Портрет Дориана Грея

Среди живых ты будешь до тех пор,

Доколе дышит грудь и видит взор47 , –

слова «Ты будешь вечно жить в строках поэта», несомненно, относятся к одной из его пьес, которую он тогда собирался послать своему другу, – точно так же, как последнее двустишие свидетельствует о его убеждении в том, что написанное им для театра будет жить всегда. В обращении к Музе (сонеты 100 и 101) звучит то нее чувство: Где Муза? Что молчат ее уста

О том, кто вдохновлял ее полет?

Иль, песенкой дешевой занята,

Она ничтожным славу создает? –

вопрошает он и, укоряя владычицу Трагедии и Комедии за то, что она «отвергла Правду в блеске Красоты», говорит: Да, совершенству не нужна хвала,

Но ты ни слов, ни красок не жалей,

Чтоб в славе красота пережила

Свой золотом покрытый мавзолей.

Нетронутым – таким, как в наши дни,

Прекрасный образ миру сохрани48 !

47 Перевод С. Маршака

48 Перевод С. Маршака

Однако наиболее полно эта идея выражена, пожалуй, в

55-м сонете. Воображать, будто «могучим стихом» названы строки самого сонета, – значит совершенно неправильно понимать мысль Шекспира. Общий характер сонета создал у меня впечатление, что речь в нем идет о какой-то определенной пьесе и что пьеса эта – «Ромео и Джульетта»: Надгробьям пышным, гордым изваяньям

Не пережить могучий этот стих.

Он охранит красы твоей сияние

От язв и тлена, что разрушат их.

И пусть падут столпы и рухнут стены

В горниле битв от Марсова меча,

Пребудет образ твой живой, нетленный

В глазах людей и в пламенных речах.

Смерть победив и немоту забвенья,

Пройдешь ты сквозь бессчетные года,

Стяжаешь славу в дальних поколениях

И встретишь день последнего суда.

Итак, пока не грянет труб небесных зов, В очах живи влюбленных, в звуке этих слов.

Весьма примечательно также, что здесь, как и в других сонетах, Шекспир обещает Уилли Гьюзу бессмертие, открытое глазам людей, то есть бессмертие в зримой форме, в произведении, предназначенном для сцены.

Две недели я без устали трудился над сонетами, почти не выходя из дому и отказываясь от всех приглашений.

Каждый день приносил новое открытие, и вскоре Уилли

Гьюз поселился в моей душе, точно призрак, и образ его завладел всеми моими мыслями. Временами мне даже чудилось, что я вижу его в полумраке моей комнаты, – так ярко нарисовал его Шекспир – с золотистыми волосами, неясного и стройного, словно цветок, с глубокими мечтательными глазами и лилейно-белыми руками. Даже имя его завораживало меня. Уилли Гьюз! Уилли Гьюз! Какая дивная музыка! О да! Кто, как не он, мог быть властелином и властительницей шекспировских страстей, повелителем его любви, которому он был предан, как верный вассал, изящным баловнем наслаждений, совершеннейшим на свете созданием, глашатаем весны в блистающих одеждах молодости, прелестным юношей, чей голос звучал сладко, точно струны лютни, а красота чудным покровом облекала душу Шекспира и была главным источником силы его драматического таланта?

Какой нее жестокой трагедией казалось теперь бегство и позорная измена актера – скрашенная и облагороженная его колдовским очарованием, – но тем не менее измена. И

все же, если Шекспир простил его, не простить ли его и нам? Мне, во всяком случае, не хотелось заглядывать в тайну его грехопадения.

Другое дело – его уход из шекспировского театра; это событие я исследовал со всей тщательностью. И в конце концов пришел к выводу, что Сирил Грзхэм ошибался, предполагая в соперничающем драматурге из 80-го сонета

Чапмена. Речь, по всей видимости, шла о Марло. Ибо в тот период, когда писались сонеты, выражение «Его ли стих –

могучий шум ветрил» не могло относиться к творчеству

Чапмена, как бы ни было оно применимо к стилю его поздних пьес, написанных уже в годы правления короля

Якова! Нет, именно Марло был тем соперником на драматургическом поприще, которому Шекспир расточает такие похвалы, а

…дружественный дух –

Его ночной советчик бестелесный49 , –

это Мефистофель из его «Доктора Фауста». Без сомнения, Марло пленила красота и изящество юного актера, и он переманил его из театра «Блэкфрайерс» к себе, чтобы дать ему роль Гейвстона в своем «Эдуарде II». То, что Шекспир имел законное право не отпустить Уилли Гьюза, ясно из

87-го сонета, где он говорит:

Прощай! Ты для меня бесценное владенье, Но стала для тебя ясней твоя цена –

И хартии твоей приносят письмена

От власти временной моей освобожденье,

По милости твоей владел лишь я тобой:

Чем мог я заслужить такое наслажденье?

Но права на тебя мне не дано судьбой:

Бессилен договор, напрасно принужденье.

Мои достоинства неверно оценя,

Отдавши мне себя в минутном заблужденье, Свой драгоценный дар, по строгом обсужденье, Теперь ты хочешь взять обратно у меня…

Во сне был я король.

Стал нищим в пробужденье50 .

49 Перевод С. Маршака.

Но удерживать силой того, кого не смог удержать любовью, он не захотел. Уилли Гьюз поступил в труппу лорда

Пемброка и стал играть – быть может, во дворе таверны

«Красный Бык» – роль изнеженного фаворита короля

Эдуарда. После смерти Марло он, по-видимому, вернулся к

Шекспиру, который, что бы ни думали на этот счет его товарищи по театру, не замедлил простить своенравного и вероломного юношу.

И опять-таки как точно описал Шекспир характер актера! Уилли Гьюз был одним из тех,

Кто двигает других, но, как гранит,

Неколебим и не подвержен страсти51 …

Он мог сыграть любовь, но был не способен испытать ее в жизни, мог изображать страсть, не зная ее.

Есть лица, что души лукавой

Несут печать в гримасах и морщинах…

Однако Уилли Гьюз был не таков.

«Но небо, – говорит Шекспир в сонете, полном безумного обожания, –

…иначе создать тебя сумело;

И только прелести полны твои черты,

50 Перевод Т. Щепкиной-Куперник.

51 Перевод С. Маршака.

Какие б ни были в душе твоей мечты, –

В глазах всегда любовь и нежность без предела52 .

В его «непостоянстве чувств» и «лукавой душе» легко узнать неискренность и вероломство, присущие артистическим натурам, как в его тщеславии – ту жажду немедленного признания, что свойственна всем актерам. И все нее Уилли Гьюзу, которому в этом смысле посчастливилось больше, чем другим актерам, суждено было обрести бессмертие. Неотделимый от шекспировских пьес, его образ продолжал жить в них.

Ты сохранишь и жизнь, и красоту,

А от меня ничто не сохранится.

На кладбище покой я обрету,

А твой приют – открытая гробница.

Твой памятник – восторженный мой стих.

Кто не рожден, еще его услышит.

И мир повторит повесть дней твоих,

Когда умрут все те, кто ныне дышит53 .

Шекспир беспрестанно говорит и о власти, которой обладал Уилли Гьюз над зрителями – «очевидцами», как называл их поэт. Но, пожалуй, самое лучшее описание его изумительного владения актерским мастерством я нашел в

«Жалобе влюбленной»:

52 Перевод С. Маршака.

53 Перевод С. Маршака.

Уловки хитрости соединились в нем

С притворством редкого, тончайшего искусства.

Он то бледнел, как воск, то вспыхивал огнем, То, не окончив слов, он вдруг лишался чувства.

И быстро до того менял свой вид притом, Что было бы нельзя не верить тем страданьям, Слезам, и бледности, и искренним рыданьям.

* * *

Искусством говорить владел он вдохновенно:

Лишь отомкнет уста – уж ждет его успех.

Смутить ли, убедить, пленить – умел он всех.

Он находил слова, чтоб превратить мгновенно

Улыбку – в горечь слез, рыданья – в звонкий смех.

И смелой волею – все чувства, думы, страсти, Поймав в ловушку слов, в своей держал он власти54 .

Однажды мне показалось, что я в самом деле обнаружил упоминание об Уилли Гьюзе в книге елизаветинских времен. В удивительно ярком описании последних дней славного графа Эссекса его духовник, Томас Нелл, рассказывает, что вечером, накануне смерти, «граф призвал к себе Уильяма Гьюза, бывшего у него музыкантом, чтобы он сыграл на верджинеле и спел. «Сыграй, – сказал он, –

мою песню, Уилл Гьюз, а я спою ее сам себе». Так он и сделал, пропев ее весьма весело, – не как лебедь, склонивший голову и заунывным криком оплакивающий близкий свой конец, но подобно чудному жаворонку, простерши руки и возведши очи к господу своему, – и с нею

54 Перевод Т. Щепкиной-Куперник.

вознесся к хрустальному своду небес и неутомимым гласом своим достиг до самой вершины высочайших эмпиреев».

Сомнений нет! Юноша, игравший на клавесине умирающему отцу Сиднеевой Стеллы, был не кто иной, как Уилл

Гьюз, которому Шекспир посвятил свои сонеты и чей голос сам «был музыке подобен». Однако лорд Эссекс скончался в 1576 году, когда самому Шекспиру было всего двадцать лет. Нет, его музыкант не мог быть «господином У. Г.» из сонетов. Но, возможно, юный друг Шекспира был сыном того Гьюза? Так или иначе, имя Гьюзов, как выяснилось, в ту пору встречалось, и это было уже нечто. Более того, оно, судя по всему, было тесно связано с музыкой и театром.

Вспомним, что первой женщиной-актрисой в Англии была очаровательная Маргарет Гьюз, внушившая столь безумную страсть принцу Руперту. И разве не естественно предположить, что в годы, разделявшие музыканта графа

Эссекса и ее, жил юноша-актер, игравший в шекспировских пьесах? Но доказательства, связующие звенья – где они? Увы, их я найти не мог. Мне казалось, что я все время стою на пороге открытия, которое окончательно подтвердит теорию, но что совершить его мне не суждено.

От предположений о жизни Уилли Гьюза я вскоре перешел к размышлениям о его смерти, пытаясь представить, какой его постиг конец.

Быть может, он попал в число тех английских актеров, что в 1604 году отправились за море, в Германию и играли перед великим герцогом Генрихом-Юлием Брауншвейгским, который и сам был драматургом немалого дарования, или при дворе загадочного курфюрста Бранденбургского, который столь боготворил красоту, что, говорят, заплатил проезжему греческому купцу за его прекрасного сына столько янтаря, сколько весил юноша, а потом устраивал в честь своего раба пышные карнавалы в тот страшный голодный год, когда истощенные люди падали замертво прямо на улицах и на протяжении семи месяцев не пролилось ни капли дождя. Известно, во всяком случае, что

«Ромео и Джульетту» поставили в Дрездене в 1613 году вместе с «Гамлетом» и «Королем Лиром», и, конечно, именно Уилли Гьюзу в 1615 году кем-то из свиты английского посла была привезена посмертная маска Шекспира –

печальное свидетельство кончины великого поэта, так нежно его любившего. В самом деле, было бы глубоко символично, если бы актер, чья красота являлась столь важным элементом шекспировского реализма и романтики, первым принес в Германию семена новой культуры и стал, таким образом, предвестником «Aufklarung», или Просвещения восемнадцатого века – прославленного движения, которое, хотя и было начато Лессингом и Гердером, а полного и блистательного расцвета достигло благодаря

Гете, в немалой степени обязано своим развитием другому актеру, Фридриху Шредеру, пробудившему умы людей и показавшему посредством воображаемых театральных страстей и переживаний теснейшую, нерасторжимую связь жизни с литературой. Если так произошло в действительности, – а противоречащих этому свидетельств нет, – то совсем не исключено, что Уилли Гьюз находился среди тех английских комедиантов («mimae quidam ex Britannia»55, как называет их старинная летопись), которые были убиты

55 лицедеев из Британии (лат.).

в Нюрнберге во время народного бунта и тайно погребены в маленьком винограднике за пределами города некими молодыми людьми, «каковые находили удовольствие в их лицедействе и из коих иные желали обучиться у них таинствам нового искусства». Разумеется, более подходящего места, чем маленький виноградник за городской стеной, нельзя было бы и найти для того, кому Шекспир сказал: «Искусство все – в тебе». Ибо не из Дионисовых ли страданий возникла Трагедия? И не из уст ли сицилийских виноградарей впервые зазвенел жизнерадостный смех комедии с ее беспечным весельем и искрометным острословием? А пурпур и багрянец пенной влаги, брызжущей на лица, руки, одежду; – не это ли впервые открыло людям глаза на колдовство и очарование масок, внушив стремление к самосокрытию, и не тогда ли ощущение смысла реального бытия проявилось в грубых начатках драматического искусства? Впрочем, где бы ни покоились его останки – на крошечном ли винограднике у готических ворот старинного немецкого города или на каком-нибудь безвестном лондонском кладбище, затерявшемся в грохоте и сумятице нашей огромной столицы, – последнее его пристанище не отмечено великолепным надгробьем. Истинной его усыпальницей, как и пророчил поэт, стали шекспировские стихи, а подлинным памятником ему – вечная жизнь театра. Он разделил судьбу тех, чья красота дала новый толчок творческой фантазии их эпохи. Лилейное тело вифинского раба истлело в зеленом иле нильских глубин, а прах юного афинянина развеян ветром по желтым холмам Керамика, но Антиной и поныне живет в скульптурах, а Хармид – в философских творениях.

III

По прошествии трех недель я решил обратиться к

Эрскину с самым настойчивым призывом отдать дань памяти Сирила Грэхэма и сообщить миру о его блестящем толковании сонетов – единственном толковании, всецело объясняющем их загадку. У меня не сохранилось, к сожалению, копии этого письма, не удалось вернуть и оригинал, но помню, что я подробнейшим образом проанализировал всю теорию и на многих страницах с пылом и страстью повторил все аргументы и доказательства, подсказанные моими исследованиями. Мне казалось тогда, что я не просто возвращаю Сирилу Грэхэму принадлежащее ему по праву место в истории литературы, но спасаю честь самого

Шекспира от докучных отголосков банальной интриги. В

письмо это я вложил весь жар души, всю мою убежденность.

Однако не успел я его отослать, как мной овладело странное чувство. Словно, написав это письмо, я отдал ему всю свою веру в Уилли Гьюза, героя шекспировских сонетов, словно вместе с несколькими листками бумаги ушла частица меня самого, без которой я был совершенно равнодушен к некогда волновавшей меня идее. Но что же произошло? Ответить трудно. Быть может, дав полное выражение страсти, я исчерпал и самою страсть? Ведь духовные силы, как и силы физические, не беспредельны.

Быть может, пытаясь убедить другого, каким-то образом жертвуешь собственной способностью верить? Быть может, наконец, я просто устал от всего этого, и, когда угас душевный порыв, в свои права вступил бесстрастный рассудок? Как бы там ни было – а найти объяснение случившемуся я не смог, – несомненно одно: Уилли Гьюз вдруг превратился для меня просто в миф, в бесплодную мечту, в мальчишескую фантазию юнца, который, подобно очень многим пылким натурам, больше стремился доказать свою правоту другим, нежели себе самому.

Поскольку в своем письме я наговорил Эрскину много несправедливого и обидного, я решил немедленно с ним повидаться и принести извинения за свое поведение. На другое же утро я отправился на Бердкейдж-Уок, где нашел

Эрскина в библиотеке. Он сидел, глядя на стоявший перед ним поддельный портрет Уилли Гьюза.

– Дражайший Эрскин, – воскликнул я, – я приехал, чтобы перед тобой извиниться.

– Извиниться? – повторил он. – Помилуй, за что?

– За мое письмо, – ответил я.

– Тебе вовсе незачем жалеть о своем письме, – сказал он. – Напротив, ты оказал мне величайшую услугу, какую только мог. Ты показал мне, что теория Сирила Грэхэма абсолютно разумна.

– Уж не хочешь ли ты сказать, что веришь в Уилли

Гьюза? – вскричал я.

– Почему бы и нет? – отозвался он. – Ты вполне меня убедил. Неужели, по-твоему, я не в состоянии оценить силу доказательств?

– Но ведь нет же никаких доказательств, – простонал я, падая в кресло. – Когда я писал тебе, мной владел какой-то глупейший энтузиазм. Я был тронут рассказом о смерти

Сирила Грэхэма, очарован его романтической теорией, пленен прелестью и новизной всей этой идеи. Однако теперь я вижу, что его теория возникла из заблуждения.

Единственное доказательство существования Уилли Гьюза

– картина, на которую ты смотришь, и картина эта – подделка. Ты не должен поддаваться эмоциям. Что бы ни нашептывали об Уилли Гьюзе романтические чувства, разум совершенно этого не приемлет.

– Я отказываюсь тебя понимать, – сказал Эрскин, с удивлением глядя на меня. – Не ты ли сам уверил меня своим письмом в том, что Уилли Гьюз – неопровержимая реальность? Что же заставило тебя переменить мнение?

Или все, что ты говорил, только шутка?

– Это трудно объяснить, – ответил я, – но сейчас я вижу ясно, что толкование Сирила Грэхэма лишено смысла. Сонеты действительно посвящены лорду Пемброку. И

ради всевышнего, не трать попусту времени на безумные попытки отыскать в веках юного актера, которого никогда не было, и возложить на голову призрачной марионетки венок великих шекспировских сонетов.

– Ты, видно, просто не понимаешь теории, – возразил он.

– Ну, полно, милый Эрскин, – воскликнул я. – Не понимаю? Да мне уже кажется, что я сам ее сочинил. Из моего письма ты наверняка понял, что я не только тщательно ее изучил, но и предложил множество всякого рода доказательств. Так вот, единственный изъян теории в том, что она исходит из уверенности в существовании человека, реальность которого и есть главный предмет спора. Если допустить, что в труппе Шекспира и вправду был юноша-актер по имени Уилли Гьюз, то совсем не трудно сделать его героем сонетов. Но поскольку мы знаем, что актер с таким именем в театре «Глобус» никогда не играл, продолжать поиски бессмысленно.

– Но этого-то мы как раз и не знаем, – не уступал Эрскин. – Действительно, такого актера нет в списке труппы, но, как заметил Сирил, это скорее свидетельствует в пользу существования Уилли Гьюза, а не наоборот, если помнить о его предательском бегстве к другому антрепренеру и драматургу.

Мы проспорили несколько часов, но никакие мои аргументы не могли заставить Эрскина отказаться от веры в толкование Сирила Грэхэма. Он заявил, что намерен посвятить всю жизнь доказательству теории и полон решимости воздать должное памяти Сирила Грэхэма. Я увещевал его, смеялся над ним, умолял – но все было напрасно.

Наконец мы расстались – не то чтобы поссорившись, но с явным отчуждением. Он думал, что я поверхностен, я – что он безрассуден. Когда я пришел к нему в следующий раз, слуга сказал мне, что он уехал в Германию.

Прошло два года. И вот однажды, когда я приехал в свой клуб, привратник вручил мне письмо с иностранным штемпелем. Оно было от Эрскина и отправлено из гостиницы «Англетер» в Каннах. Прочитав его, я содрогнулся от ужаса, хотя до конца и не поверил, что у Эрскина хватит безрассудства привести в исполнение свое намерение, –

ибо, испробовав все средства доказать теорию об Уилли

Гьюзе и потерпев неудачу, он, помня о том, что Сирил

Грэхэм отдал за нее жизнь, решил принести и свою жизнь в жертву той же идее. Письмо заканчивалось словами: «Я

по-прежнему верю в Уилли Гьюза, и к тому времени, когда ты получишь это письмо, меня уже не будет на свете: я лишу себя жизни собственной рукой во имя Уилли Гьюза –

во имя него и во имя Сирила Грэхэма, которого довел до смерти своим бездумным скептицизмом и слепым неверием. Однажды истина открылась и тебе, но ты отверг ее.

Ныне она возвращается к тебе, омытая кровью двух людей.

Не отворачивайся нее от нее!»

То было страшное мгновение. Я испытывал мучительную боль и все же не мог в это поверить. Умереть за веру – самое худшее, что можно сделать со своей жизнью, но отдать ее за литературную теорию! Нет, это просто немыслимо.

Я взглянул на дату. Письмо было отправлено неделю назад. По несчастливой случайности я не заходил в клуб несколько дней, – получи я письмо раньше, я, возможно, успел бы спасти Эрскина. Но, может быть, еще не поздно?

Я бросился домой, поспешно уложил вещи и в тот же вечер выехал почтовым поездом с Чаринг-Кросс. Путешествие показалось мне нестерпимо долгим. Я думал, что оно никогда не кончится. Прямо с вокзала я поспешил в «Англетер». Там мне сказали, что Эрскина похоронили двумя днями раньше на английском кладбище. В происшедшей трагедии было что-то чудовищно нелепое. Не помня себя, я нес невесть что, и люди в вестибюле гостиницы стали с любопытством поглядывать в мою сторону.

Неожиданно среди них появилась одетая в глубокий траур леди Эрскин. Заметив меня, она подошла и, пробормотав что-то о своем несчастном сыне, разрыдалась. Я

проводил ее в номер. Там ее дожидался какой-то пожилой джентльмен. Это был местный английский врач.

Мы много говорили об Эрскине, однако я ни словом не обмолвился о мотивах его самоубийства. Было очевидно, что он ничего не сказал матери о причине, толкнувшей его на столь роковой, столь безумный поступок. Наконец леди

Эрскин поднялась и сказала:

– Джордж оставил кое-что для вас. Вещь, которой он очень дорожил. Сейчас я ее принесу.

Как только она вышла, я обернулся к доктору и сказал:

– Какой ужасный удар для леди Эрскин! Поистине удивительно, как стойко она его переносит.

– О, она уже несколько месяцев знала, что это произойдет.

– Знала, что это произойдет?! – вскричал я. – Но почему же она его не остановила? Почему не послала следить за ним? Ведь он, должно быть, просто сошел с ума!

Доктор посмотрел на меня изумленным взглядом.

– Я вас не понимаю, – пробормотал он.

– Но если мать знает, что сын ее хочет покончить с собой…

– Покончить с собой! – воскликнул он. – Но бедняга

Эрскин вовсе не покончил с собой. Он умер от чахотки. Он и приехал сюда, чтобы умереть. Я понял, что он обречен, как только его увидел. От одного легкого почти ничего не осталось, другое было очень серьезно поражено. За три дня до смерти он спросил меня, есть ли какая-нибудь надежда.

Я не стал скрывать правды и сказал, что ему осталось жить считанные дни. Он написал несколько писем и совершенно смирился со своей участью, сохранив ясность ума до последнего мгновения.

В этот момент вошла леди Эрскин с роковым портретом Уилли Гьюза в руках.

– Умирая, Джордж просил передать вам это, – промолвила она.

Когда я брал портрет, на руку мне упала ее слеза.

Теперь картина висит у меня в библиотеке, вызывая восторги моих знающих толк в искусстве друзей. Они пришли к выводу, что это не Клуэ, а Уври. У меня никогда не являлось желания рассказать им подлинную историю портрета. Но временами, глядя на него, я думаю, что в теории об Уилли Гьюзе и сонетах Шекспира определенно что-то есть.

ПЬЕСЫ

ИДЕАЛЬНЫЙ МУЖ

Комедия в четырех действиях

ФРЭНКУ ГАРРИСУ

Скромное приношение

талантливому и утонченному художнику,

рыцарственному и благородному другу.

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Граф Кавершем, кавалер ордена Подвязки.

Лорд Горинг, его сын.

Сэр Роберт Чилтерн, баронет, товарищ министра иностранных дел.

Виконт де Нанжак, атташе французского посольства в

Лондоне.

Мистер Монфорд.

Mэсон, дворецкий сэра Роберта Чилтерна.

Фиппс, дворецкий лорда Горинга.

Джеймс, Харольд – лакеи.

Леди Чилтерн.

Леди Маркби.

Графиня Бэзилдон.

Миссис Марчмонт.

Мисс Мейбл Чилтерн, сестра сэра Роберта Чилтерна.

Миссис Чивли.

Действие первое – восьмиугольный зал в доме сэра

Роберта Чилтерна на Гровнер-сквер.

Действие второе – малая гостиная в доме сэра Роберта

Чилтерна.

Действие третье – библиотека в доме лорда Горннга на

Керзон-стрит.

Действие четвертое – обстановка второго действия.

Время действия – наши дни.

Место действия – Лондон.

Все события пьесы совершаются в течение двадцати четырех часов.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Восьмиугольный зал в доме сэра Роберта Чилтерна на

Гровнер-сквер. Комната ярко освещена и полна гостей. На

верху лестницы стоит леди Чилтерн. Ей лет двадцать

семь, она очень хороша собой – тип строгой классической

красоты. Она встречает поднимающихся наверх гостей.

С потолка над лестницей спускается люстра с восковыми

свечами; свет ее падает на затягивающий стену вдоль

лестницы большой французский гобелен XVIII века, изо-

бражающий «Торжество любви» по рисункам Буше.

Справа дверь в музыкальный зал, откуда слабо слышны

звуки струнного квартета. Слева дверь в другие парадные

комнаты. Миссис Марчмонт и леди Бэзилдон сидят рядом

на диванчике в стиле Людовика XVI. Обе очень хорошень-

кие, хрупкие, воздушные. Некоторая аффектация манер

придает им тонкое очарование. Ватто охотно написал бы

их портреты.

Миссис Марчмонт. Поедете сегодня к Хартлокам, Оливия?

Леди Бээилдон. Вероятно. А вы?

Миссис Марчмонт. Я тоже. У них всегда такая скука, правда?

Леди Бэзилдон. Ужас! Не понимаю, зачем я к ним езжу. Не понимаю, зачем я вообще куда-нибудь езжу.

Миссис Марчмонт. Я езжу сюда, чтобы узнать что-нибудь полезное.

Леди Бэзилдон. Ах, я так не люблю узнавать что-нибудь полезное.

Миссис Марчмонт. Я тоже. Это ставит нас на один уровень с деловыми кругами, вы не находите? Но милая

Гертруда Чилтерн всегда говорит, что мне нужно иметь серьезную цель в жизни. Ну, я и пришла сюда в надежде ее найти.

Леди Бэзилдон (оглядывает гостей в лорнет). Но я никого здесь не вижу, кто мог бы стать серьезной целью в жизни. Этот господин, что вел меня к столу, все время говорил о своей жене.

Миссис Марчмонт. Какая пошлость!

Леди Бэзилдон. Ужасная! А ваш кавалер о чем говорил?

Миссис Марчмонт. Обо мне.

Леди Бэзилдон (томно). Вам было интересно?

Миссис Марчмонт (покачав головой). Ни капельки.

Леди Бэзилдон. Какие мы с вами мученицы, милая

Маргарет!

Миссис Марчмонт (вставая). И как это нам идет, Оливия!

Обе встают и направляются к дверям в музыкальный

зал. Виконт де Нанжак, молодой атташе, известный

своими галстуками и своей англоманией, подходит к ним с

низким поклоном; завязывается разговор.

Mэсон (стоя на площадке, докладывает о новых гос-

тях). Мистер Барфорд и леди Джейн Барфорд. Лорд Кавершем.

Входит лорд Кавершем, представительный джент-

льмен лет семидесяти, с лентой и орденом Подвязки на

шее. Тип старого вига. Напоминает портрет кисти Ло-

уренса.

Лорд Кавершем. Добрый вечер, леди Чилтерн! Что, этот бездельник, мой сын, еще у вас не был?

Леди Чилтерн (с улыбкой). Нет, лорд Горинг, кажется, еще не появлялся.

Мейбл Чилтерн (подходя к лорду Кавершему). Почему вы называете лорда Горинга бездельником?

Мейбл Чилтерн – совершенный образчик английской

женской красоты, белорозовой, как цвет яблони. В ней

благоуханность и свежесть цветка. Волосы отливают

золотом, словно в них запутались солнечные лучи, губы

маленького рта полуоткрыты, как у ребенка, который

ждет чего-то приятного. Ей присущ пленительный дес-

потизм юности и ошеломляющая прямота невинности.

Здравомыслящим людям она не напоминает никаких про-

изведений искусства, но, если разобраться, она похожа на

танагрскую статуэтку, хотя такой комплимент вряд ли

пришелся бы ей по вкусу.

Лорд Кавершем. Потому что он ведет такой праздный образ жизни.

Мейбл Чилтерн. Ну как вы можете это говорить! Каждое утро, в десять часов, он катается верхом в Хайдпарке; три раза в неделю бывает в опере, переодевается по меньшей мере пять раз в день и каждый вечер обедает в гостях.

А вы говорите – праздный образ жизни!

Лорд Кавершем (смотрит на нее с добродушной ус-

мешкой в глазах). Вы весьма очаровательная молодая леди!

Мейбл Чилтерн. Как это мило с вашей стороны, лорд

Кавершем! Приходите к нам почаще. Мы всегда дома по средам. А вы такой красивый с этой звездой!

Лорд Кавершем. Никуда не хожу. Не выношу лондонского общества. Не возражаю, если мне представят моего собственного портного – он всегда голосует за кого следует. Но не согласен вести к столу модистку моей жены.

Всегда считал, что шляпки леди Кавершем верх безобразия. Мейбл Чилтерн. А мне нравится лондонское общество. По-моему, за последнее время оно изменилось к лучшему. И теперь почти сплошь состоит из красивых идиотов и остроумных сумасбродов. Как раз то, чем и должно быть общество.

Лорд Кавершем. Гм! А кто же Горинг? Красивый идиот или… вот то, другое?

Мейбл Чилтерн (с важностью). Пока мне пришлось зачислить лорда Горинга в особую категорию. Но он быстро развивается.

Лорд Кавершем. В какую сторону?

Мейбл Чилтерн (с легким реверансом). Надеюсь, что вскоре смогу вам сообщить, лорд Кавершем!

Мэсон (докладывает). Леди Маркой. Миссис Чивли.

Входят леди Маркби и миссис Чивли. Леди Маркой

приятная пожилая дама; седые волосы уложены в при-

ческу a la marquise; носит великолепные кружева; добро-

душна и пользуется всеобщей симпатией. Сопровож-

дающая ее миссис Чивли высока и худощава. Сухие, сильно

накрашенные губы яркой чертой перерезают бледное лицо.

Золотисто-рыжие волосы, орлиный нос, длинная шея.

Румяна только подчеркивают ее природную бледность.

Серо-зеленые беспокойные глаза. Платье цвета гелио-

троп, бриллианты. Похожа на орхидею и возбуждает

любопытство. Все движения очень грациозны. В целом она

– произведение искусства, но со следами влияния слишком

многих школ.

Леди Маркби. Добрый вечер, милая Гертруда! Я воспользовалась вашей любезностью и привела моего друга, миссис Чивли. Две такие прелестные женщины должны быть знакомы.

Леди Чилтерн (с приветливой улыбкой идет на-

встречу миссис Чивли, но вдруг останавливается и сдер-

жанно кланяется). Мы, кажется, уже встречались с миссис

Чивли. Я не знала, что она вторично вышла замуж.

Леди Маркби (добродушно). Да, теперь женщины стараются как можно чаще выходить замуж. Это сейчас в моде. (Обращаясь к герцогине Мэриборо.) Добрый вечер,

милая герцогиня. А как здоровье герцога? Все еще страдает слабоумием? Ну, этого следовало ожидать, его покойный отец был такой же. Старинный род, знаете ли. Чистота крови – это великая вещь!

Миссис Чивли (играет веером). Разве мы уже встречались, леди Чилтерн? Но где? Что-то не помню. Я так давно не была в Англии.

Леди Чилтерн. Мы вместе учились в школе, миссис

Чивли.

Миссис Чивли (свысока). Вот как? А я уже забыла свои школьные годы. Помню только, что они были очень неприятные.

Леди Чилтерн (холодно). Это меня не удивляет.

Миссис Чивли (самым любезным тоном). Заранее предвкушаю удовольствие от знакомства с вашим блестящим мужем, леди Чилтерн. С тех пор как он стал товарищем министра иностранных дел, в Вене только о нем и говорят. В газетах даже научились правильно писать его фамилию. Одно это уже доказательство его славы.

Леди Чилтерн. Вряд ли у вас найдется много общего с моим мужем, миссис Чивли. (Отходит.)

Виконт де Нанжак. Oh, chere madame, quelle surprise56!

Давно вас не видал! В последний раз мы, кажется, встречались в Берлине?

Миссис Чивли. Да. В Берлине. Пять лет назад.

Виконт де Нанжак. А вы с тех пор стали еще моложе, еще прекраснее! Чем вы этого добились?

Миссис Чивли. Тем, что взяла себе за правило разго-

56 Какая приятная неожиданность! ( Франц.)

варивать только с такими очаровательными людьми, как вы, виконт.

Виконт де Нанжак. Вы мне льстите. Вы меня маслите, как здесь говорят.

Миссис Чивли. Неужто здесь так говорят? Это ужасно!

Виконт де Нанжак. Да, у них тут очень интересный язык. Я считаю, он достоин самого широкого распространения.

Входит сэр Роберт Чилтерн. Ему сорок лет, но вы-

глядит моложе. Бритый, с тонкими чертами лица, тем-

ноглазый и темноволосый. Ярко выраженная индивиду-

альность. Не внушает симпатии – выдающиеся люди

редко ее внушают, но некоторые преклоняются перед ним, и все его уважают. Безукоризненные манеры, с оттенком

надменности. Видно, что он сознает, каких успехов дос-

тиг в жизни, и этим гордится. Нервный темперамент, вид

усталый. Поразителен контраст между твердыми ли-

ниями рта и подбородка и мечтательным выражением

глубоко посаженных глаз. Эта противоречивость внеш-

него облика заставляет подозревать такое же противо-

речие в душевной жизни; догадываешься, что страсти и

разум, мысль и чувство живут в нем раздельно, запертые

каждое в своей сфере насильственным приказанием воли.

Тонкие ноздри, бледные худые руки с заостренными паль-

цами тоже говорят о нервности. Было бы неточно ска-

зать, что у него своеобразная внешность, – Палата общин

стирает всякое своеобразие, – но Ван-Дейк57 не отказался

бы написать его портрет.

57 Ван-Дейк Антони (1599–1641) – фламандский художник, долго работал в

Англии в качестве придворного живописца.

Сэр Роберт Чилтерн. Добрый вечер, леди Маркби!

Надеюсь, сэр Джон с вами?

Леди Маркби. Я привела вам гораздо более приятную гостью, чем мой супруг. С тех пор как сэр Джон всерьез занялся политикой, у него стал невыносимый характер.

Право же, ваша Палата общин чем больше старается быть полезной, тем больше приносит вреда.

Сэр Роберт Чилтерн. Надеюсь, не такой уж большой вред, леди Маркби. Мы, во всяком случае, прилагаем все усилия к тому, чтобы как можно больше времени тратить зря. Но кто же эта очаровательная гостья, которую вы так любезно к нам привели?

Леди Маркби. Ее зовут миссис Чивли. Кажется, она из дорсетширских Чивли. А впрочем, не знаю. Сейчас все так перепуталось. Каждый оказывается в конце концов кем-то другим.

Сэр Роберт Чилтерн. Миссис Чивли? Я как будто слыхал это имя.

Леди Маркби. Она только сейчас из Вены.

Сэр Роберт Чилтерн. А! Ну тогда я знаю, о ком вы говорите.

Леди Маркби. Ну конечно. У нее там множество знакомых, и она про всех рассказывает такие забавные истории. На будущий год непременно поеду в Вену. Надеюсь, в посольстве есть хороший повар?

Сэр Роберт Чилтерн. Если нет, мы отзовем посла.

Будьте добры, покажите мне миссис Чивли. Я хотел бы на нее посмотреть.

Леди Маркби. Разрешите, я вас представлю. (К миссис

Чивли.) Дорогая, сэр Роберт Чилтерн жаждет с вами познакомиться.

Сэр Роберт Чилтерн (с поклоном). Все жаждут познакомиться с блистательной миссис Чивли. Наши атташе в Вене только о ней нам и пишут.

Миссис Чивли. Благодарю вас, сэр Роберт. Если знакомство начинается с комплимента, оно имеет все шансы превратиться в прочную дружбу. Потому что начало было правильное. К тому же, как выяснилось, мы с леди Чилтерн старые знакомые.

Сэр Роберт Чилтерн. Вот как?

Миссис Чивли. Да. Она только что напомнила мне, что мы вместе учились в школе. Тогда и я вспомнила. Она всегда получала награды за хорошее поведение. Да, я отлично помню: леди Чилтерн всегда получала награды за хорошее поведение!

Сэр Роберт Чилтерн (улыбаясь). А вы за что получали награды, миссис Чивли?

Миссис Чивли. Мои награды пришли несколько позже. И вряд ли они были за хорошее поведение. Я уже забыла за что!

Сэр Роберт Чилтерн. Во всяком случае, за что-нибудь очаровательное!

Миссис Чивли. А разве женщин награждают за то, что они очаровательны? По-моему, их за это наказывают.

Сколько есть прелестных женщин, которые состарились раньше времени только оттого, что их поклонники были так им верны! Иначе я не могу объяснить совершенно замученный вид ваших лондонских красавиц.

Сэр Роберт Чилтерн. Какая мрачная философия! Я

понимаю, миссис Чивли, попытаться вас классифицировать было бы дерзостью. Но скажите все-таки – в глубине души вы пессимистка или оптимистка? У нас ведь только и осталось, что эти две модные религии.

Миссис Чивли. Ну нет, я ни то ни другое. Оптимизм –

это улыбка до ушей, а пессимизм – синие очки. К тому же и то и другое только поза.

Сэр Роберт Чилтерн. Вы предпочитаете быть естественной?

Миссис Чивли. Иногда. Но это очень трудная поза –

долго не выдержишь!

Сэр Роберт Чилтерн. А что сказали бы о такой теории авторы психологических романов, о которых мы сейчас столько слышим?

Миссис Чивли. Ах, сила женщины в том, что ее не объяснишь с помощью психологии. Мужчин можно анализировать, женщин… только обожать.

Сэр Роберт Чилтерн. Вы считаете, что наука не может совладать с проблемой женщины?

Миссис Чивли. Наука не может совладать с иррациональным. Вот почему в нашем мире у науки нет будущего.

Сэр Роберт Чилтерн. А женщины в нашем мире представляют собой иррациональное?

Миссис Чивли. Да – те, что хорошо одеваются.

Сэр Роберт Чилтерн (с учтивым поклоном). Боюсь, что тут я не могу с вами согласиться. Но, прошу вас, сядьте.

И расскажите мне, что побудило вас покинуть веселую

Вену ради нашего скучного Лондона? Или это нескромный вопрос?

Миссис Чивли. Вопросы не бывают нескромными.

Ответы иногда бывают.

Сэр Роберт Чилтерн. Все-таки скажите, что вас привело сюда – политика или жажда развлечений?

Миссис Чивли. Политика мое единственное развлечение. Теперь ведь женщине не разрешается флиртовать раньше сорока лет и питать романтические чувства раньше сорока пяти. Так что нам, кто еще не достиг – или говорит, что не достиг, – тридцатилетнего возраста, остается только благотворительность и политика. Но благотворительность

– это последнее прибежище для тех, кто любит допекать своих ближних. Я предпочитаю политику. По-моему, это как-то… изящнее.

Сэр Роберт Чилтерн. Политика благородное поприще!

Миссис Чивли. Да. Иногда. А иногда это азартная игра, сэр Роберт. А иногда страшная скука.

Сэр Роберт Чилтерн. А вы что в ней нашли?

Миссис Чивли. Я?.. Всего понемножку. (Роняет веер.)Сэр Роберт Чилтерн(наклоняется за веером). Позвольте, я… (Подает ей веер.)

Миссис Чивли. Благодарю вас.

Сэр Роберт Чилтерн. Но вы все-таки не сказали, почему вы так вдруг решили оказать нам честь своим посещением? Лондонский сезон уже идет к концу…

Миссис Чивли. Меня не интересует лондонский сезон.

Он у вас какой-то чересчур… матримониальный. Женщины все либо ловят мужей, либо прячутся от них. Нет, дело в том, сэр Роберт, что я хотела вас видеть. Сознаюсь откровенно. Вы знаете, как женщины любопытны. Почти как мужчины! Я очень хотела вас видеть и… обратиться к вам с просьбой.

Сэр Роберт Чилтерн. Надеюсь, просьба не маленькая, миссис Чивли? Маленькие просьбы всегда так трудно исполнять.

Миссис Чивли (подумав). Нет, это, пожалуй, не маленькая просьба.

Сэр Роберт Чилтерн. Очень рад. Скажите же, какая?

Миссис Чивли. Потом. (Встает.) А сейчас, если позволите, я хотела бы посмотреть ваш чудесный дом. Я

слышала о вашей картинной галлерее. Барон Арнгейм – вы помните барона? – он говорил мне, что в вашей коллекции есть несколько превосходных Коро58.

Сэр Роберт Чилтерн (чуть заметно вздрогнув) Вы хорошо знали барона Арнгейма?

Миссис Чивли (усмехаясь). Да. Очень близко. А вы?

Сэр Роберт Чилтерн. Одно время мы были знакомы.

Миссис Чивли. Правда, замечательный человек?

Сэр Роберт Чилтерн (после паузы). Да, весьма замечательный – во многих отношениях.

Миссис Чивли. Как жаль, что он не писал мемуаров.

Вот было бы интересно!

Сэр Роберт Чилтерн. Да, он, как древние греки, знавал многих людей и посетил многие города.

Миссис Чивли. И не имел такой обузы, как ждущая его дома Пенелопа59.

Мэсон (докладывает). Лорд Горинг.

Входит лорд Горинг. Ему тридцать четыре года, но он

всегда говорит, что ему меньше. Совершенно лишенное

выражения лицо – маска благовоспитанности. Умен, но

всячески это скрывает. Безукоризненный денди, он больше

58 Коро Жан Батист Камилл (1796–1875) – французский живописец, мастер пейзажа.

59 Пенелопа – героиня «Одиссеи», жена Одиссея, классический образ верной жены, сохраняющей преданность мужу в самых трудных испытаниях.

всего боится, как бы его не заподозрили в сентименталь-

ности. Жизнь для него игра, и он в полном ладу с миром.

Ему нравится быть непонятым. Это как бы возвышает

его над окружающими.

Сэр Роберт Чилтерн. Здравствуйте, дорогой мой Артур! Миссис Чивли, разрешите представить вам лорда Горинга, самого праздного человека в Лондоне.

Миссис Чивли. Мы уже встречались с лордом Горингом. Лорд Горинг(кланяется). Вот уж не думал, что вы меня помните, миссис Чивли.

Миссис Чивли. У меня прекрасная память – на то, что я хочу помнить. А вы все еще не женаты?

Лорд Горинг. Кажется… нет.

Миссис Чивли. Как романтично!

Лорд Горинг. Ах нет, я совсем не романтик. Для этого я недостаточно стар. Предоставляю романтику старшим по возрасту.

Сэр Роберт Чилтерн. Лорд Горинг типичный продукт своего клуба, миссис Чивли.

Миссис Чивли. Он делает честь этому учреждению.

Лорд Горинг. Можно узнать, долго ли вы еще пробудете в Лондоне?

Миссис Чивли. Это зависит отчасти от погоды, отчасти от лондонской кухни и отчасти от сэра Роберта.

Сэр Роберт Чилтерн. Но вы, надеюсь, не собираетесь ввергнуть нас в европейскую войну?

Миссис Чивли. О нет. Эта опасность вам не угрожает.

(Кивает лорду Горингу с насмешливой искоркой в глазах и

выходит из зала в сопровождении сэра Роберта Чилтер-

на.)

Лорд Горинг не спеша подходит к Мейбл Чилтерн.

Мейбл Чилтерн. Как вы поздно!

Лорд Горинг. А вы скучали по мне?

Мейбл Чилтерн. Ужасно!

Лорд Горинг. Жаль, я не знал, а то я бы еще больше задержался. Я люблю, когда по мне скучают.

Мейбл Чилтерн. Какой вы эгоист!

Лорд Горинг. Да, я ужасный эгоист.

Мейбл Чилтерн. Вы всегда рассказываете мне о своих дурных качествах, лорд Горинг!

Лорд Горинг. Я еще и половины вам не рассказал, мисс

Мейбл.

Мейбл Чилтерн. А те, о которых вы не рассказали, тоже очень плохие?

Лорд Горинг. Чудовищные! Когда я ночью вспоминаю о них, я сейчас же опять засыпаю.

Мейбл Чилтерн. А мне нравятся ваши дурные качества. Я не хочу, чтобы вы исправлялись.

Лорд Горинг. Как это мило с вашей стороны. Но вы всегда милы. Кстати, я хочу вас спросить. Кто привел сюда эту миссис Чивли? Вон ту, в сиреневом платье, что сейчас вышла с вашим братом?

Мейбл Чилтерн. Она, кажется, приехала с леди

Маркби. Почему вы спрашиваете?

Лорд Горинг. Да так просто. Я уже много лет ее не видал.

Мейбл Чилтерн. Что за нелепая причина!

Лорд Горинг. Все причины нелепы.

Мейбл Чилтерн. А что она за женщина?

Лорд Горинг. Она?.. Днем гений, вечером красавица.

Мейбл Чилтерн. Не нравится она мне.

Лорд Горинг. Это показывает, что у вас хороший вкус.

Виконт де Нанжак (подходит к ним). А у английской девушки пропасть нет, как это? – английская девушка это пропасть на хороший вкус. Настоящая пропасть на хороший вкус.

Лорд Горинг. Да, именно так пишут в газетах.

Виконт де Нанжак. Я читаю все ваши английские газеты. Они очень интересны.

Лорд Горинг. Ну, значит, дорогой мой Нанжак, вы читаете между строк.

Виконт де Нанжак. Я бы очень хотел, но мой учитель английского языка мне запрещает. (К Мейбл Чилтерн.) Разрешите проводить вас в музыкальный зал, мисс Чилтерн?

Мейбл Чилтерн (очень огорчена). С удовольствием, виконт, с большим удовольствием! (Оглядывается на

лорда Горинга.) Вы тоже идете в музыкальный зал?

Лорд Горинг. Только если там сейчас нет музыки, мисс

Мейбл.

Мейбл Чилтерн (строго). Музыка будет по-немецки.

Вы все равно не поймете. (Выходит с виконтом де На-

нжак.)

Лорд Кавершем (подходит к сыну). Ну, сэр? А вы что тут делаете? Прожигаете жизнь, по обыкновению? Вам давно пора быть в постели. Нельзя ложиться так поздно. Я

слышал, вы третьего дня танцевали у леди Реффорд и уехали в четыре часа утра.

Лорд Горинг. Было всего без четверти четыре, отец.

Лорд Кавершем. Не понимаю, как вы выносите теперешнее лондонское общество. Толпа ничтожеств, которые говорят ни о чем!

Лорд Горинг. Я люблю говорить ни о чем, отец. Это единственное, о чем я что-нибудь знаю.

Лорд Кавершем. Вы, кажется, живете только для удовольствия.

Лорд Горинг. А для чего же еще жить, отец? Для счастья? Но ничто так не старит человека, как счастье.

Лорд Кавершем. Вы бессердечны, сэр, совершенно бессердечны.

Лорд Горинг. Ну что вы, отец. Добрый вечер, леди

Бэзилдон.

Леди Бэзилдон (выгибает свои красивые брови). И вы тут? Я не знала, что вы посещаете политические салоны.

Лорд Горинг. Я обожаю политические салоны. Это единственное место, где не говорят о политике.

Леди Бэзилдон. Я очень люблю говорить о политике.

Иногда целый день говорю. Но терпеть не могу слушать, когда о ней говорят другие. Не понимаю, как эти несчастные в парламенте выдерживают свои бесконечные прения. Лорд Горинг. Так они же никогда не слушают.

Леди Бэзилдон. Нет, правда?

Лорд Горинг (самым серьезным тоном). Конечно.

Ведь слушать – это очень опасно: тебя могут убедить. А

человек, который позволяет убедить себя доводами разума, очень неразумное существо.

Леди Бэзилдон. Ах, это объясняет мне многое в мужчинах, чего я раньше не понимала, и многое в женщинах, чего их мужья совсем не ценят.

Миссис Марчмонт (со вздохом). Наши мужья ничего в нас не ценят. За этим приходится обращаться к другим.

Леди Бэзилдон (с чувством). Да, всегда к другим!..

Всегда к другим!

Лорд Горинг (улыбается). И это говорят две женщины, у которых, как всем известно, лучшие мужья во всем

Лондоне!

Миссис Марчмонт. В том-то и беда. Мой Реджинальд безнадежно добродетелен. Иногда это просто невыносимо.

В знакомстве с таким человеком нет ни малейшего интереса!

Лорд Горинг. Какой ужас! Об этом надо говорить!

Леди Бэзилдон. Мой Бэзилдон тоже не лучше. Он так любит сидеть дома, как будто он холостяк.

Миссис Марчмонт (пожимает руку леди Бэзилдон).

Бедная моя Оливия! Мы с вами вышли замуж за примерных мужей и вот теперь страдаем.

Лорд Горинг. Я думал, что в таких случаях страдают мужья.

Миссис Марчмонт (оскорбленно выпрямляется). Как бы не так! Они совершенно счастливы и довольны. А уж до чего они нам верят – это просто трагедия!

Леди Бэзилдон. Да, истинная трагедия!

Лорд Горинг. А может быть, комедия, леди Безилдон?

Леди Бэзилдон. Комедия, лорд Горинг?. Как вам не стыдно так говорить!

Миссис Марчмонт. Боюсь, что лорд Горинг, как всегда, в стане врагов. Я видела, он разговаривал с этой миссис

Чивли.

Лорд Горинг. Она очень красива, эта миссис Чивли.

Леди Бэзилдон (натянуто). Пожалуйста, не хвалите других женщин в нашем присутствии. Могли бы подождать, пока мы ее похвалим.

Лорд Горинг. Я и ждал.

Миссис Марчмонт. Ну так не дождетесь. Мы не собираемся хвалить миссис Чивли. Мне рассказывали – она в понедельник была в опере и сказала Томми Реффорду, что лондонское общество – это сплошь куклы и пешки.

Лорд Горинг. И она права. Мужчины все пешки, а женщины все прелестны, как куколки.

Миссис Марчмонт (после паузы). Вы думаете, она это хотела сказать?

Лорд Горинг. Конечно. И, по-моему, это довольно-таки разумное замечание.

Входит Мейбл Чилтерн.

Mейбл Чилтерн (подходя к ним). Почему вы говорите о миссис Чивли? Все только о ней и говорят. Лорд Горинг сказал… что вы сказали о миссис Чивли, лорд Горинг? А, вспомнила: что днем она гений, а вечером красавица.

Леди Бэзилдон. Какое отвратительное сочетание! Совершенно противоестественное.

Миссис Марчмонт (мечтательно). Я люблю смотреть на гениев и слушать красавцев.

Лорд Горинг. Ну это уже извращение, миссис Марчмонт!

Миссис Марчмонт (просияв от удовольствия). Как я рада это слышать! Мы с Марчмонтом семь лет женаты, и он ни разу не сказал мне, что я извращена. Мужчины так ненаблюдательны!

Леди Бэзилдон (поворачиваясь к ней). Я всегда говорила, милая Маргарет, что вы самая извращенная женщина во всем Лондоне.

Миссис Марчмонт. Да, но вы ведь всегда так добры ко мне, Оливия!

Мейбл Чилтерн. Скажите, а это извращение, если человек хочет есть? Я ужасно хочу есть. Не поведете ли вы меня ужинать, лорд Горинг?

Лорд Горинг. С удовольствием, мисс Мейбл.

Отходят вместе.

Мейбл Чилтерн. Хороши вы, нечего сказать! Даже ни разу не поговорили со мной за весь вечер.

Лорд Горинг. А как я мог? Вы ушли с этим дипломатическим младенцем.)

Мейбл Чилтерн. Вы могли пойти за нами. Навязчивость в данном случае была бы только учтивой. Вы мне сегодня совсем не нравитесь.

Лорд Горинг. А вы мне бесконечно нравитесь.

Мейбл Чилтерн. Ну так показали бы это как-нибудь более заметно!

Уходят вниз по лестнице.

Миссис Марчмонт. Оливия, я как-то странно себя чувствую – такая слабость! Я бы, пожалуй, поужинала. Да, я положительно не прочь поужинать.

Леди Бэзилдон. Я умираю от голода, Маргарет!

Миссис Марчмонт. Мужчины так бессердечны – никогда не думают о таких вещах.

Леди Бэзилдон. У них низменные инстинкты, дорогая.

Грубые материалисты!

Виконт де Нанжак, вместе с другими, выходит из

музыкального зала.

Внимательно оглядев всех присутствующих, подходит

к леди Бэзилдон.

Виконт де Нанжак. Разрешите пригласить вас к ужину, контесса?

Леди Бэзилдон (холодно). Благодарю вас, я никогда не ужинаю, виконт.

Он хочет уйти.

(Видя это, она проворно встает и берет его под руку.) Но я охотно пройдусь с вами в столовую.

Виконт де Нанжак. Я очень люблю есть! У меня совершенно английские вкусы.

Леди Бэзилдон. Вы и по виду совсем англичанин, виконт. Как две капли воды!

Уходят. К миссис Марчмонт подходит безукоризненно

одетый молодой щеголь мистер Монфорд.

Мистер Монфорд. Хотите ужинать, миссис Марчмонт?

Миссис Марчмонт (томно). Благодарю вас, мистер

Монфорд, я никогда не ужинаю. (Поспешно встает и бе-

рет его под руку.) Но я посижу возле вас и буду на вас смотреть.

Мистер Монфорд. Знаете, мне как-то не очень нравится, если на меня смотрят, когда я ем.

Миссис Марчмонт. Ну я буду смотреть на кого-нибудь другого.

Мистер Монфорд. А уж это мне совсем не нравится.

Миссис Марчмонт (строго). Пожалуйста, не устраивайте мне публично таких ужасных сцен ревности, мистер

Монфорд!

Спускаются по лестнице вместе с другими гостями.

Навстречу им поднимаются сэр Роберт Чилтерн и миссис

Чивли и входят в зал.

Сэр Роберт Чилтерн. Предполагаете погостить у кого-нибудь за городом до вашего отъезда из Англии, миссис

Чивли?

Миссис Чивли. О нет! В ваших английских поместьях всегда такая скука. Там даже пытаются острить за завтраком. Бог знает что! Только абсолютные тупицы острят за завтраком. А какой-нибудь фамильный скелет еще читает молитву перед едой. Нет уж, увольте. Мой отъезд из Англии, сэр Роберт, целиком зависит от вас. (Садится на ди-

ванчик.)

Сэр Роберт Чилтерн (садится рядом). Серьезно?

Миссис Чивли. Вполне серьезно. Мне нужно поговорить с вами об одном очень важном политическом и финансовом предприятии. А именно об акционерной компании по сооружению Аргентинского канала.

Сэр Роберт Чилтерн. Неужто вас интересуют такие скучные, практические темы, миссис Чивли?

Миссис Чивли. Я очень люблю скучные практические темы. Чего я не люблю, это скучных практических людей.

Но это не одно и то же. Кроме того, я знаю, что и вы интересуетесь каналами. Вы ведь были секретарем лорда

Рэдли, когда наше правительство скупило акции Суэцкого канала?

Сэр Роберт Чилтерн. Да. Но Суэцкий канал – это совсем другое дело. Это был очень важный и вполне реальный план. Он открывал нам прямую дорогу в Индию. В

интересах империи необходимо было взять его в свои руки.

А эта аргентинская затея – обыкновенное биржевое мошенничество.

Миссис Чивли. Спекуляция, сэр Роберт! Смелая, блестящая спекуляция!

Сэр Роберт Чилтерн. Поверьте мне, миссис Чивли, чистейшее мошенничество. Будем называть вещи своими именами. Это упрощает дело. У нас в министерстве все известно об этом канале. Я даже направил туда специальную комиссию, чтобы она негласно все разузнала, и они нам сообщили, что земляные работы еще едва только начаты, а собранные деньги уже неизвестно куда девались.

Это вторая Панама 60 – а шансов на успех имеет еще

60 Панама – скандальное дело, связанное с крахом кампании по строительству меньше. Надеюсь, вы не вложили в него денег? Вы слишком умны для этого.

Миссис Чивли. Я очень много в него вложила.

Сэр Роберт Чилтерн. Кто вам посоветовал такую глупость?

Миссис Чивли. Ваш бывший друг – и мой.

Сэр Роберт Чилтерн. Кто?

Миссис Чивли. Барон Арнгейм.

Сэр Роберт Чилтерн (нахмурившись). А!.. Да, я помню,

– когда он умер, ходили слухи, что он как-то связан с этой аферой.

Миссис Чивли. Это был его последний роман. Точнее

– предпоследний.

Сэр Роберт Чилтерн (встает). Но вы еще не видели моих Коро. Мы их повесили в музыкальном зале. Коро так подходит к музыке, правда? Разрешите, я вам их покажу?

Миссис Чивли (качает головой). Нет, я сейчас не в настроении любоваться серебряными сумерками и розовыми рассветами. Я хочу говорить о деле. (Жестом ука-

зывает ему место рядом с собой на диванчике.) Сэр Роберт Чилтерн. Боюсь, что могу дать вам только один совет, миссис Чивли, – впредь помещать свои деньги в менее рискованные предприятия. Конечно, судьба этого канала зависит от того, какую позицию займет Англия. И

завтра вечером я представлю в парламент доклад комиссии. Миссис Чивли. Вот этого вы и не должны делать. В

ваших собственных интересах – не говоря уже о моих.

Панамского канала (1888). Синоним всякого дутого коммерческого предприятия.

Сэр Роберт Чилтерн (удивленно глядит на нее). В моих собственных интересах? Дорогая миссис Чивли, что вы этим хотите сказать? (Садится рядом с ней.)Миссис Чивли. Хорошо, сэр Роберт, будем говорить начистоту. Я хочу, чтобы вы сняли свой доклад в парламенте – на том основании, что комиссия была плохо информирована или небеспристрастна в своих выводах или по каким хотите причинам. И чтобы вы сказали несколько слов о том, что правительство намерено пересмотреть этот вопрос и что Аргентинский канал, когда его закончат, будет иметь огромное международное значение. Ну, вы знаете, что в таких случаях говорят министры. Несколько общих мест. В наше время ничто не производит такого благоприятного впечатления на слушателей, как хорошее, совершенно затертое общее место. – Все вдруг ощущают некое родство душ. Вы сделаете это для меня, сэр Роберт?

Сэр Роберт Чилтерн. Миссис Чивли! Не может быть, чтобы вы всерьез делали мне такое предложение!

Миссис Чивли. И еще как всерьез!

Сэр Роберт Чилтерн (холодно). Разрешите мне все-таки думать, что это шутка.

Миссис Чивли (говорит очень веско и выразительно).

Нет, это не шутка. И если вы исполните мою просьбу, я…

хорошо вам заплачу.

Сэр Роберт Чилтерн. Заплатите?. Мне?..

Миссис Чивли. Вам.

Сэр Роберт Чилтерн. Кажется, я вас все-таки не понимаю.

Миссис Чивли (откидывается на спинку диванчика и

смотрит на сэра Роберта). Как жаль!.. А я-то приехала сюда из Вены – именно для того, чтобы вы меня поняли как следует.

Сэр Роберт Чилтерн. Отказываюсь понимать.

Миссис Чивли (самым любезным тоном). Дорогой мой сэр Роберт, вы же деловой человек, и, стало быть, вас можно купить. В наши дни всякого можно купить. Только некоторые очень дороги. Я, например. Ну а вы, надеюсь, не будете слишком дорожиться.

Сэр Роберт Чилтерн (встает в негодовании). Если позволите, я вызову вашу карету. Вы так долго жили за границей, миссис Чивли, – вы очевидно сейчас просто не понимаете, что говорите с английским джентльменом.

Миссис Чивли (останавливает его, прикоснувшись

веером к его руке, и держит так веер, пока говорит). Я

очень хорошо понимаю, что говорю с человеком, который заложил основу своих успехов тем, что продал государственную тайну биржевому спекулянту.

Сэр Роберт Чилтерн (прикусив губу). Что это значит?.

Миссис Чивли (встав и глядя ему в лицо). Это значит, что мне известно истинное происхождение вашего богатства – и вашей карьеры – и что ваше письмо в моих руках.

Сэр Роберт Чилтерн. Какое письмо?..

Миссис Чивли (презрительно). То, которое вы написали барону Арнгейму, когда были секретарем лорда Рэдли. То, в котором вы советуете барону покупать акции

Суэцкого канала. А написано оно было за три дня до того, как правительство объявило о своем решении скупить акции. Сэр Роберт Чилтерн(хриплым голосом). Это ложь.

Миссис Чивли. Вы думали, письмо уничтожено! Какая наивность! Оно у меня.

Сэр Роберт Чилтерн. Это была просто спекуляция.

Билль еще не прошел в парламент. Его могли отвергнуть.

Миссис Чивли. Это было мошенничество, сэр Роберт.

Будем называть вещи своими именами. Это упрощает дело.

А теперь я хочу продать вам это письмо. И в оплату требую, чтобы вы публично поддержали аргентинский проект.

Вы разбогатели на одном канале. Помогите мне и моим друзьям разбогатеть на другом.

Сэр Роберт Чилтерн. Вы хотите, чтобы я… Но это же подлость… подлость!

Миссис Чивли. Нет. Игра. Та игра, сэр Роберт, в которую всем нам рано или поздно приходится играть.

Сэр Роберт Чилтерн. Я не могу это сделать.

Миссис Чивли. То есть вы не можете этого не сделать.

Вы отлично знаете, что стоите на краю пропасти. Не вам диктовать условия. Вам остается только их принять. Допустим, вы откажетесь…

Сэр Роберт Чилтерн. Что тогда?

Миссис Чивли. Да, дорогой сэр Роберт, что тогда?

Тогда вы погибли, только и всего. Вспомните, до чего вы тут дошли, с вашим пуританством! В прежнее время никто не старался быть лучше своих ближних. Это даже считалось дурным тоном, мещанством. Но теперь вы все помешаны на морали. Каждый должен быть образцом чистоты, неподкупности и прочих семи смертных добродетелей. А

результат? Вы все валитесь как кегли, один за другим. Года не проходит, чтобы кто-нибудь не исчез с горизонта.

Раньше скандальная история придавала еще больший шарм человеку или хоть делала его интереснее, а теперь это гибель. А ваш скандальчик будет очень некрасивый. Вам после этого не уцелеть. Если станет известно, что вы в молодости, будучи секретарем такого важного и всеми уважаемого министра, за большие деньги продали государственную тайну, – ну, вас затравят! Носа никуда нельзя будет показать. А с какой стати вам жертвовать всем своим будущим, вместо того чтобы заключить дипломатическое соглашение с врагом? Потому что сейчас я ваш враг, это верно. И я гораздо сильнее вас. Большие батальоны на моей стороне. Вы, правда, занимаете высокое положение, но это-то и делает вас уязвимым. Трудно обороняться. А я атакую. И, заметьте, я не читаю вам мораль. Тут я вас пощадила, скажите мне за это спасибо. Ну так вот. Много лет тому назад вы совершили бесчестный, но очень выгодный для вас поступок. Получили все, чего хотели, – богатство, положение в обществе. А теперь надо за это платить. За все приходится платить, рано или поздно. Вам – вот сейчас.

Прежде чем я уйду отсюда, вы должны мне пообещать, что снимете ваш доклад и выступите завтра в парламенте в защиту аргентинского проекта.

Сэр Роберт Чилтерн. Вы требуете невозможного.

Миссис Чивли. А вы сделайте, чтобы оно стало возможным. Вам же ничего другого не остается. Сэр Роберт, вы знаете, что такое ваши английские газеты. Предположим, что я прямо отсюда поеду в редакцию какой-нибудь газеты. Все расскажу и представлю доказательства. Подумайте, как они возрадуются, с каким восторгом стащат вас в грязь и обольют помоями! Какой-нибудь жирный ханжа с самодовольной улыбкой будет писать о вас передовицу –

как он все это размажет и заклеймит вас позором!

Сэр Роберт Чилтерн. Перестаньте!. Вы хотите, чтобы я снял доклад и произнес короткую речь в палате о том, что этот проект, по-моему, имеет будущее?

Миссис Чивли (садясь на диван). Да, таковы мои условия.

Сэр Роберт Чилтерн (понизив голос). Я дам вам денег –

любую сумму, какую вы назначите.

Миссис Чивли. Даже вы, сэр Роберт, недостаточно богаты, чтобы выкупить свое прошлое. Никто этого не может.

Сэр Роберт Чилтерн. Я не сделаю того, что вы просите.

Миссис Чивли. Придется. А если нет… (Встает.)Сэр Роберт Чилтерн(он растерян и сбит с толку).

Подождите! А вы-то что мне предлагаете? Вы сказали, что вернете мне письмо?..

Миссис Чивли. Да. И вы можете положиться на мое слово. Завтра вечером в половине двенадцатого я буду в парламенте, на балконе для посетителей. Если к этому времени вы сделаете такое сообщение, какое мне желательно, – а возможностей для этого будет достаточно, – я вручу вам ваше письмо – с благодарностью и наилучшими или хоть наиболее подходящими к случаю пожеланиями. Я

веду с вами честную игру. Всегда надо играть честно…

когда козыри у тебя на руках. Барон Арнгейм научил меня этому… и еще многому другому.

Сэр Роберт Чилтерн. Дайте мне подумать.

Миссис Чивли. Нельзя. Решайте сейчас.

Сэр Роберт Чилтерн. Неделю! Три дня!

Миссис Чивли. Нет. Я должна сегодня же телеграфировать в Вену.

Сэр Роберт Чилтерн. Господи! Что привело вас на мою дорогу?.

Миссис Чивли. Обстоятельства. (Направляется к

двери.)

Сэр Роберт Чилтерн. Не уходите. Я согласен. Доклад будет снят. И я устрою, чтобы мне задали вопрос о канале.

Миссис Чивли. Благодарю вас. Я же знала, что мы договоримся. Я сразу поняла ваш характер. Я вас анализировала, хоть вы меня и не обожали. А теперь вызовите, пожалуйста, мою карету, сэр Роберт. Ваши гости уже возвращаются от ужина, а вы, англичане, всегда впадаете в сентиментальность после еды, чего я совершенно не выношу.

Сэр Роберт Чилтерн уходит. Входят гости, среди них

леди Чилтерн, леди Маркби, лорд Кавершем, леди Бэзил-

дон, миссис Марчмонт, виконт де Нанжак, мистер Мон-

форд.

Леди Маркби. Ну, дорогая миссис Чивли, надеюсь, вы приятно провели время. Сэр Роберт такой занятный собеседник!

Миссис Чивли. Чрезвычайно занятный. Я получила огромное удовольствие от разговора с ним.

Леди Маркби. Он сделал такую блестящую карьеру. И

так удачно женился. Леди Чилтерн замечательная женщина. У нее такие строгие принципы. Я уж стара и не берусь служить примером для других – слишком хлопотливо. Но очень уважаю тех, кто это делает. А леди Чилтерн оказывает на людей прямо-таки облагораживающее влияние.

Хотя обеды у нее скучноваты. Но нельзя иметь все, правда?

А теперь, милочка, мне пора домой. Заехать к вам завтра?

Миссис Чивли. Буду очень рада. Леди Маркби. Поедем в пять часов кататься в парк. Там сейчас все выглядит так свежо. Миссис Чивли. Кроме людей.

Леди Маркби. Да, люди, пожалуй, немножко выдохлись. Я замечала, что к концу сезона у многих делается что-то вроде размягчения мозга. Но и то лучше, чем высокая интеллигентность. Она очень портит наружность. У

интеллигентных девушек почему-то всегда становятся большие носы. И очень трудно потом выдать их замуж –

мужчинам не нравится. Доброй ночи, дорогая! (К леди

Чилтерн.) Доброй ночи, Гертруда! (Уходит, опираясь на

руку лорда Кавершема.)

Миссис Чивли. Какой у вас прелестный дом, леди

Чилтерн! И какой очаровательный вечер я провела! Было так интересно побеседовать с вашим мужем.

Леди Чилтерн. Почему вы хотели познакомиться с моим мужем, миссис Чивли?

Миссис Чивли. Я вам скажу. Мне хотелось заинтересовать его Аргентинским каналом – вы, наверно, о нем слышали. И ваш муж оказался очень податливым то есть податливым к доводам рассудка. Это так редко в мужчинах. Я мигом его уговорила. Завтра на вечернем заседании он выступит в пользу этого проекта. Мы обе должны пойти в палату и послушать его речь. Это будет событие! Леди

Чилтерн. Вы, наверно, ошиблись. Мой муж не станет поддерживать эту аферу.

Миссис Чивли. Да нет, уверяю вас, это дело решенное.

Теперь я уже не жалею, что совершила такую утомительную поездку из Вены. Она увенчалась полным успехом. Но пока это, конечно, секрет.

Леди Чилтерн (сдержанно). Секрет? Между кем и кем?

Миссис Чивли (с насмешливым блеском в глазах) Ме-

жду мною и вашим мужем.

Сэр Роберт Чилтерн (подходя к ним). Ваша карета подана, миссис Чивли.

Миссис Чивли. Благодарю! Прощайте, леди Чилтерн.

Доброй ночи, лорд Горинг! Я остановилась в отеле Кларидж. Может быть, нанесете мне визит?

Лорд Горинг. Если вам угодно, миссис Чивли.

Миссис Чивли. Ах, не будьте так церемонны! Не то мне самой придется нанести вам визит. А в Англии это, кажется, не принято. За границей мы уже более цивилизованы. Вы проводите меня, сэр Роберт? Теперь у нас с вами есть общие интересы, и, я надеюсь, мы будем друзьями!

(Выплывает из зала, опираясь на руку сэра Роберта Чил-

терна.)

Леди Чилтерн идет к лестнице и смотрит им вслед, пока они спускаются по ступенькам. Лицо ее выражает

смущение и тревогу. Потом к ней, подходит кто-то из

гостей, и они вместе уходят в левую дверь.

Мейбл Чилтерн. До чего она противная, эта миссис

Чивли!

Лорд Горинг. Вам пора спать, мисс Мейбл.

Мейбл Чилтерн. Лорд Горинг!

Лорд Горинг. Мой отец еще час назад посоветовал мне идти спать. А теперь я вам советую то же самое. Я всегда так поступаю с добрыми советами: передаю их другим.

Больше с ними нечего делать – мне самому от них никогда нет толку.

Мейбл Чилтерн. Лорд Горинг, вы всегда высылаете меня из комнаты. Это очень смело с вашей стороны. Тем более что я вовсе не намерена идти спать. (Идет к диван-

чику.) Если желаете, можете сесть рядом и говорить о чем угодно, кроме Королевской Академии, миссис Чивли и романов на шотландском диалекте. Эти темы не возвышают душу. (Замечает на диване какую-то вещицу, зава-

лившуюся за подушки.) Что это? Смотрите, кто-то потерял бриллиантовую брошку. Какая изящная, правда? (Пока-

зывает лорду Горингу.) Мне бы такую! Но Гертруда разрешает мне носить только жемчуг, а я его терпеть не могу.

В жемчугах я такая скромница, умница, пай-девочка. Интересно, чья это брошка.

Лорд Горинг. Да, и мне интересно, кто ее обронил.

Мейбл Чилтерн. Красивая брошка!

Лорд Горинг. Да, красивый браслет.

Мейбл Чилтерн. Это не браслет, это брошка.

Лорд Горинг. Ее можно носить и как браслет. (Берет

брошку, достает зеленый бумажник, аккуратно уклады-

вает ее туда и прячет во внутренний карман. Все это он

проделывает с полным хладнокровием.)

Мейбл Чилтерн. Что вы делаете?

Лорд Горинг. Мисс Мейбл, я хочу обратиться к вам с несколько странной просьбой.

Мейбл Чилтерн (с живостью). Ах, наконец-то! Я

целый вечер этого ждала.

Лорд Горинг (в первое мгновение сконфужен, но бы-

стро овладевает собой). Никому не говорите, что я взял эту брошку. А если кто-нибудь напишет или вообще будет ее искать, сейчас же сообщите мне.

Мейбл Чилтерн. Действительно, странная просьба.

Лорд Горинг. Видите ли, когда-то, очень давно, я подарил эту брошку одной особе.

Мейбл Чилтерн. Вы?..

Лорд Горинг. Я.

Входит леди Чилтерн, одна. Гости уже разъехались.

Мейбл Чилтерн. В таком случае мне, конечно, ничего не остается, как только пожелать вам спокойной ночи.

Доброй ночи, Гертруда! (Уходит.)

Леди Чилтерн. Доброй ночи, милочка! (Лорду Горин-

гу.) Вы видели, кого к нам привела леди Маркби?

Лорд Горинг. Да. Неприятный сюрприз. Зачем она сюда явилась?

Леди Чилтерн. По-видимому, затем, чтобы соблазнить

Роберта и заставить его поддержать дутое предприятие, в котором сама заинтересована. Аргентинский канал.

Лорд Горинг. А! Не поняла, с кем имеет дело.

Леди Чилтерн. Где уж ей понять такую чистую, возвышенную натуру, как мой муж!

Лорд Горинг. Да. Видно, ей туго пришлось, если она вздумала ловить Роберта в свои сети. Удивительно, какие ошибки совершают иной раз умные женщины!

Леди Чилтерн. Вы называете это умом? По-моему, это глупость.

Лорд Горинг. Часто это одно и то же. Спокойной ночи, леди Чилтерн!

Леди Чилтерн. Спокойной ночи!

Входит сэр Роберт Чилтерн.

Сэр Роберт Чилтерн. Уже уходите, Артур? Посидите еще немножко.

Лорд Горинг. К сожалению, не могу. Обещал еще заглянуть к Хартлокам. У них там лиловый венгерский оркестр исполняет лиловую венгерскую музыку. До скорого свиданья. Всего хорошего. (Уходит.)

Сэр Роберт Чилтерн, Какая ты сегодня красавица, Гертруда!

Леди Чилтерн. Роберт, скажи, ведь это неправда? Ты не станешь поддерживать эту аргентинскую спекуляцию?

Ты на это неспособен!

Сэр Роберт Чилтерн (отшатнулся). Кто тебе сказал?

Леди Чилтерн. Эта женщина, которая только что ушла.

Миссис Чивли, как она теперь себя называет. Она это говорила с издевкой, как будто смеялась надо мной. Роберт, я знаю эту женщину. А ты не знаешь. Мы вместе учились в школе. Она и тогда была лживой, бесчестной, она дурно влияла на всех, кто верил ей или дружил с ней. Я ненавидела ее и презирала. Она крала вещи. Ее выгнали из школы за воровство. А ты позволяешь ей в чем-то тебя уговаривать!

Сэр Роберт Чилтерн. Гертруда, все это, может быть, и верно, но ведь это было очень давно. Не лучше ли об этом забыть? Миссис Чивли могла с тех пор измениться. Нельзя судить человека только по его прошлому.

Леди Чилтерн (с глубоким убеждением). Наше прошлое – это мы сами. Как же еще судить о людях, если не по их прошлому?

Сэр Роберт Чилтерн. Это жестоко, Гертруда!

Леди Чилтерн. Это справедливо, Роберт. Знаешь ли ты, что она хвастала, будто ты обещал ей поддержать своим влиянием – своим именем! – эту аргентинскую спекуляцию, о которой я знаю с твоих собственных слов, что это бессовестное мошенничество?

Сэр Роберт Чилтерн (кусает губы). Я, может быть, ошибался. Мы все иногда ошибаемся.

Леди Чилтерн. Но ты только вчера говорил мне, что получил доклад комиссии и что она решительно осуждает этот проект!

Сэр Роберт Чилтерн (ходит взад и вперед по комна-

те). У меня есть основания думать, что члены комиссии были предубеждены или, во всяком случае, плохо информированы. И кроме того, Гертруда, политика и частная жизнь – это разные области. В них действуют разные законы, они преследуют разные цели.

Леди Чилтерн. И в той и в другой – человек должен быть на высоте. Я не вижу разницы.

Сэр Роберт Чилтерн (останавливается). Ну так считай, что в данном случае – в этом чисто практическом вопросе – я изменил свое мнение. Вот и все.

Леди Чилтерн. Все?.

Сэр Роберт Чилтерн (жестко). Да.

Леди Чилтерн. Роберт! Это ужасно, что я задаю тебе такой вопрос, но… ты сказал мне всю правду?

Сэр Роберт Чилтерн. Почему ты спрашиваешь?

Леди Чилтерн (после паузы). Почему ты не отвечаешь?

Сэр Роберт Чилтерн (садится). Гертруда, правда очень сложная вещь, а политика очень сложный механизм.

Там все связано, все цепляется одно за другое. Бывает, что тебе оказали услугу и за это надо отплатить такой же услугой. В политике часто приходится идти на компромисс.

Все так делают.

Леди Чилтерн. На компромисс?. Роберт, почему ты сегодня говоришь совсем не то, что я привыкла от тебя слышать? Почему ты вдруг так изменился?

Сэр Роберт Чилтерн. Я не изменился. Но обстоятельства иногда сильнее человека.

Леди Чилтерн. Никакие обстоятельства не могут быть сильнее нравственного закона.

Сэр Роберт Чилтерн. Ну, а если я скажу тебе…

Леди Чилтерн. Что?

Сэр Роберт Чилтерн. Что я вынужден так поступить.

Что это необходимо.

Леди Чилтерн. Не может быть необходимым то, что бесчестно. А если оно необходимо, так что же я любила в тебе! Но это не так, Роберт, скажи, что это не так! Зачем тебе это делать? Что это тебе даст? Деньги? Но нам не нужны деньги. Да еще такие! Деньги из нечистого источника пятнают человека. Власть? Но власть сама по себе ничто. Только власть делать добро дает удовлетворение.

Так зачем же? Роберт, скажи, зачем ты хочешь совершить эту низость?

Сэр Роберт Чилтерн. Гертруда, ты не имеешь права так говорить. Я уже объяснил тебе, что это просто разумный компромисс. Не больше.

Леди Чилтерн. Роберт, все это хорошо для других, для тех, кто в жизни ищет только корысти. Но не для тебя, Роберт, не для тебя! Ты не то что другие. Ты всегда стоял особняком. Грязь жизни до тебя не досягала. Для всех, как и для меня, ты был идеалом чести и благородства. Так останься же этим идеалом! Не отказывайся от этого высокого наследия, не разрушай эту башню из слоновой кости. Роберт, мужчина может любить женщину, даже если она ниже его, даже если она запятнана, опозорена, бесчестна.

Но для нас, женщин, любовь – это преклонение; и если нет преклонения, нет и любви. Ах, не убивай мою любовь к тебе, не убивай!

Сэр Роберт Чилтерн. Гертруда!

Леди Чилтерн. Я знаю, есть люди с отвратительными тайнами в прошлом бывает, что человек когда-то совершил бесчестный поступок, а потом за это надо платить другим бесчестным поступком – о! не говори мне, что и ты такой!

Роберт, есть в твоей жизни какой-нибудь тайный позор или бесчестие? Скажи, скажи мне сейчас же! Потому что тогда…

Сэр Роберт Чилтерн. Что тогда?

Леди Чилтерн (очень медленно). Тогда мы должны расстаться.

Сэр Роберт Чилтерн. Расстаться?.

Леди Чилтерн. Да. Совсем и навсегда. Так будет лучше для нас обоих.

Сэр Роберт Чилтерн. Гертруда, в моей прошлой жизни нет ничего такого, чего тебе нельзя знать.

Леди Чилтерн. Я это знала, Роберт, я была уверена. Но зачем ты сегодня говорил такие ужасные вещи, такие непохожие на тебя? Ну хорошо, не будем больше об этом говорить. Ты ведь напишешь миссис Чивли, что не станешь поддерживать этот мошеннический проект? Если ты ей обещал, так возьми обещание назад, только и всего.

Сэр Роберт Чилтерн. Непременно надо написать?

Леди Чилтерн. Как же иначе?

Сэр Роберт Чилтерн. Я могу повидаться с ней и сказать.

Леди Чилтерн. Ты не должен больше видеться с ней.

Ни видеться, ни говорить. Она недостойна разговаривать с таким человеком, как ты. Нет, напиши ей – сейчас, сию минуту, – и напиши так, чтобы она поняла, что твое решение неизменно.

Сэр Роберт Чилтерн. Написать сию минуту!.

Леди Чилтерн. Да.

Сэр Роберт Чилтерн. Но уже поздно. Скоро двенадцать.

Леди Чилтерн. Это ничего не значит. Она должна сейчас же узнать, что ошиблась в тебе, что ты неспособен ни на что низкое, непорядочное, нечестное. Вот, сядь за этот стол. Напиши, что отказываешься поддерживать этот проект, за который она ратует, потому что считаешь его бесчестным. Так и напиши – бесчестным. Уж ей-то понятно это слово.

Сэр Роберт Чилтерн садится и пишет письмо.

(Берет его и читает.) Да, так будет хорошо. (Звонит.) А теперь конверт.

Он медленно надписывает конверт. Входит Мэсон.

Сейчас же отошлите это письмо в отель Кларидж. Ответа не надо.

Mэсон уходит.

(Опускается на колени рядом с мужем и обнимает его.) Роберт, любовь делает человека мудрым. Я чувствую, что сегодня спасла тебя от чего-то, что могло принести тебе страшный вред, из-за чего люди стали бы меньше уважать тебя. Мне кажется, ты сам не понимаешь, насколько, благодаря тебе, стала чище вся атмосфера нашей политической жизни – благодаря твоей неподкупности, твоему бескорыстию, твоему всегдашнему стремлению к серьезным целям и высоким идеалам! А я это понимаю, и за это я люблю тебя, Роберт!

Сэр Роберт Чилтерн. Люби меня, Гертруда, люби меня всегда!

Леди Чилтерн. Я буду всегда любить тебя, потому что ты всегда будешь достоин моей любви. Как не любить то, что безупречно! (Целует его и выходит из зала.)Сэр Роберт Чилтерн некоторое время ходит взад и

вперед; потом садится и закрывает лицо руками. Входит

дворецкий и начинает гасить лампы.

Сэр Роберт Чилтерн (поднимает голову). Гасите свет, Мэсон, гасите свет!

Дворецкий гасит лампы. В комнате становится тем-

но. Осталась только люстра над лестницей; свет от нее

падает на гобелен, изображающий «Торжество любви».

Занавес

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Малая гостиная в доме сэра Роберта Чилтерна. Лорд

Горинг, одетый по последней моде, полулежит в кресле.

Сэр Роберт Чилтерн стоит перед камином, прислонив-

шись спиной к каминной доске. Он, по-видимому, в сильном

волнении и тревоге. В течение разговора он несколько раз

принимается ходить по комнате.

Лорд Горинг. Дорогой мой Роберт, это очень неприятная история. Очень. Надо было все рассказать жене.

Иметь тайны от чужих жен – это в наше время необходимая роскошь. Так, по крайней мере, мне не раз объясняли в клубе умудренные опытом старцы с лысиной во всю голову

– уж они-то должны знать. Но пытаться что-нибудь скрыть от своей жены – это непростительное легкомыслие. Она же все равно узнает. У женщин на этот счет поразительный нюх. Они все видят, кроме очевидного.

Сэр Роберт Чилтерн. Артур, я не мог сказать жене.

Когда я мог сказать? Вчера? Это значило бы разлучиться с ней навсегда, потерять любовь единственной женщины, которую я боготворю, единственной женщины, которая пробудила любовь в моем сердце. Нет, вчера это было невозможно. Она с ужасом отвернулась бы от меня… с ужасом и презрением.

Лорд Горинг. Леди Чилтерн до такой степени добродетельна?

Сэр Роберт Чилтерн. Да, моя жена до такой степени добродетельна.

Лорд Горинг (снимает перчатку с левой руки). Очень жаль. Простите, дорогой, я не то хотел сказать. Гм! Но если так, то мне очень хотелось бы серьезно поговорить с леди

Чилтерн. О жизни.

Сэр Роберт Чилтерн. Это бесполезно.

Лорд Горинг. А можно попробовать?

Сэр Роберт Чилтерн. Пожалуйста. Но ничто не заставит ее изменить свои взгляды.

Лорд Горинг. Ну что ж, на худой конец это будет психологический эксперимент.

Сэр Роберт Чилтерн. Такие эксперименты очень опасны.

Лорд Горинг. Все, милый мой, опасно. Кабы не так, не стоило бы и жить… Да. По-моему, Роберт, вы должны были давным-давно все ей рассказать.

Сэр Роберт Чилтерн. Когда? При нашей помолвке?

Так неужели вы думаете, что она вышла бы за меня замуж, если бы знала, откуда пошло мое богатство и с чего началась моя карьера, – если бы знала, что я совершил поступок, который большинство людей назвали бы постыдным и бесчестным!

Лорд Горинг (медленно). Да. Люди именно так его и назовут. В этом можно не сомневаться.

Сэр Роберт Чилтерн (с горечью). Те самые люди, которые каждый день совершают еще худшие поступки. У

которых есть тайны еще похуже моей.

Лорд Горинг. Потому-то они так и любят разоблачать чужие тайны. Это отвлекает внимание от их собственных.

Сэр Роберт Чилтерн. Да кому я, в конце концов, сделал зло этим поступком? Никому.

Лорд Горинг (пристально глядя на него). Только себе, Роберт.

Сэр Роберт Чилтерн (после молчания). Ну хорошо. У

меня были неофициальные сведения о некоторых действиях, которые тогдашнее правительство собиралось предпринять. Я их использовал. Но точно так же слагались почти все нынешние крупные состояния. Неофициальные сведения их обычное начало.

Лорд Горинг (постукивая тростью по своему баш-

маку). И публичный скандал их обычный конец.

Сэр Роберт Чилтерн (ходит по комнате). Артур, и вы считаете, что это справедливо – ставить мне сейчас в упрек то, что я сделал восемнадцать лет тому назад? Справедливо, чтобы вся моя карьера рухнула из-за того, что я сделал, когда был чуть ли не мальчишкой? Мне тогда было двадцать два года, я был знатного происхождения и беден –

две вины, которых в нашем обществе не прощают. Разве справедливо за ошибку или пусть даже грех молодости –

если уж люди желают называть это грехом, – разве справедливо за одно это разбивать такую жизнь, как моя, уничтожать все, ради чего я столько трудился, разрушать все, что я с такими усилиями создал?

Лорд Горинг. Жизнь никогда не бывает справедливой, Роберт. И пожалуй, так оно и лучше для большинства из нас. Сэр Роберт Чилтерн. Всякий, в ком есть честолюбие,

вынужден бороться оружием своего времени. Оружие нашего времени – деньги. Кумир нашего времени – деньги.

Для того чтобы в наше время чего-нибудь добиться положения, власти, – нужны деньги. Деньги, деньги – во что бы то ни стало!

Лорд Горинг. Вы слишком низко себя цените, Роберт.

Поверьте, вы и без денег добились бы того же.

Сэр Роберт Чилтерн. Да, может быть, – к старости.

Когда уже во мне угасла бы жажда власти, когда я уже не сумел бы ею насладиться. Когда я уже был бы дряхлым, усталым, разочарованным. Нет, мне нужен был успех, пока я молод. Когда же он нужен, как не в молодости? Я не мог ждать.

Лорд Горинг. Да, вы добились успеха еще молодым, это верно. Никто в наши дни не делал такой блестящей карьеры. В сорок лет – товарищ министра! Трудно желать большего.

Сэр Роберт Чилтерн. А если теперь у меня все это отнимут? Если я все потеряю из-за безобразного публичного скандала? Если всякая общественная деятельность будет для меня закрыта?.

Лорд Горинг. Роберт, как вы могли продаться за деньги!

Сэр Роберт Чилтерн (взволнованно). Я не продавался за деньги. Я купил успех дорогой ценой. Вот и все.

Лорд Горинг (серьезно). Да, вы дорогой ценой за него заплатили. Но кто вас впервые навел на эту мысль?

Сэр Роберт Чилтерн. Барон Арнгейм.

Лорд Горинг. Этот мерзавец!

Сэр Роберт Чилтерн. Нет, это был человек тонкого и острого ума. Человек с большой культурой, с огромным обаянием, с изысканными манерами. Один из самых умных людей, каких я знал.

Лорд Горинг. Ох, я предпочитаю честных дураков. В

пользу глупости можно многое сказать. Я лично преклоняюсь перед глупыми людьми. У меня это, надо полагать, родственное чувство. Но как он за это взялся? Расскажите мне все по порядку.

Сэр Роберт Чилтерн (бросается в кресло возле пись-

менного стола). Однажды вечером, после обеда у лорда

Рэдли, барон заговорил об успехе и о том, что для достижения его в наше время есть точные правила, что это совершенно точная наука. Своим вкрадчивым тихим голосом он излагал – нам самую страшную из всех философий –

философию силы, и проповедовал самое чудесное из всех евангелий – евангелие золота. Должно быть, он заметил, какое впечатление произвел на меня, потому что спустя несколько дней я получил от него письмо, в котором он приглашал меня зайти. Он жил тогда на Парк-Лейн в том доме, где сейчас живет лорд Вулком. Я помню, как он меня встретил – со странной улыбкой на своих бледных, изогнутых губах, как повел меня в свою великолепную картинную галерею, показал мне свои гобелены, эмали, Драгоценные камни, резные изделия из слоновой кости – дал мне почувствовать всю прелесть роскоши, среди которой жил, а затем сказал, что роскошь – это только фон, только декорация в пьесе, а единственное, ради чего стоит жить, –

это власть, власть над другими людьми, власть над миром, что это высшее наслаждение, доступное человеку, и единственная радость, которая никогда не приедается. И что в наше время путь к власти только один – богатство!

Лорд Горинг (медленно, упирая на каждое слово).

Очень мелкая философия.

Сэр Роберт Чилтерн. Тогда я так не думал. Да и сейчас не думаю. Богатство дало мне огромную силу. В самом начале жизни оно дало мне свободу – а свобода это все. Вы никогда не были бедны, и вам незнакомо честолюбие. Вам не понять, какие горизонты открыл передо мною барон.

Людям редко выпадает такая удача.

Лорд Горинг. К счастью для них, если судить по результатам. Но скажите, как он все-таки уговорил вас сделать этот… эту… ну, одним словом, то, что вы сделали?

Сэр Роберт Чилтерн. Уже прощаясь со мною, он сказал, что, если я когда-нибудь смогу доставить ему ценные сведения – никому еще не известные и действительно ценные, – он сделает меня очень богатым человеком. Я был тогда ослеплен блестящими перспективами, которыми он меня поманил, а честолюбие и жажда власти во мне были непомерные. Месяца полтора спустя через мои руки проходили некоторые секретные документы…

Лорд Горинг (глядя на ковер у своих ног). Правительственные документы?

Сэр Роберт Чилтерн. Да.

Лорд Горинг (вздыхает, потом проводит рукой по лбу

и поднимает глаза). Не думал я, Роберт, что вы – именно вы – окажетесь таким слабым… и не устоите перед соблазном.

Сэр Роберт Чилтерн. Слабым? А, бросьте. Мне противно слышать эти избитые слова. Противно, когда я сам говорю это о других. Слабым? Вы в самом деле думаете, что только слабые люди поддаются соблазну? Уверяю вас,

есть такие страшные соблазны, что для того, чтобы им поддаться, нужна сила, сила и мужество. Поставить всю жизнь на карту, всем рискнуть в одно мгновение все равно, ради власти или ради удовольствия, – нет, это не слабость!

Для этого нужно дьявольское мужество. У меня оно было.

В тот же вечер я сел и написал письмо барону Арнгейму –

то самое письмо, что сейчас в руках у этой женщины. Он нажил на этом без малого миллион.

Лорд Горинг. А вы?

Сэр Роберт Чилтерн. Я получил от него сто десять тысяч фунтов.

Лорд Горинг. Вы продешевили, Роберт.

Сэр Роберт Чилтерн. Нет. Эти деньги дали мне именно то, чего я хотел: власть над другими людьми. Я тотчас прошел в парламент. Барон и после время от времени давал мне финансовые советы. За пять лет я почти утроил свое состояние. Мне все удавалось, за что я ни брался. Во всем, связанном с деньгами, мне так везло, что иногда даже страшно становилось. Помню, я где-то прочитал, в какой-то старинной книге, что, когда боги хотят погубить человека, они исполняют его желания.

Лорд Горинг. И вы никогда не жалели о том, что сделали?

Сэр Роберт Чилтерн. Нет. Я боролся оружием своего времени – и победил.

Лорд Горинг. Вам казалось, что вы победили.

Сэр Роберт Чилтерн. Да, тогда мне так казалось. (По-

сле продолжительного молчания.) Вы, верно, презираете меня, Артур, теперь, когда я вам все рассказал.

Лорд Горинг (с глубоким чувством). Мне жаль вас, Роберт, жаль от всего сердца.

Сэр Роберт Чилтерн. Не скажу, чтобы я когда-нибудь испытывал угрызения совести. Во всяком случае, не в обычном смысле этого слова. Нет. Но я много раз пытался откупиться… Умилостивить судьбу. За эти годы я пожертвовал на благотворительность вдвое больше, чем получил тогда от барона Арнгейма.

Лорд Горинг (поднимает к нему глаза). На благотворительность! Бог мой! Сколько зла вы, должно быть, натворили, Роберт!

Сэр Роберт Чилтерн. Не говорите так, Артур. Не надо.

Лорд Горинг. Простите, Роберт. Я постоянно говорю чего не надо. Должно быть, потому, что обычно говорю то, что думаю. А в наше время это рискованно. Люди все понимают наоборот. Ну, а что касается этой скверной истории, вы можете рассчитывать на мою помощь. Сделаю все, что смогу. Да вы и сами это знаете.

Сэр Роберт Чилтерн. Спасибо, Артур, спасибо. Но что делать? Что тут можно сделать?

Лорд Горинг (откидывается на спинку кресла, засунув

руки в карманы). Гм! Вообще-то говоря, англичане терпеть не могут, если человек твердит, что он прав, но очень любят, если он кается в своих ошибках. Это у нас неплохая черта. Но в вашем случае, Роберт, покаяние не годится. Эти деньги… вы простите меня, Роберт, но из-за этих денег получается как-то… щекотливо, кроме того, если вы во всем покаетесь, вы уже никогда не сможете проповедовать нравственность. А в Англии, если человек не может по крайней мере два раза в неделю разглагольствовать о нравственности перед обширной и вполне безнравственной аудиторией, политическое поприще для него закрыто. В

смысле профессии ему остается только ботаника или церковь. Нет, каяться вам нельзя. Это вас погубит.

Сэр Роберт Чилтерн. Да, это меня погубит Артур, мне остается только одно: бороться до конца!

Лорд Горинг (встает). Я ждал, что вы это скажете

Роберт. Да! Бороться! И начать надо с того, что все рассказать жене.

Сэр Роберт Чилтерн. Этого я не могу.

Лорд Горинг. Роберт, поверьте мне, вы неправы.

Сэр Роберт Чилтерн. Не могу. Это убьет ее любовь ко мне. Лучше расскажите мне об этой женщине, миссис

Чивли. Как мне защититься от нее? Вы ведь, кажется ее раньше знали?

Лорд Горинг. Да.

Сэр Роберт Чилтерн. Хорошо знали?

Лорд Горинг (поправляет галстук). Настолько плохо, что чуть было не женился на ней, когда гостил у Тенби.

Наша помолвка продолжалась… дай бог памяти, кажется, трое суток.

Сэр Роберт Чилтерн. А почему расстроилась?

Лорд Горинг (небрежно). Сейчас уж не помню. Да это и не важно. Кстати, вы не пробовали предлагать ей денег?

Когда-то она была очень падкой на деньги.

Сэр Роберт Чилтерн. Пробовал. Я предлагал ей любую сумму, какую она назовет. Она отказалась.

Лорд Горинг. А! Выходит, чудесное евангелие золота не всесильно? Богатые не все могут?

Сэр Роберт Чилтерн. Да, выходит, что не все. Вы правы. Артур, я чувствую – мне не избежать публичного позора. Это будет, будет! Раньше я не знал, что такое страх.

Теперь знаю. Как будто ледяная рука сжимает тебе сердце.

Как будто оно бьется в пустоте и все слабее, слабее…

вот-вот остановится…

Лорд Горинг (ударяет кулаком по столу). Роберт, вы должны бороться с ней! Бороться с ней до конца!

Сэр Роберт Чилтерн. Но как?

Лорд Горинг. Пока еще не знаю. Понятия не имею. Но у каждого есть слабое место. Каждый в чем-нибудь да уязвим. (Подходит к камину и разглядывает себя в зерка-

ле.) Мой отец говорит, что даже у меня есть недостатки.

Может быть. Не знаю.

Сэр Роберт Чилтерн. В борьбе с миссис Чивли я имею право пускать в ход любое оружие? Как вы считаете?

Лорд Горинг (все еще глядя в зеркало). На вашем месте я не стал бы проявлять чрезмерную щепетильность. Она сама отнюдь не беззащитная овечка.

Сэр Роберт Чилтерн (садится к столу и берет перо).

Ну так я сейчас же пошлю шифрованную телеграмму в наше посольство в Вене с просьбой сообщить, что им о ней известно. Может быть, за ней водятся какие-нибудь грешки, разоблачения которых она побоится.

Лорд Горинг. (поправляя цветок в петлице).

По-моему, миссис Чивли одна из тех весьма современных женщин, которые считают, что новый скандальчик им так же к лицу, как новая шляпка, и выставляют то и другое напоказ каждый день на прогулке в парке в пять тридцать вечера. Я уверен, что она обожает скандалы, и если чем огорчается, так только тем, что их у нее еще недостаточно.

Сэр Роберт Чилтерн (пишет). Почему вы так думаете?

Лорд Горинг. А видите ли, вчера на ней румян было очень много, а платья очень мало. В женщине это всегда признак отчаяния.

Сэр Роберт Чилтерн (звонит). Но телеграфировать в

Вену все-таки стоит?

Лорд Горинг. Спросить всегда стоит. Отвечать – не всегда.

Входит Mэсон.

Сэр Роберт Чилтерн. Мистер Траффорд у себя?

Mэсон. Да, сэр Роберт.

Сэр Роберт Чилтерн (вкладывает записку в конверт и

тщательно его заклеивает). Скажите ему, чтобы сейчас же зашифровал это и отослал. Немедленно.

Mэсон. Слушаю, сэр Роберт.

Сэр Роберт Чилтерн. Постойте. Дайте сюда. (Что-то

надписывает на конверте и возвращает Мэсону.) Mэсон уходит с письмом.

Видно, она имела какую-то власть над бароном Арнгеймом. Интересно, почему.

Лорд Горинг (усмехаясь). М-мда. Интересно.

Сэр Роберт Чилтерн. Я буду бороться с ней насмерть!

Только бы моя жена ничего не узнала.

Лорд Горинг (с силой). Вы все равно должны с ней бороться!

Сэр Роберт Чилтерн (с жестом отчаяния). Если жена узнает, мне не для чего будет бороться. Так вот – как только я получу ответ из Вены, я вам сообщу. Надежда очень слабая, но я все-таки надеюсь. Буду бороться с ней ее собственным оружием. Это только справедливо. Уверен, что у нее есть прошлое.

Лорд Горинг. Как у большинства красивых женщин.

Вопрос в том, какое? На прошлое тоже есть мода, как и на платья. Возможно, что прошлое миссис Чивли просто несколько слишком… декольтировано. А это теперь модно.

Кроме того, дорогой мой Роберт, не очень-то надейтесь, что вам удастся запугать миссис Чивли. Насколько я понимаю, она не из пугливых. Она пережила всех своих кредиторов, и она никогда не теряет голову.

Сэр Роберт Чилтерн. Я сейчас только и живу надеждой. Хватаюсь за соломинку. Я как человек на тонущем корабле. Вода уже поднялась ему до колен, кругом ревет буря… Тсс! Моя жена! Ее голос.

Входит леди Чилтерн, одетая как для прогулки.

Леди Чилтерн. Здравствуйте, лорд Горинг.

Лорд Горинг. Здравствуйте, леди Чилтерн. Вы были в парке?

Леди Чилтерн. Нет, я прямо с заседания Либеральной женской ассоциации, где, кстати, твое имя, Роберт, было встречено громкими аплодисментами. А теперь я пришла пить чай. (Лорду Горингу.) Вы еще посидите, да? И выпьете с нами чаю.

Лорд Горинг. Немножко еще посижу, спасибо.

Леди Чилтерн. Я сейчас приду, только сниму шляпу.

Лорд Горинг (очень серьезно). Пожалуйста, не снимайте. Она вам так идет. Прелестная шляпка. Надеюсь,

Либеральная женская ассоциация встретила ее громкими аплодисментами.

Леди Чилтерн (улыбаясь). У нас есть дела поважнее, чем разглядывать чужие шляпки, лорд Горинг.

Лорд Горинг. Не может быть! Какие же?

Леди Чилтерн. Ах, очень скучные, очень полезные, но и очень увлекательные дела. Например: фабричное законодательство, восьмичасовой рабочий день, женские избирательные права… одним словом, все для вас совершенно неинтересное. Вот о чем мы говорим на наших заседаниях, лорд Горинг.

Лорд Горинг. И никогда – о шляпках?

Леди Чилтерн (с притворным негодованием). Никогда! (Уходит в дверь, ведущую в ее будуар.)Сэр Роберт Чилтерн(берет лорда Горинга за руку).

Вы настоящий друг, Артур! Настоящий друг!

Лорд Горинг. Пока я еще очень мало сделал для вас, Роберт. Ничем не сумел вам помочь. Я весьма разочарован в себе.

Сэр Роберт Чилтерн. Вы помогли мне сказать правду.

Это уже кое-что. До сих пор я никому не смел ее сказать, и она меня душила…

Лорд Горинг. Ну, правда это такая вещь, от которой я всегда стараюсь как можно скорее избавиться. Дурная привычка, кстати сказать. Очень вредит мне в глазах более пожилых членов клуба. Они говорят, что это у меня от самомнения. Может быть, и так.

Сэр Роберт Чилтерн. Как я хотел бы всегда говорить правду… жить по правде! Да, выше этого ничего нет –

жить по правде! (Вздыхает и идет к двери.) Мы с вами еще увидимся, Артур?

Лорд Горинг. Конечно. Когда хотите. Сегодня я собираюсь на бал холостяков, если не подвернется ничего поинтереснее. Но я загляну к вам завтра утром. А если захотите еще сегодня меня видеть, пошлите записочку ко мне на Керзон-стрит.

Сэр Роберт Чилтерн. Спасибо.

Когда он уже у двери, из будуара выходит леди Чил-

терн.

Леди Чилтерн. Ты уходишь, Роберт?

Сэр Роберт Чилтерн. Мне нужно написать несколько писем, дорогая.

Леди Чилтерн (идет к нему). Ты слишком много работаешь. Совсем не думаешь о себе, а у тебя такой усталый вид! Сэр Роберт Чилтерн. Это ничего; дорогая. Пустяки!

(Целует ее и уходит.)

Леди Чилтерн (лорду Горингу). Садитесь, пожалуйста.

Я так рада, что вы зашли. Мне нужно поговорить с вами…

Только не о шляпках и не о женской ассоциации. Первое вас слишком интересует, а второе – недостаточно.

Лорд Горинг. Вы хотите поговорить со мною о миссис

Чивли?

Леди Чилтерн. Да. Вы угадали. Вчера, после того как вы ушли, я выяснила, что она говорила правду. Разумеется, я сейчас же заставила Роберта написать ей и отказаться от своего обещания.

Лорд Горинг. Да, он мне говорил. Леди Чилтерн. Если бы он сдержал свое обещание, это было бы первое пятно на его незапятнанной репутации. А Роберт должен быть безупречен. Он не то, что другие. Он не может поступать, как другие. (Она смотрит на лорда Горинга. Тот молчит.) Вы не согласны со мной? Вы же лучший друг Роберта. Вы наш самый близкий друг, лорд Горинг. Никто, кроме меня, не знает Роберта лучше, чем вы. У него нет тайн от меня, и, я думаю, у него нет тайн от вас.

Лорд Горинг. Да. От меня у него нет тайн. То есть так мне кажется.

Леди Чилтерн. Так разве я не права в моем мнении о нем? Я знаю, что я права. Но все-таки скажите мне откровенно!

Лорд Горинг (глядя ей в глаза). Совершенно откровенно?

Леди Чилтерн. Конечно. Ведь вам же нечего скрывать?

Лорд Горинг. Нечего. Но, дорогая моя леди Чилтерн, я думаю, если уж позволите мне говорить откровенно, что в практической жизни…

Леди Чилтерн (с улыбкой). О которой вы так мало знаете, лорд Горинг…

Лорд Горинг. О которой я ничего не знаю из собственного опыта, но кое-что знаю из наблюдений над другими людьми. Я думаю, что в практической жизни успех –

большой успех – всегда требует некоторой неразборчивости в средствах. Честолюбие всегда несколько неразборчиво в средствах. Если человек твердо решил добраться до вершины, его ничто не остановит. Надо карабкаться по круче – он будет карабкаться. Надо пройти по грязи…

Леди Чилтерн. Ну?.

Лорд Горинг. Он пройдет по грязи. Я, конечно, говорю так, вообще.

Леди Чилтерн (с ударением). Надеюсь. Почему вы так странно смотрите на меня, лорд Горинг?

Лорд Горинг. Леди Чилтерн, я часто думал… что вы слишком уж строги в своих суждениях. Мне кажется, вы…

слишком уж нетерпимы. А ведь если покопаться, так у каждого есть слабости – а то и что-нибудь похуже. Допустим, например, что какой-нибудь видный политический деятель – ну, хотя бы мой отец, или лорд Мертон, или Роберт – когда-то давно написал кому-то опрометчивое письмо…

Леди Чилтерн. Что значит – опрометчивое?

Лорд Горинг. Такое, которое его сильно компрометирует. Я, конечно, разбираю воображаемый случай.

Леди Чилтерн. Роберт неспособен на опрометчивый поступок. Тем более на дурной поступок.

Лорд Горинг (после долгого молчания). Всякий способен на опрометчивый поступок. И всякий способен на дурной поступок.

Леди Чилтерн. Вы стали пессимистом, лорд Горинг? А

что скажут все прочие денди, ваши подражатели? Им всем придется надеть траур.

Лорд Горинг (встает). Нет, леди Чилтерн, я не пессимист. Да я и не знаю толком, что такое пессимизм. Но я очень хорошо знаю, что понять людей можно, только если иметь к ним милосердие. Жить с людьми можно, только имея к ним милосердие. Потому что любовь, а не немецкая философия – основа жизни. По крайней мере нашей земной жизни. Не знаю, как насчет небесной. И я хочу кое-что сказать вам, леди Чилтерн. Если когда-нибудь вас постигнет беда… если вы окажетесь в трудном положении…

помните, что я всегда готов вам помочь. Доверьтесь мне – и я сделаю все, что в моих силах. Напишите мне только два слова – «хочу видеть», и я брошу все и поспешу к вам. Или придите ко мне сами. Но очень прошу вас – сейчас же обратитесь ко мне.

Леди Чилтерн (удивленно смотрит на него). Как серьезно вы это говорите, лорд Горинг! Никогда еще не видела вас серьезным!

Лорд Горинг (смеется). Простите, леди Чилтерн.

Больше не буду.

Леди Чилтерн. Но вы мне нравитесь, когда вы серьезны.

Входит Мейбл Чилтерн в восхитительном платье.

Мейбл Чилтерн. Милая Гертруда, не говорите таких ужасов лорду Горингу! Серьезность ему совсем не идет.

Здравствуйте, лорд Горинг. И пожалуйста, будьте как можно легкомысленней.

Лорд Горинг (оборачивается к ней). Я бы рад, мисс

Мейбл… но сегодня что-то не выходит. Выбился из колеи.

Да мне уж и пора уходить.

Мейбл Чилтерн. Как раз когда я пришла! Что за ужасные манеры! Вы очень плохо воспитаны.

Лорд Горинг. Очень.

Мейбл Чилтерн. Жаль, что не я вас воспитывала.

Лорд Горинг. И мне жаль.

Мейбл Чилтерн. А теперь уж, наверно, поздно?

Лорд Горинг (улыбается). А может, и нет.

Мейбл Чилтерн. Вы завтра поедете кататься?