Глава 7 ДАМА В ЧЕРНОМ

Море, ярясь под напористым ветром, бросало воды на скалистые берега, и при этом во всю ширь неба — теплая безоблачная синь. Трент, плохо спавший ночью, спустился к морю в восемь утра и сонно рухнул в воду. Он проплыл среди огромных валунов в открытое море. Устав тягаться с волнами, вернулся на берег освеженным. Через несколько минут он уже взбирался по скале, прикидывая план действий на утро.

Это был день дознания, которым завершались сутки его новой работы, и он сожалел, что так мало продвинулся в делах. Простившись с американцем по дороге в Бишопсбридж, он встретился в трактире с мистером Копплсом и, сопровождаемый им, закупил кое-что в аптекарском магазине, отправил телеграмму с оплаченным ответом, навел необходимые справки на центральной телефонной станции. Они мало говорили с мистером Копплсом о деле: тот воздерживался от любопытства, а Тренту еще рано было делиться соображениями о том, что он собирается предпринять. Вернувшись из Бишопсбриджа, Трент написал обстоятельный отчет для «Рекорда» и попросил представителя местной прессы немедленно переслать его. Остаток вечера он провел на веранде в раздумчивом одиночестве.

В это утро он сказал себе, что никогда не брал дела, которое бы ему так мало нравилось и которое бы так поглощало. Чем больше он размышлял, тем более скверной и вызывающей представлялась ему ситуация. И это солнце нового дня, этот великолепный теплый свет… Они только подчеркивали темень, в которой он блуждал, ту черную людскую вину, ставшую причиной преступления.

Однако во всех этих раздумьях не было единственного — сожаления, что обстоятельства втянули его в необычное следствие. В нем жило предчувствие, что в течение дня его сеть будет сплетена: он многого ждал от посланной вчера на авось телеграммы.

Дорога к отелю петляла по гребню перевала. Глянув вниз, он увидел площадку величиной с теннисный корт, густо поросшую травой, с тремя обрывами по сторонам. И центром этой роскошной картины, как он обнаружил вдруг, была женщина в черном. Она сидела на краю обрыва, обхватив руками колени.

Трент только на секунду задержался, рассматривая женщину в черном.

Когда он приблизился, женщина внезапно разжала длинные руки, потянулась с грациозностью кошки, медленно подняла голову, как бы впитывая в себя всю красоту утра. Тут нельзя было ошибиться: это был жест свободы, движение души, готовой существовать, чувствовать, жить.

Такой увидел он ее в то мгновение и внезапно понял, кто эта женщина…

Во время завтрака в отеле мистер Копплс нашел Трента мало склонным к разговорчивости. Трент, извиняясь, сослался на бессонную ночь, и Копплс, нетерпеливо налаживая разговор, методично таранил Трента сведениями из истории древнего трибунала, из практики современного судоразбирательства, не избегая нареканий на его вольготное обращение с жесткими оковами закона. И, видимо, только молчание Трента подтолкнуло его к сути дела.

— Прошлой ночью, — сказал Копплс, — мистер Баннер предложил мне оригинальную гипотезу преступления. Есть в ней нечто интуитивное и, стало быть, неясное, но в то же время — какое знание мира, редкое, я бы сказал, в его возрасте! Это своеобразный человек, Трент. Мандерсон не зря избрал его своей правой рукой. Это о чем-то говорит. Да и сейчас, мне кажется, он неплохо освоился с делами, которые так осложнились после смерти патрона. Советы его, мне и Мабель, довольно основательны, — что делать нам, пока не вступит в силу завещание… Он сторонник кровной индустриальной мести в версии об этом преступлении. Он так и сказал: «кровная индустриальная месть». И описал ряд случаев, когда совершались покушения на подобных людей, вызвавших злость и отчаяние доведенных до крайности рабочих. Мы живем в ужасное время, мой мальчик. Такого еще не знала история. Диспропорция между производящей и обладающей частями нашего общества так велика, так угрожающа и так безнравственна, что трудно предвидеть будущее. И нет, по-моему, более мрачной перспективы, чем у Соединенных Штатов.

Трент принял эти откровения с печальной рассеянностью. Копплс заметил наконец его озабоченность, и они молча двинулись в сторону дома, темно-красная крыша которого угрюмо проглядывала в разъеме деревьев.

Трент был в смятении. Он чувствовал себя тупым, скованным той лучезарной утренней картиной, когда он увидел миссис Мандерсон. Рыцарская восторженность перед красотой жила в нем с первых наставлений матери, и сейчас его терзала мысль о том, что он может погубить некое совершенство природы. Однако прекратить расследование не мог, такого еще не было. Истина где-то тут, под рукой, нужно только решиться открыть ее, признать, и это должно произойти сегодня.

Войдя в калитку, они увидели Марлоу и американца, разговаривающих у дверей. В тени террасы стояла дама в черном.

Она заметила их и вышла на лужайку. Походка ее, как и представлял себе Трент, была легкой, изящной, спокойной. Когда она обратилась к нему, ее карие глаза смотрели на него доброжелательно. В ее мягкой сдержанности не было и следа тех порывистых эмоций, свидетелем которых Трент стал там, у скалы.

— Я надеюсь, мистер Трент, что все у вас пойдет успешно, — сказала она тихим ровным голосом. — Как вы думаете?

— Надеюсь, что так, миссис Мандерсон. Когда выводы мои будут достаточно серьезными, я попрошу разрешения увидеть вас. В любом случае мне необходимо будет посоветоваться с вами, прежде чем я выступлю в печати.

Она смутилась, и Трент увидел в ее глазах страдание. Он не знал, как продолжить разговор, но ему необходимо было слышать ее голос, видеть ее лицо, чтобы разобраться во многих странностях этого необычного дела. Возможно, минутный разговор с ней мог решить исход поиска, которому не видно пока ни начала ни конца.

— Я благодарен вам, миссис Мандерсон, за те возможности, которые вы предоставили мне в изучении дела. Однако, если позволите, мне уже сейчас необходимо задать вам один вопрос. Думаю, я не спрошу ничего такого, на что бы вам не хотелось отвечать.

Она устало посмотрела на него.

— Было бы глупо с моей стороны отказаться. Задавайте ваши вопросы, мистер Трент.

— Благодарю. Для начала вот что. Мне известно, что ваш муж недавно взял необычно большую сумму наличными у своих лондонских банкиров и держал их здесь. Деньги на месте. Не знаете ли вы, для чего он это сделал?

Миссис Мандерсон удивленно подняла глаза.

— Не могу себе представить, — сказала она. — Я ничего не знала об этом. Мне всегда казалось, что муж держал в доме немного денег. А в это воскресенье, почти ночью уже, перед тем как уехать с мистером Марлоу, он вдруг пришел ко мне в гостиную. Мне показалось, что он был чем-то раздражен, спросил без предисловия, не могла бы я одолжить ему денег — в купюрах или золоте, до завтра. Просьба была странной: как правило, фунтов сто у него всегда было при себе. Я открыла секретер и отдала ему все, что имела, что-то около тридцати фунтов.

— И он не сказал вам, зачем ему нужны деньги?

— Нет. Он положил их в карман, сказав, что мистер Марлоу уговорил его прогуляться, возможно, это поможет ему заснуть. Затем он уехал с мистером Марлоу… Деньги? В воскресенье, поздним вечером?..

— Это действительно странно, — сказал Трент. — Благодарю вас. А теперь, если не возражаете, я хотел бы поговорить с мистером Марлоу.

Марлоу в одиночестве вытаптывал лужайку. Он все еще казался измотанным и нервным, однако не без юмора описал тупую высокомерность местной полиции, зловещий вид доктора Стока. Трент, в свою очередь, изложил ему предположение Баннера.

— Он говорил со мной, — ответил Марлоу, — однако его соображения неубедительны, они многого не объясняют. Правда, я достаточно долго жил в Соединенных Штатах, чтобы знать, что такая мелодраматическая месть — вполне возможная вещь. У американцев есть вкус и способности на такого рода дела. Знаете ли вы «Гекльберри Финна»?

— Спросите лучше, как меня зовут!

— Я думаю, самое американское в этом великом произведении — это избавление Тома Сойера от трудного и романтического плана, который он вынашивал долгое время, — плана побега негра Джима. Честно говоря, дело легко можно было организовать за двадцать минут… Все эти ложи и братства, клубы колледжей со своими тайными знаками. И тут же ку-клукс-клан… Американцев все это сильно забавляет, и тут надо размышлять.

— Все это, конечно, может иметь какое-то значение, когда сталкиваешься с пороком, роскошью или преступлением в этой стране. И все-таки есть во мне какое-то раболепное уважение перед рвением сделать жизнь интересней, живой, невзирая на общественное устройство и зигзаги цивилизации… Однако к делу. Раздумья Баннера… Эта идея угрозы, висевшей над Мандерсоном. Попробуйте объяснить мне, зачем ему понадобилось отправить вас в поездку так спешно, среди ночи.

— В десять вечера, если быть точным, — ответил Марлоу. — И учтите при этом, если бы он поднял меня с постели в полночь, я не удивился бы и этому. Таков Мандерсон, национальная его черта, помноженная на характер. Репутация, престиж и немилосердная прямота в стремлении к цели. В данном случае он ждал какого-то важного сообщения от человека по имени Харрис.

— Кто он, этот Харрис?

— Этого не знает никто. Даже Баннер никогда не слышал о нем. Единственное, что я знаю, так это то, что на прошлой неделе, когда я ездил по разным делам в Лондон, мистер Мандерсон велел мне забронировать каюту для некоего Джорджа Харриса на корабль, отплывающий в понедельник. Теперь мне ясно: мистер Мандерсон ждал от Харриса каких-то важных известий секретного характера, их, очевидно, нельзя было передать по телеграфу, и тогда он послал меня.

— Видите, Марлоу, есть у меня в запасе одна маленькая деталь, и вы, очевидно, не подозреваете, что она мне известна. Мартин… он невольно уловил кусочек вашего разговора с Мандерсоном: «Если Харрис там, дорога каждая минута…» Вы знаете, для чего я здесь. Я послан, чтобы вести следствие, и вы не должны на меня обижаться. Можете ли вы теперь повторить, что ничего не знали о деле Мандерсона — Харриса?

Марлоу покачал головой:

— Я действительно ничего не знаю. И не думайте, что меня можно обидеть честным вопросом… Инспектору Марчу я уже передал суть этого разговора. Мистер Мандерсон деловито сказал тогда, что не может посвятить меня в тонкости дела, он только просил найти Харриса и передать, что ждет от него известий. На прощание мне было сказано, что Харрис может и не появиться, но если появится, тогда «дорога каждая минута». Теперь вы знаете столько же, сколько и я.

— Почему это поручение, данное вам, было наречено автопрогулкой под луной?

Марлоу беспомощно развел руками.

— И почему он оставил в таком недоумении миссис Мандерсон?

— А Мартин? — холодно добавил Марлоу. — Ему было сказано то же самое.

Трент не любил тупиков. Он вытащил из нагрудного кармана бумажник, извлек из него два листка чистой бумаги, протянул Марлоу:

— Посмотрите на эти листки, мистер Марлоу. Вы видели их раньше?

— Похоже, что это вырезанные ножом или ножницами страницы из маленькой книжечки-дневника этого года — из октябрьской, что ли? — Марлоу с любопытством прощупывал листки. — Тут ничего не написано.

— В этом-то все и дело, — сказал Трент. — Между прочим, вы не учились в Оксфорде?

— Учился, мистер Трент. Но чем вызван этот вопрос?

— Просто хотел удостовериться, что не ошибся: у Оксфорда свой фирменный знак.

— Пожалуй, вы правы, — согласился Марлоу. — На каждом из нас своя печать. Если бы я, допустим, не знал вас, я принял бы вас за актера.

— Почему? Мои волосы требуют стрижки?

— О нет! Просто вы необычно смотрите на мир. Мир для вас как бы расчленен на детали, и вы собираете его по частям, а когда все собрано, вдруг теряете интерес к детали.

— Логика любого мышления, Марлоу… — Трент не договорил. Он увидел бегущего к ним мальчика с оранжевым конвертом в руке.

— Телеграмма мистеру Тренту! — крикнул он издали.

Трент нетерпеливо надорвал конверт. Марлоу следил за его оживленным лицом.

— Должно быть, хорошие новости? — спросил он.

Трент ответил ничего не выражающим взглядом.

— Не совсем новости, — сказал. — Просто подтверждение, что еще одна моя маленькая догадка оказалась правильной.

Загрузка...