Постчеловечество

Владимир Видеман (Германия) НАЧАЛА РУССКОГО ХАЙ-ХЬЮМА

Каким мир будет через 20 лет? Есть ли возможность предсказать вероятные направления развития современной цивилизации, обретающей все более глобальный характер? Или же эта глобальность будет нарушена или даже разрушена центробежными силами человеческого сообщества?

Ответить точно на эти вопросы, разумеется, не смог бы даже сам Нострадамус, но поразмышлять «по поводу» — дело вполне возможное и даже полезное: как-никак всякий бюджет закладывается заранее, тем более — в условиях существенных структурных сдвигов все более глобализирующейся экономики.

Общим местом стало утверждение, что индустриальная эпоха заканчивается, уступая место место индустриальному, информационному типу производства. Соответствующим образом меняется классовая структура социума, психология потребления, способы воспроизводства общественных отношений в целом-Современная информационная экономика является своеобразной системой воспроизводства знаний как некоего «человеческого капитала» или нового, «четвертого фактора» производства (в противоположность трем факторам производства индустриальной эпохи — земле, труду и капиталу).

Становление постиндустриальных отношений, связанных с развитием информационно-коммуникационных технологий, ведет к необратимой трансформации психологии субъекта этих отношений, способствуя росту индивидуалистических навыков и прогрессирующей утере инстинкта архаичной коллективистской солидарности. Вместе с языком общественных отношений меняется экзистенциальная мотивация его носителей. В некотором смысле, здесь можно говорить о процессе приватизации общественной политики, экономические спонсоры которой составляют де-факто космополитический клуб сильных и богатых и ведут игру за пределами узконациональных интересов, способствуя тем самым институциональной интеграции глобальной бизнес-сферы.

Новый доминирующий тип экономики получил определение институционального, что является, в сущности, парафразом «корпоративного», но уже на новом витке спирали исторического развития. Главная антропогенная проблема институциональной экономики, по мысли ряда аналитиков, состоит в растущем эгоизме отдельных участников рынка, при одновременном ужесточении корпоративных задач. Т. е. мы тут опять сталкиваемся с «вечной» дилеммой личного и общественного, но уже в новом научно-технического контексте.

Сегодня главе государства модно и престижно уходить со своего поста не на пенсию, а в управленцы какой-нибудь крупной корпорации, куда даже из британских лордов стоит очередь. Однако, тот же самый процесс происходит в среде самого что ни на есть базисного среднего класса глобального капитализма: образованная элита практически всех стран мира, в подавляющем большинстве случаев, предпочтет корпоративную лояльность политической. Отсюда — рост мобильности рынка труда и усиление миграционных процессов, размывание традиционной культурной идентичности в поле новых вызовов истории.

Одним из этих вызовов, значение которого растет, является инструментальное приближение человека к программным шифрам второй сигнальной системы, а значит — к началам оперативного программирования психики. По-другому это называют «развитием технологий воспроизводства общественного сознания», или просто «хай-хьюмом» (high-hume).

В чисто техническом смысле «хай-хьюм» — это корпус новых технологий опережающего воздействия на рынок, адекватных реалиям развивающегося информационного общества. Другое название хай-хьюма — «гуманитарные технологии», целью которых является повышение скорости прогресса на единицу вложенного ресурса.

Пожалуй, главная техническая проблема современной аналитики, тем более — футурологии, обусловлена наметившимся в последние годы фундаментальным сдвигом общей парадигмы научного мышления, мутирующей от классической, через неклассическую, к постнеклассической, что предполагает, в свою очередь, поворот от академической однозначности к междисциплинарной поливариантности. В целом, эта тема достаточно отрефлексирована в культурологическом дискурсе перехода от коллективистских паттернов модернизма к индивидуалистическим — скажем так — шизоблокам[87] постмодерна, ориентирующимся не столько на якобы общепризнанную научную истину, сколько на персоналистический инсайт.

Такое положение вещей наглядно характеризует ситуация на бирже, где, при всей исключительной математичности выдаваемых на дисплеях данных об индексах торгуемых продуктов, невозможно заранее просчитать на базе только этой, сугубо технической информации оптимальную схему успешной рыночной стратегии. Почему? Потому что за кадром системы остается по сути, внесистемная мотивация участников игры.

Вопрос мотивации — это ахиллесова пята всякой смыслообразующей конструкции как манипуляции инфобитами.

Как показывают малоизвестные открытия русской физиологической школы Бехтерева-Павлова, речевое общение (т. е. воспроизводство общественного сознания) — это не только кодирование и декодирование конкретной информации. К механизмам этого общения также относятся и те психофизиологические структуры, которые, преобразуя речь, превращают ее в задачи и дирижируют всем поведением, в том числе — и прежде всего — оттормаживая все не отвечающие задаче импульсы и мотивы.

Открытая И. Павловым вторая сигнальная система (ВСС) тесно связана с механизмами первосигнальных реакций. Природное предназначение ВСС состоит в стимулировании таких действий индивида, которые не диктуются его собственной сенсорной сферой. Ее задача — торможение непосредственных первосигнальных побуждений и поступков в целях замены их действиями, не требуемыми прямыми потребностями индивидуального организма. Т. е. здесь, фактически, речь идет о феномене суггестии — управлении чужим поведением на рас стоянии.

В своей фундаментальной работе «О начале человеческой истории» (Проблемы палеопсихологии. М., Мысль, 1974) профессор Б. Ф. Поршнев, в частности, пишет: «Незачем внушать человеку то действие или представление, которое порождают его собственные ощущения и импульсы, но, мало того, чтобы временно парализовать последние, внушающий фактор должен лежать вне норм и механизмов первой сигнальной системы. Этот фактор в лице дипластии[88] биологически „бессмыслен“, „невозможен“ и вызывает реакцию на таком же самом уровне — как бы невротическом, но не мимолетном а постоянном для сферы общения. То, что у животных — катастрофа, здесь, в антропогенезе используется как фундамент новой системы. Следовательно, то, что у животных физиологи традиционно, хотя и навряд ли верно, рассматривают как патологию высшей нервной деятельности, в генезисе второй сигнальной системы преобразуется в устойчивую норму» (Б. Поршнев. «О начале человеческой истории», М., 1974).

Позже этот парадокс феномена речи был замечен западными постструктуралистами, в частности, Жаком Дерридой: «Все эти нарушения структурности и системности […] наводят на мысль, что структура либо не существует вовсе, либо она существует, но не действует, либо, наконец, действует, но в столь измененном виде, что именно „поломка“, а не „правильное“ ее функционирование становится „нормой“».

Таким образом, русская физиологическая школа закладывает концептуальный фундамент гуманитарных технологий совершенно нового порядка, — подобно тому, как некогда русский авангард стал эстетической основой современного западного искусства, преодолевающего системную иллюстративность «внесистемной» (с точки зрения академического искусствоведения) беспредметностью. Не случайно постмодернистский «четвертый фактор» производства отождествляется некоторыми исследователями с «предпринимательской способностью» как разновидностью «внесистемной» игровой интуиции. При этом не снимается задача овладения специализированными, высокотехнологичными знаниями, без которых голая интуиция (параноидальный[89] невроз) тоже ничего не даст.

К сожалению, фундаментальные открытия русской физиологии практически неизвестны не только на Западе, где до сих пор еще не разобрались окончательно с креационизмом, но и в самой России, долгое время исповедовавшей официальный дарвинизм и происходящий из него тезис о труде как главном антропогенном факторе. Между тем, таким фактором — как показал Б. Поршнев — является не бог и даже не труд, а суггестия как особое свойство внутривидовой коммуникации.

Современные гуманитарные технологии вплотную приблизились к оперативному овладению тайнами суггестии как средства управления мотивациями и смыслообразованием в чужом мозгу. При этом составляющей частью генезиса обусловленной суггестией второй сигнальной системы является выработка в недрах последней защитного «вируса» контрсуггестии. Развитие человеческой речи как способности к высокоточному дифференцированию смыслов связано, на уровне физиологии мозга, с развитием высших форм нервного торможения как контрсуггестивной реакции на суггестивные раздражители среды.

Вместе с тем не следует себе представлять, что окончательной целью ВСС является достижение человеком некоего состояния абсолютной несуггестируемости. Как раз наоборот, способность поддаваться суггестии является основой всякой социальной практики, и каждое общество имеет свои инструменты выбраковывания «неподдающихся», основной контингент которых составляют тяжелые невротики-асоциалы и патологические маньяки.

«Норма» социальной адекватности исторически меняется, по мере изменений в социуме и человеке. То, что сейчас считается патологией, некогда было нормой, и наоборот.

«Любая социальная установка (положительная или отрицательная), по существу, является психопатологическим комплексом (синдромом), обладающим характерной доминантой. Таким образом, любая форма социально-адекватного поведения принимает один определенный психопатологический комплекс (совокупность навязчивых идей) в качестве нормы, и рассматривает все другие возможные комплексы как ненормальные. Острота регламентации данной нормы определяется тем же психопатологическим комплексом. Не вызывает сомнения, что увлечение однобокой убежденностью или сознательностью приводит к крайнему увеличению степени мысленной сконцентрированности и вообще не оставляет места для нейтрализации психических напряжений». (Михаил Тамм. «Нуль-Гипотеза-Теория»)

Новые гуманитарные технологии подходят к человеческому материалу жестко и прагматично, главное — чтобы работало. В этом контексте тема «идеальной нормы» сама по себе снимается, вместе с проблемой «универсального гуманизма» эпохи модерна. Опасность хай-хьюмовских методов состоит в том, что они способны «обесчеловечить» человека, превратить его в зомби — запрограммированного потребителя условных ценностей. С другой стороны, естественно ожидать обратной, контрсуггестивной реакции общества в защиту «естественного человека».

«Мы считаем, что высокие гуманитарные технологии должны создавать новый тип человека, который сможет использовать все сто процентов клеток своего головного мозга, а не четыре процента, как сейчас. Пожалуй, такой человек будет обладать такими способностями, которые нынче называют колдовскими или экстрасенсорными, и отличаться такой человек от нас, ныне живущих, должен так же резко, как мы в свое время отличались от тупых неандертальцев» (Максим Калашников. «Третий проект»).

Сравнение с неандертальцами, на самом деле, не такое уж и натянутое. Ряд ученых считает, что кроманьонец, исторически сосуществовавший некоторое время с неандертальцем, истребил последнего за счет технологического преимущества, а именно, кроманьонец не только мог изготавливать орудия труда и охоты, но и совершенствовать их, тогда как неандерталец умел лишь пользоваться ими, возможно — делать грубые копии, но был не приспособлен к техническому творчеству. Эта ситуация чем-то напоминает сегодняшнюю, на новом витке научно-технического развития, разумеется. Мы видим, что глобальное сообщество все больше распадается на новые касты в соответствии с образовательно-профессиональным цензом. Неандертальцы, в данном случае, это те, кто не вписывается в современное хайтековское, превращающееся в хай-хьюмовское общество. «Неандерталец», образно говоря, не знает, как функционирует кредитное учреждение, но деньгами пользоваться умеет.

Этот экзистенциальный конфликт высокотехнологичного человека и варвара обретает в последние годы все более зримое выражение. Если варваров не удалось перевоспитать с помощью гуманизма, возможно, их удастся переделать с помощью гуманитарных технологий?