Последний поцелуй

Ко мне явилась рифма — вся в слезах.

Бедняжечка! Она едва дышала,

На ней буквально не было лица.

Шатаясь, спотыкаясь, добрела

До белого, как обморок, блокнота,

И я с тяжелым сердцем записал

Историю ее грехопаденья:

В нее влюбился молодой поэт;

Он ей прощал все то, что было раньше,

И мировую славу обещал.

Но, боже мой, как с ней он обращался!

Ломал, корежил, гнул и так и сяк. Кричал он:

Устаревший жалкий штамп

Считать, что рифма — звонкая подруга

А эти «рифм отточенные пики» —

Средневекового оружья род.

Для современной рифмы корневой

Достаточен и слог в начале слова.

Потом и этот слог — ко всем чертям!

Она повисла на опорной гласной,—

Так альпинист над пропастью висит

На перетертой о скалу веревке.

…Нечесаная, жалкая, в лохмотьях

Средь ночи рифма приплелась ко мне,

Как раз, когда над первою строкой

Я мучался…

— А я к тебе вернулась,

Прости меня. —

Я не сказал ни слова,

Но ложе ей из книг соорудил:

Товарищ Маяковский в изголовье

И сам поручик Лермонтов — в ногах.

Страдалица, забудься, отдохни,

Мы утром обо всем поговорим…

Ночь проведу над белыми стихами.

Этот год называется

Годом спокойного солнца.

Я не спорю с наукой,

По сердцу мне это названье,

Только в этом году

Крылья бомбардировщиков наглых

Над вьетнамской землей

Заслоняли спокойное солнце.

Только в этом году

Наша дочка, мудрец-несмышленыш,

Улыбаясь, прошла

Над разверзшейся бездной сиротства.

И бесились тайфуны —

У каждого — женское имя.

(Кто-то их окрестил

Именами своих ненавистных.)

И три месяца кряду

Ташкент колотило о землю,

Так, что с хрустом ломались

Иголки сейсмических станций.

И Флоренция

Грязью затоплена до подбородка,

И на улицах Аккры

Темнокожие люди стреляют друг в друга,

И в Уэллсе

Гора наползла на шахтерский поселок.

Я отнюдь не хотел

Заниматься обзором текущих событий,

Просто вспомнилось мне

То, что было

И что происходит

В год спокойного солнца.

Постой!

Ты сегодня не слушал последних известий.

В катастрофе погиб

Самолет с водородною бомбой.

С января по декабрь

Тесно году спокойного солнца.

Он легко переходит

Границы листков календарных.

Я не спорю с наукой.

По сердцу мне это названье,

И мучительно хочется,

Чтобы оно оправдалось.

…Далеко-далеко от земли рассиялось

спокойное солнце.

Человек,

Укрощающий молнии,

Каждое утро смотрящий буре в глаза,

Очень скверно играет на скрипке.

Человек,

Который под пыткой

Улыбался зло и презрительно,

Улыбается нежно ребенку.

Человек,

Рубающий уголь,

На пластах крутого падения,

Любит пить жигулевское пиво.

Человек,

Для спасения многих

Дважды себя заражавший холерой,

Рассказывает анекдоты.

Человечек,

Который скверно играет на скрипке,

Улыбается нежно ребенку,

Любит пить жигулевское пиво

И рассказывать анекдоты,

Размышляет:

Как я похож

На укротителя молний,

На того, кто молчал под пыткой,

На шахтера и микробиолога.

Впрочем, я даже больше их —

Я собрал в себе их черты и приметы.

Эта птичка попалась

В силки репутации, в клетку:

Старый символ мещанства —

Сидит канарейка на рейке.

Только я не согласен

С такой постановкой вопроса.

И прошу пересмотра,

И срочно прошу оправданья.

Биография птички:

Она из семейства вьюрковых.

Уточняю по Брему,

Что это — отряд воробьиных.

Ей бы жить на Мадейре,

На Канарских бы жить, на Азорских,

Заневолили птичку,

Еще и мещанкой прозвали!

Кто бывал в Заполярье, тот видел:

В квартирах рабочих,

Моряков, рудознатцев

Сидят канарейки на рейках.

С ноября и до марта

Мерцают они словно звезды,

Всю полярную ночь

Красный кенарь поет, не смолкая.

В министерство ли, в отпуск

Приедет в Москву северянин,

Он найдет канарейку,

Заплатит безумные деньги.

И везет самолетом,

Потом сквозь пургу на собаках

Это желтое счастье

Иль красное — счастье двойное.

Соловьи Заполярья!

От вашего пенья зависит

Настроенье людей,

Выполненье заданий и планов.

Канарейка на рейке,

Какая чудесная птица!

У мещанства сегодня

Другие приметы и знаки.

Люди добрые! Что нам делать

С нашей вечною добротою?

Мы наивны и мягкосерды,

Откровенны и простодушны.

А мерзавцы и негодяи

Видят в этом лишь нашу слабость.

Верно: если душа открыта,

То в нее очень просто плюнуть.

Неужели так будет вечно?

Неужели светлому миру

Не избавиться от негодяйства?

Люди добрые! Что нам делать?

Я вас к подлости не призываю,

Но зову на помощь суровость:

Доброта — лишь только для добрых,

Чистота — лишь только для чистых,

Прямота — для прямых и честных.

А для подлых — ненависть наша:

Надо их же собственной грязью

Беспощадно забить им глотки.

Что делает человек,

Когда остается один

В комнате, где нету зеркала,

В котором он мог бы себя увидеть?

Он улыбается или хмурится?

Напевает или ворчит?

Сгорбился или расправил плечи?

Какое у него выраженье лица?

Не чтение, не сочиненье письма,

Не подготовка к экзамену или зачету —

Я именно хотел бы увидеть,

Что делает человек,

Когда он ничего не делает.

Как семена в перезревшем цветке

Вырастали мы в коммунальных квартирах;

Койки студенческих общежитий

Толпились, как шлюпки около пристани;

Прочитайте в энциклопедии,

Что такое барак,

Где по очереди спят на нарах

Дневная и ночная смена.

Я уж не говорю о солдатских годах,

Где даже могилы были общими,

А когда красноармеец оставался один,

Он вызывал огонь на себя.

А теперь мне очень хочется знать,

Как ведет себя человек

С самим собой наедине,

Когда никто на него не смотрит.

Вдруг оказалось:

Глаза — это вовсе не синие звезды,

А только сетчатка и роговица,

Хрусталик и радужная оболочка.

Вдруг оказалось:

Ночь — это вовсе не заговорщица,

А только темное время молчания:

Я тоже имею право на отдых.

Вдруг оказалось:

Письмо — это вовсе не голос сердца,

А только конверт, бумага и марка,

И ты же знаешь, что все в порядке.

Вдруг оказалось:

Что я — это вовсе не тот человек,

А только ошибка и заблужденье.

И все это выяснилось за три минуты.

Едва потрясенный Ташкент

От контузии первой очнулся,

С полустанков и станций

Поспешили к нему эшелоны.

Стеновые панели,

Лекарства,

Провиант и одежда.

От колхозов и строек,

Обкомов и горисполкомов.

На тюках и контейнерах

Надписи: «Срочно! Ташкенту!»

Ниже — адрес отправки,

Здесь всю географию видно.

На Товарной — разгрузка.

Аврал — в отделеньях почтовых.

Горы белых посылок

И надписи: «Срочно! Ташкенту!»

А на многих посылках

Отсутствует адрес обратный:

Передать кому надо…

Неразборчива подпись.

Что в посылке?

Домашние вещи —

Костюм — широченные плечи

И цветастое платье —

Подросток иль просто худышка.

Что в посылке?

Нарядная кукла,

Ботинки (разок надевали)

И белье в магазинной обертке

И пакеты сухого печенья.

Вам спасибо, колхозы и стройки,

Обкомы и горисполкомы,

За бетонную вашу поддержку,

За всю многотонную помощь.

Как спасибо сказать

Широченным плечам и худышке?

Дорогие мои,

Что ж вы адреса не указали?

Прожил я свою жизнь

В государстве обкомов и строек,

Много всякого было —

Больших потрясений и малых.

Но всегда, если горе,

Товарищ приходит на помощь.

Нет обратного адреса

И неразборчива подпись.

Только нам этот адрес известен,

Далекий и близкий.

Пробиваемся мы в этот край

Через бури, проклятья и штормы,

Это город Грядущий,

Проспект Беззаветного сердца,

Номер дома любой назови

И любую квартиру.

Эшелоны несутся в Ташкент

И летят самолеты

От колхозов, строительств,

Обкомов и горисполкомов.

Больше всех беспокоится

Самая трудная стройка —

Это стройка души человека,

Открытая людям,

Так, что даже не надо

Указывать адрес обратный.

Обезумевший атом

Не вернется в свою оболочку,

И не будет опять

Африканец рабом бессловесным,

И межзвездный корабль

Снова шаром воздушным не станет.

Прошлогодние платьица

Дочке уже не годятся,

И к начальному замыслу

Не возвратится поэма,

И плодам-кулачкам

Не разжаться в цветок пятипалый.

Будь я даже назначен

Волшебником или пророком,

Ничему на земле

Я бы не дал обратного хода,

Невозможное дело.

За это и браться не стоит.

Но упрямо, всю жизнь,

Я пытаюсь вернуть изначальность

Нашей трудной любви.

Чтобы снова свиданием первым

Стали все эти годы.

Я верю, что это возможно.

Речные трамваи, речные трамваи,

Меня вы включили в свое расписанье.

С рассвета до полночи действует пристань

Под самыми окнами нашего дома.

На праздники вы мне приносите песню,

А в будни — журчанье воды и мотора,

Дышу я то легкою грустью отплытья,

То смутной тревогой схожденья на берег.

Речные трамваи, речные трамваи,

На палубе топчется юнга в фуражке,

В бушлате, расстегнутом молодцевато,

С пушком на губе и большими руками.

Кольцо на канате одною рукою

Набросив на кнехт, он небрежно, любезно

Всегда помогает пройти пассажиру

Полшага по трапу над черной водою.

Речные трамваи, речные трамваи,

Почти каравеллы, почти бригантины,

Корветы и шлюпы, фрегаты и шхуны,

Плывущие вдаль, мимо парка культуры.

Возьму я билет за пятнадцать копеек,

Попробую с юнгой начать разговоры.

Но юнга презрительно курит. Он видит

На траверзе неба коралловый остров.

Все изменилось… Поле стало нивой,

Ручей стал речкой, городом — поселок;

Песок с цементом сделались бетоном;

Нектар цветочный превратился в мед.

Железо, раскалившись, сталью стало…

Все изменилось, но не потеряло

Своей первоначальной чистоты.

А ты не только часть, ты ум природы.

Но по сравненью с ней за наши годы

Гораздо медленней менялась ты.

Что ж, расставаться так расставаться.

Все решено.

Все ясно.

Все кончено.

И нам остается один разговор,

Совершенно спокойный,

Очень тихий.

Последний.

Ты обещала мне рассказать

О тех временах, когда была счастлива,

Потому, что не знала меня,

Губителя твоей жизни.

Говори, говори, говори,

Я слушаю, слушаю, слушаю.

Это надо рассказывать годами?

Ладно, я вытерплю напоследок.

Ты просишь меня объяснить,

Почему такие странные письма

Я присылал тебе с дороги,

Не пользуясь знаками препинанья.

Но в каждом отдельном случае

Была особая причина.

Это надо рассказывать годами!

Ладно, уж выслушан напоследок.

Мы давно собирались высказать

Друг другу свои упреки.

Пожалуй, настал подходящий момент.

Ты начинай. А я продолжу.

Как хорошо, что все позади.

Ни спешить, ни горячиться не надо.

Это надо рассказывать годами?

Ладно, уж выскажемся напоследок.

Кроме того, нам просто необходимо

Досказать все недосказанное,

Договорить все недоговоренное,

На что никогда не хватало времени.

И мы печально молчим вдвоем,

Медлим, откладывая объясненье,

Для которого нужна целая жизнь

И хотя бы еще одна ночь напоследок.

Запрет всемирный — не трогать зверя,

Который близок людской породе.

Как быстро люди договорились

О том, что надо беречь дельфинов!

Дельфины любят играть, как дети,

Им ультразвуки вполне доступны,

А если горе, дельфины плачут…

И, значит, надо беречь дельфинов.

Дельфины дышат! Дельфины видят!

Дельфины плавают вольным стилем,

Дельфины любят совсем как люди,

Давайте будем беречь дельфинов!

Играют дети, как дельфинята,

Им ультразвуки доступны тоже,

Мы, как дельфины, умеем плакать,

И, как дельфины, мы нежно любим.

Уж раз причиною эта близость

И так не трудно договориться,

За сходство маленькое с дельфином

И человека беречь бы надо!