Последние врата

1.

Чом при венценосном доме теперь осталось немного. Ещё меньше их осталось в самой столице. Венценосная чина, да не иссякнет её целительная сила, разослала их по невеликим, нуждающимся в повитухах и искусных ведуньях владетельным дворам.

Величественная чуха, старшая ключница державного дома, ещё до сего мудрого решения сменившая обеих рыжих чом на тройку ладных белокурых стражниц, зачастила в лавку. Новая хозяйка лавки с первого же дня велела зазывалам встречать её с почтением, уже с порога осведомляться, на что госпоже угодно взглянуть, выкладывать разом ворох товаров и наперебой расхваливать всё, к чему она ни прикоснётся. Те, разумеется, вовсю старались ублажить капризную привереду: за каждый проданный суровой чухе товар причиталось от двух до пяти наградных монеток сверх установленного. Многого она, по обыкновенной скаредности своей, всё равно не покупала. То шнурок для оберега, то крохотный мешочек для воскурительных трав, то запястный кошелёк для мелочи, то узенькую ленточку, какими мастеровые обычно прихватывают косицы…

Однако, её вниманием новая хозяйка дорожила: строгая покупательница, на удивление без раздражения отзывавшаяся о приглянувшейся ей мастерской, невольно привлекла в лавку своих подруг и приятелей – самых богатых управителей столицы. И они разобрали даже залежавшиеся дорогие пологи, шитые по старинной моде витыми хруньими рогами и трилистниками, и тяжёлые, с жемчужной бахромой, штучные скатерти столетней давности, что принадлежали ещё наставнице покойной бабки Катерины. Да и заказов только в столичной мастерской было сделано на зиму вперёд, чем не могли похвастаться другие золотошвейни. Немудрено, что молоденькая хозяйка быстро угодила в завидные невесты. И мила, и стройна, и домовита. Только свахи к ней не спешили: отчаянно боялись не столько возможного обидного отказа, сколько её саму. Говаривали, что ещё с колыбели была сия дева кровожадности необыкновенной. Говаривали также, будто самого Даниила, единственного сына владетельной чины Нижнего Бора, что подъезжал к ней однажды, чуть не зарубила. Вот и подумаешь крепко, стоит ли брачный договор с ней таких тревог и волнений…

Но в то лето, когда Яромира вернулась в Терем, о сватовстве к ней поначалу никто и не помышлял. Лишь чуткий Лар уже тогда начал хмуриться.

Теперь она числилась не дворовым – служилым человеком. Молодых чух её звания в Приграничье было немного. Все, кроме неё, были давно просватаны за видных витязей. А её привыкли считать Ларовым доверенным лицом и иначе как нового бойца Терема и не воспринимали. Но поскольку ни к одной из сотен Лар её не приписал, на построения она не выходила, доспехов не надевала, даже порученцем никуда не отсылалась, то неудивительно, что через некоторое время среди сидящих за старшинским жбаном витязей и первых-из-старших ухов как-то сами собой пошли разговоры о том, что подобное забвение долга Меча извинительно разве только в случае обустройства семейных дел. Мол, Ларова ученица, начинали одни, должно быть, нарочно отошла от трудов ратных, чтоб прикопить на приданное, потому как природу не обманешь: замуж хочется, а золотого плаща, вороного шумилки да отцовской пушнины маловато для витья своего гнезда девице её полета. Ну, правда, если вон старшина добавит, подхватывали другие, так взять её под свой герб и кое-кто из нас будет не прочь…

Поговорить с ученицей об её сердечных привязанностях Лар так и не решился. Да и заговори он, даже исподволь… Уж какую-какую, а эту потаённую сторону своих чувств, Яромира не собиралась раскрывать и обговаривать даже с любимым наставником. Ни словом не обмолвилась она о ней и с Ма.

Только какая-то думка неотступно туманила чухино чело.

Вот уже убраны были поля, и заполнены подклети. Рано стало смеркаться, и листопад отшуршал в опроставшихся садах. Свободнее и веселее стали обитатели Терема, дружнее и вольнее молодёжные сходки, а она всё чаще и дольше запиралась в мастерской, всё реже и неохотнее выходила на пятачок у ворот, предпочитая биться либо с самим старшиной, когда тот бывал свободен и пребывал в соответствующем расположении духа, либо с отцом, когда тот не вылетал на промысел к Гряде. Всё яростнее пласталась на выгоне, не щадя ни себя, ни Дрыги, а потом ещё и до четвёртого колокола стала задерживаться у стражниц на стрельбище. До обеда сидела в рукодельне. После – рылась в Ларовых книгах или бродила по хозяйской библиотеке, перебирая свитки, разрешённые к изучению в Приграничье, а то брала ключи от нижних книжных клетей у чухи-наставницы и читала там всё подряд, дозволенное витязям.

И до тёмной ночи опять – к игле, к поясам. Плести она почти перестала. Шить выходило и быстрее, и красивее. К тому же владетельной чине показалось, что не по-хозяйски тратить редкое мастерство на дармовое украшение дворовых работяг, и по её распоряжению каждый шитый чухой пояс забирали ведуны – заговорить и освятить. Дальше управитель прибирал ставшую дорогим товаром вещь в один из сундуков – к доспехам и самострелам, скатертям и рушникам, ко всякой всячине, что еженедельно отправлялась Теремом к Чуре, а оттуда в соседние заграничные владения да на столичные торжки. Своего колдовства Яромира не имела, зато имела верный глаз и неутомимую руку. Владетельная чина, да не иссякнет её щедрость, положила чухе жалование, поселила её в бывшей Петулиной светлице и отвела просторную горницу для работы, где, затворившись, чуха искусно сажала золотые и серебряные узоры, руны и коры на зелёную и чёрную кожу.

Лар как-то попробовал отправить её гонцом к Аргусу – размяться, развеяться. Она, отряхивая с сарафана мелкое охвостье скусанной нити, выпрямилась, отмахнув косу с груди на спину, светло и прямо посмотрела ему в лицо и посмела отказаться:

– А что туда без дела-то ездить? Я ж вижу – дело обычное. Недели нет, как Кузнечик вернулся. Знать, дошёл тот переговорщик… Если тайного задания нет, ты лучше простого гонца пошли. Честное слово, дядь Лар, времени терять не хочется на ту Крепость… Вот ни столечко.

– Ну, если тебе непременно надобно тайного поручения, то и таковое найдётся…

– Ой, дядь Лар! Да нету у тебя пока такого, и не выдумывай! Не хочу я туда! И не поеду. Пока по-настоящему не понадобится… Лучше позанимайся со мной. Сделай милость! Шесть дён уже, как не бились…

Как тут не нахмуриться?

Родительский дом чуха навещала каждый день. Ма и открыто расспрашивала её о приглянувшихся в походах сотоварищах, и намекала на интерес к ней некоторых витязей Терема, но Яромира даже с ней не стала откровенничать.

Однажды, когда они вдвоём возвращались из леса, отец грубовато сказал чухе:

– Меч, оно, конечно, да. Только я девицу растил. И всё при тебе… Вот только б норов унять… А ну как кто свой посватается, а ты вдруг и откажи? Я обиды такой и сам не стерпел бы, и на подворье их множить не хочу. Намекни хоть, кому, если спросят, разрешить сватов засылать?

– В Тереме таких нет.

– А по Чуре?

– И там нет.

– Заграничный, значит, будет? Ошибаюсь? Может, столичный? Или порубежный?

Отъехав на расстояние удара, да ещё на шажок, и придержав Дрыгу, чуха хмыкнула:

– Отказывай всем, Па, не ошибёшься…

Смело встретила и выдержала свирепый отцовский взгляд. Буяна к дочери Па поворачивать не стал, но всю дорогу гневно поглядывал на неё, осмотрительно державшуюся подальше… Так, будто чужие, добрались до дома. Только выходя из дракошни, он всё ещё сердито, но уже примирительно спросил:

– А ты, случаем, не по Стару сохнешь?

– Ну. Ага. По нему. А то! Высохла вся. Сухая-а…

– Ты передо мной-то не кривляйся! Было ведь когда-то: ходили однажды не разлей вода… Угадал-нет?

– Так я тебе и сказала!

Ловко увернувшись от шелепуги, чуха нырнула в дом, в спасительные мягкие объятия Ма. Но родительские расспросы с тех пор прекратились.

А по весне в Терем примчался Дан. Чуха столкнулась с ним за заставой, у малых ворот драконного выгона, где только что в пар загоняла Дрыгу, с крутых виражей расстреливая глиняные колобки, и чуть не выронила седельную суму, куда убирала самострел.

– Тьфу на тебя! Как чёрт из подпола… Пройти дай. Ты как здесь?

– Да вот, был в нашем капище, потом у Столпа-на-Чуре, дай, думаю, сюда заверну… Да погоди! Дело серьёзное есть. Поговорить бы нам где, а?

Дан, никогда не терявшийся с девицами, ещё у чудодейного источника был твёрдо уверен, что занимавший его вопрос к чухе решит с ходу. Он предложит – она согласится. Ещё б не согласиться! Таких капризных дев и в природе-то нет – от владетельного герба отказываться. Тут дело верное. Раньше как получилось? Раз сразу не досталась, то не больно и надобна была. После первых же неудачных попыток подгрести её под себя – до самого посвящения, пока она числилась бойцом его дюжины, – он старался девчонки в ней не замечать. Да и потом смотреть было, прямо скажем, не на что – хамка и голодранка. Но теперь совсем другое дело.

Теперь всё будет по-другому, думал Дан, направляясь в Терем. Теперь-то ты никуда от меня не денешься. А как только дело сладится, будешь у меня в подклети сидеть, горючими слезами умываючись. Я тебе попомню и казарму, и приёмы твои чёртовы, и Жука, и монеты мои… Подожди-подожди, набегаешься за мной, злорадно думал в дороге Дан, представляя себе жалобно плачущую у его стремени чуху. Нет, даже не так. Не у стремени. Под крыльцом! Нет, лучше – под дверью. Он с самыми красивыми чомами в опочивальне, а она на дрожащих коленочках под дверью умоляет его впустить и её… А марш-бросок не хочешь? В доспехах! Жаль, весу в них до пуда не наберётся… И с ристалища прыжками в подклеть – самое то. К пяльцам. Ага!..

Но уже при третьей встрече с очередным зелёным дозором, издали трудно различимым на фоне молодой зелени полей и, казалось, выраставшим на пути как из-под земли, Дану вдруг пришло в голову, что воеводе Лару, пожалуй, не понравится такое обращение с его единственной ученицей. А сейчас, встретившись с самой чухой лицом к лицу, напоровшись на знакомый спокойный взгляд светло-зелёных глаз, почувствовал, что уж кто-кто, а она у его стремени точно рыдать не будет. И, удайся ему загнать, нет, заманить её на нижнеборское ристалище, прыгать по его указке не станет, а поуказывай он – так пойдёт она оттуда не к пяльцам, нет, а яснее ясного, куда и на кого она потом пойдёт.

Нет, думал, он, поднимаясь за ней по ступенькам заднего крыльца, не согласится она. Зря сам сюда приехал. Надо было управителя прислать. Прямо к владетельной чине. К Сершу или, лучше, к Лару. Тогда, глядишь, выгорело бы. А так…

Дан неуверенно оглянулся на своего оставленного у привязи шумилку. Отговориться посланием к чине и уйти? Уйти он тоже не мог. И дело даже не в том, что жизнь в столице изрядно порастрясла его монетные запасы, а выгодный свадебный договор избавил бы от неприятных нравоучений владетельной матушки. Он и объяснить бы толком не смог, в чём тут дело.

Может, в маленьких ступнях, выглядывающих из-под плавно колышущегося перед глазами подола простенького сарафана? Если хорошо знать, что ударом любой из них чуха запросто свернула б челюсть врагу… А может, в её крепком, гибком девичьем стане, в уверенной лёгкой поступи, в такт которой чуть подрагивает искусного плетения коса, перехваченная не женской белой или пёстро-цветастой, а мужской, шитой золотыми драконами, зелёной лентой? В паре боевых браслетов, плотно сидящих на голых и по-девичьи изящных, но тонко меченых шрамами сильных руках? В той грации молодой драконы, с какой она, приостановившись и полуобернувшись, с насмешливым полупоклоном, словно в западню, пропустила его впереди себя в богато убранную светлицу?

Войдя, Дан так и замер у входа. Вот те и голодранка! А как ещё та казна на неё просыплется? Хорошо, что раньше других узнал да сообразил завернуть и засватать. Не согласится, однако… Управителя б сюда…

Роскошь обстановки совсем не вязалась с простым одеянием Яромиры. Но чуха уверенно прошлась по светлице, остановилась возле по-казарменному, без единой складочки, застланной золототканым покрывалом кровати, вытащила из сумы самострел и ровнёхонько подвесила его на один из витых рожков в изголовье. Управившись с этой заботой, повернулась к Дану, удивлённо вскинула брови:

– Что это ты там застыл, в дверях? Проходи к столу, садись. Только угощений или чего иного съестного я тут не держу. Специально сюда носить – это, знаешь, такая долгая и лишняя возня… Я у Ма или в трапезной ем. Скоро колокол, вместе туда и двинем. А пока, давай, вываливай, что там за дело ко мне.

И села на лавку – бочком, нога на ногу, локоть на стол, щека на ладонь. Чуть покачивая ногой, смотрела вопросительно. "Двинуть, да вывалить…" Будто высокого языка и не слыхивала, и зачёта по нему не сдавала. Ещё герб ей свой предлагать… Да перед такой и слОва положенного жалко выговорить. А что положено говорить? Все церемонные, пристойные для сватовства фразы разом вылетели из головы. Надо бы, однако, хоть что-то сказать, а то, гляди, опять столбом обзовёт или чем похуже, думал Дан, глупо пялясь в кружевной вырез пододетой под сарафан бабьей распашонки. И тогда очень даже может быть, что опять до мордобития дойдёт. Как она в такой долгой юбке дерётся – ещё вопрос. Но главного за дракой уже не скажешь.

Дан помялся и выдавил из себя:

– Я вот что…

В раскрытое окно внесло блестящую и шальную, пьяную от весны муху. Муха отчаянно заметалась по светлице. Яромира лениво приподняла над коленом свободную руку и, даже не примеряясь, метко выщелкнула обратно на двор чёрной молнией носившееся вокруг стола жужжащее ядрышко. Уронила кисть обратно на колено, она под тяжестью браслета скользнула вниз, огладив бедро, и Дан ляпнул:

– В общем, если хочешь, я согласен тебя за себя взять.

Чуха даже ногой мотать перестала, щёку от ладони отняла, но позабыла, повременила опустить руку на стол, и раскрытая ладошка ещё несколько мгновений растерянно торчала возле её уха. Будто чуха всё ещё вслушивалась в смысл сказанного. Совершенно не лишнее дело, потому как Дан собирался сказать другое, что звучало бы вроде: "Я хочу взять тебя за себя, если ты согласна". Разница, в сущности, невелика, и предложи он вот так, по-другому, то чуха, наверное, не переспросила бы, нехорошо сужая глаза:

– Что значит, согласен? Когда это я за тебя хотела и просилась?

– Ну, может, я не так выразился… Ты, конечно, не просилась, – поправился он поспешно. – Но тебе ж всё равно когда-то замуж выходить… А я по всем четырём линиям – владетель. Готов в договор один из гербов, какой скажешь, внести. С одной стороны – ты, со всем имуществом. С другой стороны – я, со всей родословной.

Настороженность её никуда не делась, но недобрый прищур не портил больше чухиного лица – с геральдикой она была знакома. По первым же урокам Лара. Историю Мира, неразрывно связанную с военной историей его больших и малых владений, Яромира знала и любила. Предки Дана в ней упоминались не единой строкой. А оба деда вообще были что надо: славно бились и славно полегли. В Порубежье…

А Дан – вот он. Всегда не знаешь, чего от него ждать. Ишь, как подъехал! И мнётся, как дурак – натурально так… Дескать, не врёт.

– А с чего это ты вдруг?

– Почему – вдруг? – К её недоверию Дан был готов и с ответом не задержался. – Ничего не вдруг. Я с самого начала к тебе неровно дышал, если помнишь. Меча не было, места удачного в гвардии не было, а теперь есть – и я тут как тут.

Он приосанился, красуясь. И в самом деле был хорош. Если напрочь забыть ту зверскую морду, что лезла к ней когда-то по ночам или костерила на чём свет стоит неуклюжего сорок второго в учебных дюжинных схватках.

– Соглашайся, не сомневайся.

И зачем-то неосторожно добавил:

– Пока про вас с Жуком не болтают. А там и захотят чего сказать – не посмеют.

Наверное, оно само собой выперло – подспудно носимое сомнение, мешающее договариваться полюбовно.

Чуха не поняла. Разумеется, она вспомнила не давнишний поздний ужин с бывшим сокашником, а улыбчивого сотника и сложенный вчетверо доносный лист из его ларца. Ничего такого уж ужасного в том листе на них с Жуком не было. Она недоумённо пожала плечами:

– А что про нас с Жуком? Все цеховики живы, не утопли, а за зазывалу того мы тут же пеню внесли…

Ещё не умом дойдя, а глазами и ушами, чутьём уловивши блаженное неведение чухи, Дан вдруг отчётливо понял, что выложил монеты ни за что. Ой-ё! Захотелось взвыть в голос от беспросветной своей доверчивой глупости: "Как он меня! Ах, как же он меня!.."

Ведь уже знавал и невинных девиц, и девиц, что притворялись невинными на заказ. Чухе-то как раз притворства часто недоставало даже для обманных приёмов. Врать почти что не умела. Честней её у них и не бился никто… Жук же – торгаш известный. А хвосты шрамов вон и в вырезе углядеть можно… Да сладься б то дело, она сейчас же его, а не какого-то битого зазывалу припомнила. Ой, как он меня! Так попасть!.. Дан даже покраснел, чего с ним никогда не случалось. И промолчать бы ему – по крайней мере, до встречи с хитрым омом, но он спросил:

– Так у тебя с ним на постое точно ничего не было?

И по тому, как далеко не сразу родилось понимание в светлых глазах, уверился: да, не было. Яромира же, припомнив, наконец, столичный постой и полураздетого Жука, тоже полыхнула было краской:

– Что?

Но, связав воспоминание с оскорбительным уточнением Дана, аж побледнела от гнева:

– Это он так сказал?!!

– Да нет… Ты только не волнуйся! – О споре ей знать ни к чему, а с Жуком он и сам разберётся. – Это так, слухи… И слухов нет, Яр! Нет, говорю! Это я от ревности. Что ж мне, и поревновать нельзя?..

Отбросив на время сразу же завихрившиеся в голове планы разборок с омом, отступая к дверям, Дан залюбовался чухой: она, пошарив у пояса в поисках меча, двинулась на него безоружной, грозно сдвинув брови.

– А ну катись отсюда! И ты, и Жук! И вся твоя вонючая дюжина! И гвардия твоя вшивая! И столица твоя поганая…

– Ну, прогнал маленько! Бывает. Ну, не кипи, остынь… Ухожу! – Он, зная её, даже руки за спину убрал. – Уже ушёл!! – В дверях чуха остановилась: в конце галереи, на перилах крыльца, сидели две стражницы – позориться перед ними не хотелось. Дан почти допятился до них, помахал ей, прощаясь, приложил руку к сердцу. – До скорого свидания! Я сватов пришлю, настоящих. Подумай! Любой мой герб даю, не жалко…

Легко сбежал по ступенькам, обернулся – усмехнуться и подмигнуть ей:

– Ты будешь украшением нашего рода – помечтай на досуге, подружкам вон похвались…

– Ах ты!..

Чуха ринулась за ним на крыльцо, но со средней ступеньки вернулась, бросилась к ближайшей стражнице: "Меч! Меч дай!". Дан уже сидел в седле, посылал ей воздушный поцелуй.

– Сбить, что ли? – спросила уха, улыбаясь из-под уже оттянувшей тетиву руки.

– Да чёрт с ним! – Яромира вдруг остыла: что подворье-то смешить? Безоружный… Опять же за убитого вгорячах державного гонца и Лар по головке не погладит. – Пусть катится. В другой раз точно зарублю…

Через несколько дней к владетельной чине прибыл чиновник наследного приказа с завещанием бабки Катерины. В котором ещё год назад, будучи в здравом уме и твёрдой памяти, старая мастерица оговаривала обязательную долю для близких наследников, а всё свое добро сверх той доли оставляла последней своей любимой ученице.

Прямым наследникам отходила вся казна и доброе родовое подворье, Яромире причитались обе мастерские – и в капище, и в столице – со всем содержимым, на полдюжины мастериц каждая, и лавка в узорочном ряду на большом торжище близ детинца. Наследный приказ брался выгодно продать завещанное, если наследница пожелает взять свою долю монетами.

– Мне всё равно, – только и пробормотала убитая горем чуха.

– Зато другим наследникам не всё равно, – мягко возразил чиновник. – Они или выкупают бабулину недвижимость, или прощаются с ней навсегда. С такими решениями не тянут. Я могу подождать до утра.

Яромира ушла горевать к пруду. Забралась далеко в заросли, дала волю слезам. На другом берегу весело возилась в песке беззаботная малышня. И от этого зрелища чухе её печаль казалась ещё горше. Потом её нашёл Лар. Молча присел рядом, подождал, пока утрётся, так же молча протянул флягу – помянуть, обтёр горлышко, приложился сам. Переждал очередной приступ чухиных слёз. Сказал:

– Вот так мне Фёдора было жаль. Каких людей сюда порой заносит…

– Разве… ба Катя… оттуда?

– Взрослой пришла. Потому характер… Воспитание там другое. Ты мастерские бери. И лавку тоже.

– Дядь Лар!

– Монеты – тьфу! А это – память. Так? Очень важная память.

Слёзы опять покатились из глаз Яромиры. Малышня запустила в полёт "змеюку" – длинную нить с нанизанными на неё стрекокрылами. Дёргаясь блестящими изгибами и петлями, "змеюка" уходила в сторону леса. Мальчишки погнались за ней, камушками сбивая с взятого курса обратно на пруд…

– Это всё моё завратное чистоплюйство – ни кола, ни двора здесь. От столичных хорОм отказался. Мол, сами там процветайте, на крови. Теперь и надо б с кем из своих чиновных людей встретиться – боюсь во всяком нужнике любого постоя на никтусово ухо сесть ненароком… И захоти я сейчас в Межгранье дворец купить, тем паче всполошатся. Мигом у каждого окна по гвардейцу встанет. Что такое? Что Лар задумал? Кого здесь хочет принимать? А так, светлая Катерине память, будет и у нас, и у разных нужных нам людей повод бывать там безо всяких окольных предписаний. К тому ж, дело её продлишь, не уронишь. Уж коль тебе, а никакой другой, вверено. Учениц у неё осталось немало…

Малышня "змеюку" сбила, удлинила и запустила опять, как надо. Свившись в большое блестящее кольцо, она трепетала прямо над самодельными песчаными крепостями – к всеобщему ребячьему восторгу. Теперь настал черёд рогатых жаббок: связанные в кварт за лапки, они изображали подбитую самоходку цангов. Подпрыгивая вразнобой и жестоко толкаясь, меся лапками и утюжа брюшками песчаные укрепления, жаббки устремлялись на верхнюю башенку – ухватить аппетитную стрекокрылью связку. Иногда, как сегодня, они до неё добирались… Малышня визжала.

Чуха подобралась к воде, слегка размахнула воду, черпнула, умылась, крепко вытерлась подолом, вернулась на место.

– Я там постоянно жить не смогу, дядя Лар. Не заставляй. Ты ведь тоже туда часто выезжать не любишь. Ну, если только встретиться с кем надо… Как я там, в лавке, сумею нужных людей различать – у всех на глазах?

– О, так на это есть такая полезная вещь как заветные слова. Скажем, приходит к тебе человек и спрашивает: "У вас продаётся славянский шкаф?" А ты ему: "Был нужен, да уже взяли". Он: "А может, и я на что сгожусь?" Ты: "Может, и сгодишься…"

Чуха слушала, приоткрыв рот, потом неуверенно улыбнулась:

– Чепуха какая-то…

– Чтоб ты понимала! Завратная классика… Улыбаешься – это уже хорошо. Крепись, детка. Ну, айда, что ли? Сморчок из приказа ждёт…

А ещё через неделю явился управитель Нижнего Бора. Чуха, завидев гербы на возке, кинулась к старшине. Его в Тереме не оказалось. И Яромира до его возвращения маятником ходила по светлице, вздрагивая от любого шума в переходах к владетельным покоям. Она боялась, что чина призовёт её к ответу до встречи с учителем. Боялась искушения купиться на славные гербы, боялась обидеть отказом не только свою, но и неведомую ей чужую чину. Боялась вспоминать, как до самого приезда чиновника наследного приказа стояла перед глазами, приятно тревожа, самоуверенная прощальная усмешка Дана…

Отказ был решён. Окончательно и бесповоротно решён на пруду, где чуха так горько давилась слезами и возмущением: "Гад! Гад бесчувственный! Ведь сказать мог! Я б хоть проститься успела… Только намёк дать! Слетай, мол, в капище… А ему б только наследство! Имущество с моей стороны… Словом не обмолвился! Как он мог?! И почему не убила?.."

Коротко стукнув в дверь, неслышно вошёл старшина.

– Жива, здорова? Говорят, меня искала?

– Дядь Лар! Скажи ты им, сам: пусть за Дана не отдают! Гад он! Он мне ничего не сказал, что она умерла, понимаешь?! Оттуда прилетел и не сказал…

– Ага, ясно. Спешил застолбить, значит. Обычное здесь дело. Он что, сам здесь?

– Управителя прислал. Не отдавай!

– Управитель – это серьёзно. Даниил из Нижнего Бора? Ого. А он тебе, что, совсем не нравится?

– Да при чём здесь это? Ну, как ты не понимаешь?!

– Другого кого ждёшь?

– Н-не знаю… Другой-не другой! Я тебе про этого… Прошу: не отдавай! А ты…

– Ладно, сиди, не выходи. Улажу.

2.

Младший держатель корпел над свитками. И опять за моим столом, недовольно поморщился Аргус. Скамей и лежанок под коврами на добрую полусотню народу хватит – рассадить и уложить, и другой стол у окна есть, прямо под картой, а он именно на моё место норовит. Влез, расположился. С ногами…

– Что учим? От Никтуса есть что?

Ученик кивнул, не подымая глаз от свитка, нащупал в бумажной груде, завалившей стол, тощий пакет, подвинул к краю стола.

– От Собора только это. А учить – выучил уж… Что тут учить? Вот нашёл ещё интересные хатимановы чертежи. Только пару заклятий вот тут надо сменить, про дальность и точность прицела. А дальше, смотри, учитываем поправку на среднюю кривизну щита, вводим переменную силы стихии, умножаем на высшую постоянную и получаем…

Аргус не слушал. Снимая перевязь, глядел на свои потревоженные ларцы. За год ученику открылись почти все высшие тайны боевой магии. Сколько ещё он согласится сидеть здесь на вторых ролях?

– Может, ты пустишь меня за мой стол?

– Прости, учитель!

Аргус воссел на любимый резной стул и, наливая, придирчиво осмотрел бумажную груду, зацепился взглядом за бледный смазанный след от румян на верхнем листе, покосился на Дэллагара, разлёгшегося на ближнем лежаке со свитком в руках, хлебнул, проворчал брюзгливо:

– Мог бы и прибрать здесь. Не маленький. И что за привычка дурная – баб в воеводские покои таскать? Всему своё время и место!

Дэл приподнявшись на локте, вперился взглядом в стол, пробормотал заклинание и, пока держатель осушал кубок и изучал послание Собора, разметал свитки по ларцам, аккуратно уложил в кучку горочкой оставшиеся дежурные донесения, вновь откинулся на подушки, отгородившись от наставника чертежом.

По залу, вооружённые берестяными ведёрками, уже рассыпались призванные с нижней половины молоденькие омочки; постреливая влажными глазками в грозного старшего мага, они проворно принялись мыть-протирать полы.

– Мало тебя отец драл, – с чувством сказал Аргус, когда мохнатые красотки вымелись из разом прибранных покоев. Приложив печатку к последней из только что подписанных подорожных, сложил все готовые бумаги стопочкой. – Магия распирает? Тратишься на глупости.

Дэл, улыбаясь, свернул чертёж и, тем же манером, что и свитки, отправив его в дальний ларец, ответил весело, но не понять, на которую из трёх фраз:

– Это точно, – и потянулся довольно, с хрустом вывернув сцепленные пальцы. – А на том берегу новую каверзу придумали – летучий огненный шар. Наши техники ещё в пыточной сидят, подробностей ждут, обещали к вечеру общий анализ сделать и отчёт представить. Вот я и думаю: надо бы чем-то пусть не упредить, но ответить. Если получится. К Хатиману меня отпустишь? На пару недель?

– Сперва отчёта дождись… – Вошёл скороход, принял у старшего держателя ответную грамотку для Тимуса и подорожные, шагнул к выходу, Аргус знаком придержал его, повернулся к ученику. – Управителю своему не хочешь наказ передать? Черкни пару строк. Внизу Илон подорожную до столицы ждёт.

– Зачем ему в столицу?

Отозвался Дэл лишь для виду, можно было и не спрашивать, ответ он знал.

– Личное дело, говорит… Пишешь, нет?

– Нет.

На днях, возвращаясь с Кривой балки и завернув к Рыжей Тоне, они с Илоном ещё застали следы очередного застольного побоища – у дровяного сарая плешивый хозяйкин угодник, то и дело смахивающий мух с потной шеи, пилил порубленный стол, две разбитых скамьи ждали своей очереди. Бились в Тониной корчме нередко, но обычно ближе к ночи и, уважая заведение, выходили во двор. Однако, в нетерпении, случалось, что схватывались и прямо за столами, пока не разнимут соседи или подоспевший дежурный дозор.

Тоня, поспешно спрятав под пышными складками фартука непривычно раздувшийся кошель, немедленно пожаловалась на ужасное разорение, и уже до второго блюда приятели узнали, что развлекались на сей раз Дан нижнеборский, вчерашним вечером прибывший к Аргусу с грамотой от Тимуса, и чурский Жук, что обычно доставляет утрешнюю сводку со второй засеки. Что оба горячих гвардейца уже препровождены крепостным дозором в холодную – поостыть, посидев там так с недельку. Что шум вышел из-за обмана в давнем споре. Что сначала пошумели, но добра не рубили. Вроде как, пройдоха-Жук пообещался монеты вернуть. А уж мечи достали, разбираясь, кому из них на самом деле, да почему отказала некая дева, владелица модной нынче в столице золототканой лавки. И не то так интересно, у кого там чего-нибудь вышло или нет. А вот что самое интересное, так это, собственно, та девица! Тут хозяйка даже задохнулась от избытка распиравшего её открытия, взволнованно приложилась к Дэлову кубку, потом подтолкнула обоих слушателей под бока и выпалила:

– Та девица Яромира – это ученик воеводы Лара, витязь Яр из Терема, что стоял у меня прошлым летом! А?!

Тоня заливалась долго. Её не перебили ни разу. Расплатились – и за обед, и за новость – щедро. Такие удачные дни ей выдавалось нечасто. Об одном она жалела: что рановато вызвала дозор. Сколько ещё можно было б выудить из нечаянной яростной перебранки…

Не будь рядом Илона, Дэл, быть может, и из этого немногого, ещё выжав, как следует, хозяйку, добыл бы интересующие его подробности. Но при ухе интересоваться предметом спора какого-то ома… ему, ри Элю…

Всю дорогу до Крепости Илон едва сдерживал улыбку. Но глаза его так и сияли, и ямочки то и дело играли на щеках. И Дэл, поначалу с безразличным видом уклонившийся от обсуждения новости, всё-таки спросил:

– Однако, Рыжая – та на ветхих деревяшках здорово нажилась сегодня: не меньше, чем тройную пеню содрала с каждого… А ты-то чему так радуешься?

– Удачному совпадению. Ну, кто б мог подумать, что мой бывший случайный ведомый Яр – это девка на выданье? И у меня так много срочных дел в столице…

– Срочных?

– А в монетном приказе все дела такие. Допустим, поиздержался я здесь… Хотя, лишний золотой плащ мне не помешает… Так что есть повод объясниться со старым знакомым, э-э-э, знакомой.

– Боюсь, ты опоздал. С ней, как ты слышал, уже объяснялись. И, кажется, успешно.

– Что ты имеешь в виду?

– Я имею в виду ома.

– Жука-то? Чушь. Ты её не знаешь. Вернее, ты её, как я понял, знаешь, раз не удивился. Но такие, нехрупкие, не в твоём вкусе, – ух скользнул пытливым взглядом по непроницаемому лицу мага, – да и не ровня она тебе. А мы с ней были напарниками на первой засеке. Когда без Аргуса цанги по всем рубежам хлынули, помнишь? Да и после…

Илон помолчал, вспоминая давний бой и чему-то мечтательно улыбаясь, потом сказал убеждённо:

– Нет, мы просто созданы друг для друга… И с Элтом, наставником, я давно не виделся…

Тут навстречу из ворот вынырнул аргусов скороход, подскочил к Дэлу, и ух не стал мешать докладу, направил шумилку к дальней дракошне.

С новым оружием цангов довелось познакомиться скорее, чем ожидалось.

Когда посыльный, щуря исхлестанные ветром глаза, подрулил на шумилке к самому окну башни и выкрикнул "Цанги на третьей!" – Аргусу первым делом подумалось, что зря он отпустил Дэла с его Золотым Локком.

Что-то крайне серьезное произошло на передовой, коль сотники отправили гонца к держателю с такой вестью на шумилке: значит, сил нет на магическую связь. А ни одного из локков нельзя отозвать, и приходится идти на риск – отправлять усталого живого зверя, который и в скорости локку уступает, и сбить его легко. И сам посыльный не нашел времени спешиться и войти через дверь. Но пока эти мысли вихрем неслись в голове, руки уже сами запирали разбросанные по столу свитки в шкатулки и ларцы, и маг, подхватывая жезл, выбегал на балконец. Блеск, почуяв хозяйский зов, уже ждал у перил, недвижимый, похожий на серебряную статую. Из-под громадного навеса ближней дракошни уже на другом, свежем, шумилке выпорхнул посыльный, в нетерпении завис рядом. Аргус вскочил в седло, бросил коротко:

– Ну, что там?

Цанги напали внезапно и мощно. Это не было обычным выступлением одной или нескольких дружин. Это выглядело так, будто бы все силы свои, бессчетные годы копившиеся за Заслонкой, враги бросили на этот отчаянный прорыв.

Первый строй витязей и боевых магов на локках они смели мгновенно, кое-где продвинувшись почти к самой реке, но тут на соседних засеках заметили неладное, и примчалась подмога. Следующие атаки цангов отбили, но те успели подтащить передвижные укрепления и теперь яростно сражались за Ягодный холм, не подпуская локков для огневого удара и при каждом удобном случае придвигаясь всё ближе и ближе к речной переправе, удерживаемой чухами с незапамятных времён.

Аргус хмурился, слушая этот короткий сбивчивый отчет. Скверно, конечно, что погибли все сторожевые сотни засеки. Но и цангов, судя по рассказу, убито куда больше, чем в любую из предыдущих жарких схваток. Однако поляжет еще хоть сотня боевых магов – и серебряное войско ослабеет. Ощутимо. Потому урон врагам следует нанести немедля – не просто равноценный, а значительный, гораздо больший, чем они предполагали до наступления, и, по возможности, сокрушительный. Ведь, если верить этому отчаянному донесению, на Крепость идёт едва ли не всё воинство цангов… C чего бы вдруг? К чему такая спешка? Видать, богоравного владыку Благодатной Долины поджало донельзя – так трепыхаться-то… Отпустив посыльного вниз по реке с наказом спешно собрать локков со всех рубежей на эту засеку, он мгновение помедлил у переправы, оглядывая свою личную гвардию, отдавая последние приказы остающимся на связи дозорным. Обдумывал нахлынувшие по пути сомнения: может быть, удар по третьей – всего лишь обманный маневр, которым цанги хотят превратить его прочную до сих пор сеть засек в одну сплошную дыру? И стоит ли разом оголять все рубежи? Но другие сторожевые вышки по-прежнему стоят на местах, а вдоль реки всегда наготове дружины Заграничья – случись что, успеют разбить любой диверсионный отряд (все гонцы и дежурные скороходы Крепости, поднятые по тревоге, уже в пути). Отряды такие будут невелики, потому что большой дружине через дремучие леса и топкие болота, что облепили Заслонку вверх и вниз по течению, пробраться будет нелегко, даже если враг сильно постарается пройти незамеченным… А в открытую – и говорить нечего. Нет, пока всё внимание нужно сосредоточить здесь.

На той стороне, на выжженной засеке вовсю кипел бой. Непривычно близко подобравшись к переправе, вражеские передвижные укрепления наползали на бывшие передовые сторожевые посты третьей засеки, плотно облепляя захваченный холм и прикрывая черную, дымящуюся, перепаханную взрывами землю вокруг него огромным составным щитом. Аргус выругался себе под нос. Вот это придумали…Так умело скрывали! Лёгкая передвижная броня. Малой горючести. Не дерево, не драконья чешуя и, уж конечно, не железо. О ней в докладе не было ни строчки, а на словах алхимики всегда уверяли, что такая пока в разработках. У кого-то в разработках, а у кого-то – вон ползёт по бывшей засеке…Это ж сколько материалов сумели подготовить, скопить, подтянуть незаметно. Прямо под носом! Разведку в клочья разнести б за такую разведку!

Он подлетел к сотникам, окидывая взглядом поле битвы и почти не вслушиваясь в их торопливые доклады о числе погибших и сражающихся. Вдоль укреплений носилось дюжины две локков с ближайших засек: прикрываемые ухами, они пытались выжечь огненными струями передний край необычных заграждений. Но что толку, если под ползущими к реке огнестойкими прикрытиями прячутся недоступные стрелам и подсчёту цанги с бомбомётами и, возможно, то самое неведомое новое оружие, о котором довелось узнать накануне? Над рекой зависли витязи на шумилках, жаждущие боя, но сдерживаемые сотниками. Всё равно ухов в меткости не превзойти никому, а лезть с мечами на эти подвижные стены бесполезно – зазря подставляться бомбомётам.

Едва кому-то из магов удавалось пробить брешь во вражеских укреплениях, ухи, прикрытые серебристыми боками чужих локков и чешуйчатыми шеями своих шумилок, без промаха разили открывавшихся врагов. Но на место каждого раскуроченного щита тут же – из-за спин отплёвывающихся бомбами цангов – появлялся и вставал новый. И со своими людскими потерями наступавшие, казалось, совершенно не считались.

При появлении над переправой серебряной гвардии стены вражеских укреплений, подрагивающие, будто живые, огромными щитами и медленно, но верно ползущие к реке, застыли на месте.

Нет, чтобы бить наверняка, он должен прощупать эти стены сам. Аргус сорвался с места, смешался с магами, прижигающими подвижную крепость, заложил парочку крутых низких виражей, ловко подпалив одно из центральных, вздымавшихся шишаком, укреплений, но пламя немедленно сбили, потушили изнутри, а вслед увёртливому локку загремели запоздалые разрывы.

"Прочно сидят", – подумал Аргус, снова взмывая в небо. – "Как в моей крепости. Но – горят-таки. И это хорошо"…

Над рекой стягивались локки с дальних засек, на лету выстраиваясь в боевой порядок. Тысяцкие и сотники окружили Аргуса, в мрачной готовности выполнить любой приказ. Аргус перехватил жезл поудобнее, указал им на сомкнутый из вражеских щитов прямоугольник:

– Ты, ты и ты со своими ребятами атакуете в лоб и мнёте их с обеих сторон, ухи держат под прицелом бомбомётчиков, а я с остальными, захожу сверху, ломаю укрепление с макушки, выжигаю середину, и дальше идут витязи.

Аргус взмахнул рукой, призывая за собой своих локков, и когда на передние укрепления цангов обрушился шквал огня, повел магов своей гвардии в атаку. За ними мощным потоком хлынули витязи на шумилках.

Несколько мгновений – и огонь локков, пронесшихся над укреплениями, натиск витязей посеяли панику во вражеских рядах. Они перестали даже отстреливаться, спрятались под уцелевшими плотно сомкнутыми щитами. Казалось, будто битва цангами проиграна.

Но когда были сметены последние щиты, под разрушенными укреплениями маги обнаружили три черных, свежих провала подземных ходов. Каждый из них явно прокладывался давно, цанги дотянули их почти до передовых сторожек. А заканчивали рыть прямо во время сегодняшнего прорыва. Ещё сочились свежесрубленные стволы крепей. Через ходы наступавшие и ушли. Ясно, что такое отступление было важной частью какой-то военной хитрости врага. Какой? Отвести войска в случае неудачи? Похоже на то. Но у серебряных дружин не оказалось численного перевеса. Передовые сотни полегли, больно подумать, сколько и каких отличных локков потеряли, но едва ли четверть от всех вышедших сегодня к переправе цангов осталась павшими на поле боя. Ну, пусть ещё с четверть унесли ранеными…

Может, часть их, не успевших уйти, ещё под землёй?

Аргус воздел руки, сзывая кварт, трое старших магов тут же подлетели к нему. Он торопливо начертал в воздухе жезлом руну недр и выдохнул заклятие. Земля содрогнулась, будто по ней ударили огромным кулаком, и просела, пыхнув клубами пыли, зияя глубокими шрамами осыпей на месте бывших подземных ходов.

Над отбитым у врага холмом, перестраиваясь, зависали готовые к ответному наступлению дружины, когда со стороны цангов, устремившись ввысь, вылетел шар. Прочертив в воздухе дымный след, он недолго падал в самую гущу серебряного войска и вдруг лопнул, истекая ослепительным сиянием. Ближайших локков испепелило мгновенно, пылающими факелами содрогнулись следующие – лучшей сотни как ни бывало. Прочие отшатнулись, уже прекрасно понимая, что не успеют уйти…

Так вот она – хитрая каверза цангов! Они-то ушли, но именно здесь и сейчас собраны главные силы Порубежья, цвет боевой магии державы, щит Мира…

Роковой миг ещё не оборвался, как Аргус взревел: "Назад!!!", – воздел жезл и выкрикнул первую кору заклятья Времени.

Стало тихо. Река замерла, будто скованная льдом, замерли пыль и пепел над полем битвы, ничто не трепетало больше на ветру, ибо замер сам воздух. Локки и шумилки недвижно застыли в нём, вместе с остолбеневшими всадниками. Замерло, не расползалось больше смертоносное сияние лопнувшего шара.

Лишь колдовской кварт держателя мог видеть это чудо.

Аргус медленно, задыхаясь, с трудом, будто ворочая огромные приречные валуны, выговаривал коры заклятья.

Магия Времени была запретной для всех, кроме Высших Собора. Только они доподлинно знали её тайны. Но даже высшие маги не решались взывать ко Времени – ни для обязательных упражнений в магическом искусстве, ни для достижения могущества и власти. Пусть магическая мощь запретной силы была ведома им и без упражнений, Высшие никогда не искали повода употребить ее и никогда ещё к ней не прибегали.

Силы оставляли стремительно дряхлеющего Аргуса, но заклятие звучало до тех пор, пока страшный огненный шар не вобрал в себя все свои смертоносные лучи и не вернулся вновь в свою целёхонькую оболочку. Аргус протянул к нему раскалённый жезл, и шар, опадая, бледнея и уменьшаясь, исчез.

Лишь тогда великий держатель Порубежья покачнулся, поник в седле.

Сразу все ожило. Речные струи и дуновения ветра, пыльные клубы и язычки пламени на поваленных горящих стволах. Стряхнули оцепенение локки, отступая к командному кварту, недоуменно озираясь в поисках огненного шара. Заметались над полем боя маги-подрывники – в напрасном порыве найти тот шар, сбить, испепелить… Отхлынули за переправу, согласно последнему громовому раскату приказа, дружины витязей и ухов, рассредоточиваясь за прибрежными холмами и скалами, подальше от центра взрыва.

Зато окаменели державшие кварт маги. Потрясённые обликом своего вождя, они испуганно прислушивались к себе, с тревогой вглядывались друг в друга – откуда им было знать, что на такое заклятие тратит силы лишь тот, кто осмеливается его произнести, что он же и расплачивается сполна за истребованное у Времени…

Блеск вдруг дрогнул не знающим усталости телом, заревел, метнулся в небо и там, подвластный заклинанию Одновременной Смерти, рассыпался ярким огненным дождем. Вместе с хозяином.

Оказалось, что огнестойкие заграждения цангов тоже горят.

Их жгли до тех пор, пока хватало колдовского заряда. С опустошёнными горькой утратой душами, с переполненными гневом сердцами, на обессиленных непрерывным огнём локках, боевые маги по одному, по двое, по трое тяжело отходили назад, к Крепости, где валились на руки целителям и, опоённые травами, забывались на время.

Там, где пылающие местью маги прошлись испепеляющим ураганом, тут же проносились ухи – насмерть жалящим роем. А чудом уцелевшие под этой лавиной доставались мечам витязей. И будь в строю те, кого уже никогда не будет рядом с живыми, то есть все полёгшие в тот день защитники третьей засеки, наверное, с цангами было б покончено раз и навсегда.

Но отойти пришлось. Нужна была передышка. Она действительно была нужна. И Собор настаивал на отводе войска, потрясённого гибелью воеводы. Именем венценосной чины. По раскалённому от поддержания непрерывной связи лишь одной из переговаривающихся сторон магическому каналу. Устами каждого Высшего – из сидящих в Межгранье и поочередно с тревогой припадающих к Блюдцу.

Тысяцкие начхали было на указы Собора, но уже к вечеру примчался младший держатель и, объявив себя преемником, возглавил личную гвардию своего наставника на центральном направлении контрудара. Сметя в пыль первую и вторую линии вражеских укреплений, он, наконец-то отвёл сотни в Крепость. Дав тем самым такую необходимую передышку наиболее притомившимся серебряным частям порубежного войска. Собор затих.

Пока эта весть разносилась по сотням, тысяцкие всё ещё продолжали держать бойцов над последними, не взятыми, вражескими валами.

Потом следом за Дэлом прибыл скороход Хатимана, и в каждую сотню понеслась весть о содержании привезённых им свитков, хотя в дружинах и не требовали никакого подтверждения самозваному назначению Дэла. Высокочтимый в Порубежье создатель локков пересказывал завещание Аргуса и советовал отцам-командирам не увлекаться погоней, а поскорее зализать раны, восстановить засеку и устроить всеобщий смотр уцелевших дружин под началом нового воеводы, как это сделал бы сам Аргус. Его, знатока и законодателя военного искусства, ослушаться не посмели. Опьянённое мщением и усталостью, войско нуждалось в твёрдой руке законного держателя. Никто из тысяцких, несмотря на опыт, не обладал познаниями единственного ученика бывшего хозяина Крепости, да и выдохлись все уже изрядно. И последняя воля легендарного мага была исполнена безоговорочно.

Порубежье присягнуло на верность Дэллагару Тан ри Элю.

3.

За третьей засекой ещё догорали вражеские щиты, ещё старший тысяцкий продолжал подводить к присяге припозднившиеся сотни, и воеводские покои ещё хранили присутствие прежнего хозяина, когда молодой держатель Порубежья остался, наконец, один на один с доставшимся ему колдовским наследством…

Блюдце захлёбывалось дребезжащим плачем. Но Дэл неподвижно сидел среди настежь распахнутых тайников, будто не слыша этого настойчивого призыва. Дух Аргуса незримо витал в воеводских покоях, даря всё новые и новые открытия скорбящему ученику. И не было сил оторваться от высших заклятий, так долго, надёжно и бережно хранимых учителем на изъеденных временем свитках. И не было сил видеть в этот час того, другого. Откуда-то, отчего-то, неведомо как, но Дэл точно знал, кто хочет говорить с ним. Заставить себя откликнуться на вызов Никтуса он не мог. Ни сейчас, ни завтра, ни послезавтра – никогда.

Блюдце бессильно звякнуло в последний раз.

Там, на другом конце связи, Никтус тоже понял, что ему не дождаться ответа. Пока не дождаться. Он, конечно, поздравит любимого ученика. И посочувствует его утрате. Он найдёт слова, на которые тот не сможет не откликнуться. Похвальная грамота с гонцом помчится к новому держателю Порубежья сегодня же. Надо найти слова… Старый маг медленно повернул черенок настройки, откинулся на высокую резную спинку, всё ещё оглаживая Яблочко длинными сухими пальцами, потом снял руки со стола и задумался, сцепив их под бородой. Бывший ученик не желает его видеть и слышать, это ясно, как день. Но почему? Веская причина или каприз? Занят? Настолько, чтоб пренебречь вызовами Высших? Или нашёл способ загодя отключать сигнал Блюдца, чтоб не мешал? Скорее всего, новое звание просто немного вскружило парню голову. Потому как до сих пор ничто не указывало на раскрытие давнего заговора против Тана. Догадываться мог только Аргус. Предполагать, не более того: доказательств у него не было. Потому что чина, вовремя заклятая страхом уродства, не подтвердила его догадки даже в постели. И Аргус молчал – это было очевидно – все эти годы. Успел проболтаться перед смертью? Возможно. Но маловероятно. Такие козыри он любил держать в рукаве до последнего. А накануне его неожиданной и, прямо скажем, героической гибели наследника рядом не было. Вероятнее другое: нечто, указывающее на причастность Никтуса к смерти Тана, мальчишка нашёл в бумагах Аргуса. Но вряд ли скрытный Аргус открытым текстом назвал бы имена, даже точно вычислив всех участников события. Не стал бы он возиться и с тайнописью, излагая недоказуемые догадки. Значит, молчание бывшего ученика – это занятость или каприз. Значит, ещё можно попытаться найти подход к парню. Богат он сказочно. Власти у него хоть отбавляй. Чего же ему ещё может хотеться? Что ему сейчас можно дать, чтоб приблизить и удержать при себе? Петулию? Её он и сам возьмёт без труда. Древние свитки? Пожалуй, да. Предложить самые редкие заклинания самых могущественных сил и стихий – из тех, которых в своё время так и не сумел раздобыть Аргус? Распахнуть самому юному высшему магу сокровищницу своей, копимой столетиями, мудрости? Дэллагар оценит такой дар. Но только этим бывшего ученика к себе не привяжешь. Нужно что-то ещё – такой важный привесок, который его обяжет. Вот именно, обяжет. И позволит затребовать от независимого, но безмерно благодарного Дэлика небольшой услуги, малюсенькой такой помощи старенькому другу, когда найдётся разгадка запертого именем ри Элей Кристалла и придёт время воспользоваться им. Другими словами, сейчас самое время сдать убийц. Тех, кто выполнял приказ покойной чины. А её самой, голубушки, уже нет – указать на настоящего заказчика. Пусть сын Тана утолит жажду мести ими, ветеранами её гвардии. Потешит руку богатырскую, избавится от неотвязного копания в прошлом и опять проникнется безграничным доверием к бывшему, но до сих пор отечески благорасположенному к его интересам, учителю. Откроет Кристалл, наконец. Его даже можно будет оставить в живых – с Порубежьем он справляется неплохо. И его Локку, ночному кошмару Никтуса, в пылу ежедневных схваток будет не до исполнения каких-то древних предначертаний. А там, дальше, неизбежное постоянное улаживание отношений в венценосном любовном треугольнике откроет Никтусу новые горизонты власти… Да-да, так и не иначе. Теперь осталось найти нужные слова.

Дэл никогда ещё так не смеялся над письмами – до слёз. Запершись в воеводских покоях, он перечитывал грамоту снова и снова, то и дело судорожно складываясь пополам, давясь нестерпимым смехом и раскачиваясь от боли – давней и нынешней. Вытирал слёзы и вновь заходился над теми заветными словами, что были найдены для него главным палачом семьи ри Элей. Всего год назад он мог бы им поверить! Но теперь, благодарение Аргусу, глаза его стали зорче. Когда смех иссяк и высохли слёзы, он придвинул к себе Блюдце – принять предложенное.

Заклятия Никтусовых свитков дались ему легко, гораздо легче, чем гвардейские ветераны. С первым подношением Никтуса Дэл расправился за три дня, со вторым – за неделю, по пути в столицу. Труднее всего оказалось изображать прежнюю преданность старому магу. Теперь он хорошо понимал Аргуса, старавшегося избегать личных встреч с врагом.

Но, как ни странно, та неохота и настороженность, с какой бывший ученик шёл теперь на контакт, убедило самоуверенного вершителя судеб в успешном исходе задуманной интриги. Теперь, когда его главного соперника не стало, Никтус всё время пребывал в приподнятом настроении, ему хотелось быть снисходительным к слабостям самого молодого и своенравного из приверженцев Собора. Как раз так – со скрипом, словно в нежелании с избытком переплатить за оказанную поддержку, – и должен был, по мнению старца, вести себя, опасаясь подвоха, молодой неопытный воевода Порубежья. Когда Дэл, отказался было самолично явиться в капище Сварога на обсуждение Собором новой брони, а предложил вместо себя одного из своих тысяцких, Никтус откликнулся настойчиво, но мягко:

– Это всё равно, что Тимус займётся храмовой службой или Хатиман начнёт разъезжать по владетельным дворам. Не добычу дикоцвета обсуждаем. В таком тонком деле, сынок, нет мелочей. Творить заклинание Щита тебе, а не тысяцкому. Когда ты сможешь приехать?

– Как только отгощусь у венценосного дома, – тот ещё не забыл своего школьного набора удачных отговорок, помогавших рыться в запретных ларцах вместо более приятных забав и способных даже сегодня усыпить бдительность вновь обретённого наставника. – Видишь ли, Стар как раз в Приграничье, и сколь долго будет принимать меня чина, сейчас не скажу. Освобожусь – дам знать…

Яромира гостила у венценосной подруги почти три дня.

Они встретились, как ни в чём ни бывало, у входа в чухину лавку на главном торжище. Чуха только что вернулась с бронного ряда, где по слёзному наказу управителя посмотрела, как разбирают выставленные Теремом доспехи. Доспехи брали. Чуха, жалея времени, потраченного на преодоление толчеи между рядами, выпросила у земляков шумилку. Особо не спеша, зато верхом, вернулась к себе. Немного замешкалась у входа, с младшим зазывалой отправляя шумилку обратно. И тут впереди полудюжины верховых гвардейцев, приближающейся к лавке плотным, уверенно рассекающим притихшую толпу отрядом, она распознала неизменного чоминого уха-телохранителя и по давней привычке поздоровалась с ним взглядом. Отряд тут же расступился, и навстречу чухе, сияя радостной улыбкой, выпрыгивая из крохотного, в одну седельную подушку, резного возка, плеснула руками чома:

– Ах, какая встреча! Мира, дорогая! Как я рада! Ты давно из дома?

Ответить Яромира, как всегда, не успела: Петулия уже висела у дорогой подружки на шее, щебеча:

– Я как чувствовала, что мне стоит сюда завернуть! Это и есть твоя знаменитая лавка? Мне нужно непременно на неё посмотреть!

Яромира не знала, стоит ли ей кланяться венценосной чине после того, как они дружески облобызались у всех на глазах, пожала плечами, неловко улыбаясь, сказала просто:

– Конечно, проходи. – Пропустила весь спешившийся у привязи отряд и чину вперёд и, войдя следом, повела рукой в сторону жилой половины. – Вот там у меня самое лучшее.

Чомины глаза заблестели:

– У тебя и здесь я вижу кое-что…

Ух первым скользнул на указанную чухой половину. Часть гвардейцев плотно встала у входа, другая продвинулась следом за ухом к жилым покоям, застыла у дверей. Петулия этих перестроений даже не заметила, легко носилась по лавке, не умолкая ни на минуту:

– Ты знаешь, тебя так хвалит моя карга. У неё изумительный для ключницы вкус… Ой, какой смешной! Ты нарочно завела себе такого кругленького зазывалу? – Пини, при первом же взгляде на чину лишившийся дара речи, смущённо откатился в сторону, притаился за прилавком, поблёскивая оттуда восхищёнными глазками. – Ну, здесь так себе… А вот и кошелёчки… Ой, это же наш Терем! Подумать только. Как мило! Это ты сама? О-о… Ты представить себе не можешь, как я по тебе соскучилась! А где, ты говоришь, самое лучшее?.. Сюда? Ах, какая прелесть! – Пальчики Петулии чутко заскользили по шитым сокровищам, висящим на распорках. – Вот это, с дикоцветом, чудесно подойдёт к моему пологу… Целый год! Не будь я так занята, я бы ужасно обиделась. Хорошо, мне о тебе докладывали. Но ты и сама могла бы написать!

– Разве ты не запретила…, – начала было вопросительно чуха, но Петулия её перебила:

– Ну, конечно! Я так и знала! Я запретила… Можно подумать, ты засыпала меня грамотами – по дюжине на день. Да мне было так одиноко! На меня так всё обрушилось… Мне было так тяжело… И Жезл, и Венец… – Чома остановилась над ларцами с поясами, перевязями и лентами, покопалась в рукаве, вытащила невесомый платочек, понесла к глазам, не донесла, – Стар, наконец! Ты воображаешь, что это так легко – всё разом? Ты представить себе не можешь, какое это испытание – взвалить на себя целый Мир! А ты носилась со своим Мечом! – Помахала кулачком с зажатым в нём платочком над тёмной, старинной, шитой серебром перевязью. – Каталась туда-сюда… И не писала!

Петулия приподняла с нарядного вороха верхний пояс, горестно поникла над ним, потом бессильно уронила его обратно в ларец и, наконец, приложила скомканный платочек к носу. Яромира почувствовала себя виноватой:

– Прости, я думала, я тебе больше не нужна. Ну, не сердись…

– Да ладно. – Платочек исчез в рукаве. – Мы же подруги. Я там тоже на тебя сгоряча… Но ведь ты же на меня не сердишься, нет?

– Нет.

– Ах, как хорошо, что мы встретились! Ты надолго? Мы сейчас же едем ко мне в гости. И не спорь. Я совершенно одна. Стар ещё неделю будет гонять своих бродяг. Все маги Собора – у Тимуса в нашем капище. Обсуждают новую броню. А от гвардейских парадов я уже так устала… Никто не помешает нам наговориться. Можно устроить бой в твою честь, пир и гонки. Посмотришь дворец. И я хочу сделать тебе кучу заказов.

– За заказы я беру дорого. Не дешевле придётся взять и с державного дома, иначе стыдно перед цехом.

Яромира уже заворачивала в бесценное покрывало Катерининой работы приглянувшиеся венценосной чине кошель с видом Терема и занавесь в узорах с изображением дикоцвета, уложила всё в такую же дорогую суму. Чома, следя за руками догадливой подруги, не смогла скрыть удовольствия, но ещё больше просияла, когда чуха повернулась со свёртком к ней со словами:

– Но вот это – подарок, не отказывайся. Я тебе ещё никогда ничего не дарила…

Два дня Петулия таскала чуху по дворцовым палатам и садам, поражая роскошью и размахом развлечений, наслаждаясь собственным гостеприимством.

А на третий день пришло донесение о досрочном возвращении Стара из северных дебрей Приграничья и об ожидаемом прибытии в столицу нового держателя Порубежья. По тому, как венценосная чина рассердилась на осколки зеркальца, выскользнувшего из её рук при этом известии, по охватившей её напускной беспечности, с какой она, приняв грамоту, отмахнулась от гонца, а также по тому, как заметалась по дворцу невидимая и не слышимая до сих пор дворня, натирая до ослепительного блеска полы и подсвечники, Яромира поняла, что ей пора откланяться. Что её присутствие при встрече чомы с обоими возлюбленными будет излишне.

– Ты знаешь, мне, пожалуй, пора домой, – сказала она взволнованно копавшейся в ларце с украшениями Петулии. – На тебя сейчас навалится столько дел. Тебе просто будет не до меня…

Та, задетая за живое чуткостью ли подруги, проницательностью ли – всё равно, поначалу и слышать не захотела об её отъезде:

– Ты, наверное, вообразила, что меня так волнуют его дела в столице? Ну, ты понимаешь, о ком я… Представь себе, вовсе нет! Меня беспокоит Стар. Он даже в Тереме ещё не был. А он собирался. Конечно же, я беспокоюсь: что случилось, к чему такая спешка, и всё такое… Может, в Крепости что новое разведали, и опять понадобился срочный союз против цангов? Так мне доложат, всё разъяснится, и нам с тобой это совершенно не помешает! Да и какое мне дело до их прибытия? Тоже мне, радость… И это ещё не повод для разлуки с подругой, которую я не видела целый год!

Но Яромира, живо припомнив приём в мокрой палатке держателя на третьей засеке, покачала головой:

– Да, но если вдруг речь зайдёт о большом походе, мне нужно быть готовой к вызову Лара. Ведь ты же не хочешь, чтобы я нарушила Долг Меча?

– Между прочим, этот долг – в служении державному дому! Прежде всего. Но если тебе так хочется бросить меня среди этих воинственных эгоистов… Я ничего не хочу запрещать или приказывать тебе. В конце концов, держателя Порубежья я обязана принять… И вовсе не потому, что… Просто так надо! А ты вольна не встречаться ни с ним, ни с его другом. Уверена, тебе это удовольствия не доставит. Конечно, я не стану принуждать тебя к этой встрече. Поступай, как знаешь… Я передам с тобой для матушки сундучок. И вот твоя шкатулка, которую ты так беспечно бросила в капище, умчавшись сражаться… Я добавила сюда ещё кое-что – тебе понравится. Ах, Мирочка, мне порой так невыносимы мои венценосные обязанности! Ну, целуй меня здесь, и я тебя немного провожу…

Стар прибыл немногим раньше порубежного гостя. И так же, как чуха, заметил необычное волнение венценосной супруги. Он немного посидел в её покоях, крутя на пальце дорогое ожерелье, наблюдая за нею, вертящейся перед зеркалом среди разбросанных нарядов, и рассказывая о приграничных новостях и о зове Дэла. И вдруг ни с того ни с сего, так, во всяком случае, показалось чоме, добавил:

– Он мне друг, роднее брата, ты знаешь. Но и тебя я силком за себя не тащил. Как на него, не знаю, а на тебя мне Никтусовой школы хватит, вернее – Элтовой. Так что, смотри…

Встал, тряхнув кудрями, метко пустил ожерелье на витой сук стенного, хруньего рога, сквозной кружевной резьбы, подсвечника. И вышел, даже не оглянувшись на полетевший ему вслед венец – первое, что разгневанной Петулии попалось под руку. Его ревность была ей приятна. А смешные угрозы – милы и забавны. Но это сдержанное "смотри…" её отрезвило. Так суетиться было ни к чему. Наряжаться напропалую. Хвала берегиням, ей уже не пятнадцать лет! И она – венценосная чина. И красоты такой – ещё поискать… Петулия внимательно осмотрела своё отражение, улыбнулась ему. Та, кого она когда-то, совсем потеряв голову, посчитала соперницей, кого так отстаивал изо всех своих невеликих познаний, почерпнутых в Никтусовой школе (и воображает, будто отстоял), наивный Стар, и в подмётки ей не годилась. Петулия даже испытала запоздалую жалость к подружке. Бедняжка Мирочка перед Порубежьем даже Тимусов оберег сняла – так хотела там понравиться. Страшненькой её, конечно, не назовёшь, но если б ей лавка не подвернулась, нужна она была б кому-то, как же! Тем паче держателю Порубежья… Да весь Мир только и ждёт, когда он, как достойный ученик Аргуса, заявит свои права на её, Петулино, особое расположение. Чома, любуясь отражением, потянула с себя роскошное оплечье. А разве она не ждёт? Разумеется, расположение это будет особым… Роднее брата, вот-вот! В ларец посыпались все лишние драгоценные безделушки. Стар прав, вести себя следует совершенно иначе.

Внешней благопристойности столице и так всегда доставало. Но ради редкого высокого гостя воскурение очередного мятежника отменили, публичные пытки врагов Собора отложили, питомицам Лады высовываться из их притонов запретили и особо непристойных зазывал придушили. Галдящую воинственную пьянь из ближайших к детинцу харчевен и торжковых пивных лавок разогнали. Всех никтусовых соглядатаев под самыми разными предлогами из дворца услали.

Новый хозяин Крепости был торжественно встречен первым витязем венценосного дома на дворцовой площади, и препровождён почётным караулом через расцвеченное стягами дома ри Элей парадное крыльцо до личных покоев хозяйки Мира.

Позволяй колдовская сила читать чужие мысли, Петулия была бы сполна вознаграждена за пролитые о своей первой любви слёзы. При виде её, торопливо запахивающей на груди нечто воздушно-сребротканое, надетое на скорую руку (неужели не ждала?!), острое сожаление об упущенной возможности стать законным обладателем этого сокровища на миг шевельнулось в Дэле. Ему разом вспомнился бывший первый наставник, отечески вопрошающий: " Не поссорю я вас?" Всё предвидел коварный старец: история Мира знавала немало примеров, когда из-за таких вот чом лучшие друзья становились заклятыми врагами. Молодому магу понадобилось некоторое усилие, чтобы не поддаться чарам прекрасной чины, пока она по-родственному троекратно прикладывалась к его щекам нежными губами, обдавая знакомым притягательным ароматом. От всякого приворота легко устоять – нелегко уклонится от излучаемого чомой страстного зова, древнего и неумолимого, как сама магия Мира… А будь у неё Кристалл? Приди ей первой в очаровательную головку каприз – сгонять мужа в завратье за виденным однажды редкостным камушком?

Наверное, это удалось не сразу – заметить смертельную бледность стоящего рядом друга и, почтительно отстранившись от радушных объятий, произнести заготовленный высокосложный привет.

Что не только давно зван сюда, а и трепетно долгождан здесь, маг понял за роскошно и тщательно накрытым столом – Рыжая Тоня лопнула б с досады и чёрной зависти на первой же перемене блюд. Понял и усмехнулся: сокровище, небрежно брошенное на попечение друга, по-прежнему принадлежало ему. Но сейчас первым делом – Кристалл.

Когда румянец вернулся на Старовы щёки, а Петулия перестала то и дело смотреться в дальнее зеркало напротив стола, Дэл просто сказал обоим:

– Пока до трезвенной кадушки неблизко, скажу о главном, за чем приехал. И ответ хочу услышать сразу, немедленно – на ясную голову. Я иду в завратье. За Кристаллом. Мне нужна ваша помощь. Ты меня прикроешь, брат? Отлично. А уступит ли мне первая колдунья мира мой камень без боя? Вот и хорошо. Я в долгу не останусь. Чувствую, нет, уверен: он нам всем сейчас очень пригодится, этот Кристалл – в моих руках.

4.

У парадного входа в офис торчал жирный охранник. Сортировал посетителей. Со стороны казалось, что, впуская клиентов фирмы, вышедших на панель офиса из дорогих иномарок, он втягивает живот, и наоборот, выпячивает его, когда к дверям приближаются скромные просители. Последних он отправлял к зарешеченному окошечку, что неприступной амбразурой смотрелось на правом глухом торце огромного особняка. Служебный вход, почти сливающийся цветом металлической двери со светло-серой стеной и надёжно укрытый от чужих глаз живой изгородью, был закрыт.

У окошечка уже толпилось десятка два отсортированных, жаждущих пропуска, и Лариса, борясь с искушением не пытать на неприступность парадный вход, а сразу же пойти пристроиться в хвост этой плотной, свитой в людской клубок, очереди, протянула охраннику нагретую в ладони визитку. Пока тот внимательно изучал небрежно начертанные на её обороте волшебные каракули " мен по кадрам 11.30 тех\перс" и вычурную размашистую подпись, известную всему краю по рекламному ролику, она разглядела в стеклянно-гранитном тамбуре ещё двоих охранников, постройнее и помиловиднее. Оба, совершенно одинаково – чуть набок – склонив стриженые головы, вслушивались в тёмные плиточки дорогих телефонов.

– Первый этаж, четвёртый кабинет, кадры, одиннадцать тридцать, – и могучий живот охранника перестал загораживать вход.

Менеджер по кадрам, этакая худая стильная штучка, едва взглянув на каракули над подписью босса, оторвалась от летающих по монитору петушков, предложила вошедшей присесть, веером выложила несколько чистых бланков, глазами указала на письменный прибор: "Прошу заполнить", – и вернулась к петушкам.

Лариса, отчего-то сразу застеснявшись своих поварских, коротких и не накрашенных, ногтей, заполнила требуемые графы. Что-то тихо шелестело за жемчужно-матовым жалюзи, чуть слышно стрекотал принтер. Штучка, покончив с петушками, выпустила на монитор рыбок и углубилась в изучение Ларисиных документов, аккуратно – один к одному – разложив их над заполненными бланками.

– А имя-отчество руководителя? Полностью? Свой домашний телефон? – Строго и высокомерно глянула поверх модных очков, – Укажите.

Лариса поспешно – криво получилось – вписала имя благодетельницы, виноватясь в душе: как было полностью не указать, не повеличать начальницу, по пьяной широте натуры подарившую ей такую выгодную подработку?

– Вот. А телефона у меня нет…

– Прочтите текст договора, ознакомьтесь с распорядком дня и должностными обязанностями, распишитесь; при несогласии обговорим детали, – доброжелательный тон совершено не гармонировал с выражением вежливо-брезгливой скуки на дорогостоящем личике менеджера.

Лариса взяла бумаги, пробежала глазами мелко печатный текст, не особо вчитываясь и не вдумываясь в казённые обороты – сейчас ёё устраивало всё, лишь бы взяли. Неловко расписалась в отмеченных галочками местах.

– После обеда заверю, завтра на входе возьмёте свой экземпляр и пропуск. Но к работе приступите сегодня, Дубликаты ключей от убираемых помещений, униформу и номер своего шкафчика в раздевалке для техперсонала получите у завхоза сейчас. – Давя зевок, небрежно сгребла радужными коготками Ларисины документы, протянула новой сотруднице. – Поздравляю с вступлением в нашу корпорацию, надеюсь, вы приложите все усилия для её процветания на наше общее благо… Всё. Можете идти.

Только заполучив у важного, как индюк, завхоза связку пронумерованных ключей со списком этажей и коридоров, стального цвета новенький халат и кепи, украшенные логотипом фирмы, ведро с набором тряпок и мохнатых насадок на швабру, Лариса поверила в то, что она принята. Что сможет дать Алёшке на учёбу, вовремя уплатить за наследные тёткины квадратные метры и не окажется на выселках в "Горьковских хрущобах". Жизнь продолжалась.

Возле подъезда, мелко дрожа, урчал пыльный грузовичок, будто утрясая старенькую мебель и тючки с рухлядью, уже готовые к переезду. Переселенцы всё ещё переваливали через его борта чуть не забытые в печальной спешке свёртки и вещицы, огибая по пути невозмутимого судебного пристава, обряженного по случаю исполнения приговора в служебный мундир. Подъезд, пропахший невыносимо сырым духом плесени, мышей и давно не чищенной канализации, показался родным и как никогда желанным. Отводя счастливые глаза от заплаканных соседских, Лариса бочком поднялась на свой этаж, открыла дверь, втиснулась в тесную прихожую и, разуваясь, спросила у Алёшкиной спины:

– Опять выселяют?

– Ну. А у тебя что? Нас-то не выселят?

– Надеюсь, нет. Приняли! Ты ел?

– Некогда было. Могу чайник поставить…

– Ладно, сиди уж.

Она, привычно повязывая фартук, затопталась по кухне. Кузен так и не оторвался от компьютера. Лето на дворе, каникулы на исходе, а он дни и ночи над ним сиднем…

– Не знаешь, что по программе?

– А? Не, не включал. Смотри сама.

Лариса мокрым мизинцем утопила кнопочку в панель и тут же окунулась в кипящие страсти известного ток-шоу. Олигарх-реформатор и пара министров, искусно понукаемые заинтересованной аудиторией, состоящей из журналистов и депутатов, жарко обсуждали проблемы коррупции и прожиточного минимума…

Лучок зарумянился, масло подёрнулось аппетитной золотистой корочкой. Алёшка тут же присунулся к сковороде:

– Ой, чем у тебя тут так вкусно пахнет?

– Не висни над плитой! На стол подам – узнаешь.

Брата Лариса любила и баловала. Гордилась им: в Москве учился, и довольно неплохо. Одна беда – стоило это слишком дорого. Тёткиных сбережений хватило только на год. Работы, как надеялись, там не нашлось. Он и приехал, сказал: наверное, насовсем. Это за него Лариса осмелилась попросить начальницу – за себя сроду не решилась бы. И случай представился для просьбы подходящий: та дочку замуж выдавала, удачно, с властью и деньгами роднилась. Уже после всех банкетов, когда мелочь поразъехалась, и в доме остались только самые дорогие гости, она, зная про Ларискину специальность, зазвала её на свою кухню – помочь домработнице. Так и посчастливилось.

Ещё, думала она, ей помогают её реликвии. Посидит в ночной тиши, разложив перед собой материно и тёткино кольца, крошечный крестик и загадочный Нэдов кристалл, хорошенько, как следует, обдумает над ними свои напасти и мысленно попросит помощи – глядишь, и находится решение…

Больше всего ей нравилось смотреть на камушек Надира, слабо светящийся в неверном лунном свете. Наверное, и она была не дурнее брата. Все читанные хоть однажды сказки помнила наизусть, в уме считала быстрее и куда как точнее продавцов на рынке, чем вводила их в немалый конфуз, и учиться любила. И могла бы, сложись её жизнь иначе… Но сложилось так, что нужнее было работать. Учёба даже в область мечтаний не входила. Однако мечталось о хорошем и добром, прекрасном и несбыточном. Сначала она строила планы. О том, как устроится на работу – хоть кем, лишь бы платили вовремя, и как её будут на работе ценить. О том, как дружно будет жить с тёткой, во всём помогать ей по хозяйству, а Алёшка будет хорошо учиться и радовать их с теткой, а когда тётушка вдруг умрёт, то она, Лариса, будет о нём заботиться, ни за что не бросит его в беде и поможет выучиться. Когда и работа нашлась, и жизнь вошла в привычную колею, на место планов пришли потаённые мечты о том, как она встретит прекрасного принца, похожего на Нэда, и чувство к нему будет самым красивым и удивительным в её жизни… А дальше Ларискино неискушённое воображение и не заглядывало. Потому что принцы на техничек не смотрят, потому что Золушкина-то семья была из тех, кого приглашают-таки на королевский бал, и у кого в крёстных водятся феи… Но всё равно он, этот второй Нэд, будет благодарить судьбу за встречу с ней. Об этой призрачной любви мечталось нечасто и заканчивалось всегда одинаково: глотая сладкие слезы жалости к самой себе, Лариска увязывала свои памятные сокровища обратно в платочек, совала его под подушку и с надеждой на исполнение хотя бы самых простых, житейских, желаний засыпала.

Чаще ей вспоминался далёкий дом, родной подъезд, бывшие соседи – будто незримая нить тянулась туда, где осталось детство, память и часть души. Здесь же отношения с соседями не заладились. Спустя пару месяцев после её переезда сюда, общее мнение выразила скандальная соседка Людка, в ссоре прокричавшая Ларисиной тётке:

– И на сиротку свою, трахтибидох, намордник надень! Сиротка-сироткой, а у меня, трамтарарам, от ейного сглазу тараканы дохнут!

Лариска же себя сглазливой не считала. А то, что с некоторыми особо зловредными соседками или с их подленькими, пакостящими на каждом шагу, отпрысками время от времени – после особо грязных скандалов – случались разные неприятности, с собой, а уж тем более с хранимым в платочке кристаллом, никак не связывала. "Шайтан шайтана метит", – повторяла она про себя слова мудрой Рухсары-баджи.

Первым делом Лариса обошла своё новое хозяйство. В прозрачном тамбуре парадного подъезда и возле лифтов охранников уже не было. Их сменщики, как объяснил ей вечерний распорядок офиса пожилой дежурный, выдававший уборщицам ключи на служебном входе, следили за обезлюдевшими помещениями из аппаратной:

– В общем, если порядочная, не заголяйся, задницу не чеши да поменьше перед камерами корячься. Хотя часа через три финал, и наши как пить дать продуют – так что хоть голышом бегай…

Притихшие, сонные коридоры, крытые линолеумом, она одолела за час. Повозиться пришлось с коврами, устилавшими парадную лестницу, ведущую на этаж, где размещались апартаменты босса. Там, наверху, убирала такая важная дама, что на новенькую даже не взглянула. Мраморные полы коридоров цокольного и первого этажей Лариса оставила напоследок, и тоже управилась с ними раньше, чем вышло отведённое на уборку время. Уходить раньше отмеченного в пропуске часа она не решилась, потопталась у раздевалки и вновь пошла по вверенным её заботам коридорам, протирая перила, дверные ручки запертых кабинетов и всё, что, по её разумению, пыльным своим видом могло уронить её в глазах грозного завхоза или, не дай бог, самого шефа. Обнаружив упущенное из-за возни с коврами местечко между оригинальными кадками с разлапистыми пальмами и китайскими розами у дальней, запасной, лестницы, что вела наверх к начальственным дверям, Лариса присела, осторожно собирая тряпкой пыль. И не заметила, как по парадной лестнице неторопливо спустились двое, неся коробку.

Переход свершился мгновенно. Стало темно. И холодно – голый Дэл вмиг покрылся гусиной кожей. Он встряхнулся в дозорной разминке, проверяя мышцы и реакцию. Принюхался – в носоглотке запершило. Воздух был напитан недавним деловитым многолюдьем, присущим всякому чиновному, а значит, охраняемому, приказу. Откуда-то тянуло отработанной органикой и сладковато-терпким запахом воскуряемых трав. Но присутствия берегинь и вообще каких-либо духов не ощущалось. Он замер и несколько мгновений старательно вслушивался в неживую темноту. Ему просто несказанно повезло, что сейчас это место было безлюдным. И где-то совсем близко, в двух шагах, он хорошо чувствовал это, лежал Кристалл. Дэл машинально щелкнул пальцами, вызывая свет, но такого привычного и такого нужного маленького колдовского огонька во тьме не появилось. Лишь чуть-чуть кольнуло пальцы. "Ага, разбежался, – с досадой подумал он. – Поколдуй ещё в завратье…" Благоразумнее дождаться, пока глаза привыкнут к темноте и взгляд начнет выделять из однотонного сумрака предметы обстановки.

Две стены широкой комнаты были заставлены высокими дырчатыми шкафчиками. Вдоль третьей, под тёмными фрамугами, серыми грудами громоздились стопки пластиковых стульев, ведер, чистеньких картонных коробок и прочего аккуратно уложенного хлама, который ежеминутно может понадобиться во всяком крупном офисе, но на самом деле никогда не бывает нужен. Четвертая стена, свободная от нагромождений, по логике вещей содержала в себе плохо различимую в потёмках дверь. Значит, выход – там.

Под ногами валялся плотный колючий коврик. Ещё несколько таких же одинаковыми пятнами чернели под дырчатыми дверцами. Дэл, поджимая пальцы ног, осторожно, стараясь ничего не задеть, безошибочно шагнул к "своему" шкафчику и дернул незапертую дверцу.

Да, Кристалл лежал здесь, в маленькой сумочке, бережно завернутый в какую-то тряпицу. Аура Кристалла призывно щекотала ладони, и Дэл не удержался – ещё раз щелкнул пальцами, творя свет. Во тьме неуверенно возник тусклый подрагивающий огонек, похожий на светлячка, немного покружился на месте, то неуверенно распухая до размеров тлеющей головешки, то опадая, и все-таки разгорелся, как положено. Судя по содержимому шкафчика и сумочки, Кристалл здесь, в завратье, хранила женщина. Подруга Нэда? Нет, вряд ли у того были подруги. Но после минутного размышления маг сотворил маленькую бледную копию Кристалла, аккуратно завернул её всё в тот же чистый платочек – вместе с безделушками, уложил узелок на прежнее место и повесил сумочку в шкаф. Не стоит недооценивать чуху, которая так бережно отнеслась к бесполезной ей в этом мире вещи. Теперь драгоценный камень из узелочка можно будет продать. Ему и в голову не пришло, что здешняя временная хранительница Кристалла никогда не имела дела с драгоценностями. Дэл довольно хмыкнул, представив себе изумление неизвестной чухи, обнаруживающей подмену. Увидев самоцвет, хранительница решит, что произошло чудо. Собственно, именно оно и произошло. Хотя чудеса в этом мире – не самое простое занятие, признался себе маг. Сотворил какой-то камень, пусть и самоцветный, а будто дюжину цангов в одиночку перебил. Он ещё немного полюбовался собственным обретённым сокровищем, впитывая его колдовскую силу. Не помешало б сотворить какое-нибудь привычное оружие, но он твердо решил не растрачивать больше магии по пустякам. Пора было выбираться.

Женское платье, найденное в этом первом же из многочисленных шкафчиков, наводило на мысли о возможном обилии мужской одежды где-нибудь поблизости. И точно, в соседних шкафчиках таковая обнаружилась, однообразная, как вёдра, и очевидно, хранящаяся здесь на тот же случай, что и остальной хлам. Дэл быстро подобрал себе по размеру самое необходимое, потом потушил колдовской огонек, подошел к запертой двери, прислушался. Снаружи никого не было. Хватило небольшого усилия: хлипкий замок отчаянно хрюкнул, но умелого толчка не выдержал – дверь распахнулась в широкий коридор, покрытый мягкой красной дорожкой.

Природное умение находить дорогу часто пасует в каменных лабиринтах, созданных людьми – примером тому несчастные насекомые, находящие интересующие их объекты за тысячи километров, но неутомимо колотящиеся о стекло в паре сантиметров от открытой форточки. Однако оборонительная паутина явных и тайных переходов во многих дворцах Межгранья была куда запутанней прямолинейных изысков завратной архитектуры, а Дэл не был захолустным древенским работягой, который кроме четырех углов своей избы да ближнего леса ничего не видывал.

О трансляции финала он, разумеется, не знал и шёл тихо, осторожно, держась стен и не высовываясь в просматриваемые коридоры, гася звуки своих шагов по гулкому мрамору, пока не ступал на ворс дорожек. Обуви в подсобке не оказалось, но творить ее Дэл не стал, рассудив, что до выхода можно дойти и так, а уж там наверняка подвернётся что-нибудь подходящее – с охранника ли, с прохожего ли, всё равно…

Никто не встретился ему по дороге – время было позднее, мест, где горел свет, он благоразумно старался избегать, даже если путь казался короче. Первый этаж был ярко освещен, но безлюден. До служебного выхода было рукой подать. Здесь, не перекрёстье коридоров, за стойкой под застеклённым стендом с ключами, уткнувшись в газету, дремал пожилой дежурный. Проснуться он не успел. Постаравшись придать обмякшему телу дежурного ту же безмятежную позу, Дэл двинулся к выходу. Он уже занёс ногу над последней ступенькой короткой широкой лестницы, совсем позабыв про свою тень, когда из-под лестницы раздался резкий оклик охранника:

– Эй, кто там?!

Дэл, вздрогнув, бесшумно метнулся к ближайшей декоративной кадке, вжался в стену за раскидистым цветочным кустом, занавесившим мощными побегами не только кадку, но и лестничные перила. Спрятаться в лесу, укрывшись неверной игрой теней от листьев, может каждый из витязей. Но лес был слишком далеко, а сплошная каменная стена за спиной – это тебе не надёжное переплетение ветвей и уж совсем не щит стволов. Охранник ступил на лестницу, и Дэл только примерился было покончить с ним, как из бокового коридора вывернули два хмурых типа – тащили тяжелую коробку.

– Мы это, – зло отозвался один, явно приняв дежурный окрик на свой счет.

– А чего тащите? – заинтересовался охранник.

– Ксерокс, не видишь? Отвянь! – отрезал тот же тип.

– В офис дочерней фирмы понадобился, – пояснил второй, – а у нас тут лишний оказался.

– Угу, – успокоенный страж посторонился, набирая на пульте код двери. Коробка продолжила свой путь к выходу, а охранник, больше для порядку, чем из любопытства, поднялся на пару ступенек, окинув невнимательным взглядом стойку с торчащей над ней газетой – и в этот момент Дэл точно рассчитанным движением тюкнул его под затылок. Не издав ни звука, охранник мешком свалился на пол. Пристроив его к кадке с жизнелюбивым растением, Дэл быстренько натянул так скоро обретённую просторную обувку, сбежал вниз по лестнице и скользнул к приоткрытой двери, стараясь не попасть в поле зрения тех, кто мог бы наблюдать за освещённым подъездом с улицы. Прежде чем шагнуть из света в уличную темноту, он прислушался и прикинул расстояние до живой изгороди, сонно темневшей неподалеку от входа. Урчала машина, кто-то негромко бранился себе под нос, и где-то за углом – там, где заканчивались кусты, клумбы, пустынный двор этого солидного особняка и опустевшая служебная стоянка, – гудел вечерний город…

На седьмом круге, отрабатывая заклятия переноса, он уже бывал здесь, в завратье. Но тогда – только наблюдателем, ни во что не вмешивающимся. А сейчас оказался участником быстро разворачивающихся, как в виденном здесь когда-то скверном боевике, событий.

Сосредоточившись, Дэл змеей скользнул в приоткрытую дверь и, пригибаясь к земле, нырнул в густые заросли. Даже если кто и смотрел в этот миг в его сторону, он заметил разве что серую тень, мелькнувшую где-то у порога, и, быть может, посвистал бы, подзывая приблудного пса…

Но, по счастью, наружной охраны перед входом не оказалось… Зато дальше, за кустами, в которых притаился Дэл, красовался крутой джип. Отлично, Стару не придётся долго ждать у обратных Врат.

У распахнутой дверцы возились те двое, с коробкой. Коробку они укладывали на заднее сидение машины.

– Все в порядке? – Из темноты вырос здоровенный негр.

Первый хмурый тип нервно дёрнулся, опуская руку на торчащую из-за пояса рукоять "макарова". Второй небрежно махнул рукой.

– Порядок, Михан. Это ж сам Харальд. Из Египта.

– Из Ливии, – сухо поправил негр.

– Один хрен, – сказал второй.

– Ясно, – успокоился Михан. – А здесь зачем? Мне сказано было…

– Ходят слухи, – перебил Харальд, – что Семецкий жив. – Он огляделся, демонстрируя скандинавский профиль, и, не заметив за кустами незапертого до сих пор служебного входа, ничем не насторожившись, щелчком выбросил окурок в клумбу с цветами, подошел к машине вплотную. – Вас двоих будет мало.

– Не может быть! – изумился Михан. – Его ещё когда убрали! Полгода назад…

– Полковника убирали раз сто, – сообщил Харальд. Он явно неплохо знал язык, но говорил с заметным акцентом. – Работали профессионалы. Вполне достоверно знаю, что его резали, топили и расстреливали. По всем правилам. И каждый раз уверяли, что теперь-то он точно мертв. До доклада очередного киллера. Ты что, думаешь, Дядя Рудик просто так дал бы тебе свой джип? И вызвал меня?.. Так что я все-таки поеду с вами. Для его и собственного спокойствия.

Он открыл дверцу машины, и Дэл понял, что пора действовать. Первый кирпич из ограждения клумбы полетел в голову Харальда. Двое стоявших спиной к кустам еще ничего не успели сообразить, когда Дэл прыгнул на одного, встретил локтем второго и еще двумя точными ударами уложил обоих. На всё хватило считанных мгновений, но краем глаза Дэл успел заметить негра, не валяющегося, как положено, с раскроенным черепом или, на худой конец, с сотрясением мозга, а уверенно поднимающегося на ноги, со стволом на изготовку. Второй кирпич выбил оружие из рук Харальда, но тот, грязно ругаясь и грозя внушительных размеров лезвием, уже одним прыжком перемахивал через машину. "Вот это по-нашему. – Дэл даже не стал браться за третий кирпич. – Жаль, некогда". В другое, быть может, время он обязательно сразился б так – голыми руками против стального клинка. Но не в этом мире. И, главное, не сейчас. Он, что называется, неспортивно дернул на себя дверцу машины, ловя негра "на ребро", и тот, конечно, врезался в металлическую кромку, потерял равновесие, отлетел, ухитрившись не выпустить из рук резака. Дэл, больше не теряя на него времени, вскочил за руль, и огромный серебристый джип рванул с места. Харальд покатился по земле, подхватил пистолет, всадил всю обойму в заднее стекло удаляющейся машины – матовые кружки так и легли ровной кучной дугой… Но личный бронированный джип босса оказался неуязвим и быстро скрылся за поворотом. Вместе с драгоценной коробкой и всем прочим, о чём теперь не хотелось даже думать…

Оба незадачливых курьера поднимались на ноги, осторожно ворочая шеями и щедро пересыпая свое возмущение матом. Возмущение очень скоро сменилось отчаянием, граничащим с истерикой: служебный вход офиса распахнут, джип исчез, груз, за который они отвечали головой, тоже, а они всё ещё живы… Харальд презрительно смотрел на них, растирая вспухшую кисть.

– Ладно, – бросил он, таща из кармана сотовый. – Чей он такой – не знаю. Но борзый…Поэтому Дяде Рудику я доложу сам. А вы разбегайтесь и подпишите своих ребят из ментов проследить за джипом. Не уйдёт…

Он еще не знал, джип уйдёт-таки – к тайге, что раскинулась у подножия скалистой гряды. Что завтрашним вечером, всего в паре километров от поворота на чёртовы зубья, они найдут брошенную машину – целёхонькой. И не пострадавшую, на первый взгляд, коробку в ней.

Как не знал и того, что за давно обнаруженным со спутника и сразу же тщательно обысканным спецслужбами джипом следит особая группа по борьбе с организованной преступностью, возглавляемая лично Семецким. Что чуть позже, отходя и следуя указаниям босса, они с Миханом в случившейся перестрелке жахнут в полковника из гранатомета, взорвав джип и разворотив половину дороги, но о жизни или смерти неуязвимого командора спецгруппы им так и не удастся получить сколько-нибудь достоверных сведений. И что об этой операции недреманных борцов с мафией будет лишь вскользь упомянуто в одной из местных газет.

А исчезновения маленького картавого бомжонка, кормящегося летом на загородной трассе, никто так и не заметит.

5.

Лес на подступах к этому гнездовью Врат казался вымершим. Сюда поисковые дозоры практически не заглядывали. Изыскатели обычно вываливались на первой линии порталов, а старатели, заносимые сюда, к чёрту на куличики, давно уже были не нужны Миру. Гряда здесь всё ещё дышала, светилась свежими разломами, так что и станов тут быть не могло. Уже у Крайнего ручья шумилки отказались двигаться дальше, упёрлись и встали. Пришлось оставить их в сочных прибрежных кустах – близость Врат не отбила звериного аппетита.

Жерла полудюжины скважин, играющие сквозь рассветный парок радужными отблесками недр, были ещё на расстоянии полёта стрелы, но даже сюда доносился тяжелый смрад – далеко не все, вывалившись из таких активных Врат, своим ходом добираются до древен, далеко не каждый после переноса из мира в мир вообще может ходить. Вот и мрут сразу на выходе – от частых увечий, бессилия да голода… Даже разумные, обладающие знаниями и смекалкой. А что уж говорить о тварях бессловесных? Страшная штука – Врата. Стар брезгливо фыркнул, обходя круглую поляну: казалось, даже деревья опасались расти рядом с гнездовьем, исторгающим чужеродную мертвечину. В низкой спутанной траве у больших валунов белели кости, обглоданные осмелевшими от лёгкой добычи лесными падальщиками, от валунов уходила к ручью звериная тропка.

Стар прошел прочь от той тропки вдоль ручья, выискивая в осыпавшейся каменной стене, поросшей мелким кривым кустарником, удобные для подъёма уступы. Нашёл, поднялся на невысокую скалу со сглаженной макушкой. На макушке торчал каменный зуб, под зубом валялся его плоский обломок. С одной стороны деревья подступали к скале почти вплотную, с другой открывался отличный вид на лес. Стволы утопали в утреннем тумане, но даже сквозь его мутную дымку Врата хорошо просматривались. Витязь, приглядываясь к подёрнутой туманом поляне, осторожно присел на широкий плоский камень.

Сегодня Дэл должен вернуться. Появиться вот из этих Врат – самых удалённых от привычных маршрутов поискового дозора.

Весь вчерашний вечер первый-из-витязей провел на подворье владетельной чины, да не пересохнут бочата в её подвалах. Но сегодня прямо с утра, пока все спали, пришлось незаметно уйти со двора, чтобы вовремя дотащиться до места и ожидать появления друга здесь, прямо в Гряде. Потому что отделаться пустыми речами от любопытствующей тёщи было непросто, но можно. Но вот ни о чём не расспрашивающему Лару он уже чуть было не проболтался, попытавшись вразумительно объяснить, зачем его несёт в привратные чащи. Оно, конечно, подозрений не вызывало – желание навестить Терем, пока карательная дружина праздно стояла у Столпа-на-Чуре, повидаться с владетельной роднёй, поохотиться в их богатых угодьях. И договорённость такая была, и возку с Петулиными подарками здесь обрадовались. Так всё и шло, согласно намеченному плану. Но в любой момент кто угодно, как Серш, мог поинтересоваться: какое такое дело в крайних теснинах Гряды может быть у витязя на отдыхе? К чему спозаранку в одиночку бродить по дальним лесам? Если на охоту – хоть добытчика с собой прихвати. А разведать там что, коли Долг Меча свербит, или, скажем, отдалённые посты проверить да спящих сторожей вздрючить – тем более пара дозорных не помешает… Хорошо хоть, сотрапезники не настаивали на ответах.

Конечно, проще было взять с собой коль не дружину, так пару сотен и уйти к Гряде якобы на зачистку – но Дэл стоял на каком-никаком сохранении тайны, а сотням витязей языки не отрежешь – чтобы всем разом, да ещё втихушку… В общем, чтобы избежать неудобных вопросов, Стар ушёл со двора задолго до рассвета. И теперь сидел неподалёку от Врат, настраиваясь на терпеливое ожидание.

Он бездумно покатал носком и растоптал серо-ноздреватый холодный уголёк и с досадой посмотрел на едва проклюнувшееся на горизонте солнце…

И вскочил, как ужаленный, машинально приняв боевую стойку. Но вокруг было тихо. Перехватив меч поудобнее, Стар нагнулся к раскрошенному пятнышку, присмотрелся. Судя по всему, здесь жгли хворост, а оставшуюся золу спихнули прямо в ручей под скалой. Потом замели все веничком из веток и отправили его туда же, в воду. Только этот невзрачный, остывший раньше других, кусочек остался незамеченным. Место и впрямь было очень удобное – Стар оглянулся на камень, послуживший ему сиденьем, осмотрелся окрест. Именно отсюда, со скалы, проще всего было бы наблюдать за Вратами. Он даже представил себе, как некто сидит на плоском камне, подравнивает обгорелой веткой небольшой костерок и, глядя вниз, ждет… Чего или кого?

Конечно же, сообщника! Похоже, Дэл не первым выбрал эти Врата для тайного перехода. Когда он вернется, нужно будет обязательно рассказать ему об этой находке. Неужели кто-то недавно побывал в завратье вот так же, тайком? А они-то были уверены, что сознательно этим затерянным в лесной глуши гнездовьем порталов давно уже никто не пользуется. Стар убрал меч и снова присел на камень. Хотя, с другой стороны, это вполне могли быть и старатели с не разгромленных ещё станов, подбирающие удачно прошедших Врата – не все же увечных да калечных им к себе принимать… Другого объяснения он так и не нашёл. Тогда и огонь здесь нужен не только как живое тепло для наблюдателя, но и как сигнал. Мысль показалась заслуживающей внимания.

Вскоре на скальной площадке пылал небольшой костерок, а Стар спустился на поляну к валунам и посмотрел на скалу оттуда, снизу, после чего окончательно уверился, что выходцев из Врат встречали – с круглой полянки этот костер был виден даже при свете дня. Он вернулся обратно, подбросил в огонь охапку веток и поудобнее устроился на камне.

Солнце только-только выползло из-за горизонта целиком, когда Стар в сонме лесных звуков уловил еле слышное шуршание, здесь никак не уместное. Где-то рядом, совсем близко, по склону скалы прокатился камушек. Один, случайно попавшийся под ноги кому-то осторожно идущему, но не удержавшийся на месте. Прокатился – и замер, больше не доносилось ни звука. Ни шагов, ни дыхания, что обязательно тяжелеют на крутом подъёме. Стар подобрался, сообразив, что зверь к огню не двинет, что бесшумно двигающихся калек-старателей не бывает: обязательно хоть разок да топнут, а то закряхтят, отдуваясь. Дозорные витязи – те от него не стали б скрываться, а бродящий здесь для каких-то своих неведомых целей маг еще бы и обругал вслух оказавшийся ненадежным путь…

Значит, они хотят подобраться незаметно? Но кто это они? К кому подбираются? Если к нему, то сильно рискуют…

Стар бесшумно снялся с камня, скользнул к поросшему краю скалы, пятнистой зеленью карательной формы сливаясь с листвой. Дэл, конечно, спрятался бы лучше, мимо затаившегося мага даже пугливый лесной зверек прошел бы без опаски. Но Стару не нужно было скрываться надолго – нужны были только несколько мгновений внезапности, чтобы увидеть, кто и с чем выйдет к костру. Он задержал дыхание и положил руку на рукоять меча.

– Руки вверх, – раздался голос из-за спины, и шею с обеих сторон кольнула холодная сталь. Стар сглотнул, медленно принялся поднимать руки. Как только запястья оказались на уровне плеч, он резко оттолкнул от себя клинки массивными наручными браслетами, мельком подумав, что впервые в жизни они ему хоть на что-то сгодились, кувыркнулся вперед, выдернул меч из ножен, и оказался лицом к лицу со своими противниками.

Противников было четверо – два чуха в простых рубахах со стальными – самыми настоящими стальными! – мечами наизготовку, в некотором отдалении угрюмый ом с металлическим же самострелом и сутулая фигура в темном плаще с широким капюшоном, закрывающим лицо. Чутье подсказывало Стару что кто-то еще прячется в лесу, за спиной темной фигуры, но времени выяснять, кто там, уже не было. Мечники тут же бросились в атаку. Стар красиво, самому понравилось, отбил несколько сложных выпадов, выворачивающих меч из рук. Потом увернулся от короткой стрелы, явно пущенной не для того, чтобы убить, а скорее напугать и дать мечникам возможность выбить-таки у него оружие. Он прижался спиной к каменному зубу, готовясь атаковать самому – но в это мгновение по шее что-то чиркнуло, в гранит с силой ударилась невидимая в полете тонкая стрела ухов, и даденный Петулией оберег с перебитой цепочкой упал на землю. Темная фигура сделала замысловатый жест рукой, и Стар застыл, не в силах пошевелить даже пальцем.

Чухи спрятали мечи, из леса вышел ух, забрасывая лук на плечо, подобрал стрелу и с сожалением ее осмотрел. Темная фигура нагнулась, подобрала оберег, защищающий от заклятий, и коротко сказала что-то ому. Стар не понял, что именно, а прочие покивали, потом подхватили пленника и потащили вниз, не забыв смести в ручей остатки почти угасшего костра.

Дэл отпихнул от себя окровавленное тельце, вовремя сгруппировался в падении и встретил землю ногами. Удар больно отозвался в босых пятках, но земля все-таки была не каменной. Маг поднялся и осмотрелся вокруг. Стара не было. Может, ожидая открытия Врат позже, отвлёкся на охоту? Но солнце уже давно перевалило зенит, а значит, витязь просто обязан быть где-то рядом. У Дэла появилось нехорошее предчувствие, но он пока отогнал неприятные и неправдоподобные мысли о редких чудищах и несметных полчищах вооруженных до зубов старателей. Молодой маг поёжился, сотворил себе иллюзию зелёных одежд дозорного стрелка и побрел вдоль кромки поляны, высматривая следы. Стар был здесь – вот задетые им ветки, вот примятая трава, сдвинутые с привычного места – неестественной складочкой – камешки…

Наконец, все эти детали, кому другому, быть может, и невнятные, ясно раскрыли Дэлу картину происходившего здесь пару часов назад. Вот Стар идет вдоль поляны, поднимается на скалы, потом возвращается и поднимается еще раз. Значит, он бродил здесь, ждал… Дэл двинулся по следам, нашёл за ручьём сонно сопящих шумилок, повернул обратно на привратную поляну, осмотрел там траву близ валунов и пошёл от них вдоль ручья, выискивая на каменистом склоне еле различимые пометы. Через пару десятков шагов стало ясно, куда подниматься. С широкой площадки, украшенной торчащим каменным зубом и его плоским осколком, открывался прекрасный вид на Врата, пахло недавним костром. Дэлу мгновенно припомнился его первый боевой поход – за дикоцветом: одиноко мерцающий в сумерках огонёк и остриё клинка между лопаток. Он замер, прислушиваясь к лесу, и бесшумно заскользил вокруг зуба. Тревожно перекликались птицы в почтительном отдалении от Врат, да верхушки деревьев, шелестя листвой, покачивались под порывами ветра.

Камни рассказали ему немного. Кто-то тщательно замел следы на площадке, но на ровнёхонькой глади скола каменного зуба осталась крохотная выбоина от стрелы. Здесь был Стар, здесь стреляли, и теперь Стара нет. Дэл задумчиво потер лоб, потом решительно развел руки в стороны и громко произнес заклинание.

Да, Дэл собирался сохранить свой поход в тайне и не хотел выдавать себя какими-то мощными заклятьями. Но друг – судя по увиденному, это было вполне вероятно – мог быть убит. Если сейчас не дано его найти, значит, нужно узнать, как это произошло, убедиться, что он все-таки жив. Дэл поднял Кристалл, вызывая магическую силу, и, чувствуя, как напряженно гудит только что потревоженное его переходом гнездо порталов, как натужно скрипит древний лес, противясь заклинанию, произнес первую кору. Скалу окутал защитный туман, над плоским камнем навис мерцающий шар, подрагивающий, переливающийся как огромная капля ртути. Он отражал и каменный зуб, и Дэла, держащего на вытянутой руке Кристалл, но через мгновение следующая кора заклинания разбила картинку. Шар заволокло рябью, и на отражении появился Стар, сидящий у костра. Теперь можно было опустить руки и наблюдать за происходящим до того момента, как Стара понесли прочь с уступа. Тогда маг произнёс последнюю кору – шар рассыпался сверкающими брызгами и исчез вместе с рваными клочьями колдовского тумана.

– Что же ты, не мог ему оберег дать? – нарушил молчание Лар. – Тобой заговоренный. – Оба так и сидели друг против друга, хмуро уставясь в столешницу, пока старшина, выслушав подробности, исподлобья не глянул на Дэла.

– Он Тимусом заговорен был, – раздраженно ответил тот. – Куда ж больше? Не от простой же стрелы – от всякой магии. А тут стрела! От смертельных-то ударов уворачиваться всякий учён, а вот от таких, что обереги сбивают…

Когда Дэл объявился на подворье, Стара ещё не хватились. Терем жил своей размеренной жизнью. Ворота и воротца были открыты настежь, через них деловито сновали по своим делам – к полям ли, в леса ли, к мастерским или на торжище и обратно – работяги: добытчики и разносчики, хозяйки и подмастерья. Под крепостной стеной и за людскими весёлыми стайками возились вездесущие разномастные ребятишки. У казарм дневальный азартно судил игравших в костяные ножички мальчишек. И незаметно проскользнуть мимо него внутрь не составило большого труда.

Лар был один, читал. Почуяв движение в дверях, он, не поднимая головы, буркнул: "Наигрался? Докладывай…". Потом всё же бросил рассеянный взгляд на вошедшего и опять было уткнулся в свиток, но тут же оторвался от него, с немалым удивлением признавая в госте держателя Порубежья.

– Да я это, не сомневайся. У дозоров твоих не отметился, извини. – Дэл прошёл к столу, сел, опустив плечи, напротив воеводы. – Настоящая одежда мне нужна – не этот дым. И помощь потребуется тоже. Сам её прошу. – Лар сидел прямо, медленно сворачивая свиток. – Мне сейчас даже довериться некому. Кроме тебя. Ты пусть совсем немного, но учил нас обоих…

– Ну что ж, здравствуй, рад, что заглянул, – и, отложив тугую-претугую трубочку свитка, придвинул к магу свой кубок. – О Старе речь? Слушаю, – плечи воеводы тоже опустились, он весь подался вперёд, со вниманием.

Дэл, не тая Кристалла, – что прятать? во Врата без таких не хаживали – положил руки на стол перед кубком, но пить не стал, сказал, постаравшись быть точным и кратким:

– Я был в завратье. По своим делам. Стар должен был меня встретить. Его взяли над Крайним ручьём за несколько часов до моего возвращения. Пятеро. На вид бродяги. Вооружены и организованы отлично. Я так думаю, это какие-то неучтённые вами старатели. Свои земли ты знаешь лучше меня. – Бесстрастности ему до конца не хватило: пальцы потянулись кубку, потёрли его чеканный бочок и замерли, будто спохватившись на неуместном движении. – Надо Стара найти… Не тревожа Собор.

Взгляды их встретились.

Дэл вдруг поймал себя на мысли о том, что оба его мага-наставника, подозревая в самых коварных кознях друг друга, всегда безгранично доверяли старшине, а тот почему-то ни разу не воспользовался доверием одного в пользу другого.

Лар же подумал, что царствование Никтуса Наимудрейшего, вот уже десять лет близившееся к закату, подошло, наконец, к тому закату вплотную. И что каждого молодого мага, нацелившегося на высоты Собора, в год обретения Жезла следовало бы обязывать-таки изучением Фёдора Михайловича, а также господ Вильяма, Сигизмунда, Дейла (да и не только их одних) – в завратных подлинниках, а не в скучных сухих выжимках, дозволенных Собором. И не в тягомотных переложениях магистров-изыскателей, обладающих хорошей памятью, но страшно далёких от человеческих страстей. Чтобы молодые вершители судеб Мира могли доподлинно ведать не об одной лишь расплате за горстку заклятий…

– Я могу узнать кое-какие подробности? Как взяли? Чем вооружены?

– Конечно.

Воевода не стал допытываться о целях предприятия, которое друзьям надо было провернуть непременно в самом дремучем уголке Гряды, а немедля поднял личную дружину, повелев искать за Крайним ручьём карательную дюжину, работавшую на зачистке, но спешенную обнаглевшими станичниками. Сотникам сказал больше:

– Боюсь, наш Стар охоту бросил и сам в это дело ввязался. Его искать в первую голову. Именем венценосной чины. Да нашу-то до времени болтовнёй не пугать!

Потом, пробурчав: "Не Золотой Локк, понятно, но транспорт хоть куда", – всучил Дэлу одного из своих вороных шумилок – по уставу не менее пары таких же держали для него на каждой заставе – и пристроился рядом с ним в хвост уходящей к Гряде дружины. Очень скоро они кружили над скалами, затёртыми лесом – по той стороне ручья, куда ушел таинственный отряд. По пути сотни разгромили несколько старательских станов, но по странному стечению обстоятельств в них не оказалось ни одного обитателя. Никаких следов первого-из-витязей и загадочной компании его похитителей здесь тоже не нашли. Дэл, мрачнее тучи, щедро, но без толку рассыпал поисковые заклятия.

Лар некоторое время подбадривал мага, рассказывая ему истории о людях, пропадавших как при самых обычных, так и невероятных обстоятельствах, но одинаково благополучно возвращавшихся по домам, потом перестал. Дэл угрюмо молчал. Наконец, когда солнце уже село, он сдался, и замаявшаяся дружина понеслась в Терем – со строгим наказом: пропажей зятя хозяйку не волновать.

Они вдвоём так и отходили, замыкая последнюю поисковую сотню. Дэл напоследок остановился, воздел руку с Кристаллом, заклиная лес хранить пропавшего друга. Лар проследил за воздетой рукой, придержал шумилку, приспустился к шевелящимся кустам, дал круг, потом другой над подозрительным местом. В кустах завозился потревоженный зверь, но никого похожего на Стара в них не оказалось…

– Что без толку летать? – убедительно говорил Лар. – Людей вдоль гряды я разослал. Вот они завтра подключатся, и с утра, ранёхонько, все разом пройдемся по нехоженым ещё станам, наберём знающих старателей с разных мест. Они нам и расскажут, кто же это такие были. Или, на худой конец, расскажут, где и как найти более знающих. Опять же, ты не забывай, что Стар теперь человек важный. Раз сразу не убили, значит, он им ценен живым. Может, выменять его на что хотят? Я уверен, что его скорее обменяют, чем убьют…

– На что? – хмуро спросил Дэл.

– Как на что? Дадим мечей настоящих десяток, самострелы те же самые… Я так понял, они на этом зубы съели – меняться. Раз все при настоящем оружии были. А то, глядишь, и свободу себе выторгуют…

– Это вряд ли, – помотал головой Дэл. – Похитителям свободу только обещают.

– А еще Держатель Порубежья, – скучным тоном уставшего огорчаться наставника проговорил Лар. – Один из Высших Собора, у Никтуса учился…

– Эт ты на что намекаешь?

Лар придержал поднесённую ко рту флягу.

– Да кто ж тебе сам похитителем-то назовётся? Я тебе скажу, как это здесь делается. Привяжут Стара к дереву. – Старшина хлебнул, протянул магу, тот качнул головой – Якобы на погибель. – Убрав флягу, Лар шарил в суме. – Потом набредёт на него десяток заинтересованных старателей и освободит. А благодарный первый-из-витязей пожалует их видом на жительство и щедрой казной. А? Те, кто привязывал, тоже, будь уверен, в накладе не останутся… Рыбки хочешь?

Дэл опять качнул головой, бросив на воеводу быстрый взгляд. Тот уже увлеченно теребил копченую рыбину и, перехватив взгляд мага, подмигнул.

"Не так уж я и силен в интригах, – горько подумалось Дэлу. – Кристалл на руках, а я как был учеником, так им и остался. Просто случайно занял место учителя. Уж тот-то не стал бы спешить сводить счёты с Никтусом, пока всего не взвесит, не просчитает Равновесия. Я ж поторопился, раскрылся Петулии, потерял Стара, теперь вот завишу от Лара. А еще держатель Порубежья…"

Попрекни так скороспелым держательством не старшина, другой кто – убил бы. Но ведь верно поддел. Аргусу не понадобилось бы всё это обменное действо объяснять, оба воеводы – подлинные хозяева Мира – поняли бы друг друга без слов. Ещё здесь же подспудно закопошилась мысль, что и ученица Лара должна быть не так проста, как кажется на первый взгляд. Странно, что он не увидел её ни при воеводе, ни на выгоне, откуда выступали сотни. Проще о ней было б спросить самого старшину. Ну, не прямо в лоб, а, скажем, узнать, давно ль здесь был Илон, с чем приезжал да с чем отбыл… Нет, не стоит. Не сейчас.

– Вот что, – прервал его размышления Лар. – Отправляйся-ка ты к себе в Порубежье – а я, пожалуй, займусь Старом сам. Новости я тебе сообщать буду регулярно и подробно. Здесь, видишь ли, епархия моя. Гм… В общем, я действительно здесь каждый куст знаю, так что результата долго ждать не придется. Просто одного дня слишком мало, чтобы всё обшарить. По горячим следам мы ничего не нашли, а теперь бегом да скоком делу не поможешь – теперь методично надо. Вот и займусь. А венценосной чине, да не померкнет от вести её красота, надо б сообщить… Как думаешь? Ты возьмёшься?

Дэл опустил голову, молчал, покусывая губы. Он хотел остаться здесь, он хотел найти похитителей Стара сам, жаждал самолично расправиться с ними… Но Лар кругом прав: поиск карательного тысяцкого – дело держателя Приграничья, а держателю Порубежья место не здесь. И уж конечно, не в столице. Без Стара туда не стоит…

– Боюсь, она не так поймёт. – Выдавил он из себя, наконец. – Подержим в тайне. Если уж решили не пугать его тёщу, то жену тем более беспокоить не будем. За ней Собор, а я, как ты понял… Я сразу в Крепость, и так меня там заждались. Дел невпроворот…

Он поднял голову, чуть повернулся к старшине – в сомнении, сказать ли о новой броне, разработанной в оружейне капища, о досадном зове Никтуса, о своих планах поимки вражеских лазутчиков – и встретился с печальным взглядом Лара, грустным, сочувствующим, всё понимающим взглядом…

Маг неловко усмехнулся, кивнул старшине:

– Спасибо за помощь, я твой должник, – и тронув шумилку, вырвался вперёд, навстречу душной летней ночи.

6.

Стар очнулся на мягком ложе от мурашек в затёкших кистях, от яркого света, бившего прямо в лицо, и чуть приоткрыл глаза: солнечные лучи, пробиваясь сквозь резную зелень странных громадных деревьев, высвечивали кривые, причудливо переплетённые стволы. Что с ним произошло, он припомнил мгновенно, поэтому прислушиваясь к телу, подвигал плечами и шеей, попытался потянуться, растереть кисти, но руки были связаны за спиной, попробовал подтянуть, размять ноги, они тоже оказались связаны. Он осторожно повернул голову, скосил глаза и увидел все ту же буйную зелень листвы и полускрытые ею массивные стволы деревьев, витыми столбами уходящие в небо и там, в вышине, сплетающиеся шатром.

– Доброго пробуждения и крепких ветвей под ногами! – раздалось в изголовье. – Стар заворочался, запрокинул голову, морща лоб, пытаясь разглядеть говорившего. Над ним стоял уже знакомый ух в потёртой безрукавке, тот самый, что метким выстрелом сбил охранный амулет. – Добро пожаловать в Элрион.

– Ты довольно учтив для бродяги, – холодно откликнулся пленник. – Но это название мне ни о чём не говорит. Надеюсь, твоя любезность прострётся до объяснений. Чьи владения потеряли столь превосходного стрелка? Чем вызван твой отказ от Долга Меча? Чьему стану ты теперь служишь и где он находится?

– Не многовато? Впрочем, твои вопросы всё равно не имеют ответов.

– Вот как! – Теперь первое учтивое приветствие уха казалось издевательством. На один-то вопрос уважающий себя витязь всегда ответит, потому что имя, данное тебе ведунами, ты можешь не открывать никому, но имя владения, взрастившего тебя, надлежит носить открыто и гордо. – А какова сумма требуемого с меня выкупа? Думаю, на этот вопрос ответить стоит. Я заметил, с одеждой тут неважно.

– Я передам его той, кто вершит. Если ты вообще имеешь какие-нибудь вес и цену.

Стар даже дёрнулся в путах, скрипнул зубами. Но постарался удержаться в рамках высокого языка, приличествующего переговорам между двумя смертельными врагами.

– О, их достаточно для того чтобы жарить твои кусочки на каждом владетельном дворе Мира разом. Но если ты немедленно развяжешь меня, тогда, быть может, я оставлю тебе жизнь.

– Условия здесь ставит та, что вершит. А вот если ты будешь угрожать, – ух невозмутимо поставил в изголовье Старова ложа изящный кувшинец, миску с колобками, стряхнул с ладоней невидимые крошки, – то так и останешься связанным, а я – целым.

– Меня ищут, и, уверяю тебя, найдут…

– Ты, наверное, рассчитываешь на следящие чары своего амулета, но он уже уничтожен, – всё так же бесстрастно сообщил ух. – А найти здесь кого-нибудь вашими поисковыми заклинаниями просто-напросто невозможно. Тебе пока не сделали ничего плохого – а ты только и делаешь, что угрожаешь. Поэтому полежи-ка пока связанным.

Стар замолчал, уязвлённый, и не нашёл ничего лучшего, как гордо отвернуться от уха, вперившись яростным взглядом в витые стволы, то есть в стену этого странного живого шатра, который и темницей-то не назовёшь, но уже ненавидишь…

Ух, легко ступая, уже удалялся к широкому просвету между древами. Стар, скосив глаза, проследил за ним. Выход находился, увы, далековато для такой одеревеневшей от пут гусеницы, какой он сейчас выглядел. Ух вышел.

– Плохо, – встретила его стоящая у входа в шатёр уха. – Он не станет служить мне, потому что он слишком заметная фигура там. И есть ещё тот, второй, – ровный, мелодичный голос ухи словно надломился… – Я не могу и не хочу уговаривать или заставлять.

– Убирать его я бы тоже не спешил. Его действительно будут искать. И долго.

– Ты хочешь сказать, перебьют несколько станов старателей, – равнодушно уточнила уха. – Перебьют и успокоятся. Если хочешь, можешь предупредить, кого успеешь.

Ух почтительно поклонился и скрылся в листве.

Уха вошла в шатер и некоторое время смотрела на связанного Стара огромными прекрасными глазами. Потом сказала негромко:

– Можешь встать.

Веревки, опутывавшие запястья и щиколотки Стара вдруг обмякли, зашевелились и скользнули прочь маленькими юркими змейками. Освобождённый витязь потянулся, медленно растирая руки и ноги, и сел, стараясь не делать резких движений – укус такой змейки убивал мгновенно, к тому же с буйными пленниками ухи никогда не церемонились. Он очень хорошо знал, что такое магия ухов в послушном им месте и вовсе не хотел внезапно оказаться в зарослях колючего терновника, чьи несгибаемые, вершковой длины колючки омы опрыскивали медленно и мучительно убивающим ядом. И уха была как раз такая – точно из сказаний, пару раз слышанных от Элта.

– Что вам от меня нужно? – всё же сердито спросил он.

Уха вздохнула, сделала к нему несколько неспешных шагов, заговорила певуче:

– Не тешь себя напрасной надеждой, ты нам не нужен.

– Тогда зачем я здесь? – Уха продолжала разглядывать его. Молча. Он криво ухмыльнулся и признал. – Охота была хороша. Твои следопыты могли б закончить её там, на месте…

– За тобой никто не следил, не охотился на тебя и, представь себе, не собирался даже убивать. А заклятие сна тебе ничуть не повредило. В Элрионе здоровый сон… Ты сам вышел на запретную территорию. Место, на котором ты разжег костер, закрыто для всех, кроме жителей древа. Но твой оберег… Редкая вещь. Он действительно надёжно защищал тебя от любой магии. И он оказался много сильнее укрывающего наши владения заклятия. Да-да, – она покивала, заметив недоверие на лице пленника, – ты разжег костер прямо на нашей дозорной стоянке. Стражи, возвращавшиеся с дежурного обхода, просто обязаны были напасть на тебя. Они ведь думали, что ты явился обнаружить Элрион для ваших вершителей. Ничего иного они и не могли предположить. Но твой оберег рассеял сомнения такого рода. Вижу, что ты и тот, кого ты ждал, – всего лишь случайные путники между мирами, оказавшиеся не в то время не в том месте…

– И только поэтому меня не убили?

– Мне твоя смерть ни к чему. В наши края тебя привело не своекорыстье, а рука высшего мага. Мы здесь не проливаем напрасной крови. К тому же молодые и сильные мужчины нужны Элриону. Если бы ты осмотрелся и добровольно…

– Хорошо, я понял, – нетерпеливо и довольно непочтительно перебил Стар. С женщинами, нуждающимися в молодых и сильных мужчинах, он говорил только так. – И что теперь?

Уха вздохнула еще раз.

– Теперь ты можешь подкрепиться. А потом… Я, наверное, должна была бы отпустить тебя. Вижу, ты именно этого ждёшь от меня. Но ты узнал о нас и потому стал опасен. Ты получишь волшебный напиток, забудешь о том, где побывал с того момента, как подошёл к нашему пограничному ручью, и очнешься возле вашего ближайшего поселения. Это единственное, что я могу сделать, чтобы не привлечь к Гряде твоих головорезов и расстаться с тобой без опаски.

– А если я откажусь? – дерзко спросил Стар, выразительно покосившись на кувшинец у изголовья.

Уха пожала плечами.

– Однажды ты все равно захочешь есть или пить, – усмехнулась она. – Отказываться ты сможешь только до этого момента.

– Почему б не сказать прямо, что сумеешь заставить меня?

– Увы, этот напиток нельзя заставить пить – ни магией, ни силой, – неожиданно печально произнесла уха, – будь иначе, сколько запутанных дел мне удалось бы решать без труда… Однако, я терпелива и умею ждать. И у меня есть причины не торопить тебя. – Она помолчала, разглядывая пленника, будто ещё и ещё раз перебирая и взвешивая про себя эти причины. Стар, обычно крайне редко смущавшийся чем-либо, чувствовал себя неловко под этим бесстрастно оценивающим взглядом прекрасных женских глаз. – Всякий старатель, нечаянно забредший на твой двор, нашёл бы только смерть. Не так ли? Моя сестра зарыта в поле, с которого ты ешь… А я, проявляя добрую волю, храню тебе жизнь. У тебя заботливые берегини, витязь. Поверь, у меня не так много редкого питья, чтобы тратить на кого попало. Так что, если ты захочешь вернуться, тебе придется выпить его самому.

Она повернулась и пошла прочь. Стар резко поднялся – ветви деревьев настороженно дёрнулись, по зелени пронесся шелест.

– Отсюда невозможно сбежать, – не оборачиваясь, пропела уха.

– А если не сбежать, а приспичило? – это вырвалось грубее, чем он хотел, прозвучало вызовом.

– Выйди, и любой мужчина укажет тебе нужное место; потом можешь осмотреться, – разрешила она, прежде чем исчезнуть за стволами.

Стар сник. Нет, разгаданной ухой мысли о побеге он не оставил. Но, если кто-то наблюдает за ним, то пусть поверит в его покорность. С самым подавленным видом витязь обошёл живые стены шатра, запрокинув голову, обречённо полюбовался на светло-зеленую даль, такую непохожую на привычный золотой веер лучей, рассекающих глухой сумрак приграничных чащоб. Здесь стволы и их ветви, направленные искусной рукой лесовода, обрамляли идеально круглый зал, причудливо изгибались, то расходясь, то переплетаясь, и уходили ввысь, смыкаясь там тем необычным сквозным шатром, что так поразил его в первые минуты пробуждения. И ветви под ногами действительно были крепки.

Очень скоро до него дошло, что это не лес, а средоточие магии ухов – одно из их легендарных деревьев, разросшееся до невероятных размеров. Теперь было ясно, почему на место обитания этого древа не натыкались случайные путники, почему даже высшие маги до сих пор не обнаружили его. Где оно находилось, Стар себе совершенно не представлял, но зато он прекрасно понял, чтО такое удивительное открытие значит для Мира.

И уж тем более твердо знал, что не может позволить себе забыть столь важное донесение Собору, неосторожно хлебнув из кувшинца.

Из нужника, указанного ему подвернувшимся чухом прямо на выходе из дивного зала, Стар отправился бродить по этому волшебному лесу, нет, по дереву-дворцу, нисколько не таясь сопровождающих его невидимых сторожей, поражаясь и запоминая. Не забывая всем видом своим изображать удручённого пленника.

А главное, пытаясь обнаружить малейшую зацепку за хвост удачи, по уверениям Лара сопутствующей каждой второй жаббке, угодившей в жбан со сметаной, то есть, высматривая хоть какую-нибудь лазейку, которая вывела бы его отсюда…

Так он вышел на нижние окраинные ветви дерева-леса. Его не останавливали. Там, за ветвями, куда ни кинь взгляд, тёмной громадой тянулись голые скалы. Здесь просветы между могучими ветвями были больше, а причудливые переплетения – реже, здесь, внизу, как ни странно, уже можно было увидеть над головой солнце на синем, безоблачном небе – единственное, что связывало томившегося здесь витязя с оставленным за прочной стеной заклятия Миром. И его не охраняли. Бежать и плутать в теснинах Гряды, окутанных колдовской завесой, без оружия, без оберега, без воды и пищи?

Отсюда невозможно сбежать. Да мало ли что она сказала! Стар не терял надежды. Пусть он и не был выдающимся учеником, зато учителем его был сам Никтус. Если заклятие поддалось тебе хоть однажды, учил тот, память о том, что оно преодолимо, навсегда останется с тобой. Эта память подпитает твои силы, даже если ключ к заклятью окажется утерян. Магия – наука. Но от точных её отличает ничтожно малая особенность – постоянная вероятность чуда: конец просчитан, выверен и неизбежен, но вдруг случается оно… Чем больше удачных творений, чем богаче память о творимых чудесах, тем больше вероятность чудесного избавления от всякой напасти.

Другими словами, если вошёл с оберегом, почему бы, пусть без него, и не выйти?

Гипнотическая вязь стволов, ветвей и листьев, купающихся в причудливой игре света, настолько завораживала глаз, что он не сразу заметил под ногами, в просвете между ветвями, узкую каменистую тропку, поросшую редкими пучками жёстких трав. Ею, вероятно, уходили в Гряду здешние дозоры. Тропинка, казалось, никуда не вела, но Стар продолжал придвигаться к ней вдоль просвета, делая вид, что нисколько не интересуется тем, что у него там под ногами. Над скалой пронеслась стайка мелких птах, нырнула вниз. Сомнений не было – тропка терялась в узкой, залитой густым туманом, межскальной ложбине, и не могла, просто не имела права обрываться там! Вот он – случай.

Эх, была не была! Стар, очертя голову, ринулся в обнаруженный просвет – к тропинке.

Необъятное гигантское древо тревожно дрогнуло, загудело. Ветви ощетинились. Какая-то колючая поросль попёрла со всех сторон, полезла по ветвям, заполняя, закупоривая просветы, Но ни одна из ветвей не успела вовремя изогнуться, сломаться под ногой, не успела быстро зацепить, обвить и остановить беглеца. Одним прыжком он перемахнул вздувающийся на тропе корень, в который тут же одна за другой вонзились целящие в ноги стрелы, но туман уже скрыл его с головой, и дивный лес, трепеща, притих. Из его чащи вместо стрел донеслось: "Стой! Ой-ой-ой-ой…Это ложная тропа! А-а-а… Вернись, пропадёшь! Ёж-еж…Там яма! Ама…" Последнее Стар услышал, оступившись на краю невидимого в тумане провала и кубарем скатываясь вниз, в пропасть.

На детинце Межгранья Дэл так и не показался. Сдав на попечение управителя старшинского вороного, он потребовал себе Пичугу и, не переодеваясь, как был в зелёном, даденном в Тереме, так и умчался в Порубежье.

Будь там неспокойно, долго сдерживаемая гроза разразилась бы немедленно. Но на засеках было тихо, и хмурый держатель, выслушав доклады, заперся в воеводских покоях. Над свитками не сиделось. Аппетита не было. Блюдце молчало. Уже за полночь потянуло на балконец, с которого еще недавно отправился в свой последний путь Аргус. Стоя у перил, молодой маг долго смотрел на Крепость. И его, застывшего в мрачном раздумье, могли видеть караульные сторожевых башен и дозорные на стенах.

Потом он вернулся в покои, сел к столу, ещё раз рассеянно перебрал накопившиеся в его отсутствие грамоты и, откинувшись на резную спинку любимого аргусова стула, положил перед собой драгоценный Кристалл.

Пока налицо было лишь одно его свойство – Кристалл многократно усиливал заклинания. По крайней мере, все заклинания средней руки давались необычайно легко и с потрясающим эффектом. Осторожно перепробовав уместные в мирно спящей Крепости высшие заклятья, Дэл убедился в том, что и они отнимают теперь гораздо меньше сил, а результаты держатся куда прочнее, чем до обретения камня.

Помощь боевым магам в укрепление личной защиты вменяласьСобором в обязанность обоим посвящённым в тайны Щита хранителям Порубежья – сначала Аргусу, потом Дэлу. Поэтому почти каждый старший маг, принявший упомянутую помощь держателя, был надёжно оплетен охранной сетью кор. Ибо вовремя уловить чужое заклятье – значит, не только успеть уклониться от него, сумев избежать смерти, но и отразить удар. Жаль, эта своеобразная магическая кольчуга не давала точной ответной наводки, и пробовать над Кристаллом серьёзные боевые заклятия держатель не рискнул: любое из них немедленно отзовется в округе набатом – спросонок встрепенутся, откуда наслана напасть, гадать не станут и перебьют друг друга…

Опять же, как знать, нет ли у некоторых старших магов Собора в запасе ещё какого-нибудь особого отражающего заклинания, дарованного им погибшим держателем? Недаром ведь Никтус долгое время владел этим Кристаллом, а Аргуса убрать так и не решился… Если у кого есть, о чём ему, Дэлу, пока неведомо, то в ответ на его необычно мощные боевые коры ребята, не разобравшись, могут вполне шандарахнуть, выражаясь старовым языком, по воеводским покоям…

Вот где он теперь, друг Стар?..

Да нет у серебряной гвардии ответного заклятия. Будь оно – Аргус его не утаил бы.

Всё равно не стоит тревожить спящую дружину. Но и лететь на третью – пробовать Кристалл на цангах сегодня же – не было сил. И не хотелось.

И не спалось. Послонявшись по покоям между ларцами и лежанками, Дэл взялся за осуществление давно вынашиваемой задумки – плетение сети охранных заклинаний не над бойцами – над засеками. Сначала, для пробы, он протянул цепочку заклятий вокруг крепостной стены, снабдил её завесой невидимости, попытал её кровососом, привязав к его лапкам никчёмную грамотку, запустив к переправе и обратно, и обнаружил, что цепочка готова хоть сейчас принять сигналы о нарушителях, а он даже не устал. Значит, дня за три, ну от силы за неделю, ежели плести не спеша, такой сетью можно накрыть не только засеки, но и все тайные тропы Порубежья, а то и Мира… Озаботься он ею раньше, путь Стара отследить было б легко.

Мысль о Старе не давала покоя. Одно дело – служить в далёком Приграничье, по приказу Никтуса не давая о себе знать, и совсем другое – пропасть в том же Приграничье по воле неведомых сил… А может? Другая очень-очень важная мысль, ещё не оформившись, беспокойно завертелась в голове, пока, наконец, не напомнила один старый не решённый вопрос. В суете последних стремительно развивающихся событий, связанных то с наследием Аргуса, то с кровной местью, то с сумасшедшей гонкой за Кристаллом, Дэл как-то совсем позабыл о том самом важном условии высшего могущества, на которое так давно и весьма настойчиво указывал учитель, и которое вообще-то следовало бы выяснить в первую же очередь. Вдруг это условие – потеря друга?

Надо срочно разузнать об этом в Соборе. Да нет, гораздо ближе.

С тех пор как Дэл последний раз видел этот уютный дворик перед храмом Скорби-о-Друге, кустов, очертаниями напоминающих человеческие фигуры, казалось, стало чуть больше. Молодой маг, проходя мимо цветника, с интересом покосился на самый свежий из них, чуть выпиравший на песчаную дорожку, и, нагнувшись под низкой притолокой, вошёл в домик жреца.

В углу горенки на жертвенной треноге курилась одолень-трава, заволакивая дымком приколотый над крохотным квартом древний свиток с неразборчивыми письменами, в кварте корчился какой-то мелкий, отвратительного вида, дух, и от его писка у Дэла сразу заныли зубы. У порога на одном из двух зачем-то заговорённых от воровства рожков аккуратно висела видавшая виды серая хатиманова мантия.

Сам Хатиман обнаружился в молельне. Он сидел под дальним оконцем в совершенно не подходящем к величаво-суровой обстановке выцветшем кресле-качалке, в своем любимом теплом кимоно, в тапочках – и, ловя газетой заглядывающий в оконце солнечный луч, проглядывал последние вести Межгранья. Дэл двинулся было прямо к нему, но жрец оторвался от газеты и бросил на нахала испепеляющий взгляд. Не внять такому взгляду было нельзя. Пришлось держателю Порубежья встать на колени перед алтарем и скороговоркой пробубнить все полагающиеся коры.

– Нет должного почтения в голосе, – сварливо заметил Хатиман, однако умиротворенность сквозила теперь во всём его облике, будто минуту назад и не зыркал он яростно глазами. Дэл поднялся с колен, нетерпеливо и небрежно поклонился жрецу.

– У меня есть важный вопрос, – сказал он.

Жрец благосклонным жестом, присаживайся, мол, поводил газетой над полом возле своей качалки – и рядом с Дэлом, в знак особого расположения, появилась тощая молельная подушечка, предназначенная для чин-паломниц. Судя по всему, восседать в кресле у алтаря дозволялось только самому Хатиману. Гость не стал привередничать, послушно опустился на подушечку у ног старого маготехника, лукаво прищурившегося на этакое проявление смирения.

– Аргус рассказывал, что каждый высший маг должен чем-то платить за своё мастерство. Я уже много раз творил высшие заклятия и сражался с врагами как держатель, я уже…, – он запнулся, сообразив, что сейчас вполне может проговориться о Кристалле.

– Побывал в завратье и вернулся оттуда, – дипломатично помог ему Хатиман. – Что ты хочешь узнать?

– Мне кажется, это и так понятно, чего я хочу, – слегка уязвлённый догадливостью жреца и собственной несдержанностью, буркнул Дэл. – Чем я-то платить буду? Как мне это узнать?

Жрец приподнял бровями складки на лбу, поинтересовался:

– Значит, Никтус тебя просветить не удосужился?

– Мне о плате Аргус сказал. Недавно.

– И что поведал?

– Ну, что Тимус безотказный, Никтус бездетный, а ты в стороне.

– Ты смотри, как припечатал… А про себя ни-ни? Не развенчался, значит, неустрашимый и несокрушимый герой, не сознался, что стал и жил таковым из-под палки? Ладно, слабости великих не грех – наказание. Погиб геройски. А Никтус – он с завратья бездетный, и на высшую силу напраслину возвёл, настоящей его платы никто не знает.

– Я пока не о Никтусе, а вообще спрашиваю. Вот ты, например, как свою цену узнал?

Хатиман пожал плечами:

– Видишь ли, сам я почувствовал это, когда впервые участвовал в настоящей, не учебной, битве… В большой битве с цангами, – уточнил он, поскрёб гладкую макушку, качнулся в кресле раз, другой, третий… Дэл слушал, напряженно подавшись вперед. – Да… Это был мой самый первый локк… Я тогда был полон воинственного задора, меня переполняла жажда битвы, распирали боевые заклятия, и я рвался творить самые сокрушительные из них. Я хотел… Да что там хотел – я и в самом деле мог бы смести воинство цангов с лица земли! Да… Но как раз этого мне не позволено было сделать. Почувствовал запрет. Не только на ту битву… На все грядущие. И что такой запрет – и есть моя Расплата, я понял сразу. А локка не уберёг. Первого. Настоящего. Лучше всех… Горевал. Ладно, дело прошлое…

Жрец безнадёжно отмахнулся от воспоминаний газетой.

– Так что в этом деле я тебе не помощник. Обо мне много всякого болтают. Послушать, так страшнее Хатимана в Мире и зверя нет. Но равновесные моим изобретениям силы, понимаешь, сами собой обитают в здешней природе, живой или неживой – всё едино. Моё дело – дать аналог человеку, оставаясь в стороне от событий, порождаемых новинкой. А всей этой теорией Равновесия Магии – в полном объёме – я никогда серьёзно не интересовался. Вот кто точно все знает – так это Тимус. Ты с ним свяжись. Он-то со всеми силами здесь дружит: и духов в бороде, поди, развёл, – лицо жреца покривилось, – и Блюдца мои за собой связками таскает…

7.

Обратно в Крепость Дэл вернулся за полночь. Бросил Пичугу у перил, послал к Тоне за ужином, выслушал дежурного по Крепости, подмахнул неотложные бумаги, велел доставить ведунов всех засек на утреннюю летучку. Управившись с распоряжениями, засел за Блюдце. Тимуса пришлось вызывать долго. То ли тот спал, то ли колдовал самозабвенно – подходить к предполагаемой Хатиманом связке не спешил. Дэл представил, как старый маг кропотливо, высунув да прикусив, небось, от усердия кончик языка, вырисовывает безотрывный Вензель Заклятий на новёхоньком магическом свитке и любуется тонкой работой – какому-нибудь особо одарённому недорослю в дальнюю школу обещано – потом небрежным жестом подзывает к себе одно из порхающих тут же Блюдец…

– Да? – раздался рассеянный голос патриарха Собора. Дэл почтительно поздоровался, пряча за витиеватым приветствием улыбку – на столе мага и в самом деле обретался свиток, украшенный нарядной затейливой руной.

– Хатиман сказал, что ты наверняка знаешь ответ на мой вопрос, – без лишних предисловий начал он. – Я стою на пороге высшего мастерства. Скажи, чем я должен буду заплатить за вход на вершину, и должен ли?

Тимус стряхнул нечто серое с бороды, расправил её, сцепил руки на животе, пожевал губами, подбирая слова, и чуть нажимая на каждое слово, совсем как во время лекций перед младшими магами, ответил:

– Раз ты задаешь мне такой вопрос, значит, ты уже перешагнул этот порог и поднялся достаточно высоко, возможно, стал одним из нас. Вынужден признаться, коллега, что у меня нет исчерпывающего ответа. Каждый из нас, переступая порог, достигая определённых высот, действительно кладёт что-либо на свою чашу магического Равновесия – в противовес неким древним силам. В чём он выражается – этот своеобразный членский взнос? Этого, к сожалению, никто из нас, высших, не знает. Не знает до того момента, пока не придется платить.

– А может быть я, как уроженец Мира… – начал было Дэл, но осекся, увидев печальную улыбку Тимуса.

– Сколько их было на моей памяти – уроженцев Мира…, – вздохнул старый маг.

– Но ведь я уже творил все четыре заклятия держателя! Сам. Значит, использовал высшую магию. И ничего не почувствовал.

– Ну, что ж, – Тимус пожал плечами. – Это говорит лишь о том, что свободно накладывать таковые заклятия тебе разрешено. Равно как и сражаться с цангами в своё удовольствие. Тебе повезло, мой мальчик. Призвание совпало с разрешением. Аргусу же не просто было позволено в совершенстве овладеть боевой магией – он был обязан сражаться. Обязан. Не щадя себя, не смея уклоняться от участия в сражении. Даже видя неизбежную смертельную угрозу для себя лично, он должен был принять самый страшный бой. В самом пекле. Другой при таком условии так и вообще не вышел бы на поле брани, отрёкся б от магии и связанных с ней обетов, а он… Вот такая плата.

Старый маг грустно поник, думая о чем-то своем. Дэл молчал, не осмеливаясь прерывать его размышления.

– Да, так о чём мы? – очнулся Тимус. – Как тебе узнать, чем ты заплатишь? Это ты наверняка узнаешь лишь тогда, когда придет время платить. Не раньше.

Повисло молчание. Нарядная руна, потихоньку отлепившись от бумаги, выпустила ножки и проворно поползла со строчки по свитку, перебралась на стол, засеменила к краю. Старый маг пришлёпнул её к столу, ухватил за ножку, водворил на место, разгладил ладонью, приложил к ней печать. Руна стала как руна, только чуть в стороне от первоначального своего места на бумаге. Раньше она смотрелась краше, подумалось Дэлу, и чего рыпалась?.. Самой страшной Расплатой он теперь счёл бы утрату Кристалла, ещё – невозможность отомстить Никтусу. Но не легче казалось принести в жертву и Стара.

– У меня пропал друг, – наконец признался он. – Это – плата?

– А, тот подсунутый нам Никтусом первый витязь? Не думаю. Разве он много для тебя значит? О! прости старика, если обидел… Ну, по молодости-то чувств оно, конечно, и много…

Он сочувственно смотрел на смущённого собеседника. Дэл как раз смятенно признался себе, что, да, друг – только что в мысленной расстановке жертв по степени значимости – действительно оказался на третьем лишь месте.

Старый маг покачал головой:

– Нет, скорее всего, плата будет иной. И неожиданной…

Дэл закусил губу. К чему это уточнение? Разве он ждал беды для Стара?

– Не огорчайся загодя, дружок, – ласково сказал Тимус. – Кто знает, может, тебе всего-то-навсего нельзя рубить деревья на берегах Заслонки?

Дэл хмуро кивнул, не то соглашаясь, не то благодаря за разъяснения, не то прощаясь, и Тимус оборвал связь. Блюдце потемнело, но молодой маг долго не отводил взгляда от темного матового круга. Он думал о том, что если вдруг его платой окажется запрет на месть Никтусу – конечно же, он этого не переживет. А месть без Кристалла была невозможна… О Старе он теперь не думал.

Наутро держателю доложили, что очередная вылазка врага на засеке у Двух излучин сопровождалась странным событием – наблюдатели видели бойца на шумилке. Добро бы был свой… Но та, засека в болотах между двумя речными излучинами, местом считалась серьезным, и дозоры там состояли сплошь из магов на локках. Зелёных шумилок там не лётывало. Так что выходило: был он с той стороны, цангов был шумилка. Только откуда б у них взялся настоящий верховой дракон?.. В общем, дозорные сообразили всё это не сразу. И лишь когда враг беспрепятственно перемахнул Заслонку и затерялся в порубежных лесах, на засеке задались вопросом, чей же наездник прошёл стороной от непривычно малой группы атаковавших цангов. Отвлекали наблюдателей от своего? Похоже на то. Наблюдатели и проморгали. Дэл взъярился и отправился по передовым сотням.

Войско к неожиданному, такому придирчивому, смотру, как назло, оказалось готово. Сотник проштрафившихся наблюдателей, конечно, нагоняй получил, но тем воеводскую ярость пришлось и ограничить. Дальше держатель только и делал, что благодарил бойцов за отличную службу. Сначала с напрягом, потом совершенно искренне. Раздражение последних дней постепенно отпускало, и до стрелковых частей ухов он добрался уже не грозным начальником, а добродушным отцом-командиром. Даже то обстоятельство, что безрукавка у всегда подтянутого Илона оказалась нараспашку, уже не могло испортить магу настроения, заметно улучшившегося за день от образцового вида осмотренных засек.

Только у Рыжей Тони, глядя на обвивающихся вокруг отполированного нежными ручками деревянного жезла девиц, с головы до ног увешанных дешёвыми серебряными фенечками, он сообразил, что означает подобная вольность в одежде первого-из-старших уха. Любимица хозяйки и состоятельных постояльцев Ниэль в загоне никогда не появлялась, принимала последних в верхней светлице, но Дэл и так хорошо знал самоцветную брошь в виде изящно изогнутого лука на её кружевах, преподнесённую ей Лиэнем, лучшим наездником Порубежья, за месяц до своей гибели. По давней традиции ухов, любимым, а те паче невестам, полагалось дарить самое дорогое свое украшение. Таковым обычно считалась драгоценная застёжка в виде обожаемого их расой оружия. Завратные традиции своего народа Илон, только отгостившийся в Тереме, всегда чтил свято. Кто теперь носит его алмазную стрелу, сомневаться не приходилось.

Тоня, от великой радости – по случаю возвращения держателя к её столу – превзошедшая сегодня самое себя в поварском искусстве, поднесла поскучневшему молодому магу последнюю перемену блюд.

– Передай там, наверху: после ужина поднимусь, – предупредил он её, сам до краёв наполняя кубок.

День с утра обещал быть спокойным и ясным. Донесения от дозорных, видавших одиноко следующего заграничными пустошами изумрудного дракона, пришли ещё ночью: следы нарушителя вели в Межгранье и обратно за Заслонку. Всех зелёных стрелков Крепости уже попытали на благонадёжность, обязали под страхом смерти не выводить шумилок из дракошен до особого распоряжения, по всем сторожевым постам уже разослан был приказ захватывать всякого наездника на зелёном звере. Не хватало давно вынашиваемого заклятья Сетей над Порубежьем.

Пора было использовать Кристалл в действии, в настоящем большом и серьёзном деле.

Удобнее местечка, чем главный шпиль воеводской башни, для задуманного творения Сетей не нашлось. Дэл поднялся туда на Пичуге и принялся нанизывать на готовую цепочку вокруг Крепости новые звенья. В прежние спокойные времена он оплетал такой паутиной отцовский дворец в столице – из детского любопытства: интересно было наблюдать за ничего не подозревающими о слежке дворовыми людьми. Сейчас такая работа – не забава – давалась много сложнее. Потому что заклятьем следовало оплести целый край. Включая Крепость, все сторожевые укрепления и саму Заслонку со всеми прибрежными зарослями и тайными тропами в них. Правда, теперь у него был Кристалл. Но всякий раз, поднимая руку в завершающем очередную кору жесте, он с предательским холодком в груди ловил себя на мысли, что страшится расплаты за прозвучавшее заклятие, что боится самого этого страха. Что всегда теперь будет бояться творить не только это, но и любое грядущее, неиспытанное ещё после обретения статуса Высшего Мага, заклинание. Вдруг оно и есть Расплата?

Но сеть сработала. И ничего не было взято взамен. Отзвучала последняя кора. Начертав в воздухе последнюю руну, опустилась рука с Кристаллом. На молодого держателя будто плитой легла, навалилась неподъёмной тяжестью усталость, он еле усидел на Пичуге, а, спустившись на верхнюю площадку башни, едва удержался на ней, ухватившись за ограждение, и ненадолго замер, словно каждой ниточкой нерва прислушиваясь к отзвукам раскатывающегося по Порубежью заклятья и настраиваясь на связь с каждой ячейкой чудесной сети. Жуткой болью сводило мышцы, ломило спину, будто б глыбы в рудниках поворочал – на спор молодецкий, от души. Но дело было сделано. Весь пограничный край опутан теперь тончайшей магической паутиной. Никто чужой не минует её, не задев ни струночки. Под своим та струночка не дрогнет, на своего не зазвенит, а отзовётся только на нарушителя. На того лазутчика цангов, что, нашедши себе удачную маскировку под витязя, повадился рыскать по Миру, нацеливаясь уже не на Чёрные Болота близ Гряды – на само Межгранье.

Обессиленный Дэл ещё нашёл в себе силы пройти в травную и раздеться, призвать Сома – целиться. Впрочем, не так уж он и надорвался: заклятье такой величины не далось бы магу, неспособному его сотворить – ещё под башней он нарочно затеплил на жезле средь тускло светящихся рун шкалу своих запредельных возможностей, и за всё время колдовства алая искра тревоги не вспыхнула ни разу. Зато в ключевой руне новёхоньких Сетей магической паутины с начала и до конца творения назойливо мерцала контрольная оценка состояния творца. Очень высокая оценка. Значит, Кристалл действительно дарит небывалую мощь своему обладателю…

Дэл, блаженно распластавшись под мягкими сильными ручищами Сома, скрупулезно восстанавливал в памяти картину давней летней ночи. "Для всемогущества ему не хватает лишь Кристалла?" – "Не смеши меня…" Что же Никтус хотел этим сказать? Можно сколько угодно ненавидеть старого интригана, но в мудрости и предусмотрительности ему не откажешь. И сам камня в дело не пускал, и Аргусу не давал. Почему? Дэл еще немного попытался прокрутить в голове эту загадку. Но мысли текли вяло, неохотно, и вскоре он мирно забылся долгим целительным сном.

Из объятий этого безмятежного здорового сна Дэла вырвал тревожный сигнал свежесотворённой сторожевой нити, натянутой как тетива. Зов шёл с дальних засек, оттуда, где берега Заслонки укрывал густые, непролазные, с болотцами и буреломами, чащи. Никто и никогда не видывал цангов в этих болотистых дебрях на дальних берегах реки и никак не ждал их здесь, потому что никаких летучих приспособлений у врага отродясь не бывало. А на самоходках по лесам не шибко разъездишься. Правда, в стародавних писаниях говорилось о парящих в глубине страны цангов огромных воздушных шарах, с которых глядят вдаль зоркие разведчики, ожидая вторжения или предсказывая погоду. Но летать на тех шарах в бой, видимо, было опасно или несподручно – во всяком случае, на передовой они не появлялись. Несказанным везением для обитателей Мира, равно как и совершенно необъяснимым явлением, было то обстоятельство, что за Заслонкой, в стране цангов, шумилки не водились. Да и в самом Порубежье их никогда не рождалось. Не потому, что мифические животные, к коим причисляли и драконов, обычно не приносили потомства, а воспроизводились сразу взрослыми в редкие дни активности Гряды. Наоборот, драконы размножались самым обычным путём, в великом множестве населяя приграничные ущелья. В магистерских кругах полагали, и это мнение разделяли простые поселенцы, что точно так же, как дикоцвет, шумилки впервые появились на Чёрных Болотах – порождением магией Врат и чьей-то случайной буйной фантазией. И сперва все они были разумными. Потом обрели инстинкт продолжения рода, поглупели и расселились по всей Гряде: зелёные – в приграничных лесах, чёрные – в скалистых ущельях. Просто в силу магического происхождения далеко улетать от Гряды, места своего появления, они не могли.

Сами-то не могли. А вот под наездником…

Дэл неторопливо – к чему теперь спешить? – поднялся, выворачиваясь из целебных пелен и сладко потягиваясь, окатился холодным травяным варом, растёрся жёстким полотном, мысленно подзывая Пичугу к крыльцу и прикидывая возможный путь лазутчика. По всему выходило, что шумилка с того берега явился не для осмотра порубежных достопримечательностей, а летит прямехонько в Заграничье. Куда дальше наладится, пока было неясно. Может, хочет встретиться с кем-то у Гряды. А может, и в Межгранье метит… Одно ясно, наездник непременно с кем-то снесётся на этой стороне. В любом случае, в самое ближайшее время, наконец, удастся выследить того, к кому все эти годы так упорно шли разведчики цангов, и к кому они, судя по всему, дошли-таки… Одно плохо – в спешке творения он не успел вывести концы Сети на старших магов: и зов чувствовал лишь сам, и выслеживать, стало быть, самому придётся. На ходу жуя печёный в хруньем сале корень жизни, Дэл обошёл свободных тысяцких, отдав необходимые распоряжения, легко поднялся в седло и понесся на зов охранной нити, трепетавшей уже совсем близко – в паре часов лёту от Крепости.

Он ещё довольно долго держался в отдалении – магу вовсе не обязательно видеть того, за кем его ведёт колдовское чутьё. Он и так уже узнал об этом цанге всё, что нужно. Выглядит тот обычным витязем, одет и вооружён соответственно. В кошеле его есть монеты – солидная сумма. Подорожная – в полном порядке. По ней витязь сей, оказывается, служит при каторжном поселении на малоизвестном серебряном руднике в далеких Серых Горах, опоясывающих южный край Мира, и в Межгранье следует на отдых, с целью лечения и увеселения. Значит, встреча не у Гряды назначена. В Тереме столь достоверных державных гербов на подорожной не состряпать, если только не самолично владетелями приложены. Терем из виду всё равно выпускать не стоит. Шумилка лазутчика летел стремительно, не снижая скорости, не меняя направления – зверь знал точно, куда ему лететь, а значит, не раз уже проделывал этот путь. Кратчайший путь из Порубежья в столицу. Следуя за ним, мчащимся на предельной для мирного путешественника скорости, оставалось только мысленно ужасаться такому прекрасно организованному каналу сообщения цангов с кем-то из Межгранья. Некоторое время Дэл даже обдумывал, веселясь, что станет делать, ежели цанг спешится у одного из загородных дворцов Никтуса. И до лесных угодий старца было рукой подать. Но живая зелёная стрела метила в столицу. И до стен её было всего ничего…

Маг обогнал цангового шумилку и первым въехал в главные городские ворота.

Лишним людям тайны державных измен знать ни к чему. Привратных стражей Дэл тревожить не стал, а направился прямо к старшему тысяцкому венценосной гвардии, по дороге рассудив, что и людям нужным сии тайны совершенно не надобны. Так что приказ нежданно нагрянувшего в дворцовую караульню и, по всей видимости, страшно занятого держателя был краток: драгоценным именем чины, да будет незыблемой верность ей Мира, немедля отправить дозорный кварт за одним из гостей столицы. Тысяцкий даже удивляться и расспрашивать не стал. Деликатные заказы державных кланов часто решались силами столичных гвардейцев. Чем именитее был заказчик, тем меньше полагалось расспросов. Кварт тут же явился в полное распоряжение мага. И дав ребятам чёткую установку проследить за наездником на зелёном шумилке и задержать всех, с кем бы приезжий ни остановился, ни заговорил, Дэл спокойно отправился к себе во дворец – ждать дозорных донесений о передвижениях лжевитязя по городу: поимку тайных врагов венценосного дома можно было считать делом решённым.

Хозяйка всё ещё сидела в мастерской. Пини, заперев лавку, катался по кладовым на задворках, пересчитывая тюки с полотном, настораживая на ночь хитроумные противотатьные ловушки и зажигая караульные огни. Лихое вороватое племя не переводилось и при новой правительнице. Все страсти, присущие всем разумным расам Мира, обуревали ночную столицу. Так что на ночь запирались замками и заклятьями не только ворота знатных имений и лавок. Даже на охраняемые бдительными гвардейцами дворцовые переходы дежурным магом обязательно накладывались сторожевые заговоры. Несмотря на это, во дворце почти каждую неделю дозоры находили запутавшихся в многочисленных колдовских силках перепуганных до полусмерти незадачливых грабителей. А Уньга то и дело выносила к сетям, натянутым между сваями пристаней, тела пусть и вооружённых до зубов, но неведомо кем умерщвлённых-таки неосторожных постояльцев столичных гостиных дворов. Поэтому нередко по утрам на погостах кого-то жгли, а на лобных местах кого-то терзали.

Заказанную Яромирой снедь доставили ещё до закрытия лавки, младшая ученица проворно накрыла ею стол в хозяйской горенке, получила щепоть монеток и ускакала вертеться на каруселях. Степенные мастерицы откланялись и того раньше, задолго до ужина. Ужинала ли хозяйка одна, али принимала кого, похоже, не интересовались. Во всяком случае, не подглядывали. У сонной дракошни были пусто и тихо. Так что тенью опустившегося на маленький тёмный выгон пыльного шумилку, казалось, никто не приметил. Да и запылённого витязя, скользнувшего с усталого зверя, приметным никто б не назвал. Ни шитья, ни лица, ни оружейного клейма на его снаряжении ни разглядеть, ни распознать в быстро надвигающихся сумерках не удалось бы и самой глазастой мастерице. Витязь уверенно вступил в крытую галерею, тенью мелькнул в дверном проёме, и в гостевой горенке затеплился светильник. Потом на окна опустились завесы.

Чухе, только что оторвавшейся от работы, стоило некоторых усилий сдержаться при виде позднего гостя. Это был настоящий цанг – вояка, закалённый в битвах с локками ветеран из тех, что несокрушимо держали центральный вал вражеских укреплений. Боец, несомненно, немалого ранга, наверняка дослужившийся до седьмого позумента. Отлично знавший язык, обычаи и приёмы боя чухов. Единственный из врагов, кого подпустил к себе капризный Кузнечик. Почему именно его отрядила сюда переговорщиком противная сторона, было понятно. Но до крайности неприятно. До отвращения и ощущения себя предательницей, до жажды кровью врага смыть это позорное ощущение. Сдерживала только такая же ответная неприязнь, что горела в глазах переговорщика. И она, и он не принадлежали себе. Обоих вела чужая воля, направленная на исполнение некой высшей великой идеи, каковую ни он, ни она до конца осознать не могли. Но, во имя дружбы с посвящёнными в эту идею наставниками, облечённые их величайшим доверием, свято исполняли роль бесстрастных вестников. Роль тяжкую и неблагодарную. Хорошо, что эта встреча обеих переговаривающихся сторон – последняя. Больше не придётся подавлять в себе непроизвольное желание схватиться за меч. Ни чухе, ни засланному к ней цангу.

Сегодняшнее прибытие вестника подтверждало, что срок мирного договора между двумя главными исследователями Врат истёк. Что все научные изыскания по Вратам, которыми тайно обменялись заинтересованные учёные головы обеих держав, сверены и подытожены, что Его Средоточие Разума последние образцы и описание свойств активных порталов Гряды получил и за это Приграничного Старшину к единственному запертому порталу Благодатной Долины допустил.

8.

Утро выдалось хмурым и ненастным. Вот в такое утро и происходят всяческие неприятности, угрюмо думал Лар, поглядывая на небо. Недавно разродившееся ливнем небо вновь грозило дождем, причем опять дождем проливным – а в такую погоду ни на шумилке окрестности толком не оглядеть, ни пешком по хляби никуда не пробраться… Воевода зябко передернул плечами, и направился к воротам, откуда уже давно доносился какой-то шум.

Источником шума, как оказалось, был маленький человечек, живо напоминающий надутый воздушный пузырь. Вот только был он изрядно помят и всклокочен, восседал верхом на вороном шумилке Яромиры, а пояс его под заляпанным грязью золотым плащом оттягивали тяжеленные кошели. Говорил он быстро и часто, жестикулируя так, что казалось – вот-вот руки оторвутся от туловища-шарика и разлетятся в разные стороны.

– Ну, какой такой засланец? Нет, ну, вы только посмотрите, что он такое говорит! Да ты пойми, я себе весь зад отсидел – ни шагу с седла! Срочный, понимаешь, срочный доклад воеводе, – донеслось до Лара.

– Накаркал, – опознав Дрыгу и человечка, хмыкнул себе под нос Лар, имея в виду ожидаемые всяческие неприятности, но шаг ускорил. Сторожевые ухи подобрались, вытянулись, охранник, шумно выясняющий личность человечка, отошел в сторону.

– О, благородный господин воевода, – воодушевленно начал Пини, колобком скатываясь с шумилки. – Такие дела, такие дела…

– Благородные господа все в Межгранье, – буркнул Лар, давая знак следовать за собой. – И о делах на ветру не болтают… А зверя ты едва не загнал наиредчайшего… Ребята, шумилку в стойло, живо! Да обиходьте путём!

Прикрыв поплотнее дверь и давя в груди всё возрастающее беспокойство, воевода напряжённо обошёл пустую гридницу и опустился на скамью напротив зазывалы Яромиры, который, чуть вкатившись внутрь казармы, немедля пристроился на кипу новёхоньких тюфячков в дальнем уголке, прилёг на бочок и принялся растирать себе зад.

– Вот я и говорю, такие дела! Налёт! Огонь! Ужас и страшные пытки! – зачастил Пини, не дожидаясь вопроса. – Госпожу Яромиру позавчерашнего дня вечером, как стемнело, арестовали! Я только и спасся, буквально чудом! Такой дивный оберег! И достался так дёшево! Просто чудо! Да чудо, и всё тут! Я мчался-мчался-мчался сюда, совершенно без роздыху…

– Кто арестовал-то? За что?

– Сам величайший из держателей Порубежья и арестовал. За связь с врагами Мира и предательство интересов державного дома. Ой, что было, что было, господин славнейший воевода! – Пини даже сел, свесив ножки с тюфяка и звонко хлопнув себя по пухлым ляжкам. – Это ж надо было видеть! Гость тот с юга был вовсе не гость и не витязь, он был цанг! Да! – Глазки ома пытливо вцепились в непроницаемо-хмурое лицо старшины. – И этот цанг тут же половину дозорного отряда положил, пока его наш наихрабрейший держатель своим золотым Локком не пожег – сперва ведь живым хотели взять вражину! А уж когда хозяйку повязали, я и дожидаться не стал, пока до меня очередь дойдет – на шумилку и сразу сюда.

Лар чуть приподнял брови, выразительно глядя на кошели, что обильно украшали пояс толстячка, усмехнулся.

– Ну, не совсем прямо сразу… Так ведь все же, что нажито непосильным трудом, все же погибло… бы…

Усмешка с лица Лара исчезла, он сцепил пальцы и принялся пристально их разглядывать.

– А что венценосная чина?

– Так в том-то всё и дело! Чина-то поди и не знает пока еще ничего. Она нам так благоволила, так благоволила… Всё ж без её ведома, я уверен… Мгновенно, можно сказать! Мастерскую пожгли! Добро – в прах! Больно сказать – по ветру… Золотой Локк – это конец всему! Да! Ух, и жуткая же зверюга…

– И куда отбыл достославный Держатель?

– Откуда же мне знать?! – изумился Пини.

– Оттуда, что из города выбрался, значит, в дозорах охранной гвардии у тебя свой человек есть.

Тут Пини по всему полагалось бы смутиться, ну, на худой конец, отвести взгляд. Но толстячок продолжал смотреть на Лара большими, круглыми и честными глазами. Чистыми и преданными.

– Ну, какие такие свои люди могут быть у бедного ома-погорельца в столице? Беда, кругом одна беда! Ни угла у меня теперь, ни работы…

– Кошелей вон полно пузо – не лопнешь? – полюбопытствовал Лар, начиная соображать, куда ветер дует.

– В том-то и дело, о, благороднейший из витязей, что полно, а на дорогах – такие жадные дозоры, а в лесах такие бессовестные разбойники… Мне бы, господин воевода, волшебный кошелек такой, в который золото без счета входит, и который на поясе совсем не видать. Знаю, есть тут такой, хозяйка сказывала, что руны по нём шила.

– А больше ничего не надо?

– Еще бы шумилку свежего. Мне ведь в Межгранье теперь вернуться очень долго, пожалуй, не случится. Сам изволишь видеть…

– Ну, ты наглец, братец, – Лар даже слегка опешил от столь делового напора. – Ладно, рассказывай! Будет и кошель тебе, и шумилка.

– О, да не иссякнет столь великодушный род! Вернуть несчастного к жизни… О! Через западные Ворота Держатель вылетел из города, направился вроде как в Соборные сады, что в пригороде, но зачем, даже и гадать не возьмусь, – отрапортовал Пини. – Хозяйку, да избежит она щипания шерсти в нежнейших местах, он сдал на попечение стражи венценосного дома, в двойных цепях, а судилище, должно быть, состоится уже дня через три. Пытать сам почему-то не стал. И говорить они с ней, похоже, ни о чем не говорили. Стража намекнула: чина все ведает, что у неё в Межгранье делается, значит, – тут Пини свойски подмигнул старшине, – может вскорости и в темницу пройти, конечно, исключительно из любопытства, но правда ли, нет ли – не знаю.

– Ладно, – Лар с тяжелым вздохом поднялся. – Лети уж… Куда ты там собирался лететь… Да, и весточку от меня передашь по дороге.

– Отчего ж не передать, – сощурился Пини. – Когда воитель сколь доблестен, столь и щедр… Завсегда передам, будьте уверены – вот только зверя б мне покрепче, чтоб потом выгодно продать можно было…

– По тому, как ты гоняешь, – с досадой буркнул Лар, – не шумилку тебе надо, а Локка. Золотого. Без седла. И шерсть удалить с нежнейшего места перед полётом…

Проводив взглядом темную точку в небе, Лар еще некоторое время стоял у входа в дракошню, глядя на сгущающиеся тучи и о чем-то напряженно размышляя. Потом коротко и зло врезал кулаком по витой опоре навеса. Дубовое бревно, жалобно крякнув, переломилось пополам, навес слегка просел. Из дракошни выглянул испуганный стражник.

– Зверя мне! – рявкнул Лар. С досады, что не скрыл чувств. Взмахом руки оборвал слабую попытку возражений и уже мягче добавил. – Знаю, что дождь. Долго не задержусь. Впрочем, если что, где-нибудь под кустом пережду…

За грядой тучи казались чуть светлее – по контрасту с темной стеной дождя, оставшейся позади за спиной. Внизу простиралась голая скальная гряда – такой её увидел бы любой случайный залётный бездельник, решивший ни с того, ни с сего промчаться над горами. Но запястье Лара плотно обхватывал незамысловатый, посечённый простенькой вязью рун, медный браслет, из тех, что и к украшениям не отнести, и боевыми кольцами никак не назвать – а потому в скалах воевода видел обширный остров яркой, сочной зелени, со всех сторон окруженной черными провалами рвов и темно-серыми пятнами мертвых болот.

Очертив положенный знак, Лар направил шумилку вниз, на уютную зеленую полянку, ровным кругом выделявшуюся в сплошном ковре листвы. Довольный зверь немедля принялся за сочные побеги, а Лар, не слезая, поднял руку, демонстрируя окружающим деревьям медный браслет.

– Добро пожаловать в Элрион, – произнесла шагнувшая навстречу прямо из листвы уха. – До следующей встречи еще немало времени – что привело тебя сюда в неурочный час?

Лар спешился, слегка наклонил голову, приветствуя хозяйку дивного леса.

– Я вижу в твоем сердце тревогу, – уха озабоченно покачала головой. – Здесь не место для нашей беседы. Пусть Древо укроет наш разговор.

Она неспешно и плавно провела рукой в воздухе, и в сплошной стене ветвей образовался высокий зеленый коридор.

– Мир меняется, – коротко сказал Лар, присев на немедленно изогнувшуюся ветку. – Я здесь потому, что больше мне не к кому обратиться.

– Я знаю, о чем ты говоришь, – грустно кивнула уха. – Там, у дальней реки, кто-то творит невероятно сильную магию. Магию, какой еще не было в нашем мире. Что опустошит не только леса Гряды. Но ведь не это тебя тревожит?

– Недавно вы захватили витязя, который совершенно случайно оказался на вашей дозорной площадке, – сказал Лар. – Это близкий друг одного моего приятеля. И мне не чужой. Больше того, он мне нужен. Ты могла бы освободить его? Я уговорю его выпить волшебный напиток.

Уха поникла.

– Его больше нет, – вздохнула она. – В этом есть и наша вина, но он погиб не от наших стрел.

И здесь утрата… Трудно поверить, ещё более нелегко принять. Лар помолчал.

– Что с ним произошло?

– Он хотел бежать из Элриона, но встал на ложную тропу – и сгинул.

– Что значит – сгинул?

– Мы не знаем, куда ведет бездонный колодец в конце ложной тропы. Никто еще не вернулся оттуда – до твоего витязя туда свалились двое наших мужчин, и трое спущенных на выручку старателей тоже там пропали, наверх подняли только их разодранные пояса. Нам было достаточно, чтобы понять опасность и перестать ходить в ту сторону.

Лар потянулся было к фляге, взболтнул и медленно убрал, так и не отхлебнув.

– Ты огорчен?

– Можно сказать и так.

– Но ведь ты не это хотел узнать?

– Это тоже… Но ты права. Я получил очень важное известие. Дело, над которым я много трудился, наконец-то близко к завершению. И я снова задаю тебе тот же самый вопрос – как можно повлиять на высшего мага? Тогда ты сказала, что не станешь отвечать. Но сейчас пришло другое время. Время небывалых перемен.

Теперь помолчала уха. Лар сидел рядом, ожидая ответа, любуясь её светлым обликом.

– Я помню разные времена, – сказала она, наконец. – Всегда происходило что-то небывалое.

– Небывалое или невозможное?

Уха поднялась.

– Пойдем, – сказала она. – Сама я не смогу дать тебе ответ, но отведу тебя к тому, кто знает. К Мудрому Бу.

– Кто он такой? – спросил Лар. Под ногами мягко шуршала трава, послушно склоняясь еще до того, как на нее опускались его тяжелые шаги. – Ух? Ом? Или наш брат чух? Или ты держишь у себя ручного мага?

– Мудрый Бу? Странно, что ты не слышал о нём… – Уха пожала плечами. – Кто он? Только не ручной маг. Поостерегись проявлять непочтение. Он знает все… И не только об этом мире. Если тебе позволено знать что-то, он расскажет. Потерпи.

Узкий проход вел их меж скал, вдоль мелкого чистого ручья в незнакомую Лару зелёную лощину. Шли долго. Тропа, то и дело ныряя в тенистые рощицы, плавно выносила на светлые и душистые поляны. Когда ступили на очередную, густо поросшую крапивой, старшина запахнул плащ. Но уха повела рукой в воздухе знакомым уже жестом – и жалящие стебли отклонились, покорно ложась на землю. Уха замешкалась, что-то высматривая под ногами. Лар с любопытством заглянул ухе через плечо и поразился: стебли поблекли, стали прозрачны и открыли удивительную картину – крапивное поле укрывало несметное число крохотных горшочков, в которых росли магические кристаллы.

– Маленькие еще, – уха отобрала с ближайших несколько кристаллов покрупнее, спрятала их в складках своих одежд и свернула с тропы, рассекающей крапивные угодья. – Идем дальше, дом Мудрого Бу вон там.

Разумеется, простому смертному не дано распознать обитель Знающего Всё. Обычному человеку дом этот показался бы непримечательными зарослями ивняка в очередной маленькой, но дивно густой рощице, вспоённой заводью отчего-то притихшего здесь ручья. И Лар миновал бы их, не замедлив шага. Но уха поклонилась, что-то произнесла на своем певучем языке – и ветви расступились, открыв некое подобие входа в древесный чертог. Лар шагнул в него следом за хозяйкой Древа, на ходу соображая, как повести беседу и что делать, если этот таинственный Бу откажется отвечать на вопрос, за который любой в этом Мире заплатил бы любую неслыханную цену?..

– Не откажусь, – скрипуче произнес голос.

Мудрый Бу восседал в уютном кресле из удобно сращенных ветвей. Тонкие пальцы мудреца быстро свернули ветхую ткань старинного свитка, уронили его в изящную корзину и небрежно укрыли блистающую лысину панамой из широких листьев, а его глаза…

Уха негромко поздоровалась. Лар вздрогнул, очнувшись от оцепенения, спешно отвел глаза, стараясь больше не встречаться с ледяным пронзающим взглядом. Взглядом, который видел его насквозь, каждый шаг, каждый поступок, каждую мысль…

– Не откажусь, – повторил Бу, не замечая ухиного приветствия – и платы не возьму. Здесь тоже ждут предполагаемых тобой событий. Можешь не утруждать себя осторожным подбором слов к столь важным и для обитателей Гряды вопросам…

Лар молча наклонил голову.

– Ты беспокоишься за свою воспитанницу? Не волнуйся. Потому что ее подруга заплатила за свой магический дар обязательствами заботы…

– Петулия?

– Да. Она не оставит свою подругу в трудную минуту. А что касается твоих исканий… Скажу так. Беспрепятственный исход особо страждущих уже случался в этом мире. Возможен и массовый исход. Кроме того, ты хотел узнать, как можно заставить Дэла открыть тебе Врата? Попроси.

Лар непонимающе приподнял брови.

– Он не сможет отказать. Это его плата за использование сил Кристалла. Камень заклят его родом. Впрочем, у него есть еще одна плата – за использование высших сил магии. Но тебя она не касается…

Бу качнул головой, давая понять, что аудиенция окончена, поправил зашуршавшую панаму, сверкнул из-под её полей колючими глазами.

– Да, передай ему, что друга своего он может не искать в этом мире. Если спросит…

Нет, это было ужасно. Это было просто невыносимо – третью ночь подряд смотреть такой тяжёлый сон о каких-то непредвиденных, но неизбежных потерях. Нет, это совершенно невозможно – вдруг кого-то потерять! Да ещё и не выспаться перед этим!

Дурных вестей из Терема не было и нет, в столице всё спокойно, а в Крепости вот уже несколько дней как творится высшее охранное колдовство. Значит, Кристалл уже здесь. Мирочка в своей лавке корпит над её, Петулиным заказом, и ничто не предвещает державе никаких чудовищных катастроф даже в раскладах на кварте…

В дверь опочивальни поскреблись, потом, не дожидаясь дозволения войти, у кровати неслышно возник преданный ух-телохранитель:

– Прости, моя госпожа, но доклад срочен. Ночью в известной тебе лавке держателем Порубежья обнаружен и уничтожен вместе с лавкой цанг-лазутчик, а сам держатель на Локке отбыл в Соборные сады, сразу после того, как им взята в цепи и приговорена к смерти укрывательница того цанга…

– Мира?!

Чома подкинулась, не прячась от глаз уха. Торопливо, роняя вещи и путаясь в рукавах и кружевах, оделась. Причёсываться не стала, на ходу подобрала волосы, прихватила золотой лентой, придавила венцом, сверху накинула плотное головное покрывало.

– В которой темнице – веди.

Всю дорогу она молчала, кутаясь в дорогой плат. Войдя в караульню подземелья, так же молча простёрла руку к свиткам на столе, ждала. Старший сотник дворцового узилища, вскочив, бестолково таращился на бледное прекрасное лицо в обрамлении драгоценного покрывала. Первый-из-старших ух распорядился:

– Приговор на укрывательницу. Живо!

Сотник, догадавшись, наконец, поклониться, протянул правительнице свиток с приговором. Петулия внимательно прочла ровные, будто чеканные, строчки, пристально вгляделась в знаменитую чёткую подпись. Да, Дэл собственноручно и бестрепетно перечислял звания узницы, вменяемые ей преступления и выносил смертный приговор – по истечении пяти законно отводимых на пытки дней. Приговор сей обжалованию не подлежал, привести оный в исполнение предписывалось прямо на месте – в последнем желании смертнице отказав, на белый свет её не выводя, а затем сам прах её по ветру развеяв.

Чома, содрогнувшись всей душой, сбросила покрывало на руки телохранителю, гордо выпрямилась под сверкнувшем в свете факелов венцом и, не возвращая свитка, приказала:

– Я хочу видеть её и говорить с ней. Проводи.

Провожать кого бы-то ни было к обречённой изменнице грозный держатель запретил под страхом смерти. Даже заплечных дел мАстера – старшину страшного, но уважаемого цеха палачей. Ибо пыток на подтверждение вины узницы не требовалось. Уши гвардейца взмокли. Он мялся, не двигаясь с места.

– Что такое? – изумлённо и надменно взметнула брови чома. – Я перестала быть венценосной чиной? А ты – гвардии сотником моего державного дома? Не затеял ли бунта в моей столице достославный держатель Порубежья, хватая моих золотошвеек, подписывая им вместо меня смертные приговоры и командуя моими гвардейцами? А? – Звенящий негодованием голосок чины, по-видимому, глубоко оскорблённой слабой попыткой неповиновения, дрогнул. – И кому приговор? Моей самой близкой подруге, без того натерпевшейся страху в заложницах у вражеского лазутчика…

– Но ведь её коварный заговор как раз против…

– Ах, оставь! Глупости какие! Нашёл заговорщицу… Ты ведёшь меня к ней или нет?! – чина нахмурилась, топнула ножкой, и сотник низко склонился перед её венценосным величием.

Только оставив гвардейца и первого-из-старших уха за тяжёлой, окованной металлом, дверью, Петулия перевела дух и достала из-под одежд изящный жезл дивной работы – вытянутого в струночку крохотного Золотого Локка с алыми кристаллами вместо глаз, со сложенными на спинке крыльями столь же колдовского чёрного камня. Из приоткрытой пасти игрушечного локка выкатился шарик колдовского огня и осветил тьму холодного каменного мешка. Прямо перед чомой висела в цепях, прикованных к стене, чуха – дорогая и единственная подруга. Совершенно не нужная ни Стару, ни, как оказалось, Дэлу. Только ей одной, такой одинокой в этом грубом мире чоме…

– Мирочка, родная, погоди, я сейчас, – бормотала она, чертя нужные руны, касаясь жезлом цепей, чуткими пальцами искусной целительницы ощупывая опустившееся к её ногам бесчувственное тело и отмахиваясь от назойливого зуда заклятия неотложной казни. – Ну, как ты? Сейчас тебе станет лучше… Ну, зачем, зачем ты с ними связалась?! Да ещё от меня скрыла… И когда только успела? Совести у тебя нет! Обо мне ты, как всегда, не подумала! Неблагодарная… Мало я с тобой нянчилась? – Чуха застонала, и чомин гнев иссяк. Пристроив в скобе на стене жезл с огоньком, Петулия бережно наложила на подругу наспех сотворённые целительные руны. – Во имя всех берегинь, ну скажи ты мне, почему тебя всегда несёт в самое опасное пекло? Мира, миленькая, ну как же я тебя сейчас отсюда вытащу? На этом пне-сотнике, на всех сторожах, на моём телохранителе лежит заклятие неповиновения даже мне, ты понимаешь? Это ужасно! Как Дэлик на такое решился – просто не верится. Я такое представить себе не могла! Только если я тебя отсюда поведу, только ты ступишь за дверь, они тебя прикончат, понимаешь? А я не могу, слышишь, не могу ни им помешать, ни позволить тебе умереть… Веришь-нет, но ни тогда, на свадьбе, ни сейчас я не в силах потерять тебя насовсем. – Слёзы градом катились по чоминым щекам.

– Это оттого, что я… по-жертвовала… твои обереги… храму Скорби-о-Друге. – Яромира уже пришла в себя и растирала запястья рук, наливающихся прежней силой. – Да не плачь ты так! – Голос её окреп. – Цепи я заслужила, поверь. Потому что действительно укрывала этого цанга. Только не спрашивай, зачем. Всё равно не скажу. Но это не заговор против тебя, правда-правда!

Петулия зарыдала ещё горше.

– Какие цепи? Кабы только они! Он тебя приговорил, Мира! Здесь всё заклято на исполнение казни. Это немыслимо вообразить! Тебя убьёт первый встречный, куда б я тебя ни перенесла, хоть в приграничные дебри… О, держатель знает в этом толк. Твоим палачом может стать даже твоя мать. Что я могу поделать? Ну, скажи, что я могу?! Я уступила ему тот Кристалл, помнишь? И я даже не сумею теперь отправить тебя в твой мир чухов, где сумел выжить тот хранитель… Но надо же что-то придумать, что?

Принесённый факел, треща и чадя, догорал, и сотник запалил второй, когда венценосная чина, да не сокрушит её воли потеря близкой подруги, вышла из приговорённого склепа. Приняла от первого-из-старших уха своё покрывало, по-бабьи обвязала им голову и принялась нараспев читать замуровывающие коры. Когда тяжёлая кованая дверь, единственная в этом дальнем колодце мрачного подземелья, исчезла под ровной каменной кладкой, чина двинулась прочь. Поднявшись на верхнюю ступеньку крутой лестницы, она прочла ещё одну кору – и каменный колодец перестал существовать. Не было ни лестницы, ни хода к замурованному склепу – ничего. Потрясённые мужчины не смели дышать. Петулия тщательно сровняла со стеной все выступы, что могли бы напоминать исчезнувший ход. Еще немного постояла, молитвенно сложив руки и закрыв глаза, у гладкой кладки. Потом вернула сотнику свиток с начертанной через весь приговор надписью "Исполнено" и державной печатью под ней, кивнула телохранителю: "Пора завтракать"…

Больше венценосная чина не останавливалась и не оглядывалась.

9.

Вылетев из города, Дэл мысленно придержал поводья и пустил Пичугу нарочито мерным медленным шагом. Хотя внутри все кипело, до прибытия в загородный дворец и такого необходимого для восстановления душевного равновесия затворничества в покоях было ещё далеко, и держателю многое следовало обдумать по свежаку. Например, из глубин памяти само собой всплывало то давнее донесение Сершу об упрямо шедших на погибель цангах, вспоминались давние невеселые догадки о тех из них, кто не напоролся на кордоны, не сгинул в страшном Тонином могильнике. Какое же отношение ко всему этому имеет Лар, следовало бы разобраться подробно, не суетясь. Все-таки, прежде всего, она – его ученица…

– И на тебя, между прочим, тоже можно подумать. Аккурат после твоего приезда они попёрли, – сознания коснулся чуть слышный шепот, где-то на самой границе слуха и воспоминаний о давно отзвучавших и забытых словах.

Дэл вздрогнул, огляделся. Но вокруг не было ни души. Серая пыльная степь, темная полоса дороги, башни Межгранья уже далеко позади, а золочёные верхушки загородных теремов не так уж и близко. Держатель помотал головой, усилием воли отогнал от себя горячечные попытки с ходу вникнуть в хитросплетения цангового шпионажа, определить тайное место Лара в картине Мира, казавшейся такой ясной совсем недавно. Об этом нельзя сгоряча. На это будет и время, и место. А сейчас следует подумать о том, что делать ему в Соборных садах. Потому как Никтус после такого мощного заклятия, прогремевшего на торжище, уже, наверное, знает о появлении молодого мага в столице. И сколько бы там лет не виделись, сколько б не расшаркивались друг перед другом, а чем черт ни шутит, нагрянет еще в незваные гости. Терема-то почти рядом. И как дальше дело пойдет – никому не ведомо. Ведь Кристалл-то сейчас с собой… Маг вновь помотал головой, отгоняя завихрившиеся было мстительные фантазии, и пришпорил локка, сказав себе, что решит эти сложные вопросы уже в загородном тереме за сытным обедом и добрым целебным питьём.

Но когда в неверном предрассветном тумане перед ним выросли высокие стволы деревьев первого из огромных древних садов, в глубине которых и прятались загородные терема высшей знати, Дэл понял, что все придется решать здесь и сейчас. Прямо посреди пыльной дороги выстроились в ряд четверо серебряных локков с боевыми магами на загривках. Между ними стоял сам Никтус.

Дэл невольно затаил дыхание, впервые увидав не Никтуса-учителя, и даже не Никтуса-правителя, а Никтуса-бойца. Маг не восседал на локке, гордо вцепившись в поводья, просто стоял посреди дороги, погрузив в серую пыль края роскошной лиловой мантии, спрятав руки в её просторных рукавах. Сопровождающая его четверка поигрывала жезлами, пытаясь в ровном неживом свете колдовских огней одновременно придать лицам отрешенное выражение, свойственное рядовым стражникам, и сохранить надменность взоров, присущую владетелям. Стоявший между локками маг не двигался, глядя на приближающегося Дэла спокойно, безразлично. Казалось, даже колдовской жезл свой он оставил дома. Казалось, будто никогда его и не имел. Однако в пыли на дороге стоял высший маг, и – это было ясно с первого взгляда – в мире не было ничего, ему неподвластного.

Может быть, еще можно было уйти в вираж, пролетев над головами, но пятеро бойцов такого уровня одного не пропустят – даже золотой Локк имеет предел прочности. Побеги – сожгут, как лучинку. Да и кто когда всерьёз дрался на локках между собой? Не бывало еще такого в Мире. Потому Дэл придержал Пичугу, замер в некотором отдалении.

– Ну, здравствуй, – сухо сказал Никтус. – Думаю, сам не зашел бы. Вот, решил встретить.

– С четырьмя боевыми магами за спиной? – криво ухмыльнулся Дэл. – Стоило ли так себя… да и их утруждать? Или меня главой Собора намедни избрали? Первые присягатели?

Никтус равнодушно скользнул взглядом по своему эскорту, и Дэл похолодел, поняв, что эти четверо для Никтуса – всего лишь живые учебные чучела. Чтобы связать противника боем, отвлечь, занять, измотать. А если кто из них в живых все-таки останется – добить каким-нибудь заклинанием из его же, Дэла, арсенала. Потому как тайна Кристалла – она не для всех, даже не для всех высших, куда там обычным боевым магам…

– Аргус, когда договаривался со мной, привел всю дружину, – лениво напомнил Никтус. – Неужто старому магу нельзя прихватить себе хотя бы такую скромную охрану для встречи с непочтительным учеником?

– Аргус знал, что делал. Это от тебя, скорее, необходима охрана. Даже почтительным ученикам.

– Не дерзи, – буркнул Никтус. И добавил строго: – Я и постарше, и посильнее. А ты без дружины. Пора поговорить.

– Прости, великий, но вынужден отказаться от твоего приглашения, – ироничной скороговоркой произнес Дэл. – Неотложные дела ожидают меня, вряд ли я смогу отыскать время на празднества и застольные беседы.

– Наша беседа будет деловой.

– Что ж, тогда приезжай в мой терем через час.

– Через час ты уже окажешься в Пограничье, а за твоей спиной будут маячить все полки Межгранья. – Никтус прищурился. – Нет, я предпочел бы побеседовать сейчас, пока мы на равных.

– Низко же ты себя оцениваешь, коль прикрываешься от равного охранным квартом.

Никтус нахмурился, сверкнул глазами.

– Это не для самооценки. Для честного и верного исхода наших переговоров – и только. Ты знаешь, что мне от тебя нужно.

– Конечно.

– Я готов заплатить много. Очень много.

– Ты его не получишь.

По губам Никтуса пробежала злая усмешка.

– Я получу его в любом случае. Вопрос лишь в том, каким образом ты расстанешься с ним.

– Посмотрим.

– Чем дольше ты пользуешься им, тем крепче попадаешь в его сети. Ты не знаешь, мой мальчик, как он опасен для непосвященного.

– Спасибо, теперь постараюсь узнать.

– Отдай – и разойдемся по-хорошему, – сделал последнюю попытку Никтус.

– Возьми, – коротко ответил держатель Порубежья, поднимая на дыбы Золотого Локка.

Сопровождающие старого мага бойцы ударили одновременно. Маги – заклятьями стихий и роем стальных жал, а их локки – мощными жаркими и ослепительными струями огня. Никтус остался на месте, лишь шепнул что-то – и вокруг нападающих вспыхнула радужная дымка магического щита. Дэл резким движением дернул локка, ушел от огненного напора. В то же мгновение раздался резкий свист, в голову одного из бойцов Никтуса с хрустом вонзился простой металлический резак, без труда пробивший защиту от магического оружия. Никтус взмахнул рукой, радужная дымка слегка помутнела, сгущаясь. Золотой Локк, не обращая внимания на корчившегося в вихре смертельных заклятий хозяина, взревел, выпустил струю небывалого, цветного пламени по одному из серебряных, сжигая дотла не только всадника, но и сам тонкий пузырь его магической защиты. В воздухе вместо погибших от резака и огня магов почти одновременно возникли два одинаково пылающих факела. Оба оставшихся в живых врага резко подались в стороны, вскидывая жезлы. Дэл сквозь зубы, с присвистом выговаривая слова оберегающих кор, воздел жезл, отбил вторую атаку – и зашипел от боли: жезл в обожженных руках едва можно было удержать, лицо заливала кровь, мешая смотреть, а Кристалл за пазухой, отдавая магию, раскалился, прожигая ткань и, казалось, саму кожу насквозь. Но зато даже после этих чудовищной силы заклятий поредевшего кварта – не иначе, сам Никтус составлял – держатель был еще жив. Два серебряных локка встали теперь бок о бок, маги воздели жезлы – и в этот момент Дэл ударил сам. Цепь молний хлестнула по нападающим, заставляя тех срочно превращать заклятья атаки в магические щиты, и в тот же миг яростно взревело невероятное пламя Золотого Локка, а сверху на нападающих обрушился вихрь тяжёлых металлических лезвий. Хруст костей и кровавые брызги исчезли в двух ярких вспышках – ни один из локков не избежал заклятья одновременной смерти.

Только тогда ударил сам Никтус. Дэлу показалось, что на него рушится небо, а навстречу небу вздымается земля: он взвыл, заслоняясь жезлом и заклятьем Щита, пытаясь если не остановить атаку, то хотя бы остаться в живых, а чудовищная мощь вколачивала его в землю, рвала в клочья, втирала в прах. Вжав голову в плечи, Дэл ещё увидел сквозь разодранную мантию, как пылает Кристалл, лучась потоками Силы, но ее едва-едва хватало на то, чтобы он не потерял сознание. Захлебываясь кровью, держатель слетел с локка, которого тут же, будто муху, отнесло куда-то в сторону, прохрипел слова защитных и исцеляющих кор. Стало ли чуть легче, он не успел заметить. Никтус, не давая опомниться, ударил целым сонмом заклинаний, размазывая противника по земле, сжигая, ломая, выворачивая наизнанку. Жезл-усилитель при этом выдрало из обожженных пальцев, и Дэл, шипя от боли, поспешно сложил их в колдовском жесте, но прошептать исцеляющие коры был уже не в силах – только удерживал перед собой неверно мерцающий, призрачный щит. Никтус воздел руки, готовясь добить противника. И тут на него с неба, широко разинув устрашающую пасть, рухнул Золотой Локк.

Никтус на мгновение скрылся в потоках удивительного пламени, но, в отличие от сгинувших помощников, сумел себя защитить, даже взмахнул посохом, намереваясь расплющить локка о камни. Только зверь неожиданно молнией прянул вперед, защёлкнул челюсти на горле Никтуса, затем, накрепко зажимая старого мага в пасти, рванул ввысь и в сторону – и взорвался.

Дэл лежал ничком и успел зажмурить глаза, но нестерпимое сияние все равно проникло сквозь веки. Оглушительно шибануло по ушам. От разом рвущихся ментосвязей с Пичугой заломило виски и темя. Спину мага словно окатило раскаленным металлом, и эта последняя чудовищная боль не давала ни колдовать, ни даже думать. Уже плохо соображая, что делает, Дэл вложил всю силу Кристалла в еще чудом держащееся заклятие Щита.

Когда вокруг перестала гудеть потревоженная земля, всё ещё живой держатель Порубежья некоторое время лежал, выхаркивая сгустки крови, потом медленно, по слогам, будто на школьном занятии, сипло, чуть слышно, одними запёкшимися губами произнес заклятье Великого Исцеления. Народившиеся при этом над ним светящиеся руны расплылись в воздухе, выбирая-высасывая изо всех целебных растений округи жизнь, передавая ее умирающему магу. Страшное колдовство, не запрещенное, но запретное – ибо применять его можно только если нет других способов исцелиться, а смерть уже стоит за спиной. Одним заклятьем можно загубить целый лес, который больше уж никогда не оправится – зато оно возвращает и здоровье больному, и силы уставшему, и целостность поврежденному.

Но обгорелая кожа Дэла осталась все такой же обгорелой, а голова – обугленной, сам он так и остался покрыт ранами, разве только перестал чуть ли ни при каждом выдохе выплевывать кровь, да сумев подняться на ноги, сделал пару неверных шагов, огляделся. И сразу сообразил, почему так случилось.

Вокруг него вместо живого, радующего зеленью и целебными соками, сада простирался огромный круг выжженной земли. Чуть в стороне, куда с Никтусом в пасти направился верный Пичуга, земля сплавилась в мутную стеклянную массу, от которой струился жар, сам же Дэл стоял по щиколотку в пепле – и ему здорово прижигало пятки сквозь подошвы сапог.

Он сделал ещё несколько неуверенных шагов, споткнулся о жезл, нащупал его в горячем пепле, скуля от боли в обожженных пальцах, и подобрал, а потом вернулся туда, где пожухлая трава обозначила контуры его тела, во время взрыва прикрытого щитом. Заклятье исцеления выпило жизнь из этого клочка земли, но зато он был не так раскален. Дэл посмотрел на небо, потом оперся на жезл, как на посох, и принялся ждать – и из Межгранья, и от загородных владений, и со стороны так и не достигнутых им Соборных садов сюда по заметно посветлевшему небу неслись черные крылатые точки. Казалось, взрыв всполошил всех магов на час полета вокруг. Наверное, ему следовало бы обдумать, каким образом выставить Никтуса в наихудшем свете перед Собором, но об этом Дэл теперь почти не беспокоился – победитель всегда прав.

Межгранье встретило Лара наглухо запертыми воротами. Пошёл третий час, как его, узнаваемого в лицо, начали то и дело останавливать гвардейские дозоры. По Уньге вместо привычных рыбацких лодчонок боевым порядком встали сторожевые челны. На подлёте в непривычно высоко поднявшейся и взбаламученной воде крепостного рва можно было разглядеть поднявшийся со дна, раздутый гниением мусор. Ниже отворённого шлюза от загородных дровяных складов к гвардейским выгонам вдоль двух натянутых канатов быстро скользил паромчик, доверху гружённый кормом для шумилок. Земляной вал ощетинился кольями. Редко, через каждые два зубца, но по-военному ровнёхонько выстроились ухи на стенах – луки наизготовку, колчаны открыты. С верхнего балконца надворотной башни сорвался дозорный кварт, устремился навстречу путнику. Приграничный старшина хмыкнул, дёрнул шумилку вверх – на уровень кварта, вскинул руку, демонстрируя воеводский перстень с печатью венценосного дома. Дозорные переглянулись, расступились, пропуская гостя. На балконец сторожевой башенки вышел хмурый, невыспавшийся старший витязь, угрюмо разглядывая Лара. Узнал, поклонился, взмахом руки отпуская дозор.

– Приветствую благородного воеводу.

– С чего это тут у вас вдруг все ворота закрыты? – с самым простодушным видом полюбопытствовал Лар.

– По приказу венценосного дома и Собора никого более впускать в Межгранье не велено, да и покидать столицу не всем разрешается – до особого рассмотрения.

– Ну, ясно дело, сверху виднее, – усмехнулся Лар. – Только дело у меня срочное и, будь спокоен, никакого отношения к нарушению порядков державного дома или, тем паче, Собора не имеет.

Начальник привратной стражи в затруднении поскреб затылок.

– Усомниться не смею, однако в столице сейчас неспокойно. Я-то пропущу. Но все наши нынче не спят – на каждом углу любого встречного поперечного останавливают. Я понимаю, что срочно, и всё такое, но лучше б здесь дождаться, пока с детинца разрешение на твоё беспрепятственное передвижение придёт. Прям сейчас вестового пошлю. Час-другой, правда, потеряешь.

– Говорю тебе, некогда. И если я из-за тебя опоздаю… Сам подорожную выдай. Раз на воротах сидишь, не спишь, полномочий у тебя – во!

Привратник, не ломаясь, протянул Лару тонкий свиток с печатью:

– Это-то само собой. И полномочия и подорожная… Вопрос только в том, когда я о твоём прибытии Собору доложу – сразу или чуть погодя, когда сменщик придёт.

– Ну, как Долг Меча тебе велит, так и докладывай. А мне недосуг. Бывай!

Воевода тронул Дрыгу, плавно провёл над стеной к первому внутреннему торжку и там смешался с поднятой в очередной дозор полусотней. Старший витязь проводил шумилку обеспокоенным взглядом. Подозвал бойца, распорядился:

– Давай-ка на детинец, скажешь тысяцкому: Лар в городе.

Столица казалась вымершей. Привратник не врал. Чуть ли не на каждом углу парами стояли вооруженные гвардейцы, ставни были закрыты, лавки зарешечены, на опустевших торжках вместо галдящей толпы лишь изредка мелькали одежды посыльных.

В заторжье, где пустынными проулками тянулись склады, Лар направил шумилку в тенистый садик – к знакомой маленькой корчме в стороне от перекрестка. Спешился, сунул, чтоб не отвлекался на доносы, тощему молчаливому зазывале под нос подорожную, но в корчму вошел не сразу, а проследил, чтобы тот подбросил свежих веток в кормушку и наладил поилку. Пока зазывала обихаживал Дрыгу, старшина внимательно оглядывая перекрёсток, насчитал трёх кладовщиков, проверяющих запоры на складских воротах и два дозорных кварта. Войдя в пустую полутемную трапезную, Лар прошел в дальний угол, сел, не снимая меча. Толстый корчмарь проводил его взглядом, потом кому-то повелительно махнул рукой в сторону кухни – туда немедленно метнулась чья-то тень – и, подхватив дорогую бутыль, направился к столику Лара. Прежде чем он важно склонился перед воеводой, стол уже ломился от еды и питья.

– Приятно видеть хоть одного мастера своего дела, сохранившего деловую хватку и ясную голову. Похоже, кое-кто их здесь потерял – в этом параде дозоров. Что тут происходит, скажи на милость? – поинтересовался Лар, покопавшись в печёных корнях, выбрал самый сочный, куснул, причмокнул довольно.

Корчмарь наклонившись к столу, понизил голос.

– Говорят, Никтус умер.

Лар, ожидавший чего-то подобного, однако чуть не поперхнулся – весьма достоверно, откинулся от блюда, вметнув брови:

– С чего бы?!

Довольный возможностью поговорить, хозяин с готовностью присел напротив, налил полный кубок, придвинул знатному едоку. Старшина, жуя, знаком показал: и себе, мол.

– С того, что держатель Порубежья чего-то с ним не поделил. Нашла коса на камень… Слышно, все Соборные сады выжгли – так схлестнулись. Молодой – что, повернулся да уехал, а старик помер. Так теперь чина опасается волнений да усобиц. На Никтусе же, почитай, все держалось.

Лар откинулся на спинку скамьи, задумчиво посмотрел в закопченный потолок, протянул:

– Так, значит, охрана – это от бунтарей, тайных и явных.

– Как раз от них. От порубежных дружин, в первую голову. Что могут примеру держателя последовать и начать здесь счеты сводить со старыми приятелями.

– А что с цангом, которого, говорят, недавно у детинца взяли?

– О, и в Тереме про то слыхали? Ничего не ясно. Вроде, чине его доставили, заточили в темницу. Вроде, покушение неслыханное готовил. Забили его, короче. Вместе с чухой местной. Кто она, не знаю. Уже утром на главное торжище не пускали, потом весь старый город кольцом оцепили, к обеду слух о Никтусе прошёл, и гвардия всех с улиц совсем погнала. Убытки страшные. Да. Что тут узнаешь? Обрывки. Только и слышал: сама венценосная чина руку потешила, приговор исполнила, лютой смертью…

– Как так? Уже? Так быстро? Ни пыток, ни допросов? Ни вывести на площадь?…

– А к чему? Вчера сотник дворцового узилища в храм Безликих Берегинь заходил – напасти отводить, что были, что будут, что ныне тревожат. Один верный человек там случился, так слышал то же, что и ведун. Вот как той самой ночью, что Держатель сады разносил, наша звездоподобная чина, да ломятся достатком её кладовые, в застенок изволила пройти, темницу со злодеями замуровать и с землёй сравнять.

Скромница, умница, боец, мастерица… Надёжней человека в этом Мире больше не будет. Никогда. Эх, девонька ты моя…Не ученица – соратница. Дочка. Трудяга и тихоня, а ведь все архивные раскопки, вся связь на ней – не один год…

Лар молчал, закрыв глаза, медленно тянул дорогое вино. Оторваться от кубка, видимо, был не в силах. Толстяк продолжал вдохновенно:

– Ведь что есть цанг? Цанг есть враг Мира и всего сущего в нём, и пребудет во зле, и породит зло, и преумножит его, доколе не изыдет оно. Ибо сказано: исторгни врагов из Мира – и расточатся все несчастья его, как враги…

– Исторгни, да… Это очень, очень интересно, – кивнул, наконец, старшина. – Над этим стоит подумать…

Садами старшина пробрался к главному торжищу, завис в тени древней башни. Изломив бровь, хмуро глядел на уже расчищенный от головешек, но зияющий безобразной щербиной узорочный ряд. На месте недавнего пожарища рослый гвардейский сотник – из знакомых – заканчивал разводить дозоры. Когда последняя полудюжина скрылась между уцелевшими лавками, Лар бесшумно спланировал с колокольни вниз и, приблизившись к сотнику со спины, натянул повод. Дрыга фыркнул, загремел чешуёй. Гвардеец, вздрогнув, обернулся, признал воеводу, отсалютовал по уставу. Судя по всему, приказа на задержание приграничного старшины или на слежку за оным у дозоров ещё не было. А могло б и быть – с высших станется, с тревоги-то такой…

– Прежде чем пред Собором предстать, сам разобраться хочу, что в городе творится, не поможешь? Кого здесь жгли? – щурясь на серебряных локков, зависших над дворцовыми маковками, сказал Лар. – Оставаться ли с ночевкой или плюнуть на всё и двигать обратно в Терем подобру-поздорову…

Гвардеец пожал плечами.

– Да сами толком не знаем, что творится. Собрали, сказали: во дворце с дюжину лазутчиков обнаружили. Окружили их и со страшным боем – полночи бились – едва-едва отвели злодейское покушение на саму венценосную чину, да правит она вечно. Хорошо, подоспел держатель Порубежья, часть супостатов перебил, вот на этом самом месте. Оставшихся теперь ловят… Даже воеводам подорожные положены.

– Бедная чина, да не потускнеет от горя ее красота, – сказал Лар, разворачивая перед сотником свиток с печатями и придавая лицу печальное выражение. – Сколько напастей сразу – и покушение, и гибель её первого-из-витязей…

Сотник замер, вникая в услышанное, потрясённо оторвал взгляд от подорожной:

– Какая гибель? Чья? Да ты что?!

– А ты разве ещё не знаешь? – Лару вдруг припомнились Пинины разлетающиеся ручки – под стать красноречию сотника. – Ну как же! Беда, кругом беда! Весь Терем в печали. Сгинул он, пропал в болотах Приграничья. Полетал с держателем Порубежья по лесам и сгинул. Вот и не спешу во дворец. Третий круг делаю. Не знаю, стоит ли расстраивать венценосную такой новостью – и так ей непросто… Может, лучше сначала в Собор, а? Как думаешь? Ну, бывай…

Он пришпорил шумилку, оставив гвардейца совершенно сокрушённым новостью. Стара в гвардии любили.

Терем Никтуса теперь почти не охранялся. При живом хозяине здесь, вероятно, толклась не только многочисленная челядь, но и его всевозможные магические создания; теперь же лишь двое скучающих стражников – пареньков из вчерашних выпускников какой-нибудь третьесортной школы – топтались у входа. Собор не успел озаботится более надёжной охраной бесценного наследия. Лар, сделав пробный круг, приземлился подальше от входа, пристроил Дрыгу в густых кустах, и медленно обошел здание по периметру, осторожно поглядывая на безжизненные окна. Нашёл ещё пару сторожей – у чёрного хода, окинул оценивающим взглядом их спины и решительно направился вперед. Один паренёк обернулся было, но вовремя получил удар по затылку и мешком свалился на траву. Второй рухнул рядом с первым. Бережно пристроив незадачливую охрану отдыхать к крылечку терема, Лар ещё раз огляделся, взбежал по резной лесенке, нажал плечом на запертую дверь. Тонкие створки схватывались хитроумным замком. Но возиться с ним воевода не стал: не теряя времени, примерился, резко ударил ногой и скользнул внутрь, аккуратно притворив за собой выбитые створки.

Внутри терем Никтуса казался куда выше, просторнее и шире, чем снаружи – возможно, даже безо всякого колдовства, лишь с помощью умело расставленных зеркал. Лар неслышной тенью скользил вдоль стен, вспоминая дорогу, по которой ходил только единожды в жизни, более пятнадцати лет назад – безопасную дорогу к библиотеке великого мага. С тех пор многое изменилось, но память не подвела – Ларион вновь стоял перед узкой и низкой железной дверью. Вместо замка её украшала колдовская печать.

Небрежение сторожей могло допустить в этот терем кого угодно – вор из терема всё равно б живым не вышел. Стражники имели полное право не заботиться о сохранности имущества мага – заклятья, накладываемые на сокровищницы, действуют и после смерти заклинателя, так что будущий распорядитель его наследства обязательно будет высшим Собора, а до его прихода соваться в маговы хоромы себе дороже. Но библиотека – не кованый сундук. И перстенек, украшенный незатейливой руной, без труда открыл тяжелую дверь и при этом с яркой лиловой вспышкой исчез, едва только Лар снял его с руки и поднёс к печати.

Охранники всё ещё лежали без чувств на крылечке, когда Лар с несколькими свитками за пазухой выбрался через окно и неспешно направился к тому месту, где оставил шумилку.

Он был уже далеко, когда у резного крыльца опустевшего терема столпились над товарищами встревоженные дозорные гвардейцы, пока еще не догадавшиеся окружить терем, оцепить и прочесать все ближайшие улицы, наглухо перекрыть все двенадцать выездов из старого города и немедленно доложить о страшном грабеже Собору.

10.

Нельзя сказать, будто Заграничью передалась паника Межгранья, ибо таковую в столице задавили на корню. Венценосная чина не то что паники или там подготовки к похоронной церемонии – до особого её распоряжения – не дозволила, а и рты открывать запретила, пригрозив болтунам, распускающим слухи о гибели старца, лишением не только языка, но и головы.

Самого победителя Петулия не потревожила и на детинец не зазвала. Ну и пусть себе дуется, не хочет – не надо, и мне пока не до чин, думал Дэл, покидая притихшую столицу через настежь распахнутые ворота. Ни о чоме, ни даже о чухе вспоминать сейчас не было сил. Он и управителя своего пока не тронул. Потом. И сердечные копания, и последние счета – всё потом. Последний из рода ри Элей отстоял свой Кристалл, и теперь пришло их (и камня, и его хозяина) время, но оно, время, потерпит, подождёт, пока израненный маг не окрепнет.

Верхом на отдохнувшем цанговом шумилке, всё в том же, сотворённом в битве, бледном ореоле рун Великого Исцеления, держатель поспешил к спасительным рукам Сома.

Но не остыло ещё место встречи двух магов близ Соборных садов, как по тайному приказу правительницы были подняты все гвардии Заграничья. Каждой дружине предписывалось занять отведённый ей в столичном предместье стан, а тысяцким – предстать перед троном. Пини всё ещё страдал в маленьком жёстком седле, неся свой зад к Терему, а у чины уже собрались верные ей маги Собора. Держатель всё ещё нежился в целебном сне, когда венценосной чине удалось сдержать чаши Равновесия, дрогнувшие было от рокового взрыва. Всего за пару дней столица укрылась за прочным оградительным кольцом верных дружин и заклятий. Только потом по владетельным домам понеслись гонцы. О Никтусе – ни полслова. А за Чуру чина гонцов вообще не послала, а значит, никого оттуда видеть пока не хотела, Лар был единственным, пусть и незваным, приграничным гостем столицы в те дни. Просто дозорный доклад чине о его визите запоздал. Державный дом велел всем соблюдать спокойствие и составлять отчёты об управлении подворьями. Владетели ни обеспокоиться, ни ослушаться не посмели. Но что были охвачены тревогой – несомненно. В кончину Никтуса верилось с трудом. Тем не менее, все его соглядатаи, до того прочно сидевшие на каждом дворе, но не успевшие при столь удивительных известиях тут же присягнуть на верность своим потрясённым владетелям, принялись как-то быстро и незаметно исчезать или подвергаться неведомым скоротечным и смертельными напастям.

Порубежья, казалось, всеобщая тревога почти не коснулась – ни заградительных кордонов, подобных столичным, ни верениц боевых ладей по Заслонке, ни колючих щитов поперёк дорог к дежурным заставам… Впрочем, дозоров на здешних тропах стало меньше лишь потому, что работала настороженная держателем сеть, и освободившихся благодаря тому бойцов отрядили на засеки. Но ватаги недорослей, только что опоясанных мечами и не призванных вместе с ветеранами в столицу, а потому обиженно хлынувших в Крепость, попасть в Порубежье не смогли. Хмурые суровые бойцы вырастали на их пути, как из-под земли, разоружали, хорошенько накостыляв по шее, и отправляли обратно с отеческим наказом – верно хранить свои владетельные дворы в столь неспокойное время.

Лар дозоров тоже не избежал, хоть и троп не держался, и в корчмы не заворачивал. Однако достичь Крепости ему оказалось куда легче, чем пробраться в Межгранье – здесь дозорные тоже знали воеводу в лицо, уважали не меньше, чем самого держателя, а держатель, в отличие от венценосной чины, распорядился пропустить к нему Лара беспрепятственно.

В Крепости царила тишина и пустота. Лишь мерно прохаживающиеся часовые оживляли застывшую в непривычной безлюдности главную площадь. В стойлах топталось несколько шумилок, но и при них никого не оказалось. Давя чувство голода, засосавшее при виде крепостных стен, небрежно приткнув Дрыгу к резному столбику кормушки, Лар бегом поднялся по лестнице к бывшим аргусовым покоям, неожиданно для себя вежливо постучал в дверь, но вошел, не дожидаясь ответа.

Держатель Порубежья полусидел-полулежал в подушках за столом и проглядывал свитки, неуклюже удерживая их обеими забинтованными руками. Лицо его, покрытое пятнами новенькой, тонкой и розовой, указывающей места недавних ожогов, кожей, казалось незнакомым. Обритая макушка обвязана платком, пропитанным тёмным снадобьем. Пират завратный, да и только.

Не встал гостеприимно навстречу, свитков не отодвинул, так и держит последний, продолжает рассматривать, а тот подрагивает… И главное, взгляд – как выстрел, чужой, недобрый. В лесу под Грядой, небось, не так на меня смотрел. А девку приговорил, меня не дождавшись, не спросясь. Видали таких?! Ну-ну… Старшина неторопливо прошёл через весь зал, стряхивая с плеча самострел, снимая плащ и перевязь с мечом, небрежно бросил всё на второй лежак.

– Эк тебя, – посочувствовал вслух, придвигая знаменитый резной стул и усаживаясь напротив Дэла. – Что ж это ты как с цепи сорвался? Каких только слухов в народе не ходит. Разгуля-ался… Отомстил, значит? Наставнику-то.

Дэл отложил подрагивающий свиток, хмуро уставился на гостя. Выходит, и Лар знал о вине Никтуса?

– Защищался, – наконец угрюмо буркнул он, но под выжидающим взглядом старшины всё ж придвинул погребец и, пытаясь осторожно подцепить крышку забинтованными пальцами, добавил мягче. – Будешь с дороги?

– Давай уж я сам, – Лар приподнялся, навис над погребцом, выбирая, что покрепче. – За чёрную душу не станем. – Он снова сел и в напряжённом молчании разлил по кубкам. – За Яромиру.

– Подземелье ей пухом, – согласился Дэл, не поднимая глаз на воеводу. Имя отозвалось болью, тенью скользнуло по лицу…

– Хорошая вещь – говорящие Блюдца, а? – ухмыльнулся Лар. – А мне, чтоб узнать, проехаться пришлось. Ага. Как и не старший воевода, вроде… Ну. Совсем. – Лар поставил кубок обратно в погребец, откинулся на спинку стула, смотрел насмешливо.

Дэл поднял, наконец, на него глаза и некоторое время пристально смотрел на старшину, нет на старшего воеводу. Казавшаяся такой неуместной здесь, в Крепости, ухмылка Лара означала одно: вызов. Легко занять место учителя, несложно избавиться от понравившейся, но недоступной девушки, под силу расправиться с коварным опекуном. Но вот этот совершенно далёкий от магии случайный наставник, который не учил, не опекал, оплетая ложью и навязывая чин, а честно продавал крохи своего мастерства – за очень высокую цену, лёгкой добычей не станет даже для высшего мага. Конечно, цанги шли к Лару. А зачем, тот скажет лишь тогда, когда пожелает, но каковы его пожелания – загадка… Почему он явился сюда без страха?

– Налюбовался? Выводы сделал? Вот и ладушки. – Старшина больше не ухмылялся. Одной рукой отмахнув кипу свитков на край стола, другой убирал в погребец Дэлов кубок. – Для застолья не время, время делу. Месть – это, конечно, дело благородное. Но тебе вверены и другие. Все ли документы ты прочел, что тебе от Аргуса достались? Ну-ка, скажи мне.

Дэл непонимающе приподнял безволосые брови.

– Тоже мне, отличник! – Лар вытащил из-за пазухи солидный пакет, помахал им под носом у держателя. – Вот. Все написано. И расписано. Начиная от Золотого Локка и заканчивая вероятной смертью Никтуса. Думаешь, зря, что ли, все Межгранье четвертый день на ушах стоит? Вообще о нём не думаешь? Правильно, тут и думать нечего. Вот оно – чёрным по белому: усобицы грядут, сначала в Соборе, в столице, затем по всему Миру…

Дэл принял свиток, развернул, пробежал начало глазами…

– Отчет Аргусу? Его аналитика… Обо мне. Откуда печать Никтуса?

– Из его тайного архива, моя умница. А всё потому, что охранные заклятья надлежит не только на магические свитки лепить, но и на отчеты, – объяснил Лар, забирая у ошеломленного держателя свиток. – Но дело не в том. Видишь ли, прочти ты эту вещь вовремя, мог бы меньшей кровью обойтись, что для молодого, но дальновидного воеводы ой как немаловажно. Да и я б себя повёл совершенно иначе. Там в конце и рекомендации держателю дадены, как поступить. Хороша была голова у парня – ею он и поплатился, аналитик-то. Не мог он с такой головой так неудачно навернуться, не мог так с бредущего шумилки сверзиться, чтоб все мозги на камнях остались… В общем, отчёт ты проморгал. Но беседу-то Никтуса с Нэдом помнить был должен… Не помнишь? Собор никогда не позволит магу-одиночке возвыситься над Собором. А ты уже нарушил Равновесие. Хорошо, у девки котелок под венцом варит – засадила всех Соборных бездельников за решение этой проблемы, так Хатиману, по крайней мере, цунами завтра не грозит…

Дэл только выразительно развел руками в бинтах.

– Н-ну, напал ты на меня – не отбиться. Только нападение – не всегда лучшая защита. А на чужие отчёты мне плевать. Я сделал только то, что должен был сделать. Как должен держать границы Мира от любого врага. Надеюсь, ты, хранитель Гряды, ответишь на один давно занимающий меня, держателя Порубежья, вопрос: какое отношение ты имеешь к цангам?

– К цангам? Я? С чего ты взял? – насмешливо удивился Лар.

Дэл нервно забарабанил пальцами по столешнице, скривился от боли.

– С того, что твоя ученица укрывала одного из них. Врага! А в Мире связь она поддерживала только с тобой. Значит, и цанг шёл к тебе. Не в первый раз, как я теперь понимаю?

– Как я теперь понимаю, не надо было оберегать её от связи с тобой – уж на себя б ты обвинения не возвёл. И не забыл бы про её связь с венценосным домом. Да и вообще я за свою ученицу уже не в ответе, – фыркнул Лар. Он явно развлекался. – Много ль бедный Никтус за твои щенячьи проделки отвечал?..

Держатель Порубежья порывисто встал, выпрямился во весь рост.

– Я ведь все равно узнаю, – произнёс угрожающе. – Может, лучше сам скажешь? – потянул из-под свитков жезл.

Шутки кончились.

– А может, лучше сам посмотришь? – дружелюбно предложил Лар. И, тоже поднимаясь со стула, добавил с самым невинным видом. – Заодно и те Врата, что мне так приглянулись у цангов, своим Кристаллом откроешь?

Дэл замер. Попятился изумленно. Бессильно опустился обратно в подушки, потряс головой, словно гнал наваждение, растерянным взглядом обвёл стол, как бы ища и не находя спасения в груде заклинаний, сотворил в воздухе вяжущую руну, еще одну. Огненные знаки вяло пыхнули и тут же потускнели, растаяли в воздухе. Маг, уже почти внявший зову Расплаты, судорожно стряхнул с жезла свитки, неуверенно шепнул заклятье оков – безуспешно. Некоторое время недвижно следил за подбирающим перевязь и плащ Ларом, потом покорно поднялся:

– Как скажешь.

Начищенный Кузнечик радостно затопотал, ринулся из стойла навстречу. Не к магу, к старшине. Ом-чистильщик, вынесший следом сбрую, вдруг мешком рухнул наземь, опутанный по рукам и ногам. Не отменённое заклинание, нёсшееся за кипящим от бессильного гнева держателем по пятам, настигло-таки путами первого встречного. Но не Лара. На ногах ома с лязгом защёлкнулись предназначенные приграничному воеводе оковы. Маг досадливым жестом смахнул их с несчастного парня, сердито покосился на старшину.

– Всю дорогу собираешься упражняться? – укорил тот, выводя Дрыгу. – Иль закончил уже? Потерпи, и так скоро расстанемся…

Дэл пинком наладил ома прочь, молча поднял сбрую, принялся за Кузнечика. Тот послушно позволил магу себя оседлать.

Дружно поднялись над стенами, помчались к реке. Держатель, казалось, напрочь лишился не только естественного любопытства, но и дара речи. А может, просто не желал говорить с вражеским сообщником.

На подлёте к третьей засеке Лар окликнул, предупредил:

– Наших нам с тобой желательно миновать незаметно.

Миновали – в окутавших обоих дымке-невидимке. Старшина потянул цепь на шее, вытянул из-под ворота, выпростал на свет здоровенную блестящую бляху.

– Теперь можно не таиться.

Почти не таясь, подлетели к вражескому валу. Здесь Лар, поигрывая бляхой на груди, первым пошёл на снижение, завис прямо над бомбомётным гнездом, чего-то ждал. Откуда-то немедленно вынырнул цанг, вглядываясь в бляху, и отчаянно замахал руками кому-то на валу. Потом прижал руки к груди и довольно внятно объяснил, что гостей, отмеченных Его Средоточием Разума, на их пути к Вратам и обратно, согласно договору, обережёт от всяких неприятностей самое надёжное сопровождение. Из-за щитов заграждения тут же выкатилась самоходка с четверкой бомбомётчиков, о семи позументах каждый, запылила вдоль вала, и цанг указал пальцем: следуйте за ней.

Когда впереди показались зубцы скал, Дэл, по-видимому, обрел способность говорить. Оказалось, только для того, чтоб ещё раз попытать на цангах или старшине какое-нибудь заклятье – но чары не действовали.

– Что это за Врата-то? – мрачно поинтересовался он тогда.

– На выход, – с готовностью откликнулся Лар. – Всю жизнь здесь, понимаешь, искал выход. Уж совсем было решил, что напрасно. Не только тебе, Никтус и мне врал. Нет, мол, пути назад. Только тот, каким изыскатели ходят. А чтоб жить там, в прежнем мире, такого, говорил, нет. – Лар отогнул ворот, показывая связку свитков на груди, огладил её любовно. – А сам точно знал и ход, и ключ, и карту у себя хранил. Странно, что ты её в своё время не нашёл… Ключ-то, да, не найти было. Потом – хлоп, явление! Нэд лет семь, как заслан – здоровёхонький… с Кристаллом. Смотри – не хочу. А Врата вычислить – пустяк…

Подлетели. Лар широко повёл рукой:

– Вот тут-то, у цангов, значит, этот выход и есть. Окончательный и бесповоротный. В прежние миры. С долгой там и счастливой жизнью… И ни кварта чертить, ни кровушки лить. Кто хочет, тот уходит. И неважно, где он в этот миг находится. Сидит себе, скажем, в темнице, горюет: домой бы. В родной мир. Тут последний уцелевший из загубленного рода древних магов свой Кристалл ко Вратам ладит – и пуста та темница. Ну? Здорово ж. А ты…

Лар натянул поводья, остановился и Дэл. Спешились. Старшина привычно хлопнул Дрыгу по чешуйчатому боку, отпуская обратно. Но за Дрыгой взвился и Кузнечик. Проводив угольно-изумрудную пару, старшина и держатель некоторое время смотрели друг на друга.

Дэл первым отвёл глаза и двинулся к Вратам. Цанги-охранники, с бомбомётами наизготовку, держались поодаль, с настороженным интересом следя за магом. Тот вложил Кристалл в гнездо, отошел, воздел жезл, начертал им отпирающую руну Ключа.

Заморочило. Невесть откуда взявшиеся на небе тучи, заклубились, искря и ворча, сбиваясь в тяжёлый плотный купол, надвигаясь всё ниже, цепляясь за зубья скал. Врата вспыхнули, засветились радужными переливами. Скала содрогнулась, раскололась, и из круглого пылающего жерла разлома с рёвом взметнулся, вонзаясь в темные тучи, столб колдовского огня. Взметнулся и опал гулкой огненной россыпью спекшихся камешков, оплавил кольцо разверзшихся Врат. Вихрем, кружа пепел, налетел порыв ураганного ветра, остудил горящее кольцо, растрепал, разметал тучи и умчал-понёс морок за скалы и дальше – вниз по Заслонке. Ожившие Врата медленно потухли, укрывшись знакомой радужной пленкой. Однако через них не прошёл бы даже ребёнок – так тесен был радужный круг.

Все сразу смолкло и просветлело. И именно в этот момент все четверо цангов исчезли, будто б их и не было. Стояла самоходка, лежала опавшая с тел одежда, валялись бомбомёты. Сами цанги пропали бесследно. Маг, хорошо знакомый с техникой переноса в завратье, не удивился, а старшина недоумённо огляделся по сторонам… Будто как раз для того, чтобы встретиться взглядом с Тимусом. Чуть поодаль, за спиной патриарха Собора стоял Хатиман.

– Остался, голубчик, – ласково улыбался в усы Тимус, – оста-а-ался. Я до последнего думал – уйдёт! Ты тоже думал – уйдёт? – обернулся он к Хатиману, тот покивал. – А теперь что же? – старый маг снова с отеческой нежностью посмотрел на воеводу. – Теперь я спокоен: сам заварил, сам и расхлебает.

– Подожди, Врата ещё открыты. – Хатиман подмигнул Лару, выразительно указал кончиком носа на Дэла, ошалело таращегося на обоих магов.

– Да нет, он с ним не расстанется, – не оборачиваясь, ответил Тимус, – видишь?

– Может быть, вы скажете мне…, – начал Дэл, уже придя в себя и протягивая руку к гнезду – забрать свой Кристалл.

Лиловая вспышка окутала молодого мага, вновь дрогнула и закачалась земля, жерло Врат вспучилось, плюнуло радужным огнём, и пропало в колдовской дымке. Та завихрилась над скалой, треща искрами, и вдруг опала, медленно стекла по скале вниз, обнажив прежний гладкий, но оплавленный до зеркального блеска, камень. На нём всё ещё тускло светилась руна Предначертания.

– Нет!!! – отчаянный девичий крик резанул по натянутым нервам.

– Стой! Лар, держи её! – Хатиман первым узнал чину в несущемся к камню вихре.

Откуда она здесь взялась, старшина так и не понял, бросился наперерез, поймал.

– Туля, детка, не надо! – это уже Тимус. – Ты же знаешь, как горят даже высшие…

– Нет, он жив! Да пусти!! – Лар пёрышком отлетел в сторону.

Чома, спотыкаясь, ринулась к камню, ударилась в него, припала к чёрной руне, и та словно втянула в себя колдунью, растворила в себе и тут же растворилась сама.

– Может, и жив, – согласился им вслед Тимус.

– Вряд ли, – отозвался Хатиман.

– Я-то почему до сих пор здесь? – проворчал Лар, вставая и отряхиваясь.

– А где тебе ещё быть? – ядовито осведомился Хатиман.

– Как это где? В завратье. Или надули опять, кудесники?

– Зачем надули? Всё честно. Врата открылись, страждущих выпустили. Всех цангов, например. Войне конец! Радуйся, воевода, ты вдохновил держателя на великий подвиг…

– Издеваешься? Я уйти хотел!!

– Кто хотел, тот ушёл. Объясни ты ему, Тимус.

– Он и так всё прекрасно понял. Он свиток вдоль и поперёк прочёл. Одно упустил: поинтересоваться, чем обернутся его опыты с Вратами для оставшихся. А теперь, когда он понял, что остался, стесняется спросить: что станет с Миром?

– И знать не хочу! – Лар сплюнул, пошёл к самоходке цангов. Отпихнул ком тряпья с водительского сиденья, сердито полез за рычаги, покопался, чертыхаясь, в их переплетении, пока в недрах самоходки не заурчало, осадил её назад, ближе к камню и магам. – Вас подвезти или вы опять своим ходом?

– Надо же, он-таки поинтересовался! – всё так же ядовито откликнулся Хатиман. – Нет, о великий знаток вражеских самоходок, боюсь, у двух старых, никому не нужных более магов не достанет сил на возвращение в свои скромные кельи. Ибо Магия Мира истекла сквозь Врата!

– Ну, зачем ты так? Нам-то сил достанет. Настоящий волшебник остаётся таковым в любом случае. Неожиданный исход держателя и чины тому подтверждением. Но большая магия действительно покинула Мир. Это главное последствие сегодняшнего события.

– А всё остальное – это не главное, нет! – Тут же встрял Хатиман. – Подумаешь, рудники и поля разом опустели! Подумаешь, не стало почти всех наставников и целителей. Туда им и дорога – донаставлялись… Пусть магов, у кого не одни лишь руны – мозги были, поредело. Зато гвардейцев невпроворот, что только убивать учены. Чиновными брюхами все приказы забиты. А те же цанги-головорезы? Ты ведь и знать не знал, что они все изойдут, а не одно его Средоточие улепетнёт, как вы там с ним уговаривались, а?! – Лар спрыгнул с сиденья, двинулся было к магу, играя желваками, но резко остановился у оплавленного круга, провёл ладонью над гнездом в камне, потом поднёс ладонь к лицу, будто дивясь, что Кристалла в ней нет, бессильно уронил руку, полез обратно в самоходку. – И никто пока не знает. Что тем цангам здесь так всё обрыдло, что их религия велела молить с пелёнок об исходе отсюда. Ты, да не знал? А дворы полны дружин. С кем они теперь биться станут, как ты думаешь? Рожу сквасить, дверью хлопнуть – это да, это торжество духа. А Мир, междоусобье и смуту в умах, – на сирот-малолеток? Не ожидал, что и они уйдут? А оно вона как. Хоть бы трактат по новому мироустройству оставил!

– Довольно, Хатиман. Пронял ты его. Не всё так скверно, Ларион. Но времена грядут страшные. Так что, не ерепенься, а бери бразды правления в свои руки. Дружины только тебя и признают. Ибо один у нас настоящий воевода остался…

Лар помолчал. Держа руки на рычагах, обернулся:

– Так вы садитесь, или нет?

Признаваться себе, а уж тем более ехидным стариканам в том, что он, в сущности, даже рад остаться с ними, правителю Мира не хотелось.

Новокузнецк,

август 2002 – октябрь 2003.