Последняя из слуцких князей

Ждали до полуночи

Большой зал в кардиналии был переполнен людьми. Посреди зала стоял длинный стол, застланный дорогой скатертью. На нем горели восковые свечи, а посредине лежали распятие и Библия.

Возле стола в молчании застыли евангельский пастор и православный монах. Немного поодаль от них готовились исполнять свои обязанности двое трибунальских возных, оба высокие, худые, с вытянутыми шеями и лихо подкрученными усами. Они посматривали то на людей, то друг на друга.

Большие гданьские часы в стеклянном ящике показывали, что через десять минут они пробьют полночь.

Собравшиеся негромко переговаривались. Среди них выделялись богато одетые князь воевода и его сын Януш, их белые атласные жупаны и алые кунтуши были заметны издали. Оба застыли в угрюмом молчании. Воевода посматривал на часы.

Прошло еще пять минут — все то же глубокое молчание.

Наконец, часы начали медленно отбивать время, и как только прозвучал двенадцатый удар, воевода встал на возвышение и начал говорить:

— Свидетельствую перед всеми здесь присутствующими, что я ничем не нарушил назначенного срока, оговоренного с панами Ходкевичами. Мы пригласили их сюда, ждали весь день, были готовы заключить союз между присутствующим здесь моим сыном Янушем и княжной Софией Слуцкой. Этот срок истек, договор остался неисполненным, но не по нашей вине.

Почти то же самое выразительно и громко повторили с употреблением специальных юридических терминов на латинском языке оба возных. Князь сошел с возвышения, распятие, Библию и свечи вынесли, двери распахнули настежь, и воевода пригласил всех многочисленных гостей в другой зал, где их ожидал уставленный яствами стол, хотя и поздний, но богатый ужин.

Мы не будем описывать банкет, которым завершился этот ужасный день. Разгоряченные вином гости не раз со злостью вспоминали Ходкевичей, звучали угрозы и упреки, рты не закрывались. Только один воевода молчал, его напрасно пытались развеселить приятели и прилипалы, но, сколько бы они не усердствовали, он ничего не говорил.

Разошлись только под утро.

А во дворце Ходкевичей все готовились, также, как и днем, отбивать нападение. Перекликались солдаты, пылали костры, прохаживалась вдоль стен стража. Миколай Хомец в кирасе, со шпагой у пояса, обходил часовых, будил тех, кто заснул, чутко прислушивался к любому шороху на улице. Каштелян с Яном Каролем и Александром Ходкевичем сидели в своей комнате. Княжна София все молилась перед иконой Богоматери.

Так в тревожном ожидании миновала ночь, настал день. Открыли двери в стенах, послали на разведку людей. Вскоре от Завишей принесли точные вести о том, что произошло у Радзивиллов вчерашним днем.

Ходкевичи очень удивились той уступчивости, которую проявил воевода под натиском своих соратников, не понимали ее, объясняли себе только тем, что дворец трудно было взять приступом. Они знали о совете военачальников, пытавшихся найти наилучший путь к победе, знали, что они ничего не смогли придумать и не пришли к единому решению о штурме.

Перед обедом пришли епископ Гедройц с панами Завишами, снова пытаясь добиться примирения. Но — напрасно. Ян Кароль, осмелев после вчерашних колебаний воеводы, не позволил каштеляну хоть чем-либо поступиться. Каштелян также, как и вчера, все возлагал на княжну. Весь день шли взаимные переговоры. Было не так легко сблизить Радзивиллов и Ходкевичей, привести их к соглашению. Но было очевидным и то, что обе стороны устали от ненависти и нервного напряжения, хотели спокойствия и мира, хотя бы временного.