Последние врата

1.

Маленькая чуха поелозила по суку, устраиваясь поудобнее. Когда старина Лар выносил внушительный жбан к жаровне под навесом у ворот, можно было бросать надоевшее плетение, забираться, разминая затёкшее за работой тело, на самую верхушку и, крепко прижимаясь пузом к теплому, пахучему, шероховатому стволу, вдоволь любоваться на закат до самого сигнала. Работа на подворье дадена каждому. В ученье приставляют лет с пяти. Сделал дело – гуляй смело, как любит приговаривать Лар. В своём деле Яромира давно мастерица. Могла б давно отложить крючок, да больно пояс хорош выходил – не оторваться. Обычно после она крутилась возле Лара – он с недавних пор взялся учить её древним сказам и разным учёным премудростям. Или ходила с чомой к пруду – повозиться в песке, искупаться и поделиться вестями и ужастиками с древенской малышнёй. Недавние вести были мелкими и тусклыми. Третьего дня в пещерах у Чёрных Болот крайнего Приграничья опять нашли растерзанного изыскателя. Не смог продержаться до поискового обхода. Без оружия к болотам не суйся! А из Врат выпадают голышом. Яромира тоже загорелась найти себе хоть одни, пусть маленькие, Врата – заглянуть за них, что там? Ходила тайно, будто просто в лес, но брать подаренный Ларом лёгкий самострел никогда не забывала. Вчера добытчики принесли от гряды ещё одного найдёныша – крошечную чуху, отдали соседке-оме. Чуха тоже ходила смотреть на приёмную малышку вместе с Ма. Обычные для Приграничья дела. Но последняя весть была и красивой, и страшной: ко двору вызван самый могучий маг, дабы волшебными чарами привлечь к ногам владетельной чины, овдовевшей прошлым летом, прекрасного молодого витязя, и доставлены – несомненно, для чёрного колдовства – тринадцать юных дев, коих разместили в старой пыточной зале…

Вкусный, приятно щекочущий ноздри запах курился из-под навеса. Лар встряхнул брызжущий жиром лист над угольями, поворошил аппетитные куски и ляпнул шумовкой по ножке жаровни – блямм! Сигнал о том, что Макошь – мать наполненных кошелей – благодарит своих чад за усердие и готова напитать их новой силой. Из кузни, из казарм и оружейной неспешно повалили крепкие парни к трапезной зале. По двору уже распластались сумерки, окутали нижние ветви и, крадучись, поползли наверх – к маленьким голым пяткам. Ма неспроста обещала ночной дождь – тучи сгущались и отгрызали у садившегося солнца то один, то другой кусочек, а тени становились всё темнее и сырее. Сегодня не хотелось смотреть ни на хлопочущих у посудной мохнатых стряпух, ни на сменившихся с караула и рассаживающихся вокруг жбана старших ухов, ни на высыпавших из рукодельни девушек, каждой из которых непременно нашлось дело именно у ворот, ни на поварят, потянувшихся с блюдами от летней кухни через весь обширный задний двор к малой трапезной. Не хотелось прислушиваться к россказням Лара, уже разглядевшего босоногую любимицу среди ветвей и призывно помахавшего ей шумовкой. Подставляя личико последним тёплым лучам, наслаждаясь шелестящей музыкой листвы, чуха погрузилась в сладкое ожидание тайных ночных приключений. Ну, не совсем приключений – вряд ли удастся подсмотреть, что будет делать с юными девами маг. Но если пробраться на южную сторожевую башню, можно полюбоваться на взлетающие над дымоходом его покоев разноцветные колдовские шутихи. В башне, по словам Лара, водились анчутки, и предстоящая ночная вылазка в приключения вполне годилась.

Сегодня вечером, если повезёт, чома приведёт к пруду, а оттуда к башне давешних отроков из маговой свиты. Все чомы – ведьмы, даже самые маленькие, и им есть дело до всего, что связано с магией, особенно, когда дело касается прекрасных витязей и девственниц. Так говорит Ма, и нет никаких оснований ей не верить. Потому, что не будь подружка не только трусихой, но и ведьмой, ей нипочём не удалось бы разговорить и даже зазвать к пруду таких больших надменных мальчишек. Тот толстый даже передёрнулся и скривился:

– Это к вашему жаббятнику?!

А второй изогнул бровь. О, этот второй…. И имя его – Дэл – как поющая тетива, проводившая стрелу…. Хитрая чома говорила только с ним, только для него и не ошиблась – он кивнул и бросил толстому:

– Раз опасно, мы придём.

Не было оснований не верить и Па, уверявшему, что чомы добиваются своего чем угодно, только не магией. Он даже заявил, что знает, чем именно, когда Ма рассердилась и велела больше не говорить о чомах в её доме.

Ма не умела сердиться. У неё был на редкость покладистый характер. Па был вспыльчивый, и все соседи только удивлялись, как в нём уживаются горячность и несокрушимое спокойствие, так необходимое всякому добытчику, а он был очень хорошим добытчиком. Яромира отца любила и во всём хотела походить на него – так, что, малышкой, увидев впервые в пруду своё отражение, в панике помчалась к Ма и, захлёбываясь слезами, с ужасом спросила:

– По-почему я не такая, как Па?!! И почему не мохнатая, как ты?!

– Доченька ты моя…. Успокойся, родная. Тут так мало малышей похожих на своих родителей. Зато глаза у нас с тобой – один к одному…. Разве этого мало? А уж расшумелась ты точно, как он…

Ма вот уж год, с тех пор, как нанизала дочери тринадцатую бусину заговорённой бересты, разрешала играть допоздна и никогда не ругала за дальние вылазки. Однажды, когда Яромира забрела к Чёрным Болотам, на ночь глядя, а Па разбушевался, порываясь отстегать её, как "блудную хруню", Ма, ощетинившись, прикрикнула на него: "Оставь её в покое! И трогать не смей. Может, хоть она найдёт…. Даже Лар… верит. Это моя последняя надежда". "Пусть так, – ответил сразу угомонившийся Па, – даже если напрасная…". Ма просила только ходить со двора днём. Она не сердилась, но одно было ясно: чом она недолюбливает.

Однако это не мешало чухе дружить с чомой. Поэтому, расслышав в оживившемся мужском гомоне у ворот тоненький перезвон резных браслетов с бубенчиками, Яромира скользнула с дерева, ободрав ладонь и коленку, и, не обращая внимания на такой пустяк, со всех ног бросилась к старшей подружке.

И замерла в восхищении. Петулия нарядилась отчаянно. Как и не на пруд собралась, не к анчуткам в логовище – вся в дорогом узорочье, причудливо рассыпанном на ослепительной белизне новёхонького тонкого полотна, на золотых волосах, на нежной шейке, на лёгких руках….

В Приграничье свободно селились все: омы, ухи, чухи и чомы. И разномастных красавиц в главном Тереме и при его дворе обитало немало. Одни женщины подворья, маленькие, крепко сбитые, но гибкие и подвижные, были покрыты короткой нежной серебристой шёрсткой, как Ма, имели маленькие круглые ушки и носили темную густую чёлку над зелёными глазами. Были они всегда ровно-приветливыми и стряпухами слыли отменными, потому их охотно брали в жёны не только омы, и дома их были полны всяких ребятишек. Другие, высокие и статные, были гладкокожими и сероглазыми, заплетали тёмно-русые волосы в тяжелые косы и славились рукоделием. Суровые и нравом строгие, они обычно растили и наставляли будущих витязей. Из них же маги выбирали владетельных чин, если прежняя почему-либо не успевала сама себе присмотреть и указать преемницу. Те и другие правили всё хозяйство подворья и окрестных древен, а значит, верили в берегинь, призывая их в трудный час, чтили Макошь – подательницу жива добра и держали для всякого скрытого помощника, будь то домовой, банник или овинник, особый лапоть, веник или сапог за печкой. Третьи, остроухие, темноглазые и белокурые женщины ухов дружили с тайными силами леса и отменно стреляли. Хрупкие и изящные, зоркие и отважные, они составляли особую теремную стражу. Чомы, дочери магов всех мастей и самых красивых чух, чаще золотоволосые и синеглазые, занимались ведовством да знахарством, описывали волхования, слагая песни и сказы, почитали всех духов Мира, при нужде якшались с нечистью, служили в богатых теремах и, имея к немалым знаниям нрав лёгкий и весёлый, привечали гостей владетельных чин. Чом в Тереме, младше Петулии не было, ей только минуло пятнадцать, и старшие баловали её без меры, позволяя даже такой странный каприз – водиться с приёмной чухой и таскаться с ней по запретным для всякого доброго дитяти местам.

Петулия, словно не замечая блестящих глаз и острословия нажбанившихся ухов, вызванного её появлением, нарочито всплеснула руками, колыхнула золотым плащом волос – узорочье заиграло – и зачастила:

– Ой, дай посмотрю, раскровила-то как! Давай заговорю. Как тебя угораздило-то? Вот и веди тебя куда в таком виде! А ну как ещё что случится, так и хлопот с тобой не оберёшься. Сейчас щипнёт – смотри, не заплачь!

Говоря, споро вынула из кружевного мешочка на поясе крохотную скляночку, махонький клочок полотна, проворно капнула. Грациозно нагнувшись, приложила клочок к большей царапине на чухиной коленке, метнула быстрый взгляд через плечо. Яромира дрогнула. Не от щипнувшего снадобья – оттого, что за калиткой, привалившись к витым столбцам, стояли оба маговых отрока – толстого она не сразу и приметила, скорее, догадалась, что тоже должен быть здесь – и… не сводили глаз с чомы.

– И ты, поди, себе думаешь, что я тебя пущу со двора с такой приманкой для нечисти? Ишь, какая она вся из себя.

Лар навис над девчонками, взял у чомы полотняный клочок, понюхал, скривился:

– Могла б и в моё питьё макнуть – куда как крепче.

Отодвинув чому, сам взял чухину ободранную ладошку, ткнул, не глядя, клочком в царапину, поворотился к калитке, потом повёл носом на южную сторожевую башню – чуха забоялась: а вдруг, в самом деле, не пустит – произнёс внушительно:

– Нет, со двора ты пойдёшь, как уверюсь я, что обойдёшься, коли придётся, без нянек и знахарок. А ну вали сюда, – подозвал он крепкого улыбчивого поварёнка, глазевшего на чому.

– Всыпь-ка этой чухе хорошенько, а я посмотрю, как отобьётся. А нет, так и за воротами делать нечего.

И подмигнул.

Получилось без ошибок, как и учил дотошный наставник. Когда под одобрительные замечания ухов несчастный поварёнок – всем известный забияка и драчун – слишком уж быстро нашёл носом землю, Лар, довольно потирая руки, и, сильно накренивая жбан над чашей, проворчал:

– Вот теперь ладушки, вот теперь ступай.

Улыбнулся чоме, тряхнул чашей, приятельски моргнув стоящим за калиткой:

– Тебе, раскрасавица, в твой чудо-пузырёк докапать? Коль подружка кого из встречных изувечит – так много понадобится… пользовать. Верно, ребятки? – те, не сводя глаз с чухи, дружно кивнули.

К башне подошли, когда уже совсем стемнело. Плотный мрак ощутимо пригибал к земле, заставлял искать локоть спутника, теснее прижиматься друг к другу. Чуха шла впереди.

Всю дорогу до пруда, пока мальчишки и чуха, толкаясь и горячась, наперебой обсуждали давешний чухин бой у ворот и показывали друг другу всякие приёмчики, чома дула губки. Не успела взмокшая троица плюхнуться в воду и разок на спор сплавать до другого берега, как Петулия, зябко ёжась и кашляя, горестно пожаловалась на заевшую мошкару, на сырость и ветер. Пришлось сперва идти к ней пить медвяный чай, а потом ждать, пока переоденется. За чаем она ожила и вновь завладела всеобщим вниманием. Притихшая Яромира всегда скованно чувствовала себя в гостях, особенно здесь, в самих теремных хоромах, где чома занимала отдельную, богато обставленную дорогой утварью светлицу. Владетельная чина не раз брала с собой в Заграничье юную и пригожую, многообещающую знахарку, и сейчас чуха только диву давалась, слушая, как запросто щебечет подружка о каких-то загадочных вещах, непонятных ей, но известных и самой чоме, и новым знакомым.

Дэл и Стар тоже поначалу смутились. Слишком неосторожно стали слетать с милых девичьих губ сплетни о ссорах владетельных чин и слухи о тайной грызне столичных магов. Если чома хотела их поразить, то преуспела. Сами мальчики, лишь недавно отмеченные выбором Собора за незаурядные способности и приставленные в учение к величайшему и учёнейшему магу Межгранья – Никтусу, только на третьем круге посвящения узнали должные секреты. Под обетом неразглашения.

Петулия только что миновала третий круг, то есть тоже была посвящённой, и Стар за её необыкновенную красоту готов был простить ей любую невоздержанность на язык. Но то обстоятельство, что дремучая чуха, которая ещё и отбора-то не проходила, а, может, и вовсе не пройдёт, слышит то, что ей никак не подобает слышать, ужасно беспокоило его. Потрясённо и растерянно посматривал он на друга. Девчонки, это было видно, его озабоченности не разделяли. Яромира уткнулась в питьё, а хозяйка заливалась специально для Дэла. Дэл улыбался ей, кивал, вроде и не замечал, что крамольные речи звучат при ком попало. Стар даже взмок. Дэлу что? Одарён всеми мыслимыми достоинствами, обласкан всеми дворами и храмами – ему даже разрешён свой собственный Поиск, и до его окончания он почти неуязвим. А Стар – за опасные разговоры такие – точно загремит в Приграничье, как миленький, ладно б в витязи. Витязи, правда, тоже долго не живут… А если в изыскатели? В изыскатели Стару совсем не хотелось…

Хорошо, когда кварт магов отправляет в иной мир одного изыскателя, обычно немалого по знатности и достатку, – поглазеть на завратье, будто на прогулку вокруг собственного дворца в Межгранье. Опаснее, когда, наоборот, один маг, да ещё из младших, отправляет в малоизвестный мир кварт изыскателей – из провинившихся перед Собором. Удача-другая несут им большой почёт и достаток, да вот только удачливых можно по пальцам перечесть. Остальные либо, не успевая прикончить на входе во Врата свой живой пропуск, гинут ещё по ту сторону перехода, либо вываливаются из Врат безоружные, увечные и озлобленные, нарываются на нечисть, зверей и бродяг-старателей в крайнем Приграничье… Опасный это край. А то стали б чины держать ухов на стенах! За лишнюю болтовню о Соборе сюда и ссылают… Девчонкам тоже – что? Обе-то и так здесь, у Гряды, сидят. Но вот если эта безмозглая и драчливая чуха хоть словечко из услышанного где брякнет рядом с его именем…

На подходе к южной башне он её уже почти ненавидел.

Редкие сторожевые огни неровно рвали непроницаемое покрывало беззвёздной ночи, кутавшее стройное тело башни. На наружной её стороне чутко несли дозор старшие ухи. Эту сторону держал обходивший стены по периметру наземный дозор. Дрожащий отсвет колеблемых ветром огней нечётким угольным контуром очерчивал арку внутреннего дверного проёма. Дверь на ночь запиралась изнутри. Над аркой чёрным пятном смутно угадывался круглый зев смотрового оконца. До обхода ночного дозора оставалось немного. Яромира, не оглядываясь, ускорила шаги. "Кто не пролезет, чур, я не виновата!" – подумала злорадно. Но тут же устыдилась, торопливо припала к стене, вскинула руки, цепко ощупала отмеченные днём удобные выступы, ухватилась за них покрепче и уверенно полезла к оконцу. Её еле сдерживаемое волнение передалось остальным. Дэл тоже без колебаний освободил локти, оторвался от плотного живого треугольника, шагнул к проёму и устремился следом. Не отстала и чома. Мысленно проклиная на все корки чёртову чуху и ломая ногти на онемевших сразу пальцах, тяжело пополз вверх Стар.

Он едва успел ввинтиться в узкое окошко, как снизу, снаружи громыхнуло:

– Стой, кто идёт?

Стар поспешно поджал ноги. Все четверо затаились. Успели! Или попались? Трепетная чома обессилено приникла к напряженно застывшей спине Дэла, прижалась пугливо и горячо. Отблеск факела лизнул старовы пятки.

Со стены лениво отозвалось:

– Да брось. Помстилось. В такую ночь анчутка рыла не высунет. Разве что магам раздолье. Мы что ж, по-твоему, спим, что ли? Вашему дозору велено с нашей стороны только разок пройти, опосля не беспокоить. Маг колдовать станет. Распорядился, понимаешь, предоставить время и пространство…. У тя с собой есть? А то у нас что-то огни чадят. Нет? Жаль. Ну, будь….

Дозор прошёл, но четвёрка некоторое время не двигалась с места. Потом чуха тронула за руку Дэла – пора, мол – и выбралась из норы оконной ниши. За ней вывалились остальные. Тускло мерцали ночные плошки светильников над внутренними ходами – со двора и в первую караульню. Всё выглядело знакомым, в таких башнях они бывали и раньше. Возводили их, как и сами терема, зодчие всех рас, и каждый привносил что-то своё. Но все сторожевые башни Приграничья были похожи, как сёстры. Пята – на её площадке сейчас и стояли – и четыре яруса, каждый поделен на две неравные части – караульню и отсыпную. Караульню располагали на внешнюю сторону башни в большом зале с бойницами и пятью надёжными дверями: двумя противоположными – на стены, парой – на лестницы, одной – в отсыпную. Отсыпными называли небольшие помещения, расположенные с внутренней стороны башни, выходившие во двор круглыми оконцами, а на третьем и четвёртом поясе – балконцами. В помещениях предполагались лазареты, командные и склады на случай осады, а потому через них пролегала прочная каменная или дубовая лента пандуса.

– Куда теперь? – шёпотом спросил Стар, – Лестниц – две…

– Пандусом пойдём, – решил Дэл.

Глядел он уверенно, держался непринуждённо, как давеча за чаем, будто и не бывало пережитого напряжения. Молодцы мальчишки! Чуха теплее, чем часом назад, посмотрела на взъерошенного Стара – пролез ведь, не пикнул, и не толстый он вовсе, просто плотный крепыш…

– А сторожа? Вдруг и с этой стороны охраняют? – встревожилась чома.

– Да нет, зачем им? С этой стороны свои. По двору ж дозор ходит. Да и Никтус велел не глазеть…

Дэл двинулся первым. Пандусом, видимо, действительно не пользовались. Лёгкие, быстроногие ухи явно предпочитали прямой путь к караульне по лестницам. А сам Терем давно не видал осад и сражений, да славится мудрость владетельной чины. Стараясь ступать бесшумно, без помех минуя пыльные, паутинистые отсыпные, так и не встретивши ни анчутки, ни сторожевого уха, ребята добрались до верхнего пояса. Было слышно, как в караульне развлекаются игрой в ножички – лезвия боевых резаков сочными шлепками вспарывали плотные доски люка на крышу. В отсыпной верхний люк был поменьше. Дэл уже разочарованно нащупал на нём огромный замок. Пришлось с опаской вступить на открытый всем ветрам балконец. Где-то резко и страшно прокричала ночная птица. Стар поёжился:

– Ну и где наш маг? Что мы тут увидим?

Под ногами в вязкой темени белёсо сквозила широкая плоская, крытая соломой крыша временного сеновала. Две скирды лежали под открытым небом. Не поспевшая к укладке копёнка впопыхах прилепились к пяте башни. Чуть дальше тянулась живая изгородь цветущего кустарника. Душистые запахи доносились и сюда, высоко наверх. Наверняка доносило их и до ближайших гостевых хором терема, обращённых окнами аккурат на третий ярус южной сторожевой башни. Потому что оба окна, вырезанных в форме перевёрнутого щита с человеческий рост, не были закрыты ставнями. Одно окно – в правой шатровой башенке – было слабо освещено ночником и плотно занавешено. Окно левой, соединённой с правой тёмной галереей, ярко полыхало в ночи. Огни множества свечей в четырёх могучих подсвечниках лили ровный свет мимо сильно откинутой в сторону дорогой занавеси. Подсвечники стояли по углам квадратного одноногого стола, на середине которого лежала раскрытая книга и искрился самоцветами дорогой кубок. Два креслица с резными подлокотниками и высокими спинками возле стола были пусты.

– Да вот его окно. Рукой подать. А то – наше. Ну, не только наше. Учеников его…

– А кто там в вашем окне хихикает? – немедленно поинтересовалась чома.

Дэл усмехнулся:

– Девы, конечно. Тринадцать штук. Когда все, когда по одной…

– Зачем ученикам девы? – удивилась чуха.

Говорили все тихим шёпотом, а потому вздрогнули, когда Стар громко фыркнул. И сразу захлопнул себе и рот, и нос обеими руками. Только глаза блестели. Дэл пожал плечами.

– Ну не для приманки же витязя. С ним давно обо всём договорились. Свадебные подарки приготовит и через три дня приедет…

– А для кого тогда? – чому тоже заметно интересовало, зачем ученикам девы.

– Для нас.

Чома хотела было ещё что-то уточнить, но Стар подтолкнул её и чуху, шепнул:

– Вон сам Никтус!

К столу медленно приблизился высокий седой маг в лиловой мантии, бережно положил на стол рядом с книгой круглую шкатулку, опустился в креслице лицом к окну.

Потом неторопливо открыл шкатулку – на лиловой подушечке покоился темный мерцающий кристалл, положил одну руку на книгу – свечи потускнели, другой взял кубок и плеснул на кристалл – над ним заклубилось лёгкое радужное облачко. Губы мага зашевелились – читал заклинание. Потом откинулся на высокую спинку и с усилием простёр над столом обе руки, закрыл глаза. Свет мерк, радужное облачко сгущалось, ширилось и… протянулось широким, клубящимся лиловыми искорками, лучом прямёхонько на крышу башни.

2.

Как ни смелы были трое из четверых и ни сведущи в элементарных основах магии, как ни бесстрашна была маленькая чуха, вся четвёрка просто окаменела от ужаса, когда с кровельного навеса над их головой шагнула на волшебный луч и медленно пошла к магу, обретая четкие очертания, призрачная человеческая фигура. Они слышали её шаги, тяжёлое дыхание Никтуса, даже тихое потрескивание оплывавших свечей, каждый шорох и каждое слово последующего разговора. Вот это было колдовство!

– Безмерно рад…тебя видеть, Нэд. Садись.

Никтус почти шептал. Глаза его были закрыты. Почтительно поклонившись, в кресло перед обессиленным магом опустился молодой темноволосый человек в белой мантии и сказал, будто не столь отвечал на приветствие, сколь продолжал уже начатую чуть ранее его появления здесь велеречивую беседу:

– А я безмерно счастлив, учитель, что избран тобой.

Старый маг дрожащими руками взял кубок, неуверенно поднёс ко рту, отхлебнул, почти уронил руки с кубком обратно на стол. Отдохнул. Отпил ещё немного.

– Чтобы ничто не омрачало твоего счастья и впредь, мой мальчик, оговоримся сразу: тебе придётся быть только хранителем этого сокровища. Воспользоваться им ты не сможешь. Он заклят одним родовым именем, и наследник имени жив… Принесённая мною жертва оказалась неполной. Да… Пока только двое могут с ним сладить и, как видишь, дорогой ценой – я да твой враг, от которого ты и укроешь этот единственный в своём роде и очень ценный для Мира кристалл. Не все его тайны подвластны даже мне. И нет времени на разгадки…. Быть может, это искомый всеми нами ключ… До сей поры Аргус о нём не знал. Теперь – знает. А я не хочу, чтобы эта мощь попала в его руки до следующего большого созыва Собора. Иначе этого созыва может и не быть. Я немолод, и, боюсь, даже высшие маги не вечны. Поэтому ты попридержишь Кристалл у себя – до лучших времён.

– Ты уверен, что лучших? Ведь Собор может и уступить Аргусу.

– Ты поглупел, сынок, в своём безоблачном мире. Или невнимательно слушал меня. Один непревзойдён в магии земли, другой искусен в водной и воздушной, третий повелевает силами леса и огня… Каждому своё. Время от времени меряются силами. Двое бывают равны одному, а один – троим, те трое – двоим или, наоборот, кварту… Степень могущества мага-одиночки может быть разной, но не превосходной. Лишь Собор магов – несокрушим. Собор никогда не позволит одному из нас возвыситься настолько, чтоб подмять под себя остальных.

– Ты хочешь сказать, учитель, что для всемогущества Аргусу не хватает только этого камня?

Старый маг издал сухой смешок:

– Не смеши меня! Я ещё слишком слаб…. Нет, я не хочу сказать ничего такого – такое, вероятно, может предположить Аргус. И ошибиться. А, ошибившись, натворить немало бед. И в первую очередь мне. Поэтому ты здесь. Пока он ещё в Порубежье… На днях он приедет. Запомни: если ему и удастся отследить путь Кристалла, получить его он не должен!

Тьма сгустилась, луч истончился. Казалось, лиловая струна вот-вот лопнет.

– Я понял, учитель. Но ты не сказал, почему я…, что случится со мной, если… я… сам попытаюсь попробовать…

– Мне тебя будет очень не хватать, Нэд.

Маги помолчали. Потом младший встал и склонился пред старшим. Он понял.

На верхнем балконце южной сторожевой башни тоже поняли. Что лучше было б умереть, чем узнать такую тайну.

Первым опомнился Дэл. Прежде чем белый маг с драгоценной шкатулкой у груди повернулся назад к путеводному лучу, прежде чем лиловый простёр руки над книгой и поднял глаза к светящемуся в радужном ореоле верхнему ярусу, он втолкнул всех троих и вкатился сам в спасительную чёрную и пыльную утробу башни.

В следующие мгновения они уже сигали с нижнего балконца на скирды сена, кубарем выкатывались во двор, перемахивали живую изгородь и неслись – голова в голову – к людским.

На звуки возни полетели с терема дозорные стрелы.

Крыссы ли разодрались, свалился ли с соломенной крыши на стожок пьяный древенский забулдыга, разоспавшийся не у места в неурочное время, пробравшийся тать ли обнаружил себя ненароком – всё едино старшему караульному уху. То не маг-кормилец хрюкнул в неверно начертанной руне, то не добрый витязь, чей мирный сон надлежит охранить, пукнул во сне, а нарушитель вторгся в безопасный покой гостевого надворья. И меткая стрела дозорного уха – верное средство утвердить и покой, и порядок на вверенном ему участке.

Лишь миновав амбары, Яромира решилась позвать тихонько:

– Туля! Тулечка…

Та будто споткнулась на лету, всё ещё летящими пальцами успела догнать ушедшие вперёд спины…

Они сразу увидели висевшую плетью руку, чёрный наконечник, часто вздрагивающее, как чухино сердце, оперение, крупные тяжёлые капли.

– Держи ей руку! А ты давай снадобье! А ты закуси рукоять! – Дэл выхватил из-за голенища резак, поднёс к лицу чухи, заглянул в глаза. – Стерпишь?

Чуть помедлил, примеряясь, намертво взялся – откуда силы взялись – за древко на влёте, обломил, потом – на вылете, приник лицом к ране и зубами резко выдернул средний обломок.

Чуха сдавлено хрипнула, выпустила нож. Стала оседать. Мальчишки подхватили её, держали крепко и бережно. Петулия уже приняла дырявую руку в пропитанное снадобьем полотно.

– По крови легко найдут, – вздохнул Стар.

– Не найдут! Мало ли какого зверька могли подстрелить. Здесь и дальше песок. К утру дождь будет. Подумают – ушёл. А у неё всегда царапина на царапине – все знают. Её – домой. А мы сейчас ко мне пойдём – стрелу жечь и… хихикать. Будто и не выходили вовсе. Нипочём не догадаются.

Ничего лучшего никто так больше и не надумал.

Яромиру, наскоро заговорив ей рану, довели почти до дома, остановились у дракошни, где сонно зафыркал, загремел чешуёй Буян, отцовский зелёный шумилка, дождались, пока она войдёт и закроет за собой дверь, потом бесшумно растворились в ночи.

Ма ещё не спала. Засветила вторую плошку светильника, подошла, заглянула в больные глаза, тихонько тронула повязку на руке. Быстро пошла к печи, налила тёплого молока, добавила травяного вара, подала:

– Присядь-ка, выпей. И ляг. Для крови полезно. Если беда большая, не держи – говори.

Маленькая чуха не выдержала. Слёзы часто закапали в чашку. Помотала головой, опять стала пить, давясь слезами.

– Отец, вставай, беда! Беда, слышь! – Ма уже тихо и настойчиво будила мужа.

Тот рыкнул было, но, увидев её лицо, вскочил, стал натягивать сапоги.

– Беги за Ларом, скажешь – Яромира ранена и молчит! И чтоб тебя ни одна душа! – добавила уже вдогонку.

– А мы пока повязку эту – в огонь. Вот…. И другую сейчас…(чуть запнулась, увидев рану), да вот этак. Так… К утру, глядишь, и затянет. Давно не исцеляла. Ну, родной домовой, заступись пред бедой… Давно не отводила. Но должно к завтрему…

Ма двигалась быстро, хлопотала уверенно, бормотала-приговаривала привычно и уютно. Покончив с целением, уложила, укрыла, принесла ещё питья. Очутившись в заботливых её руках, Яромира вдруг поверила, что и впрямь всё обойдётся, что к утру отступят все ужасы, вся боль этой ночи. Отпустило на миг недавнее страшное напряжение, и, почувствовав себя вдруг совсем-совсем обычной маленькой девочкой, чуха спросила с надеждой:

– Ма, мамочка! Меня ведь не казнят? Нет?

Ма ответила не сразу, присела на краешек, склонилась – такая пушистая, тёплая, добрая. Твёрдо сказала:

– Нет. Даже и не думай об этом.

– Думать полезно всегда! Тогда и об этом не придётся! Это тебя, значит, маговы ухи у южной башни подбили? Тебя?! И ты, значит, домой пришла и разлеглась…. А ворошить-подметать песок у амбара – пусть отец подметает? А мать бинты жжёт, травы раскупорила – вонища, хоть шерсть на носу отжимай! Отжимает и утешает…. Что ты её утешаешь?!!

Чуха ещё никогда не видела Лара в таком гневе. Возник, как всегда, бесшумно…. Нет – ворвался! Стремительный, злой, навис над кроватью с яростным шёпотом – захотелось вскочить, вытянуться перед ним в рост и ждать приказа. И никаких ран! Царапина разве…. Плеснуть из жбана – и в бой! И только так.

Так на Лара уже шла Ма. Шипела:

– Ты что это тут разорался? Ты на ухов своих так ори! На шерсть на носу он смотрит! Ты смотри, что с девчонкой сделали! Что, не по глазам было, что своя?! Раз молчит, раз казнить – что там стряслось?! Ты старшина? Ты заступник? Вот ты и думай! И утешай!

– Угомонись, мать. На пороге твоё шипение слышно. Песок разметал, теперь следы в кусты уходят. Поможет? Нет? И дождик пошел…

Па плотно притворил дверь, быстро прошёл к Яромире, нагнулся, погладил по щеке, Выпрямился – между Ма и Ларом, обнял обоих:

– Поссорились? Хорошо хоть тихо, догадались. Ну, что говорит? Что дальше?

– Да не говорит! А что стряслось – не знаю. Кабы мои ухи стреляли! Ни один на подворье стрелы не пустит. Мои – нет. Личная магова охрана. И дознание завтра они поведут. Неспроста ведь им так лютовать на самом подворье велено. Ума не приложу, как от неё отвести! Сам к Никтусу пойду. О чём речь пойдёт, уже знаю. Но знать бы хоть намёк, что увидала. Что теперь именно ей ведомо… Чертово средневековье! Не спасу ведь. Знать бы надо точно, хоть за что. А, Яромира, детка? Ну!

– Маг… колдовал… Я… внизу была. Ещё… крыссы там… были. Ну, по ним и… А попали в меня.

– Так. Ясно. Крысс, значит, и стрелу унёс. Догадываюсь я, что…. Гм, ладно…. Так…. Ну, как мне сказала, так и говори, когда пытать начнут.

Ма дёрнулась. Лар тут же взял её за руки:

– Ты вот что, ты её с утра подготовь, есть ведь травы. И сдержись. Понимаешь? Лучше малой кровью обойтись. Сама знаешь. Высший маг – это не приграничный старшина. Это – маг! Но я там буду.

Па глухо сказал:

– Возьми меня с собой.

– Нет, нельзя тебе, я тебя как друга прошу – уйдёшь ранёхонько в лес! И я тебя знаю, и ты себя ещё лучше знаешь. Двоих мне не вытащить. На мать я полагаюсь, а ты – всеми берегинями прошу – в лес! Решено?

Тайными переходами для чом уцелевшая тройка нарушителей пробралась в светлицу. Всё так же горела зажжённая в вечерних сумерках плошка, стояли блюда со сластями между пустыми чашками. Чома торопливо прибрала чухину прочь. Первым делом сразу спалили стрелу. Наконечник Дэл забрал себе – мол, у него станут искать в последнюю очередь. Потом чома нарочно – в домашнем сарафане, с блюдом в руках – спустилась в подклеть, стыдливо объясняя встречным стражницам, что дорогие гости, засидевшись у неё с вечера над чтением премудрых книг, обессилели и желают подкрепиться. Когда вернулась с мясным пирогом, Стар угрюмо наваливал подушки на лежак за печкой, а Дэл грыз сахарный пряник на чоминой кровати:

– А мы тут уже разместились, как видишь. Не возражаешь? В тесноте, да не в обиде…. Что там вкусненького?

Стар, насупившись, сгрёб свой кусок пирога, водрузился на лежак среди подушек и скорбно изрёк:

– Может, это наш последний пирог…

– Выспаться тебе надо, вот что, – посоветовала чома.

– Да не могу я после всего этого спать! Вот ем даже через силу.

– Ну, так приляг. Всё лучше, чем расстраиваться.

Стар не ответил, шумно заглотил последний кусок и завозился в подушках, устраиваясь, притих, засопел. Чома разлила чай, понесла сначала Дэлу, он усадил её рядом с собой:

– К Стару не ходи. Спит. Не хихиканье, конечно, но эффект нашего здесь присутствия – полный.

– Какой сегодня вечер выдался… удивительный.

– Ты – удивительная, – будто невзначай коснулся волос, поправил ей бусы, провёл легко горячей ладонью по браслетам на голых руках.

Чома зарделась. Потупилась. Но недавние события ещё не отпустили её:

– Как ты думаешь, Яромиру найдут? Или нас?

– Об этом говорить не хочется. Знаешь, чего хочется?

Он придвинулся ближе. Чома растерялась: одно дело слышать, видеть или представлять, как обнимают, другое дело – чувствовать.

– Знаешь. Ты ведь тоже этого хочешь. Разве нет?

Руки стали настойчивее. Конечно, она хотела! И вчера у пруда, и сегодня, когда наряжалась, подавала ему чай и варенья, любовалась его улыбкой, красивее которой ещё не встречала и – знала – не встретит! И в темноте башни, сладко прижимаясь к нему…. Разве не для этого созданы чомы? Почему не сейчас? Петулия быстро взглянула на склонившееся к ней красивое лицо, встретилась с внимательными насмешливыми глазами, вспомнила его небрежное "для нас" – про дев – и отодвинулась:

– Не надо. Я тебе не какая-нибудь чуха!

– А что чуха? Она – свой парень, друг, боевой товарищ. А ты – подруга. Ты – чома, самая красивая из всех, кого я видел. Что я зря, что ли, целый вечер за тобой по башням таскался?

– Я не о ней говорю, а вообще. А её, может, завтра убьют. А ты…

– …У тебя в гостях. Днём ты была приветливая.

Стар заворочался, роняя подушки, пробормотал во сне:

– Она нас не выдаст.

Последний переход отнял последние силы. И теперь каждый шаг выматывал душу. Тучи, казалось, давили на макушку. Такие гнусные свинцовые тучи. Почему здесь их зовут свинцовыми? Какое-то дурацкое название для обычных тускло-серых туч, плотно обложивших со всех сторон. Именно для таких поганых туч, какие только и могут быть здесь в такой отвратительный день. Смурый день, тяжёлый. И начался он скверно. И сразу всё пошло не так. Как только он отстал от остальных. Лишь маги являются сюда в одиночку. А им надлежало держаться квартом, а уж коли разбрелись, так хоть собраться вовремя! Соберёшь их… Ха! Из эких мелких кусочков пришлось бы собирать! Если получилось бы выковырять их из воронки. Поделом – не суйтесь, куда не велено. Жадность, жадность… А на сколько кусочков его самого? Если выберется отсюда. Хотелось выть. То ли от отчаяния, то ли от бешенства…. И этот чёртов мальчишка висит на шее, как столп владетельной чины. Без него никак нельзя. И так в бесконечной цепи злых неудач повезло несказанно: шутка ли – найти, изловить и живёхоньким допереть этого мерзко обгадившегося щенка до заветного места. Близкое жерло скважины, будто приветно дохнуло радужкой в ответ на эту единственную за сегодня довольную мысль. Понятное дело, ведь оттуда сюда – без хлопот, отсюда туда – только в паре с аборигеном, оросив скважину жертвенной кровью. А переть ту жертву надо через два курящихся испарениями Земли перевала, где даже местные здоровяки мрут на полпути. А легко ль их, этих местных, найти? Сторожатся не только рядом селиться, но и близко подходить к подножию чёртовых зубьев. Это преддверие Врат – самое гнилое, самое гиблое из всех возможных мест всех окрестных миров – на тесном пятачке высокогорного скального уступа. Зазеваешься, оступишься раньше времени – сгинешь, а Приграничье прирастёт ещё одним чухом. Технологии… А стоят ли они всех трудов и страхов? Делов-то: запомнил идею, чертёж – и уноси ноги! Всё равно ничего отсюда не вынести, кроме своей плоти, знаний и кристалла. Ещё вот ребёнка – только до Врат. Чёрт его знает, зачем так коварно устроены Врата. Выдолбленные назубок условия возврата встали перед глазами, злым бормотанием посыпались с губ под шорох живо перекатывающихся под ногами и выскальзывающих вниз мелких камешков.

Нагие изыскатели засылаются в иные миры квартом – четвёркой.

Кварт отсылает и возвращает маг, принадлежащий Собору.

Переход между мирами облегчают колдовские кристаллы.

Одежду, пищу и оружие изыскатель находит в мире назначения.

Цель изыскателя – важнейшие Знания и Технологии мира назначения.

Долгое пребывание в мире назначения убивает.

Смерть одного из изыскателей обрывает связь кварта с миром отправления.

Вернуться можно поодиночке через Врата.

Врата из мира назначения изыскателю открывает разумное существо этого мира.

Во Врата живыми входят и изыскатель, и местный разумный.

Но из Врат вывалится только одно живое существо…

Пропади оно пропадом! Ещё один рывок по вздрагивающим под ногами уступам – и всё. Вот ещё пару шагов. Взять болтающийся на шее вместе с мальчишкой вонючий и кислый от пота кристалл в рот, обнажить резак… Мальчонка завозился, уворачивая горло, ногами запутался в цепочке, потянув кристалл вон. Ну не гадство ли?! Да куда ж он его? Сколько раз зарекался: всё, в последний раз, волоска моего здесь не будет! Жерло неожиданно распахнулось раньше, чем ножки малыша выпутались из цепочки, неловкий взмах резака отворил иное горло, кровь обильно омыла и кристалл, и оба тела, и поглотившую их скважину…

Стар судорожно дёрнулся и проснулся в холодном поту среди раскиданных подушек возле лежака, шаря по светлице очумелыми глазами. Из полумрака доносилось нежное воркование чомы. За окном мирно шелестел дождик. Стар поёжился, подобрал подушки, забрался на лежак. Потом поворочался немного, устраиваясь поуютнее, и ещё долго лежал, невидяще глядя в стену, пока сон не сморил его вновь.

Монотонный голос выматывал душу:

– …Омы попадают в наш мир из Врат с незапамятных времён. Они оседают в Приграничье вдоль Гряды и, наравне с чухами, составляют основную рабочую силу Мира. Для построения социально-экономической кривой, вспомним базовую схему из курса первого круга. Посмотрите. Как и в своём мире, предпочитают жить соседской общиной, вести крестьянское хозяйство: возделывают землю, пасут и доят хрунь, разводят и объезжают рабочих и боевых шумилок, охотятся, рыбачат и собирают дары леса…. Петулия! Повтори, что я сказала!

– …Дары леса.

– Хорошо. Мне показалось, ты совсем не слушаешь… Омы – хорошие животноводы и растениеводы, добытчики и повара. То есть прекрасно справляются с работой по производству и обработке продуктов питания. Отметим это на кривой. Женщины обычно воспитывают приёмышей… Петулия, ты опять не смотришь на схему! Кроме того, омы владеют начатками бытовой магии – ворожат и заговаривают мелкие раны…

Петулия старательно вытаращилась на знакомую схему, но мысли её метались по событиям ночи и утра, постоянно возвращаясь к неслыханному осмотру всех обитателей терема. Перед занятиями в класс вошёл первый-из-старших ух Элт с двумя старшими маговой охраны и молоденькой стражницей и приказал всем раздеться донага. Именем венценосной чины. Будущие витязи тут же довольно заржали, поглядывая на чому – она была единственной девочкой, обучавшейся наравне с ними в классе. Первый-из-старших вскинул самострел – и смех стих. Чуха-наставница – с полыхающим лицом – крепко взяла чому за руку и вместе со стражницей прошла в соседнюю горенку, первой разделась.

Всех осмотрели с головы до пят. У мальчиков ощупали каждую царапину, двоих увели. Для расспросов, как коротко бросил наставнице ух, снизошедший для пояснений.

Урок мироведения длился целую вечность.

– … Стрелки, разведчики, реже охотники. Ухи знакомы с основной природной магией, способны призывать простейшие силы природных стихий и с рождения владеют полевой медициной. Её вы также проходили на первом круге…

Петулия мысленно похвалила себя за то, что очень хорошо проходила: чуха перевязана была, как надо, даже лучше. Если её мама-ома ещё позаговаривает, то, может, маговы стражники, осматривающие сейчас всех обитателей подворья, и не распознают след от стрелы?

Чуха-наставница, разжёвывая прописные истины, не сводила с рассеянной ученицы строгих глаз. В углу завозились. Строгая чуха перевела взгляд туда:

– … Мужчины ухов составляют основные сторожевые отряды Приграничья. Назови-ка нам их, Тим!

Тим вскочил, незаметно стряхнув с колен нечто мелкое со спутанными лапками, зачастил:

– Ну, эта, значить, эта: младшие ухи наземного дозора с луками, старшие ухи крепостного дозора с самострелами, первые-из-старших ухи воздушного дозора. Ага. Воздушные дружины витязей и ухов являются, э-э-э, отборной воинской силой и используют боевых драконов. Воздушному дозору, значить, эта, положен зелёный цвет шумилок, витязям – чёрный…

Петулия представила себе Дэла в облачении витязя, тихонько вздохнула. Нет, он будет ещё красивее – наверное, станет боевым магом. На большом серебряном локке! А витязем будет Стар. А чуха…. Петулия похолодела: а вдруг её уже поймали?!

Чуху поймали. Рану затянуло благодаря обеим целительницам – старались, как никогда. Но и первый-из-старших ух Элт тоже не вчера родился и тоже знал, как делаются подобные чудеса, а главное – прекрасно различал боевые шрамы. Распорядился:

– Поиск отставить! Нашли! Девчонку – к магу. Сам допросит.

Ма с потемневшими, набрякшими от слёз щеками, молча, заламывая пальцы, шла следом до самой пыточной. Ещё за дракошней конвой столкнулся с Ларом в полном старшинском облачении, и расступился, по уставу освобождая ему место рядом с первым-из-старших ухов. Его присутствие ободрило Яромиру, и перед магом она предстала почти безбоязно.

Днём Никтус выглядел величественно, но не страшно. Поэтому она с самым невинным видом выдала ему байку про то, как заигралась и уснула в сене, про напавших здоровенных таких крысс и про отбивший её дозор, а что подстрелили, так не беда, Ма вылечила…. Маг кивал, слушая, милостиво улыбался.

– Вон оно как было. Складно рассказала, молодец. Вот как только подтвердит тот, кто тебе по дороге стрелу вынимал, так и домой пойдёшь. Кого позвать?

Яромира растерялась, неуверенно пожала плечами:

– Так меня Ма перевязала…. Дома.

Маг, всё так же улыбаясь, – сама доброта – объяснил:

– Видишь ли, детка: по земле до амбара – кровь, даже дождь не смыл, у амбара – песок и чисто, за амбаром опять земля – чисто, в доме крови нет, а ведь стрелу из раны вырвать…. Значит, рану у амбара закрыли. Кто? Скажи, милая, да и иди себе – не до игр мне в прятки, не до загадок.

Яромира молчала.

– Ну, вот что. Я хочу знать, кто унёс стрелу, и что ты видела. Тебя будут пытать. Это не шутка. Ты ничего не хочешь сказать сейчас?

Чуху охватило смятение. Это было так просто – признаться! Ведь они ничего не сделали! Надо просто объяснить. Он поймёт. Ведь никто ж не собирается бежать докладываться какому-то Аргусу…. Вот оно что! Маг, наверное, боится, что сам Аргус выпытает у них всё, что они видели. И видеть было нельзя, и Аргусу рассказывать нельзя. Она вспомнила, как боялся Стар, как мчалась впереди неё обычно уступавшая ей в беге Петулия, даже Дэл бежал. Нет, нельзя их выдавать. Её по руке нашли – она и не отпирается. Но предать…. Яромира покачала головой – нет!

– Никтус, я не знаю, что она там делала, но уверен, что ничего крамольного. Я тебе больше скажу – на неё можно положиться, доверить любую тайну. Ведь ты сюда приехал для тайной встречи – так? Пути магов неисповедимы, но я угадал? В этот мир меня принял ты, я принял её. Ты мне веришь? Так вот я ручаюсь! Отпусти девчонку!

– Ларион, ты не понимаешь, о чём просишь. Когда ты поймёшь, наконец, что здесь опасно мыслить категориями прежнего мира? Я прекрасно помню про твоего завратного психа-писателя с детской слезой. Здесь юродивых тоже хватало. Ты здесь всего двенадцать лет, а я, ты знаешь, зубы съел на установлении хоть маломальского порядка в этой пропитанной магией мешанине рас, культур и технологий.

– Вряд ли маленькая слабая девочка разрушит дело всей жизни столь великого мага!

– Не забывайся, Лар! Твоя ирония неуместна. Это всё там, по ту сторону Врат: между нами три века, и ты – большой учёный, а я – всего лишь строчка в твоих трудах и скромный адъюнкт права. Здесь же дальше и глубже вижу я! Например, удобное всем – и тебе, и дикому ому – мироустройство. Этот сложный хрупкий механизм и так держится только на Соборе Магов. И таким трудом удерживается в равновесии – очень шатком, заметь, равновесии, что и маленькой упрямой чушки вполне достаточно, чтобы его нарушить! Да не в ней даже дело, Лар. Она была не одна! Но тебе – не сказала! Ты готов поручится за неведомое? Вот и не серди меня!

Тучи давно развеялись. Омытый и подсохший дворик лениво купался в лучах, в лёгком ветерке и в слабо доносившейся с торжища перебранке.

Дэл и Стар ждали чому на заднем крыльце. Она обещала к обеду всё разузнать. Ждали порядком, когда на них выскочил магов скороход:

– Вот вы где! Именем…. В общем, давайте-ка бегом в пыточную! Все ваши уже давно там, какую-то чуху пытают. И вам надо! Едва нашёл…

Скороход умчался. Стар сделал пару шагов – на ватных ногах, весь побелел:

– Я не пойду. Не пойду я. Я не смогу её…. Ты понимаешь, Дэл, раз давно, то она не сказала! Понимаешь? А мы её… пытать! Сами… Я не пойду!

Дэл усмехнулся:

– Да, забавно получится.

– Забавно?! – Стар даже пятнами пошёл, медленно опустился на ступеньку. – Иди сам, забавляйся. Ухов можешь прислать…. Я не убегу.

Из-за подклети вылетела запыхавшаяся чома. Даже такая – раскрасневшаяся, встрёпанная, с заплаканными глазами, без браслетов с бубенцами – чудо как хороша.

Кинулась к ним, взволнованно зашептала:

– Яромиру поймали. Наверно, уже мучают! Я её маму видела. Лар мага просил и не смог. Туда только ваших маговых учеников пускают, я видела. Вот, я достала. У старшей стащила. От боли. Попробуйте пройти, ей передать!

Дэл взял скляночку, посмотрел на свет, хмыкнул презрительно:

– Ты, значит, тоже боишься, что тебя назовёт? Не маловато ли здесь для того, чтоб навсегда избавить от боли?

Всё ещё бледный Стар стал подыматься, открыл было рот:

– Ты…

Петулия один миг смотрела непонимающе, потом ахнула:

– Да нет же!..

Но Дэл, швырнув ей скляночку, уже повернулся и быстро пошёл прочь.

Никтус не очень удивился, увидав вошедшего любимца с обгоревшим наконечником стрелы на раскрытой протянутой ладони.

– Вот, учитель. Это я. Девчонка вправду ничего не видела, только до места довела. Попробовала б не довести…. Видеть хотел я. И видел.

Смотрел прямо, не бесстрашно, а просто открыто.

– Один хотел? Один видел?

Мальчишка усмехнулся. Дерзко сказал:

– Могу назвать, конечно, человек пять, да те назовут…. Получится, что народу там было видимо-невидимо!

И улыбнулся уже во весь рот:

– Я не глупее Нэда и тоже кое-что понял, учитель.

Поклонился – теперь уже с почтением.

Никтус задумчиво разглядывал нахального отрока. Да, ради него эта невзрачная девчушка могла молчать до скончания века. А видела б, так не смолчала бы. О таком колдовстве кричать хочется. Или вот этак не сдержаться, сознаться самолично. Что ж, если Лар мог положиться на свою воспитанницу, то почему бы Никтусу не положиться на своего самого многообещающего ученика? Тем более что вчера он поднялся ещё на одну ступень Знания.

Очень высокую ступень…

Можно было б догадаться. Не кто-нибудь – именно он. Пути магов не пересекаются случайно. Всё предопределено в лабиринтах высшей магии. И только мастер умеет извлечь пользу из рокового хитросплетения, избежать распахнутой ловушки.

Нет, время гнева ещё не пришло. Пусть взятой без боя ступени никто не заметит.

– Похвально… Иди, распорядись, чтоб отпустили и подлечили. А я подумаю, как тебя наказать. Без того нельзя.

3.

Приграничье готовилось к свадьбе.

Недавний переполох объяснили просто. Дескать, один из отвергнутых женихов вздумал напустить порчу на счастливого избранника владетельной чины, злыми чарами поднял из колыбели невинное дитя и злодейски швырнул прямо в магический кварт, где творил приворот великий маг. Да не дремали доблестные ухи: пронзили супостата в самое непотребное место, отчего обратился он в гада и скрылся в кустах, а оттуда уполз на Чёрные Болота. Под платьями же искали чёртову печать, которой нечистая сила могла пометить другие жертвы подворья. А несчастную крошку, околдованную злодеем, но не со зла дозором подстреленную, маг избавил от грязных заклятий и отдал на исцеление чомам….

Сердобольные стряпухи, знавшие Яромиру не один год, так и говорили, ловя передниками жалостливые слёзы: из колыбели…крошку!!! И выразительными жестами изображали поверженное срамное место супостата.

Малышня у пруда добавила в эту страшную-престрашную историю чертей, анчуток, призраков и крыссов, схлестнувшихся с дозором, приплела учеников мага, прячущих у себя от нечистой силы юных дев, и живописала целое море слёз и крови. И, как все младенцы, была не так уж далека от истины.

Но уже к вечеру обсуждение предстоящих свадебных торжеств если не затмило, то потеснило пересуды о недавних ужасных событиях.

На западном торжище уже ставили просторный открытый шатёр на могучих витых столбах и длинные прочные столы, выбегавшие из-под его лёгкой, узорно плетёной крыши четырьмя открытыми полосами до самых людских и дальше – к садам. Перекатывали из погребов в подклеть, ближе к торжищу, бочки с заграничным питьём. Добытчиков услали на Белые озёра за рыбицей и красной птицей. В рукодельне дошивали праздничные скатерти и рушники. Из всех окрестных древен Приграничья потянулись ко двору владетельной чины возы снеди и медовухи.

Сама владетельная чина ещё вчера утром, нимало не сомневаясь в успехе приворота, выехала навстречу жениху в свой малый летний дворец – рассылать приглашения и молодиться в чудесном источнике под Столпом-на-Чуре. Гостей ждали со всех концов Мира. Обещали быть многие видные маги Межгранья. Сам Аргус – держатель Порубежья – собирался присутствовать на свадебном пиру. С владелицей Привратной Гряды считалась даже венценосная чина, уже одарившая подругу новым наделом. Подруг-чин к тому же связывало дальнее кровное родство, поэтому поздравления вкупе с роскошными подарками готовили все именитые вельможи Заграничья. А так как сказочной красоты берега Чуры – длиной узкой речушки, окаймлявшей земли Приграничья, утопали в душистых лугах и пышных садах, напоённых дивным щебетом певчих птиц, то и сама встреча будущих супругов обещала быть незабываемой.

Когда за спиной главного мучителя неожиданно появился смеющийся Дэл, силы и сознание оставили Яромиру. Это потрясение – его смех в пыточной – она вынести не смогла. Очнулась она уже в тереме, в знакомой Петулиной светлице, не сразу признав её, да и саму Петулию. Две старшие чомы отпоили Яромиру травами и, обернув целебными пеленами, отдали на попечение подружке.

Стар так и сидел на заднем крыльце, пока чома не увела его к себе – есть пирог и попроведать чуху. Он проникновенно потоптался около Яромиры, засмотревшись на бледное нежное личико, овеянное ореолом страдания, благодарно тронул торчащий из пелен нос… Все вчерашние предубеждения против неё остались там, под башней. Сегодня их просто стыдно было вспоминать. Виды лишений и воспитание стойкости проходили на пятом круге: мучили друг друга и научались терпеть и презирать боль все избранные юноши. И Дэл, и Стар прошли положенные испытания с честью. Но на такой подвиг стойкости, как он сам думал, Стар ещё не был способен. И будущий витязь навсегда – так ему казалось – отдал чухе своё сердце.

Откуда ему было знать, что пелены не скрывали страшных рваных ран. Ведь ученики терзали Яромиру не калёным железом, а неистребимым во всех мирах весёлым и мерзким школярским шкодством – раскачивали за хвостики крыссят и жаббят перед глазами, сажали их ей на шею и пускали на её голые колени холодных и скользких здоровенных многоногих мокрух и прыгов. Может, и к лучшему, что не знал.

С одной стороны, это не было той беспросветной жестокостью, которой обучен всякий младший маг – мир был жесток, и разве сама чуха не обучалась беспощадным приёмам боя у Лара? Скорее, надоумленные кем-то отроки просто беззлобно развлекались на свой лад, глядишь, что-нибудь да выпытают.

Но с другой стороны, невозможно представить себе более страшной муки для девчонки, способной запросто сажать на иглу стрекокрылов, но дико визжащей, когда ей за шиворот падает секиножка. Даже старшие чомы-целительницы, испластавшие на своём веку немало всякой живности, сочувствовали всей душой.

Петулия сунула Стару блюдо с пирогом и нож – разрежь, мол, и стала делить ягоду на три чашки. Грустная, молчаливая…

Стар привычно уже взгромоздился на облюбованный давеча лежак и в задумчивой горести от всего свершившегося, сжевал и свой пирог, и чомин, и чухин.

Уже смеркалось, когда к дежурившему с обеда в галерее под дверями мага Дэлу вышел сам Никтус.

– Ты дежурный? Очень хорошо! Очень кстати. Вот тебя-то и пошлём… Здесь заменят… Сбегай-ка ты, дружок, на Чёрные Болота за дикоцветом. Тут на юг рукой подать. К утру он мне нужен.

Повернулся к двери – уходить, оглянулся, добавил через плечо:

– Да, оружие-то возьми. Не наказание это… ещё.

Выйдя из оружейной в полном снаряжении, Дэл на мгновение заколебался. Весь день тянуло пойти повидать трусишек. Наверняка, они уж и думать забыли о глупых страхах. Вдруг ещё куда-нибудь сегодня соберутся… без него. Надо б им сказать, что его по делу отсылают. Даже качнулся было в нужном направлении…

Но ожившая тень той нечаянной и глупой размолвки меж ними внезапно омрачила светлый порыв. Он помедлил. Что-то не то, что-то не так сложилось, что-то неприятно тоненько зудело, витая над ним, чего он никак не мог уловить, разглядеть и отбросить. Не то, чтоб он в них шибко нуждался – в нём нуждались, а он или дарил, или не дарил своим расположением… Конечно, и хмурый верный Стар, позови его сейчас, станет рядом без лишних разговоров, и капризная красавичка чома всё равно окончательно и бесповоротно влюблена в него без памяти, и чуха… А что чуха? Беспокоила, пожалуй, она. Только вот чем могла беспокоить знатного юного сердцееда какая-то никудышная недозрелая чуха? С чего бы это ему вдруг да почему-то из-за неё беспокоиться?.. Ну, дожидался он, смеясь, пока спрыгнет с её щеки последний, её же визгом перепуганный, головастик, ну не зарыдал над пригоршнью мокрух, сучивших ножками на её голом пузе – так она точно так же смешно сучила своими! Боевой товарищ…. Дура! Она что, воображала, что он станет обирать с неё жаббок и биться на мечах с младшими магами? Ещё чего! Как же, разбежался…. Вот только на Болота смотается, а там ещё посмотрим, кто куда побежит… к кому и за кем…

Даже не бросив косого взгляда на заднее крыльцо под окошком знакомой светлицы, Дэл почти бегом направился к воротам.

Чем страшны были Чёрные Болота у Привратной Гряды – так тем, что там собирались всякие порождения ночных страхов, диковинная живность, случайно вывалившаяся из многочисленных Врат и всякие отщепенцы, каковые находятся в любом мире.

С живностью всё было ясно: в иные дни Врата не видели различий между зверушками и разумными. Заносило как полезных, так и опасных. Теми и другими обычно занимались добытчики, только на травлю особо опасных вылетал воздушный дозор, да маги держали под контролем всякую заразу. Крупную падаль выжигали, мелкую сбрасывали в топи. Полезных зверушек обычно расселяли в охотничьих лесах или приручали, скрещивали с местными.

А разумные существа после Присяги оседали в Приграничье под рукой владетельной чины. Прошедшими специальный Отбор занимались маги, разрешали селиться в Заграничье по разным владетельным подворьям. Обладатели недюжинных талантов и способностей – магических или практических, злых или добрых – правили миром из Межгранья. Все прочие, кто не желал принимать установленных правителями правил, объявлялись вне закона и преследовались дружинами и добропорядочными поселенцами как отщепенцы и изгои. Поиски обратных путей в свои родные миры приводили их, гонимых, – сквозь прочёсываемые бдительными ухами лесА – к Гряде, на Болота.

А вся нечисть водилась здесь только потому, что чаще всего именно сюда мысленно водворяло своих воображаемых ужастиков владеющее маломальской магией местное население. Магией, казалось, был напитан сам воздух мира. Кому было дано самое чуть-чуть, кому малость побольше, магам – больше всех… Вот и кишели Болота сказочными чудищами. Те, что попроще и поневинней, могли обитать и в башнях, в подклетях и даже в домах, как анчутки, черти или домовята. А уж страшным-то место только там, у Привратной Гряды….

Потому и редкий дикоцвет, столь нужный в важных заклинаниях, распускался только здесь. Один-единственный, как водится. Сама память о том, когда и какой неведомый древний маг поселил его сюда, стёрлась. А Никтус – а до того его учитель – каждый год исправно гонял на Чёрные Болота за каждым свежим дикоцветом младшего мага.

Младшим магом Дэл ещё не стал. Можно было в равной мере гордиться или отчаиваться – поручение выглядело как славным подвигом, так и казнью – почётной, с оружием….

Карты с обозначенными на них Вратами и дорогами к таким колдовским святыням, как дикоцвет, Дэл знал назубок. Дорога лежала через лес: сперва мимо скалистой россыпи, потом по ручейку дном оврага, потом опять лесом – к плоским глинистым пещерам. В пещерах делать было нечего. Надо было взять чуть правее, на сами Болота и осторожненько, чтоб не вспугнуть, искать большой хоровод. То обитатели Болота кружат вокруг распустившегося чудного цветка в тщетной надежде хоть на этот раз уберечь его от высшего мага….

Сегодняшняя ночь выдалась звёздной и лунной. Стараясь ступать бесшумно, не нарушая заведённого лесовиками ночного распорядка, Дэл наслаждался приятной прогулкой. Сонное лопотание деревьев и дремучие шорохи изредка встряхивались редкими протяжными птичьими вскриками. Тёплая, но омываемая свежим ветерком дивная летняя ночь не страшила. Когда могучие пра-пра-пра-корни твоего родового древа перевивает тонкая, но достойная плеть своенравной и гордой дочери первого-из-старших ухов, то для тебя и несъедобный гриб в лесу может оказаться съедобным, а в непроходимой чаще обнаружится тропинка. К тому же Дэл, потомок знаменитых витязей и магов, действительно был неплохим бойцом для его лет. Шестой боевой круг ждал ещё впереди, но изнурительные учебные схватки уже сослужили хорошую службу. Не столь природное чутьё, сколь отточенное в них умение уворачиваться от нависшего оружия, позволило ему избежать участи прихлопнутой мошки, когда вдруг, скрипуче застонав, рухнули на него, навстречу друг другу, два кряжистых ствола, будто кто смахнул их с привычных мест. Бросившись вперёд, прыгнул, стремительным толчком направляя тело под эту крушащуюся арку. Перекувыркнувшись несколько раз, откатился, поднялся, отплевываясь от трухи, и прислушался, напружиненный – уже в боевой стойке, с мечом наголо – вполоборота к вздрагивающим ещё обломкам…

Стихала перекличка всполошившихся пичуг, вздохи соседних деревьев и невнятные отголоски особенного лесного эха.

Ловушка? Мягко ступая, он приблизился к поверженным стволам. В неверном ночном сумраке разглядел застарелые чёрные подпилы, рвано переходящие в белые сочные изломы. Кто? Зачем? Какая из магий поддерживала этот настороженный громадный капкан, пока к нему не приблизятся? Кого поджидал уже состарившийся, верно, подпильщик? Лес молчал. Да и с чего бы ему раскрывать свои секреты?

Дэл двинулся дальше. На мгновение пожалел, что не завернул-таки к ребятам перед походом. Под настроение, уже не такое приподнятое, вновь заворошились мысли о происшествиях минувшей ночи. С чего же это он вчера попёрся с девчонками на башню? Какая такая гнала необходимость? И главное – почему вообще заметил их? Ну, с Петулией ясно – вполне можно было обойтись рядовым свиданием на крылечке гостевой трапезной и прогулкой по тёмным теремным галереям. Зачем же ему понадобилось это детское приключение на башне, озарившееся, правда, потрясающим открытием? Ради чего он подвергся теперешнему испытанию? Хотел подглядеть маговы тайны? Да. Эта тайна того стоила. Но как-то обидно, что знание, поднявшее его почти вровень с Никтусом, начало отсчёт с нечаянного взгляда на двух подружек, шептавшихся на мостках возле пруда. И укоризненный взгляд светло-зелёных глаз одной из них почему-то никак не шёл из головы. Кажется, он её здорово подвёл. Именно он подвёл, старший и опытный в подобных вылазках – для девчонок-то это было игрой… Да нет, уже через несколько дней он вернётся в Межгранье. И чхал он на это занюханное Приграничье с его тупоумными чухами! Будь светлее, он мечом вырезал бы на каждом дереве: "Яромира – дура!"

– Но дерётся она здорово! – сообщил он лесу. – И приёмчики ей мастер ставил!

Лесовички, что крались за ним по-на ветвям, шумно порскнули в разные стороны.

Пещеры неожиданно разверзлись перед Дэлом четвёркой чёрных провалов разнокалиберных глазниц, шрамами террас и одним огненным зевом – в глубине нижней пещеры, укрытый стенками входа, осторожно горел костерок.

Тихонько прокравшись верхами, как наставляли на полевой практике, Дэл прилёг и, свесившись, с превеликой осторожностью глянул вниз, внутрь пещеры.

У костра никого не было.

В спину между лопатками упёрлось остриё:

– Помощь не требуется?

Чёрт! Да… Вот попался, так попался. Глупо, конечно: как говорится, ни вперёд, ни назад, меч в руке под грудью – неудобно, а из-под чужого не выскользнуть…

Нет, выскользнуть кажется, всё-таки можно, даже вперёд, если вниз… Спину порежет, гад… И высоко… Но всё лучше, чем беспомощной распластанной козявкой торчать на острие. Крепко вцепившись пальцами свободной руки, рвя сухожилия в необычном подтяге, резко бросил тело вниз – туда, где горел костерок. Упал, как учили – больно до воя, но цел. Удивился неисполосованной, кажется, спине. Клинок не упустил… Обернулся на грузный шмяк – и удивился ещё больше. В паре шагов распрямлялся после прыжка славный приграничный старшина Лар.

– Ну, здоров ты сигать, парень! Шустрый какой. Небось, ещё и биться станешь? А? Нет? Вот эт верно…

Лар окинул довольным взглядом неуверенно опустившего меч отрока, смерил взглядом высоту, с которой оба сверзлись, покачал головой, по-хозяйски шагнул к костерку:

– Мне бы сесть… И ты садись. Да меч-то убери. Разговор будет.

Но сам сел и убрал оружие лишь после того, как всё это проделал прыткий отрок.

Не глядя на мальчика, домовито пошевелил полешки, отмахнулся от искр. Спросил дружелюбно:

– Чего молчишь? Обиделся что ли? Зря. Ну, заглянул бы, увидел меня, свернул бы скорей на Болота…. Ведь так? А я, понимаешь, здесь каждый год вижу это безобразие, то есть, как ваш брат дикоцвет добывает – и сил моих больше нет глядеть на изобретение велосипеда. Впрочем, ты, наверное, про велосипед-то…

– Знаю я. Круг второй, техника иных миров. Нерациональное в наших условиях транспортное устройство. Дальше!

– Ты смотри… Ну да, ты ж из Межгранья. Так вот о чём я… Значит, являются младшие маги, рано или поздно находят хоровод, суются к нему так и этак. Напрасно, разумеется.

– Дикоцвет они приносят всегда!

– Правильно. После того, как одни погибнут, а следующие намыкаются вдоволь. Нахлебаются тут трясины, раны себе с трудом исцелят, а потооом только догадаются, что надо бы раздвоится. Один на себя толпу отвлекает, другой тихим сапом цветок забирает. Но чаще – с боем. Ты уже умеешь раздваиваться?

Повисло молчание.

Лар подбросил костерку сухую ветку. С ответом не торопил.

– Если бы я не мог справиться, Никтус бы меня не послал.

– Ну, положим, ты у него не единственный ученик. А в свете известных событий можно предположить, что он вообще считает, что у него многовато учеников. А?.. Или хочет узнать, что ты, оказывается, умеешь раздваиваться. Или владеешь чем-то иным, способным одолеть этот квест… гм, хоровод.

– То есть, раз не умею и не владею… я послан на казнь?

– Или в изгнание. Ведь ты можешь и продержаться против Болот до утра – боем. Дикоцвет скроется, а ты жив… И свободен от задания и… вообще. Или наказание. Что может быть действеннее для тебя, вернувшегося без победы?

Дэл обдумывал сказанное. Осведомлённость старшины поражала. Впрочем, на то владетельная чина его старшим воеводой над Грядой и держит… Вопросы роились – важные и неважные. Главный – послан ли Лар Никтусом или блюдёт свой интерес.

Первое – обидно! Второе имеет две стороны. Против высшего мага для Лара Дэл не пойдёт – не сошёл с ума. Вот если приграничному старшине в обмен на помощь нужна услуга столичного отрока, не затрагивающая интересов учителя… тоже обидно – мог бы открыто попросить о сделке. Честно. Что касается честности… В Межгранье честность не в чести. Но на эту сделку Дэл был готов пойти.

Лар любовался огнём. Будто и не сидел по ту сторону костерка загнанный его простыми доводами в тупик мальчишка. Довольно опасный мальчишка.

– Ты спрашивал про помощь. Требуется.

Встретились у пещер только на рассвете – вдрызг усталые, ободранные и перемазанные в болотной жиже, тине, крови и ещё чёрт знает в какой дряни. Не сговариваясь, без остановки прошли дальше, в овражек, к ручью – отмываться.

Лар шагал тяжело. Свои царапины Дэл затянул сам ещё по дороге. Он чувствовал себя безмерно обязанным старшине, первым принявшему на себя основной свирепый натиск разгневанного Болота. Самому-то Дэлу досталось куда как меньше. Поэтому, отогнав погано свербящую мысль о том, что же мог запросить за такую помощь старшина, он сдержанно предложил ларовой спине:

– Ты сильно ранен? Давай наскоро затяну, заговаривать я уже умею, если не смертельные.

Лар, не оглядываясь, проворчал:

– Сейчас сполоснём – видно будет, что там не смертельное. Все мы себе знахарим помаленьку… Сушняку пока набери!

Пришлось, немыту, собирать сучья, класть костёр, слушая кряхтение и одобрительное фырканье плещущегося старшины, потом, наскоро омыв руки, целить его раны – настоящие. Это, впрочем, оказалось не трудно. Лар сунул ему фляжку, приказал:

– Сперва лей на раны! Если останется – на царапины. Только, смотри, на те, что кровоточат! Чтоб хоть глоток остался… хороший. Понял? дырки – целИ, а царапины так заживут. Уй-юй-юй! что ж ты делаешь?!! НА раны, сказал – не в них!

Когда с лечением было покончено, Лар разрешил Дэлу отмыться, а сам расселся у костра – сушиться. Хлебнул свой целебный глоток, протянул мечтательно:

– Добыть бы чего… Хотя тут не то что съестного – мошкары не осталось. После шума такого… Видеть-то видел, да самому не доводилось. Довелось… Всё-таки здорово мы их, а?

Дэл решил: пора!

– Чем я должен отплатить?

Лар поморщился, досадливо мотнул головой, буркнул:

– Ну, ты и фрукт. Какие ж вы все там, в столице, однако… Обсушись хоть.

Сушились, молча. Рассвет набирал силу. Наконец, Дэл нарушил молчание:

– Никтус сказал, что дикоцвет к утру нужен.

– Нужен – доставишь. А за помощь… Ну что? В грязь лицом не ударили… гм, вернее, нос кому надо утёрли – уже хорошо! Считай, моральное удовлетворение я получил. А услуга за услугу такая будет. Для тебя пустяк, а мне полезно. Карт подробных нам здесь не дают, сам знаешь. А самодельные – они и есть самодельные. Считается, что в лесах мы и так, как дома, а до Гряды почти не ходим, потому и необязательно. Но, как видишь, всякое бывает. Старшине Приграничья, понимаешь, хоть одна настоящая точная карта да нужна. Магистерского уровня. Так? Так. Вот, собственно, и всё.

Дэл поразился – так мало запросил Лар. Да, до карт допускали не всех. Точнее, мало кого допускали. Знания – товар дорогой. Но и запретными они в Межгранье не были. Ну, конечно! То там, а то здесь…

– Карта будет! Очень точная.

– Вот и хорошо, договорились. А от себя лично добавлю ещё вот что…

Теперь Дэл насторожился. Вот оно! Разумеется, так дёшево он не мог отделаться.

– Ты всё равно отсюда через несколько дней уедешь. Как бы тебе это… Чтоб понял… В общем, я тебя прошу – прошу! – Яромире больше на глаза не показываться! Парень ты красивый, девчонок у тебя пруд пруди, а она хорошая, понимаешь? Оно, конечно, ясно: как раз возраст подошёл, брожение в крови, празднество и всё такое… Но я ей наставник и не хочу, чтоб она на тебя сердечко рвала… вон, как Петулия. Я тебя за это бою учить стану, когда нужный круг придёт. Обещаю. Только позови. В общем, вот такая просьба. Тебе, опять же, пустяк, а ей… Полезно. Могу я на твоё слово положиться?

Чего угодно ждал Дэл, только не этого. Будто окатило. Смущённо пожал плечами. В вихре сумбурных мыслей ярко мелькало: нашёл, с кем сравнить!.. он, что, думает, я с ней?.. это со мной ей вредно?.. да я даже и не!.. кому нужно её сердце?.. мне. Самое скверное – Лара он понял. Поднял на него глаза. И через силу выдавил из себя:

– Можешь.

Никтус с раннего утра стоял над квартом, творил колдовскую смесь для заговора немых свидетелей пришествия – дерев, камней, вещей. Он давно перестал ломать голову над тем, как невообразимая мешанина несовместимых даже в мыслях вещей может помочь в достижении недостижимой цели. Просто выполнял необходимые манипуляции. Не хватало лишь дикоцвета, но маг надеялся, что гордый мальчишка умрёт, а нужное добудет. Смерть его сейчас была нежелательна магу, хотя и решала несколько сиюминутных проблем. Например, не нужно было бы опасаться влияния Аргуса на мальчишку. Обдумывая вчерашнее признание ученика, Никтус приходил к выводу, что удачный исход похода на Болота был предпочтительнее его гибели там. Силы восстанавливались медленно, маг чувствовал себя разбитым, а дикоцвет вернёт колдовскую мощь уже в процессе приготовления сока. Да и к венценосному сиротке, чувствуя перед ним некую особую вину, старый маг был привязан по-своему, сильнее, чем к другим ученикам, а главное, возлагал на него весьма большие надежды – уж лучше пусть не умрёт и добудет… Пора б ему явиться. В удаче похода Никтус ничуть не сомневался – по недавнему раскладу в кварте день обещал быть благоприятным. Парами смеси надлежит обкурить всю башню до полудня. Осталось чуть-чуть. Сок дикоцвета следует вот за тем толчёным зубом упыря и этой вот ядовитой сизой смолкой. Если после зуба отрок не явится… Проследить за ним на Болотах обессиленный Никтус не смог, но, всегда чувствуя приближённых, знал точно, что Дэл уже где-то недалеко.

Дэл был рядом, в гриднице для учеников. Верный слову, он забежал за картой, справедливо полагая, что сначала должен рассчитаться со старшиной за дикоцвет, прежде чем вручить его магу. Старшие ученики хлопотали на главном венце терема, подготавливая грандиозный фейерверк, младшие колдовали над сказочным освещением свадебного шатра. Просторная горница была пуста. Лишь за дальней дверью, по галерее, неспешно прохаживался дежурный. Дэл честно выбрал свою самую лучшую карту Приграничья среди непременно возимых за магом бумаг и помчался в казармы к Лару.

Лар просиял:

– Вот удружил, вот это ты молодец! Настоящая! Из Соборных подвалов… И Гряда здесь? Ну, спасибо! А ты что ж, даже к Никтусу ещё не заходил? Ты с цветком-то поспеши, однако. Да приходи ещё, если что – помогу! – добавил он вслед.

Дэл подумал, что обязательно попросится учиться бою именно у Лара.

К магу он вошёл в самый нужный момент.

4.

Этот мир не балует праздниками. Он жесток, труден и скорбен. Когда тебя (а, быть может, даже и не совсем тебя!) в одночасье вышвыривает из собственной жизни в иноземье, в иновременье, и нет возврата, нет иной судьбы, чем принять чужие правила, а, приняв, навязывать их таким же утратившим всё, то… Приходят ожесточение, изнурительный труд и скорбь. А празднества, устраивают нашедшие себя в этом мире. Для себя. Иногда допускают на них неудачников.

Свадебный поезд прибыл после полудня.

День празднично плясал солнечными зайчиками по золочёным башенкам терема, резвился в его деревянных кружевах, ласкал белый камень стен, снопами света лез во все распахнутые окна и оконца, душисто щекотал ноздри пряными, сочными запахами зрелого лета, овевал свежестью обильно политого сада, чисто умытого двора и щедро сулил всем и каждому яркое и незабываемое ожидание чуда.

Этим ожиданием наслаждались, с лёгким изумлением разглядывая себя в зеркалах мечтаний. Любуясь собой, похорошевшими от бессонных предпраздничных хлопот, удивительно добрыми от приступов необъяснимого счастья. Восторгаясь своей неотразимостью в прекрасных новёхоньких, ярких и дорогих – самолучших – нарядах. Восхищаясь своими ещё не спетыми песнями, невысказанными речами, ещё не свершёнными чудесными деяниями… Ожиданием праздника упивались, суетясь среди ломящихся от снеди столов, подклетей и погребов. Ожидание переполняло сердца радостью предвкушения. Ожидание дразнило надеждами на исполнение самых несбыточных желаний…

Пока Никтус колдовал в южной башне, заметая от проницательности прочих магов следы волшебного кристалла, все обитатели подворья высыпали за ворота к торжищу – встречать новожёнов.

Уже задолго до их выезда вдоль всей дороги от летнего дворца до владетельного двора выстроились толпы разряженных поселян из всех приграничных древен – благонадёжные подданные приветствовали довольную хозяйку и получали взамен вольности и привилегии. Владетельная чина – яркая женщина, из тех, кому каждый год исполняется тридцать – уже подписала брачный договор. То ли договор оказался выгоден во всех отношениях, то ли витязь не разочаровал чаяний омолодившейся вдовы – милости дождём сыпались на почтительно склонённые головы поздравляющих.

Въезд на подворье был обставлен пышно.

Первыми выступали дозоры. Старшина уже расставил караулы на всех перекрёстках, и каждый знал, где будут спешиваться и рассаживаться гости, куда повернут пустые повозки, кто их примет и обиходит, и, главное, каким порядком разместится весь честной пир. Как заведено в Межгранье, новоиспечённые супруги подъезжали к свадебному шатру порознь, каждый со своей свитой.

Когда над головами зрителей торжественно, шумно и мощно пронёсся дюжиной четвёрок воздушный дозор в приветственном вираже, радуя глаз всеми оттенками зелёного цвета, и показались между стройными рядами ухов лёгкие, украшенные цветами и лентами, открытые повозки чом, чух-наперсниц и запряжённая вороной шестёркой колесница владетельной чины, крепостные стены и торжище огласились ликующими воплями.

Таким же ликованием встречали многочисленных гостей со товарищи и магов в разноцветных одеждах, окружённую плотной стеной стражи вереницу возов с подарками и, наконец, самого виновника торжества – гарцующего на великолепном драконе витязя. Славный витязь Серш, подбоченясь, молодцевато восседал в седле, изредка крутил ус и милостиво кивал самым восторженным зрительницам. Его могучий вороной шумилка в серебряной сбруе норовисто косил на толпу огненным глазом, подрагивал крылами, плескал хвостом и яростно скрёб землю когтистыми лапами. ДрУжки витязя, такие же нарядные и задорные – уже заметно навеселе – ехали чуть сзади на столь же свирепых зверюгах, пересмеиваясь и зорко высматривая себе разгорячённых от редкого зрелища юных красавиц.

Заполнившие к тому времени шатёр и успевшие подкрепиться добрым вином гости заволновались, расступаясь. И маги – Никтус среди них – подвели к преодолевшему на пути к ней все шуточные препоны очарованному богатырю его наречённую. Дружки спешились, поклонились на все четыре стороны, преклонили колена перед владетельной чиной и отступили к другим гостям. Серш принял от магов кубок, от владетельной чины – возложенный на него брачный венец, подхватил её на руки – витязь! – и понес к заглавному месту. Грянули трубы. То был сигнал к началу пира.

Гости, согласно заслугам и званию, и все обитатели подворья – от мала до велика – рассаживались за столы, равно ломившиеся от яств и под шатром, и на окраинах торжища, вблизи людских. Дэл очень удивился пустующему рядом месту Стара. На него тотчас же перепорхнула Петулия – к немалому удовольствию младших магов. Одарив новых соседей самой чарующей улыбкой, чома тихонько шепнула:

– Не ищи, он с Яромирой.

Ученики и втайне, и вслух в очередной раз позавидовали баловню судьбы, которому досталось внимание столь блистательной красавицы. Петулия благосклонно приняла это признание её неоспоримых достоинств и действительно превзошла себя в мастерстве ведения приятной застольной беседы. Только Дэл и не пал к её ногам в поленницу из сражённых учеников, зная, что старается она лишь для него, и улыбался милому щебету так же насмешливо-вежливо, как и пару дней назад. Ему не хватало Стара. Ему не хватало скромно уткнувшейся в чашку Яромиры. Может, он, преодолев лёгкий приступ вины за своё веселье в пыточной, и думать бы забыл о невзрачной, пусть и необычно дерущейся, маленькой симпатичной девчонке. Но впервые нельзя было делать то, что всегда было можно – кружить девичьи головы, насмешливо выслушивать сбивчивые страстные признания и шагать по влюблённым сердцам, давая понять восторженным дурочкам, что рылом не вышли… Теперь же невзрачный, неказистый, но запретный плод дразнил. Обидно задевало то, что не о нём томятся, а ему от ворот поворот… Как бы ни был строг Лар, самому-то себе Дэл мог признаться в том, что ему невыносимо тяжело переносить его запрет.

Да и просто жаль было сложившейся здесь компании. Было бы так здорово сидеть сейчас всем вчетвером, связанным в колдовской кварт общей великой тайной, заново переживать бой на Болотах, дружно восхищаясь мастерством старшины, или, болтая ни о чём, ждать очередной отчаянной вылазки.

Тем более, что в самый разгар застолья прибыл сам Аргус.

Эффектно приняв из искрящего воздуха сверкающий ларец и блестя золотым зубом в приветливом белоснежном оскале, легендарный боевой маг Порубежья всё ещё витиевато поздравлял новожёнов, когда владетельная чина уже заглянула под крышку и расплылась от удовольствия. Серш распорядился наполнить огромный кубок для опоздавшего гостя и указал ему место за своим столом. Бравый маг осушил кубок чуть ли не на одном дыхании и подсел к Никтусу.

Дэл ел глазами обоих волшебников. Главное между ними сказано будет не здесь – это он ясно видел и теперь лихорадочно соображал, что нужно предпринять, чтобы не упустить ни слова из произнесённого ими наедине.

Чома ласково коснулась его руки:

– Танцевать пойдём?

Он оторвал взгляд от заглавного стола и встретился с её умоляющими глазами. Ну что ж, пока оба высших мага неспешно наслаждаются изысканной трапезой, можно успеть и порадовать девчонку. Она-то не виновата, что его мысли не о ней. Она старается…. И потом… Дэл поднялся:

– Ну, пошли.

Лучшие музыканты Межгранья уже наяривали вовсю. Лар, которому изредка, поочерёдно с Элтом, приходилось "по долгу службы" отлучаться из шатра, а потому непременно бравшему "с собой", вздыхал, проходя вместе с разводящим старшим ухом мимо танцующей молодёжи, прихлёбывал и бурчал себе под нос:

– Какие таланты! какие мозги! какие мастера!.. "Так вязь времён в струне рыдает…" От хоралов – да в кадриль, чтоб и вашим и нашим, из хороводов да в рок, да чтоб ноги – винтом, и чтоб слеза – из души!.. Гении!

Древенские на круг пока не выходили – стеснялись. Жадно смотрели, чего откаблучивают заграничные гости. Но чому, свою, доморощенную, встретили радостным рёвом. И Петулия Приграничья не посрамила. На круг повалили и степенные гости. Кто поглазеть, кто поразмяться, тряхнуть стариной, кто – откровенно отобрать себе и сотрапезникам пригожих и покладистых девиц. Заглядевшись на красивую пару, заключали дорогие споры, когда гулять на новой свадьбе и какое приданое отстегнёт младшей чоме владетельная чина. Над спорщиками, на любимом чухином дереве сидела другая пара. Яромира, прижавшись щекой к стволу, смотрела на танцующих. Стар, прижавшись к стволу с другой стороны, тихо и настойчиво уговаривал её:

– Давай спустимся. У тебя так же получится, правда! Я покажу, если что забудешь… Пойдём?

Чуха, будто очнувшись, отлепила щёку от ствола – остался волнистый узор:

– Нет, так как у них, у нас с тобой всё равно не получится…

Тряхнула головой и предложила:

– Пойдём лучше драконьи гонки смотреть!

Не дожидаясь ответа, полезла вниз. Стар с досадой бросил взгляд на круг – ну что тем двоим под шатром не сиделось?! – и полез следом.

На северном выгоне уже выгуливали верховых шумилок. Ни одно скромное Приграничное торжество не обходилось без гонок, а уж такое праздничное свадебное столпотворение и подавно. Спорщики и здесь били по рукам. Ставили и на зелёных, и на вороных. Оба скорохода с ног сбились, оповещая наездников о вызове. По неписаному закону в гонках участвовали только драконы, облюбованные спорщиками. Где б и в каком состоянии ни обретался хозяин хоть единожды названного в споре красавца, он должон был немедля сам или с помощью друзей явиться на выгон, оседлать свою животину и рулить на старт.

Там уже топталось с десяток участников. И это был не предел. Спорщики вошли в раж, готовые бить не только по рукам. Надсадные крики "а я говорю, свалится!" и "а я говорю, вывернет!" звучали наиболее дружелюбно. Гонщикам надлежало подняться по команде, пролететь над выгоном и пашней до тёмной стены леса, резко повернуть обратно над дальней межой и постараться первыми вернуться к исходной полосе. Понятно, что на крутом повороте каждый гонщик исполнял присущую только ему одному фигуру высшего пилотажа. Не все и не всегда вписывались в вираж, бывало, что и валились на поле вместе с шумилкой в неудачном кувырке, вылетали из седла, шмякаясь в более удачливых соперников, сбивая их в кровавую кучу малу… Опасная забава, красивое зрелище.

Яромира потащила Стара на стену. Стражницы, преградившие было дорогу, признали в ней ученицу старшины, указали удобное место.

Страсти внизу разгорались. Монеты в призовую казну лились рекой. Когда скороходы подняли из-за стола новобрачного витязя, гости, кое-где опрокидывая столы, дружно двинулись к выгону.

Над исходной полосой зависло двадцать верховых шумилок. По десять каждой масти. К дальней меже уже вылетели наблюдатели, отряженные спорщиками для присмотра за честным разворотом. Четверо отроков оттаскивали в сторону трезвенну кадушку с ледяной водой. Только что некрепко стоявшие на земле наездники сейчас сидели в сёдлах как влитые. Случалось, что чухлые ворчуны, осевшие на задворках Приграничья, но, чванясь тем, что вывалились из просвещённого мира, мня себя интеллектуалами, позволяли себе слегка, в меру – за кружечкой медовухи, – покритиковать и здешнее мироустройство, и систему отбора в витязи или в воздушный дозор. Но сейчас, при одном лишь взгляде на гоночный отряд, даже самый дремучий ом, как и самый утончённый потомок легендарной расы ухов, ни на миг не усомнился бы в справедливости жесточайшего отбора лучших из лучших. Да, первый барьер – интеллектуальный. Но мало его преодолеть – на семи беспощадных учебных кругах взращиваются такие вот бойцы, что горделиво реют сейчас над крепостной стеной.

Зычный голос старшины перекрыл людской ропот:

– …Тоовсь!

Гонщики взметнулись выше, подравнялись в струночку. Трепетали крылья, отливала металлом топорщившаяся на литых мышцах изумрудная и угольная чешуя…

– Арш!!!

Воздух содрогнулся от свившихся и прянувших стрелами могучих тел, от рёва болельщиков.

Чуха со Старом болели за каждого понемножку и за всех разом. Кричали и прыгали – чуть со стены не попадали. Потому что наездники, не уступая один другому, подлетели к роковой меже почти всё той же натянутой струной. А потом словно рассыпались искрами фейерверка, ложась в вираж: одни взмыли ввысь, другие пошли вниз, кто-то выворачивал на прежней высоте – кувыркались все, но ни один не свалился, не грохнул оземь шумилку, не отстал безобразно и позорно. И всё же не бывало такого, чтоб на обратном пути да не вырвался вперёд самый-самый… Элт, первый-из-старших ухов терема, лучший дозорный Приграничья, давний приятель и достойный соперник своего старшины, спорил за первенство с самим Сершем, первым отныне витязем терема, светом очей владетельной чины… Невозможно было разобрать, кто визжит громче: молоденькие теремные стражницы или сама владетельная чина, – когда вороной шумилка Серша срывал натянутую над стеной победную алую ленту. Вихрем пронеслись над подворьем гонщики, выписывая спирали, успокаивая разгорячённых драконов.

Качали обоих отличившихся наездников – и пришедшего первым Серша, и чуть припозднившегося Элта. Передавали из рук в руки проигрыши-выигрыши. Из призовой казны отсыпали половину первому, четверть – второму, остаток поровну – прочим гонщикам. Потом пили за победу, за Серша, за владетельную чину и прекрасных чух и чом, за Элта, за славных ухов, за доблестных витязей, за верных шумилок…

Пир потёк своим чередом.

Занавеси на сей раз были задёрнуты плотно. И стол был занят не колдовской снастью, а зеленым вином и лёгкой закуской. Оба мага, сидящих за ним напротив друг друга в резных креслицах, давно уже, казалось, сказали друг другу всё. И всё же разговор тянулся и тянулся как хвост древенского шумилки по нескончаемой борозде – деловито, тягостно и устало. Будто каждый хранил что-то потаённое, не к разговору относящееся. Так, в сущности, и было, хотя какие потаённости между мастерами могут долго сохранятся на общем пике их познаний?

Аргус ещё в галерее дрогнул ноздрями, прищурился нехорошо:

– Успел дикоцвет тиснуть? И сам ты, Никтус, гопник, и все ученики твои – гопники… Интересно только, за кого ты меня держишь?

Дождался, пока отроки расставят блюда со снедью и выйдут, приподнял занавесь, окинул проницательным взглядом южную башню, утыканную по случаю свадьбы стягами, перевёл глаза на невозмутимого старца.

– Не хотел говорить тебе… Всегда, знаешь, надо иметь туз в рукаве. Но, когда ты у меня был, промолчал я – и ты меня не понял, а поскорей дёрнулся к Нэду. Думал, если он не может мне простить свою мать, так тебе надёжный помощник?

Никтус не ответил, сел, широким жестом обвёл стол, приглашая. Аргус тоже сел, налил обоим. Неспешно покопался в соленьях.

– Молчание – знак. Ты, значит, больше туда не заглядывал? Не знаешь, как обернулось? Не догадываешься, откуда я знаю? Нет? Ну…давай за Нэда…не чокаясь…

Выпил, хрустнул солёненьким, не отрывая глаз от застывшего лица Никтуса.

– Ехал к тебе сюда, думал – убью. Не знаю уж, как вышло б, но постарался бы… Хорошо, дорога долгая, локка в Межгранье оставил. Ты пей, пей. Помяни дурака. Грех сказать, но маг он был дерьмовый. И ученик оказался гнилой. Я бы – устоял! А ты – лишь бы от меня – ему решил… Поди, ещё и предупреждал, чтоб не трогал, а? Теперь и его нет, тоже мне, мститель, и вещь оттуда не взять! Сколько дикоцвета не тырь по болотам… Как он вообще у тебя там жил – при связи раз в год? Тебе что, удалось? Кристаллом? Ну, накрылось… Причём, заметь, сам сгорел, без моей помощи. Я же ему ещё и кварт держал, надеялся – выкарабкается.

Никтус деревянно поднял руку с кубком, выпил, всё так же отрешённо поставил на стол, не замечая заботливо пододвинутых солений. Аргус покосился на дверь:

– Кто тут у тебя под боком? Дежурят? Не слушают?

Никтус очнулся, прикрыл глаза, вслушиваясь не то в доносившееся снаружи, не то в какое-то из своих внутренних чувств:

– Да нет, дежурного услал. Кто-то из учеников, кажется, с девчонками милуется. Что на сеновале, что в тереме. Дуреют с этого так, что имя спроси – не вспомнят. Только Нэд никогда… Да… Я не запрещаю, а тебе мешает, нет?.. Так, с чем ты ехал – понятно, а с чем приехал? Что ты теперь предлагаешь?

Чома не верила своему нечаянному счастью. Все эти споры вокруг неё с Дэлом, предположения об их свадьбе, его неожиданное неотвязное внимание до самого вечера – всё это кружило ей голову. Как бы ни осторожна и хитра была она, детская доверчивость ещё не развеялась на сквозняках тайных теремных переходов. Он был с ней, только с ней одной, ни разу не спросил ни про Стара, ни про Яромиру, ни разу не заупрямился, когда она желала то танцев, то зрелищ, то прогулок в тенистом уединённом уголке придворного сада, то погляда на покои маговых учеников…

И, наконец, в тёмной галерее, перед чьей-то бубнящей голосами дверью, с головой окунувшись в наваждение долгожданных поцелуев и в истому доселе неведомых ласк, Петулия совсем потеряла голову, стыд и страх. Любовь настолько переполняла её, изливаясь на Дэла, единственного и неповторимого, такого близкого и желанного, что затопляла всё вокруг – и волшебную темноту галереи, и бескрайние пространства за бубнящими дверями, и… чуткую настороженность высших кудесников.

Ночь плавно опустилась на пирующий двор. Укрыла многочисленные парочки, тешащие хмельную страсть в потайных закоулочках подворья, сорвала с самых робких влюблённых уст самые пылкие признания и утолила сокровенные желания. Настало время самого яркого зрелища.

Огромная махина Терема заиграла в ночи облепившими стены и башни громадными радужными светляками праздничных кострищ. Разлилась яркими искрящими ручьями вдоль пиршественных столов и игрищных кругов по подворью. Рассыпалась в поднебесье разноцветными огнями, озаряя и оглушая, казалось, всё Приграничье. Ученики постарались на славу. Огненные змеи, птицы и целые сказочные сады взмётывались ввысь, и, зависая в бесконечно долгом падении, ослепительно сверкали над задранными головами чудной россыпью огромных драгоценных каменьев.

Прижавшись к любимому, счастливая Петулия завороженно следила за причудливыми танцами огней.

Дэл, потеряв к ней всякий интерес и напрочь забыв о её присутствии, равнодушно следил за шутихами, обдумывая удачно подслушанное под дверями магов.

Празднеству предстояло будоражить Приграничье еще несколько дней, но высшие маги уже засобирались в дорогу.

С облегчением избавившись от прилипшей к нему Петулии, то есть нежно спровадив её отсыпаться перед возможными прелестями следующей ночи, Дэл узнал об отъезде первым. Осунувшийся Никтус вошёл к ученикам и, застав его бодрствующим, велел растолкать спящих, разослать скороходов по укромным уголкам подворья – за не ночевавшими в гриднице, да проследить за сборами. Дэл скороходов разослал, но суетиться не стал, а прикорнул у входа в покои, здраво рассудив, что спящим можно и поспать, пока не объявились любители укромных местечек…

Всё уже было уложено, готово к отъезду. Приказано было не разбредаться. Ждали, пока Никтус распрощается с владетельной чиной.

Стар, грустный, озабоченный, торчал в галерее, печально озирая знакомую башню и пути, проделанные вчетвером…

Дэл подошёл и, молча, встал рядом. Стара вдруг прорвало:

– Дэл, прикрой, если что! Я сбегаю, попрощаюсь с Яромирой…

– Не рискуй. Сейчас учитель явится. Через сторожевых привет передашь…

– Нет, я сам должен! Когда вырастем, я на ней женюсь…

Дэл не сразу нашёлся, что и сказать. Пробормотал глупо:

– Витязи на таких не женятся… Ты же сам говорил, что она некрасивая и…, что отбора даже не осилит. Опять же, ты в Межгранье, а она здесь.

– Ну и что? Лар сказал, что и здесь бойцы всегда нужны, он меня в какую-нибудь свою дружину возьмёт.

Лар? Ничего себе!.. Дэлу, значит, и на глаза ей запретил показываться, а Стару, значит, даже место в своей дружине прибережёт? Выбрал, значит?.. Или она выбрала?!

– Так я сбегаю? Я мигом!

Дэл не удерживал – слишком остро почувствовал потребность остаться наедине со своим смятением, вызванным внезапной дружеской откровенностью.

Внизу завозилось – кто-то быстро и легко лез по кружеву стены. Дэл отступил, положил руку на рукоять резака. Над перилами показалась голова чухи:

– Ты?.. Один?.. Привет! А где Стар?

– К тебе пошёл – прощаться…

Невыносимо долго тянулся этот миг – глаза в глаза. Ни о чём не думалось, не говорилось. Только глаза…

– Тогда… Знаешь, ты прости меня. Что плохо о тебе думала. Мне потом Стар сказал, как ты сам к магу пошёл. Лар – что тебя Болотом наказали… А Туля – что ты мне оберег нёс. Спасибо. И ещё…, ну, в общем… я вас с ней поздравляю! Прощай!

Скользнула вниз. Дрогнули кусты живой изгороди – и всё.

Пропел рожок.

Никтус в окружении хозяев и их самых именитых гостей – неспроста первым собрался – вышел к ожидавшей его шестёрке вороных, воссел в мягкий возок, махнул прощально рукой, и весь поезд торжественно тронулся со двора.

Стар нагнал свою повозку уже за воротами.

5.

Прокалённая усердным солнцем дорога сонно расстилала по обочинам бесконечные золотые покрывала полей, мягкие изумрудные перины лугов и щедро сдобренные пылью пухлые подушки придорожных кустов. Пятачок приятной прохлады под лёгким попутным облаком, которое по очереди вёли над Никтусом и его отрядом младшие маги, одиноко скользил в дрожащем знойном мареве, всё дальше и дальше убегая от дразнящей тенью кромки леса и спеша навстречу Садам-над-Чурой. Лень жарко струилась по полуденной дороге и навевала дрёму на непроспавшуюся свиту.

Невесёлые мысли, казалось Никтусу, временами клевавшему носом, брели беспорядочной толпой вдоль однообразной дороги, шалели от жары и норовили кстати и некстати забраться в его распухшую от недавних забот голову…

Да, Нэда он потерял. Не такой уж никчёмный он был маг. Нет, Аргус, хороший он был маг! И ученик верный. А то, что к тебе сунулся… Эх, молодость, молодость… Давно ли сам Аргус – в прежнем мире Аркаша Гусар – явился сюда, молодой да ранний. Незадачливого изыскателя ухлопал, ровно мошку. Как и Ларион, впрочем…

Так вот явился, наглый такой хват, будто и не без порток пред Собором предстал – все наги предстают, иные теряются, этот веселился, – и что первым делом? Гол да сноровист – перстенёк с Тимуса снял. Это тебе не дикоцвет у Болота стырить! В первый же месяц до кованых ларей венценосного дома добрался. Уголовник! К магии такие способности, такую страсть и упорство обнаружил… Разве что самого Никтуса не обскакал.

Никтус свою мощь по крупицам собирал, пестовал без малого лет триста. Никто, даже сам, не ведает, чем в себе жизнь хранит. Нет секрета – само так вышло. Магов-долгожителей мало. На весь Собор семеро. У каждого – своя ниша. Старшему – Тимусу – гораздо больше всех, молодым себя не помнит. Старейшие-то и держат Аргуса в узде. Да… Удержи-ка такого… Ныне Аргус – высший боевой маг, держатель Порубежья от цангов, обуздатель кварта стихий, могуществом равный Собору, столп венценосной чины…гм.

Венценосная, вишь ты, шагу без него не ступит. С женщинами он не церемонится. Да и кто с ними здесь церемонится? Разве что с чинами и чомами. Не со всеми… А Нэд до женщин не падок был и мать чтил. Не простил, значит, баловства над матерью… То, что Аргус кварт ему держал, живым сюда ждал – верю: иначе этот Кристалл не взять. Жаль ученика.

Одно утешение – Аргус по натуре своей одиночка. Свита у него немалая. Кто из страха великого, кто за монеты – платит он щедро – служат ему отменно. В приятелях – чуть ли не все именитые витязи и влиятельные маги Межгранья, меж собой грызутся, но его не жалят… Только нет у него теперь ни друзей, ни сподвижников, ни учеников. А ученик – он сегодня ученик, а завтра, глядишь, большой маг, новая крепкая опора Собора. Друг и сподвижник одного из высших.

Другом мне этот малыш не станет. Особенно если узнает… Врагом не станет – уже хорошо. А боевым магом будет могучим. Держись, Аргус! Упустил ты случай обзавестись хотя бы одним-единственным учеником. И каким…

Никтус искоса глянул на Дэла.

Вот кто мне Кристалл добудет. Попозже.

Умница, красавец, храбрец… И наглец – похлеще Аргуса. Опять же, одиночка, но небезнадёжный. Привязался же к Стару, приёмышу своей няньки. Тоже вот видный витязь растёт – в шестнадцать все восемнадцать дашь. Приёмыши – они здоровяки… В магии Стар слаб до неприличия. Но он, Никтус, не пожалел парнишке местечка возле себя, среди самых одарённых чародейством отроков. Крепкая ли мальчишья дружба, девы ли для утех, опасные ли задания, нечаянная тайна – всё на пользу любимому ученику…

Что-то притихли, сидят врозь. То ли не выспались, то ли вина и любви перебрали, то ли дочку владетельной чины не поделили. То один в её светлице безвылазно, то другой от неё на пиру ни на шаг. Не она ль в галерее так сладко стонала? Да, она, видать, обоих зацепила, хороша маленькая чома, Стару в самый раз будет, пусть не дуется, сам от него сватов зашлю, мне не откажут. А у Дэла таких – полно Межгранье, не Аргус – силой брать не будет…

И хочешь – не хочешь, а в наставники ему придётся звать Лара. Вот кого уговаривать надо. Сам Тимус Межгранье ему предлагал – ну и что, что колдовство не даётся, как такую голову в Приграничье хоронить? Упёрся. Ближе к Вратам – ближе к дому… Кто ж из нас домой не хотел? А Врата – они только сюда. Дозволь кому думать иначе – тут и Миру конец… Мастер единоборств – Тимусову охрану рядком уложил. Что дом ближе из Межгранья – не верил… Отправляли его домой, держали там квартом, пока загибаться не начал, не убедился, что возвращенцы там мрут.

Только Нэд сумел там выжить… когда-то. Кристалл плюс воля. Не берегу друзей… Вот и Лар. Первый год наговориться с ним не мог. Будто дома оказался! Себя самого молодым встретил… "Ты мне веришь?" Как спросил, а? Кому-кому, а ему – почти как себе. Да и к девчушке той стоит присмотреться. Крыссы, говорит… Ну! Вот и верь…

Передовые вдруг стали. От отряда оторвались двое, резко взяли в поле. Взметнулись арканы – в них кто-то отчаянно забился. Стражи, не снижая хода, прямо по полю, по пыли, полупридушенных, подволокли к магу двоих тощих нагих бродяг и замерли, ожидая, пока те очухаются и поднимутся, кряхтя и шатаясь.

Нет благополучия в этом мире, подумал Никтус и тут же поправился: а в каком оно есть?.. Такая компания ему ещё не попадалась. В чём только душа держится? Седой и сутулый мешковатый ом и полупрозрачная уха с огромными прекрасными глазами. Но такая ненависть полоснула из этих глаз по магу…

Любой добрый поселянин, встретившись с таким взглядом, многократно возблагодарит милостивую мудрость венценосной чины, чьим указом предписано искоренять бродяжничество любыми способами. Аргус так и делает – в Порубежье, как и в Межгранье, редких бродяг уничтожают на месте. В Заграничье их отводят для того в ближайший истребительный загон, а в Приграничье им дают с полчаса на обретение и изложение верноподданничества – человеколюбивая причуда Лара – и отсылают на лесоповал либо в копи – доказывать благонадёжность, выдюживших расселяют по дальним промыслам, а года через три – особо старательным – разрешают пройти Отбор.

Никтус же, далёкий от человеколюбия, где бы ни был, всё же старался их выслушать. И вовсе не потому, что чувствовал вину за свой труд по многолетнему обустройству мира, в котором почему-то не находится места для этой малой неприкаянной части населения. Нет, своим проектом мироустройства он гордился. Кто может предложить более подходящий – пусть дерзает!

Никтус не зря слыл если не самым искусным, то самым знающим из старших. Его собрание свитков и копий древних манускриптов потрясало воображение. Мало того, в многочисленных собственных рукописных трудах вострил он критичный ум государственного мужа и выверял пути, по которым вёл за собой сподвижников. Он-то знал, что этот сказочный, на первый взгляд, свет не единожды содрогался от деяний гордых безумцев, что тщились с помощью принесённых с собой из иных миров знаний и технологий, щедро сдобренных местной магией, подмять под себя всё и вся. И взрывали, и заражали, и какой только напасти не насылали! Выживали сильнейшие и умнейшие – всегда беспощаднейшие.

Он прекрасно помнил, как в битвах магов средней руки стирались в прах поселения и крушились города, а высшие маги, пытаясь обуздать кровавые войны, восстановить равновесие, просто удержать свои позиции, изнемогали и таяли от непрерывного колдовства. Как споры самих высших магов порождали всепожирающих чудовищ, с которыми едва-едва удавалось сладить лишь общими усилиями…

Сколько ему тогда минуло? Тридцать? Сорок? Да, он как раз проводил в последний путь батюшку в своём первом мире. Чудак Тимус, всегда витавший в облаках, засылал его изыскать секрет цветного хрусталя в родной университет – там и узнал случайно… Тогда же Никтус и принёс свой проект последним уцелевшим из Собора магам.

И вот, поди ж ты, не все хотят жить в его мире. Отчего так? Никтус прислушался.

Дежурный обмен формулами опознания окончился, первый-из-старших ухов, сопровождающий мага по Приграничью, отъехал. Верноподданнических чувств отловленные изъявлять не желали, себя не называли и враждебности не скрывали. Маг вздохнул: вряд ли что полезное можно вытянуть из этих непримиримых отщепенцев… Только одно настораживало – что-то уж очень серьёзное могло связать ома и уху. Если какой пьяный ух ещё и глянет изредка на хорошенькую ому, то уха на ома – никогда, и близко не подойдёт. Только со своими знаются, ну разве ещё с витязями, не меньше. А здесь припала к нему плечом, как к родному. Неспроста. Коротко распорядился:

– Допросить с пристрастием!

Подозвал двух хищно напрягшихся – любили это дело, и таких надобно при себе держать – стражников, велел:

– Что будут говорить – запомнить и доложить дословно, не задерживаться, зарыть здесь же, нагоните у источника чины.

Заметил, как вздрогнул от страшного приказа суеверный Стар, перехватил взгляд Дэла, с любопытством рассматривавшего пленников – ага, тоже подметил странность пары, умница, – поманил к себе:

– Останься за старшого, проследи!

Обмахнулся от немилосердно давящей жары, добавил негромко, будто в раздумье, для себя:

– Вот тебе и наказание…

Дэлу тут же подвели вороного. Передние тронулись. Но бродячая уха, кажется, пожелала говорить:

– Зарыть! Да кто ты такой, чтоб отнимать жизни, не дав ни одной?!

Ничего не отразилось на лице мага. Он никогда не избегал женщин, но они действительно не рожали ему детей. Однако, откуда…

– Чтобы распоряжаться чужими судьбами?! Чтобы заставлять великих мудрецов народа омов рыть нужники и чистить дракошни, а повелителей лесов торчать с луками на каменных стенах?! Чтобы пытать тех, кто выше тебя по рождению и лишать их последнего огня? Ну, нет! Выбрать себе смерть в нашей власти!

Уха резко ткнула спутника в шею – тот осел, но с собой ничего сделать не успела – отсечённые стражниками по локоть руки женщины упали на седое лицо мёртвого ома.

Оо-о, не стоит тратить времени, решил маг. Обычные грамотные неудачники и бездельники, возможно, знатных кровей, исходящие чёрной завистью… Все, кто действительно что-то собой представляет там, не станут чистить нужников и здесь. Тем более ораторствовать попусту. А умная женщина не станет тратить драгоценное время… и руки на умерщвление великомудрого мужа, когда гораздо нужнее позаботиться о собственной лёгкой и быстрой смерти. Да, кем-то она раньше и была. Но лишь по праву рождения. Так почти вся его свита – из благороднорожденных, есть и венценосного рода… Перед высшими магами все равны. Бросил через плечо:

– Подобной ерунды можно не запоминать. Вопрос один: от кого и к кому шли? Поторопитесь.

Это действительно оказалось сущим наказанием – битый час под палящими лучами на беспокойно топочущемся шумилке наблюдать, как оба добровольца сладострастно терзали и искусно распластывали резаками несчастную уху. На семнадцатом году жизни выросшему в этом мире мальчишке его звания подобные – безобразные и недопустимые, наверное, в пра-мирах – картины не в диковинку, но сейчас у Дэла не было ни малейшего желания щекотать себе нервы.

По старшинству, назначенному магом, ему полагалось право первого участия, но, заметив брезгливость на его лице, этого ему не осмелились предложить, хотя было видно, что его присутствие остро возбуждало пытавших. Разумеется, она ничего больше не говорила. Однако всё время была в сознании. Дэлу всё труднее становилось встречаться с ней глазами. Возможно, она была права: все чины не более чем тщеславные державные ключницы, а настоящими владычицами могли бы стать именно такие вот, гордые даже в грязи и крови, ухи. При ней, наверное, и бродяжить бы не стали, как потеряли бы своё влияние и маги…. Да нет, будь она истинной владычицей, она прошла бы, поднимаясь, все круги, а не цеплялась бы за дряхлых омов. Знатными, хвала берегиням, не только рождаются, но и становятся. Для того и Отбор. Вон хоть Аргус…

Палило нещадно. Казалось, что всё происходящее с ним уже где-то, когда-то было. Давно и не здесь и, может, даже не с ним…

Уха вдруг разомкнула искусанные, запёкшиеся губы:

– Не смотри… не смотри… У тебя… глаза… брата…

И это будто тоже не то слышал, не то читал…

– Больше ничего не хочешь сказать?

Дэл неожиданно разозлился: ему осточертела вся эта кровавая возня, жара, осточертели шумно переминающиеся тупые шумилки, их сопящие над изнасилованной ухой наездники, а больше всего – она сама, не умеющая вовремя умереть…

Он нашарил у седла и вскинул самострел, злорадно отметил про себя, как оба палача трусливо шарахнулись от стрелы, вонзившейся в ухино переносье, процедил сквозь зубы:

– Тогда зарывайте!

И пришпорил застоявшегося шумилку.

Нагнав отряд, расположившийся возле громадной купальной чаши чудодейного источника, Дэл нарочно поднял шумилку на дыбы среди витязей, спрыгнул с высоты, не заботясь больше о бьющем крылами и лапами звере, быстро и зло прошёл, даже не взглянув, мимо Никтуса, мимо онемевших учеников прямо к воде, разделся донага, расшвыривая вещи, и нырнул – глубоко, нАдолго. Потом ещё и ещё, заводясь от своей неслыханной дерзости. Нанырявшись, плавал до изнеможения, смывая ярость и чувствуя, как медленно отпускает раздражение, копившееся с утра, нет, ещё раньше, с Болот, а точнее – с башни. Никтус очень спокойно, скорее даже одобрительно воспринял этот немой мальчишеский вызов. Покивал отечески, всем видом изображая понимание и благодушие.

Уже были собраны Старом и аккуратно, под большое мягкое полотенце, сложены на берегу разбросанные вещи, уже все поели и напоили шумилок, уже явились и доложились стражники, уже обеспокоенный, но что-то аппетитно жующий, Стар устал слоняться у воды, а Дэл всё смывал с себя горечь последних дней…

Наконец он вылез. Поднял полотенце, улыбнулся подошедшему Стару:

– Думал: всё – пристрелят! Ждал-ждал, надоело. Опять, кажись, сошло…. А ты что не полез купаться, боялся – утоплю?

– Ну, не то чтоб боялся, просто ты такие круги там выписывал – сразу видно было, что тебе и одному там тесно. Раз уж так на тебя нашло… И топить меня ни к чему. Не дался б я. Да и не за что. А стрелять никто, вроде, и не собирался, все ж поняли… К Никтусу пойдёшь?

– Надо. Доложиться и новое наказание, наверное, получить.

– А что бы ты на его месте сделал?

– Ну, я б мне поесть сначала дал. Ты-то сейчас что жевал? А мне… Ладно, потом!

Маг манил к себе.

– Молчи-молчи! Уже знаю. И без доклада всё понял. Совсем из головы вон, что одна твоя благородная прародительница того же народа была. Ну уж на то и наказание, дружок… Считай, выдержал с честью. А за выходку свою и самому, небось, неловко, так? Ладно. Если всю свою дурь выполоскал, пойди поешь. Сейчас дале тронемся. Нет, погоди, ещё одно осталось: с приграничным дозором тут расстаёмся, хочу через них весточку чине послать. Ты там, на подворье, ни в кого часом не влюбился? Нет? А то ты вроде как не в себе… Ну-ну, не ершись! Шучу. Ты мне как на духу скажи. От тамошних красавиц сердце свободно? А жениться не хотел и не обещал? Точно нет? Тогда, надеюсь, против не будешь, если я от Стара к известной тебе девице посватаюсь?

Всё-таки дивная сила таится в чудодейном источнике владетельной чины! Глядя магу, как и Лару, прямо в глаза, Дэл твёрдо ответил:

– Нет.

– Не поссорю я вас?

– Нет!

– Ну, решено. За тебя не могу – ты сам себе господин. А он приёмыш, сам знаешь, у меня на попечении, я загодя проследить должон, чтоб у него всё хорошо складывалось. Рад, что ты понимаешь и другу не мешаешь. Можешь его порадовать. – Дэл поклонился, укрывая от старца плеснувшее в глазах волнение. – Что ж, все дела у нас здесь закончились. Приедем – посвящу тебя в младшие маги, выберешь себе наставников и испытание для следующего круга, а там можешь отдыхать, всё Межгранье – твоё… Иди, ешь. Да пришли первого-из-старших и дежурного с письменным прибором.

– Ну что, наказал?

– Есть отправил. Пойдём?

– Пошли. А что так долго говорили?

Дэл ответил не сразу. Поддел ногой камушек, провёл его, попинывая, несколько шагов, сказал небрежно:

– Пытал, кого любили на подворье. Я отпёрся. А от тебя сватов шлёт. Спрашивал, не против ли я.

Стар остановился:

– Врёшь! Уже? Откуда он узнал-то? Я тебе как другу, а ты…

Теперь остановился и Дэл, вскинулся:

– Да пошёл ты! Ещё раз на меня подумаешь!.. – Оглянулся на мага. Тот, будто и не наблюдал мгновение назад за ними, задумчиво разглядывал кончик пера, склонившись над свитком. – Ты чё, не понял? Он уже всё решил! Разве не ты его просил? Значит он сам. Сверхпроницательный какой… Может, увидел что? А ты что, передумал?

Стар пожал плечами:

– Да нет. Только почему так сразу… С чего это он? А от тебя чего не послал?

Дэл отвернулся от Никтуса, двинулся дальше, мимо друга, презрительно бросил:

– Я ж не собирался жениться, как ты!

Стар поплёлся следом, с чувством сообщив в пространство – не то другу, не то себе, не то берегиням:

– Тебе хорошо, ты сам себе решаешь, когда и что делать, а тут не успеешь подумать, как он уже над душой стоит. Ни вздохнуть, ни…!

– Так он так и сказал: мол, ты на его совести, он загодя следит, чтоб у тебя всё было хорошо… Сбегай, откажись. Ухи ещё не уехали.

– Чего это я теперь буду отказываться? Просто я сам хотел, без него. А ты, правда, не против?

– Правда… Зачем спрашиваешь?

– Да так, показалось… Чё ты цепляешься тоже к словам! О, смотри, ещё всё тёпленькое… А ты искал, чего бы пожевать…

Ещё до вечера были в Заграничье. Никтус выглядел довольным. Беспокоившие его с утра невесёлые мысли развеялись над Чурой. Как бы то ни было, а основное сделано вовремя. Венценосная прислала сказать, что последние тревожные донесения без него и рассматривать не станет. А с Аргусом он сумел-таки договориться – всё равно пока никому Кристалла не взять. Поэтому Аргус, опередив его у Чуры, в Межгранье не остановился, а пересел на локка и сразу помчался к себе, так и не проведав, что Приграничье, буде такая нужда приключится, обязалось предоставить Собору Зелёную воздушную дружину со всем снаряжением и пропитанием против цангов как раз на случай таких донесений. Так что козырь был теперь в рукаве Никтуса.

Старый маг всегда умел угодить чинам, витязям, первым ухам и не забывал отмечать успехи даже мелких чародеев, мирил междоусобщиков, понапрасну не лютовал и подкармливал семьи казнённых по его же приказу врагов Собора. Пусть приятелей у него было меньше, чем у того же Аргуса, и личная охрана пожиже, и казна поскуднее, и дворцы поскромнее, и жестоких ошибок, и жал ядовитых не всегда избегал он, но задай кому, разбудив, шальной вопрос: "Если крах! Пожар! Потоп! Цанги! Рухнула Гряда, взбесились Болота! а мир летит в тартарары, и чтоб всех спасти, нужен только один-единственный маг… который?!" – то любой назовёт не кого-нибудь – Никтуса.

Ученики за глаза передразнивали его походку, манеру дремать, говорить, посыпали его стулья светящимся порошком, отчего достойному старцу нередко приходилось сверкать перед аудиторией характерным рисунком полушарий на мантии, случалось, дерзили, как Дэл. Однако на лекции его съезжались маги со всего Заграничья, к нему обращались за устройством важнейших личных дел, ища помощи и последнего прибежища в трудные минуты, почитали за честь уважить какую-нибудь его просьбу, не трогали его земель, не задирали его людей, а в учёных и государственной важности спорах его слово считали решающим.

О плохом не думалось. Успокоенный Аргус на месте, сил ему выделено достаточно: кроме его особой серебряной гвардии, в Порубежье всегда наготове выделенные владетельными домами Заграничные дружины и отдельные стрелковые отряды ухов Приграничья. Да ещё теперь такой дорогой и совершенно бесплатный для венценосной чины подарочек – воздушная дружина. Личная заслуга Никтуса.

Аргус, конечно, как всегда, врага отбросит, но победит не столько он, сколько никтусово радение за судьбы Мира, за обеспечение воздушного щита.

Правда, Никтус предпочёл бы, чтоб тревога донесений оказалось ложной, чтоб влияние Аргуса на войско не закреплялось, дружина из Приграничья не вылетала, и чтоб цанги так и сидели, как сидят вот уж тыщи лет, за рекой Заслонкой. Успех его дипломатии всё равно не останется незамеченным.

Потому как магия магией, а клинков прикупи…

Благодарный Серш со своими отчаянными сотнями в любом случае придётся кстати. Да его рудники на Каррса-Бельмессе… Пожалуй, только один Аргус заметил, ну, может, ещё пара глазастых да понятливых, что обошлось без приворота. А выгоды-то сколько! Никтус на весь Мир рассыпАлся заботами об укреплении Порубежья. Однако тайный свой интерес связывал с Приграничьем. Не в Межгранье же цанги рвутся. У кого Гряда Врат – тот во всех мирах хват! Никтус быстро огляделся – не прочёл ли кто на его лице истинных мыслей, не разгадал ли неказисто зарифмованного довольства собой?

Вот и Стара удачно пристроил. Насколько было известно Никтусу, преемницей владетельная чина всегда негласно указывала именно Петулию и, подписывая новый брачный договор, дала понять Собору, что подтверждает прежнее пожелание. Отцом Петулии был сгинувший на Чёрных Болотах младший маг из свиты Никтуса, последний год ходивший в его учениках. Когда пылкая чина успела приглядеть и приветить пригожего юношу, старый маг не заметил. Догадался лишь по слишком уж нежному его прощанию с ней перед Болотами. Меньше б дурачок о ней думал, так и выстоял бы там! Рожала она тайно от первого мужа, но, любопытствующих осадив и злые языки окоротив, дочку оставила при себе… Очень хорошо. Стар сядет с Петулией в Приграничье, Дэл заменит Аргуса в Порубежье, вскружит голову очередной венценосной чине, а старенький дедушка Никтус, хе-хе, – с драгоценным Кристаллом – будет присматривать за Миром из Межгранья ещё лет этак… триста.

Не всё потеряно с Нэдом, нет, не всё! Всего лишь одна временная неудача. Он знал, что идёт на риск. Парень сорвался, только и всего, но Кристалл там, где задумано, и дела идут, как надо.

"Да кто ты такой?.." Только пропащей бродяжке и придёт в голову спросить, кто он такой.

Вернувшийся на подворье дозор милостивым разрешением тут же присоединился к пирующим. Владетельная чина, прочтя лёгкое, полное доброжелательной лести и нескромных советов, вежливо-прощальное письмецо мага, рассмеялась довольно. Мельком глянув на приписку, распорядилась найти Петулию и передать ей, что с сего дня она просватана, сама знает, за кого, и должна вести себя как подобает невесте. После чего, глядясь в глаза молодого мужа, и думать забыла и о младшей теремной чоме, и о магах с их учениками.

В то время как Петулия, раскинув руки от полноты счастья, напевая слова любви, кружилась по своей светлице, Яромира сидела над картой, разложенной Ларом и Па между внушительным остовом рыбицы, бадейкой с рассолом, объёмной бутылью из-под зелена вина и давно пересохшей флягой старшины. Оба друга-следопыта уже крепко спали, многократно заверив друг друга, что вот прямо с утречка рано и отправятся к Гряде, причём каждый раз называя всё более ранний час и разъясняя друг другу пользу предпринятого ими усердного подкрепления сил для столь раннего и важного подъёма. Яромира бездумно водила пальцем по точкам Врат и, не смаргивая застилающих глаза слез, смотрела на гербовый вензель в державном венце, украшающем нарядный восьмилучевой компас в верхнем углу карты. В изящные завитки вензеля было от руки тонко вплетено имя – Дэл ри Эль. Будто нечаянный прощальный привет для той, что будет по этой карте искать выхода в иной мир…

6.

Пеструшка беспокойно возилась в сарайке. От еды со вчерашнего дня отказывалась и никого кроме деда Феди к себе не подпускала. Дед Федя вздыхал и беспомощно матерился. Как угораздило вечно запряжённую в работу дурёху оказаться на сносях, чем грозит стану это её теперешнее состояние, он никак не мог объяснить, и потому – как всё необъяснимое – шибко не одобрял. Заведённый порядок, конечно, пришлось порушить – взвалить на станичников часть неотложных работ, обычно исполняемых неутомимой Пеструшкой. Если дурёха не разродится или, ещё хуже, озвереет в слепом материнстве и начнёт, упаси бог, забивать всё живое вокруг детеныша, то… Голова деда шла кругом, он и думать боялся, что тогда будет. Он уповал на то, что многолетняя собачья привязанность Пеструшки, спасённой ещё в кутячьем возрасте им, Фёдором, всё же возьмёт верх над прирождённой свирепостью. Их стан был самым надёжным в озерном краю благодаря такой могучей помощнице. А теперь… Хоть заматерись, хоть завздыхайся.

Дед Федя уже с рассветом проверил плетёные из разнотравья мордушки. Рыба не бог весть какая, но заполнила оба коптильных прута. Насторожил мордушки снова. Проверил кроллий загон. Навострил о каменюку любимую деревянную тяпку. Окучил две гряды. С краю накопал немного на завтрак. Отнёс к коптильне, присыпал копанки угольями – печься. Закончив, опять посокрушался, представляя, каково будет без Пеструшки, случись с ней что, вспахивать весь станичный огород. Корзинки под торфяную кашу бездельно валялись на сушильной полянке. На болота за торфяной жижей дед ни вчера, ни сегодня не пошёл. Не хотел оставлять без присмотра сарайку. Матерясь и вздыхая, топтался на стане. Проводив своих на работу, готовился обложить камнем новую коптильную яму, потому как приближались осенние заготовки, а без лишней ямы многого не припасёшь. Дед громко выругался возле сарайки, чтоб Пеструха его не потеряла, и, кряхтя, принялся за дело. Камень он клал тщательно, не спеша, на совесть. Но слишком быстро устал – при натуге давали о себе знать старые болячки – и полез в свою землянку. Не ахти какие хоромы, конечно. Не разлежишься. Нора каторжная, а не землянка. Было в ней тесно, душно и вонько. Даже ядовитая мошкара сбивалась с курса и валилась замертво, пролетая мимо прикрытой плетеным щитом входной дыры. Каждый год одолевали сырость и плесень, приходилось подправлять, перекрывать, подпирать, затирать и подмазывать. Что дед с завидной настырностью и проделывал. Остальные занимали жильё полегче и попросторнее – в кругу того аккуратного частокола деревьев и густых кустов, что дед Федя высаживал ещё полвека назад – для себя, когда стана и в помине не было. Но вот уж и стены задуманной им живой крепости подросли, и приютилось под его крылом несколько бедолаг, а он так и не переселился, не смог оставить свою развалюху. Обвыкся. Низкий глинобитный топчан, над ним нары тонких брёвнышек – вот и вся обстановка, крытая грубыми, пропахшими стариковской кислятиной, тюфячками из скреплённых рогозом кроллиных шкурок и набитых травяной трухой. В жару дед спал на топчане, в холода – на нарах. У изголовья топчана – стол, не стол – ниша, куда запасливый дед Федя ставил туеса, коробушки и свою самодельную миску. Под топчаном – нора, где он хранил в плетёном коробе самую дорогую снасть и самый ценный самодельный инструмент. Здесь же прятал невеликое своё сокровище – соль. Первые-то годы чуть с ума без неё не сошел. Во сне видел горбушки, густо и вкусно усыпанные белыми крупицами… Соляную западёнку нашёл случайно, хотел было даже стан туда перенесть, да опамятовался – оплёл как следует от зверей, от чужих глаз, добывал с неё понемногу, расходовал бережно… В ногах топчана притулилась крохотная печурка. Тоже немало смекалки на неё потребовалось. Зато и любил её дед, потому и не мог расстаться.

А внутри того подросшего древесного шатра новенькие устроили просторную крепкую хижину. Оплели под водительством деда внутренние сучья ветками до неровных, но прочных стенок в два ряда. Пересыпали междурядье камнем и переложили сухим рогозом, соорудили кровлю из тонких дрынов и густо – в несколько прочных слоёв – обмазали всё приозёрной глиной. Грубо, неказисто, но не продувает и не протекает. Даже топку рискнули сложить. Кабы не Пеструшка, не управились бы, всегда думал дед Федя. Как ты бревно без топора добудешь? Плести и голыми руками можно. Хватило б силушки прутьев надрать. А вот камень дробить да деревья валить… Она и дрыны ломала, и камень возила. Безмозглая зверь, тупая. Злая, конечно. Похотливая к тому ж оказалась. Но зверят не приносила и работу исполняла исправно. А теперь если её кутёнка к делу приладить… Калеки мы, нет ли, думал дед, упирая ноющие болью старые пятки в теплый печуркин бок, а стан вышел крепкий.

В сарайке загрохотало, взревело. Дед подхватился, вымелся из норы в един миг. Однако главное в сарайке свершилось без него. Свившись в кольцо, Пеструшка ещё погромыхивала чешуёй, жалобно взрёвывала, но подле неё уже трепыхался крохотный, похожий на лубочную ящерку, глянцево зелёненький змейчик с когтистыми лапками, дрожа едва разлепившимися слюдяными крылышками. Крылышки умилили деда Федю до слёз. Мать честная, одобрительно приговаривал он, подкладывая в кормушку свеженького, настоящий какой получился! Пеструха развила кольцо, громыхнув ещё раз, передвинула на сухое заверещавшего отпрыска, осторожно потыкалась в него носом – не сглотнула б, забеспокоился дед – и принялась хрупать корм.

Пеструшка, наверное, тоже родилась зелёной и с крыльями, но приключилась с ней какая-то беда, какую дед Федя так и не смог себе вообразить, и очутилась она – без крыльев и вся в рваных ранах и проплешинах – на лесных болотах, куда скидывают крепостные всякую павшую животину. И где дед Федя, тогда ещё молодой, ещё не основавший стана, ошалело скитавшийся по дебрям, из жалости подобрал скулящую странную ящерку. Вынес к чистому ручью, прополоскал в воде, смыв грязь, кровь и лохмотья содранной чешуи. Ящерка затихла. Федя подумал, что сдохла, и пошёл себе вдоль ручья. Оставаться в этом страшном месте было нельзя. Перед тем, изрядно наплутавшись, он вышел к людям. Так он думал, что к людям. Оно, конечно, люди там тоже были. Пятеро их, как и Фёдор, голых, сидело и лежало на поляне. Разных: молодых и старых, высоких и низких, двое сплошь волосатых… Одинаково измученных, как он сам. Он было собрался показаться им на глаза. Когда подлетели двое в зелёном, светлолицые, глазастые и остроухие, обличьем похожие на людей, верхами на змеях горынычах. Подняли людей. Трое были сильно изранены, едва стояли. Зелёные объявили, что в свой мир принимают готовых присягнуть ему на верность и забирают из леса только здоровых, калеки останутся здесь. Спросили, понятно ли? Люди молчали. Тогда зелёные повели здоровых с поляны. Остальные зашумели и тоже двинулись, сколь могли. Один зелёный призадержался и положил всех троих короткими стрелами.

Федя больным не был, силой бог не обидел. Работник был хороший, про каких говорят: золотые руки. За любое дело брался, для чего в охотку сновал между тремя сёлами через лес. В лесу же и провалился в какую-то ямину, пойдя незнакомой тропой. Недели три не мог взять в толк, где и как оказался. Скитался то болотом, то лесом. С наскоро выломанной рогатиной. Такой невидали насмотрелся, что стал склоняться к мысли, что на тот свет попал. А увидев этакую скорую расправу, какую над покойниками на том свете ни к чему учинять, понял, что точно жив. И жить хочет. Но был он горбат. Сызмальства. Калека, значит. Значит, среди зелёных людей вместо помощи: одежды, еды и какой-никакой крыши и работы – ждёт его только стрела. Быстрая и верная. Горбат был Фёдор, но не глуп. Грамотен и начитан. Может, свихнулся, подумал он тогда, но нет, вот они – убитые люди с торчащими из них хвостами стрел. В наших краях давно ружья. Значит, края не наши, хоть речь и понятна. В какие такие края можно угодить в одночасье – к змеям горынычам и стрелам калёным, он рассуждать не стал. Двинул Федя обратно в глушь на промелькнувшее в его блужданиях межозерье чуть в стороне от болот. Вода там была чистой, коренья и рыба съедобной, каменья годны на кресала. Шныряли мелкие толстые зверушки. Прожить можно. До каких пор – не стал загадывать. Себя превозмог, но стрелы, уходя, повыдергал – голому человеку в скитаниях бесценный груз. Обогнув болота и облюбовав местечко, принялся за землянку. И очень удивился, увидав давешнюю, пёструю от шрамин, ящерку. Так и прижилась при нём Пеструшка, маленькая увечная змеюка горыновна, выросла на дедовых глазах в большую сильную работягу, дракону, как называли её станичные.

"Вот и внучка дождался", – тихо про себя радовался дед Федя, – "ребятам покажу".

Ребята, в разное время прибившиеся к деду и осевшие на стане, не сразу друг с дружкой свыклись, притёрлись – до драк доходило. Но вообще-то попались хорошие, не вредные. Первый – молодой однорукий Федин земляк, одной правой управляется – любо-дорого! Второй – постарше, иного роду-племени – на болоте пол-лица потерял, а полступни ещё раньше оттяпало, когда с того света падал, но руки проворные. Ещё трое – бородатый здешний бывший изыскатель, на многое открывший деду глаза, мохнатый тщедушный парнишка и мохнатая же дородная тётка – были целыми и здоровыми, пришли вместе, но со стана никуда двигаться дальше не пожелали, сразу взялись помогать по хозяйству. А ещё немало бедняг просто отлежалось, осмотрелось и разбрелось строить свои станы. Сегодня все на перешейке рыли канаву, непроходимую для крепостных. То годами никого не бывало. А тут зачастили трое – ребята их издали приметили. Ищут что-то. Или кого-то. Всё одно – хорониться надо.

Дед Федя ещё полюбовался на махонькое зелёное копошащееся под маткиным боком чудо и вышел из сарайки. И нос к носу столкнулся как раз с теми тремя крепостными!

– Здорово, отец! Рыбки не продашь копчёненькой?

– Отчего ж нет?

Дед Федя не узнал своего враз севшего голоса. Видел мечи, видел самострелы. Но гордость хозяина не позволяла выказывать страх. Да и странными были гости. Не в зелёном, улыбчивые. Два крепких мужика и девочка. Троих своих зверюг – чёрных – привязали за плетнём, как и положено добрым гостям в обычном человечьем селе. "Зря ребятки там роют, надрываются – вишь, верхами они. Добрались", – подумал дед. Вслух сказал:

– Можно и рыбки. Ну, пошли к огню, попробуете.

Повёл по стану, так и чувствуя незащищённым голым горбом опасность, исходящую от незваных гостей.

– Хороши у тебя, отец, грядки, богатые! Сверху приметны. На такие грядки только ленивый не позарится. Или кустами припрячь или пугало, что ли поставь.

А ведь верно говорит, встревожился дед. Обернулся, встретился взглядом со смеющимися глазами старшого, успокоился, ответил с достоинством:

– От хорошего человека пугало ставить – только в обиду. Но за науку спасибо!

Подвёл к лучшей коптильне, где рыба уже поспела, снял три рыбины, подал:

– Не хлеб-соль, конечно, но уж чем богаты…

Гости серьёзно поклонились. Дед Федя осмелился поинтересоваться:

– А вы в наших краях по делу будете или как?

– По делу, отец, по делу… Ищем кое-что.

Старший из троицы деликатно объел рыбину, внимательно осматривая край коптильни. Вынул нож, аккуратно снял пласт земли, неторопливо зарыл рыбий остов – дед заворожённо следил за железом, уж и забыл, как оно выглядит. Гость повертел в руках сухую мордушку, потрогал туес, почти наполненный готовой рыбой, обвёл пальцем берестяной узор, задумчиво погладил отполированную дедовыми руками ручку забытой у коптильни тяпки. Спросил тихо:

– Сколько ж лет ты это хозяйство подымал, батя? Пятьдесят? Шестьдесят?

Будто домом, родительским теплом пахнуло на Фёдора от этого "батя". Защипало в носу. Кашлянул, сипло выдохнул:

– Шестьдесят четыре…

Никогда он не примерял к себе этого имени. Даже в молодых мечтах, ещё дома, гнал от себя. Зачем примерять понапрасну то, что не дано носить? Девушки там на него не глядели. А здесь и самих девушек не видал. Работал. Рук на себя класть, дичать или унынию предаваться не смел – тайно в бога верил. Работал, работал… Для себя, для других. Сажал, строил и растил. Как мог. Сколько мог. Да, шестьдесят четыре… Вот и дедом звался – не батей. Но так по-родному отозвалось слово, так уютно закопошилось в душе новорожденной крохотной зелёной ящеркой, что, глядя в глаза случайному проницательному прохожему, не сдержал Фёдор слёз. Только от неловкости и не припал к нему на грудь, как к самому дорогому человеку. Притворился, что дымком поперхнулся. По смущённым лицам понял, что не схитрил, не скрыл волнения, и нечаянно доверился:

– Восемьдесят седьмой мне пошёл, девяносто скоро… Вот и хозяйство. Вот так живёт-живёт себе человек: так ли, нет ли… Подходит так человек к последним вратам, думает: ничего там нет, за ними, всё! Успел, не успел – поздно, не вернуть и с собой не взять… А то и не думает о них вовсе. Нежданно-негаданно. Раз – и по ту сторону. А там вдруг опять надо жить! Так или этак. И обратной дороги нет… Как жить – вот что главно, сынок. Когда впереди ещё одни врата – последние…

И эти ребята, крепостные, оказались неплохими. Девчушка, поев, тихонько походила-походила бочком по стану, подхватила с сушильни корзинки, повертела в руках, потом взлезла на своего зверя и понеслась к торфянику. Мужики тоже огляделись, сказали: "Мы щас, отец, мигом", – и скрылись в ближайших зарослях, с час или больше бродили там под перестук, с трудом опознанный Федей. Дед сидел у сарайки, не зная, что и подумать, одним глазом следя за Пеструхой, учуявшей чёрных сородичей и бешено топочущей лапами возле маленького, а другим примечая, как быстро растёт у плетня гора свежесрубленного лозняка, аккуратных охапок ветвей и полешек, прижатых длинными тонкими лесинами, и заполняется ломтями болотного добра сушильная полянка. Потом все трое как-то враз собрались ехать. Старшой несколько раз звонко прошёлся лезвием об лезвие, видно, выправляя зазубрины, приладил клинки в ножны, подошёл:

– Пора нам, батя. Спасибо за угощение. Ничего полезного тебе, извини, не могу оставить. Железа здесь мало, не то, что у нас… там. Всё сдаём в оружейную. Даже я на подотчёте. И всё же с нижайшей просьбой к тебе. Если не самому мне, так моим ребятам ещё случится сюда заглянуть. Не обязательно этим, могут и в зелёном быть. Скажут – от старшины. Ты уж пропусти их, пожалуйста, через твои земли, не откажи. Ну а если не от меня – всяко может статься… Грядки и рыбные ямы кустами-то прикрой… Ну, счастливо оставаться!

Лариса терпеть не могла этот перегон. Вагон на нём немилосердно трясло и качало. И борщ, несмотря на все четыре нарочно погружённых в него половника, щедрыми смачными шлепками вылетал из высокого котла на чадящую плиту и яркими жирными брызгами пачкал всё вокруг. Пока Лариса ополаскивала руки от фарша, кухонная рабочая уже, яростно поминая матушек то борща, то машиниста, шевелила в котле двумя половниками, визгливо торопила:

– Скорей давай, да! Ампилитуд гаси, давай!

В четыре руки угомонив борщ, наскоро отдирали с плиты его багровые плевки и возвращались к прерванным делам: Патя быстро-быстро скоблила картошку, Лариса так же скоренько размётывала по сковороде ровными люляшками бараний фарш. У окна раздачи уже маячила официантка Гуля. Досадуя на перегон не меньше поварихи, не приставала, делала вид, что заказ не из спешных, сосредоточенно собирала с тарелок нетронутый хлеб. Бабка-посудница, на сей раз удачно не расплескавшая переливаемое из фужеров обратно в бутыли крепкое цумадинское и лёгкое кизлярское, хвастливо и надоедливо повторяла неизвестно кому:

– Смотри, какой глаз-алмаз!

Лариса передёрнулась – никак не могла привыкнуть к такому крохоборству. К раздаче подскочил шеф, просунулся в окно, повертел головой, тускло блестя фиксами, понукнул её:

– Слушай, кровь не пей! У меня жена и двое детей! Отпускай блюдА, в самом деле…

Быстро перебрав чеки и гремя супниками, девушка принялась разливать борщ.

– Сметанки хорошо поставь на суп – клиентА приличные, не халам-балам…

– Как по норме положено, так и отпускаю! – взвилась Лариса.

Рамазан поспешно ретировался от греха подальше. Повариха попалась ещё та: то целыми днями спокойная, вроде, всё по уму делает, то как с цепи сорвётся – в позапрошлом рейсе на этом же перегоне чуть гирькой не зашибла…. Последний рейс – он и есть последний. Лучше не лезть. Главное достоинство повара, считал он, – не попадаться. А Лариска ни разу ни на чём не попалась. И он всегда не в накладе…

Поезд пошёл ровнее, мягче.

Из салона доносились пьяная гортанная перебранка и умиротворяющее журчание шефа. Разгорячённая компания темпераментных накачанных парней едва дождалась, когда организованно отобедает детская тургруппа из Манаса, и теперь упорно навёрстывала застольное общение и утоляла молодой здоровый аппетит. Хорошо хоть, пока не задевали хорошенькую официантку и не ломились в кухню к уже замеченной зорким чайным глазом молоденькой русской поварихе… И такое случалось. Мужчин в бригаде было четверо, отбиваться приходилось не впервой, но Рамазан считал, что полюбовно улаженное дело принесёт больше выручки, и до драки старался не доводить.

Лариса уже раскидала люля по баранчикам-нержавейкам, сдобрила лучком, смоченным в уксусе, свежей зеленью. Бряк-бряк-бряк – живо наставила на поднос.

– Помидорками ещё обложи, – взмолилась Гуля, – такие крутые сидят…

– Не положено! Что отбито, то даю. Отбивай – даже фри докину, оливками засыплю и коньяком залью.

Лариска с утра была не в духе. Не выспалась. Всю ночь мучили тревожные сны. Плотные шторы в штабном вагоне были исправны, не то, что в кухне, опускались легко, и слепящие огни прожекторов, проносящихся мимо их фирменного поезда, не могли беспокоить вымотавшуюся за день ресторанную бригаду. Купе спало как убитое. Только она ворочалась. Несколько раз неудержимо засыпая от усталости и просыпаясь от одного и того же кошмара. Снился сосед Надир, объятый лиловым пламенем.

Ларису соседи по дому жалели и уважали, как жалели и уважали её мать – тихую, скромную, работящую разведёнку, самозабвенно поднимающую двух дочерей. Лет десять назад весь дом переживал вместе с ней трагедию – искал пропавшую младшую дочурку. Часть детских садов на лето вывозили на дачи за Тарки-Тау. Так вот одна младшая группа в один из сончасов почему-то осталась без присмотра. И малышка как в пропасть канула. Мать же умерла три года назад, устав ждать встречи с дочкой на этом свете, как объясняла старая соседка Рухсара-баджи. Далёкой тётке не разрешили опеку – по бедности. Соседи помогли старшей сиротке отбиться от детдома, окончить школу и кулинарку. Сейчас Лариса зарабатывала на переезд к тётке. Потому что только соседи и относились к ней по-человечески. А на улицах и в городском транспорте она была как соринка в глазу. И наоборот, смуглые продавщицы, скучающие в пустых магазинчиках и лавчонках, и жгуче-вороные под косынками хозяйки регистратур, приёмных и прочих барьеров присутственных мест не видели и не слышали её в упор… Все, кто мог уехать из родных мест, ставших почему-то чужими, давно уехали. Хотя почему уехали и почему уехали не все, было, в общем-то, понятно. Ранее крепкая дружба народов, износившаяся от массовой нищеты и протёртая до дыр передачей власти всех уровней из рук в руки, трещала по всем швам. Кроме того, находились охотники вспарывать её изнутри автоматными очередями и рвать в клочья из гранатомётов. В трёх часах езды от города вот уже несколько лет с переменным успехом разворачивалось "крупномасштабное силовое воздействие на бандформирования", и выехать из региона стоило очень недёшево.

Лариса могла бы и не возвращаться из этого последнего рейса – трудовую книжку и расчёт она уже забрала. Могла остаться в столице, сразу купить билет до тётки. Только бросить мамины вещи и комнату, нажитые тяжким трудом, на произвол судьбы она не могла.

А ещё она тайно сохла по Нэду – так Надир назвался соседям, поселившись на одной с ней площадке два года назад. Нет, ничего у неё с ним не было. Хотя ей иногда страстно мечталось, чтоб было. Парень оказался очень серьёзным. Не пил, не курил, каждое утро, в любую погоду обнажённый до пояса, выходил на спортивную площадку и женщин к себе не водил, а ходил, как одобрительно отметили соседи, в мечеть. Мало того – такой молодой, а преподавал на технологическом факультете. Не единожды, перегибаясь через перила их соседствующих балконов и украдкой заглядывая в его распахнутое окно, Лариса видела, как он в белом халате ставит какие-то опыты у стола, полном пузатых реторт, или сидит у компьютера. Различий между Ларисой и живущей на этой же площадке Рухсарой-баджи он не делал. Одинаково вежливо помогал поднести кошёлку до дома – бабуле, передвинуть громоздкий старенький холодильник – девушке. Иногда он перехватывал вездесущего детсадника Абдулку и посылал по подъезду:

– Передай, что иду на море. Кто со мной, пусть не копаются.

Мамаши живенько снаряжали ребятню. "Хрустальная мечта, а не мужчина, – вздыхали соседки. – С таким хоть на край света!" Когда добросовестный Абдулка первый раз заглянул с этим приглашением и к ней, Лариска ужасно застеснялась. Но случившаяся при разговоре Рухсара-баджи сама уложила ей пляжный пакет и чуть ли не силком выпихнула на крыльцо:

– Вот ещё девочку возьми. Если будут обижать, скажи, что сестра!

После того наказа как-то само собой получилось, что он взял на себя отваживание от неё наглых ухажёров:

– Послушай, брат, я тебя очень прошу: оставь, да, сестру моего друга в покое! Или со мной говори…

Обычно Надир умел так произнести эти слова, что горячие искатели светловолосых и светлолицых наложниц, неизменно извинялись, приложив руки к сердцу, и, встретив потом Ларису где-нибудь на улице, никаких оскорбительных поползновений не предпринимали.

Она как-то сразу догадалась, что влюблена по-настоящему. А не так, как, похваляясь жениховскими подарками, трепались – по секрету всему свету – просватанные приятельницы. Ещё она догадалась, что первая её любовь безнадёжно безответна. Горькая эта догадка и мучила, и возвышала. Больше всего девушка горевала о том, что, уехав к тётке, никогда больше его не увидит. Тётушка ждала переезда племянницы уже к осени, и Лариса дорожила каждым днём, каждым часом, отпущенным ей судьбой на соседство с любимым человеком…

И вдруг такой жуткий сон.

Она приехала, когда его уже похоронили. Вернее, оставшийся от него прах. Родственников, на удивление, не оказалось, были только немногие его приятели по факультету, студенты, соседи и милиция. На теракт этот бытовой пожар не потянул. Но оглушительно лопавшиеся реторты с реактивами, почему-то взорвавшаяся электронная аппаратура и выгоревшая дотла квартира всё же привлекли пристальное внимание соответствующих служб. И Ларису, пришибленную горем, тоже казённо и нудно о чём-то расспрашивали, пока она не захлебнулась долго сдерживаемыми слезами… Старая Рухсара завела девушку к себе и терпеливо нянчилась с ней два дня. Когда прошёл первый отчаянный приступ её недетского уже горя, Лариса принялась укладывать вещи. Ничто больше не держало здесь. Самое дорогое – память – была при ней. Светлый образ, хранимый в сердце, теперь можно было везти хоть за тридевять земель. Потерянно бродила девушка в четырёх стенах, ставших свидетелями вот уже третьей в её короткой жизни горькой утраты. Всё валилось из рук. Но они, привычные к работе, жили как бы сами по себе: перебирали, складывали, упаковывали… На балкон Лариса долго не решалась выйти. Боялась своего отчаяния, помноженного на высоту этажа. Выйдя, не поспешила, как обычно, к отполированным её локотками перилам в заветном уголке. Подумалось: "Подойду, гляну, а он там…." Но, наконец, двинувшись, глядя под ноги, сразу у порожка наткнулась на закопчённый гранёный камушек.

И как-то, тоже сразу, поняла – что это единственный вещественный привесок к дорогой памяти сердца. Лариса бережно подняла чудом уцелевший тёмный, с искоркой, кристалл – наверное, один из тех минералов, что Нэд использовал в своих загадочных опытах. На балконе она больше не могла оставаться. Так и не глянув на заветное окно, вскочила в комнату, крепко заперла дверцы, будто загородившись ими от опасных рассудку воспоминаний. Потом добавила находку к паре дорогих реликвий – крестику сестрёнки и материнскому кольцу. Бережно завернула все три сокровища в один платочек и уложила в сумочку с документами.

Отправив, наконец, контейнер, Лариса переночевала у старой соседки и на другой же день выехала к тётке. Провожал её весь подъезд и бывшая бригада. Провожали, подбадривая, шумно и весело. Только за перронной скамейкой безудержно горько плакал Абдулка, часто сморкалась Рухсара-баджи…

7.

Изготовление боевого локка дело сугубо ответственное и интимное. Всякий младший маг, избравший боевую специализацию, изготовляет себе локка собственноручно. Для чего уединяется в одном из храмов, в коем хранится ключевой свиток с самыми дорогими сердцу молодого мага заклинаниями. Ибо именно эти заклинания сможет сотворить вместо потерявшего сознание в бою наездника его верный локк.

Локк – не просто боевой крылатый змей. Это самое мощное оружие, чуть ли не второе Я, боевого мага – если, конечно, достанет сил сладить с облюбованным зверем и хватит мастерства вложить в него все свои воинские познания… Потому что на изготовление большого серебряного локка идёт не абы какой дракон, а только матёрый злобный самец – любой масти, но непременно увечащий самок при спаривании. Создать настоящего локка – это тебе не зачёт по маготехнике сдать, где ты, мастеря всякие игрушечные модели, можешь обрывать маленьким шумилкам хоть крылья, хоть лапки, хоть полхвоста оттяпать, а они, оглушённые заклинаниями, даже не пикнут и потом, если не подохнут, будут повсюду за тобой преданно таскаться. Настоящий локк – это не только экзамен на право выбора стези, академическая шапочка с кисточкой, это – чудо современной маготехники, супероружие, равных которому нет пока в этом мире. Яростное буйство могучего локка в битве, неукротимая ненависть его ко всему живому, ненасытная жажда убийства, сдерживаемая только волей хозяина – одно только это способно повергнуть врага в ужас. Но локк несёт в себе и иные несокрушимые силы – ретрансляцию самых убойных заклинаний мага и испепеляющий огонь. Ударная волна и чудовищный жар изрыгаемой им огненной струи, сдобренной ненавистью и заклятием, ослепляет, настигает в любой щели, в любом укрытии, поджигает на своём пути всё способное гореть, сеет смерть повсюду, где только пожелает создатель этой адской биомашины… А уж с ним-то, с хозяином, связана эта крылатая смерть намертво. У каждого боевого мага только один локк – на всю жизнь. У каждого локка – только один повелитель. Погибает маг – погибает и локк. Нет серьёзнее испытания для будущего боевого мага, чем создание пожизненного напарника. Дэл приступил к нему на пороге шестого круга.

Храм ютился на плешивом островке в камышах. О его достоинстве и принадлежности к опасной когорте высших святилищ можно было догадаться лишь по увешенному жертвенными талисманами кусту у входа и усыпанному боевыми браслетами подобию алтаря в низенькой тёмной нише маленького молитвенного зала. Отгороженные от любопытных глазастых берегов плотной стеной камышей, одинаковые – плоские и тесные – коробочки молельни и постоя были здесь единственными каменными сооружениями. Между ними лепились лёгкая глинобитная хатка единственного жреца и хижина послушников. А утрамбованная тяжёлыми лапами, иссечённая когтями, обожённая плешь принимала и провожала паломников храма Скорби-о-Друге.

О самОй той древней кровавой битве на излучине Заслонки никто толком не помнил. Знали точно лишь, что в ней одного сильного и коварного врага совсем уж было побеждали два друга-витязя с их крепкими дружинами, да случился меж ними невеликий раздор – и вместо победы полегли костьми все до единого… А коварный победитель, тоже прежде бывший другом обоим вождям, избежал неминуемой погибели, посеяв тот раздор, но – по поверьям – весьма скорбел и повелел поставить здесь молельню по загубленным душам. С тех пор в храме поминали павших товарищей, укрепляли силу смертоносных заклятий и боевой дух, молили о ниспослании верного друга и нерушимости воинского братства, освящали локков и обереги от предательства в битве.

Неделю назад сюда – в заунывный шелест осенних камышей – примчался на вороном Пичуге Дэл. Жрец с величайшим неудовольствием воззрился на Пичугу, пробормотал нечто непристойно-неодобрительное, но распорядился очистить постой от скопившегося хлама, вывесить над крышей ленту Уединения и подготовить испытательный выгон. Бледные солнечные зайчики споро запрыгали по гладко выбритым макушкам заметавшихся по острову послушников – жрец был суров до неприличия. Среди паломников ходили байки, что он собственноручно создал и ухитрился пережить нескольких локков и что прибрежные кусты и не кусты вовсе, а нерасторопные храмовые служки, не в добрый час попавшиеся на его гневный глаз. Что до Дэла, то гнева жреца он не страшился: аренда постоя на все семь дней творения локка приносит в храмовую казну больше монет, чем от молебна целой дружины паломников перед битвой. Более того, он уклонился от нескольких почётных приглашений к Уединению в самых известных храмах Межгранья лишь потому, что давно и страстно желал, чтобы за созданием локка – его локка! – присматривал глаз именно этого старого и сварливого боевого мага – большого доки в воинском искусстве. Да и в досужие байки он почти не верил, так как послушники у Хатимана, несмотря на его крутой нрав, не переводились – столь велика была притягательность его мастерства.

Присматривать за маготехническими свершениями жрец, однако, не собирался. "Вот делать мне больше нечего!" – ясно читалось в складочках презрительно поджатых губ. Обидно, конечно, вместо радушия увидеть ничем даже не прикрытую досаду, вызванную твоим появлением. Но в соблюдении традиций отказано не было – уже хорошо. Жрец выгреб из тайника под алтарём связку ветхих свитков, встряхнул – пыль защекотала ноздри, Дэл сдержался, а Хатиман зашёлся в тоненьком чихе – и, прочихавшись, зло процедил:

– Свитки, так и быть, подвешу. Но к задохлику твоему не прикоснусь, не надейся, глаза б мои вас обоих не видели… Сожрёт тебя если – ну что ж, такова, значит, твоя планида…

Уже третьего дня вершения Дэл утвердился в верности выбора храма. В заднюю – спальную – половину постоя юный маг даже не входил, поддерживал себя пыльцой дикоцвета. Слишком много непрерывно-тонкой работы было над задуманными в локке наворотами. В строгом соответствии с ритуалом, каждые четыре часа, жрец появлялся на передней – созидательной – половине с очередным свитком. Нарочито не проявляя интереса к явным новшествам в творении и брезгливо озираясь, придерживая полы просторной серой мантии, пробирался к очерченному на разделочном столе кварту, подвешивал над ним свиток и, бубня себе под нос выражения, мало похожие на приличествующие обстановке заклинания, удалялся. Однако когда осатаневший от боли Пичуга сорвался с цепей, смёл все станки вокруг стола, сокрушил оба каменных столба, поддерживающих кровлю постоя, и обрушил стену, Хатиман возник на пороге незамедлительно. В чём был – в мягком фланелевом кимоно и мохнатых домашних тапочках на босу ногу. Заклятий творить не стал. Одной рукой прижимая к груди свежий "Вестник Межгранья", а другой нервно почёсывая переносицу сорванным с неё пенсне, ждал. Большего позора, чем быть растерзану на глазах этого ядовитого знатока легендарных битв, и представить было невозможно. Поэтому обуздать взбесившуюся заготовку Дэл всё-таки сумел. Сумел оградиться от камнепада просевшей кровли и взметённых могучим хвостом обломков оборудования. Уже озвученные им здесь свитки содержали поистине бесценные заклинания, и юный боевой маг, удерживающий сегодня на кварте завтрашнего локка, был куда искуснее позавчерашнего недозрелого отрока. Удостоверившись, что мальчишка, к сожалению, сожран не будет, жрец яростно насадил на нос пенсне, взмахнул "Вестником" – разрушений как ни бывало, цепи целёхоньки – и с бурчанием "понаехало тут всяких!", не утруждая себя впечатляющим растворением в воздухе, зашаркал тапочками к молельне.

Все локки, в общем-то, устроены одинаково: летучая спиртовка на солнечной тяге и ничего больше. Если, конечно, не брать в расчёт таких мелочей, как своеобразие исходного материала и технология его обработки. Не говоря уж об особенностях подготовки самого мастера-изготовителя. И тогда локк – это мобильный, высокоточный, самонаводящийся реактивный огнемёт с универсальными возможностями многоцелевого и эффективного действия. А если учесть скверный характер исходного шумилки… Пичугу дружно ненавидел весь дом ри Элей – от мохнатых чистильщиков дракошен до управляющего чуха, которому приходилось списывать в убытки массу ценного скарба, порушенного этой свирепой и подлой дрянью. И весь дом – от прачки до Стара – дивились привязанности Дэла к столь гнусной зверюге. Только Пичуга не дивился. Будто понимал безмозглой и своенравной своей башкой, что облюбован молодым хозяином для неких совместных великих деяний. И платил ответной сдержанной привязанностью, которая выражалась в снисходительном согласии принять человечка на крыло и слетать с ним в указанном направлении. Сбруи и шпор он отродясь не знал, потому поначалу оторопел от сковавших его пут и смертельно оскорбился от впервые испытанной боли. Но когда в кровавой пелене неизведанных доселе мук наконец-то смутно угадал её связь со своим наездником, взбеленился несказанно. И хоть Дэл специально к тому не стремился, доведённая болью и яростью до белого каления заготовка в результате какого-то неожиданного выверта в магохимическом процессе приобрела совершенно непредсказуемую уникальность.

Ни подтверждений, ни отрицаний такого исхода Уединения маготехника не знала. Нет, теоретически, Его можно было создать – в манускриптах на сей счет ничего определенного не говорилось… Но старейшие маги, могущие спорить до хрипоты над какой-нибудь буквой в заплесневелом свитке давно позабытых эпох, здесь были единодушны: если Золотой Локк когда-либо и появится на свете, то ни единому магу не удастся удержать его – окажется не под силу. Неподвластный заклятию Преданности, Золотой Локк испепелит незадачливого творца. После чего и сам благополучно издохнет, ибо наложенное на него создателем заклятье Одновременной Смерти отменить уже невозможно, да и кто рискнёт отменить? К тому же, с пренебрежительной усмешкой добавляли мудрецы, создание Золотого Локка выжмет столько магических сил, что даже самый могучий чародей сгорит сам, безо всякой помощи своего адского изобретения. Впрочем, хвала берегиням, никому еще не удалось точно вычислить все условия превращения пусть даже самого свирепого шумилки в Золотого Локка – само его существование гнездилось лишь на кончике пера…

Но вот, поди ж ты – на седьмой день творения перед Дэлом лежал готовый, но не серебряный, а Золотой Локк, собственной персоной! И Дэл был всё ещё жив. Дрожали и не держали боле ослабелые ноги, слезились воспалённые от бессонницы глаза, тяжёлыми и лишними стали руки. Вскипал – казалось – распухший мозг и звонко лопался в ушах и глазницах искорками радужных пузырьков… Хатиман со вчерашнего дня к кварту не приближался. Звеня цепочками оберегов, прикалывал свитки прямо к дверному косяку. Ставил на порог терпкое питьё, освежавшее ненадолго, но позволявшее протянуть до следующего свитка. Пищеварительный тракт и дыхательная система Пичуги были уже перекроены, реактивные узлы смонтированы, необходимые датчики вживлены, наворочены все задуманные навороты, и даже чешуя – нет, уже система миниатюрных гелиоустановок – была закончена. Это нежданное золото её фотоэлектрических преобразователей солнечной энергии сияло сейчас перед Дэлом… Медленно, вместе с многопудовой усталостью наваливалось осознание небывалого события. Почему же он жив? Неужели Золотой Локк счёл его равным себе и годным в напарники? Если сразу не сжёг, не искромсал челюстями – значит, заклинание Преданности всё же сработало? Всё прояснится, когда восстановятся силы. Когда можно будет проверить ментальную связь с этим сказочным чудищем, безмятежно распластавшимся на грязном столе во всей своей красе. А сейчас спать-спать-спать…

Испытательный выгон, умытый ночным дождём, дышал осенней свежестью и поражал чистотой. Ленту Уединения сменила лента Свершения, а послушники и сам Хатиман, которым надлежало теперь испытать и освятить локка, облачились в праздничные серебристые мантии. Жрец не поскупился раздать служкам вместе с пинками золотые обереги от внезапных напастей. И, подумав, добавил к своему священному ожерелью массивную золотую цепь Перемирия. Ту, что пожаловал храму Собор магов за изобретение первого серебряного локка и укрепление тем порубежных границ. Нынешнее событие того стоило. Даже этого обилия золота было мало, чтоб подчеркнуть небывалость свершившегося… Если некогда с появлением серебряных локков наступила долгожданная трёхсотлетняя передышка в страшных междоусобицах, то рождение Золотого Локка, думалось жрецу, пожалуй, способно повернуть ход истории к новым войнам, куда смертоноснее прежних. Богатую жатву приношений сулили грядущие события храму, только радоваться ли этому, ужасаться ли – жрец пока не мог решить…

Только он и понимал сейчас, здесь, среди приплясывающих от восторга послушников, что никакой оберег не укроет от нового оружия, пожелай наездник испытать его на них. Пичуга уже вернулся с правобережных холмов Заслонки, где в считанные мгновения испепелил сооружённую послушниками и работягами приречных древен – неделю возводили – учебную крепостицу, выжег на плеши островка вензель ри Элей и теперь выделывал над ним мёртвые петли. Он опасен не более серебряного, покуда его наездник не осознал своих сил. Кто сумеет противостоять? Аргус? Никтус? Весь Собор? Сам Хатиман? Предназначение – вот что, не иначе, тяготеет над парнем. Надо бы покопаться в Книге. Ему сто раз положено было сгинуть, а он вон что – резвится… и только подумать, на чём!

Хатиману вся придворная возня всегда была до пупа. Но Тана ри Эля он знал. И даже предостерёг. Тан не поверил, будто и ему до пупа. А зря… Аргус был "против". И венценосная чина его послушала бы… Но Тана нет. Значит, кто-то был "за". И если не Аргус и не он сам, Хатиман? Значит, Никтус? Но малыш остался жив, уцелел на пяти кругах обучения, сам выстоял над зверем (жрец впервые не влез в сотворение со своей помощью, починка постоя не в счёт)… И вот теперь гарцует на Золотом Локке! Конечно, рок, не иначе. Знать бы: только ли ради этого мига выжил сын Тана, или есть что-то ещё?

Жрец воздел руки в освящающем полёт локка жесте, скороговоркой произнёс положенные формулы, взошёл на плешь – выдать первый боевой браслет спешившемуся мальчишке, потом, повинуясь неожиданному порыву, снял с себя драгоценную цепь – дар Собора – и торжественно надел её на новоиспечённого боевого мага под восторженные клики послушников.

Весть о чуде на Заслонке мигом облетела Порубежье. Горячие головы ринулись было к храму – поглазеть. Мужи поумнее, наоборот, не спешили и любопытных одёргивали. За Золотым Локком – хоть куда! А навстречу ему… Кто знает, что на уме у его наездника? Одного его неприветливого взгляда на встречного достанет, чтобы локк смёл досадную помеху с пути. Впрочем, Дэла кровожадные желания пока не обуревали, да и к Крепости он не спешил, а потому, по-мальчишьи горя нетерпением насладиться новой чудесной игрушкой, свернул на песчаные пустоши и занялся "подгонкой снаряжения" – так ухи называли первые увлекательные притирочные полёты на облюбованных шумилках. К празднично расцвеченной огнями Крепости, счастливый, гордый и голодный, подлетал уже в сумерках. Он, конечно, знал, что поразит бывалых вояк и удивит Аргуса, но такой торжественной встречи он никак не ожидал.

Над сторожевыми шпилями, плотным серебряным занавесом прикрыв небо, в сверкающем чешуёй и сбруей парадном строю реяли все локки Порубежья. На каждом – в сиянии доспехов – славный своими деяниями боевой маг.

Если витязей и первых-из-старших ухов называли элитой воинских дружин, то боевые маги по праву считались военной элитой Собора магов. Именно они сдерживали натиск цангов и обеспечивали мир в этом воинственном Мире. Никогда ещё Порубежье не видело всех их вместе – в таком монолитном строю. Никогда так остро не ощущало всей мощи пограничного щита державы, опоры венценосного дома. Никогда ещё не содрогались небеса Мира от потрясающего колдовской красотой салюта, данного всеми магическими жезлами в честь стремительно приближавшегося сейчас к Крепости гостя.

И можно было только гадать, было ли это демонстрацией силы едва народившемуся Золотому Локку, искренним воздаянием воинской почести отличившемуся небывалым деянием неофиту или неохотным признанием его могущества…

В свою очередь, если что-то и творилось в душе юного мага, если и проносились вихрями доселе немыслимые догадки и планы в его голове, то никто, кроме Пичуги, не смог бы уловить и тени их ни на лице, ни в поведении Дэла – сказались скрытный характер рано оставшегося сиротой подростка и выучка Никтуса.

От одного не сумел он сдержаться – захотелось тоже чем-нибудь пальнуть от избытка чувств, так же сказочно красиво и мощно. И хоть ответно отсалютовать было нечем – жезлы ковались магами на исходе седьмого круга, но Дэл, домчав по прямой, ни разу не дрогнув, не вильнув, до переднего рва, круто поднял Пичугу на дыбы, и столб яркого пламени, исторгнутого чудовищной пастью, взметнулся в небо, рассыпался жарким фонтаном огненных брызг.

Только тогда появился сам Аргус.

Верхом на ослепительном Блеске, отражая улыбкой сияние Золотого Локка, он проявился над первым сторожевым шпилем Крепости между серебряным воинством и Дэлом:

– Счастлив видеть тебя в Порубежье, о, достойнейший сын моего доброго боевого друга – доблестного Танэталла Даг ри Эля! – громко возгласил он, не отрывая взгляда от цепи Примирения на груди Дэла. – Моя Крепость и я сердечно приветствуем тебя, Дэллагар Тан ри Эль! Мой кров – твой кров, твой враг – мой враг! Общая привязь для локков и союз мечей в битвах!

Услышать из уст самого Аргуса известную формулу боевого братства мечтали не только все младшие маги Мира, но и многие хорошо известные бойцы. И не будь жёсткий, тяжёлый и холодный взгляд Аргуса разительно чужд произносимым словам и радушному оскалу, не будь Дэл нечаянно посвящён в некоторые высшие тайны Собора и не будь он ри Элем, он с превеликой радостью немедля вернул бы её легендарному вождю в знак присяги на верность. Однако он уже умел не поступать опрометчиво. Дэл низко поклонился, приготовив приветливому хозяину столь же вежливую улыбку, и почтительно, но внятно для слышащих, ответил:

– Смиренно склоняюсь перед победоносной доблестью величайшего мага Собора! Прежде, чем осмелиться стать плечом к плечу со столь прославленным мастером, мне не только нужно пройти в Поиске до конца предназначенные мне круги, но и отличиться на них. Дозволь же мне свершить настолько славное деяние, чтобы стать достойным той неслыханной чести, которую сейчас я не вправе принять.

– Ну что ж, похвальная скромность и учтивая речь… Будь моим гостем, Дэллагар! Порубежью не терпится познакомиться с тобой поближе. Надеюсь, ты не откажешься от празднества в твою честь? Не каждый день в наш глухой уголок залетают столичные знаменитости на Золотых Локках!

Между дрожащими светильниками, гася их через один, бродил шатающийся отрок. Это что, значит, уже утро? Зачем это Никтус доверил дежурный обход такому придурку? Я ж здесь, вот только б встать… А где я? В мутной пелене сознания всплывали картины застолья. Сперва всей Крепостью торжественно и чинно пировали в огромной трапезной зале, потом поредевшими, но весёлыми рядами продолжили в малой. Ясно, что теперь самые стойкие, а может, самые избранные, самые компанейские и надёжные приятели Аргуса перебрались в личные хозяйские покои. Близость рассвета застала самый расцвет дружеской попойки. Это сколько ж мы выпили? Дэл попытался собраться с мыслями. Мысли были погребены под обильной грудой смешавшихся славных имён и лиц сотрапезников, застольных анекдотов, казарменных сказок и обрывков высокоуччёного маго-технич-чсского спора: "Да иди ты! на Золотого втрое больше дров надо… Ты знаешь, куда свой фугасный эффект засунь!.. Ещё всякая…ная коллега меня учить будет, через откуда мне локком производить термобарический выстрел!.. а ну, пшли стрельнем!.." Отрока опять мотнуло между светильниками – на живот плеснуло из кубка. Это что, не его, а меня так мотает? С которым же кубком сижу? На каком отключился? Хорошо, если на этом… "Ну, Никтус-то, значица, пассы над жезлом своим творит, а она ему тут и говорит…", – хохот плотно прокатился по ушам, заглушив неизменно любимую и вдохновенно исполняемую пьяными витязями нестройную песню. В ногах что-то слабо копошилось – теплое, мягкое, нежно касаясь коленей… Откуда у меня на коленях такие длинные волосы? Сладкой истомой свело низ живота… Ну да, он и выбрал её из-за волос – таких же роскошных, как у Петулии. За многообещающий взгляд и вот за… Чёрт, да их две! Или двоятся? Нет, правильно, он выбрал обеих: одна, конечно, чома, вторая – чуха. И чома совсем другая, и не та чуха. А что та? Боевой товарищ и Старова невеста…, дура! Ну и чёрт с ней! Дежурный больше не мотылялся меж стенами, только пара светильников трепетно освещала в рассветных сумерках загадочную полуприкрытую наготу обеих дев. Искусные ласки дразнили призывно и властно. Юный маг нетерпеливо потянулся к манящим телам.

8.

Яромира прошла Отбор. Шёрстка на щеках Ма не просыхала с момента этой радостной вести. Уложив нехитрые дочкины пожитки в короб, а саму дочку выпроводив попрощаться с подворьем, она захлопотала над дорожными пирогами, хотя приготовить пышный прощальный каравай вызвались соседки-стряпухи, и обижать их отказом не годилось. Па с Ларом на радостях приканчивали жбан, и всякий раз, как девочка, обойдя очередной дорогой сердцу уголок двора, заглядывала домой, настырно и весело принимались давать ей советы или экзаменовать её, одобрительно перемигиваясь и обмениваясь восклицаниями вроде: "Ну, видал?!", "А я что говорил!", "Вот помяни моё слово!.." и "Ну, давай за неё!"

На пруду она побывала ещё вчера, обошла все свои окрестные схоронки, в которых её ватага всегда умело отсиживалась, перехитряя других, при игре в войнушку, побродила вокруг Южной башни, прошлась по стенам. Вчера её прямо-таки распирало от радости и гордости. Так хотелось делиться с каждым встречным необъятными планами на несомненно славное будущее, живописать грядущие значительные открытия и удивительные подвиги. Что-то ликующе щебетало в груди и приподнимало над тропинками, крепостными стенами, башнями и венцами терема, унося в головокружительную высь грёз о самой значительной перемене в её жизни. Она долго не могла уснуть, а потом во сне увидела такой преогромный прекрасный дворец с их нарядным Приграничным теремом вместо сторожевой башенки и порхающих над ним золотых шумилок, что даже не огорчилась, так и не успев до пробуждения приблизиться к его вратам, за которыми её ждало что-то прекрасное и желанное, или кто-то…

Сегодня Яромира расставалась с любимым деревом у ворот. Рано отряхнувшее пышную крону, оно выглядело сиротливым, щемяще-одиноким, и Яромира, осмотревшись, не видит ли кто, даже горько всплакнула под ним. Как-то не верилось, что она не увидит свой дом целый год. Она попыталась представить себе целый год и всхлипнула ещё горше. Нет, счастливый щебечущий комочек ожидания не исчез – просто чуть приспустился с облаков, угнездился на привычном уютном суку, пригорюнился и благодарно оглядел родное подворье.

"Вот я и выросла, – подумалось вдруг. – До свадьбы чины была ещё маленькой, а сейчас ужасно большая, быстро так! Вон Петулия так вообще… замуж скоро выходит… А про меня не забыла, не предала".

Петулия, выезжавшая на четвёртый круг обучения в Заграничье, ждала Яромиру у Столпа-на-Чуре, где выслушивала последние наставления и поручения чины.

О том, что было истинной причиной таких быстрых перемен в судьбах двух подружек, наверняка знала только сама чина, а догадывались, пожалуй, лишь особо приближённые чомы да особо наблюдательный Лар.

После свадебных торжеств и без того сводившая с ума приграничных парней Петулия, озарённая внутренним светом первой настоящей любви, переполненная первым женским томлением, расцвела такой притягательностью, что затмила первую красавицу Приграничья – свою владетельную матушку. Надо отдать должное чине: зла за это дочери не желала и сердца на неё не держала. Однако и позволить беспрепятственно пялиться на прекрасную падчерицу своему ненаглядному Сершу, известному своей маленькой слабостью к прелестям юных дев, она никак не могла. Особенно после того, как нечаянно обнаружила в его бумагах кучу мятых клочков, измаранных маловразумительными и совершенно неизящными строчками (как-то: "омытый синей глубиной", "раб золота твоих волос" и "твой тонкий гибкий нежный стан" – и тому подобной чепухой), и даже застала его упоённо рифмующим "радость" и "сладость" с "младостью". Нет, двум героиням в его сонетах не бывать!

Делиться с подросшей дочерью Приграничьем она теперь тоже не собиралась, а вот помочь ей ухватить в Заграничье – а, может, и в самом Межгранье – какое-нибудь увесистое владение… Капище Сварога должно было стать для Петулии крайне полезной ступенькой к вершинам, которые предназначала ей заботливая чина. Самые влиятельные люди Межгранья были взращены колдунами капища. Этой осенью набирал себе новых учеников сам Тимус, и лучшего наставника для многообещающей чомы и придумать было невозможно. Как невозможно было придумать лучшего предлога для пристойного удаления неожиданной соперницы.

Петулия упросила владетельную чину разрешить какое-нибудь учение и для подружки, хотя дочери работяг подворья обычно на большее, чем работа в рукодельнях и мастерских, не претендовали, да и не годились. Чина дала добро на обучение Яромиры золотошвейному мастерству, но Лар, отчего-то весьма кстати случившийся при разговоре, добился включения своей ученицы в число подлежащих интеллектуальному отбору, сам подготовил любимицу к тройным испытаниям, а потом, когда те были успешно пройдены, настоял на её допуске к четвёртому кругу – вместе со всеми. Так что теперь Яромира ехала с Петулией учиться: с утра – в классе, а с обеда – в золототканых мастерских при капище Сварога близ Межгранья.

Как только последняя застава скрылась из виду за последним тенистым леском, и потянулись пустоши, как бородавками, усыпанные мелкими холмами с пучками чахлой растительности, Лар натянул поводья:

– Тормози, детка! Да слезай, слезай! Пусть они вон в леске попасутся, а у нас с тобой серьёзный разговор будет. И сама не спи, разомнись! И сними ты, наконец, с шеи эту дурацкую связку с клубочками! Хороша ты будешь с ними в шестой позиции!

Лар спешился, стянул с седла сонную чуху, принял от неё поводья и повёл шумилок от тракта к опушке, приговаривая на ходу:

– Больше нигде у нас с тобой, понимаешь, случая такого не представится. Прежде-то не хотелось тебе так рано голову этим забивать, но, вишь, так быстро твоё учение, а главное, отъезд, устроились, что не могу я тебя не вразумить перед выходом в большой Мир. Так? Но дома не до того было, а у Столпа и подавно некогда будет…

Лар на ходу метким накидом перехлестнул поводья на крепком суку, круто повернулся к спотыкающейся и что-то недовольно бурчащей Яромире – она чуть не ткнулась носом в нагрудник его дорожного доспеха:

– Ты вот в Заграничье едешь, без малого в Межгранье! И что, у тебя только рукоделье на уме, и нет ко мне никаких вопросов? А?

– Есть, наверное, я не додумала ещё.

– А если есть, так ты что, считаешь, что у тебя время на додумывание их будет или что кто-то лучше меня их растолкует?

– Да ничего я не считаю… Что стало-то?

– А то и стало, что ты теперь – мои глаза и уши в стане врага, и спать тебе или с клубочками возиться не положено! А думать тебе положено. Причём самостоятельно. И, моли берегинь, чтоб с возникшими вопросами не повело тебя к подруженьке твоей, владетельной Петечке!

– Я и так с ней почти не вижусь, а она за меня чину просила.

Лар вдруг рассердился:

– Нет, ты только на неё посмотри! Смехопанорама для тех, кто не спит, детсад, ясельная группа… Это я за тебя просил! Я. И на круги вывел. А она для тебя выпросила высокую честь пожизненно золотом вышивать ей трусы, пока она вертит судьбами Мира. Я тебе что про классовую борьбу рассказывал?

– Почему обязательно трусы? Все стяги вышивают, боевые плащи… Зачем ей золотые…

Яромира осеклась под бешеным взглядом Лара. Он шумно, с присвистом вздохнул, приставил пальцы к вискам, зажмурился, сморщился, и девочка поняла, что ляпнула наставнику такую непростительную чушь, от которой впору поворачивать обратно в Терем, в младшую рукодельню к плетильным крючкам, ибо недостойна высокого звания его ученицы. Однако и от Петулии, от их дружбы, так беспощадно развенчанной сейчас всего парой едких слов, отрекаться не хотела:

– Но ведь мне же она не враг, – запальчиво начала она, Лар только воздел глаза горе, выразительно мотнув головой, будто призывал небо в свидетели столь небывалому проявлению человеческой глупости, – нет, ну мы же с ней вот с такусенького дружим, она же за мной даже на башню…

Лар перестал тереть виски, и Яромира растерянно замолчала, медленно заливаясь краской. Старшина вздохнул:

– В общем-то, ничего для себя неожиданного в этом лепете я не слышу. Надеюсь, что никому другому, кроме меня, ты больше никогда не станешь так необдуманно, с перепугу, выбалтывать свои секреты?

Яромира понуро кивнула. Он отечески положил ей руку на плечо:

– Я только хочу уточнить, детка, чтоб ты слишком не казнилась, что на башню твоя подружка шла не за тобой. Надо ли говорить, за кем?

Оба помолчали.

– А что дружили вы с такусенького, мне ли не знать! Ни к чему нам с тобой начинать серьёзный разговор с размолвки, но мне шибко обидно видеть, как ты на пороге больших свершений расслабилась и вообразила, что в жизни нет ничего более важного, чем вышивание чужих боевых плащей. Ты этих будущих витязей на первой же подсечке кладёшь, и для их же стягов свои победы и себя саму собираешься похоронить в мастерской? Ну уж нет, миленька моя, не позволю! Не для того едешь. Боевое задание даю. И изволь выслушать.

Лар очень хорошо знал самолюбивую девчонку. Эта струнка – стоять до победного – дрожала, казалось, в каждой её жилочке и много лет назад сразу привлекла внимание бравого старшины к незаметной девчушке, когда с дозорной башни он углядел привычную среди древенской малышни кучу-малу возле пруда. Маленькая чуха билась с тремя старшими девчонками за свою порушенную песочную крепость, которую искусно – по всем правилам фортификации – возводила целых два дня. Встрёпанная, расцарапанная до крови, отшвыриваемая в сторону, она раз за разом поднималась и бросалась в бой. До тех пор, пока старшие не махнули рукой на психованную малявку и не ушли с пруда. И только тогда несгибаемая чуха села у развалин своей крепости и громко заревела, как и положено обиженному ребёнку её лет. Сейчас Лар тоже не сомневался, что затронутая им самолюбивая струнка зазвенит в нужном ключе, и воспитанница воспримет всё сказанное ей так, как нужно ему, её учителю. А нужно ему на первых порах не так уж много – свой надёжный человек в Межгранье, а именно – в капище Сварога, на протяжении столетий известном как оплот высших магов Мира.

– Я слушаю!

Ишь, проняло. Выпрямилась, с ресниц сон стряхнула, клубочков золотой пряжи с шеи не сняла, но приосанилась в них как-то – пожалуй, и в бою не помешают… Лар вдруг отчётливо увидел, как повзрослела за этот год Яромира, как проступила сквозь детскую ещё угловатость её ранняя неброская девичья красота. Старшине вдруг стало неловко. За то что обращался с ней, как с мальчишкой, за то, что гнал в самое пекло, и за то, что не учёл именно этой красы.

"Девчонка ты, вот что плохо, – с неожиданной тоской подумал Лар. – От всякой напасти можно отбиться. А от того, что ты девица, как отобьёшься? Любой обидеть может. Я далеко, и владетельного приданного за тобой нет… Вот о чём с тобой в первую очередь говорить-то надо, если мать не успела… Да только и она, чувствую, промолчала, а я тебе и подавно этого не скажу. Принца этого осадил – уже ладно…"

Яромира его молчание расценила по-своему. Стянула с шеи ожерелье из клубочков, встала по стойке смирно.

– Ну, а коль слушаешь… Учиться лучше всех – раз! Ведь тебя оттуда мигом турнут – золотошвейкой, если сглупишь. И…

Лар решительно рубанул кулаком воздух:

– Получить Меч – два!!!

Яромира остолбенела.

– И нечего пялиться! Знаю, что женщин-витязей нет. Пока нет. Ты – первой будешь. По закону любой, кто прошёл все круги, получает Меч. Ты – пройдёшь! За тем и едешь. А на Петулию свою не надейся. Она – колдунья, ты – воин. Лучше держись от неё подальше. И никому не доверяй! Потому что, – старшина огляделся, понизил голос до шёпота, – от тебя теперь зависит, смогут ли твои мать с отцом уйти через Врата, как они того хотят, или нет…

Ему стало жаль побледневшую девчонку. Каково это – вдруг узнать, что родители твои, оказывается, подпали под вредоносное влияние старателей, а сам старшина и дорогой наставник их покрывает? Вздохнул и добавил:

– Так-то, девонька. Либо поможешь им, либо предашь. Вот с такой тайной и жить тебе теперь! Вижу, что поняла.

Лар прошёлся вокруг хрупающих шумилок, оправил и без того безукоризненно прилаженную сбрую, снял седельную сумку, вытащил свою любимую флягу, открыл, но не глотнул, а закрыл, потоптался между деревцами, выискивая удобное местечко, тяжело опустился на траву, похлопал широкой ладонью рядом с собой:

– Иди-ка, присядь, в ногах правды нет. Послушай, чего ещё скажу.

Яромира послушно присела рядышком, опять нацепила свои клубочки. Ну что ты будешь с ней делать? Дитё. Урок мироведения на полянке.

– Ты понимаешь, Ярик, здесь и раньше всё бывало на грани краха. Только кровопролитные войны смывали все трудности… Но войны становились всё страшнее, а страдания – мучительнее. Потому что мир беден, но переполнен колдовством, и приспособиться к такому миру непросто. Ты же уже знаешь, что, кроме рождения, в Мир попадают из Врат. Только маленькие дети входят в него беспрепятственно. А взрослые, только для того, чтобы остаться в живых, проходят две крутые препоны – Присягу и Отбор… Так вот недовольных всё больше, а возможностей удовлетворить их всё меньше. Да ещё цанги… Мироустройство, установленное здесь триста лет тому назад нашим с тобой премудрым другом Никтусом, было самым лучшим, что можно было тогда придумать. Немножко улеглись войны, расцвели хозяйства и науки. Сколько можно было народу пристроить к мирным и полезным делам – пристроилось. Сколько можно было добыть необходимого у здешней природы – добылось. Железо вот всё, до какого смогли доступиться, повыплавили… Леса, поля и, значит, еда пока есть. Но сейчас всё, что по ту сторону Врат скрепляется металлами и новейшими технологиями, здесь держится на дереве, на соплях, на честном слове, наконец. А пуще всего – на колдовских заклятьях магов. На их Соборе и покоится Мир. Они поделили между собой всё, понастроили крепостей, понасажали в них чин с дружинами и успокоились. Они уверены, что так будет всегда. Ну, в чём-то они, конечно, правы. Культ силы, жестокость, коварство… Запрет на Знания за пределами столицы, регуляция численности, чиновное уложение, облагающее налогами всё и вся: даже обыкновенный разбой на дорогах… До сих пор это мироустройство годилось всем. А если кто-то и пытался что-то изменить – маги без особых угрызений совести эту помеху устраняли, как, например, отца твоего нового знакомого…

Лар опять вздохнул, встряхнул флягу, покосился на ученицу, прокашлялся.

– Ещё лет сто назад старателей было гораздо меньше. И они не были угрозой Собору, хоть тоже искали своего местечка под солнцем этого мира, старались выжить. Видишь ли, там, за Вратами, время не остановилось – в нём наш здешний миропорядок давно ушёл в прошлое. Поэтому приходящих через Врата взрослых всё труднее и труднее становилось приводить к Присяге. Они просто отказывались подчиняться правилам устаревших игр. Потому что они просвещённее, потому что, как тот дед Федор, ещё у Врат узнали о жестокости и несправедливости отбора и потому что предпочитают быть хозяевами своих маленьких станов, чем покойниками или крепостными работягами подвластных магам древен… Да и некуда стало их принимать, кроме как на самую чёрную работу. А она – единственная зацепка за жизнь, какую я сумел выговорить у Собора для старателей, пойманных дозорами в Приграничье.

Фляга подрагивала в сильных руках старшины – он то открывал, то закрывал её.

– Но достойные Межгранья – любой расы – не согласятся с пожизненной каменоломней или лесоповалом. Так что гораздо проще сразу объявить их врагами венценосного дома и перебить. Голых, безоружных. Именем чины…

Яромира хотела было что-то спросить, но старшина наконец-то припал к фляге, и чуха не осмелилась побеспокоить его во время столь важного действа.

– Высокородных недовольных витязей и первых-из-старших ухов истребляют изящнее – на передовой Порубежья или в постоянных междоусобных стычках, чаще ударом в спину. Народ попроще мрёт в пыточных и на жертвенных кострах, – Лар хлебнул, помолчал, опять хлебнул. – Ещё можно отправить дерзкоязыкого погостить в свой бывший мир – изыскателем. Миролюбивые омы надрываются в работе… Собор изобретателен… Хорошо ещё, пороха ему тут делать не из чего… Ты, небось, хочешь спросить, где выход? Выход прост – через Врата. Обратно в свои миры. И местным уроженцам легче… Спросишь, почему все Знания вне столицы ограничены, а разговоры и даже мысли о возвращении в прежние миры считаются опасными и преступными? Да потому что Собор привык к вкусу безграничной власти и боится любых перемен!

Лар с сожалением закупорил флягу и пояснил ей проникновенно:

– Хватит, нельзя мне больше, боюсь пристраститься. От жизни-то такой…

И уже Яромире:

– Вот, собственно, ежели в двух словах, как обстоят дела в нашем славном датском королевстве…

– Где-где?

– Да это я так… А в трёх словах: матери ты поможешь. Ты выросла здесь. Здесь твой дом, твоё будущее. Поэтому ею сделано всё, чтобы вырастить тебя не самой никчёмной чухой в этом Мире. Но сама она заслужила жить там, где хочет, и умереть там, где родилась… Согласна? Все известные мне Врата работают только на вход. Но, по моим расчётам, непременно должны быть хоть одни Врата и на выход. Так вот мы с твоим отцом давно ищем обратные Врата. В ночь, когда тебя подстрелили, я убедился, что они существуют. Где они и ключ к ним – нам с тобой и надо выведать у магов. Вопросы есть?

У Столпа круговерть предотъездных хлопот действительно растащила их далеко друг от друга. Прямо с дороги они угодили на устроенный чиной для Петулии прощальный пир. Потом – на освящение оберегов от дорожных напастей. Потом Лар вёл какие-то разговоры с дозорными, с местными волхвами, блюдущими чудодейный источник, с владетельной чиной, опять с ухами… Яромира же угодила в цепкие объятия подружки и с головой окунулась в богатое содержимое её сундуков – Петулия загорелась непременно приодеть чуху в половину своих дорогих нарядов.

Перебирая узорочье и прикладывая то одно, то другое к отобранным платьям, чома болтала без умолку. Яромира впервые ощутила зависть к подружке. Не за её красоту, чары или достаток, а за умение так легко, беззаботно и изящно предаваться таким пустякам, как наряды и пиры, волшебные действа или дальняя дорога, несмотря на гложущие потаённые мысли. А в том, что такие мысли тревожат и чому, Яромира не сомневалась: женщин-магов Собор тоже не жаловал и к высокому учению не допускал, дозволяя колдовать только в пределах родных подворий. Только усилиями обоих влиятельных предводителей Приграничья, да снисходительным попустительством Никтуса, занятого сейчас Порубежьем, Собор в лице Тимуса разрешил девчонкам вкусить от мудрости капища, чего доселе не бывало и быть не могло. Конечно же, думалось чухе, их владетельная чина тоже для каких-то своих тайных целей велела Петулии учиться лучше всех и добиваться Жезла, как Лар ей – Меча. А она вот роется в сундуках и заливается о последних сплетнях из Межгранья, о своём новом увлечении…

– Нет, ты себе не представляешь… Дэлик – на Золотом Локке! Ты только вообрази! Какая красота! У самого Аргуса гостит! Аргус его уговорил… Ой, если он в Межгранье прилетит… Ты меня понимаешь? Ну должен же он предстать пред венценосной чиной, как ты думаешь?.. Ой, прямо дух захватывает! Как жаль, что я не успела ту грамоту дочитать – принёс же чёрт этого Элта… Вот, посмотри, какой миленький браслетик! Ну-ка надень. Да не так, дай застегну… Скажи, какая прелесть!

Отвечать не было нужды. Петулия всегда говорила за двоих. Яромира была для неё тем проверенным и надёжным исповедником, который так необходим болтливым, но скрытным особам.

– Нет-нет, не снимай, тебе очень идёт! И его можно носить, с чем угодно… А вот ещё посмотри – это на волосы… Ах, Мирочка, ты знаешь, я так хочу его увидеть! Хоть бы Аргус отпустил его в Межгранье! Ну почему я не чина? Я бы так и помчалась прямо к нему! Нет, это ты должна примерить прямо сейчас…

Утро выдалось холодным и хмурым. Рассветный туман курился над источником. Свита – тройка теремных ухов-телохранителей да отряженная капищем скромная охрана в полдюжины мечей – уже ждала в сёдлах. Возок с сундуками надёжно пристроился между сторожевыми шумилками. По-дорожному укутанные девочки уселись в повозку. Чина расцеловала обеих, прослезилась, взмахнула платочком – и поезд тронулся со двора. Яромира нашла глазами Лара. Он приподнял в прощальном жесте растопыренную пятерню.

…Боевое задание даю. И изволь выполнить…

9.

Аргус был сильно встревожен. Ему было совсем не до празднества, хотя никто из окружающих не смог бы догадаться об этом, глядя на его неизменно расточаемые ослепительные улыбки. Осушив положенное число кубков и громогласно озвучив немалое число приличествующих случаю тостов, держатель Порубежья, наконец, откланялся самым знатным из сотрапезников и незаметно удалился из последней пиршественной залы, сославшись на важные дела.

Важные дела у него действительно были. Но на фоне сегодняшних событий и привычные попытки цангов прорвать заслон, и неизменные внутренние интриги Собора, требующие безотлагательного вмешательства, и очередной срочный пакет с печатью венценосного дома – все отошло на второй план. Проходя мимо стойла для локков, Аргус не смог удержаться от того, чтоб еще разок не взглянуть на свирепую машину, послушно и на удивление бесшумно замершую за напрасно возведенными двойными магическими щитами. Обычно все новички заставляют локков вести себя в стойлах так же, как шумно возящиеся живые шумилки – фыркать, сопеть и звенеть чешуей. Только позже, с опытом, понимают, что это – пусть и мелкая, но зряшная трата энергии, которой как раз-таки может и не хватить в следующем же бою. Но этот странный мальчишка опять повел себя умнее, чем можно было ожидать от новичка. Или Хатиман всё же помог ему советом? Цепь свою на него навесил, не пожалел дорогой реликвии, значит что-то серьезное почуял… А скорее не почуял, а точно распознал? Аргус обошел стойло, споткнулся о следящий взгляд тускло светящихся в темноте рубиновых глаз, даже попятился слегка от неожиданности – как и положено, зверомашина чутко реагировала на происходящее вокруг. Сдуру нагрянувшие враги, землетрясение или еще что случится – этот локк, немедля сокрушив щиты и вырвавшись из стойла, помчится на выручку хозяину. Все правильно… Но такая готовность, как и бесшумность, приходит к свежеизготовленному локку не сразу. Этому его обучают при храме. А Золотой Локк, если верить донесениям храмовых служек, и дня не провёл на испытательном выгоне. Но на природную сообразительность это совсем не похоже. Так сказывается только выучка. Будто зверя чуть ли не с рождения готовили в локки. Ну, уж не один год – точно! Ох, не прост парень… Ой, держать с ним ухо востро… И непременно надо бы выяснить, доподлинно разузнать, не сам ли старый создатель серебряных локков нашептал юному собрату по ремеслу правила обращения с норовистыми зверюгами, или не в меру любопытный щенок тайком сунул нос в запрещенный на его круге свиток, и где таковой свиток раздобыл? Если Хатиман, то ой-ё-ёй…

Отдав последние распоряжения недреманному крепостному караулу, Аргус поднялся в свою рабочую башню. Очертив заклятьем дверь, прошёл к столу, рассеянно перебрал донесения, потом приблизился к окну и задумчиво глянул вниз, на покои, где в самом разгаре кипело застолье.

Вот тебе и на, думал он. Золотой Локк – это серьёзно… Честолюбие клана ри Элей – единственной влиятельной родни венценосного дома – давно стало притчей во языцех. К этому клану принадлежали отцы Тана и венценосной, да будет светла и легка её печаль о потере брата. И появись некогда у незабвенного Тана желание сыскать себе славы на воинском поприще – не бывать Аргусу держателем Порубежья. Причём Аргусу и в голову не пришло бы с Таном схлестнуться. Но отец Дэла предпочел спорить за власть с Никтусом – за что и огреб с лихвой соответствующие своему титулу посмертные почести. А что теперь делать с его сыном? Которому, возможно, покровительствует сам Хатиман? Не для того ж старик цепь подкинул, чтоб просто всполошить и подразнить его, Аргуса? Впрочем, чёрт его знает, что у него на уме, говорят же, что все мы – фигурки на его доске… Тогда брать надо его дамку немедля! Как? Как?! И надо ли? Просто убить – было бы непростительной глупостью. И подлостью. Забвением памяти друга. Да это ещё как получится… И не стоит. Кто же рискнёт уничтожить бойца на Золотом Локке, стоящего самое малое дюжины боевых магов? Да еще и в то время, когда вылазки цангов свершаются все чаще и наглее?

В тёмное небо взметнулись языки пламени – компания собутыльников, распугивая мирных ночных духов, выперлась соревноваться в пальбе из локков. Мощные огненные струи били по гранитным мишеням на учебном песчаном валу. Хорошо еще, что по мере возрастания пьяного задора магические силы убывают. Иначе всю Крепость спалят – распустились! А вот Дэла среди них нет. Не хвалится своей огневой мощью. Мог бы. Сама новинка того требует! Ан нет. Хитер, ой хитёр ученик Никтуса. Хотя, почему это Никтуса?

Его внезапно охватило приятное ощущение догадки, он лихорадочное потер ладони.

Стоп! Давай разберёмся, – осадил он себя. – Да, почему это – Никтуса? Ученик Никтуса вихрем помчался бы в Межгранье, хвастать перед наставником своей великой маготехнической победой. А на моё предложение союза прямо ответил бы отказом, сославшись на Поиск – ничего предосудительного… Но душка Дэлик красиво поиграл почтительными словами и… ничего не сказал. А значит, он почему-то не против подзадержаться здесь. Может, давно мечтает сменить главного наставника, но осторожничает. Хочет взвесить свои выгоды? Ну, выгоды-то я ему обеспечить в состоянии, осталось устроить так, чтобы он не захотел возвращаться в Межгранье вообще.

Если только он не подослан в Крепость Никтусом…

Тогда стоит хорошенько обезопасить себя: Золотой Локк – это самое верное средство потеснить и Аргуса, и Никтуса, да кого угодно!

Нет, не кого угодно… Жреца уже не тронет. Вот для чего цепь! Лара не тронет…

Хорошо Лару, – тут же подумалось с тоской, – вот ведь устроился человек!

Воеводство такое же, как и у меня, все Приграничье в руках держит – хоть бы кто ему слова поперёк сказал! Но кто б его замечал, кто б завидовал… Хоть бы кто его подсиживал или, тем паче, вообще почитал врагом! А народу-то, поди, не меньше моего положил… Зачем мне, говорит, титул воеводы, я, говорит, так, обычный старшина… Так ведь и величают. Не в тереме – в казарме живёт… Свой в доску парень для всех мастеров Привратного дозора и Зелёных дружин, полезный, как он любит говаривать, но не подневольный советник для Собора, незаменимый помощник и воевода (как бы ни отнекивался) для чины – вот только-то, мол, и всего… А ведь кто в Приграничье главнее его? Кто, по сути, распоряжается всей Грядой? Формально – Серш. Но кого в первую очередь расспросит, чьё мнение учтёт Никтус, плетя свою паутину? К кому мне придется обратиться за подмогой, если цанги здесь начнут одолевать и понадобится дружина крепких ребят на шумилках? И бабы его привечают. Хоть гладкие, хоть мохнатые. И барахла, казны он нарочно не копит. Впрочем, далеко не бедствует! Однако, в любом домишке только заикнётся про одеть-обуть, накормить-напоить, так не только не зажмутся, не предадут, но и последнюю железку ему отдадут… И ведь никто слова дурного не скажет. Не имей ста монет?.. Вот у кого власть! А я чего искал в этом дрянном Порубежье? Власти, – ответил сам себе, – власти и независимости от Собора, которой здесь тоже не оказалось…

Аргус отвернулся от окна и посмотрел на дверь.

– Входи, – сказал он, сотворив отпирающий знак. – Входи. Да не стой, садись. Рассказывай.

Внутрь скользнул молодой человек, поднятый хозяйским зовом из-за пиршественного стола. Молодой лишь на первый взгляд. В глубине серо-стальных глаз скрывался не один десяток лет, что, впрочем, могло быть заметно лишь хозяину, да, может быть, кому-то ещё из старших магов. Использовавшийся Аргусом только для особых поручений, он с первого часа затянувшегося пира был приставлен к нежданному гостю. С легким поклоном вошедший притворил дверь и присел на указанный хозяином великолепный резной стул, ещё недавно украшавший тронный зал венценосного дома – чина любила дарить маленькие приятные сувениры своему милому.

– Что скажешь? – без видимого интереса спросил Аргус.

– Ничего серьезного, но и мало утешительного – голос доверенного порученца был тускл и скучен, монотонен и сух, как и все его сообщения. – Сам Золотой Локк всех потряс. Но так как самого создателя почему-то никто не воспринял как выдающегося маготехника и небывалого воителя, то реакция дружины на обоих в целом ничуть не выше нормального одобрения и обычной лёгкой зависти. По-моему, причины неадекватного восприятия следующие…

– Изложишь письменно в подробном отчёте. Сейчас – только свои впечатления.

– Неадекватная реакция крайне опасна. Недооценка потенциального противника…

– Да сам знаю. Что там сейчас?

– Сейчас все пьют за здоровье гостя и обсуждают очевидные достоинства и возможные скрытые недостатки его изделия. Из интересных моментов застольной беседы нужно отметить следующие: предложили немедленно объявить Дэллагара держателем Порубежья шесть человек, десять – предложили вне очереди позволить ему выковать Жезл, предложили немедленно организовать массированную огневую атаку на цангов – трое. Я записал имена… – Аргус сделал нетерпеливый жест, мол, об этом потом. – Прочие либо хвастают победами в последних схватках с цангами, с девками, друг с другом, либо спорят о технических характеристиках Золотых Локков и перспективах их эксплуатации – соответственно поровну. Есть интересные соображения…

– Дальше.

– Хорошо, я изложу в отчёте. Сам гость сначала мило шутил, рассказывал анекдоты и пустые, но весьма нескромные столичные сплетни, потом увлёкся винами, сейчас, очевидно, развлекается с предложенными ему девами от Тони. Ровно приветлив и обходителен со всеми. Ничего конкретного не говорил и на прямые вопросы не отвечал, хотя от застольных бесед не уклонялся и сознания не терял, несмотря на все мои осторожные попытки вызвать его на неконтролируемые действия и разговоры.

Легендарный маг недовольно поморщился.

– Низложить, значит, захотели… На передовую! На третью засеку. В первую линию. И не отзывать неделю… А кто это тут палил под окнами? Не перечисляй, составь список и отправь на дежурство вне очереди. Распорядок в любом случае должно блюсти, а то вишь как раззадорились. Только один такой замысловатый прилетел, а они уж будто все на Золотых Локках! Ладно, можешь идти. Хотя, постой…

Аргус присел за стол, набросал несколько строк и запечатал конверт массивной колдовской печатью. Та некоторое время светилась багровым светом, но вскоре угасла, почернела. Обычная грамотка, с одним лишь отличием – если её вскроет не адресат, то найдёт просто чистый лист бумаги. Все-таки есть в этом мире свои преимущества, с невесёлой усмешкой подумал Аргус. Поэтому очень досадно, что во время поста вредный жрец сам ни в какую не признаёт собственных, изобретённых им же для Высших Собора, остроумных средств связи, иначе не пришлось бы прибегать к самому древнему и неверному – письму.

– Найди моего самого надёжного из гонцов, разбуди, если спит, вели срочно передать это Хатиману. Потом займись отчётом. Безотлагательно. А с Собором я свяжусь ещё раз прямо сейчас.

Тусклый человек-без-возраста поклонился и выскользнул за дверь так же бесшумно, как и вошел. Аргус вновь взглядом запер дверь и отвернулся к окну, невидяще всматриваясь в неверную предрассветную темноту.

Если Аргус пребывал в тревоге, то Никтус просто места себе не находил. Он потерял покой с того самого мига, когда Тимус срочно вызвал его и, захлёбываясь от волнения, поздравил с небывалым успехом ученика. Будучи сам помешанным на оригинальных волшебных диковинах и первым о них узнавая, восхищённый новым чудом, патриарх Собора ещё долго сотрясал Блюдце победными фанфарами и лез всклокоченной от восторга бородищей из его краёв, пока Никтус не опомнился и не повернул черенок настройки на Яблочке.

Этого он никак не ожидал. Это не лезло ни в какие ворота, не укладывалось ни в один из вариантов строго продуманной, выверенной с учётом всех сил, стройной схемы развития мировых политических отношений. Это было невозможно, неслыханно! И, чёрт возьми, это опять был ри Эль! Пригрел змею на груди, – кипел Никтус, мечась по клеткам своей громадной личной библиотеки. Хватал то один, то другой манускрипт, в поисках неведомого спасения – от чего?! – и… не находил. Отшвыривал и снова метался…

Нет, не свитки тут нужны, нужно что-то другое… что?! Нет ответа. Интуитивно он, наиумнейший, наихитрейший, чувствовал – это конец всему. Нет, Мир стоял, Собор правил, а Никтус был крепок, как никогда…. но где-то там, на Заслонке, случился сбой. Мелкий такой сбой. Но опасный необыкновенно! Непредсказуемый, а оттого неотвратимо губительный.

Совсем не такую роль, что неожиданно легла на его режиссёрский стол, отводил Никтус сыну своего главного соперника, упокоенного тайным приказом послушной чины. Совсем-совсем иную, уверенно направляемую твёрдой рукой старого мага…

А эта, новая, но, как всегда, ведущая, роль ри Эля, властно вторгшаяся в гениальный сценарий Никтуса и нагло потребовавшая воплощения в жизнь, не оставляла места для ремарок самого сценариста, для существования самого режиссёра… Именно Никтусу, в результате этого малюсенького сбоя, больше не было места в том новом раскладе мира, который выпал на гадальном кварте Судьбы.

Больше всего его страшила задержка ученика в порубежной Крепости, страшило его молчание. Почему не сообщил о чуде сам, не примчался, как ожидал Никтус, сломя голову и потрясая перед носом венценосной чины своей новёхонькой огненосной дубиной?.. Со смертью правительницы канули бы все концы, ведущие к старому магу, и этот расклад был бы самым удобным. Сгодился бы и простой торжественный въезд в столицу, приём отличившегося отрока в личную Гвардию венценосного дома, досрочное посвящение в жезлоносцы Собора… Но остаться в Крепости! На Аргусовых сундуках со свитками! На Золотом Локке!.. Не иначе, как на Болотах снюхался с нечистью и ухитрился вызвать тень своего отца, чтоб получить от неё точные инструкции по ниспровержению Никтуса.

Надо, надо было в ту же давнюю ночь разыскать и прикончить мальчишку во что бы то ни стало! Только разом пролитая кровь всех четверых ри Элей смыла бы древнее заклятие… Случай распорядился иначе. И вот уж несколько лет он, Никтус, пестует свою погибель… Да будь проклят тот древний подлый маг, заклявший Кристалл этим проклятым родом!

Никтус был вне себя. Он бесновался в библиотеке всю ночь, переворошив массу свитков и перепробовав на зуб самые тайные заклинания, но так и не нашёл решения. Зато обнаружил ловко вскрытый ларец с раритетными свитками хатимановых "Наставлений по правилам содержания локков". Нарушенные печати не без сноровки были аккуратно прилажены на место. В какие ещё свитки заглядывал без спросу не в меру любознательный отрок, теперь трудно было распознать – особенно в таком-то волнении. Но, видимо, ученик довольно давно водил за нос почтенного наставника. И задержка в Крепости была лишь одним из возмутительнейших звеньев длинной цепи своенравных проступков дерзкого волчонка. Оставалось лишь сохранить хорошую мину…

Только на рассвете, приведя растрёпанные мысли и чувства в маломальский порядок, он откликнулся, наконец, на призыв Блюдца. Выслушав скупой отчёт Аргуса Собору о размещении в Крепости первого опытного образца новейшего маготехнического вооружения, передал самые сердечные поздравления своему самому любимому ученику и выразил надежду, что Золотой Локк, как и его многообещающий наездник, отменно послужат Собору под предводительством лучшего воина Мира…

Аргус не стал изображать удивления. Просто сухо поблагодарил за оказанное Собором доверие. Та лёгкость, с какой Никтус уступал ему своего ученика, прекрасно объяснялась чёрными провалами воспалённых глаз на измождённом бессонницей лице старого мага.

Добить старого паука – вот чего хотелось больше всего. Но пошатни сейчас его смертью Собор – кто знает, чем это обернётся? И обидно сглупа потерять в его могиле тайну Кристалла, который неспроста ценой своей жизни охранял Нэд – самый приличный, надо признать, из молодых магов никтусовой свиты… Аргус уже успел ознакомиться с кратким аналитическим отчётом, который впервые, несмотря на привычную осточертевшую занудность изложения, читался, как самая яркая глава увлекательнейшего романа. Из отчёта порученца явствовало, что появление нового дестабилизирующего фактора в корне меняет расстановку магических, военных, политических и экономических сил Мира. Дополнительно дестабилизировать обстановку выводом из игры Никтуса совсем не входило в планы Аргуса. Наоборот, ему нужно было время для закрепления своих позиций. Сторожевой колокол возвестил полдень. "Нет, – решил Аргус, – время откровений ещё не пришло. Если представится случай намекнуть, что Тана убрал Никтус – намекну, а доказательств выкладывать не буду". Он шёл объявить дорогому юному гостю о решении Собора и предложить себя в наставники, отчего самолюбие его было неприятно уязвлено. Он, могущественный владетель Порубежья, ощущал себя выставленным на продажу шумилкой.

Выручил его Дэл, уже успевший беспрепятственно облазить с утра все уголки Крепости и придирчиво осмотреть её укрепления и арсеналы. Он встретил радушного хозяина расспросами о приёмах боя на серебряных локках. Аргусу даже не пришлось заикаться о своём наставничестве – младший маг сам попросил о нём.

– Правда, я очень хотел учиться рукопашным приёмам у Лара. Он обещал. Так что я, наверное, сначала к нему слетаю…

– Какие проблемы! Ни к чему тратить время на перелёты, дружище. Он давно собирался навестить меня, так что у тебя будет прекрасная возможность обучаться здесь и тому, и другому.

– Тогда я могу остаться в Крепости на оба последних круга? Мне бы хотелось провести седьмой в настоящих сражениях и выковать Жезл в одном из здешних храмов.

– Да сколько угодно! Я даже, кажется, знаю, в каком храме ты собираешься найти нужные тебе свитки. Уверен, тебя не остановят заклятия высших магов, начертанные на их печатях, а, дружище? Когда запреты Собора бывали нам помехой? Не так ли?

Аргус подмигнул, Дэл тоже, и оба расхохотались. Причём первый порадовался своей проницательности и тому, что ушлый старец всё же лопухнулся с учеником, а второй – тому, что новый наставник, видимо, отлично знакомый с лёгкими путями восхождения к магическим вершинам, слишком небрежно хранит свои собственные свитки, ничего ценного, впрочем, и не содержащие…

На исходе того же дня Аргус писал Лару:

"…Ещё был бы крайне признателен тебе за согласие позаниматься рукопашным боем с моим учеником. Да-да, как и ты, тоже обзавёлся на старости лет… Толковый такой ученик попался! Едва уговорил его погостить с денёк, но потом он пораскинул мозгами и остался ещё на пару кругов. Именно он и отгрохал при хатимановых Скорбях этого самого Золотого Локка (не жди – и здесь-таки даже описывать не стану, не проси – посмотришь сам), и Никтус любезно (и заметь, добровольно!) передал обоих на моё попечение. Уж ты-то должен его знать – Дэл ри Эль, сын Тана, из никтусовой свиты, побывал этим летом в вашем Тереме на свадьбе. Вспомнил? Парень уверяет, что ты обещался познакомить его с интересными приёмами. Так что буду рад тебя видеть в самое ближайшее время. Разумеется, я гарантирую возмещение всех твоих связанных с этим расходов. Впрочем, ты меня не первый год знаешь: свои люди – сочтёмся".

И прибавил, не боле, чем для оживления послания:

"Ты, говорят, увлёкся коллекционированием Врат? Так здесь, у цангов, для тебя найдутся ещё одни – для пополнения собрания. Я не жадный, уступлю по дружбе. Жду".

Этими последними, малозначительными для любого, кроме старшины, словами, сам того не ведая, Аргус угодил в самую точку. Как только Лар прочёл переданную Элтом грамоту, он тут же объявил владетельной чине о своём намерении самому посмотреть на новое оружие в аргусовой Крепости. Сразу же после проводов Яромиры можно было собираться в дорогу, не мешкая. Не побывать в Порубежье он теперь просто не мог.

10.

Петулия дремала, уютно угнездившись в своём уголке повозки. Живописные обочины долгой дороги в Межгранье давно потеряли для неё новизну и привлекательность. Первых три перехода она добросовестно рассказывала чухе обо всех встречных достопримечательностях, знакомых ей по прежним поездкам. Чуху, впервые открывавшую для себя ширь и разнообразие огромного заграничного мира, удивляло и занимало всё: и тянувшиеся сперва неоглядные сады и поля, и ровнёхонькие тёмные отвалы изредка встречавшихся копей и каменоломен, и пыхтящие стада хрунь или древенских шумилок, время от времени широкими шумными потоками заливавшие дорогу, и редкие встречные – богатые и многолюдные – выезды… Но предпоследний переход тянулся вдоль однообразных редких рощиц с одной стороны и столь же однообразной степной равниной – с другой. Далеко впереди маячила тёмная сплошная стена леса, за которой начинались окраины Межгранья. Чома, утомлённая дорожной скукой и собственной борьбой с настырно овевающей дрёмой, убаюканная мягким и ровным ходом повозки по добротной глади безлюдного столбового тракта, зевала всё чаще, деликатно прикладывая ручку к хорошенькому ротику:

– Вообще-то именно в этих местах зевать нельзя – здесь водятся слишком нахальные банды, – сонно рассказывала она Яромире. – Здесь этой весной чуть было не похитили нашу дорогую владетельную чину, да приумножится её благополучие, и ещё раньше одну очень красивую чому из Межгранья (я думаю, венценосная как раз и выслала её из столицы за излишнюю красоту). Нашу чину тогда еле-еле отбили. А на чому нападали два раза: ухи её сначала отбили, а потом она, представь себе, покорённая настойчивостью преследовавшего её витязя, сдалась ему со всей своей свитой…

– Почему витязь? Ты же сказала – банды.

– Ну, как ты не понимаешь? Банды витязей. Просто нам они до сих пор не попадались… Это только дорога общая, а вокруг всякие разные владения. И в каждом обязательно есть своя воинская школа и своя маленькая дружина. То есть здесь полным полно воинственных мужчин. А воинственный мужчина – это нечто! Ну ты, надеюсь, понимаешь, о чём я говорю… Здесь ни крупных зверей, ни старателей вообще нет, а мужчинам обязательно надо как-то самоутверждаться в своей силе… Они так устроены, – чома плавно повела пальчиками, как на наглядное пособие, указывая на молодого красивого уха, следующего по её сторону повозки, и перехватив его влюблённый взгляд, небрежно пожала плечиком, не забыв, впрочем, всё же поощрить преданного наездника лёгкой полуулыбкой. – А в Крепость пока призыва нет. Самих владетелей так вообще не призывают… Так что для здешних витязей нападения на проезжающих или друг на друга – такое же обычное развлечение, как для наших гонки или охота у Гряды. Вот и бьются. Двор на двор… Тем более, что в награду всякий может добыть себе какое-нибудь ужасное прозвище, красавицу или кучу полных сундуков… У нас-то сундуков мало, а я, – она погляделась в роскошное зеркальце, – так неважно сегодня выгляжу – ты только посмотри, – чома с удовольствием смахнула с носика невидимую пылинку воздушным платочком, облизнула губки, поправила нитку с дорогими самоцветами над бровями и со вздохом убрала зеркальце, – меня так сморило, что, наверное, на нас и не нападут… Во всяком случае, не на открытом месте. Едем мы быстро, скоро лес, там прямая просека… Очень опасная. На ту чому напали в лесу. Вот когда свернём к нему – разбуди, – попросила она подругу, обеспокоенно завертевшуюся в возке в попытке разглядеть хоть одно удобное укрытие для бандитской засады.

Лес неотвратимо надвигался на возки, плавно несущиеся в плотном неприступном окружении столь же воинственных мужчин, каковые наверняка могли поджидать безмятежно спящую красавицу.

Маленький отряд действительно спешил. Капище ждало своих новых учениц всего в одном переходе от тракта. Но той опасной засадами лесной просеки, о которой говорила Петулия, было не миновать, а, значит, решила свита, лучше бы проскочить её на полном ходу засветло. Как только отряд свернул в лес, чуткие ухи заподозрили впереди засаду, велели всем перестроиться боевым порядком и приготовить оружие. Почти не снижая хода, отряд мчался по просеке.

Петулия уже не спала. Очутившись под сенью лесных исполинов, она оживилась и даже заговорщицки подмигнула Яромире, мол, тут-то и жди поклонников… Но, заметив нешуточную озабоченность отряда перед предстоящей схваткой, вытащила обереги и тихонько забормотала нужные заклинания. Самое важное, наставляла её перед отъездом старшая чома, – укрепить своих бойцов в их неуязвимости, запустить во всю мощь исцеляющие их силы. Остальное – дело оружия, личной храбрости и воинского искусства.

Рухнувшие поперёк просеки стволы охрану врасплох не застали. Ухи немедленно заслонили главную повозку, подняв шумилок на дыбы и, прикрытые чешуйчатыми телами, беспрерывно сыпали в чащу короткими точными жалами изо всех шести самострелов. Витязи, перемахнув завал, рубились с кем-то яростно и беспощадно. Яромира не успела даже сообразить, куда направить собственный самострел, как всё уже было кончено.

Около двадцати тел, пока разбирался завал, насчитал первый-из-старших ухов, вновь занявший своё место у возка со стороны прекрасной чомы.

– Какой ужас! – всплеснула она руками – это в два раза больше, чем нас…

Ух заверил, что и втрое большие силы не смогли бы приблизиться к повозке, пока жив хоть один из удостоившихся чести сопровождать её…

Чома опустила дивные ресницы, зарумянившись от удовольствия, уложила обратно в шкатулку дорожные обереги и задумчиво, но не без кокетства, произнесла:

– Как жаль, что я так и не узнаю, что же им всё-таки было нужно – я или мои сундуки…

Капище, несмотря на всю кажущуюся внушительность, угрюмым видом своим заметно разочаровало обеих девчонок. В самом безрадостном настроении въезжали они на первый подъёмный мост. Голый скалистый кряж с вырубленным в его толще святилищем, окружённый в три кольца массивными приземистыми строениями: на первом, внутреннем – жилыми и учебными, на втором – казармами, мастерскими и кладовыми, на внешнем – дракошнями и вытоптанными выгонами. Каждое кольцо было обнесено мощным бревенчатым частоколом чёрного дерева, а внешнее – ещё и вырытыми по обе стороны частокола глубокими, широкими рвами, только до половины заполненными мутной водой. За внешним рвом простиралась пустошь, замыкая в четвёртое кольцо мрачную громаду капища. И только на расстоянии полёта стрелы ото рва стоял дремучий лес, в чаще которого и было заложено некогда это уединённое святилище Сварога. Только три настоящих дороги пронизывали лес и выводили к священному кряжу через три хорошо укреплённых барбакана. Но было ясно, что среди старых дерев, окаймлявших голые чёрные круги капища, скрывается немало тайных троп, ведомых лишь постоянным обитателям магической твердыни.

Тесные и холодные ученические кельи будущих магов безо всяких признаков каких-либо удобств, длинные трапезные столы, тянущиеся вдоль первого внутреннего частокола под открытым всем ветрам щелястым навесом, более всего поразили подружек. Они ещё не видели казарменных нар, предназначенных Яромире.

– О, я не вынесу тут и недели, – простонала Петулия.

А чуха, вспомнив родное уютное подворье, опять подумала, что целый год – это целая вечность.

Тимус принял обеих в тёплых просторных покоях, потрепал чому по щеке:

– Девочки – это славно, девочки – это просто замечательно, – старый маг вперился мечтательным взором в пламя очага, нежно погладил верительные грамоты. – Когда я учился, правда, это было очень-очень давно и далеко, да…, у нас тоже была одна – внебрачная дочка нашего августейшего…, постой, как же её звали?.. Ну, неважно! Да, девочки – это очень хорошо. Я распоряжусь, чтоб не обижали. Но вам, голубки, придётся нести все тяготы учения наравне с мальчиками. Отдельных заданий, специально для вас, ещё не придумано, не было нужды, потому исполнять следует всё. Ты – с завтрашнего дня – в моём классе, пришлю за тобой отрока, вот тебе расписание, – из письменного прибора на столе само собой выколупнулось перо, легко понеслось над придвинувшимся листом бумаги, скрипя и брызжа чернилами на поворотах. Яромира в изумлении открыла рот, Петулия притворилась, что ей не в диковинку такое удивительное зрелище. Маг, закинув бороду за плечо, копался в шкатулке на столе, – и вот тебе оберег от мужской страсти и любовных приворотов…, пока сама не научишься их от себя отводить. Понадобится, не сомневайся, поскольку дурачков здесь у квартов не держат…, немощных тоже, а красавиц-то – впервые приехала… А ты без оберега справишься, думаю, – старшина пишет: в ближнем бою способна не по летам. Ребята-витязи всех старших классов вторую неделю как в строю, так что уже сегодня, прямо сейчас пойдёшь под начало мастера Цанга, м-да… Имя-то ему Цаплин Гаврила, а так вот прозвали. Всю столичную гвардию взрастил!

Маг расправил бороду, приосанился. Но Яромире показалось, что смотрит он на неё с сочувствием.

– Но больно уж строг и на расправу крут, иначе и не величают, так и ты зови, с почтением. Как у тебя с высоким языком? Учена? Изъясняешься? Вот и не нагруби, смотри, мастеру… Да не робей! Уж коли в витязи метишь… А назавтра с бабкой Катериной сведу – у неё рукодельничать станешь, если сдюжишь всё. По мне – так лучше Цанг, но владетельной чине виднее… Да. С утра, значит, класс, потом ристалище, а на ночь – бабка. Почувствуешь, что неможется – сразу доложи. Так, что ещё позабыл сказать? Ну, и этого довольно… Ступайте.

Мастер Цанг, зверовидного облика сухопарый мужчина, надменно выдвинув челюсть, заложив за спину руки и поминутно сжимая их в кулаки, раздражённо прохаживался вдоль застывшего строя, только что принявшего в себя новобранца под сорок вторым номером. Всё, что думает мастер по поводу этого новобранца, ученики уже выслушали с дрожью душевной, пока он, играя желваками, читал державное предписание и взрывался отборнейшей бранью после каждой прочитанной строчки. Ещё бы! Подобный боец – событие в этих стенах небывалое, и его развитие обещало быть самым плачевным для нарушителя традиций. Однако, Цанг, как истый ревнитель воинской дисциплины, очевидно, вняв предписанию, обратился к строю с краткой, но внушительной речью:

– Слушайте вы, сосунки! Ваши ряды пополнились сорок вторым бойцом. Так значится в списках. Так и воспринять! А кто посмеет думать иначе… – Цанг свирепо оглядел затаивший дыхание строй. – И ни-ка-ких исключений! Поблажек не будет! Я сделаю из вас настоящих мужчин! Смирррна!!! Напрра-ву! Бегом аррш!

К исходу третьего часа обрушившихся на неё воинских упражнений Яромира желала только одного – прилечь под частоколом и тихонько умереть. Почему она всё ещё на ногах, почему её тело, послушное забиваемым в голову гвоздям отрывистых команд Цанга, всё ещё повинуется ей, было совершенно непостижимо. Если бы она знала, что и зверообразный мастер боя тоже поражён этим обстоятельством, а потому исполнен жажды во что бы то ни стало уничтожить наглого новобранца каждым новым приказом, то она, наверное, давно сама осуществила бы своё желание и, может быть, уже упокоилась бы вдали от громыхающих над ристалищем командных раскатов мастера: " Упал-отжался-встал!"… Но держало некое сорок второе дыхание и далёкий голос, с каждым перестуком сердца в висках твердивший сквозь надсадное кряхтение таких же измученных учеников: "Бо-е-во-е да-ю, да-ю, из-воль, из-воль…" И всё же она попалась! Не будь её, Цанг, возможно и не отдал бы последнего приказа еле державшимся на ногах парням: "В казармы прыжками арш!" Но приказ прозвучал, и короткое возмущённое "ого!", тянущее на взыскание во внеочередной наряд, сорвалось-таки с губ Яромиры. В жизни своей мастер не испытывал, вероятно, большего наслаждения, чем в этот миг, добивая грозным окриком совершенно разбитую девчонку, оскорбившую гвардейские пенаты своим присутствием:

– Сорок второй!!! Пять нарядов за пререкания!

Наверное, и будущие витязи тоже были сражены такой несправедливостью мастера, потому что, вопреки естественному любопытству, по-товарищески отведя глаза, дружно замешкались на свежем воздухе, когда после ужина, ввечеру, стойкому сорок второму пришлось войти в единственный при казармах мужской нужник.

Лёжа на холодных жёстких нарах под мерцающей за узкой бойницей звездой, Яромира бесшумно глотала душившие её слёзы. С теснящей грудь ясностью чуха вдруг отчётливо поняла: её детство закончилось. Навсегда. Тихо умерло там, под частоколом, под ненавистный голос мастера Цанга.

Под высоким потолком в узком тёплом луче солнечного света, неведомо каким чудом заглянувшем в холодную ученическую келью, лениво толклись взметённые приходом Никтуса пылинки. Стар немигающим взором вперившись в их бестолковый танец, медленно отходя от потрясения, переваривал услышанное.

Сегодня он был свободен от дежурств и поручений, а занятия начинались только послезавтра, поэтому он, привычно проснувшись на заре и сразу же припомнив все эти приятные обстоятельства, вознамерился было ещё сладко поспать, но тут объявился наставник, чернее тучи и злее Болота. Увидев, что отрок не спит, страшно осклабился:

– Лежи-лежи, дружок! Я совсем не хочу причинять тебе беспокойство. Да… Но у меня есть для тебя две неотложные вести, которые тебе надлежит услышать. И именно от меня. До того, как ты спросонок выкинешь какую-нибудь мальчишескую глупость, вроде дальнего беспересадочного перелёта. А лучше до того, как ты потеряешь возможность думать о подобных глупостях… Не понимаешь? Оччень хорошо! Так с какой вести начать?

Стар даже съёжился от ледяной угрозы, какой повеяло от нарочито приветливого вступления мрачнолицего мага, нежданно-негаданно возникшего в столь ранний час у кровати далеко не самого успешного своего ученика. Потому что, судя по всему, приветствовать, привечать не вовремя проснувшегося мальчишку наставник явно не был расположен… Стар пожал плечами, глубже втискиваясь в спасительно-тёплые дружелюбные объятия постели.

– Начну с того, что мой дражайший ученик и твой неразлучный друг Дэллагар Тан ри Эль изготовил своего локка. Ты рад? Естественно… Только локк его – Золотой. Сверхоружие, как ты понимаешь…

– Ух ты!!! – вырвалось у забывшего всякую осторожность при таком известии Стара.

– Вижу, не зря ты при мне все эти годы, раз сразу понял… Зачем я здесь, тоже, вижу, догадываешься… Не будем тянуть. Так вот: и наш несравненный Дэлик, и его уникальный локк вчера присягнули на верность Аргусу, держателю Порубежья…

– Не может быть!!!

Никтус несколько мгновений пронизывал взглядом мальчишку.

– А за этот возглас я, пожалуй, сохраню тебе не только жизнь, но и человеческую сущность, Стар. Но только для того, чтобы попридержать тебя в заложниках – для безопасности Собора, да и меня лично, старого и немощного… Невелик залог, но, надеюсь, верен. Сработает. На тебя заклятье наложить, или ты сам послушно выполнишь всё, что велю?

Стар непонимающе смотрел на "немощного" чародея, способного в считанные минуты стереть в прах пол-Межгранья. Почему заложник? Какое заклятие? Неужели Аргус вместе с Дэлом уже двинули на Собор? Но к чему им? с какой стати?.. Впрочем, тогда и Никтус не тратил бы времени на никчёмного ученика. Стар просто вообще так никогда и не проснулся бы…

– Первое. Я запрещаю тебе даже пытаться любыми способами связаться с этим ри Элем. Я запрещаю тебе передавать ему какие бы то ни было сообщения и, уж тем более, видеться с ним. Запрещаю! Второе. Поедешь на шестой круг к Столпу-на-Чуре. В школу верхового боя под наставничество верного мне уха Элта. Витязь Зелёной карательной дружины – это единственное, на что ты теперь можешь рассчитывать, если неукоснительно соблюдёшь моё первое условие. Если и свадьба пройдёт без сучка, без задоринки – разрешу свободно передвигаться по Приграничью и изредка навещать меня здесь… Иначе – будь уверен – расплатишься за двоих, сполна.

Старец, не выпрастывая рук из просторных лиловых рукавов, снова оскалился в недоброй усмешке – дорогой надёжный самострел над изголовьем кровати скорчился, почернел, издал сдавленный стон и осыпался с крюка лёгким белым пеплом на подушку, на одеяло, припорошил Стару лицо и плечи, облепил брови, невесомо лёг на ресницы, Стар не осмелился его стряхнуть.

– Так что выспись хорошенько. До отъезда больше не потревожу. Обдумай всё тщательно… Проводить приду – выслушаю, если пожелаешь что-то сказать. Выезжаешь завтра. Не один, разумеется. Там встретят…

Белые пушинки на лице истаяли. Но Стар всё ещё боялся пошелохнуться. Разом вспомнился давешний испытанный ужас на роковой башне. Не иначе, как именно там Дэлька окончательно решил выскользнуть из-под твёрдой руки верховного мага. Так мог бы и друга с собой прихватить! Или не смог?!

Из глубин памяти всплыл другой давно пережитый животный ужас, до нынешнего дня услужливо загнанный в них заботливым чувством самосохранения. Нет, не тот ужас, который он, вывалившись из Врат, по малости лет не успел осознать. Другой – до жуткой тошноты переполненный скользкими, залитыми кровью ступенями и страшно разваленным двумя резаками от уха до уха горлом приёмной матери…

Слабое мерцание путеводного светлячка кристалла на окровавленном, опалённом предсмертной схваткой хозяйкином жезле. Ночь, озарённая лишь этой бледно трепещущей искоркой в руках друга. Сумасшедший бег по тайным ходам, накануне, будто нарочно, открытым ему матерью – доброй и светлой женщиной, долго и преданно служившей дому ри Элей…

"А ведь это не он спас меня тогда! Наоборот! Почему я всегда думал, что он? Странно. Ведь это я его вывел!.."

Понадобилось пережить сегодняшнее полу-откровение высшего мага, чтобы давно минувшее предстало в новом свете. Да, так вот, оказывается, почему Дэл первым сказал ему тогда, на выходе из потайного лаза: "Ты мне теперь больше, чем друг, ты теперь мне брат! Крепче родного!" Они не стали скреплять это горькое братство кровью. Её и так было слишком много в ту ночь. Да и не до того им было на том страшном пути к спасению. Лишь потом, сидя в лесной сторожевой схоронке на дальнем отлёте родовых угодий, они, не прячась друг от друга, смогли оплакать своих матерей. И опять Дэл первым вытер мокрое лицо и спросил: "Ты видел хоть одного?" Стар помотал головой. "Вот и я не видел. Увидали – не ушли бы. Значит, лучшие мастера убивали… Только у чины и у высших Собора такие есть. Нужно узнать, чьи точно. Вырасту – казню главную гадину! Ты со мной?" Стар только кивнул, всё ещё давясь слезами. Он тогда впервые по-настоящему поверил в берегинь. Кто же, как не они, все берегини обречённого дома, повинуясь последним заклинаниями умирающих родителей, объединились для чудесного спасения самых драгоценных маленьких жизней?.. Тесно прижавшись спина к спине, задрёмывая и тут же вздрагивая от обступающих кошмарных видений, мальчики провели остаток мучительно бессонной ночи. Наутро Дэл долго, неумело колдовал над посланиями к высшим магам и владетельным домам: "Я, последний из ри Элей, призываю себе союзника и наставника. В полдень на Белой росстани…" Потом, молча, сосредоточенно и зло, готовил наблюдательный пост, где и залегли оба, затаиваясь. А Стару сказал: "Волшебник из меня пока никакой. Но знаю: кто первым подъедет – убийца!" К Белому камню на росстань семи дорог одновременно явились венценосная чина и Никтус, а чуток спустя – Тимус, Аргус и Хатиман. Вскорости на росстани собрались все главные вершители Мира. Тогда осиротевшие мальчишки вышли к камню…

Конечно, вся знать ужаснулась тайной и скорой резне, все искали убийц, все желали принять участие в судьбе единственного спасшегося наследника Тана. Все сочли необходимым присутствовать на самых пышных похоронах в истории Межгранья, где, озарённые величественным сиянием погребального костра, настороженно вглядывались друг в друга. И все вызвались в союзники и наставники. А Дэл молчал. И Стар терпеливо ждал решения Дэла. Потом кто-то вспомнил, что горе горем, а мальчиков ждёт первый круг, после которого они сами смогут выбрать себе наставников. И как-то сразу всё смягчилось. Из дальних владений ри Элей в дом съехались верные покойному Тану люди. С ними дом ожил. Стряхнули оцепенение и сами ребята. Начались занятия. А потом понемногу вернулись игры, праздники и развлечения. И глядя на обоих прилежных учеников, неразлучных во всех их мальчишеских похождениях, нельзя было даже представить себе, что их может заботить что-то ещё, кроме привычных всякому обычному знатному мальчику дел… Но только после третьего круга Дэл согласился заговорить о наставниках. К тому времени последний отпрыск венценосного дома был уже столь знаменит своими успехами и победами на всю столицу, что Собор предоставил особо отличившемуся в учении отроку самый широкий выбор, и Дэл сразу назвал Никтуса, оговорив лишь желание учиться вместе со Старом. А на удивлённое старово "Да какой же из меня маг?", пояснил коротко: "Не в Гвардию же! Я думаю, то была чина…" Так же стал думать и Стар.

И только сегодня, сейчас, когда он остался один на один с безграничной давящей волей высшего мага и оттого проснувшимся животным ужасом той далёкой ночи, ему показалось, что все эти годы он знал совершенно точно, что первое серьёзное колдовство Дэла сработало там, на росстани. Наверное, Дэлу это тоже показалось… вчера.

Тогда хорошо объяснимы зловещие слова о верном залоге… Тогда надо срочно снестись с Дэлом! И развязать ему руки – пусть не думает о ставшем заложником названном брате, пусть действует!

А, может, он уже и действует? И не нужно никакой весточки? Может быть, всё уже давно сказано тем утвердительным кивком, тем многолетним молчаливым согласием Стара со всем, что решает и делает друг? Дэл сказал: " Вот вырасту…" Значит, вырос. Вот и Стар начнёт свой шестой круг совсем другим человеком.

Теперь ему остаётся только ждать. Терпеливо ждать. Смотреть, слушать и… идти вперёд. Вперёд и вверх – по той единственной оставленной для него над бездной тропке, в конце которой может оказаться нежданный удачный поворот событий.

Стар, к его чести, ни на минуту не усомнился в верности друга, ему и в голову не пришло, что он просто забыт в логове врага, брошен на произвол судьбы. Нет, он как всегда, был уверен, что Дэл точно знает, что делает. Значит, Стар там, рядом, пока не нужен. Значит, надо просто продержаться до того времени, когда в его помощи возникнет необходимость. Если берегини однажды смогли отвести от них беду, почему бы им опять не укрыть обоих от любой новой напасти Мира в этой новой народившейся эпохе – эре Золотого Локка, дэлькиного локка? Потому что больше, чем в берегинь, он верил теперь в грядущее могущество своего друга.