Попутного ветра!

Глава 9

Лаверта

Ресту, отчима Мики Сарина, мало интересовала политика и шум, который ей сопутствовал. Реста не был похож на карикатурных ученых, зарывшихся с головой в реторты и формулы, но жить предпочитал спокойно, размеренно. Потому и выбрал археологию — что может быть спокойней, чем возня с давным-давно мертвыми кусками керамики?

Он не мог простить пасынку, что из-за того прекратились нормальные экспедиции. И сколько бы ни убеждали Ресту, что причиной тому был отнюдь не Микеле, а конфликт Юты и Пламенной, пожилой археолог был неумолим.

Именно возле мальчишки нашли странный предмет, не понять, искусственного или естественного происхождения.

Реста не связывал болезнь пасынка с позднейшими исследованиями «Рубина» — здоровье мальчишки не слишком его занимало, что с ни станется, в конце-то концов?

Та, найденная на развалинах Тара-Куино веточка казалась темной разросшейся кровью.

Работа с находкой началась не сразу, лишь после смерти нескольких участников экспедиции и завсегдатаев лаборатории Лойзы. До сего момента находка — точнее ее обломки — мирно лежали в стеклянном шкафу.

Реста не рад был знакомству с Лойзой и всем его штатом за компанию. Не рад был тому, что вообще приехал в этот безумный город… с каждым днем ему все чаще казалось, что за спиной скользят серые тени, следят, ожидают малейшего неверного шага, чтобы подловить и наброситься.

Но ведь я ни при чем, говорил он себе. Я всего лишь привез эту штуку с раскопа…

Реста старался поменьше выходить из дома, но в последние дни боялся находиться и в собственной квартире — ведь за ним могут придти прямо сюда, забрать тепленьким.

Тогда Реста спешно покидал квартиру, не отвечая на удивленные вопросы жены, и принимался бродить кругами по аллее около дома.

И сейчас — шел, едва отрывая от земли ноги, задумчиво перебирая в памяти события последних лет. Кажется, он допустил одну-единственную ошибку, женился на неплохой, впрочем, женщине — с ребенком… с ребенком, чтоб ему провалиться. И носа домой не кажет, подлец. Отплатил за заботу.

И наперекосяк — вся жизнь…

— Добрый вечер, — окликнул его приятный молодой голос.

Испуганно вскинув глаза, Реста не сразу сообразил — светловолосый парень перед ним — один из приятелей Микеле, самый, впрочем, приличный…

Но сейчас и он показался пожилому археологу подозрительным. Ведь не так давно встретились с ним же в другой части города. Совпадение?

— Чего это ты бродишь вокруг нашего дома? — спросил, не пытаясь выглядеть дружелюбным. — Нет Микеле, а если вдруг встретишь, передай — пусть и впредь не показывается!

— Я, собственно, всего лишь проходил мимо…

Ресте показалось, что парень — кажется, его имя Айшан — улыбнулся, словно его позабавила нервозность старшего.

— А нечего ходить мимо! — почти выкрикнул он. — Ходят тут, играют в шпионов! Нет у нас никого и ничего, нет, понятно?!

Глаза Айшана изумленно расширились, и археолог пожалел о своей вспышке — повернулся и почти побежал к подъезду.

В этот вечер жене не удалось добиться от него ни единого слова — Реста смотрел сквозь нее, задумчиво хмуря брови, словно обдумывал некую задачу первостепенной степени значимости.

И — перебирал вещи, притрагивался к ним, размышляя над чем-то своим. Жена ничего не заметила, погруженная в собственные невеселые думы.

Мики

Возвращения на свою трассу я давно перестал считать. А перед Лавертой замирал, будто вставал на точку отсчета — и так каждый раз. Сейчас — возвращался. Мысленно еще виделось лицо человека, погибшего при пожаре. Сам он не знал, что погиб, и кожа была чистой, гладкой… но вторым зрением я хорошо рассмотрел.

Этому своему пассажиру я рассказывал рыбацкие байки, слышанные от Ная. Дошел до слова «костер», и запнулся… а человек ничего не заметил, улыбался одними глазами.

Я помахал ему на прощание… Адамант взял с меня слово не пытаться расспрашивать их о родственниках. Сами-то они об этом не говорили. Сейчас я в очередной раз едва удержался, чтобы обещание не нарушить.

Но если рассудить здраво, что я передам безутешной родне? Ваш, мол, муж-отец-сын погиб, сим заверяю? Бред же…

А что дальше, за трассой, я не знаю и сам.

И вот — домик-сарайчик перед глазами, а значит, на сегодня мне дозволяется отдохнуть. Я захожу, а за мной будто ползет чугунная тень. Тяжело ноги передвигать, хотя все выдумка — не то что чугунной, простой тени нет. Потому что солнца не видно, небо мышино-серое.

Снова поменялась погода — вместо снега сыпется дождь, особенно противный. Ромашка стоит под навесом, можно и просто так оставить, ничего с ним не случится — здесь. А там, дома, я закрывал мотоцикл плотным чехлом, дорогим… больше месяца на него работал.

Захожу — и не решаюсь сделать еще хоть один шаг.

Посреди комнатки стоит совсем новый стол, на нем — заварочный чайник, вытянутый и приплюснутый; в таких обычно зеленый чай, или экзотический какой-нибудь.

Фаянсовые кружки, тарелки с колбасой, сыром, вялеными рыбными ломтиками. Яблоки — и мёд. И золотистая булка, присыпанная зернышками кунжута.

Ничего себе.

Адамант с виду серьезный, но я наловчился читать его настроения — смеется ведь, как мальчишка, доволен розыгрышем. Протягиваю руку, трогаю край тарелки — настоящее, точно…

— Ничего себе, — говорю вслух.

— С днем рождения, — чуть поднимается уголок рта, а в глазах — бесенята.

Я почувствовал, что проголодался, зверски прямо. А до сего дня почти не ел — телу, связанному Пленкой, хватало разных жидкостей, да иногда пары бутербродов… раз в неделю, к примеру.

Яблоко оказалось потрясающе сочным, хрустким, я вгрызся в него прежде, чем промычал «спасибо». Уверен был — сейчас все съем, и чайник с тарелками сжую заодно.

— Мики, не накидывайся на еду, как сумасшедший термит, — Адамант веселился — а сам, кстати, ни к чему не притронулся. — Если будет надо, еще сообразим.

Не знаю, каким манером он угощение наколдовал, но так вкусно мне ни разу не было.

И так уютно.

В желудке плескался чай, воздух пах медом и цветочным лугом… Первый мой день рождения за много-много лет. Родители предпочитали не отмечать, а друзья думали — я сам не хочу…

Их бы сюда сейчас, и для счастья больше не надо.

Э, с ума сошел! Только не сюда. Хорошенькое будет счастье…

Потом, отложив убирание со стола до лучших времен, я сидел на кровати — скрестив ноги, чувствовал себя легким, будто воздушный шарик, хоть и наелся до отказа.

Собеседник мой был на редкость весел и оживлен. Ненадолго я позабыл, где нахожусь, и с кем… Он сам рассказывал неохотно, больше спрашивал:

— Чем ты хотел заниматься?

— Не знаю, — Адаманту легко было сказать правду, а вот родители сразу преисполнялись праведного гнева — как же, большой мальчик, а в голове ветер!

— Я больше всего люблю дорогу, движение… думал пойти в школу дорожного патруля, но… — замялся, однако взгляд Адаманта был доброжелательно-заинтересованным: — Я не уверен, что смог бы выписывать штрафные ордера, задерживать нарушителей. Я понимаю, порядок должен быть — дорога жестока, особенно скорость… И все-таки трудно. Сам не раз нарушал правила.

— А стать гонщиком?

— Нет. Большой спорт часто делает из человека… как бы сказать… вкладывает в голову одну цель — победить. А мне победа не нужна.

— Понятно.

Я решился задать вопрос, который давно крутился на языке:

— Скажи, вот ты — не один ведь такой?

— Не один, — не знаю, почудилось или он улыбнулся?

— Ваше существование всегда считалось чудом. В разных учениях…

— Разве? Именно «наше»? Что там, в Лаверте, к примеру, указывает на то, что я существую?

— Я.

— Мм? — чуть округленные брови.

— Я помню, ты сказал — «дорогу пока придется открыть». И открыл, так?

— Хорошо, если смотреть с этой точки зрения… пожалуй.

— Думаю, многие мелочи… о которых мне знать не положено — они есть. Я порой слышал о чудесах, но не знал, сколько в рассказах правды. Что было, чего не могло быть никогда… и почему.

Адамант чуть подался ко мне, серьезно смотрел, но взгляд был теплым.

— Что ты хочешь услышать — сказку или сухое объяснение?

— Без сказки уже не получится…

— Мы не всесильны. И тоже скованы рамками — иными, но они есть. Но если очень верить… чудо может случиться. Может, и это один из законов мира — не знаю. Скорее всего.

— Верить?

— Верить, хотеть… и заслужить чудо.

— Заслужить? Глупо звучит. Перед кем отчитываться? Перед божествами всесильными? Нет уж… как собачка в цирке. Встанет на лапки — умница…

— Перед самим собой.

Он вздохнул и сказал с ноткой беспомощности:

— В общем, ты заслужил какой-нибудь подарок.

— А… это? — я неуверенно указал на стол. Адамант снова развеселился:

— Если бы я был скупердяем, тут же взял бы собственные слова назад! Так и быть, второй раз предлагаю… только поскромнее, пожалуйста. Я все-таки не добрый волшебник.

— Уж точно не добрый, — я отломил кусок булки, хотя наелся уже до отвала. — Мне надо знать, что имел в виду Айшан, предупреждая, — вырвалось у меня. — Ничего не понимаю…

— Мики, поосторожней с высказанными желаниями. В твой день рождения… хм… сейчас мне будет трудно обещанное не исполнить.

— Тогда объясни, что Айшан имел в виду!

Тот рассердился, по-моему. Жаль… было так хорошо.

— Без комментариев, никаких объяснений, — Адамант наклонился ко мне, велел: — Смотри в глаза. Расшифровывать будешь сам. Ваши комментаторы, уж прости, врут, как сивые мерины, но в определенном смысле любое стороннее мнение будет неправдой.

Я не понял, что произошло, просто испугался — на время перестал быть собой. Видел, но… глазами Адаманта? Видел реку, чугунные перила, темные на фоне золотой и серебряной воды, и разговор двоих. Каждое слово впечатывалось в подкорку, и в сетчатку — любой мелкий жест…

— Вы умеете, как говорят, видеть суть — скажите, ваш друг разговаривал с вами искренне? Он действительно ничего не знает?

— У меня сложилось впечатление, что знает. Что он… может быть, он и тогда о чем-то догадывался, а сейчас прекрасно понимает, как обстоят дела.

Наваждение отпустило — я вроде не двигался с места, а будто упал на лежанку с размаху. Те двое говорили… я тоже все понял. Кретин… сосунок… расхохотаться или завыть от бессилия — посмели меня обмануть?

Выпросил подарочек, называется…

— Ну ты скотина, — сказалось само собой. — Ты же мог показать это раньше? Хотя бы сегодня, но — сразу?

Адамант и бровью не повел, гранит и то ответил бы живее.

— Во-первых, ты не просил, а навязывать свою волю и своё понимание я не вправе. Во-вторых, подсказки еще никому и никогда не помогали стать умней и ответственней. Волей случая тебе предоставили шанс… а ты тратишь его на Ромашку и ночные посиделки с приятелем. Честное слово, можно было распорядиться временем куда достойней.

Вот оно как. А я-то думал, поймет…

— Вам больше подошел бы кто-нибудь полезный — крупный ученый или врач, да? — мне стало и тоскливо, и противно, будто с размаху я впечатался в огромную теплую медузу.

— Нам? — на сей раз Адамант отреагировал, да еще как удивленно… — Пленка выбрала тебя, причем случайно. Ей нужен был молодой носитель, а твои человеческие качества, уж извини…

— Но вам?!

— Если бы мы могли решать, ты бы не болтался на трассе! Ни на той, ни на этой! — отрезал Адамант, неторопливо наливая себе чай.

….У Айшана лицо всегда было светлым, мальчишечьим. Даже когда он сидел, задумавшись — и я точно знал, что думы эти отнюдь не веселые.

Сестра на него похожа. Но вечно встрепанная, будто только что пробежала квартала три, кудряшки льняные, молодая совсем, хоть и на пять лет старше Айшана. Ребенок ее…. Розовая коляска, розовые одеяльца, и маленькое блаженно-сонное лицо среди этого великолепия. Муравьишка в цветке шиповника…

— Вот уж не ожидал, что он… — я запутался. То, что хотел сказать, потеряло форму и осело паутиной на языке.

— Подумай, что он потерял и что приобрел. Впрочем, дело твое.

Адамант двигает по столу жестяную кружку с остывшим чаем — взад и вперед, будто выравнивает поверхность столешницы.

А я вспоминаю небо. Айшан запускал модельки планеров — он признавал только парапланы и дельтапланы, современную технику не любил. Он как-то сказал — небо для птиц, а не для железа.

И вот — летний луг, облако, подсвеченное оранжевым, запах чины и скошенной травы. Мне восемь лет. Айшан (на его руке пристроился солнечный зайчик) подбрасывает в воздух похожий на птицу игрушечный планер, свое детище. Хрупкий, тот сильнее нас троих — он может летать. Ветер путает волосы. Най щурится от солнца, но следит за летящим силуэтом. А я бегу, не в силах стоять на месте. Маленькая игрушечная птица кружится над лугом, а я бегаю, как придется, и уже не смотрю вверх — мне достаточно знать, что планер летит.

Когда воробьи плескаются в луже, они не становятся грязными. А вот если человек упадет в лужу… с неба.

— Он же не предавал нас? — спрашиваю. Адамант молчит, скотина.

Нелегко мне было придти к Айшану. Будто что-то несвежее съесть. А когда оказался подле его двери, всё прошло. Знакомая такая дверь, хорошая… светлое дерево, прожилки красноватые — всегда любил их рассматривать. Ну, не может быть прав Адамант… недаром отказался показывать всё остальное.

Умный он, конечно, только ни лешего не понимает…

Зато понял Айшан. Я часто слышал выражение «как натянутая струна», теперь получил возможность увидеть, каково это воочию. Вот таким он и был. Еще я понял, насколько привык видеть его солнышком эдаким, со всегдашним намеком на улыбку в глазах. Понял, когда встретил совсем другого человека.

— Я тебя искал, Мики. Много о чем хотел еще расспросить.

— Ну?

— Теперь не буду.

Я не успел удивиться — и не хотел удивляться. Айшан продолжил:

— Наш последний разговор, — он запнулся, и смотрел тревожно, в упор. — Твоя «пульсация» с наездами в город…

— Ты решил меня воспитывать, что ли? — криво пошутил я.

— Нет. Напротив… Хорошо, что зашел сюда.

Его взгляд следовал за мной, как луч искателя.

— Ты опять покинешь Лаверту?

— Ну?

— Не возвращайся. Лучше всего уезжай совсем.

— Зачем?

— Я и так слишком много сказал, — он отвернулся. Это не было приглашением уходить. Но он и вправду не собирался рассказывать.

— Я знаю, что за мной кто-то следит. Ты постоянно пытаешься меня о чем-то предупредить… И хоть бы раз договорил до конца. Не считаешь, что это глупо выглядит?

— Я не боюсь показаться дураком. Не путай меня с Рысью…

— Ладно. В прошлый раз ты намекал на какие-то неприятности, но ничего не случилось. Ты же не хочешь сказать, что авария была подстроена?

Он вздрогнул, уставился на меня какими-то даже пластмассовыми глазами. Сказал хриплым полушепотом:

— Нет, это слишком… Об этом я тоже думал. Просто совпало…

Я крутанул на подоконнике горшок с фиалкой.

— Как же ты, Айшан? Почему ты с ними связался?

Он вроде так недоуменно на меня посмотрел. Я бы даже поверил.

— С кем это?

Меня будто за шкирку приподняло и встряхнуло — осевшая злость всколыхнулась, пошла пятнами перед глазами:

— «Значит, лучший друг просто водит вас за нос» — «И правильно делает! Если он догадался… — „Очень плохо, если догадался. В ваших же интересах не допускать неосторожности„…что же ты так, непрофессионально работаешь? Не научили? Я всегда думал, там хорошие учителя!

Он уставился, будто перед ним привидение появилось и фигу показывает.

Тьфу ты…

— Откуда? — ему даже хорошо подвешенный язык изменил. Айшан совсем запутался — ну не может человек со стороны знать, разве что рассказали, или запись… зачем?

— А я всевидящий. Может, я и не человек вовсе, а? — меня понесло. Но если бы я замолчал, то горшок с фиалкой точно полетел бы в Айшана. Цветок-то чем виноват?

— Ты их по моему следу пустил, да? Чего ты хочешь? Чего они хотят?!

— Мики…

Я ждал, я очень хотел, чтобы он сказал — телефон прослушивался, сам он тут ни при чем… Айшан так ничего и не сказал.

Тогда я вышел и хлопнул дверью, испытывая уже не злость — растерянность. Когда спускался по лестнице, меня скрутило — уселся на ступени и принялся хохотать. Неделю назад — Ника. Теперь — Айшан. Кажется, мне в самом деле нет места среди живых.

Осталось найти Ная и с ним вдрызг разругаться.

Мне не везло упорно. Или у Рыси резко поменялись взгляды на жизнь… я его опять не застал. Почувствовал, что злюсь, испытал чувство досады уже на себя — как мне помирать, так можно, а как другим заняться делами или хоть погулять, так нельзя, я изволили припереться…

Потоптался у двери, будто она сейчас смилостивится и явит миру Рысь. Ничего не произошло. Хотя…

Ощущение возникло странное и неприятное. Будто Пленка потянулась, втягивая в себя нечто невидимое… едва ли не причмокивая при этом. Я прижал ладони к груди — зашлось сердце, трудно стало дышать.

Привалившись к стене, стоял, и даже думать не получалось — перед глазами перекатывались разноцветные колеса и пятна, сливаясь и распадаясь, будто в калейдоскопе.

Такого еще не бывало, даже собрав в кучку все обострившиеся чувства скопом.

Первое, что подумал, придя в себя — убираться отсюда надо, и поскорее. Потому что соседи ко мне привыкли, еще подберут из жалости, и придется объяснять им, с чего я не хочу посидеть на диванчике, а гордо ползу к выходу, держась за сердце.

Когда спустился вниз, все почти прошло, Ромашка приветственно чихнул, с готовностью сверкнув черным боком. Ворона орала, будто у нее любимое перо выдернули. Нормальная жизнь.

Я думал — сейчас вернусь в свой сарай и как следует поразмыслю, что это было за наваждение. Или Адаманта спрошу, если изволит явиться.

На ту трассу я влетел — не радостно, конечно, нечему радоваться, но с желанием поскорее задать вопрос.

Одинокую фигурку в коричневом легком дождевике видно было издалека. Женщина стояла, переминаясь с ноги на ногу, оглядывалась.

Мне захотелось оставить Ромашку и идти к ней пешком. Идти долго-долго, чтобы под ногами был песок, а не бетон трассы.

Я в самом деле заглушил мотор и постоял несколько мгновений. Потом завел Ромашку и поехал вперед, медленно.

— Здравствуй, мама.

Она не удивилась и не обрадовалась. Рыжеватые выщипанные брови чуть сдвинулись:

— Вот ты где. Мог бы и позвонить.

Только меня она и ругала, с остальными была почти робкой…

Я оглянулся. По обочинам трассы рос клевер, белый; вспомнилось, как в детстве я высасывал сок из его головок… мама ругалась. А если сейчас?

— А отец где?

Она даже будто повеселела:

— Вспомнил-таки! Между прочим, именно он тебя кормил и поил, и заслужил хоть каплю благодарности!

— Так где он сейчас?

— Он… — задумавшись на секунду, мать пожала плечами: — Ушел. С неделю как нет. Видно, судьба такая — сначала ты бросил дом, теперь он… А я никому не нужна, получается.

На ее руке поблескивало витое кольцо… не сняла. Теперь никогда не снимет.

— Бросил? — трудно было поверить своим ушам. Отчим принципиальный, сухой, порой черствый — но чтобы взять и оставить жену?

— Он забрал небольшой чемодан и ушел, — говорила мама. — Оставил записку — не жди, не вернусь. Превосходно, Мики. По-моему, это чисто мужское… сбежать, не дав объяснений, не задумываясь, как будут жить те, кого бросил. Что же глаза опускаешь? Странно даже, что он не родной твой отец, больно уж вы похожи!

Я почти не слушал. Смотрел на нее. Пепельный завиток на лбу — нелепый, воинственный. Коричневый легкий плащ и домашние шлепанцы.

А видел квартиру, закрытые форточки, стеклянный флакончик из-под снотворного на полу и повернутый рычажок газа, намеренно заблокированный предохранитель.

Запах газа пробился ко мне в горло, тусклый и всепоглощающий.

— Поедем, — сказал, указывая на Ромашку.

Вернувшись к началу трассы, я сел на пригорок — привычное место. Дождя не было, мокрый белый клевер пах сладко и горько одновременно. Бетонная полоса передо мной была пуста.

Не знаю, сколько времени я сидел — так и не сообразил, есть ли на трассе время. Но когда шевельнулся, понял — меня окружают серые тени. Ферильи сидели плотным кольцом, одни глядели на меня, другие — на дорогу. Пушистые сгустки тумана… рядом с ними было теплее. Внешняя теплота, не та, что исходила от Пленки.

Я и не думал, что они способны жалеть.

Еще не думал, что вернусь в город, где ее нет и никогда не будет. Но вернулся, слишком много осталось незавершенным, а может, даже не начатым. Так же птицы возвращаются в родные места — кто их спросил, хотят ли того?

В городе было пусто.

Может, это мне так везло. Или горожане устали и от заварушек, и от патрулей… только-только начинало смеркаться, но улицы словно вымерли.

Где-то в доме, стеной отгороженная от ночи, спит Ника, над ее кроватью болтается сплетенная из шнуров рыбка, и тихо позвякивают трубочки "поющего ветра"… Тоже ведь — было, то ли водой, то ли ветром просочилось сквозь пальцы. Почему я так и не сумел поумнеть?

Треск чужих мотоциклов раздался — будто с другой планеты. И, когда я разглядел их хозяев, понял, что они тоже устали от пустых улиц… и обрадовались Ромашке. И мне… как волки добыче.

Зря я заехал в эту подворотню, надеясь, что пронесутся мимо. "Волчатам" моя неосторожность показалась лучшим подарком.

— А лошадка хорошая, — сказал один, с двумя серьгами в правом ухе.

Я промолчал — а что говорить?

— Ты чё, язык проглотил?

— Нужен ответ? — я старался как можно более вежливо. Нарываться не было никакого желания. Но я, вроде, уже… не повезло.

— Вот именно, нужен! — обрадовался другой, с переплетенными черными прядками-косичками. Ну и вид…

— Мы ждем, поговорить пытаемся, как люди… Нехорошо.

— А с виду такой воспитанный! — вступил третий.

— И на кой домашнему мальчику такая лошадка?

— Ездить. — Я почувствовал усталость. Как же это всё… мерзко. И зачем устраивать шоу?

— Ну, значит, отъездился. Слезай давай, по быстрому.

— С какой это стати? — Я облокотился о руль. Ромашка слышал нас, потеплел, недоуменно спрашивая — в чем дело?

— Хорош умничать. — В руке второго, с косичками, сверкнуло лезвие. Ого.

— Парни, это всё незачем. Ромашку я вам не отдам.

Они не поняли.

— Какую еще ромашку? Ты чё, сбрендил?

— Да не, он цветочки выращивает. Вот и заговаривается.

Они полукругом стояли. То есть трое полукругом, а еще двое — чуть позади. Не прорваться. Первый, с сережками, соскочил… еще один — в полной готовности прийти на выручку своему товарищу…

Я мог не сопротивляться. Если бы послушно слез, шанс был легко отделаться. А может, и нет — глаза у них были, как у обкуренных баранов, если такие существуют. Кровью налитые и пустые. И все равно, вдруг удалось бы? Но Ромашку отдавать не хотелось, даже при том, что уверен был — мотоцикл ко мне вернется. А в драку лезть — не смейтесь. Против пятерых я ничего не стою. Да, по чести сказать, и против одного амбала — не очень, особенно если у того нож или обрезок трубы. А у них, кажется, были не только ножи.

Представил, что скажет Адамант, увидев меня с разбитым носом — это если меня сразу выбросит на трассу. Скривится — при не слишком подвижном его лице сие действует, как пощечина.

Да и не в Адаманте дело. Тогда, у скверика, я просто сбежал. Рассудил верно, уж до того разумно… А туда приехала "скорая". И "волчата", если я от них уйду, разъярятся и пойдут искать себе новую жертву. И ей-то достанется по полной.

Заметив, что я вроде как решил попробовать прорваться, первый оскалился:

— Ну все, кончилось мое терпение! — нож блеснул в открытую. И хозяин держал его, кстати, уверенно… Кто тянул меня за язык?

— Бывает, что терпеть невмоготу. По ночам тоже недержание?

Они быстро повытаскивали свой арсенал. Хоть огнестрелки не было…

— Ну все, — повторил первый, чуть пригибаясь. Ударил — я успел отклониться.

Рядом возник второй, с косичками:

— Ты сейчас смелый? Ничего, замолчишь скоро.

Вот тут мне стало нехорошо, потому что я вспомнил Юлу. Ее тело нашли у откоса — может, такая вот шайка развлекалась. Ехали себе, а девчонка голосовала у обочины. Вот и решили… то ли позабавиться, то ли сорвать злость. На ней же места живого не было, рассказывал Адамант. Ее убили, вроде как дети букашкам лапки отрывают… зачем, спрашивается? Сама-то Юла никогда о прошлом не говорит, разве что байку какую расскажет.

И еще вот тут я понял, что мне плевать на все, что скажут хорошие люди. Потому что всякой швали развелось, как тараканов в грязной квартире… и пусть я тоже буду сволочью, но я это сделаю. Потому что есть вещи, которых допустить не могу.

Я тронул бок Ромашки — мотор сам завелся. "Волчата", что не слезали, обрадовались, решили, что я хочу прорваться мимо них — или сквозь них, потому что подворотню они перегородили совершенно. Это двое, что рядом были, не успели сделать ничего — Ромашка быстрее был, и большим, чем мотоцикл.

Я дал задний ход, и рванулся в темный проем справа. "Волчата" удивились очень, но мозги у них уже сильно поплыли — решили, что попросту не заметили еще одной узкой улочки. А я не стал объяснять, что это отнюдь не улочка, и откуда она взялась. На трассе разберетесь…

Пленка взвыла от ужаса — то ли потому что я никогда проходов не открывал, то ли оттого, что я вообще делаю. Нахваталась морали нашей, человеческой? А я и сам с трудом понимал, что делаю — но потерпи, моя хорошая…

"Волчата" с трудом развернулись рванули за мной. Время они потеряли, и ехали цепочкой — я мог бы оторваться, уйти. Но я все вспоминал испуганные глаза Юлы на памятнике. Вот ведь бывает — а в жизни, тьфу, то есть, уже после жизни — она веселая…

На шоссе падал снег — мелкий, плотными крупинками. "Волчата" вылетели на трассу следом за мной, разгоряченные — осознать испуг они не успели, хотя их тело наверняка уже вопило от ужаса. Я готов был гнать Ромашку прямо по всей трассе, до грунтовой дороги — но перед его носом светлая сталь взлетела, преграда непреодолимая.

Адамант — руки раскинуты крестом, светлый плащ развевается — не от ветра, это он сам с собой ветер принес. А лица я не видел. Меня скрутило так, что я мог только мычать, вцепившись в ледяной руль.

Рев моторов я слышал, он разрывал тишину не так, как Ромашка. Пение моего друга звучало чистой нотой, а тут будто кричали раненые быки.

А потом стало тихо-тихо, снежинка упадет — и то будет слышно. Смотреть на мир не хотелось. Ничего не хотелось. Пусть бы меня живьем зарыли в яму, засыпали толстым слоем земли… чтобы никогда ни звука, ни запаха, ни света не прорвалось.

— Мики, что ты наделал, — голос шуршал пожухлой травой.

А двое ребят, "волчата", съежились на земле подле своих мотоциклов, головы в плечи, и сверху сомкнутые ладони.

— Ты уверен, что вправе решать чужие судьбы?

У меня льдинки в горле застряли, колючие и не тают. Я ведь не хотел убивать… то есть, я хотел, чтобы они на своей шкуре… Ярость была — лютая стужа, когда поворачивал на Ромашке туда, откуда живым чаще всего нет выхода. Вот и остались от ярости — осколки в горле.

— Я отведу… — меня хватило на шепот. Но Адамант не умел быть снисходительным.

— Отведешь. К грунтовой дороге.

И повернулся — идти прочь. Я готов был зубами вцепиться в его рукав, лишь бы только не уходил. Голос пропал совсем, но удалось выдавить сиплое:

— Что там произошло?

— Взорвался баллон газа. Трое выживут.

Тело не слушалось — не то свинцовое, не то резиновое. Они бы и сами добрались, наверное. Ну и зверьки всегда на подхвате. Но я просто не мог бросить, и Адамант ни при чем — я сам не сумел бы… Дико звучит, понимаю. Один из них, явно младше меня, все оглядывался, губы облизывал, и лицо было такое растерянное. Я завел Ромашку, и те последовали за мной, как тень за хозяином. Оба всю дорогу молчали.