Послушаем за глухого!

7

«Дело Иисуса», как окрестили дело распятого молодого человека язычники из Восемьдесят седьмого участка, продвигалось крайне медленно. Пока так и не удалось опознать труп, и Карелла опасался, что если в ближайшие несколько дней они не сумеют установить личность покойного, то «Дело», скорее всего, придется списывать в архив. Пока они не установят, что мистер такой-то был убит неизвестным лицом или лицами, он будет носить имя, которое дал ему доктор Кортес из «скорой» — «труп». Очередной ярлык, думал Карелла. Труп. Безымянный труп. Безжизненная масса плоти и костей. Его никто не хватился, о его исчезновении никто и не подумал заявить, и он был похоронен на муниципальном кладбище за счет города. В городе и без того хватало жертв убийц — с именами, фамилиями, адресами, скорбящими родными и близкими, и потому было бы просто абсурдно заставлять и так перегруженных сверх всякой меры детективов тратить драгоценное время на розыски убийцы того, кто, словно призрак, бродил по улицам этого города и сгинул при загадочных обстоятельствах. Что и говорить, такие люди-призраки не вызывают у публики особого сочувствия.

Утром в четверг, пока Карелла совершал обход магазинов в районе Харрисон-стрит, пошел сильный дождь. «Делу Иисуса» было уже четыре дня, и Карелла знал, что, если в самое ближайшее время он не отыщет какой-то след, папка окажется в архиве в «шкафу нераскрытых преступлений». Иначе говоря, это означало, что расследование закончено раз и навсегда. Не завершено, но закончено — или отложено до тех пор, пока случай не прольет на него дополнительный свет, а это может произойти через месяц, через год — или вообще не произойти никогда. Мысль о том, чтобы похоронить «Дело» через два дня после того, как похоронили его главного героя, казалась Карелле совершенно неприемлемой. Это вызывало в нем какой-то неосознанный протест. Причем не потому, что этот аноним умер мучительной смертью, распятый без креста, но потому, что, как подозревал Карелла, это затронуло какие-то его глубинные чувства. Он не был в церкви со дня свадьбы сестры, имевшей место более тринадцати лет назад, но помнил, какие чувства вызвали в нем священники с кадилами, запах ладана, мальчики в белом, прислуживавшие в алтаре, распятый Христос. В детстве он не отличался религиозностью, да и потом мысли о Боге редко посещали его. Но этот распятый человек в пустом доме странным образом был связан в сознании Кареллы со смертью ради спасения человечества, и он не мог примириться с мыслью, что эта смерть оказалась совершенно напрасной.

Дождь поливал мостовые с такой яростью, с какой пулеметы обстреливают ничейную землю, за которую идет бой. Сверкнула молния, а затем раздался такой жуткий раскат грома, что Кареллу чуть не вытряхнуло из одежды. Карелла бросился к ближайшей двери, открыл ее, вошел в помещение, кое-как выжал мокрый плащ, вытер платком волосы. Только потом он осмотрелся и решил, что попал в картинную галерею, где демонстрируются работы какого-то скульптора. На длинных столах и полках были выставлены изображения, обнаженной девушки — то величиной с кулак, то высотой в три и даже четыре фута. Автор использовал лишь одну модель — высокую, стройную девушку с маленькими, хорошо очерченными грудками, узкими бедрами и длинными волосами до середины спины. Она то стояла, то сидела, то лежала на боку. Казалось, это все отражения одной и той же фигуры, запечатленной в разных зеркалах, которые уменьшали объект и фиксировали жизненную силу в материалах прочнее, нежели человеческая плоть. Карелла заинтересовался выставкой, стал внимательно разглядывать фигурки и не сразу обратил внимание на человека, вышедшего из задней комнаты, — высокого блондина, лет двадцати восьми с темными глазами и крупной головой с львиной гривой. Его левая нога была под толстым слоем бинтов, на правой Карелла заметил белую теннисную туфлю.

Карелла мысленно отметил, что в настоящее время в этом городе десятки тысяч человек носят белые теннисные туфли — на правой, левой, а также обеих ногах. Правда, Карелла не мог сказать, у скольких из них имелись мастерские в нескольких кварталах от дома, где было совершено зверское убийство.

— Чем могу быть полезен, сэр? — осведомился блондин на костылях.

— Я из полиции, — сообщил Карелла.

— Вот как?

— Детектив Карелла. Восемьдесят седьмой участок.

— Вот как? — снова произнес блондин. Он не попросил гостя предъявить значок или удостоверение, и Карелла не спешил это сделать.

— Я расследую дело об убийстве, — сказал он.

— Понятно… — Блондин проковылял к одному из длинных столов и примостился на краешке, рядом с бронзовой девицей, которая отдыхала, опустив глаза, напоминая позой нагую монахиню. — Сэнфорд Эллиот, — представился блондин. — Для друзей просто Сэнди. А скажите, кого убили?

— Пока мы сами этого не знаем, — отозвался Карелла. — Я как раз и пытаюсь установить личность убитого, хожу по району…

— Когда это случилось?

— В прошлое воскресенье.

— Меня в воскресенье не было в городе, — сказал блондин с некоторой поспешностью. Кареллу удивило, почему его собеседник так поспешил заявить о своем алиби, хотя тема убийства была затронута в самых общих чертах.

— Вот как? Где же вы были?

— В Бостоне. Я там провел уик-энд.

— Бостон хороший город, — сказал Карелла.

— Очень неплохой.

— Так или иначе, я прошу местных жителей посмотреть на фотографию…

— Я тут мало кого знаю, — сказал Эллиот. — Живу в городе с января, да и то больше держусь особняком. Работаю в студии в задней части дома и пытаюсь продавать скульптуры в этом магазинчике. У меня здесь мало знакомых.

— Зато в магазине бывает много народу, — сказал Карелла.

— Да, но я спрашиваю, как их зовут, только если они что-то у меня покупают.

— Понимаю, — кивнул Карелла. — Но, может, вы все-таки взглянете на фотографию?

— Если вам угодно. Хотя, повторяю, я тут мало кого знаю, — сказал Эллиот.

— Вы вообще из Бостона?

— Простите?

— Я понял, что вы родом из Бостона.

— Нет, я вообще-то из Орегона. Но в Бостоне учился. В школе изящных искусств при Бостонском университете.

— И вы, значит, провели там воскресенье?

— Да, ездил навестить друзей. Там их у меня как раз много.

— А здесь мало?

— Совершенно верно.

— Вы повредили ногу до поездки или после?

— До.

— И поехали туда, уже передвигаясь на костылях?

— Да.

— Вы вели машину?

— Нет, меня отвезла одна моя знакомая. Она позирует для меня, — и Эллиот кивком головы показал на скульптуры.

— А что у вас с ногой?

— Несчастный случай.

— Перелом?

— Нет, растянул лодыжку.

— Иногда растяжение бывает хуже перелома.

— Да, доктор мне тоже это говорил.

— А кто ваш доктор?

— А почему вас это интересует?

— Так.

— Мне кажется, доктор тут ни причем, — сказал Эллиот.

— Скорее всего, — согласился Карелла. — Может, вы все-таки взглянете на снимок?

— Послушайте, — вдруг закипятился хозяин. — Вы и так отняли у меня массу времени. Когда вы вошли, я работал. А когда я работаю, я не люблю отвлекаться.

— Понимаю, — сказал Карелла. — Но все же взгляните.

— Что толку. Я все равно этого парня не знаю. Все мои друзья живут в Бостоне.

— Посмотрите, — сказал Карелла, протягивая фотографию Эллиоту.

Тот мельком глянул на снимок и пробормотал:

— Нет, я его не знаю.

Карелла забрал снимок, положил в блокнот, спрятал его в карман, поднял воротник плаща и, сказав «спасибо», вышел на улицу. Там по-прежнему дождь лил как из ведра, и Стив припустил во всю прыть, пока не оказался возле кафе на углу. Войдя внутрь, он немного пофыркал, покачал головой, как это делают те, кто спасается бегством от ливня, потом снял плащ, повесил на вешалку, а сам сел на табурет у стойки. Когда на него обратила внимание официантка, он заказал кофе и пирог с сыром.

Сэнфорд Эллиот его сильно настораживал.

Кареллу настораживали белая теннисная туфля и забинтованная левая нога. Его настораживала та поспешность, с которой Эллиот выложил свое алиби. Его настораживало, что человек на костылях решил совершить путешествие в Бостон, пусть даже кто-то изъявил готовность его туда отвезти.

Откуда Эллиот знал, что убит мужчина? Карелла не успел даже вынуть фотографию, а тот сказал: «Я все равно этого парня не знаю». Он сказал «этого парня». Но Карелла не уточнял, кого убили — мужчину или женщину. И почему он не пожелал назвать имя своего врача?

Кареллу настораживало и что-то еще, но пока он сам толком не мог понять, что именно.

Официантка поставила перед ним кофе, пролив его на блюдце. Карелла сделал глоток, откусил от пирога, потом положил на блюдце салфетку. Внезапно он понял, что еще его настораживало. Он подумал, не имеет ли смысла снова посетить Сэнфорда Эллиота. Если Эллиот действительно работал, когда вошел Карелла, то не исключено, что его натурщица была там же. Карелла решил, однако, поговорить с ней наедине в отсутствие скульптора. Он допил кофе, доел пирог, потом позвонил в отдел узнать, нет ли каких новостей. Мейер Мейер, снявший трубку, сказал, что на имя Кареллы поступил очередной манильский конверт. Карелла попросил его вскрыть корреспонденцию.

— Там самолет, — сказал Мейер.

— Что?

— Фотография самолета.

— Какого?

— Понятия не имею.

Опознание летательного аппарата произвел Коттон Хоуз.

— Это «Зеро», — авторитетно заявил он, стоя перед доской объявлений, где к двум портретам Гувера и двум Вашингтона добавилось изображение японского истребителя 40-х годов. Коттон Хоуз во время Второй мировой служил на торпедном катере на Тихом океане. Надо полагать, он разбирался в японских военных самолетах. Так или иначе, Мейер ему безоговорочно поверил.

— Но почему? — спросил он.

— Убей меня, не знаю. Какая, скажи на милость, связь между портретами Гувера, Вашингтона и фотографией японского истребителя.

— Может, японцы затеяли напасть на ФБР в Вашингтоне? — предположил Мейер.

— Правильно, — кивнул Хоуз. — Шесть эскадрилий «Зеро» на бреющем полете пройдут над Пенсильвания-авеню!

— Новый Пёрл-Харбор?

— Да, начало Третьей мировой, не иначе.

— А что, — сказал Мейер, — ничего другого на ум не приходит.

— Глухой смекнул, что Восемьдесят седьмой — последний оплот Америки, и надеется, что мы протрубим боевую тревогу.

— Вот ты и протруби тревогу, Коттон.

— Знаешь, что я думаю? — сказал Хоуз.

— Ну, скорее говори!

— По-моему, он нас разыгрывает. И между этими фотокопиями нет никакой связи.

— Но зачем тогда он их нам присылает?

— Чтобы сбить с толку. Он вырезает картинки из книг и журналов, делает фотокопии и присылает их нам, чтобы мы поломали голову над тем, что это значит. А это не значит ровным счетом ничего.

— А как насчет угрозы?

— В смысле, что Карелла поможет ему украсть полмиллиона долларов? После дождичка в четверг.

— Коттон, знаешь, что я тебе скажу?

— Что, Мейер?

— Если бы это был кто-то другой, я сказал бы, что ты прав. Но это Глухой. А он слов на ветер не бросает. Если он обещает что-то устроить, будь спокоен, за ним не заржавеет. Я не знаю, какая связь между этими картинками, но она точно есть, и, главное, он рассчитывает, что мы ее вычислим.

— Но с какой стати?

— Потому что, как только мы установим связь, он выкинет что-нибудь этакое. Связанное с этим, но не совсем…

— Знаешь, что я скажу, Коттон?

— Да, Мейер?

— Коттон! — В глазах Мейера засверкали опасные огоньки. — Этот человек — исчадье ада!

— Спокойно, дружище, — сказал Хоуз.

— Коттон, я его ненавижу, Коттон, как ужасно, что он возник в моей жизни.

— Возьми себя в руки, старина.

— Как мы можем разгадать его дьявольский замысел, если…

— Мейер, не надо.

— Как можем мы надеяться понять, что означают эти картинки? Два Гувера, два Вашингтона, теперь «Зеро»… Чертов японский истребитель! — Мейер ткнул пальцем в последнюю картинку и сказал: — Вот именно. Зеро. Ноль. Может, он это и хотел нам втолковать?

— Что именно?

— То, что у нас нет против него ничего. Ноль. Большой жирный ноль. Зеро…

— Может, тебе выпить чашечку кофе? — участливо осведомился Коттон Хоуз.

Карелла прочесал четыре дома на Портер-стрит, пока не обнаружил на одном из почтовых ящиков надпись «Генри Скафале». Он постучал в дверь квартиры.

— Кто там? — услышал он голос за дверью и сказал:

— Детектив Карелла.

Возникла короткая пауза, потом шаги к двери. Дверь приоткрылась. В щелочке показалось лицо Боба Кармоди.

— Да! — сказал он. — Я вас слушаю.

— Здесь Мери Маргарет?

— Может быть. А что?

— Мне надо с ней поговорить.

— О чем?

— Она здесь?

— Может, вы зайдете, когда у вас будет ордер? — спросил Боб и попытался закрыть дверь.

Карелла быстро вставил ногу в проем и сказал:

— Могу, конечно, достать и ордер, но от прогулки в наше управление настроение у меня не улучшится, Боб. Ну, что на это скажешь?

— Впусти его, Боб, — раздался женский голос.

Боб поморщился, но открыл дверь и отступил в сторону, пропуская Кареллу. Мери Маргарет находилась в комнате.

Рядом с ней на большом матрасе устроилась пухлая девушка в джинсах и розовом свитере. Они сидели, прислонившись спинами к стене. Напротив них расположился Хэнк, опустив подбородок на спинку стула. Он покосился на Кареллу.

— Привет, Мери Маргарет, — начал Карелла.

— Привет, — вяло отозвалась она.

— Хочу поговорить с вами.

— Говорите.

— С глазу на глаз.

— Где прикажете? Тут только одна комната и сортир.

— Может, в коридоре?

Мери Маргарет пожала плечами, поправила волосы, грациозным движением встала с матраса, на котором сидела скрестив ноги, и вышла в коридор. Карелла последовал за ней и прикрыл дверь.

— Вы позируете для скульптора по имени Сэнди Эллиот? — спросил Карелла.

— А что, это запрещено законом? Между прочим, мне уже девятнадцать лет.

— Нет, это не запрещено законом.

— Ну что ж, я действительно позирую. Но откуда вы про это узнали?

— Видел его работы. Сходство поразительное. Вы, может, еще и возите его на машине?

— Что вы хотите этим сказать?

— Вы не возили его в Бостон в прошлый уик-энд?

— Возила.

— А вы позировали ему сегодня, когда я заходил в его студию?

— Я не знаю, когда вы туда заходили.

— Тогда начнем с первой части. Вы ему сегодня позировали?

— Да.

— В какое время?

— Часов с десяти.

— Я был там в одиннадцать.

— Я про это первый раз слышу.

— Сэнди не говорил, что я заходил?

— Нет.

— Что у Сэнди с ногой?

— Он мне не говорил.

— Когда вы последний раз ему позировали?

— В смысле до сегодняшнего дня?

— Да.

— В четверг.

Карелла вынул маленький пластиковый календарик из бумажника, посмотрел и сказал:

— Стало быть, пятнадцатого апреля?

— Наверное.

— Он и тогда уже был на костылях?

— Значит, он повредил ногу между восьмым и пятнадцатым апреля, так?

— Наверное. Но какая, собственно, разница, когда он…

— Где вы были с ним в Бостоне?

— Ну, в разных местах.

— А поточнее?

— Я плохо знаю Бостон. Сэнди говорил мне, куда ехать…

— Когда вы уехали в Бостон?

— В пятницу.

— Шестнадцатого?

— Ну да…

— Какая у вас была машина?

— Его машина.

— А поточнее?

— Маленький «фольксваген».

— Не очень-то удобно везти в маленьком «фольксвагене» человека с костылями?

Мери Маргарет что-то хмыкнула.

— Сколько времени ушло на дорогу?

— Ну, часа четыре, может, пять. Точно не помню.

— Во сколько выехали?

— Отсюда?

— Отсюда.

— Утром. Часов в девять, десять. Я не помню, во сколько именно.

— Вернулись вечером?

— Нет, мы остались на несколько дней.

— Где жили?

— У одного из знакомых Сэнди.

— А когда вернулись?

— В понедельник поздно вечером.

— А сегодня снова позировали ему?

— Да.

— Сколько он вам за это платит? — спросил Карелла. Мери Маргарет замялась.

— Сколько он вам за это платит? — повторил свой вопрос Карелла.

— Сэнди — мой друг, — наконец выдавила из себя Мери Маргарет. — Он не платит мне ничего.

— Где вы ему позировали?

— В задней комнате его магазина. У него там студия.

— Вы с ним живете?

— Я живу здесь. Но провожу у него довольно много времени.

— Вы случайно не знаете, как фамилия доктора, который занимался его ногой.

— Скажите, Мери Маргарет, Сэнди мог знать человека на снимке?

— Это вы у него спросите.

— Спрашивал.

— И что он ответил?

— Ответил, что не знает.

— Значит, действительно не знает.

— А вы?

— И я тоже.

— Знаете, что я вам скажу, Мери Маргарет?

— Что?

— По-моему, Сэнди врет.

Она пожала плечами.

— И вы тоже врете, — добавил Карелла.

— Почему?

— Вот это я пока что не выяснил, — сказал Карелла.

Он провел в квартире двадцать минут и вдруг услышал, как в замочной скважине поворачивается ключ. Он подумал, что вряд ли это вернулись Унгерманы, ведь они уехали до конца недели. Он решил, что это техник-смотритель совершает свой обход. Но затем мужской голос спросил: «Ну что, Карин, хорошо быть дома?», и он понял, что все-таки это, увы, вернулись Унгерманы. Он оказался в спальне, откуда нельзя было смыться через окно по пожарной лестнице. Единственный способ покинуть квартиру — через входную дверь. Он решил, что бессмысленно ждать, надо действовать как можно стремительней. Унгерманам было под шестьдесят, они вряд ли могли бы помешать ему покинуть квартиру. Проблема заключалась в том, как покинуть дом. Унгерман направлялся к спальне, в каждой руке у него было по чемодану, супруга шла следом. Она как раз собиралась снять шляпку, когда незваный гость пошел напролом. От его толчка Унгерман полетел навзничь. Он отпихнул миссис Унгерман, которая попыталась ухватить его за одежду, чтобы не упасть, как десять секунд назад упал ее муж. Примерно четыре секунды они исполняли причудливый танец — она пыталась ухватиться за него, а он, наоборот, стремился освободиться от ее объятий. Наконец ему это удалось — он толкнул ее так, что она отлетела к стене, и ринулся к двери. Он отпер дверь, выскочил в коридор и понесся к лестнице, услышав вопль мисс Унгерман.

Он не стал спускаться вниз. Вместо этого он поднялся на крышу двенадцатиэтажного дома. Металлическая дверь, которая вела на крышу, была заперта. Тогда он разбежался, ударил по замку каблуком, вышиб его и, отворив дверь, стал подниматься на крышу. Оказавшись под открытым, усыпанным звездами небом, он на какое-то мгновение остановился, чтобы перевести дух. Потом он подбежал к парапету, измерил расстояние до крыши соседнего дома и прыгнул.

К тому времени, как Гарри Унгерман дозвонился до полиции, незваный гость был уже в четырех кварталах от дома. Он сел в свой автомобиль и уехал.

На сей раз он был на волосок от провала.