Пошлите меня в разведку

3

Утром я привёл свой взвод в парк на занятия огневой службой, а Лазарев пошёл в артиллерийскую мастерскую выяснить, что там с кронштейнами для прицелов.

Парк — это совсем не то, что я привык представлять до службы в армии. В нашем городе был парк — тенистый сад с аллеями, посыпанными жёлтым песком, скамейками, там обычно сидели девушки из медицинского института с учебниками в руках, — готовились к экзаменам. Тот, городской парк был над обрывистым спуском к быстрой, прохладной Ангаре, по которой скользили лодки. А над всем этим довоенным раем плыли мелодии вальса или танго, доносившиеся с танцплощадки, и воздух пронзал запах цветущей черёмухи…

Теперешний наш парк — это глухой угол пади, обнесённый колючей проволокой, и там в специальных ровиках спрятаны грузовые машины и миномёты, подальше от них — штабеля ящиков с минами под охраной часовых. И пахнет тут холодным тяжёлым металлом от стоящих в походном положении миномётов, пущечным салом — им смазывают изнутри миномётные стволы, бензином от поставленных на подпорки автомашин, загнанных в большие прямоугольные ямы — ровики.

— Миномёты к бою! — подал я первую команду.

Солдаты кинулись в ровики, выкатили миномёты и словно разломили их пополам — откинули тяжёлые опорные плиты. С глухим металлическим звоном плиты упали на землю. А миномётчики уже копнули лопатами раз и другой землю и намертво уложили туда эти круглые плиты, соединили их со стволами, стали вращать ручки подъёмного и поворотного механизмов, выравнивая миномёты. Наводчики достали из футляров, выстланных бархатом, прицелы, закрепили их в специальных гнёздах.

— Второй готов! — доложил командир расчёта.

И эхом, через секунду-другую:

— Первый готов!

Я подошёл проверить — действительно ли первый готов? Осмотрел прицеп и наводку, взглянул, не бегает ли «глазок» в уровнях — вертикальном и горизонтальном, пошатал двуногу-лафет и, убедившись, что команда выполнена хорошо, тут же разломал всю работу расчёта, приказав:

— Отбой!

И правильно сделал: в бою, в настоящем бою, а не в учебном, придётся, как нам не раз говорили на курсах, мгновенно менять позицию, если нас засекут вражеские артиллеристы, или уходить от прорвавшихся танков, прятаться в траншеи от бомбардировщиков. И солдаты должны управляться с миномётом за одну минуту.

Исполняя мой приказ, они вновь привели миномёты в походное положение, а я опять скомандовал:

— К бою!

Солдаты молча принялись за дело, лишь командиры расчётов подавали короткие возгласы: «Стяжку, стяжку давай!», «Топи двуногу!», «Уровни выгоняй, уровни!», «Наводки!»…

Когда доложили о готовности, я указал на голую сопку с темневшей на склоне грудой камней и объявил:

— Цель: вражеский пулемёт на высоте с отметкой шестьсот пять. Подавить!

Сержанты прикинули расстояние до цели, посмотрели на таблицы для установки прицела, и началась, всегда вызывавшая у меня досаду, условная стрельба.

— По пулемёту! Осколочно-фугасной миной! Взрыватель осколочный… Угломер… Заряд… Прицел…

После команды «Первому, одна мина, огонь!» заряжающие поднесли к дульным срезам мины. Не те страшные мины, окрашенные в зловеще зелёный цвет, что лежат до времени в ящиках в углу парка. А мины условные, вытесанные из берёзовых чурок топором. Третьи номера расчётов сделали фальшивое движение руками — будто устанавливали взрыватели, а наводчики, после команды сержантов, дёрнули за спусковые шнуры. Нет, оглушительного выстрела, сопровождаемого грохотом и пламенем, не раздалось. Мы услышали всего лишь металлический щелчок: металл звякнул о металл в стреляющем механизме, но считалось, что выстрел произведён и вражеские пулемётчики если и не лежат ещё замертво, то вот-вот будут уложены.

С какой яростью стрелял бы я по настоящим врагам, которые заняли Украину, стоят под Ленинградом, неподалёку от Москвы, отогнанные от самых её пригородов прошлой зимой. Туда бы сейчас меня с моим взводом, на любой фронт, на любое направление, и настоящими бы полупудовыми минами стрелял бы я по траншеям, в которых засели фашисты, по дорогам, где идёт их пехота.

Но дать команду на поражение цели взводом я так и не смог: командир второго миномёта «засел» с установкой прицела — прицел — хоть разбей его! — упирался в ствол миномёта.

Ох уж этот ствол!.. Ещё на курсах с ним было мороки. У любой пушки панорама поворачивается на всю окружность. Поэтому огонь можно вести без помех. А у нашего полкового миномёта — наверно, конструкторы что-то недодумали — кругового вращения прицела не получалось, он упирался в ствол. И, хочешь не хочешь, приходилось мудрить с вычислениями угломера. Из-за этого темп стрельбы снижался даже у самых умелых огневиков.

Я взглянул на цифры, выгравированные на окружности прицела, стал помогать сержанту в вычислениях. Потом приказал повернуть миномёт к цели, к вражескому пулемёту. Получилась полная нелепица: миномёты теперь смотрели в затылок один другому. Хорошо, что никто ещё из других подразделений не увидел. Позор, засмеют, такая артиллерийская безграмотность! И сколько крови прольётся понапрасну из-за такой вот ошибки…

— Немедленно разверните миномёты по фронту! — скомандовал я.

И вовремя: к нам шёл Лазарев в сопровождении оружейного техника из артмастерской.

— Воюешь? — спросил Лазарев.

Я ответил что-то неопределённое, стараюсь, мол, готовлю взвод.

— Ну и ладненько, — сказал Лазарев. — А мы тут кое-что придумали. Давай-ка примерим на твоих самоварах. Не возражаешь?

Он развернул промасленную тряпицу, и я увидел металлические кронштейны странной формы. Один конец, их, с медной напайкой, был приспособлен для насадки прицела. Другой, клинышком, для закрепления на самом миномёте.

Солдаты столпились вокруг, рассматривали невидаль, Лазарев приладил кронштейн к миномёту, насадил, закрепил прицел и стал поворачивать его по окружности вправо и влево, наводя то вперёд, то назад. Мы не поверили глазам: ствол теперь совершенно не мешал.

— Понял, в чём фокус? — спросил Лазарев. — Круговая наводка обеспечивается мгновенно.

— Сам придумал? — недоверчиво спросил я.

— Какая разница? Главное, дело сделано. И, пожалуй, неплохо сделано. Как по-твоему?

— Неплохо… Скажешь тоже. Гениально! В жизни я бы не додумался. Тебе конструктором оружия надо быть.

— Брось, — усмехнулся Лазарев. — Любой техник такую штуку может сделать. Даже получше. А эти экземпляры опытные, надо ещё на боевых стрельбах испытать.

Лазарев снял кронштейны, снова завернул их в промасленную тряпицу, заговорщицки подмигнул мне и ушёл вместе с оружейным техником. А мы покурили едкого самосада и опять принялись за своё. Тренировались на ведение огня по пехоте, по закрытой цели. Я внезапно выкрикивал, что прорвались танки, идут к нам, на огневую. Солдаты прятали миномёты в ровики, хватали связки гранат, конечно же деревянных, ложились в неглубокие окопчики, выставляя на танкоопасном направлении пулемёт Дегтярёва для стрельбы по вражеским автоматчикам, которые должны бы идти за танками.

Я уже изрядно охрип, а солдаты устали, перепачкались землёй — четыре часа подряд они окапывались и ползали по-пластунски, подносили мины под воображаемым огнём врага, а вот подошло желанное обеденное время. Но прежде чем разрешить помкомвзводу вести солдат в столовую, я подал команду «воздух!». И опять они прыгнули в траншею, подняли оттуда вверх и пулемёт, и винтовки — приготовились стрелять по самолетам. Я осмотрел каждого прильнувшего к своему оружию, прижавшегося к спасительной земле. Всё как будто правильно, всё как предписано боевой инструкцией. Но на войне, внушали нам на курсах, бывает всякое, непредвиденное. Надо быть готовым ко всему.

— Газы! — отчаянно выкрикиваю я.

В траншее все зашевелились, задвигались, минута — и уже никого не узнать: на каждом резиновая маска с круглыми стёклами и гофрированным хоботком, исчезающим в холщовой противогазной сумке.

— По самолёту! Высота пятьсот! Упреждение на три корпуса! Беглый огонь!

Щёлк! Щёлк! Щёлк! — ударили из винтовок.

— Пулемёт! Почему пулемёт не слышу?

Тр-р-р! Тр-р-р! Тра-та-та! Тр-р-р, — это пулемётчик стал вращать деревянную трещотку.

Теперь, кажется, всё. Теперь я с чистой совестью командую:

— Отбой! Всем отбой!

Противогазы сняты, солдаты построены в две шеренги, я выслушиваю доклад помкомвзвода и начинаю речь, заключающую занятия. Отмечаю, что все действовали слаженно и умело, только пулемётчик запоздал открыть огонь. А это, говорю, в боевой обстановке может стоить жизни вашим товарищам. Ясно? И когда мне отвечают, что «ясно», разрешаю вести людей на обед и сам отправляюсь в нашу офицерскую землянку-столовую.

Лазарев был уже там. Лида, в белой курточке поверх гимнастёрки, кругленькая, румяная, с ямочками на раскрасневшихся щеках, так и сияла, подавая Лазареву обед. И подавала ему не в алюминиевом котелке, как некоторым, даже не в эмалированной миске, а — будто командиру полка — в тарелке с цветочками, поставленной на другую, плоскую. Тут же она сбегала в раздаточную, принесла второе блюдо — пшённую кашу с кусочком селёдки.

— Вот, товарищ лейтенант, — чуть не пела Лида, — кушайте. Каша вкусненькая, с маслицем. Селёдку я вымочила. Щец вам горячих можно подлить ещё, если желаете. Бот, хлебца порезала…

Ей трудно было скрыть свои чувства к Лазареву, да она и не пыталась это делать, нет, пусть все видят, что значит для неё лейтенант Лазарев, пусть говорят что хотят.

Лазарев в ответ слегка улыбался, пошучивал и, едва закончив обед, ушёл с торопливостью занятого человека, провожаемый тоскливым Лидиным взглядом.