Последний властелин Антарктиды Часть 2-я

Глава 8 = 1993-й год. Встреча. Заражение. =

№ 1.

Время было около десяти часов вечера. Слово «примерно» здесь будет уместно, поскольку все наручные часы путешественников остановились ещё, когда их завалило бураном при входе в пещеру. Маленький электронный будильник Павла тоже не работал – он так и остался лежать в санях возле дверей в подземную базу.

Перекусив, и ожидая возвращения Якута, группа профессора занялась делами. Так и не сумев наладить связь с внешним миром, полярники не унывали. Завтра они повторят попытку, уже на свежую голову, а пока Андрей помогал Павлу переводить длинные замысловатые фразы на немецком языке, инженер, в свою очередь, вводил Андрея в тонкости радиотехнического оборудования, настолько, насколько ему позволяла его компетенция. Виктор Иванович в это время обследовал монитор, отвечающий за изображение анабиозного зала, который светился четырьмя камерами на дисплеях пульта, и лишь Сын полка крутился под ногами, весьма довольный ужином и мешая всем своим присутствием.

—Паша, подойди ко мне, пожалуйста. – Начальник станции задумчиво уставился на экран. – Что-то я здесь не соображу, слишком всего много.

Павел оставил Андрея у коммутатора, и с шуткой щёлкнув пингвина по клюву, подошёл вплотную к склонившемуся над чем-то начальнику.

—Смотри. Что видишь? – Виктор Иванович указал пальцем на длинные ряды стеклянных капсул, похожих на древние саркофаги.

—Ого! Сколько же их там? Они что, решили здесь в Антарктиде основать кладбище всего третьего рейха?

—Точнее, не кладбища, а новую колыбель – помнишь, мы об этом недавно говорили? Предполагали нечто подобное. Здесь их не менее тысячи, а возможно и куда больше.

Четыре камеры в перекрёстном режиме покрывали своим обзором всю площадь помещения и позволяли видеть всё пространство целиком. Этот зал, этажом ниже, пожалуй, был самым большим из всех виденных до этого: даже музейный зал с артефактами казался вполовину меньше и по объёму и по высоте, не говоря уже о зале обсерватории с телескопом-колоссом.

Стеклянные саркофаги шли правильными рядами по полсотни штук в ряд, а таких рядов профессор с Павлом заметили не менее двух десятков, а то и больше – при желании можно будет посчитать позже.

Каждый сектор делился на квадраты, и между саркофагами присутствовала «зона передвижения» четырёх-пяти метров ширины.

—На китайские термосы похожи, —задумчиво констатировал Павел. – Нам когда-то в конструкторском бюро такие выдавали, а чуть погодя они появились в продаже на Арбате. Такой же конструкции, только эти большие и стеклянные, а те маленькие и пластмассовые сверху. До сих пор дома стоит где-то на кухне.

Саркофаги представляли собой цилиндрические ёмкости. Металлический каркас по бокам дополняла прозрачная полусфера, служившая, очевидно, закрывающейся крышкой. От обоих торцов шли провода и резиновые шланги. Сгусток проводки уходил своими кольцами в небольшой трансформатор, стоявший тут же у каждого саркофага. Шланги уходили вниз и были утоплены в бетонный пол. Под стеклянными полусферами просматривались человеческие тела, плавающие в какой-то жидкости.

—Криогенная заморозка, Паша.

—Похоже на то. Жидкий азот. Температура минус сто девяносто шесть градусов по Цельсию. При такой низкой температуре человеческий мозг и прочие клетки организма не подвергаются разложению, а тело сохраняет своё функциональное состояние.

—Чтобы потом продолжить существование, —добавил начальник.

—Неужели немцы в сороковых годах добрались и до крионики? Пятьдесят лет назад наука и слова-то такого не знала.

—А чему тут удивляться, после всего, что мы здесь видели? Давай позовём Андрея, я ему кое-что расскажу о глицерине.

Услышав оклик Павла, Андрей взял Сына полка за крыло и подошёл к коллегам.

—Андрюш, ты там разобрался с переводами?

—Немного есть сдвиги. Завтра с помощью Павлика попытаемся выйти на связь – сегодня у меня уже голова раскалывается от этой немецкой готики – так и пляшут перед глазами заумные технические термины. Ещё немного придётся покорпеть, но не сегодня. И коленка опять разболелась.

—Паша без тебя не сможет там разобраться?

—Чисто технически сможет. Но нужны переводы шкалы настроек, длины волн. Переночуем, и утром с новыми силами займёмся сообща, чтобы сразу настроится и на ледокол и на «Мирный».

—Хорошо. Отдохни пока. Чуть погодя, перед сном осмотрим коленку, а сейчас послушай, тебе будет полезно. Потом расскажешь Ване, когда вернётся – если он, конечно, захочет тебя слушать с набитым ртом.

Андрей кивнул и уселся в кресло рядом с монитором. Пингвин тут же пролез между ножек и устроился брюхом на полу.

—Глицерин был известен ещё в Древнем Египте, —начал профессор. – Как видишь здесь на экране дисплея, немцы заморозили тела своих самых нужных людей, чтобы затем, через бездну времён вернуть их к жизни. Вспомни мумии фараонов —это, так сказать, был прообраз криогенной заморозки, разумеется, без льда и низкой температуры: древние египтяне просто не могли знать о таком понятии как минус сто девяносто шесть градусов по Цельсию. Но при мумифицировании, египетские жрецы не могли сохранять мозг, так как он быстро разлагался при зное пустынь в Долине Царей. Они его попросту вынимали и скармливали собакам. А вот учёные Гитлера вплотную подошли к разработке столь низкой температуры, при которой мозг сохраняет все свои качества вплоть до последнего нейрона – а их в полушариях несколько сот триллионов! Здесь, в зале анабиоза, вероятно, находятся в стадии заморозки десятки физиков, биологов, астрономов, инженеров, математиков, конструкторов и прочих полезных в будущем специалистов. Именно в том возрасте, когда человек может творить, создавать, изобретать. А вот те ряды, видишь? – он показал пальцем на экран, —там видны сплошные тела молодых девушек и парней. – Начальник улыбнулся. – Это, скорее всего будущий генофонд арийской расы, нового поколения Новой Швабии, как окрестил эту территорию Гитлер. И весь цвет науки и молодости сейчас плавает в этих капсулах в жидком, но замороженном глицерине, —пошутив, закончил начальник станции.

…Они ещё несколько минут обсуждали увиденное на мониторах, когда Андрей, внезапно что-то вспомнив, слегка хлопнул себя по лбу. Сын полка встрепенулся и высунул клюв из-под кресла.

—Я ещё кое-что заметил.

—Говори.

—Не знаю как Павел, а мне уж больно отчётливо показалось, что вся аппаратура в идеальном состоянии, рабочая, и будто новая.

—Поясни.

—Как будто только вчера включили. Трансформатор питания находится где-то снаружи, возможно тот, где нас накрыло парализующими волнами. Значит, его кто-то должен был включить и настроить на передатчики узла управления. Но кто?

—Я тоже заметил, —отозвался Павел. – Здесь, очевидно кто-то следит за рабочим состоянием аппаратуры, и сдаётся мне, этот кто-то совсем недавно пользовался… наушниками.

—Насколько недавно? – тут же стал серьёзным профессор, беря ситуацию под свой контроль.

—Не знаю. – Павел переглянулся с Андреем, но тот только развёл руками, давая понять, что это, в общем-то, не в его компетенции: он здесь младший – есть головы и помудрее его.

—Откуда такая уверенность, Паша?

—Интуиция, Виктор Иванович. Банальная интуиция, чтоб её… —он почесал затылок и беспомощно взглянул на пингвина, словно ожидая, что тот ему поможет.

Через миг пришло и озарение.

—Пыль! – возгласил он радостно. – Вот, что меня надоумило! Всё в пыли, а наушники и ручка верньера чистые, будто тряпочкой протёрли.

—Это всё?

—Нет. Когда я осматривал приёмник, то заметил, что шкала настроек стоит на волне наших передач.

—Как это «наших»? Можешь растолковать старому человеку, смыслящему в радиотехники так же, как наш Сын полка в гипотенузе треугольника?

—КТО-ТО прослушивал наши радиоволны.

—Но ведь рации не работают!

—В том-то и дело. Этот загадочный субъект (или субъекты) прослушивал наши переговоры, когда трансиверы ещё работали.

—Иными словами…

—Иными словами, за нами следили, когда мы ещё только подходили к пещере, где нас завалило…

Настала долгая и продолжительная пауза.

Андрей невольно стал оглядываться по сторонам. Прошла, казалось, целая вечность, прежде чем Виктор Иванович подал первым голос.

—Здесь кто-то есть…

И только через минуту Андрей, наконец, спохватился:

—Ох ты ж… твою дивизию! А как же Ваня? Он ведь спустился за продуктами!

—То-то и оно… —проговорил профессор.

Сын полка между тем стоял и, повернув голову, смотрел на раздвигающиеся створки лифта. Через секунду он, уже хрюкая от восторга, помчался вперёд, по крайней мере, метров на десять обгоняя свой крик.

Двери лифта разошлись в пазах в разные стороны, и из лифта вышел Якут-оленевод собственной персоной.

Но не один…

№ 2.

Внук геройски погибшего деда в штрафбате, будущий гражданин Британии —как он надеялся —и студент Кембриджского университета, Якут, вышел на третьем этаже в складе с продуктами. Лифт, минуя второй этаж, где находился зал анабиоза, спальные помещения, кухня, лазарет и общая столовая доставил его на глубину сорока метров: ниже него был только ядерный реактор с резервуарами для воды. Не поверив своим глазам, он с воодушевлением потёр руки, пытаясь подавить проклятую икоту, которая появлялась у него всякий раз, когда голод нередко брал верх над рассудком. То, что он увидел, превзошло все его смелые мечты и ожидания. А именно:

Судя по тому, что он видел на мониторах вверху, бункер был разделён на четыре секции. Он попал в первую.

Здесь находились крупы, вермишель, горох, специи, сушёный картофель и овощи – всё в вакуумных пакетах или мешках, не подвергающихся влаге. Климат-контроль был установлен на оптимальный и сухой режим.

Стеллажи тянулись нескончаемыми рядами двумя и тремя ярусами ввысь, и через каждые десять-пятнадцать метров к верхним ярусам были приставлены лестницы на передвижных шарнирах. Сотни и сотни деревянных ящиков стояли друг на друге правильными рядами, чередуясь с коробками и контейнерами различных форм и размеров.

Якут бегло осмотрел эту секцию и поспешил к другой, не слишком теперь заботясь о конспирации – голод над рассудком взял своё, как он тому не противился. Его желудок сейчас больше интересовали консервы, мясные изделия, соления и что-нибудь попить. Проходя секцию бакалеи, он крутил головой вправо и влево, выхватывая из груд кульков хотя бы что-то знакомое, похожее на сушёную картошку, которую позже можно будет разварить на спиртовке.

Дойдя до поворота, он свернул вправо и, обогнув последний стеллаж, оказался в секции консервированных продуктов, как мясных, рыбных, так и всяческих солений.

Чего тут только не было!

Вдали у противоположной стены располагались холодильные шкафы с морозильными камерами выше человеческого роста. Их было не менее трёх десятков и они тянулись правильными рядами параллельно стеллажам, имея между собой проходы для транспортировки. Он решил обследовать холодильники в последнюю очередь, справедливо полагая, что в них найдётся замороженная рыба для их всеобщего любимца в лице добросовестно ждущего его наверху Сына полка. Сейчас же, в первую очередь ему предстояло набить рюкзак всем необходимым, чем можно будет поужинать сразу по возвращению наверх – удивить и огорошить своих друзей.

Рядов было несколько. Банки, коробки, ящики, мутноватые стеклянные бутыли, жестяные бидоны и пластиковые канистры со всевозможными соусами и маринадами – от всего этого разнообразия у Ивана разбегались глаза и, застыв в нерешительности, он чуть не огласил воплями радости пространство вокруг себя, наивно полагая, что находится в этом помещении один. Вместе с радостью была и доля разочарования, что не захватил с собой Андрея: все надписи и наименования были на этом чёртовом немецком языке, и ему приходилось только догадываться, что именно находится в той или иной упаковке. Спасали картинки, но их было такое множество и такое разнообразие, что, форменным образом, мельтешило в глазах, отчего постепенно кружилась голова.

В середине четвёртого ряда он, наконец, заметил целые ряды жестяных консервных банок, аккуратно выложенных в горки и пирамиды различной высоты, разделённые перегородками. Подойдя к этому «кладезю», он стал методично выбирать одну банку за другой сообразно их этикеткам. На всех были непонятные надписи и свастики, и если бы не эти картинки, он бы никогда не догадался о содержимом внутри. Тушёнки, сардельки в маринаде, фарши и фрикадельки, каши с мясом и рыбные консервы – всё по одной или две оседало в рюкзаке добросовестного Якута, сделавшего набег на долгожданные продукты. В желудке развивалась настоящая революция, слюни текли, заполняя рот, но отважный сын тундры не сдавался. Перебирая банку за банкой, он переходил от одного места к другому, залезал на лестницы и снова спускался, что-то клал назад, что-то откладывал в сторону, что-то бросал в рюкзак, который тяжелел с каждой минутой. Затем снова вытаскивал, заменял другим и опять клал на место, при этом бормоча себе под нос какие-то якутские ругательства. Ну не мог он разобраться во всех этих надписях, этикетках, картинках, свастиках, и бог весть чего ещё, хоть ты тресни!

Вконец измученный, спустя почти полтора часа, он, наконец, проверил «награбленное». Оказалось довольно внушительно. Несколько банок свиной и говяжьей тушёнки, утиный и гусиный паштеты, сардельки, сардины и шпроты, галеты вместо хлеба, печень трески, железная банка солёных огурцов, мидии в томате, оливки в масле, пакеты с сушёной картошкой… Всё это, непонятно каким образом уместилось в разбухшем и неподъёмном теперь рюкзаке – но были бы силы, он и так донесёт, куда уж там. Под конец ему попался яичный порошок – взял и его.

С удовлетворением выдохнув, он покинул эту вожделённую секцию, направившись к стеллажам с напитками.

Вот здесь-то отважный и бесстрашный оленевод растерялся окончательно.

Помимо алкогольной продукции всех видов и всех марок Европы, шедших длинными батареями до самого конца противоположной стены, здесь бесконечными рядами на всех ярусах тянулись различные напитки, соки, компоты и бог весть что ещё, чему Якут и названия-то не знал. Банки с кофе – большие и маленькие —коробки с чаем, какао, конфеты в коробках, шоколад пирамидами… Печенья, бисквиты, повидло и джемы в вакуумных упаковках и пластиковых герметичных контейнерах, мармелад, зефир, халва… И ещё, ещё, ещё, по всем стеллажам – сотнями, тысячами коробок всего, чего Якут и сам не знал. Всё это было покрыто слоем пыли. Срок годности, видимо, давно истёк, и Якут ограничился только банками кофе и чая. Сахар-рафинад прихватил тоже.

Предстояло теперь выбрать что-нибудь из алкоголя. На ужин. Ради такого праздника.

Поскольку отважный сын тундры кроме водки и самогона в жизни отродясь ничего не видел, то тут становилось трудно что-либо учитывать. Батареи пузатых, плоских, гранёных, а порою и хрустальных бутылок с коньяком терялись вдали сплошными нескончаемыми рядами на всех уровнях – можно было и не залезать на лестницу – всё равно он ровным счётом ничего не смыслил в этом. Шнапс или арманьяк, виски или джин, ром или кальвадос, граппа или метакса – не всё ли равно, если вон есть целый ряд доброй русской водки, к которой он с облегчением и устремился. Пить – так хоть что-то знакомое. И ведь всё это трофейное! Сколько же тут продукции виноградников со всей Европы – и это он ещё не добрался до стеллажей с винами и ликёрами – чисто женскими напитками, как он считал. Нет уж, решил он про себя: водка – она и в Африке водка, никаких тебе размышлений по поводу изготовителя. Старая добрая русская, незаменимая и всем в группе известная. Прочитать, а тем более перевести что-либо он, по понятным причинам ничего не мог, поэтому просто выбрал трофейную бутылку со знакомой этикеткой и, даже не взглянув на бесчисленные стеллажи с винами и ликёрами, направился к морозильным камерам. До вин ли сейчас было? Голова кружилась от всего этого сказочного разнообразия, и кроме созерцания всего этого райского изобилия Иван больше ни о чём не думал. Минуя стеллажи с напитками в тетрапаках, соками в бутылях и бидонах, справедливо полагая, что не стоит их брать с собой из-за срока годности, он вдруг заметил на самом нижнем ярусе секцию табачных изделий. Табак лежал пластами в брикетах, мешках, коробках. Блоки немецких, трофейных французских, египетских, бельгийских, голландских сигар и сигарет лежали штабелями – бери, не хочу. Английский рассыпной табак был запаян в жестяные банки с красочными этикетками, рядом с ними в ящиках лежали трубки разных форм и размеров, начиная из красного дерева и кончая керамическими.

«Может, наши папиросы тут найдутся» —вспомнил Якут, что Виктор Иванович курит именно их, и принялся ходить вдоль стеллажей, пока не наткнулся на целую полку советских трофеев. Недолго думая, схватив несколько пачек «Герцеговины Флор» из ящика, он направился к холодильникам, как вдруг был остановлен самым бесцеремонным образом: с разбухшим рюкзаком, полными карманами и перепачканным ртом от шоколадных конфет.

—Хэнде хох! – раздался сзади незнакомый голос.

Якут застыл, пристыженный, что его застали в таком неприглядном виде, но руки поднял, ибо только это выражение он и знал на немецком языке.

В воздухе повисла неловкая пауза…

№ 3.

Трифон очнулся первым.

Сработал скрытый биологический «механизм» выживания организма в экстремальных ситуациях. Ресницы на глазах были залеплены снегом и, пытаясь протереть их рукавицей, он подтянул к лицу правую руку, но тут же, невольно застонал от боли. В голов было пусто – ни мыслей, ни чувств. Мозг не работал, и только сердце, похоже, до сих пор качало кровь.

Кое-как разлепив глаза и глубоко втянув в лёгкие морозный воздух, Трифон закашлялся и сплюнул сгустком крови. Слюна тут же застыла в ложбинке снега. Он лежал на животе, уткнувшись подбородком в небольшую льдину. Попытался повернуть голову, но оказалось, что подбородок примёрз к этой ледышке, и нечеловеческими усилиями пришлось отдирать его, при этом оставив кусок кожи на мёрзлой поверхности. Тело ломило, словно он побывал в кузнечной мастерской и его несколько раз огрели по спине молотками; ноги не слушались, сознание возвращалось постепенно, рывками.

Подбородок саднило, и Трифон сконцентрировал свой взгляд на прилипший кусок кожи. Льдина была прямо перед его глазами, и он рассматривал щетину на этом кусочке своего подбородка.

Появились первые мысли.

«Нужно пару минут полежать и ни о чём не думать. Пусть голова хотя бы прояснится».

Прошло две минуты.

—Все целы? – крикнул он едва слышным голосом. Или он тихо прокричал, или ветер заглушил его голос, но так или иначе ему никто не ответил. Ветер действительно усилился, и Трифон почувствовал, как под его комбинезон и меховую куртку начал просачиваться холодный воздух.

Всё в порядке, подумал он, и обрадовался, что теперь хоть может мыслить как нормальный человек. Шок прошёл, и настала пора задуматься. Тело, значит, работает, раз чувствует холод. Уже кое-что…

Он перекатился на спину и, застонав от судороги, поднял правую руку вверх. Это было первое правило для всех, кто попадал или попадёт под лавину или завал. Поднять рук и кричать:

—Я здесь! Кто-нибудь рядом есть?

Он прислушался.

Начиналась вьюга. В Антарктиде, при её географическом положении относительно оси Земли, снежные смерчи возникают мгновенно. Геомагнитные полюса Северного и Южного полушарий взаимно дополняют друг друга, и сейчас начиналось нечто похожее, что произошло с профессором и его группой. Непредвиденный природный коллапс рывком ветра вывел Трифона из затяжного обморока.

—Кто рядом живой есть? – натужно выкрикнул он, пытаясь подняться. Тело ещё плохо слушалось, однако первые движения уже давались ему относительно несложно, главное встать на колени – затем, постепенно и до ног дойдёт.

—Я есть! – донеслось справа, перекрикивая завывающий ветер.

—Кто? – крикнул в ответ Трифон, поднимаясь на колени и обхватывая голову руками. Первые вихри колючего снега сразу ударили в лицо, лишая способности защититься от внезапного напора вьюги.

—Трифон, ты? – крикнул кто-то за пеленой начавшейся пурги. – Это бригадир. Ты где?

«Спросил, тоже мне, умник…»

—А ты где?

Ветер ещё больше усилился, и уже начали проявляться признаки настоящего антарктического бурана, или урагана, если брать по шкале балльной системы. Тот буран, в который попали профессор и его группа был просто сезонным, происходящим пару раз в год. Этот же…

Сейчас, похоже, начинался самый настоящий Армагеддон, только в снежном его варианте.

Шквал ветра, снега, мелких льдин, отколовшихся от поверхности, начинало закручивать вихрями и смерчами, вознося всё это на полусотню метров к небу, и там, разбушевавшись в потоках круговорота, вся эта громадная масса плотным слоем обрушивалась вниз, подминая под себя Трифона и остальных спасателей. Увидеть что-либо на расстоянии нескольких шагов стало практически невозможно за какие-то две-три минуты: именно такое время понадобилось Трифону, чтобы окончательно придти в себя после обморока, но было уже поздно. Буран захватил его целиком.

Кое-как найдя друг друга по едва различимым крикам, Трифон и бригадир присели, обнявшись под торосом загадочной горы, внутри которой, как они полагали, находится какой-то ангар. А там, собственно говоря, и профессор с группой. Другого не дано. Просто, больше негде было искать – круг замкнулся. Рации не работали, вертолёты улетели раньше, при первых признаков надвигающегося катаклизма. Теперь они были одни, оторванные от всего внешнего мира, так же, как и сама группа пропавших геологов. Из спасателей они сами превратились в пострадавших.

—Где остальные? – прокричал Трифон, с натугой перекрикивая вой урагана.

—Не знаю! Я начал приходить в себя, услышал тебя и ответил. Тело всё разваливается, болит, ничего не помню, что случилось. А тут этот шквал лавины в лицо! Мы где вообще?

—А хрен его знает! – Трифон кричал бригадиру прямо в ухо, натягивая сносивший ветром капюшон.

—Мы же шли по флажкам назад. Помнишь?

—Это помню.

—А потом?

—А потом не помню.

—Так мы нашли профессора или нет?

—Не знаю. У меня в голове стая птеродактилей летает – мозг клюют до невыносимой боли. Какие-то трубки, шланги мельтешат… —Трифон закашлялся от набивавшегося в рот снега с каждым порывом бурана. – Вот! Вспомнил!

—Что?

—Побриться я хочу, вот что.

—Сейчас???

—Да.

Бригадир ещё ближе придвинулся к начальнику спасательной команды и прямо в лицо повторил:

—Сейчас? Это единственное твоё желание в эту минуту?

Особенно сильный порыв ветра саданул обоих полярников в лицо миллионами острых льдинок и, закрывая рот, нос, глаза, Трифон повалился кулем в снег, увлекая за собой своего коллегу. Отплёвываясь, он прохрипел:

—Мне приснилась вчера бритва. Трофейная, немецкая. Вот я и вспомнил.

—А где тебе вчера это приснилось?

—Как где? В вездеходах у каньона. Где мы все ночевали…

Шквал ветра заглушил его ответ, будто скрывая в себе настоящую реальность.

Ком лавины, скатившийся с ледяной горы, накрыл их с головой и подмял под себя своей колоссальной массой.

Через минуту всё стихло.

№ 4.

Их нашли ближе к ночи, спустя два с половиной часа после того как стих буран. Их двоих и ещё шестерых, лежащих вповалку и скорчившись от холода под снегом. Помогли флажки и торчащая вверх из сугроба окоченевшая рука Трифона, не забывшего в последнюю минуту о правилах спасения под лавинами.

Начальник спасателей с бригадиром сидели в обнимку под пластом нанесённого снега и, казалось, спали. На самом деле они находились в состоянии похожим на кому, почти на девяносто процентов замёрзшие и утерявшие все жизненные функции организма. Дыхания почти не ощущалось, была только едва заметная ниточка пульса, но и она прерывалась через равномерные промежутки времени, словно организм и сам не знал, оставаться ему на этом свете или покинуть его навсегда.

Нашли их водители вездеходов, не дождавшись условленного возвращения и, следовательно, решившие, что в такой буран может пропасть и товарный поезд, окажись он здесь в ту минуту. Немаловажным оказалось и то, что рация Трифона кратковременно послала сигнал ровно в 22:00, именно в тот момент, когда все спасатели уже окоченели и превратились в сплошные замёрзшие сгустки плоти, а сам Трифон сидел застывший с вытянутой вверх рукой. Трансивер каким-то непонятным образом «ожил» на несколько секунд, послал кратковременный сигнал, и так же благополучно отключился, дав тем самым спасателям на вездеходах его запеленговать. Плюс флажки и торчащая из сугроба окоченевшая рука Трифона. Вот, собственно и всё. Спасательная экспедиция закончилась весьма трагично, так и не обнаружив пропавших ранее геологов. Мало того, состояние Трифона и его группы подразумевало немедленную эвакуацию и, связавшись со станцией “Мирный», вездеходы в срочном порядке, ночью, двинулись назад к посёлку.

Григорий связался с ледоколом и, объяснив ситуацию, получил разрешение эвакуировать самолётом всю группу на «Академик Фёдоров». Состояние спасателей было очень плохое, и пока их везли на станцию, кто как мог, помогал им поддерживать жизнь.

Их укрыли одеялами, наложили чистые повязки на повреждённые места.

—Будут жить! – проговорил водитель вездехода, заезжая в ворота станции.

Навстречу им выскочили все, кто находился в это время на территории базы.

Вертолётчики поднесли носилки, чтобы сразу же перенести спасателей в тёплое помещение. Новоприбывшие геологи несли одежду для переодевания, обувь, одеяла, а Гриша, выбежав из рубки, даже захватил с собой фляжку спирта, специально для Трифона.

Вся ночь, а точнее, её остаток, прошла в волнениях, беготне, уходу за пострадавшими и переговорами с ледоколом. Участвовали все: никому и в голову не пришло хоть на минуту забыться сном или присесть на несколько минут перекурить. И когда утро, наконец, явило милость позволить бледному солнцу едва взойти над горизонтом, Анюта, так и не сомкнувшая за ночь глаз, позволила себе присесть, прижаться к Грише и облегчённо выдохнуть. Никто не умер. Полярники остались живы.

Через два часа с ледокола должны были подлететь два «кукурузника» Ан-2, чтобы забрать спасателей к себе.

Трифон пришёл в себя и лежал перебинтованный под одеялом, словно мумия фараона при раскопках в Долине Царей близ Луксора – такое сравнение определил ему Гриша, подходя к носилкам и незаметно всовывая под руку флягу со спиртом.

Начальник спасателей открыл глаза и слабо улыбнулся приятелю: свой парень!

—Только как ты будешь хлебать свою живительную влагу? – задорно подмигнул ему радист. – Руки-то перебинтованы.

—Была бы влага… —попытался подмигнуть ему в ответ Трифон, но воспалённые от урагана веки не дали ему продемонстрировать столь дружеский жест. – Ох! – только и сумел выдавить он. – Дай глоточек прямо с фляги.

—Давай. Закрой рот, открой глаза, —пошутил Витя, оборачиваясь и бросая взгляд, чтоб никто не видел. – Хоп! На водички. Как? Нормально?

Трифон глотнул, поперхнулся, запил из пластиковой бутылки с Гришиных рук, откинулся на подушку и… через секунду, образно говоря, стал совсем другим человеком. Пока готовили к отправке других спасателей, Гриша ещё разок успел влить в рот Трифона сто граммов, и когда тот окончательно пришёл в себя, задал ему вполне риторический вопрос:

—Как вас угораздило попасть в буран именно в том месте, откуда вы выходили днём?

—В смысле? – не понял Трифон, благостно чувствуя, как живительное тепло разливается по всему организму. Вот! Вот чего ему не хватало все эти дни! Когда его выбрали начальником спасательной группы, он дал себе зарок не употреблять спиртного до первого спасённого ими полярника, —будь то Якут, Павел, Андрей или сам глава станции «Мирный». Но раз друг угощает – теперь можно. Да и экспедиция прошла, мягко говоря, из рук вон плохо. Ни других не спасли, ни сами не убереглись от обморожения. Могли и застыть навсегда во льдах, если бы не его поднятая рука, флажки, и внезапно, загадочным образом заработавшая рация. Обо всём этом ему вкратце рассказали, когда он попеременно приходил в себя ещё под утро. Теперь можно было нажраться до чёртиков, подумал он. Хуже уже не будет. Профессора не нашли и сами оконфузились по самые, что ни на есть яйца – вид сбоку.

—В смысле? – повторил он. – Как это «именно в том месте»?

—Вы, получается, никуда и не двигались с той загадочной магистрали, которую обнаружили накануне.

Трифон выпучил на него воспалённые глаза.

—Мы вообще-то нашего профессора искали с Павлом, Якутом и Андреем, не забыл?

—Оно-то да, конечно. Но как вы в таком случае могли добраться до дверей в ледяной горе, если не двигались с места?

—Каких дверей?

—Металлических. Огромных. Похожих, по твоим описаниям, на вход в подземный ангар.

Трифон ещё больше выпучил глаза, охнув от боли.

—По «моим описаниям»? – непонимающим взглядом уставился он на радиста. – Как… какие ещё двери?

—Металлические… —упавшим голосом произнёс Гриша. – И гора ледяная…

—Какая, на хрен, гора, Гриша? Ты о чём, вообще?

—Ты же сам по рации передавал…

—Рации не-ра-бо-та-ли! – по слогам процедил сквозь боль Трифон и поморщился. Гриша тут же поднёс к его рту флягу. Сделав глоток и отдышавшись, Трифон поднял палец:

—Рация заработала только один раз, и то кратковременно, пискнув в эфире ровно настолько, чтобы её смогли запеленговать со снегоходов. Так мне рассказали те, кто в них оставался. Они-то нас и обнаружили, благодаря ей. Но мы в тот момент были уже сосульками, и никто из нас не мог её включать. Соображаешь?

—Выходит…

—Выходит, её включил кто-то другой. И этот кто-то был не из нашей команды! На расстоянии восьмидесяти километров в этих льдах не должно было быть ни души… Вот теперь и думай за всякую мистику здесь, во льдах Антарктиды…

В это время подошла Анюта и принялась делать перевязку. Вероника и остальные присматривали за другими обмороженными полярниками. Гриша отошёл в сторону, вздохнул и пробурчал себе под нос:

—Вот. Как, собственно, и предполагалось. Всё вернулось на круги своя, да ещё и с новыми жертвами.

—Что ты там бубнишь сам с собой? – спросила Анюта и укоризненно взглянула на Трифона, заметив горлышко фляги, торчащей из-под одеяла.

—Говорю, что профессора мы уже не найдём, —в голосе радиста чувствовалась безмерная горечь. – Ни Якута, ни Андрея, ни Павла…

Анюта всхлипнула, кивнула и смахнула горькую слезу. Она любила их всех, для неё не существовало исключения в команде.

О Сыне полка в эту минуту никто отчего-то не вспомнил. Однако, отдавая ему должное, стоит заметить, что забавного пингвина ещё не раз будут вспоминать добрым словом наравне с иными членами пропавшей экспедиции. А как иначе? Он тоже был частью команды. Частью коллектива.

Ровно в 9:00 часов утра два самолёта Ан-2 забрали восьмерых обмороженных полярников и улетели к посадочной льдине ледокола «Академик Фёдоров».

Спасательная операция по поиску пропавших геологов закончилась.

Закончилась трагически и печально.

Как покажут последующие события, это будет не последняя история в данном произведении.

А именно…

№ 5.

Якут медленно повернулся с поднятыми руками в ту сторону, откуда донёсся голос, едва не уронив полный и разбухший рюкзак.

Перед ним стоял человек неопределённого возраста, скорее, старик, если можно было так определить по его иссохшей фигуре, запавшим глазам и седым длинным волосам, выбивавшимся из-под шапки-вязанки.

Глаза были живые, но утратившие блеск, щёки впалые, борода взлохмаченная, да к тому же, ещё и пожелтевшая от курения.

Седой старик держал направленный в грудь Якута пистолет системы «Вальтер» и чему-то хитро улыбался.

Одет он был в тёплый свитер и телогрейку, на ногах отчего-то красовались русские валенки – Якут это сразу приметил, хоть и стоял ошалело с открытым ртом, в котором при желании мог бы поместиться товарный вагон грузового состава. В общем, неброский такой дедушка лет семидесяти, если бы не железный крест третьего рейха, висевший на груди под телогрейкой.

—Хэнде хох! – повторил старик.

Отважный оленевод и так замер на месте с высоко поднятыми руками, но пришлось вытянуть их ещё выше. Проклятый рюкзак сковывал все его движения, и он никак не мог показать конвоиру свою полную капитуляцию. А хотелось бы, иначе этот седовласый дед ещё чего доброго пальнёт в него из допотопного пистолета. На Ивана, сына бескрайней тундры никогда раньше не наводили оружия, и он, образно говоря, растерялся: да ещё и этот рюкзак, который вот-вот, сорвав лямки, упадёт на пол с неимоверным грохотом. От неожиданности немец может и выстрелить, а это в планы Якута, ну никак не входило. Ему ещё ужин готовить для товарищей: время-то, уж поди двенадцатый час ночи…

Около минуты они стояли, и молча осматривали друг друга, —не сказать, чтоб с восхищением, но и без особого чувства неприязни. Один с поднятыми руками и открытым ртом, другой – спокойный и с лукавой улыбкой, прячущейся в бороде: скорее дружелюбной, нежели враждебной.

—Меня не есть бояться, —наконец проговорил старик на ломанном русском языке. – Я желать говорить с ваш герр профессор. Э-э… вы есть русский, я знать. Я давно за вами следить. – Немец опустил «Вальтер» и подошёл ближе к пленному, прежде чем тот успел опомниться.

—Вы есть Иван?

—Однако… —промямлил отважный оленевод. – Да.

—Мне говорить с ваш господин начальник. —Старик взял руки Якута, и с нажимом опустил их вниз, как бы давая понять, что теперь они на равных. Пистолет он убрал в карман телогрейки.

—А… это как? – спросил Иван, указывая рукой на рюкзак.

—Брать с собой, —пожал плечами старик, направляясь к лифту.

Пристыженный «мародёр» последовал за ним, представляя, какой сейчас произведёт фурор своим появлением с полным рюкзаком, да ещё и с живым немцем в придачу.

Войдя в лифт первым, незнакомец с крестом на груди нажал на кнопку верхнего этажа и задорно подмигнул соседу. Тот не понял и стушевался окончательно, оберегая рюкзак коленями, всё ещё боясь, что его отнимут.

Створки лифта раскрылись, и старик пропустил Якута вперёд.

Первым кто бросился к хозяину, был Сын полка, но увидев незнакомого человека, тут же остановился и озабоченно «хрюкнул».

—Вот, Виктор Иванович… —только и смог вымолвить Якут, указывая на старика и справедливо полагая, что дальше уж точно разберутся без него. Бочком-бочком, он проследовал к столу с мониторами, опасливо поглядывая на развернувшуюся немую сцену и прижимая драгоценный рюкзак к груди, с которым теперь не расстался бы и под страхом смертной казни. Пингвин, принюхиваясь, последовал за ним, выказывая нешуточный восторг его появлению.

Спустя несколько секунд замешательства, начальник станции отошёл на шаг и развёл руками, как бы приглашая присоединиться к их благородной компании. Андрей с Павлом стояли за спиной профессора и наблюдали за новым посетителем: Андрей настороженно и с недоверием, Павел – скорее с любопытством.

—Прошу вас, проходите… —профессор осёкся, едва не добавив: «чувствуйте себя как дома»… Вот была бы умора, подумал бы в таком случае Гриша, находись он сейчас рядом.

Виктор Иванович указал рукой в центр зала, где они недавно сидели, поджидая своего коллегу. – Вы понимаете по-русски?

Старик учтиво поклонился:

—Я не только понимать, но и говорить русский.

Все выдохнули с облегчением. Голос у незнакомца был доброжелательный, не таящий в себе никакой возможной опасности, и сразу расположил к себе всех присутствующих. Неловкая пауза не затянулась, и Виктор Иванович поспешил добавить:

—Отлично. Пройдёмте к тем столам, там присядем и поговорим. – Он повернулся к Якуту и улыбнулся: —Много наворовал? И тебя, как я понимаю, поймали с поличным…

—Я это… однако… —Якут, и без того сконфуженный, покраснел ещё больше. Впрочем, какой там покраснел? Кто-нибудь в жизни видел покрасневших якутов?

—Ладно, не переживай. Тебе хозяин разрешил взять это с собой? – Виктор Иванович кивнул одновременно на рюкзак и на седого незнакомца.

—Сказал, брать… да.

—Вот и хорошо. Займись ужином, настоящим – удиви нас и нашего гостя. А мы пока познакомимся.

—Гости, скорее мы, —заметил Павел. – А он хозяин.

—Ты прав. Простите нас, —обратился он к старику, —если мы невольно побеспокоили вас своим присутствием. Нас завалило в пещере бураном…

—Я знать, —улыбнулся старик, жестом руки останавливая красноречие профессора. Сейчас бы последовала получасовая история их прибытия на Базу-211, а старик, судя по всему, и так знал всю подноготную их невольного проникновения сюда.

Начальник придвинул незнакомцу кресло, уселся сам, и пригласил друзей присоединиться. Все удобно расположились, весьма нетерпеливо ожидая, когда старик начнёт говорить.

Немец достал трубку, закурил и произнёс:

—Прежде всех я хотеть знать ваши имена.

—Виктор Иванович, начальник станции «Мирный» и руководитель антарктической экспедиции. Профессор геологии.

Немец привстал, учтиво поклонился и перевёл взгляд на Павла.

—Павел. Инженер-конструктор.

Немец поклонился.

—Андрей. Картограф, геодезист и с недавних пор переводчик, —пошути третий полярник.

—А я Иван! – крикнул Якут из-под горы продуктов, доставаемых из необъятного рюкзака. Через минуту он подошёл и вручил Павлу бутылку коньяка, бумажные (немецкие) стаканчики и пачку папирос Виктору Ивановичу. У всех глаза на лоб полезли от таких диковинок. Коньяк! Русские папиросы «Герцеговина Флор»! В Антарктиде?

Однако все восхищения разумно и обоснованно оставили к ужину. Сейчас же Виктор Иванович указал на «подарок» и спросил:

—Вы позволите? Вы ведь здесь хозяин.

—Яволь, —ответил старик с улыбкой. – Прошу. – И показал жестом остальным. – Курите, вы мой гость, и делать что хочешь.

Затем он начал свой рассказ.

—Я есть Георг Дениц. Племянник гросс-адмирал Карл Дениц. Мне семьдесят три лет.

Все так и ахнули вокруг от удивления.

—Вы племянник Карла Деница? – с широко раскрытыми глазами переспросил Андрей.

—Так и есть, —ответил старик. – Я здесь на базе уже пятьдесят год.

В помещении центрального пульта управления повисла тишина. Даже Сын полка перестал на время «крякать» при виде продуктов, которые на стол складывал Якут. Все с изумлением уставились на седого старика, который с безмятежным видом продолжал курить английскую трубку.

—О, я понимать ваше удивление. Я не все пятьдесят лет бодрствовать. Я лежать в заморозка, и только тринадцать лет проснуться назад. Но позвольте с самый начало —вы так скорее понимать.

Он взял из рук Павла бутылку и вопросительно посмотрел на друзей.

Все сразу повеселели. Профессор крикнул:

—Ваня, тащи закуску. Когда ужин будет готов – позови. Нужно хозяина честь по чести угостить.

—А готово уже, однако.

Спустя минуту, на столе стояла сваренная на спиртовке вермишель, сардельки, сардины в банках, шпроты и солёные огурцы. Омлет из яичного порошка был подан отдельно. От такого разнообразия у всех засосало под ложечкой и, более не откладывая, вся компания принялась за еду.

Вот что за ужином рассказал старик...

№ 6.

…Да, он действительно Георг Дениц, племянник гросс-адмирала, главнокомандующего Военно-Морским силами и Подводным Флотом Великой Германии. Он офицер-подводник, и в Антарктиду прибыл в 1943-м году. Нет, в боях он не участвовал, так что он им не враг. Откуда так хорошо знает русский язык? Выучил здесь, в Антарктиде, как, впрочем, и английский с французским.

Он и его друг Пауль Бромер сопровождали пятый и шестой караваны подводных лодок, которые доставляли в Новую Швабию учёных, инженеров, молодых людей для генофонда будущего четвёртого рейха. Кроме оборудования и техники, сюда в Антарктиду переправлялись всевозможные ценности, предметы старины, скульптуры, картины, золото и драгоценные камни. После них были ещё караваны, вплоть до 1945-го года, когда третий рейх прекратил своё существование. Сколько? Точно он не мог знать, поскольку вначале находился с Паулем под арестом, а позже в анабиозных камерах, но не менее тридцати-сорока, и это только на его памяти. Кроме людей, ценностей и оборудования, сюда так же завозились семена растений и овощных культур, различные виды домашних животных. Таких баз как эта, где они сейчас находятся, в общей сложности раскидано под землёй ещё девять, и это только жилые объекты. Есть так же цеха, верфи, заводы, оранжереи, искусственные парники и теплицы, огороды и вольеры для животных. Всё это сообщается между собой сложной системой многокилометровых тоннелей, шахт, колодцев, но он, Георг, никогда не покидал эту базу, и не знает, как добраться до ближайшей такой же. Общая площадь подземного объекта, именуемая городом Новый Берлин, составляет несколько десятков квадратных километров, и в своё время население его приближалось к ста двадцати тысячам человек, не считая технического персонала, рабочих узников и многочисленной охраны службы СС.

Более-менее подбирая слова на русском языке и дополняя немецкими фразами, которые переводил Андрей, Георг, покуривая трубку, продолжал:

—В сорок третьем году мы с Паулем прибыли сюда в составе шестого каравана «Конвой фюрера-6». Во время рейса нас арестовали.

—За что, позвольте узнать? – полюбопытствовал Павел, явно симпатизируя старику.

—За неправильные политические взгляды, —с помощью Андрея ответил Георг. – Мы с Паулем были против того, что делает Гитлер в Европе и на Востоке, в том числе и у вас, в России. Во время очередной вахты Пауль довольно громко выразился по этому поводу, и нас засекли эсэсовцы.

—Андрей, —укоризненно отметил Виктор Иванович, —переводи правильно. Слова «засекли» в русском словаре нет.

—Простите, герр профессор, —пошутил Андрей. – Пусть будет «заметили».

—По прибытии сюда на базу, —продолжил Георг, а Андрей переводил, —нас препроводили в специальное помещение, где мы отбывали сорок пять суток ареста.

Нам с Паулем повезло. Благодаря заступничеству моего всемогущего дяди, а также рекомендациям капитана судна и полковника Фрикса, мы остались здесь на континенте и нас не отправили назад, где бы мы попали либо в штрафбат, либо в руки гестапо.

—А кто это, полковник Фрикс?

—Он тогда был комендантом Базы-211, в одном из бункеров которой сейчас мы и находимся. Точнее, комендантом всего Нового Берлина был вице-адмирал Теодор фон Готт, начальником Рейх-Атлантиды – барон Людвиг фон Риттер, а он у них был в подчинении. Неплохой человек, не злой и не карьерист, в отличие от эсэсовцев дивизии «Великая Германия», которыми кишела вся Новая Швабия. Это он определил нас с Паулем в команду обслуживания, и из офицеров подводного флота мы переквалифицировались в обычных разнорабочих. Наша команда состояла из тридцати человек, и плюс нам ещё помогали клоны. Тридцать восемь Губеров. Но об этом позже. Насколько я знаю, на остальных девяти базах было то же самое. Точнее не на девяти, а вначале на трёх, затем на четырёх, пяти, по мере их строительства вплоть до 1948-го года. Мы ещё вернёмся к 48-му году, и это будет переломным моментом в моей биографии.

Старик разлил ещё по рюмке коньяку, и когда все, чокнувшись, выпили, затянувшись трубкой, продолжил:

—С того момента, когда мы с Паулем окончательно осели в Антарктиде и до самого 48-го года, база строилась и расширялась под землёй. Сверху её не было видно: укрытая льдами она была недоступна ни для союзников, ни для любознательных исследователей антарктического континента. Приходили новые караваны, доставлялись новые люди, продукты, оборудование. То же самое происходило и на других базах, но мы никогда не пересекались и не общались с «чужими» бригадами: степень секретности подразумевала собой изоляцию каждой базы в отдельности. Встреча комендантов баз происходила за закрытыми дверями, и мы могли только догадываться о существовании таких же бункеров, как наш. Разумеется, были утечки информации, были слухи, были домыслы. У Пауля завязалась крепкая дружба с Губером-барменом, который работал в карантинном блоке. Как только приходил новый караван и Губер оказывался на своём посту, Пауль тут же навещал его, и за кружкой пива узнавал все новости не только внешнего мира, но и внутренние слухи-пересуды.

—За кружкой пива? – удивлённо переспросил Павел. Андрей, переводя слова Георга, в свою очередь вопросительно посмотрел на старика.

—На наша база быть свой пивоварня, —пояснил тот по-русски, —который строить ещё до нас с Пауль. – Затем вновь по-немецки: —Как, впрочем, и хлебопекарня и свой колбасный цех с коптильней. Всё это строилось при нас и их обслуживание так же входило в наши обязанности.

—О! – вырвалось у Якута, и он развёл руками. – Да-а…

—Я тоже дружил с одним из Губеров – с библиотекарем, где пропадал всё свободное от работы время. Вот таким образом, отчасти из слухов, отчасти из разговоров с клонами, мы и узнавали постепенно всю нужную нам информацию. Нужно было быть осторожными, поскольку мы с Паулем, да и все остальные члены бригады до тех пор были под наблюдением эсэсовцев. Каждый рабочий из бригады обслуживания попал сюда, так же как и мы: кто за политические взгляды, кто за бытовые проделки, и все были «на крючке» у службы СС. Многих провинившихся отправляли на материк, где их ждал концлагерь; в нашей же бригаде находились те, у кого были влиятельные родственники в партии или генералитете вермахта и флота. Поговаривали, что начальник нашего района Новой Швабии бригаденфюрер Школьтц слыл весьма кровожадным человеком и, подчиняясь непосредственно рейхсфюреру Гиммлеру, он имел поистине неограниченную власть здесь, в Антарктиде.

—Не припоминаю такого имени, —задумался Виктор Иванович.

—И не мудрено. Проект-то был абсолютно засекреченным – он даже не входил в сферу обсуждений посредством шифровальной «Энигмы» —свои коды, свои собственные шифровки. Поэтому этого человека никто никогда не видел, как, собственно, и фон Готта с фон Риттером. Насколько мне известно, даже полковник Фрикс с ними не встречался. Неизвестно было и месторасположение бункера, где мог обитать Школьтц. Вы думаете, почему до сих пор в мире не знают о существовании Базы-211? Точнее, существование её не подвергается сомнениям, но никто до сей поры её не обнаружил – вы первые. Случайно наткнулись на пещеру, вас завалило и вы обнаружили объект.

Старик как-то по-особому вздохнул. Разлил ещё по рюмке коньяку.

—Но смею вас заверить, о существовании этой базы мир так и не узнает.

Наступила пауза.

—Как это?.. – за всех спросил Андрей, сам же переводя слова Георга, и запнулся, когда до него дошёл смысл сказанного.

Старик только печально покачал головой. В этом его движении не было ни угрозы, ни какого-либо предостережения или сарказма – лишь безмерная печаль и всепоглощающая жалость к невольно забредшим «на огонёк» гостям. Глаза так и лучились добротой, но было в них что-то тревожное, едва уловимое и… непререкаемое.

—Не выйдет, друзья, —тихо вымолвил он. – Вы позволить называть вас друзья? Я тринадцать год не видеть живой души…

Профессор учтиво поклонился, но весь напрягся и непонимающе посмотрел в глаза старику:

—В наших планах, уважаемый Георг, как раз противоположное желание. Мы наоборот хотели настроить радиостанцию и, связавшись с «Мирным», вызвать сюда спасателей.

—Вам это не удастся, —дружелюбно, но печально произнёс старик, отчего у Андрея побежали мурашки по спине, а Якуту, срочно захотелось проглотить шницель из копчёной оленины.

— Позвольте узнать, почему? – всё более удивляясь воскликнул профессор.

—Всё очень просто, —снова вздохнул старик и Андрей перевёл. – Фигурально выражаясь, вы сами не захотите, чтобы мир узнал о существовании Базы-211.

Все удивлённо переглянулись, и Андрей попытался как можно спокойнее произнести:

—Но… —начал он.

—К тому же, —перебил его мягко Георг уже по-русски, —рация настроен только на приём. Ни один раций не настроен на передач. Они сломан, разобран, запчасти выкинут в ледники.

Настала гнетущая пауза. Прежде чем остальные пришли в себя, Виктор Иванович задал вполне риторический вопрос:

—Зачем?

И тут же начал что-то понимать. Ещё не совсем, но что-то отдалённо, зыбко, но неумолимо.

—Кто это сделал?

—Я.

Андрей с Павлом уставились на старика с тем выражением, которым смотрит петух на зазвонивший будильник – если здесь уместно такое шуточное сравнение. Павел только покачал головой и понимающе взглянул на своего начальника.

—Я сам это сделать, —произнёс печально старец. – Восемь год назад.

Затем показал жестом Андрею, чтобы тот переводил.

—Герр профессор, позвольте мне рассказать всё до конца, —загадочность его тона начала беспокоить не только собравшихся вокруг, но и Сына полка включительно. Ничего не понимая в беседе незнакомца с его хозяевами, он, тем не менее, принимал живое участие в разговоре, иногда щипая под столом клювом то одного, то другого.

—Уверяю вас, в конце моего рассказа вы единогласно примете правильное и неизбежное решение…

Здесь Георг вздохнул третий раз и, затянувшись трубкой, сделал небольшую паузу.

Сын полка наконец угомонился и, плюхнувшись на брюхо, позволил своему желудку переваривать только что поглощённый ужин.

№ 7.

Андрей начал переводить.

—Караваны, как я уже сказал, шли вплоть до начала 45-го года. От членов экипажей мы узнавали новости и события, творившиеся на материке. Один раз Паулю удалось передать письмо Гертруде, где он, минуя цензуру, лаконично объяснил наше положение, и посоветовал ей не ждать его в течение ближайших пары сотен лет. Шутка, разумеется, но переживал он недолго. Вскоре у него появилась здесь прелестная фройляйн из команды обслуживания столовых. Это было где-то в конце 44-го года, и мы уже знали, что в Антарктиде мы останемся навсегда. Война подходила к концу, Германия её проигрывала, и никто не собирался нас отсюда забирать. Ответа он так и не получил – возможно его письмо не дошло и затерялось где-то в этой мясорубке, что творилась на фронтах. Может, Гертруда сочла ненужным отвечать – так или иначе Пауль не особо горевал. Всё свободное время он теперь проводил с этой новой красавицей, постепенно отдаляясь от меня, чему я был только рад, поскольку сам спешил после каждой смены в библиотеку и часами засиживался с книгами или слушал в наушниках музыку. Так проходили дни и недели последнего этапа войны. Караваны приходили и разгружались вплоть до самого её конца и, казалось, они не имели абсолютно никакого отношения к тому, что творилось в мире. Часто мы слушали и радио, поэтому узнав о самоубийстве Гитлера и капитуляции Германии, рейхсканцлером которой побыл мой дядя весьма короткий срок, мы испытали настоящее чувство радости. Война окончилась, и не важно, что третий рейх перестал существовать. Многие из нас верили, что зародится новая Германия, пусть социалистическая – главное, чтоб не нацистская. Были и такие, кто верил, что возвратятся домой, но как потом выяснилось, дорога назад на материк нам всем была заказана. Об этом чуть позже.

Георг затянулся трубкой и пустил дым в потолок. Время уже давно перевалило за полночь, однако никто и не думал смыкать глаза – настолько всё было загадочно и напряжённо. Скоро должна была произойти кульминация и все её ждали с нескрываемым чувством тревоги. Что поведает им Георг? Отчего они не смогут связаться с внешним миром, ледоколом и Гришей на «Мирном»?

—После капитуляции прошёл слух, что Гитлер «застрелился» только для союзников, а сам находится где-то здесь, во льдах, тайно переправленный сюда Отто Скорцени и его молодчиками из службы СС. Мы этому верили и не верили. Так или иначе, никто из нас фюрера здесь так и не увидел. Зато, поговаривали, что бригаденфюрер СС Школьтц сразу после капитуляции застрелился, но прежде расстрелял около двух тысяч рабочих, которые строили тоннели, оранжереи, подземные цеха и бункеры. В числе этих двух тысяч были пленные из Франции, Польши, России, Бельгии, Дании, да и, наверное, со всей остальной Европы. Он и раньше давал приказ своим зондеркомандам на «утилизацию» рабочей силы: полторы-две тысячи человек, закончив очередной объект, подвергались ликвидации. Вместо них присылали новых кандидатов на захоронение в трещинах, во льдах, без могил и надгробий. После самоубийства Школьтца все его сподвижники из службы СС куда-то исчезли, видимо, боялись возмездия со стороны угнетённых узников. Так или иначе, после 45-го года я их больше не видел. Поговаривали, что они основали свою собственную колонию где-то в одном из отдалённых бункеров. Да бог с ними, они меня больше не интересовали. Забаррикадировались, отдалились, нас не трогали, и хорошо.

Георг выбил трубку и предложил всем ещё по глоточку коньяка. Спать никому не хотелось, поэтому эту идею поддержали с большим воодушевлением. Водку Якут припас на особый случай.

—Прозит! – старик выпил коньяк одним глотком. —Комендантом нашей базы после мая 45-го года по-прежнему оставался полковник Фрикс, безобидный, в общем-то, человек. На нас не влияли пертурбации, возникшие в Европе после краха нацистской империи, будто и не было где-то материка, где только что закончилась самая кровавая война в истории человечества. Мы как бы отдалились от всего мира, и всему миру сейчас было не до нас – предстоял делёж Европы сразу на несколько сфер влияний, вот тут-то наш полковник и показал, наконец, свои организаторские способности. Не имея теперь над собой прямого начальства в лице СС, он развернул настоящую хозяйственную деятельность. Это время, вплоть до 1948-го года я вспоминаю с особой теплотой. Мы как бы оказались отдельным государством, у нас было всё, что нужно для жизни, и по единодушному согласию полковник Фрикс решил не оповещать мир о нашем существовании. Были, конечно, те, у кого остались родные и близкие на материке, многим хотелось вернуться домой, но Фрикс повёл правильную политику. Европа, да и весь мир ещё «бурлил» после окончания войны. Ещё шли процессы против национал-социалистов, ещё вылавливали и арестовывали всех членов НСДАП, ещё не утихли политические разногласия между союзниками. Следовательно, нужно было какое-то время обождать, хотя бы год-два, а потом уже решать по обстоятельствам. Вопрос о возвращении на родину оставался приоритетным вплоть до 1948-го года. Повторяю, на тот момент у нас было абсолютно всё. Нас, в нашем бункере было три с половиной тысячи человек, и очевидно, в иных бункерах было не меньше, но, как я уже упоминал, мы не особенно-то и общались: каждый из десяти секторов Нового Берлина создал свою собственную коммуну – если так можно назвать наше тогдашнее общество. Общались между собой только коменданты этих бункеров – нам вполне хватало и своих трёх с половиной тысяч, из которых более восьмисот были женщины молодого возраста. До 1948-го года, то есть в течение трёх лет после войны на базе родилось ещё около шестисот мальчиков и девочек. Итого – более четырёх тысяч человек к 1948-му году. Пришлось строить детские сады и ясли. Затем планировались в проектах начальные школы, а позже, возможно и высшие учебные заведения – планы у Фрикса были грандиозные, рассчитанные на несколько десятилетий вперёд. У нас была техника, оборудование. У нас были продукты и искусственное подземное озеро с пресной водой на несколько десятков тысяч кубометров. Были оранжереи и огороды, в которых под теплицами выращивались овощи и фрукты. Как я уже говорил, у нас были свои хлебопекарни, пивоварный завод, колбасные и коптильные цеха. За территорией базы находились фермы с домашним скотом и птицей. Ещё в 43-м году специальным караваном сюда доставили живность, как в Ноевом ковчеге – условно говоря, всей твари по паре. Он, кстати, так и назывался: «Караван №1-в. «Ковчег». Кое-каких животных доставляли и позже, с соседних с Антарктидой островов. Были у нас и специальные бригады по отлову тюленей и пингвинов, а так же артели рыбаков с собственными сейнерами, построенными уже здесь, в подземной верфи. Последние шесть субмарин из последнего каравана, пришедшего в начале 1945-го года, так и остались у нас, не рискнув возвращаться назад, поскольку их могли перехватить корабли союзников.

Здесь Георг прервал свой рассказ и, набив снова трубку, затянулся, пустив дым в потолок.

—Они и сейчас стоят на приколе на одной из подземных верфей. Мы их вначале планировали задействовать для эвакуации желающих вернуться на материк, затем планировали разобрать, чтобы не испытывать искушения… Но не успели. Наступил 1948-й год. Единственное, что мы позволили себе сделать, это в январе 1947-го года задействовать их против военной эскадры адмирала Бёрда, направляющегося в Антарктиду на поиски нашей пресловутой Базы-211. Тогда мы подали американцам пищу для размышления, когда привлекли для операции и субмарины и летающие диски, выскакивающие у них перед носом из глубин океана.

При упоминании летающих дисков отважный Якут внезапно устремился проверить наличие заварки в электрическом чайнике, обнаруженном им на одном из столов радиорубки. Однако вскоре вернулся, услышав заверение Георга рассказать о дисколётах как-нибудь позже, после того, как он изложит основные факты своего пребывания здесь. Иван извинился, поднял уроненный стул и остался непроницаемым.

Старик затянулся и, обведя всех сидящих своим спокойным взглядом, спросил:

—Что-то я затянул свой рассказ. Вам интересно? Может, вы спать хотите? Я-то, поди, уже сколько лет страдаю бессонницей. Одиночество, и всё такое, старческое…

—Нет! – воскликнули все хором, особенно Якут. Всё, что не касалось летающих дисков, он готов был слушать до скончания веков – если так можно фигурально выразиться. — Продолжайте, пожалуйста. Так вы сейчас один здесь? – невольно вырвалось у него.

—Почему же один? – лукаво улыбнулся Георг. – Нас тут четыре с лишним тысячи человек.

Все напряглись. Сын полка дёрнул лапой во сне, очевидно гоняясь за жирной рыбёшкой.

—Впрочем, вы правы, —пояснил хозяин базы. – Живой я один, остальные в заморозке, и ещё долго будут пребывать там. – Тут он закашлялся, вытер платком сухие губы и, чуть погодя, предложил:

—Давайте обо мне позже, когда я расскажу вам всё, что нужно вам знать. Хорошо? Вы же хотели узнать, из-за чего теперь невозможно подняться на поверхность? Вот я к этому и подхожу. Вскоре вы узнаете ВСЁ.

—Простите, что перебиваю вас, —проговорил Павел. – Но у меня на языке всё время вертится вопрос.

—Прошу вас.

—Я, конечно, понимаю, что это абсурдно и бессмысленно. Но всё же… —Павел запнулся и вопросительно взглянул на профессора. Тот понял его с полуслова и помог коллеге, обратившись к старику:

—Он хочет уточнить, бывал ли Гитлер здесь? Имеется в виду не только этот бункер, а вся база в целом. Вообще, бывал он в Антарктиде? Вам об этом ничего не известно?

Георг усмехнулся в бороду.

—Как я уже говорил, у нас были только предположения. Возможно, и бывал, но не при нас с Паулем: согласитесь, уж что-что, а это невозможно было бы скрыть, мы бы точно знали. Усиленная охрана, новые люди, ажиотаж, помпезность наконец… Нет,—Георг на секунду задумался. – Нет, фюрер здесь не бывал. Возможно – опять же, это только были наши предположения – его приняли в дальнем бункере уцелевшие после войны нацисты. Пауль как-то говорил мне, что в 43-м году Губер видел в кабинете у Фрикса личного пилота Гитлера.

—Ханну Райч? – подался вперёд начальник станции.

—О! Вы её знаете?

—Только по хроникам и трофейным фильмам.

—Да, —кивнул Георг. – Ханна здесь, по-видимому, бывала, возможно, и не один раз. – Он прикрыл глаза, очевидно, что-то вспоминая. – Здесь видели Отто Скорцени и, по сути, в то же время, что и Райч. Но это, повторюсь, только слухи. Сами мы ни её, ни его, ни тем более Гитлера не видели, хотя вплоть до 1948-го года мы с Паулем номинально продолжали числиться в команде обслуживания и имели доступ к некоторым секретным объектам. Мы, и ещё двадцать восемь человек.

—А что за «секретные объекты»? – наивно поинтересовался Андрей.

Старик лукаво взглянул на него, очевидно прикидывая в уме степень дозволенности разглашения тайны.

—Ну, скажем, в числе прочих у нас с Паулем был доступ в конструкторские бюро, что вы недавно проходили.

—Там, где разрабатывались летающие диски?

—Они самые. Под руководством профессора Шоумбергера, вашего коллеги, —поклонился он Виктору Ивановичу.

—Пойду-ка я чайник проверю, —спохватился Якут под всеобщий смех. Атмосфера в радиорубке давно уже была дружеской, если не считать напряжённого ожидания, когда же Георг скажет самое главное. То, к чему он подводил весь рассказ своего пребывания здесь.

А он, в принципе, уже как раз и заканчивал.

—Наконец наступил 1948-й год. Вы сейчас поймёте, почему я акцентирую внимание именно на этой дате.

Старик снова закашлялся и, отложив трубку, вытер вспотевшее лицо.

—Георг, вы нездоровы? – с участием спросил Павел, вставая с кресла и делая попытку приблизиться к хозяину бункера.

Старик остановил его жестом и поклонился в знак признательности. Затем с горечью ответил:

—Увы, господа. Да, я болен и постепенно умираю. Я как раз и подвожу к этому конечному итогу свой рассказ. Наберитесь терпения, уже немного осталось. Позвольте мне отдышаться, и я закончу —тогда вы всё поймёте.

Время на его наручных часах показывало 2 часа 45 минут ночи.

Часы остальных участников беседы так и продолжали не работать.

В груди Андрея, где-то внутри сознания начало зарождаться какое-то нехорошее предчувствие. Было ли у всех такое похожее чувство, он не знал, однако на всякий случай придвинулся ближе к Павлу и начальнику станции.

Несколько минут царила полная тишина, разбавляемая разве что тихим «покрякиванием» пингвина, который продолжал гоняться во сне за косяками рыб, постоянно ускользавших от него.

Вернулся и Якут, с виноватым видом держа в руке почти уже остывший чайник.

№ 8.

—Итак, наступил 1948-й год, —через некоторое время продолжил старик, поминутно поднося платок к своим пересохшим губам. – Он ничем не отличался от двух предыдущих после окончания войны. О нашем местоположении никто в мире до сих пор не знал, а если и стремился кто-то узнать, то такие любопытные исследователи неизменно натыкались на нашу автоматизированную «охрану» в виде парализующих лучей, разработанных в наших лабораториях. Помните, герр профессор, ваше с ними первое знакомство? Когда вы внезапно обнаружили признаки нашей базы, до того момента никем из простых смертных не видимые?

—Я уже догадался, —кивнул начальник станции, рефлекторно поднеся руку к вискам. – Меня тогда откинуло на несколько метров назад, отшибло память и каким-то образом перенесло в отправную точку, откуда я изначально до этого выдвигался к торосам. Помнится, изо льдов вылез вверх какой-то стержень и облучил меня, после чего я несколько дней не чувствовал ни рук, ни ног. А мне на станции поначалу никто не верил, —с укоризной обвёл он взглядом коллег. – И время в тот момент пошло вспять, будто я провалился в какой-то портал параллельного измерения.

—Да. Будет время, я расскажу вам и об этом, —снисходительно согласился Георг. – Принцип антигравитации. Наша охранная система была разработана учёными на случай вторжения нежелательных нам элементов извне, так сказать, снаружи. Впервые она была испробована в столкновении с эскадрой всё того же адмирала Бёрда. Позже сюда наведывались британские коммандос, а относительно недавно и ваш известный океанограф, француз Кусто. Но я в это время находился в анабиозе, и узнал об этих инцидентах только после своего пробуждения – об этом факте я расскажу чуть позже. Их тоже не допустила к объекту наша автоматика. В вашем же случае, герр профессор, «охрана» сработала уже по моему указанию, простите за доставленные неудобства. – Он улыбнулся. – Я немного отвлёкся – обо всём этом чуть позже.

Георг удостоверился, что его слушают, и профессор не держит обиды за причинённые «неудобства» при встрече с лучами.

—Итак, мы продолжали жить и существовать обособленной коммуной, тихой замкнутой жизнью, никому не мешая – имеется в виду, на планете. Многие за это время образовали пары и, как я уже говорил, нарожали ребятишек. Пауль со своей избранницей тоже подумывал о создании семьи, и теперь после работы он всё свободное время проводил в обществе своей фройляйн, даже к Губеру в бар стал реже захаживать. Я, как вы догадываетесь, всё время проводил либо в библиотеке, либо в кинозале, имея доступ к трофейным фильмам, которых было не счесть. Вот тогда-то я и занялся изучением русского и английского языка. Французский я выучил уже после 1980-го года, когда вышел из состояния криогенной заморозки. Но об этом также чуть позднее. Я подхожу к главному.

Он поднёс платок и промокнул губы. Теперь он не казался таким бодрым, как при первом взгляде у лифта. Казалось, теперь с него свалился неимоверный груз множества лет, проведённых в одиночестве. Под действием коньячных паров он как-то внезапно сник, сморщился, седая борода стала похожа на тающую по весне сосульку, а глаза – ясные и лучезарные до этого – вдруг потускнели, стали безжизненными, и смотрели на друзей с нескрываемой горечью, разбавленной печалью. Они будто «говорили» им о неминуемой безысходности, о неизбежной участи, постигшей их с того момента, как они переступили вход в пещеру. Отныне судьба их была предрешена, и мотивацией к этому неминуемому заточению стало их неуместное любопытство: не войди они в пещеру, жизнь каждого из них продолжалась бы, как и раньше. Теперь же…

Георг тайком вытер повлажневшие глаза.

—Однажды, в сентябре 1948-го года я проснулся ночью от сильного толчка. Я хорошо запомнил этот момент, поскольку это в корне изменило всю дальнейшую мою жизнь. Через перегородку спал Пауль, и он тоже проснулся. Толчок был сверху, и наш бункер под землёй как бы «подпрыгнул» вверх, а затем «упал» на своё место. Казалось, что там, на поверхности на нас свалилось нечто огромное, похожее на метеорит. За ударом последовал гул, и по всем помещениям прошла расширяющаяся волна вибрации. Все, кто в это время находились рядом в койках, вскочили, ничего не понимая. Первой мыслью, пришедшей в голову, было, что нас бомбят! Неужели альянс союзников всё-таки обнаружил базу и нанёс по ней авиационный удар? Через три года после войны, и без предупреждения? Но нет… Как потом выяснилось, это взорвалась химическая лаборатория, где проводились опыты и эксперименты по клонированию людей и животных. Помните, я упоминал Губеров? Вот они-то и были первыми клонами на Базе-211, с которыми мы познакомились в первый свой караван. Следом за химической лабораторией взорвался экспериментальный цех, где нашими учёными проводились опыты, связанные с телепортацией и стиранием памяти у человека. – При последней фразе Георг с горечью взглянул на профессора. – Вы тоже в тот раз подверглись подобному воздействию, когда вас отнесло «назад» во времени.

Виктор Иванович понимающе кивнул и старик, переведя дух, продолжил:

—Ваш Трифон с его спасательной командой тоже был телепортирован в исходную точку, откуда они пять дней назад отправились вас искать. То есть, туда, где остановились их вездеходы.

Через секунду вскочили все, включая и Сына полка, весьма потревоженного выкриками.

—Так нас ищут?

—Пять дней?

—Вездеходы?

—Спасательная команда?

Вопросы сыпались один за другим. Путешественники были потрясены услышанным, хотя и предполагали заранее, что их будут искать. Но чтобы эта новость исходила из уст Георга – такого никто не мог ожидать.

Прежде чем остальные опомнились от шока, начальник станции всё же спросил за всех:

—Нас ищут уже пять дней?

—Точнее, искали, —печально ответил седой хозяин бункера. – Не удивляйтесь, что я об этом знаю. У нас есть наружные камеры наблюдения, и, к тому же я с самого начала прослушивал ваш радиообмен, пока вы не попали в буран, и вас не завалило снегом. Позже я прослушивал и их эфир, поэтому и знаю про Трифона и его группу. Они дважды пытались проникнуть внутрь базы через обнаруженные ими двери ангара, но им это не удалось: сработала автоматика наружной «охраны» —им стёрло память, отбросив назад, как по времени, так и по расстоянию. Не спрашивайте меня, каким образом их отбрасывало назад, я и сам толком не знаю. Охранный щит работает автоматически, и при обнаружении посторонних субъектов парализует их лучами, телепортируя на большие расстояния. Эксперименты со временем, стиранием памяти и перемещением в пространстве проводились нашими учёными вплоть до 1948-го года, когда взорвалась лаборатория, так что я мало что знаю. Физики и инженеры создали тогда автоматизированную базу защиты на случай проникновения чужих нежелательных гостей, и этот охранный комплекс был строго засекречен – мы с Паулем не имели к нему доступа. С тех пор он и работает автономно, так что, единственное, что я мог сделать для ваших спасателей, это дистанционно включить на секунду рацию Трифона, чтобы те, кто оставались на вездеходах смогли её запеленговать. Таким образом, ни Трифон, ни его команда не осталась в снегах навсегда, их сегодня вечером обнаружили и отправили на «Мирный». Немного обмороженными, но я сделал всё, что смог. Позже их переправят на ваш ледокол «Академик Фёдоров» —скорее всего, уже переправили, а если нет – то завтра, точнее, уже сегодня утром. – Он взглянул на часы. Время приближалось к трём часам предутреннего блеклого рассвета, если бы они сейчас находились на поверхности, и не было полярного дня.

— К автоматике «охраны» я не имею ровным счётом никакого отношения, и до сих пор не знаю, как эта система работает.

Пауза была долгой. Каждый переживал по-своему огорошившую их новость. Впрочем, как уже было сказано выше, они это и предполагали. Не каждый день пропадают в снегах сразу четыре человека: спасательная экспедиция и подразумевала в себе несколько дней поисков.

—А как же мы тогда попали сюда? – спросил Андрей.

—Всё очень просто, —ответил Георг, вытирая платком губы. Павел невольно заметил на нём разводы алых пятен и вопросительно бросил взгляд на начальника. Тот кивнул головой – он давно уже заметил, но из чувства такта пока не заострял на этом внимания. Закончится рассказ – тогда и спросит. Осталось, судя по всему, совсем недолго.

—Скорее всего, вы проникли в тоннель, который за давность лет вышел из своего рабочего состояния, то есть, проще сказать, сломалась автоматика защитного поля. Начинающиеся внезапно бураны, собственно говоря, это тоже часть защитного комплекса автоматизированной «охраны» объекта. Как работает – не знаю. Предположительно, срабатывают некие датчики сенсорного присутствия «чужих», и мощные нагнетатели воздуха, спрятанные где-то во льдах, заставляют воронки бешено вращающегося воздуха, поднимать с поверхности бураны с метелями. Всё вместе это создаёт порывы шквала, который сносит всё на своём пути – в том числе и вас, а позже и Трифона с его командой. Так или иначе, когда вас завалило, и вы оказались внутри пещеры, я уже ничего не смог сделать, чтобы телепортировать вас назад.

—И что с нами будет дальше? – у Павла уже давно созрела догадка в голове, впрочем, как и у профессора, но он ждал удобного момента, чтобы спросить.

—А дальше… —старик медленно набил трубку слегка дрожащими руками. – А дальше всё будет зависеть от вас.

—Мы здесь останемся навсегда? – спросил Виктор Иванович. Голос его был твёрдым, очевидно уже принявшим какое-то неумолимое решение.

—Я думаю, да… —Георг внимательно посмотрел каждому в глаза.

—Ох! – только и смог вымолвить Якут.

№ 9.

Прошло несколько томительных минут, в течение которых никто не решался подать первым голос.

—Мы заражены? – наконец выдавил из себя профессор на правах старшего в экспедиции.

—Увы, господа. Теперь да. Так же как и я. Вы заразились в тот момент, когда открыли дверь в тоннеле, которая была заблокирована автоматикой, во избежание проникновения вируса наружу. До этого база была полностью законсервирована, но, очевидно охранная система дала кратковременный сбой и впустила вас внутрь. Время, видимо, не пощадило и электронику. Помните струю пара, которая обдала вас при входе? Это тоже была степень автоматизированной защиты, но, к сожалению, она уже не актуальна в данной ситуации. Этот неизвестный вирус вышел из-под контроля в 1948-м году, и в течение недели распространился по всем бункерам подземелья, включая и дальние, где по нашим предположениям обитали оставшиеся нацисты. Всё началось с того, что люди начали внезапно стареть, фигурально выражаясь, буквально на глазах, и за первую неделю умерло сразу тысячу человек. Вирус косил избирательно, вот что интересно. В первую очередь умирали те, кому было за сорок-пятьдесят лет, те же учёные и пожилые инженеры-конструкторы. Пленниками, они были доставлены сюда с оккупированных территорий ещё при Гитлере, и здесь же они нашли свой конец, ими же созданный. Секретные опыты с клонированием, созданием новых форм живого, телепортацией и амнезией – в первую очередь коснулись их же. В первый день после взрыва ещё никто ничего не понимал. Мы с Паулем тушили пожары в лабораториях, другие члены команды обслуживания спасали оборудование, чертежи, схемы, формулы на бумагах. На второй день начался повальный мор. Мутированный вирус витал повсюду – пробирался в вентиляционные шахты, под костюмы химзащиты, в кислородные маски. Люди старели и умирали прямо, как я уже сказал, на глазах: кто, сидя в столовой за тарелкой супа, кто в процессе работы, кто, просто идя по своим делам. Падали, валились штабелями, организм превращался в «машину выживания», теряя все жизненные ресурсы, и за четыре-пять часов проходил все фазы взросления, старения и, наконец, последнюю – смерти. За два часа у человека вырастали, седели и тут же выпадали волосы, которые в обычной жизни покрывались сединой только в течение последних двадцати лет. Появлялись морщины на лице, ухудшалось зрение, и выпадали зубы: люди буквально слепли и становились инвалидами – и всё это за каких-то пять, от силы шесть часов – можно сказать, и ночи не проходило, как человеческое тело иссыхало напрочь, будто из него выкачивали все соки. За два часа ногти вырастали до такой длины, что их не успевали обрезать. Да и до ногтей тогда, собственно говоря, было? Люди были в шоке, натыкались друг на друга, кричали от ужаса, молили Пресвятую деву Марию о помощи, и не понимали, что с ними творится. Доходило до того, что идя по коридору, я переступал через только что остывшие трупы, через людей, с которыми я ещё утром здоровался. Штамм вируса, вырвавшегося при взрыве из лабораторий был практически не известен человеку, он лишь изучался нашими горе-учёными, которые, видимо что-то там «прокололи» и заглянули за границу дозволенного им микромира. Организм ещё не успел приобрести иммунитет от этих парящих в воздухе вирусов, и в течение последующих двух дней заразились и умерли почти все обитатели базы старше сорока лет. Мы с Паулем выжили, поскольку нам тогда было по двадцать восемь. Остались в живых и не успели постареть те, кому было до тридцати, то есть, те люди, которых вы видели на мониторах в капсулах анабиоза. Их успели спасти Губеры, укладывая в заморозку по триста-четыреста человек за день. На удивление, Губеров-то как раз эпидемия и не коснулась. Впрочем, они ведь были созданы искусственно.

Старик вздохнул. В помещении центрального пульта управления царила зловещая тишина. Никто не произносил ни звука – все с напряжением ждали фатального окончания рассказа. Как выяснится позже, именно в этот момент у Виктора Ивановича созреет дальнейший план их пребывания здесь, в заражённой зоне подземелья Антарктиды. До этого момента он ещё в чём-то сомневался, но встретившись взглядом с Павлом, понял, что и тот поддержит его, каким бы это решение не было.

—Полковник Фрикс умер одним из первых, и мы успели его кремировать, —продолжил Георг. – На схеме, которую вы изучали, этого бункера нет, но он находится дальше за радиорубкой: обычная печь, какие в своё время Гиммлер понастроил в Освенциме, Бухенвальде, Треблинке. Следом за полковником мы начали сжигать и остальных умерших от заражения. Перед своей смертью, а умер он, я вам скажу, за каких-то четыре часа, весь покрывшись язвами и морщинами, Фрикс успел отдать команду на замораживание всех, кто остался в живых. Девушки в возрасте двадцати, двадцати пяти лет, мужчины того же возраста, мы с Паулем и ещё 28 человек команды обслуживания, да плюс Губеры-клоны, —всего около двух тысяч человек – вот и все, кто остались живы после этого повального мора. Процессом заморозки, как я уже сказал, занимались Губеры. Они же, спустя какое-то время, когда уже все выжившие лежали в саркофагах, занялись и восстановлением бункеров после пожара. Проходя лаборатории, вы видели уже конечный результат их восстановительных работ, когда ими никто из живых не руководил, и они по своему разумению и усмотрению выставляли уцелевшие колбы с мутантами, доски с чертежами, документацию, антураж помещений – какими они их помнили. Развешивали одежду, расставляли стулья, чистили от копоти стены и потолки. В течение двух лет, до 1950-го года они привели базу в более-менее то состояние, которое вы сейчас видите. Позже они следили за обсерваторией с телескопами, поддерживали функционирование всех приборов, наблюдали за саркофагами и сторожили объект в силу своих, заложенных учёными возможностей.

—Так это были их халаты, которые я видел, однако на вешалках? – впервые подал голос отважный оленевод.

—Какие халаты, Ваня?

—В лаборатории. Под полкой с противогазами. Да.

—И что?

—Я на них заметил тогда бирки с надписями: «Губер» такой-то. Все под разными номерами.

—И не сказал нам?

—Побоялся, что вы будете смеяться, однако.

Все печально улыбнулись. До халатов ли сейчас было, собственно говоря?

Старик кивнул и продолжил:

—Сама система замораживания была полностью автоматизирована и разработана нашими учёными вплоть до секунды. Человека сначала усыпляли, затем погружали в саркофаг с жидким азотом, добавляя глицериновую среду. Температуру доводили до минус 196-ти градусов, при этом ни коим образом не мешая автоматике заниматься основным процессом: Губеры просто следили, чтобы не происходило незапланированных сбоев в аппаратуре.

Георг закурил новую порцию табака и обвёл взглядом друзей.

Профессор сидел, откинувшись в кресле, и внимал каждому слову хозяина бункера. Павел с Андреем курили, и так же внимательно слушали старика. Выражения их лиц можно было назвать скорбными. Один Якут только не находил себе места, нервно гладил Сына полка, и при каждой фразе Георга цокал языком, давая понять, что он тоже в курсе дела криогенной заморозки. Подумаешь, невидаль какая…

—Система заморозки подразумевала собой состояние анабиоза на сто лет. Автоматически она была запрограммирована, чтобы включиться в 2048-м году, то есть, ещё спустя пятьдесят пять лет, считая от сегодняшней даты. Это срок выхода их анабиоза тех людей, кто создаст заново новую арийскую расу – чистую, без нацистских взглядов и верований. Младенцы тоже заморожены, и я надеюсь, что после нас они создадут новую колонию поселения в подземной Антарктиде. А там уже можно и обнародовать своё существование. Мне уже, конечно, не дожить до этого. Может быть, Андрей застанет это новое возрождение…

Наступила пауза. Прежде чем Виктор Иванович успел что-то спросить, Андрей задал вопрос первым:

—Вы всё время упоминаете клонов-Губеров. А где они сейчас, почему мы с ними не столкнулись ни разу?

Старик печально улыбнулся.

—Их уже нет. Но я как раз к этому и подхожу в своём рассказе. Наберитесь терпения, осталось совсем немного.

Он обвёл всех взглядом и, сухо закашлявшись, приложился к платку.

—Так как мы числились в команде обслуживания, нас разморозили первыми, чтобы мы потом, спустя отведённый нам судьбой срок, могли размораживать следующую смену, те – следующую, и так до 2048-го года. Последняя смена должна была вывести из состояния анабиоза весь генофонд будущей расы, но теперь, как вы понимаете, об этом не может быть и речи. Я специально никого из следующей смены не размораживал. Что толку, если им суждено будет заразиться и умирать в одиночестве, как, собственно, и я сейчас. В течении тридцати двух лет Губеры поддерживали наше жизненное состояние в анабиозе, следили за датчиками, подпитывали через трубки наши организмы, и… постепенно умирали. С 1948-го по 1980-й годы перестали функционировать пятнадцать клонов, затем ещё, пока, наконец, не остался последний – тот Губер-бармен, что дружил с Паулем. Он-то нас и разморозил. Умирая, он включил автоматическую разморозку тридцати саркофагов – нас с Паулем и остальных двадцати восьми – новой смены команды обслуживания. Теперь с 1980-го года за капсулами с глицериновой средой должны были следить мы. И мы следили. До поры до времени…

Андрей ахнул.

—Так вы с 1980-го года продолжаете жить и бодрствовать? Тринадцать лет? – он с удивлением и крайней степенью уважения посмотрел на старца.

—Увы. Мало того, я есть уже четыре лет как сам находиться здесь. Один. Вы первый за четыре лет, кто я увидеть живым.

—Как это? – переспросил Якут.

—После выхода из анабиоза, —перевёл Андрей, —мы чувствовали себя, можно сказать, нормально. Как нас замораживали, так мы и вышли из сна в том состоянии двадцативосьмилетних молодых мужчин. Наш организм – во всяком случае, мой – переживал те функции, которые и подобают в тридцатилетнем возрасте. Почти три года, с 80-го по 83-й, я нормально питался, ходил в туалет, по утрам делал зарядку. Две тысячи человек лежали в саркофагах, мы следили за ними, и к тому же я изучал французский и русский языки – заняться было чем. Не знаю, каким образом, но Паулю удалось разморозить свою фройляйн: может, перед смертью ему Губер сказал по секрету код, может, и сам каким-то образом вычислил – я до сих пор не знаю об этом. Так или иначе, с 1980-го года нас на базе находилось тридцать живых – плюс девушка Пауля. Были ещё женщины, но к нашей истории они не имеют прямого отношения. Этот период я тоже вспоминаю с теплотой в душе. Мы жили, если можно так выразиться, в райском наслаждении. Нас никто не трогал, нами никто не интересовался – первый ажиотаж постепенно утих, и о нас, казалось, забыли. Рут – так звали девушку Пауля – готовила нам ужин, и по вечерам мы играли либо в карты, либо посещали кинозал, либо просто плескались в бассейне. Другие тоже разбились по парам и проводили время в своё удовольствие. У меня девушки не было, да я и не горевал особо: всё, что мне было нужно для одинокого счастья, находилось, как вы понимаете, в библиотеке. Лишь позже я понял, что означает настоящее чувство одиночества.

Георг медленно выдохнул воздух, и, казалось, вместе с этим выдохом в пустоту пространства выскользнула частица его души – настолько потрясённо это выглядело со стороны.

—Всё начало происходить так же внезапно, как и в 1948-м году. Размороженные организмы тридцатилетних людей начали выходить из строя буквально за один год, и, старея, умирали прямо на глазах.

—Это вы сейчас за какой год говорите? – спросил Павел.

—Сейчас вспомнить… —опустив веки, проговорил Георг. – Это быть… да! Это быть 1989-й год. Четыре лет назад. Тогда есть умирать Пауль. За год до это умирать бедная Рут.

—Андрей, переводи, —указал на старика начальник. – Видишь, как ему трудно даются русские слова. – Говорите по-немецки, прошу вас, —обратился он к Георгу. – Андрей успевает переводить, мы всё понимаем.

—Да. За год до этого умерла Рут, и смерти продолжались в течение всего 89-го года. Все двадцать восемь человек умерли от этого, мутированного вируса. Я тогда ещё не знал, что он продолжает мутировать и действовать, как бы исподтишка. Все нормально жили, питались, строили планы на совместное будущее, как я уже говорил. У нас была ферма, оставшаяся вполне работоспособной после Губеров, и мы ухаживали в ней за домашним скотом, пекли хлеб и варили пиво в собственной пивоварне. Мы слушали радио с материка и дивились разнообразным открытиям в области техники – например, телевизоры. Для нас они были в диковинку и мы о них имели представление только по отрывкам из радиопередач. Мы узнали о полёте Гагарина, о высадке американцев на Луну, о холодной войне, о Кеннеди, Ганди, Брежневе, олимпиаде-80, наконец. Мы даже приручили пингвинов, и на немецком языке отдавали им команды, которые они понимали.

—Вот ваш птица понимать по-немецки? – попытался пошутить он, обращаясь к Якуту.

—Найн! – в тон ему ответил оленевод из тундры. – Он понимать только по-якутски и бурятски.

Георг вздохнул:

—А у нас пингвин умереть сразу с людьми. Сначала по два-три человек и один пингвин, потом один человек и три птица, четыре…

—Здесь же, внутри базы, —продолжил переводить Андрей. – Мы с Паулем их кремировали, затем наступила очередь остальных. Умирали внезапно и непредсказуемо. Пауля я похоронил последним – четыре года назад, в ледниках. Я поставил ему деревянный крест и помолился за него – он был мне другом до конца дней…

Старик высморкался в платок, и ткань сразу пропиталась красными пятнами.

—С тех пор я на базе один, уже четыре года…. И я постепенно умираю от этой заразы, летающей в воздухе.

Наступила пауза.

—Мы тоже умрём? – спросил Виктор Иванович, просто ради того, чтобы хоть что-то спросить.

—Теперь, когда заразились – да. Это было неизбежно с того момента, как вы открыли двери Базы-211.

—Сколько у нас осталось? – коротко поинтересовался Павел.

—Не так уж и много, как хотелось бы. Процесс заражения уже запустил в ваших организмах свои разрушающее действие. Вы заразились четыре дня назад, но вирус мутирует. Возможно, ваш процесс не затянется надолго как у меня. Я, фактически, начал умирать как раз четыре года назад. Каждый день – и сейчас особенно стремительно – у меня выпадают волосы и зубы. Вот, —показал он развёрнутый платок, а Андрей перевёл. – Только что выпал очередной зуб. Осталось пять. У меня, самое большее, месяц в запасе. У вас, —он вздохнул, —возможно, год. Может, два – смотря, как будет развиваться генетический мутант внутри базы. Если он вырвется наружу – сами понимаете, что может произойти. Вот теперь я всё рассказал. Решать вам, друзья.

Сын полка, ни о чём не догадываясь, продолжал вертеться в ногах Якута. Он недавно покушал, и ему было хорошо.

№ 10.

Часы на руке хозяина бункера показывали пятый час утра. Никто не хотел спать, все слушали Георга и задумывались над тем, как быть дальше. Не каждый день в Антарктиде доводится узнать, что тебе жить осталось от силы год-два, не более – тут было о чём поразмыслить.

После продолжительного молчания начальник станции взял слово:

—Как вы думате, герр Дениц, у нас есть шанс выбраться на волю?

Старик задумался и пожал плечами:

—Всё зависит от вас, герр профессор. Вирус находится здесь, внутри базы. Если вы попытаетесь дойти до «Мирного», я не буду вам мешать – не в моей это компетенции. Однако вы знаете, что потом произойдёт…

—Я понимаю, —с горечью согласился Виктор Иванович.

—Да… Хорошо, что вы понимаете. Этот вирус может распространиться вначале на станции, затем, через вертолётчиков он перейдёт на ледокол, а там и до материка недолго. Европа, Азия, Африка, обе Америки… Глобальное заражение всего населения планеты. Это будет сопоставимо с вымиранием динозавров шестьдесят миллионов лет назад. Этот мутант сметёт с Земли половину человечества, от него нет пока иммунитета, и он распространится повсюду.

Старик вздохнул.

—Герр Андрей, твой коленка болеть ещё?

—Ага, —почесав ногу, ответил временный переводчик.

—Твой коленка уже нести в себе ДНК-вирус. Тот вирус, что нельзя отсюда выпустить. Если вы идти с базы до «Мирный» —вы стать новым носителем неизвестный человечеству заражений…

Георг снова закашлялся и поднёс платок к губам:

—То заражений, что придумали наши учёный. Придумал, выпустить на волю, и сами же погибнуть.

—Что нам теперь делать, Георг? – секундой позднее спросил начальник станции. – Как вы посоветуете? Вы же здесь хозяин. – Виктор Иванович при этих словах посмотрел на своих товарищей. Все молчаливо сидели и, задумавшись, переваривали только что услышанное.

—Вам решать, —повторил Георг. – Я потому вас и предупредил в самом начале: либо вы пойдёте к «Мирному» и я вас выпущу, либо вы останетесь здесь со мной, но уже навсегда. Всё на вашей совести.

Якут потянулся к рюкзаку и вынул бутылку русской водки, припасённой им, как он думал, на случай какого-нибудь торжества. Теперь уж было всё равно – торжеств, в ближайшее время никаких не предвещалось.

—Сколько вам осталось? – спросил Павел, пока отважный оленевод колдовал со стаканами. – Вы уже сказали, но это ведь не окончательная цифра?

—По моим подсчётам, дней двадцать, может чуть больше… —Георг закашлялся, и через минуту продолжил:

—Я не хотел, чтобы вы попали на базу. Но ваше любопытство, простите уж герр профессор, взяло над вами верх. Я вас прекрасно понимаю – вас даже не остановили те первые лучи, что отбросили вас назад – а ну-ка, обнаружить среди вековых льдов что-то похожее на подземную базу, да ещё и неизвестную во всём мире. Сенсация! Мне приходилось только наблюдать за вами в мониторы, как вы продвигаетесь бункер за бункером к центральному пульту управления, иными словами, сюда. Мне пришлось сбить все настройки с приёмников, чтобы у вас не появилось искушение вызвать сюда спасательную команду. В противном случае вирус бы распространился ещё быстрее – чем больше его носителей, тем активнее он заражает всё окружающее.

—Так это были вы? – встрепенулся Павел. – Те следы на верньерах настройки, что я заметил…

—Да. Я их подкручивал позавчера, сбивая шкалу настройки. Да, собственно говоря, и антенны наружного радиуса действия всё равно выведены мною из строя ещё четыре года назад. Если бы вы знали, как мне в одиночестве иной раз хотелось вызвать какую-нибудь станцию – не важно, какую —американскую ли, японскую, австралийскую или вашу, русскую. Одиночество так давило на меня после того, как я похоронил Пауля с Рут, что иногда казалось – вот возьму сейчас, вызову кого-нибудь, и пусть весь мир узнает о Базе-211, мне уже всё равно. Однако проходил час-полтора, и я задумывался: мир-то узнает, а что будет дальше? Эпидемия в масштабах всей планеты? Поголовное истребление вирусом всего живого на Земле?

—Он убивал не только людей? – спросил Павел.

—Вначале и пингвинов, я уже упоминал об этом. Потом он «выкосил» весь наш домашний скот. Коровы, козы и свиньи гибли за несколько часов – выпадала шерсть, отваливались рога, сморщивались вымя, и пропадало молоко. Значит, думал я позже, такое предстоит и там, на поверхности. Вначале вся Антарктида подвергнется опустошению – я имею в виду побережье и прилегающие острова, а там и до цивилизации недалеко. Потому и вывел из строя антенны. Единственное, что я мог ещё сделать, это не допустить сюда внутрь вашего Трифона с его спасательной командой. Автоматика «охраны» сработала, включив генераторы и вызвав тем самым буран, но я смог настроить волну на рацию Трифона и послать одиночный сигнал, чтобы их успели запеленговать. Дальнейшее вы уже знаете: сейчас они в безопасности. Что же касается нас с вами, то еды здесь хватит лет на десять-пятнадцать. Иван был в бункере продуктов, и не даст соврать. Но он побывал только в одном из них. Есть ещё склады и холодильники, погреба и морозильные установки. Одних только консервов здесь оставлено с расчётом на две тысячи человек: тушёнка, сардельки, шпроты, копчёные окорока и колбасы в вакуумных упаковках длительного хранения, не подвергающиеся ни разложению, ни проникновению вируса извне. Сигареты, алкоголь, консервация и соления – всё это теперь для нас… —Георг на секунду печально улыбнулся, —точнее, теперь для вас. Мне уже немного осталось. В морозильниках на долгие годы подо льдом погребены замороженные окорока, рыба, жир, сало, масло. Кроме этого, я последние четыре года сам ухаживал за огородом в теплице, и вы всегда сможете сорвать пучок укропа, или собрать три-четыре килограмма свежих огурцов-помидоров для салата. Капуста, редис и картофель тоже присутствуют. Единственное чего нет, это женщин, —пошутил он, разряжая и без того гнетущую обстановку. – Но я вот прожил без них и, в общем-то, жалею только о том, что не оставил потомства. Впрочем, даже если бы и оставил – для чего? Чтобы моего сына или дочь тут же поглотил вирус, даже не дав им развиться, как следует?

Георг снова закашлялся и, спустя минуту, закончил:

—Пожалуй, на этом всё. Я рассказал вам всё, что хотел, теперь ваша очередь размышлять над тем положением, в котором вы оказались. Если бы не ваше любопытство – кто знает, как повернулась бы ваша судьба. Надеюсь на ваше благоразумие.

Андрей закончил переводить.

—Прозит! —Георг поднял рюмку и выпил. Все в молчании последовали его примеру.

—Пойти со мной, —бросил он взгляд на часы. – Вы есть не спать уже долго, а время… —он показал циферблат на руке: стрелки показывали 5:15 утра. – Я отвести вас в помещений, где спать мы когда-то, Пауль и Рут. До обеда вы поспать, а за обед примем общий решение. Пока вы спать, я приготовить завтрак. Герр профессор согласен?

Георг повёл своих новых друзей за собой и, открывая дверь лифта, пропустил вперёд Сына полка. Тот с важным видом прошествовал внутрь кабины и, как всем отчего-то показалось, даже зевнул.

Наступало утро.

№ 11.

Гриша посмотрел на часы. День обещал быть свежим и относительно тёплым для этой поры в Антарктиде.

Он только что отправил Трифона и остальных спасателей самолётом на ледокол, туда же отправились и вертолётчики на своих небесных машинах. Анюта вот-вот должна принести завтрак, а он тем временем успеет проявить плёнку фотоаппарата, который отдал ему Трифон, лёжа в носилках.

Интересно, что они успели там сфотографировать? Будет ли подтверждение дверей и светящейся магистрали из непонятного материала? Если они ничего не помнят, то хотя бы снимки скажут сами за себя. Будет что докладывать начальству РАЭ на ледоколе. На «Академике Фёдорове» до сих пор ничего не знали: ни о повторном стирании памяти, ни о телепортации всех членов спасательной бригады. Знали только, что Трифона и его людей накрыл буран, и они замёрзли, их обнаружили по единичному сигналу трансивера, отогрели в пути и доставили на станцию.

Профессор с его группой так и не были обнаружены.

Вскоре вертолёты вернулись, но это уже была чистая формальность. Начался шестой день бесплодных поисков, и никто уже не верил, что при такой минусовой температуре можно было бы кого-то отыскать, к тому же после двух сильных буранов, промчавшихся друг за другом в одном и том же квадрате за последние шесть дней. Всё просто: если Трифон с командой замёрзли за каких-то неполных четыре часа, то, что можно было говорить о шести днях мороза?

Гриша включил красный фонарь, разбавил в ванночках фиксаж и проявитель, и принялся проявлять фотографии, вооружившись пинцетом.

Через десять минут он выключил фотоувеличитель и сквозь плёнку посмотрел на свет красной лампы. В принципе, он с самого начала сомневался в своей затее, чего уж таить, однако держал пальцы «крестиком» —а вдруг получится…

Увы. Плёнка была совершенно пуста, либо засвечена, либо испорчена каким-то иным образом. Ни одного кадра. Гриша просматривал вначале плёнку, затем вытаскивал пинцетом проявившиеся снимки – всё было пусто, расплывчато и неузнаваемо. Собственно говоря, как уже было сказано, он и был готов к такому результату. После всех «выкрутасов» с рациями, после амнезии – причём, повальной – всех полярников, после выпадения их на час из реального времени – что может ещё удивить? Засвеченная плёнка? «Не смешите мои наушники…» —едва не рассмеялся не слишком озадаченный радист. Сейчас его смогло бы удивить разве что присутствие инопланетян у той пресловутой магистрали с металлическими дверями. Но в пришельцев Григорий не слишком-то и верил, в отличие его друга, отважного сына тундры и в гораздо большей степени добросовестного оленевода, нежели полярника.

Его мысли прервала Анюта, зашедшая в это время в радиорубку, и держащая в руках судочки с едой, ещё тёплые и ароматно пахнувшие.

—Гриш, я покушать принесла. Это тебе Вера приготовила лично. Беспокоится, что ты все последние дни напролёт не покидаешь своего рабочего места. Сейчас-то уже что? Всех благополучно переправили на ледокол, а ты всё у приёмников колдуешь. – Анюта улыбнулась и поцеловала радиста в щёку.

—Побриться тебе, не мешало бы —зарос как неандерталец, —пошутила девушка. – Колючий, как ёжик в тумане.

– Успею.

—Ну-ну… А спал когда последний раз?

—Да я и хотел вздремнуть часок. Но, ты представляешь, какая штука? Ни одна фотография не вышла, как следует. Точнее, совсем не вышла. Трифон перед самолётом отдал мне фотоаппарат, надеясь на то, что я проявлю снимки, и мы увидим на них нечто интересное. Он ведь ничего не помнит, но был убеждён, что видел нечто, далеко не вписывающееся в банальную логику. Будто с ними кто-то сыграл шутку, откинув их во времени, ровно на один час. А где они провели этот час, в каком пространстве и измерении, ни он, ни остальные объяснить не смогли. Вот и думал он, что фотографии хоть как-то восполнят их пробел памяти. Какая-то магистраль, какие-то двери в ледяной горе…

—И что? Ничего не видно?

—Увы. Сама посмотри, —он протянул Анюте плёнку и влажные снимки. Почесал затылок.

—Действительно, пусто. – Девушка вертела фотографии в руках, на которых кроме засвеченного фона ничего не проявлялось. – А ты хорошо разбираешься во всех этих проявителях, фиксажах? Может, что-то неправильно сделал?

—Ну, уж скажешь, душечка моя! – обиделся Григорий. – Я ещё нашу свадьбу буду снимать, вот увидишь.

Анюта едва заметно покраснела от удовольствия.

—Тогда, что же выходит?

—Выходит, что мы так ничего и не узнали, вот что выходит! – обозлился он ни с того ни с сего. —Не знаем ни о профессоре с Якутом, Андреем и Павлом, ни об их маршрут, вообще ни-че-го! – последнюю фразу он выдавил из себя по слогам. – Понимаешь, козочка моя? Ладно, Трифон, ладно остальные спасатели, которые теперь пьют горячий кофе с коньяком на ледоколе. Но!.. Где Виктор Иванович? Где наш славный Якут, молчаливый и разумный Паша? Где Андрей – друг мой любезный? Где, наконец, Сын полка, часто ворующий рыбу у Веры на кухне? – Гриша впервые вспомнил о пингвине и даже невесело улыбнулся его забавным проделкам. – Вся эта, с позволения сказать, чертовщина с трансиверами, вездеходами, провалами во времени, и внезапно обрушивающимися на головы буранами… Мы ведь до сих пор так и не нашли наших ребят. На «Академике Фёдорове» и половины не знают того, что там во льдах произошло. Знаем только мы втроём: ты, я и Вероника. Трифон знает, но абсолютно не уверен в своей памяти.

Гриша обнял поникшую девушку, у которой из глаз выкатилась слезинка.

—Странно всё это, вот что я скажу. Запись на магнитофонной ленте отсутствует, фотографии засвечены, двери во льдах присутствуют, но о них нет никаких подтверждений. – Он потёр виски и, сморщившись, решил слегка пошутить: —Знаешь такую поговорку? «Если лошадь битый час доказывает тебе, что ты идиот, —значит, так оно и есть». Вот я сейчас чувствую себя как раз напротив лошади. Не смейся.

Гриша, в который уже раз почесал затылок. Как назло, в голову не приходило ни одной порядочной мысли, способной развеять все его сомнения.

—В посёлке спрашивают по рации, что делать дальше: мол, раз профессора, Павла и Трифона нет, то теперь я старший за всех. А что я им могу ответить? Собрать новую бригаду спасения? После того, как Трифон со своими коллегами едва не остался навсегда в вековых льдах? Или рассказать им о дверях с магистралью, которых нет на фотографиях? На ледоколе тоже теперь, вероятно не особо «чешутся» —группу Трифона спасли, и ладно. Что ж теперь поделаешь – шесть дней на морозе – о профессоре можно и забыть. Списать на трагедию всей Антарктиды. Ни они первые, ни они последние: сколько уже Антарктида погубила таких вот любопытных… —Гриша выругался и едва не плюнул себе под ноги.

—Может, спросим у вертолётчиков? – робко предложила Анюта. – Они-то наверняка слышали ваши переговоры с Трифоном по рации.

—Они-то как раз и не знают. Мы с Трифоном уговорились, что наши разговоры не будут фиксироваться ни вертолётчиками, ни ледоколом. Во время их блужданий во льдах, мы перешли с ним на запасную частоту, и кроме неё, мы были не доступны на других волнах эфира.

—Тогда… —Анюта осеклась, всхлипнув. – Что же делать?

—Вот тут я снова чувствую себя напротив лошади. Не знаю, козочка моя. Не-зна-ю…

Григорий присел на стул и, открыв судочек, принялся искать среди гречневой каши котлету, едва ковыряя вилкой без всякого аппетита.

Анюта стояла за спиной и смотрела на настенные часы.

…Часы показывали двенадцать часов полудня, и в это время должны были проснуться те, кто остались на Базе-211 вместе с Георгом.

№ 12.

Они поспали семь часов, и этого, собственно говоря, хватило им, чтобы выглядеть свежими и оптимистичными. Якут сразу же полез в рюкзак отчего-то проверить свои запасы продовольствия, не слишком доверяя здешней «охране», Павел заправлял постель, а Виктор Иванович принялся за осмотр коленки Андрея, которая, благодаря мази, выданной им Георгом, стала приобретать вполне сносный вид. Андрей даже попытался попрыгать на больной ноге, что ему удалось к всеобщей радости – хромота пошла на убыль. Когда Георг их будил, начальник станции поинтересовался, где можно принять душ, и, получив указания, направился с полотенцем в ванные комнаты.

Со времени пребывания в подземелье, друзья первый раз поспали в настоящих постелях. За пять дней, проведённых на Базе-211, благодаря Георгу они, наконец, вкусили все прелести немецкого сервиса: вначале еду, которую принёс Якут, затем тихий и уютный сон и, наконец, благоухающий завтрак. Пока они спали, Георг приготовил вполне приличный омлет из яичного порошка с поджаренными сардельками в томате. Завтрак удался на славу, и Георг, после чашки кофе предложил всем выйти наружу, к тому месту, где был захоронен Пауль. Друзья не были на поверхности с того момента, как их поглотил буран, и поэтому восприняли предложение хозяина базы с большим воодушевлением.

Пройдя какими-то хитрыми и тайными тоннелями к выходу на поверхность, полярники вскоре оказались среди льдов в том самом месте, откуда Виктор Иванович впервые увидел признаки постороннего присутствия и где его атаковали парализующие лучи, отбросив на некоторое расстояние от объекта. Больше всех радовался Сын полка, тут же бросившись на брюхо и помчавшись с горки в снежную яму. Врезавшись клювом в ледяную горку, он восторженно «крякнул», перекатился на спину и повторил трюк уже в новом положении.

Могилу едва можно было заметить среди высившихся торосов, и если бы не Георг, вряд ли кто из путешественников заметил здесь во льдах некое творение человеческих рук, пусть даже и весьма трагичное по своей сути. Как выяснилось, это был обычный деревянный крест, занесённый снегом и украшавший собою небольшой сугроб в расщелине двух похожих между собой льдин. На кресте была прибита едва заметная табличка, на которой рукой Георга в своё время были выведены слова: «Пауль Бромер. Мой друг. Рейх-Атлантида: 1920 – 1989гг. Покойся с миром». Разумеется, надпись была на немецком языке, но тут перевода и не требовалось – всё было ясно по смыслу.

Рядом, в двух метрах от холмика была захоронена Рут. Пауль сам ей вырыл могилку и, умирая, попросил Георга закопать его рядом с любимой.

—Пауль умирал тяжело? – спросил Виктор Иванович, стоя с обнажённой головой у двух неказистых захоронений.

—Найн, —ответил Георг, сжимая в руках шапку. – Быстро и не есть мучаться. Даже шутить по этому повод. В шестьдесят девять год умирать те, кто уже надоел жить, а он всегда быть весёлый оптимист, и даже заразившись, до конца верить в чудо, что поправится и женится со свой дорогой Рут. Уже детей планировать. Георг смахнул старческую слезу.

—Не успеть.

Начальник станции позвал Андрея.

—Переводи, переводчик. Нашему хозяину трудно сейчас даются русские слова. Затем обратился к Георгу:

—Рут тоже умерла от заражения?

—Да. Это факт, в который я до сих пор не верю.

—Она же была молодой, судя по вашему рассказу, ведь так? И тридцати не было.

—Вот это одна из загадок, над которой я задумываюсь последние четыре года, —ответил с горечью старик.

На душе у всех было скверно от нелепой фатальности случая, унёсшего жизни столь дорогих Георгу людей. Даже Сын полка на миг опомнился от своих игр, и удручающе доковылял к ногам Якута, прежде чем снова возобновить катание с горки.

—Её смерть была связана с вирусом?

—Конечно. Как ещё можно было объяснить её внезапную смерть, когда она буквально угасла на глазах за неполные три часа. Они с Паулем не успели даже пожениться. Нелепость ситуации заключалась в том, что уже была назначена дата помолвки, Пауль готовил ей обручальное кольцо и постоянно пропадал в зале артефактов, выбирая какие-то безделушки из золота. Ему было простительно, он не считал это мародёрством, поскольку охранял этот зал в течение нескольких лет и чувствовал себя полноправным хозяином всех этих богатств, собранных со всего света. Так и умерли оба, не успев даже обручиться. Теперь здесь их могила, —горько усмехнулся он и, чуть погодя добавил, —в вечных льдах Антарктиды.

…Спустя два часа они все впятером сидели за обеденным столом всё в той же радиорубке. Перебираться в общую столовую в этот день не хотелось и, поскольку вопрос о передаче сообщения на «Мирный» и ледокол отпал сам собой, все акцентировали внимание на дальнейших действиях, а именно: что делать, и что предпринять в первую очередь?

Естественно, первой оптимальной мыслью у всех было остаться на базе и не придумывать ничего нового. Тот вирус, которым заразились друзья, мог повлечь за собой глобальное заражение не только станции, но и всех материков на планете. Всё это принималось к сведению, и у полярников ни разу не возникло желания оповестить о себе хотя бы того же Гришу.

Нельзя! Гриша впадёт в панику, пошлёт новую экспедицию, а это уже, образно говоря, будет началом конца не только для всех обитателей станции, но и для всего человечества в целом. Кто знает, как поведёт себя неизвестный штамм вируса, окажись он на поверхности. Здесь он локализован и законсервирован, а что будет, если его подхватят океанские ветра и понесут прочь от Антарктиды к далёким континентам, где люди и не подозревают о его существовании…

Сидя за столом как на военном совете, все пятеро пришли к следующему мнению.

Первое: никого не оповещать и не выдавать своих координат.

Второе: попуститься своим личными принципами и родственными связями. В этом плане тяжелее всего было Павлу с его маленькой дочуркой на материке. Он так и не увидит её, коротая свои последние дни здесь, среди льдов, под землёй холодной Антарктиды. Что ж… ради спасения человечества, он был готов и на такую жертву. Это было их фатальной ошибкой, когда они, вместо того чтобы разгребать завалившие их глыбы, ушли вглубь тоннеля, руководствуясь лишь банальным любопытством, и вот теперь пожинали «плоды» своей уникальной недальновидности.

—Паша, у тебя ведь дочка родилась, —как бы напомнил Андрей, не подозревая, какую душевную боль доставляет своему другу.

—Да… —тихо ответил инженер, доставая из кармана фотографию жены и созерцая родное изображение любимой.

—Может, хотя бы прощальное письмо удастся каким-то образом переправить? – наивно спросил Андрей, обращаясь, скорее к Георгу, чем ко всем остальным.

—А как и с кем мы его передадим? – Павел спрятал фотографию в карман. – Нет. Не суждено мне увидеть свою лапочку. Я как подумаю, что смогу передать ей свой вирус, и что она будет моментально стареть на глазах у своей матери… Нет! Я остаюсь здесь на базе вместе с вами.

—Мой университет в Кембридже тоже отменяется, однако, —задумчиво поставил всех в известность отважный Якут.

—А я со своей коленкой и тут справлюсь. – Андрей подмигнул своим товарищам. – Вы же мне поможете?

—Значит, решено, друзья мои, и это будет третьим: мы остаёмся доживать свои последние дни здесь, на базе, —подвёл итог начальник станции. Он обвёл всех взглядом и остановился на старике.

—Георг, теперь всё зависит от вас, терпеть нас или выгнать на поверхность, —шутка, конечно, была неуместной, но за неимением других, подошла и эта. Старик улыбнулся.

—Вы нам покажете, где спать, где питаться, где ходить в туалет и умываться?

—Яволь, —ещё раз улыбнулся хозяин бункера. Видно было, что он по достоинству оценил ту жертву, которую принесли путешественники, у которых на материке оставались родные, близкие, друзья, а в случае с Павлом, даже любящая супруга с новорождённой дочкой. Утрата была невосполнимой, и они шли на это, можно сказать, безумство, с одной лишь целью – обезопасить человечество от неизвестного науке мутирующего вируса, способного за несколько дней опустошить всю планету.

За это, мягко выражаясь, и выпили. Тосты не произносились, каждый взял стакан в руки, кивнул мысленно сам себе и пожелал долгих лет жизни себе и своим близким.

А ещё несколько минут спустя, послышался недовольный голос Якута.

—Сколько здесь золота, однако! И никто не узнает о его существовании…

Вся напряжённая атмосфера мигом растворилась в безудержном хохоте, будто и не представлялось им скорого заточения под землёй вековых льдов. Смеялся Андрей, почёсывая коленку, смеялся Павел, стараясь забыть нахлынувшие чувства утери семьи, хохотал Виктор Иванович, на время оставив свой официальный тон начальника экспедиции; даже сам Сын полка восторженно «похрюкивал» под столом, предаваясь, как он думал, всеобщему веселью. Что же касается Георга, то он сквозь улыбку подтвердил:

—Да. Золота есть очень много. Как у вас говорить – бери не хочу?

—А картин сколько! – подхватил Андрей. – Картин, скульптур, фарфора, серебра, книг, наконец!

—Да. Библиотеки есть много, —подтвердил Георг. – Весь музей и зал артефакт в ваш полный распоряжений.

—Может быть, сегодня вечером искупаемся в бассейне? —весело предложил профессор.

—А потом заглянем в кинозал, —подхватил Андрей. – Фильмы с Чарли Чаплиным есть тут у вас? – обратился он к Георгу.

—Теперь говорить не у «вас», а у «нас», —поправил его старик. Кашель отчего-то в этот момент его не тревожил. – Есть и Чарли Чаплин и другой знаменитый актёры, но все до 1945-й год. Потом караван перестали привозить фильм.

—Ничего! – отозвался Андрей. – Нам и этих хватит на несколько лет.

Все тут же согласились и, подбадривая себя шутками, отправились вслед за Георгом, который намеревался показать друзьям все те помещения, в которых они ещё не бывали.

Сын полка, кусая себя за хвост, последовал за остальными.

Им предстояло провести здесь несколько лет…