Последнее дело Трента

Глава 13 ВЗРЫВ

Последующие два месяца Трент еще долго будет вспоминать с содроганием: в многочисленных встречах миссис Мандерсон сохраняла холодное дружелюбие, державшее его в атмосфере обычного делового знакомства. Кроме того, он встретил ее в опере с некой миссис Уоллес, игривой экономкой, которую знал с детства. Миссис Мандерсон, вернувшись из Италии, каким-то образом забрела в круги, к которым принадлежал он, и Трент терялся в догадках, сознательно ли сделан этот шаг, не означает ли какой-то потаенной заинтересованности миссис Мандерсон в их отношениях. Однако то возбуждение, с которым она остановила его в фойе, казалось, ушло навсегда.

Однажды ему выпал мучительный спектакль: он сидел в опере за ее спиной, и ничего вокруг не существовало, кроме обильных ее черных волос, овала щеки, линии плеча, кисти спокойной руки на барьере. Когда завершился спектакль, он был бледен, подавлен и простился с дамами с грубоватой поспешностью.

В следующий раз он увидел ее на даче, где оба были гостями, и, как ему казалось, держал себя в рамках разумного нейтралитета. Он уже не сомневался, что она прочла его рукопись и по-своему переживает его подозрения. Так что же заставляет ее общаться с ним с той же милой откровенностью, с какой относится к людям, не сделавшим ей ничего дурного? Ведь рана нанесена его рукой, и она знает об этом.

Несколько раз он чувствовал желание поговорить, но что-то заставляло ее уходить от разговора с присущим обаятельной женщине искусством. И он сделал два вывода: надо уехать из Лондона, и он уедет. Он избавится от этой мучительной неопределенности — в чем прав в деле Мандерсона, в чем просчитался, чем все-таки раздражена миссис Мандерсон.

В Лондон вернулся Копплс, а Трент его уже ни о чем не спрашивал. Ему все помнились слова старика: «Пока ее судьба связана с Мандерсоном, никакая сила не заставит ее предать его. Она женщина с достоинством, Трент».

Второй его вывод: ему не хотелось бы остаться с ней наедине. Однако когда несколько дней спустя она прислала записку с просьбой о встрече, он и не попытался увильнуть…

— Я пригласила вас потому, — сказала она за чаем, — что дальше так продолжаться не может. Когда вы уехали тогда, я твердила себе, что вовсе неважно, что вы думаете обо мне в связи с этим делом. Сейчас я считаю иначе. Все дело в причине, по которой вы не дали хода рукописи. Я спрашивала себя: что это значит для меня? Ничего! Но я должна об этом говорить, потому что то, о чем вы думали, было не правдой. — Она подняла глаза и спокойно встретила его взгляд.

— Как только я узнал все, я перестал так думать.

— Благодарю вас, — сказала миссис Мандерсон и внезапно покраснела. Затем, играя перчаткой, добавила:

— Но я хочу, чтобы вы узнали, что было правдой… Я не предполагала, что когда-нибудь вновь увижу вас, — продолжала она тише, — но я чувствовала, что если это произойдет, я должна буду поговорить с вами. Я думала, что разговор не будет трудным, но все изменилось. Разговор осложнили вы.

— Каким образом? — спросил Трент.

— Не знаю, — сказала она. — Впрочем, нет, знаю. Вы относились ко мне так, будто никогда ни в чем меня не подозревали. А я боялась встречи с вами: мне казалось, вы глянете на меня тем же ужасным жестким взглядом, какой был у вас, когда вы задали мне свой последний вопрос, — помните? Вместо этого вы были… — она помедлила, — вы были просто милы, знаете ли. После первой встречи в опере я шла домой с таким чувством, что вы не узнали меня, вспомнили мое лицо, но не узнали, кто это. Я не могла вспомнить, назвали вы меня по имени или нет. В следующий раз — да, у Ирстонов вы произнесли мое имя. Все остальные дни я хотела объяснить вам ваши заблуждения, но не решалась и, видимо, не смогла бы решиться, будь на мне хоть какая-то вина перед мужем.

Миссис Мандерсон, утратив скованность, заговорила с пылкой решимостью устранить недопонимание, которое столько времени тяготило ее.

— Поймите, я не виню вас и никогда не винила за то заключение, к которому вы пришли. Вы знали о нашем разладе с мужем и понимали, что это может значить для следствия. Я объясняла вам суть нашего разлада, но видела, что не убедила вас. Вы проницательны. Да, мой муж ревновал меня к Джону Марлоу, вы угадали. Когда вы дали мне понять, что раскрыли причину поведения мужа, для меня это было очередным ударом. Мне казалось, что унижения и напряженность кончились, что заблуждение мужа умерло вместе с ним. Однако его заблуждение стало вашим… Это больно задело меня, но, вероятно, вы не могли предположить ничего другого! Наконец я взяла себя в руки и была готова к разговору с вами, но вы уже ушли.

Она встала и подошла к секретеру, отперла ящик, вынула продолговатый конверт.

— Я перечитала это несколько раз. — Слабая улыбка осветила ее лицо и исчезла. — Это блестяще, мистер Трент. Я почти забыла, что речь идет о деле, касающемся меня, настолько была заинтересована. И хочу сказать, как я вам благодарна за великодушный поступок. Вы предпочли пожертвовать триумфом, чтобы не погубить репутацию женщины. В любом случае, даже если бы вы были не правы, ваши предположения стали бы достоянием газет и полиции. Поверьте, я поняла все, что вы сделали, и никогда не переставала быть вам благодарной, несмотря на ваше подозрение.

Голос ее дрожал. Она вложила конверт в его руку, и этот дружелюбный, нежный жест заставил его поднять глаза.

— Можете ли вы… — начал он медленно. Она подняла руку:

— Нет, мистер Трент. Дайте мне закончить, прежде чем вы что-либо скажете. — Миссис Мандерсон опустилась на кушетку. — Я хочу вам сказать о том, чего не знает никто другой… Мистер Марлоу и я были в дружеских отношениях с первых дней его появления в нашем доме. Невзирая на его одаренность — муж говорил, что ум его редкостной остроты и силы, — я фактически смотрела на него как на мальчика. Вы знаете, я чуть старше его, а он так по-детски самолюбив, что это старшинство я ощущала все больше. Однажды муж спросил меня, что мне больше всего импонирует в Марлоу. Не задумываясь, ответила: его манеры. Меня удивило помрачневшее лицо мужа. «Да, Марлоу — джентльмен! Это так», — сказал он.

Затем мы долго не возвращались к разговору о Марлоу, до той самой поры, когда я узнала, что Марлоу влюбился в некую американку и намерен связать с ней свою судьбу. К моему великому сожалению, он выбрал не лучшую из тех, с которыми встречался. Я знала ее. Дочь богатых родителей. Красива, образованна, спортсменка, но избалована и легкомысленна. Об этом знали все, кроме Марлоу… Однажды я попросила его покатать меня на лодке по озеру, чтобы спокойно высказать свои опасения. Он не поверил мне, сказал, что я, видимо, не понимаю его Алису. И добавил: если его любит такая девушка, а он не сомневается в этом, он создаст себе положение в обществе. Должна сказать, это было правдой; с его способностями и его друзьями — у него хорошие связи, — с энергией, одухотворенной любовью, он мог бы достичь многого. Однако прозрение наступило раньше, чем я предполагала.

Когда мы причалили к берегу, муж помог мне выйти из лодки.

Помню, он был дружелюбен с мистером Марлоу и никогда впредь не менял к нему своего отношения. Это и помешало мне понять, какие тяжкие мысли он вынашивал. В этот вечер он был сдержан и молчалив, но не сердит. Однако это не все. Как-то утром мистер Марлоу получил милую записку, в которой Алиса извещала его о своей помолвке. Марлоу выглядел несчастным, мне показалось, что он заболел, вскоре я зашла в его рабочую комнату. Он молча протянул мне записку и отвернулся к окну. Не помню, что я ему сказала, мне было жаль его, и я прикоснулась к его руке. И как раз в это время вошел с какими-то бумагами муж. Увидев нас, он тут же повернулся и ушел. Мне показалось, он слышал утешающие слова, что я говорила Марлоу, и истолковала жест мужа как элементарную тактичность… Этим утром муж уехал на Запад, но даже тогда я еще ничего не поняла. Он часто уезжал внезапно, если его звали какие-то дела… Он вернулся через неделю, бледный, с запавшими глазами. Не поздоровавшись, спросил, где Марлоу. По тому, как он это спросил, я впервые догадалась, что его мучит. У меня перехватило дыхание, и не было слов. Да, я могла бы покинуть мужа ради кого-то другого, но я сделала бы это открыто. А это подозрение… эта мрачная скрытность… Было затронуто мое человеческое достоинство, и я поклялась себе, что на молчание отвечу молчанием. Так и было до конца. Я понимала: между нами возникла стена, которую никогда не разрушить, даже если он попросит прощения и получит его.

Так и пошла наша жизнь. Муж был холоден и вежлив, ни словом не обмолвился о своих подозрениях, но мы оба уже знали, в чем дело. К Марлоу он относился еще дружелюбнее, чем прежде, бог знает почему. Мне казалось, он задумывает какую-то месть… А Марлоу… Марлоу жил в полном неведении. Мы остались добрыми приятелями, и я поставила перед собой цель видеться с ним не меньше, чем прежде… Потом мы переехали в Англию, где и случилось это несчастье… Все остальное вы знаете лучше других, — добавила она и глянула на него добрыми глазами человека, выполнившего трудную обязанность.

Трент знал: все, что она сказала, — правда! С первых дней их возобновленного знакомства он сомневался в выводах, воздвигнутых его воображением, но и предположить не мог, на какой шаткой основе выстроил свои заключения.

— Я не знаю, как просить у вас прощения, — сказал он. — У меня нет слов, чтобы выразить, как я кляну свою незрелость и самоуверенность.

— Какие глупости! Будьте благоразумны, мистер Трент. Вы только дважды видели меня перед тем, как вручили это послание. — И снова его поразила приветливость ее глаз.

— Мне было трудно жить с мыслью, что кого-то угнетает моя несправедливость. Вы, очевидно, поняли по моему отношению к вам, что я пытался сделать вид, будто ничего и не было, я надеялся быть прощенным без всяких слов. Себе я этого не прощу никогда. И все же, если бы вы знали… — Он сделал паузу и очень тихо добавил:

— Примете ли вы эти мои слова как извинение? Это самое скверное, что я когда-либо совершил…

Миссис Мандерсон рассмеялась, и ему стало легче. Он любил этот смех, внезапный и радостный.

— Я бы хотела, чтобы вы тоже улыбнулись, мистер Трент. Ведь все позади, мы больше никогда не вернемся к этой теме.

— Надеюсь, что нет, — сказал с облегчением Трент. — А теперь, миссис Мандерсон, мне, пожалуй, лучше уйти. Изменить сейчас тему разговора — это все равно что после землетрясения затеять детскую игру. — Он устало поднялся.

— Вы правы, — ответила она. — Но нет, подождите. Есть еще одна сторона того же предмета, так уж давайте соберем осколки, коли разбили вазу. Пожалуйста, присядьте. — Она взяла конверт с донесением. — Я хочу поговорить об этом.

Трент вопрошающе поднял брови:

— Если вы этого хотите, у меня нет оснований отказываться. Я хотел бы узнать одну вещь.

— Слушаю вас.

— Если причина, по которой я задержал эту информацию, — заблуждение, миф, то почему вы не пустили ее в дело? Когда я начал понимать, что ошибся, я объяснил ваше молчание тем, что вы просто не в силах накинуть человеку петлю на шею, что бы он ни совершил. Я мог вполне понять это чувство. Другое объяснение, о котором я подумал, состояло в том, что вы знали нечто такое, что оправдывало или извиняло действия Марлоу. Или, думал я, вас просто охватывает страх, совершенно независимо от филантропических угрызений, быть вовлеченной в судебное дело об убийстве. Многих свидетелей в таких случаях почти силой принуждают давать показания. Им кажется, что их оскверняет тень эшафота.

Миссис Мандерсон прикрыла конвертом губы, не вполне скрыв улыбку.

— Вы, думаю, не учли еще одной возможности, мистер Трент, — сказала она.

— Да? — удивленно откликнулся Трент.

— Я имею в виду вашу ошибку по поводу мистера Марлоу. Нет, нет, не говорите мне, что цепь очевидностей замкнута. Я знаю, что это так. Но каких очевидностей? Построенных на предположении, что мистер Марлоу изображал моего мужа в ту ночь и что он удрал через мое окно, создав себе алиби. Я еще и еще раз перечитывала ваше донесение, мистер Трент, и я думаю, что все это не подлежит сомнению.

Трент пристально и молча смотрел на нее. Миссис Мандерсон оправила платье, собираясь с мыслями.

— Я не предприняла никаких шагов только потому, что ваше открытие могло бы роковым образом отразиться на мистере Марлоу.

— Согласен, — бесцветно заметил Трент.

— И я, зная, что он невиновен, не могла подвергать его риску.

Трент потер подбородок. Он говорил себе, хотя и робко, что это очень верно и порядочно, что это весьма по-женски и что ему нравятся ее женственность и гордость. Это было разрешено ей — закрывать глаза на доводы разума. И все-таки что-то вызывало в нем раздражение. Ему хотелось бы видеть декларацию веры менее решительной, ее «знаю» — менее категоричным. Правда, это было бы совершенно не похоже на нее.

— Говорил ли он вам, что невиновен? — спросил наконец Трент.

— Вы думаете, он стал бы говорить со мной об этом? — улыбнулась она. Нет, это не так. Я просто уверена, что он ничего не совершил. Я вижу, вы считаете это абсурдным. Но посмотрите, как вы бездоказательны, мистер Трент. Только что вы говорили вполне искренне, что, увидев меня хоть раз, нельзя заподозрить меня в причастности к преступлению. Я благодарна вам за это. Но должна отстоять и другого. Я хорошо знаю Марлоу. Он был в течение нескольких лет постоянно перед глазами. Я не претендую на то, чтобы сказать о нем все, но ручаюсь, что он не способен совершить преступление, не способен пролить кровь. И ваша идея о том, что он разработал план убийства, немыслима. Я могу представить вас убивающим человека… если человек того заслуживает или у него равная возможность убить вас. Может, при каких-нибудь обстоятельствах и я могла бы убить человека. Но только не мистер Марлоу. Его было невозможно вывести из себя, и он смотрел на человеческую натуру с каким-то холодным снисхождением, которое всему находило оправдание. Это не поза, это часть его существа. Иногда в Америке, помню, я слышала, как люди говорили при нем о линчевании, например. Он слушал, казалось, с полным безразличием, молчал и делал вид, что не слышит. Но вы чувствовали, как это для него омерзительно, и этот внутренний его гнев находил на вас волнами… Я не знаю, играл ли он какую-то роль в событиях той ночи. Но никто, знавший его, и мысли не допустит, что он в состоянии лишить человека жизни. — И опять движение ее головы показало, что разговор окончен, она откинулась на софе, спокойно глядя на Трента.

— Тогда, — сказал Трент, — мы должны подумать о других поворотах дела, которым я не придал особого значения. Соглашаясь со всем сказанным вами, можно предположить, что Марлоу убил при самозащите или мог убить случайно.

Миссис Мандерсон кивнула.

— Конечно, я думала об этом, когда читала вашу рукопись.

— И предполагаю, что вы, как и я, почувствовали, что в любом из этих двух случаев самым естественным и, очевидно, самым безопасным для него было бы публично сказать правду, вместо того чтобы организовывать цепь обманов, ставящих его в трудное положение перед законом.

— Да, — сказала она устало, — я думала об этом до головной боли, как и о том, что Марлоу каким-то образом прикрывает виновного… Я не видела просвета в этой тайне и в конце концов оставила ее в покое. Одно я знала определенно: Марлоу — не убийца. Я дала себе слово поговорить с вами об этом, если нам доведется встретиться, и слово я сдержала.

Трент, устроив подбородок на ладонях, не без азарта смотрел на конверт. В нем снова пробуждался охотник. Нет, он далеко не во всем согласился с миссис Мандерсон в оценке Марлоу. Но она поколебала его предположения.

— Я должен повидать Марлоу, — сказал он, подняв голову. — Я не привык бросать дела на полдороге… Скажите мне, как он вел себя после моего отъезда?

— Я ни разу не видела его, — сказала миссис Мандерсон. — Несколько дней после всего этого я пролежала в постели и не выходила из комнаты. Когда я поправилась, он уже был в Лондоне, где улаживал с юристами дела. На похороны он не пришел, а я тут же уехала за границу. Через несколько недель я получила от него письмо, в котором он сообщал, что завершил дела, оказав поверенным в эту необходимую помощь. Поблагодарил за доброе отношение к нему и попрощался, ничего не написав о планах на будущее, и мне показалось странным, что он ни словом не обмолвился о смерти моего мужа. На письмо я не ответила. Я не могла, в те дни меня еще охватывала дрожь, когда я думала о той ночи.

— Значит, вы не знаете, что с ним?

— Нет. Но дядя Бартон, мистер Копплс, пожалуй, мог бы ответить вам. Недавно он говорил, что встретил мистера Марлоу в Лондоне и разговаривал с ним. Я переменила тему разговора. — Она помедлила и, улыбаясь, спросила:

— А что думали вы о Марлоу? После того как вы сошли со сцены драмы, которую так красиво сложили к своему удовлетворению?

Трент вспыхнул:

— Вы действительно хотите знать?

— Я прошу вас.

— Вы просите, чтобы я вновь унизил себя, миссис Мандерсон. Хорошо, я скажу. Я думал о том, что первое известие, которое я получу, вернувшись в Лондон, будет состоять в том, что вы вышли замуж за Марлоу и живете за границей.

— Мы, безусловно, не смогли бы жить с уютом и комфортом в Англии на его и мои деньги, — заметила она не без колкости. — У него в то время практически ничего не было… Боже мой, мистер Трент! — воскликнула она, глянув на его лицо. — Разве я сказала что-то ужасное? Ведь вы должны бы знать… Я думала, каждый уж теперь знает… мне так часто приходится объяснять… если я вновь выйду замуж, я потеряю все, что мой муж мне оставил.

Трент замер. Увидев побелевшие его пальцы на подлокотнике, она подумала, что он похож на человека, приготовившегося перенести боль под ножом хирурга.

— Я ничего не знал об этом.

— Верю, — мягко произнесла миссис Мандерсон. — Но мне кажется, я даже довольна предусмотрительностью мужа. Во-первых, это охраняет меня от лишнего внимания.

— Без сомнения, — мрачно подтвердил Трент. — А во-вторых?

— А! — рассмеялась она. — «Во-вторых» волнует меня еще меньше. Я до сих пор не встретила мужчины, достаточно глупого, который бы захотел жениться на вдове с эгоистичным нравом, расточительными привычками, любящей роскошь и ничего не имеющей за душой, кроме того малого, что оставил отец.

Она грустно покачала головой.

— О небо, так у вас ничего нет! — радостно откликнулся Трент. — Тогда я, я скажу… Посмотрите на меня! — неистово говорил Трент. — Это зрелище века! Вот человек, который говорит: он любит вас и просит вас отказаться от идиотского богатства ради того, чтобы быть с ним.

Она спрятала лицо в ладонях. Он слышал ее прерывистые слова: «Пожалуйста… не надо так…»

А он уже не мог сдержать себя.

— Позвольте мне сказать все, прежде чем я покину вас. Я сознаю всю странность моей выходки, но я рискну. Я хочу облегчить свою душу, она требует открытого признания. Это правда. Вы взволновали меня в ту самую минуту, когда я впервые увидел вас — вы этого не знали, вы сидели у обрыва скалы в Марлстоне… Тогда и позже, когда я проходил мимо этой скалы, казалось, все живое здесь пело о вас, озаренной солнцем, овеянной ветром. И эта песня осталась во мне… Но были еще минуты, когда я сопровождал вас из отеля к дому, ваша рука была на моей руке; что тогда случилось? Я только знал, что никогда не забуду этого прикосновения… До того дня я любовался вами, как любуются прелестью тихой заводи, но тогда я почувствовал таинственные глубины, из которых мне нужно выбраться. На следующее утро я пришел к вам со своим вопросом, измученный сомнениями и опустошенный, и когда увидел вас взволнованной, страдающей, страдающей самой тяжкой болью женщины одиночеством и непониманием в семье, ярость поднялась во мне, и она требовала, чтобы я сказал вам то, что наконец говорю сейчас: что жизнь никогда не будет полной для меня без вашей любви, что, может быть, и я стану необходимым для вас.

— Остановитесь! — вскрикнула она, тяжело откинув голову. — Вы не имеете права… Вы не должны так говорить со мной!.. Вы говорите, как мальчишка… Что случилось с вами? — Она почти рыдала. — Где… где ваша сдержанность?

— Улетучилась! — обреченно сказал Трент. — Улетучилась. И я последую за ней через минуту. — Он жестко брал себя в руки. — Я бы никогда не сказал этого миллионерше… Теперь моя совесть спокойна, я высказал все, и ваше право выгнать меня… Я действительно произнес речь, не предназначенную для научного бюллетеня… Я сказал, что люблю вас, уважаю вас и никого нет для меня дороже в мире. Теперь разрешите мне уйти.

Но она протянула к нему руки.