Порт святых

На озера, холмы

Харбор-Бич — живописный городок на озере Гурон. От озера на невысокие холмы поднимаются аккуратные белые домики, тянутся крутые продуваемые ветром улицы. Летом холмы покрыты буйной зеленью, вокруг лужайки, поля, речки с каменными мостиками, дальше — дубовые, сосновые и березовые леса. У дачников здесь коттеджи, летом весь город принадлежит им, и почти все обедают в общественной столовой, куда их созывает колокол. Любимое развлечение детей дачников — неурочно звонить в колокол и опустошать ле́дники с имбирным элем, виноградным соком и напитком «Свисток». Есть здесь и окруженные стенами виллы с уединенными садами, там живут старые миллионеры. Порой удается подсмотреть, как с помощью шофера они садятся в машину — закутанные в пледы, с брюзгливым порочным видом.

Харбор-Бич был основан семьей Бринков. Старый Бринк не любил говорить и не терпел болтунов. Он открывал рот только в крайней необходимости, и у того, кто к нему обращался, должна была быть веская на то причина. Вроде бы я был городским. Кроме рыбалки, в Харбор-Бич ничего не было, только дачники. Так что осенью, зимой и в начале весны заняться нечем. Большинство из нас откладывали достаточно денег и могли не беспокоиться. Мы наебывали дачников, тайно завышая цены, — весь город этим занимался. Обычно в подобных ситуациях, когда людям почти не о чем говорить, все страстно обсуждают пустяки. Но Старый Бринк установил Тишину на три зимних месяца. Никто вообще не разговаривал. Поначалу общались на языке глухонемых или рисовали картинки, а кое-кто даже научился чревовещанию, но спустя некоторое время мы просто потеряли нужду в разговорах, и на Харбор-Бич опустилась тишина, похожая на плотные сугробы, заглушавшие наши шаги.

Шестеро мальчиков, в том числе и я, оккупировали заброшенный маяк на мысе над озером и устроили на башне обсерваторию. На первом этаже мы построили сауну. Той зимой мне исполнилось пятнадцать. Была ясная ночь, звездный свет на снегу, полумесяц в небе.

Я прошел по дороже — по одежде на крючках в прихожей сразу можно определить, кто внутри. Вошел в сауну, все сидели бок о бок на деревянной скамейке… Кики-мексиканец, рыжий по кличке Пинки и португальский мальчишка с негритянской кровью, сын ловца карпов. У черного португальца было красивое тело, темно-багровое с розовым отливом, как гладкая дыня или кабачок, глаза — точно обсидиановое зеркало с пытливой бесстрастностью рептилии. Пинки, задрав ногу, стриг ногти. Мексиканец откинулся назад, его член привстал. После сауны мы, голые, поднялись в обсерваторию. Сели в кружок в звездном свете и переводили взгляд с одного лица на другое ожидая что пробежит ток и вот между мной и португальцем возник электрический разряд у меня и у него встал и я почувствовал как стучит кровь в голове. Мы выходим в центр круга и он ебет меня стоя чувствуя охотников с головами оленей и Козлиных Богов и карлика с горящими голубыми глазами сжимающего нам яйца мягкими электрическими пальцами когда мы проносимся по ночному небу точно падающие звезды как мягкая бесстрастность рептилии и он ебет меня стоя здрав одну ногу на скамейке Козлиный Бог откинулся его член привстал наши яйца под звездным светом по ночному небу цветной электрический ток встает и тишина опустилась на Харбор-Бич и зима заглушавшая наши шаги мне было пятнадцать звездный свет на снегу и тишина на тропинке толстые сугробы.

Живописный городок на озере Гурон. Вроде бы я был городским. Существовало несколько категорий городских. Прыщавая безжалостная молодежь, тусовавшаяся у краснокирпичного бассейна: сыновья ловцов карпов. Дети дачников очень боялись этих парней. В суеверных незрелых детских умах городские вырастали до мифических чудовищ, внушавших ужас и трепет. Этот образ передал мне много лет спустя один дачник, с которым я завел странную дружбу. Он рассказал мне, как его старший брат показал на говно, лежавшее у каменной ограды, и произнес:

— Городские всякий раз срут, когда тут проходят.

— Как же это они могут срать, когда им вздумается? — спросил младший брат.

— Городские могут, — мрачно подтвердил старший.

И, конечно, худшее, что могло случиться с маленьким дачником, это оказаться в кольце рыбацких сынков, кривляющихся похабно…

— Ну-ка, посмотрим, что у тебя в штанах, пацан.

Однажды я видел, как они раздели под мостом визжащего мальчишку лет четырнадцати и отдрочили ему в речку.

Мое отношение к дачникам было столь же мифологическим. Помню молодого человека, сидевшего за рулем «дузенберга» с таким жестоким и тупым восторгом от собственного богатства, что мне чуть не сделалось дурно. И еще были странные раздражительные кислые старики-миллионеры, обитавшие в больших поместьях и никогда не появлявшиеся в общественной столовой. Иногда можно было увидеть, как их вытаскивают из инвалидных кресел и сажают, накрыв колени пледом, на задние сиденья роскошных черных лимузинов. Однажды я стоял на обочине, а одного из этих сморщенных старых демонов провозили мимо. Я заметил злобную красную харю шофера в отметинах от фурункулов, а потом сам Старец взглянул на меня, и что-то черное и мерзкое брызнуло из его глаз. Я внезапно почувствовал себя плохо, меня слегка поташнивало, — ощущение, которое позднее я связывал с легкой формой лучевой болезни. Я и очень многие другие.

Кем я был?

Помню горлиц прилетавших на рассвете из леса, довольно густого изрезанного ручьями леса, с дубами, буками и березами…

Помню как наткнулся на юных дачников — они купались голые в пруду, точно фаллические божки, показывали друг другу торчащие штыри…

Помню желтого окуня, бьющегося на пирсе, застойную воду за волноломом, где обитали карпы. Порой карпы бывали футов под пятьдесят, и рыбаки вытаскивали их сетями. На удочку мне ни одного не удалось поймать.

И длинные холодные зимы взаперти, когда люди бо́льшую часть времени сидели на кухне и иногда погружались в то, что мы называли Тишиной. Так они, сто раз перебрав банальности, вдруг обнаруживали, что сказать больше нечего, замолкали, и комната словно наполнялась безмолвным гулом — чувство, которое иногда возникает в лесной глуши или в тихих городских закоулках. А порой в Тишину погружался весь городок.

Кем я был?

Незнакомец был шагами в снегу давным-давно.

Мальчики устроили дрочильный клуб, и мы встречались над гаражом, где мой отец держал старый ветхий «форд-Т».

Отец был ветеринаром и всю жизнь посвятил животным. Его не волновало, что творится вокруг. Мы собирались после ужина, зажигали свечи, пили кофе, а потом начиналась церемония…

Берт Хенсон, швед с русыми волосами и ясными голубыми глазами, его отец делал лодки и продавал дачникам…

Клинч Тодд, сын ловца карпов, сильный парень с длинными руками, было что-то сонное и невозмутимое в его прыщавом лице и карих глазах, испещренных точками света…

Пако — португалец, сын местной колдуньи и повивальной бабки. Его отец, рыбак, утонул, когда Пако было шесть лет.

Был еще Джон Брэди, сын полицейского, ирландец с негритянской кровью — с черной курчавой шевелюрой и живой проворной улыбкой. Он легко управлялся кулаками или разбитой бутылкой, если возникала нужда — настоящий вор, игрок и жулик.

Мы так хорошо знали тела друг друга, что у нас не было обычного подросткового «Что, слабо тебе?..»

— Я буду, если ты будешь… — Смешки, ухмылки, и вот уже штаны скинуты и выскакивают торчащие хуи.

То, чем мы занимались, как сейчас кажется издалека, было похоже на спиритический сеанс. Мы находились в Тишине, так что никто не разговаривал. Мальчики раздевались, садились в кружок, и тут появлялись картинки… отблески других времен и стран…

Люди-козлы, скачущие на ясном солнце.

Карлик-Агучи два фута ростом, сжимающий наши яйца в момент оргазма.

Нордический дух с горящими ушами и длинными русыми волосами.

Медленно беззвучно гиацинтовый запах молодых хуев заполняет комнату… Другие запахи тоже… Едкая озоновая вонь Агучи вонь сырых козлиных шкур и немытой зимней плоти под северным сиянием…

Порой мы одержимы духами животных, скулим, мурлычем и подвываем, чувствуем, как волосы встают дыбом, лица восторженные и пустые, кончаем в столб света, поднимающийся в синее электрическое небо над погребенном в снегу городком.

Джонни Конь был зачат 6 августа 1816 года, Холодным Летом, и в тот же день его отец повесился в амбаре. Миссис Конь обрезала веревку. Девять месяцев спустя, 7 мая 1817 года, родился Джонни. Через каждую секунду на его месте в книжке появляется конь. Чувствуешь, чем пахнет конь? Это подразумевает имя. Незнакомец был шагами в снегу давным-давно… холодные аллеи в небесах…

Холодное лето 1816 года… «Джеймс Винчестер замерз насмерть в сильном снежном буране 17 июня этого года…»

«Что произойдет, — задавался праздным вопросом журнал „Норт-Америкэн Ревью“ в том году, — если солнцу надоест освещать эту мрачную планету?»

Джонни Конь был тихим мальчиком с безжизненными зелеными глазами. Почти все время он проводил, рыбача в ручьях и у волнореза, осенью и зимой охотился.

В свой шестнадцатый день рождения Джон взял новую удочку и банку червей и отправился на рыбалку… то тут, то там заплатки снега… холодный ветер с озера. Он прошел по железнодорожным путям к мосту, насадил наживку на крючок и забросил удочку. Присел на корточки и бессмысленно смотрел на воду.

— Не холодно ловить?

Джонни обернулся и увидел Билли Нортона. Он узнал его: один из дачников, что обычно приезжают в конце июня. Летом Джонни подавал им мячи для гольфа.

— Рыбу можно и подо льдом ловить.

— Да, но не весной, когда так холодно и ветер дует. Пошли ко мне на дачу, выпьем чаю с тортом.

Джонни вытащил леску и содрал червяка. Вымыл руки холодной водой, вытер синим платком. Воткнул крючок в пробковую рукоятку. Они с Билли Нортоном двинулись назад по шпалам. Лужайка с редкими деревьями спускалась от железной дороги к коттеджам дачников, окруженным соснами, березами и буками. Билли провел его по тропинке, крутившейся по лужайке, а потом через мост. Калитка со скрипом открылась.

На заднем крыльце — ледник из мореного желтого дуба. Дверь на кухню. Билли кипятит чайник на керосинке и дает Джонни кусочек карамельного торта. Торт в дыхании Джонни, когда Билли целует его и ведет в свою комнату… синие обои с морскими сценами, модель корабля в бутылке, полка с ракушками, чучело восемнадцатифутовой форели на стене. После этого Джонни несколько раз пытался найти дорогу к коттеджу в надежде, что Билли окажется там, но ему не удавалось отыскать нужную тропинку, и ни один коттедж не был похож на дачу Билли.

Тем летом я работал на ярмарке. Когда я вернулся в сентябре было все еще очень тепло бабье лето горлицы рано утром ворковали в лесу однажды я гулял по шпалам перед завтраком и тут увидел тропинку и вдалеке коттедж.

Дачники уже уезжали. Вряд ли там окажется Джон Хемлин. Я пересек мост над маленьким ручьем. Калитка скрипела на утреннем ветерке. Коттедж казался заброшенным, дверь на заднем крыльце открыта. Я поднялся по ступенькам, и постучал в открытую дверь.

— Есть кто-нибудь дома?

Я вошел на кухню. Плитка была на месте, но стол, стулья и посуда исчезли. Я поднялся по крутым ступенькам в маленький коридор, и вот эта комната. Дверь закрыта, но не заперта. Медленно поворачиваю ручку, толкаю дверь и вхожу. Комната пуста — ни кровати, ни стульев, только синие обои с морскими сценами и деревянные крючки, на которые мы вешали одежду. Окна без занавесок, и на раме дырка от выстрела из духового ружья. Ничего, никого здесь. Стоял там у окна, глядел вниз на мох и поздние незабудки. Русые волосы на ветру ветер стоял у окна, воркование горлиц, квакающие в ручье лягушки, церковный колокол, живописный городок, растворяющийся в синем озере и небе…

Среда, Харбор-Бич 17, 18 марта 1970 г.

После этого я несколько раз пытался найти коттедж, но всегда пропускал тропинку и, петляя, оказывался у чужого крыльца. Все дома были заколочены. Тем летом я уехал в Детройт и поступил на военный завод. Когда я вернулся в сентябре было еще очень тепло бабье лето горлицы ворковали по утрам в лесу Однажды я гулял по шпалам перед завтраком и тут увидел тропинку и вдалеке коттедж.

Дачники уже уезжали. Вряд ли там окажется Джон Хемлин. Я пересек мост над маленьким ручьем. Калитка скрипела на утреннем ветерке. Коттедж казался заброшенным, дверь на заднем крыльце распахнута. Я поднялся по ступенькам и постучал в открытую дверь.

— Есть кто-нибудь дома?

Никакого ответа из безмолвного домика. Я чувствовал, что он пуст. Распахнул дверь и вошел на кухню. Керосиновая плитка была на месте, но стол, стулья и посуда исчезли. Я поднялся по крутым ступенькам в маленький коридор, и вот эта комната. Дверь закрыта, но не заперта. Медленно поворачиваю…