Последняя история Мины Ли

Забрав из центра свидетельство о смерти матери, Марго поехала в полицейский участок. Над головой раскинулись жухлые пальмы, освещенные бронзовыми лучами утреннего солнца. Ей еще не доводилось бывать в новом участке, но отчего-то она представляла его похожим на свою начальную школу – неопрятную, пахнущую химическими чистящими средствами, меловой пылью и резиной.

Разновозрастные посетители в зале ожидания выглядели встревоженными либо просто утомленными. На одном из стульев, скрестив руки на груди и понурив взгляд, сидел старик в красной футболке поло, с золотыми браслетами на запястьях. Рядом женщина с растрепанным медно-рыжим пучком на голове присматривала за играющими детьми.

У Марго под глазами залегли тени, она не спала уже вторую ночь подряд, преследуемая образами мертвой матери с ее аккуратным каре и изящно выставленной рукой, будто в попытке до чего-то дотянуться или, быть может, смягчить падение – инстинктивное стремление придать себе напоследок некоторую опору, некоторую грацию.

Тогда, после того как разъехались полицейские и «Скорая», Марго с Мигелем нашли отель на окраине Голливуда недалеко от Вермонт-авеню – невзрачное трехэтажное строение с бежевой штукатуркой – типичная для тех мест гостиница сомнительной чистоты, с узорами на покрывалах, призванными скрыть пятна.

Большую часть следующего дня Марго провела в номере, задернув темно-бордовые шторы на окне. Сердце ныло так, будто его швырнули в ступку и принялись перемалывать пестиком, состоящим из образов матери в гостиной – в их гостиной, – которая представляла собой картину обычной жизни, пошедшей под откос. Все вещи в комнате стали молчаливыми свидетелями последнего вздоха мамы: разбитая тридцатисантиметровая статуэтка Девы Марии, опрокинутая пиала с орехами, брошюры экскурсий в национальные парки (Йеллоустон, Йосемитский, Гранд-Каньон) на кофейном столике. А еще этот запах – гнилостный смрад…

Последний раз Марго навещала маму почти год назад, на Рождество. Память воскресила дни, проведенные в ее лавке, украшенной гирляндами. Марго развешивала одежду на вешалках, подметала серый ковролин, пробивала и упаковывала покупки у прилавка или помогала посетителям выбрать идеальные подарки – малиновый свитер с вышитыми колокольчиками, пара джинсов, облегающее платье на Новый год.

Каждый вечер, за исключением рождественского ужина в местном корейском ресторане, Марго с мамой ели дома: обычное рагу, разнообразные панчаны и жареная рыба – скумбрия или желтый горбыль. Они ели молча под пыльной люстрой, стол загромождали разномастные тарелки и пиалки, накопившиеся за годы жизни: с рисунками из роз, пастельных цветов, в бело-голубую клетку, украшенные коричневыми бабочками и цветами. В их квартире было полно всяких вещиц, как и в любой другой семье, но почти все они появись дома скорее случайным образом, нежели благодаря сознательному выбору: их покупали по акциям, на барахолках или получали в качестве подарков от знакомых, как вещи из затонувшего корабля, выброшенные на берег. Мама не разрешала ничего выбрасывать.

Однако, будь ее воля, Марго бы испепелила все это дотла. Квартиру в Сиэтле она оформляла аскетично и с вниманием к каждой детали, склоняясь к нейтральным цветам без узоров – возможно, в качестве бунта против матери и всего, что та представляла: бедности, безвкусицы, чужеродности и отсутствия порядка.

– Ты собираешься остаться в Сиэтле? – спросила тогда мама за ужином. Ее аккуратное каре с сединой на висках было заправлено за розовые уши, открывая серьги-кольца, блестящие, как металлические приманки для рыб. Она не подняла взгляда от мак-кимчи – легкого варианта кимчи – острого и алого, – который всегда готовила сама.

– Да, мне там нравится, – ответила Марго по-английски и проглотила последнюю ложку миёккука – супа из морской капусты – со вкусом хамсы и каплями кунжутного масла.

– Но там же вечно идут дожди.

– Не страшно, я привыкла.

Ложь. Марго ненавидела дождь и скучала по Лос-Анджелесу. Только она не представляла, как здесь жить. В Сиэтле у нее уже была приличная работа, которая позволяла ей снимать собственную квартиру в тихом жилом районе, где круглый год пахнет елями и соснами (единственные иголки, валяющиеся на улице, – с деревьев). В Лос-Анджелесе же ей придется жить с матерью, по крайней мере на первых порах, о чем Марго не могла и помыслить. Она не знала, как объяснить это маме ни на корейском, ни на английском, ни на любом другом языке.

– У тебя есть парень? – Этот вопрос звучал гораздо чаще, чем Марго хотелось бы. Иногда мама задавала его обыденным тоном, с ноткой надежды на то, что дочь встретит ответственного и доброго парня и захочет выйти замуж, завести семью. Однако порой в ее голосе звучали опасения, что та сделает прямо противоположное – будет пить, гулять допоздна, встречаться с мужчинами, которым наплевать на ее чувства, на ее будущее и на ее жизнь, а в конечном итоге забеременеет и останется одна, что в теории в то время вполне могло произойти.

Марго на тот момент уже месяц встречалась с Джонатаном, коллегой на двадцать лет ее старше, он работал консультантом по трудоустройству для людей с ограниченными возможностями. Она вспомнила их первый поцелуй – узкие столбы солнечного света на стенах офиса, нежное касание губ, неприятный запах изо рта, земляной привкус сигары, смешанный с чем-то еще, яркий аромат цитруса, звучный голос, как из старинного радио, зовущий ее по имени: «Марго».

Однако рассказать об этом матери она не могла. Разве та в состоянии понять отношения, не имеющие никакого смысла ни для самой Марго, ни для ее друзей? Существовало лишь одно логичное объяснение, которое она никогда не смогла бы произнести вслух, – ей просто было одиноко и скучно, а Джонатан ее интриговал – мужчина в возрасте, коллега, слепой, вдовец. У него за плечами огромный жизненный опыт, и рядом с ним Марго совсем забывала о себе. Он возвышался над ней, затмевал своей тенью. Рядом с ним она чувствовала себя крошечной – ее характер, поиск смысла жизни и все мечты о творческой профессии, о гордости за личные достижения растворялись, исчезали.

Нет, объяснить это матери невозможно. Даже если бы Марго достаточно хорошо говорила по-корейски, разве мама была в состоянии понять это чувство – этот своеобразный голод? Марго вовсе не думала о смерти, а скорее хотела спрятаться, стереть свою личность с лица земли. Она мечтала стать художницей, только это ненадежная профессия. Разве она могла позволить себе тратить время и деньги на занятия искусством? Как можно ступить на этот скользкий путь творчества, если однажды ей придется содержать не только себя, но и маму? В конце концов, у них больше никого не было, им больше не на кого положиться. Поэтому, раз уж Марго и так многого себя лишает, почему бы не пойти в этом до конца – раствориться в отношениях с мужчиной, который всегда говорил ей, какая она замечательная, умная, заботливая, добрая? Благодаря ему Марго чувствовала себя самым важным человеком на земле, потому что растворилась в нем полностью, без остатка. Марго всегда выслушивала его, поддерживала и одобряла. Она была похожа на мать, о которой сама мечтала.

Ничего из этого маме не понять. Поэтому Марго вновь солгала:

– Нет, у меня нет парня. Слишком много работы.

Мама встала, убирая со стола пустые тарелки и пиалы, на которых не осталось ни зернышка риса.

– Хотела бы я, чтобы ты жила рядом, – мягко сказала она, прежде чем отвернуться к раковине и приступить к мытью посуды.

Марго испытала облегчение оттого, что тема отношений закрыта. И все же ложь оставляла неприятный осадок – какая неблагодарная дочь, мама стольким пожертвовала ради нее, а она даже не может выучить корейский, пусть и только для общения с матерью. В глазах защипало от слез, которые Марго от нее прятала.

С тех пор прошел почти год. В конце концов ее отношения с Джонатаном завершились через два месяца самым предсказуемым и банальным образом – разбитым сердцем. А мамы больше нет в живых.

Марго всегда думала, что еще полно времени – завтра, на следующей неделе, через год – на откровенный разговор с матерью. На то, чтобы сказать ей, как сильно она ее любит, но все же не в силах жить рядом – не в силах жить с ней под одной крышей.

Теперь у Марго уже никогда не будет возможности объяснить это маме. Помочь им обеим понять друг друга.

– Марго? – Кто-то позвал ее из приемной. Обернувшись, она увидела сержанта Цоя, который приезжал на вызов, когда Марго обнаружила тело матери. Он был молод – возможно, немного старше ее, – волосы блестели, как глянцевые, будто он только вышел из душа. В руке он держал белую кружку, из которой поднимался мягкий пар. И все же полицейская форма и оружие напрягали Марго, не позволяли расслабиться. Она старалась не смотреть сержанту в глаза.

– Не хотите чего-нибудь, кофе или воды?

Отказавшись, Марго встала и последовала за ним по длинному светлому коридору, пахнущему воском для пола, мимо вереницы закрытых дверей. Они вошли в просторный кабинет с несколькими столами и высоким стеллажом, забитым документами и юридическими справочниками.

Сержант Цой сел за стоящий у окна стол, на котором лежали открытая папка с разноцветными листами приглушенных тонов и разлинованный блокнот. Марго расположилась напротив него. На окне висели вертикальные жалюзи, оттенявшие его лицо с высокими скулами, острым подбородком и густыми бровями. Марго вдруг подумала, что он довольно привлекательный, и разволновалась еще сильнее. Мысли беспорядочно заметались в голове.

– Мы раньше не встречались? – неожиданно спросил сержант.

– Не припомню. Я давно здесь не живу.

– Какую школу вы окончили?

– Школу Фэрфакса.

– Ах вот оно что! Я тоже!

– В самом деле? – Марго совсем его не узнавала и вообще не помнила других корейцев в школе. Она дружила в основном с мексиканцами, сальвадорцами и филиппинцами.

– Ага, кажется, вы учились на пару классов младше. – Сержант улыбнулся. – Как тесен мир.

Отчего Марго совсем его не помнила? Впрочем, она была творческим и асоциальным подростком. Ее больше занимали эксперименты с наркотиками – не более половины таблетки ЛСД на языке – и рисование натюрмортов; она часто пряталась от людей в приглушенном красном свете проявочной. Он же, скорее всего, был популярным спортсменом.

Сержант прочистил горло и удобнее расположился за столом.

– Сожалею о случившемся с вашей мамой. Знаю, что… вероятно, сейчас с этим тяжело смириться…

Марго вытерла капельки пота с лица и помассировала переносицу, пытаясь унять пульсирующую головную боль. Заметив свидетельство о смерти на столе, она разглядела галочку рядом с графой «несчастный случай».

Прикрыв глаза, Марго вдохнула через рот, словно вновь оказавшись в той комнате с мертвым телом, пропитанной удушливым запахом гнилых фруктов, приторным и тошнотворным. К горлу подступила желчь. Почувствовав на лице взгляд, Марго открыла глаза и посмотрела на сержанта, который тут же уткнулся в бумаги перед собой и принялся читать, наморщив лоб:

– Смерть наступила в прошлую субботу или воскресенье от гематомы. Найдена в среду. Все вещи на месте: ключи, автомобиль «Тойота Королла», наличные в сумочке. Признаков взлома не обнаружено. Обувь, тапочки у двери.

Вытянутая рука. Ноги в бежевых капроновых носках. Она кажется такой крошечной на полу гостиной.

Споткнулась, неудачно упала, ударилась головой. Какая до боли нелепая смерть! Пережить все эти кошмарные события и тяготы – войну, сиротский приют, иммиграцию, жизнь матери-одиночки в чужой стране – и при этом умереть, оступившись в собственной квартире. Просто невыносимо.

– Вы точно не хотите воды? – обеспокоенно спросил сержант.

– Нет, нет, спасибо.

– Представляю, как вам сейчас тяжело. Нелегко пережить подобное. – Его взгляд смягчился. – Со смертью всегда тяжело смириться, особенно такой.

Прощальной церемонии не будет. Тело матери лежало в морге в ожидании кремации. Не будет и похорон. Она не оставила завещания. Они никогда не обсуждали, чего мама хотела бы после смерти. Они вообще редко говорили о ее желаниях. Марго знала лишь об одном: «Хотела бы я, чтобы ты жила рядом».

От мамы останется только пепел в урне, молчаливый и гнетущий. Что с ней теперь делать?

– И хотя тут все понятно, я хочу убедиться, что вы никого не подозреваете. Не припоминаете ничего необычного? Может, хотите мне что-то рассказать?

Обнаружить тело матери – кошмар, ставший явью, а этот разговор – еще один. Что теперь толку от полиции? Они им хоть раз помогли? Раньше Марго с мамой часто нуждались в защите – когда на них напал вооруженный грабитель или когда в квартиру вломился вор, – но в их окружении никому не приходило в голову вызвать полицию. Никто не знал, что они сделают и чью сторону займут – может, ее депортируют? С чего этот блюститель порядка вдруг о них забеспокоился? Какая разница, что они оба корейцы и учились в одной школе?

– Она жила скромно, работала. Постоянно работала. Она была… заурядной.

Марго во все это верила. Только верила ли она, что знает родную мать? Вряд ли. Вся ее жизнь сводилась к тому, чтобы забыть прошлое и маму вместе с ним.

Мама была пустым местом, очередной жертвой этого города и этой страны, которая заманивает в сети сверкающей ложью. Она лишь мешала, путалась под ногами у более важных и богатых людей.

– Когда вы в последний раз с ней общались?

– Пару недель назад, кажется. – «Покупателей почти нет. Корейцы закрывают свои лавки даже в центре». – Она… она упомянула проблемы на работе, финансовые трудности. Но это вовсе не ново.

Может, она таким образом просила о помощи? Может, ей нужны были деньги?

– Вы говорили, у нее лавка на рынке. Рядом с округом Белл.

– Рядом с Хантингтон-Парком.

Марго представила, как мама возвращается вечером домой, измученная, снимает кожаные ботинки… Тогда почему в квартире не горел свет? Может, мама вернулась пораньше? Сняла обувь и споткнулась о тапочки, всегда стоящие у двери. Неизменно две пары – для нее и Марго. Или, собираясь уходить, она, в последний момент вспомнив о чем-то, вернулась и споткнулась в темноте? Даже думать об этом невыносимо.

Марго хотелось закричать: «Ну почему ты себя не бережешь?» Только теперь уже поздно.

– У нее были служащие?

– Нет, никого.

– Она дружила с кем-нибудь на рынке?

– Да. Ну, общалась с одной женщиной… С владелицей лавки детской одежды напротив.

Его ручка заскользила по блокноту.

– Они хорошо ладили? Ваша мама со всеми ладила?

– Думаю, да. Сначала ей приходилось нелегко, поскольку она была одной из немногих корейцев на рынке. Ей казалось, что другие продавцы и покупатели недолюбливают ее из-за плохого испанского.

Марго вспомнила, как мама кричала вслед потенциальным покупательницам: «Amiga, amiga!»[6] Иногда те останавливались и махали на прощание, но обычно даже не оборачивались. Время от времени они морщили носы от запаха корейской еды, которую она приносила из дома. Мама обладала поразительной способностью игнорировать оскорбления, не то что Марго – ее они преследовали всю жизнь. Она любила маму больше всего на свете, но в то же время отчаянно стыдилась – ее бедности и чужеродности, ее языка и скудости жизни. Чувство любви у нее всегда сопровождалось стыдом, в том числе и любовь к себе.

Из глаз вновь полились слезы, и Марго схватила салфетку из коробки на столе.

– Если вам что-нибудь понадобится, можете мне звонить, – мягко сказал сержант Цой. – У вас есть моя визитка?

– Я просто не знаю, что с ней теперь делать. С ее прахом, я имею в виду.

– Она ходила в церковь?

– Да. – В памяти всплыли высокое здание молочного цвета, терракотовая черепичная крыша, колокольня.

– Может, там подскажут? Возможно, она обсуждала этот вопрос со священником или с кем-то еще.

– Вы правы. Только я не уверена, что готова к такому разговору.

– Как насчет вашего отца? – Сержант нахмурился. – Он еще жив? Он может вам помочь?

Выражение «ваш отец» ужалило Марго, как змея, притаившаяся в траве.

– Я не… Я его никогда не знала.

Люди в церкви и в школе часто осуждали ее из-за этого: они не понимали, как можно жить без отца. «Неужели тебе неинтересно, кто он? Думаешь, он когда-нибудь вернется?» – спрашивали они. Порой ее жалели. Однако хуже всего, что из-за этого Марго ощущала себя другой, ненормальной – она не вписывалась ни в американское, ни в корейское общество. И там и там считалось, что женщины без мужчин неполноценны, женщины без мужчин всегда ждут, когда те появятся, как образы на бумаге в растворе для проявки фотографий.

Куда теперь девать все вещи, из которых состояла мамина жизнь? Куда девать клубок четок в пыльном керамическом блюдце, выцветшие школьные портреты Марго с беззубой улыбкой и ужасной челкой, которую ей стригла мама, старый CD-плеер, покрытый плотным слоем пыли, грязно-белого плюшевого мишку с лоснящимся кривым носом, сжимающего сердечко из красного атласа? Что делать с их совместной фотографией с выпускного Марго в рамке, коробкой фотоальбомов – таких старых, что большинство фотографий в них уже отклеилось? С кучей одежды и прочим бельем из большого шкафа и комодов? Марго не понимала, зачем покупать столько свитеров, пижамных штанов и одеял, живя на юге.

Со смерти матери прошла неделя и четыре дня с тех пор, как ее нашли. Отчасти Марго хотелось все бросить и вернуться в Сиэтл, предоставив хозяину дома разбираться с мамиными вещами. Однако тогда ей пришлось бы также оставить и собственные вещи – старую одежду, школьные тетради, фотографии, записи о прививках, блокноты, – разобрать которые у нее никогда не хватало ни смелости, ни сил. Теперь все же придется ими заняться.

В ее бывшей комнате стояла двуспальная кровать и лежала куча всякого барахла. Будучи подростком, Марго обычно сбегала туда сразу после ужина и пряталась от мира с блокнотом и карандашом под аккомпанемент меланхолической музыки – Пи Джея Харви, Фионы Эппл, группы «Портисхед», – заглушающей шум корейских передач из гостиной. Иногда Марго выходила из спальни и замечала, как мама кивает телевизору, словно беседуя с ним. Вероятно, было нечто успокаивающее в том, чтобы после долгого трудового дня в чужой стране окунуться в мир, в котором ощущаешь себя своим, – с родными звуками, жестами, лицами. Язык помогает ориентироваться в огромном мире, но он также может вселять чувство уюта и безопасности, как будто возвратился домой. Возможно, именно поэтому Марго никогда не прилагала особых усилий к изучению корейского – ей было невыносимо находиться под одной крышей с матерью.

Только теперь Марго поняла, что, несмотря на переезд в Сиэтл, она все еще жила в этой квартире. Под слоями пыли скрывались не только вещи матери, но и ее: детские фотографии, дипломы об успехах из начальной школы, развешанные по стенам, которые ничего не значили для самой Марго, зато были источником гордости для матери.

Становилось очевидным, как сильно они зависели друг от друга – в еде, крове, а также чувстве принадлежности к этому миру – и как сильно Марго презирала эту зависимость. Она не желала нуждаться в матери или быть ей нужной. Мама несла на своих плечах слишком большой груз истории, слишком много печали, невысказанной и необъяснимой. Она редко говорила о детстве и лишь иногда вскользь упоминала различные профессии – кухарки, резчицы ткани, швеи, – которыми была вынуждена зарабатывать в подростковом возрасте, чтобы выжить.

Марго также знала, что из сиротского приюта мама переехала в пансион, где жила в одной комнате с тремя девушками – другими сиротами или изгнанницами, оставшимися без крова. Тот период был особенно волнительным для Мины, поскольку она наконец-то начала жить свободно, без пристального надзора взрослых.

Марго никогда не находила в себе достаточно сил и отваги, чтобы услышать подробности жизни матери. Она едва справлялась со своей собственной. Ее детство в Америке сводилось к тому, чтобы стереть прошлое – частично признать, забыть и двигаться дальше.

Однако прошлое всегда всплывает на поверхность, как после крушения корабля на поверхность всплывают трупы. И теперь этими трупами были четки, грязный плюшевый мишка, фотоальбомы.

Возможно ли вообще отделить свои вещи от вещей матери? И почему только Марго считала раньше, что мама всегда будет рядом, избавляя ее от необходимости принимать какие-либо решения? Избавляя от необходимости оценивать важность вещей, свидетелей их жизни, – не только предметов обихода, но и ненужных вещиц, от которых они просто не могли избавиться, с которыми они просто не могли расстаться.

Сколько же всего мама несла на своих плечах? Сколько она несла за них обеих?

И теперь Марго придется нести весь этот груз самой.

Внизу, в гараже, было прохладно и тихо, если не считать приглушенного шума в трубах. Тускло горел свет. Марго выезжала с парковочного места, расположенного рядом с машиной матери. В зеркале заднего вида внезапно появилась высокая фигура, и Марго, ахнув, ударила по тормозам. Мужчина поспешно отошел. Поравнявшись с ним, она опустила окно с водительской стороны.

– Простите! Вы появились ниоткуда.

– Ничего страшного.

Мужчина стоял с метлой и совком в руках. Марго видела его прежде – он разговаривал с полицейскими в тот день, когда она обнаружила тело матери. Тогда Марго приняла его за владельца здания или уборщика – сложно было понять наверняка. На нем был тот же серый пуловер, вылинявший и потертый на локтях. Мужчина, загорелый и покрытый морщинами, держался одновременно непринужденно и неловко, как человек, иммигрировавший несколько десятилетий назад, свободно говорящий по-английски, вероятно, выросший на американской поп-культуре, но по какой-то причине никогда не покидавший Корейского квартала. Он казался несколько потерянным, не в своей тарелке. Марго его прекрасно понимала.

– Кстати, сожалею о вашей маме, – проговорил он с нотками нью-йоркского выговора. – Она была хорошей квартиранткой. Всегда вовремя платила за аренду. – Он закашлялся и повернулся, чтобы сплюнуть.

– Спасибо. – Марго пришло в голову, что, возможно, хозяин хорошо знал маму и видел ее чаще, чем Марго. Сделав глубокий вдох, чтобы успокоиться, она спросила: – Вы помните, когда видели ее последний раз? Она не показалась вам странной?

– Хм… – Хозяин призадумался. – Даже не знаю. Она занесла арендную плату за пару дней до происшествия. Кажется, в прошлую пятницу.

– Не было ли… не знаю… ничего необычного? Рядом с квартирой или?..

Нахмурившись, хозяин провел пальцами по волнистым волосам, снежно-белым на висках.

– Ну, в прошлые выходные я вроде бы слышал, как она кричала, – проговорил он, неуверенно прикусив нижнюю губу. – Ночью. Хотя многие ругаются. Семьи постоянно ругаются.

– Она кричала? – потрясенно переспросила Марго.

– Хотя даже не знаю… может, это был кто-то другой, другая кореянка.

Сердце отчаянно забилось в груди.

– Вы помните, какой был день?

– Не совсем. То ли суббота, то ли воскресенье. – Мужчина неловко почесал затылок, избегая ее взгляда. – Впрочем, я мог ошибиться. Кто знает? Моя квартира не прямо под ней. Просто у меня было открыто окно, и мне послышался женский крик. – Он пожал плечами. – Я не придал этому большого значения и вскоре снова заснул.

– Кричала только моя мама? Или с ней был кто-то еще?

Хозяин покачал головой:

– Я наверняка что-то напутал, знаете? Я услышал корейский, а в доме нас осталось не так уж много, поэтому сразу решил, что это ваша мама. Но почем знать…

– Вы кому-нибудь об этом рассказывали? Полиции, например?

– Нет, нет, не рассказывал. Честно говоря, я и вспомнил-то об этом только сейчас. Ну что в этом такого? Кто угодно мог кричать. Не думаю, что нужно их беспокоить. Люди ругаются, выходят из себя, с кем не бывает…

– Моя мама часто шумела?

– Вовсе нет. Она была очень тихой, приятной женщиной. В здании всегда было безопасно. Вполне безопасно. Никаких проблем. – Хозяин порылся в заднем кармане и достал пачку «Мальборо лайтс», наполовину завернутую в пленку. Сунув сигарету за ухо, он добавил: – Такое с любым могло произойти, что уж тут. Люди постоянно падают. Некоторые благополучно, другие… ну, вы понимаете.

У Марго сложилось впечатление, что мужчина не до конца с ней честен.

– Вы здесь недавно? – спросила она.

– Простите?

– Я жила здесь раньше и не припоминаю вас.

– Здание принадлежало моей жене. Несколько лет назад она умерла, и с тех пор я стараюсь держать бизнес на плаву. Вы даже не представляете, как дорого в наши дни обходится здание. Раньше домовладельцев считали врагами, знаете? Мол, богатеют за чужой счет. А теперь что? Большие шишки скупают все подряд, а мы зарабатываем гроши. Электричество ужасно подорожало. Жильцы постоянно жалуются на шум. Да и криминал повсюду. Разве ж я виноват? Я стараюсь изо всех сил, постоянно чиню входную дверь. Вот, камеру планирую поставить, а сколько еще придется вложить в это здание? Сколько ни вкладывай, все недостаточно. И вечно хозяин плохой.

– Ну, у вас хоть что-то есть, верно?

– В каком смысле?

– По крайней мере теперь, когда мама умерла, вы сможете поднять арендную плату. – Голос Марго дрогнул. – Этого хватит на камеру?

– Что вы хотите этим сказать? Я не жаловался на вашу маму. Она была хорошей, тихой. Иногда у нее бывали гости… какой-то мужчина – наверное, приятель. Богатый, как будто бы. У нее были друзья. Она была хорошей.

– Приятель?! – в очередной раз удивилась Марго. Мама никогда не упоминала и не проявляла романтического интереса к кому бы то ни было, даже к лавочникам на рынке, которые иногда за ней ухаживали.

– Да, какой-то мужчина, не знаю. Я не лезу в чужие дела, если только кто-то не паркуется слишком близко к подъездной дорожке или вроде того. Приезжал к ней некий мужчина на дорогой машине, «Мерседесе». Я всегда о такой мечтал.

– Черт! – пораженно выдохнула Марго. – На него она кричала в ту ночь?

– В ту ночь я слышал только один голос. А этого мужчину я уже давно не видел. Может, несколько месяцев, не знаю. Где-то с лета. Я не люблю совать нос в чужие дела. А здание безопасно. У нас тут спокойно. Я не люблю вмешиваться, ясно?

– Вы могли бы сообщить об этом полиции, – заметила Марго. – О криках, я имею в виду.

– А зачем? Говорю ж, я тогда устал, и кричать мог кто угодно. Мне не нужно, чтобы они тут шныряли. А вам? Думаете, жильцам это понравится? Что, по-вашему, сделает полиция? Думаете, им есть дело до вашей матери? Знаете, сколько людей умирают, скольких обворовывают, убивают в этом городе? Мне не нужны проблемы. А таким девушкам, как вы, следует думать о том, как выйти замуж, встретить хорошего парня, завести семью…

Марго чуть было не послала его к чертям собачьим, но сдержалась и молча подняла окно. Да, хозяин был прав: ее мама и женщины, подобные ей, лишь доставляют всем неудобства.

Мама была никем, безымянной иммигранткой, не владеющей языком и выполняющей работу, за которую больше никто не хочет браться; она была очередной случайной жертвой на пути важных дел, на пути важных людей… Только если Марго продолжит молчать и соглашаться с этим, она позволит им победить, так ведь? Она позволит им смахнуть маму под коврик, как какой-то мусор.

Однако они с мамой заслуживают большего. Вот только как же выяснить, что именно с ней произошло?

Если бы Марго выехала из Сиэтла пораньше или взяла билет на самолет, она могла бы предотвратить смерть мамы. Или хотя бы обнаружила ее раньше, а не после того, как та несколько дней пролежала в пустой квартире. Почему Марго не поехала раньше? Почему не посчитала странным, что мама не берет трубку?

Марго была твердо намерена по возвращении в отель сразу же оставить сержанту Цою сообщение о словах хозяина про крики в прошлые выходные, а потом перерыть вещи матери. Возможно, найдется какая-нибудь подсказка, с кем мама могла быть в прошлые выходные. Кто ее навещал? Что за мужчина, с которым она встречалась? Приятель! Быть того не может: у мамы была одна цель в жизни – работа, выживание.

А что, если этот мужчина вернулся? И они поссорились? Непременно нужно его найти.

Металлические ворота гаража открылись, скрипя и дребезжа цепью, и внезапно Марго поняла с ошеломляющей, обволакивающей печалью – какая-то частичка ее всегда мечтала об исчезновении матери. Не о смерти, а просто чтобы та исчезла из ее жизни. В таком одиночестве Марго видела свободу. Однако теперь, оставшись одна, она буксовала на месте, без ответов, не зная куда податься и без всякой надежды впереди.