Попутного ветра!

Глава 8

Мики

Порой по трассе проходят «смерчи». Никто не знает, что это такое. То есть, Адамант не знает, и говорит — не он один. «Смерч» всегда сначала бросает перед собой тень. Едва заметную, но ни с чем не спутаешь, если знаешь. Даже если валит снег или дождем все залито, а небо хмурое — все равно поймешь.

А после горизонт становится очень близким, тот, откуда упала тень, и по дороге прокатывается нечто вроде невидимого асфальтового катка, только быстрее любой машины. Глаз успевает отметить мутное облако, будто из угольной пыли… и все. «Смерч» неширокий, на полдороги, но если захватит, не останется ничего.

Ферильи его чувствуют хорошо — тем, кого они ведут, не грозит ничего. А вот в одиночку соваться опасно… да, бывают и одиночки. Потерявшие веру, озлобленные, да и просто замкнувшиеся в себе люди. Ну, или те, кого занесло случайно.

Я старался с ними поговорить, со всеми — психолог из меня никакой, но даже на последней дороге не найти сочувствия — перебор. Иногда те, кого удавалось разговорить, оглядывались с благодарностью, ступая на грунтовую дорогу, а мне будто кто проводил когтями по сердцу. За что благодарить? За то что довел… до конца?

Если это конец…

На сей раз я не поехал в город, просто болтался по внешнему кольцу, ловя губами ветер. Без шлема, ну его… Теперь-то нет никакого смысла, разве что в Лаверте надевать, шансов меньше, что узнают.

Хорошие все-таки у нас дороги. Гладкие, будто великан выровнял ладонью. Адамант долго бы смеялся — про себя, вслух ни разу не слышал — если б узнал, зачем я нарезаю круги по внешней и внутренней обводной. А мне просто хотелось жить одной жизнью с дорогой, и с людьми, что идут и едут по ней. И если вдруг куда-то не успеет путевой патруль, быть может, успею я?

Слева на меня вылетел псих. Решил проскочить дорогу наперерез, вписаться между редкими машинами. Только мою скорость не рассчитал. Я успел уже представить, как мы впечатываемся друг в друга и отлетаем к заграждению, ладно, сзади никто вплотную не идет, а на встречную полосу не вынесет.

Ромашка все-таки умница — успел, ушел вправо.

Псих пролетел мимо, едва не задев, и перескочил заграждение, будто трамплин.

— Придурок! — не выдержал я, заорал вслед, — почему-то самое невинное пришло на язык.

Если так будет продолжать, скоро встретимся… ладно если никого за собой не утянет.

Тогда что-нибудь нехорошее сделаю при встрече.

Я посмотрел психу вслед. А у него, оказывается, заглох мотор, и теперь он возился с мотоциклом, застряв посреди проселочной дороги.

Я искренне поблагодарил хранителей, ангелов или кто там есть, за своевременное вмешательство. Хоть остынет и сейчас никого не убьет. А все же интересно, что у него стряслось.

Хотел подъехать ближе — вдруг помощь нужна, но псих завел-таки двигатель и поехал, на сей раз не напоминая спятивший метеор. Видимо, мотор все еще барахлил.

Я уже собирался ехать назад, на свою трассу, когда встретил пару на велосипедах.

Парнишка был с меня ростом, только тощий, и очень ушастый. Воротник топорщился вокруг длинной шеи, а владелец ее смотрел настороженно. Девчонка — кудрявая, с носом-кнопкой, застенчиво улыбалась.

— Привет.

Они поздоровались, скованно и обрадовано.

— Ты хорошо знаешь дороги? — спросил мальчишка. Лет пятнадцать ему, наверное, было.

— Примерно.

Он протянул мне карту, я невольно поморщился. Не люблю карт, их придумали, чтобы сбивать с толку людей.

— Зачем, словами лучше скажите.

— Колодцы — долго еще?

Название я знал. Место недалеко от верхнего края залива, известное жутковатыми кавернами. С этой трассы прямая дорога к ним не вела, но можно было добраться проселочными. По карте, к примеру, ориентируясь…

— Ну, географы! — не сдержался я. — А что бы вам сразу к полюсу не съездить? Три развилки назад нужно было спускаться с шоссе… До темноты не успеете.

Ребята сникли. Еще бы… несколько лишних часов, и устали, наверное, как собаки…путешественники. Ладно если их мамы по моргам не ищут…

Я прикрыл глаза, вспоминая. Мельком увиденная карта только мешала. Проселочные дороги… ведь мы добирались и до Колодцев, только бы вспомнить, где и как поворачивать. Отсюда, если сразу съехать на грунтовку, мимо поселка… можно. Времени уйдет порядочно, и все же быстрее получится, чем возвращаться. Попробую отвести, хотя велосипед в пару к мотоциклу… ужас.

Об этом я сообщил — парочка просияла.

— А ты не торопишься никуда? — спросила девчонка, явно из вежливости. И явно опасаясь, что я отвечу «да, тороплюсь» и умчусь от них в светлую даль.

— Нормально…. - я развернул Ромашку.

Мне отчаянно захотелось просто вести людей по дороге, расстаться с ними, когда увидим цель… и знать, что спутники ушли живые и здоровые.

Как выяснилось, дорогу я помнил. Пленка тут помочь не могла, она обостряла чувства, не память — но пару знакомых ориентиров я встретил. Например, вышка на холме, а рядом еще один холм, с водонапорной башней — будто детеныш… Их было видно издалека; раз они справа, значит, направление я выбрал правильное.

Темнело довольно быстро — не как на той трассе, когда свет постепенно тяжелел, становился войлочно-серым. Воздух здесь оставался прозрачным, звезды высыпали, пахло травой, землей и каменной пылью — мы проезжали мимо карьеров, большей частью заброшенных. Плелись, как полудохлые черепахи — ребята устали, быстрее просто не поспели бы за мной.

Недалеко от цели пути меня накрыло.

Адамант говорил — полсуток. Свои я уже исчерпал, а занять было не у кого.

Знакомое тянущее чувство в нервах, и холодок, и Пленка шевелится. Леший…

Я оглянулся, притормозив. Остановился совсем. Нехорошее место — сетка тропинок, довольно ровных, но запутанных. Кто меня дернул вести парочку именно здесь? Сейчас останутся тут одни, до утра проблуждают. Проводник…

Со злости я стукнул кулаком по колену.

Девчонка распахнула глаза, сжала руль велосипеда. Не нужно было трудиться, чтобы понять. Невесть что творится в Лаверте и окрестностях, а про «волчат» и «удильщиков» только глухонемые не говорили. Правда, «волчата» украшали себя «волчьими» знаками, «удильщики» тоже были ребятами колоритными, но не все и не всегда выставляли напоказ эти свои нашивки, кольца, заклепки.

Черная лощина, тяжелое серое небо, золотистые точки огней вдали. Мало ли куда я завел двоих незадачливых путешественников… И мало ли зачем.

Становилось все тяжелее. Будто стоишь у трубы, и тебя засасывает внутрь, и мощный поток воздуха толкает в спину. Не впрямую так, но похоже…

— Ты заблудился? — спросил парнишка.

— Нет. — Разговор требовал сил.

Девчонка косила глазами по сторонам, ожидая — сейчас раздастся рев мотоциклов, из-за поворота вывернут приятели мои, которым тесно в рамках обыденного, законом разрешенного. А может, она бояться боялась, но толком не понимала, что с ней может случиться, попади она к ребятам вроде «удильщиков». Умом-то да, а вот прочувствовать по-настоящему…

— Пересядь ко мне, — велел я девчонке. Наверное, слишком резко… не до вежливостей. Ника бы обиделась…

Девчонка непонимающе уставилась на меня.

— Зачем?

— Не беспокойся, поедем рядом — то есть твой друг поедет рядом. Никуда я тебя не увезу.

— Послушай, какая-то ерунда получается, — неуверенно затянул парнишка.

Убеждать я никогда не умел, и учиться было явно поздно.

— Вы хотите нормально добраться в Колодцы? — спросил я очень тихо. — Если сделаете, как говорю, через десять минут вырулим на прямую дорогу.

Может быть, в моем голосе им почудилась угроза. Может быть, наоборот. Я понимал их прекрасно, девчонку особенно. Мало ли куда я ее увезу…

Становилось все холоднее — мне. Руки стыли на руле; говорят, если в мороз лизнуть железяку, язык приклеится намертво. Руки тоже постепенно становились частью руля.

Хорошо Ромашке — он может находиться повсюду одновременно.

— Ладно, поехали, — девчонка храбро села сзади меня. Хорошая девочка, доверчивая. Боится, а себя убеждает — надо о людях думать лучшее, а не наоборот. Лестно было думать, что это у меня физиономия такая — доверие вызывает. Хотя, скорее всего, поверила бы любому — еще не била девчонку жизнь. И не надо.

Ощутил: ее руки подхватили меня, дернули обратно, будто я срывался с обрыва… не очень приятное чувство. Она-то сама ничего не подозревала. И не поняла, наверное, почему я откинулся назад, ближе к ней — живое тепло удерживало, не канатом — ниточкой. Пока хватало и ниточки.

Мы поплелись по дороге… я рад был бы ехать быстрее, особенно сейчас; если на полном ходу мотоцикл исчезнет… или еще хуже — я заберу с собой эту девочку.

Поворот, дорога у самого склона, можно рукой коснуться его глинистого бока. Десять лет назад здесь засыпало дорожного рабочего, наверху до сих пор стоит столбик-памятник. Не видно снизу, да еще в густых сумерках.

Синий огонек впереди — переезд.

— Слезай, — я остановил Ромашку. Обернулся к парнишке — тот, запыхавшись, догонял нас.

— Вон на тот огонек. Дорога прямая, сразу за ним — старинная водокачка. За ней — Колодцы. Всё! — мне показалось, последнее слово я выкрикнул. Но они не расслышали, кажется. В ушах противно шуршало и шелестело. Ромашка рванул с места — прямо рысак породистый. Меня приподняло, с размаху бросило на стену, в глаза хлынул поток снежинок.

Очнулся я на своей лежанке в сарайчике. Силуэт Адаманта маячил в дверях.

— Так и рождаются страшилки-легенды трассы, — произнес он, не оборачиваясь.

— Я не успел?

— Скрыться от них? Успел. Но растворение в воздухе было бы драматичней. А ты не думал, что может получиться не столь изящно? Что твое соскальзывание сюда попросту остановит детишкам сердце, к примеру? Не от страха, что ты. Законов физики, пусть иной, чем проходят в школе, никто не отменял. Даже для двоечников.

— Я мог просто уехать, — пробормотал я, чувствуя, что вот-вот, и начну оправдываться. — Но ты, интересно, хоть раз оставался один среди холмов ночью? Заблудившись?

— О да, — он небрежно поправил рукав, смахнул с воротника очень большую снежинку. — Я же тебя не привязываю. Делай, что считаешь нужным. Но, ради всего святого, думай хоть иногда о последствиях! Сеанс промывки мозгов закончен, — Адамант шагнул в метель, не обернувшись.

Уже давно во мне рос не то стержень, не то стебель. И вот — переломился. Я понял, что хочу к Нике. Не могу больше прятаться. Эта девчонка на трассе, спутник ее нелепый… хороший мальчишка, похоже. Они ехали вдвоем, рядом, будто на тандеме, в темноту — вдвоем… Я не хочу тянуть за собой во тьму Нику, но просто побыть рядом с ней — разве страшное преступление? Почему я бегаю от той, что люблю?

Я не думал о слежке. Только о Нике.

Мне хотелось ощутить ее ладони в моих, услышать ее голос — звонкий, когда смеялась, и грудной, когда злилась или обижалась. И пусть больше мы не увидимся… потому что она будет расспрашивать, а я не смогу солгать. Она не поверит… а если поверит, будет куда страшнее.

Лаверта

— Он сказал только, что нашел коралловую веточку. И сломал прямо там, на раскопе… вернулся с пустыми руками. Вообще-то про пустые руки я уже говорил…

— Айшан, нас интересует не то, что привез Микеле, а то, что могли привезти и скрыть остальные участники экспедиции. Что это «нечто» было, данные есть. Вы умеете, как говорят, видеть суть — скажите, ваш друг разговаривал с вами искренне? Он действительно ничего не знает?

— У меня сложилось впечатление, что знает, — медленно, нехотя отозвался Айшан. — Что он… может быть, он и тогда о чем-то догадывался, а сейчас прекрасно понимает, как обстоят дела.

— Значит, лучший друг просто водит вас за нос.

— И правильно делает! Если он догадался… — Айшан прикусил язык. Собеседник укоризненно посмотрел на молодого человека.

— Очень плохо, если догадался. В ваших же интересах не допускать неосторожности.

— Знаю… — Айшан слегка сжал пальцы, чугунные перила будто приклеились к ним.

— Всего доброго, — собеседник старомодно поклонился слегка и зашагал прочь — почти сразу его догнала машина, дверца распахнулась, человек исчез, будто и не садился в машину, а растворился подле нее. Айшан отвернулся и долго смотрел на воду — от серебряно-золотой ряби заболели глаза, и не понять было, то ли река играет с солнцем, то ли мальки рыб — с поверхностью реки и осенним воздухом.

У подъезда пристроилась кошка, пятнистая, сосредоточенно лизала заднюю лапу. Хорошая кошка… голову подняла, прищурилась, наверняка раздумывая, стоит ли перебегать мне дорогу или так пропустить. Милостиво отвернулась и вновь принялась за умывание — а я шагнул в открытый подъезд, не пытаясь снизу набрать номер квартиры. Зачем заранее предупреждать?

Форточка в спальне открыта, Ника дома.

Я не смог позвонить — постучал. Резкого звука не вынес бы, а у Ники дверь деревянная, если слегка побарабанить пальцами, отзывается гулко и сухо. Дверь распахнулась — наверное, Ника узнала голос Ромашки — и мы оказались друг напротив друга, как половинки в зеркале: сам человек, и его отражение.

Не меньше минуты молчали, и я все больше чувствовал — зеркальная стенка непреодолима.

Но Ника посторонилась, сказала:

— Входи.

На ней был розовый халатик, волосы Ника собиралась заплетать — в руке поблескивала заколка. Ника почти не дышала, а я все равно слышал — сердце ее колотится, и задержка дыхания не помогала. И каждый нерв на лице был напряжен, а вовсе не спокойное приветливое равнодушие отображалось на нем… плохо получается задуманное.

Но я понимаю… как иначе встретить?

А сам бы я — как?

А вот так. И плевать на «девушке положено обижаться», и на то, что у Ники есть все основания, еще как есть… счастье, что не она на моем месте, что она — живая, теплая, настоящая.

Обнимать ее, чувствовать под руками острые плечи, зарываться лицом в распущенные волосы — как в охапку пушистых одуванчиков, чувствовать, как дыхание щекочет твои щеку и ухо… Запах ее духов, горьковатый, едва уловимый — хвойный лес и свежескошенный луг…

Ника, Никуша…

Она отвечала на поцелуи, лихорадочно, пальцы ее с острыми ноготками вонзались в мою кожу, будто Ника хотела разорвать меня на кусочки и не отпускать никогда. Мокрые щеки, прядки, прилипшие к ним. Мы так и не продвинулись дальше коридора; он, такой тесный обычно, стал очень просторным. Нам никуда не было надо, разве что перемешаться друг в друге, как мешается слитая в одну посуду вода.

Внезапно закаменевшее тело Ники: она отстранилась, сделала шаг назад.

Я невольно качнулся за ней, будто она ниточку липкую тянула к себе. А Ника — еще шаг назад… мы оказались на кухне. Тут я опомнился, остановился, наконец. А то Ника пятилась бы до самого окна.

— Мики, нам надо поговорить.

Вытянулась, строгая, тонкая, серебристая, будто очищенный ивовый прут. Я уже понял…

— Помнишь, ты всегда говорил, что главное — доверять друг другу.

— Помню.

— И ты… по прежнему думаешь, что это важно?

Я опустил веки — да…

— Ты считаешь возможным мне доверять?

— Да, Ника.

— Что у тебя случилось? — явно она не то собиралась произнести. Я сейчас видел маленькую девочку… обрадованную, что все заготовки можно послать к лешему, и что я сейчас скажу нечто важное.

Мне оставалось только головой покачать. Ника отступила на шаг… почти уперлась в подоконник. На подоконнике стояла одинокая чашка.

— А Най? Ты ему рассказал.

— Он тоже ничего не знает.

— Но ты останавливаешься у него. А если ни разу даже не позвонил… я — будто пустое место.

Кивнуть было бы не большей глупостью, чем попытка отмолчаться.

— Ты мне не веришь? Если произошло что-то…

Я упорно рассматривал узоры на чашке. Сине-белые лодочки.

— Ты больше меня не любишь?

Глаз я так и не поднял.

— Понятно.

Она не задержала меня, когда я шел к двери. Только, когда я замер на пороге, почувствовал — она тоже застыла, ждет… Я шагнул в коридор, прочь.

Внутренности выгрызало нечто с тупыми зубами… перетирало медленно. Я свернулся калачиком на кушетке, кажется, вцепился зубами в подушку и пытался молчать. Там, у Ники, вроде удавалось прекрасно. Не помню, что получалось здесь. Но слез не было точно, у меня их вообще никогда не было.

— Иногда помогает ледяная вода, — раздалось над ухом. — Если окунуться с головой.

Адамант стоял, опираясь на притолоку.

Вроде не так близко стоял, а голос был — тут, рядом…

Я прогнал бы его, если бы сумел разжать челюсти. Ангелов всегда прогоняют, тогда на их место заступают бесы. Но на место Адаманта скорее всего не заступил бы никто.

Вряд ли найдется еще охотник мерзнуть и мокнуть на пустой трассе, оберегая… идиота, который не сумел даже сдохнуть по-человечески.

— Юность прекрасна ко всему прочему отсутствием способности мыслить. Несчастной девушке уж конечно лучше лить слезы у твоего памятника и трогательно таскать к нему гвоздики в день твоей смерти и рождения… глуповато звучит, наоборот привычней.

Я сумел отпустить угол подушки.

Может, ты прав, Адамант. Кроме одного — между людьми протянуты нити доверия. Порою стальные. Если такая нить рвется, попадает прямо по сердцу. Умереть лучше, чем обмануть.

— Смерть — это тоже обман. Расскажи ребенку, почему родители бросили его… почему они где-то, если он — здесь, и хоть весь изойдет слезами, отныне им все равно!

…Ты и мысли читаешь? Когда-то я боялся, что мои мысли подслушают.

— И что мне твои проповеди? На кой они мне нужны?!

Он вздохнул:

— Наивный детский эгоизм. Из-за него — да, не мотай головой! — из-за него ты всю душу вывернул Нике. А хотел ведь как лучше, да? Теперь представь — ты ей открылся. Что дальше?

— Ничего… хорошего ничего. Но ты не ответил — к чему мне теперь всё это? Хочешь сделать из меня святого? Поздно!

— Ты уже заслужил свой нимб. И лавровый венок за глупость.

— В чём это глупость?! — взвился я.

— Например, в том, что ты упорно держишься за некоего монстра, которому служишь домом, а скоро начнешь служить пищей.

— Пленка — не монстр! Она меня спасла!

— Да? И много тебе принесло счастья такое «спасение»?

Я подумал — если я чем-нибудь швырну в Адаманта, он увернется, предмет пройдет сквозь него или попросту сменит траекторию, или же пролетит мимо? А вдруг он позволит попасть в себя, дабы сделать мне приятное? Но такие ясельные выходки, взять и швырнуть… нет уж.

И всё-таки мне полегчало. Может быть, здесь желание сделать чем-то равно осуществленному действию?

Я долго думал потом. Дергаться поздно, но, если не делать этого, мир мой схлопнется до нуля. Наверное, и впрямь эгоизм… но, когда я помогал живым, чувствовал, что и сам живу, что вселенная живых не отторгает меня.

А ты, Рысь — ты ведь порой говорил, что хочешь умереть молодым. Что осточертел мир вокруг, нет смысла двигаться дальше.

Ты сейчас сидишь и смотришь в потолок, на котором узоры похожи на те трещинки, что я вижу на потолке собственной хибары. Тебя окружают стихи, они носятся вокруг, помахивая крылышками, как бледные ночные мотыльки, стукаются о стенки. Достаточно протянуть руку, чтобы один доверчиво ткнулся в ладонь. Но тебе лень.

Ты будешь говорить о тщете всего сущего и пить приторную, терпкую ежевичную наливку, стремясь затуманить голову. Ты наивно веришь, что в состоянии полупьяного бреда узнаешь лучшую жизнь и получишь большие сокровища, нежели те, что окружают тебя сейчас…

«Любому — покинуть планету свою,

Так лучше без канители

Шагнуть в пустоту и свободно расправить крыло —

И ангел идет босиком по шоссе

Навстречу дождю и метели,

Наверное, лишь для того, чтобы стало тепло»

Мне стало позарез необходимо узнать, отвернется ли Рысь от меня, если узнает. Отшатнется в ужасе, сочтет психом — или, того хуже, решит, что я намеренно пудрю ему мозги. Он ведь и не расспрашивал почти, посчитав — когда решу рассказать, расскажу. Когда ты — со всей душой, а тебе врут в глаза, это обидно.

А может, и поверил бы, Най, он такой…

Явись я к нему в виде синюшного трупа, наверное, спокойно бы встретил. Не потому что непрошибаемый — это Най-то? — а потому, что своих он не предает. Ни живых, ни мертвых.

Подумаешь, труп пришел. Все там будем, ничего удивительного, и бояться нечего. Спасибо, что явился, не позабыл.

Одна беда — выглядел-то я вполне человеком, и чувствовал себя почти как обычно. Спасибо Пленке.

Хлопнула соседняя дверь.

Она выглянула из-за двери, точь-в-точь лисичка высунула нос из норы. Каштановые кудряшки, юбка широкая и короткая… интересно, как Вероника с ней при ветре справляется.

— О.

Это она про меня… а я, как болван, сидел на подоконнике, вертя в пальцах оторванную и брошенную кем-то пуговицу.

— Значит, Рыси нет, — сделала вывод Вероника. Вполне верный вывод, мне оставалось только кивнуть.

— Жалко. Я бы в гости напросилась, с тобой за компанию, — подмигнула мне, покачала дверь.

Может, и напросилась бы, Вероника девчонка занятная. Она открыто симпатизировала ему — и, поддразнивая, держала на расстоянии; но Рысь был слишком ленив, чтобы предпринимать хоть какие-то шаги. Его девизом было «сами придут». И ведь приходили…

— Зайдешь? — спросила, кивая в сторону собственной прихожей. Подумалось — почему бы и нет? Может, и Най вернется. А если и не вернется — куда, собственно, мне спешить? К Айшану можно, так это другой конец города… лень. Нормальная человеческая лень, могу я ее испытывать?!

У Вероники уютная квартирка, обставленная сумасшедшим дизайнером… Повсюду металлические панели, лампа из трубок вращается, в стену встроен аквариум с похожими на галактики рыбками… каждая — на полсковородки.

Я пристроился на диване, Вероника обосновалась на его боковой части… ручкой это не назовешь, спинкой тоже. Не клеился разговор — я все слушал, не стукнет ли дверь на площадке. Звуки посторонние сюда не долетают, но мне-то все равно слышно. Вероника ловила мои взгляды в сторону прихожей, надувала губки и с удвоенными усилиями пыталась меня растормошить. Хорошая девочка… Если ее имя сократить, тоже получится Ника… лучше не сокращать.

Уходить мне было все равно некуда. То есть, на трассу-то всегда пожалуйста, но провожать людей до грунтовой дороги и смотреть вслед, зная, что больше никогда не увидишь…

В конце концов, всем полагаются выходные. И мне, раз уж дается такая возможность, глупо ее не использовать. И назло всем я Ная дождусь.

Вероника замолчала, думала о чем-то своем, покручивая тонкую прядку, разве что узлы на ней не завязывала.

— На? — протянула блок сигарет.

Я подумал, что вытворит Пленка, если я закурю… но сигарету взял. Не все ж ей командовать. В последнее время она меня явно побаивалась — и сейчас шевельнулась недовольно и сделала вид, что дым ее не волнует.

Не то что бы мне нравилось это занятие… но вцепился в эту бесконечную сигарету, назло Пленке, назло всему миру, который, собственно, ни в чем и не был виноват…

Вероника смотрела сочувственно. Наверное, окажись сейчас перед глазами зеркало, много интересного бы увидел.

А ведь я отражаюсь в зеркалах. Странно, если подумать…

Словно очнулся — чушь, в самом деле. Я не вампир и не призрак, мое тело вполне себе настоящее, и, хоть я почти не испытываю ни жажды, ни голода, все-таки тело живое.

Хм… настолько живое, что теплая рука Вероники, скользнувшая по моей руке, не была неприятна. А на пальцах у нее тонкие кольца, и все серебряные. Если бы я вправду оказался вампиром, наверное, не смог бы ее укусить… то есть Веронику, не руку. А вот поцеловать — вполне.

Вероника мурлыкнула шепотом:

— Давай попробуем отвлечься.

— Я правда не знаю.

Она рассмеялась — нежно и переливчато, будто девчушка в цветочном венке:

— Я же ничего не требую.

— Совсем-совсем ничего?

— Ничего… кроме того, что тебе захочется самому…

Пожалуй, она оказалась права.

Най так и не вернулся. Я постоял у обитой черной разлохмаченной клеенкой двери и спустился вниз, к Ромашке. Тот радостно сверкнул мне навстречу.