После

Объявили конечную. Он почувствовал легкий укол в сердце и с неверием в то, что все это вот так ничем и закончится, пошел к выходу. Девушка оставалась сидеть. Что-то задерживало ее: по-видимому, это была объемная сумка в ногах, которую она никак не могла вытащить в проход. Наконец она бросила свои попытки и стала пережидать поток пассажиров, чтобы, никому не мешая, выйти в самом его конце.

Вова продвигался очень медленно, с каждым шагом отмечая новые, едва уловимые ракурсы ее головы. Вот до нее осталось уже два шага — один — он напротив нее — но что это?! Резкая боль полоснула его, когда он увидел этот профиль — этот чудовищный нос на воздушном, как будто прозрачном лице. Он перестал дышать и отвернулся. Жалость и отчаяние разорвали его сердце пополам.

***

Почему он женился на Леночке? Ведь всякое отклонение от совершенства так больно ранило его. Но с этих пор Вова начал задумываться, что неплохо бы где-нибудь работать, чтобы иногда иметь возможность баловать юную жену. Стареющей маме он один был не в тягость, но теперь они жили на ее пенсию втроем, и надо было что-то решать.

С утра мама сварила ему два яичка всмятку и разогрела вчерашний куриный бульон. Она договорилась со старой подругой, чтобы та устроила сына 'на плитку'. Мама сама пригладила ему волосы, оправила воротничок рубашки, топорщившийся под стареньким пуловером, и невидимо, когда Вова уже обернулся к выходу, перекрестила.

Он шел переулками туда, на край города, где заканчивается асфальтная дорога и начинается грунтовка вперемешку со щебнем. Ветер вздымал клубы пыли и сыпал ею в глаза. Перед ним оказались железные кованые ворота со звонком вверху.

Подругу, которая продолжала работать в отделе кадров, будучи уже на пенсии, удивило, что к тридцати годам Вова имеет всего лишь несколько месяцев трудового стажа, но, помня добрые отношения с его матерью, она приняла его помощником формовщика.

Пробыв неделю в помощниках, Вова погрузился в тоску. Серые заливочные формы, серая бетонная смесь, заливаемая в них, серый свет, проникающий из огромных мутных окон, подавляли его. Сам воздух, которым он дышал здесь, казался ему серым; матерные разговоры рабочих отбивали желание жить. Глаза его потускнели, под ними обозначились серовато-синие провалы, и домой он приходил с мученическим выражением на лице. Мама вздыхала, ставила на стол борщ и кашу и смотрела, подперев щеку, как он ест. Как-то раз по ее морщинистому лицу скатилась одинокая слезинка, но она быстро смахнула ее рукой.

Утром следующего понедельника Вова на работу не вышел. Мама ничего ему на это не сказала, а только накормила и по привычке пригладила волосы.

Леночка приехала из училища и затанцевала по залу, притоптывая тоненькими ножками в светлых колготках. Форма ее ног была далеко не идеальна, но они были такие длинненькие и гладенькие, что Вова умилялся, когда она надевала коротенькую юбочку. Всякий раз, словно впервые, он видел ее юность, ее радость, внимал нежному лепету полудетских разговоров и окунался в радужные девичьи фантазии, как во сны. Ему казалось, что рядом с ним живет не женщина, а маленькая пестрая птичка.

Сегодня радость ее была вызвана тем, что в училище распространяли туристические путевки на зимние каникулы, и Леночка тоже записалась. Часть суммы заплатит студенческий профсоюз, а остальное она добавит из своей стипендии. Осталась маленькая заминочка — нужно еще немного денег на питание и дорожные расходы.

Устав танцевать, Леночка уселась в кресло и посмотрела на Вову маленькими острыми глазками. При золотых волосах и бледной коже глаза она имела карие, почти черные, и это создавало такой необычный и такой притягательный для него контраст.

Вова мучительно раздумывал, где бы взять деньги. Этой ночью, отчаявшись, он представлял себя то крутым бизнесменом на вороненом джипе с пачками долларов за пазухой, то знаменитым на весь мир артистом, у которого денег куры не клюют, или, на худой конец, не крутым и не знаменитым, но все же толстосумым заробитчанином, вернувшимся с европейских заработков.

***

Леночка стояла у калитки ветхого дома и щурилась на незнакомца.

— Мужчина, угостите сигареткой, — попросила она.

Близстоящее дерево сыпануло на нее горсть желтых листьев. Леночке на миг почудилось, что она принцесса на балу… нет, лучше на свадебной церемонии. Они с женихом выходят из церкви, а коридор гостей по обеим сторонам сыплет на нее золотые монеты…

Этот образ пронесся в ее голове так стремительно, что едва ли Леночка осознала его. Она лишь выпрямила спину, приосанилась, и в повороте ее головы и во всей постановке фигуры появилось больше достоинства.

— Не курю, — ответил между тем незнакомец, едва взглянув на нее.

Он стоял, засунув руки в карманы черного узкого пиджака, и будто поджидал кого-то. Во всяком случае, взгляд его скользил поверх Леночкиной головы и поверх крыши уродливого сарая, что стоял поодаль.

— Не курите? — удивилась она и состроила улыбочку.

Во рту ее показались два ряда острых зубов, каждый размером с мелкую жемчужинку. Жемчужинки были довольно крепкие на вид и испускали легкое перламутровое сияние. Это были зубки молоденькой и очень здоровой рыбки-пираньи.

Мужчина удостоил Леночку взглядом. Он скользнул по ее фигурке, чуть задержавшись на тоненьких ногах, споткнулся о маленькую бархатную юбочку и, наконец, обратился на лицо.

— Не курю, — сказал он мрачно. — И тебе не советую.

Леночка с жадностью впитывала этот взгляд. Но в голосе его слышалось такое обидное безразличие!

— Кто не курит и не пьет, тот здоровеньким помрет, — весело отчеканила она.

— Что ты здесь делаешь? — спросил он строго.

— Я? У меня здесь назначена встреча, — Леночка помолчала, ожидая его реакции, и, не дождавшись, добавила: — С одним человеком.

Он посмотрел на нее внимательно.

— Знаете, что это за человек? Это великий маг! Он может перевоплощаться в разных животных, и еще он может умирать, а потом оживать! Завтра он дает представление, и я буду в нем участвовать. Мы вместе работаем.

Леночка потупилась и устремила взгляд на свои ботиночки: по коже кремового цвета золотились тонкие витиеватые узоры, и от этого казалось, что ее ступни присыпаны легкой золотистой пыльцой. На щиколотке блестела крупная пряжка со стразами. Леночка подцепила носком иссохший листочек, отбросила его, как бумажный комок, и посмотрела на незнакомца. Каблучки ее при этом легонько цокнули.

— Где ты работаешь?

— В цирке… А вы что здесь делаете?

— Живу.

***

Здесь было полутемно и немного страшно. Деревянный пол скрипел половицами, и щурилось тусклым светом окно. Мебели почти не было. Комната зияла пустотой и чистотой. Он предложил ей стул, сам устроился напротив, отгородившись старым письменным столом.

Леночка смотрела на мужчину и, всегда такая находчивая, в первые минуты не знала, что сказать. Ее новый знакомый покачивал носком черной лаковой туфли. Лак на ней давно потускнел и кое-где облупился. Она разглядела подратую подошву, мужчина поймал ее взгляд, однако ноги не убрал.

Маниакальной страстью Леночки были знакомства. Бывало, целыми днями бродила она по городу в поисках пищи для своего воображения, и если бы существовало такое понятие как патологическая эмоциональная ненасытность, оно описывало бы Леночку как нельзя лучше.

Охотней всего на знакомство шли мужчины. Но сегодняшний был не совсем то что надо. С того момента, как он в первый раз взглянул на нее, и до того, как она очутилась у него дома, с мужчиной не произошло никакой перемены. Взгляд его не затуманился похотью, лицо не размягчилось в сладострастной гримасе, глаза смотрели мрачно и отстраненно.

— Вы не представляете, что мне пришлось пережить, — заговорила Леночка, продолжая начатый еще во дворе монолог. Она поёрзала на стуле — ей нелегко было говорить под таким неуютным взглядом. — Угостите кофейком? — перебила она сама себя, стараясь собраться с духом.

— Только кипяток.

— Можно и кипяточку, — мило согласилась Леночка.

Он поднялся, неловко отодвинув стул, прошел на кухню, чуть-чуть согнувшись под аркой. Это была комната-студия: кухня, соединенная с залом при помощи арки, которую аркой можно было назвать лишь условно. Проход, вырубленный в стене в виде неправильного четырехугольника, был обрамлен грубооструганными досками.

Незнакомец прошел сквозь арку торопливо, как будто пряча свой высокий рост. Все движения его были резкие и не вполне рассчитанные. Черный под горлышко пиджак топорщился грубыми заломами.

'Почему он не снимет пиджак'? — подумалось Леночке.

Когда мужчина вернулся и поставил перед ней чашку, из-под рукавов его выглянули синие, не очень свежие манжеты рубашки. Но сочетание синего с черным не выглядело на нем безвкусно.

— Я сама из Камышовки, — продолжила Леночка. — Знаете такой город?

— Знаю.

— Обо мне прослышали здесь, в Донецке, и пригласили участвовать в шоу. У меня ведь страшно развиты экс-тра-сен-сорные способности, — проговорила она по слогам. — А летом я вышла замуж, ха-ха! Представляете?

Он кивнул.

— Мой муж — известный дрессировщик тигров. А я теперь его помощница. Владимир Глимбовский — слышали? Нет? Вы не могли не слышать. Владимир и Елена Глимбовские! — выкрикнула она драматически и посмотрела на своего собеседника.

Впечатления это не произвело. Но его холодность воодушевила Леночку еще больше.

— Вы не представляете, что такое тигр, ах! — она расширила глаза, — Это такой зверь! Просто ужас. Когда входишь в клетку, он смотрит на тебя… вот-вот набросится. Я тоже смотрю ему в глаза, — при этом Леночка взглянула так, будто перед ней сидел действительно тигр, а не человек, — Так мы стоим и молчим, и если он переборет — я пропала! Моя задача — загипнотизировать тигра перед тем, как войдет муж. На моих глазах он сожрал человека, потому что тот не выдержал его взгляда. А Вы смотрели когда-нибудь в глаза тигру? — спросила она и тут же, нисколько не интересуясь ответом, продолжала: — У нас есть свой номер, мы два года репетировали. Вова подносит ему кусок мяса, тигр разевает пасть, а я кладу туда голову. Мы ездили с ним во Францию, нам аплодировали стоя. Ах, Париж… мое фото напечатали на первой странице этого, как его… во… 'Вог'! Потом мы поехали в эту… Ниццу. А вы были в Ницце? Какой там океан, а пальмы! Я каталась на дельфине. Вы не представляете себе, что это такое… Конечно, мой муж простой дрессировщик, но… вы понимаете? — она таинственно заглянула собеседнику в глаза. — Понимаете? Это все он. Да-да, — Леночка закивала головой, — Он, мой любовник, устроил нам это путешествие. Я не буду называть его имени, хотя вы, наверное, слышали его… — она загадочно примолкла, но, не выдержав даже самой краткой паузы, выпалила: — Брит!

Она произнесла это известное в городе имя и уставилась на своего нового знакомого, желая прочесть в его лице какую-нибудь реакцию. Реакции не было. Черный истукан сидел перед ней, не шелохнувшись.

Леночка отпила маленький глоток остывающего кипятка.

Что-то в этой комнате было от присутственного места. Вот только что именно, она никак не могла понять: не голые выбеленные стены и не старые деревянные стулья… На одном из них сидела она, чувствуя жесткую неприветливую спинку, остальные выстроились по-над стеночкой в ряд, словно ожидая посетителей. Отсутствие ковра на полу? — нет. Тогда, может быть, одинокая лампочка на витом шнуре, которую хозяин квартиры задевал, проходя, головой? В углу она заметила гору книг, сваленных, как попало, в одну кучу. Опять не это.

Леночка не переносила пауз в общении, поэтому, делая свои попутные наблюдения, она не переставала говорить:

— Вы, наверное, заметили? Я внутчатая племянница Жанны Агузаровой, — она повернулась к собеседнику в профиль. — Да-да, той самой знаменитой певицы. Она сейчас живет в Америке. Меня к себе зовет, — Леночка потянулась в истоме и оправила задравшуюся юбочку — она не привыкла больше пяти минут спокойно сидеть на месте. — Но я не поеду. Муж… да и любовник… они меня не отпустят, нет, — и покачала головкой на тоненькой шее.

Теперь она поняла, что в этой комнате производило на нее такое гнетуще-казенное впечатление: стол стоял недалеко от окна; мужчина сидел за ним так, чтобы окно, находящееся за его спиной, освещало посетителя, а не его самого. Сам же он смотрелся как сероватый, грубо очерченный на фоне окна силуэт.

К шестнадцати годам Леночка уже научилась читать взгляды мужчин, но этот ей прочесть никак не удавалось. Она опустила ресницы и задумчиво прочертила носком ботинка по голому полу. Ее новый знакомец продолжал сидеть без всякого выражения на лице.

Тогда Леночка встала, изящно обогнула стул и направилась к большой книжной куче. Она медленно шла через пустой зал. Бархатная юбочка обтягивала стройные бедра. Ткань была не простая, а с искрой, и эта искра бросала в унылую комнату тонкие загадочные блики. Каким-то шестым чувством, свойственным только женщине, Леночка угадала, что он смотрит на юбочку, не сводя глаз. Тогда она остановилась, стоя к нему спиной и, притворившись, что рассматривает книги, слегка наклонилась вперед. Изображая близорукий взгляд, она водила пальчиком по корешкам, читая вслух: 'Фэ Мэ Достоевский. Преступление и наказание'. Тоненький пальчик скользил от корешка к корешку, юбочка подрагивала, голос Леночки плавно перешел на шепот…

***

Они шли по мосту через Кальмиус. В надвигающихся сумерках горели желтые фонари, а из-под ног у них вспархивали птицы.

— Как здесь романтично… — сказала Леночка. — Люблю этот мост.

— Что в нем романтичного?

— Вода. Она течет у нас под ногами. Мы идем как подвешенные в воздухе!

— Вода здесь не течет, она стоячая.

— Если тебе не нравится здесь, мы можем поехать ко мне.

— А твой муж?

— Он в командировке.

— Как в анекдоте.

— Не веришь? Он поехал в Африку за новой партией тигров. Ему одному доверяют выбирать. Сейчас он ездит по джунглям с такой специальной винтовкой. Увидит тигра — бах! Тигр наповал. А в винтовке знаешь что? Снотворное. Он возьмет тигра, оттащит его за ноги в машину и нового выслеживает.

— Опасная работа.

— Ужасно! Но сейчас ко мне переехала моя бабушка. Когда она рядом, мне не так тоскливо без него. А так бы я не знаю, что делала.

— Значит, ты живешь с бабушкой?

— Да… сейчас пока. Пока муж не вернется из Африки.

— Ясно.

— Ну что, едем?

— А бабушка меня не испугается?

Леночка остановилась. Она смотрела на него снизу вверх, и ее глазки выглядели в таком положении как две узенькие черные щелочки — щелочки эти поблескивали.

— Почему это ей тебя пугаться? — спросила она.

— Ты вчера была напугана.

— Я? Я никого не боюсь!

— В самом деле?

— Ни-ко-го! Вот соседи говорят, маньяк, маньяк… А я иду ночью одна, и мне так весело!

— Это зря. Какой маньяк?

— У нас вокруг дома бродит маньяк. Это так соседи говорят, но я ни разу не встречала.

— А хочешь встретить?

Леночка пожала плечами.

— Куда ты ходишь ночью?

— Никуда. Я просто ночь люблю, ночью так таинственно, так страшно…

— Ты же ничего не боишься.

— А! ты не понимаешь. Мне страшно до того, что весело!

Он остановился и внимательно посмотрел на нее. Леночка засмеялась.

***

— Проходи, бабушка спит. Не шуми

— И не собирался. Сам люблю быть незаметным.

— Вообще она глуховатая.

Леночка провела гостя в зал и усадила на диван. Сама села рядом и с минуту смотрела на него, не отрывая глаз. Она рассматривала своего нового друга, как рассматривают маленькие дети взрослых людей: темные лоснящиеся волосы, твердый подбородок и прямой заостренный нос. Сделав свои наблюдения, Леночка поднялась и без всяких объяснений вышла.

— У меня большие связи, — сказала она, вернувшись с подносом, на котором стоял чай. — Ты даже не представляешь, — Леночка расставила чашки на столе и открыла коробку сахара. — Несколько лет назад меня познакомили с одним знаменитым хирургом. Ну, ты понимаешь… с пластическим хирургом. Доктор Борщевский, — наверное, слышал? Нет? Ничего удивительного. Это имя простым смертным неизвестно. Он долго уговаривал меня прийти к нему на э-э-э… прием. Я согласилась. О, какая у него клиника! Все белое, белое вокруг и, знаешь, такое блестящее! Так и сияет! А кабинет! Ты не представляешь. Там такое кресло, садишься на него, а оно раз — и как кровать! Он так и впился в меня глазами. 'Что вы хотите'? — говорит. А я: 'Нос. Надо чтобы он был поменьше'. Ну, потоньше то есть. Он у меня и так тонкий, но ты понимаешь… я хотела, чтобы это было аристократично.

Крохотными острыми зубками Леночка распиливала кусок сахара. Звук при этом стоял ужасный, но кусочки сахара, исчезающие в маленьком ротике, выглядели аппетитно. Ее гость довольствовался тем, что пил чай без ничего. Грызть сахар он не умел, а ложечку ему никто не предложил.

— Он берет молоток, деревянный такой, и — бах! Как даст мне по переносице. Кровища так и хлещет. Я в слезы, он давай меня утешать. Сказать честно, умолял меня на коленях стать его любовницей. Тут же, в кабинете. Я долго думала… ну и ты понимаешь… я была… как бы это сказать… в общем, я отдалась ему… первому! О, это была ужасная связь. Я чуть не пропала, я умоляла его не любить меня — не любить так сильно. Я предчувствовала другую, трагическую судьбу, но он не верил! Каждый день приезжал ко мне на машине, а я тогда жила еще в Камышовке, и во мне открылся страшный экс-тра-сен-сорный дар. А машина у него знаешь, какая? Феррари кабриолет. Красная такая, с откидным верхом. Каждый день, нет, каждое утро у моей постели был огромный букет цветов. Розы… Он привозил обычно розы. Потом я долго думала, выходить за него замуж или нет… Как я страдала! Но этой связи не дано было осуществиться. Я была его роковой женщиной. Он так и сказал: 'Ты, Леночка, роковая женщина'. Меня аж всю затрясло. Я ему сказала: не люби меня так сильно, я принесу тебе боль. Но он не слушал. И тогда… тогда… у нас был бы ребенок! Я хотела оставить его, но он внезапно охладел, я была в отчаянии. И вот однажды вечером я наглоталась таблеток. Я никому не хотела портить жизнь. Я была благородна, ведь во мне течет дворянская кровь, моя родословная восходит к царской семье…

На лице Леночки играло вдохновение. Щеки подернулись нежным румянцем, глаза заблестели и сделались как два черных агата. С неописуемой силой устремились они на гостя, как будто хотели проникнуть под его черепную коробку. Как бы ни упивалась Леночка собой, в какой бы восторг не приходила от тех картин, что рисовало ей воображение, какая-то доля ее рассудка всегда оставалась трезвой и логически-безукоризненной. Она не переставала анализировать реакцию собеседника, постановку его рук и ног, взгляд; со скрупулезностью дознавателя отмечала малейшие изменения в лице.

— Так что же ребенок? — перебил он.

— А! Ребенок… Это было так трагично. В общем… я наглоталась таблеток. Я хотела заснуть и проснуться в другом, другом, — прекрасном мире! Без этих… В общем, меня спасли. И знаешь кто? Мой будущий муж. Он как раз проходил мимо моих окон и… — тут Леночка запнулась.

То ли повествование само по себе зашло в тупик, то ли она услышала в подъезде подозрительные звуки, и ей стало трудно прислушиваться и говорить одновременно, — но Леночка замолчала. В лице её что-то неуловимо переменилось.

— Чего ты испугалась?

В дверь позвонили.

— Ой, — Леночка вздрогнула, — это Вовка.

Гость вопросительно посмотрел на нее. Она вскочила.

— Это мой муж!

Леночка суматошно обшаривала взглядом комнату, ища в ней возможности укрытия. Звонок повторился. Леночка побледнела, зрачки ее расширились, и в этот момент в поле ее зрения попала балконная дверь.

— Тебе надо уйти! — она схватила его за руку.

— В самом деле?

— Да вставай же!

Звонок повторился. Леночка сдернула гостя с дивана и вытащила на балкон.

— Это муж, это Вовка! — шептала она, глядя в его непонимающее лицо. К глазам ее подступили слезы.

— Лена ты что, в самом деле…

— В самом деле, в самом деле! Заладил одно и то же! Что делать? — она умоляюще взглядывала то на него, то на перила балкона.

Звонить стали беспрерывно. Из спальни послышались вздохи и стоны, и кто-то тяжелый заворочался на кровати.

— Это правда? — он взялся за перила.

— Прыгай!

— Ты врешь?

— Прыгай, или мне конец.

— Но почему он сам не откроет?

— Долго объяснять, прыгай!

Звонки прекратились, и теперь было слышно, как что-то заскрежетало в замочной скважине. Обеими руками Леночка схватилась за голову и замерла. Лицо ее сделалось бессмысленным, взгляд остановился — это была застывшая фигура отчаяния, готовая принять на себя небесную кару.

Он посмотрел вниз — там расстилался заброшенный палисадник. Третий этаж… не так уж низко. Перекинув одну ногу наружу, он лег животом на перила и, крепко держась, перекинул вторую. Все это произошло в те несколько секунд, пока непослушный замок проворачивался, перекошенная дверь пружинила и поддавалась под чьим-то нажатием, и, ознаменованные этими скрипуче-грохочущими звуками, чьи-то ноги переступали порог.

Теперь на узеньком бетонном бортике с той стороны балкона помещались только носки его туфлей, остальная ступня и все тело зависли над палисадником. Он взглянул на нее последний раз и опешил — в ее расширенных глазах стоял ужас… или насмешка?

— Скорей! — Леночка с трудом удержалась от того, чтобы столкнуть его.

Полет был быстрым, но неудачным: он старался сгруппироваться, перекатиться на руки и встать, но, приземлившись, понял, что не успел — резкая боль в голеностопе заставила его стиснуть зубы и глухо застонать.

Последнее, что долетело до него, были слова Леночки: 'Под нашим балконом валяется какой-то наркоман'! Незнакомый мужской голос что-то тихо ответил ей, и балконная дверь захлопнулась.

10. Мамочка

Стук раздавался снова и снова, — Валерия нервничала, прислушиваясь. Несомненно, стучали в дверь той самой злополучной квартиры: сначала деликатно, потом непрерывно.

Валерия стояла в прихожей, давно готовая к выходу: чуть подкрашенная, с новенькой кожаной сумочкой на плече, — вишневой, под цвет перчаток, — но этот неожиданный стук спутал все ее планы. Теперь она вынуждена была пережидать его, волнуясь и прикидывая в уме, кто бы это мог быть. Наконец, взглянув последний раз на часы и послав неудачливого визитера к служителям ада, она открыла дверь.

Валерия спускалась по лестнице бегом, два раза зацепившись за перила своей восхитительной сумкой и в конце марша подвернув каблук. Чертыхнувшись, она хотела пролететь мимо человека в выцветшем черном пальто, что стоял на площадке второго этажа. Взгляд его был устремлен в никуда: горечь, отчаяние и еще что-то спрятанное очень глубоко были в этом взгляде, и не вина Валерии была в том, что она случайно попала в самый его фокус.

Парень не был ни помятым, ни больным, ни уставшим, но вместе с тем он был и то, и другое, и третье. Он стоял ровно посредине площадки и мешал ей пройти.

— Вы, случайно, не по старушкину душу? — спросила Валерия, останавливаясь и пытаясь рассмотреть что-то, выпирающее у него под мышкой.

— Какой старушки? — удивленно переспросил парень.

— Зинаиды Петровны, процентщицы.

— Извините, какой процентщицы?

— Здешней квартирной хозяйки, — Валерия кивнула на дверь.

— А… — парень натянуто улыбнулся. — Нет.

— Жаль. А мне показалось, у вас под пальто уже и петелька приделана.

— Какая петелька?

— Для топора.

Парень выдавил из себя жиденький смешок.

— Вы не без юмора, — сказал он, вежливо отсмеявшись.

Валерия впилась в него глазами.

— Я извиняюсь, вас как зовут?

— Вова.

— Меня Лера, очень приятно, — она помедлила секунду. — Вова, кого же вы хотите там найти?

— Кто, я?

— Знаете что, — Валерия перегнулась через перила, воровато заглянула на нижнюю площадку, прислушалась, после чего взяла парня за рукав. — Знаете что, — повторила она негромко, — пойдемте отсюда.

Вова хотел что-то возразить и открыл было рот, но Валерия перебила его:

— Пойдемте, пойдемте.

***

— Она очень доверчивая, ее каждый может обидеть.

Валерия слушала и кивала. Они сидели в чужом дворе на вкопанных в землю больших автомобильных шинах. В летнее время шины эти служили игровыми снарядами для детей, и земля вокруг была утрамбована и посыпана песком. Сидеть на них было не очень удобно, но это было единственное более-менее чистое место.

— Я не против ее общения с мамой, но я хотел бы с ней познакомиться, — продолжал Вова. — Так значит, она здесь не живет?

— И причем давно. Когда, ты говоришь, твоя Леночка приходила к ней?

— Нет, я, кажется, не так выразился. Она не приходила к ней, то есть я не знаю, к кому она приходила. Моя жена… она человек особенный, видишь ли. Я не из тех мужей, которые… которые… Мне трудно тебе объяснить.

— Я постараюсь понять.

— Не деспот, в общем. Я за свободу отношений.

— Ну-ну.

— А Леночка, она очень общительная. Любит общаться, понимаешь?

— Понимаю.

— Но с некоторых пор я начал замечать, что общительность у нее какая-то ненормальная.

— Она общается со своей мамой?

— Ну да… нет, я не знаю. Но она сказала, что по просьбе мамы ищет одного человека.

— Какого человека?

— Какого-то, я не знаю. И поэтому должна общаться с большим количеством людей.

— Что значит 'ищет'?

— Это значит, что она все время где-то пропадает. Но как она может кого-то искать, когда ее саму искать надо!

— Об этом ты хотел поговорить с ее мамой?

— Хотел.

— А ты не спрашивал у своей жены, почему ее мама сама не ищет одного человека?

— Мамочка больна. Старенькая, немощная, ну и так далее.

— Зачем мамочке один человек?

— Он попал в трудное положение, а мамочка хочет ему помочь. Денег дать, что ли. Моя жена, я уже говорил… человек особенный. На ее рассказы положиться нельзя.

— Я, Вова, давно здесь живу, — сказала Валерия. — Нет, не так давно, — поправилась она, — мне двадцать три.

— Я думал, девятнадцать.

— Это комплимент?

— Нет, просто так.

— Ладно, речь сейчас не об этом. Я живу здесь с рождения, но не помню, чтобы у Зинаиды Петровны были дети. К тому же она очень старая, ей семьдесят с лишним. Если твоей жене шестнадцать, то…

— Может быть, ты просто не знала о ее детях? Может, они жили где-то далеко?

— А твоя жена, что, не рассказала тебе, где они все это время жили?

— Она рассказывала, но ты понимаешь…

— На нее нельзя положиться?

— Именно.

— Это затрудняет нашу задачу. А откуда ты узнал этот адрес?

— Я, видишь ли, не уверен, что это именно тот адрес. Я искал ее мать. А поскольку Леночка не говорит, я просто пошел за ней. Я шел, шел… она зашла в этот подъезд.

— Она заходила в ту квартиру?

— Да… Нет. Не знаю. Я только услышал, как она остановилась — мне показалось, напротив той двери — и ушел. Она чуткая очень, могла бы меня почувствовать.

— Но ты хотя бы заметил, сколько времени она здесь пробыла?

— Нет, не получилось. Лера, а ты, случайно, не из милиции?

— Я нет. Просто это мои соседи, понимаешь?

— Да, конечно.

— И всё-таки, что у тебя под мышкой?

— У меня? — он медленно расстегнул верхнюю пуговицу пальто, обнаружив под ним неглаженую рубашку, и вынул из-за пазухи свернутую трубочкой тетрадь — общую, в сантиметр толщиной. — Если хочешь, почитай…

Это были стихи. Вся тетрадь была исписана ими, от корки до корки — все девяносто шесть листов. Мелким-примелким почерком, не через строчку, а в каждой клеточке, как будто автор боялся, что не хватит страниц.

— Это ты мамочке нес? — спросила Валерия, рассматривая уплотненные строчки.

— Нет, издателю. Хотел зайти после, но теперь уже не пойду.

— Почему?

— Встретил тебя.

— Я здесь при чем?

— Это был знак.

— Что знак?

— Ты знак. Не расстраивайся.

— Я не расстраиваюсь! Просто очень неожиданно, когда ты становишься препятствием для чьих-то планов. Тем более в таком деле. Стихи… при чем здесь я?

— Ты здесь ни при чем. Но видишь ли, поэзия — это такое дело… в котором нельзя идти напролом.

— Какой пролом? Ты решил идти в издательство, вот и иди. Ты же не собираешься брать его штурмом?

— Это почти одно и то же. В моей жизни, конечно… в моей жизни. Для меня это все равно, что идти на штурм. И о топоре ты очень кстати намекнула. Это и был знак. Слово — это оружие. Ты веришь в силу слова?

— В общем, да.

— Не в общем, не в общем! А в самом прямом смысле — веришь?

— Что словом можно убить? Нет, не верю. Никто еще при мне не умер от каких-то слов.

— Это потому что их много. А если бы слово было одно…

— Тогда что?

— Вначале было слово, и слово было у бога, и слово было бог. Все через него начало быть, и без него ничто не начало быть, что начало быть.

— Что значит эта околесица?

Если бы оно так и продолжало быть одно, а не раздробилось на миллионы, оно имело бы ту же силу, что и в начале. Бог раздал людям слова и тем уменьшил свою силу. Он больше не может творить миры, теперь мы должны их творить за него.

Творить миры?

Это значит заниматься творчеством. Каждый на своем участке жизни.

— А-а-а! Понятно. Вова, Библию в средние века написали. Ты не знал?

— Интернета начиталась… — Вова шмыгнул.

— Ладно, не обижайся.

— Я не обижаюсь.

— Лучше обратим свой взор на дела земные. Ты, Вова, чем занимаешься по жизни?

— Да как сказать… по жизни я художник, только пока никак не могу найти, в чем себя выразить.

— То есть ты художник не в смысле холста и красок, а художник вообще… так сказать, в душе?

— Примерно так. Я представляю женщин в виде картин, то есть в виде портретов. Вот, например, 'Рождение Венеры' знаешь?

— Нет.

— Не важно, — Вова вгляделся в ее лицо. — Да, ты — она. Только лицом. А телом — Грация. Одна из трех, которые стоят, обнявшись, в Эрмитаже.

— Ты и тело рассмотрел?

— Да. Я не сразу это понял, но когда ты спускалась по лестнице, я подумал: в ней ничего лишнего, ничего показного. А сейчас я вижу, что ты ожившая Грация.

— Да, Вова… А я сначала не поверила, что ты художник.

Вова смутился.

— Телефон мой запишешь? — спросил он. — На тот случай, если Леночка или… еще кто-нибудь здесь покажется.

— Давай, — Валерия достала мобильный.

— Мобильного у меня нет, — спохватился Вова, взглянув на ее телефон, — только домашний могу дать.

— Давай домашний.

Он продиктовал.

— Ты тоже звони, — она достала бумажный носовой платок и уголком помады быстро черкнула несколько цифр.

Вова взял платок, для чего-то понюхал его, сложил вчетверо и сунул в карман.

11. Поэзия

На следующее утро, еще до наступления света, Вова резко отодвинулся от Леночки, которая лежала, свернувшись клубочком, — перекатился на свою сторону постели и постарался заснуть. Это была его маленькая тайна. Когда-то, в первые дни их совместной жизни, Леночка сказала, сощурив глазки:

— Кто кого больше любит, тот к тому во сне и прижимается.

— Ну и кто из нас больше прижимается? — спросил Вова.

— Конечно ты. Ты всегда на Леночкиной половине, когда она просыпается.

Сначала он не придал этой фразе значения. Но что-то в ее тоне заставило Вову задуматься. Он испугался, как бы его слишком явная и слишком сильная любовь не наскучила ей, и стал отодвигаться по утрам. Он никогда не будил Леночку по выходным, давая ей высыпаться, сколько она пожелает.

Но сегодня было совсем другое утро. Лишь только Вова отодвинулся от Леночки, он вспомнил весь вчерашний день, а точнее, вечер. Он встал, пошел на кухню и хотел заварить себе чаю, но чай весь вышел. Тогда Вова заглянул в шкафчик, где с незапамятных времен стояла баночка из-под растворимого кофе, в надежде собрать с ее дна какие-нибудь остатки. Банка была старая, стеклянная, крышка ее припала пылью, а бока были обмазаны чем-то жирным — наверное, Леночка или покойная мама когда-то ухватили ее грязными руками. Вова отвинтил зеленую крышечку и увидел, что темно-коричневого порошка осталось совсем немного — то, что он принял за сантиметровый слой кофе, оказалось густым напылением на стенках. Слежавшиеся остатки покрывали донышко. Недолго думая, Вова вскипятил чайник и вылил кипяток в баночку. У него получилась жидкость грязно-желтого цвета по запаху напоминающая горелый веник.

Вова взял тетрадный листочек, сел за стол и посмотрел в безрадостное небо. Оно только-только просветлело тусклым серым цветом. Дожидаясь, пока желтый кипяток в баночке остынет, он вглядывался в небо и писал:

Синее небо,

Белые облака…

Не знаю, откуда у меня

Мандавошки.

Золотое солнце,

Разноцветные лучи…

Откуда у меня эти лобковые

Вши?

Зелёные листочки на деревьях,

Все оттенки зелёного на траве…

Я не знаю, где взялись

Эти отвратительные

На

Се

Ко

Мы

Е

Кипяток остыл. Он сделал два глотка и услышал, как шелохнулась Леночка.

Когда Вова вошел в спальню, она уже сидела, примостившись спиной на высокую подушку, и смотрела вперед. Леночка делала так каждый раз, просыпаясь, потому что впереди стояло зеркало. Зеркало это давным-давно было вынуто из старого шифоньера и приставлено к стене. В него Леночка и смотрелась при пробуждении, а также когда собиралась на учебу или гулять.

Вова стоял в дверях, но не входил в спальню.

— Леночка, — сказал он скорбно, — я все знаю.

Не меняя выражения лица, Леночка перевела взгляд со своего отражения на мужа.

— Я все знаю, — повторил Вова. — В тот раз я шел за тобой.

В газах ее что-то вспыхнуло и погасло.

— Да, я шел за тобой от самого того дома и… — голос его оборвался, — ты больше не можешь обманывать меня!

Лицо Леночки выражало спокойствие, но зрачки ее расширились.

— И наконец… — Вова всхлипнул, — я болен! Я болен, Леночка. И ты тоже… больна! — с этими словами он повернулся и вышел.

При слове 'больна' Леночка вздрогнула. Ее лицо застыло в холодно-удивленной маске.

Помедлив минуту, она села на кровати, нетвердой ступней нащупала старый истершийся тапочек и пошла к мужу.

Когда еще свекровь была жива, Леночка носила дома желтенький махровый халатик, в который обычно одевают маленьких девочек после купания. Но когда они остались в квартире одни, Леночка посчитала халатик пережитком, который ее стеснял, и который следовало отбросить. Старый халат и был заброшен в старый шифоньер, и она полюбила ходить по дому без ничего. Лишь пушистые белокурые волосы украшали ее с утра до вечера, да истертые тапочки на босу ногу.

Вова лежал на диване лицом к стене, и спина его тихонько сотрясалась.

Она присела на диван и погладила мужа по голове. Вова затих. Леночка принялась перебирать ему волосы на макушке. Она перебирала их круговыми движениями, не торопясь, все увеличивая радиус, по которому вела ее рука.

— Леночка… — прошептал Вова, — я негодяй.

Еще минуту он лежал, впитывая тепло ее ладони, и заговорил снова:

— Я безумец, Леночка. Какой же я дурак! Как я мог подумать о тебе… Ведь ты шла от мамочки! Это же так, Леночка?

Она молчала.

— Я обидел тебя! Унизил, оскорбил! А ты, кроткая, все мне прощаешь. Да меня по щекам отхлестать мало. Я дрянь! — он повернулся к Леночке и вжался в нее со всей силой. — И за что ты любишь меня такого!

Леночка улыбалась, глядя поверх его головы.

— Мне нет прощенья! — подытожил Вова, снова собираясь плакать.

Но Леночка крепко прижала его голову к своей худенькой груди, и он сдержался.

— Нет, нет, нет, — говорил он, крепясь, — ты святая. Святая Елена! Как много ты прощаешь мне. Я этого не стою. Не стою! Леночка, послушай, — он встал, вырвавшись из ее объятий, — я написал о нас.

Вова метнулся к деревянной тумбочке, где у него лежала заветная тетрадка, пятая по счету за все его тридцать лет, и принялся ее листать.

— Вот, Леночка, вот. Это мы… здесь мы. Я о нас написал, послушай, — он, наконец, открыл нужную страницу.

Рот мой обрамлён губами,

Твои губы обрамляют рот.

Мои щёки начинаются ушами -

У тебя наоборот:

Уши продолжаются щеками.

Нос мой украшается ноздрями,

Твои ноздри украшают нос.

Лоб мой начинается бровями -

У тебя наоборот:

Бровями лоб заканчивается.

У меня во рту всё пересохло,

Пересох от сухости твой рот.

Мой язык — почти проглоченное что-то -

У тебя наоборот:

Что-то начинает вылезать из горла!

Вова закончил и несколько минут в ожидании смотрел на Леночку. Она молчала.

— Нравится? — робко спросил он.

Леночка пожала плечами. Вова опустил голову.

— Я думала, будет что-то о любви, — сказала она тоненьким разочарованным голоском.

— О любви? Но Леночка… А о чем же это, по-твоему?

— О любви пишут не так.

— А как?

— Нежно. Ласково. Мило.

— А я разве не нежно?

— Нет. По твоим стихам видно, что ты совсем не любишь Леночку.

— По моим стихам?.. Ты ошибаешься!

— А где же здесь слово 'любовь'? — язвительно спросила она.

— Но… это вовсе не обязательно.

— Обязательно!

— Нет, ты неправильно понимаешь, что такое поэзия.

— Зато Леночка понимает, что такое любовь!

— Что же? Что это такое?! — весь вскинулся Вова. — Если моя любовь для тебя не любовь?

— Что это такое? — всё так же язвительно повторила Леночка, — Сейчас я тебе покажу, — с этими словами она встала с дивана и подошла к старенькому компьютеру.

Это чудо техники поселилось у них совсем недавно и имело электронно-лучевой монитор на пятнадцать дюймов, жесткий диск на 4 Гб и процессор Duron 600.

Леночка осторожно нажала кнопочку Power.

— Открой, — сказала она, когда компьютер загрузился.

— Что?

— Вот ту табличку, где папочки.

Вова открыл Total Commander.

— Ну, что? — спросил он.

Леночка стала водить пальчиком по светящемуся экрану, отыскивая нужную строку в списке папок.

— Вот! Почему Леночка находится между Дневник и Разное?

Вова вгляделся в желтый ярлычок и надпись рядом с ним.

— Не знаю… — проговорил он задумчиво. — Это ведь компьютер.

— Ну и что ж, что компьютер? Я видела, как ты записывал эти папочки, значит, ты подстроил!

Вова помолчал.

— Наверное, он строит все по алфавиту, — сказал он по окончании своих раздумий.

Леночка с досадой отвернулась.

— Выкрутился, — бросила она, уходя.

С расстроенным лицом Вова следил, как она, совершенно нагая, прошлепала в своих тапочках в прихожую; белокурые волосы вспархивали и опадали при каждом шаге. Было слышно, как Леночка взяла с полочки расческу и начала расчесываться.

— Если бы ты любил, — сказала она оттуда громко и выразительно, — то не стал бы компьютером закрываться, а поставил бы Леночку на самый верх!

Потом что-то тихонько звякнуло, стукнуло, щелкнуло, — это Леночка рылась в своей косметичке. Ее духи, помады, тушь, пудра и многое другое никогда не были расставлены на столике перед зеркалом, а лежали вперемешку в небольшой сумочке, которую Леночка брала с собой всякий раз, когда отправлялась гулять. Откуда добывалось всё это добро при почти полном отсутствии денег, Вова не знал, но и не спрашивал.

Недавно в ее косметичке появился предмет неприлично дорогой — роскошное золотое кольцо с крупным рубином. Камень был массивным, кровавым, но исполненное по чьей-то замысловатой прихоти, кольцо смотрелось удивительно женственно — игриво, тонко. Вова не разбирался в драгоценностях и их цене, однако кольцо его беспокоило.

— Леночка, — позвал он тихо, — откуда у тебя это кольцо?

— Ты рылся в ее вещах?

— Нет, я случайно увидел. Сумочка была открыта, а оно блестит.

— Это Леночке подарила мамочка.

Вова снова прилег на диван лицом к стене и свернулся калачиком.

— Ты ведь сегодня никуда не пойдешь? — тоскливо спросил он.

— Никуда? — ответила Леночка с вызовом, — А что мы будем кушать?

12. Look

[look]: привет

[Манюня]: привет

[look]: че не спишь?

[Манюня]: да ещё вроде рановато

[look]: для Манюни в самый раз

[Манюня]: а ты кто? как тебя зовут?

[look]: меня зовут Иван Владимирович

[Манюня]: ну тогда я Красная Шапочка

[look]: ок, просто Иван.

[Манюня]: Маша

[look]: скольк тебе лет?

[Манюня]: 12, а тебе?

[look]: 50

[Манюня]::)))…….чем занимаешься, старичок?

[look]: зубы вставные напильником натачиваю

[Манюня]: ну и как, получается?

[look]: сейчас проверим… отлично!

[Манюня]: пипец

[look]: Маша, у тебя случайно ужастика ужасного нет?

[Манюня]: нет, таким не страдаю

[look]: а что ты смотришь на ночь?

[Манюня]: мультики

[look]: а я хочу посмотреть фантастику про инопланетян, нету?

[Манюня]: нет такого, у меня только мультяшки

[look]: ладно. тогда пойду выпью кефира

[Манюня]: а я пошла пить чай

[look]: кефир вкуснее в пять раз

[Манюня]: согласна, но хочется чайку

[look]: мне по старости чай пить нельзя — потом спать не буду

[Манюня]: а мне можно — я пошла

Но Иван Владимирович не пошел пить кефирчик. На столе у него стояла бутылка водки, из которой он и плеснул себе в стопку.

Здесь же валялись наушники, в них он слушал музыку и смотрел фильмы, когда в соседней комнате спал сын. Сыну исполнилось шестнадцать, и личная и общественная жизнь выматывали его к ночи так, что он едва успевал донести до кровати свое засыпающее тело. Мать покинула их совсем недавно, и они кое-как привыкали к одинокой холостяцкой жизни.

Иван зашел на Ютуб в поисках интересных роликов, но ничего особенного сегодня не попадалось. Потом заглянул на Демотивацию, но и там было все старое, — как вдруг заметил, что Манюня снова в сети. Открыв диалоговое окно, он быстро застучал по клавишам:

[look]: опять сидишь возле компутера…

[Манюня]: нет, уже иду спать

[look]: спокойной ночи, Маша

[Манюня]: и тебе того же. Кефирчику выпил?

[look]: ага. сейчас еще отхлебну…

[Манюня]: я тоже чайку попила

[look]: зелёного хоть?

[Манюня]: как ты угадал?

[look]: от чёрного у меня изжого!

[Манюня]: береги себя

[look]: поздно…

[Манюня]: та ладно, беречь себя никогда не поздно

[look]: я и так только ем и сплю

[Манюня]: так ты трутень?

[look]: я старый старичок

[Манюня]: и сколько старичку?

[look]: я уже говорил, 50

[Манюня]: а правду?

[look]: я, когда ложусь спать, на бумажке пишу фамилию, имя и адрес, где

живу, чтобы утром прочитать и вспомнить…

[Манюня]: да уж, пичалька…

Манюня вышла. Иван Владимирович открыл ее фотку и долго рассматривал нежную русоголовую девочку. Маленький яркий ротик улыбался, и видно было, что на лице нет еще и капли косметики. Манюня же на своем экране должна была видеть фото его шестнадцатилетнего сына.

Иван лег на кровать — не раздеваясь, а только скинув обувь. Раньше он никогда не ложился одетым, но теперь он позволял себе поступать так, как ему заблагорассудится. В голове рисовался смутный образ русоголовой девочки. Он хотел удержать картинку, но слишком расплывчато было сознание, да и сознание ли это было? — так, эфемерное нечто, которое несло его, как поток.

Сегодня его дело было закрыто, и Иван устроил себе маленький праздник, а попросту говоря — напился. За закрытие дела о хулиганском нападении ему пришлось заплатить десять тысяч гривен: одну Темирбаеву и девять — ментам. Теперь он корил себя: почему было сразу не договориться с этим придурковатым стариком? Гордость не позволила — за гордость свою заплатил. И не жалко, что заплатил, а жалко, что отдал те деньги, которые отложил сыну на подарок. Никчемный отец… не умеющий зарабатывать муж… неудачник-специалист первой категории… С этими мыслями Иван заснул.

***

Сегодня Маша была другая: с ярко накрашенными глазами и большущими, словно приклеенными ресницами. Только ротик оставался нежным, детским.

[look]: привет, фотку сменила?

[Манюня]: да, а что? не нравится?

[look]: раньше была лучше

[Манюня]: как тебя зовут?

[look]: Иван

[Манюня]: я и забыла… это же дедушка Ваня, который пьёт на ночь

кефирчик….

[look]: как школа?

[Манюня]: замечательно…только я в ней не была, ездила отдыхать

[look]: ненавижу учебные заведения

[Манюня]: а я люблю, там столько друзей

[look]: а если нет друзей?

[Манюня]: как это нет, такого не бывает…… например, у меня очень много

[look]: ты девочка… у нас всё не так

[Манюня]: у меня много друзей-мальчишек

[look]: естессно! но это только до некоторых пор, с годами всё

усложнится

[Манюня]: что же тебя так жизнь побила??? в твоих словах — одно

разочарование… почему?

[look]: глупости. я трезво смотрю на вещи, а ты ещё нет

[Манюня]: я тоже ещё не пью — шутка… но очень уж хочется, чтобы всё было

в шоколаде..

[look]: так и будет!

[Манюня]: спасибо за оптимизм и поддержку… я тебя уважаю…

[look]: чего допоздна сидишь?

[Манюня]: а что делать. в школе карантин ведь

[look]: до какого?

[Манюня]: ещё не известно

[look]: бедные родители, куда им деваться от своих детей…

[Манюня]: никуда. просто любить их

[look]: 'просто любить их'. ты в секту никакую не ходишь?

[Манюня]: конечно нет. почему ты решил?

[look]: там любят про любовь говорить

[Манюня]: а без любви никак!!!

[look]: это женщины придумали любовь, чтобы удобней было

использовать мужчин

[Манюня]: ты не веришь женщинам??? кто же тебя так???

[look]: они очень хитрые… ты их плохо знаешь

[Манюня]: но я тоже скоро стану одной из них!

[look]: не завидую

[Манюня]: надеюсь, я буду лучшей

[look]: в смысле — хитрейшей?

[Манюня]: дурак ты

[look]: я пожалуюсь на тебя модератору

[Манюня]: жалуйся

[look]: пожалуюсь

[Манюня]: давай-давай

[look]: тебя забанят

[Манюня]: делай свое черное дело

[look]: старая история, которая никогда не кончается…

[Манюня]: какая история?

[look]: девушка оттачивает свои коготки

[Манюня]: кто чего оттачивает? это ты собрался жаловаться, а не я

[look]: и при этом делает вид, что ничего не понимает…

[Манюня]: что я должна понимать?

[look]: что все отношения — просто игра

[Манюня]: игра??? а как же чувства???

[look]: ты веришь в чувства? сегодня одни — завтра другие…

[Манюня]: неправда. бывают такие, что раз и навсегда

[look]: это приманка для неокрепших душ. Нет такого объекта во

вселенной, который можно было бы любить вечно

[Манюня]: ты наверно сам проповедник какой-то…

[look]: проповедники, кстати, обратное говорят

[Манюня]: у тебя такой печальный жизненный опыт???

[look]: посмотри на своих маму с папой, у всех такой печальный

жизненный опыт

[Манюня]: я бы очень хотела такую семью, как наша…. они очень дорожили

друг другом

[look]: нет правил без исключений. а что с вами произошло?

[Манюня]: папы уже нет

[look]: без папы плохо. а у меня и мамы нет

[Манюня]: сочувствую тебе

[look]: все мы когда-то теряем своих близких… но никого из них я не

идеализирую

[Манюня]: зря…без идеала жить трудно

[look]: но возможно

[Манюня]: надо просто любить людей

[look]: родителей любить легко — мы состоим из их клеток, а как любить

посторонних?

[Манюня]: каких еще посторонних?

[look]: разных. грязных злобных старикашек, например

[Манюня]: надо попытаться понять их

[look]: так говорят те, кто не пытался понять

[Манюня]: сколько тебе лет???

[look]: а тебе?

[Манюня]: мне 12!!!!!

[look]: а мне 50

[Манюня]: я и думаю… откуда такие умозаключения?!

[look]: вот именно! пойду спать. пока

[Манюня]: пока…

***

Сегодня самой симпатичной девочкой в сети была Katty. Он увеличил фото. Блондинка-пухляшка улыбалась с электронной фотографии, показывая белоснежные зубки.

[look]: привет, Катя

[Katty]: привет лук:)))

[look]: а ты правда Катя?

[Katty]: правда)))

[look]: это твое настоящее имя?

[Katty]: ну ты смешной чел))))))))))))))

[look]: ок, это твоя фотография?

[Katty]: да, моя))

[look]: ты красивая!

[Katty]: спасибо большое… оч приятно)

[look]: трудно быть красивой?

[Katty]: ахах) не считаю себя красивой..

[look]: то есть легко?

[Katty]:) не знаю) какой-то я считаю тупой вопрос) лучше скажи скольк тебе

лет?)

[look]: 50

[Katty]: мне тоже))))))))

[look]: через два месяца будет 51

[Katty]:)))

[look]: но я накачанный как в 25

[Katty]: повезло)) ахах)

[look]: чем занимаешься?

[Katty]: анимэ смотрю… а ты?

[look]: мумитроль слушаю

[Katty]: мне не оч мумитроль… есть там мож одна песня… а так не слушаю)

[look]: я слушаю и удаляю лишние песни

[Katty]: что еще слушаешь?

[look]: всё подряд

[Katty]: я так же)

[look]: я лично хочу найти себе подружку

[Katty]: оу… девушку или подружку? если я правильно поняла, то девушку.

[look]: девушку предпочтительно

[Katty]: и как поиски?)

[look]: пока не нашел

[Katty]: ее искать не надо… потом как-нибудь сам встретишь ту которая

понравится)

[look]: потом это потом, а теперь тоже надо с кем-то общаться

[Katty]: надо) ну и с кем попало тоже не будешь)

[look]: я лично готов уже хоть с кем пообщаться

[Katty]:))) ясно

[look]: а у тебя как дела в этом смысле?

[Katty]: у меня есть парень… мы встречаемся уже довольно давно.

[look]: дней 5?

[Katty]: почти пол года.

[look]: ну и как впечатления?

[Katty]: ахах) ну у тебя и вопросы..) пипец просто)

[look]: что в них не так?

[Katty]: прямолинейные какие-то… ну какие могут быть ощущения..) самые

обычные)

[look]: это плохо, что обычные. я ищу необычных

[Katty]: я не это имела в виду… ну ладно не важно

[look]: 'я не это имела в виду'

[Katty]: и?

[look]: не ту кнопку нажал. что-то ты меня в тупик поставила

[Katty]: эт я умею)

[look]: я думал с девушками общаться необычно, но наверное это не так

[Katty]: ты что никогда в жизни ни с кем не общался?)

[look]: можно сказать, что нет

[Katty]: чего необычного ты ждешь? например)

[look]: ну логика другая, желания, взгляд на вещи…

[Katty]: аа…ну даже не знаю что сказать. может быть и разные, а может быть и

одинаковые.

[look]: ладно, пока

[Katty]: пока.

13. Саодат

С утра позвонил Вячеслав Павлович с историко-географического. Это был единственный коллега, с которым Иван Владимирович непринужденно общался. И хоть разница в возрасте у них составляла двадцать пять лет, Иван ее не чувствовал. Вячеслав Павлович деликатно поздравил его с 'благополучным завершением ранее начатого дела', в связи с чем Иван сначала напрягся, но потом сказал 'спасибо' и перевел разговор на другое.

Итак, несмотря на отдельную сумму, доплаченную за то, чтобы не сообщали на работу, информация все же просочилась… но поскольку была она неофициальной, то — плевать. До ректора ему все равно не дорасти, а для простого преподавателя, каким он продолжал оставаться в свои пятьдесят, и такая репутация сойдет. Да и Вячеслав Павлович, в принципе, человек, не болтливый.

Ближе к вечеру позвонила диспетчер и сообщила об изменениях в расписании на завтра: вместо второй пары у него будет нулевая и первая, а после — окно. Не очень приятно. Лучше бы, конечно, пораньше отстреляться да уйти.

Иван зашел на почту. Кроме спама сегодня ничего не было. Иногда он просматривал спам — несколько сообщений наугад, а чаще удалял их все скопом. На этот раз он открыл третье сверху из списка.

ЗДРАВСТВУЙТЕ, МОЙ ДОРОГОЙ ДРУГ ИВАН!!!

Как Вы, мой дорогой друг? Я точно знаю, что это Вы — ИВАН. Вы не представляете, как я соскучилась по Вас. Иван, Вы же учились в Самаркандском университете? Ответьте, прошу Вас.

Это я, Саодат. Хоть чуточку помните меня? Вы тогда так неожиданно уехали из Самарканда, даже не оставили адреса. Ответьте, Иван, это Вы? Я хочу с Вами переписываться. Простите меня… ПОЖАЛУЙСТА, ОТВЕТЬТЕ МНЕ и напишите о себе и о своей семье. До свидания. Ваша Саодат.

Саодат… неужели время делает петли?

Здравствуй, Саодат, — написал он спустя четверть часа.

Конечно, я помню тебя (ты мне даже снилась несколько раз). Из Самарканда я уехал не так уж неожиданно. Я жил там в маленьком домике возле типографии на Ахунбабаева. Жаль, что ты не была у меня в гостях. Это ты уехала неожиданно в свой Карши (или куда?)

Под старость лет от меня ушла жена. Наверное, так судьба покарала меня за плохое отношение к женщинам. Но есть сын, ему 16 лет.

Как сложилась твоя судьба?

До свидания.

Иван исправил пару ошибок, подчеркнутых красным, отправил письмо и пошел чистить зубы. Каково же было его удивление, когда спустя всего десять минут в его электронном ящике уже лежал ответ:

Приветствую Вас, дорогой Иван!

Я очень счастлива, что вновь могу хотя бы переписываться с Вами, для меня это большая радость. Тогда, много лет назад, потеряв Вас, я пребывала в сильной меланхолии. Я была глупа, думая, что мы с Вами всегда будем где-то рядом, и будем дружить. Как бы я хотела сейчас оказаться рядом с Вами, услышать Ваш голос, увидеть Вас и почувствовать Ваше дыхание… о боже, я бы просто опьянела!

Иван, Вы для меня родной человек. Я полюбила Вас искренне и без всякой корысти, я заболела Вами с первого знакомства. Вокруг Вас тогда было столько красивых девушек, и все они были влюблены в Вас. Я не претендовала на роль Вашей возлюбленной, потому что считала себя менее красивой. Вы были прекрасны, я Вами восхищалась и понимала, что Вы достойны лучшего. Мне было достаточно видеть Вас и общаться с Вами, моя душа радовалась, и я была очень счастлива.

Дальше, чтобы как-то жить, я заглушила внутреннюю боль, но не было и дня, чтобы я не вспоминала о Вас. Простите меня за мои признания, мне надо было это сказать…

Помните нашу последнюю встречу? Я приезжала к Вам на работу в Супер, потом мы вместе поехали в Самарканд, но неожиданно у Вас сильно заболела спина, и Вы сказали, что должны вернуться домой. Я тогда еще не знала, что это наша последняя прогулка, но когда Вы садились в автобус, мне было так тяжело, и слезы сами накатывались…

Кажется, я уже тогда была больна меланхолией. Влюбленность моя мешала учебе, я не могла ни на чем сосредоточиться, поэтому, когда приехали мои родители, декан убедил их увезти меня в Карши. Меня увезли.

Помните, в последнюю нашу встречу Вы говорили, что будто бы уезжаете в Подмосковье, Вас зовут туда на работу? Через две недели я вернулась в Самарканд и звонила к Вам на завод, а там сказали, что Вы уволились и уехали, и адреса Вашего никто не знает. Я Вас искала… Вы будете смеяться надо мной, но все эти годы Самарканд для меня ассоциировался только с Вами, и я не раз приезжала туда, чтобы ощутить то время, когда Вы были рядом… Жизнь без Вас потеряла всякий смысл, и только надежда, что когда-нибудь я еще увижу Вас, спасала меня.

Моя жизнь: там были и радости, и печали. 16 лет назад ушел из жизни мой отец. Он был добрым и искренним человеком, я его очень любила.

Иван, а через какое время Вы уехали из Узбекистана и куда? Вы никогда не говорили, что у Вас есть жилье в Самарканде.

О разводе не печальтесь. Вы такой… что вокруг Вас должно быть много женщин. Есть ли у Вас женщина, и кто она? Вы, наверное, еще успеете жениться во второй раз и даже завести детей… Вам только 50. Я думаю, Вы прекрасно выглядите, и ребенок от Вас получится самый лучший.

А я так и не смогла никого полюбить. Я пыталась, но у меня ничего не получилось. Я искала похожего на Вас человека, в то время я еще не знала, что его не существует. По настоянию своих родственников я вышла замуж. Мне было тогда 32. Через год родилась дочка, а полтора года назад мы с мужем развелись… Когда я приехала в Карши, то сначала преподавала в училище, потом работала в банке, а сейчас живу в Ташкенте и работаю на фирме братьев.

Иван, я знаю где Вы живете. У меня есть Ваш адрес, место работы, и если бы Вы не ответили, я приехала бы в Ваш город, чтобы хоть издали посмотреть на Вас. Дорогой Иван, приезжайте к нам в Узбекистан, я познакомлю Вас со всей своей семьей.

Мне очень хочется увидеть Вас. Напишите о себе все.

До свидания.

Сон как рукой сняло. Саодат… он представил себе маленькую, гладкую как дельфинчик, узбечку. Почему он пренебрег ею тогда? Какие-то моральные установки, совесть… Запоздалое сожаление куснуло его и отпустило.

Саодат… сколько ей сейчас лет? Азиатки стареют быстро… Около сорока пяти, должно быть, — размышления о ее возрасте были подобны пусть не холодному, но все же отрезвляющему душу. Он попытался представить себе располневшую и постаревшую Саодат, в виде одной из тех туртушек, которых пруд пруди в Узбекистане, но у него ничего не получилось. Перед глазами его оставалась юная, застенчивая девочка. Промаявшись какое-то время, он написал ответ:

Саодат.

Как ты узнала мой адрес и место работы? Ты есть в 'Моём мире'? Некоторое время назад я нашёл там некую Саодат Аман и написал ей, но никто не откликнулся. А этот адрес у меня — для студентов, и меньше всего я ожидал найти здесь твоё письмо.

Я, Саодат, очень удивлён твоими молодыми и сильными чувствами. Я, признаюсь, хотел одно время встречаться с тобой, но ты ведь была узбечка… Как мне тогда казалось, это было немыслимо, да и сейчас я не представляю нас вместе в Узбекистане. Между нами лежала пропасть… если бы только увезти тебя куда-нибудь… но теперь что об этом говорить!

У меня сейчас, как, впрочем, и всегда, не очень получается с личной жизнью, хоть я и хочу иметь постоянную женщину и даже еще, может быть, одного ребенка. Вообще я всегда мечтал о куче детей.

В Самарканде у меня остались знакомые, с которыми я до сих пор поддерживаю отношения. Они даже приезжали ко мне в гости, но мне куда-то ехать уже не хочется — я устал! Даже не знаю, как мы могли бы увидеться. Мне хочется, чтобы ты осталась моей мечтой в виде гладенькой, как дельфинчик, узбекской девочки. Кстати, раз ты не высылаешь свою фотографию (может, ещё вышлешь?) — покажи дочку! Уверен, тебе есть чем гордиться

До свидания.

Иван нажал кнопку 'отправить' и выключил компьютер. Он не хотел дожидаться ответа. Чтобы развеять это лирическое настроение, он зашел в ванную, посмотрел в зеркало непередаваемым взглядом циника и человека, которого ничем в этой жизни не удивишь и, поправив для чего-то волосы, отправился спать.

Сын еще не вернулся. Где он шляется, по каким улицам… — подумал Иван, сам находясь где-то далеко-далеко от сына, от улиц, и даже от себя — того себя, к которому привык. 'Завтра пятая лекция по базам данных… — шевельнулась в голове тревожная мысль, — А потом две практики… по базам… лекция данных…'

Лежа в кровати, он хотел еще раз продумать лекцию, потому что вместо первокурсников в этом году ему неожиданно дали третий курс, и Иван Владимирович был, так сказать, не совсем к этому готов. Все лето он собирался навести порядок в своих лекциях и рассортировать их по курсам и предметам, но со дня на день откладывал этот мужественный поступок. Сначала ему мешало томительное ожидание возвращения жены или ее окончательного ухода — как невыносимо, когда в доме остаются вещи уже ушедшего из твоей жизни человека. Не то чтобы он жалел о ней… Потом непонимание с сыном. Потом этот несчастный старик попался ему на пути… теперь Саодат.

'Саодат… маленькая девочка… гладенький дельфинчик… гладенькая лекция… лекции перенесли… девочку перенесли… дельфинчик…', - мысли начинали путаться, и неожиданно он заснул.

***

С утра в ящике лежало письмо.

Дорогой Иван!

Да, я получала сообщение на 'Мой мир', но не поняла, что это Вы. Это действительно моя страница. Сейчас я думаю, как я могла пропустить сообщение с Вашим именем и фамилией? Наверное, какие-то силы были против, чтобы я снова встретила Вас. А нашла я Вас по всеукраинской базе репетиторов, там есть Ваши фамилия, имя, отчество и адрес.

Нас папа так воспитал, что раньше я опиралась на национальные традиции, но сейчас я совершенно другая. Я не боюсь сказать, что люблю Вас — и это у меня навечно. Может, в следующей жизни мы с Вами будем вместе… Простите, не надо было мне этого говорить.

У меня не было цели врываться в Вашу жизнь. Прошло много времени… но мне надо было сказать Вам это хоть перед смертью. Вы являетесь моей любовью, а не я Вашей. Я от Вас ничего не жду, а Вы мне ничем не обязаны. Вы принимаете мое приглашение? Разве Вы не скучаете по Узбекистану?

Я постоянно хочу говорить о своей любви — простите меня за это! У меня не сексуальные мечты, а душевная потребность быть с Вами, и это от меня не зависит. Хотите Вы этого или нет, я буду любить Вас вечно. Мне хотелось бы просто общаться с Вами, видеть Вас, слышать Ваш голос, смотреть в Ваши глаза… если Вам неприятно, забудьте о том, что я сказала, и будьте просто моим другом.

Желаю Вам счастья и здоровья, хочу, чтобы исполнились все Ваши мечты, а, между прочим, это возможно, если Вы знакомы с учением Лауры Сильвы (в интернете можете найти).

Высылаю Вам свою фотографию.

Ваша Саодат.

Иван открыл прикрепленный файл: крохотная человеческая фигурка расплывчато темнела на фоне заката. Разобрать можно было только одно, — что это женщина. Нельзя было понять, толстая она или худая, высокая или низкая, и сколько ей лет. Как ни пытался Иван вообразить себе нынешнюю сорокапятилетнюю Саодат, в памяти всплывала лишь миниатюрная куколка из юности, с персиковым личиком и детскими глазами.

Саодат.

Я действительно когда-то подрабатывал репетитором, с того времени и осталась моя фамилия в базе. Но сейчас я этим уже не занимаюсь. Моя основная работа — в университете, преподаю программирование (надоело дико! Куда бы податься с этой работы). Получаю где-то 300$ и работаю 3 дня в неделю. Из учеников у меня остался только один, сын Юлдасова. Помнишь такого парня? Он шел со мной в одном потоке, но был в другой группе. Теперь он большой человек, занимается бизнесом. Сын его болен какой-то психической болезнью, постоянно молчит. Я хожу туда 2 раза в неделю, занимаюсь с ним математикой. С Юлдасовым почти не общаюсь, мы люди разного круга.

Спасибо за фотографию, но, к сожалению, трудно разобрать, что за человек на ней изображён.

Не знаю почему, но все эти годы мне часто снился Самарканд: будто я хожу по его улицам и понимаю, что это какой-то странный бесконечный лабиринт… во сне я мучительно хочу выбраться из этого города и этой страны.

Я не скучаю по Узбекистану, так же, как и по всем местам, где я раньше жил. Мне теперь больше нравится принимать гостей из далёких стран — возраст!

Я знаком с методом визуализации, просто не знал, что он Лауры Сильвы. Этот метод подходит, наверное, тем людям, которые чего-то хотят от материи: они пытаются воздействовать на нее самым тонким инструментом — мыслью.

Ну а если я ничего особенного от внешнего мира не хочу? Если я хочу, чтобы мне было комфортно в себе самом? Как мне визуализировать душу? Для каких таких пряников я буду размазываться мыслями, закрыв глаза? От жизни мне многого не надо. Поесть… поспать… чтобы не напрягало начальство. Да я и ем-то не много.

Я так и не понял, почему ты передо мной извиняешься? Кажется, я не вполне понимаю тебя, поэтому так сумбурно пишу. Извини!

Дорогой Иван!

Юлдасова я помню, мои братишки имели с ним дела еще в те года, в Ташкенте. Не думала, что Вы окажетесь с ним в одном городе и так близко.

Но почему Вы такой мрачный? Вам только 50, а рассуждаете Вы как 100-летний. Или Вы предались богу? Или Вы чем-то болеете? Если я для Вас хоть чуточку друг, расскажите мне обо всём!

Иван, Вы знаете, я на Вас гадала еще тогда, в юности. Мне сказали, что Вам суждено иметь две жены и двоих детей; что в начале жизни у Вас будут крупные неприятности, но потом это пройдет, и Вы заживете счастливо. Я поверила этому гаданию и была счастлива за Вас. Это было в юности…

А сейчас, если Вы не можете или по какой-то причине не хотите приезжать к нам, можно я к Вам приеду? Я Вам не помешаю! Я остановлюсь где-нибудь в гостинице, и если Вы не захотите видеть меня, я буду смотреть на Вас издалека так, что Вы даже и не заметите. Можно?..

Мы с братишкой, сестренкой и мамой скоро едем в Индию. Сейчас оформляем документы, но к весне я буду уже свободна. Можно приехать к Вам весной?

Скажите честно, дорогой Иван, Вы буддист или занимаетесь бхакти йогой?

Почему Вы мало кушаете?

Да, Саодат! Мы с тобой как через реку разговариваем. Кричим друг другу изо всех сил, а слышим только обрывки фраз. Вот что значит — разные истории жизни.

Кстати, когда я был ещё мальчиком, моя мама тоже ходила к гадалке и ей нагадали, что у меня будет две жены и двое детей.

Почему ты решила, что я не захочу тебя видеть? Я всегда рад гостям. Приезжай с дочкой или сестрой, — в общем, в любом составе. Разумеется, вы не будете селиться в гостинице, это как-то не по-русски. Место для вас найдется, я живу с сыном в трёхкомнатной квартире.

Религиями никакими не увлекаюсь и ничем таким не страдаю пока. Высылаю тебе свою фотографию. Пришли и ты мне свою, более четкую.

Дорогой Иван,

Вы меня осчастливили своим приглашением! Не могу описать своей радости оказаться под одной крышей с Вами! Я испытываю неописуемый восторг от одной этой мысли!

Нет, не буду надоедать Вам своими восторгами, а то Вы еще передумаете. Я вспоминаю каждое Ваше слово, обращенное ко мне, каждый взгляд. И хоть я знаю, что никогда не была для Вас особенной, мне так хочется думать, что и Вы иногда думали обо мне! А вот еще я припомнила Ваш жест: Вы поправляли волосы рукой, сверху, а потом у виска… я готова умереть за этот жест. А один раз я видела, как Вы писали. Я подошла, а Вы сидели в кафе и быстро что-то записывали на клочке бумаги, помните? Вы писали справа налево какие-то непонятные иероглифы, а потом читали записи зеркалом. Позже я пыталась повторить это за Вами, но у меня ничего не получилось…

Простите за мое сумбурное письмо. Не могу писать… Буду лежать и думать о Вас, и видеть себя рядом с Вами…

P.S. У меня к Вам просьба: можно фотографию без шапки?

Эта просьба привела Ивана в некоторое замешательство. На отосланной фотографии он был снят в бейсболке — так самому себе он казался моложе и интересней. Если же прислать ей фото без 'шапки', тогда она увидит, что он весь седой… Иван встал и пошел в ванную, к зеркалу.

Когда жена уходила, она начисто выгребла все полочки, опустошила шкафчики, и с удивлением он обнаружил, что все эти годы ванная была заполнена ее вещами. Бутылочки, флакончики, пузырьки, баночки и ещё множество предметов, назначение которых Иван не решился бы определить. Ему принадлежал здесь только крем 'до' и 'после' бритья и мыло — оно было общим. Даже мочалки, которыми он мылся, были какими-то особенными. Оказывается, жена купила их в специализированном магазине, и все это время они оказывали необыкновенное воздействие на его кожу, а он-то думал… что мочалка — это просто мочалка. А это средство в темно-коричневом пузырьке, которым он иногда ополаскивал зубы? — оно оказалось женской жидкостью специального назначения!

Еще осталось зеркало. Оно было довольно громоздким и старым, поэтому при разделе имущества им пренебрегли. В него и взглянул Иван на свою густую, но увы! — седую шевелюру. Теперь он не зачесывал волосы назад, как в юности, а стригся равномерным коротким ежиком. Это придавало его лицу спортивность и даже, как утверждали некоторые женщины, харизматичность. Впрочем, привычка поправлять волосы рукой осталась, и, поправив их и рассмотрев себя в нескольких ракурсах, он немного успокоился.

Дорогая Саодат.

Если хочешь, я куплю на базаре всё что нужно для плова. Под плов очень хорошо идет водка. Пьешь ли ты водку?

Наверное, в прошлых жизнях мы были вместе, иначе я никак не могу объяснить твою безмерную радость по поводу моего существования. Мне это тем более удивительно, что я ничего подобного никогда ни к кому не испытывал.

Я, так же как и раньше, ничем не дорожу и никому не радуюсь… поймешь ли ты меня? Это я тебе рассказываю, чтобы ты лучше понимала меня живого, а не выдуманного.

Как зовут твою дочку? Вышли, пожалуйста, свою фотографию с дочкой и семьёй. Наверное, такие фотографии у тебя должны быть. Вот моя фотография без шапки, как ты просила. Рядом это мой сын.

***

Поначалу брак их задумывался как фиктивный, для получения квартиры от завода и последующего ее размена, но спустя два года об этом как-то забылось.

По утрам жена готовила Ивану литровую кружку чаю. Она наливала кипяток в ту самую минуту, когда он шел в душ, чтобы к моменту его выхода чай успел уже немного остыть. Температура чая должна была быть не горячей, но и не холодной, а такой, чтобы кружку можно было осушить залпом. Иван любил выпивать много жидкости сразу. Жена узнала эту его привычку в первое же утро, когда они проснулись в ее новой квартире, и с тех пор ни разу не пренебрегла своими обязанностями.

Единственное, чего она долго не могла понять — как резать лук. Луковицу следовало нарезать вдоль, и боже тебя упаси поперек! Только вдоль, потом еще раз вдоль, чтобы получились одинаковые четвертинки. Лук Иван употреблял со всем: с борщом и салом, с супом, кашей, пловом и просто с лепешкой, — и если луковица была разрезана не так, недалеко было и до скандала.

Когда такое случалось, жена всегда умела смолчать. Правда, в движениях ее, когда она швыряла 'испорченную' луковицу в мусорное ведро, чувствовалось что-то враждебное. Неужели лук перестанет быть луком, если его разрезать по-другому?

— Ты не хохлушка… — разочарованно говорил Иван, — иначе ты поняла бы, как это дико, когда луковицу режут поперек.

В ответ на это жена нарезала луковицу так, как он требовал, и молча пододвигала ему. Но и это молчаливое подчинение Ивану не нравилось.

Потом она что-то сделала со своими тонкими белокурыми волосами, так что Иван, придя однажды домой, остановился в изумлении. Вместо редких, но мягких и пушистых локонов, к которым он привык, на голове ее возвышалась шапка жестких бесцветных завитков. Они были сбиты плотно, как шерсть на овце, и поначалу он никак не мог поверить, что сделано это ради красоты. По утрам Иван смотрел на пережженные химическим составом волосы, которые целыми пучками оставались на подушке, и думал: что происходит с женщинами после замужества? Они начинают смотреть на мир под каким-то другим, неведомым ему углом. Он видел подобные прически у своих сотрудниц на работе — но то были пожившие, вышедшие в тираж тётки. Когда очередная из них приходила из парикмахерской с подобным чудом на голове, вокруг нее собирался целый консилиум, который и выносил свой окончательный эстетический приговор, как правило, положительный.

— Ты записалась в клуб 'Кому за 30'? — спросил Иван после раздумчивого молчания.

Жена обиделась. Оказывается, она сделала это для него.

Следующим поступком 'для него' была покупка брюк с подозрительным названием 'варёнки'. Это были обычные джинсы, но такой странной окраски, что, когда жена попросила его 'оценить', у него долго рябило в глазах. Именно тогда он заметил, как располнела она за последний год, особенно в своей нижней части и, может быть из-за покроя этих брюк, а может из-за их умопомрачительной расцветки, стала похожа на Курочку Рябу. Он так и назвал её этим сказочным именем, чем вызвал целый водопад слез.

Слезы сменились упреками, упреки обвинениями, обвинения угрозами покинуть его. Иван деликатно заметил, что она может сделать это прямо сейчас. Поскольку полученную от завода квартиру она разменивать теперь не соглашалась, никакого смысла продолжать их отношения не было. Слова эти произвели на жену потрясающее действие — она замолчала, села на стул и долго смотрела куда-то в угол.

***

В то смутное время, когда русские специалисты бежали из Узбекистана куда глаза глядят, ему посчастливилось устроиться на завод инженером. Но было понятно, что и их с женой отъезд не за горами.

Иван давно забыл университетскую общагу и тамошних обитателей, как вдруг прошлое подстерегло его в коридоре завода в виде молчаливой и немножко испуганной Саодат. Он настолько не ожидал увидеть ее у дверей кабинета, что сначала не поверил своим глазам.

— Я приехала к вам, — сказала она просто.

И он потерял дар речи. С такими глазами, какие были тогда у нее, бросаются в ледяную прорубь, приносят себя в жертву и идут на костер.

Вечером они пошли по городу, просто так, без цели.

— Как ты меня нашла? — спросил он.

Саодат пожала плечами и опустила ресницы.

— Да как тебя на проходной пропустили? Что ты им сказала?

Так и не добившись от нее вразумительного ответа, Иван оставил всякие попытки понять эту кыз. Они сели в трамвай и поехали кататься. Трамвай еще ходил здесь, жалкий, одноколейный — гордость и раритет Самарканда. Это было его последнее счастливое время, когда он не начал еще потихоньку ржаветь и превращаться в развалину. Через год трамваю суждено было остановиться — сначала из-за неполадок в работе электросети, потом по причине разобранного участка дороги, а потом и просто так, поддавшись всеобщему упадку и разрухе.

Косой луч солнца падал на лицо Саодат, и она щурилась, как милый домашний котенок. О чем они говорили? Чему смеялись? Что заставляло ее указывать маленьким пухленьким пальчиком за окно и заливаться беззаботным смехом? Проехавшись так до железнодорожного вокзала и обратно, они встали и пошли пешком. Иван так и не сказал ей, что женился.

Почему он не настоял на разводе? Почему позволил продолжаться этим бессмысленным отношениям? Быть может, для того, чтобы спустя девять лет почти непрерывных ссор, болезненных упреков, маленьких побед и больших разочарований появился на свет их сын? Именно с такими родителями, именно в такой семье.

С внутренним упреком Иван сам себе признавался, что ничего не знает о нем. Они видятся только утром мельком, когда Иван собирается на работу, и вечером, перед тем как лечь спать. Сначала фиктивный брак, теперь фиктивное отцовство… Ощутив во рту что-то горькое, он хотел пойти и прополоскать рот странной жидкостью из темного пузырька, но вспомнил, что жена забрала его. Просто отхлебнув холодного чаю, он сел за компьютер.

Дорогой Иван!!!

В Ваших глазах я хотела бы раствориться. Наконец-то я увидела этот прекрасный огонь! Вы нисколько не изменились, и я, наверное, поблекну перед Вами. Этот мальчик рядом с Вами красив какой-то мрачной красотой, как Вы 25 лет назад… Сразу видно, чей он сын.

А насчет моей фотографии… все мои фотографии и вещи остались на квартире, где мы жили с бывшим мужем. Он оттуда не уходит, и я не могу туда попасть, хотя уже полтора года прошло после нашего развода. Здесь у меня только свадебные фотографии, но они такие давние… Милый Иван! я обязательно пришлю Вам фото, но чуть позже.

Дочку я назвала Машхура, только все зовут ее на русский лад Машей. Она учится в узбекской школе, но знает и русский. По математике и по другим предметам я объясняю ей только на русском, и музыкальная школа у нее с русским языком обучения.

Не могу не думать о нашей встрече, представляю Вас… Я никогда не пила водку, но ради Вас готова попробовать. Вообще-то, алкоголь действует на мои нервы так, что у меня начинается меланхолия. На Новый год или на какой-нибудь праздник я могу выпить рюмочку вина или шампанского. А насчет плова — если вы не будете кушать, я тоже не буду.

Иван, если Вам надоела преподавательская деятельность, может, переедете к нам в Ташкент? Я Вам не буду надоедать… Здесь очень много русскоязычного населения, и основная масса говорит по-русски. Город хорошеет с каждым годом, с водой проблем нет. Вам бы понравилось! Есть куда пойти, есть разные лечебницы, к Вам будут приезжать Ваши родственники, будет интересная жизнь, и, может, здесь Вы встретите ту, которая Вас вдохновит… А Ваше приглашение в гости остается в силе?

Высылаю фото дочки с племянницей, дочка слева.

Саодат.

Почему ты решила, что мне нужны лечебницы? Если я чувствую недомогание, то обычно устраиваю себе разгрузочные дни, т. е. ничего не ем. Но ты не должна понимать это как изнуряющий голод — это просто особое состояние, когда лучше думается, и все мысли приводятся в порядок.

Машхура (кстати, что это имя значит по-русски?) очень похожа на тебя — первокурсницу Самаркандского университета… Плохо, что ты скрываешь себя сейчас. Подумаешь, полная (или какая?).

Насчет твоего предложения о переезде — не ожидал, что ты осталась такая же непрактичная, как и в юности. Я лично всё сначала продумываю и просчитываю, а только потом принимаю решение. Не представляю, кем я могу работать в Ташкенте, и где жить на старости лет. Здесь, по крайней мере, у меня есть квартира, и, надеюсь, будет пенсия долларов 150.

Конечно, своё приглашение я никогда назад не возьму, и ты можешь рассчитывать на моё гостеприимство.

Милый Иван!

Вам не понять, как 25 лет ноет сердце. Моя душа хочет вырваться и полететь к Вам, в далекую Украину, туда, где, может быть, ее, наконец, излечат. Вы пишите, а я так и вижу Вас… Вы не поверите, но я вижу даже выражение Вашего лица, чувствую Ваше дыхание и слышу легкое постукивание клавиш под Вашими пальцами. Простите меня за эту неуместную грусть…

Над чем Вы думаете, когда голодаете? Вы над чем-то работаете? Или, может быть, что-то пишете?

Я не скрываю себя, как Вам кажется, просто у меня на самом деле нет сейчас фотографий. Я вышлю, обязательно вышлю, мой милый друг, имейте только терпение.

В моей семье все знают о Вас и о моём к Вам отношении. Когда Вы уехали, я впала в жестокую меланхолию, которая продолжалась несколько лет. Потом появились претенденты на мою руку, но я никого не любила! Сердце моё молчало, возраст близился к тридцати, и я понимала, что долго так продолжаться не может. Я пыталась объяснить своим родным, что не могу выйти замуж, что люблю другого, но они настаивали. Мне говорили: 'Ты позоришь семью', и эти слова отравляли мою жизнь. Впрочем, она и так была отравлена. Этот ад закончился только тогда, когда меня выдали замуж — в 32 года, насильно… и начался новый ад.

Даже на работе все знали о моей несчастной любви. Мне надо было кому-то выговориться, выплеснуть своё горе, не знаю, понимал ли кто меня… может, просто смеялись. Но близкие подруги до сих пор спрашивают, нашла ли я Вас в интернете. Я сначала боялась искать, потому что догадывалась — у Вас уже есть своя жизнь, какая-то женщина, дети. Но потом решила: даже если Вы не помните меня, я найду Вас, увижу хоть один раз, а потом буду жить этим долгие-долгие годы… У меня есть стопа тетрадей, все они исписаны Вашим именем… там живого места нет. Пожалуйста, не считайте меня сумасшедшей.

Недавно мне пришла в голову мысль о многомерности времени и пространства и о том, как меняется наша судьба в зависимости от состояния наших мыслей. Иногда мне кажется, что я одновременно существую во многих мирах, и в любой момент времени могу сойти с выбранного пути. А могу и не сойти. Моё знакомство с Вами спустя столько лет — тому подтверждение. Нет, это еще не подтверждение, мой дорогой Иван, а только предчувствие новой жизни. Я чувствую, как она бьется во мне, готовая раскрыться, послушная в любой момент моей воле. Я пришла к выводу, что не надо бояться экспериментов. Не бойтесь их и Вы.

Привет от меня вашему сыну. Я забыла добавить, он может переехать вместе с Вами — в моём любящем сердце места хватит для всех.

Для специалиста в области программирования работа здесь найдется, а если Вам и это будет не по душе, мы попробуем открыть свое дело — у братишек есть опыт, они нам помогут. Только для того, чтобы прописаться здесь, в Ташкенте, и иметь право на жилплощадь, нужно быть гражданином страны или женатым на гражданке Узбекистана. Это, конечно, чистая формальность, и ее легко уладить.

Имя моей дочери означает — популярная.

Саодат.

Всё это время я жил здесь, работал, пытался понять и осмыслить свою жизнь, но и не думал, что кому-то делаю больно тем, что просто существую! Я бы очень не хотел заставлять страдать кого бы то ни было. Я и так причинил много страданий.

Я ни над чем конкретно не работаю, когда голодаю. И не пишу. Я просто ложусь на диван и думаю. В моей жизни накопилось много вещей, о которых стоит подумать. Не представляю, как в моём возрасте можно жениться. У меня уже есть одна разрушенная семья, сын, который растет сам по себе… не думаю, что я имею моральное право заводить сейчас другую семью, пусть даже фиктивную. И к тому же… я не видел тебя вот уже скоро 30 лет, и даже не представляю, как ты выглядишь. Я ничего не знаю о тебе. Кто был твой муж: русский, татарин, узбек? С кем сейчас живёт твоя дочь? Каким делом занимаются твои братья? Каков распорядок твоего дня? На каком языке ты разговариваешь в своей семье? С братьями? С дочерью? Есть ли у тебя подруги, друзья? Что ты читаешь? Какую одежду носишь? Что ты любишь есть и пить? Видишь, сколько нужно знать о человеке, хотя бы просто для того, чтобы дружить с ним, иметь какие-то темы для разговоров… а мы ведь с тобой фактически незнакомы.

И ещё: Саодат, мы из разных миров! Между нами расовая пропасть, которую не каждый может преодолеть, и ты это прекрасно понимаешь… Так что не обижайся.

Милый Иван!

Какое у Вас пессимистическое настроение. Мне кажется, Вы просто не хотите брать на себя ответственность. Вы хотите быть свободным от всех и от всего, но так не бывает… Подумайте о том, что все, кого Вы встречаете на своем земном пути, являются Вашей кармой, а Ваши желания — это только желания. Вы говорите, что мы из разных стран, но ведь не с разных планет, мой друг! Вспомните, как мы жили в советское время — нашей Родиной был весь Советский Союз. Ваша Украина являлась и моей страной, а Узбекистан — Вашей. Я училась в русской школе, моими учителями были жены русских военных, моими одноклассниками были дети военных из всех уголков СССР. Не только я, но все мои братья и сестры учились в русской школе, а потом продолжали образование в Москве и Ленинграде. Папиными друзьями были премьер министр России — Примаков, востоковед Брагинский, другие видные политики и ученые. Я даже у некоторых из них дома была. Папа брал нас с собой в Москву, когда ездил на конференции, мы жили в гостинице, ходили по улицам и не чувствовали никакого 'другого мира'!

Вы должны знать, мой милый Иван, что в то время, когда вы говорите о разных мирах, идет мощнейшая межрасовая интеграция, и в очень недалеком будущем уже не будет никаких понятий о расе или национальности. Национальность будет одна — землянин. Сейчас у нас в Узбекистане многие узбечки выходят замуж за немцев, французов, итальянцев, корейцев, и даже за негров! И счастливо живут. Что вы об этом скажете?

Мой муж был узбеком, и вот Вам пример истинно человеческого, а не межрасового непонимания: мы не могли с ним ни о чем договориться. Я узбечка, он — тоже, но закончилось тем, что мы почти не общались. Он меня страшно ревновал, не разрешал дружить даже с девушками. Нужно сказать, я дружила только с русскими девушками (узбечки меня, а я их — не понимаем!). Мой муж всех русскоязычных считал испорченными. Несмотря на наше глубинное непонимание, он не хотел разводиться. Это я подала на развод, подключила своего адвоката, и он все сделал без его участия. Дочку я тоже забрала себе.

У братьев хлопковый бизнес. Хлопкоперерабатывающие заводы здесь в Узбекистане, а офисы по всему миру. Работают братья круглосуточно, но они довольны. Средний обосновался здесь, а младший хочет уехать на ПМЖ в Германию. Общаюсь я с ними в основном на русском, но иногда мы непроизвольно переходим на узбекский. Вообще, каждый из них свободно говорит на русском и английском, а младший знает еще и немецкий. Так что видите, мой дорогой друг, какая мы интернациональная семья, несмотря на то, что все узбеки. Интернациональная — здесь я имею в виду наш образ жизни и наш образ мыслей, а не состав крови.

Братья давно уже предлагают мне перейти на 'свои хлеба', т. е. открыть свое небольшое дельце. Они помогут, они поддержат! Но пока я одна, не вижу в этом смысла…

Ношу я в основном брюки, иногда платья. Стиль одежды у меня европейский. Читаю в основном статьи в интернете, редко — книги. Интересуюсь религией, философией.

Я согласна, что мы очень мало знаем друг о друге, но подумайте о том, что, даже живя много лет в одной семье, можно совершенно друг друга не знать, и не желать знать! Я не обижаюсь на Вас, мой дорогой друг, любовь не знает обид. Что бы ни сказали Вы и что бы Вы не сделали, я никогда не перестану Вас любить, и даже Вы не сможете запретить мне любить Вас, мой дорогой Иван.

Дорогая Саодат.

Твой восторг по поводу межрасовой интеграции, в общем-то, можно понять. Есть расы, которые хотят как можно скорей распроститься со своей расовой принадлежностью. Но я не хочу. Я хорошо себя чувствую в своем статусе, и желания раствориться в чужой нации у меня не возникает.

Спасибо тебе за твоё приглашение и за то, что ты так хочешь сделать меня счастливым. Может быть, для тебя родина — весь мир, но моя родина — Украина. Тебе хорошо везде, а мне только здесь. Здесь могилы моих родителей, и я состою из молекул этой земли.

Межрасовая интеграция — это не совсем то, что ты думаешь. Две нации — это как два человека, которые сближаются и растворяются друг в друге. Но сближение хорошо, когда оно по любви, если же этого нет — тогда это сближение в момент удара. Процесс растянут во времени, и за одну жизнь бывает трудно понять, что это — прикосновение ласки или первое касание кулака. Для меня очевидно, что второе. Когда начнется кровавое месиво, понимать будет поздно.

Не хочу причинять тебе боль, но подумай: столько лет ты жила со своим мужем, родила от него ребенка, и всё это время любила какого-то выдуманного мужчину? Мне кажется, ты в плену ложных идей, и относительно межрасовой интеграции, и относительно возможности любить вечно.

Может, твои идеи хороши, но пусть они полежат в тишине и созреют. Как ты думаешь? И еще одно. Изо всех сил ты пытаешься убедить меня в том, что нет разных миров, что человечество едино, и тут же сообщаешь совершенно дикие вещи: в твоей семье говорят на трёх европейских языках, твои родственники вхожи в дома видных ученых и политиков, и эти же самые люди насильно выдают замуж свою сестру, взрослую женщину 32-х лет. Здесь не просто разные миры, Саодат, здесь пропасть. Если раньше я мог еще заблуждаться на этот счет, то теперь увидел это совершенно ясно. Прости, если был с тобой слишком резким.

Дорогой Иван,

Вы говорите, пропасть. Не обрубайте же пальцы, хватающиеся за ее край. Не отрывайте их от спасительного камня. Вы хоть и камень для меня, мой милый Иван, но и единственная реальность в этой пустыне.

Я понимаю Вашу любовь к родной земле и родственникам и нежелание жить где-либо вне своей родины. Но ЭТО ли проявление самой высшей любви, которая есть в человеке? Что-то мне подсказывает, что мою любовь Вы считаете ложной… Но тогда я скажу Вам: а видели ли Вы привязанность и самую глубокую, жертвенную преданность животных людям? Это Вы тоже считаете ложью?

Мой милый жестокий Иван, разве бывает кому-нибудь плохо от любви? Моя любовь каждую минуту разрывает мне сердце, но я благословляю её.

Спасибо за то, что Вы есть. Спасибо Вашим родителям за то, что однажды они соединили свои судьбы. Пусть им будет всегда хорошо, и Бог никогда не оставит их на земле и на небе. Дорогой Иван, пусть идеи на самом деле полежат и созреют. Но я все же хочу приехать и увидеть Ваш мир, Вашу землю, подышать Вашим воздухом. До скорого свидания, мой друг.

Дорогой Иван,

Уверяю Вас, это не ложное чувство! Тогда вся моя жизнь была бы ложью. Простите меня за то письмо. Не думайте, мой друг, Вы никогда мне не делали больно, а если и есть боль, то она называется радость и счастье. Вы не отвечаете мне. Может, я напугала Вас тем, что приеду — нет, без Вашего позволения я шагу не сделаю из своего заточенья. Моя любовь духовна, а не телесна. Я могу любить Вас на расстоянии, и даже если Вы станете старым и больным, нищим и убогим, я буду любить Вас и служить Вам. Думайте, что хотите, милый Иван, можете смеяться и презирать меня, можете думать, что я больна — все что угодно… но напишите хоть слово!

Дорогой Иван!!!

Почему Вы не пишите? Надоели мои признания… Я попала в лабиринт боли и тоски, помогите мне найти выход! Иван, я хочу сказать: не бойтесь экспериментировать со своей жизнью, пробовать что-то новое, может, это приведет Вас к лучшим результатам, чем были до сих пор. Как Вы думаете, может быть, стоит попробовать? Вы же ничего не потеряете от этого. Иван! я ужасно тоскую по Вас. Скажите хоть что-нибудь. А если Вы думаете, что я страшненькая, то это не так! Меня считают красивой, просто сейчас я поправилась, но могу и похудеть.

Пожалуйста, Иван, напишите, а то я, наверное, умру.

Саодат!

Я работаю в понедельник, вторник и среду. Мне трудно даётся преподавательская деятельность. Нервы напряжены — эти студенты всю кровь высосут, как вампиры. Дома холодно… Прихожу домой, поем чего-нибудь и ложусь спать. Как так получается, что ты жила-жила, и вдруг тебе стало чего-то не хватать? Ведь жила же ты как-то всё это время? Вчера ещё всё было хорошо — а сегодня всё плохо. Разве так бывает? Любовь… что ты такое придумала? Кто бы мне сказал — я бы не поверил. Саодат, может быть, ты злоупотребляешь сериалами? У вас там идут сериалы про любовь до гроба? Я так понимаю, что любовь — это состояние души человека совершенного. Всё остальное — то или иное приближение к этому чувству. Я лично далёк от совершенства.

Дорогой Иван!!!

Наконец-то Вы отозвались! Вы не представляете, как мне радостно слышать Ваш голос, а ведь я его слышу. Простите, что беспокою Вас. Я в Вас нуждаюсь, но это не то, что Вы подумали. Хоть иногда пишите полстрочки, а больше мне ничего не надо. Сериалами я не увлекаюсь.

Для меня нет большего совершенства на этом свете, чем Вы. С тех пор, как я познакомилась с Вами, мир закружился вокруг Вас и для Вас, и я ничего не могу с собой поделать.

Догадываюсь, что Вам всё это кажется глупым и неестественным, и Вы хотите, чтобы я отстала. Тогда скажите об этом прямо — умру, но я Вас больше не побеспокою. А если и перееду в Ваш город, Вы об этом никогда не узнаете, я буду жить там незаметно, как маленькая птичка в лесу. Конечно, пока это только мечты, но когда-нибудь я буду там жить. Простите, если можете. Не знаю, как себя изменить, только моей смертью вся эта нелепость и закончится… Еще раз простите.

Милая Саодат!

Что ты такое надумала? Я отношусь к тебе хорошо, и очень рад нашей переписке. Я ничего не знаю о свойствах женской любви, как-то не приходилось об этом задумываться, но мне кажется, ты куда-то не туда ее направляешь. Любовь — это, я думаю, ещё и материнское чувство. Как ты вообще видишь будущее своей Машхуры? Где она, с кем? Какие перспективы её жизни и образования здесь, на Украине?

Пришел с работы, устал, хотел спать, глаза слипались, но как только прочел твоё послание — сон пропал… Твоя нервозность долетела до меня через тысячи километров, и я очень взвинчен теперь! Твоя энергия просто обволакивает меня, и я не знаю что это такое… Пожалуйста, Саодат, давай успокоимся. Я-то был спокоен до сих пор… Чтобы немного отвлечь тебя от мрачных мыслей — скажи: как называются такие белые солёные шарики из творога — они ещё очень твёрдые, помнишь, на базаре в Самарканде продавались?

Дорогой Иван!

Снова вижу Вас, слышу Ваш голос… и он уже звучит по-другому. Понимаю, как Вам тяжело со мной, я свалилась на Вашу голову со своей любовью, но будьте милосердны! Я поставила себя на Ваше место: как глупо! Какая-то женщина сквозь тридцать лет… Но что делать — так со мной случилось, и я всё равно рада, что это случилось. Я сожалею лишь о том, что мешаю Вашему спокойствию и привычному течению Вашей жизни. В который раз прокручиваю мысль, может, она покажется Вам наивной, но… надо было мне сразу ехать по Вашему адресу и поговорить с Вами начистоту.

А сейчас только Машхура меня и удерживает. Сама я трудностей не боюсь, но она не сможет учиться в русской школе. Не знаю, что мне делать. Как только представлю, что Вы где-то рядом, я становлюсь такой счастливой… А эти белые творожные шарики называются курт. Милый Иван, они Вам нравятся? Что еще Вам нравится в Узбекистане?

Иван! Я неправду писала Вам о том, что любовь моя ничего не требует. Раньше у меня не было даже Вашей фотографии, и я только мечтала, а теперь мне хочется большего! Я хочу быть рядом, хочу видеть и слышать Вас, и смотреть Вам в глаза. Я сейчас перечитала свои последние письма и пришла к выводу, что они должны были Вас испугать. Простите, это было невольно. Я была в таком состоянии от Вашего долгого молчания, что сама не знаю… Не думайте, дорогой Иван, я всегда нахожу выход из ситуации, я не самоубийца. И я всё-таки еще немного соблюдаю принципы религии. Обо мне не беспокойтесь. Как-нибудь я все равно отсюда вырвусь и буду рядом с Вами… До скорого свидания, мой друг.

P.S. Вот фото. Это я сегодня сама себя сфотографировала.

Дорогая Саодат.

Спасибо за фотографию. Высылаю тебе фото моей квартиры. Видишь, это я сижу за компьютером. Я сейчас ничем не занимаюсь — на работу мне только в понедельник. Сижу дома, смотрю по интернету старые фильмы (советские), ем, сплю…

Вчера вечером пришел Юлдасов. Это было неожиданно. У него дома, когда я прихожу заниматься с его сыном, мы редко общаемся. А впрочем, почти никогда не видимся, потому что у него все время дела. Он принес бутылку коньяка и огромный кусок ветчины, а потом еще посылал своего водителя за водкой. Просидел до утра. Пил. Говорил что-то непонятное… про какого-то убитого друга. Видно, на душе у него тяжело.

О, Иван, как хорошо!!!

Мне захотелось оказаться рядом с Вами в Вашей квартире! Я об этом мечтаю. Может быть, мои мечты когда-нибудь сбудутся, и, может быть, когда-нибудь они совпадут с Вашими. Я буду молиться об этом Богу, и Бог мне поможет.

Почему Вы думаете, что на душе у Юлдасова тяжело? Мне кажется, у этого человека никогда не бывает тяжело на душе. Я не писала Вам, но когда он уезжал, он взял у моих братишек крупную сумму денег. У них был небольшой совместный бизнес, и деньги эти предназначались как бы для его развития. Братишки отдали все, что у них было, и даже больше, влезли в долги. Нам очень тяжело пришлось потом.

Иван, а в каких отношениях Вы со своими студентами? Общаясь с Вами, я поняла, что Вы всё тот же добрый, умный, искренний человек, которым я когда-то восхищалась. Мне нравилась Ваша манера разговора, Ваши глаза, Ваш голос; повсюду я искала что-либо похожее, но не находила. Теперь я знаю где Вы, но Вы так далеки от меня! Как жаль!!! А Вам приходиться меня терпеть…

Да, очень приятно смотреть старые фильмы. Они нам близки, в них отражается наше прошлое, от них веет добротой и каким-то счастьем. Желаю Вам приятно отдохнуть в эти выходные. Спасибо, что пишите мне, my love frend.

Здравствуй, Саодат,

В наших краях жить сложно: шахты, экологическое неблагополучие, нервные люди, грязные улицы и подъезды, маленькие квартиры… Со студентами у меня почти никаких отношений нет, я ни разу ещё не был куратором группы, общение — минимум из необходимого. Друзей здесь у меня особых нет, я живу замкнуто и незаметно.

Насчет Юлдасова. Когда человек спустя тридцать лет приходит к тебе и говорит, давай вспомним молодость, как мы чудили, значит на душе у этого человека не хорошо. Время — категория нравственная. Если тебе кажется, что раньше было лучше, а сейчас все не так — значит, ты не так живешь.

Это внешняя зарисовка моей жизни, ну а внутренняя — это совсем другое: тишь да благодать…

14. Глеб

С утра Инга суетилась. Но эта суета не была похожа на праздничную или ту, которая предшествует приходу гостей. Тогда все у нее бывало пронизано радостью и мечтательным настроением — сегодня же было другое. Что-то тоскливое подмешалось в жизнь.

Краситься Инга не стала, потому что макияж ее со вчерашнего дня был еще не снят. Она только смочила ватный диск тоником, протерла нижние веки — со сна на них прилипла осыпавшаяся тушь — и слегка помассировала их, чтобы прогнать отеки; быстро сбегала в магазин, нервно закурила и принялась фаршировать перец. Она достала из холодильника замороженные стручки и кое-как затолкала в них фарш.

К этому времени проснулась Валерия, у нее был сегодня выходной. Она прошла на кухню, хмуро посмотрела на всклокоченную мать, выпила чашку кофе и спросила:

— Что это у нас за торжество?

В их доме приготовление еды не начиналось обычно с самого утра, а, бывало, что и совсем не начиналось.

— Ну как же, — откликнулась Инга преувеличенно живо, — как же не торжество? Ведь ты на работу устроилась. Надо обмыть.

— Обмыть? — Валерия присмотрелась к матери.

— А что? Все люди обмывают. Чтоб везло. Чтоб всё ладилось.

Валерия пожала плечами и пошла чистить зубы.

Когда она вернулась, стол был уже накрыт: две тарелки с дымящимся перцем стояли друг против друга, между ними было блюдечко с нарезанным лимоном и розетка с горкой синеньких по-грузински. В последнюю очередь, как бы стыдясь, Инга достала из шкафчика и расставила на столе две рюмки.

Валерия села, оглядывая эту сервировку. Инга села тоже. Она неловко посмотрела в глаза дочери, скользнула взглядом по накрытому столу, потом приподнялась со стула и достала из того же шкафчика маленькую бутылочку водки.

— Будешь? — спросила она у дочери.

— Ты что, ма?..

— Ну а я выпью.

Инга налила себе водки, глаза ее оживились, лицо заиграло, и она снова взглянула на дочь. Валерии показалось, что прямого взгляда мать избегает, а смотрит вскользь, как будто мимо.

— За тебя, доченька.

Инга выдохнула, запрокинула голову, подражая бывалым пьяницам, и влила в себя стопку. На глазах ее выступила влага. Валерия молча оглядывала мать и не спешила притрагиваться к еде.

Инга принялась за перец.

— Почему ты не кушаешь?

С утра в голосе матери слышалась скрытая нервозность, а после выпитого ее голос стал елейным и всепрощающим. Не обращая внимания на вопрос, Валерия продолжала ее наблюдать.

— Это так ты свою жизнь начинаешь? — спросила она, окончив наблюдения и взявшись за вилку.

— Какую свою жизнь?

— Свою жизнь, в которой ты будешь жить, как сама решишь.

— А! — Инге стало от чего-то неприятно, и она углубилась в тарелку. — Ты кушай.

Валерия ковырнула перец.

— Ты же знаешь, что я такое не ем, — сказала она недовольно.

— А ты поешь. Попробуй, он вкусный.

Валерия поддела на вилку кусочек фарша. Он был сварен, и только. Ни соли, ни перца, ни каких-либо других приправ в нем не чувствовалось. Кроме того, подлива, которая растеклась лужицей по тарелке, была неприятного беловато-желтого цвета.

— Ты что, томат в подливу не добавляла?

— А зачем? Они и так вкусные. Ты просто не распробовала.

— А соль и перец?

— Доюавляла, доченька, добавляла. Всё добавила, как обычно, — взгляд Инги был отсутствующим, но мышцы лица изображали внимание и участие в разговоре.

Валерия прожевала кусочек фарша, который на вкус был как трава.

— Не пойму, фарш магазинный, что ли?

— Нет, сама готовила. Все сама.

— Резиновый какой-то, — Валерия отложила вилку.

— Ну, слава тебе господи! А то я думала, что-то ты сильно добрая сегодня. Прям на себя не похожа.

Валерия пропустила язвительное замечание мимо ушей.

— А почему водка? — спросила она, наконец, то, что хотела спросить.

— Что водка?

— Я говорю, почему водка? Ты раньше ее не пила.

— Ну дак… водка, да. А что? Ну водка и водка.

— В одиннадцать часов утра?

— В одиннадцать часов дня.

— Большая разница!

— Большая.

Валерия встала из-за стола.

— Спасибо, — сказала она. — Всё было очень вкусно.

— Ну и пожалуйста.

— Только если это всё готовилось для меня, мама, ты могла бы приготовить то, что ем я.

— Ну извините, — Инга говорила опьянело и с вызовом. — В следующий раз учту.

— Следующего раза, я надеюсь, не будет.

Валерия скрестила руки на груди и стала у двери, наблюдая за матерью.

— Ах господи! — Инга поймала ее взгляд. — Матери выпить нельзя. Смотрит, как на врага народа. Иди… иди туда. Иди, займись чем-нибудь.

Наскоро доев свой перец, она встала и, пошатнувшись, начала убирать посуду со стола. Когда мать отвернулась к мойке, Валерия тихонько взяла недопитую бутылку и унесла к себе в комнату.

Через несколько минут в дверях ее спальни появилась Инга.

— Где чекушка? — спросила она.

Теперь мать смотрела на Валерию не вскользь и не виновато, а прямо и зло.

— Я убрала ее, — Валерия старалась избегать этого взгляда.

— Куда?

— Куда надо.

Инга метнулась к шифоньеру, рывком открыла дверцу и стала перерывать содержимое полочек. Валерия смотрела сзади на ее изогнутую, как у ощетинившейся кошки, спину. Не найдя бутылки, Инга повернулась к дочери.

— Где она?

— Мам, ты что… — Валерия осеклась. Она смотрела на мать и не узнавала ее лица. Бывало, мать и раньше сердилась, но у нее не было этих черных, расширенных на всю радужку зрачков, а в них такой же черной, нечеловеческой одержимости.

— Отдай, — Инга наступала на нее.

Валерия подалась назад.

— Это Надька тебя приучила?

— Не твое дело!

— Как я раньше не заметила…

— Где чекушка?

Валерия хотела сказать матери много жестких и правильных слов; она хотела напомнить ей об опасности женского алкоголизма, о том, как это мерзко, когда женщина пьет, но все слова почему-то замерли у нее на губах. Она села на стул и проронила:

— Я отдам тебе. Только не сейчас. Ты же не собираешься пить прямо сейчас? — и она посмотрела просительно.

Инга приступила к ней еще на шаг.

— Где она?

— Вон, под столом, — Валерия кивнула в угол, где, незамеченная Ингой, стояла бутылка.

Инга схватила ее, как коршун добычу, и унесла. Валерия проводила мать потухшим взглядом.

***

Маленький стихийный рынок на окраине города почти опустел. Он начинался небольшой улочкой, где по обе стороны стояли бабушки с крынками молока, домашним творогом и сметаной. Бабушки здесь почему-то очень любили фиолетовые платочки. То ли во времена их молодости фиолетовый цвет был для них недоступен, то ли в последние, закатные годы Советского Союза в магазин 'выбросили' фиолетовую материю, только фиолетовый платочек стал теперь символом Чулковского рынка. Это был рынок без официального имени и даже нигде не зарегистрированный, но местные жители прозвали его так за то, что от него шла дорога на Чулковку, где располагалась известная туберкулезная лечебница.

Но бабушкам с молоком, а заодно и их покупателям нечего было бояться такого соседства. Прежде чем найти эту лечебницу, нужно было пройти с двадцать пустырей, на которых ютились брошенные жилые дома и доживающие свой век домишки, проехать пару километров по бездорожью меж балок и посадок, завернуть в невероятную глухомань, по которой, казалось, не ступала нога человека, и лишь тогда, по подсказке редких и словно чем-то напуганных местных жителей, перед вами открывалась лечебница. Отыскать ее мог только человек, отчаянно туда стремящийся, или тот, кто хорошо знал местность.

Бабушки в платочках были всё больше древние, согбенные. Они не спеша принимали от покупателей деньги, считали в уме сдачу, шевеля губами — а иная бабушка и вслух — затем раскутывали рублики, завернутые в старую чистую тряпочку, и выдавали сдачу, считая рублик к рублику, копеечка к копеечке, так что иной покупатель весь исходил нетерпением.

Бабушки не были единственными продавцами на этом рынке, встречались между ними и молодухи — женщины лет под сорок, большегрудые, ясноглазые. Они платочков не носили, а ловким говорком и приятной улыбкой зазывали покупателей. Говорили 'спасибо' и 'пожалуйста', а деньги отсчитывали быстрыми движениями, но тоже не торопясь.

За молоком следовали зелень и овощи; домашняя курочка и сало, тыква, уже очищенная, порезанная на кусочки и заботливо разложенная по кулечкам; кабачки, абрикосы, шелковица, перец всех сортов, горох и капуста и, наконец, цветы. Осенью это были незамысловатые астры с огородных грядок, весной тюльпаны и пушистые пионы. Они стояли прямо в пластмассовых ведрах безо всяких украшений и шелестящих оберток.

Этот маленький рынок предварял большой, на котором были уже расставлены разрешенные исполкомом торговые контейнеры и ларьки.

У одного из таких контейнеров, повернувшись к покупателям задом, а к палатке передом, стояла продавщица и помогала тонкому белесому юноше делать примерку. Ассортимент здесь был известный: свитера, жилетки, футболки, рубашки — каждый вид товара в свой сезон.

Валерия отыскала этот рынок по подсказке людей — она прежде никогда не бывала здесь. А найти палатку с мужским товаром не составило большого труда, их здесь было раз, два — и обчелся.

Продавщица, как будто из корпоративного единства с древними бабушками, была одета в фиолетовый же фартук из нейлоновой материи. Покрой его был таков, что делал всю ее фигуру похожую на приплюснутый мячик. А может, это происходило от большого количества одежды, поддетой под низ. Но так или иначе, Валерия, только хорошо приглядевшись, узнала в ней Наденьку. Наденька оправляла на молодом человеке рукав свитера, приговаривая:

— Новая коллекция. Гальяно, фэйк, последний ваш размер остался.

Юноша с кислым видом оглядывал себя в неудобно поставленном зеркале, которое отображало его от ботинок до воротничка рубашки. Головы видно не было. Он был так худ, что казалось, будто у него и тела под свитером нет.

Наденька отошла на два шага и полюбовалась на дело рук своих. Но в ту же секунду прикрикнула на покупателя, который остановился перед белоснежным пуховым свитером, висевшим с самого краю:

— Что вы щупаете, мужчина! Жену дома щупать будете! Написано же, руками не трогать, и в целлофан закутала, так нет, под целлофан проберется и пощупает!

Мужчина лет сорока, с аккуратным брюшком, стыдливо отдернул руку.

— Щупают… — проговорила Наденька, когда испуганный покупатель стал уже отдаляться. Но тут же спохватилась: — А что вы хотели? Идите, я вам всё покажу! — закричала она ему вслед.

Но мужчина предпочел поскорее скрыться.

Тут только Наденька заметила Валерию:

— Лера?.. — сказала она удивленно. 'А ты чего здесь'? — мелькнуло в ее глазах.

— Да я просто…

Она заметила, что Наденька теперь по-другому красится: вокруг глаз наведен угольно-черный ободок, губы же покрыты белой помадой, которой впору гримировать мертвецов для фильма ужасов.

Валерия переступила с ноги на ногу, пытаясь прогнать смущение. Наденька обернулась к парню, который снял свитер и собирался уходить, и проговорила:

— Ну что же вы? Не понравилось?

Парень пробормотал что-то вроде:

— Я потом… в следующий раз… — и, наскоро застегнувшись, бочком вышел из палатки.

Наденька обиженно собрала разбросанные после примерки вещи.

— Как тебя в торговлю занесло? — спросила Валерия, когда они шли к остановке.

— Занесло. Я, между прочим, знаешь, сколько здесь зарабатываю?

— Сколько?

— Столько, что могу содержать себя и ребенка. И на мужнины подачки не заглядывать.

— Да, это важно. А сама работа нравится?

— Лучше, чем с цифрами матюкаться.

Наденька вопросительно поглядывала на Валерию, но вопроса — зачем она здесь — задать не решалась. Ей не совсем чужды были некоторые правила этикета, которые в ее исполнении превращались в неприятную манерность. Валерия пробовала несколько раз заговорить о матери, но речь ее была столь бледной и бессвязной, что только вводила Наденьку в заблуждение и вызывала новые вопросительные взгляды.

На трамвайной остановке Валерия совсем уже было отчаялась завести разговор, но Наденька вдруг предложила:

— А поехали ко мне?

— Поехали, — быстро согласилась Валерия, видя, как приближается трамвай.

***

Первыми словами, встретившими ее в Наденькином доме, были слова известной когда-то песни, известного когда-то рок-певца:

Снова за окнами белый день,

День вызывает меня на бой,

Я чувствую, закрывая глаза -

Весь мир идет на меня войной.

— Это Глебка, — поясняюще сказала Наденька на ее вопросительный взгляд. — Проходи.

Квартира была с высокими потолками, сталинка.

— Он сейчас со мной, — говорила Наденька по пути в кухню. — Отец ему спуску не дает, так он решил с матери крови попить. Горе моё, — крикнула она куда-то в глубину квартиры, — Ты сегодня кушал?

Перекрывая голос рок-певца, из комнаты донесся не менее роковый бас:

— Нет.

Это 'нет' могло принадлежать с равным успехом оперному певцу и громиле из подворотни. Прозвучало оно неясно, похожее не на слово, а на протяжный вой, но Наденька расслышала.

— Не кушал, говорит, — подмигнула она Валерии и шкаф с продуктами, — А пачки макарон нету! Ничего, сейчас отбивнушек сделаю, вермишели отварю, поедим. Ты голодная?

— Нет, я только из дому.

— А! Ты ж у нас мяса не ешь.

— Нет, я правда не голодна.

— Сделай потише!!! — резко провизжала Наденька в сторону.

Просьба матери была услышана. Звук стал тише, но четче, и Валерия разобрала слова:

Хочешь ли ты изменить этот мир?

Можешь ли всё принять как есть?

Встать и выйти из ряда вон?

Сесть на электрический стул или трон?

Помыв руки и наскоро переодевшись, Наденька принялась за отбивнушки. Она взяла в руки маленький никелированный топорик, с тыльной стороны которого находился специальный пятачок. Пятачок был усеян мелкими четырехгранными зубьями. Этими зубьями и орудовала Наденька, приводя кусочки живой когда-то плоти в удобоваримое для человека состояние. Она била мелко, быстро, и вот — Валерия оглянуться не успела — как на тарелке уже высилась горка шницелей, и каждый из них был в палец толщиной.

Ради гостьи ужинали не в кухне за маленьким неудобным столом, — хлебником — а в зале, за круглым журнальным столиком. То и другое было одинаково неудобно, но в зале казалось приличней.

Музыка, наконец, стихла, и на материн зов из спальни явился юноша. Это был огромный увалень, по своим поперечным размерам напоминающий шкаф. Лицо его было еще детское, с нежной атласной кожей, но необыкновенная мясистость этого лица и колючий взгляд внушали чувство опасения. Деликатно, будто боясь что-то опрокинуть и растоптать, юноша присел на низенький стульчик, в то время как Наденька и Валерия расположились в креслах.