Последнее правило

ЭММА

Раньше у меня были друзья. До того как родились дети, когда я еще работала в предместье Бостона, в издательстве, выпускающем учебную литературу, после работы я с другими редакторами ходила поесть суши или посмотреть фильм. Когда я познакомилась с Генри — он работал над учебником о компьютерном программировании как консультант — именно мои подруги подтолкнули меня к тому, чтобы я пригласила его на свидание, поскольку сам он на этот шаг не отваживался. Потом, перегнувшись через стол и смеясь, они интересовались, скрывается ли Супермен под личиной Кларка Кента.[5] Когда мы с Генри поженились, они были подружками невесты.

Потом я забеременела, и неожиданно вокруг меня оказались только женщины, посещающие занятия будущих матерей, где учили правильно дышать и разговаривали исключительно о пеленках-распашонках. После рождения детей я и еще трое мамочек организовали нечто вроде детского сада. Мы по очереди присматривали за детьми. Взрослые сидели на диване и самозабвенно сплетничали, а малыши ползали по полу с кучей игрушек.

Наши дети становились старше и начинали играть друг с другом, а не просто рядом. Все, кроме Джейкоба. Сыновья подруг возили игрушечные машинки по полу, а Джейкоб расставлял их с военной точностью, бампер к бамперу. Пока остальные дети пытались раскрашивать рисунки, вылезая за их границы, Джейкоб рисовал маленькие аккуратные квадратики, располагая их точно по цветам радуги.

Поначалу я не замечала, что подружки как-то забывали предупредить меня, в чьем доме в следующий раз организуется детский сад. Я не поняла намека и тогда, когда собирались у меня, а двое мамочек сказали, что не придут, сославшись на уже назначенные встречи. Но в тот день Джейкоб разозлился, когда дочь моей приятельницы потянулась за грузовиком, чьи колесики он в тот момент крутил. Он ударил девочку так сильно, что она упала и ударилась о край кофейного столика.

— С меня хватит, — сказала моя приятельница, забирая ревущую дочь. — Эмма, прости.

— Но Джейкоб не нарочно, он не понимал, что делает!

— А ты? — поинтересовалась она, глядя на меня.

После этого случая друзей у меня больше не было. Откуда взяться свободному времени, если занятия со специалистами по ранней коррекции поведения были у Джейкоба расписаны по минутам? Я проводила дни с сыном на ковре, привлекая его к общению, а по ночам читала последние публикации об аутизме, как будто могла найти в них ответ, который не могли дать даже специалисты. Со временем, когда Тео пошел в садик, я познакомилась с некоторыми родителями. Сперва они были настроены дружелюбно, но тут же дистанцировались, стоило им увидеть старшего брата Тео. Когда нас пригласили на обед, единственное, о чем я смогла говорить, — как крем из подкожного глутатиона помог некоторым детям-аутистам, поскольку их организм не может самостоятельно вырабатывать глутатион, который связывает и выводит из организма токсины.

Изоляция. Зацикливание на одном определенном предмете. Невозможность общаться с окружающими.

Диагноз поставлен Джейкобу, но у меня, по всей видимости, тоже синдром Аспергера.

Когда я в семь утра спускаюсь вниз, Джейкоб уже сидит за кухонным столом, умытый и одетый. Обычный подросток высыпался бы в воскресенье до обеда — Тео уж точно будет валяться в постели, — но опять же: Джейкоб не обычный подросток. Его привычка вставать в школу довлеет над тем, что сегодня выходной и не нужно рано выходить из дому. Даже когда снегопад и школа закрыта, Джейкоб встанет, оденется, но не будет валяться в кровати.

Он просматривает воскресную газету.

— С каких пор ты читаешь газеты? — интересуюсь я.

— Разве матери не по нраву, что ее чадо интересуется текущими событиями?

— Меня не проведешь. Дай угадаю: ты вырезаешь купоны для «Крейзи Глю», суперклея?

Джейкоб в этом как рыба в воде. Он снимает отпечатки пальцев с предметов, поэтому в нашем доме обычное дело, когда что-нибудь да исчезает: то мои ключи от машины, то зубная щетка Тео. Потом они находятся под перевернутым аквариумом, который Джейкоб использует для выявления отпечатков.

Я засыпаю достаточное количество кофе в кофеварку, чтобы вновь стать человеком, а потом начинаю готовить завтрак Джейкобу. Это непростая задача: он не ест продукты с глютеном (клейковиной), не употребляет казеин — по сути, это означает, что исключены пшеница, овес, рожь, ячмень и молочные продукты. Поскольку от синдрома Аспергера еще не придумали лекарство, мы лечим симптомы, и по необъяснимой причине, если я слежу за диетой сына, он лучше себя ведет. Если он хитрит, как поступил на Рождество, я вижу, что он срывается, с ним случается приступ. Честно признаться, одному из ста детей в США ставят диагноз «аутизм», но держу пари, что я возглавила бы самое рейтинговое шоу на кабельном кулинарном канале «Пищевой аутизм». Джейкоб не разделяет моего кулинарного энтузиазма. Он говорит, что если скрестить Дженни Крейг (американскую «гуру» по вопросам похудания) и Йозефа Менгеле (немецкого врача, проводившего опыты над узниками Освенцима во время Второй мировой войны), то в результате получишь меня.

Пять дней в неделю вдобавок к ограниченной диете Джейкоб ест по цвету. Я уже и не помню, когда это началось, но со временем стало обычной практикой: вся еда по понедельникам зеленая, по вторникам — красная, по средам — желтая и так далее. По необъяснимой причине это отвечает его стремлению к упорядоченности. На выходные, тем не менее, позволительна еда любого цвета, поэтому сегодня на завтрак я подала размороженные домашние рисовые кексы из тапиоки и детскую кашу фирмы «ЭнвироКидз Коала Крисп» с соевым молоком. Я поджариваю несколько кусочков копченой индюшиной грудинки фирмы «Эпплгейт», подаю на стол арахисовое масло «Скиппи» и хлеб без глютена. У меня есть толстенная книга, в которой собраны этикетки с продуктов и записаны городские номера телефонов — моя кулинарная библия. У меня также имеется виноградный сок, потому что Джейкоб добавляет его к содержащемуся в липосомах глутаниону: одна чайная ложка плюс четверть чайной ложки витамина С. Все равно эта смесь по вкусу напоминает серу, но все лучше, чем предыдущая альтернатива: крем, который он втирал в ноги, и тут же надевал носки, потому что тот отвратительно вонял. Побочные эффекты глутаниона блекнут в сравнении с главным: он связывает и выводит из организма Джейкоба токсины, которые организм не в состоянии вывести самостоятельно. Джейкоб лучше соображает.

Еда — лишь часть трапезы.

Я достаю крошечные силиконовые тарелочки для пищевых добавок Джейкоба. Каждый день он принимает мультивитамины, таурин и омега-3-жиры. Таурин предупреждает приступы; жирные кислоты способствуют гибкости ума. Он заслоняет лицо газетой, когда я ставлю два самых ненавистных лекарства — капли окситоцина для носа и ампулу витамина В12, укол Джейкоб делает себе сам. Оба лекарства помогают снять возбуждение.

— Можешь прятаться, но отступать некуда, — говорю я, потянув за край газеты.

Вы думаете, хуже всего для него укол? Нет, он поднимает рубашку, оттягивает кожу на животе, чтобы без лишних выкрутасов сделать себе укол. Но вот закапать нос для ребенка с гиперчувствительностью — все равно что насильно засунуть ему голову под воду. Каждый день я наблюдаю, как Джейкоб смотрит на пузырек и в конце концов убеждает себя, что сможет пережить ощущение попавшей в горло жидкости. И каждый день это зрелище разрывает мое сердце.

И речи, конечно, нет о том, чтобы стоимость хоть части этих лекарств — которые обходятся не в одну сотню долларов каждый месяц — покрывала медицинская страховка.

Я ставлю перед сыном тарелку с кексами.

— Ты зубы чистил?

— Чистил, — бормочет Джейкоб.

Я кладу руку на газету, чтобы он не мог читать.

— Правда?

Джейкоб лгал мне всего несколько раз, и каждый раз ложь была совершенно очевидной, но стоило мне удивленно изогнуть бровь, как он сдавался. И те считаные разы, когда он попытался сказать неправду, случались, когда ему велели делать то, чего он делать не хотел (например, принять лекарство или почистить зубы). Или когда он пробует избежать конфликта. В таких случаях Джейкоб говорит то, что, по его мнению, я хочу слышать.

— Да! — внезапно он вскрикивает от радости. — Вот она!

— Что?

Джейкоб наклоняется над столом и читает вслух:

— «В лесу недалеко от шоссе 140 полиция Таунсенда обнаружила тело пятидесятитрехлетнего Уэйда Дикинса. Причиной смерти Дикинса явилось переохлаждение. На месте не было обнаружено никаких следов насильственной смерти». — Он хмыкает, покачивая головой. — И это опубликовали на четырнадцатой странице!

— Да, — соглашаюсь я. — Отвратительно. Кому захочется читать о том, что какой-то человек замерз насмерть? — Внезапно я замолкаю и прекращаю помешивать свой кофе с молоком. — А ты откуда знаешь, что об этом должны написать сегодняшние утренние газеты?

Джейкоб колеблется, понимая, что пойман с поличным.

— Догадался.

Я скрещиваю руки на груди и пристально смотрю на сына. Даже не глядя мне в глаза, он чувствует мой укоризненный взгляд.

— Ладно! — признается он. — Я вчера услышал об этом по рации.

Я вижу, как он раскачивается на стуле, как заливаются румянцем щеки.

— И?

— Поехал туда.

— Что сделал?

— Вчера вечером. Я взял велосипед…

— Ты поехал на велосипеде в собачий холод до шоссе…

— Ты будешь слушать или нет? — спрашивает Джейкоб, и я прекращаю задавать вопросы. — Полиция обнаружила в лесу тело. Детективы склонялись к версии об изнасиловании и убийстве…

— Боже мой!

— …но улики не подтверждали их предположение. — Он просто сиял. — Я раскрыл это дело раньше полиции.

У меня от удивления отвисла челюсть.

— И полицейские одобрили твое вмешательство?

— Ну… нет. Но им необходима была помощь. Они двигались в совершенно неверном направлении, когда обнаружили раны на теле умершего…

— Джейкоб, нельзя вот так, с бухты-барахты, приезжать на место совершения преступления! Ты же не полицейский!

— Да, я — гражданское лицо, которое лучше разбирается в криминалистике, чем вся местная полиция, — возражает он. — Я даже позволил полиции приписать все заслуги себе.

Я представила, как к нам домой приходит полиция Таунсенда, чтобы попенять мне (в лучшем случае) или (в худшем) арестовать Джейкоба. Разве вмешательство в полицейское расследование не является правонарушением? Представляю последствия этого визита, когда станет известно, что тетушка Эм — мастер давать советы — не знает, где бродит по ночам ее собственный сын.

— Послушай меня, — говорю я. — Ты больше никогда не будешь так поступать. Никогда! А что, если было совершено убийство, Джейкоб? А если бы убийца начал охотиться на тебя?

Я видела, что он размышляет над сказанным.

— Тогда, — отвечает он, буквально восприняв мои слова, — я бы очень быстро убежал.

— Считай это новым неписаным законом: ты не будешь тайком ускользать из дому, не предупредив меня.

— С формальной точки зрения, я не ускользал тайком, — возражает он.

— Джейкоб, помоги мне…

Он кивает:

— Не бегать тайком на места совершения преступлений. Понятно.

Потом он взглянул мне в глаза — это случалось настолько редко, что я затаила дыхание.

— Но, мама, серьезно, жаль, что тебя там не было! Ссадины на теле погибшего…

— Джейкоб, этот человек умер ужасной, мучительной смертью и заслуживает хоть немного уважения.

Произнося эти слова, я уже видела, что он не понимает их смысла. Два года назад на похоронах моего отца Джейкоб спросил, откроют ли гроб, перед тем как опустить его в землю. Я подумала, что он хочет попрощаться с любимым дедушкой, но вместо этого Джейкоб прижал ладонь к холодной, похожей на пергамент щеке моего отца. «Я просто хотел узнать, какие мертвецы на ощупь», — объяснил он.

Я беру газету и складываю ее.

— Сегодня ты письменно принесешь детективу извинения за то, что помешал его работе…

— Я не знаю, как его зовут!

— Найди по Интернету, — советую я. — И считай, что ты под домашним арестом, пока я его не отменю.

— Под домашним арестом? Ты имеешь в виду, что мне нельзя выходить из дому?

— Нельзя, только в школу.

К моему удивлению, Джейкоб лишь пожимает плечами.

— В таком случае ты должна позвонить Джесс.

Черт возьми! Я совершенно забыла о его наставнице по социальной адаптации. Дважды в неделю Джейкоб встречается с Джесс, чтобы практиковаться в социальном взаимодействии. Джесс Огилви, студентка последнего курса Вермонтского университета, планирует посвятить себя обучению детей-аутистов. Она отлично ладит с Джейкобом. Он обожает ее ровно настолько, насколько терпеть не может то, что она заставляет его делать: смотреть кассиру в глаза, завязывать разговоры с незнакомыми людьми в автобусе, просить у стоящего рядом разрешение пройти. Сегодня они собирались побывать в местной пиццерии, чтобы Джейкоб попрактиковался в светских беседах.

Но чтобы эти планы воплотить в жизнь, ему необходимо выйти из дому.

— Еще кекс? — невинно спрашивает он, протягивая мне блюдо.

Я терпеть не могу, когда он понимает, что прав.

Спросите маму ребенка-аутиста, помогают ли ему вакцины, и она тут же ответит: «Разумеется!»

Спросите другую, и она с таким же жаром ответит, что нет.

Без преувеличений, нет единого мнения. И несмотря на то что некоторые родители подают в суд на государство, утверждая, что вакцины стали причиной развития аутизма у их ребенка, я не получала по почте ответ на групповой иск и не рассчитываю на государство.

Приведу лишь факты:

1. В 1998 году Центры контроля и профилактики заболеваний рекомендовали внести изменения в график профилактической вакцинации в Америке, добавив еще три прививки от гепатита Б (включая первую при рождении ребенка) и три от гемофилии Б, — их все необходимо сделать до достижения ребенком шестимесячного возраста.

2. Фармацевтические компании в ответ выпустили упаковки для многократного приема вакцин, причем консервантом выступал тимеросал — бактерицид, на 49 % состоящий из диэтилртути.

3. Хотя последствия отравления ртутью были изучены еще в 1940-х годах, Управление по контролю за качеством продуктов питания и лекарственных средств и Центр поддержки лечебных методик не учли количество ртути, которая попадет в организм новорожденного в результате этих вакцинаций. Фармацевтические компании тоже не забили тревогу, хотя новый график вакцинации означал, что двухмесячный ребенок в среднем во время регулярного медицинского осмотра получал за один раз дозу ртути, в сто раз превосходящую допустимые безопасные для человека значения.

4. Симптоматика аутизма до ужаса схожа с симптоматикой отравления ртутью. Приведу пример: когда ученые изучали пути попадания ртути в мозг приматов, они заметили, что обезьяны стали избегать смотреть в глаза.

5. В период между 1999 и 2002 годом тимеросал потихоньку исключили из большинства вакцин для детей.

Существует и другая точка зрения. Что диэтилртуть — та, что используется в вакцинах, — выводится из организма быстрее, чем метилртуть, которая и является ядом. Несмотря на то что теперь из большинства вакцин диэтилртуть исключили, по-прежнему наблюдается рост числа детей-аутистов. Центр поддержки лечебных методик, Всемирная организация здравоохранения и Институт медицинских проблем провели пять масштабных исследований, и ни одно не обнаружило связь между вакцинацией и аутизмом. С фактами не поспоришь, но приведенный ниже факт заставляет меня поверить, что какая-то связь все-таки прослеживается:

1. Мой сын выглядел, как обычный двухлетний ребенок, пока ему не сделали ряд профилактических прививок, включая прививку от дифтерии, гемофилии и гепатита Б.

Не думаю, что эта связь случайна. В конце концов, из ста детей, которым проводили вакцинацию по тому же графику, девяносто девять не стали аутистами. У каждого человека есть в генах маркеры для развития раковых опухолей, но если ты выкуриваешь две пачки сигарет в день, вероятность развития раковых опухолей выше, чем если не куришь. Дети с определенной генетической предрасположенностью не в состоянии так же легко, как большинство из нас, выводить ртуть, поэтому становятся аутистами.

Я не из тех родителей, который впадают в другую крайность: вообще избегают прививок. Когда родился Тео, ему тоже были сделаны все прививки. По моему мнению, польза от вакцин намного перевешивает риск возникновения осложнений.

Я верю в вакцинацию, искренне. Просто необходимо растянуть график по времени.

Только благодаря Джесс Огилви Джейкоб пошел на первый школьный бал.

Честно признаться, этого я от него не ожидала. С тех пор как Джейкобу был поставлен диагноз, в жизни моего ребенка многое из «А как же иначе!» превратилось в «Жаль, что не…». Не может поступить в колледж. Удержаться на работе. Встретить девушку, которая бы его полюбила. Теперь моим мечтам суждено воплотиться лишь в Тео. Я надеюсь, что Джейкоб органично впишется в окружающий мир, но хочу, чтобы его брат оставил свой след.

Именно поэтому, когда прошлой весной Джейкоб сообщил, что собирается отправиться на Весенний бал, я удивилась.

— С кем ты пойдешь? — спросила я.

— Ну, мы с Джесс еще об этом не думали, — признался он.

Я понимала, зачем Джесс предложила туда пойти: нужно будет фотографироваться, танцевать, поддерживать беседу за столом — всему этому Джейкобу необходимо учиться. Я была согласна с Джесс, но в то же время не хотела, чтобы Джейкоб страдал. А если никто не согласится пойти с ним на бал?

Не думайте, что я плохая мать, просто я рассуждаю здраво. Я знаю, что Джейкоб привлекательный юноша, смешной и такой умный, что иногда голова идет кругом. Однако остальным трудно увидеть его в таком свете. Для остальных он кажется просто чудаковатым.

Тем вечером я вошла в комнату Джейкоба. Мысль о том, что девочки рассмеются ему в лицо, омрачала радость от того, что сын сам впервые начнет общаться с окружающими.

— Ну что, — сказала я, присаживаясь на край кровати. Подождала, пока Джейкоб отложит журнал «Вопросы криминалистики», который читал. — Значит, школьный бал?

— Да, — ответил он. — Джесс считает, что это отличная идея.

— А ты? Как считаешь ты?

Джейкоб пожал плечами.

— Наверное, так и есть. Но я немного волнуюсь…

Я ухватилась за ниточку.

— О чем?

— О платье моей спутницы, — ответил он. — Если оно будет оранжевым, я не смогу с этим смириться.

Мои губы тронула улыбка.

— Поверь мне, ни одна девочка не наденет на школьный бал оранжевое платье. — Я убрала ниточку с его одеяла. — А у тебя уже есть кто-нибудь на примете?

— Нет.

— Нет?

— Но я не беспокоюсь по этому поводу, — равнодушно признался он.

Я заколебалась.

— Я рада, что ты делаешь попытку. И даже если что-то не получится…

— Мама, — перебивает меня Джейкоб, — все точно получится. В моей школе учится четыреста две девочки. Если предположить, что хотя бы одна находит меня хоть чуточку привлекательным, то по теории вероятностей одна из них обязательно согласится пойти со мной на бал.

Так и случилось. Он повторил приглашение только восьмидесяти трем. Наконец одна согласилась — Аманда Хилештейн, у которой был младший брат с синдромом Дауна. На один вечер она любезно согласилась не обращать внимания на болезнь Джейкоба.

Потом последовал двухнедельный ускоренный курс правил поведения на балу. Джесс отрабатывала с Джейкобом светскую беседу за ужином. (Подходящая тема: «Ты этим летом поступаешь в колледж?» Неподходящая: «Неужели ты не знаешь, что в штате Теннесси есть место под названием „Трупная ферма“, где изучают, как разлагаются трупы?») Я же взяла на себя все остальное. Мы учились ходить рядом с девушкой, а не держаться в метре от нее. Учились смотреть в объектив, когда тебя фотографируют. Учились приглашать спутницу на танец, хотя на медленные танцы Джейкоб наложил табу («Неужели мне действительно необходимо к ней прикасаться?»).

В день перед школьным балом в моей голове проносились тысячи мыслей о просчетах. Джейкоб никогда не надевал смокинг. А вдруг галстук-бабочка выведет его из себя и он откажется надевать такой? Он терпеть не мог боулинг, потому что ему неприятна даже одна мысль о том, чтобы надеть туфли, которые до него всего несколько минут назад носил кто-то еще. А что, если он по этой же причине рассердится из-за взятых напрокат туфель? А если школьный оргкомитет не станет придерживаться подводной тематики, как планировалось, а организует вечеринку в стиле диско? А если будут яркие вспышки света и зеркальные шары, которые окажут чрезмерное воздействие на восприятие Джейкоба? А если Аманда распустит волосы и Джейкоб, едва взглянув на нее, убежит в свою комнату?

Аманда, слава богу, предложила заехать за Джейкобом, поскольку у него нет прав. Ровно в семь вечера она притормозила на своем джипе «чероки» у нашего дома. Джейкоб ждал ее с букетиком в руке — сам выбрал его днем в цветочном магазине. Он с шести часов стоял у окна.

Джесс пришла с видеокамерой, чтобы запечатлеть событие для потомков. Мы все затаили дыхание, когда Аманда вышла из машины в длинном платье персикового цвета.

— А ты говорила, она ни за что не наденет оранжевый, — прошептал Джейкоб.

— Оно персикового цвета, — поправила я.

— Все равно из оттенков оранжевого, — единственное, что успел возразить он, до того как девушка постучала.

Джейкоб вздрогнул, когда дверь открылась.

— Как тебе красиво! — произнес он, как мы репетировали.

Когда я их фотографировала на лужайке перед домом, Джейкоб даже посмотрел в объектив. И это пока единственная такая фотография. Признаюсь, я всплакнула, когда наблюдала, как он подставляет руку, чтобы отвести свою спутницу к машине. Могла ли я желать большего? Джейкоб не мог прилежнее запомнить преподанные уроки!

Джейкоб открыл Аманде дверцу, потом обошел машину.

«О нет!» — подумала я.

— Мы совершенно забыли об этом, — сказала Джесс.

Ну, естественно, мы с Джесс увидели, как Джейкоб садится на свое обычное место, на заднее сиденье.

ТЕО

— Вот здесь, — говорю я, и мама останавливает машину перед домом, в который я тыкаю наугад и где раньше никогда не бывал.

— Когда за тобой заехать? — спрашивает она.

— Не знаю. Не могу сказать, сколько мы будем писать отчет по лабораторной, — отвечаю я.

— Во всяком случае, у тебя есть сотовый телефон. Позвонишь. — Я киваю и выхожу из машины. — Ты ничего не забыл?

Рюкзак. Если я намерен выполнять домашнюю лабораторную работу с вымышленным товарищем, то по меньшей мере должен был бы захватить с собой долбаную тетрадь.

— У Леона все есть, — отвечаю я. — У него все на компьютере.

Она пристально смотрит поверх моего плеча на входную дверь.

— Ты уверен, что он тебя ждет? Похоже, дома никого нет.

— Мама, я же тебе говорил… Я разговаривал с Леоном за десять минут до нашего выхода из дома. Он сказал войти с черного хода. Успокойся, ладно?

— И веди себя прилично, — говорит она, когда я хлопаю дверцей. — Не забывай «пожалуйста» и «спасибо».

— «…вам», — бормочу я себе под нос.

Я иду по подъездной аллее, потом сворачиваю на тропинку, ведущую за дом. Лишь повернув за угол, слышу, как отъезжает мамина машина.

Разумеется, кажется, что никого нет дома. Я на это и рассчитывал.

Мне не задавали никакой лабораторной. У меня нет ни одного знакомого по имени Леон.

Для меня этот район новый. Многие профессора, преподающие в Вермонтском университете, живут именно здесь. Все дома здесь старые, с медными дощечками, на которых указан год постройки. По-настоящему в старых домах клёво то, что в них паршивые замки. Их зачастую можно открыть, правильно всунув в щель кредитную карточку. У меня нет кредитки, но школьный пропуск ничем не хуже.

Я знаю, что никого нет дома, потому что на подъездной аллее снег, выпавший вчера ночью, лежит нетронутым, никаких следов, — мама не обратила на это внимания. На крыльце я оббиваю снег с кроссовок и вхожу в дом. В доме устоявшийся старческий запах — запах овсянки и нафталина. В прихожей стоит трость. Но что примечательно, тут же висит молодежная толстовка с капюшоном фирмы «Геп». Наверное, ее оставила внучка хозяев.

Как и в прошлый раз, сначала я иду в кухню.

И первое, что вижу, — бутылку красного вина на столике. Полупустую. Я откупориваю бутылку, делаю большой глоток и чуть не выплевываю это дерьмо прямо на столик. Как люди пьют вино, если оно такое кислое? Вытерев рот, я ищу в буфете что-нибудь зажевать, чтобы забить вкус вина. Нахожу пачку печенья. Открываю и съедаю несколько штук. Потом проверяю содержимое холодильника и делаю себе на багете бутерброд с ветчиной «Блэк Форест» и сыром чеддер с шалфеем. В таком доме не водятся обычные бекон и сыр. Здесь слишком изысканно даже для простой доброй желтой горчицы — приходится намазывать горчицу шампань (что еще за «шампань»?). На секунду меня охватывает тревога, что горчица будет напоминать вино, но если в ней и был алкоголь, меня удалось провести: я его не почувствовал.

Оставляя за собой крошки, иду в гостиную. Я не снимал кроссовки, поэтому оставляю за собой и подтаявший снег. Разыгрываю из себя супермена. Вижу сквозь стены, слышу, как муха пролетает. Никто не может застать меня врасплох.

Гостиная отвечает расхожим представлениям о гостиных: диваны из скрипящей кожи, повсюду кипы газет и столько пыльных книг, что я, хоть пока и не астматик, вполне могу скоро им стать.

Здесь живут двое, мужчина и женщина. Делаю вывод по книгам по садоводству и крошечным бутылочкам, которые стоят в ряд на каминной полке. Неужели они сидят в этой комнате и разговаривают о своих детях? Наверное, уже много-много лет. Могу поспорить, что один заканчивает предложение за другого:

«Помнишь, как Луис после Рождества нашел перед домом клочок войлока…»

«…и представил его в качестве доказательства того, что Санта Клаус существует?»

Сажусь на диван. Пульт от телевизора лежит на журнальном столике, я беру его. Кладу бутерброд рядом с собой на диван и включаю развлекательный центр — намного лучше, чем ожидаешь увидеть у дедушки с бабушкой. Здесь на полках — компакт-диски со всеми направлениями в музыке, какие только можно представить. И самый современный телевизор с плоским экраном.

У старичков есть даже цифровой видеоплеер. Я жму на кнопки, пока не нахожу канал с видео, чтобы посмотреть, что они записали.

«Блошиный рынок».[6]

Выступление трех теноров — трансляция вермонтского общественного телевидения.

И почти все передачи канала «История».

Они также записали хоккей по спортивному каналу и фильм, который транслировали на прошлых выходных: «Миссия невыполнима — 3».

Включаю фильм. Не могу представить, что Мистер и Миссис Профессор смотрят, как Том Круз надирает задницы плохим ребятам. Так и есть, Том Круз.

Поэтому фильм я оставляю. Остальное стираю.

Потом начинаю выбирать программы для записи: «Девушки-соседки», «Сладкие 16», мультсериал «Южный парк».

И, чтобы окончательно добить, переключаю на «Эйч-би-оу» и добавляю несколько серий «Бората».

Когда вышел этот фильм, его показывали в том же кинотеатре, что и «Пиратов Карибского моря — 3». Я хотел посмотреть «Бората», но мама заявила, что мне нужно еще подрасти, лет на десять, как минимум. Она купила билеты на «Пиратов» и сказала, что будет ждать нас после фильма на автостоянке. Ей нужно сходить в бакалею. Я знал, что сам Джейкоб никогда бы до такого не додумался, поэтому сказал, что проведу его по секрету. Но он должен пообещать, что ничего не скажет маме. Брат обожал тайны и даже не обратил внимания на то, что мы нарушаем правила. Когда украдкой, после вступительных титров, я пробрался в другой зал, он пошел за мной. В известном смысле он сдержал обещание: он не рассказал маме, что мы смотрели «Бората».

Она сама догадалась, когда он стал, как обычно, цитировать реплики из фильма: «Отлично! Отлично! Сколько? Меня ждет ночь любви!»

Кажется, мне три месяца не разрешали гулять.

Перед глазами у меня промелькнуло видение, как Миссис Профессор включает плеер, видит заек «Плейбоя» — у старушки сердечный приступ. С ее мужем случается удар, когда он находит супругу.

Я тут же чувствую себя последней скотиной.

Стираю все программы и возвращаюсь к первоначальным настройкам. «Вот так. Последний раз забираюсь в чужой дом», — уверяю я себя, хотя мое второе «я» знает, что это неправда. Я словно наркоман. Но вместо кайфа, который некоторые получают, ширнувшись или нанюхавшись, мне необходимо место, где я чувствовал бы себя как дома.

Снимаю телефонную трубку, собираясь позвонить маме и попросить меня забрать, но подумав, кладу трубку на место. Не хочу оставлять следы своего присутствия. Хочу, чтобы казалось, будто меня здесь никогда и не было.

Поэтому я покидаю дом, где стало чище, чем когда я туда заходил. И пешком направляюсь домой. Идти километров четырнадцать, но на шоссе можно попробовать поймать попутку.

В конечном итоге, родители Леона оказались так любезны, что отвезли меня домой.

ОЛИВЕР

Я чувствую себя просто отлично, потому что сегодня пятница. И я выиграл дело против свиньи.

Ладно, формально свиньи не участвуют в судебных процессах. Этой чести удостоился Буф (сокращенно от Буффало[7] — я не сочиняю!) Уингз, стодесятикилограммовый мотоциклист, который ехал на своем классическом харлее по дороге в Шелберн, когда с обочины прямо наперерез мотоциклу бросился огромный розовый боров. В результате столкновения мистер Уингз ослеп на один глаз — в какой-то момент он показал присяжным свое увечье, приподняв черную атласную повязку. Я, естественно, заявил протест.

Как бы то ни было, когда Уингз вышел из больницы, он предъявил иск владельцу земли, где пасся боров. Но дело оказалось намного запутаннее. Элмер Ходжкис, хозяин борова, арендовал землю у владелицы, проживающей в Братлборо, — восьмидесятилетней дамы по имени Селма Фрек. В договоре аренды было прямо указано: не держать никаких домашних животных. Но Элмер в защиту незаконного содержания борова (подпольно он держал еще и кур) заявил, что Селма живет в доме престарелых и никогда не наведывается в свои владения. А не знаешь — спишь спокойно.

Я представлял Селму Фрек. Ее сиделка в доме престарелых рассказала, что Селма выбрала меня по справочнику «Золотые страницы» благодаря объявлению: «Господин Оливер О. Бонд, — гласило оно, графически напоминая 007 Джеймса Бонда, но только мои инициалы ООБ. — Если вам нужен адвокат, звоните не раздумывая».

— Благодарю, — ответил я. — Сам придумал.

Сиделка лишь недоуменно смотрела на меня.

— Ей понравилось, что оно набрано крупными буквами: она смогла прочесть сама. У большинства адвокатов шрифт слишком мелкий.

Несмотря на то что Буф Уингз требовал, чтобы страховка Селмы покрыла его издержки на лечение, в мою пользу говорили два факта:

1. Запутанные аргументы Буфа Уингза состояли в том, что Селма обязана нести ответственность, даже несмотря на то что она: а) не знала о борове; б) категорически запретила содержать свиней на своем участке; в) выселила Элмера Ходжкиса, как только узнала, что он спускает своего борова-убийцу на мирных граждан.

2. Буф Уингз решил сам представлять свои интересы.

Я привлек специалистов, чтобы доказать несостоятельность претензий Уингза на понесенный ущерб, как физический, так и моральный. Например, вы знаете, что в Огайо живет человек, который с одним глазом является водителем-профессионалом? Что в большинстве штатов разрешается управлять машиной — и даже мотоциклом — при наличии одного глаза, если во втором глазу идеальное зрение? И в определенных обстоятельствах термин «мертвая зона» — политически некорректный?

Когда судья решил дело в нашу пользу, я пошел за Селмой и ее сиделкой к лифту в суде.

— Что ж, — сказала сиделка, — все хорошо, что хорошо заканчивается.

Я взглянул на Селму, которая большую часть процесса проспала.

— Это все, конечно, смешно, пока сам не ослепнешь, — ответил я. — Пожалуйста, передайте миссис Фрек мои поздравления с выигранным делом.

Потом я побежал по лестнице на стоянку, помахивая кулаком в воздухе.

Я одержал ошеломляющую победу в гражданском судебном процессе.

А если это мое первое дело?

Несмотря на широко распространенное убеждение, на моем дипломе еще не успели высохнуть чернила.

Хотя это просто соус для пиццы.

И не случайно. Дело в том, что моя контора находится над местной пиццерией, и Мама Спатакополус частенько преграждает мне путь на лестнице, чтобы сунуть тарелку со спагетти или пирог с грибами и луком. И с моей стороны было бы совершенно невежливо огорчать ее отказами. Прибавьте еще тот факт, что мне не на что поесть, — и отказываться от бесплатного обеда было бы просто глупо! Только представьте, я такой болван, что схватил со стола первую попавшуюся бумажку в качестве салфетки, и это, как на зло, был мой диплом адвоката, который (в отличие от моего недавнего заказа из китайского ресторана) оказался таким тоненьким.

Если новые клиенты захотят увидеть мой диплом адвоката, я вынужден буду сказать им, что его как раз вставляют в рамочку.

Как по заказу, когда я снова отправляюсь на работу, Мама С. встречает меня пирогом с сыром и окороком.

— Оливер, почему ты без шляпы?

Мои волосы еще не высохли после душа в школьной раздевалке, и на них начали образовываться сосульки.

— Вы же будете ухаживать за мной, если я заболею воспалением легких, ведь будете? — поддразниваю я.

Она смеется и протягивает мне коробку. Когда я взбегаю по лестнице, Тор начинает заливаться лаем. Я приоткрываю дверь еле-еле, чтобы он не выскочил.

— Успокойся, — говорю я. — Меня не было всего пятнадцать минут.

Вся его четырехкилограммовая туша оказывается на мне.

Тор — карликовый пудель. Но он не любит, когда его называют пуделем, — начинает рычать. Разве можно его за это винить? Какому приличному псу понравится быть «пуделем»? Так, по моему мнению, можно называть только сучек.

Я делаю для него все, что в моих силах. Придумал ему имя великого воина. Не стригу его, но от этого, вместо того чтобы выглядеть более мужественно, он выглядит только более растрепанным.

Я беру его на руки, запихиваю под мышку, словно футбольный мяч, и вдруг замечаю, что весь мой кабинет в перьях.

— Вот черт! — ругаюсь я. — Что ты наделал, Тор? — Потом опускаю его на пол и оцениваю потери. — Отлично! Спасибо, храбрый сторожевой пес, что защитил меня от моей же собственной чертовой подушки.

Я вытаскиваю из чулана пылесос и начинаю уборку. Сам виноват, нужно складывать постель, прежде чем бежать по делам. Кабинет в настоящее время служит мне и жилищем. Это, разумеется, не навсегда, но знаете, как дорого снимать и адвокатскую контору, и жилье? К тому же, живя в центре города, я каждый день могу пешком ходить в школу — сторож там настолько любезен, что разрешил пользоваться душевой в раздевалке, как моей собственной. Я дал ему несколько бесплатных советов, когда он разводился, и теперь он меня благодарит.

Обычно я складываю одеяло и запихиваю его вместе с подушкой в чулан. Прячу маленький телевизор в совершенно пустом шкафу. Поэтому если клиент, решивший прибегнуть к моим услугам, заглянет в мою контору, то ему и в голову не придет, что я настоящий неудачник.

Я просто недавно в городе. И только поэтому большую часть времени занимаюсь перекладыванием бумажек у себя на столе, а вовсе не адвокатской практикой.

Семь лет назад я с отличием закончил Вермонтский университет по специальности «английский язык». Тут негде развернуться, если уж на то пошло: в реальном мире английским на хлеб не заработаешь. Положа руку на сердце, какими умениями я обладал? Прочитать на одном дыхании стихотворение по памяти? Написать совершенно бесполезную аналитическую статью о гомосексуальных подтекстах сонетов Шекспира?

Да, за эту статью и еще за полтора доллара можно купить чашечку кофе.

Поэтому я решил, что хватит витать в облаках, нужно спуститься на землю. Я ответил на объявление, которое прочел в «Берлингтон Фри Пресс», и стал помощником конюха. Принялся путешествовать по стране и учиться с одного взгляда определять, нормальная походка у лошади или нет. Научился подпиливать копыта ослов, ковать подковы и прибивать их, пропиливать и наблюдать, как животное пускается вскачь.

Мне нравилась работа конюха. Нравилось чувствовать пятисоткилограммовую тушу лошади, давящую мне на плечо, когда я наклонялся, чтобы осмотреть копыто. Но через четыре года я уже не мог больше сидеть на месте и решил поступить на юридический — по той же причине, по которой все туда поступают: потому что понятия не имел, чем заниматься дальше.

Из меня выйдет хороший адвокат. Может быть, даже великий…

Но вот в двадцать восемь лет я стал адвокатом, и меня гнетет тайное опасение, что я окажусь очередным человеком, который всю жизнь зарабатывал нелюбимым делом.

Я только-только успел засунуть пылесос в чулан, как в дверь осторожно постучали. На пороге стоял мужчина в рабочем комбинезоне фирмы «Кархарт» и мял в руках черную шерстяную кепку. От него воняло дымом.

— Чем могу служить? — спрашиваю я.

— Мне нужен адвокат.

— Это я.

С дивана слышится рычание Тора. Я бросаю на него грозный взгляд. Если он станет распугивать потенциальных клиентов — лишу крова.

— Правда? — удивляется мужчина, пристально меня разглядывая. — Слишком уж вы молоды.

— Мне двадцать восемь лет, — заверяю я. — Хотите взглянуть на мои водительские права?

— Нет, нет, — отказывается собеседник. — У меня, как бы сказать, возникла проблема.

Я завожу его в контору и закрываю дверь.

— Может, присядете, мистер…

— Эш, — представляется он, присаживаясь. — Гомер Эш. Я сегодня утром работал у себя на заднем дворе, обжигал щетки… И вспыхнул пожар. — Он смотрит, как я усаживаюсь за письменный стол. — Похоже, сгорел соседский дом.

— Похоже или сгорел?

— Сгорел. — Он выдвигает челюсть вперед. — Но у меня было разрешение на работу с открытым пламенем.

— Отлично. — Я записал в блокнот: «разрешение на работу с открытым пламенем». — Никто не пострадал?

— Нет. Там никто не живет. Хозяева построили новый дом по ту сторону поля. Сгорел всего лишь сарай. Сосед грозится, что выбьет у меня через суд каждую копейку, которую он вложил в этот дом. Поэтому я к вам и пришел. Вы первый адвокат, который работает по воскресеньям.

— Что ж, мне необходимо провести небольшое расследование, прежде чем браться за ваше дело, — говорю я, а сам думаю: «Он сжег соседский дом. Дело заведомо проиграно».

Эш достает из внутреннего кармана комбинезона фотографию и пододвигает ее мне через стол.

— Видите строение на заднем плане, за спиной моей жены? Сосед утверждает, что я должен выплатить ему двадцать пять тысяч долларов.

Я бросаю взгляд на фото. Строение даже сараем не назовешь. Я бы сказал «хибара».

— Мистер Эш, — говорю я, — думаю, нам удастся снизить сумму до пятнадцати.

ДЖЕЙКОБ

Вот причины, по которым я ненавижу Марка, жениха Джесс, который появился у нее в сентябре:

1. Иногда он доводит ее до слез.

2. Однажды я видел у нее на теле синяки. Думаю, именно он их оставил.

3. Он всегда носит огромную оранжевую спортивную куртку с изображением бенгальского тигра.

4. Он называет меня «шеф», хотя я много раз объяснял, что меня зовут Джейкоб.

5. Он считает меня отсталым, хотя диагноз «умственная отсталость» ставится людям, чей коэффициент интеллектуального развития ниже 70, а я набрал 162. На мой взгляд, уже тот факт, что Марк не знает критериев, по которым выносится диагноз, говорит о том, что он намного ближе к умственной отсталости, чем я.

6. В прошлом месяце я видел Марка в закусочной с другими ребятами, а Джесс поблизости не было. Я поздоровался, но он сделал вид, что не знает меня. Когда я рассказал об этом Джесс и она задала ему прямой вопрос, он все отрицал. А это говорит о том, что он не только лицемер, но и лжец.

Я не ожидал, что он сегодня будет присутствовать на занятии, поэтому мне тут же становится не по себе, хотя обычно присутствие Джесс меня успокаивает. Лучше всего подходят слова «оказаться на пути у стремительного потока воды». Чувствуешь, что катастрофа неминуема, ощущаешь на лице легкую дымку, но даже когда видишь, что прямо на тебя несется стена воды, понимаешь, что не в силах свернуть.

— Здравствуй, Джейкоб, — говорит Джесс, когда я вхожу.

Но тут я вижу за столиком Марка и, совсем как при наводнении, едва слышу голос Джесс.

— А он что здесь делает?

— Он мой жених, Джейкоб. Ты же знаешь. Он захотел сегодня прийти. Чтобы помочь.

Отлично. А я хочу, чтобы меня выпотрошили и четвертовали, — смеха ради.

Джесс берет меня под руку. Мне потребовалось время, чтобы привыкнуть к этому жесту, к ее духам, не очень крепким, но для меня они пахнут чересчур приторно.

— Все будет хорошо, — говорит она. — Кроме того, мы же договорились, что будем работать над тем, чтобы относиться дружелюбно к незнакомым людям. Помнишь?

— С Марком мы знакомы, — отвечаю я. — И мне он не нравится.

— Но он нравится мне. А быть общительным означает быть вежливым с теми, кто тебе не нравится.

— Какая глупость! Мир огромен. Почему просто не встать и не уйти?

— Потому что это невежливо, — объясняет Джесс.

— Я считаю, что невежливо натягивать на лицо улыбку и делать вид, что тебе нравится человек, когда на самом деле лучше бы тебе под ногти вогнали иголки.

Джесс смеется.

— Джейкоб, когда-нибудь, когда мы проснемся в мире Болезненно Честных, ты станешь меня учить.

По лестнице, ведущей от входных дверей в пиццерию, спускается какой-то мужчина. Он ведет на поводке собаку, карликового пуделя. Я преграждаю ему путь и начинаю гладить собаку.

— Тор, сидеть! — командует мужчина, но пес его не слушает.

— Знаете, а слово «пудель» заимствовано не из французского. На самом деле «пудель» происходит от немецкого «Pudel», сокращенное от «Pudelhund» — плескающаяся собака. Они раньше относились к породам собак-водолазов.

— Я этого не знал, — удивляется мужчина.

А я знаю, потому что, до того как увлекся криминалистикой, увлекался собаками.

— На выставке собак в Вестминстере в две тысячи втором году лучшим был признан именно пудель, — добавляю я.

— Отлично. А этот пудель сейчас получит поводком, если не пойдет за мной на улицу, — грозит мужчина, проходя мимо меня.

— Джейкоб, — говорит Джесс, — не нужно налетать на человека и сразу огорошивать его фактами.

— Ему было интересно услышать о пуделях. У него же у самого пудель!

— Верно, но ты бы мог начать разговор, например, так: «Добрый день, какой милый пес!»

Я фыркаю.

— Это предложение не несет в себе никакой информации.

— Верно, но так говорят вежливые люди…

Когда мы с Джесс только начинали вместе работать, я звонил ей за несколько дней до назначенного урока, чтобы удостовериться, что договоренность в силе: что она не заболела, что не случилось чего-нибудь непредвиденного. Я звонил тогда, когда меня посещали навязчивые страхи, — иногда это случалось и в три часа ночи. Если она не отвечала по сотовому, я начинал тревожиться. Однажды даже позвонил в полицию, чтобы сообщить об исчезновении Джесс, а оказалось, что она ходила на какую-то вечеринку. В конечном итоге мы договорились, что я буду ей звонить по четвергам в десять вечера. Поскольку встречались мы по воскресеньям и вторникам, это означало, что не придется четыре дня томиться неизвестностью.

На этой неделе она переехала из студенческого общежития в профессорский дом. Она присматривает за домом — невиданная трата времени впустую, ведь дом не может обжечься о горячую плиту, или съесть что-нибудь ядовитое, или упасть с лестницы. Она будет жить там целый семестр, поэтому на следующей неделе мы договорились встретиться в этом доме. В бумажнике у меня лежат адрес, номер телефона и план, который она нарисовала, но я все равно немного нервничаю. Там, наверное, витает чужой запах, а не запах Джесс и цветов. К тому же я до сих пор не знаю, как выглядит дом, а сюрпризы я ненавижу.

Джесс — красавица, хотя она уверяет, что так было не всегда. После операции два года назад она изрядно похудела. Я видел фотографии, какой она была толстой. Джесс говорит, что именно поэтому хочет работать с детьми, чья ограниченная дееспособность делает их посмешищем, — она помнит, каково было ей самой. На фотографиях она выглядит как Джесс, спрятанная в чужом тучном и большом теле. Теперь у нее пышные формы, но только в нужных местах. У нее белокурые волосы, всегда прямые, хотя ей приходится для этого изрядно постараться. Я видел, как она пользуется этой хитроумной штукой, которая называется «утюжок» (похоже на пресс-форму для сандвичей) — он с шипением нагревает ее вьющиеся влажные волосы и превращает их в гладкие и шелковистые. Когда она входит в помещение, на нее все засматриваются, чему я несказанно рад, ведь это означает, что на меня никто не смотрит.

В последнее время я стал размышлять над тем, почему бы ей не стать моей девушкой.

Это разумно:

1. Она видела, что я ношу одну рубашку два дня подряд, и не обратила на это внимания.

2. Она получает диплом магистра и пишет большую работу по синдрому Аспергера, а я ходячее наглядное пособие.

3. Она единственная девушка (помимо мамы), которая может коснуться моей руки, чтобы привлечь мое внимание, а я от этого не стану выпрыгивать из кожи.

4. Она завязывает волосы в хвост — мне даже не пришлось просить.

5. У нее аллергия на манго, а я их не люблю.

6. Я бы звонил ей, когда заблагорассудится, а не только по четвергам.

7. Я бы относился к ней намного лучше Марка.

И, разумеется, самое главное:

8. Если бы у меня была девушка, я казался бы более нормальным.

— Эй! — окликает меня Джесс, похлопывая по плечу. — Нам нужно работать. Твоя мама говорит, что тут подают пиццу без глютена. Делают тесто из какой-то особой муки.

Я знаю, что такое любовь. Когда встречаешь человека, которого любишь, в голове звенят колокольчики и вспыхивают фейерверки. Ты не можешь найти слов, чтобы выразить свои чувства, и постоянно только об этом и думаешь. Когда встречаешь человека, которого любишь, узнаешь его сразу, пристально взглянув в глаза.

Для меня это самое трудное.

Нелегко объяснить, почему мне так тяжело смотреть людям в глаза. Представьте, что вам разрезают скальпелем грудь и копошатся в ваших внутренностях, сдавливают сердце, легкие, почки. Когда я смотрю людям в глаза, у меня возникает такое же чувство грубого постороннего вмешательства. Я не смотрю людям в глаза, потому что считаю невежливым копаться в чужих мыслях, а глаза — это зеркало души, в них все видно.

Я знаю, что такое любовь, но только в теории. Я не ощущаю любви, как остальные люди. Вместо этого я делаю выводы: «Мама обнимает меня и говорит, что гордится мною. Она отдает мне свою жареную картошку, хотя я знаю, что она сама ее любит. Если „а“, тогда и „б“. Если она так поступает, значит, она меня любит».

Джесс проводит время со мной, хотя могла бы проводить его с Марком. Она не злится на меня, за исключением одного раза, когда в общежитии я вытянул из ее шкафа всю одежду и попытался разложить, как свою. Она смотрит со мною «Блюстителей порядка», хотя ее мутит от одного вида крови.

Если «а», тогда и «б».

Может быть, сегодня я расскажу Джесс о своих мыслях. Если она согласится стать моей девушкой, я больше никогда не увижу Марка.

В теории психоаналитики есть феномен, называемый «перенесение». Психотерапевт становится чистым листом, на который пациент проецирует некий случай или чувство, уходящее корнями в детство. Например, психотерапевт может спросить пациентку, которая молчит на приеме, есть ли причина, по которой ей неудобно находить свободные ассоциации. Она боится, что врач сочтет ее комментарии глупыми и бестолковыми? И вдруг — о чудо! — пациентка восклицает: «Так называл меня отец. Бестолковой». Внезапно плотину прорвало, и она вспоминает разные детские унижения.

Мама никогда не называла меня бестолковым, однако не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы, глядя на мои чувства к Джесс, понять, что в контексте наших отношений «учитель — ученик» это не любовь.

Просто перенесение.

— Среднюю пиццу без глютена, — заказываю я женщине-глыбе за кассой, по всей видимости, гречанке. Если она гречанка, зачем открыла итальянский ресторан?

Джесс толкает меня локтем.

— Пожалуйста, — добавляю я.

— Посмотри в глаза, — шепчет Джесс.

Я заставляю себя поднять глаза. Над верхней губой великанши растут усики.

— Пожалуйста, — повторяю я и протягиваю деньги.

Великанша дает мне сдачу.

— Я принесу ваш заказ, когда он будет готов, — говорит она и поворачивается к огромной духовке. Всовывает туда громадную лопатку, похожую на язык, и вытаскивает рулет.

— Как дела в школе? — спрашивает Джесс.

— Нормально.

— Домашнее задание сделал?

Она имеет в виду не уроки, которые я делаю всегда. Она имеет в виду домашнее задание по социальным навыкам. Я скривился, вспоминая наш последний урок.

— Не совсем.

— Джейкоб, ты же обещал!

— Я не обещал. Я сказал, что попытаюсь завязать разговор с ровесником. Я попытался.

— Так это отлично! — восклицает Джесс. — И что получилось?

Я был в библиотеке, возле компьютеров. Рядом со мной сидел парень. Оуэн вместе со мной посещает спецкласс по физике. Он спокойный и очень умный; по-моему, у него тоже прослеживаются симптомы синдрома Аспергера. Рыбак рыбака, так сказать…

Шутки ради я занимался исследованием толкования характера изломов в черепе: насколько различаются травма от удара тупым предметом и травма от огнестрельного оружия с точки зрения концентрических трещин. Это сомнительное исследование показалось мне отличной темой для начала разговора. Но я вспомнил слова Джесс, что не все в восторге от людей, такого себе живого воплощения «чая со льдом». Поэтому я начал так:

Я: Будешь сдавать в мае тест?

Оуэн: Не знаю, наверное.

Я (посмеиваясь): Что ж, я уверен, что сперму они не обнаружат!

Оуэн: Что за чертовщина?

Я: Тест — проба на кислую фосфатазу — проводится при специальном освещении, чтобы выявить наличие спермы. Она не настолько убедительна, как анализ ДНК, но, опять же, если поймали насильника, которого стерилизовали, следов спермы не будет, но если проба на фосфатазу и 530-нанометровый фильтр — единственное, что под рукой…

Оуэн: Отвали от меня, придурок!

Джесс залилась краской.

— Хорошо уже то, — невозмутимо сказала она, — что ты попытался завязать беседу. И это на самом деле большой шаг вперед. Но выбор темы — о сперме — к сожалению, неудачен. И все же…

Мы уже подошли к столику, за которым нас ждал Марк. Он жует жвачку с широко открытым ртом, и на нем опять эта дурацкая оранжевая куртка.

— Привет, шеф! — восклицает он.

Я качаю головой и делаю шаг назад. Эта куртка! Когда мы познакомились, он был в другой одежде. Держу пари, он нарочно ее надел, потому что знает, что мне она не нравится.

— Марк, — говорит Джесс, бросив на меня взгляд. — Куртка! Сними ее.

Он усмехается.

— Намного прикольнее, когда это делаешь ты, детка, — смеется он, хватает Джесс и тянет за столик, практически усаживая себе на колени.

Позвольте мне уйти и сказать, что я не понимаю фривольностей. Я не понимаю, почему такие, как Марк, который зациклен на обмене телесными флюидами с Джесс, не поддерживает разговор о том, что сопли, белизна и хрен могут исказить результаты анализа крови, если таковой провести. И я не понимаю, почему эмоционально неустойчивых парней так заводит женская грудь. Я думаю, что иметь при себе нечто постоянно выступающее из грудной клетки чудовищно мучительно.

К счастью, Марк снимает свою оранжевую куртку, Джесс сворачивает ее и кладет на стул так, чтобы мне не было видно. Честно признаться, мне уже не по себе от одной лишь мысли, что она там лежит.

— Вы заказали мне грибы? — спрашивает Марк.

— Ты же знаешь, Джейкоб грибы не жалует…

Я на многое готов пойти ради Джесс, но только не есть грибы. Даже если грибы касаются корочки противоположного края пиццы, меня может вырвать.

Она достает из кармана свой сотовый и кладет на стол. Он розовый, в него занесено мое имя и запрограммирована кнопка для быстрого набора номера. Это, наверное, единственный сотовый телефон, где значится мое имя. Даже в мамином телефоне наш номер значится как «домашний».

Я не отрываю взгляда от стола, продолжая думать о куртке Марка.

— Марк, — одергивает Джесс, убирая его руки со своей спины. — Перестань. Здесь люди. — Потом обращается ко мне: — Джейкоб, пока мы ждем заказ, давай попрактикуемся.

Попрактикуемся в ожидании? В этом нет необходимости. Я настоящий гуру в этом деле.

— Когда разговор иссяк, нужно подбросить тему, чтобы люди опять заговорили.

— Да, — говорит Марк. — Например: куриная грудка в панировке — не грудка и не куриная. Обсудим?

— Ты только мешаешь, — бормочет Джесс. — Что у тебя на будущей неделе в школе, Джейкоб? Что-нибудь интересное?

Разумеется! Подлое унижение и яростное отторжение. Другими словами, рутина.

— На занятиях по физике я должен объяснить всему классу явление гравитации, — отвечаю я. — Я полагаю, что нашел отличный способ: частично опереться на суть, частично задействовать воображение.

Я долго размышлял над этим, а когда придумал, то удивился, почему это раньше не пришло мне в голову.

— Я спущу штаны, — говорю я Джесс.

Марк заливается смехом, и на секунду мне кажется, что я его недооценил.

— Джейкоб, — предупреждает Джесс, — ты не станешь спускать штаны.

— Мое действие в полной мере объясняет закон Ньютона…

— Плевать, даже если это объясняет смысл жизни! Подумай, насколько это неуместно. Ты не только поставишь учителя в неловкое положение и разозлишь его, но остальные ученики будут над тобою смеяться.

— Ну, не знаю, Джесс… Знаешь, что говорят о парнях с длинным ИУП…[8] — возражает Марк.

— Ты не учишься по ИУП, — улыбается Джесс. — Откуда тебе знать?

— Но ты-то знаешь, крошка.

Я понятия не имею, о чем они говорят.

Когда Джесс станет моей девушкой, мы каждое воскресенье будем есть пиццу без грибов. Я научу ее, как улучшить качество отпечатков на липкой ленте, я разрешу ей прочесть свои записи о «Блюстителях порядка». Она поверит, что у каждого свои причуды, как и в то, что у нее есть хвост, который она прячет в джинсах.

Ладно, пусть не совсем хвост. Кому захочется иметь хвостатую подружку?

— Мне нужно с тобой поговорить, — начинаю я.

Мое сердце бешено колотится, ладони потеют. Я беру это себе на заметку, как сделал бы доктор Генри Ли, анализируя любую улику, запоминаю на будущее: «Приглашение девушек на свидание вызывает изменения в деятельности сердечно-сосудистой системы».

— Я бы хотел узнать, Джесс, не можешь ли ты пойти со мной в эту пятницу в кино?

— Ой, Джейкоб, молодец! Мы уже целый месяц этого не делали!

— До вторника я узнаю, что за фильм. Посмотрю в Интернете. — Я складываю салфетку ввосьмеро. — Можем пойти в субботу, если тебе так удобнее.

По субботам целый день показывают «Блюстителей порядка», но я готов пойти на жертвы. Разумеется, так я даю ей понять, что настроен серьезно.

— Черт! — усмехается Марк. Я чувствую на себе его взгляд. (Вот еще особенность глаз: они могут прожигать, как лазеры. А если включить их на полную мощность, что тогда? Лучше не рисковать и избегать смотреть в глаза.) — Джесс, он тебе не коммуникабельность демонстрирует. Этот «тормоз» на самом деле приглашает тебя на свидание.

— Марк! Ради бога, не обзывай его…

— Я не «тормоз», — возражаю я.

— Ты ошибаешься. Джейкоб знает, что мы всего лишь друзья, — говорит Джесс.

— Тебе неплохо платят за то, чтобы ты была его другом! — хмыкает Марк.

Я резко вскакиваю из-за стола.

— Это правда?

Раньше я об этом не задумывался. С Джесс договаривалась мама. Я решил, что Джесс согласилась, потому что: а) она пишет диплом и б) ей нравится моя компания. Но сейчас я представляю, как мама вырезает из чековой книжки очередной чек и, как обычно, жалуется, что мы едва сводим концы с концами. Представляю, как в общежитии Джесс открывает конверт и сует этот чек в задний карман джинсов.

Представляю, как она ведет Марка в пиццерию и расплачивается наличными, которые пришли с банковского счета моей мамы.

Покупает пиццу с глютеном и грибами.

— Это неправда, Джейкоб, — возражает Джесс. — Я твой друг…

— Но ты не стала бы шляться с Форрестом Гампом, если бы каждый месяц не получала кругленькую сумму, — уверяет Марк.

Она поворачивается к нему.

— Марк, уйди.

— Я не ослышался? Ты принимаешь его сторону?

Я начинаю раскачиваться взад-вперед.

«Крошку в угол не загнать», — бормочу я себе под нос.

— Тут нет правых и виноватых, — уверяет Джесс.

— Верно, — бросает Марк. — Речь идет о предпочтениях. Я приглашаю тебя покататься на лыжах, а ты меня отшиваешь…

— Я не отшиваю. Я пригласила тебя на заранее запланированную встречу. На встречу, которую не могу отменить в последний момент. Я уже тебе объясняла, насколько важны планы для людей с синдромом Аспергера.

Джесс хватает Марка за руку, но он вырывается.

— Ерунда! Тогда я, черт побери, мать Тереза.

Он выбегает из пиццерии. Не понимаю, что Джесс в нем нашла. Он учится на последнем курсе в институте бизнеса и играет в хоккей. Но стоит ему появиться на горизонте, как все разговоры всегда должны вестись о нем, любимом. И я не понимаю, почему нормально, когда говорит Марк, и ненормально, когда говорю я.

Джесс опускает голову на скрещенные руки. Волосы рассыпаются по плечам, словно накидка. По тому, как вздрагивают ее плечи, я понимаю, что она плачет.

— Энни Салливан, — говорю я.

— Что? — Джесс поднимает глаза. Они заплаканные.

— Мать Тереза спасала бедных и больных, а я не бедный и не больной. Лучше было бы привести в качестве примера Энни Салливан, потому что она известный учитель.

— Боже! — Джесс закрывает лицо руками. — Я этого не вынесу.

Разговор иссяк, поэтому я спешу заполнить паузу.

— Теперь ты свободна в пятницу?

— Ты шутишь?

Я раздумываю над ее словами. Честно говоря, сейчас я говорю серьезно. Обычно меня обвиняют в том, что мне чуждо чувство юмора, хотя я и пошутить могу.

— Неужели для тебя неважно, что Марк первый парень, который сказал мне, что я симпатичная? Что я на самом деле его люблю? — Тон ее голоса повышается, каждое слово — новая ступенька. — Тебе наплевать, счастлива ли я?

— Да… да… и нет. — Я начинаю волноваться. К чему все эти вопросы? Марка нет, мы можем вернуться к нашему разговору. — Я написал список высказываний, которые употребляют люди, когда на самом деле хотят сказать, что устали от собеседника. Но не знаю, прав ли я. Посмотришь?

— Господи боже, Джейкоб! — вскрикивает Джесс. — Просто исчезни!

Ее громкие слова заполнили собой всю пиццерию. Все взгляды устремлены на нас.

— Я должна с ним поговорить! — Джесс встает.

— А как же наш урок?

— Подумай над тем, что ты вынес из разговора, — предлагает Джесс, — и приходи ко мне.

Потом она выбегает из пиццерии, оставив меня одного за столиком.

Официантка приносит наш заказ, который я вынужден есть один.

— Надеюсь, что ты голодный, — говорит она.

Я не голоден. Но я беру кусок пиццы, кусаю и проглатываю. Похоже на картон.

Что-то розовое мигает по другую сторону от вазочки с салфетками. Джесс забыла свой сотовый. Я бы позвонил ей и сказал, что телефон у меня, но так не получится.

Я засовываю телефон в карман и в уме отмечаю: принести телефон Джесс во вторник, когда пойму, что же такое я должен был вынести из разговора.

Уже больше десяти лет мы на Рождество получаем открытку от одной неизвестной семьи. Открытки адресованы Дженнингсам, которые жили в этом доме до нас. Обычно на открытках изображен заснеженный пейзаж, а внутри золотым штифтом напечатано: «Веселых праздников. С любовью, семья Стейнбергов».

Стейнберги вкладывают также письмо с фотографиями, в котором описывают произошедшие за год события. Я читал об их дочери, Саре, которая бросила заниматься художественной гимнастикой и поступила в престижный гуманитарный колледж, а потом была принята на работу в одну консалтинговую фирму, но уехала в Индию, в монастырь, и усыновила ребенка. Я узнал о том, как была загублена удачная карьера Марти Стейнберга в ведущем инвестиционном банке Америки «Леман Бразерз»: он был в шоке, когда в 2008 году компания обанкротилась, а он остался без работы. И теперь он вынужден преподавать экономику в одном из городских колледжей в северной части Нью-Йорка. Я наблюдал, как его жена, Вики, из домохозяйки превращается в предпринимателя, торгующего домашним печеньем с изображениями породистых собак. (Однажды прислали даже попробовать!) В этом году Марти взял отпуск, и они с Вики поплыли в Антарктику — наконец-то осуществилась заветная мечта, когда компанию Вики приобрела торговая марка «Эукануба» (корма для животных и зоотовары). Сара и ее приятель Инез поженились в Калифорнии. В письме имелось и фото Райты — уже трехлетней малышки. Не девочка, а куколка.

Каждый год на Рождество я пытаюсь вскрыть письмо Стейнбергов до того, как его увидит мама. Она выбрасывает их в мусор, причитая: «Неужели до этих людей не доходит? Ведь Дженнингсы им не отвечают!» Я достаю открытку и кладу в обувную коробку, которую приберег специально для писем Стейнбергов.

Не знаю, почему, когда я читаю эти поздравительные открытки, мне становится хорошо, как и тогда, когда я лежу под теплым грузом постельного белья. Или когда беру толковый словарь и в один присест прочитываю все слова на одну букву. Но сегодня, вернувшись домой после встречи с Джесс, я едва вынес обычный разговор с мамой (Мама: Как все прошло? Я: Отлично) и тут же бросился в свою комнату. Как наркоман, которому нужна доза, я направляюсь прямо к письмам Стейнбергов и перечитываю их, от старых до самых последних.

Дышать становится легче. Потом я закрываю глаза и уже не вижу лица Джесс на внутренней поверхности своих век, зернистого, словно набросок на «Волшебном экране». Тут все похоже на тайнопись, где «А» на самом деле «Д», а «Б» на самом деле «В» и так далее. Поэтому ее искривленные губы и смешные нотки в голосе — вот что она в действительности хотела сказать, а не те слова, которые произнесла.

Я лежу и представляю, как заявлюсь к Саре и Инезу.

«Приятно познакомиться, — скажу я. — Вы выглядите именно так, как я и думал».

Я представляю, как Вики с Марти сидят на палубе своего корабля. Марти потягивает мартини, а Вики пишет открытку, на которой запечатлена Валлетта на Мальте.

Она неразборчиво выводит «Жаль, что ты не с нами». И на этот раз она обращается непосредственно ко мне.

ЭММА

Никто в детстве не мечтает о том, чтобы стать тетушкой-советчицей.

Втайне мы все читаем советы читателям — кто не просматривал колонку «Дорогая Эбби»?[9] Но копаться в чужих бедах, чтобы заработать на жизнь? Нет уж, увольте.

До сего дня я думала, что стану настоящим писателем. Мои книги войдут в списки бестселлеров «Нью-Йорк таймс», и литераторы будут поздравлять меня с тем, что я способна затрагивать серьезные проблемы в книгах, в которых многие узнают себя. Как и многие другие жаждущие славы писатели, я пошла обходным путем, начав с редактуры. В моем случае — редактуры учебников. Мне нравилась моя работа. Всегда есть правильный ответ. И я предполагала вернуться на работу, когда Джейкоб пойдет в школу. Но мечтала до того, как узнала, что быть защитником прав своего ребенка-аутиста на образование — уже сама по себе полноценная еженедельная работа. Любую поблажку приходилось отстаивать и неусыпно следить за выполнением: разрешение покидать класс, чтобы успокоиться, когда Джейкобу станет невмоготу; комната сенсорной релаксации; медсестра, чтобы помочь, как первокласснику, изложить свои мысли на бумаге; индивидуальный учебный план; школьный психолог-консультант, который не станет каждый раз закатывать глаза, когда у Джейкоба случается приступ.

По ночам я подрабатывала внештатным редактором — тексты подкидывал мне по доброте душевной бывший начальник, — но этого недостаточно. Поэтому когда «Берлингтон Фри Пресс» объявила конкурс на место редактора новой колонки, я им написала. Я не разбираюсь ни в фотографии, ни в шахматах, ни в садоводстве, поэтому выбрала то, что знаю: воспитание детей. В своей первой статье я рассуждала о том, почему — как бы мы ни старались — матери всегда чувствуют, что чего-то недодают своим детям.

В ответ на пробную статью я получила триста писем и неожиданно стала давать советы по воспитанию детей. Потом стала давать советы тем, у кого детей нет, тем, кто хочет их завести, тем, кто не хочет. Подписка на газету увеличилась, когда моя колонка стала выходить не один, а два раза в неделю. И еще поистине примечательная вещь: все эти люди, которые доверили мне свои печали, верят, что у меня есть разгадка, когда придет время разобраться в своей собственной.

Сегодня пришло письмо из Уоррена, штат Вермонт:

Я склоняюсь над клавиатурой и начинаю печатать:

Я перечитала написанное и удалила весь абзац. Кого я пытаюсь обмануть?

Наверное, Берлингтон с пригородом.

Мой сын ночью, тайком, ездит на место преступления. И что, я следую своим советам? Нет.

От лицемерия меня спасает телефонный звонок. Вечер понедельника, начало девятого, поэтому я прихожу к выводу, что звонят Тео. Он поднимает наверху трубку спаренного телефона и через минуту появляется на кухне.

— Тебя, — говорит Тео. Он ждет, пока я сниму трубку, и вновь исчезает в своей спальне.

— Эмма у телефона, — представляюсь я в трубку.

— Миссис Хант? Это Джек Торнтон… учитель математики у Джейкоба.

Внутри у меня все сжимается. Есть учителя, которые видят в Джейкобе лучшее, не обращая внимания на его выходки. А есть другие, которые его не понимают. И даже не стараются. Джек Торнтон хочет сделать из Джейкоба великого математика, однако люди с синдромом Аспергера не всегда гениальны, что бы там ни думал Голливуд. Но его разочаровал ученик, чей почерк неразборчив, который переставляет числа, производя вычисления, который слишком буквально понимает некоторые теоретические концепты математики, например мнимые числа и матрицы.

От звонка Джека Торнтона хорошего не жди.

— Джейкоб вам сообщил о сегодняшнем происшествии?

Джейкоб что-нибудь говорил? Нет. Я бы запомнила. Опять-таки сам он может не сознаться, если не спросить прямо. А еще скорее я бы поняла по изменениям в его поведении. Обычно Джейкоб становится более замкнутым, зажатым или, наоборот, болтает без умолку, словно обезумев, — и я понимаю: что-то произошло. В такие моменты из меня получается настоящий детектив, намного лучше, чем Джейкоб мог бы себе представить.

— Я попросил Джейкоба выйти к доске и написать ответы к домашнему заданию, — объясняет Торнтон. — А когда я укорил его за небрежность, он толкнул меня.

— Толкнул? Вас?

— Да! — подтверждает учитель. — Можете представить реакцию остального класса?

Что ж, это объясняет, почему я не заметила изменений в поведении Джейкоба. Когда весь класс засмеялся, мой сын решил, что поступил хорошо.

— Мне очень жаль. Я с ним поговорю.

Не успела я положить трубку, как на кухне появляется Джейкоб, достает из холодильника пакет молока.

— Что сегодня произошло на математике? — спрашиваю я.

Джейкоб удивленно таращит глаза.

— «Не можешь смириться с правдой», — произносит он, прямо в точку имитируя Джека Николсона. Еще один признак того, что он смущен.

— Я уже разговаривала с мистером Торнтоном. Джейкоб, нельзя толкать учителей.

— Он первый начал.

— Он тебя не толкал!

— Не толкал, но сказал: «Джейкоб, моя трехлетняя дочь написала бы лучше, чем ты». А ты сама всегда говоришь, что если кто-нибудь будет надо мной смеяться, то я должен за себя постоять.

Да, я на самом деле говорила это Джейкобу. И в глубине души обрадовалась тому, что он сам начал взаимодействовать с другим человеком, а не наоборот, пусть даже это взаимодействие выходило за рамки приличий.

Для Джейкоба весь мир в действительности делится на черное и белое. Однажды, в младших классах, позвонил учитель физкультуры, потому что с Джейкобом случился припадок, когда один ученик бросил в него большим красным мячом, играя в «выбивного». «Нельзя бросать в людей предметы, — со слезами на глазах объяснял Джейкоб. — Это правило!»

Почему правило, которое работает в одной ситуации, неприемлемо в другой? Я учу его: если дразнят, нужно дать сдачи, потому что иногда это единственный способ заставить детей не приставать к Джейкобу. Почему он не может дать сдачи учителю, который публично его унижает?

— Учителей нужно уважать, — объясняю я.

— А чем они это заслужили? Уважение нужно заслужить!

Я не нахожу, что ответить. «Потому что мир несправедлив», — думаю я, но кому как не Джейкобу знать об этом.

— Ты сердишься?

Он безразлично протягивает руку за стаканом и наливает себе молока.

Думаю, больше всего в сыне мне не хватает одного: сочувствия. Он боится задеть мои чувства, боится расстроить, но это не интуитивное сопереживание чужой боли. С годами он научился сопереживать, как я бы, например, выучила греческий, — он переводит образ или ситуацию в своем умственном информационном центре, пытается найти подходящее чувство, но так и не овладел этим языком в совершенстве.

Минувшей весной мы в аптеке покупали ему лекарства, и я заметила стойку с открытками ко Дню матери.

— Ты хотя бы раз подарил мне открытку! — вздохнула я.

— Зачем? — спросил Джейкоб.

— Чтобы я знала, что ты любишь меня.

Он пожал плечами.

— Ты и так знаешь.

— Было бы приятно, — объяснила я, — проснуться в День матери и, как и остальные мамы в этой стране, получить от сына открытку.

Джейкоб задумался.

— А когда День матери? — спросил он.

Я сказала и забыла об этом разговоре до десятого мая. Когда я спустилась на кухню и стала, как обычно, готовить себе воскресный кофе, то обнаружила у стеклянного графина конверт. В нем была открытка.

Там не было слов «Дорогая мамочка!» Не было подписи. Там вообще ничего не было написано, потому что Джейкоб делает только то, о чем его просят. Не больше.

В тот день я сидела за кухонным столом и смеялась. Смеялась до тех пор, пока не расплакалась.

Сейчас я взглянула на сына, который не смотрел на меня.

— Нет, Джейкоб. Я на тебя не сержусь.

Однажды, когда Джейкобу было десять, мы шли по магазину игрушек и детской одежды в Уиллистоне, когда из угла, размахивая сабелькой, выпрыгнул мальчик в маске Дарта Вейдера из «Звездных войн».

— Пиф-паф, вы убиты! — крикнул мальчик, и Джейкоб ему поверил. Он начал визжать и трястись, потом попытался просунуть руку сквозь витрину. Делал он это, чтобы убедиться, что не превратился в привидение. Убедиться, что еще способен оставить след в этом мире. Он вертелся и метался, топча коробки, когда убегал от меня.

К тому времени, когда я нагнала его в отделе кукол, он совершенно потерял контроль над собой. Я попыталась напеть Марли. Кричала на него, чтобы он отреагировал на мой голос. Но Джейкоб оставался в своем мирке, и в конечном счете единственным способом успокоить сына осталось стать его живым одеялом, прижать его, разметавшегося на полу, к кафельным плиткам магазина.

Уже вызвали полицию по подозрению в жестоком обращении с ребенком.

Я пятнадцать минут пыталась объяснить полицейским, что мой ребенок аутист, что я не пытаюсь причинить ему вред, а стараюсь помочь.

С тех пор я часто думаю: а что случится, если Джейкоба, когда он будет один, остановит полиция? Например, в воскресенье, когда он ездит на велосипеде в город на встречу с Джесс. Как и большинство родителей детей-аутистов, я поступила так, как советуют на форуме в Интернете: в бумажнике Джейкоба лежит карточка, в которой сказано, что он аутист. Там объясняется полицейским, что поведение Джейкоба — уплощение эмоций, неспособность смотреть в глаза, даже попытка убежать, — симптомы синдрома Аспергера. Тем не менее я продолжаю волноваться, как будет действовать полиция, столкнувшись с высоченным, неконтролируемым лбом весом в восемьдесят пять килограммов, который лезет в задний карман. Станут дожидаться, пока он покажет им свое удостоверение личности, или начнут стрелять?

Отчасти поэтому Джейкобу нельзя водить машину. Еще в пятнадцать лет он запомнил все правила дорожного движения, и я знаю, он будет следовать им неукоснительно, словно от этого зависит его жизнь. Но вдруг его остановит патрульный? «Вы знаете, что сделали?» — спросит патрульный, а Джейкоб ответит: «Вел машину». Его тут же окрестят «умником», хотя в действительности он лишь буквально отвечал на вопрос.

Если патрульный спросит его, ехал ли он на красный, Джейкоб ответит «Ехал», даже если это случилось полгода назад. Когда поблизости не было ни одного патрульного.

Я знаю, что лучше его не спрашивать, не слишком ли я толстая в этих джинсах, потому что он ответит правду. А полицейскому подобная тонкость неизвестна. Он не сможет верно истолковать ответ Джейкоба.

В любом случае его вряд ли остановят, пока он ездит в город на велосипеде, — если только не пожалеют из-за сильного мороза. Я уже давно перестала спрашивать Джейкоба, не нужно ли его подвезти. Температура ничто в сравнении с независимостью, хотя бы в малом.

Втаскиваю корзину с бельем в спальню Джейкоба, оставляю его вещи сложенными на кровати. Когда он придет из школы, то разберет их на свой лад: дотошно разгладит воротнички, шорты разложит по рисункам (в полоску, однотонные, в «горошек»). На его письменном столе стоит перевернутый аквариум с маленькой кофеваркой и тарелочкой из жестяной фольги. Под ним — один из тюбиков моей губной помады. Со вздохом поднимаю так называемый самодельный вытяжной шкаф для получения отпечатков пальцев и забираю свою помаду, осторожно, чтобы не задеть остальные тщательно разложенные предметы.

Комната Джейкоба словно сошла со страниц журнала «Архитектурный дайджест»: все вещи на своих местах, кровать аккуратно застелена, карандаши на столе идеально заточены под правильным углом. В комнате Джейкоба — смерть непредсказуемости.

Тео же проявляет неаккуратность за двоих. Я едва могу пройти из-за разбросанной на ковре грязной одежды. Когда я ставлю корзину на кровать Тео, что-то пищит. Белье Тео я тоже не раскладываю, но по другой причине: не могу видеть как попало забитые одеждой ящики. Хотя я отлично помню, что аккуратно складывала ее на гладильной доске.

Оглядываюсь и обнаруживаю стакан с каким-то зеленым гнильем, вдобавок и недоеденный йогурт. Кладу мусор в пустую корзину, собираюсь уже спускаться вниз, но потом, в приливе доброты, пытаюсь хоть как-то привести в порядок постель. Когда поправляю на подушке наволочку, мне на ногу падает пластмассовая коробка.

Это игра — какая-то «Наруто», с мультяшным японским «манга», размахивающим мечом.

В них играют на приставках Wii, у нас такой никогда не было.

Я могла бы поинтересоваться у Тео, откуда у него диск, но что-то подсказывает, что ответ мне не понравится. Наверняка — после этих выходных, когда я узнала, что Джейкоба по ночам не бывает дома. И после сегодняшнего вечера, когда позвонил учитель математики и рассказал, как сын ведет себя на уроке.

Иногда мне кажется, что сердце человека — просто полка. На нее многое можно положить, но, случается, полка не выдерживает груза — и человеку остается подбирать обломки.

Минуту я таращусь на компьютерную игру, потом засовываю ее обратно в наволочку и выхожу из комнаты Тео.

ТЕО

Я научил брата, как не давать себя в обиду.

Это случилось несколько лет назад: мне было одиннадцать, ему четырнадцать. Я занимался на гимнастическом снаряде на спортплощадке, а Джейкоб сидел на траве, читал биографию Эдмона Локара — основоположника анализа отпечатков пальцев. Мама была в школе, в тысячный раз обсуждая индивидуальный план обучения Джейкоба, чтобы удостовериться, что школа станет для брата таким же безопасным местом, как дом.

По-видимому, о спортплощадке она забыла.

Двое мальчиков на невероятно легких досках для скейта выделывали трюки на ступеньках и вдруг увидели Джейкоба. Подошли, один из них выхватил у него книгу.

— Это моя книга, — сказал Джейкоб.

— Тогда подойди и возьми ее, — ответил обидчик.

Он бросил книгу приятелю, тот швырнул назад, а Джейкоб, как собачонка, продолжал бегать за ней. Но какой из Джейкоба спортсмен? Он не мог поймать книгу.

— Это библиотечная книга, кретины, — сказал Джейкоб, как будто это имело для них хоть какое-то значение. — Вы ее порвете!

— Какая досада! — Мальчишка бросил книгу в огромную грязную лужу.

— Беги, спасай книгу, — добавил второй, и Джейкоб бросился за ней.

Я крикнул ему, но слишком поздно. Один из обидчиков подставил Джейкобу ногу, и мой брат упал в лужу прямо лицом. Потом сел, весь мокрый, сплевывая грязь.

— Приятного чтения, «тормоз»! — крикнул первый обидчик. Оба засмеялись и укатили прочь.

Джейкоб не двигался. Продолжал сидеть в луже, прижимая к груди книгу.

— Вставай! — велел я и протянул ему руку, чтобы помочь подняться.

Что-то ворча, Джейкоб встал. Попытался перевернуть страницы, но они слиплись от грязи.

— Она высохнет, — заверил я. — Хочешь, позову маму?

Он покачал головой.

— Она рассердится.

— Не рассердится, — ответил я, хотя и понимал, что он, скорее всего, прав. Его одежда была совершенно грязной и мокрой. — Джейкоб, ты должен научиться давать сдачи. Поступай, как твои обидчики, только в десять раз сильнее.

— Тоже толкнуть их в лужу?

— Нет. Ты можешь… Я не знаю… Обозвать их.

— Их зовут Шон и Амал, — сказал Джейкоб.

— Не позвать, а обозвать. Попробуй: «Придурки». Или: «Завязывай, урод».

— Это же ругательства…

— Да. Но они хорошо подумают, прежде чем еще раз тронуть тебя.

Джейкоб начал раскачиваться.

— Во время вьетнамской войны Би-би-си не знала, как произнести название поселка, подвергшегося бомбардировке, Хойан, так, чтобы не оскорбить слушателей. Решили вместо этого назвать город, находящийся неподалеку. К несчастью, он носил название Хюэ.

— Тогда в следующий раз, когда обидчик будет тыкать тебя носом в лужу, выкрикивай названия вьетнамских поселков.

— «Я покажу тебе, моя милая, и твоей собачонке тоже!» — процитировал Джейкоб «Волшебника страны Оз».

— Нужно, чтобы звучало более агрессивно, — посоветовал я.

Он на мгновение задумался.

— «Накося выкуси, ублюдок!»[10]

— Отлично. Поэтому в следующий раз, когда кто-нибудь выхватит твою книгу, что ты скажешь?

— А ну, выблядок, отдай книгу!

Я рассмеялся.

— Джейкоб, да у тебя прирожденный талант!

Я искренне не собирался проникать в очередной дом. Но во вторник в школе выдался такой паршивый день: во-первых, я получил семьдесят девять балов за контрольную по математике, а я не привык к простому «хорошо»; во-вторых, у меня — единственного в лаборатории, куда мы ходим на биологию, — не забродили дрожжи. В-третьих, похоже, я начинаю заболевать. Я ушел с последнего урока, потому что хотел просто свернуться калачиком под одеялом и выпить чашечку чая. В действительности страстное желание выпить чаю напомнило мне о профессорском доме, где я побывал на прошлой неделе. И к счастью, когда эта мысль приходит мне на ум, я нахожусь всего в трех кварталах от дома профессора.

Дом все еще пустует, мне нет даже необходимости взламывать заднюю дверь — она осталась незапертой. Возле стены все еще стоит трость, а на вешалке висит та самая толстовка, но теперь рядом с ней и шерстяное пальто, и пара ботинок. Кто-то допил красное вино. На стойке появились колонки, которых в прошлый раз здесь не было, и на зарядке стоит новенький розовый плеер.

Я нажал кнопку «вкл» и увидел, что проигрывается трек Ни-Йо.

Либо это самые хипповые из профессоров, либо их внукам следует перестать разбрасывать повсюду свои вещи.

Чайник стоит на плите. Я наливаю в него воды и включаю конфорку, а сам роюсь в ящиках в поисках пакетика чая. Их засунули на полку, за рулон пекарской фольги. Я выбираю «манговое безумие» и, пока закипает вода, прокручиваю плеер. Впечатляет. Мама вряд ли знает, как пользоваться медиаплеером, однако есть же парочка пожилых профессоров, которые разбираются в новейших технологиях.

Может быть, они не такие старые? Я представил их себе стариками, но, возможно, трость — последствия артроскопического хирургического вмешательства, потому что профессор по выходным играет в хоккей и повредил колено. А может быть, они одного возраста с моей мамой, а владелица толстовки — их дочь, моя ровесница. Возможно, она ходит в мою школу. И даже сидит рядом со мной на биологии.

Кладу плеер в карман, наливаю воду из свистящего чайника и тут обнаруживаю, что слышу шум льющейся наверху воды.

Забыв о чае, я крадучись пробираюсь в гостиную мимо громадного развлекательного центра, потом вверх по лестнице.

Похоже, шум льющейся воды доносится из хозяйской ванной комнаты.

Кровать разобрана. На ней стеганое одеяло, расшитое розами, на стуле стопка одежды. Я беру кружевной бюстгальтер и провожу рукой по застежке.

Внезапно я замечаю, что дверь ванной приоткрыта, и в зеркале мне видно происходящее в душе.

Мой день за последние тридцать секунд стал значительно лучше.

В душе много пара, поэтому я могу рассмотреть только изгибы тела, а когда девушка поворачивается, вижу, что волосы у нее до плеч. Она что-то напевает, чудовищно фальшивя. «Повернись, — мысленно умоляю я. — Лицом».

— Чертовщина! — восклицает девушка и резко раскрывает дверь душа.

Я вижу ее руку, которая пытается нащупать полотенце на вешалке у двери. Вытирает глаза. Я, затаив дыхание, смотрю на ее плечи. На сиськи.

Продолжая щуриться, она опускает полотенце и поворачивается.

В эту секунду наши взгляды встречаются.

ДЖЕЙКОБ

Люди постоянно говорят не то, что думают, но эмоционально неустойчивые, тем не менее, умудряются понимать между строк. Возьмем, например, Мими Шеек из нашей школы. Она сказала, что умрет, если Пол Макграт не пригласит ее на школьный бал, но на самом деле она не собиралась умирать — она бы просто очень расстроилась. Или, например, Тео. Иногда хлопает кого-нибудь по плечу и говорит «Иди ты!», когда на самом деле хочет, чтобы его приятель продолжал рассказ. Или когда мама бормочет «Просто отлично!», если у нас на дороге спускает шина, хотя понятно, что ничего отличного в этом нет, — только колоссальная трудность.

Возможно, когда Джесс сказала мне в воскресенье «Исчезни!», на самом деле она имела в виду что-то другое?

Мне кажется, что я умираю от спинномозгового менингита. Головные боли, слабоумие, ригидность затылка, высокая температура. У меня два симптома из четырех. Не знаю, попросить ли маму отвезти меня, чтобы взяли поясничную пункцию, или продолжать терпеть, пока не умру. Я уже собрался в письменном виде объяснить, как хочу быть одет на похоронах. Так. На всякий случай.

Еще одно столь же вероятное предположение: у меня страшно болит голова и занемела шея из-за того, что я с воскресенья — когда в последний раз видел Джесс — потерял сон.

Она не прислала заранее фотографию своего нового жилища, как обещала. Вчера я отправил ей по электронной почте сорок восемь напоминаний, ни на одно она не ответила. И позвонить ей не могу, чтобы напомнить о фотографии, потому что ее сотовый телефон до сих пор у меня.

Минувшей ночью, часа в четыре, я задался вопросом, а что сделал бы доктор Генри Ли, если улики таковы:

1. По электронной почте фотографии так и не пришли.

2. Все мои сорок восемь посланий остались без ответа.

Первая гипотеза: у Джесс за неуплату отключена электронная почта, что кажется маловероятным, потому что она связана с электронной почтой Вермонтского университета. Вторая гипотеза: она намеренно решила не общаться со мной, что означает злость или разочарование (см. выше: «Просто исчезни»). Но это бессмысленно, поскольку она сама сказала во время нашей последней встречи: я должен рассказать ей, какой урок извлек… А это означает очередную встречу.

Между прочим, я составил список уроков, которые извлек из последней нашей встречи:

1. Пицца без глютена на вкус отвратительна.

2. В пятницу Джесс в кино не пойдет.

3. Звонок ее телефона похож на птичью трель, если прикрутить громкость.

4. Марк — тупоголовый идиот. (Хотя, честно говоря, это: а) одно и то же, б) я давно об этом знаю.)

Сегодня я, находясь в таком ужасном состоянии, пошел в школу по единственной причине — мама настоит на том, чтобы я остался дома и не ходил к Джесс, а этого я допустить не мог. Я должен отдать ей сотовый. И при личной встрече я смогу узнать, почему она не отвечает на электронные послания.

Обычно в обязанность Тео входило провожать меня до городка Вермонтского университета, который находится всего в километре от школы. Он провожал меня до комнаты Джесс, которую она для меня всегда оставляла незапертой, чтобы я мог подождать, пока она освободится после занятий по антропологии. Иногда, пока жду, я выполняю домашние задания, иногда читаю газеты на ее письменном столе. Однажды я брызнулся ее духами и остаток дня ходил, а вокруг меня витал ее аромат. Потом появляется Джесс, и мы отправляемся в библиотеку, временами в студенческий совет или в кафе на Черч-стрит.

Я могу и во сне добраться до комнаты Джесс, но сегодня (когда мне на самом деле необходима помощь Тео, чтобы добраться по новому адресу) он ушел из школы, потому что заболел. Он находит меня после шестого урока и говорит, что паршиво себя чувствует и пойдет домой умирать.

«Не ходи, — говорю я. — Мама расстроится».

Моей первой реакцией было спросить его, а как же мне добраться к Джесс, если он заболел и идет домой. Но тут я вспоминаю слова Джесс, что я не пуп земли и поставить себя на место другого человека, влезть в его шкуру — часть социального взаимодействия. (Не буквально. Я не смогу влезть в шкуру Тео. У меня 50-й размер, а у него 46-й.) Поэтому я желаю Тео выздоравливать, а сам иду к школьному психологу, миссис Гренвил. Мы изучаем карту, которую нарисовала Джесс, и решаем, что мне следует сесть на автобус № 5 и выйти на третьей остановке. Джесс даже начертила маркером дорогу от автобусной остановки к ее дому.

Оказывается, карта очень подробная, пусть даже и сделана не в масштабе. Я выхожу из автобуса, поворачиваю направо у пожарного гидранта, потом отсчитываю слева шесть домов. Новое временное жилище Джесс представляет собой старый кирпичный дом, поросший плющом. Интересно, а она знает, что усики плюща прорастают сквозь известь и кирпич? Стоит ли ей рассказать? Если бы такое сказали мне, я бы по ночам лежал в постели и боялся, что на меня обвалится весь дом.

Я продолжаю нервничать, нажимая кнопку дверного звонка, потому что никогда раньше не видел этот дом изнутри, — от этого мне кажется, что кости превращаются в желе.

Никто не открывает, поэтому я иду к черному входу.

Бросаю взгляд на снег и запоминаю увиденное, но не это сейчас главное, потому что Дверь Не Заперта, а это означает, что Джесс меня ждет. Я сразу успокаиваюсь: совсем как в общежитии; я войду и буду ждать, а когда она вернется, все встанет на свои места.

Джесс только два раза сердилась на меня, и оба раза это случилось, когда я ждал ее возвращения. Первый раз — когда я вытащил из шкафа всю ее одежду и разложил вещи в соответствии с электромагнитным цветовым спектром, как свою. Второй раз — когда я сидел за ее письменным столом и заметил ошибку в вычислениях, которые она производила. Она половину задачи решила неправильно, поэтому я ошибку исправил.

Именно Тео дал мне понять, что законы насилия базируются на угрозе. Если существует настоящая опасность, есть два пути:

1. Возмездие.

2. Противодействие.

Из-за них я и попадаю в беду.

Меня отправили в кабинет директора за то, что я ударил мальчика, который бросал в меня бумажным самолетиком на уроке английского. Когда Тео уничтожил одно из проводимых мною криминалистических исследований, я отправился в его комнату с ножницами в руках и методично разрезал на кусочки его коллекцию комиксов. Однажды в восьмом классе я понял, что группа школьников смеется надо мной. Меня как будто перемкнуло, я обезумел от ярости. Забился в уголок школьной библиотеки, составил список людей, которых ненавижу, и написал, как бы я хотел, чтобы они умерли: от удара ножом в раздевалке; от взрыва бомбы, засунутой в шкафчик; от отравления цианидом, подсыпанным в диетическую колу. Как и всякий больной синдромом Аспергера, я крайне организован в одном и совершенно неорганизован в другом: эту бумажку я, к счастью, потерял. Возможно, кто-то (даже я сам) выбросил ее, но ее нашел учитель истории и отнес директору, который тут же вызвал в школу мою маму.

Она кричала на меня целых семьдесят девять минут — в основном, как она оскорблена моим поступком. Она еще больше рассердилась из-за того, что я искренне не мог понять, почему ее расстраивает то, что я делаю. Она отобрала десять моих блокнотов с «Блюстителями порядка» и страницу за страницей уничтожила в бумагорезательной машине, и внезапно я совершенно ясно понял ее намерения. В тот вечер я настолько разозлился, что, когда мама спала, перевернул корзину с изрезанной бумагой прямо ей на голову.

К счастью, меня не исключили из школы — большинство учителей знало меня достаточно хорошо, чтобы понять, что я не представляю угрозы для окружающих, — но урока, который мне преподала мама, оказалось достаточно, чтобы я больше не повторял подобных ошибок.

Я говорю все это, чтобы вы поняли: импульсивность — симптом, присущий людям с синдромом Аспергера.

А импульсивность никогда ни к чему хорошему не приводит.

ЭММА

Мне разрешается работать над рубрикой дома, но каждый вторник я должна торопиться в город на встречу с редактором. Большей частью это задушевные беседы: она рассказывает о неприятностях в своей жизни, ожидая, что я дам ей совет, как даю в журнале основной массе читателей.

Я не против, потому что считаю: один час в неделю поработать психотерапевтом — очень выгодный обмен на зарплату и медицинскую страховку. Но это также означает, что по вторникам, когда Джейкоб встречается с Джесс, уже она отвечает за то, чтобы вовремя привезти его домой.

Сегодня вечером, не успела я переступить порог, как вижу в кухне Тео.

— Как ты себя чувствуешь? — спрашиваю я, щупая ладонью его лоб. — У тебя температура?

Я звонила домой из Берлингтона, как всегда делаю, выходя с работы, и узнала, что Тео заболел и сейчас не в себе, потому что он ушел из школы, совершенно забыв, что должен сегодня отвести Джейкоба на встречу с Джесс. Второй звонок, в школу, помог мне сохранить самообладание: миссис Гренвил разговаривала с Джейкобом и посоветовала ему, на какой сесть автобус, чтобы добраться до нового жилища Джесс. Она заверила, что Джейкоб чувствовал себя уверенно, отправляясь туда один.

— Простудился, — говорит Тео, уклоняясь. — Но Джейкоба еще нет, хотя уже половина пятого.

Больше он может ничего не говорить: Джейкоб скорее даст руку на отсечение, чем пропустит серию «Блюстителей порядка». Но сын опаздывает всего на пятнадцать минут.

— Он встречается с Джесс на новом месте. Вероятно, теперь она живет чуть дальше, чем находится ее общежитие.

— А если он туда так и не попал? — спрашивает явно обеспокоенный Тео. — Я должен был остаться в школе и проводить его, как обычно…

— Дорогой, ты заболел. Кроме того, миссис Гренвил считает, что Джейкобу представилась отличная возможность проявить независимость. Кажется, у меня есть в компьютере новый телефон Джесс; я могу ей позвонить, если это тебя успокоит.

Я обнимаю Тео. Я уже давно не обнимала младшего сына: когда мальчику пятнадцать лет, он избегает телесных проявлений родительской любви. Как приятно, что он волнуется за Джейкоба! Между ними существуют разногласия, но в глубине души Тео любит старшего брата.

— Я уверена, что с Джейкобом все в порядке, но рада, что ты о нем беспокоишься.

И в это мгновение я принимаю поспешное решение отплатить Тео за добрые чувства к Джейкобу.

— Давайте сегодня пойдем в китайский ресторанчик! — предлагаю я, хотя мы не можем себе позволить ужинать в ресторанах, к тому же Джейкобу непросто угодить с блюдом, приготовленным не мною.

На лице Тео отражаются смешанные чувства, потом он кивает.

— Было бы круто, — угрюмо бросает он и выскальзывает из моих объятий.

Открывается дверь в прихожую.

— Джейкоб? — окликаю я и выхожу навстречу сыну.

На мгновение у меня пропадает дар речи. Глаза у сына дикие, из носа течет. Он хлопает руками по бокам, отпихивает меня к стене и убегает в свою комнату.

— Джейкоб!

Дверь его спальни не запирается, я вырезала замок несколько лет назад. Сейчас я толкаю дверь и обнаруживаю Джейкоба в шкафу, под свисающими рукавами рубашек и брюками. Он раскачивается вперед-назад, из горла вырывается высокий, гнусавый звук.

— Что случилось, малыш? — спрашиваю я, опускаясь на колени и залезая к нему в шкаф. Крепко прижимаю его к себе и начинаю петь: «Я застрелил шерифа… но не убивал его помощника».

Джейкоб так сильно хлопает руками, что делает мне больно.

— Поговори со мной, — прошу я. — Что-то случилось с Джесс?

При звуке ее имени он изгибается, как будто его пронзила пуля, и начинает так сильно биться головой о стену, что оставляет вмятины.

— Перестань, — прошу я, изо всех сил пытаясь оттянуть его на себя, чтобы он не покалечился.

Успокоить аутиста, с которым случился припадок, все равно что остановить торнадо. Когда видишь, что беда неминуема, поделать ничего нельзя — лишь переждать бурю. В отличие от вспышек гнева обычных детей, Джейкоба не интересует моя реакция на его поведение. Ему все равно, причинит ли он себе вред. Он поступает так не для того, чтобы чего-то достичь. По правде говоря, он в этот момент совершенно себя не контролирует. И сейчас, когда ему уже не четыре и не пять, я не могу его сдержать.

Я встаю, выключаю в комнате весь свет и задергиваю шторы, чтобы было темно. Ставлю диск с Марли. Потом начинаю снимать одежду с вешалок и сваливать кучей на сына — сперва он лишь сильнее кричит, но потом под весом одежды успокаивается. К тому времени, как он засыпает у меня на руках, у меня уже порвались и блузка, и чулки. Диск полностью прокрутился четыре раза. Будильник Джейкоба показывает 20.35.

— Что же тебя расстроило? — шепчу я.

Это могло быть что угодно: перепалка с Джесс, или ему могла не понравиться планировка кухни в ее новом жилище. Или он слишком поздно понял, что не успевает к началу любимого сериала. Я целую Джейкоба в лоб. Потом осторожно высвобождаюсь из цепких объятий и, подложив ему под голову подушку, оставляю сына, свернувшегося калачиком на полу. Укрываю его разноцветным стеганым летним одеялом с изображением почтовых марок, которое лежало сложенным в его шкафу.

Все тело затекло. Я спускаюсь вниз. Во всем доме темно, свет горит только в кухне.

«Давайте сегодня пойдем в китайский ресторанчик!»

Но это было до того, как меня поглотила «черная дыра», в которую Джейкоб может превратиться в любой момент.

На стойке стоит тарелка с хлопьями, на дне капля соевого молока. Возле миски, словно упрек, — коробка с рисовыми хлопьями.

Быть матерью Сизифов труд. Латаешь в одном месте, рвется в другом. Я стала верить, что жизнь, которой я живу, всегда будет трещать по швам.

Отношу тарелку в раковину и глотаю слезы, комом вставшие в горле. «Тео, мне очень жаль!»

«В очередной раз».