Потаенная любовь Шукшина

Пономарева Тамара

Потаенная любовь Шукшина

ЭПИЛОГ

Стоит возле Сросток, как страж, Пикет-гора, где некогда располагался казачий пост. Правда, местные народности называют ее на свой лад - Бикет.

В ясную, летнюю погоду с горы Пикет видна широко окрестность во все стороны до 30 километров: на северо-запад - Степной Алтай, на юго-восток Горный. А Пикет высится на пограничье. Под горой же стекаются, срастаются две реки - Катунь и Бия. От слова "срастаются" и пошло название - Сростки.

Конечно, и подростком, и юношей, и будучи взрослым, Василий Макарович любил подниматься на гору Пикет, чтоб отсюда полюбоваться неописуемо прекрасными алтайскими далями. В воспоминаниях любимой сестры Шукшина Тали, Натальи Макаровны Зиновьевой, это тоже нашло отражение. Вот как оно выглядит:

Однажды летом, на второй день после приезда, в предрассветный час Вася тихонько вышел на улицу, стукнула калитка, я - к окну. Он прошел мимо по направлению к горе Пикет. Я почему-то всегда боялась за него, уж больно был он рискованным. Я разбудила маму... говорю: пойдем за ним. Он идет вразвалочку, а мы, две заполошные, пуганые вороны, трусим за ним на небольшом расстоянии. Был четвертый час утра. Село уже приготовилось умываться в серебре росы, отбеливалось, перекликались во дворах петухи... Вася стал подниматься на гору, тогда я тихонько окликнула его. Он увидел, что мы тоже поднимаемся по косогору... засмеялся: "Ну, вы даете..." Прижал нас к себе... и предложил подняться выше и вместе встретить рассвет. Останавливался, сладостно причмокивал, поднимал руку вверх и в стороны, как будто накачивал себя воздухом, который, как он сам выразился, можно черпать банным ковшом и пить до опьянения. А нам было и невдомек, что природа, рассвет в родных местах помогали ему в работе, он как будто заряжался, а гора Пикет была его стартовой площадкой. Не думал, конечно, что она будет для него и финишем...

Да еще каким финишем! Море людей будет сюда приезжать, чтоб отдать уважительный поклон сыну алтайской земли. Но это празднество, широкое и вольное, как душа Василия Макаровича, наращивало свои силы и размах исподволь... Начиная с 1976 года, в день памяти Шукшина люди стихийно начали собираться на горе Пикет, даже в первое время вопреки воли местного руководства... Но с малого родника начинаются глубоководные реки.

С восходом зари начинает сходиться сюда разный хороший народ, чтоб отпраздновать "на миру" день рождения знаменитого алтайского сына Василия Макаровича Шукшина - двадцать пятого июля. К этой дате приурочены Шукшинские чтения, которые проводятся ежегодно в Алтайском крае, а к горе Пикет стекаются люди из окрестных сел и деревень, из больших и малых городов России.

С горы Пикет распахивается удивительно красивая панорама Закатунской долины, шукшинской "малой родины", которую рассекает стремительный и стратегически важный для страны Чуйский тракт, уходящий к монгольской границе через горы, леса и пышные золотящиеся поля. Кстати, пшеница, выращиваемая на Алтае, отличается высоким составом клейковины, по качеству выше краснодарских и новосибирских сортов. Мне кажется, и местные люди резко отличаются от других областей России солнечностью, добросердечностью и радушием.

В одном из писем родной сестре Наталье Макаровне Зиновьевой Шукшин однажды написал:

Я хочу, чтоб меня тоже похоронили на нашей горе и чтоб вид оттуда открывался широкий и красивый.

Но не отдала его Москва "малой родине", отняв однажды. Не пожелала вернуть Василия Макаровича Сросткам и жена его - мать двоих детей, Лидия Николаевна, чтоб вечно рядом был ее супруг: в минуту тяжелую или радостную прийти да поговорить по душам с Василием Макаровичем, одна или с Машей и Олей.

Да и в традициях всех ведущих столиц мира заведено так: забирая у провинций таланты, они оставляют их рядом со своим сердцем, как самые высокие символы Отечества.

Признание и высокая оценка впечатляющего наследия В. М. Шукшина в Дании, Исландии, Норвегии, Швеции и Финляндии убеждают соотечественников в том, что слава сибирского самородка стала давно достоянием мирового сообщества и, конечно, гордостью отечественной культуры и Алтайского края, вскормившего, выучившего и подарившего миру истинно народный талант.

На "киноволне" оживленного интереса международной общественности к яркой творческой личности Шукшина появились сборники избранного российского писателя во Франции, ФРГ, Италии, США, Японии, Англии, странах Скандинавии, не говоря уж о собственной стране, где в издательствах было напечатано семь его книг, за пятнадцать лет пребывания в кино снято пять фильмов и сыграно более двух десятков ролей!

Подходя к себе всегда критически, сам автор считал из своих фильмов удавшимися лишь два - "Печки-лавочки" и "Калину красную".

В двадцать пять поступил он во ВГИК, в тридцать лет его закончил, в сорок пять Шукшина не стало. Но как много Василий Макарович успел за такой короткий отрезок времени, отведенный ему судьбой!

Утверждая его память, по родной стране начали появляться Центры В. М. Шукшина, и один даже - в Париже, куда вместе с Л. Н. Федосеевой-Шукшиной ездили артисты Татьяна Белевич и Никита Астахов - одни из первых исполнителей произведений знаменитого сибиряка.

Сборники рассказов и повестей, подготовленные издательствами "Прогресс", "Спутник", "Радуга", нашли благодатную почву у доброжелательного зарубежного читателя. Исторический роман о Степане Разине вышел на финском и шведском языках, театральная инсценировка "К светлому будущему" - на финском, прозвучали рассказы "Срезал" и "Горе" по шведскому и исландскому радио...

"Всеми высшими завоеваниями духа мы владеем сообща",- написал швед Вернер фон Хейденстан. В этом гуманизм мировых шедевров. Они дают возможность владеть ими вместе, объединяя вокруг себя людей разных сословий, религиозных убеждений, рас и континентов.

...У подножия горы Пикет, окруженный вниманием сельчан, находится Дом-музей Василия Макаровича Шукшина. А рядом с ним - великолепный ухоженный сад, заложенный сотрудниками музея при помощи Научно-исследовательского института садоводства Сибири им. М. А. Лисавенко.

Сохранилась усадьба, где родился Шукшин, дом № 48 по улице Береговой, где прошли детские и юношеские годы Василия Макаровича, старая школа в центре села, где он некогда учился. Имя Шукшина носит двухэтажная местная школа, выстроенная в шестидесятые годы, расположенная через дорогу.

Не обходится ни одно празднование Шукшинских чтений без Рениты и Юрия Григорьевых, больших и преданных друзей Василия Макаровича, поставивших фильм о Шукшине "Праздники детства", где в роли матери, Марии Сергеевны, снялась актриса Людмила Зайцева, почитаемая в Сростках.

Как сообщила Ренита Андреевна Григорьева присутствующим на Шукшинских чтениях - с 1986 года Госкино СССР учредило премию "За любовь к Родине", которую будут вручать ежегодно лучшим кинолентам года на Пикет-горе в присутствии земляков Василия Макаровича.

И тот ПРАЗДНИК ДУШИ, за который ратовал своенравный сибиряк, продолжается на Пикет-горе, куда в 70-летие со дня рождения Шукшина народу понаехало, как никогда.

А местные жители не могут забыть другого: как в Сростках побывал известный артист из Киева Павел Громовенко, да такое шукшинское "Верую!" выдал - народ ходуном ходил. Хочется надеяться, что и москвич Сергей Никоненко, исполняющий неповторимо этот рассказ, не уступит в талантливости запорожскому казаку и однажды удивит Сростки своей самоотверженной приверженностью к имени Василия Шукшина. И оживут и заискрятся, волнуя и поджигая сердца, снова оптимистические нотки в словах Василия Макаровича:

- Душа болит? Хорошо! Ты хоть зашевелился, ядрена мать! А то бы тебя с печки не стащить с равновесием-то душевным. Живи, сын мой, плачь и приплясывай. Ты уже здесь, на этом свете, получишь сполна и рай и ад. Верь в жизнь. Повторяй за мной: верую! В авиацию, в механизацию сельского хозяйства, в научную революцию! В барсучье сало, в бычачий рог!

Вот оно неповторимое, жизнеутверждающее шукшинское озорство и глубокомыслие, народная мудрость и хитрая усмешка. А за этой перечислительной трескотней и временной казуистикой возникает шаровая молния - болеющая, высоконравственная душа народа, выразителем которой был и остается Василий Макарович Шукшин, потому-то к нему и не зарастает народная тропа.

Именно своей мятежной, неповторимой сутью Василий Макарович Шукшин подтвердил лишний раз то, что было написано задолго до рождения сибирского художника Жерменой де Сталь в книге "Десять лет в изгнании", изданной в 1821 году, о характерных чертах простого русского народа, который ее восхищал гораздо больше, чем знать:

Что-то титаническое, дерзновение, всегда превышающее обычные нормы: воображение русских не имеет границ, у них все грандиозно, отвага преобладает над рассудительностью, и если они не достигают своей цели, то только потому, что идут дальше цели.

Василий Макарович перекликается с этой замечательной француженкой в своей приверженности, обостренной и высокой, к родной земле, более углубленно и простовато (а все гениальное всегда было просто!) выразивший этот душевный порыв, это сердечное пристрастие ко всему, что спасало и согревало, ласкало и поднимало с колен, когда накатившие житейские бури сбивали его с ног:

Я думаю, что русского человека во многом выручает сознание этого вот - есть еще куда отступать, есть где отдышаться, собраться с духом. И какая-то огромная мощь чудится мне там, на родине, какая-то животворная сила, которой надо коснуться, чтобы обрести утраченный напор в крови. Видно, та жизнеспособность, та стойкость духа, какую принесли туда наши предки, живет там и поныне, и не зря верится, что родной воздух, родная речь, песня, знакомая с детства, ласковое слово матери врачуют душу.

Как проникновенно и емко сказал Виктор Петрович Астафьев, что внешностью своей Василий Шукшин "был похож на свою Родину". Там ему легче дышалось, писалось, являлось образное мышление и поэтическое вдохновение. Василий Макарович, как Антей, коснувшись земли родной, тут же обретал силу и крылья.

В Доме-музее В. М. Шукшина я обнаружила прекрасные полотна моего земляка-кузбассовца, художника Германа Захарова, который подарил сросткинцам восемнадцать картин. Замерла над строками одного из последних писем Василия Макаровича:

Силы, силы уходят. Не думал, что это когда-нибудь произойдет со мной. Ужасно грустно. В башке полно замыслов.

Пикет-гора - место единения народного духа, высота, до которой подняло материнское сердце Марии Сергеевны судьбу своего любимого сына Василия Макаровича Шукшина.

Недавно астрономы открыли новую звезду в космическом бездонном пространстве, назвав ее именем Шукшина. Много там еще неизведанного, неисследованного, много загадочного, но одно неоспоримо: она высоко в небесах, она светит. Долго нам еще ее узнавать, но забыть не дано.

Часть первая

СЫН СИБИРИ

"Смерть эта не совсем естественна..."

Ушел Шукшин из нашей жизни так же внезапно, как и появился.

И не было горше этой вести для жены, для друзей, но более всего - для родной матери.

Александр Петрович Саранцев, давний друг Шукшина, оставил нам пронзительную запись:

Мария Сергеевна, прилетевшая на похороны сына, была вся в черном, молчаливая, вконец измученная. Седые волосы торчали из-под черной шали. Ее вели под руки. И в машине она все время молчала. Но когда проезжали мимо больницы Склифосовского, вдруг громко, с причитаниями зарыдала. В больнице, в морге, лежал Василий. Она об этом не знала. Но сердцем, выходит, почувствовала. Наука этого не объясняет...

На родине, в алтайских Сростках, Мария Сергеевна известна была среди местного населения как плакальщица, то есть человек, которого приглашали родственники проводить покойного в последний путь, оплакать. На это нужны большой жизненный опыт, художественное и артистическое чутье, знания народного языческого обряда, пришедшего к нам из давнего далека, может, от народов Эллады, Древнего Рима. У Марии Сергеевны все это было. Чутье не подвело сибирскую плакальщицу - в морге лежал сын, поэтому тайными путями до материнского сердца Марии Сергеевны дошла эта черная весть, пронзив ее от головы до пят нестерпимой болью. Василия же Макаровича вскоре повезли на Новодевичье кладбище.

Не могу не привести здесь речи известного писателя Юрия Бондарева, которую мне передал в свое время журналист газеты "Гудок" Иван Яковлевич Шишов, записавший ее на Новодевичьем кладбище:

Какой бы естественной ни была эта смерть, мы знаем, за какое чистое, русское искусство боролся Василий Макарович Шукшин - за такое чистое, как слезы матери, которая здесь вот плачет. И знаем, кто в этой борьбе за чистое искусство стоял на его пути, мешая ему работать. Поэтому смерть эта не совсем естественная.

Мы при жизни не ценили творчество этого человека. Для того чтобы мы его по-настоящему оценили, ему нужно было умереть, а то, какой любовью он пользуется у народа,- свидетельство тому море людей, которые присутствуют здесь, которые за стенами этого кладбища и которые представляют здесь всю нашу страну.

Творчество Шукшина по существу еще не изучено, и для того чтобы понять весь его талант, нужны будут годы. И чем дальше он будет уходить во времени, тем выше он оценится другими поколениями.

Спорили: кто он? Кинематографист или писатель? Мы уверены, что в единстве будут рассматривать творчество Василия Макаровича. Без этого единства мы уже не представляем себе этого человека. Хорошо, что он похоронен вот здесь, на Новодевичьем кладбище, где похоронен прах лучших представителей русской литературы и искусства.

В день похорон Василия Макаровича будет забыт на кладбище родной человек - жена, забыт теми, кто только что говорил над могилой Шукшина высокие слова. В суете ли, в сутолоке, но ЗАБЫТ!.. Что это? Знак современного отношения к людям или показатель бессердечности мира кино? А возможно, чего-то еще, нам пока неведомого? Во всяком случае, пресса тех дней писала именно так, а не иначе. Газеты, перепечатывая друг у друга данную информацию, муссировали именно это событие. На мой взгляд вопиющее. Потому что, как выяснилось позже, жену Шукшина там никто не забывал. Так, во всяком случае, написано в недавних воспоминаниях Заболоцкого. Правда, по прошествии двадцати с лишним лет...

Внутри общества, представлявшего в данной ситуации грозовое небо на земле, клокотали невидимые громы, порождая молнии, которые летели во все стороны, и в этом было присутствие болезненного симптома. Он нашел отражение и в публикациях журналистов.

Да останется вечная боль материнского сердца Марии Сергеевны за всех, кто причинял горечь сыну, не понимая его, пытался унизить, за все попытки их посягнуть на имя Василия Макаровича и после смерти "робенка". Как наседка подле порушенного гнезда, таившего тепло ее птенцов, ослепленная горем и желанием сберечь правоту на земле, завещанную людям ее родным "дитенком," останется в живых мать священным напоминанием о том, что все мы смертны. Во всем величии встанет в рост милосердный и великолепный, народный образ матери Шукшина - крестьянки из сибирского села, пророчески угадавшей некогда судьбу своего сына.

Но, видно, достался этот пророческий дар от Марии Сергеевны и ее сыночку, если Василий Макарович однажды написал:

На меня вдруг дохнуло ужасом и смрадом: если я потеряю мать, тогда у меня что-то сдвигается со смыслом жизни.

Или вот еще:

Пусть лучше я раньше умру, чем она. Я не перенесу ее кончины.

И ушел на тот свет прежде матери, как и начертал себе на скрижалях собственной жизни, мистически предугадав заранее завершение своего земного пути.

Вспоминается постоянно еще одна фраза, которую любил повторять Василий Макарович:

- Только на хлебе и картошке вырастают настоящие русские таланты!

Это вечная пища нашего народа, давшего миру Есенина, Гагарина и др. И этот народ на мякине не проведешь. Он зорко отслеживает среди многих земных богатств золотники, что и заставит позже Шукшина, уяснившего эту святую истину с детства, написать следующее:

Откуда берутся такие таланты? От щедрот народных. Живут на земле русские люди - и вот выбирают одного. Он за всех будет говорить - он памятлив народной памятью, мудр народной мудростью.

Мать. Отец

Мои страницы о Василии Макаровиче Шукшине - дань просьбам многих людей хоть как-то обобщить многочисленные и порой противоречивые представления о неординарном явлении нашей духовной жизни. Повторов в таком деле, конечно, не миновать, но и они под углом нового восприятия, в данном случае - моего.

Подспорьем в моих изысканиях и скромных попытках хоть как-то обобщить представления о выдающемся русском художнике стали слова, сказанные опять же самим Василием Макаровичем:

Сама потребность взяться за перо лежит, думается, в душе растревоженной. Трудно найти другую побудительную причину, чем ту, что заставляет человека, знающего что-то, поделиться своими знаниями с другими людьми.

Он пришел в мой мир издалека, из той глубины, которая определяется необозримостью России. Будучи по всем своим корням исконно русской, я почувствовала в Шукшине родного человека, мятущегося, гордого, необоримого и ранимого. Эти записки начала я в январе 1965 года в городе Томске, в гостинице "Томск", наверное, не случайно, ибо впервые услышала имя "Шукшин", схожее с выдохом пурги, именно в этом старинном сибирском городе, в пору юности, когда я только входила в новую среду, именуемую громко и притягательно "литературой"!

Имя "Шукшин" прокатилось по Сибири как раскат грома, задев нечто скрытое в душе, сокровенное и дорогое, разбудив и растревожив гражданские чувства в каждом, кто с ним соприкоснулся. Таков истинный художник на Земле. Он будит самое духовное, нравственное, ключевое, вознося его на высоту, коей определяется вдохновение и мастерство, ибо настоящее неотделимо от незамутненных родников Отечества, оно - зеркало, в котором отражается мироздание, мера и красота таланта.

Но рядом обязательно пристроится серое убожество, которое на всем протяжении будет бежать, как тень, за талантом, всячески порицая и унижая его, ибо ей, этой бездарности, никогда не будет дано подняться хотя бы на одну ступень той многогранности, яркости, слепящей и волнующей, той простоты, доступности и незащищенности.

Первая встреча с этим человеком запомнилась навсегда.

Будучи командирован из Москвы в Томск, один кинодраматург хвастал своим знакомством с Василием Макаровичем, рассказывал разного рода небылицы о Шукшине. И я сказала кинодраматургу в порядке шутки: если появится этот скандальный тип, то есть Шукшин, на моем пороге, я выйду встречать его в тельняшке, перевязав один глаз, как у пиратов, устрашающе черной повязкой и держа кинжал в зубах.

Так случилось, что судьба приготовила мне весьма серьезное испытание: я вскоре переехала жить в тот самый дом, где, как мне рассказывали, безнаказанно куролесил этот человек.

Однажды поздним вечером в квартире раздался звонок. Я бросилась к двери, ожидая увидеть кого-то из своих, но у порога стояли два незнакомых молчаливых человека. Один высокий, скромного вида, даже опустил стесненно глаза. Другой - плотный, крепкоплечий, чуть ниже ростом, без одной руки. И этот второй заговорил со мной, не помню о чем, а первый, прислонившись плечом к стене, так и промолчал, не поднимая глаз.

Мужчины ушли, оставив меня в растерянности: для чего и от кого приходили? Кто такие? И что означает этот поздний визит? Вскоре выяснилось, что это знакомый мне по Томску московский кинодраматург, вечеруя у безрукого, который оказался киноактером Николаем Смирновым, уговорил зашедшего к ним на огонек Василия Макаровича предстать пред очи сибирячки, конечно, не ожидавшей такого важного визита, и посмотреть, что с ней будет, особенно при виде "знаменитого" Шукшина, которого она собиралась встретить, устрашающе держа в зубах кинжал.

Меня спасло то, что в первое знакомство я не узнала Василия Макаровича, увидев его таким, каким он в жизни и был всегда - скромным, стеснительным и молчаливым.

Люди искусства противоречивы, ребячливы и любят сочинять разного рода небылицы друг о друге. И надо полагать, что многие легенды о Шукшине рождены фантазиями влюбленных в него людей.

Этот незначительный эпизод - лишь штрих к характеру Шукшина, умевшего и поозоровать с друзьями, и горячо поспорить, и всегда помнить добро.

Сростки

Позже началось узнавание подлинной его жизни. Как сказал сам Шукшин в своей статье "Возражение по существу":

Где есть правда, там она и нужна. Но есть она и в душах наших, и там она порой недоступна.

Сказал не случайно.

О жизни Василия Макаровича написано много, предостаточно и наврано. Поэтому, не мудрствуя лукаво, заглянем в биографию Василия Макаровича, которую он излагал кратко и предельно просто:

Родился 25 июля 1929 года в селе Сростки, Бийского р-на, Алтайского края. Родители - крестьяне. Со времени организации колхозов - колхозники. В 1933 году отец арестован органами ОГПУ. Дальнейшую его судьбу не знаю.

У родителей матери Василия Шукшина, Марии Сергеевны, было двенадцать детей. Она по счету - седьмая. Мария Сергеевна помнила, будучи девочкой, как в соседней деревне Верхняя Талица останавливался адмирал Колчак со своей армией. А у них в доме расположились красные. С полатей свисали головки детей, а внизу красный командир оружие разбирал по частям. Как можно было не знать Колчака, если он известен всей Сибири! И в моем древнем сибирском селе Крапивине оставлен людьми известного адмирала и северного исследователя особый след, связанный с сербом-художником В. Д. Вучичевичем-Сибирским, учеником И. И. Шишкина, которого погубили колчаковцы. Правда, сам адмирал к этой гибели никакого отношения не имел. Все произошло на бытовом уровне.

В семнадцать лет к Марии посватался Макар, рослый, статный парень, и родители невесты были не против этого брака. В восемнадцать Мария родила Василия, в двадцать - Наташу, или Талю (так звали младшую сестру Шукшина в детстве). Оставшись после ареста мужа одна, Мария Сергеевна начала работать в колхозе на самых тяжелых работах, пласталась, чтоб только дети были сыты и одеты. Родные сестры осуждали Марию за такое пренебрежительное отношение к себе, но у молодой женщины не было другой возможности обеспечить материальное положение семьи "врага народа".

Дед Василия, Сергей Федорович, бывало, говаривал дочери, приглядываясь к любознательному и сообразительному внуку:

- Береги детей, Марья, а особенно Васю. Он у тебя шибко умный, не по годам!

Именно крестьянский дом деда, материнская обитель дали мальчику те силы, ту нравственную опору, которые помогли Васе Шукшину выстоять в странствиях и не сломаться, получив поучительный жизненный опыт, делиться им с громадным количеством людей, признавших в нем настоящего художника

Своего деда Василий Шукшин помнил всегда и, конечно, увековечил в своих жизнеописаниях:

В доме деда была непринужденность, была свобода полная. Я вдумаюсь, проверю, конечно, свои мысли, сознаю их беззащитность перед лицом "фигуры иронической". Но и я хочу быть правдивым перед собой до конца, поэтому повторяю: нигде больше не видел такой ясной, простой, законченной целесообразности, как в жилище деда-крестьянина, таких естественных, правдивых, добрых, в сущности, отношений между людьми. Я помню, что там говорили правильным, свободным, правдивым языком, сильным, точным, там же жила шутка, песня по праздникам, там много, очень много работали... Собственно, вокруг работы и вращалась вся жизнь. Она начиналась рано утром и затихала поздно вечером, но она как-то не угнетала людей, не озлобляла с ней засыпали, с ней просыпались. Никто не хвастал сделанным, никого не оскорбляли за промах, но учили...

Читая вышеприведенные строки Василия Макаровича, понимаешь, где зародились корни его творческой состоятельности.

В молодости Мария Сергеевна опасалась своенравной реки Катуни, боялась, что отнимет она жизнь ее Васеньки, унесет его или простудит - как тогда мужу в глаза станет глядеть, если вернется из дали далекой однажды домой? Не пускала она сыночка в детстве к Катуни, панически страшась своего наваждения. Вероятно, не без причины.

Возвращалась домой затемно с колхозных работ. Подойдет к избе, а дети лежат у крылечка, как щенята, свернувшись калачиком, спят, прижавшись друг к другу. Перетаскает их по одному в избу, а потом уж сама прикорнет где-то рядом, до первых петухов, до утренней зорьки. А кто из детишек вдруг очнется да спросонья заплачет, она тихонько начнет петь старинную сибирскую колыбельную, переходившую из поколения в поколение в крестьянских семьях России:

Баю-баюшки, баю!

Не ложися на краю:

Прибежит серый волчок,

Васю (Талю) схватит за бочок.

Васю схватит за бочок,

Унесет с собой в лесок,

Бросит там под кустик

И домой не пустит.

А если бессонница нападала на малышей, матушка клала в ноги косматую шапку или варежку стеженую, которая изображала "волчка", и в сумерках при свете керосиновой лампы разыгрывалась перед детьми "страшилка". Надевалась на руку шапка или варежка, и "волчок" полз по кровати к неслуху, который тут же прятался с головой под одеяло и вскоре засыпал, убаюканный Марией Сергеевной, а она чуть свет вновь отправлялась на колхозные работы зарабатывать трудодни.

Вот с тех пор от непосильной, неженской работы обезножила, и сердце надсадила и рученьки не слушались, чем причиняла взрослому Василию Макаровичу большие волнения: он, чуть появится возможность, мчался к родимой, к материнскому надежному очагу, чтоб по-сыновьи поддержать Марию Сергеевну, утеплить вниманием и душевностью ее трудное существование.

Когда подрос Вася, начала Мария Сергеевна брать и сына с собой на работу, а Талю оставляла дома - мала еще была. Девочка целый день находилась на улице: в избу боялась заходить. Мать ей, бывало, настелит картофельной ботвы у крыльца, чтоб помягче было Тале брата с родительницей с работ колхозных дожидаться. Яслей в Сростках тогда не было, а не работать нельзя. Летом - терпимо, а зимой - хана. Ну и помыкала горя-горького молодая женщина со своими детками, воспитывая их одна-одинешенька.

Вася с детства книжками увлекался, носил их повсюду с собой. Спрячет под ремень брюк, а чуть свободная минутка - открывает и читает - не оторвешь. Читал подряд все, что попадало под руку. Потом и по ночам пристрастился читать. С керосином тогда туго было, так он жировушку смастерит из сырой картофелины, фитилек вставит, одеялом с головой накроется и забудет про все на свете. Сестра Шукшина, Наталья Макаровна Зиновьева, вспоминала позже:

- Однажды даже одеяло прожег. Мог и хату спалить, если б не мама. Или заберется на баню (у нас там сеновал был), кастрюлей себе подсвечивает и опять читает...

Односельчане матери Шукшина намекали:

- Ты, что ж, Мария, генерала хочешь вырастить из сынка-то?

Отвечала с вызовом:

- Берите выше!

Может, интуитивно что-то чувствовала важное, надвигавшееся на нее и сына Васю. Вот и угадала материнским чутьем: позже кое-кто и повыше генералов на поклон к ее "дитенку" приходил.

Любил Василий и Сростки, и дом родной по Крапивному переулку, номер 31. А душа рвалась дальше, выше. Потому что собственной матерью предначерталось ему нести особый крест.

С детства приворожила родная алтайская земля Васю Шукшина к себе своей широтой и первозданной красотой, что потом постоянно находило след в его творчестве. Например, в рассказе "Рыжий" описывает, как первый раз ехал по Чуйскому тракту:

Я смотрел во все глаза, как яснеет, летит навстречу нам огромный, распахнутый горный день... Ах и прекрасно же ехать! И прекрасна моя Родина - Алтай... простор такой, что душу ломит, какая-то редкая первозданная красота. Описывать ее бесполезно, ею и надышаться-то нельзя: все мало, все смотрел бы и дышал бы этим простором...

У Макара Леонтьевича Шукшина - отца Василия - были старший брат Петр (погиб на фронте), сестра Анна и брат Андрей. Макар, второй по счету в этом семействе, женившись в шестнадцать лет на Марии Поповой, был рядовым колхозником. Когда в марте 1933 года его арестовали, молодая жена от горя и безысходности решила навсегда уйти из жизни вместе с двумя детьми. Втиснулась с малолетками в русскую печь, задвинула заслонку, чтоб побыстрей угореть, да соседка случайно заглянула в избу, увидела эту "страсть", подняла крик. Спасли Марию Сергеевну и будущую знаменитость России Василия Шукшина.

Ну как тут не вспомнить про лебединую любовь, когда женщина, оставшись без милого своего, отнятого вероломной властью, решилась на самоубийство?! В данном случае - даже вместе с детьми малыми! А Евпраксия княгиня Рязанская, бросившаяся с грудным сыном на пики войска Батыя со стен крепости?! И у нее накатившаяся темная сила врагов отняла ее любимого князя. На разрыве сердца у таких женщин и любовь, и разлука.

В недавнее время сообщили, наконец, родственникам, что Макар Леонтьевич Шукшин 26 марта 1933 года в возрасте 31 года был арестован ГПУ якобы "как участник контрреволюционной повстанческой организации". 29 апреля его расстреляли в Барнауле. Кстати сказать, в одну эту зловещую ночь в Сростках были арестованы около 30 человек!..

Василия звали в детстве "безотцовщиной". Подчиняясь жестоким условиям времени, фамилию ему сменили на материнскую - Попов.

Перед войной в семью, не испугавшись бремени - чужих детей, вошел Павел Куксин - отчим Василия Макаровича. Верится, что сделал он это по велению сердца, по чувству глубокому. Видно, был в Марии Поповой недюжинный женский магнит. И работящая, и любить умела, и детей по миру не пустила, как некоторые.

Василий Макарович не любил вспоминать своего детства. И вообще в компаниях больше молчал. Слушал. Внимательно, как бы издалека, не понуждая говорившего, давая тому возможность вольготно излагать свои мысли как угодно душе и порывам ее. Этот талант выслушать человека до конца не каждому дан. Перед Шукшиным хотелось исповедоваться искренне, веря в его неистребимый, высокий дар человеколюбия.

В этой связи припоминается случай, живым свидетелем которого была и я, когда один художник-оформитель детских книг, поссорившись с женой, отправился, будучи в подпитии, прямиком на проезд Русанова и начал барабанить в дверь Шукшиных! Открыла Лидия Николаевна, попытавшись выяснить у незнакомца, зачем явился. Художник, как мог, рассказал ей про свою семейную "драму", но встретил решительный отпор, тем более, что В. М. Шукшина дома не оказалось. Несчастный явился к нам и сбивчиво пытался прояснить ситуацию:

- Я ей говорю: пусть Василий Макарович выйдет и ответит, почему жена моя любить меня перестала? Вон, всю физиономию исцарапала, как кошка. Пусть Василий Макарович поговорит с ней, его она послушает!..

Физиономия художника и впрямь представляла весьма живописную не то сюрреалистическую, не то авангардистскую картину - понять было трудно.

У жены Шукшина было собственное представление о подобных визитах: она попросту захлопнула дверь перед нежданным гостем!

Честно говоря, я про себя изрядно повеселилась, представляя эту сцену у дверей квартиры Василия Макаровича.

Праздники детства

Позже, посмотрев фильм супругов Григорьевых о Шукшине "Праздники детства", поняла, откуда в Василии Макаровиче целомудрие, волевая сдержанность и умение ладить с людьми (правда, не с любыми), быть необходимым им.

Детство не баловало Василия Шукшина, как и многих его сверстников по Сибири, да и по всей стране тоже. Приходилось переносить и голод, и холод, и другие разные лишения. Все добывать "собственным горбом". До конца жизни.

В эту пору любил Вася Шукшин, как и все деревенские мальчишки, на конях кататься. Упросил мать уговорить бригадира взять его в ездовые - была в те времена такая должность на деревне.

- Кто,- возражал Марии Сергеевне бригадир,- воду-то ему станет в бочки наливать? Мал ведь еще.

- Он сам нальет по полведерочку! - умоляла женщина растерявшегося от ее натиска мужчину.

И уговорила-таки.

А Василий рад-радешенек, дитя малое, для него, росшего без отца, внимание старшего по возрасту - отеческая ласка.

Позже у Василия Макаровича, уже взрослого, рассказ появится, как воспоминание об этой счастливой поре,- "Дядя Ермолай" - о бригадире, пригревшем в детстве мальца. Автор ни фамилии, ни имени не изменил - такой благодарной память у него оказалась.

Заготавливая на зиму корм для скота, осенью в деревню сено начали свозить. Мария Сергеевна вновь побежала к бригадиру, выполняя настойчивые просьбы сына:

- Ермолай Григорьевич, возьми, Бога ради, моего Васю-то копны возить на волокушах. Все хошь маленько да подработает. Дому подмога.

А дядя Ермолай в ответ:

- Я бы взял, мне-то што, да беда - ножонок-то у него не хватит, чтоб коню спину обхватить.

А Мария Сергеевна свое гнет - не сдается:

- Что вы, Ермолай Григорьевич, он цепко держится.

Взял и на этот раз Васю Шукшина добрый дядя Ермолай. Но и в поле мальчик прихватывал с собой неизменно книгу. Затолкнет под ремень брюк, рубашкой сверху прикроет для маскировки, в перерыв же, когда коней отпустят передохнуть, а ребятишки побегут кто ягоды собирать, кто пучки рвать1, Вася Шукшин присядет под кусточек или, наоборот, на солнышко, книжку раскроет и уткнется в нее зачарованно до того момента, как дядя Ермолай начнет сзывать босоногую ватагу на работу:

- Ну, хлопцы, по коням! Пора и дело знать.

Рассказ "Дядя Ермолай" написан был Шукшиным не только как благодарное воспоминание о детстве, но и как покаяние за "грех", совершенный в отрочестве:

Вспоминаю из детства один случай.

Была страда...

Во время этой страды дядя Ермолай и попросил ребятишек посторожить на току зерно. Увы, в те времена даже за горсть зерна, украденного у "государства", можно было схлопотать "места не столь отдаленные".

Но накатили тучи, обещая гром и молнии, с проливным дождем, и сорванцы не пришли сторожить ток, а забрались в первую попавшуюся копну, спрятавшись от разбушевавшейся стихии, где крепко и заснули..

Дядя Ермолай был ответственным человеком. Отправив детей сторожить зерно, он и сам вскоре за ними отправился следом: на всякий случай решил проконтролировать детвору. Слава Богу, ничего не уворовали в ту ночь из колхозного добра, но провинившиеся Васька с Гришкой предстали перед правосудием в лице разгневанного односельчанина. У Шукшина это описано так:

- Да вы были там? На точке-то?

У меня заныл кончик позвоночника, копчик. Гришка тоже растерялся. Хлоп-хлоп глазами.

- Как это "были"?

- Ну да. Были вы там?

- Были. А где же нам быть?

Эх, тут дядя Ермолай взвился.

- Да не были вы там, сукины сыны! Вы где-то под суслоном ночевали, а говорите - на точке. Сгребу вот счас обоих да носом в толчок-то, носом, как котов пакостливых. Где ночевали?

Ребятишки сговорились не сдаваться до последнего, что окончательно вывело из себя дядю Ермолая, возмущенного такой неприкрытой ложью: он стоически взывал к совести сорванцов, упрекал, даже слезы смахнул от возмущения, но те упорно утверждали свое.

Для чего же бригадиру, видевшему и испытавшему в жизни многое, потребовалось утверждать истину? Он был потрясен, что "знающий правду человек ничего не может доказать, что наглая ложь при определенной последовательности поведения может сойти за правду и правоту".

Эта тема подспудно постоянно мучила и самого Василия Макаровича. Будучи уже взрослым и знаменитым, приехав в Сростки, посетил могилу дяди Ермолая, погоревал о хорошем человеке.

Незадолго же до своей смерти сделал многозначительную приписку к данному рассказу:

Не так - не кто умнее, а - кто ближе к Истине. И уж совсем мучительно - до отчаяния и злости - не могу понять: а в чем Истина-то?

Ведь это я только так - грамоты ради и слегка из трусости - величаю ее с заглавной буквы, а не знаю - что она? Пред кем-то хочется снять шляпу, но перед кем? Люблю этих, под холмиком. Уважаю. И жалко мне их.

Вечные носители истин - народные души, совесть в которых - основа основ, окончательно посеяли у писателя чувство вины и стремление утвердить на земле особую правоту, что заставит позже Шукшина написать:

Один, наверное, не прочитал за свою жизнь ни одной книжки, другой "одолел" Гегеля, Маркса. Пропасть! Но есть нечто, что делает их очень близкими - Человечность. Уверен, они сразу бы нашли общий язык. Им было бы интересно друг с другом.

Пути-дороги Василия Шукшина были обычны для того сурового времени. Судьба "алтайского самородка" не отличалась от судьбы поколения.

Жили трудно, бедно, еле сводили концы с концами. Как в этом случае не вспомнить Талицкий березняк, куда, как и другие жители Сросток, наведывался за дровами и подросток Вася Шукшин, где и был изловлен стариком лесообъездчиком Анашкиным, в помощь которому для охраны леса местные власти выделили лыжников-допризывников. Василий шел в кольце бдительных стражей среди таких же отчаянных сорванцов, которые потихоньку договаривались фамилии при допросе назвать другие, чтоб не подвести родителей, а заодно и себя спасти от домашней экзекуции. Друг детства Александр Куксин, шагая рядом, полушепотом сокрушенно спрашивал у Шукшина:

- Вась, а Вась, какую фамилию-то мне сказать?

- Скажи - Сорокин.

Фамилия Сорокин не устраивала Сашку.

- Почему Сорокин-то? - допытывался Куксин.

- Был бы Орлов или Соколов - не плелся бы здесь! - с юмором ответил Василий.

Из детских лет Ивана Попова...

С двенадцати лет мальчику взрослые подсказывали, что читать. Нельзя не вспомнить преподававшую в сельской школе ленинградскую учительницу, которая в войну оказалась в Сростках. Тогда много таких бедолаг было в Сибири - одни сосланные, другие в эвакуации. У Васи Шукшина обнаружилась ненормальная, по понятиям сельчан, страсть к чтению, а учился плохо: мать этого никак не могла понять. Переживала. Пошла даже за советом к учительнице, которая вскоре как бы невзначай заглянула на "огонек" к Шукшиным. Незаметно расспросила, что читает Василий. И составила список книг, которые предстояло осилить подростку.

- Прочтешь,- сказала,- еще составлю.

Мать, Мария Сергеевна, дважды была замужем, дважды оставалась вдовой. Как-то я затронула эту тему и сразу услышала глухой, чуть надтреснутый голос Шукшина:

- Первый раз она овдовела в двадцать два года. Второй раз - в тридцать один, в тысяча девятьсот сорок втором году. Много сил, собственно всю жизнь, отдавала детям. Теперь думает, что сын ее вышел в люди, большой человек в городе. Пусть думает. Я у нее учился писать рассказы. Тетки мои... Авдотья Сергеевна, вдова, вырастила двоих детей. Анна Сергеевна, вдова, вырастила пятерых детей. Вера Сергеевна, вдова - один сын. Вдовы образца сорок первого - сорок пятого годов! Когда-то они хорошо пели. Теперь не могут. Просил - не могут. Редкого терпения люди! Я не склонен ни к преувеличению, ни к преуменьшению национальных достоинств русского человека, но то, что я видел, что привык видеть с малых лет, заставляет сказать: столько, сколько может вынести русская женщина, сколько она вынесла, вряд ли кто сможет больше, не приведи судьба никому на земле столько вынести. Не надо.

Он это помнил всегда. Эти тетки, сестры его любимой матери, стали частью его совести, частью общечеловеческой судьбы родного народа. Их было много по всей России - вдов "сорок первого - сорок пятого годов!" Особенно в деревнях. Их прибавилось после войн в Афганистане и Чечне.

Очень хотелось поставить Василию Макаровичу фильм о своих земляках. Любого из них он ласково называл "земеля". Говорил:

- Я бы начал этот фильм так. Девятое мая, когда люди моего села собираются на кладбище, кто-нибудь из сельсовета зачитывает по списку: "Буркин Илья. Куксины, Степан и Павел. Пономарев Константин. Пономаревы, Емельяновичи, Иван, Степан, Михаил, Василий. Сибиряки. Полегли под Москвой и на Курской дуге". Есть даже один из двадцати восьми панфиловцев. Трофимов. Он остался жив.

Со стороны Чуйского тракта у въезда в Сростки поставлен земляками Василия Макаровича обелиск, увековечивший фамилии трехсот погибших односельчан. Среди них Куксины, Степан и Павел. Павел - отчим Василия Шукшина, сложивший голову на Великой Отечественной войне.

Василий Макарович удивился, узнав, что из моего Кузбасса было двое панфиловцев. Один из них, легендарный Лавр Васильев,- мой земляк. В Энциклопедии Героев Советского Союза его имя значится более официально Илларион. Сибирское село Крапивино в Кемеровской области Шукшин сразу зауважал. Его развеселило по-родственному, что он некогда жил на Алтае в Крапивном переулке. Подчеркивал, что Алтай и Кузбасс, как плечи Сибири, друг друга всегда поддерживали.

Я уверен, что писателем человека делает детство, способность в раннем возрасте увидеть и почувствовать все то, что и дает ему затем право взяться за перо.

Эти слова принадлежат Валентину Распутину, но относятся и к Шукшину.

Первый рассказ "Далекие зимние вечера" из первой книги Василия Шукшина "Сельские жители" - о детстве. Рассказ - воспоминание о далеком зимнем вечере, когда в доме наступал "маленький праздник": варились пельмени - национальное блюдо сибиряков - и шилась новая рубашка для Ваньки Колокольникова.

Но какова сущность этого мальчика - главного героя?

Ванька может дракой закончить игру в бабки, прогулять в школе уроки, но дома он - главный помощник матери. Очень серьезная, не по-детски, Таля (вспомните, так звали в детстве младшую сестру Василия Шукшина) выговаривает непутевому Ваньке:

- Вот не выучишься - будешь всю жизнь лоботрясом. Пожалеешь потом. Локоть-то близко будет, да не укусишь.

Повторяла она, конечно же, слова взрослых.

А когда с работы возвращалась мать, в семье начинался настоящий праздник: она принесла кусок мяса. Семья садилась за стол стряпать пельмени! В кульминационный момент, когда нужно варить их, вдруг выясняется, что в избе нет ни полена. И Ванька с матерью отправляются в лес за дровами: бредут, увязая в глубоких сугробах. Находят дерево, а потом волокут срубленную березу домой, выбиваясь из последних сил. Усталые, голодные, замерзшие, чтоб поддержать морально друг друга, Ванька с матерью вспоминают дорогой воюющего на фронте главу семьи (отчима):

- Отцу нашему тоже трудно там,- задумчиво говорит мать.- Небось в снегу сидят, сердешные. Хоть бы уж зимой-то не воевали!

Позднее Василий Макарович создаст целый цикл рассказов "Из детских лет Ивана Попова". Вспомните - во время учебы в школе и в Бийском автомобильном техникуме Василий Шукшин был записан как Василий Попов, по девичьей фамилии матери.

В детстве своем Шукшин-писатель позже искал опору для себя. Именно своей суровостью питало его творчество это опаленное грозовым временем и лихолетьем детство: учеба, летом работа - и всегда чтение.

Достаточно существует свидетельств, что умная книга участвует в преображении детской души - это нашло достойное подтверждение в русской классической литературе, и рассказ "Гоголь и Райка" опять же о Шукшине, которого в детстве сельские ребятишки дразнили "Гоголем". В этом случае документальность налицо.

Ах, какие это были праздники! (Я тут частенько восклицаю: счастье, радость, праздники!) Но это - правда, так было. Может, оттого что детство...

вздохнет однажды об этой священной поре Василий Макарович.

Но мир Шукшина был во многом обусловлен военным детством:

Пусть это не покажется странным, но в жизни моей очень многое определила война. Почему война? Ведь я не воевал. Да, я не воевал. Но в те годы я уже был в таком возрасте, чтобы сознательно многое понять и многое на всю жизнь запомнить.

И большинство героев Шукшина - люди военного или послевоенного времени.

В войну появились на Алтае, как и по всей России, "народные певцы" это возвращались с фронтов раненые, слепые, безногие, безрукие, искалеченные фронтовым лихолетьем люди. Инвалиды войны исполняли самодеятельные песни, сочиненные такими же, как они, бедолагами. Кое-кого и я захватила в послевоенном детстве, слышала их заунывное пение, от которого у нас, ребятишек, невольно щемило сердца и на глаза наворачивались слезы:

Дорогая жена, я - калека,

У меня нету правой руки.

Нету ног - они верно служили

Для защиты родной стороны.

Эти "артисты" зарабатывали таким образом на свое пропитание и существование. Домой многие из них не рисковали возвращаться, боясь стать обузой для и без того нищих российских семей.

Очень много инвалидов бродило тогда по России. Такие страшные следы оставила Отечественная война 1941-1945 гг.! Тогда их поселили где-то на Севере, создав рабочие артели, где они делали щетки и другие необходимые хозяйственные мелочи. Эти несчастные люди занимали воображение сердобольного Шукшина, как и сидевшие по местным колониям. Особенно жалел Василий молодежь - поколение Егора Прокудина, то есть самого Шукшина. После одной такой встречи в колонии, по воспоминаниям матери, сын говорил ей с горечью, встревоженно:

- Там много хороших ребят, мама. Немало сидят по недоразумению. Жалко их.

Он искал возможности помочь попавшим в беду юношам, воплотив позже свою боль и беспокойство в фильме "Калина красная".

В этом фильме подспудно выразилась и его затаенная печаль об отце, затерявшемся где-то в недрах сталинских лагерей и так и не появившемся в стенах родного дома. Что и говорить, в те времена вся страна представляла, по существу, сплошной "трудовой" или "исправительный" лагерь. В Сибири это особенно остро чувствовалось, потому что пострадавшие обитали рядом - на лесоповалах, в урановых рудниках, на закрытых стройках.

По весне, когда появлялась зелень на деревьях и на оттаявшей земле, "враги народа" объедали ее дочиста, спасаясь таким образом от голодной жизни. Я сама многих из них видела в детстве и, увы, не чувствовала к ним внушаемой старшими вражды, а только одну жалость и ужас от того, что однажды и с моими родными что-то подобное может случиться. С одним из дядьев, как выяснилось позже, такое и произошло. Он исчез из села бесшумно, как и отец Шукшина, и никто из моих родных до сих пор ничего не знает о нем. В деревнях об этих горемыках говорили полушепотом, жалеючи, потому что чувствовали свою беззащитность и роковую поднадзорность.

Приходила разнарядка: мол, от вашего района нужно "выявить" такое-то количество "врагов народа". Их забирали в лагеря, где эта бесплатная рабочая сила, которую содержали порой хуже скота, возводила каналы, железные дороги, подземные тоннели. За рубежом некоторые исследователи называли Сталина "фараоном" за беспредельную власть, которой он себя обеспечил. Но была и Победа над Германией, в послевоенное время восстановление народного хозяйства, дисциплинированность госчиновников. На весах правосудия вторая часть оправдывает Сталина, а первая - обвиняет.

"Мария, моя бывшая жена..."

Из автобиографии В. М. Шукшина:

В 1943 году я окончил сельскую семилетку, некоторое время учился в Бийском автотехникуме, бросил. Работал в колхозе, потом в 1946 году ушел из деревни.

И тут самое время сказать о первой юношеской влюбленности Васи Шукшина, свече негасимой в душе его, которую он пронес потаенно от всех, чистой и непогрешимой, будучи виновен и невиновен перед ее небесным ликом и внутренним сиянием, которого непосвященному просто видеть и знать не дано.

Они познакомились, когда Василию было пятнадцать, а ей - четырнадцать лет. Никто не представлял их друг другу. Просто все знали среди молодежи Сросток, что это Вася Шукшин, который учится в автомобильном техникуме в Бийске, с такими же сверстниками, как он, в том числе и из Сросток. После семи классов вместе с другими мальчишками он упросил мать отпустить его в Бийск. Мария Сергеевна была против, настаивая, чтоб сын десятилетку закончил, но, как всегда, не устояла. Уговорил. И права была в изначальном своем упорстве: не доучился Василий в этом техникуме, не понравилось ему там. Да и появилась в это время у молодого человека сердечная тайна.

Останется след от воспоминаний об этой красивой девочке и в одном из юношеских дневников Васи Шукшина.

Она приехала из Березовки, что находилась в десяти километрах по Чуйскому тракту от села Сростки. Молодежь искала общения и собиралась по домам - книжки почитать, чайку попить, в карты поиграть да погадать. Тогда ни о каком вине или водке и помину не было, как и о других хитростях да премудростях, присущих уже нашему времени.

В одном из таких сельских домов и встретились Вася Шукшин и Маша Шумская. Невзначай или по сговору, но их посадили напротив друг друга. В карты играют, да переглядываются, уткнувшись в королей треф да пиковых дам. Что понравились друг другу, поняли с первого взгляда, но признаться в этом не хотели даже себе.

Что и говорить - Машей тогда увлекались многие. Один - Иван Баранов, сын директора МТС,- не получив взаимности, пытался даже отравиться! И были "петушиные бои" из-за этой девушки. "Красивая", "улыбчивая", "обаятельная", "доверчивая" - такими теплыми эпитетами награждают Марию Шумскую все, кто ее когда-либо знал близко.

После смерти Василия Шукшина при разборе его архивов было найдено несколько листков машинописного текста, правда, дата написания их отсутствовала. Они не были включены ни в один из последних сборников прозы автора, ни даже в тот, что вышел уже посмертно в издательстве "Молодая гвардия". Рассказ назывался "Письмо" и начинался так:

В пятнадцать лет я написал свое первое письмо любимой. Невероятное письмо. Голова у меня шла кругом, в жар кидало, когда писал, но писал.

Как я влюбился.

Она была приезжая - это поразило мое воображение. Всегда почему-то поражало. И раньше, и после - всегда приезжие девушки заставляли меня волноваться, выкидывать какие-нибудь штуки, чтобы привлечь к себе их внимание...

На этот раз я разволновался очень. Все сразу полюбилось мне в этой девочке: глаза, косы, походка. Нравилось, что она такая тихая, что училась в школе (я там уже не учился) (В период с 1944 по 1945 гг. Шукшин учился в автомобильном техникуме города Бийска в 35 километрах от Сросток, домой часто ходил пешком.- Т. П.(, что она - комсомолка. А когда у них там, в школе, один парень пытался из-за нее отравиться (потом говорили - только шутил), я совсем голову потерял.

Потом я дня три не видел Марию - она не ходила в клуб.

"Ничего,- думал,- я за это время пока осмелею".

Успел подраться с одним дураковатым парнем.

- Провожал Марию? - спросил он.

- Ну.

- Гну! Хватит. Теперь я буду.

Колун парень, ухмылка такая противная. Но здоровый. Я умел "брать на калган" - головой бить. Пока он махал своими граблями, я его пару раз "взял на калган" - он отстал.

А Марии - нет. (Потом узнали, что отец не стал пускать ее на улицу). А я думал, что ни капли ей не понравился, и она не хочет видеть меня, молчуна. Или - тоже возможно - опасается: выйдет, а я ей всыплю за то, что не хочет со мной дружить. Так делали у нас: не хочет девка дружить с парнем и бегает от него задами и переулками, пока не сыщется заступник.

И вот тогда-то и сел я за письмо.

"Слушай, Мария,- писал я,- ты что, с этим Иваном П. начала дружить? Ты с ума сошла! Ты же не знаешь этого парня - он надсмеется над тобой и бросит. Его надо опасаться, как огня, потому что он уже испорченный. А ты девочка нежная. А у него отец родной - враг народа, и он сам на ножах ходит. Так что смотри. Мой тебе совет: заведи себе хорошего мальчика, скромного, будете вместе ходить в школу и одновременно дружить. А этого дурака ты даже из головы выкинь - он опасный. Почему он бросил школу? Думаешь, правда, по бедности? Он побывал в городе, снюхался там с урками, и теперь ему одна дорожка - в тюрьму. Так что смотри. С какими глазами пойдешь потом в школу, когда ему выездная сессия сунет в клубе лет пять? Ты же от стыда сгоришь. Что скажут тебе твои родные мать с отцом, когда его поведут в тюрьму? Опасайся его. И никогда с ним не дружи и обходи стороной. Он знается с такими людьми, которые могут и квартиру вашу обчистить, тем более что вы богатенькие. Вот он на вас-то и наведет их. А случись ночное дело - прирезать могут. А он будет смотреть и улыбаться. Ты никогда не узнаешь, кто это тебе писал, но писал знающий человек. И он желает тебе только добра".

Вот так.

Много лет спустя Мария, моя бывшая жена, глядя на меня грустными, добрыми глазами, сказала, что я разбил ее жизнь. Сказала, что желает мне всего хорошего, посоветовала не пить много вина - тогда у меня будет все в порядке.

Мне стало нестерпимо больно - жалко стало Марию, и себя тоже. Грустно стало. Я ничего не ответил.

А письмо это я тогда не послал.

Предисловие же у этого "Письма" таково, и не верить в него не имеет смысла. Все именно так и произошло.

Однажды возвращалась Маша по Чуйскому тракту с очередной молодежной вечеринки домой. От наступившей темноты к душе подступал легкий страх, но тогда еще не опасно в одиночку ходилось: люди добрее были. Неожиданно девушка заметила, что за ней кто-то упорно следует. На всякий случай свернула с обочины, и незнакомец туда же за Машей, которая страшно перепугалась. Вдруг молодой человек подбежал стремительно к ней, прижал к груди так крепко, что преследуемая невольно вскрикнула! А юный рыцарь, словно ветром его сдуло, исчез, ни слова не сказав. Так Вася Шукшин впервые в любви признался девочке, не умея еще иначе выражать свои сердечные чувства. Рос он, как дикая придорожная трава - не до нежностей! - потому и неуклюжим оказался, как медведь.

Конечно, Мария Шумская успела узнать в этом странном кавалере Васю Шукшина, с которым недавно в паре играла в одном из сростскинских домов в карты. Заспешила успокоенная девочка домой, счастливая от только что пережитого. Долго удивленно улыбалась себе в зеркало, кружась по комнате. Случившееся потрясло Марию и ее юного воздыхателя. Вот как он вспоминал этот ошеломительный миг в том же рассказе:

"Ну, гадство! - думал.- Теперь вы меня не возьмете!"

Сильный был в ту ночь, добрый, всех любил. И себя тоже. Когда кого-то любишь, то и себя любишь.

Однако первое опьянение, как обычно, сменилось муками неизвестности и сомнений. А тут еще отец Марии запретил дочери выходить из дома, усмотрев странную перемену в девочке, вызвавшей у него внутреннее родительское беспокойство. Две недели Василий и Мария не виделись, и Шукшин испереживался: может, она его избегает? У него волосы дыбом вставали при одном воспоминании о собственной дерзости в сумерках той дивной ночи!

А мальчик, травившийся из-за Марии Шумской, и взрослым продолжал преследовать девушку. Идет, бывало, она по бережку реки, а подговоренные им сорванцы в спину Марии камнями кидаются! Не простил поклонник своего поражения и таким образом исподтишка мстил.

Через две недели страданий Василий не выдержал и накатал вышеназванное "письмо", конечно, несколько приукрашенное позже.

Вскоре Василий Шукшин встретился вновь с Марией на одной из вечеринок и стал с тех пор постоянно провожать ее домой, оградив своим присутствием девушку от ненужных приставаний других кавалеров. Из того же "Письма":

Помню, была весна. Я даже не выламывался, молчал. Сердце в груди ворочалось, как картофелина в кипятке. Не верилось, что я иду с Марией (ее все так называли, и мне это очень нравилось), я изумлялся собственной смелости. Иду и молчу как проклятый. А ведь мог и приврать при случае.

Такой он был во времена своей полудетской, полуюношеской влюбленности, пока москвички не отесали Василия Макаровича. Набравшись житейского опыта, он потом снежным барсом подкатывался к своим симпатиям, хотя легкости побед всегда пугался. И всякий раз в этом случае память возвращала его к той, что доступной не слыла, хоть была кроткой и доверчивой.

Из дома...

Бросил Василий автомобильный техникум из-за конфликта с преподавательницей и в шестнадцать лет уехал из дома. Своим родным соврал, будто его в Москву вызвали: он уже тогда рассказы в столицу посылал, но пока получал отрицательные ответы.

Боль за безотцовщину, отнятое детство, тяготы и ущербность послевоенного времени постоянно прорывались в произведениях Шукшина, иногда в разговорах:

- Мне было шестнадцать, когда я по весне уходил из дома. Уходил рано утром. Если бы рядом не шла мать, я разбежался бы и прокатился на ногах по гладкому, светлому, как стеклышко, ледку.

Столько в нем было еще мальчишеского! Но уходить нужно было в "огромную неведомую жизнь", где не было ни родных, ни даже знакомых. Мария Сергеевна перекрестила сына на дорогу, села на землю и горько заплакала от безысходности и разлуки с родной кровинкой. Больно и горько отозвался в душе матери этот уход сына в неведомую, опасную жизнь города, но еще больней становилось Марии Сергеевне при мысли, что иначе дома ей придется постоянно видеть глаза голодных и нищих детей.

- Дома оставалась моя сестра, маленькая. А я мог уйти. И ушел,доносится издалека голос Василия Макаровича.

Два месяца от сына не приходило никаких вестей: Мария Сергеевна очень переживала, просто не находила места от недобрых предчувствий. Тогда Таля, сестра Шукшина, принялась тайком писать малограмотной матери письма якобы от Василия. Когда же он наконец-то прислал первую весточку домой, тут-то все и раскрылось, но мать на радостях простила дочери этот "грех". Ни в какой Москве не находился Василий, а в обыкновенной Калуге!..

Ушел Василий Макарович из Сросток сразу на несколько лет.

В рассказе "Мечты" он делится воспоминаниями о своих мытарствах - о работе на стройке, оставившей тяжелый след в душе юноши:

...Было нам по шестнадцать лет, мы приехали из деревни, а так как город нас обоих крепко припугнул, придавил, то и стали мы вроде друзья.

Работали. А потом нас тянуло куда-нибудь, где потише. На кладбище. Это странно, что мы туда наладились, но так. Мы там мечтали. Не помню, о чем я тогда мечтал, а выдумывать теперь тогдашние мечты - лень.

Скулила душа, тосковала: работу свою на стройке я ненавидел. Мы были с ним разнорабочими, гоняли нас туда-сюда, обижали часто.

Особенно почему-то нехорошо возбуждало всех, что мы - только что из деревни, хоть, как я теперь понимаю, сами они, многие - в недалеком прошлом - тоже пришли из деревни. Но они никак этого не показывали, а все время шпыняли нас: "Что, мать-перемать, неохота в колхозе работать?"

Позже, прекрасно зная преимущества города, но и понимая, что без деревни, без ее натурального хозяйства, городу не прожить, он не хотел разделять культуру на деревенскую или городскую, да и народ российский желал видеть единым, в своей человечности хотя бы.

Потому что много видел бесчеловечного на своем пути.

Из автобиографии В. М. Шукшина:

Работал в Калуге, на строительстве турбинного завода, во Владимире на тракторном заводе, на стройках Подмосковья. Работал попеременно разнорабочим, слесарем-такелажником, учеником маляра, грузчиком. "Выйти в люди" все никак не удавалось. Дважды чуть не улыбнулось счастье. В 1948 году Владимирским горвоенкоматом я как парень сообразительный и абсолютно здоровый был направлен учиться в авиационное училище в Тамбовской области.

Все мои документы, а их было много, разных справок, повез сам. И потерял их дорогой. В училище являться не посмел и во Владимир тоже не вернулся - там, в военкомате, были добрые люди, и мне больно было огорчать их, что я такая "шляпа". Вообще за свою жизнь встречал много добрых людей.

И еще раз, из-под Москвы, посылали меня в военное училище, в автомобильное, в Рязань. Тут провалился на экзаменах. По математике.

В 1948 г. был призван служить во флот. В учебном отряде был в Ленинграде, служил на Черном море, в Севастополе. Воинское звание - старший матрос, специальность - радист.

29 октября 1948 года Василий Шукшин получил повестку о призыве на срочную службу, но по документам только с 1950 по 1952 гг. находился на Черноморском флоте. Вероятно, были сложности со здоровьем или еще какие-то серьезные причины.

В Севастополе служил матросом, а ходил в офицерскую библиотеку.

Пожилая библиотекарша подступилась "опять чуть не со списком", как в школьные годы - учительница.

Кроме чтения книг в свободное от службы время, тайно писал рассказы. Но от матросов скрыть до конца не сумел своего увлечения. Это было уже нечто, выбивающееся из привычного режима армейской службы: началось подшучивание, за спиной Василия Шукшина говорили, что он "заболел писательством", в лицо называли "поэтом", как в детстве - "Гоголем". Для матросов что поэт, что прозаик - одно и то же.

С военной службы писал "содержательные" письма родным, друзьям и, конечно, юной своей подружке Маше, ревниво издали следя за нею.

Мария Шумская терпеливо ждала Василия из армии.

Именно во время военной службы Василий Шукшин соседу по койке матросу Владимиру Жупыне на его откровения по поводу непоступления в моррыбтехникум поведал о своих мечтах стать обязательно сельским учителем.

Мария же Шумская хранит до сих пор пожелтевшие листочки - давние свидетельства их сердечных отношений.

Я часто думаю о нас с тобой, и мне ясно, что мысли наши не расходятся. Нужно только не изменять этому образу мыслей, нужно найти силы выстоять в борьбе с житейскими трудностями. Мне будет труднее, Маша, чем тебе. Ты последовательно и спокойно делаешь свое дело,

писал любимой девушке Шукшин-матрос, хорошо зная себя, и, видимо, предупреждая ожидавшую его из армии девушку, чтобы она готовилась быть терпеливой и стойкой в борьбе за их общее счастье. Об этом он думал всерьез тогда, потому что лучше Маши никого не видел и не встречал на свете. Считал, что ему выпала козырная карта: самую красивую девушку подарил Василию Шукшину Алтайский край, схожую лишь с подснежником - сказочным вестником сибирской весны!

Сколько в Марии было целомудрия, скромности, поэзии, невероятного душевного тепла, о котором только могли мечтать сверстники Василия Шукшина и завидовать ему тихой завистью соперничества, в котором он был пока непобедимым: девушка выбрала его и ждала, окрыленная взаимным притяжением!

И все-таки, что же собой представляла в те годы симпатия Шукшина, по имени Мария Шумская?

Сам Василий Шукшин и помнившие ее во времена, когда начался их бурный роман, помогли мне создать образ, в общем-то, для деревни послевоенного периода не вписывающийся в обычные рамки, а оттого еще более притягательный и романтичный.

Даже в трудное время залечивания послевоенных ран Мария одевалась лучше всех местных девушек. Если у других на ногах были сапоги из свиной кожи - Шумская щеголяла в хромовых, блестящих. Сверстницы прятали свои ноги под штаны (мода такая тогда в сибирских деревнях была), которые торчали из-под юбки, а Мария гуляла в желто-коричневых тонких чулках. Все шили костюмы из толстого материала, называемого шевиотом,- она носила бостоновую юбочку и красивую импортную кофточку. Стройные ноги Марии были обуты в туфельки на низком каблуке 35-го размера, для сельских девушек непривычного. О таких размерах деревенские обычно говорили, что у хозяйки их "китайские ноги". Все в этой девушке вызывало у местных женихов волнение, восхищение и разного рода мечтания!

Отец Марии Шумской работал председателем сельпо, что по местным меркам считалось должностью чуть ли не выше председательской. Мать была домохозяйкой, опять же для сельчан - предмет зависти, поскольку здесь все вкалывали от зари до темна.

Маша, говорят, красотой пошла в отца. После войны, в 1946 году, девушка эта в сравнении с сельскими невестами - одногодками, действительно, выглядела "богатенькой".

И Василий Шукшин - моряк гордился, что у него такая великолепная подружка, что верно его ждет, не в пример некоторым, и мечтал среди однообразия армейских буден, как однажды вернется в Сростки и обязательно совершит в честь Марии что-нибудь такое, что поднимет в глазах этой сибирской красавицы его на недосягаемую высоту, и она будет гордиться, что он, ее жених, тоже парень не промах!

Они мечтали, как и многие в их возрасте, о счастливой совместной жизни и умирать собирались вместе - в один день и час.

"Хорошо, что я не кинорежиссер..."

Матрос Василий Шукшин вскоре был списан с флота из-за открывшейся язвы, кончившейся прободением стенки желудка. Эта болезнь и позже давала о себе знать в самое неподходящее время. Трудное детство, недоедание, недосыпание, непосильная для мальчика работа в конце концов сказались на здоровье Шукшина.

Возвращаясь из армии, Василий Макарович не мог миновать узловой вокзальный пункт - Москву. Это сейчас ее немного разгрузили самолеты, побочные города, а тогда столичные вокзалы напоминали вавилонское столпотворение, столько в каждом набиралось приезжего и проезжего люда.

Шукшин отправился погулять по Москве, подивиться ее средневековой и современной архитектуре, посмотреть историческую Красную площадь, увидеть в лицо москвичей. Впечатления были захватывающими! Недалеко от набережной сел на скамейку, чтоб отдышаться.

Билет достал на поезд, который отбывал из Москвы глубокой ночью, значит, время оставалось прийти в себя и кое о чем даже подумать. Но ночное бдение Василия Шукшина прервалось неожиданно и памятно. К нему подошел странный человек и спросил, кто он такой и что тут делает. Пришлось дать небольшое пояснение. А человек вдруг сказал:

- Пошли ко мне! Я сегодня тоже один.

Оба оказались сибиряками. Это у нас, в Сибири, как национальность: неважно, будь ты украинец, русский, бурят, хант, манси. Сибиряк - это всем открытые двери, сердце, кров и тепло человеческие.

Позже Шукшин вспоминал, как впервые в жизни вошел в квартиру, где были ковры и прекрасная мебель, чувствовался во всем такой достаток и комфорт, что Василий Макарович, сраженный этим недосягаемым великолепием, двигался первое время на цыпочках. А человек назвался режиссером. Начал жаловаться на трудную судьбу свою, на какие-то киношные беды и напасти, да так красочно рассказывал, что Василий про себя подумал: "Очень хорошо, что я не кинорежиссер и никогда им не буду!"

"Аттестат - мой подвиг..."

Вернувшись в Сростки, решил сдать экстерном экзамен на аттестат зрелости. Провалился по математике. Остался на повторный экзамен. Осенью пересдал. Это уже совершались подвиги в честь Марии!

После армии Василий Шукшин и Маша Шумская поженились. Родня жениха приняла невестку с распростертыми объятьями. Поначалу все в Сростках были очарованы этим союзом двух юных сердец. И все в жизни молодоженов шло ладно да спокойно.

- И Вася, и я,- вспоминала позже Мария Ивановна,- понимали, что он станет известным писателем, поэтому я не взяла его фамилию. Я с трудом переношу внимание ко мне посторонних людей.

Мария готовила любимую куриную лапшу Василию, а по вечерам они, сидя на крылечке вдвоем, пели задушевно "Вечерний звон":

Вечерний звон,

Вечерний звон.

Как много дум

Наводит он!

Бом-бом...

И всем сросткинцам любо было смотреть на эту дружную, удивительную пару, будто специально созданную природой друг для друга.

Мария уже в те годы каким-то тайным женским чутьем угадывала в Василии сокрушительную силу, скрывавшую в себе нечто грозовое для ее устоявшегося уклада жизни. Она дистанцировалась от нее, на всякий случай интуитивно отгораживаясь невидимым барьером,- ведь у большинства женщин интуиция сильно развита для сохранения потомства и жизни на земле.

Мария искренне верила в будущность таланта Василия: писать он начал рано, почти со школьной скамьи, но более серьезно - с шестнадцати-семнадцати лет, учась уже в техникуме. Со многими сочинениями своего суженого этой поры будущая жена Шукшина была знакома.

По свидетельству сестры, Натальи Макаровны Зиновьевой, Василий Шукшин свои рассказы уже тогда отправлял в Москву, в журнал "Затейник", а может, и не только туда. Ответы, видимо, приходили отрицательные; может, поэтому позже он выберет не литературную стезю, а кинематограф.

И здесь нельзя не упомянуть об одной ускользнувшей от многих исследователей детали, перед которой я, замерев, не могла не остановиться.

Краевед В. Гришаев в своей книге "Тропою памяти" мимолетно сообщает о том, что у Василия Шукшина был необычный блокнот: обложка металлическая, а на верхней половине Распятие изображено. Внутри - нарезанная бумага. В свободную минуту Василий вынимал этот блокнот и начинал писать, а металлическая обложка становилась как бы опорой. К тому же всегда перед лицом было Распятие Христа, пострадавшего из-за любви к человечеству. Особенно увлекался Василий сочинительством на уроках математики или физики, может, эти предметы его не очень-то интересовали.

Но ясно, что уже в юные годы, подсознательно или сознательно, Василий Шукшин выбрал свой крест. Ничего случайного не бывает у таких людей, как он или подобных ему. В судьбах их каждая деталь имеет немаловажное значение. Это еще и вызов тем обстоятельствам, в которых молодому человеку суждено было родиться, учиться, трудиться. Не забывайте, он жил в эпоху полного отрицания Бога.

Из автобиографии В. М. Шукшина:

Считаю своим маленьким подвигом - аттестат. Такого напряжения сил я больше никогда не испытывал. После этого работал учителем вечерней школы рабочей молодежи, исполняя одновременно обязанность директора этой школы. Преподавал русский язык, литературу и историю в седьмом классе.

Именно к этому периоду жизни можно отнести воспоминание преподавательницы истории Людмилы Рубисевич:

В 1953 году я вошла в 10-й класс и вижу на последней парте молодого человека в тельняшке. Я подумала, что, возможно, он из районо, так как в сравнении с другими школьниками выглядел намного старше. Это был Василий Шукшин. Он решил сдать экстерном экзамены за среднюю школу на аттестат зрелости и стал посещать школьные уроки, для того чтобы подготовиться к экзаменам. В тот день у меня была тема "Десять сокрушительных ударов Сталина". И когда я уже возвращалась домой, Вася догнал меня и сказал: "Извините, Людмила Алексеевна, вы говорили про десять сокрушительных ударов, а у меня одиннадцать". Ему предстояло сдавать одиннадцать предметов на аттестат зрелости. И все их выдержал.

Поэтому лично меня не удивляет, что он был таким известным писателем, режиссером, актером.

Наступил поворотный 1953 год, когда в ЦК КПСС, после смерти И. В. Сталина, произошли серьезные перемены.

Шукшин некоторое время исполнял обязанности директора вечерней школы и преподавал русский язык и литературу. Не соврал он Владимиру Жупыне стал после армии учителем, человеком самой уважаемой должности на селе.

Но, как вспоминал позже Василий Макарович:

Учитель я был, честно говоря, неважнецкий. Без специальности, образования, без быта. Но не могу и теперь забыть, как хорошо, благодарно смотрели на меня наработавшиеся за день парни и девушки, когда мне удавалось рассказать им что-то новое, важное и интересное. Я любил их в такие минуты и в глубине души не без гордости и счастья верил: вот теперь, в эти минуты, я делаю настоящее, хорошее дело. Жалко, мало у нас таких минут. Из них составляется счастье.

В пору "директорства" Василия Шукшина молодежь Сросток выдвинула его на должность секретаря комсомола - серьезный, армию отслужил, женился, заметный стал на селе человек. Но тут мать, Мария Сергеевна, резко вмешалась в судьбу своего любимого сына:

- Секретарь - должность выборная. Сегодня ты секретарь, а завтра никто. А я хочу, Вася, чтоб ты поехал в город и выучился на доктора. Не было в Сростках доктора, а тут появится свой.

Приезжал партийный секретарь - ничего не вышло. Мария Сергеевна оказалась непреклонной. Продала последнее богатство семьи - корову Райку, чтоб вручить деньги Васе, а Шукшины жили всегда бедно! Да и кто помнит российскую деревню в послевоенное время, знают, как много для семьи значила корова, и потому поймут, какой благородный поступок, если не подвиг, совершила тогда Мария Сергеевна.

Вот тут и выходит, что сельская идиллия, при всей искренней и непогрешимой любви к жене Марии, была вовсе не тем, к чему стремился в своих тайных мыслях-мечтаниях Василий Шукшин.

Последующие его поступки доказывают нечто, чему есть объяснение: Шукшин целеустремленно воплощал в жизнь свои надежды. А русская женщина, любившая его всем сердцем, юным и чистым, как только можно в ее бескомпромиссном возрасте, и подозревать не могла, какой подвох готовит судьба ей, искренне уверовавшей в непогрешимость их отношений.

"Дай справку, что я умный..."

Из автобиографии В.М. Шукшина:

В 1956 году он (отец.- Авт.) посмертно реабилитирован...

Никто не обратил внимания на тот факт, что Шукшин отправился в Москву после того, как умер И. В. Сталин и наступила знаменитая хрущевская "оттепель". До сих пор Василий Шукшин кружил вокруг Москвы - то Калуга, то Владимир, то Подмосковье, но, увы, не Москва. Сыну "врага народа" негласно путь в стольный град был заказан. Но на волне всеобщей "оттепели" Василий Шукшин расправил наконец-то свои крылья, избавившись от постоянных атак, выпадов, окриков, унизительных допросов и требований предъявить "справку", что он, не в пример отцу, благонадежный.

Ох. уж эти справки-справочки! И предъявлял он их, и сминал в гневе, и терял, навсегда возненавидев тех, кто это все придумал.

Но слово - это тоже поступок. Вспомните рассказ В. М. Шукшина "Миль пардон, мадам!", где невольно спотыкаешься о фразу Броньки Пупкова:

Я его, мерина гривастого, разок стукнул за это, когда сопровождал в ГПУ в тридцать третьем году.

Один из "Снов матери" начинался так:

- А это уж когда у меня вы были. Когда уж Макара забрали.

- В тридцать третьем?

Всю жизнь в сердце торчал "ножик", поворачивался там, причиняя нестерпимую боль. Мальчиком вынужден был отречься от собственного отца, носить фамилию матери, таиться потом, как дикий звереныш, загнанный в угол жестокостью времени.

В голодные-холодные послевоенные годы он покидал деревню "со справкой", но в любой момент могло высветиться клеймо - "сын врага народа".

На судьбе Шукшина можно убедиться, в назидание потомкам, в святой истине, увековеченной в древних писаниях: "И последние станут первыми". Эту истину нужно знать всем, кто любит властвовать, потому что однажды он может стать последним, и ему придется держать ответ за свои неблаговидные, если таковые были, деяния перед теми, кто придет на его место.

Эти справки всегда мучили Василия Макаровича, не давали ему покоя, отравляли жизнь. Отсюда его "расправа" с бумагами в киносценарии "Я пришел дать вам волю":

Нет, не зря Степан Тимофеевич так люто ненавидел бумаги, вот "заговорили" они, и угроза зримая уже собиралась на него. Там, на Волге, надо орать, рубить головы, брать города, проливать кровь. Здесь, в Москве, надо умело и вовремя поспешить с бумагами - и поднимется сила, которая выйдет и согнет силу тех, на Волге.

Государство к тому времени уже вовлекло человека в свой тяжелый, медленный, безысходный круг; бумага, как змея, обрела парализующую силу. Указы. Грамоты. Списки.

О, как страшны они! Если вообразить, что те бумаги, которые жег Разин на площади в Астрахани, кричали голосами, стонали, бормотали проклятья, молили пощады себе, то эти, московские, восстали жестоко мстить, но "говорили" спокойно, со знанием дела. Ничто так не страшно было на Руси, как госпожа Бумага. Одних она делала сильными, других - слабыми, беспомощными.

Или вот еще один выплеск - внутренний протест против всего, что творит с человеком эта самая бумажка - справка, в фантасмагории Шукшина "До третьих петухов":

- Надо справку,- зло сказал Иван.

К ним еще подошли черти. Образовался такой кружок, в центре которого стоял злой Иван.

- Продолжайте! - крикнул изящный музыкантам и девице.- Ваня, какую справку надо? О чем?

- Что я - умный.

Черти переглянулись. Быстро и непонятно переговорили между собой.

- Шизо,- сказал один.- Или авантюрист.

- Не похоже,- возразил другой.- Куда-нибудь оформляется. Всего одну справку надо?

- Одну.

- А какую справку, Ваня? Они разные бывают. Бывает - характеристика, аттестат. Есть о наличии, есть об отсутствии, есть "в том, что", есть "так как", есть "ввиду того, что", а есть "вместе с тем, что" - разные, понимаешь? Какую именно тебе сказали принести?

- Что я умный.

- Не понимаю. Диплом, что ли?

- Справку.

- Но их сотни, справок! Есть "в связи с тем, что", есть "несмотря на то, что", есть...

- Понесу ведь по кочкам,- сказал Иван с угрозой.- Тошно будет. Или спою "Отче наш".

- Спокойно, Ваня, спокойно,- занервничал изящный черт.- Зачем подымать волну? Мы можем сделать любую справку, надо только понять - какую? Мы тебе сделаем.

- Мне липовая справка не нужна,- твердо сказал Иван.- Мне нужна такая, какие выдает Мудрец.

Всю жизнь сопровождали Шукшина эти справки - поначалу при поступлении в автомобильный техникум, потом в авиационное училище Тамбовской области ("потерял по дороге"), затем - диплом, прописка в Москве, личный листок по учету кадров на киностудиях и т. д. и т. п.

Фантасмагория с современными реалиями. Не послушался встречного Медведя, предупредившего Ивана об опасности, отправляется Иван к чертям. Не послушал Иван и Илью Муромца, и встреча с чертями обернулась очередным унижением простодушного героя.

Он плясал и плакал. Плакал и плясал.

- Эх, справочка! - воскликнул он зло и горько.- Дорого же ты мне достаешься! Уж так дорого, что и не скажешь, как дорого!

И убедился Шукшин в конце жизни, что создателями "справочной" казуистики были черти!

Но внутренне он оставался верен кресту, обозначенному в начале пути металлической обложкой с распятием Сына человеческого. От дедов и прадедов досталась ему и молитва "Отче наш". Знал он ее тайную силу, да не мог тогда применить. Черти властвовали в храмах, а стражник пел старинные песни, потому что только в них продолжала жить хронология всех событий, происходящих с народом. Не мог Иван произнести "Отче наш", подчиняясь условиям, продиктованным временем и теми, кто властвовал над ним, оставив решать этот вопрос нам. А русские крестьянки, как и в другие времена, перед началом важных или кухонных дел не забывают до сих пор попросить помощи у ангела-хранителя и перекрестить пирог, подавая его гостям или собственным детишкам. Бабушка же или дедушка припомнят при этом еще и главную молитву:

Отче наш,

Иже еси на небеси!

Да святится имя Твое,

Да приидет царствие Твое:

Да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли.

Хлеб наш насущный даждь нам днесь

И остави нам долги наши,

Яко же и мы оставляем должникам нашим,

И не введи нас во искушение,

Но избави нас от лукавого!

Отечество наше на небесах. Не от того ль постоянно стремление человечества к иным мирам? Как повествуют древние писания, Земля дана людям для страданий, во искупление своих грехов, и отрезок этот в прохождении фаз развития Человечества называется Майя - иллюзия.

Известно, что Вселенная - живой самоорганизующийся, самосозидающийся организм, образующий нерасторжимое единство, где целое и малое объемлет творящий императив духа. Известно и другое, что русский космизм - явление всемирное, уходит своими корнями в далекое прошлое, в предания седых волхвов, явившихся с дарами к матери Христа Марии, что закодировано в древних ведических памятниках, в чистых языческих культах, в русской православной традиции, в светской духовности. Как утверждает наука, это проявлялось в сокровенном поклонении Живому Космосу, который охватывал небо и землю, подводное и подземное царство, родной очаг и мистическую постигаемую беспредельность, в глубоком почитании Отца Небесного и славословии Сынам Его. Связь с Космосом, или Богом, у русских людей выражалась в стремлении к воле и святости. Взрывая культовые храмы народов, властители любых стран и земель пытаются лишить людей исторической памяти, зависимости от вселенского мироздания, превращая в перекати-поле, которое может увести за собой любой поводырь. Не ведают они, что у истории свой ход, своя спираль, по которой со временем все возвращается на круги своя

В ХХI веке, возможно, раскроется тайна появления жизни на земле. Бог приближается к нам.

Почему Шукшин не дочитал Толстого

Василий Шукшин, получив деньги от матери, отправился не в ближайший город Барнаул или "сибирские Афины" - Томск, а прямиком в Москву, как в свое время Валерий Золотухин - кстати, тоже родом с Алтая.

Говорят, Василий подавал документы сначала в Историко-архивный, побывал и в Литературном институте, но победил ВГИК. Прием вел талантливый кинорежиссер, сибиряк, Михаил Ильич Ромм. Желающих попасть в его мастерскую было более чем достаточно!

Василий Шукшин при поступлении обратил на себя внимание приемной комиссии письменной работой "Киты, или О том, как мы приобщались к искусству", а задание контрольной работы было следующим: "Опишите, пожалуйста, что делается в коридорах ВГИКа в эти дни". Не захотел Шукшин описывать вгиковские коридоры, характер увел в другую сторону.

Но уже в этой его работе налицо и назревающий конфликт Шукшина с так называемыми "китами", и независимость суждений, и ершистость, и цепкий, оценивающий трезво, взгляд, несомненно, творческого человека:

Вестибюль Института кино. Нас очень много здесь, молодых, неглупых, крикливых человечков. Всем нам когда-то пришла в голову очень странная мысль - посвятить себя искусству. И вот мы здесь.

Каждый знает, что он талантливее других, и доказывает это каждым словом, каждым своим движением. Среди нас неминуемо выявляются так называемые киты - люди, у которых прямо на лбу написано, что он будущий режиссер или актер.

У них, этих людей, обязательно есть что-то такое, что сразу выделяет их из среды других, обыкновенных.

Вот один такой.

Среднего роста, худощавый, с полинялыми обсосанными конфетками вместо глаз. Отличается тем, что может не задумываясь говорить о чем угодно - и все это красивым, легким языком. Это человек умный и хитрый. У себя дома, должно быть, пользовался громкой известностью хорошего и талантливого молодого человека: имел громадный успех у барышень.

Почувствовав в нем ложную силу и авторитет, к нему быстро и откровенно подмазывается другой кит - человек от природы грубый, нахватавшийся где-то "культурных верхушек". Этот, наверное, не терпит мелочности в людях, и, чтобы водиться с ним, нужно всякий раз расплачиваться за выпитое вместе пиво, не моргнув глазом, ничем не выдавая своей досады. Он не обладает столь изящным умом и видит в этом большой недостаток. Он много старше нас, одевается со вкусом и очень тщательно. Он умеет вкусно курить, не выносит грязного воротничка, и походка у него какая-то особенная - культурная, с энергичным выбросом голеней вперед.

Он создает вокруг себя обаятельную атмосферу из запахов дорогого табака и духов.

Он не задумываясь прямо сейчас уже стал бы режиссером, потому что "знает", как надо держать себя режиссеру.

В нас они здорово сомневались и не стеснялись говорить это нам в лицо.

Именно это сочинение Шукшина и подсказало Михаилу Ромму, что перед ним явление из ряда вон выходящее. А когда экзаменаторы внимательно прочли "Китов", поняли - это талант раздвигает широкими плечами узкие рамки общепринятого. В архивах ВГИКа сохранилась письменная работа Шукшина. На ней есть приписка преподавателя ВГИКа: "Хотя написана работа не на тему и условия не выполнены, автор обнаружил режиссерское дарование и заслуживает отличной оценки".

А в стенах вуза абитуриента Василия Шукшина, не знакомого с нравами престижного по тому времени института, живущего по законам рафинированных детей избранных родителей, поджидали свои капканы, испытания, а порой и явное неприятие.

У самого же Шукшина рассказ о вступлении в мир кино выглядел так:

Я приехал в Москву в солдатском, сермяк-сермяком. Вышел к столу. Ромм о чем-то пошептался с Охлопковым, и тот говорит:

- Ну, земляк, расскажи-ка, пожалуйста, как ведут себя сибиряки в сильный мороз.

Я напрягся, представил себе холод и ежиться начал, уши трепать, ногами постукивать. А Охлопков говорит:

- А еще?

Больше я, сколько ни старался, ничего не придумал. Тогда он мне намекнул про нос: когда морозило, ноздри слипаются, ну и трешь кое-что рукавичкой.

- Да,- говорит Охлопков.- Это ты забыл.

Это было послевоенное время, и во многих вузах страны в первую очередь предпочтение отдавали людям в шинелях, бывшим фронтовикам или только что отслужившим в армии, но это не относилось к ВГИКу. Что касается собеседования, описанного Василием Шукшиным, то подобное явление остается правилом для поступающих в Институт кинематографии до сих пор...

Я сама закончила ВГИК и знаю, что означает проверка на сообразительность, оригинальный ответ, который и подскажет экзаменаторам, что перед ними творческая личность.

Помню один из таких же каверзных вопросов в мою бытность, более позднюю, чем у В. М. Шукшина:

- А скажите, товарищ абитуриент, сколько ручек у дверей ВГИКа?

В первый момент обалдеваешь, а потом лихорадочно ищешь ответ, уже озадачивающий тех, кто задал этот вопрос:

- В два раза больше, чем дверей!

- То есть?

- Ручки-то с той и другой стороны. Значит, вдвое.

Оригинальный ответ учитывался особо.

Видно, не угодил Шукшин члену комиссии артисту Охлопкову - или непримиримым, тяжелым взглядом, скуластым лицом, или независимостью суждений, но не удержался тот, вдруг задал полунасмешливый вопрос:

- А скажите, товарищ абитуриент, где сейчас Виссарион Белинский проживает?

Шукшин опешил, но вдруг смекнул: а ведь его принимают за дурачка Ваню в тупых сибирских валенках. И тут впервые проявились его актерские задатки, решил подыграть:

- Это критик, что ли?

- Ну да!

- Но ведь он вроде помер!

- Да что ты говоришь?

"Все смеются, как вы вот теперь, - позже вспоминал Шукшин, - а мне-то каково?"

Но, как считал известный критик Лев Аннинский, это была "мгновенная актерская импровизация, в ходе которой партнеры провоцируют друг друга".

Все абитуриенты, поступавшие в мастерскую Михаила Ромма, знали, что он просто обожал Льва Толстого. Как только задавался на собеседовании вопрос "ваш любимый писатель?" - абитуриент незамедлительно отвечал:

- Лев Толстой, "Война и мир".

А сибиряк Василий Шукшин, "сермяк-сермяком", дерзко ответил:

- Не дочитал до конца.

Комиссия внутренне охнула, а Михаил Ромм оценил этот ответ по-своему, чуть усмехнулся, спросил:

- Да как же не дочитал-то, если "Война и мир" по программе школьной проходилась?

- А я заканчивал школу рабочей молодежи. Читал учебники, когда ехал на работу или с работы, и только те, которые можно в карман поместить. А Льва Толстого туда не засунешь!..

Михаил Ромм откинулся к спинке стула от этой вызывающей откровенности, с любопытством разглядывая редкий экземпляр.

Помогло одно вгиковское правило: каждый из мастеров имел право взять под свою ответственность любого абитуриента до третьего курса. Если он не проявит за эти годы свои предполагаемые способности, тогда отчислить.

И тут я хочу добавить одну подробность, донесенную до меня из стен ВГИКа, что приемная комиссия была против двух абитуриентов - Василия Шукшина и Андрея Тарковского: первый слишком мало знал, второй отвечал на все вопросы и в свою очередь задавал такие вопросы пытающему его, что ставил педагога в затруднительное положение. Но мнение Ромма победило. Он отстоял и того и другого. Оба абитуриента не походили друг на друга, а это говорило о их крайних индивидуальностях. Жизнь показала правоту Михаила Ильича. У его выпускников собственный почерк в кинематографии, что подтвердило их талантливость, которую углядел когда-то учитель, за время учебы огранил алмазы - и они засияли бриллиантовой чистотой, удивляя мир красотой и неповторимостью.

Василий Шукшин поступил сразу в два института! Вот вам и "сермяк-сермяком". Перед ним стояла дилемма: если остаться во ВГИКе, то необходима хоть маленькая, но помощь из дома. По свидетельству сестры Василия Макаровича, он предпочел оставить решение за матерью: "Тогда Вася послал домой телеграмму: "Поступил Всесоюзный государственный институт кинематографии очно Историко-архивный заочно советуй каком остаться".

Какую мать подобное известие может не обрадовать, не согреть ее сердца? Мария Сергеевна отправила телеграмму со словами: "Только очно. Мама". Конечно, трудно было Шукшиным. Но они никому не жаловались. Наоборот, подбадривали друг друга и сообща преодолевали созданные жизнью неурядицы и барьеры.

"Эти книги в детстве читают!"

В стенах этого вуза познакомился Василий Шукшин с будущим своим приятелем Валентином Виноградовым, Андреем Тарковским, немцем Хельмутом Дзюбой, корейцем Ким Ен Солем, таджиком Дамиром Салимовым и многими другими.

Поступали во ВГИК многие - конкурс двадцать пять человек на место. Пестрая, разношерстая компания рвалась попасть в мастерскую известного кинорежиссера Михаила Ромма, влиятельного по тем временам кинематографиста. Принято же было немногим более 20 студентов! В один из дней их всех собрали в аудитории еще не законченного нового здания института, где первокурсникам показали перед началом занятий фильм Чарли Чаплина "Огни большого города".

Конечно, все поступившие в самый престижный вуз страны воображали поначалу себя генералами от кино. На втором курсе они уже понижали себя до звания полковника, на третьем - майора, на четвертом - лейтенанта, на пятом становились обыкновенными рядовыми кинематографа!

Давно оборвалась жизнь Володи Китайкина из Новочеркасска худенького, небольшого росточка, с косинкой во взгляде, одинокого, замкнутого молодого человека. Он писал неплохие стихи. Самолюбивый, как большинство поэтов, Володя Китайкин до крайности обостренно воспринимал критику. Но был, несомненно, личностью, ибо запомнился всем без исключения.

Говорят, погибла, выглядевшая всегда девочкой, Марианна Дужако.

Рыжая гречанка Марика Бейку, конечно же, вернулась в родные Афины, где каждый камень дышал историей Древней Эллады (Грецией ее назвали завоеватели турки), ведь настоящие эллины всегда верны своему прошлому.

До сих пор сокурсникам помнится задорный смех режиссера Дины Мусатовой, работавшей позже на Московской студии кинохроники.

Щуплый, маленький Дамир Салимов, поступивший во ВГИК со школьной скамьи, стал солидным в своей республике человеком, снимал фильмы в Ташкенте.

Ирму Рауш, или Ирину Тарковскую, конечно же, хорошо знали по Киностудии им. Горького.

Все эти люди давно уже вписаны в историю кинематографа, стали частью его летописного материала, где есть особые страницы, отведенные только Василию Макаровичу Шукшину.

Многим сокурсникам запомнилось одно из первых занятий в мастерской М. И. Ромма. Новичкам было предложено создать индивидуальный этюд. Каждый старался самоутвердиться по мере творческих возможностей. Трудились - кто во что горазд! Придумывая исключительные ситуации: срочные операции, наводнения, землетрясения, борьбу с удавом и т. д. Фантазиям не было предела.

Как вспоминал Ю. Файт, поразительным в этой экстремальной ситуации было поведение юноши из Сибири Василия Шукшина, который неловко, даже стесняясь, сел на опрокинутый стул, как только может садиться очень усталый человек на бревно, глянув отчужденно куда-то помимо присутствующих в аудитории педагога и однокурсников.

Студенты настороженно примолкли, внимательно следя за угловатым парнем, который оторвал от воображаемой газеты клочок бумаги, засунув предусмотрительно остаток в карман, как это сделал бы любой курильщик из его родных Сросток, "насыпал" щепоть махорки, скрутил цигарку и смачно закурил. Главное было не в том, как он чиркал воображаемой спичкой, а в том, как он выдыхал воображаемый дым, который почему-то все увидели и ощутили. Этот думающий актер в лице Василия Шукшина позже запомнился многим зрителям. Но начиналось все в аудитории Института кинематографии.

Первое письменное задание на курсе Ромма - очерк, описывающий какое-нибудь событие, произошедшее с автором или которому он был свидетелем, должно было показать мастеру наблюдательность, творческое мышление студента.

К тому же Ромм хотел проверить зрительную память, пытался таким образом обучить студентов драматургии, будучи сам и кинодраматургом и режиссером одновременно.

Конечно, работа снова жарко закипела, опять же с привлечением сверхисключительных ситуаций. Студенты были невероятно молоды, дерзки, самоуверенны. Правда, Шукшин среди них по возрасту ходил в "старичках".

И у Файта жизненного опыта не доставало: молодой человек наивно поведал о том, как на даче погибла молодая лосиха, за которой в шутку погнались два парня на мотоциклах, когда обезумевшее животное выскочило на шоссе.

Автору очерка о лосихе досталось от максималистки настроенных сокурсников по первое число - "невнятно", "безграмотно", "небрежно" и т. д. Но за Файта неожиданно заступился единственный человек на курсе - Василий Шукшин. Он говорил не о литературных или драматургических особенностях эпизода незадачливого студента - его крестьянскую душу тронула история несчастного животного, оскорбило поведение и жестокость молодых людей, которые, глядя на погибшую лосиху, высчитывали количество мяса. Именно доброхотство и жалостливость Василия запомнились в тот злополучный день Ю. Файту.

Позже у Шукшина появится рассказ "Бык", где убивают животное, но мясо герой отказывается есть. Горожанину непонятны эти нюансы, но в селе или в деревне животные - члены семьи, и убийство его для крестьянских детей, которые с ним играли, кормили из рук, всегда трагедия.

В конце первого года обучения все сокурсники между собой перезнакомились, стали сбиваться в стаи, искать опору среди своих в творческих исканиях.

Перед каникулами Михаил Ильич Ромм предложил студентам список литературы, в котором, кроме общеизвестных классических имен - Пушкин, Гоголь, Чехов и др.,- можно было обнаружить и такие как Хемингуэй, Стейнбек, Жюль Ромен. Некоторые из студентов вообще их никогда не слышали.

Лето пролетело незаметно.

На первом же занятии после каникул Ромм поинтересовался, что же прочли его подопечные из данного им списка литературы.

Одни с восторгом говорили о романах Жюля Ромена, другие взахлеб восторгались содержанием пьесы Шеррифа "Конец пути", третьи пересказывали произведения Ремарка, которыми зачитывалась тогда вся молодежь, да только ли она?!

Удивил всех Василий Шукшин, который с благостной улыбкой сообщил о сделанном им открытии - "Анне Карениной" Льва Толстого, вызвав в аудитории легкий смешок. Ромм побагровел, недовольно отвернулся, буркнув:

- Эти книги в детстве читают.

Потом, что-то смекнув или припомнив, как он пытал Шукшина на экзаменах "Войной и миром" Льва Толстого, взглянул благосклонно на сконфуженного студента и добавил спасительное:

- А роман, действительно, прекрасный.

Первая съемочная работа для будущего режиссера всегда полна волнений: один в трех лицах - и автор, и драматург, и актер.

Файт напросился к Василию Шукшину на роль трусливого интеллигента из коммунальной квартиры.

Василию Шукшину, не очень-то хорошо представляющему этот коммунальный быт, все-таки хватило житейского опыта и острого зрения, чтоб схватить главное в сюжете.

В общем коридоре коммуналки интеллигент в шляпе и плаще - таким его представлял Шукшин - читал, по роли, прикрепленную к стене газету. Коммунальный хам, в изображении приятеля Шукшина Виноградова, перед Файтом отрывал кусок газеты, не обращая никакого внимания на интеллигентные волнения человека "в шляпе и плаще". Когда же соседка, в бигуди и халате, пожелала защитить интеллигента, тот, дрожа от унижения и справедливого, но, увы, бессильного гнева, срывает на ней злость, за что получает от молодой женщины заслуженную оплеуху!

Уже в этой первой небольшой творческой работе сказалась бескомпромиссная позиция Шукшина, по молодости лет категорически делившего симпатии на "деревенские" и "городские". С возрастом он будет определять людей уже не по месту жительства, а по внутреннему содержанию. Но во время съемок этого эпизода Шукшин вел себя соответственно максималистскому возрасту и убеждениям своим, присущим этому периоду своего развития.

Запомнилось, как Василий Шукшин, будучи у однокурсника дома, легко нашел общий язык с отцом Ю. Файта - одним из старейших киноактеров, который сразу почувствовал симпатию к этому серьезному молодому сокурснику сына, имевшему уже достаточный житейский опыт, чтоб рассуждать на равных с человеком в возрасте.

"Ну, Васька, ты даешь!.."

У Шукшина появилось время, чтобы восполнить пробелы в своем образовании - он жадно принялся за чтение. Да и Михаил Ромм не дремал: продолжал иезуитски составлять ему "списки" отечественной и зарубежной классики, с которыми следовало познакомиться не только Василию Шукшину. Ромм обнаружил малограмотность и пробелы в образовании и у других своих студентов. Это были для Василия Шукшина последние списки. Почти все книги из списков разных своих "опекунов" Василий Макарович помнил. Многие авторы в них повторялись.

- Я бы теперь и сам составил кому-нибудь списки - так я в них уверовал, так им благодарен, и книгам, и людям,- говорил позже Шукшин.Попробуйте мысленно окинуть нынешнее книжное море - тревожно за молодых пловцов. Книги выстраивают целые судьбы... или не выстраивают.

Судя по судьбам многих предшественников и самого Шукшина - все-таки "выстраивают"!

Михаилу Ромму была важна яркая индивидуальность, неповторимость. И в этот год он набрал, как позже убедился мир кино, людей не похожих друг на друга и даровитых.

Но главное, что происходило с моим героем в стенах ВГИКа, раскрывает сам Шукшин:

...В институт я пришел ведь глубоко сельским человеком, далеким от искусства. Мне казалось, всем это было видно. Я слишком поздно пришел в институт - в 25 лет,- и начитанность моя была относительная, и знания мои были относительные. Мне было трудно учиться. Чрезвычайно. Знаний я набирался отрывисто и как-то с пропусками. Кроме того, я должен был узнавать то, что знают все и что я пропустил в жизни. И вот до поры до времени стал таить, что ли, набранную силу. И, как ни странно, каким-то искривленным и неожиданным образом я подогревал в людях уверенность, что правильно, это вы должны заниматься искусством, а не я. Но я знал, вперед знал, что своими бесконечными заявлениями об искусстве подкараулю в жизни момент, когда, ну, окажусь более состоятельным, а они окажутся несостоятельными. Все время я хоронил в себе от посторонних глаз неизвестного человека, какого-то тайного бойца, нерасшифрованного.

У каждой личности, как правило, есть антиподы. Один любит белое, а другой - красное. У одного, как, например, у Тарковского, начитанности, образованности было, как говорится, выше крыши, чем он даже раздражал экзаменаторов, а позже - педагогов,- другой, типа Шукшина, а таких в институте были единицы, разочаровывал своей непритязательностью, незнанием элементарного, что любой человек из элитного общества усвоил с пеленок. Но дело в том, что Шукшин, помимо жизненного опыта, имел яростное желание передать эту правду творчески!.. Известно же, настоящий талант - это то, что не могут делать другие.

Шукшин не вписывался в среду кинематографа того времени. Оператор Александр Саранцев проясняет подробности того, что сделало Шукшина "нерасшифрованным":

Конфликт с подобной публикой, со всем, что она собой представляла и несла в жизнь, у Шукшина обнаружился очень рано, вероятно еще и до ВГИКа. Одно совершенно ясно, что во ВГИКе с первого курса, а может еще и с абитуриентских лестничных ступенек этого учебного заведения, конфликт этот обострился окончательно, стал и социально и этически вполне осознанным.

Вне этого конфликта - нет Шукшина. Писателя. Режиссера. Актера.

С первых шагов в институте, с первых эпизодов и этюдов, работая в профессиональном кино, Шукшин пошел иным путем, чем те, которых он обозначил "китами" или "интеллигентствующими мальчиками".

В нем позже дали знать о себе и народная культура, и неповторимый запас знаний жизни, и нравственное обостренное чутье.

Обращаясь к изначальному, традиционному, как всякий русский писатель, он открывал своему читателю и зрителю нечто, чего тот и предполагать не мог, в самом незначительном, простом явлении. Так другие художники открывали людям алые паруса там, где они не должны появляться, и выращивали ярко-алые розы даже в январском снегу.

Ни разу до того не соприкасаясь с жизнью кино, Шукшин не мог знать степени авторитета встреченного некогда на набережной Москвы-реки человека, считая главным в кино - артистов. И поступая во ВГИК, не воспользовался выгодным знакомством, как это делали многие "ловцы имен".

Став студентом, увидел однажды в коридорах давнего знакомого, тут же выяснил, кто это такой. И каково же было изумление Шукшина: им оказался известный кинорежиссер Иван Пырьев, ставший первым "крестным отцом" Василия Макаровича Шукшина в кинематографе.

В год их памятной встречи, когда Василий - бывший матрос возвращался из армии домой, у Ивана Пырьева действительно были серьезные неприятности в кино, и даже газета "Советская культура" прошлась по его адресу довольно критически и резко. А доверить свои переживания Пырьев посмел только случайному человеку.

Василий был старше многих на курсе. Большинство поступали во ВГИК сразу после десятилетки. Но, как позже писал в газете "Советская культура" известный кинорежиссер Сергей Федорович Бондарчук, не было среди работников кино начитаннее Василия Макаровича Шукшина. Шукшин имел знания почти энциклопедические. Увы, такое достижение - результат огромных усилий, желание не отстать от других, а кое-кого и опередить.

Да и как свидетельствует редактор последнего авторского фильма Шукшина "Калина красная" Сергиевская, "нерасшифрованный Василий Макарович, ведущий окопную жизнь, в итоге оказался человеком чрезвычайно образованным, особенно в области отечественной литературы и истории. Ко всему прочему, позже собрал огромную библиотеку".

- Конечно, само по себе это еще ничего не значит - у многих большие библиотеки, да не все читано,- рассказывает Ирина Александровна.- А Василий Макарович был известный пожиратель книг, он читал все... В 1973 году, когда мы с ним часто общались, под запретом были русские религиозные философы. Шукшин раздобывал их произведения из-под полы и вникал. Бердяева я первый раз получила от него с пометкой на полях. Это была ксерокопия, которую он где-то достал. Вообще философией увлекался. И не только русской...

Многие и предполагать не могли, что Шукшин, в отличие от других не бравировавший своей образованностью, иногда мудро потрафлял снисходительности тех, кто не хотел принимать его всерьез.

Не случайно он позже скажет так:

- Это не интеллигентность - много и без толку говорить, так и сорока на колу умеет. Интеллигентность - это мудрость и совестливость. Это, очевидно, и сдержанность, и тактичность. Мне один человек посылает письма со сценариями и пишет: "Ну, Васька, ты даешь. На три письма не ответил!" Не буду отвечать: от такого "родного", "нашенского" меня уже воротит. Хоть возраст-то надо уважать - мне сорок четыре года. Даже в деревне никто не обращается к сорокалетнему - "Васька". Это уж и себя не уважать.

Человеческое достоинство прямо относится к интеллигентности.

Будь Мария Шумская более житейски опытной, знала бы, что столица так просто человека не отпускает, но сибирская девушка осталась романтическим идеалистом, не от мира сего. Посылала мужу деньги, ждала так преданно и без тени сомнений, как могут ждать только провинциальные девушки, выросшие вдали от соблазнов цивилизованного и машинизированного мира. Ведь в те времена нравственные и моральные устои были выше, особенно в деревнях, где еще сохранилось русское начало и где до сих пор верят в нерушимую любовь и в Бога, несмотря на некогда утверждаемый атеизм и взрываемые церкви. И любовь, и Бог для этих земных людей неразделимы. Не случайно же в крестьянских домах сохранялись иконы в самое суровое время большевизма (не путать с социализмом и коммунизмом), когда из сознания человека искоренялось само понятие, что он создание Божье. Именно в домах, где присутствовала гласно или негласно неземная субстанция, обязательно над кроватью висит коврик, на котором изображены два белоснежных лебедя, плывущих на фоне местной природы. Художник всякий раз учитывал эту особенность - украинский ли пейзаж, сибирский или средней полосы России. И был тот коврик постоянным напоминанием о лебединой любви, а еще о глубоких корнях, уходящих в Древнюю Русь, называемую некогда Лебедией. Не знать было Марии, что разрушительная власть города подступит однажды и к ее родной обители, и что однажды для нее наступят черные дни.

А пока она, как и Василий, повышала образование, готовилась стать преподавателем немецкого языка.

Пончик

Первые серьезные подступы к Шукшину кино сделало в пору подготовки к съемкам фильма Сергея Герасимова "Тихий Дон". Известный советский режиссер попросил ассистентку Людмилу Пшеничную, позже прозванную Василием Макаровичем Пончиком, найти студента ВГИКа Василия Шукшина и пригласить на кинопробы для роли Бунчука. Людмила Андреевна, а тогда просто Люся, помчалась разыскивать Василия.

Людмила Пшеничная, раньше Василия Шукшина приехав в Москву, поступила в Институт геодезии, аэрофотосъемки и картографии, позже подавала документы на актерский, но забрала их и устроилась на работу на Киностудию им. Горького. Сергей Аполлинарьевич Герасимов был наслышан о талантливом студенте Василии Шукшине из мастерской Михаила Ромма, жалел, что он учится не у него, и при первой же возможности постарался его приблизить, позже пригласив его в свои фильмы "У озера" и "Журналист".

Никогда почти не снимавшего галифе, гимнастерку и сапоги, Шукшина вынуждают это все оставить на вешалке в костюмерной. Во времена Бунчука носили другое. А высокомерная костюмерша, как только Василия увели на кинопробы в павильон, тут же выставила демонстративно вешалку с его одеждой в коридор:

- Вся костюмерная пропахла шукшинским потом!

Словно знала, что не утвердят Василия Шукшина на роль в картине "Тихий Дон". Увы, по книге герою "Тихого Дона" Бунчуку перевалило за сорок, а претенденту на эту роль было двадцать шесть лет. Повезло артисту из МХАТа Петру Чернову. Но Герасимов сказал тогда памятные для многих слова:

- Василий Шукшин - талант. У него большое будущее.

Ассистентка Людмила Пшеничная, познакомившись с Василием Шукшиным, выяснила главное, что их потом объединяло долгие годы, удерживало друг возле друга, заставляло сострадать... Шукшин, как и она, выходец из Алтайского края; родителям их выпала почти одинаковая суровая судьба, о чем они чаще молчали,- тогда принято было об этом молчать; оба неустроены, бездомны, никого из близких не имели в Москве. Прозвище Пончик сменило более теплое, родственное - Земеля.

Жила Люся в одноэтажном фанерном бараке возле ВГИКа, окна которого упирались в тротуар. Недалеко от барака торчала колонка, у которой не однажды останавливался Василий Шукшин - попить ли свежей водицы, ополоснуть ли разгоряченное лицо, смочить взлохмаченные волосы. По сапогам, мелькнувшим в окне, Люся узнавала Василия, забегавшего к ней из института, чтоб попечатать на машинке, перехватить чего-нибудь из домашней снеди.

Иногда Василий приходил с гурьбой товарищей или с однокурсником Виноградовым, который в это время был для него самым близким человеком среди студентов.

Голодное, холодное, цыганское существование ничуть не омрачало теплых, дружеских отношений, делало их более прочными, надежными, почти братскими.

Одним из первых слушателей первых рассказов, написанных в Москве, была опять же Люся, которая раньше Василия обмосковилась. Она и на Алтае жила в Славгороде, поэтому как городской житель не знала деревенского разговорного языка, родниковой русской речи, вносила свои поправки, порой не очень удачные. Василий же терпеливо выслушивал замечания своей юной подружки, но ироничного отношения к себе не принимал: говорил сибирский крутой характер.

- Какие "пимы"? - с высоты своего бескомпромиссного возраста вопрошала Земеля.- Нужно писать "валенки".

Василий в присутствии Людмилы покорно исправлял "пимы" на "валенки", но при перепечатке оставлял все-таки родное с детства слово, известное издревле в деревенском обиходе Сибири.

Не пропустил Василия Шукшина с первого захода кинематограф в свои недра, словно испытывая его на прочность. Но, как бы компенсируя неудачу талантливого молодого человека из российской глубинки, для поддержания юного дарования, подающего большие надежды, в 1955 году в журнале "Советский воин", № 10, появляется впечатляющий снимок: студент - будущий режиссер Василий Шукшин ведет репетицию с актерами Ирмой Рауш и Ким Ен Солем. В заметке говорилось о том, что это "первый самостоятельный опыт бывшего моряка".

Что еще можно сказать про это время? Только что закончилась война между Северной и Южной Кореей, в которой негласно участвовал и Советский Союз, преследуя свои геополитические интересы, гласно - США и Китай.

В стране наступили новые времена, сменился режим, но российская глубинка по-прежнему жила бедно, кормила всю страну и зарубежье, нищенствуя сама.

"Здравствуй, мама! Получил 200 рублей..."

Документ всегда ставился профессионалами выше художественного вымысла в любом произведении, будь это книга, кинофильм или что-то другое. Поэтому и в повествовании о Василии Макаровиче Шукшине главное - это документ.

В период студенчества нелегко приходилось Василию среди респектабельной московской молодежи - сыновей и дочерей знаменитостей или влиятельных людей из государственных, проправительственных кругов, но сибирский юноша стойко переносил свою бедность, понимая, что и матери там, в Сростках, не менее трудно. Мать для Василия Шукшина всегда оставалась самым святым и дорогим человеком на земле и от нее он не посмел бы никогда и ни при каких обстоятельствах отречься! Об этом говорят его письма из Института кинематографии - яркий образчик жизни послевоенного поколения:

Здравствуй, мама! Получил 200 рублей, посылочку (вторую) и письмо. Мама, так что это ты делаешь? Купила пальто. Милая моя, ведь я бы с таким же успехом проходил в шинели осень и весну. Получаю посылочку, опять как маленький вагончик. Что же, думаю, она сюда умудрилась еще-то положить? Развертываю, а там новехонькое пальто. Вот тебе раз! Мама, ты где деньги-то берешь? Пальто мне как раз. Но я пока носить не буду. Вот дотаскаю шинель, а там уж... Деньги у меня есть. Числа до 15 октября денег хватит. Больше не покупай. И вообще, мама, больше ничего не покупай. Сегодня получил твое письмо с фотографией. Мама, ты как будто немного похудела. Милая моя, напиши честно - как живешь? Как питаешься? У меня в этом отношении все в порядке. Денег хватает через глаза. Насчет валенок. Да, мама, придется, наверное, выслать. Это верно ты говоришь. Москва-то Москвой, а зима зимой...