На столе, рядом с голубым конвертом, я увидел письмо.
«Бабушка и внук, — было написано рукой мамы, — сегодня мы уже купили билеты. Соскучились по вас так, что сил нет. Только и делаем что задаем друг другу вопросы: «Как они там? Что с ними?..» Оленька и Наташка забыли все обиды. Называют тебя «хороший», «ласковый», «братик». Торопят нас домой. Так что ждите, скоро будем с вами… Вот пишу вам это и чуть не плачу — так соскучилась.
Дальше папа:
«Учти, Владимир, приеду уже совсем скоро. Готовь дневник. И не вздумай «выводить» двойки: обнаружу. А дальше — сам знаешь… Мама, вы за ним проследите. Целую.
Вот так родной папочка. Мама так хорошо написала: «хороший, ласковый, братик». А тут — «учти… дневник… проследите…». Когда я вырасту и у меня будет сын, я с ним никогда не буду разговаривать грубо.
Вот бы нам поменяться с тобой, хотя бы на недельку или на месяц.
Ты пришел из школы, и в твоем дневнике кишат двойки. Я беру дневник, листаю страницы и, видя эти самые кишащие двойки, не обращаю на них никакого внимания.
После этого мы оба смеемся, а у тебя, у моего сына, по щекам слезы текут, слезы любви и радости.
Или другой вариант: ты в школьном буфете расколотил стекло. Боролся, не заметил, толкнул и — вдребезги. Приходишь домой, долго не решаешься сказать об этом — а потом рассказываешь и смотришь на меня — «что делать?» А я глажу тебя по голове и говорю: «Молодец, что признался. Только так поступают смелые, а главное, честные люди. Вот деньги, отнеси в школу и заплати за разбитое стекло. И в будущем будь осторожнее, потому что с каждой разбитой витриной наше государство становится беднее…»
И все! И не нужно вытаскивать из брюк ремень.
— Бабушка, а скоро они приедут?
— Дня через два. А то и раньше. Соскучился?
— Ага. Без девчонок скучно. Не пищит никто, не плачет. Тетрадки целые. Может, дневник мой порвали бы…
— Вот я и говорю, что не дом без них, а церковь.
Я уплетаю картофельные оладьи и посматриваю на бабушку. Чувствую, что сегодня не расскажу. Потому что ей и так грустно.
Наелся и лег. Несколько минут рассматривал белые пупырышки на потолке и слушал, как бабушка мыла на кухне посуду и пела:
На Варшавском перронном вокзале
Станционный смотритель прошел…
Грустная песня. Я много раз слушал ее и всякий раз, когда бабушка ее пела, мне хотелось плакать. Вспоминались обиды. Какие-то большие грубые люди выстраивались в моем сознании толпой. Каждый шел на меня, пугал или пытался ударить. Будто все, что в мире было плохого, коснулось и меня. А песня продолжалась.
…Офицер бросил Надю и тоже
Поспешил в пассажирский вагон…
Больше всех было жалко девушку Надю. Она стояла на коленях перед офицером и просила не бросать ее.
Но офицер неумолим.
Обидно, когда слышишь о несправедливости, а помочь не можешь. Вот взять бы войти в бабушкину песню и вызвать этого белогвардейца на дуэль. Чтобы раз и навсегда отбить ему охоту издеваться… Или даже в историю, в любой век — куда хочешь!.. Мы бы им с Кешкой тогда показали и за Спартака, и за Жанну д’Арк, и за Коперника! Мы бы этим инквизиторам и прочим рабовладельцам!..
И тут в моей голове кто-то сказал слово «спать»…