Помощница ангела

Глава 26 Ба

Ангелина с тоской посмотрела на гору посуды в раковине. Жанка все оставила и убежала. Ангелина взяла двумя пальцами губку — та совсем прогнила. Воняет тухлятиной. Ангелина швырнула её обратно, села за стол, подперла руками голову.

Бабка в больнице… Это надо же! Сколько раз она об этом мечтала? Пожить одной. Поесть одной. Чтобы никто над ухом не зудел.

«Ты постирала носки?» — «Ты выпила киселик?» — «Не смотри так долго телевизор, глаза заболят», — «Заправь постель, вдруг кто зайдёт».

И вот, пожалуйста. Живи.

Но почему, кто-нибудь может, ей, Энджи, объяснить, вся еда, которую она ест в одиночестве, стала горькой? Честное слово! Что в рот не возьмёшь, всё горчит.

Она даже на почту сходила, в интернете глянула. Говорят, проблемы с желчным пузырём или печенью… Но у неё нет проблем с печенью! Это у бабки проблемы с сердцем! Тогда почему вся еда горькая у неё?

И дом этот. Как будто сдавливает стены, каждый раз, когда она ложится спать. Щёлкает у неё над головой, стонет, поскрипывает недовольно, будто сердится. Будто хочет прогнать.

Вот и сейчас что-то щелкает в стенах, гудит. Она снова встала, включила воду, и вдруг из крана неожиданно шарахнуло по пальцам кипятком. Больно!

— Отвали! — крикнула она, отступая и оглядываясь, — отвали от меня! Я не виновата!

Энджи выбежала из дома. Глянула зачем-то на экран Жанкиного мобильного. Не горит экран, не светится.

Она побрела по улице. Из-за одного забора послышался смех. Ангелина в тоске прильнула к нему.

Да, как обычно. Богатеи отдыхают и радуются. Шикарный сад, детская площадка тысяч за сто рублей — крепости с горкой, качели, лесенки красивые. На лесенке — два паренька лет пяти или шести. Разодетые — мама не горюй! Джинсы, клетчатые рубашки, платки, ковбойские шляпы. У каждого — по пистолету, палят из них по индейцам.

А неподалеку на скамейке кованой — шикарная тетка сидит с журналом глянцевым. Волосы у неё светлые, начесаные, губы — ярко-розовые, перламутровые, сама загорелая, в красном платье до пят.

Старая тетка все же. Но такая… Ботоксом каким-то исколотая, наверное.

«Вот она — клевая старость, — подумала Ангелина, — все сделаю, но добьюсь, чтоб и я так вот сидела! Хоть на старости, а буду сидеть! С ботоксом и журналом!».

На соседней скамейке — тетка помоложе, с короткой стрижкой, одета попроще — шорты с футболкой. Рядом с ней — дядька в черном.

«Няня и охранник», — поняла Энджи.

Вдруг один из пацанов завопил:

— Бей бабку!

Они слетели с лестницы и бросились к шикарной тетке. И вдруг начали бить ее прямо по лицу. Бац! Бац! Кулаками, пистолетами, по щекам, по волосам уложенным, по голым плечам. Били с размаху.

— Давай! Давай! Бей её!

Она завизжала, пытаясь закрыться журналом, охранник и няня подскочили, бросились к ним. Отволокли пацанов. Женщина закрыла лицо руками и бросилась к дому.

Ангелина стояла, раскрыв рот. Они что, сдурели? За что они её? Она ж ничего не делала!

Один из пацанов вырвался и бросился к калитке. Толкнул её и выскочил на улицу. Ангелина прыгнула к нему и схватила за шиворот клетчатой рубашки.

— Ты что творишь? — заорала она, — ты её зачем?

За парнем на улицу выбежал охранник. Выхватил пацана у Ангелины и зло бросил:

— Ты чего лезешь?

И пацану вежливо:

— Пойдем домой. А бабушку нехорошо бить все-таки.

Ангелина стояла, хватая воздух ртом. Она… она думала, что лопнет вот прямо сейчас. Что-то в ней загремело, как гроза.

Мальчишки вернулись на свою площадку. Они с хохотом переговаривались.

— Классно мы ей вломили, — сказал один.

— Жалко, мало, — сказал другой, — ночью надо.

Бабах! Что-то все-таки лопнуло внутри Ангелины. Слезы потекли ручьем.

— Я не такая, я не такая, — зашептала она и закричала: — я не такая!

— Пойду отгоню, чокнутая какая-то, — сказал охранник, снова направляясь к воротам.

Но Энджи уже сама бросилась прочь.

Вдруг что-то завибрировало в кармане. Мобильник?

— Ба! — заорала Энджи на бегу, — ба, ты?! Ну как ты? А? Ба! Слушай! Ты это… Ты это там… Короче! Не думай, ладно? Я не… Нет. Да не нужны мне твои деньги! Правда! Клянусь! Ба! Я решила, что в старой школе останусь! Да, конечно! Да они гады все, в своей Рублевской гимназии! Я такое сейчас видела! Неважно. Я останусь, ба!

Она остановилась. Слезы текли по лицу. Она слушала, как что-то благодарно бормочет бабушка, и так неожиданно хорошо становилось от её слов, так тепло.

— Ты только это… Давай быстрей, ладно! Лечись! Да… я тебя… ну, ты поняла, короче! Давай домой быстрей, без тебя дом ходуном ходит!

Она отняла трубку от уха, перевела дух. И вдруг с ужасом подумала:

«Кто это только что всё произнёс?! Она, что ли? Сама? По доброй воле?»

Выходило, что так. И от этого внутри вдруг взметнулась стая птиц. Сильных, с крепкими крыльями. Хотелось броситься вперед! Хотелось исправить все ошибки и зажить другой, хорошей жизнью!

— Ба! Слушай! А какие саженцы у нас в саду можно выкопать, скажи? Я знаю, что не сажают, просто мне очень-очень надо.

Когда она кончила разговор, то ощутила новый прилив сил. В голове рождались удивительные мысли, никогда не приходившие раньше.

Надо было бабушке сказать, что больше она ей не позволит с едой разговаривать! Выдумали тоже, одиночество. Какое одиночество, когда есть она, Ангелина?!

«А ведь это и правда глупостью было, — вдруг подумала Ангелина, — в гимназию лезть. Зачем?»

И она начала прикидывать, в чём ей пойти первого сентября в старую школу. Хотя это и неважно, ба обычно ей такие цветы даёт с клумбы своей, что они все другие затмевают. Все только на них и пялятся. Особенно классная, которая всегда их в отдельную вазу ставит. Говорила она когда-нибудь об этом бабушке? Вряд ли. А надо сказать.

Ангелина расставалась с мечтой, думая о старой школе. Немножечко легче было только от того, что мечта у неё была не очень стоящая.