Помощница ангела

Глава 20 Море чувств

Прошло две недели. Пользуясь отъездом родителей, Алёна сбегала на берег реки. Вик потихоньку начал пересадку деревьев. Две маленькие яблони протягивали ветки к реке, словно с восторгом глядели на её блестящую на солнце выгнутую спину.

— Не вздумайте засохнуть и не прижиться, — строго сказала им Алёна.

«Как можно засохнуть в таком красивом месте?» — прошелестели яблони еле слышно.

По дороге домой Алёна осматривала заборы и нижние ветки деревьев. Не мелькнёт ли где-нибудь белоснежное перо?

Белый голубь не выходил у Алёны из головы. Она его и правда видела? Или ей показалось? А если он был, то что это значит? Вдруг он и есть — помощник ангела? Значит, он прилетел ей помочь?

Внутри у Алёны… нет, не бушевал океан. Так бывает, когда входишь в море и не можешь понять — какая вода, холодная или тёплая? Вроде шагнул — у берега вода почти прозрачная и чуть ли не горячая. Чуть дальше — ощутил под ногами поток холода. Оттолкнулся, поплыл — снова тепло. А доплыл до буйков — так хо-о-о-лодно.

Вот и Алёна никак не могла понять, что она чувствует. С одной стороны, из церкви она вернулась с радостью. Радостью за Лидию Матвеевну. Что она «успела».

Другое — угрызения совести. Ведь она совсем забыла попросить тогда в церкви у Лидии Матвеевны прощения за то, что сбежала с папой, не звонила, оставила её одну.

Она всё боялась испортить их идеальную дружбу.

Алёна вдруг подумала, что на самом деле она здорово похожа на свою маму. Та тоже никогда в жизни не признается папе, что сделала что-то не так. Раньше Алёна мысленно посмеивалась над тем, как мама корчит (да! именно корчит!) из себя Идеальную Жену. А теперь, оказывается, Алёна и сама корчила из себя кого-то идеального.

Надо же, она похожа на маму… Никогда раньше ей не приходило это в голову. О-очень странное ощущение.

Вот это многочувствие очень мучило Алёну. Ей казалось, что взрослые так не мучаются. Они как-то определяются, что им надо чувствовать, и с этим живут. А лишнее отсекают.

Алёне, с одной стороны, очень хотелось определиться. Остановиться на чём-то одном. Пусть на радости. Но никак не получалось отсечь угрызения и стыд. К тому же она не была уверена, что сможет правильно выбрать, на чём ей остановиться.

Вот так, погрузившись в море чувств, Алёна и дошла до дома Лидии Матвеевны. Вчера звонила Зина, сказала, чтобы Алёна что-то забрала. Наверное, она забыла там свои вещи.

А ещё очень хотелось хотя бы поздороваться с Бэллочкой. Шепнуть ей, что Лидия Матвеевна «успела». Ведь наверняка она горюет без хозяйки.

Алёна взялась за ручку. Оказалось заперто. Алёна протянула руку к звонку. Белая кнопка, вся в грязных потёках. Нажала и услышала странный, неприятный скрипучий звук. Неудивительно, что у Лидии Матвеевны никогда не запиралась дверь.

Зина открыла резко, словно хотела крикнуть:

— Чего вам?

Но передумала, выдавила улыбку и сказала:

— А! Привет.

Зинин нос-картошка распух до каких-то невероятных размеров. Кончик его был пунцовым, словно Зина расковыряла там прыщик. Но по мешкам под глазами, по бледности кожи, Алёна поняла: не спала, плакала всю ночь.

Они молча поднялись наверх. Спальня была заперта. На столе не было лекарств, хотя запах в комнате стоял.

— А где Бэллочка? — спросила Алёна.

— Отправила в Москву, сын пока присмотрит. Мне тут убраться нужно, она бы под ногами путалась.

Зина говорила странно, как будто сквозь сжатые зубы.

Алёна промолчала. Жалко, что не удалось попрощаться.

«Надо попросить фотографию, — подумала вдруг Алёна, — наверняка ведь есть одна ненужная фотография, которую я могу взять на память».

— Садись! — сказала Зина, кивая на стул у пустого стола.

— Давайте я просто заберу вещи. Меня дома ждут.

Зина кивнула, пошла в кабинет и принесла оттуда Алёнину старую знакомую. Огромную тетрадь в коричневой клеёнчатой обложке. Алёна всё-таки села. И прижала тетрадь к губам.

Холодная. Пахнет кремом для рук. ЕЁ кремом для рук. Как будто её руки только что закрыли тетрадь. Алёна распахнула окно в Карторию. И сразу нахлынуло. Накрыло с головой. Слёзы побежали так быстро, что Алёна даже не успела понять, что плачет. Только отодвинула тетрадь, чтобы не закапать Джулиану, колыбели Больших Птиц и корабль Алекса.

Подняла глаза на Зину, а та… Та совершенно неожиданно скривилась от злости.

— Да?! — закричала она, — да? Конечно! Меня легко ненавидеть! Бросила, мол, мать! И у неё вон крыша съехала! Рисуночки ненормальные! Подписи! Чтобы ты знала! Чтобы ты знала, мы купили квартиру полгода назад! Сейчас там ремонт, но там четыре комнаты, и в одну я собиралась поселить маму! Понимаешь? Я правда собиралась это сделать! Я же не виновата, что она не…

Зина перевела дух.

— Между прочим, я ей предлагала переехать к нам уже сейчас. Мы живём в трёх комнатах, но ничего, потеснились бы. Она отказывалась. Говорила, что не хочет нам мешать. А сегодня я посмотрела ваши рисуночки… Вы ведь с ней вместе их рисовали, да? Она говорила мне, что стала рисовать. А дело-то в том, что ей на меня всю жизнь было наплевать! Она меня никогда не любила, понимаешь? Она всегда меня бросала! Всю жизнь! То командировка, то защита докторской, то студенты! И вот теперь — ты. Ты вместо меня. Тебя она полюбила за секунду. А меня — за всю жизнь не смогла!

— Вы не правы, вы не правы, — бормотала Алёна, — что вы говорите…

Но Зина уже не говорила, она закрыла лицо руками и убежала в кабинет. Алёна встала и, прижав к груди тетрадь, рванулась к лестнице. По дороге она подвернула ногу, чуть не упала. Схватилась за перила и, хромая, двинулась дальше. Когда она уже ковыляла по дороге, вспомнила, что хотела попросить фотографию. Но возвращаться не стала. Слишком болела нога. И ещё — гудело внутри. Очень больно гудело.