Порочное обещание

София моя. Моя жена. Моя невеста. Она блядь вся моя. Моя.

Моя рука обнимает ее за талию, все еще прижимая ее к себе. Она не борется, но я чувствую, как она напряжена; от страха, или гнева, или желания, или, возможно, от всего вместе.

— Ты обещал, — снова шипит она, и я смотрю на нее сверху вниз, мой рот кривится от удовольствия.

— Я не собираюсь трахать тебя сегодня вечером, София. Твоя драгоценная девственность в безопасности. В конце концов, даже если бы я планировал воспользоваться этим, я бы не отказал себе в удовольствии сделать это в нашу первую брачную ночь. Я даже не собираюсь доставлять себе удовольствие раздевать тебя догола, чтобы до завтра посмотреть, что я купил.

— Ты меня не купил! — Она извивается в моих руках, пытаясь ударить меня в грудь, но она слишком близко ко мне, чтобы это было эффективно. Ее кулаки едва ли делают больше, чем подпрыгивают на моих твердых, мускулистых грудных клетках, и я хихикаю глубоко в горле, наблюдая, как она извивается в моих объятиях.

— О, но у меня это есть, София. И я не имею в виду это смехотворно дорогое кольцо на твоем пальце, или новую одежду стоимостью в тысячи долларов, висящую в твоей комнате, или шикарную вечеринку, которую устраивают завтра вечером в честь свадьбы, которой никто из нас на самом деле не хочет. Я подарил тебе твою жизнь. И все же у тебя есть абсолютная наглость поставить меня в неловкое положение перед всеми сегодня вечером!

— Я не хотела… — Ее губы приоткрываются, и я ничего так не хочу, как снова поцеловать их.

— Ты должна иметь в виду все, что делаешь в этой жизни, София. Здесь нет места ошибкам, нет места для того, чтобы просто не подумать.

— Я ни о чем из этого не просила!

— Я тоже. — Я смотрю на нее сверху вниз, моя собственная грудь вздымается от разочарования. Я наклоняюсь, моя рука скользит по ее талии и вниз по бедру, запутываясь там в кружевах ее платья. — Ты можешь сколько угодно доказывать, что ты мне не принадлежишь, София, но все, что для этого потребуется, это один телефонный звонок, и ты будешь мертва, даже если сбежишь. Ты проведешь свои последние несколько дней, оглядываясь через плечо, пока, наконец, не прилетит пуля. Ты закончишь свою жизнь в холодном мокром переулке, или у себя на кухне, или, может быть, в этой самой гостиной, если дон Росси не будет терпелив.

Моя рука проскальзывает под ткань ее платья, и впервые я чувствую теплую гладкость ее бедра, упругую шелковистость ее кожи. Она тихо ахает, и я чувствую, как мой член пульсирует от потребности даже при этом крошечном намеке на желание.

— Какая-то часть тебя знает это, София. Твое тело знает это, даже если ты продолжаешь это отрицать.

Я провожу кончиками пальцев по внутренней стороне ее бедра, подавляя стон от жара, который я чувствую там, разливающегося по моей руке.

— И к концу сегодняшнего вечера сомнений не останется.

— Что ты имеешь в виду?

Ее голос, едва слышный шепот, вьющийся в воздухе между нами, как дым.

— Я имею в виду вот что, София. — Моя рука скользит вверх по внутренней стороне ее бедра, ощущая его мягкий изгиб, который умещается в моей ладони. Ее тело прижимается ко мне, когда мои пальцы касаются шелка ее трусиков, и моя рука сжимается вокруг них. Я чувствую, какая она влажная даже через ткань. — Ты хочешь меня. Ты говоришь мне, что ты мне не принадлежишь, что ты ничего этого не хочешь, но это говорит о другой истории. Что я найду, если просуну сюда пальцы, хм? — Я провожу кончиками пальцев по промежутку между ее бедрами, и, к моему восторгу, она издает тихий звук, который почти похож на хныканье.

Я такой чертовски твердый, что это причиняет боль. Но сегодня дело не в том, что мне нужно кончить, или в том, как сильно я хочу погрузиться в тепло, которое прямо сейчас обжигает мои пальцы. Дело также не в том, чтобы доставить Софии удовольствие. Речь идет о том, чтобы заставить ее понять свою новую реальность и свое место в ней.

— Ничего, — шепчет она, извиваясь в моих объятиях. — Лука, пожалуйста…

— Пожалуйста, что? — Я улыбаюсь ей сверху вниз. Я чувствую биение ее сердца у своей груди, трепещущее, как птица в клетке. Я немного повышаю голос, подражая ее хриплому тону. — Пожалуйста, Лука, засунь свои пальцы мне в трусики? Пожалуйста, Лука, я такая мокрая, мне нужно кончить?

— Нет! — Ее лицо заливается ярким румянцем, но мои пальцы уже у края, проскальзывая под шелк. — Это не то, что я имею в виду, Лука, пожалуйста, я… — Она задыхается, когда я провожу по складке ее внутренней стороны бедра, приближаясь к этой мягкой, влажной плоти, к которой я жажду прикоснуться. — Никто никогда…

— Я знаю, — бормочу я, мой голос понижается на октаву, хриплый от желания. — Я знаю, насколько ты неопытна, София. Как я буду первым, кто прикоснется к тебе во всех отношениях. Это только усиливает мое желание обладать тобой еще больше, показать тебе, как всецело ты будешь принадлежать мне, как только сдашься.

— Я не буду…

— Нет? — Мои пальцы скользят по мягким внешним складочкам ее киски, и я чувствую, как она дрожит в моих объятиях. — Ты такая влажная, что я чувствую это и здесь тоже. И здесь…

София вскрикивает от шока и удивления, когда я просовываю пальцы между ее складочек, и мне приходится стиснуть зубы от шока вожделения, который пробегает по моему телу при ощущении ее влажного тепла, когда мой член напрягается под моими штанами. Я не могу удержаться от того, чтобы прижать его к ее бедру, волна удовлетворения наполняет меня, когда я вижу, как ее глаза расширяются, когда она ощущает его толстый выступ.

— Однажды ты будешь умолять меня об этом, — рычу я на нее сверху вниз, мои пальцы скользят вверх по скользкому теплу между ее ног, пока я не нахожу ее маленький, пульсирующий клитор. — Ты будешь умолять о моем члене, а не о моих пальцах. Но сегодня ты будешь умолять меня о чем-то другом.

— Что? Я…

Я отдергиваю от нее пальцы, разворачивая ее. Одним быстрым движением я толкаю ее вперед через край кожаного дивана, ее руки вытягиваются, чтобы удержаться, когда я перегибаю ее через подлокотник. Она сразу начинает извиваться, но я держу руку на ее пояснице, удерживая ее на месте, пока задираю юбку ее платья.

— Ты сказал, что не собираешься … — Ее пальцы царапают кожу, пытаясь приподняться, но я прижимаю ее.

— Я сказал, что не собираюсь трахать тебя, и я это имел в виду. Мне требуется всего секунда, чтобы спустить ее трусики с бедер, и вида Софии, склонившейся над моим диваном, шелковой ткани, обернутой вокруг ее бедер, когда ее голая задница и мягкие пухлые губки ее киски впервые обнажаются передо мной, достаточно, чтобы я почувствовал, что могу вообще потерять контроль.

— Лука!

— Лежи спокойно, или я тебя свяжу, — предупреждаю я ее. Я протягиваю правую руку, левой все еще прижимая ее к себе юбкой ее платья, зажатой в кулаке, и провожу пальцем по складке между ее бедер, влажно поблескивающей от возбуждения. — Есть так много вещей, которые я мог бы сделать с тобой, которые не связаны с моим членом, София. Вместо этого здесь мог бы быть мой язык, пробующий тебя на вкус, облизывающий тебя, пока ты не будешь извиваться, умолять и стонать, дразнящий тебя, пока ты не отчаешься кончить. Ты знаешь, сколько раз я могу довести женщину до оргазма своим языком, София?

Она молча качает головой, отказываясь поворачиваться и смотреть на меня.

— Я сбился со счета. — Я провожу пальцем вниз. — Однако я мог бы заставить тебя кончать, София, снова и снова. Я мог бы оставить тебя бездыханной и измученной еще до того, как мой член окажется внутри тебя. И к тому времени, когда я был бы готов трахнуть тебя, ты бы умоляла об этом.

— Никогда, — шепчет она. — Я никогда ни о чем не буду тебя умолять.

— Нет? — Я встаю между ее ног, раздвигаю их коленом и прижимаю кончик пальца к ее клитору. Я немедленно вознагражден ее тихим вздохом и поскуливанием, и я чувствую, как она пульсирует под моим пальцем. — Ты когда-нибудь была такой влажной раньше? Может быть, ты прикасалась к себе и чувствовала это?

— Я никогда этого не делала, я…

— Не лги мне. — Я немедленно убираю палец. — Это еще одно правило, София. Ты не можешь убежать, и ты не можешь лгать. Я буду знать, если ты это сделаешь.

Она никогда за миллион лет не призналась бы в этом, но я вижу, как выгибается ее спина, когда я убираю руку, ее бедра немного раздвигаются, когда она чувствует потерю моего прикосновения.

— Все мастурбируют, София, — бормочу я, возвращая руку к ее влажной, набухшей киске. Я на мгновение обхватываю ее ладонью, позволяя своему среднему пальцу погрузиться между ее складочек, и снова прижимаю кончик к ее клитору. — Я знаю, что ты трогала себя здесь. Я знаю, ты заставляла себя кончить. Может быть, ты даже фантазировала о чем-то подобном, о мужчине, который заставил бы тебя уступить всем желаниям, в которых ты боишься признаться. Все то, о чем ты задавалась вопросом, но слишком боялась узнать сама.

— Я никогда, я не хотела… — Она снова извивается под давлением моей руки на своей спине, но я чувствую, как она откликается на мои прикосновения, желая большего.

— Но ты хочешь сейчас. — Я просовываю руку ей под платье, поглаживая поясницу, когда начинаю потирать ее клитор медленными круговыми движениями, наслаждаясь ощущением, как он пульсирует под моими прикосновениями. — Доказательства этого по всей моей руке, София. Оно стекает по твоим бедрам, ты так сильно этого хочешь. Ты хочешь, чтобы я заставил тебя кончить моими пальцами, моим языком, даже моим членом, хотя ты думаешь, что никогда не одобришь этого. Но сегодня вечером мы начнем с пальцев.

Ее голова наклоняется вперед, ее дыхание вырывается маленькими хриплыми вздохами, когда я увеличиваю скорость, моя ладонь прижимается к жару ее кожи. Я осторожно убираю левую руку с ее спины на мгновение, готовый снова схватить ее, если она попытается пошевелиться, но я вижу, что она уже теряется в удовольствии от моих пальцев. Я расстегиваю молнию, громко вздыхая от облегчения, когда мой ноющий член высвобождается, и я вижу, как София напрягается от этого звука, выгибаясь назад, как будто она собирается снова попытаться сбежать.

— Не смей, — шиплю я, мои пальцы неподвижно касаются ее клитора, когда я снова прижимаю ее к себе рукой. — Я говорил тебе не лгать мне, и я не буду лгать тебе, София. Я не собираюсь тебя трахать. Но я покажу тебе, что ты принадлежишь мне. Вся ты, от твоего милого личика до этой идеальной киски.

Она хнычет от этого, падая вперед на диване, когда мои пальцы снова начинают двигаться, и ее ноги раздвигаются вопреки ее желанию.

— Лука, — выдыхает она, но звук моего имени на ее губах теперь другой, умоляющий, а не обвиняющий.

— Ты собираешься умолять, София? — Я наклоняюсь вперед, головка моего члена задевает внутреннюю поверхность ее бедра. Я стискиваю зубы от ощущения, которое стало намного сильнее за неделю без какого-либо удовольствия, кроме моей руки, и я чувствую, как мои яйца напрягаются, когда я поглаживаю ее клитор быстрее, двигая пальцем маленькими быстрыми кругами, когда София начинает стонать.

— Нет! — Выдавливает она, задыхаясь. — Я не буду…умолять…тебя…ни о чем, я…

— Даже так? — Я нежно тереблю ее клитор двумя пальцами, замедляя свои движения. — Даже ради оргазма? Я могу заставить тебя кончить так сильно, София. Только от этого. Ты даже представить себе не можете, что я мог бы сделать своим ртом, своим…

— Боже, Лука! — Ее голос становится выше, когда она выгибается назад, ее задница прижимается ко мне и вынуждает мою руку снова потереться о нее. Мой член внезапно оказывается зажатым между ее бедер, скользя по мягкой влажной плоти, когда она прижимается бедрами к моей ладони. Я чувствую, как она близко, ее киска набухла от этого, ее возбуждение пропитывает мою руку, а ее клитор пульсирует под моими кончиками пальцев.

Я позволяю себе насладиться этим всего на мгновение, ее покорностью моим прикосновениям даже без слов, ощущением моего твердого, ноющего члена, трущегося о ее шелковистые бедра, и ощущением ее горячей, влажной плоти, податливой моим пальцам. Я так близко, и я просто жду, когда она окажется на острие ножа кульминации, так близко, что она не сможет удержаться от опрокидывания.

— Ты хочешь кончить со мной, София, — шепчу я, наклоняясь к ней. — Ты знаешь, что хочешь. Ты можешь сколько угодно говорить мне, что ты не моя, но ты лжешь. А ты знаешь, что происходит с девушками, которые лгут?

— Нет, — хнычет София. Теперь ее бедра прижимаются ко мне, и я чувствую, как дрожит внутренняя поверхность ее бедер, ее желание струится по моей ладони, когда я сильно тру ее клитор. — Нет, Лука…

Она на грани того, чтобы сказать "пожалуйста". Если бы она это сделала, я думаю, я мог бы позволить ей кончить. Есть искушение увидеть, как моя прекрасная почти жена падает с обрыва, услышать ее стоны и увидеть, как она выгибается и извивается на моей руке. Но вместо этого она сжимает губы и качает головой, даже когда ее тело напрягается напротив меня.

— Девушки, которые лгут, не могут кончить.

Я отдергиваю руку как раз в тот момент, когда она достигает края, ее великолепная задница выгибается вверх, бедра раздвинуты так, что я могу видеть влажные розовые складки сладкой, тугой киски, в которую я так отчаянно хочу погрузить свой член. Но вместо этого я сжимаю ноющую длину в своей руке, поглаживая один, два и третий раз так сильно и быстро, как только могу, ноги раздвинуты и напряжены, а мои бедра толкаются вперед с глубокой, дрожащей потребностью, когда я чувствую, как мой давно назревший оргазм вскипает в моих набухших яйцах.

— Блядь. — Я громко стону, мой голос хрипит, когда мой член пульсирует в моей руке, и я вижу первые брызги моей спермы на ее идеальной заднице. София немедленно напрягается, жар этого пугает ее. — Не двигайся, блядь, — рычу я, все мое тело содрогается, когда я поглаживаю себя сильнее, вид моей спермы, стекающей жемчужинами по ее коже, почти вызывает головокружение. Это самая горячая вещь, которую я, блядь, когда-либо видел, и я, не задумываясь, прижимаю головку своего члена к мягкой щечке ее задницы, постанывая и все еще дрожа от чистого удовольствия от этого. Когда последняя капля капает жемчугом на ее кремовую кожу, я вытираю головку своего члена о ее задницу, шлепая ею по ее коже, достаточно одного раза, чтобы заставить ее немного подпрыгнуть, прежде чем я отступаю, глядя на нее сверху вниз.

Мгновение никто из нас не двигается, и я получаю удовольствие от более продолжительного взгляда на Софию Ферретти, развалившуюся на моем диване, с задранной до талии юбкой и моей спермой, украшающей ее кожу.

— Ты моя, — бормочу я, мой голос хриплый и глубокий. — И теперь ты этого не забудешь.

СОФИЯ

Его голос обволакивает меня, как дым, темный, густой и головокружительный. Мне так стыдно, что я не могу смотреть на него, не могу пошевелиться, не могу даже заставить себя попытаться встать несмотря на то, что он больше не удерживает меня.

Я жду, когда он вытрет меня, поправит платье, протянет ко мне руку, но секунду спустя я слышу звук его удаляющихся шагов, хотя я и жду еще несколько минут, он не возвращается.

Вот тогда-то меня и накрыло.

Он впервые прикоснулся ко мне там, где никто, кроме меня, никогда не касался, приблизил меня так близко к оргазму, что я была почти на грани того, чтобы умолять его об этом, а затем кончил мне на задницу… и оставил меня здесь ни с чем. Как выброшенную надувную куклу. Игрушку. Что-то, чем можно воспользоваться и забыть.

Я чувствую, как меня бросает в жар от стыда, ярости и унижения. Я бы ограничилась мольбами о том, чтобы он продолжал, заставил меня кончить, черт, на минуту я даже пофантазировала о том, на что может быть похож его язык, или даже…

Нет. я никогда не позволю ему этого. Я никогда не впущу его в себя. Если я добьюсь своего, он больше никогда так ко мне не прикоснется, но даже когда я встаю, одергиваю платье и осторожно направляюсь в свою комнату, я не могу перестать думать о том, как его пальцы касались меня. Он играл на мне так же умело, как на инструменте, проводя пальцами по моей плоти, как я провожу смычком по скрипке, доводя меня до самого крещендо удовольствия, прежде чем лишить его. А затем просто выплескивает на меня свое собственное.

Я чувствую, как мои глаза наполняются горячими, смущенными слезами. Я все еще чувствую его на себе, его липкость и прохладу, когда снимаю платье в своей комнате, даже не включая свет, бросаю его в корзину для белья и спешу в ванную. Сейчас я чувствую себя грязной, униженной, но в тот момент я этого не чувствовала. Когда он встал надо мной сразу после того, как убрал руку, я была переполнена удовольствием, меня бросило в жар, и мысль о том, как он ласкает себя надо мной, возбудила меня еще больше, я подумала, что все равно смогу кончить, даже без его прикосновений. Я была на грани того, чтобы закончить это сама, но что-то подсказало мне, что это только разозлит его еще больше. Я сама отказалась устроить ему шоу. Никогда за миллион лет я не смогу представить, что трогаю себя для его удовольствия, пока он смотрит. Одна только мысль заставляет меня снова покраснеть ото лба до кончиков пальцев ног.

Но ты хотела этого, шепчет тоненький голосок в моей голове, когда я вхожу под воду. Ты хотела, чтобы он заставил тебя кончить. Тебе понравилось, как это ощущалось.

— Нет, — шепчу я, стиснув зубы. Я не хочу признаваться в этом самой себе, не вслух и даже не в своей голове. Я не хочу признавать, что его пальцы ощущались в тысячу раз лучше, чем мои когда-либо, что то, как он это делал, медленно и дразняще, бормоча грязные вещи надо мной, когда он прижимал меня к своему дивану, было настолько эротично, что я возбудилась больше, чем когда-либо за всю свою жизнь. Я не хочу признавать, что мне нравилось быть придавленной, неспособной спорить, вынужденной уступать желанию, которое кипело во мне с тех пор, как он прижал меня к своей входной двери.

Я не хочу признавать, что всего на мгновение, в разгар всего этого, я задумалась, каково это, позволить ему лишить меня девственности. По-настоящему сделать меня своей так, как никогда не смогли бы сделать его пальцы на мне или его сперма на моей коже, поэтому прямо сейчас, смывая его с себя в душе, я чувствую себя чертовски обделенной. И крошечной части меня, той, которую я не хочу рассматривать слишком пристально, это нравится.

Каково это, быть по-настоящему желанной и любимой, по-настоящему принадлежать такому мужчине, как Лука? Мне больше никогда не пришлось бы бояться. Я бы никогда не беспокоилась, что он устанет от моего бунтарства, моего упрямого отказа сдаваться, что он решит, что со мной больше работы, чем я того стою. Я могла бы перестать убегать, и если быть честной, я занималась этим всю свою жизнь. Планирование отъезда из Манхэттена после окончания учебы было просто другим видом побега. Побег от своего прошлого, своих воспоминаний, всего того, что я не до конца понимала о своем детстве и о том, кем на самом деле был мой отец. Ответы на эти вопросы здесь. Безопасность тоже здесь, если я позволю себе принять это. Но я не просто хочу терпения от Луки. Я не хочу отдаваться ему только для того, чтобы он спрятал меня в другой квартире, как выброшенный свитер, игрушку, в которую он уже играл, историю, конец которой он уже знает.

На приеме был момент, короткий момент, тот момент, когда я мельком увидела, на что это было бы похоже, если бы мы были обычной парой, если бы мы поженились по любви, а не по обязательствам. Лука представил меня своему лучшему другу и жениху Катерины, красивому рыжеволосому зеленоглазому мужчине по имени Франко Бьянки, единственное имя, которое я запомнила, мужчине с бледной кожей и веснушчатым лицом, которое совсем не походило на других членов семьи, которых я встречала.

— Он ирландец? — Прошептала я, когда мы отошли, чтобы найти наше место за столом, и впервые с тех пор, как я встретила Луку, я увидела, как он изо всех сил пытается не расхохотаться.

Впервые я увидела в нем обычного человека. В тот момент я мельком увидела, на что это было бы похоже, если бы мы действительно нравились друг другу, даже заботились друг о друге. На что было бы похоже быть замужем за ним в какой-то другой реальности, где мы выбрали это сами, и он не был наследником трона мафии и всего, что я презирала, всего, что отняло у меня моих родителей. В эту мимолетную секунду я могла представить, каково это, быть на вечеринке с Лукой, шепча ему на ухо что-то неподобающее и наблюдая, как он пытается не смеяться.

Я увидела то же понимание в его глазах, когда он посмотрел на меня, осознание того, что я почти рассмешила его, что я была личностью, кем-то, кто ему мог бы действительно нравиться, если бы он нашел время узнать меня получше.

Однако момент прошел так же быстро, как и наступил.

— Никогда не говори так при нем, — резко ответил Лука, возможно, более резко, чем он сделал бы, если бы мы не разделили этот краткий момент. — Это спорный вопрос внутри семьи. Но нет, это не так.

И с этими словами тема была оставлена. Но в тот момент я кое-что поняла, то же самое, что я знаю сейчас, стоя под душем и пытаясь стряхнуть с себя воспоминания о том, что только что произошло в его гостиной.

Если бы я позволила ему обладать мной, я бы хотела, чтобы он любил меня. И это самая унизительная вещь из всех. Потому что я не думаю, что Лука Романо может кого-то любить.

Когда я смываю последние следы его присутствия с моей кожи, мокрые волосы прилипают к плечам, я выхожу и, обернув вокруг себя полотенце, выхожу из ванной с тяжелым сердцем. Если бы завтра была обычная свадьба, я бы провела эту ночь вдали от нашей общей квартиры, в каком-нибудь шикарном гостиничном номере со своими подружками невесты. Мы с Анной смеялись бы над чем-нибудь, возможно, над тем, что она настаивала бы на шутках и поддразнивании меня по поводу предстоящей брачной ночи. Я была бы счастлива, предвкушая один из лучших дней в моей жизни.

Вместо этого я вернулась в спальню, которая совсем не похожа на мою, с женихом, который почти не разговаривал со мной за неделю, за исключением сегодняшней репетиции, а потом вечером шептал мне на ухо непристойности, пока не кончил на мою голую задницу. Я проведу ночь одна в своей новой странной спальне и не увижу Ану до завтра, когда она придет помочь мне одеться. Я даже не знаю, не затащит ли Лука меня в фальшивый медовый месяц, чтобы соблюсти приличия. Я предполагаю, что он этого не сделает, но кто знает? Это было бы в его духе, заставить нас провести неделю, избегая друг друга на Карибах, или сделать что-то безумное в этом роде.

Кто знает, что будет после сегодняшнего вечера?

Это не имеет значения, твердо говорю я себе, когда тянусь к свету. Послезавтра вся эта свадебная неразбериха закончится, и мы сможем вернуться к игнорированию друг друга. Ненавидя друг друга. Стараясь проводить как можно больше времени вдали друг от друга. Я могу забыть о том, что произошло сегодня вечером, и мы сможем двигаться дальше. Лука может продолжать трахать столько безымянных женщин, сколько захочет, а я могу притвориться, что никогда не была близка к тому, чтобы умолять его позволить мне кончить.

Но сейчас, когда это воспоминание все еще заполняет мою голову, я не могу не думать о том, что завтрашний вечер мог бы быть другим. Мне просто повезло, что он чертовски красив. Если бы он был старше, или уродлив, или лысел, было бы легко избежать секса с ним, но вместо этого я обручена с самым великолепным мужчиной, которого я когда-либо видела. Мужчина с линией подбородка, которая могла бы резать стекло, и пронзительными зелеными глазами, мужчина, который носит костюмы, которые сидят на нем как вторая кожа, мужчина, который целуется так, словно хочет есть, пить и дышать мной одновременно, как будто мой рот, единственное, что спасает его от смерти. Как будто он хочет сожрать меня полностью.

Слава Богу, мы венчаемся в церкви, мрачно думаю я. Если бы он поцеловал меня так завтра, я не уверена, что бы я сделала. Вероятно, забралась бы на него, как на дерево, у всех на виду, и будь прокляты последствия.

Я включаю свет, и мое сердце замирает в груди.

Комната больше не странная и незнакомая. Пока нас не было, она преобразилась. Серое стеганое одеяло на кровати заменено моим толстым в голубой цветочек, гладкие белые подушки в гостиничном стиле заменены моими из моей квартиры, а светло-розовое одеяло ручной вязки, под которым я любила сворачиваться калачиком в дождливые дни, перекинуто через изножье кровати. У одной стены моя книжная полка, заставленная моими книгами, и когда я прохожу дальше по комнате, я вижу свою шкатулку для драгоценностей, стоящую на тумбочке. Рядом с ней находится плоская черная коробка и бархатная коробка поменьше, а также записка.

Однако я пока не собираюсь это читать. Мне кажется, что я не могу дышать, и я не могу остановить слезы, наворачивающиеся на глаза.

Здесь мои вещи. Не все, что у меня есть, но все, что важно для меня, или, по крайней мере, почти все…

А потом я обхожу кровать с другой стороны и вижу…

Мой футляр для скрипки, прислоненный к стене.

Я протягиваю руку, чтобы коснуться ожерелья у себя на шее, мое сердце бешено колотится в груди. Я не знаю, кто сделал это для меня или почему, но я точно знаю, что это не могло произойти без одобрения Луки. Он, должно быть, разрешил это, если он сам прямо не попросил об этом.

Меня охватывает замешательство, когда я сажусь на край кровати, разглаживаю руками пуховое одеяло и смотрю на футляр для скрипки слезящимися, щиплющими глазами. Я не понимаю его, я думаю, во мне нарастает разочарование. Я не могу примирить человека, который холодно сказал мне выбирать между свадьбой и смертью, человека, который избегал меня последнюю неделю, человека, который даже не взглянул на меня по дороге домой сегодня вечером, человека, который прижал меня к дивану и использовал как игрушку для секса, с человеком, который оставил ужин за дверью моей комнаты, который защищал Ану, который сейчас сделал мне лучший свадебный подарок, о котором я никогда бы не подумала просить, создавая для меня чувство дома, в моей собственной комнате, в одну из самых трудных ночей в моей жизни. Как будто он знал, каким тяжелым будет для меня сегодняшний вечер, как я боюсь завтрашнего дня, и хотел как-то сделать это лучше.

Я медленно опускаюсь на пол, тянусь за футляром для скрипки. В течение восьми лет я хранила в нем последнее письмо, которое написал мне отец, потому что не могла вынести его прочтения. Но сейчас, накануне свадьбы с человеком, которому он обещал меня, с человеком, которому он доверил меня, я знаю, что пришло время. Может быть, это как-то поможет мне понять. Потому что я никогда не чувствовала себя более сбитой с толку, чем в этот момент.

Конверт все еще засунут за подкладку моего футляра для скрипки, жесткий и слегка пожелтевший от времени. Я осторожно открываю его, вытаскивая лист бумаги, подписанный паучьим курсивом моего отца, пересекающим его, последние слова, которые он когда-либо скажет мне.

Я чувствую, как слезы наворачиваются на глаза еще до того, как я начинаю.

Моя дорогая София,

Если ты читаешь это, то это потому, что меня здесь больше нет. Я знаю, что это избитый способ начать подобное письмо, но я не знаю никакого другого способа начать это. У меня разрывается сердце, когда я пишу это, потому что мне невыносима мысль о том, что я так скоро уйду от тебя, упущу так много из твоей жизни.

У тебя так много всего впереди, моя дорогая девочка, и я хочу, чтобы у тебя все это было. Я хочу, чтобы у тебя была жизнь, о которой ты мечтаешь, чтобы ты смело шла вперед и использовала каждый талант и дар, которые тебе были даны. Ты самая умная, самая красивая, самая талантливая дочь, о которой мы с твоей матерью могли только мечтать, и я никогда не жалел, что ты мой единственный ребенок, София, потому что это означает, что вся любовь, которую я могу отдать, принадлежит тебе. Ты — свет нашей жизни, и, если я о чем и сожалею, так это о том, что мой собственный выбор может подвергнуть тебя опасности.

И именно поэтому, София, я пишу это письмо. В будущем ты можешь узнать кое-что о твоем дорогом отце, кое-что, что может заставить тебя усомниться в том, кто я такой, и действительно ли я тот человек, которого, как ты думаешь, ты знаешь. С твоей стороны справедливо задавать вопросы об этих вещах, но, если и есть что-то, в чем ты никогда не сомневалась я надеюсь, что это моя любовь к тебе.

Если события произойдут так, как я думаю, и это письмо попадет в твои руки, знай, что я приму меры, чтобы защитить тебя и маму от того, что может последовать. Знай, что я сделал все возможное, чтобы убедиться, что вы обеспечены. И знай, что я сделал выбор, тот, который ты, возможно, не поймешь, тот, который может даже вызвать у тебя неприязнь ко мне, но который, я чувствую, был единственным, который я мог бы сделать в данных обстоятельствах.

Марко Романо мой лучший и близким друг, и я надеюсь, что он воспитает своего сына таким, как он, человеком, который делает то, что должен, но которому не доставляет радости жестокость, человеком с честью, который сдержит клятву, которую я попрошу дать его отца. Я не могу сказать тебе здесь, в чем заключается это обещание, но, пожалуйста, знай, моя дорогая дочь, что я бы не сделал этого, если бы чувствовал, что у меня есть другой выбор.

Слезы текут слишком сильно и быстро, и я откладываю письмо, боясь намочить его. Все, о чем я могу думать, это о папе в своем кабинете, пишущим это письмо вместе со мной в моей комнате несколькими дверями дальше, зная, что смерть приближается к нему.

Его сердце разрывалось, а я никогда этого не знала. В нем было так много такого, чего я не знала, и я прикрываю рот рукой, когда горе снова охватывает меня, все мое тело сотрясается. Я никогда, никогда не узнаю вторую половину человека, которым был мой отец, ту его часть, которую он скрывал от нас. Все, что у меня есть, это письмо и знание того, что он доверил своему другу вырастить сына, достойного меня, если настанет день, когда мне придется выйти за него замуж.

Такой ли Лука человек? Или мой отец переоценил своего друга? Может его друг потерпел неудачу? Полчаса назад я бы сказала да. Но сейчас, сидя здесь, в окружении обстановки моей спальни, я не могу не задаться вопросом, не я ли та, кто недооценивает Луку. Может под его холодной, бессердечной внешностью скрывается что-то большее, как намекнул отец Донахью, это вполне может быть.

Я осторожно вытираю руку о юбку и снова тянусь за письмом.

Однако я говорю все это, чтобы сказать следующее — София, если у тебя есть шанс стать свободной, избежать этой жизни, я надеюсь всем сердцем, что ты ухватишься за шанс обеими руками. Единственное большое сожаление в моей жизни, это то, что я не забрал тебя и твою мать и не убежал от этого как можно дальше. Некоторые скажут, что из этой жизни не уйти, и они вполне могут быть правы. Но больше всего на свете я хотел бы, чтобы я не был слишком трусливым, чтобы попытаться. Если бы я был достаточно смел, возможно, я бы не писал тебе сейчас это письмо.

Будь свободной, моя дорогая дочь. Будь такой, какой тебе предназначено быть. Пой, играй, и создавай музыку, от которой мир будет плакать, услышав, и помни, прежде всего, последний подарок, который я тебе подарил. Помни, что я говорил тебе о сказках.

Но о чем я прошу больше всего, София, помни, что я люблю тебя.

Твой отец,

Джовани

Долгое время все, что я могла делать, это сидеть со слезами, текущими из моих глаз, завернувшись в полотенце на полу в моей спальне. А затем я складываю письмо обратно в конверт и убираю его обратно в футляр для скрипки, осторожно закрываю его и поднимаюсь на ноги.

Я возвращаюсь к своему прикроватному столику и стоящим там двум бархатным футлярам.

Сначала я беру плоский футляр, открываю его и вижу изящный золотой браслет, по сути, цепочку-петлю с сапфирами, вставленными в овалы. И когда я открываю бархатную коробочку поменьше, там оказывается подходящая пара сережек, сапфиры овальной огранки, такие насыщенно синие, что кажутся почти черными, окруженные бриллиантами и свисающие с золотых стержней. Они красивы, и выглядят очень дорого. Золото на браслете местами слегка отполировано, как будто кто-то часто носил его и прикасался к нему.

С колотящимся в груди сердцем я тянусь за следующей заметкой.

София,

Анастасия сказала мне, что для невесты обычно нужно что-то старое, новое, позаимствованное и голубое. Она также сказала мне, что ожерелье, которое ты носишь, которое ты никогда не снимаешь, очень старое, так что, я полагаю, это решено. Твое кольцо и платье новые, так что вот тебе кое-что голубое, браслет и серьги, принадлежавшие моей матери. Ты также можете считать их позаимствованными, если хочешь, хотя мне бы очень хотелось, чтобы ты сохранила их для себя, как моя жена, моя мама хотела бы, чтобы они были у тебя.

Лука

Я смотрю на записку и драгоценности, в моих мыслях царит смятение. Как может мужчина, который привез меня домой сегодня вечером, и мужчина, написавший это письмо, быть одним и тем же человеком? Как может иногда казаться, что он ненавидит меня, негодует на меня или не хочет ничего другого, кроме как подчинить меня своей воле, а затем преподнести мне свадебный подарок в виде драгоценностей своей матери?

Часть меня хочет отказаться надевать это завтра. Я могла бы, он не увидит меня, пока я не пойду к алтарю, и что он собирается с этим сделать тогда?

Но когда я смотрю на браслет и серьги, его записку, все еще зажатую в моей руке, я знаю, что не сделаю этого. Я чувствую себя хуже, чем когда-либо, беспокойство и растерянность бурлят у меня в животе, когда я осторожно закрываю коробки и ложусь обратно на кровать, зная, что впереди у меня бессонная ночь. Было легче просто ненавидеть его. Просто видеть в нем человека, держащего меня в плену, жестокого мужчину, которому я была отдана против моей воли. Злодея из сказки, дракона в башне. Было легче, когда все было черно-белым.

Сейчас мои эмоции, это запутанная смесь ненависти и страха, желания и любопытства, мне интересно, что принесет завтрашний день и как мы будем двигаться дальше. Мысль о нашей брачной ночи снова заставляет мой желудок сжаться, теперь, когда он прикоснулся ко мне, что будет дальше? Он сказал, что не будет принуждать меня, но что, если ему не придется? Что, если, в конце концов, он убедит меня позволить ему?

Сегодня вечером он что-то пробудил во мне, осознание удовольствия, которого я никогда раньше не испытывала. Мысль о том, чтобы потратить годы, если не всю оставшуюся жизнь, на то, чтобы ко мне больше никогда так не прикасались, причиняет мне боль, которую я не до конца понимаю, но мысль о том, чтобы полностью отдаться ему, кажется столь же невозможной. Больше всего на свете я хотела бы, чтобы ничего из этого не произошло. Тогда я не чувствовала бы себя такой потерянной, такой сбитой с толку.

Но это произошло. И завтра я стану женой Луки.

СОФИЯ

Меня будит рука Аны на моем плече, встряхивающая меня, когда солнечный свет проникает через занавески, которые она, должно быть, раздвинула, растянувшись на краю моей кровати.

— Просыпайся, соня, — говорит она с усмешкой. — Это день твоей свадьбы.

— Это не совсем те слова, под которые я хотела бы проснуться, — стону я, потирая лицо рукой.

— Я знаю. — Ана убирает волосы с моего лица, сочувственно глядя на меня сверху вниз. — Но, по крайней мере, я буду здесь. Я забрала твое платье по дороге сюда.

Я вижу, как оно висит на дверце шкафа, завернутое в веселую бело-розовую сумку для одежды из магазина для новобрачных. Я принимаю сидячее положение, чувствуя усталость от напряжения, длившегося всю ночь. Бросая взгляд на Ану, я задаюсь вопросом, что бы она сказала, если бы я рассказала ей, что произошло прошлой ночью между Лукой и мной. Я ни за что не смогла бы, я чувствую, что краснею, просто думая об этом, но после стольких лет слушаний о ее сексуальных подвигах и ее поддразниваний по поводу того, что у меня их нет, я не могу не задаться вопросом, какой была бы ее реакция.

Прежде чем она успевает заметить, что я краснею, я встаю с кровати и быстро подхожу к комоду, но когда я открываю верхний ящик, я вижу, что вместо в основном простого хлопчатобумажного и нескольких пар шелкового нижнего белья, которое я выбрала во время похода по магазинам, ящик также полон другого белья, которое я не покупала: атласного и шелкового с кружевами белого, розового, голубого, красного и черного цветов, пенящегося через край ящика, когда я его открываю. Только в одном этом маленьком местечке его должно быть на тысячи долларов.

— София? Что случилось? — Спрашивает Ана, видя мое напряжение, но я не отвечаю, шагая через комнату к шкафу. Когда я рывком открываю дверь, то, конечно же, вижу там новые бархатные вешалки с шелковыми и кружевными халатами и подходящими к ним шелковыми ночными рубашками и сорочками. Я смотрю на них, не уверенная, кричать мне, или плакать, или сорвать их с вешалок и сбросить с лестницы, чтобы Лука мог о них споткнуться.

Я слышу ее шаги, когда она подходит ко мне.

— О, — тихо говорит она, видя нижнее белье в шкафу, а остальное вываливается из ящика. — Ты не выбирала эти вещи, не так ли. — Это не вопрос, Ана очень хорошо знает мой выбор нижнего белья. Она достаточно часто видела, как я одеваюсь.

— Нет, — говорю я категорически. — И его здесь не было до того, как я вернулся прошлой ночью.

— Лука сказал мне, что хотел, чтобы твои вещи принесли сюда, — тихо говорит Ана. — Я подумала, что это было странно-мило с его стороны. Но он, должно быть, добавил и все это тоже. — Она делает паузу. — Ты собираешься переспать с ним сегодня вечером?

— Я заставила его пообещать, что мы не будем, — шепчу я. — Что это будет просто брак по расчету, ненастоящий в этом смысле… — Я смотрю на шелковистую белую ночную рубашку передо мной, достаточно короткую, чтобы касаться верхней части моих бедер, отделанную кружевом и вырезами на талии. Это красиво, хрупко и дорого, такая вещь, которую любая невеста мечтала бы надеть в свою первую брачную ночь.

Когда я оборачиваюсь, Ана недоверчиво смотрит на меня.

— И он согласился на это?

— Первоначально, да, но…

— София. — Ее лицо очень серьезно. — Если ты не переспишь с ним, ваш брак может быть аннулирован. Ты ведь знаешь это, верно? Если он изменит свое мнение о твоей безопасности, если Росси будет давить на него постфактум, он может разрушить ваш брак, просто признавшись в этом. Черт возьми, если Братва снова наложит на тебя лапы, ты более ценна, если тебя все еще не трогают… — Она выглядит слегка бледной. — Соф, просто переспи с ним один раз. Ты будешь в гораздо большей безопасности.

— Я не могу, — шепчу я, закрывая дверцу шкафа, чтобы мне не пришлось видеть платье. — Я просто не могу.

— Ты не находишь его привлекательным? — Ана склоняет голову набок. — Разве ты не хочешь его?

— Я… — Воспоминание о прошлой ночи снова прокладывает себе путь в мой мозг, воспоминание о его пальцах, вторгающихся туда, куда никогда не проникал никто другой, о том, как он гладил меня, пока я не задрожала, не задрожала, отчаянно желая большего. Ощущение его члена, зажатого между моих бедер, из-за чего так легко представить, как он мог бы скользить внутри меня. Он был таким твердым, таким толстым, почти пугающим, но это тоже завело меня.

— Ты покраснела. — Ана прищуривает глаза. — Потому что ты действительно хочешь его, или потому что что-то случилось?

Она слишком хорошо меня знает.

— Кое-что случилось, — бормочу я. — Прошлой ночью.

— Боже мой. — Она хватает меня за локоть, подталкивая к кровати. — Что?

— Я ушла с репетиционного ужина, и он был зол, когда нашел меня. Он подумал, что я сбежала. Он сказал, что я смутила его, так что, я думаю, может быть, он просто хотел унизить меня. Он привел меня сюда и поцеловал…

— И? — Спрашивает Ана. — Ты можешь рассказать мне, Соф, я рассказывала тебе о стольких вещах, которые я сделала. Я не собираюсь быть удивленной или шокированной.

Она, конечно, права, она радостно делилась грязными подробностями стольких своих перепихонов, вплоть до размера членов, или его отсутствия, и странных вещей, которые она делала или хотела делать в постели.

— Он наклонил меня над диваном и дотронулся до меня… — Я неопределенно машу рукой ниже талии.

— Он заставил тебя кончить? — Ана пристально смотрит на меня. — Ты действительно никогда раньше не делала ничего большего, чем поцелуй, не так ли?

Теперь я яростно краснею.

— Нет, — шепчу я. — И нет. Он приблизил меня к оргазму, а потом остановился. Он не позволил мне кончить.

— Гребаный мудак, — бормочет Ана. — Но, я думаю, это отличный способ донести свою точку зрения. Что еще?

— Он… — Я даже не могу подобрать слов. — Он кончил, на…на меня.

— О черт. — Ана прикрывает рот рукой. — Я имею в виду, обычно я бы подумала, что это немного горячо, но я думаю… нет, я все равно думаю, что это немного горячо. Но для тебя…

— Я просто была смущена, — шепчу я. — Может быть, все было бы по-другому, если бы он остался потом, если бы он заставил меня… кончить… или вел себя так, как будто ему вообще было не все равно. Но он просто ушел. Оставил меня там, склонившуюся над диваном с задранным платьем, и ушел, как только он закончил. Использовал как секс-игрушку или что-то в этом роде.

Мы обе очень долго молчим. Ана смотрит на меня с сочувствием.

— Я не думаю, что он знает, как делать что-то еще с женщиной, честно говоря. Из того, что я слышала о нем, он трахал и бросал женщин по всему Манхэттену с тех пор, как стал достаточно взрослым, чтобы испытывать стояк.

— Ну вот, ты понимаешь, почему я не хочу с ним спать, — говорю я сухо.

— Не хочешь? Или не будешь?

Это действительно вопрос, не так ли?

— Не буду, — наконец признаю я. — Конечно, я думаю, что он великолепен, Ана. Он самый горячий мужчина, которого я когда-либо видела вблизи. И он знает, что делает, когда дело доходит до… — Я прикусываю губу, пытаясь выкинуть воспоминания о прошлой ночи из головы.

— Так почему же?

— Это единственное, что я могу сохранить, — шепчу я. — Я не могу закончить свое образование. Мои планы на жизнь рухнули. Сейчас я живу здесь, скоро я буду жить в квартире, которую он выберет для меня. Я должна выйти за него замуж, повиноваться ему, вести себя так, будто я счастлива быть его женой на публике, и все это для того, чтобы я могла жить. Так что мне не придется провести остаток своей жизни, оглядываясь через плечо. Единственное, что я могу контролировать, это спать с ним сегодня или нет.

Ана на мгновение прикусывает губу, глядя на меня.

— В этом есть смысл, — наконец говорит она. — Прости, София. Если бы я могла придумать какой-нибудь способ для тебя выпутаться из этого…

— Я знаю.

— Просто будь осторожна. — Она наклоняется, крепко обнимая меня. — Будь умной. Не позволяй своим эмоциям взять над тобой верх.

Я обнимаю ее в ответ, прижимаясь к ней так долго, как только могу. От нее пахнет ее сладкими ванильными духами, и я ненадолго возвращаюсь к дням, проведенным в ее комнате, пока она одевалась для свидания, или мы прижимались друг к другу на диване за просмотром фильма, или вместе тусовались на кухне, пытаясь испечь что-то новое. Целая жизнь и дружба отняты у меня в одно мгновение. Лука может позволить ей по-прежнему навещать меня или выходить под усиленной охраной, но это уже никогда не будет прежним.

— Пойдем, — говорит Ана, и я вижу, что ее глаза такие же затуманенные, как и мои. — Давай оденем тебя.

* * *

Час спустя мои волосы завиты и заколоты сзади, а макияж нанесен мягким и розовым свечением так, что я выгляжу, как будто сияю. Ана застегивает молнию на моем платье и застегивает все пуговицы на спине, а затем вставляет в мои волосы маленький золотой гребень с бриллиантами, прикрепляя к нему вуаль.

— Это принадлежало моей бабушке, — говорит она. — Ты можешь вернуть мне его позже, но пока это может быть то, что ты позаимствовала.

Украшения. Это напоминает мне о подарке Луки.

— Спасибо, — говорю я ей, осторожно поворачиваясь на высоких каблуках, чтобы снова ее обнять. — В этих коробках что-то мое голубое.

У Аны отвисает челюсть, когда она поднимает крышку с той, что поменьше.

— О боже мой…они прекрасны.

— Они принадлежали матери Луки, — тихо говорю я. — Он оставил этот комплект прошлой ночью.

Ана выглядит такой же растерянной, какой чувствовала себя я.

— Я его не понимаю, — говорит она, качая головой.

— Я тоже. — Я поворачиваюсь лицом к зеркалу, убирая с лица выбившийся локон. — Но я выхожу за него замуж сегодня.

К тому времени, как мы заканчиваем, я становлюсь воплощением идеальной невесты. Платье сидит безупречно, моя прическа и макияж идеальны, бриллианты и самоцветы в ушах, на запястьях и пальцах сверкают на свету, а вуаль развевается позади меня, как мягкое облако тюля.

Я протягиваю руку, прикасаясь к крестику у себя на шее, единственному украшению, которое я ношу и которое выглядит немного неуместно, хотя мне на это наплевать.

— Я бы хотела, чтобы моя мама была здесь, — тихо говорю я. — И в то же время я рада, что это не так, так что ей не обязательно знать, что это происходит.

— Мне так жаль, София. — Ана выглядит так, словно изо всех сил пытается сдержать слезы. — Я хотела бы, чтобы этот день был для тебя счастливым.

— Я просто рада, что ты будешь там на церемонии. — Я делаю глубокий вдох, в последний раз глядя в зеркало. — Хорошо. Поехали.

Я рада, что мне не нужно беспокоиться о том, что я увижу Луку, когда мы будем уезжать. Водитель лимузина ждет нас у лифта, а лимузин стоит в гараже, блестящий и черный в свете фар. Ана не утруждает себя доставанием шампанского, как только мы заходим внутрь, ни у кого из нас нет настроения праздновать. Вместо этого я наблюдаю за пробками, пока мы едем к церкви Святого Патрика, думая о том, как я собираюсь пережить следующий час, прием после него и сегодняшний вечер. Сегодня вечером мы остановимся в отеле Plaza вместе с остальными главными гостями свадьбы, Лука сообщил мне это в тот день, когда я подписала контракт, и нам придется провести ночь в одном номере, независимо от моих условий.

Даже если он сдержит свое обещание не прикасаться ко мне, мне все равно придется провести с ним целую ночь. Выхода из этого нет. У меня возникло бы слишком много вопросов, будь у меня своя комната, даже если бы мы провели в ней достаточно времени вместе, чтобы имитировать завершение. Я знаю, что у меня нет шансов избежать этой части ночи.

Когда мы выходим из лимузина, небо серое и облачное, собор нависает над нами с Анной, когда мы поднимаемся по ступенькам. Катерина ждет нас в вестибюле, одетая в темно-синее кружевное платье и держащая букет из белых роз. Она вручает мне букет побольше, нервно поглядывая на Анну.

— Прости, — мягко говорит она. — Я должна встать рядом с ней как подружка невесты. Это должна быть ты, но…

— Они не могут допустить, чтобы русская девушка стояла перед собором, полным итальянской мафии, — сухо говорит Ана. — Я поняла. — Она наклоняется, целует меня в щеку, прежде чем накинуть вуаль на мое лицо. — Ты можешь сделать это, Соф, — мягко говорит она. — Ты сильнее, чем даже сама думаешь.

— Только из-за тебя. — Я сжимаю ее руку. — Я постараюсь поймать тебя, прежде чем мы покинем церковь. И я скоро увижу тебя, я обещаю. Я не позволю Луке разлучить нас.

— Надеюсь, что нет. — Ана грустно улыбается мне, прежде чем проскользнуть в церковь, чтобы найти свое место, все время избегая взгляда Катерины.

Катерина закусывает губу.

— Мне так жаль, — шепчет она.

— Все в порядке. — Я делаю глубокий вдох, заставляя себя улыбнуться, когда сжимаю букет. — Это не твоя вина.

— Я…

Что бы Катерина ни собиралась сказать, ее прерывает Франко, входящий в двери. Он присвистывает, увидев меня.

— Я никогда не пойму, почему у Луки сейчас такое вытянутое лицо, — говорит он со смехом, беря Катерину за руку. — Давай, любимая. Я провожу вас наверх.

Катерина одаривает меня последней натянутой улыбкой, когда начинается свадебный марш, заглушающий все, что кто-либо из нас мог бы сказать. Мое сердце колотится в груди, пока я жду, когда подойдет моя очередь, мой желудок скручивается в узел. Не споткнись, лихорадочно думаю я, ожидая у дверей. Не плачь.

Не бойся.

Я вижу Луку, когда начинаю идти по проходу, тщательно подстраивая свои шаги под музыку. Я рада этому, это дает мне возможность на чем-то сосредоточиться, но я не могу оторвать от него глаз. Он выглядит красивее, чем когда-либо, высокий и худощавый в идеально сшитом костюме цвета древесного угля, но его лицо твердое, как камень. Я не вижу там никаких эмоций, когда я, наконец, подхожу и встаю в конце прохода, надеясь, что мой букет скроет дрожь в моих руках.

Отец Донахью прочищает горло, когда музыка затихает.

— Невеста готова выйти замуж?

Слова застревают у меня в горле. На мгновение мне кажется, что я не смогу говорить, и мой взгляд скользит к Луке под моей вуалью, задаваясь вопросом, о чем он думает. Я помню его слова, сказанные прошлой ночью. Один телефонный звонок, и я буду мертва.

— Да. — Мне удается произнести слова вслух, твердо, а не шепотом, как я боялась, они прозвучат. Мне кажется, я вижу вспышку восхищения в глазах Луки, когда я подхожу, чтобы встать перед ним, но я не могу быть уверена.

Месса продолжается, кажется, целую вечность: причастие, молитвы, Священное Писание, слова. Я сосредотачиваюсь на движениях, вспоминая коленопреклонение и стояние, когда смотреть в лицо Луке, а когда отцу Донахью, просто чтобы довести меня до конца. Чем меньше я думаю о том, что происходит на самом деле, тем лучше.

Когда отец Донахью начинает произносить обеты, я едва могу сосредоточиться на словах. Широкие гладкие руки Луки сжимают мои, удерживая меня там, хотя и не так крепко, как я ожидала. Я слышу, как он повторяет "любить", "лелеять", "почитать", и это все, что я могу сделать, чтобы не рассмеяться. Он не планирует делать ничего из этого, и я не могу не задаться вопросом, почему именно моя девственность может аннулировать наш брак, когда каждое слово, которое Лука произносит в этот якобы священный момент, является ложью.

Когда наступает моя очередь, я чувствую, как пульс поднимается к горлу, угрожая задушить меня.

— Я, София Наталья Ферретти, беру тебя, Лука Антонио Романо, в мужья. — Слова выходят спокойно, равномерно, и я не знаю, как мне вообще удается произносить их вслух, как будто все в порядке. Как будто я хочу быть здесь, произнося эти клятвы. — Я обещаю быть верной тебе в хорошие и плохие времена, в болезни и здравии, любить и почитать…

Я делаю паузу. Слушаться. Я не могу заставить себя сказать это. Я не хочу подчиняться ему. Я не хочу принадлежать ему, но прошлой ночью я принадлежала. Прошлой ночью мое тело выгнулось навстречу ему, как цветок, ищущий солнца. Я думаю, это была похоть, а не любовь. Не послушание. Руки Луки предостерегающе сжимаются вокруг моих. Я вижу выражение его глаз сквозь дымку вуали, говорящее мне, что прямо сейчас я хожу по тонкому льду. Что я должна тщательно подбирать свои следующие слова.

Позади меня кто-то откашливается. Дон Росси? Волна холодного страха захлестывает меня, и я выдавливаю слова, спотыкаясь о них в спешке.

— … любить, почитать и слушаться тебя, все дни моей жизни.

Хватка Луки ослабевает, и когда я поднимаю на него взгляд, я вижу что-то похожее на облегчение на его лице. Он действительно так рад, что я прохожу через это? Я тупо задаюсь немым вопросом. Он действительно так сильно хочет, чтобы я жила? Почему?

Остальная часть церемонии проходит как в тумане. Я едва замечаю, как Лука надевает мне на палец обручальное кольцо, едва справляюсь со своими оставшимися клятвами, когда я неуклюже надеваю его золотое кольцо на него. Прежде чем я это осознаю, я слышу, как отец Донахью говорит Луке, что он может поцеловать невесту, и когда Лука тянется к краю моей вуали, я чувствую слабость.

Его рука касается моей щеки, когда он натягивает тюль мне на голову, рассыпая его по моим волосам, а затем его ладонь прижимается к моей щеке, он поднимает мое лицо вверх, его губы касаются моих в сладком, почти целомудренном поцелуе.

Я чувствую, как слезы жгут мои веки. Вот на что это было бы похоже, если бы это было реально. Если бы он любил меня. Если бы я любила его. Поцелуй нежный, как целуют того, кого любят, и мое сердце болезненно сжимается, когда я смакую его всего секунду, зная, что, возможно, это единственный раз за всю оставшуюся жизнь, когда кто-то целует меня таким образом.

Это ложь, но я все равно позволяю себе насладиться этим на секунду.

А затем мы поворачиваемся лицом к хлопающей аудитории на своих скамьях, и я слышу голос отца Донахью позади нас.

— Я представляю вам, мистера и миссис Романо!

Дело сделано. Клятвы произнесены, брак засвидетельствован.

Я жена Луки.

До тех пор, пока мы оба будем живы.

ЛУКА

Я женатый мужчина.

Наконец-то.

Дело не в самом браке, конечно. Я был бы очень счастлив провести все свои дни убежденным холостяком. Но теперь, когда дело сделано, засвидетельствовано, подписано и скреплено печатью, я могу обратить свое внимание на устранение непосредственной угрозы Братвы, отправив их ползти обратно на их собственную территорию, а затем поселить Софию в хорошей, роскошной квартире как можно дальше от меня.

Я смогу забыть о ней. О том, что произошло прошлой ночью. О том, как это было чертовски здорово, как это заводило меня больше, чем любой секс, который у меня когда-либо был, несмотря на то, как мало мы на самом деле делали. Прошлая ночь никак не удовлетворила мое желание к ней. Если уж на то пошло, это разожгло пламя еще сильнее. Вот почему мне нужно, чтобы она исчезла с моих глаз как можно скорее, прежде чем я повторю то, что произошло прошлой ночью. Хуже того, прежде чем я окончательно потеряю контроль.

Прием — грандиозное мероприятие, полностью организованное Катериной и Джулией Росси. София выглядит немного несчастной, когда мы входим, и я поворачиваюсь к ней, заставляя себя выглядеть как можно приятнее.

— Никому из нас это не нравится, — говорю я ей категорично. — Но, по крайней мере, постарайся не выглядеть так, будто ты собираешься разрыдаться.

София ничего не говорит. Ее лицо выглядит бледнее обычного.

— Давай просто покончим с этим, — бормочет она, не встречаясь со мной взглядом. — На этот раз я не сбегу.

В ее голосе есть резкость, которая пугает меня, но я предпочитаю не обращать на это внимания. Вместо этого я беру ее за руку, которая безвольно лежит в моей, наши пальцы едва соприкасаются, когда мы проходим через широкие двойные двери в приемный зал.

Все в золотисто-белом цвете, с дорогими атрибутами стульями и фарфором по всей комнате, россыпью белых и розовых цветов на всех возможных поверхностях, и наш стол во главе всего этого.

— Столик для влюбленных, — бормочет София с оттенком сарказма, проследив за моим взглядом. На этот раз я согласен с ее отношением к этому.

Все было спланировано до мельчайших деталей, и ничто из этого не кажется личным ни одному из нас, что кажется уместным. Я сохраняю приятную улыбку на лице, когда мы проходим мимо гостей, и, к моему удивлению, София делает то же самое, но внутренне все, чего я хочу, это чтобы все поскорее закончилось. Я уже подсчитываю минуты до того, как смогу сбежать в отель. На самом деле это не будет более расслабляющим. Нам с Софией придется провести ночь вместе, а это значит, что это будет либо чертовски неловко, либо какая-то вариация прошлой ночи, когда ни один из нас не уйдет полностью удовлетворенным. Все это, в сочетании с моим новым нежелательным статусом мужа, приводит меня в мрачное настроение. Но я не достиг бы того, кто я есть, не контролируя свои эмоции, и поэтому в комнате нет ни одного человека, который бы это понял.

Кроме, может быть, Софии. Удивительно, но я ловлю ее взгляд на мне время от времени, когда мы занимаем свои места за столом, когда начинает подаваться ужин, с легким беспокойством в ее глазах. Она беспокоится за себя или за меня? Мрачно размышляю я, ковыряя филе у себя на тарелке.

Еда вкусная, пятизвездочная и, несомненно, дорогая, но это очень мало улучшает мое настроение. Я провел всю свою сознательную жизнь, обедая в изысканных ресторанах, так что дорогая еда на мои собственные деньги, это не совсем удовольствие. Мы с Софией почти не разговариваем друг с другом, используя еду как оправдание, но это тоже не может длиться вечно. В конце концов приходит время для нелепых свадебных традиций, таких как наш первый танец, и мне снова приходится сталкиваться с необходимостью прикасаться к своей уже жене. Не то, чтобы я не хотел прикоснуться к ней. На самом деле все с точностью до наоборот. Воспоминание о том, что мы делали прошлой ночью, все еще запечатлено в моих мыслях, и мне пришлось весь день бороться, чтобы не думать об этом исключительно для того, чтобы избежать неизбежной физической реакции. И поцелуй в церкви…

Мне с трудом удалось не возбудиться. Я сохранил поцелуй коротким именно по этой причине, но даже это прикосновение моих губ к ее заставило меня жаждать большего. Я никогда раньше не целовал ее так, сладко и нежно, моя рука касалась ее лица, обхватив его ладонью, когда я нежно целовал ее. Я сделал это ради зрителей, чтобы продолжить представление, но в конце концов это заставило меня захотеть чего-то, чего я никогда не знал, что могу желать. Это заставило меня задуматься о том, каково это, иметь жену, которую я люблю, настоящую связь с кем-то, и на краткий миг я возжелал этого.

Это невозможно, напоминаю я себе. По-настоящему любить означает возможность это потерять. И я даже не уверен, что у меня есть способность чувствовать это к чему-либо или к кому-либо. Это сделало бы меня слишком уязвимым, когда я всю свою жизнь тренировал себя быть кем угодно, только не таким.

Первая танцевальная песня, что-то медленное и сладкое, чего я не узнаю, что-то о поиске настоящей любви в незнакомых местах, вероятно, что-то из хит-парада top 100, который выбрала Катерина. Когда я беру Софию за руки, я чувствую, что она напряжена, и я наклоняюсь ближе, чтобы прошептать ей на ухо.

— Похоже, мне это нравится, — бормочу я, покачиваясь вместе с ней. — Мы должны быть счастливы.

София немного откидывает голову назад, глядя мне в глаза. Впервые я замечаю, что ее глаза не просто коричневые, они почти ореховые, с маленькими зелеными и золотистыми вкраплениями. Я никогда раньше не был так близко к ней, и у меня хватило присутствия духа заметить ее глаза.

— Тебе никогда не надоедает лгать? — Тихо спрашивает она. — Разве это просто не становится утомительным?

— Большая часть моей лжи была сделана с тех пор, как я встретил тебя. — Я поднимаю бровь, глядя на нее сверху вниз, и она хмурится, явно сбитая с толку. Но прежде, чем кто-либо из нас успевает сказать что-нибудь еще, музыка заканчивается и начинается более оптимистичная песня, сигнализирующая о том, что всем остальным пора выходить на танцпол.

Дон Росси появляется у моего локтя, широко улыбаясь.

— Могу я потанцевать с невестой? — Спрашивает он почти веселым тоном, и у меня нет выбора, кроме как передать ее. София снова слегка бледнеет, но я просто сохраняю свою приклеенную улыбку, моя рука скользит по ее талии, когда я прохожу мимо нее.

— Наслаждайся, — криво шепчу я и шагаю обратно к столу, где ждет мой напиток.

Все зашло слишком далеко слишком рано. Я делаю последний глоток дорогого скотча и направляюсь к бару, рассчитанному на четыре персоны, где гости ждут свои напитки. Я не могу начать подсчитывать, сколько их здесь, женщины Росси, безусловно, приложили все усилия, чтобы никто не почувствовал себя ущемленным, не получив приглашения. Я, с другой стороны, могу почувствовать себя более чем немного ущемленным, как только мне вручат счет.

Пока София занята, я улучаю время, чтобы побродить в одиночестве, захожу в мужской туалет со стаканом в руке и медленно возвращаюсь, не спеша присоединиться к вечеринке. Но на обратном пути я заворачиваю за угол и оказываюсь лицом к лицу с Доном Росси, у которого на лице более мрачное выражение, чем я когда-либо видел, когда смотрел на меня.

— Лука. — Его голос холодный и жесткий, заставляя меня немного вздрогнуть вопреки себе. Я уже слышал, как он говорил таким тоном раньше, и то, что обычно следует за этим, это не то, чего я бы когда-либо хотел, чтобы направляли в мою сторону. — Нам нужно поговорить.

— Ну, это предложение, которое ни один мужчина никогда не захочет услышать, особенно на своей свадьбе. — Я ухмыляюсь, надеясь разрядить обстановку, но Росси даже не моргает.

— Где-нибудь наедине.

— Ну, я только что вышел из мужского туалета. — Я пытаюсь еще раз, но, в любом случае, выражение его лица только мрачнеет еще больше.

— Это не шутка, Лука. Пойдем, сейчас же.

В итоге мы стоим в дальнем углу вестибюля отеля, далеко от того места, где проходящие мимо гости или любопытные уши могли что-нибудь подслушать, и особенно далеко от стойки регистрации. Я хмурюсь, с любопытством глядя на него.

— Что происходит? Братва? — Мы не только не скрывали свадьбу и вечеринку, но и сделали все возможное, чтобы транслировать это. Мы хотели, чтобы каждый член Братвы от Манхэттена до Джерси и Балтимора знал, что София Ферретти вышла замуж и больше не была фигурой в игре.

— Нет, — коротко отвечает Росси. — Что-то гораздо более близкое.

— Я выпил слишком много скотча, чтобы ты мог говорить загадками, — говорю я категорично, в меня закрадывается немного раздражения. — В чем дело?

— Тебе не мешало бы следить за своим тоном со мной, сынок. — Голос Росси холоднее, чем я когда-либо слышал, когда мы разговаривали, даже в тех редких случаях, когда он был недоволен мной. — Ты знаешь, что я делаю с мужчинами, которые мне лгут?

При этих словах мое тело становится холодным, как могила. Черт. Я не знаю, как он мог узнать правду или почему он начал копать, но я точно знаю, что будет дальше. И что еще хуже, у меня нет оправданий. Никаких оправданий, кроме того факта, что я без ума от этой девушки, что он сочтет слабостью. И если Росси подумает, что София делает меня слабым, он увидит в ней еще большую помеху. То, что мы женаты, не означает, что с ней никогда не случится несчастного случая, и если Росси решит, что моя лояльность поставлена под угрозу, он не будет колебаться.

Вот почему я не могу любить. Почему я не могу сблизиться с кем-то настолько, чтобы это отвлекало меня. Почему каждую женщину, с которой я когда-либо ложился в постель, тут же вышвыривали обратно. Любовь — это слабость. А слабость здесь недопустима.

— Ты сказал мне, что София не девственница. Что на утро нет необходимости в свидетелях, потому что она не оставит пятен. И теперь, Лука, я узнаю, что ты солгал мне.

Я не утруждаю себя вопросом, откуда он знает. Если бы мне пришлось догадываться, он каким-то образом загнал Софию в угол и обманом заставил ее признаться, что она девственница. Мне следовало сказать ей, что я солгал ради нее, но по моему опыту, чем больше людей знают о лжи, тем хуже тебе. И все же вот я здесь, в худшем положении.

Все, что я могу сейчас сделать, это попытаться спасти ситуацию.

— Я не знаю, почему ты пытаешься отказаться от того, чтобы лечь в постель со своей женой, — с отвращением говорит Росси. — Бог свидетель, она достаточно красива, молода и невинна, этого должно быть достаточно для любого мужчины. Может быть, она каким-то образом обманом заставила тебя согласиться не прикасаться к ней, не говори мне, сделала ли она это, — добавляет он. — Я уважаю тебя, Лука, и я не хочу, чтобы у меня были еще какие-либо причины чувствовать себя иначе. Но какой бы ни была причина, это не имеет значения.

— Мне не нравится идея принуждать женщину, — тихо говорю я.

— Человек с моралью. — Росси качает головой. — Я никогда не отрицал, что у каждого человека должен быть свой кодекс, но сейчас не время, Лука. Не может быть никаких сомнений в законности этого брака. Я уже говорил тебе об этом. Так что мне все равно, что тебе придется сделать, чтобы засунуть в нее свой член, но этой девушке лучше стать законной женой к завтрашнему утру. Мы осмотрим кровать для новобрачных, как это принято. — Он делает паузу, и от выражения его глаз у меня по спине снова пробегает холодок.

— На этот раз я буду с тобой мягче, сынок, — говорит Росси бесстрастным и жестким голосом. — Ты всегда был верным и честным, и ты усердно работал для меня на протяжении многих лет. Я не мог бы просить большего от сына Марко Романо. Но если ты солжешь мне снова… — Он качает головой, и я знаю, что что бы он ни сказал дальше, это будет абсолютная правда. — Ты умрешь. И ты будешь умирать медленно. Я не терплю лжи, особенно от тех, кто может унаследовать все, что я построил.

— Я понимаю, — тихо говорю я. — Мне жаль, сэр. — Больше нечего сказать. Все остальное, отговорки, ущерб нанесен. Все, что теперь осталось, это восстановить этот самый ущерб так хорошо, как я смогу.

— Ты позаботишься об этом?

— Да. — Я делаю паузу. — Могу я задать тебе вопрос?

Росси пожимает плечами.

— Продолжай.

— Почему ты так заботишься о том, чтобы сдержать это обещание? Почему так необходимо, чтобы София умерла или вышла за меня замуж и стала моей женой во всех отношениях? Ты заботился о моем отце и о ее отце, я знаю, но ты делал гораздо хуже, чем нарушенные обещания, данные другу. Мы оба прошли через это. Почему бы не отослать ее куда-нибудь подальше? Почему бы не дать ей фальшивые документы и новую жизнь? Конечно, все это стоит намного дороже.

Я не спрашивал обо всем этом раньше, потому что это решение казалось более простым, я не хотел давать Росси повод думать, что я не хочу жениться на ней, и вместо этого выбирать его предпочтения… полностью устраняя ее. Но теперь с браком покончено. И я не могу не задаться вопросом, почему было только два варианта.

— Если она не мертва, за ней нужно иметь возможность наблюдать. Нам нужно всегда знать, где она находится. Позволить ей исчезнуть означало бы, что всегда был шанс, что Братва сможет выследить ее и забрать без нашего ведома.

— Но опять же… она действительно так ценна? — Я не давил на него раньше, но теперь я давлю, несмотря на его злость на меня. Он все это время уклончиво говорил об этом, и если я собираюсь сказать Софии, что у нее нет другого выбора, кроме как лечь со мной в постель сегодня вечером, мне нужно знать правду. Мне нужно знать столько, сколько он мне скажет.

Он уступает всего дюйм. Но это уже что-то.

— Она может погубить всю семью, — мрачно говорит Росси. — Все, ради чего я работал, все, что я построил, достанется Братве, если она попадет к ним в руки.

— Как?

Я вижу, как его челюсть сжимается.

— Есть вещи, которые тебе пока не нужно знать, Лука. — Он делает паузу, допивая остатки своего напитка. — Просто делай свою работу. Трахни ее, иначе…

Росси поднимает свой бокал в притворном тосте, поворачивается на каблуках и оставляет меня стоять ошарашенным. Я думал, что сделал все, что должен был сделать. Я приютил ее, солгал ради нее и женился на ней. Но теперь я должен сделать что-то совсем другое.

И она не будет счастлива.

СОФИЯ

Удивительно, но прием оказывается более приятным, чем я ожидала, если не считать моего танца с Доном Росси. Все, что он говорил мне, заставляло меня чувствовать себя неловко, мне хотелось быть подальше от него, но как только песня закончилась и он передал меня другому гостю, я почувствовала, что начинаю немного расслабляться. Мне потребовалось много времени, чтобы заметить, что Лука не вернулся. Я так занята танцами со всеми, кто хочет потанцевать с невестой, что у меня нет другого выбора, кроме как быть любезной и участвовать во всем этом зрелище, и хотя я никогда не была любительницей больших вечеринок или танцев, я должна признать, что впечатления лучше, чем я думала.

Если я забуду, что все они либо члены этой семьи, которая втянула меня в нежелательный брак, либо связаны с ней, это не так уж плохо. Все добры и поздравляют, исходя из предположения, что Лука и я хотим этого брака, и это приятная перемена от ощущения себя нежеланной. Даже Франко, который, как я думала, должен быть в курсе всей ситуации, кружит меня по танцполу так радостно, как мог бы любой шафер, поздравляя меня с вступлением в семью.

Только когда Лука возвращается, я понимаю, что что-то не так.

Он всегда попеременно холоден и горяч со мной, в один момент хочет меня, а в следующий закрывается, но когда он возвращается, в нем что-то меняется. Он не смотрит мне в глаза, даже когда мы разрезаем свадебный торт, быстро целует меня в щеку для фото и не смотрит на меня, когда мы кормим друг друга обязательным куском торта. Он выглядит почти виноватым, как будто хранит секрет, о котором не хочет, чтобы я узнала.

Мы остановились в том же отеле, где проходит прием, и, кажется, это длится часами. Семья, состоящая в основном из людей среднего и пожилого возраста, безусловно, умеет повеселиться, и к полуночи все по-настоящему пьяны, наслаждаясь поздним ужином, который подают на стойке регистрации.

— Катерина и миссис Росси действительно превзошли самих себя, — шепчу я Луке, пытаясь заставить его что-нибудь сказать, но он только хмыкает, игнорируя меня в пользу очередного глотка скотча, который, казалось, непрерывно находился в его стакане весь вечер. Я не могу сказать, пьян он или нет, но у него, по крайней мере, происходит приличный кайф.

Я, с другой стороны, остаюсь трезвой как стеклышко. Я не доверяю себе, чтобы не сказать что-нибудь неуместное или, может быть, просто не расплакаться, если выпью больше одного или двух бокалов шампанского. Несмотря на то, что ночь была не такой ужасной, как я ожидала, это все равно прием в честь свадьбы, которой я не хотела, и здесь нет ни одного знакомого мне человека, за исключением Катерины и Луки, что мало о чем говорит. Мне удивительно нравится Катерина несмотря на то, что она дочь дона Росси, но она далека от того, чтобы называться близкой подругой.

Только после того, как мы уходим с радостными криками, аплодисментами и громкими шутками, а в нашей комнате за нами плотно закрывается дверь, Лука поворачивается ко мне с таким выражением лица, как будто кто-то только что прошел по его могиле.

— Нам нужно поговорить, — тихо говорит он. Он тяжело опускается на ближайший стул, теребит галстук, и я вижу, что он немного пьян.

Мое сердце подпрыгивает в груди, горло сжимается. Ничто в его тоне не говорит о том, что это что-то хорошее, и я сдерживаю свое разочарование. Я думала, что свадьба сегодня означает, что все будет хорошо, я хочу огрызнуться, но я этого не делаю. На этот раз Лука не выглядит холодным, или раздражительным, или воинственным. Он просто выглядит измученным.

Пока я стою там, ожидая, что он скажет что-нибудь еще, я вижу, как его взгляд скользит по мне, от моего лица вниз по платью до пола и обратно. Однако в этом нет ничего холодного или оценивающего, равно как и нет того горячего желания, которое я видела там раньше, желания обладать мной, заставить меня подчиниться ему.

— Ты прекрасно выглядишь, — мягко говорит он, и все, что я могу сделать, это стоять там, потеряв дар речи.

Это не тот Лука, которого я знаю.

— Что происходит? — Спрашиваю я, мой голос немного дрожит. — Есть какая-то проблема? Что-то пошло не так?

— Это Росси, — говорит Лука, наклоняясь вперед.

— Что насчет него? — Я стараюсь говорить нейтральным тоном, даже когда мое сердце начинает учащенно биться. Я чувствую это старое знакомое ощущение, это предупреждение об опасности, и это все, что я могу сделать, чтобы не выбежать из гостиничного номера. Но что бы Лука ни собирался мне сказать, что бы ни должно было произойти, есть одна вещь, в которой я уверена.

Я не смогу избежать этого. Я вижу это по его лицу.

— Он знает, что ты девственница, — осторожно говорит Лука. — Я не знаю, как он узнал, но…

Я чувствую, как моя кровь превращается в лед. На секунду я не могу дышать, комната кружится вокруг меня. Я вспоминаю разговор, который у нас был с ним на танцполе, и внезапно все обретает смысл.

— Это моя вина, — шепчу я. — Я не знала, что он не был в курсе…

Лука мгновенно вскакивает на ноги и направляется ко мне.

— Что случилось? — Резко спрашивает он. Его пристальный взгляд встречается с моим, яркий и напряженный, и я внезапно чувствую себя очень маленькой под ним.

— Он спросил меня, нервничаю ли я. — Я делаю паузу, покусывая нижнюю губу. — Я не была уверена, что он имеет в виду, и он сказал “брачная ночь”… он поинтересовался, беспокоюсь ли я о первом разе.

— Ты сказала ему, что я согласился не прикасаться к тебе? — Голос Луки повышается, становится глубоким и громоподобным. — Что, черт возьми, ты сказала, София?

Я отступаю назад.

— Нет! Мне показалось странным, что он спрашивает меня о сексе с тобой. Я просто сказала, что на самом деле не нервничаю, что я уверена, что ты знаешь, что делать, и что ты поможешь мне пройти через это. А потом он просто кивнул, как будто я ответила за него на какой-то вопрос, и передал меня другому гостю, который хотел потанцевать. Мне это показалось странным, но…

Воспоминание о моем танце с Доном Росси возвращается ко мне, о том, как он смотрел на меня сверху вниз с той очаровательной улыбкой на лице, как его глаза скользили по мне, словно оценивая. То, как он небрежно спросил:

— Ты нервничаешь, малышка? За свою первую ночь с таким мужчиной, как Лука?

Я, конечно, сказала нет, что я совсем не нервничаю.

— Это должно быть то, чего стоит ждать с нетерпением, верно? — Весело сказала я. — В первый раз со своим мужем? — И он понимающе улыбнулся, как будто я только что рассказала ему что-то, что его интересовало.

Что, конечно, теперь я знаю, у меня было.

Я смотрю на Луку, сцепляя руки вместе, чтобы они не дрожали.

— Что происходит? — Спросила я.

Его челюсть плотно сжимается, мышцы там работают, и я вижу, как он сохраняет самообладание. От страха у меня почти кружится голова, потому что я могу сказать, что это нечто большее, чем просто его раздражение или злость на меня. Что-то очень, очень не так.

— Я солгал ради тебя, — выпаливает он, нависая надо мной. — Ты знаешь что-нибудь о брачных обычаях мафиозных семей, София?

— Нет, — шепчу я. — Мне никогда не было необходимости, я…

— Обычай, — резко говорит он, подчеркивая каждое слово, — заключается в том, что родители жениха и невесты, подружка невесты и шафер поднимаются в спальню на следующее утро, чтобы убедиться, что брак заключен. Это традиция, доказать, что брак настоящий и законный, и что жених лишил невесту девственности. Это старо, — добавляет он, видя выражение моего лица, — но это обычай. И поскольку ты настаивала, чтобы я не прикасался к тебе в качестве условия нашего брака, что ж, ты можешь видеть, как это поставило меня в трудное положение.

— Ты должен был сказать мне, — шепчу я. Я чувствую, что не могу дышать.

— Ты права, — признает он, и я чувствую, как мои глаза расширяются просто от шока от этого признания. — Но по моему опыту, чем больше людей знают, что ты солгал, тем быстрее эта ложь раскроется.

— И что теперь? — Я обхватываю себя руками, мягкое кружево платья трется о мою кожу. — Что происходит?

Лука смотрит на меня сверху вниз на мгновение, и между нами затягивается тишина.

— Мы должны переспать сегодня вечером, — говорит он наконец.

Я смотрю на него, потеряв дар речи. Моя первая, немедленная мысль, что он лжет мне, чтобы затащить меня в постель. Но, глядя в его глаза, я вижу, что это не так. Я видела голод в его глазах, и желание, и похоть. Я видела, как он смотрит на меня, когда хочет заставить меня умолять его, когда он хочет, чтобы я подчинилась его воле. Это не то. Он выглядит почти побежденным, как человек, которого загнали в угол и у которого нет выхода. На самом деле я не уверена, что хуже. Я не хотела, чтобы Лука принуждал меня, но я также не хочу, чтобы мой первый и, возможно, единственный опыт в постели был с ним, ведущим себя как мужчина, которого ведут на казнь.

— Что произойдет, если я скажу нет? — Выпаливаю я. Это единственное, что я могу придумать, чтобы сказать.

— Тогда мы оба мертвы, — устало говорит Лука. — Росси не допустит ни малейшего шанса на то, что брак может быть аннулирован, каким бы незначительным он ни был. И если он думает, что моя преданность тебе перевешивает мою преданность ему, он и этого не потерпит. Если каким-то образом я это переживу, то не со всеми частями моего тела или моим положением в целости.

Он говорит это так бесцветно, как будто говорит мне, что небо голубое или что сейчас весна. Я, с другой стороны, в ужасе отшатываюсь.

— Но ты его наследник, — шепчу я. — Он бы избавился от тебя, так или иначе, просто так? Из-за одной лжи?

— Лояльность должна быть абсолютной. — Лука слегка натянуто улыбается мне. — Нам нравится думать, что мы лучше Братвы, более культурные, но по-своему мы одинаково жестоки. И Росси может быть по-своему жестоким человеком. — Он смотрит на меня сверху вниз, и по выражению его лица я вижу, что выхода нет. — София, изнасилование занимает далеко не последнее место в списке вещей, перед которыми Росси колебался бы. И хотя это противоречит моему личному моральному кодексу, это именно то, чего он ожидает от меня сегодня вечером, если ты откажешься.

— Так чего ты хочешь от меня? — Шепчу я.

— Я хочу, чтобы ты захотела. — Он говорит это просто. — А если нет, тогда я не знаю, что нам делать. Я не смогу жить с собой, если заставлю тебя, София. Я могу сделать очень многое, но не это. Но я также не хочу умирать медленно. Так что, как видишь, я в тупике.

Это самый долгий разговор, который у нас когда-либо был, и самый серьезный. Я впервые почувствовала, что он говорит со мной как с равной. Это не заставляет меня любить его, он мне даже не нравится, но это заставляет меня ненавидеть его чуть меньше. Это заставляет меня впервые почувствовать, что он не думает обо мне как о чем-то, чем можно пользоваться и управлять. По крайней мере, на этот раз он просит моего сотрудничества, а не требует его.

Я не хочу быть замужем за ним. Я даже не хочу его знать. Я хочу быть как можно дальше от этого, насколько это возможно. Но это не значит, что я хочу, чтобы он умер, не говоря уже о способах, которые, как я могу себе представить, мог придумать Росси и, вероятно, способах, которые я не смогу себе вообще представить. И я тоже не хочу умирать.

— Мне жаль, — просто говорю я.

Его лицо немного бледнеет, и я понимаю, что он думает, что я говорю ему нет, извиняясь за то, что не могу уступить. Мгновенное превосходство ощущается как маленькая победа, и я хватаюсь за это, как за что-то, за что можно уцепиться.

— Я сделаю это. — Я прикусываю нижнюю губу, чувствуя, как мою кожу покалывает от страха и хотя я не хочу этого признавать… небольшого предвкушения. — Я не хочу этого, но я не хочу, чтобы кто-то из нас умирал. Я просто хотела бы, чтобы ты предупредил меня, что солгал об этом, — мягко заканчиваю я. — В конце концов, я твоя жена.

Уголок рта Луки чуть заметно подергивается. Затем он протягивает руку, убирая локон волос с моего плеча, кончиками пальцев проводит по моей ключице. Это заставляет меня резко вдохнуть, а его глаза на мгновение закрываются.

— Я приготовил себя сегодня спать в кресле, — усмехаясь говорит он. — Я не уверен, что я бы вообще не прикоснулся к тебе, София, особенно после прошлой ночи. Но мне нужно, чтобы ты знала… — Он делает глубокий вдох, и в его глазах что-то нечитаемое, что-то, что я не могу полностью расшифровать. — Я бы никогда не лишил тебя девственности против твоей воли, София. Я нехороший человек, но есть некоторые вещи, которые даже я бы не стал делать.

— Я знаю, — шепчу я. Я чувствую, как у меня учащается пульс, во рту пересохло, руки дрожат. — Я… — Я напугана, вот что я хочу сказать, но я не могу признаться в этом этому мужчине, этому великолепному, переменчивому мужчине, который смотрит на меня сверху вниз, готовясь впервые затащить меня в постель. Я недостаточно хорошо его знаю… я ему недостаточно доверяю.

— Я буду настолько осторожен, насколько смогу, — говорит Лука, его голос понижается на октаву. Я слышу, как он углубляется, становится грубее, и это вызывает во мне дрожь, которая может быть вызвана страхом или желанием, я не уверена, чем именно. — Но я не могу отрицать, что хочу тебя, София. И когда настанет этот момент…

Я не должна его хотеть. Ничто в этом мужчине не должно меня возбуждать. Но что-то в грубости его голоса, в том, как он говорит, что хочет меня так сильно, что едва может контролировать себя, мужчина, который может заполучить любую женщину, какую захочет, возбуждает меня вопреки мне. Я чувствую влагу на своих бедрах, мою кожу покалывает, когда его пальцы спускаются к промежности между моими грудями, к краю выреза.

— Ты прекрасна, — бормочет он. — Я серьезно. Ты самая прекрасная невеста, София.

Я поднимаю на него глаза, наблюдая, как его взгляд скользит по моей груди, и его лицо совершенно нечитаемое. Я не могу сказать, о чем он думает, чего не говорит, и моя грудь сжимается от беспокойства. Несколько раз, когда я пыталась представить свой первый раз, это было совсем не так. Иногда я представляла, как это происходит из ниоткуда, как я падаю в постель с кем-то, охваченная страстью, в других случаях я представляла это спланированным, сладким, медленным и преднамеренным.

Вместо этого я нахожусь в самом дорогом, роскошном гостиничном номере, в котором я когда-либо была, с самым великолепным мужчиной, которого я когда-либо видела, который прикасается ко мне, как к хрупкому сокровищу вместо того, чтобы обращаться со мной грубо, как он делал раньше. Я могу сказать, что он пытается облегчить мне задачу, и почему-то от этого становится только хуже, потому что я знаю, что на самом деле ему на меня наплевать. В конце концов, он просто спасает свою шкуру.

Лука поднимает глаза, встречаясь со мной взглядом.

— Чего ты хочешь? — Спрашивает он низким голосом. — Ты хочешь, чтобы я не торопился? Ты хочешь… — Он замолкает, но я знаю, что он предлагает. Ночь наслаждения, когда он обращался со мной так, как обращался бы с любой женщиной, которую приводил домой в постель, ночь открытия всех прелестей, которые можно испытать с ним. Все тайны секса открылись бы мне за одну ночь.

И часть меня хочет этого. Я не могу этого отрицать. Моя кожа наэлектризована его прикосновениями, мои губы уже покалывает при воспоминании о его поцелуе. Я почувствовала вкус того, что он может мне дать, и если мой разум и сердце все еще сопротивляются, мое предательское тело быстрее сдается. Но, как всегда, у меня есть выбор. Может быть, его не так много, как я думала, но я могу выбрать, как пройдет эта ночь. Сколько я ему дам. Я хочу удовольствия, но не в том случае, если это означает дать ему что-то, чего я не могу вернуть, что-то, чего я никогда не получу взамен. И я знаю, что если я откроюсь, если я позволю себе побаловать себя и раствориться в нем на одну ночь, я могу потерять все.

Я могу потерять больше, чем просто свою невинность. Лука — не тот мужчина, который когда-либо сможет полюбить меня. Не тот мужчина, который когда-либо сможет быть моим мужем в любом смысле, кроме самого строгого определения. И я не могу дать ему то, что дала бы, если бы он это сделал.

— Просто покончи с этим, — слышу я свой голос, более бесстрастный, чем я когда-либо слышала. Даже когда я говорю это, я чувствую, как мое тело восстает, желая большего, чем просто быстрой дефлорации, но я отказываюсь сдаваться. — Делай то, что должен.

Лука напрягается, его рука неподвижно скользит по моей груди. Я почти вижу, как он преображается, снова превращаясь в холодного, жесткого Луку, которого я так хорошо знаю, а не в почти ранимого мужчину последних получаса.

— Очень хорошо, — говорит он ровным голосом, и я чувствую холодок в животе, когда осознаю, что я натворила. Я превратила сегодняшний вечер из того, чем мы оба могли бы получать хоть какое-то удовольствие, обратно в рутинную работу. Долг, которого никто из нас не хочет. И теперь, когда Лука не пытается быть нежным, он может быть кем-то гораздо худшим.

Затем он отворачивает меня от себя, его пальцы расстегивают пуговицы моего платья одну за другой, пока молния не обнажается. В комнате внезапно становится очень холодно, и я дрожу от его прикосновений, когда он дюйм за дюймом расстегивает молнию, открывая ему гладкую кожу моей спины. Когда платье расстегнуто, бретельки слегка соскальзывают с моих плеч, Лука кладет ладонь мне на спину. Его рука скользит вниз, ее жар обжигает мою кожу, а затем он тянется вверх, снимая бретельки с моих плеч.

Легким движением платье скользит по моим бедрам, собираясь вокруг моих ног на полу. Впервые я стою перед мужчиной в одном нижнем белье. Я внезапно жалею, что надела кружевные белые трусики, которые выбрала сама. Они были для меня, чтобы я чувствовала себя красивой, а не для него.

Словно прочитав мои мысли, Лука проводит пальцем по их краю.

— Ты, должно быть, имела какое-то представление о том, что может произойти сегодня вечером, — сухо говорит он, зацепляя кончиком пальца кружево. — Такое нежное, красивое белье для невесты, которая планировала остаться девственницей.

— Я надела их, для себя, — огрызаюсь я, скрещивая руки на обнаженной груди. — Не для тебя. — Я чувствую, что моя защита снова усиливается, теперь, когда я выбрала этот путь. Мои способы обезопасить себя от него.

Лука не отвечает, но в следующее мгновение он дергает их вниз одним пальцем, позволяя им упасть на пол. Я задерживаю дыхание, с внезапной волной шока осознавая, что я полностью голая.

Он протягивает руку, выдергивая гребень из моих волос, так что они свободно падают вокруг моего лица, выбиваясь из закрутки, в которую Ана уложила половину их.

— Будь осторожен! — Ахаю я. — Это Аны…

Я слышу, как он звякает, когда он бросает его на ближайший комод.

— Повернись, — говорит Лука бесцветным голосом. — Я хочу увидеть свою жену.

Я купил тебя. Я помню, как он говорил мне эти слова прошлой ночью, и они никогда не казались такими реальными, как сейчас. Тот факт, что на карту поставлена моя жизнь, никогда не был так очевиден, как сейчас. Однажды я задумалась, что бы я сделала, если бы дело дошло до моей девственности или моей жизни и, думаю, я узнала.

Медленно я поворачиваюсь к нему лицом, мои руки все еще скрещены на груди. Я остро осознаю, что все остальное ему видно, но Лука пока не смотрит дальше того места, где мои руки крепко обхватывают меня. Он не говорит ни слова, только протягивает руку и хватает меня за руки, опуская их быстрым движением, которое оставляет меня полностью обнаженной для него.

Он всегда смотрел на меня, показывая, что хочет меня, никогда не скрывал своего очевидного желания. Но сейчас он просто оценивающе смотрит на меня и кивает, как будто я соответствую какому-то стандарту, о котором даже не подозревала. А затем он дергает головой в направлении позади меня, его лицо по-прежнему совершенно непроницаемо.

— Иди в кровать, — резко говорит он. — Откинь одеяло, ляг на простыню и включи прикроватный светильник.

У меня перехватывает дыхание. Я не знаю, чего я хотела, но это было не это. Это не нежно, но и не такое сильное желание, как прошлой ночью. В нем есть что-то холодное и механическое, и я хочу сказать ему, что я передумала, что я хочу, чтобы он сделал это хорошо для меня, для нас обоих, но слова застревают у меня в горле. Я не совсем могу с этим справиться.

Я медленно заползаю на кровать, откидываясь на мягкие пуховые подушки. Шелковистая простыня касается моей обнаженной кожи, и я чувствую себя полностью обнаженной, более уязвимой, чем когда-либо. Я включаю лампу у кровати, и Лука выключает более яркий верхний свет, оставляя нас в тусклом, более романтичном освещении.

Впрочем, в этом нет ничего особенно романтичного.

Лука наблюдает за мной, развязывая галстук, бросая его на пол и снимая пиджак. Его глаза не отрываются от меня, небрежно скользя по моему обнаженному телу, когда он начинает расстегивать рубашку по одной пуговице за раз, обнажая кожу груди. Сначала это просто видимая худощавая, загорелая, мускулистая плоть, но когда он расстегивает рубашку и снимает ее с плеч, я, к своему шоку, вижу, что у него татуировки. На одном предплечье выгравирован святой, а на левой стороне груди, замысловатый узор, тянущийся вверх через плечо и частично вниз, весь в черных и серых тонах, обрамляющий его гладкую оливковую кожу.

Но это еще не все, от чего я не могу оторвать глаз. Одетый, он великолепен, но без рубашки он нечто совершенно иное, нечто, для чего у меня даже нет слов. Его грудь и пресс идеально мускулистые, стройные и рельефные, линии по обе стороны пресса исчезают в брюках от костюма таким образом, что у меня невольно текут слюнки. Когда его руки тянутся к поясу, я вижу, что он возбужден несмотря на то, что мы едва соприкоснулись, и несмотря на то, что он явно пытается сделать это как можно более безличным. Он все еще возбужден мной…толстая, твердая выпуклость, которая портит идеальную линию его брюк, выдает это.

Лука видит, как мой взгляд скользит вниз, и улыбается, хотя это не касается его глаз.

— Нравится то, что ты видишь? — Спрашивает он, расстегивая ширинку штанов и стягивая их со своим нижним бельем. Прежде чем я успеваю что-либо сказать, он опускает все это вниз по бедрам, обнажая мускулистый изгиб там, прежде чем опускает их и позволяет им упасть, позволяя мне увидеть его полностью обнаженным, я впервые вижу обнаженного мужчину во плоти.

Его член поднимается между мускулистых бедер, длинный, толстый и твердый, кончик блестит от его возбуждения, и когда он видит, что мой взгляд прикован к нему, он тянется к себе, обхватывает его рукой по всей длине и медленно поглаживает, пока идет ко мне.

— Ты хотела этого прошлой ночью, — хрипло бормочет он, его зеленые глаза темнеют от вожделения, когда он подходит к кровати. — Ты не можешь сказать мне, что ты этого не хотела. Я почувствовал это. Я почувствовал, какой ты была влажной, когда я скользнул между твоих ног…

У меня перехватывает дыхание, когда он останавливается на краю кровати, я испуганна и возбуждена одновременно, и я не могу отвести от него глаз. Сейчас я мокрая, вопреки себе, мою кожу покалывает, мои соски затвердели, хотя он никогда к ним не прикасался, и я жалею, что не хочу его. Но, наблюдая, как Лука идет ко мне, скульптурно вылепленный, как греческий бог, со своим твердым членом в руке, я не могу отрицать, что мое тело жаждет его. Я хочу закончить то, что мы начали прошлой ночью, и мне помогает то, что у меня нет выбора. Я должна это сделать, и постоянно растущая часть меня хочет наслаждаться этим.

Он забирается на кровать, и я резко вдыхаю, когда он наклоняется надо мной. Я чувствую себя маленькой в тени его тела, хрупкой и уязвимой, и когда он опускается на колени между моих ног, я лежу очень тихо, как кролик, прячущийся в траве.

Лука смотрит на меня сверху вниз, его лицо гладкое и нечитаемое, и я больше всего на свете хочу знать, о чем он думает. Его рука касается моей талии, и я вздрагиваю, мое тело подергивается под его прикосновением, когда он проводит ладонью вниз к изгибу моего бедра.

— Это будет больно в течение минуты, — бормочет он, его другая рука скользит между моих ног. — Но я постараюсь быть нежным.

Мое сердце бешено колотится. Я понимаю, что он не собирается меня целовать. Я просила его покончить с этим, и это именно то, что он собирается сделать. Он следует моим желаниям, что в некотором смысле само по себе является добротой, но мой желудок сжимается от беспокойства, когда я чувствую, как его пальцы скользят вверх по внутренней стороне моего бедра, касаясь мягкой, теплой плоти между моих ног. Я вижу, как его глаза темнеют от вожделения, когда он прикасается ко мне.

— Хорошо, — говорит он с удовлетворением. — Ты готова для меня.

Он пытается, чтобы это звучало холодно, но даже ему это не совсем удается. Я слышу понижение его голоса, хриплый, скрипучий звук желания, когда его пальцы пробегают по моей коже, и мое тело реагирует, несмотря ни на что, мои бедра выгибаются навстречу его прикосновениям, когда я тихо вздыхаю. Его рука движется, и я смотрю вниз, чтобы увидеть, как он разрывает презерватив, катая его по всей длине своего члена, не встречаясь со мной взглядом.

Детей не будет. Тогда я вспоминаю о контракте и внезапно очень радуюсь, что он был готов, пока не вспоминаю, что он никогда не собирался заниматься со мной сексом сегодня вечером. Этот презерватив предназначался для какой-то другой случайной встречи, с какой-то другой женщиной, и я чувствую внезапный комок в горле, глаза щиплет от слез.

Мне должно быть все равно, но мне не все равно.

Лука ничего не говорит. Он шире раздвигает мои бедра, наклоняя свой член ко мне, и я чувствую, как все мое тело напрягается, когда я понимаю, что это вот-вот произойдет, он вот-вот…

— Расслабься, — говорит он, поднимая на меня взгляд. — Будет еще больнее, если ты этого не сделаешь.

Я чувствую, как кончик его члена прижимается ко мне, и я крепко закрываю глаза, мое дыхание становится прерывистым. Я пытаюсь расслабиться, но все, о чем я могу думать, это о том, какой он большой, насколько твердый, и что он ни за что не войдет…

— Ах! — Я вскрикиваю от острой боли, внезапного давления и понимаю, что первый дюйм его плоти находится внутри меня. Мои глаза распахиваются, и я вижу его стоящим на коленях в тусклом свете комнаты, его лицо в тени, его тело слегка вздрагивает, когда его руки цепляются за мои бедра. Его глаза закрываются, когда он продвигается вперед еще на дюйм, и стон срывается с его губ.

— Ты такая чертовски тугая, — стонет он, и я вижу, как его бедра слегка подергиваются, усилие двигаться медленно почти слишком для него. Я чувствую внезапный, резкий прилив желания по моему телу, реакцию на то, что вижу, как он балансирует на грани контроля.

Я смутно соображаю. Ему нравится мое теле, что он едва может контролировать себя…

— О черт… — снова стонет он, и я чувствую, что реакция моего тела позволила ему легче, чем раньше, продолжать двигаться, сдвинуться еще на дюйм, а затем еще, пока внезапно он не наклоняется ко мне, его глаза все еще закрыты, и я понимаю, что каждый дюйм его тела погружен в меня.

Это действительно было больно. Это все еще есть, немного, но я уже чувствую, как боль отступает, заменяясь чем-то другим, болью, проникающей до глубины души, потребностью в чем-то, что я не могу точно описать.

— Лука, — шепчу я, его имя невольно срывается с моих губ, и его глаза распахиваются, встречаясь с моими, его тело дрожит надо мной.

Я вижу момент, когда его контроль ломается. Я вижу, как он пытается обуздать это, пытается оставаться отстраненным, пытается превратить это в холодную обязанность, как он сформулировал это ранее. Но когда он слышит мой голос, шепчущий его имя, я почти чувствую, что внутри него что-то обрывается, все его тело дергается, когда его бедра выгибаются напротив моих, и он издает глубокий, дрожащий стон.

— София, — стонет он, а затем его губы обрушиваются на мои.

Что я делаю? Эта мысль проносится криком в моей голове, но мое тело уже реагирует, мои руки обвиваются вокруг его шеи, когда его рот наклоняется к моему, его язык проникает между моих губ, когда его член снова входит в меня, и я чувствую, как мои ноги раздвигаются для него, мои бедра поднимаются ему навстречу, когда он скользит в меня. Это приятно, не то, что я чувствовала прошлой ночью, не та напряженная, нарастающая, ноющая потребность кончить, но что-то подсказывает мне, что в конце концов так и должно быть.

И все остальное… о, боже. Его кожа на моей, теплая, горячая и гладкая, вкус его рта, вибрирующее ощущение его стонов на моих губах, его руки, блуждающие по моему телу, когда он растворяется во мне. Даже прошлой ночью он контролировал ситуацию, но теперь все это ушло. Есть только вздымающаяся волна его тела внутри моего, его член, толкающийся снова и снова длинными, медленными движениями, которые становятся быстрее по мере того, как ускоряется его дыхание, совпадающее с моим, когда я выгибаюсь ему навстречу, желая быть ближе. Я никогда раньше не испытывала ничего подобного, и я не могу думать о том, что это значит для меня, для нас, для нашего будущего. Все, о чем я забочусь, это тепло его тела напротив моего, прижимание моих грудей к его груди, то, как я чувствую, как он окружает меня во всех отношениях, и у меня возникает внезапная, отчаянная мысль, что я никогда не хочу, чтобы это прекращалось.

— Лука, Лука… — Я внезапно выкрикиваю его имя, сильно выгибаясь ему навстречу, когда чувствую, как что-то сотрясает меня, не оргазм, но какое-то глубокое, первобытное желание быть рядом с ним. Как будто я знаю, что он близко, и я права, потому что в следующий момент он внезапно зарывается лицом в мою шею, еще один глубокий стон вырывается из него, когда он сильно входит в меня. Я чувствую, как его бедра прижимаются ко мне, как будто он хочет погрузиться еще глубже, его член невероятно тверд, а его руки впиваются в подушки по обе стороны от моей головы, все его тело сотрясается в глубоких, изматывающих толчках.

В тот момент, когда все заканчивается, он замирает. Его тело нависает над моим, не совсем лежа на мне, а затем так же быстро он скатывается с меня, вставая. Я чувствую холод от потери его прикосновений. Так же быстро, как он потерял контроль, он восстанавливает его, связь между нами разорвана. Лука не смотрит на меня, когда снимает презерватив, направляясь в ванную, чтобы избавиться от него, и оставляя меня там, голую, на кровати. Мое тело чувствует себя странно, все еще возбужденное и неудовлетворенное, внезапно опустошенное там, где оно было наполненно несколько минут назад. Я хочу схватить одеяло и укрыться, но, кажется, не могу пошевелиться, застыв на месте в ожидании возвращения Луки.

Он включает свет, когда выходит из ванной, заливая комнату светом, и я быстро моргаю, мой желудок сжимается, когда он шагает ко мне. Все признаки мужчины, который только что потерял контроль, когда был внутри меня, который целовал меня и прикасался ко мне так, словно умирал с голоду, словно ничего не хотел больше, чем меня, исчезли. Выражение его лица снова стальное, его зеленые глаза бесстрастны, и он останавливается на краю кровати, его взгляд скользит вниз, к промежутку между моими ногами. Я вижу, как выражение его лица мгновенно меняется с плоского на сердитое, его челюсти сжимаются, и я инстинктивно напрягаюсь.

— Что не так? — Шепчу я, нервно глядя на него. — Лука…

— У тебя не было кровотечения. — Его голос холодный, пронизанный таким холодным, бесстрастным гневом, который пугает больше, чем неприкрытая ярость.

— Что? — Я отодвигаюсь от своего места на кровати, сажусь и подтягиваю колени к груди. Простынь по-прежнему гладкая и белая. — Я предполагаю, что я не…

— Ты солгала мне. — Он проглатывает каждое слово, его каменные зеленые глаза впиваются в мои. — Ты, блядь, солгала мне, София. И все это из-за того, мадемуазель, что на самом деле это не было ложью… — Затем он начинает горько смеяться, качая головой. — Что за гребаный бардак…

— Я не лгала! — Восклицаю я, уставившись на него. — Я никогда ни с кем раньше не была, конечно, ты мог бы сказать, что…

— Ты была тугой, но это ничего не значит. Может быть, ты просто не была шлюхой, как твоя маленькая русская подружка. — Его слова похожи на шипение, гнев нарастает с каждым предложением. — Ты, блядь, солгала мне, маленькая сучка, из-за тебя меня чуть не убили…

— Я не лгала! — Я выкрикиваю эти слова, внезапно ужаснувшись этому новому уровню гнева. — Я не лгала, Лука, клянусь.

— Тогда почему у тебя не пошла кровь? — Рычит он. — София, у меня должны быть доказательства для Росси утром, что я трахнул тебя, что ты моя жена, или мы оба умрем!

Я смотрю на него, не веря. Мой страх внезапно отступает перед лицом абсолютной нелепости всей этой ситуации, всего этого глупого, запутанного беспокойства о моей гребаной девственности, которая когда-либо что-то значила для меня только потому, что это был способ отделить какую-то часть меня от него. Теперь он получил то, что хотел, он трахнул меня, и этого все еще недостаточно. Я начинаю смеяться, почти истерически, качая головой.

— Что тут, блядь, смешного? — Огрызается Лука.

— Мужчины, — говорю я, качая головой. — Какие же вы тупые, зацикленные на себе, заносчивые мудаки. Вы гребаные идиоты, вы знаете это?

Лука холодно смотрит на меня.

— Что?

— Не у всех женщин идет кровь, — говорю я ему категорично. — Я думала, только о том, что смогу это сделать, а ты был так настойчив, что мы должны заняться сексом немедленно, я даже по-настоящему не подумала об этом, потому что была так шокирована и напугана всей ситуацией, но Лука, не у каждой женщины в первый раз идет кровь. Есть миллион способов, которыми это может произойти, даже не занимаясь сексом, черт возьми, уроки балета, которые я брала в детстве, могли бы это сделать. Йога. Неважно. Я свирепо смотрю на него.

— Ты, блядь, издеваешься надо мной.

— Нет. — Я подавляю очередной приступ смеха. — Вы, мужчины, со своими самыми важными членами, вы думаете, что вы такие особенные, что у всех нас просто хлещет кровь, когда вы вонзаете свой член в нас в первый раз? — Я не могу скрыть гнев в своем тоне. — Ты так отчаянно хотел лишить меня девственности, но даже этого было недостаточно для тебя. Ты должен убедиться, что я, блядь, пролила за тебя кровь.

— Это не шутка, София, — предупреждает Лука. — Росси это не будет волновать. — Он потирает рот рукой, его черты искажены напряжением и беспокойством. — Это устаревший обычай с любой точки зрения, я уже говорил тебе об этом. Но он старомодный человек, и ему нужны доказательства того, что ты моя жена всеми возможными способами. Он сказал… — Лука внезапно останавливается, поджимая губы.

— Что? — Спрашиваю я, мое сердце внезапно трепещет в груди. — Что он сказал?

— Это не имеет значения, — решительно говорит Лука. — Важно то, что мы собираемся сделать сейчас.

Мой желудок нервно сжимается. Я понимаю, что он серьезен. Не то чтобы я когда-либо в этом сомневалась, но это реальная проблема, какой бы глупой она ни была.

— Мы могли бы сделать это снова, — нерешительно предлагаю я. — Без презерватива? Врач мог бы доказать это тогда…

— Нет, — резко говорит Лука. — Я не хочу иметь детей. И, кроме того, Росси захочет крови. Кровь, это наш образ жизни, наш… — Лука отворачивается, направляясь к кожаной спортивной сумке, стоящей у комода, которая, я могу только догадываться, принадлежит ему. Он наклоняется, расстегивая молнию, и когда он шагает обратно к кровати, я вижу, что у него в руке.

Острый, сверкающий охотничий нож.

— Какого хрена! — Я громко визжу, отползая назад. — Какого хрена ты собираешься с этим делать?

— Расслабься. — Лука закатывает глаза. — Я надрежу тебе внутреннюю поверхность бедра, совсем чуть-чуть. Останется маленькое кровавое пятнышко, и Росси будет доволен.

— Ты, должно быть, издеваешься надо мной!

— Я не издеваюсь, — хладнокровно отвечает Лука. — Ты бы хотела то, что по сути является царапиной, София, или ты хотела бы чего-нибудь похуже? Потому что я гарантирую, что последнее Росси приготовил для нас обоих, если мы не подчинимся.

Я смотрю на него. Я так устала от глупых угроз расправы, с горечью думаю я. Все, абсолютно все, что он говорит, звучит так: "Сделай это или умри". Меня это чертовски достало. Но я снова вижу, что выхода нет.

— Ложись, — инструктирует Лука. — Как будто…

— Я поняла, — говорю я сквозь стиснутые зубы. Теперь исчез любой намек на желание. Я закрываю глаза, возвращаясь на то место, где я была раньше, мой пульс учащается в горле.

Лука забирается обратно в кровать, становясь на колени между моих ног, пока его рука скользит вверх по внутренней стороне верхней части моего бедра. Раньше это было приятно, даже возбуждающе, но теперь я просто зла и напугана. Я хочу, чтобы он убрал от меня руки, я хочу, чтобы он никогда больше не прикасался ко мне.

— Не смотри, — говорит Лука, и я чувствую холодное прикосновение острого лезвия к внутренней стороне бедра.

Это не так уж больно. Он был прав насчет этого. Это быстрая острая боль, похожая на укол, не сильнее той, что я почувствовала ранее, когда он скользнул в меня в первый раз. Но больно не от физического сокращения. Все дело в ситуации, в том факте, что я отдала Луке все, и все это было напрасно.

— Ты мог бы сделать это сразу, — прерывисто шепчу я, негодование наполняет мой голос. — Нам не обязательно было заниматься сексом, мы могли бы притвориться…

Жаль, что я не подумала об этом. Жаль, что я не отказалась от этого. В порыве страха, эмоций и шока, сопровождавших то, что Лука рассказал мне ранее, мне даже в голову не пришло точно так же, как я не сообразила по кусочкам, что Росси специально будет искать кровь на простынях. На самом деле я не думала о том, зачем они поднимутся к нам утром, только о том, что они поднимутся, и выхода из этого нет.

— Я думал…

— Что? Что я предпочла бы секс с тобой небольшому порезу на бедре?

— Ты хотела меня, — говорит Лука, защищаясь.

— Мое тело хотело тебя! Ты чертовски великолепен, и я никогда не была с мужчиной, и ты до чертиков дразнил меня прошлой ночью! — Я снова кричу, мой голос повышается, когда я уклоняюсь от его прикосновения. — Это не значит, что я хотела отдать тебе единственное, что у меня осталось!

— София…

— Оставь меня в покое. — Я вскакиваю с кровати, отказываясь смотреть на пятно на кровати. — Просто, блядь, оставь меня в покое!

Лука ничего не говорит, но я чувствую на себе его взгляд, когда убегаю в ванную, прямо в душ, к уединению горячей воды и дверей между мной и ним.

Когда я, наконец, выныриваю, каждый намек на его прикосновение стерт с меня, свет выключен. Лука лежит на дальней стороне огромной кровати, я не могу видеть, обнажен ли он все еще, он достаточно далеко от другой стороны кровати, чтобы я могла спать, не прикасаясь к нему.

Но когда я ложусь, свернувшись калачиком в пижамных штанах и майке, которые я захватила с собой, чтобы надеть, я могу сказать, что это будет долгая, бессонная ночь. Мое тело болит, но больше не от потребности в удовольствии, а от беспокойства, мою грудь сдавливает тревога и слабое чувство предательства, и больше всего на свете я хочу быть далеко-далеко от него.

Я не могу дождаться, когда все это закончится.

ЛУКА

Моя жена ненавидит меня.

Я вижу это в ее глазах, когда мы просыпаемся на следующее утро, в том, как она отказывается встречаться со мной взглядом, как она отстраняется от меня, когда я делаю даже малейшее движение к ней. Напряжение в комнате настолько сильное, что я мог бы разрезать его ножом, по иронии судьбы, это большая часть причины, по которой она так сердится на меня.

Полагаю, мне следовало подумать об этом как о решении прошлой ночью, но я этого не сделал, когда появилась возможность наконец трахнуть мою прекрасную, невинную невесту… кто может винить меня, на самом деле? Я хотел ее, и я взял ее.

Это было лучше, чем я мог себе представить. Ее обнаженное тело было более совершенным, чем я мечтал, ее киска была самой тугой, какую я когда-либо чувствовал, настолько, что я потерял весь контроль, который планировал иметь. Она попросила меня сделать это быстро, и это было до неловкости просто, но я прикасался и целовал ее так, как не планировал делать. Я хотел сделать это сдержанно и холодно, а вместо этого трахнул ее с самозабвением, которого так тщательно пытался избежать.

Я никогда еще себя так чертовски хорошо не чувствовал, она лучше, чем любой секс, который у меня когда-либо был, лучше, чем любая женщина, к которой я когда-либо прикасался. Все, чего я хочу, это снова уложить ее в постель, исследовать все изгибы и впадины ее тела, до которых я не добрался прошлой ночью, прикоснуться к ней и попробовать ее на вкус, изучить каждый дюйм ее тела.

Но этого нет в планах, и я это знаю. Я получил одну ночь, и это было больше, чем я ожидал.

Теперь пришло время покончить с этим нахуй.

Учитывая то, как ведет себя София, не похоже, что у меня будет большой выбор. Она одевается в ванной, стараясь, чтобы я больше не видел ее обнаженной, и выходит в ярко-зеленом платье длиной до колен, которое оттеняет цвет камней в ее кольце и заставляет ее кожу и волосы сиять еще больше, чем обычно. Она самая красивая женщина в этом гребаном мире, и я женат на ней.

На самом деле это, кажется, не имеет значения.

Завтра я начну строить планы. Я найду ей квартиру, создам команду охраны специально для нее, и как только пройдет неделя или около того без каких-либо движений со стороны Братвы, я прикажу ее туда переселить. До тех пор мы можем избегать друг друга. Она будет в безопасности, и это все, о чем я должен был беспокоиться. Я не должен хотеть ее, или заботиться о ней, или чувствовать к ней что-то еще, кроме того, что у меня всегда было. Она — коробка, которую нужно задвинуть, после завершения рекламной компании для Братвы. Я не могу думать о ней никак по-другому.

Но сейчас вернуться к этому невозможно. Теперь, когда я увидел ее, теперь, когда я знаю ее. Она непокорная, приводящая в бешенство, упрямая и сильнее, чем, я думаю, даже она знает. Она еще не знает, как этим пользоваться, как определить свое место в этом мире, но в этой невинности есть что-то, что привлекает и меня тоже. Не только в сексуальном плане, но и потому, что это напоминает мне, что я никогда не был настолько невинным. Я одновременно жажду этого и возмущаюсь всем этим одновременно, мыслью о том, что когда-то у нее была жизнь за пределами той, в которой я родился.

Когда София выходит из ванной, она не произносит ни единого слова. Она собирает свои вещи, вешает платье и тщательно избегает моего взгляда, а затем садится на самый дальний от меня диванчик, изучая свой телефон, пока мы оба ждем, когда поднимутся Росси и остальные. Я сажусь на край кровати, чувствуя себя более неловко, чем когда-либо с тех пор, как был подростком. Внешне я этого не показываю, но тот факт, что я сижу на кровати в нашем номере для новобрачных, а моя теперь уже жена старательно игнорирует меня, ожидая, когда мой босс поднимется и увидит доказательство того, что я трахал ее прошлой ночью, заставляет меня чувствовать себя более чем немного неловко.