Последний сын графа

Ему не придется тебя воровать

Верена:

Мы сидели на собачьем пляже, кидая Герцогу мячик и тот приносил его, вздымая лапами мелкий, как пыль, песок. Поводок тащился за ним, оставляя змеиный след. Солнце, опускавшееся в море, окрашивало мир в теплые, сиреневые тона. Перед нами застыло море. За спиной струился людской поток.

Пригнувшись, прошли Хадиб и какая-то девушка и нам пришлось притвориться, что мы не видели их. Затем, Пятидесятилетняя теточка с сигаретой, устроилась за нашей спиной. У нее были солнечные очки от «Дольче Габана» и морщинки курильщицы вокруг ярко-красных губ.

– У вас не найдется зажигалки? – спросила она так томно, что я хихикнула.

Фредерик обернулся и посмотрел на нее. Устало и раздраженно.

– Нет!

Обидевшись, женщина отсела подальше.

– У тебя есть кто-нибудь? – спросила я у отца.

В конце концов, как дочь я имела право спросить.

Отец поправил бейсболку и сморщил нос.

– Иногда, – признал он, пытаясь грубостью скрыть смущение. – В отпуске… Ничего особенного.

Я тоже сморщила нос.

– А у тебя были с кем-то долгие отношения, после Джесс?

– Верена, – оборвал он, яростным шепотом. – Я тебя умоляю!.. Прекрати обсуждать со мной мою интимную жизнь! Особенно теперь, когда Джесс погибла. Я не хочу не думать о других женщинах, ни тем более, о них говорить!

– Хорошо, – перебила я, – прости! Я хотела знать не про женщин, а про детей. У тебя есть другие дети?

– Нет, – ответил он, сняв бейсболку и протер ладонью лицо. – Других детей нет. У меня только ты одна.

Я раздраженно вздохнула: он не обнял меня!

Когда Фред только вернулся, то обнимал меня постоянно. Сидел со мной на диване, зарывался лицом мне в волосы и с улыбкой целовал меня в нос. Сейчас он вел себя, словно я больна проказой. И я подумала: озабоченная тут я, или все же он? Или, озабоченные – мы оба?

Нездоровая тяга усиливалась, как и отвращение к нему и к себе.

Загар стер лет десять с его лица и женщины постарше засматривались. Словно мимо киногерой шагал. Принц из девичьих грез, который рос вместе с ними и стал Королем. Да и молодые оглядывались. Все-таки, наши штрассенбергские мужчины очень красивые. Высокие, белокурые, широкоплечие. С дерзкими красивыми лицами и ровными белыми зубами.

Вот только он смотрел только на меня. А думал только о ней. О Джессике. С утра я застала его с красными глазами. Отец сидел над старым альбомом и рассматривал фотографии.

Какой же красивой она была… мы плакали. Оба. Вместе…

А потом я весь день ловила Тот Самый взгляд. И от этого было еще противнее и еще больней. Что с нами происходит? Мы оба спятили, когда Джессика умерла на наших глазах, просто не понимаем этого? Я хочу быть Ею – для папы, а папа дышит воспоминаниями и видит Ее во мне.

Такой, какой она была, когда они встретились. Перекрасить волосы, я буду – вылитая она. Как я всегда мечтала. Только это не радует. Это вызывает чувство вины. За то, что спала с ее мужем, за то, что покрывала ее зависимости и то, как сильно ей нужен врач.

За то, что я хотела, чтоб она умерла и мой отец мог вернуться!..

Он вновь, внимательно посмотрел на меня.

– Ты стала так похожа на свою маму…

Я истерически рассмеялась: о, да! Еще как похожа. Втрескалась в папочку, совсем как она.

– Такая же озабоченная, истеричная и насквозь больная? Бегаю за парнями, которые любили ее? Как она за тобой и Маркусом?

– Я имел в виду, внешне, – сказал отец сухо. – И она не бегала за Маркусом! Ей нужен был только я! Понятно?!

Я отвернулась, зарыла пальцы в мягкий песок. Теперь я понимала, почему она спятила, но помочь себе не могла. История повторялась, только чуть-чуть иначе: моя мать покончила с собой, а отец начинал сходить с ума, ища ее образ всюду. У Джессики все было наоборот. С собой покончил мой дедушка, а бабка сошла с ума.

– Дарлинг, – сказал Фредерик, не поднимая глаз на идущего мимо нас Хадиба. – Я устал делать вид, что тебя не вижу. Имей уже совесть и поди в другой конец Променада. Нам нельзя, мы с собакой, а ты один.

Хадиб рассмеялся и подошел. Его девушка тоже приблизилась. Тоже высокая, стройная, как и Джесс. С волосами цвета спелой пшеницы. Только вот таких сисек у нее не было.

– Это не то, что вы думаете, – сказал Раджа. – Ее зовут Света. Ей нравятся мужчины постарше!

Отец рассмеялся и встав, протянул девушке руку. Что-то сказал, и девушка удивленно ответила.

Брезгливая дамочка с дорогой укладкой, чуть не плюнула в пепельницу с досады и надела свои очки. Она таскалась за Фредом, как чайка за умирающим крабом. Какой, наверное, был облом.

– Совсем уже совесть потерял!

– Хоть бы собаку завела из приличия, – нарочито громко сказал отец.

– Хам! – оскорбилась женщина.

Отец не ответил.

– Как насчет старой курицы, Маркус? – спросил Хадиб, кивая в сторону ресторана. – Зажаренной дочерна на гриле?

– Хорошая мысль, Самир! Что скажете, Света?

Света что-то мурлыкнула на своем языке и Фредерик рассмеялся.

…Света ласково улыбалась, мой отец улыбался ей. Раджа и я сидели напротив них. Каждый в собственном телефоне.

Отец стал Маркусом, я Вивиан, Герцог Ланселотом…

После ужина и вина с личных виноградников у нас на террасе, Света окончательно поняла, как любит мужчин постарше. Но ее словарный запас слишком мал, она лучше ему покажет. Да-да, она актриса. Будущая…

Мы с Самиром остались на крыльце. Он явно не выглядел расстроенным. Скорее, наоборот.

В кармане тонких джинсовых шорт отчетливо выделялись сложенные купюры, и я была уверена, что их не было, когда он подошел к нам на пляже!

– Ты водишь ему баб? – уточнила я.

– Ты предпочла бы, чтобы я парней приводил? – миролюбиво спросил Хадиб, привалившись спиной к лестничному столбу и улыбнулся густо-белыми зубами. Выстрелил мне в лицо улыбкой.

– Я много богаче Маркуса.

– Не выйдет: мне платят сразу двое, чтобы ты никого не встретила.

– Я перебью их цену, – сказала я. – Мне даже не надо ужина и вина. И говорить, насколько я потрясающая. Просто парень. С членом.

– Увы, – Хади развел руками. – Отец преподобный Ральф обещал перебить мне коленные чашечки. А молодой граф… как же он это сказал?.. А! Он обещал, что вычеркнет меня из списка людей, которые могут брать феррари и внесет в список тех, кто может взять катафалк. Что я могу поделать? Ты роковая женщина. Когда кто-то попадает в твои сети, то попадает в них навсегда.

Ага! Потому я и бегаю взад-вперед по пляжу, пытаясь снизить общую неудовлетворенность, – подумала я.

– Оставь этот сироп для девочек, – попросила я. – Если я тебе не нравлюсь, так и скажи. Я уже привыкла. Пока все мои подруги читали «Золушку», я «Русалочку» наизусть учила.

Раджа улыбнулся.

– Знаешь, в чем самая главная ошибка русалок? Пока они резвятся в волнах и скрываются от глаз посторонних, им кажется, что их хотят все. Да так и есть: все хотят, потому что Русалка – редкость. Вот только стоит ей перестать петь, как морок падает и люди хотят получить трофей. Нет у русалки счастья с обычным парнем. Либо парень утонет, пытаясь достать ее, либо она умрет на берегу…

– Русалки фригидные, – ответила я, поразмыслив и ни черта не уяснив. – А есть какие-то таблетки для понижения тонуса? Как для кошек, или собак? Джесс что-то такое подмешивали в психушке, ты должен знать.

Хади пожал плечами и опять улыбнулся.

– Практически все психотропные снижают либидо, но психотропные даже хуже, чем наркота.

– Его Епископство советовали холодный душ. Но предпочли литовочку… А она не би? Когда я училась в католическом интернате, мы с кузинами боролись с воздержанием, как могли…

– Заткнись, – рассмеялся он, затыкая уши. – Когда ты так сладко поешь, я начинаю думать о том, как можно жить без коленных чашечек.

– Я куплю тебе новые, – сказала я, опрокидываясь на спину и теплые доски напомнили палубу «Мирабеллы» и Филиппа, сиганувшего от меня за борт. – Иногда мне кажется, Дитрих спятил. Как можно любить человека и не хотеть?

– Он хочет, просто

Наверху послышались голоса. Потом шум воды.

– О чем они говорят?

– Он говорит: «Пожалуйста, будь потише, там моя дочь!», а она: «Она все равно когда-то о нас узнает!»

– И вот у таких дур есть секс…

– Потому что они не пугают парней. А ты пугаешь… И не только парней. Твоя бабушка просила меня сообщить, если я решу, что у тебя поехала крыша.

– Я и сама могла бы ей сообщить, если б она спросила. Вчера я гуляла по пляжу, в надежде, что меня изнасилуют. И три подозрительных чувака таскались за мной… ждали, пока я добью, чтобы взять бутылку. И мне постоянно хочется умереть.

– Тебе не хочется умирать, тебе хочется перестать любить тех, кто тебя не любит, – ответил он. – Просто ты не веришь, будто это возможно, пока сердце бьется… А это возможно. Просто смирись с тем, что ты не сможешь им отомстить. Или представь, как ты умерла, а они все радуются… Ну, или грустят напоказ, а сами счастливы, что проблема решилась… И как они все спокойно ставят твой прах в нишу и живут себе дальше. А ты мертва. И все они трахаются со Светой, а ты – мертва.

Это проняло меня куда больше, чем гипотеза про русалок.

– Если бы ты чаще клал женщин на диван и реже под себя лично, ты был бы уже богаче меня.

Мы не договорили: хлопнула парадная дверь и отец тяжелыми шагами пошел к крыльцу.

– Все, – сказал он, стараясь не смотреть на меня. – Можете заходить.

Терапевтический эффект кончился. Я обозлилась вновь. Только за то, что мужчины могут купить секс, а я – нет! Даже с женщиной: ведь я малолетка.

– Ой, вот спасибо!..

Насколько холодный, мне принять душ?

Когда мужчина говорит, что он хотел бы, но обещал друзьям, что не станет, – можно отреагировать так.

а – он хотел бы, но обещал

б – он врет

в – да пошел он в жопу!!!

Последнее время, я всегда выбираю «в».

Отец еще спал. Герцог заканчивал облизывать когти. Я поманила пса, взяла несколько био-пакетов, лопатку и повела его в лес.

С такой большой собакой, как Герцог, лопатка необходима. На входе, в него за раз вмещается полтеленка. На выходе масса примерно та же.

Немногочисленные гуляющие по лесу, жались в сторонку, уступая нам путь. Я была так расстроена, что забыла средство от комаров и теперь отбивалась от них лопаткой.

Герцог страдал не меньше и вскоре выволок меня из лесу на дикий пляж, где тут же навалил на песок.

– Думаешь, ты первый, кто мне такую кучу насрал? – спросила я одними губами, развернув его за морду к себе.

Герцог оглушительно гавкнул и преданно завилял хвостом. Мне пришлось отпустить его, достать из кармана биологически чистый пакет и задействовать, наконец, лопату.

Герцог наклонил голову.

Он никак не мог понять, почему его тупенькая хозяйка пытается замести следы. В его собачьем мировоззрении большие кучи, гордо наваленные на самых видных местах, выполняли очень важную функцию.

В собачьем мире такая куча кричала: зырьте и внемлите! Здесь. Живу. Я. Рослый, половозрелый, здоровый пес, с неограниченными физическими возможностями вам вломить. Не заходите на мою территорию! Держитесь подальше.

Я вырыла песок на полметра, свалила туда его коричневую метку и стала закапывать.

Герцог тявкнул. Очень нежно и ласково. Словно хотел спросить: «Что же ты, дура, делаешь?»

– Да знаю я, – я погладила большую черную голову. – Знаю. Думаешь, я не знаю, что это действует? Еще как знаю. Мне Филипп с Ральфом точно такие же кучи в душе насрали… Это отпугивает даже отца Самира.

– Отца Самира? – переспросили сзади.

Герцог гавкнул и завилял хвостом, пытаясь дать обоим по растопыренной лапе. Ральф сел, взял лапу, похлопал Герцога по плечу. Спросить, кто тут хороший мальчик. Когда Герцог видел, что ему говорят, он словно бы слышал.

– Осторожнее, у нее лопата, – сказал сам отец Самир.

– Подержи его, я пойду помою, – сказала я.

И очень быстро пошла к воде.

Вымыла лопату, вымыла руки. Проверила направление ветра, прикинула высоту волны. Посчитала чаек…

Вернуться мне все равно пришлось.

– Так и не остыла?

– А ты все не загорелся?

Он поморщился:

– Да сколько можно уже? Тебе самой не противно навязываться, как дура какая-то?

– Странно слышать это именно от тебя, – ответила я спокойно. – Отвали уже, наконец!

Ральф не отвалил.

Отец сидел на крылечке и читал газету, попивая липовый чай. Герцог тут же прибавил шаг и уткнулся башкой ему в шею, как делают львы.

– Ты мой хороший! – сказал отец и обнял его за плечи. – Здравствуйте, ребята!

– Здравствуйте, – сказал Ральф. – Вам пришла почта… Из Ватикана. Может быть что-то важное? Я решил привезти.

Епископ осмотрел его со скучающим выражением лица.

– Это все, что ты способен изобрести?

– Что вы хотите сказать?

– Я надеюсь, ты здесь по поводу почты. Не по поводу Ви.

Видеть Ральфа растерянным было непривычно. И еще непривычнее, видеть его с опущенной головой.

В глубине души я была довольна.

Раньше я представляла отца более ласковым аналогом Маркуса. Мне виделся деликатный и очень чуткий мужчина, который был своему ребенку матерью и отцом. Светский, добрый и безукоризненно вежливый.

В реале он больше напоминал Себастьяна. Он был жесткий. И мрачный, как сам Аид, которого Маркус однажды писал с него.

Отец развернул и снова сложил газету.

На развороте крупным планом алела жопа в красных колготках. Библейские места хозяйка жопы слегка прикрыла ступней.

В какое бы положение ни поставила бы вас Жизнь, наши колготки помогут вам сохранить лицо в любой ситуации! – кричала подпись под снимком.

Я покраснела и прикрыла лицо рукой. Когда уже этот снимок покинет полосы? Других проблем, что ли нет, кроме как продавать колготки?

– Я очень тобой горжусь, кстати, – сказал отец, сравнив еще раз фотографию и мою ступню. – А фотографии, на которых ты сохраняла лицо, есть?

– Кстати, этот фотограф снова звонил Филиппу. Кричал, что ты ему всем обязана и требовал благотворительных взносов, – вставил Ральф.

– Сломай ему… телефон, – посоветовала я.

– Твой любовник просит денег у твоего бывшего? – уточнил епископ, со вздохом складывая газету внутрь жопой. – С каждым часом все чудесатей.

– Он не мой любовник! – рявкнула я. – Он просто сделал несколько снимков!

– И кокаина ей полный нос набил! В благотворительных целях! Чтобы ее не вынесло с того количества спиртного, что она приняла, – наябедничал Ральф.

– Не твое сраное собачье дело, понятно?! – взвизгнула я. – Даже если эти сведения тебе прислали из Ватикана, я и мои ноздри тебя не касаются.

– Нет, касаются!

– Что с тобой происходит, Ральфи? – уже серьезно спросил отец. – Новая фамилия по мозгам ударила? Ты себя совладельцем вообразил?! Я сказал тебе еще в Гамбурге: оставь Верену в покое! Какого черта ты снова здесь?!

– Я всего лишь хочу поговорить с ней. По-человечески.

– Она этого не хочет.

Ральф закусил губы и посмотрел на него, словно епископ отбирал у него последнее. Тот ответил холодным взглядом в упор. Герцог валялся у его ног, обняв ступню обеими лапами и терся лбом об икру. Потрепав сомлевшего пса по выгнутой шее, отец поднялся и оттолкнул меня за спину, чтобы Ральф не достал.

– Я так надеялся, моя мать не права. Что это не ты отговорил Филиппа жениться. Я просто не мог поверить, что ты пошел против нас после всего, что мы для тебя сделали… Но ты пошел. Я понимаю, как у тебя хватает нахальства: мы даже познакомились только потому, что ты подвизался на ниве мелкого криминала… Но я хочу, чтобы ты тоже кое-что понял. Я не позволю тебе являться к нам, когда тебе взбредет в голову и орать здесь на мою Ви. Знай я, что там происходило между тобой и Джесси, я бы вернулся раньше и отобрал ее, – епископ понизил голос. – Если ты еще раз позволишь себе нарисоваться здесь без предупреждения, я поставлю вопрос ребром. Твой отец сейчас не в том положении, чтобы защищать тебя от своего дяди.

– Я хочу просто поговорить! – сказал Ральф чуть слышно и его глаза побелели, что в его случае всегда служило признаком гнева. – Я бы никогда не вмешался в их отношения, если бы видел, что Филипп любит ее. Но он не любит! Это всего лишь очередное соревнование и…

– Ральф, – перебил его епископ. – Мы тут не про любовь говорим. Мы говорим о женитьбе. Точнее, мы говорили… Благодаря тебе моя дочь пойдет в наложницы к мужику, который был моим другом детства. У нее никогда не будет достойного места в обществе. Она никогда не сможет занять то место в семье, что полагалось ей, как дочери Маркуса. Мой брат и я… Мы всем на свете пожертвовали, пытаясь дать моей дочери будущее. Ты же перечеркнул его… И ты еще смеешь сюда являться, будто имеешь на нее все права!

– Послушайте, – попытался Ральф, но мой отец остановил его резким жестом.

– Нет, это ты послушай! Я защищал тебя до последнего! И ты молчал, позволив мне ругаться с матерью, братом и даже собственной дочерью. Отныне, баста! Поди, отца своего спроси, насколько он влюблен в мою девочку! Я сегодня же запрошу в полиции ордер на запрет приближаться к Ви и лично, сам, пристрелю тебя на границе участка!