Последние дни инков

7. МАРИОНЕТОЧНЫЙ КОРОЛЬ

На протяжении следующих трех месяцев Писарро и триста его конкистадоров двигались в южном направлении, через заснеженные вершины. Стада лам и альпак вели туземные мальчишки, одетые в традиционные туники. Время от времени отряду приходилось вступать в мелкие стычки с враждебно настроенным местным населением, которое, однако, было плохо организовано и не могло нанести отряду серьезного урона. К настоящему времени у испанцев уже имелась значительно более солидная свита: в дополнение к нескольким туземным рабам из Никарагуа и некоторому количеству черных рабов из Африки к испанскому отряду присоединилось изрядное число местных туземцев, пополнивших караван своими ламами — животные были нагружены палатками, продовольствием, оружием и золотыми и серебряными сокровищами Атауальпы.

Но прежде чем Писарро со своими испанцами покинул Кахамарку, он решил короновать самого старшего из выживших братьев императора Уайны Капака, наследного принца по имени Тупак Уаллпа. Писарро надеялся, что посредством этого он сможет продолжать контролировать инкскую аристократию и, следовательно, империю, как он это делал, используя фигуру Атауальпы. Однако правление нового инкского императора оказалось непродолжительным. Спустя два месяца Тупак Уаллпа заболел и умер. Разочарованный Писарро похоронил его в городе Хауха, находящемся на полпути между Кахамаркой и Куско. И вновь Инкская империя осталась без правителя.

Перед тем как им выступить на юг, Писарро и его отряд не имели точного представления о текущем рассредоточении инкских войск. Писарро доложили, что имелось три инкских армии: одна на севере, на территории нынешнего Эквадора, насчитывавшая около 30 000 солдат под предводительством генерала Руминяви; другая находилась на территории, соответствовавшей нынешней центральной части Перу, насчитывавшая 35 000 солдат; и, наконец, в Куско стояла армия генерала Кискиса в 30 000 человек. Но Писарро, прежде чем покинуть Кахамарку, обезглавил центральную армию, заманив ее военачальника Чалкучиму под тем предлогом, чтобы он навестил находящегося в заключении Атауальпу. Схватив Чалкучиму, Писарро решил забрать инкского генерала с собой в поход. Однако у Писарро стали расти подозрения, что генерал может попытаться возбудить местных туземцев против него, и губернатор приказал сжечь Чалкучиму у столба. Таким образом, на пути испанцев к их цели — захвату столицы Инкской империи — осталась только армия генерала Кискиса.

В ноябре 1533 г., когда испанцы вышли из инкского города Хакихауаны, отстоящего от Куско на расстоянии однодневного перехода, они повстречали семнадцатилетнего туземца, имевшего совсем мальчишеский вид. На нем была желтая туника; его сопровождала группа инкских представителей знати. Из беседы с юношей переводчики выяснили, что это сын Уайны Капака. Писарро узнал, что имя юноши — Манко Инка и что он, приходясь братом и Атауальпе, и Уаскару, являлся одним из очень немногих выживших представителей королевской родословной, которую вело семейство Уаскара. Писарро и его капитаны внимательно слушали повествование молодого принца, рассказывавшего о том, как долго он пребывал в положении беженца: большую часть предыдущего года ему приходилось «постоянно скрываться от людей Атауальпы, с тем чтобы они не убили его». Он явился сюда одинокий и совсем покинутый, выглядел он как обычный индеец.

Писарро сразу понял не только то, что Манко Инка являлся возможным наследником на трон, но также и то, что наследный принц принадлежал к фракции Куско — именно к той фракции, с которой Писарро хотел союзничать. Поскольку Писарро уже казнил Атауальпу, он ничего лучше не мог для себя сделать, кроме как приехать в Куско с представителем той самой фракции, которая пострадала от Атауальпы. Писарро и его войска могли, таким образом, позиционировать себя как освободителей, и они надеялись, что при такой подаче устраняется сама возможность зарождения какого-либо национального сопротивления. Летописец Педро Санчо де ла Ос писал:

Писарро надеялся, что, заключив союз с юным инкским принцем, он сможет перехитрить фракцию Куско, заставив ее думать, что единственным интересом испанцев является наделение властными полномочиями тех, кто был угнетен при Атауальпе. Писарро также быстро осознал, что вполне наивный на вид сын Уайны Капака сможет превосходно сыграть роль марионеточного короля, которого без особых усилий смогут контролировать испанцы.

Но прежде чем Писарро сможет утвердить Манко в роли нового императора, ему сначала следовало захватить Куско, которое все еще было занято многочисленной, враждебно настроенной инкской армией. Манко поведал испанцам, что генерал Кискис предпочитал сжечь город дотла, нежели отдать его чужеземцам. Со значительного расстояния от города испанцы уже могли разглядеть дым над горизонтом: возможно, уничтожение Куско уже началось. Писарро немедленно приказал своему двадцатитрехлетнему брату Хуану и Эрнану де Сото взять с собой 40 кавалеристов и попытаться предотвратить сожжение столицы. В то время как Писарро и оставшаяся часть его отряда мерно двинулась дальше, Хуан Писарро, де Сото и набранные ими кавалеристы галопом помчались в сторону города и вскоре скрылись за холмом.

Несмотря на то что им, по-видимому, предстояло принять участие в масштабном сражении, Писарро и его отряд чувствовали себя вполне уверенно. Испанские войска выглядели гораздо предпочтительнее в плане общей усталости и понесенных потерь, нежели туземная армия. Начиная с момента пленения Атауальпы, индейцы потеряли более 8000 воинов, большое число представителей высокопоставленной элиты, одного из трех своих ключевых генералов и, конечно, своего императора. Испанцы же, напротив, до сих пор потеряли лишь одного своего африканского раба. Хотя число их было невелико, испанцы тем не менее обладали перед инками изрядными преимуществами в плане военной технологии. Возможно, самым большим их преимуществом было монопольное владение лошадьми — каждое такое животное могло перевозить на себе воина с полным вооружением и при этом развивать огромную скорость. Мобильные самоходные средства атаки, лошади не только внушали индейцам страх, но также служили своеобразным высоким помостом, находясь на котором испанцы вполне свободно могли пользоваться своими четырехметровыми пиками с металлическими наконечниками и ударно разить своими мечами. У конкистадоров Писарро также был порох, некоторое число пушек и изрядное число аркебуз.

Если говорить о средствах защиты, то испанцы располагали стальными шлемами, пластинчатыми доспехами и кольчугами. Кроме того, у испанских пехотинцев имелись эскудо — деревянные щиты около 2 футов в диаметре, а всадники имели адарги — щиты больших размеров, также имевшие деревянную основу, но покрытые двойным слоем шкур. Сидящий на коне испанский рыцарь, весь в железных доспехах, со щитом в одной руке и пикой или мечом в другой, являл собой самый передовой образец европейской военной технологии. Только подобным же образом вооруженный рыцарь, пехотинец, целящийся из аркебузы с близкого расстояния, или испытанный европейский пикинер имел возможность противостоять конной атаке.

Племянник Атауальпы Титу Куси позднее описывал, каким ему и его соплеменникам представлялось испанское войско — с его аркебузами, стреляющими невидимыми дротиками, которые чудодейственным образом убивали индейских воинов на расстоянии, и с его трубами, издающими громкие звуки:

Помимо вооружений, испанцы располагали также рядом других преимуществ: они могли намного более эффективно сообщаться друг с другом посредством письма — так, находившиеся на расстоянии друг от друга воинские подразделения могли обмениваться информацией. У испанцев были корабли и доступ к международной торговой системе коммуникаций, благодаря чему они могли периодически пополнять свои запасы оружия, лошадей, людской силы. У испанцев также имелся опыт успешного ведения сражений на протяжении ряда веков против мавров, которые имели сопоставимое с испанским вооружение.

Испанцы также имели более тридцати лет опыта покорения других туземных племен, проживавших на территории Карибского бассейна, в Мексике и в других областях Америки: совсем недавно Эрнан Кортес осуществил завоевание Ацтекской империи в Мексике. Писарро, таким образом, знал, как он может использовать для своей выгоды внутренние политические разногласия и каким образом он сможет набирать себе союзников среди туземцев. Также испанцы имели при себе двух туземных переводчиков, которые прошли обучение в Испании и которых теперь можно было использовать для установления контактов с местным населением.

В испанском арсенале было и еще одно мощное оружие, хотя оно было совершенно непредумышленным: разнесение эпидемии европейской оспы. Заболевание пришло в страну непосредственно перед третьим и последним путешествием Писарро в Перу. Оно не только убило правителя Инкской империи Уайну Капака, но также привело к развязыванию жестокой, опустошительной войны, раздробившей государство на две части. Всего лишь пять лет назад, во время второй экспедиции Писарро, Инкское государство было объединенным и сильным. В ходе своей третьей экспедиции, предпринятой в 1532 г., Писарро со своим отрядом обнаружил империю сильно ослабленной эпидемией и жестокой гражданской войной.

Если испанское оружие в основном было произведено из стали, то инкские предметы вооружения были сделаны из бронзы, меди и камня. Таким образом, испанцы обнаружили в Перу культуру бронзового века — в технологическом отношении подобную той, которая была характерна для Египта за тысячу лет до явления Христа. Инки добывали медные, оловянные, золотые, серебряные и ртутные руды, однако железные месторождения на территории королевства Тавантинсуйю были неизвестны (первые значительные залежи железной руды были обнаружены в Перу только в 1915 г.). Так что даже если бы до обозреваемой эпохи инки имели за своими плечами еще несколько сотен лет ускоренного развития, едва ли бы они вступили в так называемый железный век, а, не имея железа, они соответственно не вошли бы в стальной век. В противостоянии со стальными доспехами и оружием заморских захватчиков инкское оружие из камня и мягких металлов оказалось просто бессильно.

В основном инкское оружие было предназначено для рукопашных поединков с пехотинцами, вооруженными подобным же нехитрым образом. Основным видом оружия были разнообразные дубинки, испанцы называли их ропча. Самая большая, предназначенная для двуручного использования, имела длинную деревянную ручку и деревянный или медный шар с пятью-шестью выступами на конце. Предназначенные для раскалывания человеческого черепа дубинки, однако, были бессильны сокрушить испанский стальной шлем. Только прямой удар в лицо, не защищенное забралом, мог оказаться фатальным. Инки также использовали боевые топоры — с медными, бронзовыми или каменными лезвиями с теми же целями, что и дубинки. Однако лезвия были недостаточно острыми, чтобы отсекать человеческие конечности. В то время как испанские мечи могли разрезать плоть так же легко, как масло, инкские топоры могли только разбивать кости и наносить увечья.

Помимо дубинок, на вооружении у инкских войск имелись копья с медными или бронзовыми наконечниками или просто заостренными деревянными концами. Индейцы также использовали дротики с деревянными или костяными наконечниками, которые запускались при помощи особого метательного приспособления. Одним из самых опасных видов инкского оружия, сточки зрения испанцев, была праща — варака, обычно делавшаяся из шерсти или какой-либо ткани. Вложив в центральную расширенную часть пращи камень размером с яйцо и затем быстро раскрутив пращу, воин мог придать такую силу и точность полету камня, что последний мог расколоть испанский меч надвое. Но если на испанце был шлем, то запущенные таким образом камни не могли нанести ему смертельный удар.

Инкские войска также использовали, хотя и значительно реже, лук и стрелы. Поскольку только туземцы из восточных джунглей умели пользоваться подобным оружием, лук и стрелы применялись инкскими отрядами только в случае присутствия в них уроженцев Антисуйю — амазонского региона империи. Но уроженцев дельты Амазонки было немного по сравнению с рекрутами из высокогорных районов. Таким образом, луки и стрелы находили себе ограниченное применение, а кроме того, они также были бессильны против стальных доспехов.

Несмотря на то что инки располагали значительно большим числом войск, они не имели многих из тех преимуществ, которыми обладали испанцы: у инков, например, не было системы письма, не считая кипу, которые позволяли обмениваться значительно меньшим объемом информации, нежели развитая испанская письменность. Инки также очень мало знали о мире за пределами их границ; так, они ничего не знали о завоевании испанцами Мексики, Центральной Америки и Карибского бассейна. Также они не имели никакого представления об истории Европы и других регионов мира. Доспехи их сильно уступали испанским. Если отдельные туземные племена иногда использовали нагрудные и наспинные медные пластины, то основная часть инков по большей части надевала лишь хлопчатобумажные панцири, которые вполне приемлемо защищали от оружия других туземных армий, но не от испанских смертоносных пик и стрел. Наконец, у инков не было лошадей; поэтому им постоянно приходилось искать какие-то способы защиты от несущейся массы неведомых им доселе животных, управляемых облаченными в доспехи испанцами, которые обладали неоспоримым преимуществом нанесения ударов сверху вниз.

14 ноября 1533 г. капитаны Хуан Писарро и Эрнан де Сото со своим кавалерийским отрядом в 40 человек приблизились к окрестностям инкской столицы Куско. Дорога, ведущая в город, была перекрыта соединенными силами центральной и южной армий, которым каким-то образом удалось объединить усилия. В условиях абсолютного численного перевеса противника испанцы тем не менее решили немедленно атаковать — к такой тактике они стали прибегать почти инстинктивно. В какой бы опасности они ни находились, естественным побуждением испанцев было немедленно атаковать — и именно в том направлении, откуда, по их представлению, исходила наибольшая угроза. Именно эта стратегия до сих пор приносила в Андах неизменный успех.

Туземные воины, «имевшие гораздо большую численность… выступили против нас, издавая страшные крики и выражая крайнюю решимость», — писал Мигель де Эстете. Особенно яростно дралась северная армия под командованием опытного генерала Кискиса, — организовав бешеную атаку с применением пращей, стрел и булав, им в итоге удалось оттеснить испанцев. «Они убили три наших лошади, в том числе и мою, а она стоила мне 1600 кастельяно, — писал нотариус Хуан Руис де Арсе, — также были ранены многие христиане».[34]

Но защищенные своими доспехами и имея возможность драться, используя преимущество кавалерии — мобильность и положение всадника над пехотинцем, испанцы нанесли инкам огромный урон; сотни туземцев пали в тот день в ходе сражения, которое продолжалось до самого вечера. Дорога была усеяна отрубленными конечностями и головами. Испанцы своими стальными доспехами были защищены от камней и от наверший булав, у них, конечно, были раненые, но они не потеряли ни одного человека; сражаясь на относительно ровной поверхности, испанцы имели два преимущества: они могли задействовать таранный эффект использования своих лошадей, а также развиваемую ими большую скорость. Если какой-то испанец оказывался в трудном положении, его товарищи на лошадях бросались к нему на помощь. Если испанцы видели, что в сложившейся затруднительной ситуации спастись можно было только бегством, то они пришпоривали своих лошадей, и их не могли догнать даже самые быстроногие из числа туземных воинов. Поздно вечером прибыли Франсиско Писарро и оставшаяся часть испанских войск, но к этому времени испанская кавалерия и армия Кискиса уже закончили сражение. С наступлением темноты инкские и испанские войска расположились в пределах взаимной видимости, туземные костры освещали близлежащий холм. Санчо де ла Ос писал:

«Мы двинулись в сторону города, — писал Руис де Арсе, теперь вынужденный идти пешком после потери своей лошади, — испытывая сильный страх и полагая, что индейцы поджидают нас у городских ворот. И так мы… вошли в город, в котором [уже] не было защитников». Очевидно, осознав, что на плоской поверхности туземные войска, даже имея численный перевес, не сравнятся с конными испанцами, генерал Кискис решил поберечь свою армию до тех пор, пока не представится возможность для более удобного варианта сражения. Уже после полуночи генерал Кискис дал своим войскам приказ отходить, отказавшись от дальнейших сражений за Куско. Они сделали все это вполне бесшумно, оставив зажженными свои костры, с тем чтобы испанцы думали, что индейцы продолжают располагаться в лагере. На следующий день около полудня испанцы победным маршем вошли в город. «Губернатор и его войска вошли в этот великий город Куско, — писал Санчо де ла Ос, — не встречая никакого сопротивления. Это произошло в пятницу, в час совершения великой мессы, в пятнадцатый день ноября в 1533-й год от даты рождения нашего Спасителя Иисуса Христа».

Когда испанцы двинулись в полном своем боевом порядке, любопытствующие жители города высыпали на мощеные улицы города. Только этим утром удивленные горожане узнали, что северная армия из Кито, которая стояла в городе на протяжении последнего года, неожиданно бесследно растворилась. Жители города, конечно, уже знали, что Атауальпа — император, чьи военачальники захватили столицу и убили их правителя Уаскара, — был казнен этой самой группой чужеземцев, которые сейчас вступали в стольный город. Немалое число жителей города было удивлено, когда появился Манко Инка, молодой принц, которого большинство горожан не видели уже год, — он шел в окружении странного вида бородатых людей. Манко, очевидно, находился в полном здравии и благополучии. Всем своим поведением и речами юный принц давал понять, что чужеземцы расположены к горожанам дружелюбно, они не представляют никакой угрозы и с ними следует обращаться как с почетными гостями. Измученные длительной оккупацией, жители Куско с облегчением восприняли неожиданное исчезновение ненавистной северной армии. Вне всякого сомнения, самым важным для них теперь был вопрос: кто эти чужеземцы и почему они явились сюда?

Для Писарро и его отряда вступление в столицу стало военным триумфом, кульминацией длительного и очень сложного предприятия, которое они начали примерно три года назад, когда впервые отошли от берегов Панамы. И хотя, возможно, испанцы были и не слишком радушно приняты в этот первый день, их стратегия установления союзнических отношений с фракцией Уаскара и позиционирования себя как освободителей, а не как оккупантов пока вполне оправдывала себя. Жители города спокойно стояли на улицах — весьма нарядно одетые в разноцветные узорчатые туники из хлопка или шерсти альпаки. Ни у одного из них не видно было при себе оружия. К своему облегчению, испанцы обнаружили, что не было никакой необходимости вытаскивать мечи из ножен или пользоваться аркебузами. Рядовым конкистадорам их беспрепятственное вхождение в самый красивый город из всех, что им доводилось видеть в Новом Свете, казалось чем-то сродни чуду. «Испанцев, которые приняли участие в этой экспедиции, поразили их собственные достижения, — писал Санчо де ла Ос. — Когда они начинают думать об этом, они не могут себе представить, как им удалось дожить до такого триумфа, пройдя через такие трудности и такие длительные периоды голода». «Мы вошли в город, не встретив никакого сопротивления, — писал Мигель де Эстете, — туземцы проявили к нам добрую волю».

В общей сложности испанцы потеряли всего шесть человек во время шестисотмильного перехода из Кахамарки в Кито, продлившегося три месяца. При этом за это время испанцы убили несколько тысяч туземцев.

Семнадцатилетний Манко Инка находился в очень хорошем настроении. С того момента, как Куско был занят силами Атауальпы, а Уаскар был схвачен и увезен на север в качестве узника, Манко пребывал в страхе за свою жизнь. После того как большинство его братьев, сестер, теть, дядьев, племянниц и прочих членов семейства было схвачено и уничтожено, обратившийся в бегство Манко должен был осознавать, что и его, вероятно, ожидает подобная же участь. Трудно вообразить себе удивление Манко, когда он узнал, что его брат Атауальпа был убит, что мощная северная армия неожиданно была изгнана из Куско и что маленький, но могущественный отряд чужеземцев собирается утвердить его, Манко, на троне. Теперь, находясь в стане этих лютых светлокожих виракоч, Манко неожиданно понял, что у него появляется шанс вырваться из относительной безвестности и вознестись — посредством испанцев — на самую вершину власти. Для Манко наконец закончился продолжительный мрачный период «северной оккупации».

Писарро между тем спешил закрепить свои последние военные победы. Поскольку армия генерала Кискиса все еще была в состоянии осуществить контратаку, Писарро приказал своим войскам расквартироваться на самой большой площади Куско. Затем он приказал своим кавалеристам круглосуточно держать лошадей в полной готовности — на случай внезапного нападения инков на город. Никогда не теряющий времени даром, Писарро также сообщил Манко на следующий день после его прибытия в Куско, что он вскоре станет новым инкским императором. Санчо де ла Ос описывал его следующим образом:

Писарро инстинктивно ощущал властные механизмы и приводные политические ремни; он постарался предотвратить появление местных очагов сопротивления испанскому владычеству, представив дело так, что он передает всю верховную власть Манко. Хорошо осознавая, что численность испанцев слишком мала, чтобы контролировать такую обширную империю, и что им нужны союзники в среде туземцев, Писарро побудил Манко в срочном порядке начать рекрутирование армии. Имея под своим контролем туземную армию, испанцы могли с большей легкостью подавлять восстания, кроме того, у них появлялась возможность избавить страну от двух остающихся на ее территории армий Атауальпы, Манко был только счастлив повиноваться, поскольку формирование армии не только позволило бы ему укрепить свою власть, но также дало бы возможность отомстить ненавистному генералу Кискису, вырезавшему почти всю семью Манко.

Манко вскоре двинулся из столицы в поход против генерала Кискиса. Вместе с Манко выступили Эрнан де Сото, 50 испанских кавалеристов и 10 000 туземных воинов. Совместная испанско-инкская атака на позиции генерала Кискиса нанесла такой урон его армии, что и офицеры северной армии, и рекруты из числа крестьян в итоге сочли, что с них достаточно. Находясь вдали от своих домов уже почти два года, войска фактически вынудили своего гордого генерала начать долгое отступление на север, к Кито.

В то время как генерал Кискис поспешно отступал, Манко особо не терял времени, готовясь к своей коронации. Сначала он ушел в горы для традиционного трехдневного поста, а затем вернулся в Куско для участия в церемонии.

Коронация Манко проводилась в городе, который не только являлся на протяжении столетий столицей для этнической группы, известной под названием «инки», — в Куско царствовали императоры божественного происхождения, тело каждого из них было мумифицировано, облачено в роскошное одеяние и содержалось — наряду с телами слуг императора — в специально отведенном ему храме. В Куско проживал великий Уайна Капак — отец Манко, Атауальпы и Уаскара; его жизнь предположительно была унесена оспой после того, как он осуществил завоевание провинции, территориально соответствующей современному Эквадору. В этом городе покоился Тупак Инка Юпанки, чьи легионы завоевали территорию протяженностью в тысячу миль, ныне относящуюся к государству Чили. Также Тупак Инка раздвинул и до того уже обширные границы империи на восток, в направлении Амазонки. В этом городе властвовал великий Пачакути, правитель, чья дальновидность позволила превратить некогда маленькое королевство в обширную, многоязычную империю. В Куско также проживало множество правителей более раннего периода, правивших маленьким изначальным инкским королевством, — задолго до того, как их потомки завладеют ресурсами большей части западного сектора Южной Америки.

Когда на церемонии коронации Манко появились мумии его предков, которые до сих пор почитались в качестве богов жителями империи, испанцы впервые получили возможность познакомиться с культом предков — традицией, общей для исконных южноамериканских культур. Зрелище ссохшихся останков императоров, с которыми совещались живые люди, должно было ужаснуть монаха-доминиканца Висенте де Вальверде, который, вне всякого сомнения, должен был воспринимать подобный род общения как работу дьявола. Испанцы наблюдали за церемонией коронации Манко, на которой присутствовала свита, состоявшая из мертвых инкских императоров, с ужасом вперемешку с отвращением, и это можно понять. По словам летописца Мигеля де Эстете,

Испанцы понятия не имели, что неумеренное питие инками на самом деле представляло собой ритуализованную форму религиозного культа; испанцы сочли такое поведение вакханальным служением дьяволу. Но поскольку на площади собралась большая аудитория, включавшая в себя местную знать и вождей, прибывших, чтобы засвидетельствовать свое почтение новому инкскому правителю, Писарро решил воспользоваться случаем, чтобы обратиться к почтенному собранию. В конце концов, церемония коронации была организована для того, чтобы засвидетельствовать передачу королевской власти. Писарро едва ли нашел бы лучший момент для того, чтобы оповестить собравшиеся элиты о том, что наряду с данной коронацией должны будут иметь место некоторые фундаментальные изменения: что испанцы намереваются создать новую властную структуру.

Используя уже апробированную испанцами ритуализованную формулу закрепления своей власти, Писарро дал понять всем собравшимся, что теперь они являются частью более крупного мирового порядка, нежели тот, к которому они привыкли, и что отныне они будут являться подданными империи еще более могущественной, чем их собственная. Педро Санчо де ла Ос писал:

Это «Требование» представляло собой тот же самый документ, который монах Вальверде зачитал Атауальпе в тот роковой день на площади Кахамарки чуть менее года назад. Наконец нотариус Писарро перешел к последнему параграфу, вставляя нужные паузы, чтобы переводчик мог верно перевести текст на инкский рунасими.

По словам другого армейского нотариуса, Мигеля де Эстете, это сообщение, по-видимому, всеми было понято, поскольку туземцы «начали исполнять свои песни и воздавать благодарение солнцу за то, что оно позволило изгнать их врагов со своей земли и за то, что позволило христианам управлять инками. Таково было содержание их песен, хотя я не верю, — с подозрением замечал Эстете, — что [песни] отражали их истинный настрой. Они лишь хотели заставить нас думать, что они довольны речью испанцев».

Что бы на самом деле ни думали туземцы, каждый из присутствовавших здесь туземных вождей должен был выйти вперед, дважды поднять испанское знамя и затем обнять Франсиско Писарро под звуки испанских труб. Затем «встал Манко Инка… и вручил губернатору и испанцам золотую вазу, после чего все отправились ужинать, поскольку было уже поздно». Церемония коронации была завершена, юный Манко Инка стал отныне новым повелителем Инкской империи. Это был пятый инкский император за шестилетний период: на протяжении четырех лет правил его отец Уайна Капак; затем правили два его враждующие брата, Атауальпа и Уаскар; и в течение короткого времени страной управлял еще один его брат, Тупак Уаллпа, умерший три месяца назад в Хаухе.

Никак не сдерживаемые присутствием нового инкского императора, Писарро и его люди продолжили разграбление инкской столицы и ее окрестностей. На самом деле этот процесс начался непосредственно после их прибытия в столицу за месяц до описываемых событий. Для Писарро это было исполнением мечты, которую он лелеял с того самого момента, как впервые прибыл в Америку: стать однажды предводителем экспедиции, целью которой будет разграбление доселе не изведанной, полной богатств туземной империи. Вообще это был один из немногих случаев в мировой истории, когда небольшой отряд захватчиков оказался в состоянии разграбить столицу крупной империи практически с благословения ее жителей.

Писарро вскоре определил своей резиденцией королевский дворец Пачакути, расположенный на главной площади. Возможно, это был подходящий выбор, поскольку Пачакути был тем самым правителем, который задумал создание Инкской империи и осуществил его, в то время как Писарро задумал и осуществил завоевание этой самой империи. Между тем младшие братья Писарро, Хуан и Гонсало, недолго думая, взяли себе резиденции, находящиеся рядом с дворцом Франсиско и некогда принадлежавшие отцу Атауальпы, Уайне Капаку. Диего де Альмагро взял себе в пользование дворец, строительство которого было завершено Уаскаром непосредственно перед тем, как он был схвачен и казнен людьми Атауальпы. Другой дворец был отведен в пользование Эрнана Писарро, который на тот момент находился в Испании, делить здание с ним должен был Эрнан де Сото. Некогда принадлежавший Уайне Капаку, это был самый роскошный из всех дворцов. Он имел мраморные ворота и две башни высотой примерно в 30 футов. Между тем семнадцатилетний Манко Инка начал строительство нового дворца для себя.

В марте 1534 г., примерно через два года после прибытия испанцев в Перу, Франсиско Писарро занялся распределением золота и серебра, награбленного в Куско. На этот раз трофеи были даже более значительными, чем в Кахамарке. Хотя золота было собрано меньше того количества, что предлагал Атауальпа в качестве своего выкупа, серебра на этот раз было собрано в четыре раза больше. Те испанцы, что прибыли в Перу достаточно поздно, вместе с Альмагро, не приняв участия в пленении Атауальпы и соответственно не имея шансов стать в одночасье богатыми, теперь получили за свои усилия сполна. Те же, кто уже стал миллионером в Кахамарке, теперь удвоили свое состояние. Писарро также выделил отдельные доли «для себя, для двух [своих] лошадей, для [двух туземных] переводчиков и для своего пажа, Педро Писарро».

Все испанцы должны были осознавать, что ими достигнута определенная веха в завоевании Перу. Компания Леванта, которую Писарро и Альмагро создали около десяти лет назад, теперь официально распалась, поскольку все аккумулированные ею доходы были уже распределены. Акционеры компании, по крайней мере те, кто принимал участие в кампаниях в Кахамарке и/или в Куско, получили такие фантастические доходы, что теперь могли уходить на покой. Писарро предложил своим товарищам на выбор два варианта: они могли либо покинуть страну и вернуться в Испанию, где им светило роскошное существование, либо же они могли остаться в Перу на правах первых испанских граждан этой страны и таким образом помочь основать новую испанскую колонию, которая будет носить название Королевство Новой Кастилии.

Писарро, который на протяжении тридцати с лишним лет боролся за создание такого положения для себя — правителя туземной империи, конечно, не имел намерения покидать Перу. Эта страна являлась как раз тем призом, которого Писарро страстно добивался, и он должен был оставаться здесь. Но поскольку Писарро не мог управлять империей в одиночку, ему нужно было, чтобы там осталось как можно больше испанцев. На тот момент в империи, насчитывавшей 10 миллионов туземных жителей и растянувшейся на расстояние в 2500 миль, находилось менее 500 испанцев. Сказать, что прослойка испанцев была «узкой», значит ничего не сказать. Поэтому Писарро предложил испанцам, которые согласились бы остаться в Перу, энкомьенду.

Испанский глагол «encomendar» означает «поручать, доверять». Основная идея энкомьенды коренится в средневековой сеньориальной системе: король даровал бенефиций (право облагать налогом местное крестьянство) представителям знати, которые взамен давали королю клятву верности. Точно так же, как европейские крестьяне «вверяли» себя сеньору-вотчиннику и отдавали ему часть произведенной продукции взамен за его покровительство, туземцы Нового Света теперь должны были — под угрозой наказания или смерти — трудиться на испанских конкистадоров, которые теоретически обязаны были их «защищать» и «евангелизировать».

Таким образом, конкистадоры могли теперь селиться в туземных городах и жить за счет продукции, производимой местным населением в сельской местности. Ввиду того что в испанском обществе ручной труд и торговля считались уделом низших классов, конкистадоры, получив возможность облагать налогом местное крестьянство, в одночасье оказывались причисленными к испанской аристократии. По сути, началась реструктуризация социальной пирамиды Инкской империи: инкскую элиту, освобожденную от необходимости заниматься ручным трудом ввиду своего высокого социального статуса, теперь должны были заменить представители низших испанских классов, по большей части необразованные и безграмотные, все они мечтали о подобной же нетрудовой жизни.

Осознавали ли это конкистадоры или нет, но это был один из очень немногих моментов в мировой истории, когда представители простого народа практически в одночасье получили возможность стать феодальными сеньорами. В итоге 88 испанцев решили принять энкомьенды и остаться на постоянное жительство в Куско.

Ничего не ведая о планах испанцев, молодой император Манко Инка был погружен в свои проблемы. Сначала он должен был уверенно взять в свои руки бразды правления империей, которые сначала были вырваны из рук его брата Уаскара, а затем из рук второго его брата Атауальпы. Первоочередной задачей Манко было восстановление авторитета Сапы Инки, или «Единого императора», — даже при том, что на севере под началом генералов Атауальпы, Руминяви и Кискиса, продолжали находиться враждебные Манко армии. В то время как часть регионов Тавантинсуйю продолжала автоматически функционировать в государственном режиме, в некоторых областях ощутимым становилось доминирование местных полководцев и вождей. Стремясь сбросить ярмо инкского владычества, эти местные вожди получили свою выгоду от ведения гражданских войн и от проведения Писарро своей завоевательной экспедиции. Сидя на своем королевском кресле — дуо, Манко уверенно приступил к восстановлению инкской имперской власти. Вскоре молодой император начал принимать у себя провинциальных управителей; стал назначать новых в тех случаях, когда эти управители не справлялись со своими задачами. Шаг за шагом он осуществлял трудоемкую задачу по восстановлению сложного государственного механизма, который был создан его предками и тысячами лет культурного развития в андском регионе.

Испанцы между тем имели очень слабое представление о том, какой сложный механизм представляла собой империя, которую они частично завоевали. В то время как они сразу же распознали общие черты, сближавшие инкский мир с культурой Старого Света, они имели крайне скудные сведения относительно подлинных механизмов, приводивших Инкскую империю в движение. Гений инков — так же как и римлян — заключался в их совершенно исключительных организаторских способностях. Каким бы удивительным это ни казалось, этническая группа, численность которой, по-видимому, никогда не превышала 100 000 человек, оказалась способна управлять жизнедеятельностью в 10 миллионов человек. И все это несмотря на тот факт, что жители империи говорили более чем на семистах языках и были расселены на пространстве протяженностью в 2500 миль, которое отличалось самым неровным и самым неоднородным рельефом в мире.

Экономика Инкской империи, как и экономика многих более ранних мировых цивилизаций, базировалась преимущественно на сельском хозяйстве. Именно благодаря искусному управлению и обширным работам по выстраиванию террас количество сельскохозяйственных угодий за время инкского правления постоянно увеличивалось. Даже если урожай в какой-то одной области был низким, хорошо развитая государственная система хранения продовольствия и налаженная организация транспортировки продуктов из одной части империи в другую делали голод практически невозможным. При том что экономика Инкской империи была далека от совершенства, каждому ее жителю был гарантирован кров и достаточное количество еды и одежды.

Но в отличие от испанцев граждане Тавантинсуйю не имели земли в частном владении и не имели собственных предметов роскоши. Если отдельные граждане и имели свои дома, то только инкские правители и некоторые представители аристократии имели свои частные земельные владения. Инкская империя в своей экономической жизнедеятельности основывалась на одном фундаментальном принципе (который в значительной степени держался на оружии свирепой инкской армии, имевшей за своей спиной успешный опыт покорения других племен), заключавшемся в том, что вся земля и все природные ресурсы принадлежали государству, которое, в свою очередь, контролировалось инкским императором. Божественное право императора на эти ресурсы исходило непосредственно от солнца. Точно так же, как столетие спустя французский король Людовик XIV заявит: «L’etat, c’est moi» («Государство — это я»), так и инкский император утверждал, что он является главным землевладельцем и хранителем всех богатств земли.

Принцип государственной собственности представлял собой фундаментальную предпосылку того социального договора, который соединял воедино подданных империи. Поскольку государство владело всеми пахотными землями, то, предоставляя определенные земельные права крестьянским общинам (предлагая землю во временную обработку), оно по определению требовало чего-то взамен. Это взаимное обязательство — предоставление ограниченных земельных прав на условиях последующего возвращения долга — представляло собой фундаментальное соглашение, на котором была основана империя. Поскольку государство предоставляло земельные права, оно взамен могло требовать выплаты налогов. Но инки предпочитали взимать подати не в виде произведенной продукции, а в виде трудовой деятельности.

Все главы семей мужского пола в возрасте от 25 до 50 лет должны были платить подати. Поскольку эта группа составляла от 15 до 20 процентов от всего населения империи, то это означало, что инкская элита могла в любое время пользоваться трудом примерно двух миллионов работников. Ежегодно правительство требовало от глав семей предоставлять от 2 до 3 месяцев своей работы на пользу государства и на благо религии солнца. Инки называли эту трудовую повинность «мита», что означает «оказать услугу». Если принять в расчет, что средний американский налогоплательщик сейчас платит 30-процентный налог на доход, полученный за 12 месяцев труда, то это означает, что указанный гражданин фактически ежегодно «дарит» 3,6 месяца своей работы на содержание различных федеральных, государственных и местных бюрократических учреждений. Таким образом, по иронии судьбы получается, что средний гражданин США в XXI в. выплачивает большую сумму налогов, чем среднестатистический туземец, живший в Инкской империи в XVI в. Однако глава инкской семьи — в отличие от сопоставляемого с ним главы современной американской семьи — не обязан был отработать эти 2 или 3 месяца непременно сам; он мог распределить свое налоговое бремя между членами своей семьи. Чем больше была семья у туземного жителя, тем легче было его налоговое бремя, имей оно форму строительства дорог, ткачества, гончарного дела и т. д.

Для переписи своих граждан, для регистрации их рождений, смертей, заключенных браков, для учета налогов выплаченных и причитающихся к выплате правительство задействовало целую армию счетоводов и администраторов. В каждой провинции специалисты этого профиля фиксировали при помощи кипу распределение граждан по социальным, возрастным и профессиональным категориям. Верховные инспекторы, которые именовались «токойрикоки», что означает «те, кто видит все», отслеживали информацию по каждой провинции и передавали ее генеральному инспектору, зачастую приходившемуся братом инкскому императору.

Для более эффективного управления обширной империей инкская элита выстроила иерархическую систему, в которой подлежащие налогообложению главы семейств подразделялись на группы в 10, 50, 100, 500, 1000 и 10 000 человек. На вершине инкской социальной пирамиды находился император, который являлся верховным государственным, религиозным и военным правителем. Ступенью ниже находились четыре префекта, или апу, которые представляли собой Верховный Совет инков. Каждый из этих четверых апу представлял одну из четырех имперских областей, или суйю. Еще ниже находились местные управители, или токрико апу, которые избирались из инкской знати. Управители (или губернаторы) проживали в 88 столицах провинций и выполняли административные и судебные функции. К примеру, смертные приговоры мог утверждать только токрико апу. Еще ниже располагалось несколько слоев местных вождей, именовавшихся «кураками», которые за то, что правительство освобождало их от уплаты налогов, должны были организовывать сборы податей со своих собственных этнических групп. Статус каждого кураки определялся числом подведомственных ему семейств, число которых находилось в диапазоне от 100 до 10 000. Ниже этого достаточно тонкого слоя правящих элит находилась огромная масса простого народа, составлявшая более 95 процентов всего населения, — миллионы крестьян, ремесленников, пастухов и рыбаков, чей прибавочный труд использовался властной верхушкой для надлежащего функционирования имперских механизмов.

Взамен за предоставляемые земельные права, защиту от внешнего нападения, возможность участия в отправлении религиозного культа, а также гарантированную еду, одежду и жилье инкские граждане должны были время от времени рекрутироваться в армию и принимать участие в военных кампаниях, отрабатывать два-три месяца в год на государство и выполнять свод правил, сформулированных инкской элитой. Взаимные обязательства являлись тут краеугольным камнем, основным приводным механизмом в сложной системе взаимоотношений, связывавших воедино инкскую элиту и остальную часть населения империи. Аннулируйте этот взаимный характер отношений — и весь многосложный имперский механизм, разработанный инками, прекратит функционировать, подобно огромным механическим часам, в которых неожиданно застопорилась шестеренка.

Такова была природа имперского правления, которое Манко Инка начал всемерно укреплять в конце 1534 г. Он взялся за непростую задачу. Империя была уже сильно ослаблена несколькими годами ведения гражданской войны. Да, Тавантинсуйю вновь правил инкский император, но его определил на это место отряд чужеземцев, чьи мотивации с каждым днем начинали вызывать все большее и большее подозрение. Испанцы, например, уже осквернили ряд священных инкских храмов и этим унизили инкское духовенство и значительную часть местного населения. В глазах, по крайней мере части инкской элиты, которая уже начала осознавать, что испанцы являются узурпаторами, а не освободителями, Манко Инка представлял уже скорее коллаборационистом, чем суверенным инкским правителем.

Если старший его брат Атауальпа к концу срока своего заключения наконец догадался об истинных намерениях испанцев, Манко все еще не обращал внимания на ту трансформацию, которая происходила в Перу. В данный момент Манко все еще не понимал, что Франсиско Писарро проявляет дружелюбие и учтивость просто потому, что стремится выиграть время: дождаться прихода военных подкреплений. Едва появившиеся в Перу испанские города можно было уподобить тонкой цепочке островов в центре бескрайнего недружелюбного моря. В настоящее время море было относительно спокойным, однако в любой момент погодные условия могли измениться. Так что последнее, чего хотел Писарро, — это возбуждать в туземцах мятежные настроения.

Однако в то же самое время Франсиско Писарро уже начал осознавать, что некоторые испанские подкрепления, которых он так ждал, могут представлять собой большую опасность, нежели потенциальная атака туземцев. Еще в марте до Писарро дошли тревожащие новости о том, что заместитель Эрнана Кортеса, Педро де Альварадо, ступил на берег Эквадора с 550 конкистадорами. Альварадо, очевидно, был настроен утвердить свое собственное губернаторское правление в этой области, несмотря на то что Писарро был единственным человеком, имевшим королевскую лицензию на осуществление завоеваний в какой бы то ни было части Инкской империи.

Услышав эти новости, партнер Писарро, Диего де Альмагро, устремился на север. Совсем не желая, чтобы годы потраченных им с Писарро усилий пошли под откос в результате соперничества, он сумел в ходе переговоров добиться мирного разрешения вопроса. Взамен за 100 000 песо (около 1000 фунтов золота) Альварадо согласился отказаться от своих завоевательных планов и к тому же предоставил 340 своих конкистадоров в распоряжение Писарро и Альмагро для завершения завоевания Перу. Оказалось, что переговоры состоялись как раз в урочный час. Как только Альмагро двинулся на юг, он почти сразу же столкнулся с огромной армией под предводительством генерала Кискиса, которая возвращалась на север после того, как покинула Куско шесть месяцев назад.

Кискис и его войска, находившиеся вдали от своих домов вот уже более двух лет, были поражены, встретив крупное испанское соединение там, где они менее всего ожидали его увидеть. Инкский генерал надеялся, что северная часть империи все еще свободна от власти ненавистных чужеземцев. В короткое время последовала серия сражений. В ходе одного из них войска Кискиса организовали успешную засаду, куда попала группа из 14 испанцев — все они были обезглавлены. Во время другого сражения индейцам удалось ранить 20 испанцев и убить 3 их лошади. После нескольких лет боев, неожиданно столкнувшись с испанским отрядом, насчитывавшим порядка 500 человек и имевшим в своем распоряжении большое число лошадей, воины Кискиса были явно деморализованы; подавляющее их большинство испытывало желание побросать оружие, покинуть расположение войск и вернуться к себе домой. Но еще больше гордого инкского генерала поразил тот факт, что даже его собственный офицерский корпус желал прекратить борьбу.

«Офицеры обратились к Кискису с предложением просить испанцев о мире, поскольку те явно были непобедимы», — писал историк XVI в. Франсиско Лопес де Тамара. Однако генерал Кискис — командующий, которому довелось провести свою победоносную армию вдоль всей протяженности Андских гор, который успешно сражайся с Уаскаром и пленил его, а затем оккупировал Куско, — настаивал на том, чтобы его войска продолжали оставаться на своем месте и дрались с врагом. Способный тактик, Кискис со временем понял, что, размещая своих бойцов на крутых откосах, там, где лошади испанцев не могут маневрировать, он в состоянии нейтрализовать самое мощное оружие захватчиков. Но сейчас, когда его собственные офицеры угрожали покинуть поле боя, бывший генерал Атауальпы уже не мог сдержать свою растущую ярость. «Он [Кискис] угрожал им ввиду проявленной ими трусости и приказал им следовать за собой в место, где можно было бы перегруппировать войска [и продолжать сражаться]». Но офицеры Кискиса взбунтовались, отказываясь выполнять приказы своего генерала.

Как и любое воинское соединение, инкская армия функционировала на основе строгой дисциплины. Атауальпа в свое время приказал казнить целый батальон своих солдат в Кахамарке лишь за то, что они выказали страх при виде испанских лошадей. Неповиновение являлось еще более серьезным преступлением и сурово наказывалось. Даже с учетом хаоса в настоящей ситуации поведение, продемонстрированное офицерами Кискиса, граничило с изменой. «Кискис выказал им за это свое презрение и поклялся наказать бунтовщиков», — писал Лопес де Гамара. Неожиданно «Уайпалкон [один из офицеров Кискиса] метнул копье, которое пробило ему грудь. Тогда и многие другие офицеры бросились вперед со своими дубинками и боевыми топорами и убили его».

Так закончилась жизнь одного из самых блестящих генералов Инкской империи, человека, который в свое время оказался вынужден повиноваться, хотя и с большой неохотой, приказам Атауальпы дозволить трем испанским добровольцам разграбить инкскую столицу. Несмотря на факт казни своего императора, Кискис отважно повел свой отряд в бой против испанцев.

Вскоре после гибели Кискиса один из капитанов Писарро, Себастьян де Беналкасар, сумел в Эквадоре загнать в угол последнего из трех выдающихся военачальников Атауальпы, генерала Руминяви. После продолжительных тактических маневров в итоге произошла решающая битва, в результате которой войска Руминяви сдались, однако самому генералу посчастливилось бежать. Испанские войска догнали инкского генерала, когда он переходил через заснеженную гору. В Кито ни к Руминяви, ни к другим плененным представителям инкской аристократии со стороны испанцев не было проявлено никакой пощады. По словам капеллана Маркоса де Нисы, «капитан Беналкасар вызвал к себе Луеса, одного из самых высокопоставленных людей в Кито, и поджег ему ступни, и применил к нему еще много других пыток, с тем чтобы заставить его раскрыть местонахождение сокрытых сокровищ Атауальпы [якобы существовавших], о которых он ничего не знал. [Затем] капитан сжег заживо вождя Чамбу, который также был невиновен. Капитан также сжег Косопангу, который был губернатором провинции Кито и который явился с миром, поскольку он предоставил золото не в таком количестве, которое было затребовано [капитаном Беналкасаром], и он также ничего не знал о зарытых сокровищах. [Капитан] сжег его вместе со многими другими вождями и высокопоставленными людьми — чтобы на этой земле более не осталось туземной знати».

Наконец испанцы вывели и генерала Руминяви на главную площадь Кито. Там выдающийся генерал был казнен за вмененное ему «преступление», заключавшееся в оказании сопротивления иноземной оккупации.

Итак, когда три верховных военачальника Атауальпы были мертвы, партнер Кортеса, Педро де Альварадо, был подкуплен, а сотни новоприбывших испанских солдат держал и путь на юг страны, перуанские богатства, вероятно, оказались под контролем двух партнеров, вместе начинавших свой завоевательный путь: Франсиско Писарро и Диего де Альмагро. Посредством марионеточного императора Манко Инки эти два конкистадора контролировали огромный инкский аппарат управления, имели возможность взимать подати и были готовы подавить любые потенциальные восстания туземцев. В случае, если бы им удалось поддерживать состояние мира, Писарро и Альмагро явно были способны постепенно превратить Тавантинсуйю в прибыльную колонию стремительно разраставшейся Испанской империи.

В связи с тем, что последняя военная кампания против враждебных инкских войск успешно завершилась, Писарро решил постепенно отходить от своей роли военного руководителя — в пользу роли администратора. В конце концов, он являлся правителем королевства Новая Кастилия, протянувшегося на 700 миль обширной туземной империи, на завоевание которой у него были санкции, полученные от испанской короны. Существовала только одна маленькая проблема, которая проявилась еще в тот момент, когда Писарро явился из Испании с титулами, полученными только для самого себя, но не для своего партнера. Альмагро, конечно, тогда был крайне разозлен и почти готов отказаться от совместного продолжения завоевания Перу. Только пообещав партнеру контроль над тем государством, которое они оба смогут завоевать, Писарро в итоге смог убедить Альмагро, и тот продолжил участвовать в общем предприятии.

И все же оставался вопрос: какая роль будет отведена Альмагро? Как же быть с партнером, который столь помог Писарро в организации экспедиции и который доставлял ему военные подкрепления и разного рода припасы на протяжении последних десяти лет? С партнером, который потерял глаз во время их самой первой экспедиции? Какая роль ему будет отведена в Перу? При том что Писарро предоставил Альмагро энкомьенду, — точно так же, как и другим конкистадорам, решившим обосноваться в Перу, — сам он остался безусловным правителем Перу — титул, равнозначный вице-королю Испании. По крайней мере в этой области Нового Света Писарро был вторым по значимости после испанского короля. Однако Инкская империя протянулась на тысячи миль, что в пространственном отношении было намного больше, чем 700 миль, что корона предоставила Писарро. Так какова же должна была быть справедливая доля Альмагро?

В декабре 1534 г. Писарро и Альмагро встретились на побережье Перу, в том месте, где Писарро теперь закладывал новый город: Ла-Сьюдад-де-Лос-Рейес, Город Королей, или Лима, как он будет назван позднее. В намерения Писарро входило прожить остаток своей жизни, мирно и спокойно управляя своей империей. Писарро более не нуждался в своем партнере, проявившем себя большим специалистом в области организации, финансирования и осуществления завоевательных экспедиций. Писарро предложил Альмагро отправиться в Куско и занять там пост вице-губернатора города, временно занимаемый другом Альмагро, Эрнаном де Сото. Возможно, это могло удовлетворить амбиции Альмагро. Как ни странно, он согласился на это предложение, но лишь потому, что рассчитывал на получение от короля губернаторского поста — он уже подавал ему соответствующее прошение. Альмагро вскочил в седло и, резко развернувшись на своей лошади, отправился в дальний путь — в Куско.

Но вскоре после отъезда Альмагро из Испании пришли новости о том, что король Карл решил поделить Инкскую империю на две части. Король намеревался отдать «северную часть» Писарро, а «южную часть» — Альмагро. Детали этого решения спустя значительное время должен был привезти Эрнан Писарро, в настоящее время державший путь в Перу.

В то время Писарро не мог себе даже представить, какой клин между двумя конкистадорами вобьет решение короля и как изменится баланс сил в Перу.