После Рима. Книга вторая. Anno Domini 430–800

Пейзаж перед битвой за Африку

Наводить порядок в захваченной вандалами Испании в 422 году отправили армию из вестготов и римлян под командованием двух римских полководцев, Кастина и Бонифация.

Кампания чуть не сорвалась с самого начала: Бонифаций рассорился с Кастином и вместе со своими частями ушел в Африку. Оставшийся в Испании Кастин вначале одержал несколько побед, однако в 423 году умер император Гонорий, и на вакантный престол забрался очередной узурпатор, по имени Иоанн.

Кастин поддержал Иоанна, рванулся в Равенну и уже видел себя главнокомандующим армией Италии: должность не только почетная, но и перспективная — в конце концов Иоанн может покушать несвежих грибочков или случайно упасть на меч легионера. Жизнь узурпатора, как показывала практика минувших веков, крайне недолговечна, а ему на смену может прийти человек куда более достойный, опытный и, главное, обладающий поддержкой италийских легионов!

До Испании ли было Кастину, когда при императорском дворе конкуренты за должности, милости и власть начали очередную резню? Иоанн, в свою очередь, послал военачальника Флавия Аэция за подкреплением к гуннам.

Узнав о новых проблемах Рима, король вестготов Теодорих решил, что пришло его время, и попытался расширить земли вестготского королевства до выхода к Средиземному морю! Когда союзники-вестготы внезапно ударили римлянам в тыл, испанскую операцию пришлось свернуть. Последовало тяжелое поражение. Империя, не имея сил наказать предавших ее вестготов, предпочла сделать вид, что предательства просто не было.

Вандалы же, не теряя времени, захватили богатые регионы испанского юга, и прежде всего Бетику. Римская армия в это время подавляла очередное восстание багаудов в Галлии, с трудом сдерживая франков и бургундов. Если от претензий Теодориха империи удалось кое-как отбиться, то вандалов даже не пытались остановить.

С узурпатором Иоанном в 424 году покончили войска, срочно присланные из Константинополя, во главе с романизированным готом Ардавуром и его сыном Аспаром. Иоанна казнили за три дня до возвращения Аэция с 60-тысячным гуннским войском, которое вступило в сражение против Аспара. Узнав о провозглашении нового императора, Аэций покаялся и… был прощен. Гуннское войско богато одарили и отослали прочь, Аэций же был назначем magister militium Галлии.

Восточный император Феодосии II решил возвести на западный престол своего семилетнего двоюродного брата Валентиниана, сына Галлы Плацидии, о жизни которой мы подробно рассказали в книге первой. Мальчика провозгласили императором 23 октября 425 года, регентом при Валентиниане III стала его знаменитая мать, которая вновь обрела титул августы. Во внутренней политике она следовала старинной аксиоме, гласящей, что внутреннее единство империи важнее всего и что только общая солидарность римлян способна обеспечить победу над внешним врагом.

Галла Плацидия искусно поддерживала равновесие между военными и придворными кликами, не позволяя никому из амбициозных полководцев и политиков взять верх. Разумная тактика позволила ей сохранить трон для сына, однако не уберегла империю от новых гражданских войн.

Свары военачальников и придворных, выступления варваров и народные бунты были империи не в новинку. Но теперь, когда армия состояла из варварских наемников, налоговые поступления сильно сократились, а число врагов множилось, равновесие сил внутри и снаружи Западной Римской империи стало призрачным.

Было достаточно бросить на одну из чаш весов небольшой груз и…

Когда в 428 году умер король вандалов Гундерих[1], новым королем стал его незаконнорожденный брат со странным именем Гейзерих (в некоторых источниках Гензерих) — caesar-rix, «цезарь-король». Именно он уничтожил хрупкий баланс и нанес Западной Римской империи смертельный удар.

Нового рикса вандалов не интересовали должности и титулы, его нельзя было подкупить. Он не хотел служить империи, он желал диктовать, властвовать и показать всей обитаемой вселенной превосходство и доблесть вандальского народа. Завоевание Африки было самым логичным решением для вандалов и аланов, занявших Испанию: захватив африканские провинции, они получали богатое и стратегически безопасное владение вдалеке от европейских армий римлян и готов.

Об Африке думал еще Аларих, в конце 410 года двинув готское войско к Мессинскому проливу для переправы на Сицилию, откуда было проще перебросить армию на север Африки. Об Африке в 415 году грезил в Барцелоне Валия, преемник Атаульфа. О том, что захват африканских провинций лишает Западную Римскую империю львиной доли доходов, варвары если и не знали точно, то должны были догадываться: может быть, они и не умели читать, но искусством считать деньги владели не хуже цивилизованных римлян.

Когда вандалы в 406 году пересекли Рейн, они не ведали, где находится Испания, и, скорее всего, не подозревали о близости испанского южного побережья к Африке. Союз масштабных предприятий по перекрытию хлебного снабжения важнейших для Рима регионов Европы.

Вот как описывает сорокалетнего Гейзериха историк Иордан в книге об истории готов (Getica): «…был он невысокого роста и хромой из-за падения с лошади, скрытный, немногоречивый, презиравший роскошь, бурный в гневе, жадный до богатства, крайне дальновидный, когда надо было возмутить племена, готовый сеять семена раздора и возбуждать ненависть. Такой-то человек вошел… в империю в Африке; там он долго правил, получив, как говорится, власть от бога».

Забегая вперед, скажем: трижды Римская империя предпринимала крупные военные экспедиции в Северную Африку против вандалов — и трижды терпела неудачи вандалов (хасдингов и силингов), аланов и свевов в 406 году был очень хрупким: даже в 412 году они предпочли жить отдельно и поделили Испанию так, что каждое племя под водительством собственных лидеров поселилось в собственной провинции. Но к 429 году все варвары усвоили, что единственный путь к победе — объединение сил.

Гейзерих подошел к подготовке своего африканского плана основательно. На юге Испании вандалы задержались достаточно надолго, чтобы люди Гейзериха наладили связи с местными судовладельцами. Один из законов императора Феодосия I за попытку учить варваров искусству кораблестроения предписывал сжигать виновника живьем, но в Испании, куда уже не дотягивалась римские судебные органы, грозной кары ничуть не боялись — руки коротки.

В итоге у вандалов появился свой флот, и, овладев основами мореплавания, они даже «отрепетировали» грядущий поход в нападениях на Балеарские острова. Не исключено, что попутно германцы собирали сведения о силах Рима на африканском берегу, об их численности и расположении.

Так союз вандалов, свевов и аланов двинулся из Испании за сокровищами новых земель.

Не известно, сколько времени король вандалов вынашивал этот план и кто именно помогал ему готовить поход в Северную Африку. Некоторые историки полагают Гейзериха военным гением, самостоятельно спланировавшим морской переход и головокружительную операцию по захвату самой процветающей части Западной Римской империи, в сравнении с которой Италия выглядела нищей и разоренной бесчисленными войнами. Кроме прочего, в результате этой кампании Гейзерих отнял у империи крупнейший и важнейший порт Карфаген, создав идеальную базу для пиратских вылазок.

Переправа

В мае 429 года Гейзерих начал переправу своих людей из порта Тарифа (близ современного Гибралтара) в Африку. Как вандальскому королю удалось провести операцию по десантированию громадного войска, и где именно высадился десант, если у стен Гиппона Регия, где жил святой Августин, вандалы появились лишь через год, в 430 году?

Часть ответов на эти вопросы мы получим, выяснив численность вандальской армии, вместимость транспортных средств и их количество, а также силы вероятного противника вблизи от места высадки. Судя по успеху операции, у Гейзериха были неплохие штабисты и блестяще поставленная разведка. (К тому же его не отвлекали придворные интриги и обязанность угождать императорской семье и фаворитам.)

Общее количество находившихся в Испании вандалов оценивали в 50–70 тысяч человек, из них бойцов должно было насчитываться тысяч 20. Вместимость торговых и прочих судов, захваченных вандалами, не превышала 60–70 человек. Получается, что для одновременной высадки этой армии нужна была тысяча кораблей, но столь крупного флота у Гейзериха не было. Следовательно, флот был небольшим, но каждое из судов (которые, видимо, были реквизированы в испанских портах) совершило по нескольку рейсов.

Форсировать Средиземное море «одним прыжком» можно только в районе Гибралтара. От Тарифы до Танжера всего 62 километра, то есть парусное судно с десантом сумеет обернуться за сутки. Напрашивается вывод: Гейзерих, по всей видимости, собрал небольшой флот и отправил своих бойцов для захвата

плацдарма на ближайшем побережье близ Тингиса (Танжера) — то есть за пределами римской Африки, где профессиональных и многочисленных имперских войск не наблюдалось. Вслед за переправой передовых отрядов между Тарифой и Африкой начал постоянно курсировать сравнительно небольшой флот, перевозивший вооруженных мужчин, обозы с припасами и семьи захватчиков. Через несколько недель Гейзерих исполнил то, что не удалось готам: высадка германцев в Африке успешно состоялась.

Тингис (Танжер) вандалы выбрали не случайно. Этот город, столица римской провинции Мавретания Тингитана (и нынешнего Марокко), не входил в зону ответственности комита Африки. От центра римской Северной Африки ее отделяли 2000 километров и труднопроходимый горный хребет Эр-Риф.

Комит Тингитаны командовал силами в 5–7 тысяч бойцов. Эти подразделения были чем-то вроде полицейских частей и в основном обеспечивали порядок при передвижениях кочевников. Они всего лишь демонстрировали присутствие хоть каких-то римских вооруженных сил и не стали бы помехой для людей Гейзериха, прошедших с боями от Рейна до Испании. Высадке вандальского войска никто не мешал.

Иордан, а вслед за ним Прокопий Кесарийский полагали, что Гейзериха в Африку тайно позвал римский главнокомандующий в Африке, комит Бонифаций, пообещав ему две трети римской Африки. В закрепление договора Бонифаций якобы женился на вандалке Пелагее (это известно из письма святого Августина) и даже помог Гейзериху переправиться через Гибралтар.

Об истинности сведений Иордана свидетельствуют как по следующие события, так и поведение Бонифация. Чем, если не сговором с врагом, объяснить двухлетнее бездействие комита Африки? Ему было хорошо известно, что Мавретанию Тингитану оборонять нечем. То, что Тингис (Танжер) не подчинялся Бонифацию административно, вовсе не причина сидеть сложа руки. Даже если римский военачальник не воспрепятствовал атаке вандалов просто потому, что вначале ничего о ней не знал, отчего он потом медлил целых два года, наблюдая, как Гейзерих бодро продвигается по Африке, и даже дождался захвата варварами Гиппона Регия — крупного центра на побережье Алжира, совсем неподалеку от Карфагена?

Вандалы между тем никуда не спешили. Летом 429 года они двинулись на восток и за год покрыли расстояние около 2 тысяч километров до Гиппона Регия, выйдя на восточную границу Нумидии, которая пролегает примерно между Алжиром на западе и Тунисом на востоке.

Пока они идут, у нас есть время посмотреть, что представляла собой римская Африка, почему десант Гейзериха стал смертельным ударом для Западной Римской империи и что в это время происходило в Равенне, в Риме и Константинополе.

Сокровища Римской Африки

Долго считалось, что одна из главных причин падения Рима — упадок сельского хозяйства под грузом налогов. Люди в отчаянии бросали землю и уходили в города, поскольку фискальный режим делал обработку земли невыгодным занятием. На версию гибели аграрной отрасли ввиду перегруженности налогами работало и то, что Рим пытался прикрепить земледельцев к земле, чтобы они не могли бросать хозяйство.

Но все это относится исключительно к провинциям Запада. Самыми бедными территориями Римской империи в IV веке были Италия, Галлия Бельгика и Нижняя Германия, измученные гражданскими войнами, набегами и налогами. Проведенные в 1950-х годах археологические исследования Ближнего Востока и севера Африки буквально перевернули представления о поздней античности в тех краях.

Оказалось, что этот регион вполне процветал в конце III — начале IV века. Никакого упадка там не наблюдалось вплоть до двойной природной катастрофы VI века, крупнейшей в писаной истории человечества (о ней мы еще расскажем ниже). Напротив! В те времена население региона было куда многочисленнее, чем когда-либо в позднейшие эпохи, и постоянно росло (особенно в Нумидии, Бизацене и Проконсульской Африке). Объем аграрной продукции устойчиво возрастал, при этом сельское хозяйство кормило не только Африку, но и Европу, а зерновой экспорт увеличивался из года в год.

На Западе, в Галлии и Испании, варвары после смерти полководца Флавия Констанция в 421 году получили полную свободу грабежа, а Италия так и не восстановилась после двухлетнего пребывания готов Алариха. Отныне африканские провинции обеспечивали ⅔ потребности Рима в хлебе — и это при том, что в руках империи еще оставались такие житницы, как Сицилия и восточная Галлия.

Высадившись в Африке, вандалы по побережью направились на восток, в ту часть римской Африки, где сейчас располагаются Алжир, Тунис и Ливия. Тогда, в IV веке, это были высокоурбанизированные территории, где за счет сельского хозяйства и торговли процветало около шестисот городов. Финансовые потоки, проходившие через эти города, были таковы, что в этом ныне пустынном крае археологи нашли почти три десятка театров и больше римских триумфальных арок, чем в любой другой имперской провинции! А сколько руин еще не обнаружено…

Главным африканским портом был Карфаген. Тот самый Карфаген, что пять веков соперничал с Римом за господство над западом Средиземного моря. Тот Карфаген, который римляне в Третью Пуническую войну после трехлетней осады вспахали и засеяли солью, чтобы не допустить возрождения вражеской столицы. Но возрожденный при Юлии Цезаре «Новый город» и окружающие его сельские регионы кормили столицу империи и ее немалую армию!

Нам, привыкшим слышать о нищей и голодной Африке, странно читать об Африке как о кормилице Запада. Заметим, однако, что климат севера континента и тогда, и теперь был стабильным, а возможности сельскохозяйственного производства не изменились. Египет и по сей день орошается Нилом, а Магриб — то есть Тунис, Алжир и Марокко — состоит из пустынных земель, перемежающихся оазисами, и там, где выпадает больше 400 мм осадков в год, то есть на равнинах Алжира, в речных долинах Туниса и на западе Марокко, вполне можно выращивать пшеницу. В более засушливых регионах прекрасно растут оливы. Потенциал африканских земель лучше слов проиллюстрируют цифры: в Цезаревы времена Африку обязали отгружать в Рим 50 тысяч тонн зерна в год, а уже через столетие годовой африканский зерновой экспорт вырос до 500 тысяч тонн!

После падения Карфагена в 146 году до н. э. провинцией Африка управляли непосредственно из Рима, поделив территорию на округа. Земля этих округов считалась общественной, и часть ее сдавали в аренду римлянам-переселенцам, среди которых было много армейских ветеранов. Арендную плату брали зерном и другой продукцией. Рим старался облегчать условия аренды, чтобы земли не лежали втуне и чтобы с них платился налог — доход в казну прежде всего!

За время римского владычества в африканских провинциях построили более 19 тысяч километров дорог, что облегчало и управление, и оборону, и торговлю. На этих землях процветали и колонисты и местные жители, включая потомков карфагенян, ливиофиникийцев. Здесь издавна укоренились традиционные приемы ирригации, позволяющие эффективно использовать каждую каплю воды. На склонах холмов террасы удерживали воду и предотвращали эрозию, а системы распределения воды содержались в идеальном порядке. Работали с размахом — ведь многие технологии римляне получили в наследство от Карфагена и с присущей империи хозяйственностью были поставлены на службу Риму!

В IV веке оливковые рощи росли в Триполитании на 150 километров вглубь от побережья. Теперь там пустынные земли, где можно увидеть лишь заброшенные города да надписи вроде той, что сделана в древности в честь восьмидесятилетия человека, который за всю свою жизнь посадил и вырастил 4000 олив.

Не забудем и то, что к IV веку Рим создал мощное сословие крупных судовладельцев-навикуляриев, наделив их массой привилегий, налоговых и юридических. Судовладельцы были объединены в коллегии, и у коллегий были обязанности перед государством. Задачей этих объединений было обеспечение регулярного и стабильного мореплавания по всему Средиземному морю. Члены коллегий два года исполняли госзаказ по перевозкам, затем их сделки освобождались от налогов, а они сами — от общественных повинностей. Более того, когда наставало время обновить флот (никто не отменял износ кораблей, устаревание и аварийность), государство оказывало судовладельцам поддержку. Навикуляриев даже пожаловали всадническим достоинством!

Это была взаимовыгодная сделка. Развитие морского транспорта шло на пользу всей экономике Африки. Господдержка морского транспорта сокращала издержки, и в итоге африканские товары продавались по всему Средиземноморью: амфоры, столовая посуда, ткани, папирус, вина, оливковое масло и другие местные товары знала вся империя. Поэтому в провинциях римской Африки скопились изрядные капиталы.

Африку от кочевых племен юга защищали как традиционными методами римской дипломатии, так и военной силой. Без набегов, конечно, не обходилось, но в целом с кочевниками установились сравнительно мирные отношения. Стороны вели оживленную торговлю, от выгод которой выигрывали все. Такого ожесточения между варварами и римлянами, как на рейнских и дунайских рубежах, в Африке не было, отчего на границах с ливийскими кочевниками держали не более одного легиона плюс какое-то число вспомогательных сил.

Номады на зиму уводили стада на юг и возвращались летом, когда саванны близ Сахары пересыхали. Со временем кочевники стали наниматься на сезонные полевые работы, а товары, произведенные племенами, получили налоговые льготы. Выходило, что римская армия и укрепления были нужны больше для охраны посевов, которые пришельцы могли потравить своими стадами.

Порт Карфаген, плод давних завоеваний Рима, был великолепен. В мире нет и не было ничего подобного! От моря корабли шли по каналу к шестиугольной внешней гавани, а из нее такой же канал вел к круглой внутренней гавани на 200 торговых судов. Посредине внутренней гавани находился созданный еще финикийцами насыпной остров, на котором римляне возвели свой храм.

Со стороны внутренней гавани в центр стотысячного города вел бульвар с колоннадой. Карфаген, который в IV веке по населению превосходили только Рим и Константинополь, был богатейшим культурным и экономическим центром с правильной сетью городских улиц, на которых поддерживался рациональный, цивилизованный порядок. Город славился общественными зданиями: его украшали одеон и амфитеатр, театр и цирк на 70 тысяч мест для колесничных бегов, бани Антонина, дворец наместника, здания судов и городского самоуправления.

Однако следует помнить, что римский Карфаген был возведен буквально с нуля и по планировке практически не имел сходства с Карфагеном финикийским, стертым с лица земли столетия назад. Развалины, которые сейчас показывают туристам в тунисском Картаже, на 99 процентов римские.

Многоязычный и многоцветный Карфаген был домом самых разных религий и культов. Кто только не жил в этом этнически пестром городе, и кто только не посещал его по торговым делам! Это не помешало Карфагену стать крупным центром латинской культуры, Африка была родиной множества латинских авторов. В Цирте родился, например, Марк Корнелий Фронтон, а в Карфагене — Апулей, который мало бывал в Италии и всю жизнь провел учителем риторики в маленьких африканских городках, завершив карьеру профессором в Карфагене. Грамматик Гай Сульпиций Аполлинарий, учитель Авла Геллия, переложивший Плавта и Теренция и откомментировавший Вергилия, тоже преподавал в Карфагене Латинская христианская литература начинается с переводов Библии, которые в Африке начали распространяться рано, еще до святого Иеронима (342–420 гг.). Остроумный карфагенянин Тертуллиан — пожалуй, старейший из дошедших до нас христианских писателей. Рядом с ним жили и творили епископ Карфагена Киприан и Арнобий. В Африке родился и классицист Лактанций, служивший государству в Никомедии и прозванный христианским Цицероном. Наконец, африканцем был сам Августин Гиппонский — блаженный Августин, который первым в европейской культуре ввел «я» в литературное произведение, христианский гений и один из отцов церкви, чьи сочинения для эпохи поздней античности имели то же значение, что труды Цицерона для классической эпохи. Аврелий Августин, завершив образование в Карфагене, решил остаться здесь для преподавательской деятельности…

Блаженный Августин скончается во время осады Гиппона вандалами. А 450 лет спустя сочинение Августина «О Граде Божием» вдохновит одного варварского короля на строительство царства Божия на земле.

Вандалы в Африке

В 430 году с прибытием в Африку войск Гейзериха опасность нависла не только над африканскими провинциями, но и над всей Западной империей. Впереди в двух тысячах километров лежали богатейшие Нумидия, Проконсульская Африка и Бизацена.

«Теперь, когда они находились в мирной и спокойной стране, являвшей взору цветущую землю, куда бы ни направлялись их вооруженные толпы, везде, нарушая священные законы, они производили ужасное опустошение, всех повергая в бегство огнем и мечом. И нисколько не пощадили они ни плодоносящих садов, ни того, что случайно скрыли горные пещеры или другие труднодоступные и удаленные места, потому что после перехода они питались этими запасами; и вот они снова и снова свирепствовали с такой жестокостью, что в результате их действий ни одно место не осталось не разоренным… Где случайно ворота во двор у достойного человека они находили запертыми, наперерыв ударами топора прорубали себе вход, чтобы тогда прямо объявить ему: как в лесу топоры разрубают на куски деревья, так и с твоими воротами, — секира и молот разрушили их… Одним, раскрыв им рты колами как рычагами, они лили в глотки зловонную грязь, чтобы те рассказали об имуществе, иным, чтобы допытаться, ревущим, терзали мышцы лиц и голеней; многим морскую воду, другим уксус и растопленное масло и многое другое столь же ужасное, так что тем, у кого рот уже считали наполненным, без жалости добавляли еще. Ни более слабый пол, ни осмотрительность знати, ни почтительность священников не смягчали жестокие души; но даже напротив, там усиливалась бешеная злоба, где они замечали уважение достойных людей…

...Почтенная старость и достойные уважения седины, которые убелили волосы головы подобно белоснежному руну, не снискали себе у чужеземцев никакого снисхождения. Но даже невинных детей, младенцев, насильно отнятых от материнской груди, ярость варваров разбивала о землю; других же, уже держащихся на ногах, они прогоняли прямо от родного порога»[2].

Поведение захватчиков мало отличалось от того, что творилось то в одной, то в другой провинции Западной Римской империи, куда приходили варвары. Но была и существенная разница: в Африке крупным и даже средним землевладельцам, в отличие от их собратьев в европейских провинциях, не удалось договориться с завоевателями. Их земли и имущество беспощадно конфисковали, а их самих в лучшем случае выставляли за порог.

Армия Бонифация, комита Африки, все же встретила вандалов на границах Нумидии и дала бой. Увы, римляне потерпели поражение, и Бонифаций отступил в Гиппон Регий. Этот город был оплотом лидеров ортодоксальной церкви, а епископ Аврелий Августин — их главой. Для Августина Гейзерих был еретиком и орудием дьявола, а уж Августин, один из отцов христианской церкви, хорошо разбирался в еретических воззрениях и деяниях!

Император Валентиниан III послал за гиппонским епископом, чтобы тот возглавил Вселенский собор в Эфесе, намеченный на 431 год. В осажденном городе Августин в ожидании спасения писал о проблемах сотворения мира, громил своим пером еретиков-пелагиан, меж тем вандалы занимались грабежами окрестных земель, а помощь все не шла. Когда посланец императора прибыл в Гиппон Регий, Августина уже не было в живых: он умер через три месяца после начала осады.

Гиппон Регий продержался 14 месяцев.

Наконец, на помощь Гиппону прибыли войска Константинополя. В точности неизвестно, что произошло после соединения сил Бонифация и командующего императорскими войсками Аспара. Скорее всего, силы Аспара были невелики и предназначались лишь для сдерживания вандалов и «демонстрации флага». Бонифацию же, судя по всему, и вовсе не было дела до вандалов, поскольку в 432 году он уже оказался в Италии. Его, мягко говоря, индифферентное отношение к высадке варваров и их продвижению по Африке делает версию сговора с вандалами почти доказанной…

Августин хотел быть похороненным в церкви Святого Стефана, рядом с останками первых христианских мучеников. Когда Гиппон сдался вандалам, несколько африканских епископов вывезли его останки в Кальяри на Сардинии и захоронили их в церкви Святого Сатурнина. Сардинию в VIII веке захватили мусульмане, в 723 году король лангобаров Лиутпранд выкупил мощи Августина и перевез их в Павию, в базилику Святого Петра, где в 1362 году поставили роскошное надгробие (некоторые полагают, что излишне роскошное) — Area di S. Agostino. В 1842 году останки святого Августина с согласия папы вновь перевезли в Алжир. Там они хранятся возле памятника Августину, который на развалинах Гиппона воздвигли французские епископы.

Гейзерих, взяв город в 431 году (его жителей Бонифаций успел эвакуировать), сделал Гиппон своей временной резиденцией и приставил к горлу Рима острый нож. Говорили, что вандалы сожгли город дотла, но сохранили все книги библиотеки и тем самым спасли для потомков наследие Августина.

Бонифаций же отплыл в Равенну — биться за власть.

Аспар завел переговоры с Гейзерихом. Дипломатические труды длились почти два года! Вандал, видимо, понимал уязвимость позиций Константинополя и не шел на уступки. Результат переговоров был признанием слабости империи: вандалы и аланы получали статус федератов, а также часть территории Мавретании и Нумидии, и в том числе города Калама и Ситифис. Империи оставались большая часть Нумидии, Проконсульская Африка и Бизацена.

Похоже, Гейзериха эти богатые провинции не заинтересовали просто за неимением достаточного числа воинов, способных контролировать столь обширные регионы…

В Константинополе хорошо осознавали недостаточность собственных сил и, видимо, сочли успехом даже эти унизительные результаты. Аспар в 434 году был удостоен консульства Запада. Вандальский же король по случаю своей победы приказал освободить одного из пленников, Маркиана (или Марциана). Рассказывали, будто Гейзериху было видение, что Маркиан станет императором, и он заставил пленника поклясться никогда не поднимать оружие против вандалов. Маркиан дал такое обещание.

Завоеванные вандалами земли были не особенно плодородны, однако с их переходом в руки варваров вандальская угроза нависла над стратегически важными для Римской империи главными источниками зерна и оливкового масла и над богатейшим регионом Карфагена.

Почему Рим и Константинополь упустили из виду эту угрозу? Почему не озаботились защитой Карфагена и, следовательно, важных морских путей? По недостатку ли ресурсов? В надежде ли на помощь Константинополя? Так или иначе, но с захвата африканских провинций вандалами началась агония Западной Римской империи, которую уже ничто не могло спасти.

Не будет преувеличением сказать, что сдачей Гиппона Регия в 431 году заканчивается история Западной Римской империи и начинается история варварской, неримской Европы.

Тайны императорского двора

После 425 года реальная власть над Западной Римской империей сосредоточилась в руках Галлы Плацидии. Будучи регентом при своем сыне, малолетнем Валентиниане III, она не доверяла своим военачальникам. Решительные командующие армиями опасны для трона, чему примером служит вся римская история. Аэцию мать малолетнего императора доверяла меньше всех. Плацидия помнила, как в 425 году была вынуждена простить ему поддержку узурпатора, потому что за плечами полководца стояло 60 тысяч гуннских мечей.

Аэций был угрозой: слишком популярен, слишком независим, слишком везуч и… слишком тесно связан с варварами. Посему Галла Плацидия старалась сеять рознь между своими полководцами и умело их ссорила, сохраняя таким образом более или менее устойчивое равновесие сил.

За власть в империи спорили три соперника, равные по титулу, — трое командующих армиями: Бонифаций, Феликс и Аэций. Баланс между этой троицей пошатнулся, когда в 429 году Аэций арестовал Феликса, прежнего magister militum, но «последний римлянин» по-прежнему не искал императорских милостей и богатств. Эта независимость наконец принесла ему некоторое доверие Галлы Плацидии, лояльность Константинополя, высший военный титул magister militum и должность младшего командующего центральной полевой армией Италии.

Военная верхушка тонула во взаимных интригах и кознях. В эти годы Аэций, например, сплел интригу, оклеветав Бонифация, и, не дожидаясь результата, отправился отвоевывать Галлию. Императрица, воспользовавшись отсутствием Аэция, призвала ко двору его врага из политических соображений — Бонифаций только что потерпел поражение от вандалов под Гиппоном Регием, значительно утратил авторитет как военачальник и, следовательно, не представлял опасности во главе армии.

Дадим слово Прокопию Кесарийскому, изложившему эту некрасивую историю в книге «Война с вандалами»:

«Когда Бонифаций оказался уже далеко, Аэций оклеветал его. Бонифаций-де хочет захватить власть над Ливией, отняв у нее и у василевса всю эту область. Он говорил Галле Плацидии, что ей самой нетрудно убедиться в этом: если она вызовет Бонифация в Рим, он ни в коем случае к ней не явится. Когда Плацидия это услышала, ей показалось, что Аэций говорит верно, и она так и поступала. Аэций же, предупредив ее, тайно написал Бонифацию, что мать василевса злоумышляет против него и хочет его погубить.

Он утверждал, что есть у него и серьезное доказательство, а именно то, что очень скоро Бонифаций будет без всякой причины отозван в Рим. Вот что гласило письмо. Бонифаций не пренебрег тем, что было в нем написано, и когда вскоре явились к нему посланники, чтобы позвать его к василевсу, он отказался повиноваться василевсу и его матери, никому не сказав о предупреждении Аэция.

Услышав такой ответ, Плацидия стала считать Аэция в высшей степени преданным государю и начала обдумывать, как ей поступить с Бонифацием. Тот же, понимая, что не может противиться василевсу и в то же время, если он вернется в Рим, ему не ждать пощады, стал размышлять, как бы ему заключить, насколько возможно, соглашение с вандалами, которые, как было сказано раньше, поселились в Испании, недалеко от Ливии.

В это время Годигискл уже умер, и власть перешла к его сыновьям, Гонтарису, рожденному от законной его супруги, и Гизериху — его побочному сыну. Первый, однако, был еще мальчиком и не обладал большой мощью, Гизерих же прекрасно знал военное дело и был необыкновенным человеком. И вот Бонифаций, послав в Испанию самых близких своих людей, пришел к соглашению и с тем, и с другим сыном Годигискла с условием полного равенства, т. е. чтобы каждый из них, получив треть Ливии, самостоятельно управлял своими подданными; если же кто пойдет на них войной, они должны были общими силами отражать нападающих. На основании этого договора вандалы, перейдя через переправу в Гадире, прибыли в Ливию; впоследствии на их месте в Испании поселились визиготы.

В Риме друзья Бонифация, зная его характер и видя странность этого поступка, оказались очень удивлены тем, что Бонифаций захотел стать тираном; некоторые из них по приказу Плацидии отправились в Карфаген. Там, встретившись с Бонифацием, они увидели письмо Аэция и, услышав эту историю, со всей поспешностью вернулись в Рим и рассказали Плацидии, почему Бонифаций так поступил по отношению к ней. Она была поражена, но не причинила Аэцию никакого вреда, даже не упрекнула его за поступок, принесший вред царскому дому, поскольку он имел великую силу, а государство в это время было уже в очень тяжелом положении.

Друзьям же Бонифация она рассказала о данном ей Аэцием совете и клятвенно просила их, чтобы они, если возможно, убедили Бонифация вернуться на родину и не допустить, чтобы Римская держава лежала под пятою варваров. Когда Бонифаций узнал об этом, он раскаялся в своем поступке и в своем соглашении с варварами и стал умолять их, давая им тысячу обещаний, уйти из Ливии».

После этого в 432 году Бонифаций с Аэцием сцепились в непримиримой схватке. Они развязали гражданскую войну, и Бонифаций был смертельно ранен в одном из сражений. В итоге Аэций становится главнокомандующим и принимает титул патриция.

Главнокомандующий хорошо ориентировался в придворных раскладах, и его не страшили ледяные ветры вершин власти! После вторжения варваров и их расселения на территории империи начал действовать «римский плавильный котел», то есть интеграция и латинизация пришельцев, которые в конечном счете должны были привести к их романизации. В начале V века процесс переплавки варваров в римлян уже шел вовсю: в обеих частях Римской империи мы наблюдаем частые браки римских аристократов с племенной знатью пришельцев. Вот наиболее выдающиеся примеры таких брачных уз:

391 год — дочь римского военачальника Рихомера, франка по происхождению, становится супругой Валлии, брата Атаульфа;

419 год — римский военачальник Бонифаций женится на Пелагее, сестре вестготского короля Теодориха I, и в этом же году Аэций, женатый первым браком на дочери знатного гота, берет в жены родственницу Теодориха I, и внучку Фритигерна, победителя в битве при Адрианополе;

433 год — жена Аэция умирает, и он женится на овдовевшей по смерти Бонифация Пелагее, сестре Теодориха I;

435 год — восточноримский военачальник Аспар, среди предков которого были аланы и готы, женится на дочери остгота Триария.

Несомненно, в низших сословиях смешанные браки к этому времени уже не были редкостью. Казалось, еще немного, и сбудется мечта Алариха о римско-готской империи, о слиянии римской цивилизации с варварской силой…

Вместо этого начался политический раскол империи: армии федератов не считали себя римскими и, захватывая одну за другой западные провинции, образовывали обособленные королевства. Не было, не нашлось человека или группы людей, которые, подобно Диоклетиану с его сподвижниками, смогли бы воплотить проект такого же масштаба, а император Валентиниан III, сын Флавия Констанция и Галлы Плацидии, оказался одним из самых неудачливых правителей Римской империи.

Отвоевать Галлию!

Римская империя всю первую половину V века пыталась вернуть земли к северу от Луары, захваченные мятежниками-багаудами и франками. Наемная римская армия поредела, а надеяться на помощь вестготов было нельзя: на территории империи и без них хватало вооруженных группировок из пришлых варваров.

Хуже всего оказалось то, что варварам была хорошо известна изнанка придворной жизни Рима. Они знали, что римская элита не считала Аэция, в распоряжении которого были все армии империи, законным правителем. Выражая преданность императорской семье, двор радовался всякому военному успеху варваров лишь потому, что он ухудшал позиции Аэция! Положение империи и страдания ее населения элиту абсолютно не заботили. Где бьются двое, там выигрывает третий: вестготы, осевшие в Аквитании, долго пытались выйти к Средиземному морю и наконец захватили римский порт Нарбону.

Заключив в 434–435 годах мир с африканскими вандалами, пусть плохой и невыгодный, Римская империя получила передышку. Это сделали вовремя: в 436 году против Римской империи в Галлии выступила весьма странная по составу коалиция вестготов (на юго-востоке), бургундов, аланов и франков (на северо-востоке), а также бывших римских солдат во главе с Себастианом, командующим римской армией и зятем покойного Бонифация.

В этой ситуации Аэцию[3] оставалось одно: вновь обратиться к гуннам, которые, как мы помним, в 425 году уже сыграли важную роль в карьере полководца. Гунны вновь помогли: в обмен на часть территорий Паннонии они напали на королевство бургундов и опустошили его. Один из эпизодов этой войны 436 года с бургундами — гибель короля Гунтера — стал сюжетом пролога «Песни о Нибелунгах».

Историк Сальвиан, не склонный к эпической поэзии, в описании этого эпизода ужасается беспробудному пьянству бургундов, которых отрезвило лишь поражение. Тех протрезвевших, кто остался в живых, Аэций расселил близ Женевского озера. К 437 году он сумел разгромить багаудов, восстановив власть империи на северо-западе, а затем римляне умиротворили центральную Галлию. Аэций, кроме того, сумел оттеснить за Рейн франков и алеманов, вернул под контроль империи большую часть Испании. Но ему все это время приходилось учитывать ситуацию в Равенне и, таким образом, воевать на два фронта: против варваров и против императорского двора.

Однако все чудеса изобретательности, которые проявлял полководец в защите интересов империи, были эпизодами безнадежной игры. Едва гас один пожар, тут же вспыхивал другой: в 436 году восстали вестготы. Гунны и тут пришли на помощь — и германцы под их ударами отошли к Бурдигале (Бордо), но только в 437 или 439 году Аэций смог нанести этим «федератам Рима» решительный удар. Во главе гуннских частей он двинулся на Тулузу с севера, а с юга на вестготов шел полководец Литорий, который тоже вел за собой гуннских союзников.

Обе эти «римские» армии выбили вестготов из Нарбонны. Есть вероятность, что в походе Аэция лично участвовали гуннские вожди — братья Аттила и Бледа. Через тринадцать лет Аттила припомнит знакомые дороги, которыми гунны пойдут набегом на Галлию, а пока что войско Литория захватило Тулузу и предсказуемо устроило в городе жуткую резню. Сам Литорий погиб под мечами вестготских подкреплений, и тут к городу подоспело гуннское войско Аэция.

Завязались переговоры, которые от имени Аэция вел его былой соратник, римский аристократ по имени Авит, префект Галлии. Между прочим, в ходе этих переговоров выяснилось, что Аэций не оставляет попыток свергнуть своего тестя — короля вестготов Теодориха. Переворот не получился, зато Авит на пару с Пелагеей, женой Аэция, убедили выступить на стороне римлян одного из братьев вестготского короля и его племянника Рикимера (запомним это имя — вскоре Рикимер станет одним из самых активных могильщиков Западной Римской империи).

Ситуация складывалась к невыгоде Теодориха, и тот в итоге согласился на условия римлян, то есть на условия договора 418 года! К 439 году, через десять лет после начала конфликта, в Галлии воцарился недолгий и непрочный мир. Столько пролилось крови за эти двадцать лет, и все впустую…

Замирение было кратким. «Вдруг поднятое внезапным смятением варварство излило на тебя, Галлия, весь Север: за воинственным ругом в сопровождении гелона следует свирепый гепид; скира побуждает бургундион; вторгаются хун, беллонот, невр, бастарн, торинг, бруктер и франк, которого омывает своей волной заросший камышами Никер; скоро пал Геркинский лес, срубленный секирой на челны, и покрыл Рен (Рейн) судами; и уже наводящие ужас полчища Аттилы разлились по твоим полям, бет…» — выспренне ужасался епископ Клермона Сидоний Аполлинарий.

«Обороняйтесь самостоятельно»

Если Римской империи — пусть при огромном напряжении — удавалось выигрывать пограничные войны III–IV веков, то вторжения 405–409 годов через Рейн и Дунай показали, что Рим отныне вообще не контролирует события.

Чтобы подстраховаться от сомнительной надежности отрядов федератов, правительство, оглянувшись на пример самообороны Трира в 350-х годах, попыталось справиться с вторжениями извне путем мобилизации местных групп самообороны. Затем в 391 году право использования армии против «бандитов» было даровано всем без исключения. А в 410 году император Гонорий уже инструктирует местные власти Британии самостоятельно организовать оборону против саксов: империя могла помочь острову разве что советами.

Фактически это была ситуация, знакомая нам по 1990-м годам XX века: «Берите столько суверенитета, сколько сможете проглотить!»

К середине V века, а во многих местах и ранее, по всей империи власть на местах перешла в руки правителей городов, крупных землевладельцев или варварских вождей с дружинами. Независимость свалилась на них неожиданно, когда имперские власти лишились силового превосходства. Крупные поместья давно обзавелись прочными стенами с башнями — предтечами средневековых замков. Магнаты вербовали частные дружины из местного населения или из варваров, снаряжали их и отражали налеты извне. Но теперь эти формирования из инструмента давления на соседей-землевладельцев и селян, а также обороны от случайных банд, превратились в средство выживания во враждебном окружении.

Выстроить систему массовой самообороны не получилось. Варварские предводители не всегда проявляли жестокость или враждебность к римлянам, и крупные землевладельцы все чаще пытались купить мир изъявлением покорности. Раз от центрального правительства больше не было толку, для сохранения статуса и богатства приходилось выбирать меньшее из зол и стараться поладить с чужаками.

Сальвиан Марсельский в середине V века писал:

«Самый цветущий город Галлии [Трир] варвары брали приступом не менее четырех раз… Однако разрушение не было самым главным злом, которое испытал город; избежавшие гибели были подавлены нищетой. Тот, кого миновала смерть, стонал под бременем бедности. Одни, израненные, влачили жалкую жизнь; другие, наполовину обгоревшие, долго чувствовали на себе жестокие последствия ожогов. Одни погибали от холода, другие от наготы; огромное число людей погибло от болезней или от суровых холодов. Таким образом, смерть являлась в тысяче различных видов… Тяжелый запах от гноившихся мертвых тел увеличивал смертность между живыми; смерть дышала смертью.

Но что же вызвало все эти бедствия? Трудно представить, до чего могут дойти подобные люди: несколько знатных, уцелевших во время разорения города, как бы спеша на помощь разоренным, стали хлопотать перед императорами о разрешении на открытие игр в цирке».

Вандальская Африка и вандальский флот

Вандалы, в отличие от других германских племен, пошли на полный разрыв с Римской империей. Договоры-то с римлянами они заключали, но исполнять не считали нужным. Если вестготский король Теодорих I с наследниками признавали себя подданными римского императора и старались сохранять хотя бы видимость подчиненности империи, то вандалы полностью отвергли возможность связей с ней, относились к римлянам крайне жестко и подвергали гонениям их веру.

Прогнав римских землевладельцев, Гейзерих отдал имущество и земли своим соплеменникам. Ни о какой «римской трети» не шло и речи: вандалы то официально конфисковывали земли у римских землевладельцев, то просто сгоняли их с обжитых мест, Многие богатые римляне подверглись жестоким репрессиям, погибли или стали рабами. Германские пришельцы жили на доходы от своих «колоний» и «имений» и не платили налогов, в отличие от местных жителей.

Вандалы изгнали из церквей ортодоксальный клир и отдали кафедры своим единоверцам-арианам. Гонение на ортодоксальную церковь было политически недальновидным поступком — новообразованное вандальское государство, сцепившись с церковью, испортило отношения с христианами-подданными, в том числе очень богатыми и влиятельными. Плохие отношения стали, в свою очередь, причиной нескольких гражданских войн, в которых уничтожалось имущество, терялись доходы, а авторитет ортодоксальной церкви, напротив, рос. (Через столетие Юстиниан развязал против вандальского королевства войну под предлогом освобождения ортодоксальных христиан от арианского гнета.)

Гладиаторские представления были запрещены: вандалы ненавидели римскую жажду крови и не одобряли римскую мораль, по которой сострадание считалось слабостью и пороком. Правда, они ничего не имели против крови ортодоксальных христиан и богатых римлян.

Удивительно то, что при всем неприятии вандалами Рима в вандальской системе государственного устройства не было никаких германских черт! В вандальской Африке установилось что-то вроде абсолютной монархии, которая покончила с остатками германского обычного права и германских институтов родового строя. Строго говоря, вандальский король воссоздал — разумеется, с поправками — систему государственного управления, которая существовала в Римской империи.

Монеты вандалов чеканились по римским образцам, латынь оставалась официальным языком (и языком межнационального общения в смешении вандалов, аланов, испанцев и один бог знает кого еще). Римские специалисты — агрономы, инженеры, архитекторы — пошли на службу к новым хозяевам. Но в целом горожане, в отличие от сельских жителей, относились к вандалам не слишком любезно.

Указы Гейзериха и его наследников составлялись на основе римского права и писались на латинском языке. Резиденцию Гейзериха в Карфагене сравнивали с дворцами римских императоров на Палатине. Право наследования королевской власти Гейзерих установил в соответствии с римским наследственным правом. Даже указ 484 года против ортодоксальных христиан канцелярия Гейзериха практически скопировала с закона 412 года императора Гонория против донатистов (приверженцев церковного течения, названного по имени карфагенского епископа Доната).

Удивительные свидетельства оставил нам Прокопий Кесарийский, описывая вандальские развлечения в Африке:

«... Из всех известных нам племен вандалы были самыми изнеженными… С того времени, как они завладели Ливией [Африкой], все вандалы ежедневно пользовались ваннами и самым изысканным столом, всем, что только самого лучшего и вкусного производит земля и море. Все они по большей части носили золотые украшения, одеваясь в мидийское платье, которое теперь называют шелковым, проводя время в театрах, на ипподромах и среди других удовольствий, особенно увлекаясь охотой. Они наслаждались хорошим пением и представлениями мимов; все удовольствия, которые ласкают слух и зрение, были у них весьма распространены. Иначе говоря, все, что у людей в области музыки и зрелищ считается наиболее привлекательным, было у них в ходу. Большинство из них жило в парках, богатых водой и деревьями, часто между собой устраивали они пиры и с большой страстью предавались всем радостям Венеры».

Заметим, что описанное сибаритство, граничащее с разнузданным гедонизмом, вполне сочетается с леденящим кровь рассказом Виктора Витенского о жестокостях вандалов в Африке, приведенным выше. Современные петербургские авторы В. Беньковский и Е. Хаецкая, в 1996 году написавшие роман «Атаульф» о древних германцах и тщательно исследовавшие предмет, замечают:

«Вандалы представляются людьми, падкими на экзотику, на все странное, необычное, красивое. К примеру, великолепной представляется мотивация разграбления Рима: месть за Карфаген! Какое дело, казалось бы, германцам до Карфагена, не говоря уж о том, что бедный Карфаген был разрушен за шестьсот лет до разграбления Рима Гейзерихом. Все равно что мстить республике Татарии за монголо-татарское иго. <…> В реконструкции В. Беньковского "типичный вандал" падок на экзотику, лукав, не столько отважен, сколько хитроумен, склонен к изящному, пронырлив и, в принципе, неудачлив»[4].

Даже сословный состав населения в королевстве вандалов остался прежним. Король и знать не вмешивались в экономическую и повседневную жизнь подданных. Очень скоро германские черты вандалов растворились в латинском море самых процветающих провинций империи. Римское влияние оказалось не под силу одолеть даже самым заклятым врагам государства.

В октябре 439 года в Рим пришло известие, что вандалы взяли Карфаген. Гейзерих приурочил свое нападение ко дню Консульских игр, когда все жители города собирались в цирке. Вандалы вошли в город, не встретив сопротивления, и первым делом запретили кровавые зрелища, при этом не тронув ни театральные пьесы, ни поэтические состязания — им это было любо и близко с сердцу.

Понятно, что, захватив Карфаген, вандалы обзавелись флотом, а морскую практику они постигли еще в последние годы пребывания в Испании Восточный император пробовал побороться с германцами на море, но против римского флота захватчики выставили карфагенский — то есть флот, создание которого профинансировала империя! Теперь западную часть Mare Nostrum контролировали варвары.

Чтобы предупредить высадку неприятеля в испанские и итальянские порты, Валентиниан III приказал привести в порядок оборонительные сооружения городов, пригрозил казнью укрывателям дезертиров и разрешил всему мужскому населению носить оружие. Эти меры не помогли. Гейзерих подготовил набег на Сицилию, захватил ее и ограбил.

Аэций в это время собирал наличные силы. Их у Запада, непрерывно воюющего уже более 30 лет и обедневшего людьми и золотом, было немного. Пришлось снова просить помощи Константинополя. А тем временем угроза ширилась: в Испании в 439 году свевы, которые несколько лет вели мирную жизнь, захватили Мериду в Лузитании, в 440 году пленили комита Цензония (он замещал на Иберийском полуострове Аэция), а в 441 году захватили Севилью, Бетику и Картахену. Оживились и мятежники-багауды, внезапно захватившие Тарраконскую Испанию.

Империя все же напряглась, поскребла по сусекам и направила на Иберийский полуостров наспех собранные войска. В надежде отбить Тарраконскую Испанию римляне повели наступление на багаудов. Полководец Вит с объединенными силами римлян и все тех же вестготов пошел на Картахену и в Бетику — и был разбит свевами.

Испанские доходы уплывали в руки варваров, когда-то мощный поток золота превратился в пересохший ручеек. Раны в теле империи ширились и углублялись, превращаясь в смертельную угрозу. Поделать с этим ничего было нельзя: ресурсов у империи становилось все меньше, наемные армии — все малочисленнее, а варваров оказалось слишком много!

Когда вандалы после набега покинули Сицилию, римляне начали готовить контрудар. На острове стала собираться объединенная армия Востока и Запада. Известно, что в перевозке людей, коней и припасов были заняты 1100 судов. Все было готово к атаке. Предполагалось, что корабли выйдут из гаваней в марте 441 года, как только закончатся зимние шторма, и отправятся на штурм Карфагена.

Сколь глубока историческая ирония! Спустя шестьсот лет после Пунических войн, Рим снова решился идти на Карфаген, только на этот раз захваченный варварами!

Огромный флот так и не вышел в море, а войска вернулись на места постоянного базирования. Более того, в 442 году Рим, не вступая в бой, подписывает договор с Гейзерихом, в котором официально признает его государство в составе отторгнутых от Рима богатейших Карфагена, Бизацены, Нумидии и части Сицилии. (Правда, Западная Римская империя вернула обе Мавретании и часть Нумидии, «дарованные» Гейзериху по договору 435 года.) Кроме того, Рим ради поставок африканского зерна соглашается на «пакт о ненападении», в котором признает Гейзериха своим союзником и другом. А чтобы упрочить эти узы (и в обмен на продолжение африканского экспорта), сына Гейзериха по имени Гунерих в 446 году обручают с Евдокией, дочерью императора Валентиниана III.

Договор был заключен очень вовремя, так как между вандалами и вестготским королевством намечался любопытный военно-политический союз против Рима. В 442 году король Теодорих ввиду этого альянса даже обручил свою дочь с Гунерихом. Такой союз стал бы роковым для обеих частей Римской империи, но теперь этот политический брак был расстроен — не без вмешательства Аэция, распустившего слух о том, что невеста хочет отравить вандальского короля, своего будущего свекра. Не нужную более и даже опасную вестготскую принцессу Гейзерих изуродовал, отрезав ей нос и уши, и отослал к отцу.

Впрочем, причиной грабительского и унизительного договора была вовсе не угроза альянса вандалов с вестготами. У Римской империи теперь не было другого выхода, потому что с востока надвигались гунны Аттилы. Об этом скупо сообщает Проспер Аквитанский: «Когда гунны свирепым грабежом стали опустошать Фракию и Иллирик, возвращается обратно для защиты восточных областей войско, которое находилось на Сицилии».

Ужас перед гуннской империей Аттилы был невероятно велик. Впереди кочевой империи летели кровавые легенды, описывающие гуннов чудовищами, подобными адским созданиям. Внушаемый этими сказками страх действовал на противников не хуже стального оружия, при том что Западная Римская империя была неплохо знакома с дружинами гуннов, время от времени воевавших за плату в составе имперских войск. Множество племен, и в числе них весьма воинственные, бежали от гуннов, не пытаясь вступить в бой.

Конные варвары были грозными воинами. Незнакомые римлянам стремена позволяли всаднику прочно держаться в седле и свободно действовать обеими руками, а стрелы, выпущенные из мощного гуннского композитного лука с обратным выгибом, сохраняли свою смертоносность на расстоянии 150 метров. Гунны были практически неуязвимы, так как дальность их стрельбы не позволяла противнику приблизиться на расстояние удара.

Слухи о гуннах еще за 70 лет до описываемых событий услышал и передал нам Аммиан Марцеллин:

«Племя гуннов, о которых древние писатели осведомлены очень мало, обитает за Меотийским болотом в сторону Ледовитого океана и превосходит своей дикостью всякую меру. Так как при самом рождении на свет младенца ему глубоко прорезают щеки острым оружием, чтобы тем задержать своевременное появление волос на зарубцевавшихся надрезах, то они доживают до старости без бороды, безобразные, похожие на скопцов. Члены тела у них мускулистые и крепкие, шеи толстые, они имеют чудовищный и страшный вид, так что их можно принять за двуногих зверей, или уподобить тем грубо отесанным наподобие человека чурбанам, которые ставятся на краях мостов. При столь диком безобразии человеческого облика они так закалены, что не нуждаются ни в огне, ни в приспособленной ко вкусу человека пище; они питаются корнями диких трав и полусырым мясом всякого скота, которое они кладут на спины коней под свои бедра и дают ему немного попреть.

<...> Нет у них разницы между домашним платьем и выходной одеждой; один раз одетая на тело туника грязного цвета снимается или заменяется другой не раньше, чем она расползется в лохмотья от долговременного гниения. Голову покрывают они кривыми шапками, свои обросшие волосами ноги — козьими шкурами; обувь, которую они не выделывают ни на какой колодке, затрудняет их свободный шаг. Поэтому они не годятся для пешего сражения; зато они словно приросли к своим коням, выносливым, но безобразным на вид, и часто, сидя на них на женский манер, занимаются своими обычными занятиями. День и ночь проводят они на коне, занимаются куплей и продажей, едят и пьют и, склонившись на крутую шею коня, засыпают и спят так крепко, что даже видят сны. Когда приходится им совещаться о серьезных делах, то и совещание они ведут, сидя на конях.

<...> Легкие и подвижные, они вдруг специально рассеиваются и, не выстраиваясь в боевую линию, нападают то там, то здесь, производя страшное убийство. Вследствие их чрезвычайной быстроты никогда не приходилось видеть, чтобы они штурмовали укрепление или грабили вражеский лагерь. Они заслуживают того, чтобы признать их отменными воителями, потому что издали ведут бой стрелами, снабженными искусно сработанными наконечниками из кости, а сойдясь врукопашную с неприятелем, бьются с беззаветной отвагой мечами и, уклоняясь сами от удара, набрасывают на врага аркан, чтобы лишить его возможности усидеть на коне или уйти пешком»[5].

Римский историк, перемешав быль и небылицы, познакомил нас одним из первых примеров воздействия «связей с общественностью» — оружия массового поражения, которое безо всяких оснований считается изобретением Нового времени. Гунны умело пользовались тем, что их жуткая слава неслась, опережая войско, и подавляла волю их противников к сопротивлению настолько, что они часто даже не решались поднять оружие на свою защиту.

Так была заложена основа западноевропейского политического мифа о «восточной угрозе». Не Аларих, не Атаульф и не Гейзерих, подрубившие корни Римской империи, а именно Аттила стал черной легендой Запада, наводившей ужас на многие поколения и вошедшей в фольклор. В «Песни о Нибелунгах» жена гуннского вождя Ильдико превратилась в Кримхильду, а сам Аттила в Этцеля.

Впрочем, если от фольклора и, чего греха таить, пропаганды в стиле «исторической политики» перейти к фактам, «гуннский миф» развеивается как туман. В 430–440-х годах гунны прямо или косвенно участвуют во внутриполитической борьбе и усобицах Западной империи, но лишь как послушный инструмент, как наемники. Если они и действуют самостоятельно, то в строгом соответствии с «пожеланиями» правительства Равенны и Рима. Аттила изменил всё.

Империя в агонии

Как мы указывали в книге первой, Римской империей управлял разветвленный бюрократический аппарат, и его первой заботой была развитая налоговая система. Самым важным ее элементом был высокий земельный налог. Система была неэффективной, баснословно коррумпированной, оставляла огромный простор для злоупотреблений — и все же она успешно работала. Самую большую долю государственных расходов поглощала наемная армия (бюрократия по «аппетитам» занимала второе место, с большим отрывом). Собранные деньги и продукты регулярно переправлялись из богатых южных провинций в северные приграничные регионы, а также в Рим и Константинополь.

В конце IV века этой схеме ничто не угрожало, но кризис начала V века привел к тому, что в 430-е годы западная часть империи фактически начала дробиться на независимые королевства, и поступление налогов из множества провинций прекратилось. К тому же новая, уже германская, элита отличалась от своих римских предшественников, мятежных военачальников: те хотели денег, которые давала политическая власть, а германские вожди и короли желали владеть землями, как их соседи, римские аристократы.

Были ли у Запада в 430-х годах собственные армии?

Их почти не было, а войска федератов надежностью не отличались. Гунны как федераты оказались полезнее и эффективнее вестготов. Вспомним, что гуннские мечи стали тем аргументом, который в 426 году вынудил Галлу Плацидию простить Аэция, вначале занявшего сторону узурпатора Иоанна. К гуннам Аэций ушел и через несколько лет, чтобы в 432 году вернуться с войском и принять командование всей армией Западной Римской империи.

Сами гунны вряд ли были многочисленны. Приближавшиеся к границам империи неисчислимые армии Аттилы состояли по большей части из союзных ему племен готов, аланов, скиров, герулов и десятков других народов, включая славян.

Для Равенны гунны были наемниками. Однако Западу, чья казна была пуста, пришлось оплатить услуги гуннов, официально уступив им Паннонию — решение, немыслимое ранее! Поражение бургундскому королевству в 435 году тоже нанесло войско из гуннов, герулов, франков и аланов — конечно, под водительством Аэция. Восстали вестготы в 437–439 годах, и вновь на них идет гуннская армия Аэция.

Аэций вел безнадежную игру: он постоянно поднимал ставки, но, по мере того как империя теряла провинцию за провинцией, бремя, которое ложилось на оставшиеся ее части, становилось невыносимым.

Западная Римская империя попросту надорвалась под этим бременем.

Стратегический удар по Западу и по Востоку

В 432 году вождю гуннов по имени Руа (или Роас) Константинополь платил 350 фунтов, то есть 114 килограммов золота в год. Это была та «иностранная помощь», с помощью которой Рим издавна сеял раздоры между сопредельными королевствами, поддерживая нужных лидеров (сами гунны считали эти суммы данью). Вождю Руа наследовали двое племянников, Аттила и Бледа, с которыми мы познакомились в 439 году при штурме Нарбоны.

В 438 году на правом берегу Дуная у слияния с Моравой, близ города Марга, сошлись представители Восточной Римской империи и гуннов. Оба посольства явились на встречу верхом, и оба отказались спешиваться. Помимо согласования условий выдачи римских пленников и места проведения ярмарок гунны потребовали:

— чтобы Феодосии разорвал договоры со всеми варварами на Дунае;

— чтобы римляне не вступали в союзы с теми народами, которые воюют с гуннами;

— чтобы все гунны, служившие в армиях императора, были изгнаны из пределов империи;

— чтобы империя не смела помогать никакому племени, воюющему с гуннами;

— чтобы в год гуннам выплачивалось не 350 фунтов золота, а 700 фунтов;

— чтобы римляне перестали требовать выдачи пленных с гуннских территорий выдачи не будет.

Послы Феодосия II покорно приняли все пункты этого договора, а для укрепления взаимного доверия выдали двух знатных перебежчиков-гуннов. Как сообщает дипломат и историк Приск Панийский: «Варварам были выданы искавшие убежища у Римлян Унны. В числе их были дети Мамы и Атакама, происходящие из царского рода. В наказание за их бегство Унны, получив их, распяли в Фракийском замке Карее».

Зачем Аттиле понадобились перебежчики, и зачем требование их выдачи он включал практически в каждый «мирный» договор? Историки предполагают, что беглецы, которые были так ему необходимы, — это знатные люди, которые в перспективе могли бы претендовать на лидерство у гуннов. Большинство малозначительных вождей погибли в борьбе за власть или признали власть Аттилы и сошли со сцены. Прочие династические претенденты, в том числе потомки обоих братьев Руа и вероятные претенденты из других «королевских» родов, были, скорее всего, вырезаны вместе с потомками, о чем свидетельствует убийство Бледы.

Некоторым удалось бежать, и они представляли серьезную угрозу для власти Аттилы, так как в рядах гуннов у них оставалось немало скрытых сторонников. Вот их-то и требовал выдать Аттила. Выданных ждала казнь на колу, стандартная мера гуннского «короля», которую переводчик приведенного выше отрывка целомудренно назвал «распятием».

Данные послам инструкции Феодосия II — «мир во что бы то ни стало, мир любой ценой» — объяснить несложно. В 439 году было решено достраивать стены Константинополя так, чтобы они защищали город не только с суши, но и с моря. Но достройка требовала времени, и его следовало выиграть! К тому же Феодосии, вероятно, планировал африканский поход, так как видел

в Гейзерихе угрозу равно для Востока и для Запада. Золота у восточного императора было много, и это золото пустили на покупку драгоценного ресурса — времени.

Правительство Феодосия знало, что покупает не мир, а перемирие. И действительно, под каким-то незначительным предлогом гунны зимой 441 года переправились через Дунай и захватили форты у границы, включая военную базу римлян в Виминации. На все вопросы Константинополя гунны отвечали, что мстят «только за обиды, нанесенные им римлянами; ибо епископ Маргский, перешед в земли их, обыскивал царские кладовые», как писал дипломат и разведчик Приск Панийский, с которым мы вскоре познакомимся поближе.

Епископ испугался, что его выдадут гуннам, и, чтобы погасить конфликт, тайно перебежал к ним сам и в обмен на свою жизнь пообещал сдать город, стоявший на стратегически важном пути. Гунны согласились, дав «слово сделать ему много добра, если он исполнит свое обещание. С обеих сторон даны руки и клятвы в верности. Епископ возвратился в Римскую землю с многочисленною толпою варваров и поставил их в засаду против самого берега реки. Ночью по условленному знаку он поднял варваров, которые и завладели городом с его помощью. Марг был, таким образом, разорен, а могущество варваров возросло после того еще более». О судьбе епископа история ничего не сообщает, но предположительно она была незавидна.

К весне 441 года в Константинополе поняли, что откупиться от гуннов не удалось. Пришлось срочно отзывать подготовленные для карфагенской экспедиции легионы с Сицилии и возвращать на места расположения войска, временно взятые с Балкан для отвоевания Африки. Таким образом, удар гуннов, нанесенный в нужное время, хоть поначалу и не слишком значительный, стал стратегическим ударом по Римской империи, разом по Востоку и по Западу.

Затем гунны в 442 году осадили и взяли город Наисс (современный Ниш), и тут всем стало ясно, что баланс военной мощи серьезно нарушен. Отлично укрепленные Виминации и Наисс гунны захватили с применением осадной техники! Прежде за варварами такого не водилось: гунны были известны традицией побеждать в бою силами конных лучников, а вот умений строить и применять осадные орудия они ранее не проявляли.

Возможно, источником инженерного опыта гуннов была их служба под командованием Аэция, когда они воевали в Галлии с франками в 420-х годах, а в 439 году в составе армий Запада наблюдали за осадой Тулузы. Какими бы ни были истоки военного мастерства гуннов, теперь перед ними лежал свободный путь на Балканы и Пелопоннес.

Передвижения армий поздней античности были небыстрыми. Войска с Сицилии критически запаздывали. После падения Наисса в 442 году пришлось заключать мир на условиях гуннов, а те еще раз удвоили ежегодный платеж, который теперь составлял 1400 фунтов золота в год. Они осознали, что стричь имперскую овцу теперь не составляет ни малейших трудностей.

Римская империя — данник гуннов

Римская империя так ослабла, что даже объединенными силами Запада и Востока не могла воевать на два фронта одновременно — с вандалами и с гуннами. Последствия заключенного в 442 году нового договора с вандалами были настоящей катастрофой и для Западной Римской империи в целом.

Подвоз зерна в европейские порты продолжался, но налоговые поступления почти прекратились, потому что Бизацена и Проконсульская Африка были захвачены вандалами, а выплаты из Нумидии и Ситифенской Мавретании уменьшились на 80–90 процентов. Паннония частью лежала под гуннами, в Галлии хозяйничали бургунды и вестготы. Империя лишилась почти двух третей своей налоговой базы, а ее оборонные нужды не уменьшились, но существенно выросли.

Это был финансовый крах Запада. Денег нет, и взять их неоткуда.

Западная империя, две трети доходов тратившая на содержание армии, ответила введением режима жесткой экономии. Имперским чиновникам запретили налоговые откупы, всем без исключений сделали недоступной льготную аренду земель, в том числе церковных, и уничтожили все привилегии и права при начислении податей и сборов.

Землевладельцы начали проявлять нежелание платить налоги, а западному императору оставалось только увещевать их:

«Мы не сомневаемся: всем людям приходит на ум, что нет ничего более важного, чем подготовить многочисленную сильную армию… на случай, если для государства настанут трудные времена. Но из-за различных расходов мы не смогли провести соответствующие приготовления… кои должны явиться залогом всеобщей безопасности… и ни для тех, кто недавно дал присягу, поступив на военную службу, ни даже для закаленной в боях армии тех вспомоществований, что разоренные налогоплательщики выделяют с великим трудом, по-видимому, не хватает, и, судя по всему, из этого источника невозможно получить достаточно поступлений, чтобы одеть и прокормить [солдат]».

Пришлось урезать оборонные расходы и немного сократить армию — вероятно, за счет пограничников-лимитанов, от которых уже было немного толку. Тем не менее, как только римские войска вернулись с Сицилии, Восточная Римская империя заняла жесткую позицию. Выплату дани гуннам прекратили и занялись подготовкой войск, их пополнением и обеспечением. Восточную армию усилили набором малоазиатских разбойников-исавров, лагеря укрепили и отремонтировали, заготовили провизию и амуницию.

Эта внезапная активность объясняется просто. В 444 году в Равенне и Константинополе узнали, что Аттила убил своего старшего брата Бледу и что теперь ему принадлежала безраздельная власть над своим народом. В империи тут же решили, что у гуннов разгорелись внутренние свары, которыми было грех не воспользоваться, и что пришло время ответного удара.

Расчет оказался неверным. В 446–447 годах гунны разгромили две римские армии, а затем взяли и разрушили около ста городов Балкан и Пелопоннеса. Феофан Исповедник перечисляет взятые гуннами крупные города: «…Ратиарию, Нассу, Филиппополь, Аркадиополъ, Константию и множество других городов, и, разбивши полководцев римских, захватил бесчисленное множество пленных и добычи. Одержавши такие победы, он раздвинул свое владычество от одного моря до другого, от Понта до Каллиполя и Систа, покорил себе все города, кроме Адрианополя и Ираклеи, называвшейся прежде Перинфом, и уже приближался к крепости Афире».

Главное последствие этого похода в том, что из разрушенных Аттилой балканских городов навсегда ушла римская жизнь. Рима на Балканах больше не было.

Гунны пошли дальше, до Фермопил и Галлиполи, и теперь угрожали Константинополю.

Неизвестно, насколько успешным воином показал бы себя Аттила в столкновении с римскими войсками того времени, но шантажистом он был непревзойденным, да и в искусстве запугивания ему не было равных. Восточный император вновь уплатил за мир: он обязался немедленно отдать 6000 фунтов золота и каждый год выплачивать Аттиле еще по 2000 фунтов. Также август вновь повторил обязательство не брать на службу подданных Аттилы и не давать им убежище.

Скажем сразу: восточный император не скупился на обещания, но выполнять их не торопился. Он легко переиграл Аттилу. Гунн попросту не осознавал, насколько была богата Восточная Римская империя, и не понимал, что Константинополь откупается мелкими подачками, равными примерно годовому доходу крупного поместья.

Но отчего умное и осторожное правительство императора Феодосия II не снаряжает армию, чтобы выбить степняков с Балкан и Подунавья? Отчего предпочитает откупаться тоннами золота и велит послам терпеть унижения?

Новая стратегия Константинополя

С захватом вандалами Римской Африки финансовое положение Западной и Восточной частей империи стало катастрофически неравным. Рим обанкротился, а Константинополь, несмотря на внутренние неурядицы, богател и наливался мощью.

Когда в 395 году н. э. сыновья Феодосия I принялись совместно управлять единой империей, они поделили ее на западную часть, которая отошла Гонорию, и восточную, которая досталась Аркадию. Стратегическое положение обеих частей было неравным. Восточная Римская империя оказалась в менее выгодной и очень уязвимой ситуации. В силу географического положения Восточная империя не обладала стратегической глубиной. Говоря проще, отступать восточным римлянам было некуда и ждать помощи не от кого.

Граница от Кавказа до Евфрата оставалась под ударом старинного врага — Персии, а точнее, агрессивной иранской империи Сасанидов, но подкреплений с Запада, задыхающегося в войнах и конфликтах с варварами, которые укрепились на его территориях, теперь ждать не приходилось. Не лучше была и ситуация на северо-восточной границе: вслед за готами на территории Восточной Римской империи вторглись гунны, а в будущем за ними придут авары, славяне, болгары, мадьяры, печенеги.

Пока Римская империя была единой, она, как мы видели, строила отношения с миром на основе военного превосходства. Дипломатия, будь то в форме убеждения противника, подкупа или интриг с целью посеять рознь между противниками империи, реальными или потенциальными, в деле обеспечения безопасности была второстепенным средством. В эпоху расцвета Рим располагал военными силами, превосходящими возможности всех своих соседей вместе взятых и мог устрашать, а при надобности карать или проводить превентивные рейды для активной защиты своих границ.

В III веке римская армия, даже увязшая в гражданских войнах, была так сильна, что смогла победить и своих объединившихся врагов за Рейном и Дунаем, и — практически одновременно — могучую сасанидскую Персию. В IV веке эффективно сдерживать устремления соседей позволила новая стратегия глубоко эшелонированной обороны: в дополнение к пограничным частям и укреплениям полевые армейские части расположились в местах, откуда их при надобности можно было быстро перебросить в угрожаемые районы.

Но в V веке у Восточной Римской империи уже не было огромной армии. А если бы и была, ее вряд ли отправили бы в бой: сколь-нибудь продолжительные военные действия против Аттилы на Балканах обязательно спровоцировали бы сасанидскую Персию на наступление. Воевать на двух фронтах, не имея большого перевеса в силах, означало неизбежно проиграть. Правительство Феодосия II понимало, что наращивание численности войск не остановит подвижных и многочисленных конных лучников Аттилы (военные специалисты которого, как мы уже видели, к тому же научились правильной осаде крепостей).

Тупик?

Да ничего подобного!

В начале V века в Константинополе понимали, что армии не обязательно воевать, чтобы быть грозной силой. Что золото в сочетании с угрозой применения силы и дипломатией может стать мощным и эффективным орудием внешней политики. Что не следует стирать побежденного врага с лица земли: ведь вчерашний противник завтра может стать ценным союзником.

Столкнувшись с сильными и многочисленными врагами-гуннами, Восточная Римская империя отказалась от стратегии времен подавляющего военного превосходства империи и обратилась к мудрой и коварной дипломатии. Теперь к противнику посылали не войско, а умных, красноречивых и обаятельных переговорщиков. Действительных и вероятных противников подкупали, стравливали между собой, запугивали, а при случае и вербовали в союзники.

Примерно в 422 году Константинополь выплачивал гуннам 350 римских фунтов золота в год. В 437 году эта сумма возросла до 700 фунтов, а затем в 447 году утроилась до 2100 фунтов. В масштабе империи эти суммы были совсем невелики, и их нельзя было сравнить с колоссальными расходами на посылку против гуннов крупного экспедиционного войска, причем без каких-либо гарантий успеха. Золото в этом и в других случаях оказалось эффективнее, да и дешевле железа.

Раскроем наконец секрет успеха Константинополя: Восточная Римская империя унаследовала и тысячу лет поддерживала прекрасно работающую фискальную машину, которая исправно доставляла в казну золото и запасы зерна. Это позволяло сохранять и содержать регулярную армию, систематически обучать новобранцев и даже проводить дорогостоящие тактические учения.

Обученный солдат ценен и дорог. Мощная армия одним своим присутствием сдерживает главного врага — Персию. А золото в казну поступало непрерывно, и мизерные выплаты гуннам практически не наносили империи ущерба.

Так относительная слабость и незащищенность Восточной Римской империи породила «…стратегический метод, позволивший ей отражать волны завоевателей, накатывавшие одна за другой в течение более восьми веков из бескрайних евразийских степей, с Иранского плато, где находилась родина империй, со Средиземноморского побережья и из Месопотамии, подпавшей под владычество ислама в седьмом веке, и, наконец, из стран Запада, заново набравших силу»[6].

Наконец, в 449 году в Константинополе созрела давно напрашивавшаяся техническая идея: там решили отправить к гуннам посольство, чья официальная задача состояла в том, чтобы хоть немного смягчить и умиротворить жадного дикаря. Истинная же цель миссии состояла в организации убийства Аттилы: если гунны лишатся вождя, объединяющего ядра, то мгновенно погрязнут в распрях между претендентами на вакантный степной трон…

Дипломатия Аттилы, дипломатия империи

О дипломатических отношениях между Аттилой и Константинополем мы знаем довольно много, причем из достоверного первоисточника — записей Приска Панийского, историка и участника множества важных переговоров. Записи эти дошли до нас лишь в отрывках, за которые историки воздают хвалу византийскому императору Константину VII Порфирогенету (родился в 905 году). Этот монарх создал свод трудов античности из 23 книг. Увы, из них сохранились лишь четыре, в том числе отрывки из работ профессионального дипломата Приска Панийского, без которых мы почти ничего не знали бы о бесписьменных гуннах и об Аттиле.

О самом Приске Панийском известно немного. Он родился во Фракии, в городке Пания на северном берегу Мраморного моря, и был ритором и софистом, то есть преподавателем ораторского искусства. Помимо миссии к гуннам в 449 году, он через год или два находится в Риме, где участвует в переговорах с неким франкским риксом, которого дряхлеющая Западная Римская империя поддерживает против его старшего брата, союзника Аттилы.

Приск не говорит о своих задачах при посольстве. Знал ли он о двойном характере миссии 449 года? Официально — нет, а тайно — очень возможно, что да. Ведь хорошо подготовленное посольство должно иметь инструкции для любой ситуации, и тем более для ситуации внезапной смены власти. Но, разумеется, в своих записках он говорит лишь о дипломатической части миссии. Через посольство империя надеялась убедить Аттилу не нарушать мирные договоры, уладить проблему гуннских перебежчиков и отговорить гуннов от создания своего рода санитарного кордона на землях к югу от Дуная шириной в пять дней пути. Жителей этих земель гунны требовали эвакуировать.

Путешествовать по Римской империи было непросто и в мирное время. Для официальных лиц высоких рангов эта задача упрощалась: они могли пользоваться cursus publicus, то есть дорожными станциями, которые содержало государство. Никаких лишних удобств на этих станциях не было, но они предоставляли крышу над головой, очаг, а также возможность купить и приготовить еду, а для животных — корм или выпас. 350 миль от Константинополя посольство преодолело за две недели пути.

Посольский караван был длинным. Римляне ехали верхом или в двуколках. В повозках с грузами везли необходимые вещи, от палаток до письменных принадлежностей и от постелей до мелкой мебели, — все, чего нельзя было достать в пути по опустошенной стране: посуду, запасы одежды и обуви, вино и съестные припасы. Отдельно везли вещи прислуги, рабов и охраны. И, разумеется, послы обязаны были доставить дары Аттиле и его приближенным.

Приск сообщает, что по дороге порой было трудно выбрать место стоянки: города были безлюдны и разрушены, а поля покрыты человеческими костями. Таков был жуткий результат пребывания гуннов на Балканах.

По дороге у стоящей под императорскими орлами армии посольство забрало пятерых из семнадцати перебежчиков, которых следовало доставить Аттиле. Их ждала жуткая смерть — традиционное для гуннов посажение на кол…

Заговор послов

Ранее в Константинополе в том же 449 году побывали послы Аттилы Эдикон и Орест. (Запомним эти имена: Эдикон и Орест пропахали глубокий, незаживающий след в истории Римской империи.) По рождению Эдикон был то ли скифом, то ли гунном, одно время он командовал гвардией Аттилы и был отцом Одоакра, с которым мы еще не раз встретимся. Орест, один из главных советников Аттилы, когда-то состоял на римской службе в Паннонии, затем перешел к варварам, сколотил себе состояние… его сын Ромул стал последним из западных императоров.

В Константинополь эти двое явились для передачи предложений Аттилы, оскорбительных и попахивающих шантажом: вся местность к югу от Дуная, вплоть до Ниша, считается гуннской, впредь Феодосии II посылает ко двору гуннов только самых знатных и высокопоставленных лиц, и все перебежчики должны быть выданы. Иначе — война.

Эдикона в Константинополе принимал евнух Хрисафий. Он «… сказал Эдикону, что если он по приезде в Скифию убьет Аттилу, и воротится к римлянам, то будет жить в счастии и иметь великое богатство. Эдикон обещался и сказал, что на такое депо нужно денег немного — только пятьдесят литр золота, для раздачи состоящим под начальством его людям, для того, чтобы они вполне содействовали ему в нападении на Аттилу». Сноситься и передавать деньги условились через переводчика Вигилу.

Именно Эдикон был центральным лицом посольства, а не «официальные лица», которые, якобы сами того не зная, стали его прикрытием. И главной задачей посольства были не переговоры, а убийство гуннского вождя!

Не доверяя Константинополю, Эдикон отстал от посольства и сообщил Аттиле о готовящемся на него покушении. Ничего удивительного, что в гуннском лагере послов приняли неласково. О приеме у Аттилы пришлось просить долго, с унижениями и взятками. Аттила бушевал, требовал немедленного возвращения всех беглецов и отъезда посольства, но затем успокоился и лишь настоял на отъезде только одного Вигилы.

Переводчик ничего не заподозрил. Эдикон уверил его, что исполнит план Хрисафия и что Вигила должен вернуться в Константинополь за деньгами.

Аттила, вероятно, хорошо позабавился. Он распорядился не продавать римлянам ничего, кроме еды и питья, — ни коней, ни других животных, ни рабов, ни выкупать пленников. Когда ставка вождя гуннов снялась с места, посольство потащилось за ним… Приск описывает непогоду, переправу через болота на плотах, а через реку в лодках-долбленках, просяную кашу (больше есть было нечего), бурю, уничтожившую их лагерь, и добросердечную вдову Бледы, приютившую измотанных дипломатов.

Так они шли семь дней, пока не наткнулись на другое посольство — представителей императора Запада Валентиниана III. Те ехали выручать у Аттилы драгоценную церковную утварь, которую присвоил гуннский «министр» по имени Констанций.

Представьте: в деревушке у гиблого болота послы двух императоров, Запада и Востока, Константинополя и Равенны, сидят и ждут проезда Аттилы, потому что по гуннскому этикету им позволено ехать только в хвосте каравана. Какое унижение!

Приск обстоятельно описывает гуннскую столицу, украшенный башнями деревянный дворец на сваях, пристроенную к нему каменную римскую баню, прием у любимой жены Аттилы. Шли дни, длились пиры и разговоры, мастерски описанные Приском, а послам ничего не удавалось добиться.

Впавшее в отчаяние посольство решило уезжать. Аттила, только что узнавший о скором возвращении Вигилы из Константинополя и тайно убедившийся в непричастности послов к заговору, согласился отпустить их и — стандартный гуннский жест вежливости — преподнес им множество подарков. На обратном пути посланники видели казнь римского лазутчика, затем перебежчиков и римских пленников, посаженных на кол, — таково было напутствие Аттилы римским послам в дорогу. Недалеко от Дуная послы встретили Вигилу. Он вез с собой сына, вез прямо в руки Аттилы! Гунны из «посольской охраны» обыскали Вигилу и нашли золото — вдвое больше золота, чем обещали в Константинополе Эдикону. На переводчика надавили, и он признался в заговоре. Слова Вигилы совпали с рассказом Эдикона, и Аттила пощадил сына этого незадачливого заговорщика, отослав того в Константинополь (Вигила остался в цепях) в компании двух своих послов.

Этих послов Аттилы Хрисафий принял в присутствии императора Феодосия II, На шее у одного из гуннов висел мешок, в котором Вигила вез награду за убийство Аттилы. И уж тут гуннские посланцы натешились, всячески высмеивая, унижая и оскорбляя императора. Венцом «переговоров» стало требование выдать Хрисафия Аттиле для наказания. Император выполнил все требования гуннского короля, свалил к ногам послов горы золота и выклянчил (иначе не скажешь) у гуннов жизнь Хрисафия.

Но почему Восточная Римская империя терпела от гуннов такие унижения?

Восточный император Феодосии II и его «мозговой штаб» не стали повторять ошибок императора Гонория, который всю жизнь решительно отказывался от переговоров с варварами. Наивный гунн Аттила не подозревал, что от сказочных богатств Восточной Римской империи ему перепали даже не крохи, а пылинки. Да и что значит минутное унижение императора, если Восточная Римская империя — Византия — простоит целое тысячелетие после распада империи Аттилы?

Ради грядущей тысячи лет блистательной истории можно и потерпеть.

Феодосий II

Императору Восточного Рима Феодосию II (жил в 401–450 годах; его также называют Феодосием Малым, то есть младшим) историки отказывают в субъектности. Говорят, будто он мало интересовался государственными делами, предпочитая охотиться и заниматься классической литературой, математикой и естественными науками. Интеллектуал, историк и юрист, он был выдающимся деятелем, хотя принято считать его слабым правителем, а правление «женским», так как якобы его сестра Пульхерия фактически правила за императора примерно с 414 года. Затем в делах приняла участие жена императора, красавица Евдокия. По ее инициативе в 425 году в Константинополе основали высшую школу, лучшее образовательное заведение империи, центр просвещения христианского мира.

«Женское правление»? Слабый император? Это какая-то ошибка. В правление Феодосия II не было ни одной попытки узурпации трона — выдающийся результат, особенно на фоне хаотичного периода переворотов после его смерти! Сильная, искусная дипломатия, реализация грандиозного проекта по строительству неодолимого тройного кольца стен Константинополя и, наконец, свод законов, принятых со времен правления Константина — кодекс Феодосия, принятый в 438 году, — все это говорит о сильном правлении или, по крайней мере, сильном правительстве, на которое мало влияла неизбежная борьба придворных партий. Заметим, кстати, что кодекс Феодосия лег в основу кодексов права варварских королевств: вестготского, бургундского, франкского…

Феодосии II умер в 450 году после падения с коня, не оставив наследника. Империи не приходилось беспокоиться относительно преемственности политики: Пульхерия, умная, осторожная и решительная женщина, фактически сама выбрала будущего императора, заявив, что брат на смертном ложе приказал ей выйти за Маркиана, и вступила с ним в номинальный брак, тут же удостоив военачальника титулом августа.

Хрисафия же приговорили к смерти при очередной чистке, традиционно сопровождавшей смену императоров.

В том же 450 году от гуннов явились посланцы, одновременно в Константинополь и в Равенну. В один и тот же день и час они передали императорам Маркиану и Валентиниану III: «Аттила, мой и твой властитель, говорит, чтобы ты приготовил для него дворец».

Маркиан ответил, что «если Аттила будет оставаться в покое, то он пришлет ему дары, но если будет грозить войною, то он выведет силу, которая не уступит его силе».

Бич божий: завоевание Запада

Легенда гласит, будто древние скифы поклонялись обнаженному мечу. Меч воина погребали острием вверх. Со временем этот ритуал забыли, но однажды некий гунн увидел, что его конь захромал. Обнаружив рану на конской ноге, он пошел по кровавому следу и нашел торчащий из земли меч. Гунн этот принес свою находку Аттиле, а тот принял меч как дар богов, вручивших ему власть над всеми народами под солнцем.

Этот миф мог бы принадлежать любому племени, живущему набегами. Гунны не составляли исключения из племен с кочевой набеговой экономикой. Воевать их заставляла система хозяйства, вернее, ее отсутствие: по истощении пастбищ приходилось идти на поиски новых земель. Они везде налаживали отношения с оседлыми соседями, обменивая продукты животноводства на зерновые.

Связи с Римской империей носили иной характер: в обмен на деньги гунны предоставляли своих наемных бойцов и на Западе, и на Востоке. Сложно сказать, когда наемничество превратилось в вымогательство. Известно, что «король» Руа, дядя Аттилы, заключил сделку по поставке наемных контингентов для Западной Римской империи и (возможно, с помощью полученных за наемников денег Запада) одновременно подготовил и совершил крупный набег на территории Восточной.

Восточная Римская империя к 450 году стала «данником» гуннов и основным источником огромных денежных потоков — в сотни, а затем в тысячи римских фунтов золота, которые Аттила контролировал единолично.

Пока что гунны разоряли только земли Восточной империи, чумой пройдя по Балканам в 441–442 годах и вновь в 447 году. Запад они до поры не трогали. Более того, империя Аттилы, вобравшая в себя массы германских объединений и росшая за счет поглощения этих масс, одновременно сократила масштабы переселения варваров на территории Римской империи! Тех, кто не вошел на имперские территории после 405–409 годов, поглотила империя гуннов, и поток переселенцев иссяк.

Германские вторжения на территории Запада практически прекратились, а земли Центральной Европы опустели. Вот только вторжения гуннов вынудили империю отказаться от планов отвоевания у вандалов Северной Африки, «римской житницы». Потеря африканских провинций обошлась Западной Римской империи куда дороже разгромленных и впавших в разруху Галлии, Испании и Италии.

Воевать, чтобы удержать власть

Пелопоннес и балканские провинции Восточной Римской империи, разграбленные, униженные и претерпевшие невосполнимый ущерб в первой половине V века, обнищали и лежали в упадке. Восток, однако, в отличие от Запада, не понес территориальных потерь и не допустил образования варварских королевств. Западу же грозила новая беда: его карту собирались перекроить гунны, самая грозная сила эпохи.

Предлогом для вторжения на Запад Аттиле послужило кольцо Гонории, дочери Галлы Плацидии и сестры западного императора Валентиниана III. Ей было отказано в праве вступить в брак, потому что ее муж, кем бы он ни был, смог бы предъявить права на императорский трон: родство с императорской фамилией по браку угрожало появлением очередного узурпатора. Примерно в 449 году был казнен Евгений, управляющий имуществом Гонории и ее тайный любовник. Забеременевшую Гонорию сослали в Константинополь и там выдали замуж за некоего благонадежного сенатора, который не стал бы притязать на трон. Фактически дочь Галлы Плацидии посадили под домашний арест.

Имперская принцесса выказала непокорство и послала к Аттиле доверенного евнуха Гиацинта, который передал вождю гуннов кольцо и письмо с просьбой о вызволении. После этого Гонорию выпроводили из Константинополя, словно горячую картофелину, жгущую руки.

Вероятно, кольцо посланец предъявил Аттиле в качестве подтверждения, что письмо действительно написала Гонория. Но он принял его (или сделал вид, что принял) за предложение брака. В 450 году, после смерти Галлы Плацидии, Аттила потребовал себе в жены ее дочь Гонорию с положенной ей долей отцовского наследства и половиной Западной империи в приданое. Валентиниан III ожидаемо ответил, что Гонория замужем и не может стать женой гунна и что империя — не семейное имущество.

Скорее всего, эта романтическая история с кольцом всего лишь дворцовая сплетня, которой мы отдаем должное из уважения к именитым историкам, не устоявшим перед ее обаянием. Известно, что примерно в то время, когда Аттила якобы получил отказ, он не рассердился, а напротив, был исполнен дружелюбия и мирных намерений, заверив, что у императора нет друга вернее, чем он, а у империи нет союзника надежнее. Так же милостиво он обошелся с константинопольским посольством, прибывшим примерно в то же самое время. Он даже отпустил без выкупа глупого, несчастного Вигилу и вдобавок еще несколько пленников!

Внезапное миролюбие Аттилы объясняется подготовкой набега на территории Западной Римской империи. Для этого ему требовалось обезопасить восточные фланги, прикрыть которые он не мог: ведь ни один гуннский воин не останется стеречь границу и не откажется от выгод набега ради того, чтобы этими выгодами воспользовались другие.

Что за прихоть воевать? Ведь Константинополь унижен, раздавлен и покорно платит столько золота, сколько пожелает Аттила! Воевать с Восточной империей больше незачем, отчего бы не пожинать плоды победы, пребывая в мире?

Причина похода, или лучше сказать — набега, на Запад в том, что, по мнению гуннского лидера, на Востоке больше не оставалось несломленных и непокоренных. Завоевание Запада стало необходимостью, иначе армия вторжения могла обратиться против вождя. Победы Аттилы укрепили его власть на короткий срок, а для удержания поводьев ему требовались новые победы.

Аттила никогда не забывал, что число людей в покоренных им племенах в несколько раз превышает число самих гуннов. Гуннская империя создавалась насильственно, путем инкорпорации племен и народов в результате завоевания либо устрашением. Это непрочное образование раскалывали и противоречия между правящими кругами, и нелады между правителями и подданными, и застарелая вражда между вошедшими в империю народами с их длинной историей племенных войн.

Величайшая сила гуннской империи — способность укреплять свою мощь благодаря быстрому поглощению покоренных племен — была и ее величайшей слабостью. По этому слабому месту римляне с удовольствием били, когда только могли. Поэтому Аттила был вынужден делиться золотом с вождями племенных объединений, покупая их лояльность, а те делились со своими приближенными. Золотом латали течи в корабле кочевого царства.

Миф об Аттиле и даре богов в виде меча имеет реальную основу в том смысле, что его власть порождена военными победами и военным сплочением десятков разнородных племен. Не станет побед, и подданные усомнятся в праве вождя на верховенство.

Пса войны пора было спускать с поводка, пока он не загрыз хозяина. Мир был опасен для Аттилы, поскольку его власть и могущество были порождены войной и существовали только в условиях войны (позднее этот тезис переформулируют в виде «винтовка рождает власть»).

На Запад!

Готовясь к войне, Аттила, чтобы сбить с толку противников, умело напустил туману. Западного императора он убеждал в том, что идет войной на вестготов, осевших в Аквитании Секунде, и просил не вмешиваться. Попытавшись столкнуть вестготов с римлянами, он направил вестготскому королю Теодориху I послание с предложением присоединиться к нападению на империю.

Теодорих, однако, понимал, что для вестготов Аттила куда опаснее Рима. Старый король, вероятно, улыбнулся, одновременно с посланием Аттилы получив другое, от Валентиниана. Западный император приветствовал «храбрейшего из варваров» и убеждал его сопротивляться гунну, который «считает законным и справедливым лишь то, что устраивает его, и хочет подчинить себе весь мир».

«Вот этими и подобными им речами послы Валентиниана сильно растрогали короля Теодорида, и он ответил им: "Ваше желание, о римляне, сбылось: вы сделали Аттилу и нашим врагом! Мы двинемся на него, где бы ни вызвал он нас на бой; и хотя он и возгордился победами над различными племенами, готы тоже знают, как бороться с гордецами", — сообщает Иордан и описывает, как криками одобряют комиты ответ короля, как радостно вторит им народ, как всех охватывает боевой пыл, как все жаждут крови гуннов-врагов.

В итоге король Теодорих, прихватив с собой двух старших сыновей, Торисмунда и Теодориха-младшего, привел к Аэцию огромное войско. Оно составило если не самую крупную, то самую боеспособную часть римской армии, выступившей против Аттилы. Но куда двинутся войска Атттилы, стоящие к югу от Дуная? Налево, в Италию? Направо, в Галлию?

Приск Панийский считает, что Аттила с самого начала хотел завоевать север Галлии: «Поводом к войне Аттилы с франками послужила смерть их владыки и спор за власть между его сыновьями: старшим, который решил взять в союзники Аттилу, и младшим (который привлек на свою сторону) Аэция. Я видел этого юношу, когда он был с посольством в Риме, — юношу, на щеках которого еще не пробивался пушок, а светлые волосы были такими длинными, что струились по плечам. Аэций усыновил его, вместе с императором дал ему множество даров и отправил обратно, пообещав дружбу и союз».

Кто же этот длинноволосый юноша? Гиббон полагает, что в этом отрывке говорится о Хлодионе из дома Меровингов. У салических франков носить длинные волосы в подражание богу Вотану могли только наследники королевского дома. Однако не исключено, это был предшественник Хлодиона по имени Теодемер.

Часть салических франков при вторжении Аттилы в Галлию выступила на стороне гуннов.

Набег Аттилы на запад начался в январе 451 года. Одна гуннская армия отправилась вдоль римского лимеса — по южному берегу Дуная в сторону Рейна, по римской военной дороге, мимо римских крепостей, которые надлежало разрушать. Другая часть гуннского войска отправилась по северному берегу Дуная, сквозь чащобы германских лесов, чтобы заготовить лес для строительства переправы через Рейн и встретиться с «южной» армией в назначенном месте. Пока одни рубили тысячи деревьев, другие встретились с франками. Те только что убили своего молодого короля, которому покровительствовал Аэций, и встали под знамена Аттилы.

Рейд Аттилы в Галлию нигде не встречал сопротивления. Основную переправу на Рейне, примерно у нынешнего Кобленца, держали союзные ему франки, а еще один брод, у Аугста, охраняли бургунды. Для Аттилы, который подошел сюда в марте, двое этих ворот были распахнуты настежь. К этому времени в Галлии под властью римлян остался лишь ее центр с городами Мец, Страсбург, Орлеан, Лион, Вьена, Арль и Лютеция-Париж.

Сюда, в эти римские христианские города, направилось войско Аттилы.

Каталаунские поля

По понятным причинам свидетельств очевидцев похода Аттилы у нас нет: победители были в основном неграмотны, а побежденные — неграмотны и мертвы. Описание деяний гуннов мы находим у святого Григория Турского, который жил веком позднее, но был знаком с источниками, которые до нас не дошли.

Приведем здесь полностью его рассказ, исторически точный и драматичный. Епископ Григорий Турский, человек язвительный и смелый, не лез за словом в карман. Вооруженный лишь крестом и молитвой, он не раз прекословил мечу и не гнул спину даже перед прославленными военачальниками и королями, которые могли смахнуть человека со своего пути как пылинку. "Историю франков", полную нелицеприятных суждений, Григорий писал, не оглядываясь на мнения и желания земных властителей.

План гуннского вождя, видимо, состоял в том, чтобы разбить аквитанских вестготов прежде, чем Аэций с войсками выйдет из Италии. Поэтому Аттила с основной частью войска от Меца пошел на Тулузу и Реймс и, опустошив их, двинулся на Орлеан.

«[Они] дошли до города Меца в Страстную субботу, — пишет преосвященный епископ Григорий. — Они сожгли город дотла, перебили все население своими мечами, а священников казнили перед алтарями. Все здания в городе были сожжены, кроме часовни Святого Стефана Левита, первомученика… Разорив Мец, царь гуннов Аттила опустошил множество городов в Галлии. Подойдя к Орлеану, он осадил его, пытаясь разбить стены своими таранами. В то время епископом Орлеана был Аниан, известный своей ученостью и необычайной святостью…

Громко стеная и плача, люди умоляли Господа помочь им. Когда они закончили молиться, этот пожилой человек велел им посмотреть в третий раз. Вдалеке люди увидели нечто, напоминавшее облако пыли, поднимавшейся с земли. Об увиденном доложили епископу. "Это и есть помощь, посланная Господом", — ответил он. Стены уже качались под ударами стенобитных орудий и были готовы рухнуть, когда прибыли Аэций, король готов Теодорих и его сын Торисмунд. Подойдя к городу со своими армиями, они заставили гуннов отступить, а затем и погнали их прочь».

14 июня Аттила отступил от Орлеана, а в конце июня Аэций настиг его в районе Труа, примерно в 150 километрах к востоку. По легенде, именно с Орлеана началось освобождение Галлии и Запада от гуннов.

Аэций шел на Аттилу во главе дислоцированных в Италии и Галлии соединений римской армии и войск союзных племен, в числе которых были бургунды и вестготы короля Теодориха. Нынешние федераты Рима шли сражаться с федератами бывшими — такова невеселая шутка истории! Аэций вновь оказался на высоте в самый отчаянный момент и, обладая крайне ограниченными ресурсами (да что там, никаких ресурсов у него не было, кроме нескольких соединений да славного имени и умения убеждать), сумел из не слишком лояльных Риму федератов сколотить коалицию, которая спасла Галлию.

В точности неизвестно, где именно разразилась грандиозная битва на Каталаунских полях; скорее всего, это был campus Mauriacus возле города Каталаун (ныне Шалон-сюр-Марн). Сто лет, прошедшие со времени баталии, не пригасили впечатлений и чувств, которые передает Иордан:

«Место это было отлогое; оно как бы вспучивалось, вырастало вершиной холма. Как то, так и другое войско стремилось завладеть им, потому что удобство местности доставляет немалую выгоду; таким образом, правую сторону его занимали гунны со всеми своими [союзниками], левую же — римляне и везеготы со своими вспомогательными отрядами. И они вступают в бой на самой горе за оставшуюся [ничьей] вершину.

Правое крыло держал Теодерид с везеготами, левое — Аэций с римлянами; в середине поставили Сангибана… который предводительствовал аланами; они руководствовались военной осторожностью, чтобы тот, чьему настроению они мало доверяли, был окружен толпой верных людей. Ибо легко принимается необходимость сражаться, когда бегству поставлено препятствие. По-иному было построено гуннское войско. Там в середине помещался Аттила с храбрейшими воинами: при таком расположении обеспечивалась скорее забота о короле, поскольку он, находясь внутри сильнейшей части своего племени, оказывался избавленным от наступающей опасности.

Крылья его войск окружали многочисленные народы и различные племена, подчинявшиеся его власти. Среди них преобладало войско остроготов, под предводительством братьев Валамира, Теодемира и Видемера, более благородных по происхождению, чем сам король, которому они служили, потому что их озаряло могущество рода Амалов[7].

<…> Остальная же, если можно сказать, толпа королей и вождей различных племен ожидала, подобно сателлитам, кивка Аттилы: куда бы только ни повел он глазом, тотчас же всякий из них представал перед ним без малейшего ропота, но в страхе и трепете, или же исполнял то, что ему приказывалось. Один Аттила, будучи королем [этих] королей, возвышался над всеми и пекся обо всех.

Итак, происходила борьба за выгодную, как мы сказали, позицию того места. Аттила направляет своих, чтобы занять вершину горы, но его предупреждают Торисмунд и Аэций, которые, взобравшись на верхушку холма, оказались выше и с легкостью низвергли подошедших гуннов благодаря преимущественному положению на горе…

Если верить старикам, то ручей на упомянутом поле, протекавший в низких берегах, сильно разлился от крови из ран убитых; увеличенный не ливнями, как бывало обычно, но взволновавшийся от необыкновенной жидкости, он от переполнения кровью превратился в целый поток. Те же, которых нанесенная им рана гнала туда в жгучей жажде, тянули струи, смешанные с кровью. Застигнутые несчастным жребием, они глотали, когда пили, кровь, которую сами они — раненые — и пролили.

Там король Теодорид, объезжая войска для их ободрения, был сшиблен с коня и растоптан ногами своих же; он завершил свою жизнь, находясь в возрасте зрелой старости. Некоторые говорят, что был он убит копьем Андагиса, со стороны остроготов, которые тогда подчинялись правлению Аттилы. Это и было тем, о чем вначале сообщили Аттиле гадатели в их предсказании, хотя он и помышлял это об Аэции.

Тут везеготы, отделившись от аланов, напали на гуннские полчища и чуть было не убили Аттилу, если бы он заранее, предусмотрев это, не бежал и не заперся вместе со своими за оградами лагерей, которые он держал окруженными телегами, как валом; хотя и хрупка была эта защита, однако в ней искали спасения жизни те, кому незадолго до того не могло противостоять никакое каменное укрепление…

Так тревожил своих победителей этот воинственнейший король, хотя и окруженный. Сошлись тогда готы и римляне и рассуждали, что сделать с Аттилой, которого они одолели. Решили изнурять его осадой, так как он не имел запаса хлеба, а подвоз задерживался его же стрелками, сидевшими внутри оград лагерей и беспрестанно стрелявшими. Рассказывают, что в таком отчаянном положении названный король не терял высшего самообладания; он соорудил костер из конских седел и собирался броситься в пламя, если бы противник прорвался, чтобы никто не возрадовался его ранению и чтобы господин столь многих племен не попал во власть врагов".

Так пал Теодорих, старый король готов, недруг империи, вынужденный стать ее союзником».

Дальнейшие события приняли странный оборот. Григорий Турский сообщает: «Когда битва закончилась, Аэций сказал Торисмунду: "Теперь быстро отправляйся, иначе твой брат захватит престол твоего отца". Торисмунд послушался его совета, надеясь опередить своего брата и занять до него трон[8]. На тех же основаниях Аэций убедил короля франков покинуть поле боя. Как только они ушли, Аэций собрал всю добычу, лежавшую на поле битвы, и отправился вместе с ней домой».

Аэций не стал преследовать гуннов и распустил свою армию! Искусный политик, он добивался контролируемого баланса сил: лучше два конфликтующих между собой врага, чем одна-единственная противостоящая сила. Гуннам позволили уйти, потому что их уничтожение сделало бы готов единственным противником империи, и в случае конфликта с Тулузским королевством империя оказалась бы вновь под ударом.

Рим не впервые сталкивался с ненадежностью союзников-варваров и старался упредить ее или, по крайней мере, иметь на случай измены «вариант Б». А вот Аттила несказанно удивился поведению своих противников: он уже смирился с поражением, как вдруг увидел, что лагерь вестготов пуст!

Гунны начали отступление. Конные лучники Аттилы, способные на быстрый отход, не понесли больших потерь. Иное дело — его пешие союзники-германцы, чью кровь впитали Каталаунские поля… Германские племена роптали, но пока не смели выступить против могущества Аттилы.

Так был отбит первый натиск Аттилы на Западную Римскую империю.

В западной историографии издавна считалось, что битва на Каталаунских полях спасла христианскую цивилизацию. Авторы находят этот взгляд таким же преувеличением, как и описание гуннов у Аммиана. Христианская цивилизация Запада в V веке еще не существовала. Ее зачатки появятся лишь через триста лет как результат «каролингского возрождения» — культурного движения, к которому сходятся нити всех традиций европейской латинской культуры. Деятели «Академии Карла Великого», кружка ученых, учащихся, любителей и покровителей учености, вооруженные «административным ресурсом» короля франков, сделают все, чтобы церковь стала объединяющей силой в разноплеменной и разноязыкой империи.

Малые религиозные группы, слабо связанные и конфликтующие между собой по вопросам веры и иерархии, — еще не цивилизация.

Поздняя осень империи

Сенатор IV–V веков больше не кутался в тогу — она вышла из моды вместе с патриотизмом, долгом и призывами к умеренности. Теперь сенаторы носили длинную льняную тунику-камизу и накидывали на нее летом прозрачную развевающуюся ткань, а зимой шерстяную мантию-далматик, нечто вроде плаща с жестким капюшоном.

Сенаторов теперь было четыре тысячи — две в Риме и две в Константинополе. Все они делились по богатству на три группы, из которых двум низшим к 450 году разрешили не посещать заседания (поскольку они беднели), а высшая группа едва ли когда-нибудь собиралась в полном составе, так как большинство сенаторов жило вне Рима, в своих гигантских поместьях. Помимо тех, кто заседал в куриях, сенаторами также стали называть себя крупные землевладельцы за пределами Италии.

Их богатства были неисчислимы. Олимпиодор утверждает, будто многие римские сенаторы получали до 40 тысяч фунтов золота (около 13 тонн) годового дохода, не считая выручки от продаж продуктов и ремесленных изделий, производимых в их поместьях и мастерских. Получив пост консула, сенатор был обязан устроить общественные развлечения и игры. Не самый родовитый сенатор Симмах, когда его сын получил высокую должность, потратил на пиры и угощения 2000 фунтов золота.

Галльские и итальянские сенаторы, могущественные и богатые, передавали имущество и власть по наследству, в Рим наезжали редко и содержали вооруженную охрану, отряды которой без преувеличения можно назвать частными армиями. Сенаторские владения, словно небольшие королевства, населенные наемниками, рабами, ремесленниками, охранниками, управляющими и прихлебателями, были независимы экономически (а часто и политически) — постепенно нарождался феодальный класс.

Некоторые деревни, расположенные близ этих давно исчезнувших «королевств», и поныне сохраняют в своих названиях имена владельцев: Витри (Виктор), Савиньи (Сабин), Лезиньи (Лициний). О могуществе магнатов говорит то, что еще император Гонорий фактически передал власть на местах в их руки; Аэций, сам будучи крупным земельным магнатом, фактически поставил римскую армию на службу личным интересам и отбил Галлию у варваров, а в 455 году собрание галльских магнатов в Арле избрало императором Авита, выходца из своих рядов.

Сидоний Аполлинарий в своем письме другу описывает Авитак — овернское поместье, которое его жена, дочь императора Авита, получила в приданое. Это сенаторское владение на берегах озера Эйда в Оверни охватывало пять тысяч гектаров полей и пастбищ, а в роскошном и изысканном жилище хозяина, украшенном фресками и мозаиками, имелись портики, римские бани, летние и зимние залы, спальни, приемные, кабинеты, купальни, хозяйственные постройки, мастерские, жилье прислуги… Поместья друзей Сидония не уступали в роскоши и к тому же обладали богатыми библиотеками. И все они — такова черта времени — были окружены высокими стенами и оборонительным валом. Сенаторы Запада находились в неявной, пассивной оппозиции к императору и империи, ничем их не поддерживая. Более того, обладая огромным влиянием при дворе и в бюрократическом аппарате, они, часто подкупом и запугиванием, уклонялись от уплаты земельного налога (gleba senatoria) и исполнения государственных и муниципальных повинностей. Десятилетиями они копили задолженности, взыскать которые империя уже не имела сил. Симмах, сам сенатор, в одном из писем жалуется: «Мы не можем переносить своеволия наших прокураторов, которые не только не уплачивают прежних долгов, но оттягивают уплату взносов даже ближайшего года».

В середине V века сословие магнатов стало в каком-то отношении могущественнее императоров: одни — через своих клиентов, связи и родство — правили государственными учреждениями, а другие по-прежнему оставались в стороне. Но и тех и других никто уже не мог принудить исполнять имперские законы.

Таков был стиль, выдерживаемый знатными римлянами поздней империи: праздность, отчуждение от всего, что пахнет плебейством, и удивительная беззаботность. Они лениво и безмятежно (иные считают — стоически) смотрели, как Римская империя валится в тартарары, утверждая, что ничего, в сущности, не изменилось. Римский консерватизм и римское высокомерие в отношении варваров повелевали им до последнего не признавать нагрянувшей катастрофы.

В 471–475 годах уже знакомый нам Сидоний Аполлинарий, епископ Арверна (ныне Клермон-Ферран), одно время приближенный ко двору короля Теодориха I, помогал в обороне против вестготов. Затем правительство империи отвернулось от него и уступило обороняемые земли варварам-противникам. Сидоний пытался пробудить своих галло-римских друзей от преступного равнодушия. Но и он был заворожен картиной красочного увядания: в своих произведениях он любуется живописной жизнью аристократии в последних теплых лучах заходящего солнца империи, под надвигающейся тенью германцев.

Может быть, такое поведение непреклонно диктовал модный эстетизм или эскапизм, а может, аристократы были уверены, что с варварами можно поладить. Во многом они оказались правы. С падением Запада все магнаты Италии установили прекрасные отношения с германцем Одоакром, а затем с остготским королем Теодорихом Амалом. По тем же причинам земельная аристократия Галлии, полыхающей набегами, войнами и восстаниями, перенесла переход к владычеству франков и бургундов без особого ущерба.

Точно так же местные элиты помельче — куриалы — при любой власти держали население в полном подчинении и даже сами взимали налоги со своих арендаторов.

Эта «осень империи» и растущее могущество местных кланов, равнодушных к судьбе государства, — предвестник грядущего переустройства земель Запада. Британский историк Йэн Моррис суммирует основные стратегии построения государств:

«По существу, есть два основных способа управления государством, которые мы можем назвать "дорогостоящей стратегией" и "дешевой стратегией". Дорогостоящая стратегия предполагает наличие руководителей, которые централизуют власть и нанимают и увольняют подчиненных, которые служат им за жалованье в рядах бюрократии или армии. Выплата жалованья требует больших доходов, но и основная работа чиновников состоит в получении этих доходов посредством налогов, а основная работа армии — обеспечивать принуждение при их сборе. Целью является достижение баланса: масса доходов тратится, но еще больше поступает. Правители и их служащие живут на разницу между этими потоками.

«Дорогостоящие» государства обеспечивали наличие дорог и гаваней, чтобы вышеуказанное было выгодно, а также армии и кодексы законов, чтобы защитить прибыли. Они делали так из простого разумного допущения, что более состоятельные подданные смогут платить больше налогов.

При дешевой стратегии руководителям не нужны крупные налоговые поступления, поскольку они много и не тратят. Свою работу они заставляют делать других людей. Вместо того чтобы платить армии, правители полагаются на представителей местной элиты — которые вполне могут быть их родственниками, — что те будут набирать войска в своих владениях. Правители вознаграждают этих вельмож тем, что делятся с ними награбленным. Правители, которые стабильно побеждают в войнах, создают баланс на невысоком уровне: доходов поступает не очень много, но тратится еще меньше, и вожди и их родня живут на эту разницу»[9]. При поздней Республике и Юлии Цезаре в I веке до н. э. Римская империя принялась выстраивать «дорогостоящее» государство, которое с успехом обеспечивало внутренний мир и удерживало границы от внешних врагов. Оно содержало дороги, гавани и армии, а также разработало кодексы законов, чтобы защитить собственность подданных, которые платили налоги. После кризиса начала V века и, главное, после захвата вандалами в 439 году основных африканских угодий у Рима кончились средства на собственное содержание. Оплачивать существование империи теперь было некому.

Элиты не изменили своего поведения, даже когда государство начало распадаться. Стало невозможно остановить произвол магнатов: с падением доходов империи наемная профессиональная армия рассеялась, и то же произошло с союзными силами.

Как только государство лишилось силовых инструментов, насилие стало преумножаться. Ни у земельных магнатов, ни у варварских вождей не было желания узурпировать государственную власть и право на насилие — они вынуждены были делать это в силу сложившегося положения вещей.

Так началось упрощение политической структуры и начали возникать локальные псевдогосударства, размером от поместий и городов с прилежащими землями до крупных варварских королевств, родившихся в результате компактного расселения варваров. Экономическая локализация, обрыв торговых и иных связей, «окукливание» и падение регионов до натурального хозяйства произошли еще раньше…

Облик Европы стремительно менялся. Эпоха античности уходила в историческое небытие. Нарождался новый, незнакомый и страшноватый мир.

Гунны в Италии

Аттила тем временем не унывал. После разгрома на Каталаунских полях он отправился в северную Италию и весной 452 года захватил и разграбил хорошо укрепленную Аквилею, уничтожил всех ее жителей и сравнял город с землей, да так, что, по словам Гиббона, «следующие поколения с трудом находили следы руин». Расположенную совсем недалеко, но надежно укрытую болотами и толстыми стенами Равенну невозможно было ни взять приступом, ни даже подступиться к ней. Поэтому Аэций, спокойный за судьбу имперской столицы, отошел дальше, собрав свою армию вдоль Виа Эмилия за рекой По. Там он и остался ждать последней авантюры Аттилы.

После трех месяцев бесплодной осады Равенны гунны валом покатились по Италии, опустошая страну. Древними римскими дорогами они отправились на запад, через долину реки По с множеством богатых городов. Один за другим пали перед гуннами Падуя, Мантуя, Виченца, Верона, Брешия, Бергамо… Милан и Павия без сопротивления отдали свои богатства и превозносили милосердие варваров, которые гнали перед собой тысячи пленных, будущих рабов.

Спустя шесть лет пленники, которых считали погибшими, вернулись в Италию. Многие из них обнаружили, что за эти долгие годы их жены потеряли надежду дождаться своих мужей и вновь вышли замуж. «Невольных двоемужниц» было так много, что местный епископ не знал, что делать, и обратился за советом к папе Льву. Тот вынес справедливое решение: женщин, вступивших вторично в брак, наказывать нельзя, но они должны вернуться к «настоящим» мужьям. Тех, кто откажется возвращаться, следует отлучить от церкви.

Аэций не сомневался в том, что вскоре поля Ломбардии покроются костями гуннов, но подстраховался, отправив от имени Валентиниана посольство к восточному императору Маркиану, знаменитому воину. Маркиан пообещал войско: если Аттилу удастся заманить на Цизальпинские поля, армия Восточной Римской империи успеет подойти из Паннонии и отрезать гуннам путь к отступлению.

Италия, эта удивительная и прекрасная страна, тревожила воображение гуннского вождя. Его орды, нагруженные плодами грабежей, рвались домой, однако впереди был Рим, чье имя все еще производило немалое впечатление. Но войско гуннов голодало, и к тому же армию охватил странный мор, косящий людей многими сотнями. Воины гуннской империи пришли издалека, не обладали иммунитетом к местным болезням и переносили их очень плохо.

Особенно сильно эти обитатели засушливых степей были подвержены малярии. Придя на территории имперской метрополии, гунны стали пасти своих коней на заливных лугах, которые ввиду частых дождей превратились в рассадники малярийных комаров. Незнаемая болезнь пугает и деморализует войско, в ней можно узреть гнев богов. Еще неизвестно, кто был настоящим спасителем Рима — папа Лев I, который, по легенде, вышел с увещеваниями к вождю гуннов, или малярийный комар.

Пора уходить из Италии, — понял Аттила.

При приближении гуннов Аэций неосторожно упомянул о своем замысле переместить императора из Равенны в безопасную теперь Галлию. Враги главнокомандующего моментально начали распространять сплетни о том, что он хочет удалить императора, чтобы занять его место! Тогда Аэций предложил трусливому внуку Феодосия на время перебраться в Рим, пока он со своей армией будет оборонять Равенну и границу по реке По.

Придворные нашептывали императору и его чиновникам о странной близости Аэция к варварам. Приводили примеры Алариха и Радагайса, якобы подкупивших Стилихона. Болтали об Аквилее, в падении которой винили Аэция. Перечисляли города, которые Аэций якобы договорился сдать гуннам. Тщательно посеяв во дворце панику, недоброжелатели полководца добились даже того, что двор одно время забыл не только о неоспоримых заслугах военачальника, столько раз спасавшего империю, но и об идущей на помощь армии Маркиана!

Галлы Плацидии уже не было в живых, и некому было вразумить Валентиниана. Император из великолепно защищенной Равенны сбежал в открытый всем ветрам Рим, откуда было в случае чего проще удрать в Константинополь. Он больше не доверял Аэцию! Пока полководец готовился к битвам, императорский двор принял беспрецедентное решение — послать к Аттиле «миротворческую миссию» с предложением выкупа, чтобы он ушел из Италии. В посольстве участвовали папа Лев, префект Тригеций и консуляр Авиен.

Неизвестно, сколько золота вручили Аттиле эти миротворцы. Деньги были потрачены впустую: во-первых, когда Аттила объявил о своем намерении идти на Рим, суеверные приближенные напомнили ему, что Аларих после взятия Вечного города прожил совсем недолго. Во-вторых, гунны были наголову разбиты частями, которые Маркиан направил для усиления армии Аэция. В-третьих, пока объединенные силы Востока и Запада изматывали в Италии гуннов, голодных и ослабленных мором, другие войска Восточной Римской империи совершили рейд в земли к северу от Дуная, то есть в сердце владений Аттилы.

Гунн был вынужден заключить какое-то подобие мира, и в 452 году его истощенная голодом и болезнями орда откатилась в Центральную Европу, пусть и с немалой добычей. Одна беда: золото и серебро несъедобны, а купить или реквизировать зерно негде — сельское хозяйство Италии, Далмации и Иллирии погибло.

Гунны ушли, но возрождение Запада и начинавшийся подъем экономики, прерванные нашествиями начала V века, не возобновились. Упадок перешел некую черту, за которой города неизбежно увядали, а виллы на всем Западе в V веке больше не строились. Жизнь в обитаемых пока поместьях и городских зданиях изменилась, прервалось обращение денег и богатств. Элитная торговля и локальные торговые сети никогда полностью не исчезали, но мир вещей и отношений упростился, а разрыв между имущими и неимущими стал невероятно велик — примерно величиной в пропасть между жизнью и выживанием.

В этом упростившемся мире тихо отмирали не нужные более структуры и институты. Зарастали и портились дороги, по которым не маршировали легионы и не ездили торговцы. Были заброшены некоторые акведуки, ранее доставлявшие воду в опустевшие теперь города. С сокращением морской торговли заилились и обмелели порты. Зато оживились пираты, которым больше не угрожали военные флоты империи.

Западная Римская империя угасала. К 452 году оставшиеся у нее полоски итальянских и галльских территорий, по которым гунны прошли огнем и мечом, не могли принести римской казне никаких доходов.

Западу стало нечем платить армии и, стало быть, нечем защищаться.

В этом новом мире церковь внезапно обнаружила, что стала самым крупным землевладельцем и что ее власть над умами и авторитет почти соответствовали ее богатству.

Смерть Аттилы и хаос войн

Аттила умер в следующем, 453 году. Одни хронисты пишут «убит», другие рассказывают историю об инсульте, который прикончил пьяного гунна на брачном ложе с новой женой по имени Ильдико. Пышные похороны своего вождя гунны превратили в страшную сказку, которую несколько поколений рассказывали взрослым и детям. Через сто лет ее записал историк Иордан:

«Ночью тайно труп предают земле, накрепко заключив его в [три] гроба — первый из золота, второй из серебра, третий из крепкого железа. Следующим рассуждением разъясняли они, почему все это подобает могущественнейшему королю: железо — потому что он покорил племена, золото и серебро — потому что он принял орнат[10] обеих империй. Сюда же присоединяют оружие, добытое в битвах с врагами, драгоценные фалеры[11], сияющие многоцветным блеском камней, и всякого рода украшения, каковыми отмечается убранство дворца. Для того же, чтобы предотвратить человеческое любопытство перед столь великими богатствами, они убили всех, кому поручено было это дело, отвратительно, таким образом, вознаградив их; мгновенная смерть постигла погребавших так же, как постигла она и погребенного».

Непрочное здание кочевой империи скрепляли лишь гений и харизма Аттилы. Со смертью вождя она почти сразу рухнула. Союзники покинули гуннов, а сыновья Аттилы тут же перессорились. Вскоре гунны утратили контроль над готами и над множеством других народов, известных нам лишь по названиям. Одни откололись от гуннского ядра и образовали собственные политические общности, другие просто разошлись по всему европейскому континенту и растворились в иных этносах.

Смерть Аттилы и распад гуннского государства обрушили баланс сил, благодаря которому в середине V века в Западной Римской империи еще теплилась государственная жизнь. Началась драка племен за территории. В сравнительно небольшом регионе стали соперничать сразу несколько племенных объединений с множеством хорошо вооруженных и опытных бойцов. И в 460-х годах новорожденные королевства начали войну за гегемонию на Дунае.

Войны за наследство гуннской империи давили на римские границы, они причинили массу беспокойства Восточной Римской империи (хотя и отчасти улучшили ее стратегическое положение) и ускорили распад Западной. На имперские земли вновь хлынули потоки переселенцев, наемников, искателей счастья.

Но вернемся на Запад.

Смерть Аэция, гибель Рима

По общему мнению, Галла Плацидия «…вырастила и воспитала этого василевса [то есть сына, Валентиниана III] в распущенной неге и роскоши, и поэтому он с детства предавался всяким порокам. Он по большей части общался со знахарями и с теми, кто гадает по звездам; он безумно предавался любовным связям с чужими женами, ведя беззаконный образ жизни, хотя жена его была исключительной красавицей. Поэтому он не только не вернул державе что-либо из того, что было раньше отторгнуто, но и потерял Ливию, да и сам погиб», — огорченно писал Прокопий Кесарийский.

Трусливый и неумный Валентиниан III, даже достигнув совершеннолетия, мало занимался проблемами империи, деля время между удовольствиями и официальными ритуалами. Вероятно, Галла Плацидия, хорошо знавшая характер и способности наследника, была права, не допуская его до государственных дел. Сыну она доверила лишь участие в утомительных и однообразных церемониях, которые поддерживали ореол сакральности владычества августов.

Тридцатилетнему императору хотелось узнать вкус реальной власти, но, когда после смерти восточноримского повелителя Феодосия II он задумал перехватить управление обеими частями империи, скучные и осторожные советники — и в их числе Аэций — доказали, что политические круги Константинополя этого не допустят.

Валентиниан обиделся. Когда Аэций в 442–443 годах отправился отвоевывать Испанию, император фактически начал действовать против него, назначив Цецину Базилия, соперника и врага полководца, префектом Италии, Африки и Иллирии.

В 454 году Галла Плацидия уже четыре года покоилась в могиле, и некому было унять ее сынка, которому невероятно хотелось самостоятельно поуправлять империей… или тем немногим, что от нее оставалось. При дворе отношение Валентиниана к Аэцию не было секретом, и император легко попался на простейшую манипуляцию собственных врагов — евнуха Ираклия и влиятельного патриция, magister militium Запада Петрония Максима. Валентиниан и ранее считал, что Аэций, уже тридцать лет обороняющий империю, слишком удачлив, слишком популярен в армии, слишком влиятелен, и, следовательно, опасен. Консервативная придворная партия, в свою очередь, полагала, что полководец имеет уж слишком тесные связи с гуннами, и кто знает, что он планирует на будущее? Не переворот ли при поддержке, в том числе, и гуннских отрядов, которые составляли главный военный ресурс партии Аэция?

Задаться вопросом, почему на протяжении минувших десятилетий Аэций не проявлял никакого интереса к императорскому пурпуру, тугодумный август не догадался.

В этой обстановке Валентиниан III чувствовал себя все менее уверенно. Он, видимо, насмерть перепугался, когда Аэций предложил обручить дочь императора, Евдокию, со своим сыном Гауденцием. Шутка ли: главнокомандующий желает стать свойственником императора, породниться с ним — то есть войти в число претендентов на трон, как в свое время император Феодосии I, получивший пурпур вследствие брака с дочерью Валентиниана Первого!

Вероятно, Аэцию действительно надоело нянчиться с неумным и бездеятельным императором, и полководец решил пойти к трону кратчайшей тропой. А может, он был так уверен в своем положении, что не понял, какой трагический промах совершает, огласив планы на брак дочери императора. Валентиниану III тут же нашептали, что Аэций готовит его убийство, чтобы захватить престол, и недалекий правитель решил, что с уходом гуннов прославленный военачальник ему впредь не нужен.

21 сентября 454 года император с помощью придворного евнуха Ираклия зарубил «последнего римлянина» мечом во дворце на Палатинском холме. Затем во дворец пригласили влиятельных друзей покойного, которые поддерживали его политику, и среди них префекта претория Боэция. Все они были убиты. Тело Аэция выбросили на Римский форум.

Смерть Аэция потрясла римлян, а более всех ужаснулись варвары, питавшие огромное уважение к полководцу. Прокопий Кесарийский пишет, что, когда Валентиниан спросил некоего римлянина, хорошо ли он сделал, убив Аэция, тот ответил, что этим поступком император левой рукой отрубил себе правую. Византийский историк писал свои произведения спустя почти век и, вероятно, несколько приукрасил степень откровенности, которую мог себе позволить собеседник Валентиниана. Скорее всего, устами своего вымышленного героя историк передает общее мнение римлян и варваров о смерти Аэция.

Убийство не принесло императору ни счастья, ни удачи, ни долголетия. Григорий Турский лаконично сообщает: «Вскоре после этого, когда Валентиниан выступал перед своими войсками с помоста на Марсовом поле[12], телохранитель Аэция Окцила заколол его мечом. Так они оба погибли, каждый в свое время».

Убийство императора организовал сенатор Петроний Максим, враг Аэция. Он принудил вдову Валентиниана, Лицинию Евдоксию, выйти за него замуж, запретив оплакивать мужа, а дочь Валентиниана выдал за своего сына.

На следующий день после убийства императора, 17 марта 455 года, Петроний Максим при поддержке римского сената (и немалых сумм, распределенных между дворцовыми чинами) сам стал императором.

После смерти Валентиниана III город Рим вновь сделался главной резиденцией императоров. Впрочем, ненадолго.

Майориан, Рикимер и Эгидий (I)

Нам нет нужды приводить здесь череду имен императоров, которые после Валентиниана с удручающей частотой сменялись на троне Запада. Эти люди, за редким исключением, не направляли события, а плыли по течению. Галерею деятелей Западной Римской империи завершают три имени: Рикимер, Майориан и Эгидий.

Самым знатным из них был Рикимер, родич короля франков Хлодиона и свойственник Флавия Аэция, по отцу внук короля свевов Эрманариха, а по матери — короля вестготов Теодориха. Аэций, как нам известно, всячески стремился укрепить связи с варварской знатью ради их интеграции в империю. Продолжая эту политику, он выдал сестру Рикимера замуж за бургундского короля Гундиоха.

Флавий Юлий Валерий Майориан, сын друга и финансового советника Аэция, был одним из офицеров магната-полководца; он пользовался доверием и дружбой убитого Валентинианом военачальника. В 448 году Майориан отличился при защите Тура от багаудов и тогда же познакомился с Рикимером и знатным галлом по имени Эгидий Афраний Сиагрий из числа командиров войска Аэция. В том же году Эгидий вместе с Майорианом принудил к подчинению салических франков во главе с их королем Хлодионом. Эгидий участвовал в битве на Каталаунских полях, а когда в 453 году вестготы двинулись на север от Луары, он в союзе с новыми вассалами-франками вышиб захватчиков на юг.

Три высших офицера и четвертый — их командующий и друг… Могла ли в V веке повториться история тетрархов во главе с Диоклетианом, вызволивших империю из гибельного кризиса? Едва ли. За 150 лет врагов Рима стало больше числом, и они были лучше организованы. Империя же ослабла, ее внутренние экономические связи постиг распад, а на местах правили всесильные землевладельцы в союзе с имперской бюрократией; если угодно, этот процесс можно назвать «федерализацией», а если еще точнее — «феодализацией»…

Армии империи теперь были невелики и почти на сто процентов состояли из варваров. Командовали ими люди, чьи интересы во многом расходились с интересами государства. В длящемся полвека военном хаосе они старались в первую очередь защитить собственные земли и увеличить свои богатства — то есть ухватить наивозможно крупную часть огромного наследства распадавшейся страны.

После смерти Аэция и убийства Валентиниана III Рикимер вместе с армией хотел возвести на императорский трон Майориана, однако на следующий день после убийства императора, 17 марта 455 года, при поддержке римского сената (и немалых сумм, распределенных между дворцовыми чинами) пурпур нацепил Петроний Максим.

Гейзерих-вандал гневался и ярился. По договору 442 года дочь Валентиниана была обещана в жены его сыну Гунериху. Возможно, эта ярость была наигранной, и Гейзерих просто решил, что со смертью Аэция ему больше некого опасаться. Какой смысл договариваться со слабейшим? Вандальский король отказался признавать нового императора Петрония Максима, расторг договор 442 года, по которому империя и без того отдавала ему практически все, и собрал флот для нападения на Рим.

Петроний Максим, услышав о приближении Гейзериха, пытался 31 мая 455 года бежать из города, но был растерзан возмущенными горожанами и погиб, трех месяцев не проносив пурпура. Мы еще в первой книге выяснили, что ремесло узурпатора в позднем Риме сопровождалось огромными профессиональными рисками и долголетию никак не способствовало.

В июне 455 года флот Гейзериха вошел в порт Остия, что в устье Тибра.

Вновь следует оценить степень исторической иронии: Рим взяли карфагенский флот и обитатели Карфагена! Ведь как ни крути, вандалы теперь жили на территории давно сгинувшей финикийской империи и хотя бы «по месту постоянной прописки» могли юридически и фактически именоваться карфагенянами!

Рим никто и не пытался защитить. Навстречу вандалам выслали процессию по главе с римским папой Львом I. По позднейшей легенде, папе удалось усовестить Гейзериха, тот отказался от убийства пленных и пообещал не устраивать резню с поджогами.

Римляне зря боялись варварской иррациональности и «природной жестокости». Вандалы (проявляя вандализм) методично и сосредоточенно грабили город две недели. Организованность и даже некоторая упорядоченность этого действа была такова, что оно производит впечатление не стихийного грабежа, а реализации некоего бизнес-проекта.

С храмов Капитолия сняли позолоченные крыши, выгребли из хранилищ все ценное, опустошили императорские дворцы и богатые дома. Среди похищенного были остатки добычи, которую император Тит вывез из Иерусалимского храма, в том числе Ковчег Завета (куда он подевался впоследствии — неизвестно) и другие сакральные и государственные ценности. Все это организованно и дисциплинированно погрузили на корабли.

К слову об исторической справедливости. Описанным событиям мы обязаны появлением позднейшего термина «вандализм» — это некрасивое словечко вошло в оборот более тысячи трехсот лет спустя, когда его в 1794 году произнес французский аббат Анри Грегуар, описывая бессмысленные ужасы, разрушения и культурные потери эпохи Великой французской революции. Так единственным брошенным в сердцах словом оказалась перечеркнута история целого народа, поскольку дальше «вандализма» смотреть не хочется.

Однако варвары оставили Рим практически целехоньким: город не сравняли с землей, его обитателей не перебили, а почву не просолили, как это сделал ровно 601 год назад Сципион Африканский.

Месть за сожженный римлянами Карфаген свершилась, пусть и была реализована руками германского племени, нежданно-негаданно занявшего земли канувшей в небытие финикийской метрополии.

С собой вандалы увели и продали в рабство тысячи пленных римлян. Епископ Карфагенский выкупил некоторых из них, но участь большинства была тяжкой, а жизнь недолгой. В плен попали даже вдова Валентиниана III с дочерями Евдокией и Галлой (право же, это несчастливое имя).

Евдокию тут же выдали за Гунериха.

Рикимер вновь попытался возвести на трон Майориана, и вновь неудачно: у галло-римлян и вестготов имелось собственное независимое мнение о том, кто должен быть западным императором.

Кочевая империя Аттилы распалась, и почти одновременно с этим событием начался обвал Западной Римской империи. Торисмунд, сын старого короля Теодориха из рода Балтов, который покинул поле битвы с гуннами, чтобы помешать братьям захватить трон и самому стать преемником отца, можно сказать, открыл кампанию. Всего через несколько лет у лидеров племен, шедших за Аттилой, возникли те же проблемы — на территориях обеих рухнувших империй возникали и крепли варварские королевства.

Синхронный распад последнего государства античности и кочевой империи гуннов завязал на территории Европы узел немыслимой сложности. Чтобы разобраться в последовавших событиях, придется разложить их по пунктам.

Кому быть императором?

Торисмунду, поспешившему с Каталаунских полей в Тулузу, удалось оттеснить братьев и захватить корону вестготов. Его политику иногда называют антиримской, но будем справедливы: молодой король всего лишь старался воспользоваться слабостью противника, будь то римляне или другие варвары, и захватывал прилежащие земли, как только представлялась возможность. Он вытеснил аланов (федератов Рима) из области в среднем течении Луары и взял Орлеан. Затем Торисмунд попытался захватить Арль, под которым потерпел поражение его отец, но отказался от этой мысли, то ли поддавшись тонкой дипломатии Авита, префекта претория Галлии, то ли реалистично оценив свои возможности.

Римляне «простили» Торисмунду эти захватнические устремления: конфликт с Тулузским королевством мог бы дорого обойтись слабеющей на глазах империи. К тому же вестготы были слишком ценными союзниками, которых можно было направить на других противников. Торисмунд правил год или два, плодя врагов и отталкивая потенциальных союзников, и в 453 году его убили братья Теодорих-младший и Фридерих. Вестготами стал править Теодорих II, римлянин по воспитанию, связывавший будущее вестготов с империей, — вновь забрезжила надежда на создание римо-готского государства с последующим возрождением имперского величия.

Восстановление федеративных отношений с Римом придало Тулузскому королевству небывалый политический вес. Подставляя плечо Римской империи, Теодорих встал на путь чаемого Аларихом единства варварской силы и римской цивилизованности, которое могло бы покорить мир. Армия вестготов была велика и грозна, сокровищница полна золота, а вестготская знать безоговорочно поддержала курс на Римскую империю: готы, достаточно ознакомившись за минувшие десятилетия с достижениями античной вселенной, были не прочь сами стать римлянами.

Первый шаг в укреплении нового союза был сделан уже в следующем 454 году, когда брат Теодориха II по поручению Рима ринулся в Испанию подавлять очередное восстание багаудов. Однако со смертью Аэция и последующим убийством Валентиниана III строительство готско-римской державы прекратилось.

Тогда же вестготского короля посетил его старый знакомый Марк Мецилий Флавий Авит, некогда обучавший юного Теодориха литературе и римскому праву. Теперь этот соратник Аэция и префект Галлии командовал галльской кавалерией и пехотой. Он убедил короля вестготов признать узурпатора Петрония Максима императором. Когда же в Тулузе узнали, что Петроний убит, а Рим разграблен Гейзерихом, Теодорих II заявил, что он будет другом Рима, если императором станет Авит.

Кандидатуру Авита не согласовали ни с Рикимером, ни с сенатом. Новый император надел пурпур в 455 году, но не пользовался авторитетом в армии и при дворе. Однако его власти хватило, чтобы назначить некоего Ремиста главнокомандующим италийскими войсками, а Рикимера — вторым командующим. Эгидию выпало начальствовать над римскими войсками в Галлии, а Майориана отправили отвоевывать Испанию.

В 456 году Авит с благословения галло-римской земельной аристократии и галльских военных, в сопровождении вестготских войск — через много веков сказали бы «на вестготских штыках» — вошел в Италию. Это был знаменательный момент, ведь военная помощь вестготов Авиту означала отказ от сорока лет политики недопущения влияния варваров на внутренние дела государства. Теперь империя Запада уже не могла контролировать и принуждать к повиновению варваров-федератов, и пришлось принять их в подданство. (К тому же пополнять войска все равно было некем.) Отныне былые захватчики, федераты, иммигранты участвовали в политике империи как равные.

Вандалы организовали морскую блокаду Италии, не допуская в ее порты транспорты с зерном. Сицилия была во власти Гейзериха, лелеявшего планы захвата Сардинии и Корсики. Этим планам помешал Рикимер — весной 456 года он разгромил вандальское войско при сицилийском городе Агридженто, а летом сжег вандальский флот у берегов Корсики.

Какие победы! Какая слава! Вот только одновременно с победами Рикимера голодное римское население взбунтовалось против императора Авита, который якобы снисходительно смотрел на то, как вестготы грабят храмы Рима, вынося оттуда то, что не унесли с собой вандалы. Авит был вынужден бежать в Галлию и униженно просить помощи короля вестготов. Однако вестготы, отправившиеся отвоевывать Испанию, завязли в боях со свевами и спасать неудачливого императора не собирались.

«Крестники Аэция», Эгидий, Рикимер и Майориан, решили действовать. 17 сентября 456 года они в Равенне убили Ремиста и сожгли императорский дворец. Через месяц в Италию вошел Авит с наспех собранной в Галлии армией, но потерпел поражение от армий Рикимера и Майориана.

Свергнутого императора пощадили. Ему оставили жизнь с условием, что Авит станет епископом, то есть никогда не возьмет в руки оружие. Клятву Авит нарушил уже в январе 457 года и стал вновь собирать войско. Майориан преследовал его, нашел и убил.

Галльская знать, этим переворотом отставленная от политического руководства империей, возмутилась, но ничего поделать не могла. Да Теодорих и сам понял всю бессмысленность помощи Риму, в котором с осени 456 года не стало императора и которому уже ничто не могло помочь.

Отныне вестготы ставили исключительно на собственную выгоду. Именно с этой целью они возобновили федеративные отношения и позднее, под лозунгом помощи империи, захватили юг Испании вместе с побережьем Гибралтара, разгромив своих старых врагов свевов.

Идаций сообщает, что Теодорих «…часть своего войска во главе с герцогами направляет в поля Галлеции. Они, используя хитрости и клятвопреступления, как это им было приказано, захватывают Астурику, которую уже раньше они же разграбили под видом выполнения римского приказа, измышляя, что им приказано двинуться против сохранившихся свевов. Со своим обычным коварством они, нарушив мир, убивают многих людей обоего пола, разрушают святые церкви, рушат алтари, уничтожают всякое священное украшение, уносят обнаруженное. Два епископа со всем клиром уводятся в плен. Более слабых уводят в печальный плен. Предав огню оставшиеся пустые дома, они опустошают поля. Город Палентима гибнет от готов, испытав судьбу, подобную судьбе Астурики. Один лагерь Ковиацензе в тридцати милях от Астурики в долгом сражении с готами с Божьей помощью устоял и преградил путь врагам. Многие из готского войска были убиты, а оставшиеся вернулись в Галлию».

Майориан, Рикимер и Эгидий (II)

В феврале 457 года константинопольский император Лев I Макелла официально назначил Рикимера первым, а Майориана вторым командующим армиями Запада, тем самым признав фактическое положение дел — а что еще оставалось?

Продолжаются стычки с варварами. В прежние времена никто не назвал бы большой победой разгром 900 алеманнов в Беллинцоне, на территории нынешней Швейцарии, но теперь этот бой подается как крупный триумф Рикимера и Майориана. Исходя из принципа «победитель получает все», Рикимер 28 декабря 457 года провозгласил Майориана императором.

Император Майориан постарался упорядочить и ослабить налоговую нагрузку, принял меры к оживлению общественной жизни городов и даже постарался уберечь запущенный и разрушающийся Рим от дальнейшего упадка, пригрозив наказаниями тем, кто станет растаскивать храмы и дворцы на строительные материалы.

Майориана не признали ни Рим, ни Галлия, ни вестготы, ни Испания с Африкой, так что его власть распространялась только на Италию. Это не помешало друзьям летом 458 года разгромить вандалов, которые высадились в Кампании, и даже убить зятя Гейзериха, который возглавлял этот налет. Затем Майориану в 458 году удалось вновь заставить покориться Галлию и Испанию, а осенью — даже гуннов в Паннонии, куда Рикимер с Майорианом отправились вербовать наемников.

В конце 458 года Майориан привел армию, усиленную контингентом варваров, в Галлию. Эгидия он назначил командующим войсками Галлии. Они вместе выгнали из Арелата вестготов, заставив их вернуться к статусу федератов — к статусу 418 года! — и вернули Риму Испанию, а по ходу дела взяли Лион и разгромили бургундов.

У Эгидия тоже все складывается удачно: в том же году на севере Галлии он в союзе с королем салических франков Хильдериком и бретонским королем Риотамом приводит к покорности рипуарских франков. Германия Секунда вновь подчинена Риму! Летом и осенью 458 года Эгидий с союзниками громят бургундов и заставляют отдать империи город Лион в обмен на другие территории, а также признать над собой верховенство Рима.

1 января 459 года Рикимер становится консулом и закладывает в Риме церковь Святой Агаты Готской, в которой его впоследствии похоронят.

В это время Майориан начал подготовку к походу против Гейзериха. Он восстановил флот Равенны и пополнил эскадру, стоявшую в Мизенах, а также набрал новые войска из осколков империи Аттилы.

«Кроме союзников, уже состоявших у него на службе, слух о его щедрости и храбрости привлек под его знамена воинов с берегов Дуная, Борисфена и, быть может, Танаиса. Многие тысячи самых отважных подданных Аттилы — гепидов, остготов, ругиев, бургундов, свевов и аланов собрались на равнинах Лигурии, а от опасности, которой могли угрожать их громадные силы, служила охраной их взаимная вражда.

Они перешли через Альпы среди суровой зимы. Император шел в полном вооружении впереди, измеряя своей длинной тростью глубину льда и снега и весело ободряя жаловавшихся на невыносимый холод скифов обещанием, что они останутся довольны африканской жарой»[13].Неужели главные испытания Западной Римской империи остались позади? Неужто варварские вожди сумели преодолеть глобальный кризис и взять ситуацию под контроль?

Сожженный флот

Рикимер с подозрением следил за успехами Майориана. Он опасался, что тот, продолжив побеждать, обретет самостоятельность, а значит, будет представлять угрозу. Сам Рикимер, будучи варваром, даже знатным, не имел шансов стать императором, зато понимал, что может получить власть, пусть закулисную, над всей Италией.

Майориан же придерживался древней римской максимы: пока Карфаген враждебен, Рим в опасности. Значит, Карфаген — то есть вандалов — следует принудить к миру! В 460 году Майориан прибыл в Сарагосу, где римляне завязали переговоры с Гейзерихом. Одновременно они скрытно накопили в испанских гаванях в 100 километрах к северу от Гибралтара триста военных кораблей. Эти корабли должны были перевезти в Мавретанию войска Майориана, которые затем двинулись бы вглубь вандальских владений, ударив Гейзериху в тыл. Военачальник Далмации Марцеллин в это время собирался высадить на Сицилии иллирийскую полевую армию и вытеснить оттуда вандалов.

Но Гейзерих ударил первым: у берегов Испании нежданно объявился вандальский флот и, застав римскую эскадру врасплох, уничтожил корабли Майориана.

Ходили слухи, будто несколько влиятельных римских аристократов (не с ведома ли Рикимера?) сообщили о планах Майориана вандальскому королю. Считают, что с этой неудачей был утрачен последний шанс на восстановление Западной Римской империи. Но будем честны: упадок европейских территорий древней империи, на которых правили вчерашние кочевники, уже ничто не могло остановить. Она медленно превращалась в раннесредневековый «третий мир»…

Майориан не сдался! Вместе с готами он летом 460 года разгромил свевов и подчинил Лузитанию. Подчинившихся ему варваров он оттеснил в Галлицию, которая теперь вновь стала римской. Однако с вандалами пришлось заключить эпохально унизительный для Рима договор: все африканские территории, все острова между Африкой и Сицилией и между Африкой и Испанией были признаны принадлежащими вандалам. В ответ на эту любезность вандалы становились федератами Рима, обязанными снабжать империю зерном.

В Италии Майориана возненавидели — то ли за сожженный флот, то ли за позорный мир с вандалами. Когда же сенат провалил законы Майориана против коррупции и о преследуемых государством гражданах, Рикимер всерьез испугался за свое положение. Свержение императора могло повлечь за собой казнь его соратников и друзей, а дружба Майориана с Рикимером была известна всему миру.

Так Рикимер решил предать друга и соратника, объединить его врагов, схватить и свергнуть… 2 августа 461 года они встретились в Тортоне. Вероломный Рикимер арестовал Майориана, сорвал с него диадему и пурпур и после трех дней мучительных пыток 7 августа 461 года обезглавил.

После этого Эгидий отказался подчиняться Рикимеру, а Теодорих II сместил негодного римского командующего и заменил его своей креатурой. Мало того, под предлогом помощи бесцветному Либию Северу, которого Рикимер «назначил следующим императором», Теодорих II в. 462 году захватил Нарбонн, на который давно положил глаз.

После смерти Теодориха II (неясно, насильственной или нет) в 465 году трон занял его младший брат Эйрих. Слабость империи развязала руки варварским королям, и Эйрих вознамерился покорить галльские провинции. «Эрик видел частую смену римских императоров и разрушение империи, поэтому он решил быть независимым и подчинить Галлию», сообщает Иордан о вестготском короле.

Но у Эйриха были мощные соперники: хищное Бургундское королевство и франки, которыми правил Хильдерик I из династии Меровингов.

В последующие годы в Риме один призрачный император сменял другого. Эти люди уже ничем не правили и ни на что не влияли, приходя на краткий срок и столь же быстро исчезая. Удивительно, что их имена не поглотила Лета — тут надо поблагодарить старательность латинских хронистов, привычно записывавших столь малозначительные события, никак не способные повлиять на мировую историю…

Галлия: последняя римская армия и первый король франков

В IV веке Римская империя старалась предотвратить политическое объединение варварских племен, и это ей в целом удавалось. Франки, не слишком покорные клиенты империи, то шли на службу в римскую армию (а некоторые даже делали неплохие карьеры), то пытались, не спрашивая дозволения, переселиться на имперские территории. В V веке они перебирались в Северную Галлию целыми родами, неторопливо захватывая земли и устанавливая свои порядки.

Расстояния между завоеванными областями и местами первоначального поселения франков были невелики, и массы варваров неспешно перетекали на новые места жительства, попутно усиливая первых поселенцев. При этом они не порывали связи со своей родиной, Francia Antiqua[14], откуда постоянно черпали материальные и людские ресурсы. (То же самое можно сказать о римской Британии, примерно в те же годы колонизированной множеством саксов, прибывавших морем с германского побережья Северного моря.)

Галльское население, деморализованное и отчаявшееся, не сопротивлялось, а может, не видело в том нужды. Полным ходом шла военная колонизация покинутых римлянами территорий, и шло заполнение образовавшегося там политического вакуума.

После отхода гуннов хаос несколько улегся, но империя уже не мечтала о возврате Северной Галлии. На этих землях шла жестокая борьба за власть, в которой соперничали остатки римской армии, местные полевые командиры, поселенцы и, наконец, войска франков. В этой борьбе — или лучше сказать войне — сгинули римские аристократы-землевладельцы севера Галлии с их богатыми и беззащитными виллами, а римская система землевладения, в отличие от других регионов, потерпела быстрый крах.

Правда, часть севера Галлии номинально все еще была владением империи. Здесь оплотом римской власти стал Эгидий. Былой соратник Аэция, друг казненного Майориана и последний главнокомандующий войсками в Галлии (magister militum per Gallias) в 462 году отказался подчиняться Рикимеру, не признал марионеточного императора Севера (собственно, его не признал никто из командующих римскими армиями) и начал проводить в Северной Галлии собственную политику союзов с соседями-варварами. Тем самым он вынудил Рикимера предпринять срочные действия против бывшего друга и соратника. Войско императора восстановило контроль над Галлией к югу от Луары, и Рикимер, чтобы связать Эгидия и не позволить ему войти в Италию, отдал варварским королевствам Нарбон и Лион.

Григорий Турский называет Эгидия в своей «Истории франков» rex Romanorum, но этот титул вряд ли был официальным. «Римский король» много лет оборонялся от вестготов, в одиночку или в союзе с франками. Так было, например, в 463 году под Орлеаном, когда группа франков под предводительством Хильдерика Меровинга вместе с войском Эгидия отбила нападение вестготов.

Совершенно неясно, кто такой Хильдерик, легендарный основатель династии Меровингов, как он пришел к власти и откуда в обнаруженной в 1653 году могиле предводителя небольшой группы салических франков взялись поражающие воображение богатства. Его генеалогия — сплошная загадка. Он называет своим отцом Меровея, который, вероятно, был сыном жены Хлодиона («Кое-кто считает, что Меровей произошел от семени Хлодиона», — пишет Григорий Турский, а стало быть, общее мнение было иным), а по франкской легенде отцом Хильдерика было некое морское божество.

Полулегендарные сведения, приведенные Григорием Турским, говорят о том, что Хильдерик был изгнан из племени за предосудительный интерес к женам соратников, пробыл некоторое время в гуннском плену и в начале 460-х годов вернулся в Галлию. По-видимому, Хильдерик уже тогда начал действовать на римской стороне границы, продавая услуги тому, кто больше заплатит.

Осенью 464 года Эгидий умер (от яда или от чумы, хотя «чумой» тогда называли любую опасную инфекцию), и командование римскими отрядами в Северной Галлии принял комит Павел. В 469 году эти «последние римляне Галлии» и франки вновь сражаются с вестготами, а затем с саксами, которые вторглись в Бретань и осадили город Анжер.

В бою с саксами погиб Павел. Его преемником стал сын Эгидия Сиагрий, который в момент смерти отца был еще, вероятно, юн и не мог возглавить войско. Сиагрию удалось захватить Суассон и двадцать лет удерживать север Галлии, долины Сены и Соммы, то есть нынешнюю Пикардию, отбиваясь от вестготов на юге и от франков на востоке.

Ну, а Хильдерик во главе группы франков в союзе с остатками римского населения и римской армии Эгидия (а затем его преемника Павла) отражал набеги англосаксов на северные побережья Галлии. К 470 году Хильдерик, уже женатый на тюрингской принцессе Базине, от которой у него в 466 году родился сын Хлодвиг (Кловис), захватил старую римскую провинцию Бельгику Секунду. Своей столицей он сделал город Турне, центр германской работорговли.

Как выглядели франкские вожди и знатные люди? Сидоний Аполлинарий в одном из писем 469 года оставил нам красочное описание Сигисмера, сына неназванного франкского короля, который в сопровождении большой свиты посетил бургундского короля в Лионе:

«Впереди него шла лошадь в праздничной сбруе; другие лошади, нагруженные блестящими драгоценностями, шли впереди него и за ним. Но прекраснейшим зрелищем являлся сам молодой, принц, выступавший среди своих слуг в багряном плаще и сияющей золотом белой шелковой тунике, причем его тщательно расчесанные волосы, его розовые щеки и белая кожа соответствовали: краскам богатого одеяния. Что же касается reguli и свиты, его сопровождавших, то они способны нагнать страх даже в мирное время. Их ноги покрыты до щиколоток шнуровкой обуви из меха; колени, икры и бедра обнажены; на них тесно прилегающая пестрая одежда; высоко подобранная, она едва достигает голых колен; рукава покрывают только верхнюю часть рук. Их зеленые плащи обшиты темно-красной каймой. Их мечи свисают на ремнях с плеч, прижатые к талии, охваченной кожаным поясом, украшенным гвоздями. Такое оснащение украшает и защищает их одновременно. В правой руке они держат пики с крючьями и метательные топоры; левая рука защищена щитом; блеск щитов — по краям они белые, а середина их золотистая — свидетельствует как о богатстве, так и о пристрастиях их владельцев»[15].

Примерно в это же время, то есть в начале 470-х годов, франкские правители начали конфискацию владений сохранившейся на севере Галлии сенаторской аристократии. Земли Германии Секунды, области Рейна и Мозеля, Мааса и Шельды, в том числе Кельн и Трир, римские землевладельцы покинули еще в 410-420-х годах.

Ремесленникам, крестьянам, арендаторам, мелким торговцам и прочему люду бежать было некуда. На них пали все тяготы военного хаоса и варваризации.

Предательство

Трудно сказать, какая часть Галлии еще находилась в составе империи в 460-х годах. Земли вестготов и бургундов номинально оставались имперскими. С северными территориями такой ясности нет. Рейнская армия Эгидия и Сиагрия образовала полунезависимое объединение западнее Парижа, беженцы-римляне из

Британии объединились с армориканцами и создали на территории Бретани мощное королевство. Ну, а франкские территории на самом севере давно стали terra incognita, где больше не было ни римской власти, ни римлян.

Однако даже тогда в Галлии и Испании хватало настроенных проримски земельных магнатов, которые лелеяли идею восстановления Западной империи. Возрождение Запада через разгром вандалов, воссоединение Италии, Северной Африки, части Испании и части Галлии было реальной задачей, посильной для объединенных сил Запада и Востока. Конфедерация с готскими и бургундскими автономиями возвращала бы стратегическую обстановку к ситуации 410 года, а Рим вновь стал бы доминирующей державой.

По всей видимости, именно этот план имелся в виду в 467 году, когда Рикимер, продержавший трон незанятым после смерти императора Севера более года, с подачи константинопольского императора Льва I усадил на престол Запада откомандированного в Рим дунайского magister militum Прокопия Антемия.

Не будем удивляться внезапному интересу восточного императора к делам Запада и внезапной сговорчивости Рикимера. Дело в том, что у гиперактивного Гейзериха Африканского к этому времени появился собственный кандидат на римский престол. Это был некто Олибрий, женатый на дочери Валентиниана III Галле. Император Запада Олибрий означал бы фактическое правление Гейзериха. Поэтому и восточный император, и Рикимер — ныне с искреннего или вынужденного дозволения Константинополя фактический властитель Запада — принялись действовать быстро и в обоюдном согласии.

«Назначенный» императором Антемий прибыл в Италию во главе военного отряда и, войдя в Рим, принял галло-римских землевладельцев, потянувшихся ко двору. Властный союз укрепили, тут же сыграв пышную свадьбу его дочери Алипии с Рикимером.

Сидоний Аполлинарий, который явился в Рим именно во время празднования этого политического брака, был назначен префектом Рима. Он с усмешкой, но и с внутренним воодушевлением пишет: «Везде наклеивают эпиталамии, на всех театрах, рынках, присутственных местах, площадях и на стенах храмов и гимназий. Классы в учебных заведениях закрыты, дела прекращены, суды умолкли, депутации отложены, и всякое важное предприятие должно уступить место фарсам и комедиям».

Разграбленный, опустевший и обедневший Рим даже теперь производил впечатление на галльского аристократа! Сидоний называет Рим обителью законов, гимназией наук, курией сановных должностей, вершиной мира, отечеством свободы, единственным городом, в котором только варвары и рабы чувствуют себя чужими. Таким мы видим Рим глазами панегириста — видим в последний раз…

Сидония в награду за этот панегирик сделали префектом Рима. Спустя три года он предпочел покинуть эту должность и занять епископскую кафедру в Клермоне.

А пока что римляне воодушевились, и было отчего: восточно-римский император предоставил огромные средства для отвоевания захваченной вандалами Африки. Прокопий Кесарийский называет сумму в 1300 кентинариев золота (1 кентинарий равен приблизительно 33 килограммам), то есть почти 43 тонны. На эти деньги весной 468 года снарядили 1100 кораблей, на которых разместили 100 тысяч человек. Руководить походом назначили Василиска, шурина императора Льва.

Флот направился по древнему пути к югу Италии и вскоре достиг берегов Северной Африки. Ах, если бы Василиск пошел прямо на Карфаген! Но «медлительность военачальника, возникшая либо от трусости, либо от измены, помешала успеху», и корабли встали на якорь у мыса Бон, в 50–60 километрах от Карфагена, через залив.

Вскоре на горизонте показался флот вандалов.

Гейзерих отправил к Василиску послов с просьбой повременить, сообщает Прокопий, и тайно послал ему большую сумму денег, чтобы купить перемирие. Хитроумный вандал тянул время в расчете на то, что поднимется благоприятный для него ветер. Так и случилось: ветер, к несчастью римлян, переменился. В летние месяцы в этом месте африканского побережья обычно господствуют восточные ветры, но на этот раз ветер был с северо-запада, то есть попутным для вандалов. Это решило исход битвы: римский флот оказался прижатым к западной оконечности мыса Бон, и вандалы применили брандеры.

Огонь — самая страшная опасность для парусного флота с его просмоленным такелажем и высушенными солнцем палубами. Корабль сгорает в несколько минут, и спасения от пламени нет. Римский флот охватила паника. Корабли, которые Василиск фактически продал вандалам, стояли тесно, и пламя быстро охватывало их один за другим, а вандальские корабли таранили и топили те, которые не тронул пожар.

Остатки римского флота с деморализованными людьми уже не представляли для вандалов угрозы и не смогли высадить на побережье полноценный десант.

Людские и материальные потери были огромны, а константинопольская казна претерпела колоссальный ущерб, от которого оправилась лишь через десять-двенадцать лет — при всем богатстве Востока. Сам Василиск, вернувшись в Константинополь, спрятался в храме. «Благодаря просьбам василиссы Верины он избежал опасности, но уже был не в состоянии достигнуть престола, ради чего он все это и сделал. Дело в том, что василевс Лев незадолго до этого убил во дворце военачальников Аспара и Ардавурия, так как у него было подозрение, что они злоумышляют против него, собираясь его умертвить. Так шли тогда дела», — заключает Прокопий Кесарийский.

Помощи больше ждать было неоткуда. Разгром римского флота означал новую эру, в которой Западной Римской империи не существовало как политической и военной силы. Началась другая история Европы — история воцарившихся на руинах варварских королевств, политическая связь которых с Восточной Римской империей была слабой или попросту отсутствовала.

Трижды Западная Римская империя связывала свое поражение от вандалов с предательствами высших военачальников: Бонифация, позвавшего вандалов в Африку; Рикимера, выдавшего вандалам римский флот в гаванях Испании, и, наконец, Василиска… Эта цепочка измен высокопоставленных военачальников означала, что Западная Римская империя ее элитам больше была не нужна: как мы упоминали ранее, римляне устали от своего государства.

Другой вариант — у Западной Римской империи больше не осталось политической и военной элиты, и, следовательно, страна прекращает существование в результате смерти по старости и истощению.

Король Эйрих

Всего за несколько дней до восхождения Эйриха на престол вестготы получили от Рикимера Нарбонскую Галлию, то есть выход к Средиземному морю. После разгрома восточноримского флота в 468 году вестготам не было смысла ставить на союз с Западной Римской империей. Следовало поспешить заявить свои права на римское наследство, причем король намеревался сделать это в союзе с самими римлянами — с галло-римскими аристократами, чиновниками и военными, которых он привечал при своем дворе.

Перекраивать политическую карту Европы Эйрих начал в 469 году. Он двинулся на север и напал на бретонцев, союзников Антемия, захватив Тур и Бурж. Теперь северная граница вестготского королевства доходила до Луары. Затем в 470–471 годах Эйрих послал войско на юго-восток, в направлении столицы римской Галлии, Арля.

Император Антемий, несмотря на поддержку бургундов, не смог помочь римлянам Арля и Оверни. Эйрих разгромил италийскую армию под командованием сына Антемия, который пал в бою. В 473 году вестготы двинулись в Испанию, и к 476 году в их руках был весь Иберийский полуостров, кроме небольшого анклава на северо-западе.

Теперь королевство вестготов простиралось от Луары до Гибралтара. В 481 году Одоакр формально уступил Эйриху весь Прованс до границ с Италией. Затем вестготы захватили Аквитанию Прима, которая сопротивлялась дольше всех. Сидоний Аполлинарий сообщает о яростной борьбе римских магнатов против вестготов, но на что они могли надеяться, не обладая существенной военной силой?

Власть короля вестготов — официальный титул монарха был «наш наиславнейший правитель и повелитель» — была абсолютной и наследственной. Прежних народных сходов (и тем более римских выборов) больше не было, но оставались тинги-советы, на которых король принимал решения в присутствии вооруженных воинов. Эти собрания были скорее элементом традиции, чем значимым институтом.

Окружение королей состояло из германцев и римлян, причем римлян было больше, особенно среди высших должностных лиц. Даже наместниками провинций и градоначальниками были в основном римляне. Главным советником Эйриха и наследовавшего ему Алариха II был крупный нарбоннский землевладелец Лев. Как квестор священного дворца (то есть председатель королевского совета) он ведал текущей политикой, а как magister officiorum — канцелярией короля и его личной стражей, будто у римского императора.

Войско вестготов было основано на десятичной системе: отряды в тысячу, пятьсот, сто и десять человек возглавлялись, соответственно, тысячниками, пятисотниками, сотниками и десятниками. Римлян в армию не брали. Вестготские тысячники (тиуфады) при Эйрихе были подчинены высшим сановникам, которых назначал король. Тиуфады председательствовали при рассмотрении тяжб, разбирая их на римский манер при участии судебных заседателей-законоведов. Составленный римскими юристами к 475 году кодекс Эйриха был полностью основан на кодексе Феодосия.

В будущем романизация вестготов продолжилась: правивший в 568–586 годах король Леовигильд ликвидировал остатки отдельного вестготского законодательства, разрешил смешанные браки с римлянами и распространил на вестготов римское семейное право, а король Рекаред (правил в 586–601 годах) запретил арианство и сам принял ортодоксальное вероисповедание.

Бургундское королевство

Бургундское королевство просуществовало недолго. В 534 году его захватили франки. Однако оно заслуживает упоминания как образец ускоренной романизации «наивных и свирепых варваров», какими их рисует Сидоний Аполлинарий. Бургунды, освоившись в землях, куда их в 436 году переселил Аэций, установили наилучшие отношения с Римской империей, но принцип «римской трети» поняли по-своему. Две трети пахотных земель они взяли себе, а треть оставили римлянам. Империя против этого то ли не возражала, то ли уже не имела сил возразить.

Бургундские короли ко второй половине V века были полностью романизированы. Гундобад (правил в 480–516 годах), при котором Бургундское королевство достигло вершины могущества, приглашал ко двору поэтов и риторов. Бургундский король Сигизмунд гордился тем, что служит империи, а королевство — ее часть. Короли бургундов завели по римскому образцу квестора священного дворца (главный королевский советник) и личную стражу. Сигизмунда за верную службу в качестве проводника влияния Восточной Римской империи даже наградили титулом патриция от имени константинопольского императора Анастасия. Начало своего правления бургундские короли отсчитывали от даты присвоения им почетного звания консула, которое означало право управлять от имени императора в качестве военачальника.

Бургунды как солдаты императора несколько раз сражались на стороне римлян против вестготов. Типичная коллизия времен тотального хаоса, когда одни союзники Римской империи бились против других союзников Римской империи, при этом все — на стороне Римской империи. Абсурд такого положения решительно никого не смущал, а войнолюбивых варваров тем более.

В остальном власть короля была абсолютной. Сыновья становились вице-королями. Должностными лицами в окружении короля были в основном римляне. Не существовало ни военной сходки, ни самостоятельных дружин. Территорию королевства поделили на общины или округа, которые возглавлял наместник или управляющий. За соблюдением законности и порядка следил судья с надзорными полномочиями, назначенный королем. Правосудие вели на основе римского права и римских обычаев. Имперская система городского управления действовала в Вене и Лионе, а налоговая и денежно-финансовая системы полностью оставались римскими.

Единственный след родового строя сохранялся в том, что все германцы называли и искренне полагали себя людьми свободными, но постепенно они разделились по имущественному признаку. Верхнюю ступень занимала племенная знать, из которой выделялись наиболее приближенные к королю — так называемые верные, — а также обычные воины и затем беднейшие слои населения. Бургунды и римляне имели одинаковый юридический статус: «Закон один для всех», гласил свод Гундобада, и в этом было преемство римского права.

Распад

В V веке армия Западной Римской империи уже не могла выполнять задачи обороны. Она утратила выучку, была мала числом, а солдаты и офицеры все чаще поддавались панике и проигрывали, еще не вступив в битву. Да и какие резоны драться за империю были у призывников-крепостных? И насколько наемники-германцы были заинтересованы в судьбе империи?

Система армейского снабжения уже в IV веке работала из рук вон плохо. Платили солдатам мало, военачальники их обкрадывали, а жестокая система армейских поборов заставляла солдат изыскивать способы добывать средства грабежом. Население империи уже при Константине I не видело в армии защитников и относилось к солдатам как к нахлебникам и вооруженным бандитам. Ритор Либаний, современник Константина, писал, что голодные и оборванные солдаты слоняются вдали от битв, громят лавки и обирают крестьян. Столь же печальные картины рисует Аммиан Марцеллин, сам бывший офицер немалого чина, он описывает в своих книгах ужасающую жестокость и предательское непостоянство войск.

В V веке отчуждение от армии стало значительно сильнее. Мирное население видело в солдатах врагов: они всегда были голодны и силой забирали провиант. Прихожане церкви, где проповедовал св. Августин Гиппонский, настолько ненавидели армию, что линчевали одного из командиров без всяких оглядок на христианское смирение.

Почему же солдаты были голодны? Объяснение находим у Либания («О патронатах»): «…золото, которое по справедливости должно бы оставаться в руках солдат, переходит на руки военачальникам, благодаря чему воин, одетый в обрывки обуви и плащ — один призрак плаща, нищ и уныл. Нередко доход поступает и на счет желудка солдат, так что на битвы выводят голодных людей». Если солдат пытались перевести подальше от родных мест, они часто отказывались подчиниться. Римское войско охватило всеобщее разложение, и гниение шло с головы: в армейской верхушке царило гомерических масштабов казнокрадство, пожиравшее и без того сократившиеся ресурсы.

Но, может быть, римские писатели преувеличивали положение дел в армии в чисто литературных целях, чтобы сделать свои произведения ярче и выразительнее? Тогда обратимся к мнению Аттилы. Вождь гуннов, по словам Приска Панийского, был невысокого мнения об армиях Запада, за исключением готских частей. О боевых качествах готов Аттила отзывался с уважением, прочих же просто не брал в расчет.

После 467 года во владении императора Антемия оставались только Италия, клочки Трансальпийской Галлии и Сицилия. На доходы с этих территорий нельзя было содержать армию, способную контролировать варварские королевства и те римские элементы, которые пока оставались хозяевами положения на местах. Такой армии хватило бы для удержания границ Италии, но Западная Римская империя не признавала, что другие территории утрачены, и бездумно распыляла те немногие силы, что пока оставались в ее распоряжении.

Одоакр и последний император

О правителях Западной Римской империи осталось досказать немногое. В 470 году Западная Римская империя существовала лишь номинально, однако конфликты в ее верхах были вполне реальными. Между присланным из Константинополя греческим августом Антемием и германским полководцем Рикимером, сообщает Иоанн Антиохийский, разгорелась вражда. Императора с его полководцем поссорил сам Константинополь, явным образом оказывая предпочтение Антемию перед честолюбивым Рикимером и всячески унижая последнего. Эта интрига в 472 году завершилась новой гражданской войной: Рикимер в Милане назначил императором Аниция Олибрия, женатого на дочери Евдоксии и потому считавшегося наследником ее прадеда, императора Феодосия I. Во главе шеститысячной армии Рикимер напал на Рим, чтобы захватить Антемия. В числе нападавших был и уже знакомый нам Одоакр.

Эпоха хаоса порождала невероятные, удивительные ситуации. «Законный» (то есть назначенный Константинополем) император Антемий обратился за поддержкой к варварам. На его сторону встали остготы, герулы, скиры, руги и торкилинги, а за Олибрия выступили свевы и бургунды. Победу одержало войско Олибрия, а варвары обеих сторон влились в «римские» войска… которые давно не были римскими. Флавий Аниций Олибрий вступил в Рим, опустошенный голодом, мором и грабежами.

Император Антемий смешался с толпой нищих и ушел вместе с молящимися мученику Хрисогону, то есть к храму, который сохранился поныне и называется Санта-Мария-ин-Траставере. Там его схватили и прикончили 11 июля 472 года.

Рикимер ненадолго пережил казненного императора и умер спустя сорок дней, 18 августа. Его похоронили в построенной им церкви святой Агаты Готской, которая и поныне стоит на склоне Квиринала. Время не пощадило захоронений императоров и военачальников эпохи расцвета империи, не сохранились и надгробия тех, кто пытался ее спасти. А могила Рикимера, убийцы Западной Римской империи, сохранилась до наших дней…

Олибрий скончался еще через два с лишним месяца, 2 ноября 472 года, на седьмом месяце правления. Вместо Рикимера главнокомандующим стал упоминавшийся выше бургунд Гундобад и возвел на императорский трон комита доместиков Глицерия. На земли империи в 473 году явились наемники-остготы, но Глицерию удалось спровадить их, убедив влиться в вестготское войско и покинуть Италию.

Гундобад в том же 473 году покинул Равенну, чтобы завладеть троном Бургундского королевства, который отныне был намного привлекательнее имперского — титул августа окончательно обесценился. Следом за ним «римскую» армию покинули бургунды. Гундобаду удалось убить двух своих братьев, растащивших королевство на части, вновь объединить бургундские земли и даже издать первый бургундский свод законов.

Вряд ли Гундобада интересовало происшедшее далее: восточному императору Льву не понравилось, что Глицерий назначен императором без его ведома, и он отправил для наведения порядка войско во главе с Юлием Непотом, присланным «в порядке поддержки кадрами». Тот захватил Рим, без битвы пленил Глицерия, но не казнил, а отослал в Далмацию, назначив епископом. Тут же, не сходя с места, Непот был провозглашен августом. Он был последним западным императором, которого признавал Константинополь.

Главным военачальником Непота стал уже знакомый нам гунн Орест. Тот самый Орест, которого Аэций направил к Аттиле в качестве секретаря. Он отстранил от власти императора Юлия Непота, выслал его в Далмацию и в 475 году облек в императорский пурпур своего 14-летнего сына Ромула Августула. Этого «императора» не признали ни Константинополь, ни упомянутый выше Сиагрий, сын Эгидия и галльский наместник, которого франки называли «римским королем».

Казна Западной империи была пуста. Солдаты требовали передать им треть италийских земель в качестве платы, но Орест отказал. Его довольно скоро зарезали по воле нашего старого знакомого Одоакра — помните восточноримское «посольство плаща и кинжала» к Аттиле, которое описал Приск Панийский? После падения гуннской империи Рикимер навербовал в качестве союзных войск множество германских мигрантов, в числе которых был и Одоакр, происходивший из старинной семьи королей скиров и быстро завоевавший немалое влияние в италийской политике. Теперь Одоакр пожелал занять место Рикимера.

Армия, дислоцированная в Италии, оставалась крупнейшим военным формированием Западной Европы. Ее содержание было не по карману обанкротившейся империи, в распоряжении которой оставались лишь невеликие италийские доходы. Одоакр понимал, что войско, не получая жалованья и довольствия, скоро выйдет из повиновения, и затевать очередную смену императора — только зря терять время. Взвесив эти обстоятельства, Одоакр сделал решительный шаг: в 476 году он сместил мальчишку-императора Ромула Августула и отослал в Мессину, назначив ему содержание.

Титул императора варвар принимать не захотел и отослал императорские инсигнии в Константинополь, тем самым показав, что не собирается уступать Востоку суверенитет над Италией.

Последний император Запада затем переехал в Неаполь, на виллу Лукулла, на месте которой сейчас стоит замок Кастель-дель-Ово. Там он жил в довольстве и покое всю жизнь, там и окончил свои дни.

476 год «назначили» датой смерти Западной Римской империи позднейшие историки, однако в сумятице непрерывных войн V века это событие прошло незамеченным, и никто не воспринимал дележ власти на оставшемся клочке итальянских земель как гибель империи.

Ничего не изменилось! Одоакр по-прежнему состоял на императорской службе, восточный август Зенон даровал ему статус патриция. Римская империя в ее константинопольской инкарнации по-прежнему существовала, и до ее гибели еще пройдет без малого тысяча лет.

Однако на Западе изменилось все. Испания стала вестготской, Африкой владели вандалы, Британию захватили саксы, Галлия была разделена на четыре части: от Луары до Пиренеев простиралось королевство вестготов, в верхнем и среднем течении Роны находилось Бургундское королевство, северо-восток оказался во власти франков, а земли к западу от Суассона контролировали римские войска, или то, что от них оставалось.

Из владений Запада только Италия, клочок Северной Галлии, часть Далмации да обрывки Норика номинально оставались под номинальной властью Римской империи, единственный владыка которой отныне навсегда обосновался на берегах Босфора.

Если считать условную «историю римского Запада» со дня основания Вечного города в 753 году до нашей эры до отречения Ромула Августула в 476 году по Рождеству, то получается 1229 лет. Можно провести исчисление иначе — с начала правления Октавиана Августа, первого принцепса, вставшего во главе государства в 27 году до нашей эры. Тогда выходит, что Западная империя протянула 503 года. Тоже весьма неплохой показатель.

Взгляд современника

Дадим слово свидетелям последних дней Запада Римской империи, лично наблюдавших, как распадаются остатки армий некогда величайшего на планете государства.

В провинциях Среднего Дуная войска распустили, или, вернее, они разбежались, еще до середины века, в руках Рима оставалась только самая близкая к Италии часть реки. Христианский проповедник и миссионер Северин, которого варвары глубоко уважали, остался единственной защитой жителей провинции Норик. Его личность и благочестие, вера прихожан в его возможности творить чудеса и в пророческий дар облегчали жизнь людям и ограничивали жестокость варваров. Ученик Северина и автор его жития монах Евгиппий описал последние дни дунайского гарнизона в Норике (современные территории Австрии) около 482 года. В этом тяжелом и трагическом повествовании он описывает несколько крошечных отрядов limitaneu практически безоружных и не способных защитить от грабителей-варваров жителей городка. По призыву святого эти люди все же нападают на бандитов, застают врасплох и изгоняют их с предупреждением не возвращаться.

Из рассказа Евгиппия становится ясно, что, когда Западная Римская империя еще существовала, солдатам во многих городках за несение дозора на стенах платили армейское жалованье. Когда денег не стало, отряды были распущены, стены перестали чинить, и они развалились. Жители Кастра Батавис (Пассау) пытались нанять стражу из варваров, но те стали вымогать деньги, угрожая грабежом. В Италии больше не было римских войск, а армия Одоакра, который низложил последнего императора Ромула Августула, состояла полностью из федератов.

Грустный рассказ Евгиппия, пожалуй, выразительнее всех описывает смерть Запада:

«В то время, когда существовала Римская империя, солдаты многих городов содержались за охрану рубежа государственным жалованьем. Одновременно с прекращением этого обычая распались воинские отряды, только в Батависе еще держался и охранял пограничные укрепления отряд, из которого отправились некие в Италию, намереваясь принести последнее жалованье товарищам по военной службе; никто не узнал, что в пути они были убиты варварами… Между тем жители упомянутого города [Батависа] смиренно обратились к блаженному мужу, прося отправиться к государю ругов Фебану и испросить для них свободу торговли. Он сказал им: «Пришло время для этого города быть покинутым, как и прочие покинутые обитателями верхние крепости».

Европа, лишенная теперь мощного центра, своим тяготением менявшего торговые маршруты, орбиты царств и обычаи народов, оказалась свободна выбирать собственные пути, все до одного трагические и тяжкие.

Вскоре место Западной Римской империи займет «виртуальная империя», властительница умов и душ, — церковь, которая уже в годы упадка империи постепенно становилась мощным и влиятельным институтом. Она была тем мостом, который связал античный мир со Средневековьем и Новым временем.

Начинался новый акт мировой драмы.