Портал

За несколько месяцев до главного события

Ноябрь — время депрессняка. И обычно начинается с серых, пыльных декораций. Низкие тучи угрюмо и раздражённо висят над городом, примолкшим в ожидании настоящей зимы. А ветер временами хлёстко бьёт по лицам старой снежной крошкой, поднятой с дорог, такой же серой, как всё вокруг, но уже от грязи, которая высушена за долгие дни и ночи без снега. Потом подступает туман, похожий на зябкий, мелко моросящий дождь.

Город ёжится от промозглого холода, пробирающего до костей. Прохожим не хочется смотреть друг на друга в эти дни и быстро подступающие вечера. Подняв плечи, они бегут по своим делам, не обращая внимания на себе подобных. И мимо их внимания проходит многое. Ведь скучно, глупо, например, наблюдать, как слабо упирается старик в мятой длинной куртке, которого решительно уводит в глухой переулок сутулый человек в чёрном пальто, в шляпе, с замотанным вокруг шеи шарфом — замотанным так, чтобы не было видно лица. И уж, конечно же, никто не свяжет с этим сутулым человеком двух парней, следующих за ним на довольно большом расстоянии, уткнувшись носами в поднятые меховые воротники кожаных курток и в те же шарфы.

А там, в глухом и безлюдном дворе высотного дома, на крошечной детской площадке, под уставшими от долгой осени деревьями, старика усаживают на обшарпанную скамью. Он слаб, но ещё может сердиться. Он объясняет этим странным людям, что всего лишь вышел за хлебом и крупой, что он не бездомный, не бомж и даже может показать им пенсионное удостоверение… И бормочет что-то ещё и даже пытается прикрикнуть на тех, чьих лиц не видит. И не удивляется, когда тот сутулый, севший рядом, затыкает ему рот своей ладонью, а лишь мычит, мотая головой. Но через секунды с изумлением, переходящим в ужас, распахивает глаза, высоко поднимая морщинистые веки, и пытается вырваться из захвата. Его усилия запаздывают: второй приседает у его ног и крепко держит их, а третий садится с другой стороны…

Будто на скамье устроилась тесная компания старых друзей, которые давно не виделись… Только друзья у старика странные. Они всё ближе приникают к обмякшему телу, словно ловя остатки тепла. Один всё ещё держит ладонь на его лице. Двое других берутся за кисти старика — стискивая их там, где всё слабей бьётся пульс.

Они сидят так до вечерней темноты, и проходящие мимо, возвращаясь с работы, жильцы дома только морщатся и качают головами: этим бомжам больше места, видимо, не нашлось, как только на нашей детской площадке выпивать!.. А потом наступает ночь, и температура падает до минус семи. И зима вкрадчиво вползает в город, наполняя его сухой снежной позёмкой, вихрящейся по дорогам за всеми проносящимися машинами, выстужая улицы и дома, вымораживая воздух, теперь уже терпко пахнущий метельной свежестью нового снега и сладкой горечью заледенелых листьев, которые бессильно мотаются последними скрюченными комочками на ветках.

… А утром, когда солнце только-только показалось на бледно-зелёном от мороза горизонте, а потом скрылось в пасмури сине-серых туч, в этот двор медленно въехал чёрный джип. Водитель, высокий худощавый мужчина, с короткими тёмными волосами — с отчётливой сединой на висках, поставил машину у газонной ограды напротив первого подъезда. Некоторое время он внимательно разглядывал двор, а потом его тёмные глаза остановились на детской площадке. Сощурились. Запахнув полы кожаной куртки, водитель вышел из машины. Выбив из пачки сигарету, он закурил, не сводя внимательных глаз, цвета ноябрьских облаков, со странной, уже почти занесённой снегом кучи у скамьи.

Докурив и решившись, он сунул окурок в пепельницу в машине и, прихватив перчатки, медленно пошёл к скамье. Не доходя шагов пяти-шести, остановился, сунув правую руку в карман. Снова осмотрел нечто и, шагнув ближе, присел на корточки, не глядя — надевая перчатки. Застыл, будто проверяя себя, правильно ли понял ситуацию. И, с опаской протянув руку, взялся за ворот куртки, лежащей ближе всех. Куртка легко поддалась, и он вздрогнул, не ожидая этой лёгкости. Замер. А потом привстал и осторожно заглянул вовнутрь. Поколебавшись, он зачерпнул из куртки невесомую кучку тёмной трухи и некоторое время озадаченно рассматривал её.

Труха оказалась и в другой куртке — той, что лежала рядом с мёртвым стариком. И в пальто, которым старик будто укрылся с другой стороны. И только после этого осмотра мужчина встал, чтобы внимательней приглядеться к мертвецу. Старик сидел совершенно закоченелый, белый, будто выморожен насквозь. Рот распялен так уродливо, словно он до последнего вздоха кричал изо всех сил. Смазанное пятно сбоку на подбородке — скорее всего кровь. Пригнувшись, мужчина заглянул в рот мертвецу и задумчиво хмыкнул. Труха была и во рту старика.

Он оглянулся. Скамья под заиндевелыми деревьями. Её видно разве что из окон первых этажей. Но это ладно, не страшно… Он снова немного поколебался и повернулся к дому так, чтобы всем телом закрывать от любопытных глаз то, что собирался сделать. Ладонь, уже свободная от перчатки, нависла над чёрным пальто, проехалась от ворота к нижнему краю. Нахмуренные брови мужчины поползли вверх, а сам он невольно отступил. Снова огляделся и повторил тот же жест над куртками с трухой.

В морозной тишине, в которой глохли звуки из-за дома — звуки постоянно гудящей и сигналящей дороги, он вернулся в машину и взялся за мобильник.

— Алексеич, здоров будешь, — тяжело сказал он. — Да, я. Я тебе сейчас адресок скину. Приезжай. Похоже на то, о чём ты мне недавно рассказывал. Только с необычным приложением. Да, и прихвати Льдянова — труп придётся ему оформлять.