ряды своих сторонников. Сразу, как только в апреле 1853 года из Геленджика он перебрался на северный склон горного хребта, учинил варварскую расправу над шапсуг- | ским старшиной Харатокором Хамырзой Кобле за то, что тот два года назад не выполнил его разбойных требований. С такой же агрессивностью вел он себя и в аулах натухайцев.

Подстрекая абазинцев, шапсугов и натухайцев, этот фанатик организовал несколько дерзких нападений на русские пограничные гарнизоны и казачьи селения на Черноморской береговой, Кубанской и Лабинской кордонных линиях.

Получив должный отпор во многих местах, Магомет- Эмин предпринял попытку захватить Гостагаевское укрепление. Инструктируя ближайших помощников, Магомет- Эмин указывал на то, что надо ввести в заблуждение русских. распространить слух, будто горцы собираются напасть на станицу Николаевскую (ныне Анапскую), в 3–4 верстах от Анапы.

К 25 июля 1853 года в горно — лесных верховьях реки Адагум собрался шеститысячный отряд шапсугов и натухайцев, готовых не только штурмовать Гостагаевское укрепление, но и пустить кровь казакам, если они по зову осажденных окажутся в пути из Витязево на спуске с Султанских высот.

Со всеми хитростями и предосторожностями творилось злоумыслие. Это‑то и дезориентировало анапское воинское командование во главе с полковником Мироновым, имевшее в своем распоряжении немало орудий, пехоты и конницы.

В результате команды 1–го отделения Черноморской береговой линии неплохо подкрепили Анапский и Николаевский гарнизоны, Раевский форт и Алексеевский редут. А Гостагаевский гарнизон, находящийся в 25 верстах от Анапы и в 12 — от Витязево в теснине реки Гостагай, оказался ими забыт.

Гарнизон располагал небольшими силами: ротой черноморских линейцев под командованием капитана Анкудинова и несколькими маломощными орудиями на четырех фасах земляного вала с палисадом под началом прапорщика Соколова. В общей сложности воинский начальник, комендант гарнизона Вояковский вместе с провиантской командой и лазаретной обслугой имел под рукой не более 300 защитников укрепления.

Молодой начальник из бывших студентов — медиков среди многих горцев пользовался уважением. У него в их среде было несколько верных кунаков, с которыми он чаще всего общался на «сатовках» в дни обменной торговли горцев и жителей форштадта вблизи укрепления.

В ночь на 25 июля 1853 года у ворот укрепления неожиданно появились два всадника. Их лица закрывали башлыки.

«Нам нужен Вояковский, — с трудом выговаривая русские слова, попросили горцы караульного начальника. — Дело очень важное».

Встреча состоялась. Всадники спешно и скрытно уехали. А Вояковский, Анкудинов, поручик Булич, подпоручик Кульбицкий, прапорщики Цепринский, Цекава и другие обер- и унтер — офицеры буквально в пожарном порядке принялись за приведение гарнизона в полную боевую готовность. По тайному сообщению кунаков коменданта гарнизона, с минуты на минуту могло произойти нападение огромной массы магомет — эминовцев, сосредоточившихся для этой цели у ближайшей реки Псебепс.

Форштадт опустел, его немногочисленные обитатели перебрались в укрепление. Вместе с офицерами и солдатами на оборону укрепления поднялось все его гражданское население.

«Воины российские, люди добрые, — призывал священник Наум, — помните о своей присяге, Бог вам в помощь в защите правого дела».

Жены и дети военнослужащих встали на фасах для подноски снарядов к пушкам. Пехотный капитан Анкудинов раздавал ружья заболевших солдат тем, кто ими был способен воспользоваться. К нему обратился и его собственный денщик Никита Бабуренко за «ружом».

«А что, — подумал офицер, — парень крепкий, он может не только мне сапоги начищать до блеска». Но в суматохе о своем намерении дать ему оружие забыл. Тогда Никита, нимало не смущаясь, вытащил из капитанской

брички оглоблю, окованную железом, и подался на северный фас к батарейке.

В предрассветной мгле в соседних кустах послышался ^ шорох, между ними замелькали фигурки вооруженных людей. Никита вместе со всеми увидел, как к батарейке быстро бегут нападающие. На земляной вал ворвалось до;

30 налетчиков. Ухнули пушки, началась рукопашная. Вмиг преобразился и Никита Бабуренко. Подобно Добрыне Никитичу своей дубиной принялся крушить недругов, сбил с ног высокого и сильного противника, взялся за других.

На его удачу подвернулось ружье, выпавшее из рук тяжелораненого солдата. С ним Никита бросился к орудию, возле которого сгрудилась кучка неприятелей. Вскоре уцелевшая часть нападавших была сброшена в ров, положение на северном фасе восстановилось. Шла непрерывная стрельба из пушек и ружей, бой закипел уже на восточном фасе. Не хватало воды для пробанивания орудий, ее стали подносить женщины и подростки. И здесь штурм удалось отбить.

Волна за волной накатывались атаки неприятеля. У защитников укрепления появилось двое убитых и около тридцати раненых. Толпа нападающих ринулась на палисад с сухой травой, хворостом, шанцевым инструментом, чтобы поджечь деревянные заграждения и сделать подкопы в земляном валу, дабы проложить путь внутрь укрепления.

Вояковский бросил в помощь обороняющимся свой резерв из 12 человек. Сюда же прибежал из лазарета святой отец Наум. С возгласом: «Не дадим разорить нашу святыню — церковь, грудью защитим жен и детей», — осенил он воинов крестом на подвиги. Тем временем подпоручик Муравлев по скоплению неприятеля у палисада ударил с бруствера окопа картечью из двухствольного ружья. Меткие выстрелы вывели из строя многих нападающих. Отскочив от палисада, они попали под фланговый губительный огонь пушек и ружей.

А затем, хотя и с запозданием, на выручку гарнизона из Витязево подошла сотня черноморских казаков, а из Анапы — две роты солдат. К их прибытию защитники укрепления закончили многочасовое сражение, отбросив противника на его исходные позиции. Прибывшие подразделения сменили личный состав гарнизона, выведенный на отдых в Анапу.

В ожесточенном бою защитники укрепления потеряли

47 человек. Дорого обошлась авантюра нападавшим. Во рвах перед укреплением обнаружилось 78 их трупов, а по окрестным кустам и балкам — еще более двухсот.

Так Магомет — Эмин 140 лет назад в жаркий июльский день расплатился с горцами за их доверчивость к фальшивым посулам и обещаниям.

Военная доблесть Гостагаевского гарнизона стала известна императору Николаю I. Его коменданта, боевого офицера Вояковского, он наградил орденом св. Георгия 4–й степени и досрочным производством в следующий чин, Ордена Владимира 4–й степени получили подпоручик Муравлев, штаб — лекарь Яновицкий и другие воины. Иеромонаху Науму был вручен золотой наперстный крест на Ге- оргиевской ленте, а храбрая жена поручика Булича, оказывавшая помощь раненым в лазарете, получила в дар ценный браслет, ей назначалась пожизненная пенсия в размере жалованья ее мужа — 457 рублей в год. Денежными суммами отмечалась самоотверженность и ее помощниц.

ЗА БРАТЬЕВ — СЛАВЯН

На Кубани, как и по всей России, зима 1877 года была напряженной из‑за сложной обстановки на Балканах. Турецкие насильники, пять веков угнетавшие народы Болгарии, Боснии, Герцеговины и других славянских стран, чинили дикий произвол над немусульманским населением.

И это вызвало повсеместный гнев и возмущение российской общественности. Правительство царя Александра II не могло не считаться с настроениями своего народа, близкого по духу и крови братьям — славянам. Военное ведомство России, его армия и флот развернули широкую подготовку к решению славянского вопроса военной силой, памятуя о том, что воевать придется на суше и на море, на Балканах и на землях Закавказья.

Уже в январе по железным дорогам Кубанской области загромыхали воинские эшелоны к местам сосредоточения и предстоящих сражений: лучшие конные, пехотные, артиллерийские и другие части и соединения Кубанского казачьего войска. Жители городов и станиц тепло и сердечно встречали воинов, устраивали задушевные проводы.

Так было и в станице Ладожской, куда поступила весть о прибытии личного состава четвертой батареи Кубанской конно — артиллерийской бригады и его дальнейшем

следовании на погрузку в эшелон на станции Кавказской. Новость всколыхнула местное население столь основательно еще и потому, что командира батареи, казачьего офицера В. Я. Яцкевича, здесь знал стар и млад. До недавнего времени он состоял здесь на службе в должности начальника войсковой больницы. У него, как говорят, закваска была лекарско — артиллерийская: по недругу в бою задаст шрапнелью, а друзей — побратимов выручит и вылечит.

Прибывшая в станицу в походном порядке казачья батарея расположилась вблизи станичной семинарии. Педагоги и воспитанники этого учебного заведения с нетерпением ждали торжества по случаю почетного приема и проводов защитников Отечества. Батарея была доведена до штатов военного времени, в ней насчитывалось более 250 человек.

С дороги казаки приводили в порядок материальную часть. Тем временем в станицу из Екатеринодара прикатили на резвых рысаках начальник штаба Кубанского казачьего войска генерал — майор В. В. Гурчин и командир артиллерийской бригады полковник И. К. Назаров. Им важно было посмотреть, как станичники приветят казаков, в числе первых воинских формирований отправляющихся на вероятный театр военных действий.

… День 12 января 1877 года выдался не по — зимнему солнечным и ясным. Предстоящее прохождение по станичной площади батарейцев в торжественном строю, напутственные выступления провожающих, общий молебен, а затем праздничный обед для виновников торжества вносили в обстановку дня необычное оживление.

Глядя на рослых, подтянутых артиллеристов, станичники высказывали слова восхищения.

— Экие молодцы. Им и пушка — что игрушка.

Послышалась команда:

— Строиться!

Печатая шаг, шестиорудийная батарея прошла перед своим начальством, станичниками и семинаристами под звуки марша. У семинарии строй казаков составил плотную колонну. По команде «вольно» артиллеристы выслушали немало добрых напутствий от своих старших начальников. Но сильнее всего напутственное слово прозвучало из уст священника Мосальского.

— Дорогие наши казаки, — сказал он. — Нам не впервые приходится провожать на поле брани сынов Кубани. Но нынешний ваш поход представляет особое значение.

По всему видно, что вам предстоит великая христианская миссия — встать на защиту жизни братских славянских народов на Балканах, освободить их от турецкого ига.

Сам Господь Бог благословляет вас на это святое дело.

В горячей, прочувствованной речи православного священника как наказ, как воля всех жителей станицы прозвучали слова ободрения и вдохновления воинов:

— Впереди у вас долгий, трудный и опасный путь к достижению цели. Благословляя вас на ратные подвиги, хочу напомнить вам заветы отцов и дедов, которые всегда высоко несли честь и достоинство кубанских казаков в битвах с любыми супостатами. Бог вам в помощь за освобождение славян!

Потом перед всеми присутствующими командир батареи произнес прощальное слово:

— Спасибо всем ладожцам. Мы никогда не забудем этих теплых проводов. Обязательно оправдаем ваши пожелания.

Станичные торжества сопровождались колокольным звоном, в десять часов следующего утра батарея зарысила с орудиями на станцию Кавказская. Но путь батарейцев пролег не на Балканы, как ожидалось, а на кавказский фланг, в район Абхазии, где им пришлось отражать натиск турецких войск с Черного моря. «Все равно, — говорили артиллеристы, — мы и здесь отстаиваем святое дело братьев — славян». Они дрались с врагом храбро и умело, их пушки метко разили суда и живую силу противника. И не случайно произведенный в чин полковника командир батареи Яцкевич был награжден орденом святого Георгия 4–й степени. Знаки отличия военного ордена 4–й степени были вручены бомбардирам батареи Никите Долгошееву, Николаю Лещенко, Василию Дуракову и канониру Андрею Пренко.

В жарких схватках с османами под Плевной, Ловче, Горным Дубняком, Телише и другими селениями Болгарии героически сражались с противником казаки Ейского, 2–го Кубанского, Полтавского, Таманского, Хоперского конных полков, 7–го и 2–го пластунских батальонов, других частей и подразделений. Десятки тысяч казаков- кубанцев отстаивали дело славян на Кавказе и в Закавказье. Вместе с Дунайской и Кавказской армиями, со всеми воинами — россиянами кубанцы внесли свой вклад в завоевание свободы и независимости для народов ряда балкан

ских стран, принудили турок пойти на заключение Сан- Стефанского договора о мире в марте 1878 года, который, кстати, еще долго «утрясался» западными завистниками России и на так называемом Берлинском конгрессе.

Особо теплое расположение русские воины и казаки питали к болгарам. По иронии судьбы правители Болгарии в Первую мировую войну 1914–1918 гг. вовлекли свою страну в союз с кайзеровской Германией, главным противником России. И во Вторую мировую войну (1939–1945 гг.) узурпировавшее власть профашистское правительство Цанкова снова отвернулось от России, холуйски прислуживало Гитлеру.

Только после разгрома фашистского рейха болгарский народ, изгнавший из страны предателей, стал подлинным другом и братом великой России в лице народов Советского Союза. Увы, предательская политика Горбачева развеяла в прах сложившуюся прочную дружбу. Нынешнее руководство Болгарии вопреки воле большинства населения вновь отвернулось от верного соратника и жаждет проскочить в блок НАТО, отнюдь не страдающий избытком дружелюбия к разгромленной без войны России.

История ничему не научила ни горбачевых — ельциных, ни болгарских правителей.

КУБАНЦЫ НА АРАКСЕ

На тысячу с лишним километров протянулась река Араке от своих верховий в Турции до слияния с рекой Курой на территории Азербайджана. Примерно треть своего пути Араке мчит свои воды по горным ущельям, и лишь при слиянии с рекой Карасу у города Горадиз он сбавляет свой бег и начинает втягиваться в обширную Прикаспийскую низменность, которая и приводит его в лоно реки Куры.

Араке — река пограничная. Россия здесь держала свои кордоны, соседствуя с Турцией и Ираном. Большой сложностью отличались участки, располагавшиеся в срединном, горном течении реки. И особенно нелегко было нести тут пограничную службу после русско — турецкой войны 1877–1878 годов. Вооруженная контрабанда, перестрелки, погони, внезапные налеты нарушителей границы — изо дня в день, из месяца в месяц.

С сопредельной стороны нарушители границы переправляли контрабандой оружие, порох, украшения, чай и

другие режимные товары. Оттуда же нередко засылались лазутчики — шпионы. Со значительным размахом действовали местные азербайджанские абреки, не признававшие законов империи.

Вот такие суровые будни выпали на долю многих каза- ков — кубанцев, занаряженных сюда на долгие годы бесприютной жизни. В 1879–1887 гг. в горных районах Джуль- фы, Ордубада и других мест вниз по течению Аракса немало располагалось дистанций и постов, где они тянули свою тяжелую солдатскую лямку без громкой славы и почестей, зато с постоянно нависшей угрозой быть убитым или захваченным в плен и обращенным в рабство.

В указанные годы на приречных кордонах Аракса от поста Менджеванского до поста Карадулинского дислоцировались строевые сотни 1–го Полтавского казачьего конного полка под командованием полковника князя Эрнстова, вблизи Каспийского моря, на горных постах ленко- ранского кордона, располагались подразделения 1–го Ейского конного полка. По Араксу были разбросаны сотни Кавказского и других казачьих полков, разновременно сменявшихся и рассылавшихся по другим гарнизонам.

По опыту своих предков и собственным навыкам каза- ки — кубанцы установили интервалы между кордонными постами в 9—10 верст, устраивали между ними залоги и секреты, в определенных промежутках находились базовые стоянки сотен и штабы батальонов, пункты боепитания и продовольственного снабжения. Строго по распорядку совершались смены нарядов на постах, о всех происшествиях в обязательном порядке подавались рапорты по служебным инстанциям.

Впечатляющую картину беспокойной службы на границе представляют документы тех лет, которые велись во втором пластунском батальоне Полтавского казачьего полка, охранявшем Ванкскую кордонную линию. Кроме самого приречного урочища Ванк, в его зону бдения входило урочище Хан — Кенды с дислокацией штаба батальона, а также еще несколько охраняемых пунктов по левому берегу реки.

Много больших и малых происшествий зафиксировано по батальону. Вот, скажем, начало утра 23 декабря 1879 года. У поста Карадулинского оно выдалось туманным и холодным. Стоявший на охране берега у брода пластун Пучков вскоре заметил, как с сопредельной иранской стороны какой‑то всадник — азербайджанец на коне пересек главное

русло реки и, озираясь вокруг, въехал в мелкую протоку. Выйдя из засады, Пучков крикнул нарушителю по — персидски:

— Яваш! Ким адам? (Стой! Что за человек?)

Всадник, не останавливаясь, ответил:

— Я — русскоподданный. Ездил за границу разыскивать своих лошадей.

Когда же он приблизился к Пучкову, то тут же соскочил с лошади и ухватился левой рукой за винтовку пластуна, пытаясь ее отобрать, а правой рукой стал наносить ему кинжалом удар за ударом. Несмотря на кровь и боль, пластун удерживал оружие, а потом, изловчившись, отбросил от себя противника.

Однако сильный разбойник вновь набросился на казака, прорубил ему папаху и башлык, кроме ранее нанесенных ран оставил у него на голове еще две кинжальных меты да на руке четыре. Пластун истекал кровью и вот- вот мог потерять сознание. Собрав все свои силы, он, наконец, вскинул винтовку и выстрелом в упор уложил на месте коварного врага.

На противоположном берегу после выстрела Пучкова засуетилась целая группа вооруженных людей, ища удобный брод для переправы. Это грозило казаку еще более неравной схваткой. На его счастье к нему быстро подоспела подмога, а потом он был отправлен в лазарет.

В январе — феврале 1880 года на постах Культапин- ском и Вейсалинском несколько раз происходили схватки с контрабандистами, в которых казаки проявили смекалку и решительность, что помогло им выйти победителями из сложных ситуаций. При этом одновременно им удалось нейтрализовать, например, в селении Бегманлы, отстоявшем от брода в 300 шагах, агентуру контрабандистов.

Г од спустя, в те же месяцы, беспокойно было на постах Шарофанском, Державном, Менджеванском, Бартазском, Бугорлинском. Например, на рассвете 18 февраля 1881 года с поста Буторлинского на пикет напротив селения Менд- жеванского по заданию командира 3–й сотни Жеглинского отправились казаки Савелий Стрелец и Михаил Чеботарев. Взобравшись на горный пикет, дозорные хорошо видели всю окрестность в излучине Аракса. Усевшись посреди камней, постовые заметили, как из глубокого ущелья на противоположном берегу Аракса к реке медленно следуют один за другим два вооруженных всадника.

У берега остановились, осмотрелись и, не заметив ничего для себя опасного, двинулись вброд на чужую сторону. Пикетчики, как принято в таких случаях, остерегли их окриком: «Яваш! Ким адам?» Но в ответ раздались выстрелы. На свою сторону, бросив лошадь, ушел только один нарушитель, другой засел в промоине и вел оттуда частый огонь из винтовки. На помощь контрабандистам примчалось из селения еще до двадцати всадников, которые рассыпались по берегу, открыв по пикетным через реку плотную ружейную стрельбу.

Весь пост был поднят по тревоге, и попытка прорыва нарушителей была предотвращена. Брошенная ими одна лошадь с восьмью пудами пороха досталась сотне в качестве трофея. Казак Савелий Стрелец за находчивость и стойкость был произведен в приказные.

Так продолжалось и в последующие месяцы этого года. В той же третьей сотне отличились на посту Державном казак станицы Владимирской Игнат Мерзликин, на посту Бартазском — казаки Василий Переверзев (ст. Линейная) и Моисей Филоненко (ст. Уманская), на посту Менджеван- ском — казак станицы Некрасовской Севастьян Афонин и ряд других. Исправно служила сотня и в дальнейшем. Ни в чем не уступали личному составу данного подразделения воины первой, второй, четвертой и пятой сотен.

На участке Безаглыбан — Корчеван несли вахту пластуны четвертой сотни, которой командовал подъесаул Булавинов. Тут были такие скальные карнизы и переходы над Араксом, что после дождей высеченные в них патрульные маршруты превращались вообще в непроходимые «тропы смерти».

Не случайно хорунжий Кюрдяжского поста Алексей Малиновский о труднейшей службе пластунов батальона сочинил проникновенную песню с припевом:

Положенная на ноты батальонным капельмейстером Самовским, эта песня распевалась не только в Полтавском казачьем полку на границе, но и в станицах, хуторах, в строевых частях Кубанского казачьего войска.

Из самых предприимчивых и отважных воинов батальона в составе 70 человек в начале октября 1885 года

командование сформировало специальный отряд, предназначенный для решительного истребления разбойничьих шаек, орудовавших в камышах и скрытых складках местности по течению Аракса между постами Меджеванским и Карадулинским.

Среди особо одаренных поисковиков выделялись своим мужеством и воинской доблестью хорунжий Николай Воронов, по прозвищу Николай — бек, урядник станицы Некрасовской Данил Колыбельников, урядник станицы Курганной Григорий Дрововоз, казак станицы Махошевс- кой Андрей Кудрин и многие другие.

Охотники целыми сутками находились на прочесывании в высоких камышах и прибрежных кустарниковых зарослях, у бродов и перекатов, выслеживая вооруженных разбойников. Нередко вступали в перестрелки и преследования противника. В одном из боев погиб казак третьей сотни Иван Химичев. По завершении операции в мае 1886 года сорок воинов отряда вернулись в урочище Хан — Кенды, к штабу батальона, а тридцати пластунам по приказу командующего округом довелось еще послужить на горных кордонах вблизи Каспийского моря.

На протяжении семи — восьми лет у пограничной реки Араке в стычках с контрабандистами полегло немало кубанских защитников кордонной линии. В батальонной летописи с большими подробностями описана трагическая гибель казака станицы Гурийской, пластуна второй сотни Петра Судоплатова. Произошло это в июне 1885 года. Получив приказ отправиться в расположение сотни на посту Бартазском, молодой рослый кубанец и подумать не мог, чем для него закончится поход за провиантским довольствием. Его старт начался с поста Агбенского, по патрульной дороге предстояло пройти десять верст. Казак в ноговицах с крепкой подошвой без каблуков, в короткой черкеске, в папахе вназбочь, при берданке и двух пачках патронов весело покинул землянку, перекрестился и отправился в путь.

Но не по дороге, а напрямик, по узкой тропинке через горы.

— Побыстрее дойду, — рассуждал он.

Так и получилось. В Бартазском он принял порцию баранины на свою команду, несколько канцелярских пакетов и отправился в обратном направлении. Шагал казак и размышлял о своей родине Кубани, отце, матери, молодой красивой жене.

«Идет, задумавшись, пластун и не видит, — ведет батальонный летописец рассказ, — что из‑за высокого куста дикой гранаты высунулось дуло кремневой винтовки и ловит его на большую медную мушку прищуренный правый глаз татарина — злодея… Вспыхнул огонек и одновременно грянул громкий ружейный выстрел, повторенный в горах перекатным эхом несколько раз».

И дальше:

«Уронив винтовку и широко распластав руки, с легким стоном упал Судоплатов, смертельно раненный у края патрульной дороги: из пробитой пулею груди полилась на землю его молодая горячая кровь».

Обеспокоившись долгим отсутствием Судоплатова, начальник поста послал наряд по его следу. На знакомой дороге казаки увидели мертвое тело товарища, уже изгрызанное шакалами и гиенами. Винтовки и снаряжения уже не было — их унес с собой убийца.

Подобных смертей случалось немало.

В признание заслуг воинов — пограничников на Араксе в 1884 году командующий 1–м Кавказским армейским корпусом исхлопотал перед царем награды казакам за их верную службу, связанную с пресечением вылазок нарушителей границы. Была учреждена серебряная медаль «За храбрость». Из кубанцев первыми ее получили урядник станицы Ширванской Константин Уханев, казаки Василий Сапунов и Федот Стасенко (ст. Черниговская), Андрей Лещенко (ст. Бжедугская), Игнат Мерзликин (ст. Владимирская), Иван Щербаков (ст. Николаевская) и другие.

В 1887 году по представлению начальника Ванкской кордонной линии такие же награды за отличия в борьбе с контрабандистами на границе Аракса были вручены уряднику ст. Суворовской Кузьме Мищенко, пластунам Андрею Куркину (ст. Удобная), Семену Бараба (ст. Царская), Якову Сингиреву (ст. Баталпашинская).

Сожаление вызывало то, что названная медаль не давала награжденным права на получение пенсий, хотя фактически цена ей была ничуть не ниже орденского знака.

ОТ ПЕРЕМЫШЛЯ ДО ЭРЗЕРУМА…

В самом начале Первой мировой войны Кубанская казачья область поставила на фронт около 60 тысяч активных штыков и сабель. По преимуществу казачьи полки

первой очереди вливались в Сарыкамышский, Ольтинс- кий и Батумский отряды, развернувшие боевые действия на Кавказе против отмобилизованной турецкой армии.

Большие силы кубанцев двинулись на запад. Из второй очереди маршевым порядком туда были переброшены 2–й Хоперский, 2–й Кубанский линейный и другие полки. В боях против австро — германских и турецких союзников вместе со всей русской армией кубанские воины сражались за Отечество мужественно и храбро.

В январе 1915 года завершились упорные трехмесячные бои в районе Перемышля. Город защищали три авст- ро — немецкие армии. Но капитуляции гарнизон не избежал. В плен угодило около 200 тыс. австрийцев, немцев, венгров. Брусиловские чудо — богатыри захватили более 70 орудий, 550 пулеметов и много других трофеев.

В той широкомасштабной операции приняли участие несколько соединений, частей и подразделений кубанцев. Офицер — артиллерист А. Дульцев, рассказывая о боях в Карпатах, упомянул ряд городов, где отлично проявили себя кубанцы — под Львовом, Збаражем, Галичем, Самбо- ром. Неотразимость их ударов враг испытал неоднократно, в его рядах не раз возникала паника.

В районе Львова героически сражался личный состав Таманского казачьего полка. После взятия города командование части помогло восстановить богослужение в русской православной церкви, подарило ей иконы и другие принадлежности. Герои — казаки тем самым подчеркивали, что в лоно православной Руси возвращаются отторгнутые вековыми недругами славян земли Галиции как законное «наследие князя Владимира Святого».

Несколько раньше, 10 августа 1914 года, в бою за деревню Требуховцы отличились казаки Кубанского имени генерала Вельяминова линейного полка. В самой деревне (после атаки казаков) осталось 38 убитых врагов. С налета была захвачена немецкая батарея. Убегая к лесу, австро — герман- цы потеряли еще до 70 человек. Казацкой пикой в висок был сражен австрийский генерал Родзиховский, направлявший сюда на помощь обороняющимся подразделения австро — венгерских гусаров. У линейцев же было 11 убитых. Хорунжий Д. Бондаренко с особым чувством вспоминал подвиг Подставкина, своего коллеги из второй сотни, который в конной атаке первым ворвался в деревню.

С выходом на венгерскую равнину в своей казачьей части пример мужества и героизма показал урядник

ст. Темиргоевской Иван Вавилов. Ему удавалось успешно таскать «языков» из разведки, за что он был награжден Георгиевским крестом II степени и британской медалью.

Из 2–го Кубанского линейного полка даховский казак первой сотни Иван Рева во время разведки случайно отбился от группы, попал на неприятельское минное поле. Австрийцы его не обстреливали, дабы не выдать свою систему обороны, и хотели тихо захватить в плен. Рева смекнул, в чем дело, и, поманипулировав с электропроводами, из укрытия поднял на воздух весь минный пояс. Мощный взрыв потряс окопы противника. По стелющемуся дыму казак ушел к своим, расчистив путь к наступлению 12–й Сибирской дивизии.

Подъесаул того же полка Петр Бабыч со своим небольшим отрядом сутки удерживал горный проход у деревни Сливки под натиском двух неприятельских батальонов, чем оказал неоценимую помощь двум казачьим полкам. «Будучи тяжело ранен в грудь, — говорит о нем очевидец, — продолжал руководить сотней до потери сознания».

На одном из участков Западного фронта сотник В. П. Ярошевич повел группу казаков в разведку с тем, чтобы вслед за нею мог двинуться вперед и весь казачий полк. Командир и его подчиненные вскоре оказались в плотном кольце окружения. На них наседали немцы, австрийцы, венгры — конные и пешие. В отрыве от своего полка храбрецы сражались до последнего патрона. Только нескольким из них удалось вырваться из западни.

После брусиловского прорыва освобожденные галицийские города посетил царь Николай И. Император чествовал лучшие соединения и части наступающей армии. Заезжал он и к кубанским казакам, 16 января 1916 года видел их на смотре. Особого его внимания и наград удостоились казаки 6–го пластунского батальона, шефом которого он объявил себя.

За многие сотни верст на другом фронте, в Закавказье, велись сражения с турками в пространстве от Черного до Каспийского моря. Закавказье то гремело упорными битвами, то на время стихало. Горное бездорожье, зимние глубокие снега и холода сковывали воюющие стороны. Однако и в этих удаленных местах кубанцы шли в первых рядах наступающих. Пути — дороги тут были исхожены вдоль и поперек их дедами и прадедами, многим из которых не Довелось вернуться на кубанскую сторонку из длинной череды войн с Турцией и Персией в прошлом веке.

Кавказская армия в целом удачно проводила военные операции. И здесь кубанские казаки не посрамили своей чести. В решающих схватках они одерживали верх над противником.

В сражениях за Ахтынский перевал, Сарыкамыш, Эр- зерум, Муш, Керманшах, у горы Арарат, на реке Кара- Дере и в других местах казаки — кубанцы показали несгибаемую волю к победе. С особым блеском участвовали 4–5 апреля 1916 года 1–я и 2–я Кубанские пластунские бригады в десантной операции по занятию турецкого го- рода — порта Трапезунд. Не зря же царь Николай II отметил орденскими наградами весь 3–й пластунский батальон в составе 550 казаков и объявил его шефом своего наследника, юного Алексея. Батальон не уступал противнику ни пяди земли, неудержимо продвигался в полосе наступления своей бригады.

1–й Кавказский конный казачий полк, один из старейших на Кубани и Кавказе, пластуны и другие части и подразделения вклинились далеко в глубь турецкой территории, заняли обширные окрестности в районе реки Евфрат. В частности, 1–й Кавказский полк занял Кизиложа, Перселик, Магары, Килиса — Куми и другие селения.

Оборонительные и наступательные бои кубанцев изобиловали примерами доблестного исполнения воинского долга. Вот некоторые из них.

Есаул Кузьма Толмачев из 1–го Хоперского полка во время боя у селения Катанлу вблизи Евфрата натолкнулся на круговую оборону турок. Три десятка аскеров сели спинами друг к другу и с земли поливали шквальным огнем наступающих. На призыв Толмачева вызвалось 15 храбрецов его четвертой сотни. Он приказал им атаковать противника. Итог таков:

«Турки подпустили казаков на 50 шагов и дали залп. Три казака пали славною смертью героев, а остальные сурово отомстили за товарищей: из 30 человек атакованных только один был взят в плен, а остальные изрублены».

В составе Ольтинского отряда под Ардаганом успешно дрались с турками кубанские пластуны под командованием есаула Александра Геймана. Командование бросило батальон на главный участок прорыва. Кубанцы врубились в гущу неприятелей и бились до тех пор, пока город не был очищен от врага. Под Ардаганом и в нем турки потеряли около 3 тысяч убитыми и примерно столько же

пленными. Казаки — геймановцы сыграли в той победе видную роль.

Как дрались кубанские воины под Эрзерумом, ярко повествует следующее сообщение:

«Наши казаки, атаковав в конном строю вблизи форта Эрзерумской крепости турецкий авангард, изрубили несколько сот турок и захватили в плен более тысячи аскеров, остаток же авангарда бежал в Эрзерум».

Воюющее казачество поддерживало постоянные связи с Кубанью, родными станицами и хуторами. Из тыла на фронт шли посылки с подарками, делегации земляков навещали бойцов переднего края непосредственно на позициях. Прибывшие на долечивание по ранению воины и в краткосрочный отпуск Георгиевские кавалеры окружались всеобщим вниманием и почетом.

Боевой дух казаков, как и всех фронтовиков, мало- помалу стали подрывать лишь обескураживающие известия в прессе о нарастающем разгуле спекуляции в тылу, всякого рода махинациях, шпионских гнездах в верхних эшелонах царской власти. Немало дурного узнали они о недостойном поведении в Екатеринодаре торговых воротил Богарсукова, Оснача, Виноградова, священника Четыр- кина и других лиц.

Но даже спад в настроениях фронтовиков не подорвал в казаках любви к своей Родине, простому народу — труже- нику. Отечество для них оставалось дороже всего на свете.

КУРЛЯНДСКАЯ ЭПОПЕЯ

Семь месяцев, с октября 1944–го по май 1945 года, на территории Латвии, по кривой дуге Тукумс — Либава шли ожесточенные бои наших войск с прижатой к Балтийскому морю группировкой немцев, по численности и вооружению превосходившей сталинградскую. Более 30 дивизий 16–й и 18–й гитлеровских армий с оперативной группой «Клеффель» оказывали нам яростное сопротивление, неоднократно пытаясь вырваться из «Курляндского котла» и соединиться с главными силами вермахта. До января 1945 года группировка называлась «Север», с января — «Курляндия».

В ее составе воевали отъявленные головорезы, те самые, что 900 дней и ночей блокадой душили Ленинград, зверствовали и бесчинствовали на территориях Ленинг

радской, Новгородской и Псковской областей. В одной упряжке с ними укрепленные рубежи занимали их сообщники из 19–й латышской дивизии СС, нескольких частей и подразделений РОА генерала — предателя Власова, банде- ровская и прочая нечисть.

Краснознаменный зенитно — артиллерийский полк 6–й гвардейской армии, в котором я принял под командование огневой взвод, неоднократно прикрывал ее соединения и части от ударов врага с воздуха, нередко выставлял свои автоматические 37–миллиметровые пушки для стрельбы прямой наводкой по наземным целям противника. И там, на «передке», я не однажды слышал истошные призывы изменников Родины, передаваемые через радиоусилители:

— Советские солдаты и офицеры! Переходите на сторону великой Германии. Вы получите отличное обмундирование, питание и денежное содержание.

И это безмозглые пропагандисты вещали осенью 44–го и зимой 45–го годов, когда даже слепому было видно — совсем близок конец войны.

Наши армии неудержимо двигались вглубь Польши, а затем и Германии. И только здесь, в Курляндии, оставалась недобитая вражеская группировка. Она перемалывалась месяц за месяцем. Гитлер присылал сюда подкрепления до самого последнего момента. Причем прибывали не эрзац — вояки типа фольксштурма, а закаленные служаки, под стать тем, кто засел за каменными фундаментами на мызах латышей, в окопах и блиндажах, сооруженных вблизи лесов, болот, больших и малых дорог.

Враг основательно уплотнил свои позиции: на семь километров по пехотной дивизии, на каждом из них он сосредоточил столько танков, орудий, минометов, пулеметов и другой боевой техники, что прорвать его оборону представляло величайшую сложность. К тому же осенне- зимняя и весенняя слякоть и бездорожье затрудняли наше продвижение вперед.

Наступающие войска и, прежде всего, стрелковые части и подразделения несли тяжелые потери. Но все равно — медленно, с напряжением, мы отжимали немцев к Балтийскому морю.

В 60–километровой полосе наступления 6–й гвардейской армии главной ее целью являлось взятие предмостного городка Приекуле, находившегося в 30 километрах от Либавы (Лиепаи). Тут был особый приекульский «котел»

в общем «Курляндском котле». Наш полк действовал все время на данном направлении.

В феврале 1945 года части 71–й гвардейской стрелковой дивизии во взаимодействии с приданными танковыми и другими частями и подразделениями предприняли несколько безуспешных попыток выполнить боевую задачу.

И только 23 февраля 1945 года, в День Советской Армии, после двух предыдущих дней наступлений, штурмом овладели городком с 3–тысячным населением. Было убито 200 немцев, взяты трофеи, 66 пленных. Мизер по пленным говорил о многом — у врага никакой деморализации не происходило. Курляндская эпопея продолжалась с прежним ожесточением.

2 мая в Берлине уже прекратились бои, гарнизон капитулировал, а мы в Курляндии все еще продолжали воевать. На 8 мая назначалось генеральное наступление по всему фронту, утро того дня и начиналось со втягивания передовых отрядов в боевые действия. Но вот окопы немцев запестрели белыми флагами из простыней, носовых платков, полотенец. Они стали направляться к нашим позициям с поднятыми вверх руками, без оружия. Это — капитуляция и плен. Победа!

Трудно сказать, сколько в ее честь мы в ночь на 9 мая выпустили в небо из своих орудий трассирующих снарядов. Длинные и короткие очереди зениток расцветили разрывами снарядов весь передний край на участке полка, на батареях стоял треск от стрельбы из стрелкового оружия.

Как и многие офицеры, я принял участие в оприходовании и актировании трофеев — боевой техники и имущества. Вместе с одним из майоров 71–й дивизии подсчитывал и заносил данные в акт по вооружению и снаряжению какой‑то немецкой конной части, чье добро теперь аккуратно было разложено на песчаной поляне в сосновом бору.

В целом на оприходование Ленинградскому фронту к

31 мая поступило 478 танков и штурмовых орудий, 2450 полевых орудий, 931 миномет, 18221 автомашина, 675 транспортеров и тягачей, 263 бронетранспортера, 496 мотоциклов, 1080 радиостанций, 158 самолетов, два бронепоезда, 88 паровозов, 5077 вагонов, 7039 повозок, 36464 лошади. Войска фронта взяли в плен свыше 285 тысяч вражеских солдат и офицеров и 48 генералов. В плен попал и сын фельдмаршала В. Кейтеля Эрнст Кейтель, он был полков

ником, начальником штаба 563–й гренадерской дивизии.

Таков был итог курляндской эпопеи. Свою частичку в победу над врагом внесли воины нашего полка, ранее сражавшиеся под Сталинградом, на Курской дуте, в Белоруссии, имевшие на своем боевом счету к концу войны свыше ста сбитых и подбитых фашистских самолетов, несколько танков и другой боевой техники противника.

Ныне паучьи сети националистов оплели Латвию, Литву, Эстонию. Не без помощи подлого предательства — Горбачева, Яковлева и им подобных. Но я верю: рано или поздно здоровые народные силы бывших советских прибалтийских республик не только отдадут должное нашему совместному общему прошлому, но и откроют предпосылки для более светлого будущего. НАТО для них — не спасение!