После

1. Инга

Нет, это был не сон, — в пачке действительно оставалась последняя сигарета. Вздохнув, Инга поставила турку на плиту и занялась макияжем.

Чтобы кофе не сбежал, она включила конфорку на самый маленький огонь. Инга не могла выйти из дома ненакрашенной, даже если пройти нужно было всего пару десятков метров — до магазина на углу и обратно. Она достала косметичку, выложила на стол все ее содержимое, поставила перед собой большое овальное зеркало на подставке и начала краситься. Зеркало было двустороннее, и, страдая недостатком зрения, она пользовалась его второй, увеличительной стороной.

Сначала контур. Инга никогда не покупала жидкую подводку, а наводила контур остро заточенной спичкой, как привыкла с молодости. Для этого нужно было размочить водой стержень от самого дешевого косметического карандаша, окунуть в него спичку, слегка провернуть, чтобы она напиталась цветом, и только после этого начинать красить.

Мелкими прерывистыми движениями, чтобы не растягивать веко, она скрупулезно повторяла малейшую неровность кожи; она вела линию так тонко и точно, что ее руке позавидовал бы ювелир. Это была филигранная работа. Но существовала еще одна причина, по которой Инга предпочитала заточенную спичку, а не магазинную подводку: в детстве она переболела конъюнктивитом и от этого часть ресниц у нее высыпалась, так что пустые места на веках приходилось теперь искусно затушевывать. И в этом деле она добилась настоящего мастерства. От природы взгляд Инги был немного угрюмым, но теперь ее глаза смотрели выразительно и томно. На контур она потратила примерно двадцать минут, десять — на один глаз и десять — на второй.

Далее следовали тени. Раньше ее любимыми были синевато-серые, но пару лет назад она открыла для себя темно-оливковые с перламутровым отливом, и этот неброский оттенок так полюбился ей, что стал 'ее' цветом. От перламутра веки делались слегка выпуклые, и некрупные от природы глаза приобретали величину и объем.

У самых ресниц она наложила слой погуще и начала мягко растушевывать его вверх, так что закрытое веко приобрело вид легкого перламутрового облачка. Затем чуть-чуть затенила внешний угол глаза, чтобы сделать его зрительно длинней и глубже. Как бы ни гнала ее жажда в магазин, движения Инги были медленными и точными, — это был ритуал, в котором небрежность и спешка приравнивались к преступлению. Тени забрали еще минут пятнадцать. Она закончила с ними как раз в тот момент, когда услышала запах горелого кофе. С досадой на себя Инга поднялась из-за стола, отставила с плиты сбежавший кофе и брезгливо оглядела испачканную конфорку.

Она снова почувствовала, как сильно хочет курить. Как в том сне, что приснился ей сегодня, она открыла пачку, полюбовалась на единственную оставшуюся в ней сигарету… и закрыла ее.

Инга выглянула в окно: жуткий промозглый ноябрь стоял перед ней во всей красе. В половине девятого небо было такое хмурое и низкое, что казалось, рассвет так и не наступил. Кое-где срывался первый колючий снежок и, кружась, носился по ветру. Ветки деревьев качались так сильно, что она с опаской покосилась на провода. В прошлую зиму по милости ветра весь квартал два дня просидел без электричества. Весной дерево перед домом изрядно опилили, но за лето ветки разрослось еще гуще и пышней и теперь угрожающе нацеливались в ее окна.

Инга посмотрела вдаль: на самой окраине двора, там, где разбитый асфальт переходит в каменистую грунтовку, вырисовалась черная вертикальная черта. Эта черта была живая. Она шевелилась и, кажется, натужно двигалась против ветра. Прищурив близорукие глаза, Инга увидела, что это вовсе не черта, а человеческая фигура в пиджаке — черном и застегнутом на все пуговицы. Спустя еще несколько мгновений в этой напряженной фигуре она узнала соседа снизу, бредущего навстречу ветру. Инга не поленилась и надела очки — парень был действительно в одном пиджаке! Она поежилась. Этот черный пиджак с воротником-стойкой он носил с августа, правда, тогда две верхние пуговицы были еще расстегнуты. Ей не с кем было поделиться своим возмущением, поэтому, проследив, как сосед зашел в подъезд, она только покачала головой.

Но нужно же было заканчивать макияж и идти, в конце концов, в магазин!

Осталось накрасить ресницы. Это было еще одно несчастье — ресницы у нее (те, что уцелели) были коротенькие, редкие и смотрели вниз. Загибая вверх кончики, Инга покрыла их тушью, потом дала подсохнуть первому слою и нанесла второй. После этого несколько раз провела по ресницам специальной капроновой щеточкой, разнимая слипшиеся кое-где волоски, мазнула на губы немного терракотовой помады, — не очень жирным слоем, чтобы они не выглядели намалеванными, — а в середину на нижнюю губу опять чуть-чуть перламутра; терракотовым же карандашом оттенила контур и… кажется все. Контур был такой же принципиальной вещью, как и подводка: он не должен быть слишком четким, чтобы не создавалось впечатление старческих губ, поэтому вопреки всем правилам макияжа она рисовала его поверх помады. На губы Инга не жаловалась — они были хорошо очерченные, в меру крупные и пухлые, не потерявшие с возрастом своей свежести.

Тоном и пудрой Инга не пользовалась. В пятьдесят пять лет оно бы, конечно, не помешало, но так уж она привыкла с юности, и привычек своих менять не собиралась.

Уже в прихожей она руками, а не расческой, взбила челку густого шоколадного цвета, подстриженную на французский манер, и накинула синтепоновую курточку. Набросив на голову капюшон, Инга еще раз полюбовалась на его лоснящийся темный мех, который так необыкновенно гармонировал с волосами и глазами, и, запахнувшись, довольная собой, шагнула за порог.

***

Со второй попытки она все-таки заварила кофе и с удовольствием, под сигарету, принялась смаковать первую утреннюю чашку. Затем вторую и третью. На это занятие у нее ушло пару часов. Инга смотрела в окно и гадала, выглянет ли сегодня солнце, — она так любила солнце с утра. Но тучи становились все мрачней, небо — все ниже, слышалось завывание ветра, и в тон ему прозвучал голос из спальни:

— Мам…

Инга поспешила на зов.

— Сделай кофе, — скорее угадала, чем расслышала она слова дочери.

Спустя еще пол часа Валерия, заспанная и непричесанная, появилась на кухне.

— Опять накурила… — были ее первые слова. Вторые прозвучали чуть повежливей: — Где кофе?

Инга молча указала ей на турку, которую оставила на выключенной плите.

Валерия перелила кофе в чашку, бухнула туда три ложки сахара и сделала большой глоток. Теперь они вместе сидели за столом, но смотрели не друг на друга, а в окно.

— Как отработала? — спросила Инга.

— Нормально.

— Кто был?

— Твой отирался весь вечер.

Инга поморщилась.

— А еще?

— Обычный набор.

Они помолчали немного.

— Дашка была, — неожиданно сказала дочь.

— Даша? С чего это вдруг, ее же смена завтра?

— Я сама не поняла. Вроде, ждала кого-то. Она, ты же знаешь, правды никогда не скажет.

— Ну и что, дождалась?

— Нет. Налысник под утро пошел ее провожать.

— Налысник? Как она его к себе допустила? А я сегодня видела его, — вспомнила Инга. — Утром, в окно. Худой, как хлыст.

— В котором часу?

— Не знаю… часов около девяти. Я как раз в магазин собиралась.

— Интересно, где он столько гулял.

— Слушай, а в баре он в чем был?

— Я не помню. Как всегда, в чем-то черном.

— Он был в пиджаке.

— А, да. Вроде, в пиджаке. Я не присматривалась. Сегодня была такая запарка.

— А где он там обычно у вас сидит?

— В самом углу.

— Он так все кипяточек и заказывает?

— Заказывает. И при этом ненавидит меня.

— С чего ты взяла?

— С того, что в глазах его я вижу ненависть.

— Так прямо и ненависть?

— За эти годы я научилась немного разбираться в людях.

— Раньше ты не была такой…

— Раньше, мама, жизнь не была такой.

— Что же изменилось в твоей жизни? Ты что, нагуляла троих детей или нашла себе мужа-алкоголика?

— Что изменилось? Что изменилось… Изменилось то, что я поняла, что никто, слышишь, никто, никогда меня не поддержит. Никто и никогда! И никто никогда не защитит.

— Не кричи на меня, пожалуйста, я тебе не подруга.

— Да уж разумеется.

Мать и дочь отвернулись друг от друга, и каждая уставилась в свой кусочек окна.

— Пожарь яичницу, — примирительно сказала Валерия двадцать минут спустя.

— Надоело уже, — ответила Инга, не глядя на нее.

— Тогда картошки.

Мать пошла на примирение, но с оговорками:

— Только ты начисть.

— Ладно, я начищу, а ты пожаришь, — приняла условия Валерия.

Из пакета, что стоял под плитой, она достала четыре больших картофелины и луковицу, а Инга ушла изучать программу телевидения на сегодняшний день, и шаткий мир в их маленькой семье ненадолго восстановился.

— А с чем картошку будем? — крикнула Валерия из кухни в зал.

— Можно с колбасой, — чуть погодя, ответила Инга.

— Я не ем колбасы.

— Тогда не знаю.

— А томатный сок у нас еще остался?

— Кажется, да.

— Все, я начистила, иди жарь.

***

— Ты напрасно отказываешься от мяса, — говорила Инга, когда они снова сидели друг против друга и ели жареную картошку прямо со сковороды. — В нем все необходимые белки и микроэлементы. Для женщины это незаменимый продукт.

— Не говори слово 'женщина'.

— Почему?

— Я его ненавижу.

Инга покачала головой:

— Это ненормально…

— А нормально женщине — курить? А труп со специями есть — нормально?

Инга вздохнула:

— В моем возрасте поздно менять привычки.

— Менять привычки никогда не поздно, особенно если они нездоровые.

— Да, но… сколько той жизни.

— Так может за веревочку и в кладовочку?

— Ты очень злая стала, Лера, — заметила тихо Инга и отвернулась к окну.

— А уж ты добрячка.

— Не хами, пожалуйста.

— Я не хамлю, это я так разговариваю, мама.

— Но это хамская манера, тебе она не идет. Ты ведь на самом деле не такая.

— То я такая, то я не такая…

— Расскажи лучше, что у тебя в университете.

— Учусь.

— Все в порядке?

— Не изображай из себя заботливую мать. Если бы ты действительно интересовалась моей учебой, ты бы хоть иногда давала мне денег на нее.

— Но я отдала тебе в прошлом месяце треть своей пенсии!

— Спасибо, это существенный вклад в мое образование. Особенно если учесть, что это единственные деньги, которые я видела от тебя за этот год.

— Но у меня тоже есть своя жизнь!

— Своя жизнь? Это Райку и Зойку ты называешь жизнью?

— Ты слишком любишь судить, Валерия! И ты становишься невыносимой!

— А ты не делай вид, что тебя заботит моя жизнь!

— Но ты, слава богу, уже вышла из детского возраста и можешь сама о себе заботиться!

— Что я и делаю!

— Так чего же ты от меня хочешь?

Валерия умолкла.

После обеда, который так и закончился в молчании, мать и дочь разошлись по своим углам: Валерия ушла в интернет, а Инга — в телевизор.

Незаметно наступил вечер. Ватным диском, смоченным в оливковом масле, Инга осторожно сняла косметику, надела коротенькую ночную рубашку с розовыми рюшами и легла на разобранный диван. В правую руку она взяла пульт от телевизора и принялась переключать каналы, а в левую — маленькую бутылочку шейка, который с некоторых пор стал ее ежевечерним напитком.

Валерия все еще сидела в интернете, когда услышала голос матери:

— Кто-то стучит.

Звонок у них давно не работал, и можно было сделать вид, что ничего не слышишь.

— Открой, пожалуйста, это, наверное, Ольга с первого этажа пришла за пустыми бутылками.

Валерия продолжала неподвижно сидеть.

'Откройте, милиция', - послышалось из-за двери, и теперь в нее забарабанили чуть громче.

Инга вскочила и заметалась в поисках халата. Экран телевизора бросал в комнату быстрые цветные блики, и от этого перед ее глазами все заплясало. Воспитанная в строгих советских традициях, она не считала возможным игнорировать слово 'милиция'. Ее, законопослушную гражданку, при этом слове охватывал трепет священного долга и легкая паника.

Дочь вышла из своей спальни с лицом растерянным и детским, таким, которого Инга не видела у нее с самого окончания школы.

— Милиция? — шепотом спросила она.

'Милиция, откройте'! — послышалось ей в ответ из-за двери.

— Да открой же ты! — крикнула Инга тоже шепотом, отчаявшись попасть руками в рукава халата. — Нет, стой!

Она вдруг остановилась и ужаснулась тому виду, в котором сейчас должна будет предстать перед чужими людьми: растрепанная, в стареньком домашнем халате и БЕЗ КАПЛИ КОСМЕТИКИ на лице!

Валерия между тем юркнула в спальню, предоставляя матери возможность выкручиваться, как она сама пожелает.

Инга бросилась в прихожую к зеркалу и торопливо поправила волосы. О боже! Эти маленькие, невзрачные глазки с редкими ресницами и бледные губы!..

Настойчивая просьба по ту сторону двери повторилась. Вздрогнув, Инга шагнула к двери и повернула ключ в замке.

Она немного опешила, так как ожидала увидеть там нечто иное. Может быть, ангелов в блистающих одеждах с буквами 'МВС' на шевронах, а может, золоченые мундиры с галунами и лампасами, но вместо всего этого на пороге стояли два удивительно обыкновенных парня, до того обыкновенных, что даже обидно. Синенькие курточки (или серенькие? — сразу и не разберешь); такие же бесцветные шапчонки и совершенно невыразительные лица.

— Добрый вечер, — сказал один из них очень вежливо и предъявил удостоверение. Второй последовал его примеру.

От растерянности Инга даже не взглянула на развернутые корочки, а молча впустила посетителей внутрь.

— Капитан Иванов, — представился тот, что первым протянул 'корочку'. — Разрешите войти?

— Да-да, конечно…

Второй тоже представился. Он назвался оперуполномоченным с какой-то простой и колючей фамилией. Инга забыла ее сразу же, как только она отзвучала.

Они прошли на кухню и сели по обе стороны стола. Инга вдруг увидела свою кухню глазами постороннего человека: голая штукатурка стен без обоев, а потолок… вот что значит откладывать ремонт до бесконечности. Она покраснела бы до ушей, если бы ее смуглая кожа была к этому предрасположена.

***

Мелкий снег хлестал ее по лицу. Крохотные кусочки льда впивались в кожу, добавляя ей сухости и морщин, но сейчас Инга об этом не думала. Она не плакала, а только всхлипывала иногда, и плечи ее непроизвольно вздрагивали. Со стороны могло показаться, что эта женщина просто решила прогуляться в ненастную погоду — до того свободным и размеренным был ее шаг. Она даже головы не склоняла, а лишь слегка подавалась всем телом вперед. Вот уже предательски выступила первая невольная слезинка, но нет — ее тушь не потечет! Она может экономить на ремонте, но тушь у нее всегда самая лучшая.

Почему она никогда не присматривалась, не интересовалась им, этим парнем, жившим внизу? Она красила веки, ссорилась с дочерью, ела жареную картошку с колбасой, а в это время он лежал в ванной с перерезанными венами, и кровь медленно выходила в воду. Потом она смотрела телевизор, пила кофе, курила, опять ссорилась с дочерью, а вода уже прошла к соседям на первый этаж, и они взломали дверь. Все это время она была отделена от него потолочным перекрытием толщиной чуть больше 20-ти сантиметров…

Инга рассказала этим двоим, что сегодня около девяти она видела, как ее сосед возвращался домой. И еще перед этим он провожал из бара Дашу, сотрудницу дочери, а больше она ничего о нем не знает. Они предложили ей пройти на опознание.

Труп уже был вынут из ванной и разложен на полу. 'Подойдите и посмотрите', - легонько подтолкнул ее участковый, но вместо этого Инга зажмурила глаза. Потом ее все же уговорили, и она подошла.

Это был он и не он. 'Налысник был выше, — сказала она. — И лицо… не такое'. - 'Но вы узнаете его'? — спросил участковый. 'Нет'. - 'То есть, это не ваш сосед?' — 'Как будто похож, но… тот был немножко другой'.

Второй хотел еще что-то уточнить, но Инга уже выскочила на площадку, потому что не могла сдерживать рвотные спазмы. Потом, поднявшись в ее квартиру, они спросили, можно ли увидеть дочь? Вот тут-то она испугалась и соврала, что Валерия очень плохо себя чувствует, и упросила их не беспокоить ее. Они записали фамилию Инги, имя, отчество, год рождения, телефон и все-все про нее, а потом оперуполномоченный с колючей фамилией подал ей воды из-под крана, потому что у нее срывался голос и дрожали руки. Она глотала холодную воду и вдруг наткнулась на его глаза, внимательно ее рассматривающие. Они были светло-голубые и такие юные… 'Я зайду завтра, — сказал он, — и мы еще раз обо всем спокойно поговорим'. Она молча кивнула. 'Не бойтесь, — успокаивал ее участковый, — это, скорее всего, самоубийство'. Как будто этим можно было ее успокоить!

Они ушли, а Валерия стала кричать:

— Зачем ты еще Дашку приплела?! Это я тебе сказала — тебе! Об этом знали только мы вдвоем, а теперь об этом знают менты!

— Это, скорее всего, самоубийство, — сказала Инга, точь-в-точь как ей самой до этого говорил участковый.

Валерия еще что-то кричала, куда-то звонила, объясняла и оправдывалась, и в конце концов сказала, что нужно быть идиоткой, чтобы рассказывать ментам все, что знаешь.

Тогда Инга вышла на улицу, чтобы вдохнуть морозного осеннего воздуха, и вдруг так ясно представила, что еще несколько часов назад он также вдыхал его и также ежился от резкого ветра, и, наверное, ощущал сквозь тонкие подошвы своих поношенных ботинок стылость ноябрьской земли.

***

На следующее утро Инга встала сама не своя. Она полила цветы, а цветы у нее были замечательные: колоссальных размеров комнатная роза, которая занимала половину зала, лилия с широченными листьями, что стояла в огромном вазоне на кухне, небольшая пальма Монстера, мясистое денежное дерево, предвещающее по легенде солидные денежные поступления, декоративный виноград, вьющийся по стене, и еще много-много всякой мелочи, о которой не стоит даже упоминать. Рука у Инги была такова, что от ее прикосновения зацветал любой самый безнадежный цветок, а какая-нибудь полузасохшая щепочка укоренялась и вдруг пускалась в такой рост, что оставалось только удивляться. Она поливала свои растения ежедневно, зная для каждого цветка строго ему предназначенную порцию влаги, но в это утро забылась и полила два раза. А опомнилась уже, когда из поддонов стала переливаться через край вода. В этот же самый момент второй раз за утро она почувствовала запах горелого кофе. Расстроившись донельзя, она отставила лейку и пошла снимать турку с плиты, отмечая по пути, что подкурила одновременно две сигареты, но обе так и бросила тлеть.

Она долго думала, какие же колготки надеть: вот эти, в сеточку, или с тонкими вертикальными змейками? Она примерила обе пары, но решила, что черные колготки для встречи с оперуполномоченным — это уж, пожалуй, чересчур. Инга порылась в своем шифоньере, но ничего приличествующего для такого визита не нашла — ну не было у нее обыкновенных повседневных колготок телесного цвета! Были одни, цвета топленого молока, но и те с люрексовой нитью.

— Лера, — сказала она, заходя в спальню к дочери, — дай мне свои бесцветные колготки.

Дочь молча кивнула на 'пенал' в углу.

— Когда ты уже наведешь здесь порядок, — ворчала Инга потихоньку, так, чтобы Валерия, упаси бог, не подумала, что она делает ей выговор.

Но дочь и не думала реагировать, увлеченная каким-то электронным чтивом.

Инга достала пакет со всякими галантерейными мелочами и начала раскладывать их на кровати: дюжину трусов в виде одной полосочки, лифчики, ни разу не надетые, безразмерные носки, какие-то ленточки, шнурочки, носовые платки, яркий шелковый платок, который Валерия повязывала обычно на бедра, — все это было смято и свалено как попало в одну кучу. Но колготок здесь не было.

— Где же колготки? — спросила Инга.

— А, забыла. Я их повыкидывала, — ответила Валерия, не отрываясь от экрана.

— Зачем?

— Они были все в стрелках.

— Лера! Сначала надо купить новые, а потом уже выкидывать старые.

— Старье надо выкидывать независимо от того, есть ли у тебя новые.

— С твоими принципами без штанов останешься.

— Штаны у меня как раз есть. А колготки я все равно носить больше не собираюсь — одна маета.

— Что ты говоришь? — легонько съязвила Инга. — А под туфли ты что наденешь?

— Под туфли я надену джинсы.

— А под юбку?

— А юбку я надену тогда, когда можно будет ходить без колготок.

— С ума сойти.

— Вот и сходи.

Инга еще раз обозрела все разномастное содержимое галантерейного пакета и спросила:

— Мне это все обратно заталкивать или ты все-таки разберешь по полочкам?

— Заталкивай, — услышала она безразличный ответ.

Инга решила надеть 'топленое молоко' с люрексовой нитью — из всего имеющегося это было наиболее подобающее ситуации. Затем накинула уютный кремовый пеньюар и, взглянув на себя в зеркало, вдруг пришла в такое сильное волнение, которого не чувствовала уже давно. Зрачки ее расширились и заблестели, пальцы дрогнули, а лицо побледнело и истончилось. Она сняла пеньюар. Нет, это невозможно… ну не в старом же халате его встречать!

Спортивного костюма, приспособленного под домашний, у нее не было, джинсов и свитера она не носила никогда. Вся ее одежда была или подчеркнуто женственной, или совсем уж никудышней. Промаявшись с полчаса этим неразрешимым вопросом, она опять пошла в спальню к дочери.

— Где халат, что я покупала тебе в том году?

— Это пушистый такой?

— Да, велюровый.

На этот раз Валерия встала и сама открыла шифоньер. Халат висел на вешалке без употребления и был совсем новеньким. Инга примерила его и облегченно вздохнула: это было как раз то, что нужно.

Повертевшись немного перед зеркалом, она поняла, что с этой минуты ей стало нечего делать. Вернее, ничего делать она уже не могла: ни готовить, ни смотреть телевизор, ни заниматься домашними делами — все валилось из рук. Даже пульт телевизора выскальзывал, и взгляд ее устремлялся куда-то поверх экрана. Оставалось только курить, бессмысленно смотреть в окно и пытаться успокоиться и понять бессвязный поток своих мыслей. Она вся была ожидание.

2. Даша

Изящно вылепленные, утонченные на кончиках пальцы лениво перебирали виноград. Большая эмалированная миска стояла прямо на постели, где в третьем часу дня все еще нежилась Даша. Виноградины были крупные, с прозрачно-золотистой серединой, и такой же прозрачной и светящейся казалась кожа ее пальцев.

— Угощайся, — сказала она, небрежно пододвинув миску к Валерии.

— А это… от кого?

— Брит. Вчера вечером прислал.

— В качестве извинения за свое отсутствие?

— Нет, просто так.

— А разве ты не его в баре ждала?

— Нет.

Валерия взяла крупную виноградину и отправила ее в рот.

— Как мед!

— Бери-бери, не стесняйся.

Валерия выбрала среднего размера кисть и принялась обрывать одну ягоду за другой.

— Так-то, Лерик, — Даша потянулась, зевнула и откинула со лба волосы.

Цвет своих волос Даша считала необыкновенным, и так оно и было. Ее волосы казались русыми, но не совсем: легкая пепельная дымка с самого рождения запуталась в них, и если посмотреть против света, то вокруг головы едва намечался тонкий голубоватый ореол. Она никогда не красила их и не делала сложных причесок. Волосы ее были так хороши, что сами знали, как им лежать, и как упасть невзначай легко и небрежно по плечам, чтобы показать свою хозяйку в самом выгодном свете.

— Помнишь того, второго, — заговорила Даша интригующе, — что был тогда с Бритом?

— Помню.

— Как он тебе?

— Не рассмотрела, — безо всякого выражения ответила Валерия.

— Он о тебе спрашивал.

— Что именно?

— Ну… вообще все. Если хочешь, я могу…

— Не надо.

— Почему? — Даша казалась слегка обиженной.

— Просто. Не надо.

Даша вздохнула.

В маленькой, бедно обставленной комнатке, с облупившейся краской на деревянной раме окна, пахло духами. Вещи казались не просто разбросанными, но никогда не имевшими здесь своих мест: шикарное нижнее белье валялось вперемешку с застиранными носками и футболками, причем в самых неожиданных местах. Коробки с обувью, дорогие кожаные сумки, шкатулки с бижутерией, подвязки со стразами — все это было брошено как попало, но так, чтобы до любой вещи можно было дотянуться с кровати. Само одеяло было завалено предметами, которые всегда должны быть под рукой: несколько женских журналов, вылинявший вискозный халатик, вязаная кофта с большим уютным воротом и вытянутыми рукавами, мобильный телефон, зеркало, бальзам для губ, крем для рук, молочко для тела, упаковка ватных дисков, тоник для снятия макияжа и еще множество мелочей, которые могут понадобиться девушке в любую минуту. Толстый слой пыли покрывал подоконник.

— Зря, — проговорила, немного подумав, Даша. — Он участник какого-то… м-м-м… в общем, какого-то банка.

— Не надо, — коротко повторила Валерия.

— Ну как хочешь.

Валерия щипала кисть винограда, поглядывала на подругу и, наконец, не выдержала:

— Что же ты ничего не спрашиваешь?

— О чем?

— О вчерашнем.

— А, ты об этом… Лерик, успокойся. Ничего ты меня не втянула, и вообще, брось голову забивать всякой ерундой.

— Ерундой? Он перерезал себе вены.

— Ой! — Даша замахала на нее руками. — Прекрати! Я и так всю ночь не спала.

— Мне из тебя по слову вытягивать?

Даша посмотрела удивленно:

— А что?

— Ты на работе была? Мент приходил? Что ты ему рассказывала? — быстро и нервно заговорила Валерия.

— Да успокойся ты! — она опешила от такого тона. — Сама как тот мент… Ну что с того, что меня проводил твой Налысник? Не самой же мне было идти.

— А такси?

— Дорогая моя! В наши трущобы, да в такую ночь таксист поедет разве что под дулом пистолета. Ему тоже, знаешь ли, жизнь дорога.

— Ладно. Что ты менту рассказывала?

— То, что сейчас тебе говорю.

— Больше ничего?

— Больше ничего. Ну еще, что видела его сегодня с утра… с дня то есть.

С минуту Валерия смотрела на свою подругу широко открытыми глазами.

— Кого?

— Да Налысника же!

— Зачем ты такое сказала?

— Не понимаю тебя. Почему я должна была это скрывать?

— Потому, что уже вчера он был мертв!

— Кто?!

— Даша, — Валерия внимательно посмотрела на подругу, — ты хоть слушаешь, когда я с тобой по телефону говорю?

— Слушаю… — сказала Даша оправдываясь. — Просто… ты знаешь… вчера, когда ты позвонила… я как раз спала.

— Как спала?

— Что ты так смотришь? Я спала и разговаривала с тобой.

— Понятно. А мент что, ничего тебе не объяснил?

— Нет, он только спрашивал.

— И ты даже не удивилась, с чего вдруг такие расспросы?

— Нет. Я, Лерик, раньше удивлялась: почему милиция им НЕ интересуется?

— То есть как это?

— А так. Ты когда-нибудь к нему присматривалась? — глаза у Даши вдруг сделались острые, как бритва. В них не осталось и тени от растопляющей душу нежности и неги.

— Что к нему присматриваться. Обыкновенный маргинал.

— Не знаю, что ты имеешь в виду, но…

— Социально отверженный тип.

— Вот именно — тип. И этот тип не так прост, как ты думаешь. Есть в нем какой-то мутнячок.

— Был, — поправила Валерия. — Ты всегда так о нем думала?

— С первой минуты. Лерик, послушай, а… этот Налысник, он что, правда… мертв?

— Абсолютно.

— Но это какая-то ошибка!

— В морге не ошибаются.

— О боже! Не говори таких слов. При чем здесь морг?

— А куда, ты думаешь, труп повезли? Да и мать моя… полночи блевала после опознания.

— Хватит! — Даша выставила вперед руку, отгораживаясь. — Какой ужас…

— Что ужас? Ужас то, что ты ляпаешь своим языком что попало. К чему, ну к чему ты наврала, что сегодня видела его? И что это за натура у тебя все время врать?

— Я не вру, — Даша обиделась. — Тебе я не вру, — поправилась она.

— И ты действительно видела его? — с легкой издевкой спросила Валерия.

— Да. Он зашел сегодня, весь помятый и какой-то… изорванный. Посидел с полчаса, я как раз успела с Илюшей договориться, чтобы он меня подменил. Как только я ушла, и он следом за мной вышел. Вот это только я и сказала. Только это, и больше ничего. Ну скажи, как это может быть, чтобы он был мертв? Может, эти менты запугали вас просто?

— Не знаю… — Валерия сидела с застывшим лицом.

— А ты сама его видела, этот труп?

— Не видела, — проговорила Валерия совсем тихо.

— Ну вот. Ты сначала выясни все как следует, а потом запугивай. А то сразу трупами пугать… Кошмар какой-то.

Через несколько минут она уже оправилась от волнения и принялась рассматривать свой маникюр. Подушечкой большого пальца Даша протерла каждый ноготок, затем вытянула руку, полюбовалась ею, после чего взяла зеркало, где-то в складках одеяла отыскала затерявшийся пинцет и начала щипать брови.

— Отдерни, пожалуйста, занавеску, — пробормотала она, вся поглощенная своим занятием. — Плохо видно.

Валерия встала с кровати и отдернула. Потом взяла еще одну гроздь винограда и начала есть ее, глядя в окно. Перед ней стояла безрадостная картина: серый покосившийся забор, слякоть и бездорожье частного сектора. Вот прошла грузная женщина с сумками, чуть погодя — девушка в ярко-красных сапогах, красных перчатках и красном шарфе. От холода кончик носа и мочки ушей у нее стали почти такими же красными, как шарф и сапоги, — Валерия отметила это машинально про себя, — но девушка мужественно выдерживала ноябрьские холода и шла без шапки.

— А какой он из себя? — спросила она, вернувшись к Даше на кровать.

— Друг Брита?

— Какой еще друг? Мент!

— О боже, ты опять… Ну какой-какой… такой весь ментовской. Не знаю даже, как тебе описать.

— Рост, цвет глаз, общее впечатление?

— Скажешь такое. Цвет глаз… Я что, глаза его рассматривала. Я тебе говорю, ночь не спала. Мне как раз до глаз его было… — все это Даша промурчала, не отнимая пинцет от бровей.

— Но рост ты хотя бы заметила?

— Рост? М-м… обычный.

Валерия посидела еще немного, наблюдая, как беспечно двигаются полупрозрачные, словно вытесанные из мрамора пальцы, затем перевела взгляд на такие же мраморные ступни, что виднелись из-под одеяла, — они были похожи на две маленькие, совершенной формы рыбки — и засобиралась уходить.

— Лерик, — Даша оторвалась от своего занятия, — Лерик, — повторила она вкрадчиво, заглядывая подруге в глаза, — как там моя дипломная поживает?

— Я еще не бралась.

— Лерик! — в голосе ее послышался очаровательный каприз.

— Да сделаю, еще почти год впереди.

— Лерик… — на этот раз прозвучало с надеждой.

Валерия только отмахнулась, как от какой-то ерунды.

— Но ты хотя бы свою уже начала?

— Нет еще.

— Как же ты успеешь? — на лице у Даши показалось беспокойство.

— Успею, не стони.

— Все, все, умолкаю, умолкаю… — покорно согласилась она.

Тяжело ступающая, неопрятная женщина закрыла за Валерией дверь. У нее было грубое лицо-маска, и маска эта имела выражение боксера-тяжеловеса перед выходом на ринг. Правда, когда она поворачивала ключ в замке, перед глазами Валерии мелькнули руки, удивительно похожие на Дашкины, но только формой. Ни кожа этих рук, ни их движения не были такими красивыми. Она быстро перевела взгляд на ступни, но рассмотреть их не удалось — женщина была обута в стоптанные, потерявшие вид тапочки.

Валерия прошлепала по жуткой грязи от крыльца до калитки и оказалась на улице. По дороге между кусками разбитого асфальта текли потоки мутной воды. Она аккуратно переступала их, точь-в-точь как та девушка в красных сапогах. Выбравшись на более-менее сухое пространство, она зашагала уверенней.

***

До вечера оставалось совсем немного. Навстречу ей попалась стайка девчонок-старшеклассниц. Валерия подумала, что еще не так давно сама была одной из них. Она проводила школьниц взглядом, отмечая, что почти все они выше ее и выглядят более… представительно, что ли. Наверное, оттого, — мелькнула у нее мысль, — что они на каблуках. Она еще раз посмотрела им вслед, и решила зайти в обувной магазин.

Около десятка женщин в женском отделе рассматривали и примеряли сапоги, ботильоны и ботфорты, но взгляд ее не задерживался на этих предметах. С меховой отделкой или без, на высоких или низких каблуках, модельные или просто сшитые — все они были совсем не то, что она искала. Валерия пару раз продефилировала по полупустому залу мимо огромных зеркал, бросая довольные взгляды на свое отражение, и от нечего делать заглянула в мужской отдел. Он был еще менее наполнен. Несколько супружеских пар разного возраста тихонько переговаривались, выбирая и примеряя обувь. Она прошла по центру зала, с удовольствием ловя на себе мужские взгляды, затем развернулась назад и направилась уже было к выходу, как вдруг в самом углу, за кассой, заметила нечто совершенно особенное.

На крохотном прилавочке со странным, чуть ли не подержанным товаром, на стеклянной подставке, не такой сверкающей, как всё в этом зале, а только кое-как протертой, стояли военные ботинки: широкий устойчивый каблук и длинные голенища с потрясающей шнуровкой до самого верха. Валерия присмотрелась. Шнуровка была не декоративная, а самая настоящая — крепкая добротная шнуровка, которая в военных условиях только и пригодится. Валерия взяла ботинок в руки и с силой надавила на носок. Он показался ей сделанным из гранита. Два ряда крупных железных крючков по обеим сторонам голенища придавали ботинкам вид ощерившейся пасти. Валерия провела по ним пальцем — железо тускло поблескивало, и на каждом крючке были выгравированы крохотные буквы: 'BRD'

Она любовалась этим совершенством не меньше пятнадцати минут, поворачивая его так и эдак, после чего, вздохнув, поставила на место. Ботинок был сорок пятого размера, никак не меньше.

— А тридцать пятого у вас нет? — спросила она у продавщицы без всякой надежды.

— К сожалению, нет, — любезно ответила та. — Это у нас единственная пара, б/у. Один из наших сотрудников был в Германии и по случаю привез.

Валерия грустно кивнула головой, сказала 'спасибо' и пошла к выходу. Ах, эти ботинки… Если бы они были у нее, тогда она смогла бы все. Все! Все!!

Дома она вытащила и примерила новые джинсы цвета хаки — внизу они были узкие, а кверху расширялись наподобие галифе, — натянула короткую кожаную курточку, растрепала по плечам густые каштановые волосы и долго смотрела на себя в зеркало, застыв в одном положении.

— Мне кажется, тебе нужно делать укладку, — неожиданно услышала она голос матери за спиной.

Валерия, обернулась.

— Зачем?

— Зачем-зачем… чтобы придать голове ухоженный вид.

— Ухоженный? Но я мою голову.

— Это не то. Когда ты уложишь их феном, ты будешь выглядеть совсем по-другому.

— Тебе что, не нравятся мои волосы?

— Нравятся, но… им нужно придать форму.

— Я и так придала им недавно форму. Я же ходила в парикмахерскую, ты что, не помнишь?

— Помню. Только твои волосы теперь напоминают гриву дикого животного, а не прическу интересной девушки. Мне кажется, тебе не хватает…

— Единственное, чего мне не хватает, — перебила Валерия, — это ботинок.

— Ты имеешь в виду ботильоны?

— Нет, я имею в виду ботинки, — и она прямо в курточке, не раздеваясь, пошла ставить себе кофе.

Валерия не знала, как начать разговор. Говорить о трупах не хотелось, да и вообще говорить не хотелось. Все ее разговоры с матерью выходили какие-то нервные и, как правило, заканчивались ссорой.

***

Сергей Васильевич Брит, известный в городе бизнесмен и общественный деятель, был найден мертвым. Он лежал навзничь, завалившись боком в кусты, и голова его, свернутая на сторону, хранила свежие следы удара тупым предметом. Удар был не сильным, но пришелся в висок, и маленькой кровавой вмятины на уровне уха было достаточно, чтобы свалить наповал здорового и крепкого мужчину. На лице его застыло удивленное выражение, а полные красивые губы, которые еще совсем недавно так любили перекатывать во рту прекрасную кубинскую сигару, чуть приоткрылись. Теперь они были серовато-желтые, и кажущаяся полнота их и мягкость были полнотой и мягкостью камня. Теперь это были губы мертвеца.

Его нашли утром, в захолустном районе частного сектора, таком убогом и грязном, что приличному человеку туда и заезжать бы не следовало. Дверца единственного в городе матово-черного 'Хаммера' оставалась открытой. Из машины не было похищено ничего, только из кармана убитого — бумажник.

Жена его, тридцатишестилетняя блондинка с немного отекшим лицом, в этот день не вышла на работу, и новости местного телевидения, включая криминальную хронику, передавал совсем другой диктор.

Валерия узнала все это только вечером следующего дня. Она обычно не смотрела телевизор, но, проходя через зал, услышала знакомое имя и остановилась. Мать лежала на диване, выронив пульт и совсем не обращая внимания на то, что делалось на экране. Валерия прибавила звук, но диктор как раз закончил свой монолог. Она хотела позвонить Даше и взяла уже в руки телефон, но отложила его — никогда нельзя знать, чем занимается Даша в то время, когда разговаривает с тобой.

Задумавшись, она посидела с пол часа перед включенным ноутбуком, тупо глядя на рабочий стол, где бесконечные зеленые луга соединялись на горизонте с бесконечным синим небом, затем попробовала читать Харуки Мураками, но сегодня он показался ей слишком тягучим и малопонятным. Валерия закрыла японского классика и вдруг почувствовала, как непоправимо перекосилась ткань бытия. Мир пронизывала чудовищная дисгармония, и она была к ней как-то причастна.

Когда она опомнилась, будильник показывал первый час ночи. Странно было то, что в такое время телевизор звучал как громкоговоритель, и по всей квартире ярко горел свет. Обычно мать выключала все, когда ложилась спать, но сегодня почему-то забыла. Валерия прошла в зал, подняла с пола пульт, выключила телевизор и направилась в кухню, когда услышала:

— Поставь, пожалуйста, кофе.

— Ты же на ночь не пьешь, — удивилась она. Но больше всего удивилась тому, что мать сказала это совсем не сонным голосом, а таким, как будто и не засыпала вовсе.

Она поставила кофе, просмотрела какую-то газету, валяющуюся на столе — это оказалась программа телевидения, потом лениво листнула журнал. В этот момент на кухню вошла Инга. Валерия подняла взгляд от журнала и не узнала ее лица.

— Я была у Даши… — заговорила Валерия и осеклась.

Потому что мать взглянула на нее взглядом потустороннего существа, и видно было, что для этого взгляда она собрала все свои силы.

— Она сказала… — продолжила нетвердо Валерия, — что сегодня видела его.

Инга отвернулась. В повороте ее головы и во всем положении тела Валерии почудилось что-то новое: как будто мать хотела скрыть от нее выражение своего лица.

— Он приходил к Дашке в бар.

Инга не отвечала.

— Ты слышишь? — повторила Валерия тихо.

— И что теперь? — спросила Инга грубо и вызывающе. Такого тона Валерия не слышала от нее никогда.

— Ничего… — проормотала она. — Просто Дашка видела его, и все.

Инга налила себе кофе и подкурила сигарету. Затянувшись, она поднесла чашку к губам, но не отпила, а лишь вдохнула его аромат. Она смотрела сквозь дочь и выдыхала дым прямо ей в лицо, не замечая этого.

Валерия еще раз посмотрела на мать, и сейчас ей расхотелось упрекать ее за этот дым, грубить или говорить что-то резкое. Она украдкой наблюдала за ней в течение минуты, за которую успела почувствовать жуткий голод, охвативший ее вдруг. Затем открыла холодильник, отрезала себе колбасы и хлеба и начала все это торопливо есть.

— Сделать тебе? — спросила Валерия, имея в виду бутерброд.

Инга покачала головой.

Валерия с удивлением заметила, что мать сидит в том же одеянии, в котором она оставила ее утром: велюровом халате и люрексовых колготках. На шее блестела тоненькая золотая цепочка с кулончиком в виде месяца, которую Инга не надевала уже, наверное, лет сто. Макияж ее был безупречен, и только прическа слегка примялась от лежания на диване. Но при всем этом выглядела она как человек, только-только оправившийся от тяжелого отравления.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила Валерия.

— Хорошо, — ответила Инга.

— У тебя темные круги под глазами.

— Ничего.

— Ничего?

Валерия не помнила, чтобы мать когда-нибудь выказывала безразличие к своей внешности.

— И еще отеки, — сказала она, наблюдая за ее реакцией.

— Ничего, — повторила Инга.

Сигарета ее почти полностью истлела в руке.

***

Это было на третий день после всего случившегося. Валерия проснулась и села на кровати.

— Мам, — позвала она и прислушалась к тишине. — Мама… — но никто не откликнулся.

Она вышла в зал, потом на кухню, заглянула в туалет, но и там матери не было.

Иногда, чтобы не досаждать дочери дымом, Инга выходила курить на площадку. Валерия выглянула за дверь, но никого там не нашла. Она стояла в одних тапочках и накинутом второпях материном халате. Несколько минут Валерия созерцала синие панели с меловыми потеками, потом, сама не зная зачем, стала медленно спускаться вниз. Она подолгу стояла на каждой ступеньке, прислушиваясь к звукам подъезда. Подъезд молчал. Из-за дверей не доносились детские крики, не грюкали сковородки и кастрюли, и крикливые домохозяйки не выясняли отношения со своими благоверными. Валерия не заметила, как оказалась на втором этаже. Здесь впечатление дисгармонии усилилось так, что на минуту ей расхотелось жить. Она увидела, что стоит лицом к той злосчастной квартире: деревянная дверь, покрашенная коричневой масляной краской, а на ней покосившаяся цифра '8'. Вообще-то должно было быть '28', но двойка с незапамятных времен куда-то исчезла. Дверь была опечатана. Неожиданно, в этой тишине послышались звуки шагов снизу и слова:

— В нашем распоряжении сорок дней.

Голос был знакомый, мужской.

— Уже тридцать семь, — сказал кто-то ему в ответ.

Двое медленно поднимались по ступеням. Валерия быстро соображала, кто бы это мог быть.

— Ты думаешь, он где-то здесь? — снова заговорил второй.

— Этот вывод напрашивается сам собой, — шаги невидимых собеседников приближались. Они были легкие и почти неслышные, и эта мягкость и легкость была так удивительна в сочетании со зрелыми мужскими голосами.

— Для чего ему здесь оставаться?

— Это вопрос.

Спохватившись, что стоит, разинув рот, Валерия быстро и осторожно стала подниматься на свой этаж. Это удалось ей не без труда — она почувствовала, как тапочек на левой ноге немного хлябает и пришлепывает о ступеньку. На секунду она замерла, ужаснулась, но тут же снова пошла наверх, разумно решив, что лучше быть услышанной, но не замеченной, — чем замеченной за таким занятием, как подслушивание чужого разговора.

— Что ты предлагаешь? — снова заговорил первый, более молодой.

— Аккуратно выяснить его контакты, тихонько посмотреть этих людей, и все.

— И все?

— А что ты еще хотел? Наша задача — пронаблюдать.

— Я найду его.

Разговор их приостановился.

Валерия оказалась уже на своей площадке. Она взялась за ручку двери — предательская дверь! Почему бы хоть раз в десять лет не смазать петли? Но она не обманывалась: не страх быть разоблаченной заставляет ее сейчас стоять, медлить и не заходить в свою квартиру, а жуткое любопытство. Между тем двое остановились внизу, прямо под ней.

— Зачем тебе это нужно?

— Я ему всё объясню, — упрямо повторил первый.

— Он не пойдет на контакт.

— Я объясню, что ему ничего не грозит.

— Ты не знаешь здешний народ — это крайне недоверчивый элемент.

— Я умею располагать к себе людей.

— Почему же ты не расположил квартирную хозяйку? Битый час ждем.

— Может, так войдем?

— Давай действовать в рамках. К тому же, такой повод встретиться лично. А вдруг это она?

— Нет. Я уже говорил с ней.

— Кто-нибудь из соседей?

— Нет. Здесь таких нет.

— А эта, которая сверху?

— Она слишком далека.

— А ее дочь? Мы же не видели дочь.

Валерия вся превратилась в слух.

— Зато я видел подругу дочери.

— Ты делаешь обычную человеческую ошибку — судишь о людях по их друзьям.

— Этот метод меня еще не подводил.

— Но мы должны убедиться, а не строить догадки.

Валерия хотела дослушать, чем закончится этот странный диалог, но по ступеням внизу зашаркали чьи-то ноги. Это была квартирная хозяйка Налысника — семидесятилетняя Зинаида Петровна. О приближении ее давали знать не только тяжелые шаги и старческое кряхтенье, но неизбывный, ни с чем в природе не сравнимый крепкий дух. Невозможно было понять, из чего составлялся этот запах, но он распространялся мгновенно, где бы она ни появлялась, при чем в самом обширном радиусе, и про себя Валерия определяла его как смесь запахов прогорклого жира, грязных кухонных тряпок и нечистот.

— Товаг'ищ милицьёнег', - послышался дребезжащий голос, как только старуха показалась в начале лестничного марша, ведущего на второй этаж. — Кто возместит мине убитки? Я, участник войны, довег'илась пг'оходимцу… — она громко дышала, одолевая ступеньки.

Валерия представила ее лицо с перхотью на щеках, отвислую нижнюю губу со слюнявой полоской розовой плоти, и посочувствовала невидимому товарищу милицьёнеру.

— А ведь мы договаг'ивались по-честному, — продолжала она, шамкая, и делая особое ударение на словах 'по-честному'. — Если он пг'осг'очит плату за месяц, то за втог'ой уплачивает вдвое плюс пять пг'оцентов от недоплаченной суммы. Если два месяца — то втг'ое плюс десять пг'оцентов, а он пг'ожил у меня восемь месяцев. Ви подумайте, восемь! И из этих восьми заплатил только два г'аза. Меня некому защитить, тваг'ищ милицьёнег'. Я участник войны, оказалась обманута негодяем и подлецом…

Послышался скрежет замка, и звук ее голоса затих внутри квартиры.

Валерию охватила тревога. Она потихоньку вошла к себе, беззвучно закрыла дверь и стала прислушиваться к тому, что происходит там, внизу.

Голосов не было слышно, но странность была в другом — старуха тоже умолкла. Сколько ее помнила и знала Валерия, она жаловалась всегда и на все: на цены, на соседских детей, на несчастную старость, на то, что невозможно жить, наконец, в этой отсталой стране, — остановить поток ее жалоб обычными средствами было невозможно.

В квартире внизу еще некоторое время раздавались легкие шаги, но потом и они утихли, и наступила полная тишина. Что они делают там, в тишине, и главное — как им удалось успокоить старуху? Валерия ясно слышала, что невидимые гости не сказали ей ни слова — не возразили, не пожалели и никак не дали понять, что вообще слышат ее. Валерия напряглась так, что лязг замка и звук открывающейся двери заставил ее громко вскрикнуть.

На пороге стояла Инга с сумками в обеих руках.

— Ты что? — спросила она удивленно.

— Мамуся… — Валерия бросилась ей на грудь.

Инга не успела поставить сумки, и они просто выпали из ее рук.

— Где ты была так долго?

— Я?.. — Инга обняла дочь. — Ходила на базар. Купила тебе творожок, как ты любишь… Что случилось?

— Мама… эти двое там, внизу. Не показывай им меня!

— Что ты такое говоришь?

— Не показывай!

— О господи, да кому не показывать?

— Ментам, которые тогда приходили.

— Что значит 'не показывай'?

— Ну, если они придут и спросят, где я, скажи, что я ушла, меня нет, или, еще лучше — уехала, в общем, скажи им что-нибудь, только не выдавай меня.

— Не выдавай? Лерочка, да что ты такое говоришь… — Инга гладила дочь по голове. — Кому я могу тебя выдать?

— Но ведь ты выдала Дашку… нет-нет! — быстро оборвала она себя. — Я не к тому, чтобы упрекать, а только ты по простоте можешь выдать, не подумав.

— Господи, ты вся дрожишь…

— Ты не выдашь?

— Лера, ну прекрати же, наконец.

— Нет, скажи.

— Конечно, не выдам. Но чего тебе бояться, ты-то здесь при чем?

— Я не боюсь, просто не хочу иметь с ним дело.

— Вот и правильно, — неожиданно заявила Инга.

Она мягко выпуталась из дочерних объятий и пошла разбирать сумки с покупками.

— Этот, который в ту ночь меня всё допрашивал, он ведь так и не пришел.

— Мама, — Валерия шла за матерью на цыпочках и, не слушая ее, говорила в полголоса: — Ты что-нибудь слышала, когда проходила мимо той квартиры?

Инга на мгновенье задумалась:

— Нет.

— Ничего-ничего?

— Совсем ничего.

— А шорох? Были слышны какие-нибудь звуки, стуки?

— Не было никаких стуков.

Несколько секунд Валерия молчала.

— А ведь они там! — сказала она так, будто это была страшная тайна.

Инга посмотрела на дочь встревожено.

— Бедная моя девочка… — она взяла ее голову обеими руками и заглянула в глаза. — Не бойся, они никогда не увидят тебя, и ничего о тебе не узнают.

***

Осень затопила городские улицы. Островки чистоты — отделанные гранитными бордюрами образцово-показательные дороги и мощенные фигурной плиткой тротуары — врезывались в жидкую грязь, стоило им лишь немного свернуть с центра на периферию. Наивного прохожего здесь поджидал пробуравленный еще в прошлом строительном сезоне асфальт, кое-как закиданный комьями мокрой земли вперемешку с глиной, непрезентабельные мусорные баки без крышек и размытые дождями тропинки, что вились дворами и переулками. Стаи бродячих собак пробегали здесь иногда, интересуясь содержимым помойных контейнеров и не обращая ни малейшего внимания на благовоспитанно лающих домашних пёсиков с хозяевами на поводках.

Улицы осеннего города не располагали к прогулке, но вот уже несколько часов подряд Даша с Валерией ходили по этим улицам, мерзли на остановках, ездили в тесных маршрутках и переполненных автобусах.

— Холодно, — говорила Валерия, кутаясь в синтепоновую куртку, отделанную искусственным мехом.

— Холодно, — вторила ей Даша, утопая в изящной норковой шубке.

— Ты что, в осенних? — спрашивала Валерия, оглядывая высокие Дашины сапоги на подозрительно тонкой подошве и умопомрачительном каблуке. Чтобы немного согреть закоченевшие ноги, Даша пыталась шевелить пальцами в узких носках, и это было заметно сквозь тонкую кожу сапог.

— Я не ношу 'зиму', - отвечала Даша.

— Вообще?

— Вообще.

— Что за бесчеловечное отношение к себе?

— Ах, Лерик, — Даша легонько подшмыгнула носом, — 'зима' на самом деле не может быть красивой… 'Зима' — это так, для тепла.

Валерия опустила глаза и незаметно оглядела свои зимние сапоги, в которые перебралась еще неделю назад.

— Может, по домам? — в слабой надежде предложила она.

— Лерик… — Даша смотрела просительно.

— Завтра будет еще день.

— Не хочу я завтра. Мне так загорелось, не могу. Поищем еще?

— Ладно, — Валерия вздохнула. — Для любимого дружка хоть сережку из ушка. Пошли.

Они сели в маршрутку и проехали три остановки. Затем поднялись немного вверх, завернули направо и оказались у входа в небольшой, но пользующийся хорошей репутацией ювелирный магазин. Помещение было полуподвальным — несколько золотых ступенек вели вниз, к золотой двери.

Здесь не было той неестественной обстановки, присущей крупным салонам: не пугал своими размерами вычурный зал, освещение казалось мягче и теплей, а у охраны были вполне человеческие, и даже симпатичные лица.

— Как тебе этот? — указала Валерия на очередной горельеф Спасителя, распростертого на кресте.

— Слабоват, — отозвалась Даша. — Он должен быть покрупней.

— А этот? — перешла Валерия к более крупному 'предмету'.

— Нет… не впечатляет. Безликий какой-то.

Девушки пропутешествовали от витрины к витрине, а всего их было шесть: они стояли замкнутой цепочкой, образуя правильный шестиугольник.

— Слушай, да пусть он выберет сам, — раздражаясь, проговорила Валерия. — Ведь это он делает тебе подарок.

— Нет, Лерик… — меланхолично возразила Даша. Она тоже заметно устала и потеряла оптимизм. — Он придет и оплатит, а выберу я. Не могу я доверить выбор украшения вчерашнему охраннику.

Они вышли из магазина по тем же золотым ступеням.

— Он что, в охране работал?

— В начале своей карьеры. Сейчас он в облгосадминистрации.

— Это, случайно, не наш мэр?

— Нет пока. Всё в перспективе.

— Слушай… а как ты с ним познакомилась?

— Да я его сто лет знаю. А познакомились вчера. Это Коля с Пахаря. Я как-то говорила о нем, ты, наверное, не помнишь. Живет, вернее жил, через улицу от нас, когда я еще пешком под стол ходила. А теперь там у него родители остались, он наезжает.

— Просто судьба.

Даша сделала кислую мину и ничего не ответила.

— Ой, Лерик… — заговорила она минуту спустя, — вчера был такой конфуз! Не знаю, как я пережила. До сих пор не по себе. Представляешь, этот Коля знает Алекса!

— Какого Алекса?

— Ну… друга покойного, — с тех пор как Даша узнала о случившемся, она почему-то перестала произносить фамилию своего бывшего любовника.

Но Валерия не была столь чутка к ее нежной душе

— Брита, что ли? — спросила она напрямик.

— Да.

— Ну и что?

— А то. Представь, каково мне было сидеть с Колей, когда Алекс рядом и так на меня смотрит!

— В смысле?

— Ну в смысле… догадайся с трех раз. Он мне еще тогда предлагал, когда я с… Бритом была. И вот, через три дня после всего этого, он уже видит меня с Колей. Мне и ролла в рот не полезла.

— А чего тебе, собственно, переживать?

Даша остановилась.

— Ты не понимаешь. Он теперь от меня не отстанет!

— И это тебя огорчает? — Валерия чуть-чуть улыбнулась.

— Пожалуйста, без издевок.

— Да ладно, не обижайся.

— Но ты права. Он пожирнее Коли будет. Я как будто и не против, но — ситуация! Ты прикинь ситуацию. Тут… мой милый кувырк, а у меня уже сразу бах! — Коля. А потом что? Сразу Алекс? Нехорошо как-то получается. Я так не могу, — Даша покачала головой. — Не могу я так.

— Ладно, чего мы встали, — Валерия взяла подругу за локоть и зашагала вниз по улице, пытаясь согреться быстрой ходьбой. — Я уже околеваю, честное слово. Этот ветер всю душу вымотает.

— Слушай… — на своих тоненьких каблучках Даша пыталась поспевать за ней, — этот Алекс… он такой пупсик!

— Правда?

— Симпатяшка!

— Нет, правда?

— Обаяшка! — Даша полуприкрыла глаза и лицо ее выразило столько удовольствия, что Валерия поневоле залюбовалась.

— А телосложение?

— О, какая попочка…

— Фу ты, Дашка, да ну тебя!

— Ты б его видела! Да, кстати, — она снова остановилась, — Ты же его видела.

— Я его помню как силуэт, — Валерия снова потащила ее к остановке, — Было, вроде, что-то круглое.

— Да он качок.

— Неужели?

— В прошлом. Но это заметно. Если б ты его рассмотрела, как следует, ты бы поняла, о чем я. А глазки! — и Даша опять подкатила глаза.

— Неужели и глазки?

— Ой, он так смотрит — я не могу! В нем есть что-то кошачье. Черные, и такие жгучие — о, это вулкан страстей!

— Так он тебе больше нравится, чем Коля?

— Какое там Коля — Коля и рядом не стоял! Я его сразу забыла, как только к нам Алекс подсел.

— А в чем ты была?

— В своем белом платье.

— В ажурном?

— Ну да, облегающем. И в красных сапогах.

— О-о!

— Я взяла еще красный палантин, красную сумку и помада у меня была ярко-красная.

— Это уже перебор.

— Нет, смотрелось отлично. Слушай, он под столом коснулся моей ноги… ну, своей ногой. По мне как ток прошел… я чуть не умерла! Боюсь, по лицу было видно.

— А Коля заметил?

— Полный ноль. Как замороженный сидел. А может, сделал вид. Он, вообще, жидковат против Алекса.

— Так какого ты морочишь этого Колю? Бери себе Алекса.

— Ой, хоть ты меня не мучь! Меня и так всю разрывает!

— Ты что, присягнула Коле на верность?

— Как у тебя все просто, — Даша слегка надулась. — Думаешь, я потаскушка какая-то?

— Нет, Даша, я так не думаю… — виновато сказала Валерия.

— Я тебе одной скажу. Мне, чем больше мужчин, тем лучше. Мне нужно много и разных. Но я не могу с кем попало, лишь бы кошелек был. Если я встречаюсь с мужчиной, то не из-за денег, а потому что он мне нравится.

— И с Колей?

— Коля… это моя ошибка! И я страдаю уже сейчас.

— Но крестик немного скрасит твои страдания?

— Ой, не скрасит. Что-то мне от него ничего не мило… и никакого настроения.

Некоторое время подруги шли молча.

— Бросай ты этого Колю, — проговорила Валерия, — не мучай себя.

Даша ничего не отвечала. Но спустя минуту сказала мстительно:

— Он у меня подарками не отделается.

— Ты что, будешь с него деньги брать?

Даша остановилась от возмущения.

— Да как тебе такое в голову пришло? Ну, Лера! — она покачала головой. — Нет, пусть снимет мне квартиру в центре и устроит на хорошую работу. Хватит мне уже за стойкой стоять.

— А он сможет?

— Не сможет, так пусть идет в пеший эротический тур.

Подруги подошли к остановке.

— У меня ноги отваливаются, — сказала Валерия. — И горло болит.

— Ну Лерик! Ну пожалуйста! Без тебя я ничего не выберу, мне нужен взгляд со стороны.

— Ладно. Еще в одно место, и все.

— Ты моя курочка!

— Только сразу в большой, и по домам, потому что я уже не могу.

— Тогда в 'Золотой Телец'?

— Поехали.

В 'Золотом Тельце' началась та же история — они переходили от витрины к витрине, ничего не выбирая, не примеряя, и ничему не радуясь. Валерия не радовалась, потому что ей было уже все равно, а Даше просто ничего не нравилось. Наконец она задержалась в отделе, где всеми цветами радуги блистали драгоценные камни. Она бессознательно водила пальчиком по искусно подсвеченной витрине, в то время как продавщица — девушка с наращенными ногтями колоссальной длины — стояла перед ней в молчаливой угодливости.

— Покажите, пожалуйста, — Даша ткнула ноготком куда-то в середину этого великолепия.

Девушка открыла дверцу витрины, придвинула к себе лоток и достала указанный крестик.

— Пожалуйста, — любезно сказала она.

Даша взяла его двумя пальчиками и переложила на ладонь: он был довольно крупный, примерно три на четыре. На перекрестье его играл крупный восьмиугольный рубин, а на лучах рубины помельче перемежались с цирконами, ограненными под бриллиант.

— Что ты об этом думаешь? — Даша передала крест подруге.

Валерия рассмотрела украшение, потом цену, и перевела взгляд на Дашу.

— Ты уверена?

Вместо ответа Даша попросила девушку с колоссальными ногтями отложить крестик до завтра.

— А он согласится? — шептала Валерия в самое ухо подруги, когда они шли уже к выходу.

— Не согласится, сам виноват, — ответила Даша. Глаза ее сузились и потемнели.

3. Шура

— Александр Ежов, — молодой человек чуть застенчиво улыбался с порога.

Инга узнала его по ясным голубым глазам, что смотрели на нее в тот ужасный вечер.

— Проходите, — она распахнула перед ним дверь.

Гость снял шапку, и она увидела льняные, как у ребенка, слегка вьющиеся волосы и совсем не мужественную, беззащитную шею. Под тонкой матовой кожей залегла голубая жилка, и в этой жилке было столько жизни и чистоты, что Инга отвела глаза.

— Вот сюда, пожалуйста, — она указала на вешалку для одежды.

Он послушно и даже с прилежанием хорошего ученика повесил и расправил свою курточку. В маленькой прихожей было тесно, и когда гость повернулся к Инге лицом, на уровне ее глаз оказалась широкая, хорошо развитая грудь.

— Я без предупреждения… — заговорил он, оправдываясь.

— Ничего, я не занята…

— Все-таки нужно было позвонить…

— Совсем не обязательно.

— Я, наверное, нарушил ваши планы…

— Нет, что вы…

— Наш разговор займет не больше десяти минут…

— Я не тороплюсь…

Поток взаимной любезности грозил перейти в лавину, если бы его не прервала внезапная и очень громкая пауза. Они стояли уже посреди кухни, и впервые она не казалась Инге тесной и маленькой, — кухня была как раз того идеального размера, чтобы в ней разместились двое, не мешая и не слишком отдаляясь друг от друга. Вот только один вопрос мучил ее сейчас: куда девать свои глаза, что беспокойно двигались от предмета к предмету, боясь остановиться на его лице, и руки, которые стали вдруг чужими? Она так напряженно задумалась об этом, что даже не предложила гостю сесть.

— Что вы будете пить? — на истерической нотке проговорила Инга, не в силах больше выдерживать эту паузу.

Он взволнованно сглотнул:

— Спасибо, я на работе.

— Нет, я не о том… — она подавила в себе нервический смешок. — Вам кофе или чай?

— Если не трудно, чай.

Инга на секунду задумалась и проговорила удивленно:

— А чая нет…

— А зеленого?

— Зеленого тоже…

— Я не привередливый, пью все, что дают, — гость сел, так и не дождавшись, когда его пригласят.

Инга, наконец, вышла из ступора и поставила турку на плиту.

— Вы извините, у меня не убрано, — засуетилась она.

— Наоборот, очень даже ничего, — он разглядывал голые стены без обоев, украшенные пышным декоративным виноградом и еще какими-то зелеными растениями.

— Я собираюсь делать ремонт, — поспешила объяснить Инга.

— Зачем, и так отлично…

— Нет, я действительно собираюсь…

— Это будет лишнее.

Она хотела еще что-то добавить, но снова, как тогда, наткнулась на ясный голубой взгляд и замолчала.

— Что вы можете рассказать о своем соседе? — начал он без всякого предисловия.

— О Налыснике?

— Да, о нем.

Инга молчала, задумавшись.

— Вы не торопитесь, вспоминайте. А лучше говорите все, что придет в голову. Можете рассказывать мне даже свои домыслы.

— Домыслы?

— Если таковые имеются. Может, вы замечали за ним что-то странное?

— Странное? Да, я замечала за ним странное.

— Что именно? — он взглянул на нее остро.

— Знаете, наш сосед весь был что-то странное.

— К сожалению, я не могу сделать никакого вывода из ваших слов. Вы можете рассказать подробней?

— Подробней?.. Например, никто никогда не знал, откуда он взялся. Он приехал к нам около года назад, снял эту квартиру и стал здесь жить. Жил очень тихо, никогда у него ни друзей не собиралось, ни знаете ли, ну там… в общем, никаких посторонних. Да я видела его за все это время, может, с десяток раз.

— Он работал где-нибудь?

— Не знаю. Но мне так кажется, нет. Работающий человек все-таки живет по какому-то режиму. То есть всегда видишь его в одно и то же время, а он…

— А он?

— Появлялся то утром, то вечером. Иногда днем. Мне кажется, он не любил, когда его видели.

— Почему вам так кажется?

— Не знаю… Он пробегал по ступеням, глядя себе под ноги, и… мы даже не здоровались. То есть я первое время здоровалась с ним, а потом перестала, потому что он не отвечал. И так, знаете, все смотрел вниз или куда-то поверх моей головы. А если во дворе встречались, отворачивался в сторону, как будто не знает вовсе.

— Как вы думаете, чем была вызвана такая необщительность?

— Вот это уж я не знаю, товарищ…

— Можете называть меня Шура.

— Шура?..

— Да. Меня все так зовут.

Инга еще раз посмотрела на его волосы, что вились на затылке мягкими колечками, на мужественный, но все еще юный овал лица, и подумала, что, конечно же, он Шура, только Шурой он и может быть.

— Так вы говорите, к нему никто не приходил? — прервал ее наблюдения Шура.

— Может быть, пару раз… но сама я не видела этих людей. Я иногда выхожу на площадку курить, вот и слышала голоса.

— Так-так, что за голоса?

— Ой, ну что вы! Так, буботенье какое-то… когда человек заходит или выходит из квартиры, вот и все. А так всегда у него было тихо-тихо Я, наверное, ничем не могу вам помочь… Шура.

***

Кофе, конечно, сгорел. Пришлось ставить новый. Пока Инга вычищала конфорку и засыпала вторую порцию кофе в турку, Шура оглядывал кухню: ярко-красные шторы, красная скатерть на столе, старый, но хорошо сохранившийся кухонный гарнитур из тех, что были модны в восьмидесятые. Холодильник 'Донбасс' — из того же времени. Все аккуратно подкрашено, подклеено и приведено, если не в современный, то очень приличный вид.

— Вы не против, если я закурю? — спросила Инга.

— Конечно, нет.

— А вы?

— Я не курю, — он качнул головой, — спасибо.

— А я курю. Так тяжело отказывать себе в маленьких удовольствиях. Дочь против, но я все равно курю в квартире.

Инга присела перед низенькой печкой. Она открыла дверцу, и Шура поразился чистоте и порядку, царившему здесь: все недокуренные сигареты, а было их не меньше сотни, были уложены в три одинаковых ряда, плотно, как солдаты в строю, и лишь в самой глубине виднелось несколько истлевших до фильтра — судя по всему, это был отдел полностью выкуренных.

Инга, казалось, вся отдалась своему занятию, но, тем не менее, успевала бдительно следить за туркой.

— Что это? — Шура взял с печки четырехугольный экранчик размером с книжку и повертел его в руках.

— А, — улыбнулась Инга, — это дочь увлекается. Она у меня бумажных книг не читает, а с компьютера — глаза устают, так вот недавно купила. Электронная книга называется.

— Надо же, как я отстал от жизни. Так сейчас бумажные книги уже не в ходу?

— Ой, не знаю, что там у них в ходу. Это лучше у Леры… — Инга осеклась, — спросите…

Шура посмотрел, как она напряглась на своем стульчике, и перевел разговор на другое:

— А вы чем увлекаетесь?

— Да я… ничем. Телевизор смотрю, — резко посерьезнев, проговорила Инга.

— И что хорошего сейчас в телевизоре показывают?

— Много чего. Недавно вот криминальную хронику смотрела: какой-то бизнесмен убит в нашем районе. Бру… Бру… — нет, не вспомню фамилию. Но он известный такой, вы, наверное, знаете. И знаете что, — Инга заговорила тише, — его ведь нашли в то самое утро… когда и наш Налысник… вот так.

Шура кивнул и продолжал внимательно смотреть на нее. Это внимание не было пристальным вниманием опера, а мягким всепроникающим вниманием человека близкого или, по крайней мере, очень доброго.

Инга вовремя подскочила и сняла турку с плиты.

— А вы 'Заклятый друг' смотрите? — спросила она, радуясь в душе, что не прокараулила кофе. — Это сериал про милицию.

— Любопытно. И что же, милиция достойно выглядит в сериале?

— Как вам сказать… Там главный герой, он идет по следу одной банды. А банда эта торгует наркотиками. И вот когда он в нее попадает и втирается к ним в доверие, — ну чтобы узнать все их связи, — оказывается, что это не банда, а целая мафия. В общем, ему приходится туго. Приходится участвовать в их операциях, теми же наркотиками торговать… убивать, предавать… и все такое.

— М-да… Ну и что вы думаете об этом фильме?

— Что я думаю? — Инга так удивилась, как будто думать ей не полагалось. — Я думаю… а не лучше бы ему было вообще за это дело не браться? Пусть бы они сами торговали и убивали? Но с другой стороны, — увлеклась она рассуждениями, — ведь это правда жизни, куда от нее денешься? Но, знаете что, — Инга помолчала. Кофе ее остывал, но она все еще не притрагивалась к нему. — Иногда мне хочется другой правды… не такой, как эта.

— Разве правд бывает несколько?

— По-видимому… Но если она одна, тогда я не хотела бы ее знать.

— А как вы определяете, что в вашей жизни правда, а что нет?

— Ну как же… все знают, в чем правда. Правду не скроешь.

— Например?

— Например… Я вот недавно передачу смотрела. Ученые провели эксперимент и научно доказали, что животные могут думать и чувствовать, как люди. И еще они помнят свои прошлые жизни.

Шура подбадривающе кивнул.

— Одной собачке привязали на ошейник видеокамеру. Маленькую такую, незаметную. И решили проследить, куда эта собачка будет бегать. Ну, не только бегать, а вообще, какую она жизнь ведет, о чем думает… и все такое. Так вот, в течение нескольких недель они наблюдали за ней. И выяснилось, что собачка помнит свое прежнее воплощение!

— Каким образом? — Шура чуть-чуть улыбнулся.

— А вот слушайте. Несколько раз в неделю она ездила на дискотеку… Не смотрите на меня так. Ездила она на метро. Прям так по телевизору и показывают, как собачка идет (ну, у нее же камера!), много-много чьих-то ног, потом она прыг в вагон…

— Простите, а через турникет она как проходила?

— А, через турникет? Наверное, с каким-нибудь человеком пристраивалась.

Шура широко улыбнулся и посмотрел на нее так, как смотрят взрослые на маленьких детей.

— Потом залазила под сидение и ехала всегда до одной и той же остановки. Там она выходила, бежала к дискотеке под открытым небом, садилась и смотрела на танцующих. Так продолжалось из недели в неделю. А когда дискотеку неожиданно переносили, собачка предчувствовала это и не ездила. Домой она возвращалась тем же путем.

— То есть на метро?

— Да.

— А где был ее дом?

— На свалке. Не верите?

— Ну почему же…

— Вы смеетесь!

— Я не над вами, — сказал Шура очень мягко. — Просто вы так занимательно рассказываете…

— Но это правда — по телевизору показывали! Действительно был поставлен эксперимент, и собачка ездила на дискотеку!

— Вы не волнуйтесь так. Я верю вам. Но давайте разберемся. Вот мы с вами два взрослых и, кажется, здравых человека. Скажите, вы давно были в московском метро?

Инга подумала.

— В позапрошлом году. К сестрам в Россию ездила.

— И какие у вас впечатления?

— Какие впечатления… — она помолчала. — Очень хорошие.

— Вы, наверное, помните, как там многолюдно?

— Да, очень многолюдно. И очень красиво.

— И как людским потоком вносит тебя в вагон, и порой нет ни малейшего зазора между человеческими телами, в который мог бы протиснуться хотя бы комар, не говоря уже о собачке?

— Но она же бегала внизу, там, где ноги!

— Вы представляете себе стадо человеческих ног, по безжалостности не уступающее слоновьему?

— Представляю.

— А забитую дворняжку, которая бросается в самую его гущу, не испугавшись перед этим лязга турникета?

— Вот именно!

— Наверное, это была очень необыкновенная собачка, — сказал Шура после паузы. — А каким образом она вспомнила свою прежнюю жизнь?

Инга посмотрела удивленно:

— Вы что, не понимаете?

— Нет.

— Она же в прошлой жизни была человеком и ходила на эту дискотеку!

Несколько мгновений Шура рассматривал ее лицо.

— Как вы… додумались до этого?

— Я не додумалась, это по телевизору сказали. А вы не верите?

— Да нет, не то чтобы, а… — Шура вздохнул. — Видимо, все же непростая собачка попалась.

— Вы смеетесь, — огорченно сказала Инга. — Но ведь показывали, как она ходит! Как едет в вагоне!

— В вагоне… — повторил Шура, как бы наслаждаясь звучанием ее голоса.

— Я своими глазами видела. Вы смеетесь!

— Я не над вами.

— Тогда скажите, вы верите в собачку? — с обидой в голосе спросила Инга.

Шура смутился.

— Не то чтобы я не верил в собачку, — виновато сказал он, — я просто не очень верю телевизионщикам.

— Так, по-вашему, все это выдумки?

— Инга… не расстраивайтесь. Помните, мы говорили о правде и о том, как ее различить, — Шура умолк, потому что лицо у его собеседницы сделалось такое, будто он растоптал лучшую ее мечту.

— Собачка есть… — проговорила Инга сдавленно. — Она существует!

***

'Что это? — ужаснулась она про себя. — Что я несу? Разве возможно говорить такое постороннему человеку? И зачем? Для чего ему знать о собачке'? Эти вопросы, как волны, накатывали один за другим, повергая ее в отчаяние. Ингу — всегда молчаливую и сосредоточенную, — Ингу, из которой даже в самых раскрепощенных компаниях не вытянешь и слова, одолела вдруг такая словоохотливость, хоть плачь. Или это его глаза смотрели так открыто, так проникновенно? И невозможно было видеть эти глаза и что-то утаивать.

Шура допил свой кофе и чуть промокнул губы салфеткой. Они были исключительно правильной формы, розовые и немного влажные. С расстояния полутора метров на них был заметен рисунок кожи и сразу под нижней губой легкий бритвенный порез.

***

— Ваш сосед исчезал куда-то надолго? — спросил Шура, когда была выпита уже вторая чашка.

— Кажется, я уже говорила, что видела его всего с десяток раз.

— Но этот десяток раз был равномерно распределен во времени или случались долгие пробелы?

— Не помню… хотя стойте, один раз мы его затопили, а пришел он только спустя пару недель.

— Так-так, когда это было?

— Не скажу точно, но кажется, зимой. Да, зимой, теперь я точно вспомнила. Я еще высказала ему, что же он столько времени молчал? Зима, знаете, сыро и холодно, ну не мог человек все это время находиться у себя и никак не дать знать.

— Значит, вы его затопили, а он даже не поднялся заявить вам претензии?

— Именно, не поднялся.

— А вы что же сами? Даже не поинтересовались, что там внизу творится?

— Ой, это была такая неприятная история… Понимаете, меня не было дома, а Лера от меня скрыла. Пока я вернулась, она все тряпкой вымокала, вытерла насухо, мне даже в голову не пришло. А спустя две недели он приходит — вы, говорит, меня затопили. Я, понятно, возмутилась, что за наговоры такие, но потом сама же извинялась.

— То есть вы спустились к нему и убедились, что все так и есть?

— Ну да. Потеки на стенах действительно были, при чем давние, подсохшие. И цвелью пахло, значит, никто не проветривал… ах, вот что — вспомнила! В дверях я столкнулась тогда с человеком, с таким заметным человеком, м-м… его все у нас знают, фамилия на языке вертится… нет, не вспомню. Сейчас, как назло не могу вспомнить. Но он знаете, пастор или что-то в этом роде, из новых.

— Пастор? Очень хорошо. А как этот пастор выглядел?

— Весь в черном, в шляпе такой, — очертив вокруг головы довольно обширное полукружье, Инга показала, какая у незнакомца была шляпа.

— Такая огромная? — улыбнулся Шура.

— Да, очень значительная. И в пальто. Пальто длинное, до пола. Ой, знаете, что? Он ведь не первый раз к нему приходил! Я видела его и раньше во дворе, он направлялся к нашему подъезду. Я тогда не связала, а теперь понятно, что к нему!

— Вот видите, а говорили, ничего не помните. А вы бы узнали этого человека?

— Да, узнала бы. А впрочем… без шляпы — не уверена. Без шляпы и без пальто — наверное, нет.

— Вас не обременит одна небольшая просьба?

— Да, говорите.

— Я не могу настаивать, а только просить.

— Да-да, конечно…

— Вы не могли бы… как бы это выразиться… в общем, присматривать за этой квартирой? Она опечатана… но если услышите звуки, какие-нибудь шаги, да мало ли что еще.

— Само собой! Я обычно целыми днями дома. Я присмотрю, будьте уверены.

Шура поднялся уходить.

— Инга… простите, забыл ваше отчество…

— Можно без отчества.

— Хорошо. Инга… не подумайте, что я ловлю вас на слове, — он замолчал на мгновенье. Это было молчание неловкости, которое испытывает человек за другого человека. — Но в ваших словах есть некоторая нестыковка.

Инга заволновалась.

— Вы сказали… — с трудом продолжал Шура, — вы сказали в начале нашего разговора, что убитого бизнесмена нашли в то же утро, что и Налысника. Вы даже выразились более однозначно — 'нашего Налысника'.

— Да? Я сказала так? — Инга пожала плечами. — Ну и что?

— Значит, в ванне был все-таки Налысник, — сказал Шура и потупился.

— Ой! — Инга взглянула испуганно. — Нет!

— Но ведь только что вы подтвердили…

— Ах, я не знаю! Нет, не он!

— Так не знаете, или не он?

С полминуты Инга раздумывала.

— Не он.

Шура смотрел на нее со своего высокого роста, и в глазах его было сочувственное понимание.

— Вы могли бы проехать со мной на повторное опознание? — спросил он тихо.

— Ой, нет… — Инга замотала головой, — Нет, нет, не надо…

— Все-все! не надо, значит, не надо.

В дверях Инга остановила его.

— Шура, — она смотрела снизу вверх, — Я совсем не обижаюсь на вас…

— За что?

— За собачку.

***

Даша осваивалась на новом месте. Она с первой минуты влюбилась в этот офис, где по коридорам сновали деловитые менеджеры, а офисные дивы проплывали надменно и величественно. Все здесь улыбались друг другу широкими неестественными улыбками и говорили 'доброе утро'. В этом незатейливом словосочетании ей слышалось нечто возвышенно-простое и недоступное, как двери закрытых элитных школ. В первый раз она ответила незнакомому человеку в белой рубашке 'доброе утро', и с этими словами почувствовала себя посвященной.

Прочь! — больше никогда в ее жизни не будет постыдной барной стойки, пошлых клиентов, которые норовят засунуть чаевые прямо в лифчик, и жалкого дележа кухонных остатков. Прочь! — теперь этот низменный мир будет сниться ей только в страшном сне. Как бы прекрасно Даша ни одевалась до этого дня, какими бы дорогими духами ни опрыскивалсь, без достойной работы она чувствовала себя чуточку неполноценной. А что значит неполноценность, когда ты рождена для роскоши?

В наружную дверь офиса следовало звонить. Охрана смотрела в монитор и пропускала своих, а у чужих спрашивала цель визита. Когда Даша подошла в первый раз и робко заглянула в глазок домофона, рядом с ней очутилась высокая и очень красивая девушка. Она куталась в шикарный палантин из натуральной шерсти. Рисунок на нем был набивной, в стиле павлопосадской росписи, в серо-голубых тонах. Глаза девушки были тоже серо-голубые, холодные, полные достоинства и сознания собственной красоты. 'Кем бы она могла здесь работать'? — подумала Даша, но не успела сделать никакого предположения, потому что послышался автоматический щелчок открываемой двери. Незнакомка вошла внутрь, за ней проскользнула и Даша.

Она сказала охраннику, что ей назначено собеседование. Охранник в черном костюме уточнил, у кого. Когда она назвала имя генерального директора, и добавила 'лично', лицо его сделалось более почтительным. Не выпуская Дашу из вида, он что-то коротко сказал своему напарнику, и повел ее на второй этаж.

***

Она отработала здесь уже неделю. Отработала — да разве это можно назвать работой! Ей дали пока место ресепшионистки внизу, на первом этаже при входе. Даша сидела в просторном холле, где пол был устлан оранжевой плиткой, а стены выкрашены в уютный нежно-абрикосовый цвет. Позади мерно журчал кондиционер, подавая ей в спину теплый воздух. Она вспомнила вечные кабацкие сквозняки, которые донимали ее, едва лишь начиналась осень, и летнюю невыносимую духоту, от которой так противно намокало нижнее белье. Господи! — неужели еще пару недель назад она жила во всем этом?

Обязанности ей достались несложные: принимать и отправлять почту, принимать входящие звонки и распределять их по отделам.

По прошествии недели Даша заметила, что охрана как будто лебезит перед ней. Это обстоятельство удивило ее, но и обрадовало. Еще не понимая своего положения, Даша почувствовала, что она в этом заведении что-то значит.

У нее оставалось много свободного времени. Даша сняла телефонную трубку, быстро набрала знакомый номер и проговорила таинственно:

— Это я… Да, из офиса. Мне самой не верится. Все как я и мечтала… Ну а ты как? — выждав не очень длинную паузу, она продолжила: — Ты, Лерик, не отчаивайся. Знаешь, все само придет, нужно только захотеть. Хочешь новую работу, значит, будет работа. Да еще такая, что и делать ничего не надо. Мне тут диск принесли… нет, не офисные — Коля… Да, встречаемся, — Даша вздохнула. — Слушай. Диск называется 'Секрет', там выступают люди, и каждый рассказывает о своих достижениях. Не перебивай, послушай. В общем, в жизни есть секрет. И секрет этот в том, что у тебя может быть все. Все, что только пожелаешь. Любая работа, машина, деньги, очень много денег! Если захочешь, конечно… Каким образом? Ты должна думать об этом, ви-зу-а-ли-зи-ро-вать. Это значит… а, знаешь, ну так вот. После того, как ты визуализируешь свое желание, ты должна отпустить его. Ну, отпустить — понимаешь, это какое-то время не думать о нем. И оно обязательно сбудется… Тогда, когда ты сама определишься. Можешь даже конкретную дату назначить. Забыла сказать: желательно написать все это на бумажке, в том числе и дату, и приклеить над кроватью. Читать надо каждое утро, как только проснешься… Какая секта?! Это новейшая методика. Это научно доказано. Какая разница кем? Это работает. Зря смеешься. Там такие люди выступали: профессора, ученые и другие… успешные бизнесмены. А почему мне им не верить? Я на своем опыте убедилась. Но есть одно условие: это желание обязательно должно быть твоим. Понимаешь, нельзя перенимать его у кого-то. Это значит, ты должна хотеть машину не потому, что она есть у соседа, а потому что ТЫ ее хочешь, понятно? Как отличить? Нужно познавать свою личность. Я? Я работаю над этим. Мне нужна была эта работа, и я ее получила… При чем здесь Коля? Коля — это так, фактор. Здесь главное — я и мой разговор со вселенной.

Коля? — что тебе сказать… — Даша повела плечиком, но выглядело это, как нервическое подергивание. — Те же яйца только в профиль. Правда, не такой жадный. А удовольствия те же… да… Боже, как он меня утомляет! И, представь, тоже женат. Нет, не на знаменитости. Так, мымра какая-то… Не видела, но не ошибаюсь. Вычисляет его по секундам — я хохочу! У него два телефона, один для жизни, другой для жены. В первом телефоне она у него, знаешь, как записана?.. 'Эта'. А теща?.. 'Та'. А начальница знаешь, как? 'Та еще'… Как я? Догадайся… Нет, ну догадайся… 'Моя'!.. Ну еще бы. Я от него подустала. Где-то он меня напрягает… Ноет и ноет, то жена замахала, то дети дураки. Не, ну скажи, нахер мне этот головняк? Сам разгребайся со своими проблемами. Пипец, короче. Я ему сюси-пуси, конечно, и все такое, а сама вся на нервах.

Слушай, я же не договорила… Я всё за тот диск. Представь, девяносто пять процентов всех денег мира сосредоточены в руках одного процента… Процента людей! То есть один процент людей на земле имеют девяносто пять процентов всех денег мира, улавливаешь? Нет? Тогда подумай: как им это удалось? Они ОЧЕНЬ СИЛЬНО хотели денег. Да, и всего-то. Желание — это все. Все сосредоточено в нем. Ну разумеется. Если ты будешь очень хотеть этого и использовать правильные техники, часть денег перетечет к тебе. Деньги — это та же энергия. Почему это на всех не хватит? Не хватит только тому, кто так думает, мысль материальна. При чем тут другие? Каждый сам строит свою жизнь.

4. Падение

Иногда дни рождения сваливаются на тебя, как снег на голову, так было и в этот раз. Инга жила-жила, и в одно прекрасное утро вдруг осознала, что ей уже не пятьдесят пять, а пятьдесят шесть лет. Сначала это расстроило ее до слез. Так она не переживала, наверное, свой тридцатилетний рубеж. 'Кто на ярмарку, а я с ярмарки…' — подумала Инга. Странно, но это простое изречение подействовало, и она почти успокоилась. А может, причина была в том, что Инга то и дело подходила к зеркалу и в конце концов убедилась, что досадных изменений за прошедший год почти не произошло. Вот разве что эта морщинка на лбу стала чуть-чуть резче, но кто же разглядит ее под густой блестящей челкой? А эта благородная худоба, прорезавшаяся нежданно, на зависть подругам… Ей показалось, что в целом она выглядит даже моложе, чем прежде. Ну, если не моложе, то уж точно интересней. Глаза стали глубже, крупней, в них появилось ранее неведомое пространство, так что теперь она иногда нравилась себе и без косметики.

В ту минуту, когда Инга стояла у зеркала в пятый раз за это утро, раздался звонок: ее мобильный телефон выдавал примитивную однозвучную мелодию. Она смотрела на желтенькое табло со словом 'инкогнито' и не спешила брать трубку. Предчувствие потери заставляло ее длить и длить эту таинственную минуту: вот сейчас звонок оборвется, и она никогда не узнает, кто это был. Или наоборот: она поднимет трубку и разочаруется. Разочаруется так горько, так непоправимо…

Она нажала зелененькую кнопку и медленно поднесла трубку к уху. Нет, она не была обманута! Еще не дождавшись звука его голоса, а услышав лишь дыхание, она уже знала, кто это. Инга слушала слова — слова о чем-то хорошем, и не смысл их был важен, а то, что они есть. Еще пару недель назад она бы не поверила, что сочетание простых звуков человеческого голоса может вызвать в ней такое волнение. Музыка слов лилась легко и свободно: в ней был хрустальный перелив ручейка и мощный ниагарский водопад, шелест весенней листвы и порыв сумасшедшего ветра, пение птиц и еще бог знает что… Позднее, вспоминая этот разговор, ей чудилось, что то была музыка неба.

Но, несмотря на всю упоительную гармонию этой речи, Инга, как человек серьезный и ответственный, пыталась вслушаться в смысл. Некто далекий и прекрасный поздравлял ее с днем рождения и спрашивал: присматривает ли она за печально известной квартирой на втором этаже?

Инга не просто присматривала за ней — квартира стала ее постоянной мыслью, к которой она возвращалась вновь и вновь. Стерлась из памяти страшная картина, которую ей довелось там увидеть, а осталось лишь пульсирующее, теплое шевеление в груди да сладкая горечь на языке. Нет, она не забывала о ней ни на минуту.

— Присматриваю, — только и смогла выговорить Инга.

— Почему у вас такой грустный вид? — спросил прекрасный голос после паузы, и Инге не показалось странным, что он видит ее.

— Потому что сегодня мне пятьдесят шесть лет, — сказала она неожиданно откровенно.

— Вы хотели бы быть вечно молодой?

Удивительное свойство было у этого голоса: в другом она сейчас же заподозрила бы насмешку, но в этом была только нежность и грусть. Немного подумав, Инга ответила:

— Нет.

— Тогда что?

— Не знаю. Всё уходит… все уходят.

— О уходящие, кто в мире лучше вас.

— Что? — она старалась глубоко дышать, чтобы не выдать своего волнения.

— Это сказал Маарри.

— Как жестоко.

— Чем же мне вас утешить?

— Не знаю.

— Тогда просто загадайте желание.

— Желание?

— Да, загадайте его. Подумайте о нем сию же минуту.

Последнее время в душе Инги теснилось так много разных желаний, что, услышав это простое предложение, она растерялась. Желания ее связывались цепочками, и одно без другого не имело никакого смысла. За какую бы мысль ни хваталась она по отдельности, всё казалось ей мелким, ничтожным. Инга силилась вспомнить и отыскать то единственное желание, которое было бы главным в ее жизни, но выходило так, что главным оно было только на определенный момент времени или в определенных обстоятельствах, а если брать всю жизнь… Она ощутила в голове досадную пустоту.

— Не знаю… — это вышло у нее так обреченно, что голос в телефонной трубке вздохнул.

— Скажите хотя бы, чего вы хотите от сегодняшнего дня?

На этот раз желание нашлось само собой, оно прозвучало легко и естественно, как будто пришло свыше:

— Увидеть вас.

— Значит, вы приглашаете меня на день рождения?

С этими словами в душе Инги поднялась настоящая буря.

— Но Валерия…

— Что?

— А гости… они…

— Вы боитесь?

— Да. Нет, я не боюсь, но они…

— Не поймут? Жаль.

— Шура!..

— Не огорчайтесь, — сказал он мягко, — Мне самому следовало бы подумать, прежде чем напрашиваться.

— Нет! Я не…

Долго еще голос говорил ей что-то хорошее, утешал и убаюкивал. Инга не могла отвечать и уже не понимала значения слов — она плыла в потоке звуков; она почти растворилась в нем, когда услышала бессмысленные короткие гудки.

***

Придя домой, Валерия застала мать в состоянии прострации. Она осторожно обошла кресло, в котором сидела Инга, и заглянула ей в лицо.

— Как собеседование? — Инга все же сделала над собой усилие и заставила себя вернуться к реальности.

— Нормально, — Валерия плюхнулась на диван.

— Тебя берут?

— Еще не знаю.

— А когда будет известно?

— Сказали, позвонят. А ты что такая?

— Ничего.

— Ничего? А еще говорит, что я не хочу с ней общаться. Ты что-нибудь готовила?

— Нет еще.

— Еще?

— Лера, я хотела тебя попросить…

— Что?

— Приготовь, пожалуйста… что-нибудь.

Валерия состроила кислую мину. Готовить ей не хотелось, а отказывать имениннице было нехорошо. Смирившись, она спросила:

— У тебя голова болит?

— Нет. Я просто не могу.

Валерия пожала плечами и пошла на кухню.

— Мясного салата твоим обжорам будет достаточно? — крикнула она оттуда.

И услышала благодарный голос матери:

— Да, доченька.

— Тогда приготовлю еще рыбу под шубой, не пропадать же селедке.

— Спасибо, Лерочка.

— И толченку, — ее охватил вдруг необъяснимый порыв великодушия.

Она поставила варить овощи, а сама села чистить картошку.

— А эту рыбу, которую ты собиралась пожарить, куда ее?

— В морозилку убери.

Инга уже лежала на диване с компрессом на голове. У нее действительно начался приступ мигрени. Она вдруг представила себя со стороны: немолодая женщина в линялом байковом халате и с мокрой марлей на лбу. 'Старая вешалка, — горестно подумала она, — а туда же…' Ей снова захотелось плакать, но не было слез.

В проеме двери возникла Валерия.

— Ты какое платье наденешь?

— Не знаю. Какое-нибудь.

— Коричневое с золотым?

— Там у пояса сломалась пряжка.

— Я же купила тебе новую — ту, со стразами.

— Ах, да. Но я еще не отдавала пояс в мастерскую.

— Так я тебе сделаю! — сказала Валерия, удивившись такой ерунде.

Она достала из кладовки молоток, металлический пробойник, отвертку, маленькую стальную наковаленку и кусок резины в сантиметр толщиной. Эти инструменты были припасены у нее на тот случай, когда нужно было поставить себе на одежду пару десяток клёпок, а в мастерской было дорого. Спустя минуту из кухни уже доносился стук железа о железо.

'И зачем мне коричневое с золотым? — думала Инга устало. — А пряжка со стразами'?

— Вот! — Валерия сияла. Она протягивала матери готовый пояс.

— Спасибо… — Инга постаралась улыбнуться.

***

Первой пришла Раиса Павловна — бывшая сотрудница. Она заполнила прихожую своим телом и громким голосом.

— На, — протянула она Валерии сверток. — Нарежь и полей майонезом. Душа моя! — она повернулась к Инге, прижала ее к своей мощной груди и расцеловала в губы. — Это тебе, — Раиса Павловна вручила имениннице букет роз в целлофановой упаковке. Под целлофаном, на самом видном месте пестрела денежная купюра.

— Ах, Раечка, — сказала Инга, обнимая подругу за необъятную талию и провожая в зал, — спасибо. Ты сама для меня подарок.

Валерия знала, что за сверток принесла Раиса Павловна — это были куриные окорочка — копченые в специальном химическом растворе и потому имеющие такой ненатурально желтый цвет. Раиса Павловна привыкла, что в доме у ее подруги мясо не водится (колбасу она мясом не считала), а без мяса она за стол не садилась. По этому поводу Инга не раз выслушивала от нее упреки. Инга оправдывалась, пыталась объяснить, что Лера не одобряет… но натыкалась на презрительный Раечкин взгляд и умолкала.

Валерия всегда удивлялась, как мать умудряется выбирать себе таких подруг. А друзей… здесь уж ее захлестывало негодование. С самого начала застолья она сидела на кухне, отговорившись тем, что нужно следить за рыбой. Рыба действительно была вынута из холодильника, посолена, поперчена и брошена на сковородку. Когда она уже почти поджарилась, выяснилось, что закончилась нарезка, и Валерия принялась медленно, аккуратными пластинами нарезать сыр и колбасу. Спустя пол часа и с этим было покончено. Но теперь — ах! — нужно было подогреть остывающую картошку, которой, правда, никто не требовал. После картошки она изрезала еще буханку хлеба (вдруг кому-то не хватит?) и села передохнуть.

Когда гости, слегка недоумевая по поводу ее отсутствия, стали звать Валерию к столу, она вспомнила, что нужно же вымыть голову! Вымыв голову, Валерия стояла перед зеркалом не меньше получаса, делая вид, что занимается укладкой. Включенный фен очень кстати заглушал некоторые реплики гостей и создавал между ними невидимую стену.

Мать появилась за ее спиной неожиданно. Глаза ее смотрели нехорошо.

— Я сейчас, — кивнула Валерия.

— Я надеюсь, — обиженно проговорила Инга.

Едва лишь мать скрылась в зале, в прихожей раздался робкий стук. Заглянув в глазок, Валерия приоткрыла дверь на длину цепочки. Перед ней стоял лысоватый и немного помятый субъект лет сорока пяти. Валерия смерила взглядом мужчину и ощипанный букет цветов в его руке.

— Здрасьте, — поздоровался субъект и состроил на своем лице что-то вроде улыбочки.

— У нас только по приглашению, — сказала Валерия, не отвечая на его приветствие.

— Лера, кто там? — послышался голос матери из зала.

— Это ко мне! — крикнула она в ответ.

— Я только поздравить, — попросился мужчина.

Краем уха Валерия уловила звук отодвигаемого стула и быстро приближающиеся шаги.

— Убирайся! — прошипела она в щелку и захлопнула дверь.

— Кто это был? — Инга стояла перед ней с таким лицом, что Валерия на миг онемела.

— Э-э… Это Ольга с первого этажа… приходила за пустыми бутылками. Но их же еще нет?

— Сначала ты сказала, что это к тебе.

— Сказала. Ну и что? Просто я не хотела тебя отвлекать.

— От чего? — Инга говорила низким приглушенным голосом, но чувствовалось, что она еле сдерживается, чтобы не закричать.

— От гостей.

— Лера! Посмотри мне в глаза.

Валерия посмотрела испуганно.

— Инга, — стали раздаваться голоса подруг, — Инга, это твой, что ли?

Инга сделала каменное лицо и вышла к гостям.

***

Валерия отпила немного вина, ковырнула рыбу и с опаской посмотрела на мать. Инга сидела с тем же каменным лицом, которое сделалось у нее в прихожей.

— Не расстраивайся, — сказала Раиса Павловна. — Все они козлы. Я вон со своим тридцать лет прожила, а какая благодарность? Всю жизнь… обкладывал, доброго слова не слышала.

— Мать его так, Инга, — поддержала Зоя Герасимовна. — Лучше одной. Не клята, не мята.

— А под конец еще говна нахлебалась будь здоров, — продолжала Раиса. — А ну, поворочай его, борова.

— Вся грязь нам, бабам, достается, — вздохнула Зоя. — Хоть бы один мужик в бабьей шкуре побыл.

— Кому бы он, старый кобель, нужен был? — вела свою линию Раиса. — Только жене и нужен. А наб…ся за жизнь! — она махнула рукой и налила себе стопку водки. — Пусть ему на том свете икнется, сердешному.

Тост дружно поддержали и выпили, не чокаясь.

— Я вам вот что скажу, девочки, — заговорила Зоя Герасимовна доверительно, — Чем больше ты для него делаешь, тем меньше он тебя ценит. Танька вон, Сосунова — у нее их тридцать три, а муж за ней уссыкается. Недавно идет, как доской прибитый, а мужики на углу пиво пьют. Думала, к ним свернет — куда! Смотрю, в магазин пошел, хлеба купил и домой. Я ему: 'А твоя где?' — 'Танюшка, — говорит, — еще на работе'. Слыхали? Танюшка! А та Танюшка, сучка, на даче с Карасем квасит.

— Что ты… — покачала головой Раиса.

— Я тебе говорю! Колпачиха своими глазами видела.

— Вот уже проститутка.

— У них вся семья такая: что мать, что дочь, что старая Сосуниха — гуляют как кошки.

— И стара?

— Стара! Той старой еще пятидесяти нет, она нас с тобой моложе. Они ж в шестнадцать лет рожают, это у них в роду. А Лялька, их младшая, шестнадцать лет, а уже три аборта. Тягается… — последнее слово Зоя выговорила так задушевно, что все прочувствовали его глубинный, веками проверенный смысл.

— Да, б…витая семейка, — подытожила Рая, и все примолкли.

Но Зоя не могла так просто оставить эту тему.

— И не говори, — снова завелась она, — Тут всю жизнь прожила, одного мужа знала, а у этих каждый день новый муж.

— На твоего, Зоя, грех жаловаться.

— Ой, Рая, не скажи. Чужое горе, оно не видно. Сейчас-то еще ничего — слушает, соглашается. А по молодости было и руки распускал, и по бабам…

— Никогда бы про твоего Петю не подумала.

— Эк ты его превозносишь! Про Петю не подумала… Теперь, в коляске-то, далеко не попрыгаешь, а и то, бывало, психанет, да как завалится набок, — подымай его! Так он со злости, черт рогатый, еще упирается. Конь педальный, господи прости. Я ему жизнь отдала. Не лез бы, дурак, куда его не просят, до сих пор бы ногами ходил и меня б не мучил. Да… и пожито, и попито, а теперь что? Коляска да горшок, — Зоя горестно вздохнула и потянулась за бутылкой, — А ну их, девочки, давайте лучше выпьем за любовь!

После выпитого она продолжила:

— Я вам так скажу, девочки, любовь — это когда тебя любят. Была б я умная с молодости, вышла б за Сашку моряка, сейчас бы как сыр в масле каталась. Так мы ж бабы-дуры, нам любовь подавай. Когда ТЕБЯ любят — вот это любовь! А если ты всю жизнь ему отдаешь, сама недоедаешь-недопиваешь, детей со всех жил тянешь… разве ж это любовь?

— Вот тут ты, мать, не права, — Раиса заедала водку куриным окорочком. — Вот она любовь-то и есть, когда со всех жил тянешь. Оно, конечно, тяжело… — она разгрызла косточку и начала ее обсасывать, — Но если б я своего Ваську не любила, хрен бы он от меня кружки воды на старости лет дождался.

— Ой! Ваську она любила! — Зоя Герасимовна подскочила на своем стуле, как будто ее ущипнули за самую мягкую часть тела, — Да как будто я не знаю, как ты от своего Васьки б…ла всю жизнь.

— Что-о?!

— А как будто люди слепые! Да Вася твой с горя в могилу сошел. Что, правда глаза колет?

Может быть от 'правды', а может быть, от выпитого глаза Раисы Павловны действительно стали красные и навыпучку.

— Ах ты, курва старая… — прошептала она потрясенно.

— Заткни свой рот, потаскушка! — живо отозвалась Зоя.

— Обер…дь!

— Э-э… — закивала Зоя укоризненно, — бесстыжая… Такими словами, да при ребенке, — она бросила косой взгляд на побледневшую Валерию. — Да ты еще пешком под стол ходила, когда я уже дитё родила, — добавила она с видом оскорбленного достоинства.

— Дитё! — как будто чему-то обрадовалась Рая, — А где оно сейчас, твое дитё? По тюрьмам да по ссылкам?

Это был удар ниже пояса. Дамы одновременно поднялись из-за стола, хоть для их грузных и расслабленных алкоголем тел это было не так-то просто. Они непременно вцепились бы друг другу в волосы, если бы именинница не встала и не вытянула вперед руки, создавая между ними барьер.

— Девочки, девочки! — кричала Инга, — Не ссорьтесь! Зоечка, Раечка, ну что вы?

Дамы продолжали наносить друг другу матерные оскорбления. Инга увещевала их. Ее тоненький голосок был как свист одинокой пули среди громыхания тяжелых орудий.

Валерия сидела убитая. Ссора лучших подруг, подогретая водкой, продолжалась еще долго, пока, наконец, не была запита мировой. После этого две женщины обнялись, поплакали, Инга тоже прослезилась, и все выразили желание потанцевать.

— Валерия, музыку! — кричала Зоя, выбегая на середину комнаты.

— Танцавать хочу! — вторила ей Рая, подрагивая студенистыми телесами.

— Давай нашу любимую!

Валерия поставила диск, где Верка Сердючка пела тем особым голосом, который свойственен гермафродитам и женщинам в постклимактический период:

Даже если вам немного за тридцать,

Есть надежда выйти замуж за принца,

Солнце всем на планете одинаково светит

И принцессе и простой проводнице…

Раиса Павловна вскидывала толстые колени и поворачивалась вокруг своей оси. Зоя Герасимовна, подбоченившись, мелко семенила вокруг нее.

Жизнь такое спортлото,

Полюбила, да не то,

Выграла в любви джек-пот,

Присмотрелась — идиот!

Слово идиот дамы прокричали хором и почему-то запрыгали от радости. Пол под ними завибрировал, как мост под отрядом солдат, и не миновать бы Инге неприятностей, если бы на втором этаже вот уже две недели, как никто не жил…

Я для всех накрыла стол, — продолжала звезда эстрады,

Есть и перчик и рассол,

Будем мы сейчас гулять,

Наливать и выпивать!

По окончании нетленного музыкального шедевра Рая выскочила вперед и в наступившей тишине прокричала:

Огурчики, помидорчики,

Ванька Маньку целовал в коридорчике!

В экстазе она задрала юбку, оголив слоноподобные ноги.

***

Но это были еще не все гости Инги. С самого начала вечера в тени просидела Наденька. За исключением нескольких поздравительных фраз, адресованных имениннице, она все время молчала.

Когда Инга уходила на пенсию с должности товарного кассира, ей прислали замену — миловидную скромную женщину — Надежду Александровну. Инга отпрактиковала ее две недели как положено, и за это время привязалась к новой сотруднице всей душой. После ухода Инги они стали перезваниваться каждую неделю, ходить друг другу в гости и даже поверять сердечные тайны. А один раз (о ужас!) Инге пришлось врать перед мужем Наденьки, прикрывая ее плохо спланированный адюльтер. Три дня после этого Инга мучалась совестью, а на четвертый позвонила подруге и сказала, что больше ни за что не будет выгораживать ее и лгать. Тогда Наденька расплакалась и ответила, что она сама больше 'ни-ни', потому что нет на свете мужчины, который сравнился бы с её ненаглядным.

На чем основывалась близость двух малознакомых, в общем-то, женщин — загадка, но то было невероятное и почти не встречающееся в природе явление, о котором сентиментальные дамы говорят 'женская дружба'.

В отличие от Зои Герасимовны и Раисы Павловны, Наденька следила за модой, пыталась соблюдать диету, втискивая свои сорокалетние ягодицы в джинсы подростковых размеров, и слегка презирала своих старших подруг. Она любила оказывать покровительство Валерии и часто рассуждала с ней о жизни и любви. При Зое и Рае высказываться Наденька не решалась.

— Лерочка, а ты что, девонька, не кушаешь? — спросила Раиса Павловна, когда снова уселась за стол. После танцев пот катил с нее градом, но, еще не отдышавшись как следует, она уже впилась зубами в окорочок. — Господи, худорба, — говорила она жуя, — одни глаза. На-ка вот, скушай.

— Спасибо, теть Рая, — отвечала Валерия, — я, пока готовила, на кухне поела…

— Хватит тебе свои выдумки выдумывать! Ишь, взяли моду мясного не есть. Веганты какие-то. Мы, говорит, веганты! Что за веганты, не пойму? А это, оказывается, те, кто одну траву жуют — вот они веганты и есть. Признавайся, Лерка, ты вегант?

Валерия отмалчивалась.

— Вот уже скромное дитё, сидит, хоть бы слово проронила, — сказала Зоя Герасимовна, — Ну да слава богу. Твоё тебя найдет. Это Лерочке сколько уже? — обратилась она к Инге.

— Двадцать три.

— Ой, невеста… — Раиса подперла щеку, рассматривая девушку в упор.

Валерия заерзала на стуле.

— А жених есть?

'Хоть бы сквозь землю провалиться, что ли', - взмолилась про себя Валерия.

На помощь ей пришла Инга:

— Лере учиться надо. Университет заканчивать. А женихи… это такое. Это еще будет.

— А… — Раиса махнула рукой в сторону воображаемых женихов, — нахрен они нужны. Пусть для себя поживет. Ярмо на шею всегда успеет.

— Правильно, Лерочка, учись, — поддержала Зоя Герасимовна, — может, за богатого выйдешь. Дуры никому не нужны.

— Лера на красный диплом идет, — обронила Инга как бы невзначай.

— Мам… — Валерия взглянула умоляюще.

— Моя ж ты девонька! — умилилась Зоя Герасимовна, — ну, помогай бог.

— И все сама, — продолжала Инга, подхваченная волной родительской гордости, — никому ничего не платит. Еще и Даше помогает, подруге своей.

— Даша? — Оживилась Зоя Герасимовна, — Это та, которая…

— Мам, ну при чем тут Даша? — резко перебила Валерия. — Она сама по себе, я сама по себе. Мы уже и не работаем вместе.

— А, ну да, ну да, — закивала, словно что-то припоминая, Зоя. — Хорошая девочка. Красивая.

— Тоже без жениха? — подала голос Наденька с отдаленного края стола.

Это прозвучало так неожиданно, что все посмотрели на нее. Вид у Валерии был самый беспомощный.

— Да какие сейчас женихи? — сказала, как отрезала, Рая, — одни наркоманы кругом да пьяницы. — И ваш сосед, кстати, тоже, — добавила она, понизив голос, — тот еще наркоша был. Вместе с Мендусом шлялись.

— А Мендус куда делся? — спросила Валерия.

— А кто ж их, наркоманов, знает. Или умер, или в тюрьме.

***

Сбежать от гостей можно было только на кухню.

Валерия с радостью схватилась за тряпку, выдраила печку, оттерла сковородку и принялась мыть тарелки. Все это она делала так самозабвенно, как будто мечта всей ее жизни была работать посудомойкой.

— Сколько ты уже одна? — услышала она интимный голос за своей спиной.

Позади нее стояла Наденька. Она приоткрыла окно, подкурила тоненькую сигаретку и уставилась на Валерию долгим пронизывающим взглядом.

Валерия пробормотала что-то неразборчивое и отвернулась. Наденька продолжала изучать ее. Она смотрела, как кисти Валерии двигаются под струей горячей воды, как сгибаются и разгибаются ее маленькие локти и поворачивается гибкая спина.

— Какой у тебя размер? — неожиданно спросила она.

— Чего? — не поняла Валерия.

— Груди. Я спрашиваю про размер груди.

Это было коньком Наденьки. Она имела полноценный второй размер и очень гордилась этим. Свою грудь она подчеркивала облегающими кофточками с умопомрачительными декольте. Бюстгальтеры Наденька носила кружевные, с глубоко открытыми чашечками, ее любимой моделью была 'голубка'. Белье она всегда надевала так, чтобы оно чуть-чуть выглядывало в вырез кофточки и отличалось по цвету. В этот раз на ней был тоненький трикотиновый свитерок, из-под которого виднелось кружево цвета розового кирпича. Была еще одна особенность в этом свитерке: вместе с великолепной грудью он обтягивал и пару досадных складок на животе — но надо же было чем-то жертвовать!

— Я купила бюстгальтер, — говорила между тем Наденька, — А он оказался мал. На рынке, вроде, мерила, ничего был. Так расстроилась. Он такой… черное с красным, а в середине на перемычке вделаны стразы, не хочешь примерить? Бретелек две пары — простые и ажурные.

— Нет, — сказала Валерия. — Я и своих не ношу.

— Почему? — жеманно удивилась Наденька.

Валерия не отвечала.

— Как можно не любить такие вещи… Да ты хоть посмотри.

— Куда мне твой размер, — отвечала Валерия, не поворачиваясь и продолжая мыть посуду.

— Я же говорю, он маленький.

— Настолько?! — Валерия повернулась к ней всем телом и развела руки в стороны. Имея полноценный нулевой размер груди, она не могла примерять бюстгальтеры Наденьки даже мысленно.

От радости Наденька скукожила ротик.

— Тебе сколько лет уже? — заговорила она подавив улыбку, — Двадцать пять, двадцать шесть?

— Двадцать три.

— Ну что ж, в двадцать три еще можно не носить. Но через пару лет…

— Что?

— Грудь будет уже не та.

— Почему? — Валерия оторвалась от посуды и посмотрела на нее.

— Потеряет форму, обвиснет, — Наденька притворно вздохнула.

'Твоя уже обвисла'? — хотела спросить Валерия, но сдержалась.

Между тем в зале настал час хорового пения. Сначала затянули 'Несе Галя воду'. Первый куплет пропели очень стройно, на втором забыли слова, а вместо третьего решили повторить первый. После 'Гали' запели 'Ой, на гори два дубки'. Здесь все знали твердо только один куплет, его и пропели с десяток раз, пока не заметили, что поют одно и то же.

— Я тебе говорила, — нарушила молчание Наденька, — Мой ремонт затеял. Хотел стены поштукатурить, а я сказала 'нет'. Хочу все пластиком обделать.

— Интересно, — Валерия уже отвернулась к посуде.

— Хочу европанели заказать, европотолок и европол.

— Что, и такое бывает?

— Конечно! Сейчас все европол ложат. Я сказала, пока пластиком все не обделаешь, о новом планшете и не думай.

— Да…

— А в январе мы в Египет собираемся.

— Везет.

— Летом там жара, шестьдесят градусов. А зимой не больше тридцати — для вип-клиентов, — значительно заметила Наденька.

Валерия протерла последнюю тарелку, набрала воды в чайник и включила его.

— Ты что будешь, кофе или чай?

— Я лично больше предпочитаю кофэ, — проговорила Наденька с достоинством. Букву 'Ф' она произносила твердо, как в слове 'фэйс', - А что будет на сладкое? Только шоколада я не ем, а от тортов меня, ты знаешь… пучит.

Валерия задумалась. Она вспомнила, что из сладкого не было куплено ничего.

— А тортов и нет, — сказала она успокоительно. — Так что можешь не переживать.

— Как?!

— Забыли купить. Я вообще про сладкое забыла.

— Ой, ну как же так…

— Ничего, обойдемся, — бесцеремонно сказала Валерия. — И кофе, кстати, тоже закончился. Так что попьешь чай с сахаром.

— С сахаром?!

— Можешь и без сахара. Если тебе он вреден.

— А вдруг кому-нибудь сладенького захочется? — заволновалась Наденька.

— Ну что ж. Ведь сахар же есть.

Наденька поджала губки.

— Тогда я схожу за конфетами, — сказала она. — А то неприлично как-то. День рождения все-таки, и без сладкого.

— Да кто их будет есть?

— Как это кто? Гости!

Наденька взяла свою сумочку, достала оттуда кошелек и пересчитала содержимое. Валерия сделала вид, что не заметила этого жеста.

— Ну, я пошла, — сказала она демонстративно.

— Как хочешь, — бросила Валерия вслед удаляющейся в прихожую четырехугольной спине.

Когда за Наденькой захлопнулась дверь, она подошла к зеркалу и пригляделась к себе: под глазами залегли темные круги, а щеки были бледнее обычного. 'Неужели правда, что я выгляжу на двадцать шесть лет'? — пронеслось в ее голове.

***

Дальше все происходило очень сумбурно. Валерия сидела на кухне и пила чай — она уже не считала нужным выдумывать себе какие-то занятия. Шоколадные конфеты так и остались лежать невостребованные гостями. Пребывая в накатившей откуда-то тоске, Валерия забылась и съела их целых пять штук.

Она сняла фартук, устало повесила его на гвоздик и посчитала, сколько часов она уже находится на ногах — получалось, около четырнадцати. Ей захотелось тихонько зайти в свою спальню, упасть в кресло и открыть ноутбук, но страх быть замеченной и привлеченной к всеобщему веселью ее остановил. Приходилось просто сидеть, подперев голову, и ждать, когда закончится этот утомительный праздничный день. Чтобы не было так грустно, и чтобы мысли о двадцати шести годах не съедали ее заживо, она заварила еще чаю и, глядя в никуда, стала медленно пить его вприкуску с оставшимися конфетами. Последние две штучки Валерия положила себе в карман курточки. На завтра у нее было запланировано собеседование, а шоколад был очень действенным средством против волнения.