Потаенная любовь Шукшина

Валерий Головченко посетил Новодевичье кладбище через полгода, потом через год. И всякий раз находил там много цветов и посетителей. Потом за десять дней Валерий смонтировал свой двенадцатиминутный фильм, который стоит многого! Музыку к нему подобрала звукооператор Матвиенко, Валентина Кибальникова отредактировала фильм, Валерий Кузин дал пять фотографий, которые усилили зрительный ряд. Через год после смерти Шукшина, наконец-то, Василию Макаровичу была присуждена Ленинская премия "за актерскую и режиссерскую работу в кино", а фильм Валерия Головченко был продемонстрирован в Доме кино во время вечера, посвященного памяти Василия Макаровича. Очень тепло об этой короткометражке отзывался Алексей Каплер в одной из своих книг!

Валерий Головченко выполнил свой гражданский и человеческий долг. И многих потом удивило, что в картине толпы людей, сопровождавших похороны Шукшина,- невидимый фронт его друзей и нет именитых лиц. Когда Головченко выразили по этому поводу недоумение, он ответил кратко:

- Шукшин пришел из народа и ушел в него.

А разве это не так? Не многим выпадет из ныне живущих великая честь уйти в сердце народное навсегда.

И еще мне вспоминается до сих пор кадр, поразивший меня, когда алый гроб буквально плыл над толпой, передаваемый с рук на руки, да вдруг остановился и поднялась крышка его, и качнулась толпа.

Гроб приоткрыли для женщины, которая буквально прорвалась к нему. Взмолилась, чтоб ей показали хоть на миг Шукшина, потому что в жизни женщина ни разу не встречалась с Василием Макаровичем. И, видно, много было убедительности в словах и слезах женщины, потому что крышку гроба приподняли.

- Для нее,- внес ясность в мое недоумение Валерий Головченко.

Этой просительницей оказалась Софья Ивановна Фенько, потерявшая в гражданскую войну родителей, в Отечественную - мужа и детей. Обыкновенная работница, ныне пенсионерка, которая собрала в своей коммунальной квартире почти все публикации о Шукшине, фотографии и другие документы, еще раз подтвердив мысль, что народ преданно и искренне любил Шукшина.

Кто видел Шукшина последним...

Неведомыми путями приходит к народу весть, что он понят, уважаем, чтим, любим, и что художник, воспевающий историю, культуру, судьбу родных людей, именно тот, кого они ждали.

Ответом на все вопросы были всенародные проводы Шукшина, память о нем незамутненная именно в среде простой, в низах, куда чиновник просто не спускается с высоты поднявшей его власти. И он, этот чиновник, которого так боялся всю жизнь Василий Макарович, даже и подозревать не мог, какие молнии и громы ходят в народной гуще, какая печаль там царит, какой душевный траур охватывает сердца, преданные Василию Макаровичу.

Подтверждением моих мыслей и служит документальная запись рассказа одного представителя этого невидимого, многоликого, взыскующего фронта Шукшина.

...Случай свел меня с Пименом и Василисой Премудрой - так называли Софью Ивановну соседи и служащие комбината бытового обслуживания, где она работала. Иногда добавляли и другое - Сократ, на что Софья Ивановна обижалась:

- К пережиткам прошлого никакого отношения не имею.

Собрав почти все из публикуемого в периодике о Василии Макаровиче, Софья Ивановна, когда заходила речь о нем, такие подробности из биографии Шукшина любопытным выкладывала, что все диву давались: и откуда что берется?

Ей все время хотелось написать Шукшину письмо, подробное, исповедальное, как на духу, все рассказать о себе, о том, как Василий Макарович скрасил ее одиночество, какое потепление произошло в ее женской, нелегкой судьбе.

Через день работала на комбинате бытового обслуживания, выдавала чистые простыни, полотенца и другие необходимые принадлежности в номера, где были в одной комнате парилка, в другой - шестиметровый бассейн. И кого только не встречала здесь Софья Ивановна, всех перечислить времени не хватит. Из мира кино клиентов особо выделяла. От них-то и узнавала неизвестное из жизни и творческой судьбы Василия Макаровича.

А тут - бах! - умер. Умер Шукшин. Гром грянул среди ясного неба.

Товарки по дому и работе спрашивали о последних днях жизни Василия Макаровича. Из газет вычитала - был под Волгоградом, умер на пароходе в каюте. А она не верила: что-то не так, не то.

На панихиду в Дом кино отпросилась с работы безболезненно, потому что сослуживцы благодаря Софье Ивановне были самыми ярыми поклонниками Шукшина. Они поручили ей даже возложить к гробу Василия Макаровича прощальный венок от их организации.

Отстояла часовую очередь. Но перед самым носом вход в Дом кино перекрыли, а венок велели положить на грузовую машину, где лежала гора таких же. На такси помчалась на Новодевичье кладбище.

Ни разу не видела Софья Ивановна этого человека, как говорится, "живьем" и дала себе слово любой ценой увидеть Шукшина, хотя бы в гробу, положить на грудь кисти калины, за которыми специально съездила в осенний подмосковный лес.

Море людей теснилось у Дома кино, не меньше и на кладбище протолкнуться нельзя было.

Какой ценой прорвалась Софья Ивановна к красному гробу, одному Богу известно.

- Кто его последним видел? - тихонько спросила у соседа с надеждой узнать побольше.

- Не знаю. Спросите на киностудии,- одними губами ответил человек, смахнув скупую слезу с небритой щеки, и отвернулся от женщины, отрешенно и угрюмо глядя поверх человеческих голов.

"Сердешный ты наш!" - вздохнула судорожно Софья Ивановна, провожая взглядом плывущий над толпой гроб.

Сосед небритого, наоборот, был нервно возбужден, не переставая, болтал, и, прислушавшись, Софья Ивановна уловила - говорит не о чем-то постороннем, про Шукшина.

- В холерный год это было. Помнишь, арбузы, помидоры и другую овощ горами на юге жгли! А Василь Макарович под Астраханью натуру выбирал для Стеньки. Разин-то с монахами местными был в дружбе. Жил Шукшин в гостинице, забыл уж ее название. Сам знаешь, ездить мне приходится много, всего не упомнишь. А тут в Астрахани какое-то областное совещание. В здании напротив. Машины туда одна за другой подъезжают. Люди всякие важные собираются. А Шукшин в домашних тапочках на босу ногу неподалеку сидит на краю канавы и наблюдает все это.

- Чего он в этой канаве делал?! - спросил грозно небритый.

- Отдыхал,- засуетился маленький его товарищ.- Отдыхал. А что, нельзя? Там ведь асфальта нет, земля в канаве-то. А Василь Макарович без нее не мог, понимать надо. Ноги болели от асфальтов-то, оттого и носил тапки в свободное от работы время, а в другое - сапоги. Кирзовые. Не хромовые, заметь. Кирзовые-то - они покрепче. И вот сидит он так на краю канавы, а мимо люди, машины! И никто на него никакого внимания! А все кого-то ждут. Толпятся и в здание не заходят.

- "Внимания"! - рассердился не на шутку небритый, просто закипел весь, и тут же остыл, флегма сработала.- Много ему было внимания-то! У нас ведь оно - чаще после смерти.

- Да погоди ты! Сидит это он так, а тут бежит какой-то заполошный человек,- продолжал суетливый,- прыг через канаву, запнулся за ноги Шукшина, побежал дальше, а Василь Макарович: "Погодь! Вернись". А тот в ответ: "Да иди ты! Мы тут Шукшина ждем, должен быть на вечере профсоюзных деятелей и как сквозь землю провалился. Не видал случаем?" - "Вот и вернись,- говорит Василь Макарович.- Ты за ноги Шукшина запнулся!" - И захихикал, довольный произведенным эффектом, заозирался по сторонам очевидец астраханских событий.

- Балаболка! - коротко отреагировал небритый, похожий на кактус.- У вас все такие на киностудии?

- Не все. Есть и такие, как Шукшин,- обиделся дружок, даже отвернулся для пущей убедительности своего недовольства.

И решила Софья Ивановна устроиться на эту самую киностудию, чтобы разузнать побольше о Василии Макаровиче. Быстро рассчиталась с работы, не объясняя никому причины, и явилась в отдел кадров киностудии.

Встретила Фенько длинная и худая, как жердь, женщина с явной сумасшедшинкой в глазах. Спросила:

- Знакомый кто есть?

- Где? - не поняла Софья Ивановна, подумав: "Видно, пытают насчет забугорных дел".

- Да на студии-то?

- Нет. А что?

"Жердь" смерила Софью Ивановну с ног до головы таким взглядом, что просительнице все стало ясно.

Натолкнулась в коридоре у автомата с газированной водой на беременную женщину в белом халате, который уже не застегивался на животе: видно, вот-вот она должна была разрешиться от своего благодатного бремени. Встретились они взглядами и прочли друг у друга в глазах одно и то же озабоченность.

- Обидел кто? - спросил "белый халат".

Софья Ивановна, вздохнув, кивнула. И поделилась своей неприятностью. Поверила сразу незнакомке: лицо было приветливым, располагающим.

- Мне что, рожать в этой кастелянной? - вдруг завопила негодующе женщина.- Как это нет работы? А на мое место? Я ж не могу уйти из-за того, что никого не находится на мое место. Всем подавай артисток, режиссеров, директоров, а в кастелянную - никого. Ну-ка пошли, я сейчас такое устрою этой Фанере Милосской!

И устроила - дым столбом стоял в отделе кадров от этого разговора. Фанера Милосская, она же начальник отдела кадров, не глядя подала Софье Ивановне "листок учета" и больше ни о чем не спросила.

Вживалась новенькая сложно в незнакомый коллектив: все было странным, причудливым, не то что в прачечной, где каждый человек вроде родни - весь на ладони, как в шукшинской сибирской деревне.

Исподволь Софья Ивановна пыталась выяснить, кто же последним видел Шукшина. Говорили разное: кто Бурков, кто Тихонов, кто Бондарчук. Ничего нельзя было понять. У каждого была своя версия, а это наносило простоте взглядов Софьи Ивановны непоправимый ущерб.

А тут фильм о Тиле Уленшпигеле начали снимать. Массовка большая потребовалась. Не хватало людей. Всех подряд подбирали - монтажниц, осветителей, костюмеров, и одевали в нищих гезов. Грязные, драные ходили по коридорам, как пугала огородные: на студии от них шарахались даже виды видавшие киношники. И Софья Ивановна гуляла в каком-то допотопном рванье и смеялась в трюмо своему нелепому виду - кино и не до того доводило людей!

Один доброхот ответил Софье Ивановне на ее вопрос о Шукшине, что Василия Макаровича видел последним самый старый гез с полосатым чулком на ноге и с другим таким же на голове. У геза, кстати, оказался самый длинный нос на киностудии.

И до этого человека Софья Ивановна добралась потихоньку и однажды тронула сзади за кончик полосатого чулка на голове (он болтался возле лопаток), поманила за собой. Актер с длинным носом, из-за которого, хотя был, несомненно, талантлив, он далеко так и не пошел, неожиданно ответил:

- Да, я видел Шукшина последним!

- Говорят, Василий Макарович погиб из-за тромба в ноге, которую распарил перед этим в бане?

- Какой тромб? - вытаращил изумленно глаза "старый гез".- И какая баня? Было жарко, как в бане. Осень-то больно ядреная стояла! Устал он шибко. Василий Макарович ведь все годы работал на износ, а тут в ответ: у нас план, график сдачи горит! Он мог ведь махнуть на все и уехать, а вот остался. Именно эти два дня и доконали человека! Ночью крик - Светка-помреж завопила. Кстати, она тоже видела последней Шукшина. Вбежали мы в каюту, а он лежит, бедолага, рубаха чуть расстегнута на груди, рукой за сердце держится, словно просит: "Погоди, дружище, останавливаться, я еще многое не успел досказать".

- Вы заслуженный артист или народный? - осторожно поинтересовалась Софья Ивановна, невольно проникаясь симпатией к этому отзывчивому и словоохотливому человеку.

- Я почетный артист всех грандиозных массовок, начиная с "Броненосца Потемкина" и кончая "Уленшпигелем". Сами знаете, даже мизгирь, пока доберется до потолка, не раз соскользнет со стены на пол и упадет. Так и Шукшин, пока добрался до потолка своего, сердце износил до основания. Оно ведь у него было, как у столетнего старика. Анатомы сказали, что и умереть-то он должен был не в сорок пять, а в сорок. На чем держался пять лет, никто не ответит. Да тут еще постоянно: "Куда прешь в кирзовых сапогах!" И барьер очередной перед грудью. Брал он, брал, эти барьеры-то, да и надорвался. Двух дней не дали! Именно двух дней ему и не хватило, чтоб еще прожить столько же.

И затянулся дымом жадно длинный "старый гез", вытер полосатым кончиком чулка - колпака нос, загасил сигарету о деревянную подошву и зашумел на ассистента:

- Это в каком вас вузе учили, чтоб нищие гезы смотрелись, как трагедии Шекспира?! Нищие гезы - это смех и веселье назло слезам.- И бесшабашно прошелся на руках среди бегающих по павильону инкубаторских кур, цесарок, гусей, ишаков, без которых невозможно было, конечно же, представить в кинофильме изображаемых фламандцев.

Все стало ясным для Софьи Ивановны. Ровно десять лет следила она за творчеством Василия Макаровича Шукшина, ровно столько же она внутренне писала ему письмо. И все не находила нужных слов. А тут села в уголок, за какую-то крашеную бочку, и слова сами полились.

Уважаемый Василий Макарович! Сынок наш дорогой! Долго ты шел к сердцу народному, и времени у тебя было мало, и отдыхать тебе не давали, и барьеры на пути ставили: "Мол, куда ты в кирзовых сапогах!", но об эти ноги-то и споткнулись, да носом в землю. Ткнулись когда в нее, поняли, чем пахнет родная наша кормилица. И все перед нею равны - и вельможа, и бродяга, и сват, и брат. Как в бане. Ты ведь деревенский. Знаешь, что это такое. Низкий тебе поклон от осиротевшей земли. Она тебя помнит и чтит.

И унесла Софья Ивановна утром на Новодевичье кладбище свое послание, положила среди цветов, которые не убывали и зимой на этой дорогой и священной могиле.

А кастелянша, работавшая на киностудии, разрешилась вскоре мальчиком и назвала его по настоянию Софьи Ивановны Васей. И это Софья Ивановна видела последней Шукшина! Мой вывод подтвердит вся наша улица и баня, в которую Фенько вернулась все в той же должности.

"Посмотреть мне на него бы..."

Валерию Головченко, оператору, постановщику фильма "Памяти Василия Шукшина", я посвятила в книге "Световые года" стихотворение "Шукшин":

Он к земле родной радел любовью

И, как пахарь, выйдя поутру,

Посолил он хлеб зернистой солью,

Тот не ест, кому не по нутру.

Вот и съели корочку ту с солью,

Кто-то поперхнулся, а другой

Полюбил еще сильней раздолье,

Где родился человек такой.

Много шло за красным этим гробом!

И рвалась сквозь всю толпу к нему

Баба: "Посмотреть мне на него бы!

Поклониться, словно своему".

Вторили, да очень неумело.

Спорили, кто в радости, кто в зле.

А калина в октябре алела

И пожаром шла по всей земле.

Десять лет Валерий Головченко бок о бок работал с Шукшиным на одной киностудии, но пути их не пересекались. У каждого была своя стезя. Взялся за документальный фильм об этом незаурядном человеке, как истинно творческая личность. Заинтересовала мысль - жизнь человека после смерти, как память Василия Макаровича чествовали... Увы, пришел к тому же выводу, что и я. Шукшину завидовали даже мертвому!

Позже поклонников шукшинских я встречала постоянно в разных краях родной земли, среди них запомнилась Гертруда Чаусова из Крыма, страстная пропагандистка творчества Василия Макаровича. Об этих подвижниках можно писать не одну главу, особенно о Софье Ивановне Фенько. И тут можно произнести только одно: ПАМЯТЬ НАРОДА НЕТЛЕННА!

Возвернувшаяся потеря

Да, память народа не только нетленна, но и уважительна к имени Василия Макаровича Шукшина. Подтверждением этому служит эпизод, произошедший с редактором фильма "Калина красная" как продолжение истории с пропажей книги "Характеры", подаренной Шукшиным Ирине Александровне Сергиевской.

Через два года после потери книги - за это время уже умер Василий Макарович и многое изменилось в судьбе самой Ирины Александровны - она находилась в гостях у своей приятельницы. Раздался звонок телефона, и мужской голос попросил подозвать Сергиевскую, которой был задан вопрос:

- Вы теряли книгу Шукшина?

- Да,- насторожилась Ирина Александровна, не понимая еще, к чему клонит незнакомец.

- Хотите ее получить?

- Конечно.

- Я ее завтра вам привезу.

Таких "рождественских" историй в жизни не бывает, но вот с Ириной Александровной случилась. Как будто и после смерти Василий Макарович вторично поблагодарил Сергиевскую за доброе, человеческое отношение к себе.

Как выяснилось позже, обладатель потери Ирины Александровны поначалу и не пытался даже искать истинную владелицу книги "Характеры". Прочел с интересом сам, потом дал прочесть отцу. Только после смерти Шукшина, когда общественность страны и кинематограф болезненно переживали эту тяжелую утрату, понял человек, нашедший книгу, что, возможно, для Сергиевской это очень дорогая потеря.

- Я, говорит, еще раз перечитал надпись "С уважением... на память... человеку и редактору" и подумал: если каждое слово здесь имеет значение, то тогда для вас это очень большая ценность. Он считал, что я - редактор книги, и позвонил в издательство, но там ему сказали, что у них таких нет. Тогда он как-то с большими трудностями вышел на Федосееву-Шукшину, которая и дала ему мой телефон, а домашние попросили его перезвонить моей приятельнице, где в тот вечер я засиделась в гостях,- подытоживает свои воспоминания Ирина Александровна, и приятное, открытое ее лицо озаряется светлой, теплой улыбкой.

Человек, нашедший книгу, ни сентиментальностью, ни романтичностью, на взгляд Сергиевской, не отличался, скорее был прагматиком. Но, видимо, рассказы Шукшина, их нравственная основа произвели на парня сильное впечатление, а возможно, подействовало большое количество публикаций о Василии Макаровиче, особенно в первые годы после смерти, которые подчеркивали исключительность личности Шукшина. Нашедший книгу однажды подумал: вдруг она для Сергиевской имеет очень важное значение, а он держит? А возможно, пытался что-то прояснить и лично для себя, желая поближе познакомиться с той, которой оставил Шукшин такой емкий автограф.

К миру искусства парень не имел никакого отношения, как подчеркивала Ирина Александрова. Он оказался человеком из деловых кругов, занимался какими-то серьезными проблемами.

- Поэтому то, что он сделал для меня - безусловно, ради Шукшина,- это какое-то чудо. Все-таки, что ни говори - искусство воздействует на души людей! - заключает Ирина Сергиевская, "человек и редактор".

Но поступок незнакомца, вернувшего книгу Ирине Александровне, продиктован еще, на мой взгляд, и уважением к имени Шукшина. Именно уважением к Шукшину я расцениваю и поступок самой Сергиевской, когда в проходной "Мосфильма", куда я пришла, чтоб вручить ей листы текста для проверки, где фигурировала она, как героиня моего народного романа, Сергиевская вынула из сумочки книгу Василия Макаровича "Характеры", хранившую следы автобусной катастрофы. Но и несмотря на неприглядный вид, она продолжала таить романтический отсвет давно минувших дней и событий, сопровождавших людей, в руки которых попадала.

Конечно, я смотрела, как и многие другие, такие фильмы, ныне общеизвестные, как "Я шагаю по Москве", "Тридцать три" Георгия Данелии, "Романс о влюбленных" Андрея Михалкова-Кончаловского, "Тема", "Валентина", "Васса", "Мать" Глеба Панфилова, "Подранки", "И жизнь, и слезы, и любовь" Николая Губенко, "Позови меня в даль светлую" Германа Лаврова и Станислава Любшина, "Звездопад", "Отец Сергий" Игоря Таланкина. А о "Джентльменах удачи" и говорить не приходится - этот фильм смотрели, думаю, все, и не однажды! Так вот, ко всем перечисленным кинокартинам причастно имя Ирины Александровны Сергиевской, ибо она является редактором их. Одно название этих кинофильмов уже вызывает уважение, потому что они не стареют, как всякая классика. А какой диапазон проявления творческих возможностей - от драмы до комедии.

Мы сидим в небольшой комнатке "Мосфильмофонда", где сейчас работает Сергиевская, так и не покинувшая стены киностудии, приговоренная судьбой служить кинематографу верой и правдой, видимо, до конца. Женщина, подарившая нам возможность встретиться со многими лучшими фильмами страны, в которые вложена часть и ее интеллектуального труда, ее молодость, ее профессионализм! Но ее присутствие негласное, закадровое, а оттого и более дорогое для нас, скромно и властно подвигает нас к мысли, что на таких подвижниках держится наша земля издревле. Ведь и красоту многочисленных русских храмов создавали неизвестные мастера, а мы любуемся ими, воздавая должное непостижимому вдохновению их творцов.

"Для всех Шукшин - родня..."

Известный прозаик Н. П. Воронов собирается написать свои воспоминания, основываясь только на одной ночной беседе с В. М. Шукшиным. Думаю, что они тоже будут иметь особые грани, сохраняя индивидуальность автора, увидевшего нечто свое в проявлениях многогранного таланта Василия Макаровича.

Как это произошло с известной чувашской писательницей Юлией Александровной Силэм, которая в Доме творчества "Переделкино" слушала мои отрывки из документального повествования о В. М. Шукшине. Слушала-слушала, да вдруг сказала:

- А вы знаете, у Шукшина-то корни чувашские.

Я, признаться, в первый миг опешила. А Юлия Силэм продолжала:

- Ведь слово "Шукшин" в переводе с чувашского означает "бедный".

Я только что прочитала Юлии о том, что Шукшины жили всегда бедно, трудно, и подумала, что это реакция на услышанное. Но Силэм - эта чебоксарская провидица - добавила, чуть помолчав:

- Наши чувашские исследователи ездили на родину Шукшина, беседовали с сестрой его, Натальей Макаровной Зиновьевой.

- И что? - с надеждой ухватилась я за последние слова Юлии.

- А то! - сказала Силэм с вызовом.- Она-то и подтвердила, что были у Шукшиных чуваши в родне.

А мне почему-то вдруг припомнились слова из стихов Сергея Есенина: "Затерялась Русь в мордве и чуди".

У меня разговора с сестрой В. М. Шукшина на эти темы не было: я вообще старалась держаться нейтральной позиции, несколько отстраненно от своих героев, чтоб иметь объективное представление об исследуемом материале. Но в одну из последних своих поездок запомнила женщину - крепко скроенную, ухоженную, несомненно красивую, на сельского жителя непохожую. Я ее внимательно рассматривала издали во время застолья, сидя за соседним столом. Кто-то меня с ней потом накоротке познакомил, но как это происходило - забыла. Запомнила прекрасное лицо, от которого исходил свет, и пожалела, что Шукшин не снимал свою сестру в кино. Оно впечатляет. Надоедать же своими расспросами в тех обстоятельствах Наталье Макаровне я не решилась, а потом случая больше не представилось. Жалею до сих пор.

Силэм же, уходя, бросила мне спасительную соломинку:

- Для дружбы между народами - момент хороший. Для всех Шукшин родня.

Да, творчество В. М. Шукшина полноправно вошло в духовную жизнь современного многонационального мира, "преодолевая барьеры предрассудков, предвзятости, иногда откровенной враждебности, и побеждает их",- напишет в 1989 году Николай Стопченко. И этому нельзя не порадоваться и не погордиться за мою родную Сибирь и Россию. Ведь это наш с вами соотечественник, продолжающий и после смерти защищать духовные рубежи Отечества. И в этом отношении последняя роль в фильме "Они сражались за Родину" В. М. Шукшина приобретает символическое значение. Он продолжает и после смерти сражаться за эту Родину. Таково назначение истинного национального искусства! В любом народе и в любой стране.

Дело в чашечке кофе?

Возвращаясь к смерти Шукшина, не могу не привести здесь одного эпизода, долгие годы волновавшего меня своим тайным смыслом.

В первых своих публикациях после смерти Василия Макаровича я исключала эту информацию, посчитав ее фантазией подвыпившего актера Буркова. Но однажды услышав, как Лидия Николаевна Федосеева-Шукшина по телевидению произнесла сакраментальную фразу о насильственной смерти мужа, вдруг вспомнила о давнем разговоре с Георгием Бурковым.

Помню, мчались мы в микроавтобусе по ночной Москве с очередного вечера памяти В. М. Шукшина. Постепенно пустел салон, из которого выходили возле своего дома участники прошедшего мероприятия.

Наконец, в микроавтобусе остались я, Бурков и на сиденье рядом с шофером человек, ответственный за доставку нашего брата - творческих людей. Кино тогда любили и общение с представителями его проходило на традиционном российском уровне - хлебосольно и с возлиянием древнего напитка, восходящего к имени Бахуса.

Джорджоне-Бурков был "под шофе", но с присущим только ему одному бесшабашным перехлестом юморил, балагурил и вдруг смолк, помрачнел. На мои осторожные расспросы о событиях, разыгравшихся в ночь, оборвавшую жизнь Шукшина, он молвил вдруг неожиданное:

- Не в тромбе там дело было и не в сердечном приступе, а в чашечке кофе.

И, словно чего-то испугавшись, опасливо оглянулся на шофера и сопровождавшего нас администратора - они были заняты своим разговором. Это успокоило Георгия, он понизил голос и на полушепоте добавил:

- Если тебе жизнь дорога, помолчи до поры.

- До какой?

- Только не сейчас.

Оказывается, когда Георгий Бурков вместе с Шукшиным завернул в его каюту, случилось следующее.

Войдя, Шукшин вдруг остановился у двери, глядя напряженно и внимательно на столик, где одиноко стояла чашка с дымящимся кофе.

- Надо же, кто-то позаботился.

- Заказывал, что ли?

- Да нет, вроде.

Родные, друзья, многие знакомые знали, что Василий Макарович "любил" кофе. Я не случайно закавычила слово "любил", потому что при сердечной недостаточности, при постоянном кислородном голодании кофе - необходимость, в особенности если у обладателя всех этих дефектов к тому же еще низкое давление. Вот Василий Макарович и злоупотреблял и кофе, и табаком. К "любил" это никакого отношения не имеет.

- Ну так и что? - Я пока что не понимала к чему клонит Бурков.Принесли кофе. Это говорит скорее о доброхотстве, а не...

- Ошибаешься! Когда под утро, проходя мимо каюты и увидев свет в ней, я заглянул туда, то увидел Шукшина в смертельной позе. Первое, что я сделал,- глянул на столик. Чашки с кофе там не было. Кто-то предусмотрительно ее убрал! Унес - и дело с концом. Ничего не докажешь. А в ней-то и мог быть ответ на то, что случилось.

Заметив, как администратор на переднем сиденье вдруг начал прислушиваться к нашему разговору, Бурков вновь принялся юродствовать, даже хулиганить, притворяясь - или на самом деле его развезло? - пьяным.

Когда подъехали в ночи к дому Буркова и администратор встал у дверцы микроавтобуса, чтобы выпустить известного артиста, Георгий, собираясь покинуть салон, чуть слышно пробормотал:

- Запомнила, что я тебе сказал? Сейчас не время и не безопасно.

Вскоре ушел из жизни следом за В. М. Шукшиным и Георгий Бурков, опять же преждевременно. Может быть, единственный главный свидетель странной подробности последней ночи Василия Макаровича.

Средства же массовой информации, словно из шлюзов вырвавшуюся мутную воду, доносили до нас новые и новые подробности из прошлой нашей жизни, в том числе и о закрытых лабораториях и подвалах тайных служб, и о многочисленных способах устранения неугодных людей.

А недавно промелькнула в средствах массовой информации и такая новость, что в каюте, где скончался Василий Макарович, присутствовал подозрительный запах корицы, принадлежавший, говорят, какому-то таинственному газу, вызывающему спазмы сердца и смерть. Должна заметить, что и некоторые сорта кофе напоминают этот пресловутый запах...

В посмертном телевизионном свидетельстве Ролана Быкова Нонна Мордюкова, Василий Шукшин и автор свидетельства ходили последнее время в "антисемитах". Вот уж никогда бы не подумала! Правда, сказано это было Быковым в порядке черного юмора, но однако же сказано.

Часто это слово в последнее время употребляется и там, где следует, и там, где не нужно. Пугало такое придумали для слабонервных.

Лично я от Василия Макаровича Шукшина ни разу не слышала ничего порочащего в адрес "семитов". Достаточно сказать, что о своем учителе Михаиле Ильиче Ромме он всегда говорил тепло и уважительно. Если он заменил оператора Гинзбурга Заболоцким, так тот просто лучше чувствовал деревенскую специфику. Гинзбург, как человек городской, более подходил именно к отражению жизни и быта горожан, где он, кстати, и преуспел. Василий Макарович определял человека не по принадлежности к "семитам" или "анти", а по духовным, нравственным качествам, способности сопереживать, доброте, сердечности и, конечно, профессионализму. Да и не присуще это было никогда истинно русским людям, если они выбрали религию Христа!

Зная, что издревле яды играли не последнюю роль в быстром устранении неугодного человека и что технология изготовления этого зелья с каждым веком усовершенствовалась, историю с чашечкой кофе из биографии В. М. Шукшина незамеченной оставлять нельзя. Помня о ядах Борджиа, о существовании профессиональной изготовительницы ядов при самой Екатерине Великой, о том, что универсальность изготовления смертоносного средства достигла апогея в ХХ веке, когда яд, например, вызвав инфаркт, исчезал через поры человека бесследно, а также его бесцветность, неуловимость и т. д., приходишь к выводу соответствующему.

Недавно подтверждением этим моим размышлениям послужил фильм "Иллюзия", прошедший по телевидению, где герой умирает от спазм сердца, выпив со спиртным смертоносную добавку, что и отправило его на тот свет.

Художник, разогнувший хребет перед сильными мира сего, всегда представляет опасность. Опасны его непредсказуемые Стенька Разин и Егор Прокудин, по прозвищу Горе, опасна реакция опамятовавшегося народа, который грузовиком сшибает с мостков в реку правительственную "Чайку" (во времена Шукшина на "Чайках" ездили только представители власти), которую после просмотра фильма "Калина красная" попросили заменить на "Волгу": мол, ненужные ассоциации может вызвать.

Вызрел художник, имеющий свою точку зрения на обстоятельства, его окружающие. Известно же - по плодам узнают любого и воздадут должное. Так спешите делать добро, придерживаясь нравственных основ библейского десятисловия, пришедшего к нам издалека и начинавшегося со слов "Не убий!", "Не укради!", "Не возжелай жены ближнего своего" и т. д. Это нам завещал и Василий Макарович Шукшин.

В станице Клетцкая Волгоградской области в музее-клубе "Подкова" (под который местные власти не пожалели отдать бывший особняк известного некогда купца Никитина), зайдя в одну из комнат, вы окажетесь в каюте теплохода "Дунай", в которой 2 октября 1974 года был найден мертвым российский писатель и кинематографист Василий Макарович Шукшин.

Чтя и уважая память великого сына России, в Клетцкой по осени приносят станичники букеты осенних цветов и калину красную к памятному знаку.

Здесь, на этом утесе,

во время съемок фильма "Они сражались за Родину",

любил обдумывать свои замыслы

русский писатель, режиссер и актер

Василий Шукшин.

И опять мистический и таинственный момент: каждый год 2 октября - в день гибели В. М. Шукшина - это место ярко озаряется солнцем! Даже если по соседству, на других утесах, пасмурно и хлещет проливной дождь. И всякий раз, как солнечное сияние касается места, где любил сидеть и творить Василий Шукшин, воскресает имя его в сердцах тех, кого он любил, воспевал, жалел, увещевал, благодарил и уносил в душе в час свой смертный в поднебесные дали. А Создатель благодарит солнечной улыбкой всякий раз людей за то, что они не забыли сына человеческого и хранят память о ближнем, не жалевшем для них "живота своего".

"Если можно, чуть правее..."

В период повальных встреч с людьми круга Шукшина, памятных вечеров меня пригласили выступить в одном медицинском институте, выпустив передо мной эстрадных танцоров, которые исполнили подобие канкана с разного рода вульгарными ужимками. Встретив откровенно издевательский взгляд распорядителя, я наотрез отказалась выйти с рассказом о В. М. Шукшине после этого явного надругательства над памятью известного в стране человека, но приверженцы героя поля боя не сдают, поэтому я потребовала исполнить что-нибудь классическое, близкое к теме поминания, чтобы преодолеть опасный рубикон.

- Вы намекаете, что Шукшин - классик?

- Я не намекаю. Он - классик народной жизни.

- С дамами не спорят.

Сцена продолжала пустовать. По программе выходить должна была я. В зале сидело руководство института. За кулисами искали выхода из создавшейся "напряженки". Послышались нетерпеливые хлопки зрителей.

- Пожалуйста, вас просят!

- Я уйду вообще, предварительно дав дирекции объяснение вашего поведения! Если вы передо мной не выпустите классический музыкальный номер!

Коса нашла на камень. Подобное не входило в планы устроителей программы. В конце концов на сцене появились с капризными, недовольными минами на лицах две рафинированные девицы, которые сыграли в четыре руки что-то из классики.

После них наступило время мое.

Я рассказывала о Василии Макаровиче, читала стихи, ему посвященные, а из-за кулис вдруг послышалось шипенье:

- Сдвиньтесь чуть вправо. Нам нужно подготовить сцену к следующему номеру.

Я, естественно, перешла на правую сторону сцены, продолжая разговор со зрителями. Стук от передвигаемого реквизита, раздраженные голоса, явно мешая мне, не давая сосредоточиться, за кулисами не прекращались. Опять последовало шипенье:

- Если можно, еще чуть правее.

Я была почти прижата к правой портьере, увлеченно продолжая свой рассказ, не предполагая, что за моей спиной идет интенсивная потаенная работа. В какой-то момент, словно кто-то случайно меня в бок толкнул, я поворачиваю в сторону голову и вижу в полушаге от меня бесшумно раздвинутый пол сцены, обнаживший темный зев люка, куда через минуту-другую я могла улететь вверх тормашками, не успев пикнуть, ненароком оступившись. В груди похолодело. Не подав вида, я начала кружить возле опасного места, искоса наблюдая за закулисной публикой, которая вожделенно ждала моего "триумфального" провала! Увы, пути Господни неисповедимы, и они были не на стороне тех, кто имел злой умысел. Они были на стороне В. М. Шукшина!

- Напрасно старались! - многозначительно сказала я администратору.

Он сделал вид, что ничего не понял, вопросительно подняв брови над глазами, которые откровенно смеялись.

- Ну как же, а люк? - И показала в сторону, где меня поджидала западня, но, к моему вящему удивлению, половицы сцены сомкнулись, как гармошка, закрыв отверстие - остался только неприятный осадок в моей душе да осознание того, что для кого-то имя Шукшина и после смерти представляет или опасность или шутовской номер с цирковыми трюками. Они даже не понимали, что таким образом наносят оскорбление и русскому народу, плоть от плоти которого был Шукшин. С таких вот незначительных, но унизительных по смыслу фактов и начинаются межнациональные конфликты.

Часть третья

БЕССМЕРТИЕ

Сны матери

Нравился Василию Макаровичу писатель Шолохов и памятной была его фраза:

- На Дону людей не выдают!

Но Стеньку Разина выдали. Не народ, конечно. И это было самым страшным для Шукшина! Эту сцену, мне кажется, Василий Макарович физически пережил. Он-то знал, что Иудам - цена 30 сребреников да в награду осина-виселица, а у праведников - вечная память в народной, неподкупной душе.

И народ сочиняет о Шукшине песни, легенды, байки, как сочинял их о Степане Разине и многих других героях, которых забывали правители, а людская молва и память передавали их имена из поколения в поколение, из уст в уста.

И запинаться нам о ноги Шукшина, как только мы начнем терять связь с землей родной, со всем тем, что определяется понятием "народное искусство".

Сегодня мы могли бы сказать Марии Сергеевне, матери Василия Макаровича, что Шукшин стал все-таки доктором - доктором наших душ.

В завершение своих записок предлагаю еще одно стихотворение о Шукшине:

С пахарем Микулою сравнили:

На все поле - он, соха, земля.

Сами бы его поборонили!

Сами бы, как этот сибиряк.

Сами бы! Но у сохи той пусто,

Поле недопаханным стоит.

Но, где он прошел, хлебами густо

Пашня золотистая звенит.

И встает Россия из тумана,

Кутается в пышные снега.

И "Шукшин" под шелесты бурана

Повторяет про себя тайга.

Та тайга, где в крепи своенравной

Русский дух восходит из глубин,

Где Шукшин - по-прежнему, как рана,

И по-прежнему - любимый сын.

Незадолго до смерти Василий Макарович придумал финал для своей повести "А поутру они проснулись" - финал, исполненный шукшинской простоты и мудрости.

Женщина-судья стыдит подсудимых-пьяниц, а в этот момент в зал входит чья-то старуха мать. Судья спрашивает:

- Вы кто?

- Я - совесть.

- Чья совесть? Их совесть? - И судья показывает на пьяниц.

- Почему их? И ваша тоже,- отвечает мать.

Сгорая в каждом созданном образе, ранимый и болеющий, Шукшин был и остается нашей совестью.

Но для него самого совестью была мать, образ которой. незамутненный и милосердный, Шукшин пронес через всю свою жизнь, чувствуя с ней кровную и нерасторжимую связь, да еще вину, что волею обстоятельств, от него не зависящих, не до конца выполнил сыновний долг. Где б ни находился, издали окликал ее письмом ли, телеграммой, а в фильме "Калина красная" есенинской строкой:

Ты жива еще, моя старушка?

Жив и я...

Только пел ее преступник из исправительно-трудовой колонии.

Нельзя не сказать и о "второй матери" Василия Макаровича, Ольге Михайловне Румянцевой, которая в московское житье-бытье Шукшина многое для него сделала. Именно ее дом стал временным пристанищем для Шукшина, когда он остался в Москве после института.

- У Васи ничего не было. Был один талант. Он у нас жил как родной. Сюда к нам и его мама, Мария Сергеевна, приезжала. Переписывались мы с ней,- вспоминала позже Ольга Михайловна, уже почти не вставая с постели из-за недуга и возраста.

Эта женщина знакома была со многими известными людьми революционной эпохи России. В том числе и с Лениным, Крупской. Возможно, желание рассказать о вожде революции кинематографическим языком было навеяно Шукшину в какой-то мере Румянцевой, которую Василий Макарович вспоминал всегда самым теплым, сердечным образом.

Воспоминания Румянцевой о Василии Шукшине неоднократно публиковались.

Все правильно, мы должны помнить и говорить о тех, кто был с художником в самое трудное время, помогал ему выстоять в жизненных бурях, но и молчать о самом дорогом человеке тоже нехорошо - я опять о матери, Марии Сергеевне.

Сегодня утвердительно можно сказать, что в эволюции многогранного духовного развития Шукшина огромную роль сыграла его мать Мария Сергеевна, благословившая его на этот тернистый путь и помогавшая из последних сил всем, что могла только иметь по тем временам крестьянская семья, потерявшая кормильца. Каким теплым сыновним чувством благодарности пронизаны письма Василия Макаровича к этой простой и святой для него женщине!

Сплю и вижу, мама, как мы с тобой вместе живем...

Мамочка, как твое здоровье, родная? Милая, душа томит об вас!

Василий Макарович никогда не забывал, чем жертвовала мать, чтоб сын ее стал человеком. Об этом сказано Сергеем Залыгиным достаточно объемно и впечатляюще:

И в характере, и в поступках, и во взглядах на мир этих двух людей матери и сына - была та ничем непререкаемая преемственность и близость, которая, наверное, лучше всего выражена в русской примете о том, что сын должен быть похожим на мать, а дочь - на отца.

Много хорошего досталось по наследству Василию Макаровичу от своей мудрой и дальновидной матери - человечность, совестливость, душевность, щедрость, природный ум и смекалка, жизнестойкость, мужество.

Материнская участливость и чувство Родины - два светлых родника, которые питали внутренний мир Шукшина и держали его на этой земле. Если следовать многоликому христианскому пониманию слова "любовь", то все вышесказанное тоже является частью потаенной любви Шукшина. И образ матери нерасторжим у Василия Макаровича с родными местами, откуда он шагнул в огромный мир.

"И какая-то огромная мощь чудится мне там, на родине, какая-то животворная сила, которой надо коснуться, чтобы обрести утраченный напор крови",- напишет он однажды.

А позже сделает извиняющийся жест, разъяснение:

А просто дорого мне все это, дороже потом ничего не было. Ну и делюсь. У тебя будет другое дорогое, у меня - это. А земля-то у нас одна.

"Случаи", "истории", которые поведает Мария Сергеевна сыну в минуты сокровенные, Василий Макарович положит потом в основу рассказа "Сны матери". Насколько самобытна, фольклорна, образна речь матери Шукшина, можно оценить по одному только отрывку из этого рассказа:

- А вот сон тоже. Лежала я в больнице, а со мной вместе девушка одна лежала, сиротка. Я приголубила ее, она меня и полюбила. Да так привыкла! Ночевать потом ко мне ходила, когда мы из больницы-то выписались. А работала она на складе весовщицей. Каждый вечер, бывало, идет: "Мария Сергеевна, я опять к вам". Давай, милая, все веселей двоим-то.

- Ей что, жить, что ли, негде было?

- Да пошто же! Вот - привыкла. И я уж тоже к ей привыкла. Так мы дружно с ей жили! А потом она померла: плеврит, а от плеврита печень занялась. Померла, бедная. Я и схоронила ее. А потом вижу сон. Вышла я будто бы на речку, а на той стороне, где Гилев-остров,- город будто бы. Большой-большой город! Да красивый, дома высокие... и весь вроде бы он в садах, весь-то он в зелени. Цветы - я даже с этой стороны вижу - так и колышутся, так и колышутся. Ах ты Господи! Села я в речку-то да и поплыла туда - сижмя так-то, сижу и плыву, только руками маленько подгребаюсь. И так меня к тому городу и вынесло. Вышла я на берег - никого нету. Я стою, не знаю, куда идти. А смотрю - выходит моя Ниночка, девушка-то, сиротка-то. Матушка ты моя-то! Увидела меня да так обрадовалась, обняла, да та-ак крепко прилюбила, я ишо подумала: "Сильная какая - не выхворалась". А она, правда, мало похворала-то, скоро убралась.

"Куда же мне идти-то? - спрашиваю ее.- Пошто тут никого нет-то?" "Есть,- говорит,- как нету. А тебе во-он туда,- показывает мне.- Во-он, видишь?" Я смотрю туда, а там место-то похужее, победней и дома пониже. "А ты где же?" - спрашиваю Ниночку-то. А не спрашиваю же: "Ты где живешь?" знаю, што она мертвая, а вишь, спрашиваю просто: "А ты где?" - "А я,говорит,- вот - в центре". Конечно, сколько она и пожила-то. Она и нагрешить-то не успела, безгрешная душенька. А мне-то, вишь, на окраинке только место... Да хоть бы и на окраинке, а только там... Господи, как же там красиво! Все время у меня в глазах тот город стоит.

- Тогда телевизоры-то были уже?

- Какие телевизоры! Это когда было-то! Когда ты на действительной ишо служил. А Наташа в институте училась. Вон когда было-то. А што, думаешь, насмотрелась в телевизоре и поэтому такой город приснился?

- Но.

- Нет. Я сроду таких городов ни в телевизоре потом, ни в кино не видела. Што ты!..

Образ сердобольной, милосердной матери будет увековечен им в произведениях "Материнское сердце", "На кладбище", "В профиль и анфас" и многих других - вплоть до общеизвестного фильма "Калина красная". Никто так пронзительно и правдиво не увековечивал подвига матери - хранительницы очага и жизни на земле, как Василий Макарович.

Оставшись одна после ареста мужа Макара с двумя детьми на руках, Мария Сергеевна поставила обоих на ноги, обоих выучила. Всегда разумно и искренне вела себя с ними. Никогда не ставила препон их начинаниям. Например, когда сын уходил из деревни. С пониманием отнеслась и к тому, когда сын покинул техникум.

Только, помнится, сказала без всяких суесловий:

- Что ж, раз это не твое...

Угадав потаенную мечту сына учиться в Москве, сама предложила продать единственное богатство семьи - корову Райку, чтоб Василий уехал в столицу получать образование. И потом, выбиваясь из сил, отправляла ему деньги, посылки. Мог ли сын после такого к себе отношения матери подвести ее?

И тут самое время привести еще одно воспоминание редактора фильма "Калина красная" Ирины Александровны Сергиевской:

Я видела Марию Сергеевну один раз, уже после смерти Василия Макаровича, когда ему присудили Ленинскую премию, которую она приехала получать в Кремль вместе с Лидией Николаевной. Я помню ее такую маленькую, в черном платке. Василий Макарович был лицом похож на нее.

Потом Мария Сергеевна захотела повидаться с Сизовым. Мы встретили ее на "Мосфильме" у входа, вручили цветы, которые она взяла под самые головки,- наверное, никто никогда не дарил ей гвоздик. Потом мы вошли в концертный зал. Наше объединение с одной стороны, а с другой стороны со своей свитой - Николай Трофимович Сизов, который тогда возглавлял "Мосфильм".

Как только мы сели, она сразу его ошарашила.

- Николай Трофимович,- говорит,- что же это такое? Памятника-то нет.

Чего-то еще там нет. Я не помню, чего именно. Какие-то пункты постановления об увековечении памяти Шукшина были к тому времени не выполнены. "Этого нет, того нет".

Сизов заверил:

- Все будет, все будет.

И только после того как Мария Сергеевна перечислила все, чего надо было добиться, она сказала:

- Я чего к тебе пришла-то? Вася говорил, что очень ты хороший мужик...

Конечно, Сизов был человеком существующей системы, но он отличался и человечностью, и справедливостью, и в трудной ситуации не бросал человека, попавшего в экстремальное положение.

Когда в высших эшелонах власти расправлялись с шукшинской "Калиной красной", Сизов решительно встал на сторону Василия Макаровича, который сказал тогда в минуту сокровенную Сергиевской:

- Я чувствовал, что был не один.

Видно, делился Василий Макарович с матерью своими добрыми впечатлениями о Сизове, если она пришла к нему со своими просьбами...

Пережила Мария Сергеевна любимого сына всего на пять лет, а потом ее прибрал сросткинский погост, где покоились многие из родовой Шукшиных и ближайших родственников Куксиных. Только сына там нет - он ушел далеко от этих мест. Ведь столицы всех стран мира, забрав талант из глубинки, никогда его назад не возвращают.

О преимуществе этики над этикетом

Когда артиста, земляка Василия Макаровича Алексея Ванина спрашивали на разного рода встречах и круглых столах, каким был Шукшин, он, свято верный памяти друга, всякий раз отвечал:

- Читайте его прозу. Герои его произведений - это он сам, это его голос. Больше и лучше вам о Шукшине никто не расскажет.

Волновала Шукшина всю жизнь тема "Вани-дурака". В этом народном символе он усматривал для себя много несокрушимого и поучительного:

Есть на Руси еще один тип человека, в котором время, правда времени вопиет так же неистово, как в гении, так же нетерпеливо, как в талантливом, так же потаенно и неистребимо, как в мыслящем и умном. Человек этот дурачок. Это давно заметили (юродивые, кликуши, странники не от мира сего много их было в русской литературе, в преданиях народных, в сказках), и не стоило бы, может быть, так многозначительно вступать в статью, если бы не желание поделиться собственными наблюдениями на этот счет.

Позже была война. Может быть, самая страшная в истории нашего народа. Новые дурачки. Больше дурочки. Была Поля-дурочка. (Народ ласково называет их - Поля, Вася, Ваня). Поля была раньше учительницей, проводила единственного сына на войну, и его вскоре УБИЛО. (Я вот почему выделил это слово: ведь правильно - убили, а говорят - убило. Войну народ воспринимает как напасть, бедствие - "громом убило"). Поля свихнулась от горя, ходила в чем попало, ночевала в банях, питалась подаянием. Плохо ей было, куда уж хуже! А она брала откуда-то непонятную, жизнеутверждающую силу, трижды в день маршировала по улицам села и с горящими глазами звонко пела: "Вставай, страна огромная!"

Теперь предстоит самое странное и рискованное: провести параллель. Герой нашего времени - это всегда "дурачок", в котором наиболее выразительным образом живет его время, правда этого времени.

...Когда герой не выдуман, он не может быть только безнравственным. А вот когда он выдуман в угоду кому-то, то он, герой, явление что ни на есть безнравственное. Здесь задумали кого-то обмануть, обокрасть чью-то душу. В делах материальных, так сказать, за это судят. В духовной жизни ущерб народу такими вот лазутчиками из мира лжи, угодничества наносится страшный.

Иногда он и себя видел в личине этого "дурачка". Ванин правильно это подметил. Впрочем, тип этот народный волновал не одного Шукшина. В свое время В. Розанов высказывал такую мысль:

Что же такое этот "дурак"? Это, мне кажется, народный потаенный спор против рационализма, рассудочности и механики - народное отстаивание мудрости, доверие к судьбе своей, доверие даже к случаю. И еще - выражение предпочтения к делу, а не к рассуждению.

И драма, и юмор, и слезы, и любовь, и трагедии, и жизнь, и смерть все возводилось художником по имени Василий Макарович Шукшин в общефилософский смысл, в народные рассказы-притчи, где его "дураки" предстают перед нами в роли праведников, как их и замышлял Его Величество Народ. И это в нем, в этом творце, по имени Василий Шукшин, потаенно и неистребимо переламывалось время и вся злокозненность, неуклюжесть и духовная нищета этого времени, избравшего материальный путь развития, пытаясь уничтожить все то, что народ создал в тысячелетиях, устанавливая на развалинах великой цивилизации себя в виде идолов. "Разрушив до основанья мир", нового без этого основанья не построишь. Это будет или зыбкая почва с подземными водами, которые не дадут ничему воздвигнуться, или гибель цивилизации. Ибо нет настоящего без прошлого, и прошлого без будущего.

Главные герои у Шукшина из народа - чудаки. Как, например, вот этот из "Штрихов к портрету". Таких Василий Макарович больше всех любил и, конечно, знал лично. Потому что ощущение реальности не покидает вас до конца чтения. Герой живет в райцентре, написал трактат "О государстве" семь или восемь тетрадок исписал. Все над ним потешались! Известно же - нет пророков в своем Отечестве. А шукшинский чудик свое гнет. Дело даже до милиции дошло. И начальник этой самой охранной организации - единственный, кто по долгу службы всерьез поинтересовался, что же в этих тетрадках написано. Открыл одну и прочитал: "Я родился в большой крестьянской семье девятым по счету... Я с грустью и удивлением стал спрашивать себя: "А что было бы, если бы мы, как муравьи, несли максимум государству?" Вы только вдумайтесь: никто не ворует, не пьет, не лодырничает - каждый на своем месте кладет свой кирпичик в это грандиозное здание".

Прочитал милиционер эти слова, подумал и взял с собой тетрадки домой - подробнее познакомиться. Выходит, не зряшным делом мучился гражданин Князев, страдал, терпел унижения. В отчаянии крикнул, когда по улице вели: "Глядите, все глядите! Спинозу ведут!" Вот и выходит, что вроде шут гороховый, а на самом деле - философ, и трактат о государстве - не глупая выдумка, а стоящее дело. Ведь только вдуматься: "Если бы каждый на своем месте, как муравей..." Слова простые, а мысль нужная, народной мудростью рожденная и внедренная в общественное сознание творцом, по имени В. М. Шукшин.

Пока критики упорно называли Шукшина "певцом деревенской патриархальщины", "объявившим анафему городу", Шукшин потаенными тропами души ушел от них дальше: его занимал уже вопрос не "деревни" или "города", а России, русского национального характера. Но и о своем "деревенском" прошлом не забывал, навсегда уже покончив с "окопной" жизнью "нерасшифрованного" бойца:

Я долго стыдился, что я из деревни и что моя деревня так далеко. Конечно, родина простит мне эту молодую дурь. Но впредь я зарекся скрывать что-нибудь, что люблю и о чем думаю. То есть нельзя и надоедать со своей любовью, но как прижмут - говорю прямо.

Ко всему прочему, Шукшин еще ярый противник неуважения к собственному или чужому человеческому достоинству, унижению человека человеком. Более же всего Василий Макарович сопротивлялся неприкрытому хамству, которое, пользуясь своей безнаказанностью, нарушает все моральные нормы, открыто издевается над беззащитным человеком.

Показателен в этом случае рассказ "Обида", где пострадавший - Сашка Ермолаев.

Продавец хамски обвиняет его в каком-то пьяном скандале в магазине, к которому герой Шукшина никакого отношения не имеет. Очередь - ей неважно, кто там и из-за чего бузит, ей главное получить свое и уйти - спешит поддержать свирепую тетку.

- Да хватит вам: был не был!

- Отпустите!

Особенно один, пожилой, в плаще:

- Хватит - не был он в магазине! Вас тут каждый вечер - не пробьешься. Соображают стоят. Раз говорят, значит, был.

Сашке Ермолаеву обидно идти сквозь эту непробиваемую человеческую стенку и хочется каждому из очереди задать вопрос:

"До каких пор мы с вами будем помогать хамству? И с какой стати выскочил он таким подхалимом? Что за манера? Что за проклятое желание угодить хамоватому продавцу, чиновнику, просто хаму - угодить во что бы то ни стало! Ведь мы сами расплодили хамов, сами! Никто нам их не завез, не забросил на парашютах!"

Так примерно думал Сашка.

И так думал автор - Шукшин.

Поражали в героях Василия Макаровича их искренняя вера в то, что они правы в проявлениях своих неповторимых судеб, как права жизнь, давшая им возможность существовать на земле в многоцветье разноликого мира! Среди многочисленных "чудиков", встреченных Шукшиным, и после смерти его, благодарных памяти увековечившего их судьбы, они продолжают свой подвижнический путь рядом с нами. Вот одна из них, Фарида Габдраунова директор клуба любителей кино "Остров Ф" в городе Барнауле, деятельность которой связана с пропагандой мира кино, его звезд. Начинала она свой путь в этой сфере буквально с нуля, без какого-либо заработка на жизнь, а ныне известна далеко за пределами Алтая. У нее своя философия жизни, свое отношение к Шукшину. Один из фрагментов рассуждений Фариды не могу не привести в моем народном романе, поскольку она одна из тех подвижниц, в ком живет искренность Шукшина, за которую он и пострадал:

В городской жизни искренность считается чуть ли не бескультурьем. И в Европе тоже, когда человек не соблюдает принятый этикет и ведет себя естественно, то кажется, что он бескультурный. Шукшин, конечно, несмотря на всю свою образованность, был вне этикета. "Этикет" - это не его слово. Его слово было "этика". И лично для меня именно Шукшин определил приоритет этики над этикетом, внутреннего над внешним.

Почти по Бальмонту, написавшему некогда: "Вне этикета сердце поэта!"

Многочисленные критики, касаясь литературной школы Шукшина, в этой связи единодушно называют Чехова и Гоголя. У Гоголя и Шукшина общность в гротеске изображаемого. У Чехова Василий Макарович учился лаконичности рассказа.

В Болгарии много лет изучалось творчество Шукшина в школе - в учебнике по литературе для 10-х классов, в котором русскому писателю и кинематографисту посвящена была целая глава. И в российских школах Шукшин входит в программу по литературе 11-го класса.

В Польше в недавнем прошлом к имени Шукшина тоже уважительное отношение было как к "писателю универсальному, общемирового значения".

По утверждению польского исследователя русской литературы А. Жебровски, "рассказы Шукшина - русские в том смысле, что фоном для них служит русская действительность".

Творчество сибирского художника, как имена Сент-Экзюпери, Ремарка, Хемингуэя, стало достоянием человечества.

Он знал, что это случится, вопреки воле тех, для кого талант во все времена представлял опасность.

Иван-дурак и изящный черт

После смерти Василия Макаровича в публикации Лидии Федосеевой появилась в журнале "Наш современник" сатирическая сказка Шукшина "До третьих петухов". Это произведение проявило новую сторону в творчестве Василия Шукшина, породнившую его с традициями Гоголя и Салтыкова-Щедрина. О чем эта сказка? О Иване-дурачке, который должен до третьих петухов принести справку о том, что он не дурак.

В одну из встреч, помнится, Георгий Бурков делился своими умозаключениями:

Если бы меня попросили как-то обозначить явление Шукшина, то я предпочел бы такое "неуклюжее" определение как "авторское творчество". В каждом созданном произведении, будь то написанная строка или сыгранный образ, обнаруживаются черты характера, биографии Шукшина. Он секретов не имел. Садился и писал страничку, и тут же ее читал.

"До третьих петухов" писалась на глазах у Буркова, с учетом даже его пожеланий. Например, Шукшин спрашивал у своего верного Джорджоне:

- Куда идет Иван?

- Вот туда,- отвечал Георгий Бурков.- Здесь Змея Горыныча надо бы вставить.

- А как его играть будут?

- Три актера играют три головы.

- А как они войдут?

- В окно три головы просунут.

- Вот и хорошо,- соглашался Василий Макарович, довольный таким ходом дела.

И на всем протяжении сказки мы любуемся чисто шукшинским поворотом мыслей, озорством, но с глубоким смыслом, отчасти от личных ассоциаций и от личной судьбы. И каких только в пути испытаний и соблазнов не встречает современный Иван-дурак! Баба Яга предлагает Ивану даже "коттеджик". Нет, Ивану нужна только справка! Меркантильная сторона Ивана-дурака не интересует. Дальше - больше. Встречается на пути Ивана храм со стражником, который не пускает чертей внутрь его. А черти-то очень современные - в карты играют, пьют не соки, а кое-что покрепче. ВИА напропалую грохочут, девицы полуголые танцуют. А стражник - неприступная стена, не пускает этот сброд в храм - таковы у него задачи. Храм - это несомненно внутренний мир самого Шукшина. Впрочем, не только его одного.

Появление Ивана кстати. Он же дурак. Изящный черт тут как тут. Уговорили Ивана отвлечь стражника. Дело сделано. Черти валом повалили в храм, уже иконы срывают, свои по углам лики рисуют, повсюду трамтарарам творят, а про Ивана-то и забыли.

Но он сам про себя напомнил. Немного пуганул "изящного черта" и его разношерстную компанию. Отрядили Ивану сопровождающего, как обещали, чтоб довел он дурака до Мудреца, у которого нужно добыть эту пресловутую справку.

Перед нами предстает следующая картина. Уже в научном мире, опять карикатурно, опять гиперболизированно и насмешливо.

Например, что такое в понимании автора представляет из себя этот пресловутый Мудрец? "Гротесковое умопомрачение, паразитирующее на имени Науки", и в то же время обладающий необыкновенной властью: может "разрешить" вулкану извергаться или объявить недействительным любой действительный факт. Мудрец - сила, создающая "теоретическую базу под действия чертей". Мысль, по-моему, до сих пор актуальная!

Академик Дмитрий Лихачев в "Заметках о русском" высказал такую мысль:

Черт у каждого народа не то, что для народа характерно или типично, а как раз то, от чего народ отталкивается, открещивается, не признает.

Впервые является Ивану помощь в лице донского атамана.

- Доигрался, сукин сын? - закричал он на Ивана.- Доигрался? Спеленали!

Конечно, атаман побеждает Змея Горыныча, а Иван возвращается в библиотеку.

Казачья тема возникает опять не случайно, как продолжение "Стеньки Разина".

"Разин для меня - вся жизнь!" - скажет однажды Шукшин.

И это у него, видимо, в крови. Не забывайте, что рядом со Сростками располагается Пикет-гора, где некогда стоял казачий пост. Следовательно, рядом жили и потомки этих казаков.

История же с Иваном-дураком завершается тоже весьма оригинально. Получает наконец Иван вместо справки печать: мол, напиши сам, что хочешь, да заверь. А дурак не знает, что делать с этой печатью.

И в самом деле, за какую печать спрятать нам собственные мысли, в какие рамки их поместить? Да и не судьба ли Шукшина за судьбой Ивана-дурака скрывается?

Сам Шукшин видел за Иваном судьбу русского человека, который во все времена представлял некую загадку для Европы. В самом деле, чего не хватало дворянам-народникам, которые уходили в деревни обыкновенными учителями? Впрочем, русский учитель был всегда просветителем.

А декабристы, лучшие сыны Отечества, представители высшего общества, вышли в 1825 году на Сенатскую площадь, а потом одни были казнены, другие отправлены на каторгу в Сибирь.

Шукшин об этом так сказал:

- Приходит на память одно старомодное слово - "подвижничество". Я знаю, "проходил" в институте, что "хождение в народ" - это не самый верный путь русской интеллигенции в борьбе за свободу, духовное раскрепощение великого народа. Но как красив, добр и великодушен был человек, который почувствовал в себе неодолимое желание пойти и самому помочь людям, братьям. И бросил все и шел. Невозможно думать о них иначе, чем с уважением. Это были истинные интеллигенты! Интеллигенты самой высокой организации.

И нам, почитателям таланта Василия Макаровича, думать о нем невозможно иначе как с уважением. Да разве сам Шукшин не был подвижником "самой высшей организации"?

Кинорежиссер, кинодраматург, киноартист, прозаик, поэт - и все это сочеталось в одном имени. Как объять этот разноречивый поток сознания, объединенный органичностью воли сибирского характера?

Шукшин "вломился" в кинематограф в шестидесятых годах, объединив в своем творчестве две области - кино и литературу. Коренной сибиряк целеустремленно и кропотливо начал заниматься поиском народных истоков русских характеров, воспел вековые, судьбоносные основы жизни и не менее вечные ее сложности и парадоксы.

Через все творчество Василия Макаровича прошли излюбленные мотивы Сибирь и сибиряки.

Помню, в ЦДЛ ко мне подошел мой давний друг, поэт-сибиряк Сергей Красиков, сообщив, что в Вологде готовится сборник воспоминаний о Шукшине, и добавил с горечью:

- Слишком много о нем пишут и те, кто плохо при жизни к Шукшину относился, и те, кто на его имени хочет в нашу литературу въехать. Василий Белов сказал: вот осядет эта "пена", и тогда напишут о Василии Макаровиче самое нужное и главное слово. Истинное уважение долго болит.

Сразу поверилось - Василий Белов напишет. Он любит правду, как и Василий Шукшин, который в свое время успел выразить письменно уважение к вологодскому другу:

Я легко и просто подчиняюсь правде беловских героев.

...Без любви к тем мужикам, без сострадания скрытого или явного, без уважения к ним неподдельного так о них не написать. Нет. Так, чтоб встали они во плоти: крикливые, хвастливые, работящие, терпеливые, совестливые, теплые, родные. Свои.

И тут не притворишься, что они есть, если нет ни того, ни другого. Бывает, притворяются - получается порой правдиво, и так пишут критики: "правдивый рассказ", "правдивый роман". Только... Как бы это сказать? Может, "правда" и "правдивость" суть понятия вовсе не схожие? Во всяком случае, то, что я сейчас разумею под "правдивостью" - хитрая работа тренированного ума, способного более или менее точно воспроизвести схему жизни,- прямо враждебно живой правде. Непонятные, дикие, странные причины побуждают людей скрывать правду. И тем-то дороже они, люди, роднее, когда не притворяются, не выдумывают себя, не уползают от правды в сторону, не изворачиваются всю жизнь. Меня такие восхищают. Радуют. Работа их в литературе, в искусстве значит много: талантливая, честная душа способна врачевать, способна помочь в пору отчаяния и полного безверия, способна вдохнуть силы для жизни и поступков.

Высокая оценка Шукшина творческой индивидуальности Василия Белова продиктована еще и родственностью душ:

Может, я по родству занятий с писателем и подивлюсь его слуху, памяти, чуткости. Но и по родству же занятий совершенно отчетливо понимаю: одной памяти тут мало, будь она еще совершенней.

"Без любви", "без сострадания", "без уважения" нельзя прикасаться к народной тематике - так в подтексте, но и в жизни обоих писателей - так же. "Истинное уважение долго болит!"

Оба писателя вышли из деревень, поэтому испытывали друг к другу притяжение. Но Шукшин болезненно переживал, когда на него навешивали ярлык "деревенщик". Сердито говорил:

- Будто загнали в загон, мол, не высовывайся. В деревне восемьдесят процентов населения раньше жило, ну, сейчас поменьше, а все сто процентов оттуда, так ведь это все не деревня, а город. Какие же мы деревенщики, мы народные писатели!

Свое раздражение по поводу унизительного разделения некоторыми деревни и города Шукшин неоднократно выражал в своих интервью, статьях, рассказах. Это вроде зубной боли - постоянно присутствовало в нем.

Три матери

После внезапной смерти Василия Макаровича Виктории Анатольевне Софроновой неожиданно позвонил Заболоцкий. Разговор этот потряс Вику.

- Посочувствуйте Лидии Николаевне,- говорил Анатолий Заболоцкий,- у вас отец миллионер, а у нее двое детей и т.д.

Видимо, не знал, что отец Виктории Анатолий Владимирович недавно женился на молодой женщине, очень красивой, взяв ее с детьми. Там были свои проблемы, бытовые трудности и своя семья. А Катя - Шукшин добровольно ее удочерил,- естественно, имела свое право на пенсион. На большее никто не претендовал: получить то, что причитается по закону, и все. Да я-то и не сомневаюсь, что Заболоцкий от души, из жалости, из сострадания и впрямь хотел помочь семье Василия Макаровича, как-то не учтя, что ведь и Катя была частью жизни, может, самой болезненной для Шукшина.

Но машина закрутилась совсем в другую сторону, в холостой ее ход втянулись многочисленные звенья, применяя разного рода недозволенные приемы, подхватив движением и мать Шукшина Марию Сергеевну, которая обрушилась на Викторию с горькими упреками и обвинениями. Она помнила, что эта женщина сама отвергла ее сына, заняв странное положение в житье-бытье Василия, отвоевывая неведомые простой женщине высоты и рубежи. В деревенском представлении, чем больше женщина борется за мужчину, тем сильнее она его любит. А эта все время как бы защищалась от ее сына, отбивалась от него, пренебрегала его простоватым, да что говорить, и бедным существованием. Что такое сценарист, режиссер, актер, писатель? Сегодня у тебя все есть, а завтра - шиш в кармане. А Василию нужно было содержать семью, помогать сестре (двоих детей воспитывала одна), матери, Вике. Рвалось сердце на части да и не выдержало нагрузки.

Письма Марии Сергеевны представляют ценность не в осуждение поступков Вики, большею частью придуманных людьми недальнозоркими, мягко говоря, а как характеристика убитой горем матери, которая в ослеплении готова и на крайности, представ в гневе, широте и доброте народной души, готовая до смерти защищать имя сына, его дом с малолетними внучатами, попранную честь родного дитяти, доверившегося некогда слову "вероломной женщины", которая докажет позже Марии Сергеевне, что она ни в чем не виновата. Ведь у жизни свои законы. И у каждого человека она - своя, не похожая на соседнюю.

Из писем Марии Сергеевны, матери Шукшина:

Добрый день, Вика, Катя, Ксения Ф. Вика, я, признаться, и писать-то не могу, ну вот, решила все жепоговорить с тобой. Мы узнали, что ты тоже хочешь получить на Катю пенсию. Я бы тебе, Вика, не советовала. Что там им останется! Тогда уж мне придется отказаться, получала я двадцать рублей, и придется их и получать. Ведь те дети вовсе маленькие, да у них, оказывается, неоткуль помощь получить. Отец стар, парализован, мать старая, пенсия маленькая и больше неоткуль ждать. Да уж, как я посмотрела, дак шибко-то и не блещет, и никакого богатства нет, а у тебя, Вика, своя семья устроена, муж есть, отец - он какой богатый. Неужели вы одного ребеночка не содержите? Я про себя скажу, в такой нищете двух детей вырастила и выучила, ниоткуда гроша помощи не было. Зачем, Вика, так делать? Грех тебе будет. Ты покойному моему сыну что говорила? Не буду подавать, просить, сколь даст и ладно, а сейчас совсем по-другому. Подумай, Вика, как вот я поглядела, так и отбирать-то у кого! Сердце захватывает! Никакого у их богатства нет, одна квартира. Я тебя, Вика, прошу быть чутким человеком. Сознай ее положение. И ен никто не поможет, так уж пусть на этих малышек получит. Неужели вы одну Катю не содержите? Я хорошо знаю, у Кати хорошая помога, дедушка может хорошо помочь, а там некому. Вика, грех будет ободрать человека. Ты же, милая, слово давала Васе, а тут вдруг изменила. Подумай, Вика, гора с горой не сходится, а человек с человеком свидится. Зачем Катю отчуждать? Ты бы лучше у меня попросила, и если что-то трудно стало, Кате надо что-то заводить, у меня уж больше ничего нет, дак я могу свою квартиру продать и разделить на всех внуков. А сама жива буду - проживу, где у Наташи, где у сестер в деревне. И то мне легче будет, чем мы накинулись на эту пенсию. Ну, я и это никогда не забуду: он дитя малый, приехал ко мне и говорит: "Я Катю записал в свою фамилию". Я ему сказала: "Подаст она на тебя". А он, милый дитенок, ответил: "Слово дала". А сейчас это слово забывать не надо. Подумай, Вика, хорошо подумай. Ведь ты не только их обидишь, и мне тут же придется отказываться от пенсии. Так уж им ничего не остается. Ну, до свиданья, Вика, Катя, К.Ф.

Вика, Катя, здравствуйте. Вика, не ждала ты меня и не просила с письмом. Ну, я решила что одно, написать. Знаю, что оно бесполезно. Не могла эту горькую обиду сдержать на душе. Там без этого хватит убийственных осадков, что не выдохнешь. А ты, Вика, добавила обиды да горьких слез. Оказывается, ты ждала Васиной смерти. Вот, нам сейчас стало все понятно. Тебе, Вика, не нужен отец Кати и его фамилия, и родство. А ты видишь, что он плохой, здоровым из больницы не выходит, и задумала Катю удочерить, как будто Кате нужен отец родной и фамилия, и родные. А он, дитенок, покойный. Ты такая же правдивая, какой он сам с чистым сердцем. А оно не чистое, а грязное у тебя было, потому что ты лукавила, а он тебе поверил. И если тебе бы нужна была Кате фамилия и родные отца, ты бы так не поступила никогда, зачем бы ты стала лестивить? У Лиды глаза не просохли: куда ни коснется, сходит, а ты уже там побывала. Она, бедняга, по твоим следам ходит. Оказывается, тебе не нужен был Кати отец, а деньги. Ты с мужем советовалась или нет об ен, а Вася никогда бы не разрешил собирать эти горькие слезы. Он, малое дите, лежал в больнице, писал кровью-потом, а ты Вика, любезничала в это время. И сейчас ты прилипла в каждое место в первую очередь. Эх, Вика, не попадут эти деньги Кате. Может, "Волгу" купишь. Как ты, Вика, поступила, ни одна колхозница так не сделала. От Кати никто не отказывается, Катя Васина. Неужели ты с мужем одну Катю не вырастила бы? И если бы не собирать за мертвого несчастные рубли, что ты уж так на него обрушилась? Он ничего тебе худого не делал, Вика. Ты всю грязь на него свалила, как будто он один виновен, что Катя родилась. Ты помнишь, когда вы у нас в Сростках были, сама мне говорила: "Хоть Вася жить не будет, но я ребенка никуда не деваю, мне ребенок нужен". Ведь тебе самой надо было ребенка, а потому Вася оказался врагом. Гнала его, как собаку из церкви, а сейчас в перву очередь пошла собирать Васины заработки всем людям на диво. У тебя одна Катя, да муженек, мать. А Лида одна, дети еще меньше Кати, и ты так тешишься над человеком. Ну, как в пословице говорится, не радуйся на чужой беде, своя будет впереди. Не пойдут эти деньги впрок, а Катя -хорошая девочка будет. Взрослая она все поймет, она найдет и тетю, и брата, и сестру. Обязательно побудет у отца на родине. Я уж не говорю о себе, бабушке, может, самой осталось жить немного, но, Вика, как ты поступила, у меня дрожь по телу пробегает. /Радывыся/ у тебя и ножки бегают, и головушка позволяет ведь это все отыскивать - вон оно что! И знаю, Вика, ты на меня обидишься или плюнешь на нас, ну, на правду не обижаются. Но теперь мы все знаем, какие у тебя были цели. А он, милый дитенок, верил. Люди все удивляются, кто вас знает. Самое настоящее хамство. Ну, что же, Вика, на этом и кончу писать. Обидела тыменя сильно, Вика. Ну, что же, оставайся жива и радуйся.

Вика, добрый день, дорогая Катенька, родная моя К.Ф. Вика, долго я думала, ну не смогла поступить иначе. Я сильно болею, ты прости меня, родная, я тебя огорчила. На моем бы месте никто не смог бы вынести эту горечь. Мне подсказали, что Вика ждала Васиной смерти, поэтому она постаралась удочерить Катю. Ты, Вика, стала мне писать письма, я была так рада. А тут Кате повязала носочки, вот жду письма - нет и нет. Потом уж через долго приходит, как будто Катя накарябала. Ну, я ведь не глупая, я умный человек-то, умный, я, Виканька, милая, не хвалюсь. А только, правда, я сама не приучена, и сама своих детей не приучала. Ну, Вика, еще раз прошу, родная, прости меня. И не могу я сейчас забыть эту горечь, кто рад смерти моего дитенка милого. А Катю води на могилу отца, не отваживай. Вот, пусть Катя знает, у меня об Кате сердце кровью обливается.

Вика, девять ден жили мы в Москве, ты, дорогая не могла привести Катю к нам! Мы были вся семья, даже Сережа, Надя тут - так в беспамятном состоянии. А люди спрашивают, Вика не была с девочкой? Я отвечаю: нет. Что же здесь бояться или сердиться? Ты пришла не к Лиде, а к нам. Пусть бы Катя своей бы ручкой загребнула мои горькие слезы с моей бы убитой горем головушки и с моих закаменелых щек. Я бы сейчас ее ручку чувствовала на себе. Ты бы пришла к нам. К Лиде не в гости, а к матери, сестре. На великое горе, Катя, милая, ходи к отцу на могилу. Ну, Вика, Катя, К.Ф., до свидания. Письмо обратно боюсь просить. Боюсь, напишешь плохое, а на меня сейчас каждые слова действуют. Бог с вами, до свидания. Баба.

Помню тревожные вечерние сумерки в небольшой квартире Вики Софроновой. Мы говорим с ней откровенно. Пытаюсь вникнуть в суть отношений двух полярно противоположных людей. Человека из простой крестьянской семьи и женщины, родившейся в семье, глава которой входил в эшелон высшей партийной номенклатуры. Конечно, они разные были, как небо и земля, но что-то их все-таки объединяло, подтолкнув к близости.

Вика была вся в себе, словно сжатый кулак или нераспустившийся цветок во время заморозка - все лепестки сомкнуты. На лице тени давних переживаний. Постепенно лицо Виктории оттаивает. Она лезет на антресоли, что-то ищет там и подает пачку писем и открыток. Они уже для нее не представляют того магнита, который роднил некогда две родственные души, двух одиноких людей, потянувшихся к теплу человеческих отношений. Держится отстраненно. Письма из прошлой жизни, от которой у женщины остался тяжелый осадок, обременительные воспоминания. Чуть позже она сообщает мне главное врач сказала Виктории во время беременности Катей: если она сделает аборт, у нее больше никогда детей не будет!.. Надо отдать должное этой мужественной, сильной женщине - она предпочла материнство. Другие избавлялись от детей, ныне даже продают, родив, зарубежным родителям, а Виктория Анатольевна выполнила долг женщины, подарив жизнь Кате, которая ни в чем не подвела своих родителей.

Я не склонна драматизировать ситуацию так, как Мария Сергеевна, которую кто-то "накрутил", но, не нужно забывать главного, потом она за свою горячность просила прощения у Вики. И мать Василия Макаровича можно было понять - умер только что сын, сноха осталась с двумя детьми без средств к существованию, с больным, парализованным отцом, но и у Вики были тоже свои права. Причем здесь ее "богатый отец", который завел новую семью с молодой красавицей женой, у которой свои требования и представления о жизни? И Вика для нее была тоже из той, прошлой жизни. Да и у отца уже было не такое прочное положение в журнале, как раньше. А Катя росла и расходы прибавлялись. И естественен инстинкт любой матери - обеспечить ребенку достойное существование. Есть именитый отец с международной славой, хоть это не прибавляет ему и его семье средств. Это за рубежом мастера такого уровня, как Шукшин, могут своим детям и даже любовницам запросто подарить виллу где-нибудь на Золотом берегу! Увы, и у Шукшина, и у "богатого отца" Софроновой ничего лишнего не оказалось. В представлении же простой сибирской женщины жизнь таких людей, как отец Вики, виделась в розовом цвете. Увы, и у этого "розового" существовали свои свет и тени. Да, впрочем, это всего лишь частное дело двух семей, оказавшихся заложниками известности Шукшина, отвоевывавших свои берега во имя своих детей.

А я, человек со стороны, как писатель, не имею права придерживаться пристрастно точки зрения кого-нибудь из них по отдельности. Они всего лишь герои моей документальной книги, которую я пытаюсь написать предельно правдиво, следуя нравственным критериям самого Шукшина. И я ко всем из окружения этого человека обязана относиться уважительно и с пониманием. Ведь давно известно, осуждают то, чего не понимают.

Но я склонна всегда становиться на сторону слабого, обижаемого, пострадавшего. И если я привела выше письма Марии Сергеевны, написанные в ослеплении от раздиравшего душу и сердце горя, то отнюдь не в осуждение поведения Виктории.

В этой связи я вспоминаю невольно один эпизод. По программе НТВ недавно прошла передача "Двое" о судьбе юной девушки, по возрасту почти девочки, бомжихи, воспитывающей младшего брата. Мать их бросила, а отчим, чтоб дети остались под крышей его дома, предложил девушке сожительство. В случае отказа - дверь перед детьми захлопывалась, то есть этим "двоим" предлагалось покинуть жилище отчима. Что девушка и сделала, взяв с собой брата. Кочевала по вокзалам, по чужим углам. Сейчас снимает коммунальную комнату в С.-Петербурге, учится и подрабатывает переводами, чтобы содержать себя и брата.

Надо было видеть восковые, малокровные лица девушки и ее брата.

Ведущая же вдруг задала вопрос мальчику, что бы он сделал - купил интересную книгу или еду, появись у него лишние деньги?

- Книгу! - не задумываясь, ответил Петя.

Но сестра, ей было уже восемнадцать лет, ответила другое:

- Я бы купила еду, чтоб накормить брата.

Что в ситуации Викиной сделала бы любая мать? Каждая - свое, но прежде всего, конечно же, она подумала о том же, о чем эта девушка, пожелавшая прежде всего накормить своего кровного брата. Инстинкт самосохранения - в основе любого женского начала. Он довлеет над духовным в час опасности.

Об этом думала и Мария Сергеевна - мать Шукшина. И каждая из этих женщин была по-своему права. Самое главное, что между ними вскоре наступило перемирие. А нам и подавно волноваться не след, а только сочувствовать и помогать друг другу, хотя бы потому, что мы люди. Мир шукшинских героев, даже отрицательных, был добрым, сострадательным. Автор хорошо знал, что может сотворить даже минимальное проявление добра для таких, как Шукшин, вознеся его на пик всенародной славы, и что зло оставляет сломанные судьбы Егоров Прокудиных! А они рождались отнюдь не для преступлений.

Чти имя свое!

В Москве был повальный интерес ко всем мероприятиям (хоть и не люблю я этого слова, но миновать его нельзя в данном случае), связанных с именем В. М. Шукшина. Особенно в первый год после смерти. Люди словно искали какой-то главный ответ для себя у знавших Василия Макаровича лично и не знавших, но пытавшихся постигнуть всю потерю, которую понесло наше искусство.

Как-то выступала в Академии медицинских наук, "перед академиками", как мне было сказано. Мне отводилась там роль "художественного элемента" чтение авторских стихов, посвященных памяти Шукшина. Основную часть вечера взял на себя киновед, который долго и утомительно пересказывал содержание многих произведений Василия Макаровича в расчете на то, видимо, что в академической среде не совсем знакомы с творчеством этого художника. В завершение же выдал примерно следующее:

- Как вы убедились, герои Василия Шукшина все с отклонениями, неполноценные, в общем "чудики".

Следуя этой точке зрения, весь русский народ - вырожденец.

Это меня потрясло. И конечно, прежде чем читать стихи, я немедленно возразила:

- На нашей земле был уже один "чудик". Жил он в Калуге, ходил в драном плаще, подпоясанный веревкой, и в калошах. Мальчишки бросали ему в спину яблоки, а мысли этого "чудика" достигали звезд. Имя этого "неполноценного" - Циолковский. Недаром же в нашем народе существует пословица: "На чудаках держится мир!" О таких чудиках писал Шукшин. В творчестве Василий Макарович шел от народных традиций, исторической памяти, самосознания, быта, традиций родного народа, порой от райка и ярмарочного петрушки. Василий Макарович целиком доверял чутью своего народа. И, как вы убедились, он его прекрасно понимал! И за уважение к себе, к народным корням, ценил этого русского художника, любил и поощрял своими верными симпатиями, приверженностью к его произведениям.

Зал "академиков" оказался на моей стороне: ответом были оглушительные аплодисменты. Долгие. Понимающие. Вместе мы посрамили оппонента Василия Макаровича. Увы, Шукшин и после смерти продолжал кое-кого раздражать в лице этого киноведа.

В остальных встречах в любых аудиториях народ валом валил, народ слушал, народ забивал залы до отказа, забывал про обеды, ибо приходилось выступать порой и во время рабочего дня где-нибудь на заводе, в магазине или в ЦКБ. Народ не дремал. И не безмолвствовал. Ибо сразу после смерти Шукшина в Госкино, в Союз кинематографистов, в редакцию газет, радио и телевидения, на квартиру Шукшина пришло 160 000 писем!

Василий Макарович ушел от нас удалым, неудержимо веселым, непобедимым, как весь великий русский народ, "государственнообразующий", как сейчас принято говорить. Правда, этот государственнообразующий народ, внося в госбюджет 87 процентов, до сих пор почему-то по всем показателям самый бедствующий! Будем надеяться, что новый, молодой президент, с неизношенными мозгами, спортивный, притом по классу боевых искусств, носящий имя Владимир Владимирович Путин, пришедший к нам, когда страна переводила стрелки на новое время, приведет наше общество к равновесию.

Ведь Владимир - владеющий миром,

Имя дважды присутствует в нем.

Для России он явлен кумиром,

Чтобы с Путиным жить нам путем!

В своих заботах о престиже собственной страны, интересах народа и политик, и художник должны исходить прежде всего из уважения к национальным ценностям, к духовности, и сограждане никогда их не подведут, если они искренне будут служить отечественному делу.

В одном из последних писем В. М. Шукшина кредо его особенно ясно и четко высвечивается:

Русский народ за свою историю отобрал, сохранил, возвел в степень уважения такие человеческие качества, которые не подлежат пересмотру: честность, трудолюбие, совестливость, доброту. Мы из всех исторических катастроф вынесли и сохранили в чистоте великий русский язык, он передан нам нашими дедами и отцами.

Уверуй, что все было не зря: наши песни, наши сказки, наши неимоверной тяжести победы, наши страдания - не отдавай всего этого за понюх табаку. Мы умели жить. Помни это. Будь Человеком.

Достаточно сказать. что 150 народов только нашей Российской Федерации говорят на русском языке, не говоря уж о зарубежье. И если ты русский, помни и чти имя свое.

"Макни свое перо в правду"

После просмотра фильма "Калина красная" предо мной вдруг начал постоянно всплывать землисто-серой свечой иконописный, бритоголовый лик с безжизненными, пугающими глазами, слова его песни:

Ты жива еще, моя старушка?

Жив и я. Привет тебе, привет!

Пусть струится над твоей избушкой

Тот вечерний, несказанный свет.

Да-да, именно это я и вспоминала, видя в последний раз Василия Макаровича на киностудии "Мосфильм". Не знаю, интуиция или ассоциация, но именно эти слова встревожили тогда меня не на шутку. Была в них какая-то щемящая тайна: она меня мучила и жгла. Я-то хорошо знала, что в творчестве художника ничего случайного не бывает:

Ты жива еще, моя старушка?

Жив и я...

Отлаженный механизм ХХ века, чудо его и чудовище, выхолащивающая машина - кино. И видно, были счеты у В. М. Шукшина с этим "научным, техническим и культурным достижением человечества", и видно, знала об этих душевных терзаниях Мария Сергеевна: не случайно же в Доме кино у гроба сына своего вырвется из материнской груди не то стон, не то сдавленный всхлип:

- Васька, Васька, говорила я тебе, брось ты это кино! И вот тебя нет, а я жива.

Схожие мысли с желанием Марии Сергеевны можно найти в одном из писем Василия Белова из Вологды Александру Лебедеву в Воскресенск Московской области в сентябре 1982 года:

Мои воспоминания еще не написаны. Хотел писать книгу, но врать нельзя, а если не врать - не опубликуют. Надо подождать. Я уговаривал его бросить кино. "Вот Разин - и все!" На Дон ему ехать не хотелось.

Как-то говорил, что отец расстрелян. Еще о том, что пришло однажды матери, уже после войны, какое-то таинственное письмо. Очень ему хотелось верить, что это от отца.

До сих пор не стихают споры вокруг личности Шукшина: кто он? Писатель, режиссер или актер? И какая из этих граней в нем сильнее проявлена?

Все три ипостаси слиты воедино: редкостный дар природы, именуемый издревле Божьим, создал особый, неповторимый сплав яркой личности художника, дал Василию Макаровичу возможность органично решить проблему авторского кинематографа.

Кино - искусство коллективное, но авторский кинематограф - особая в нем страница, потому что задуманное одним трансформируется на многих, на всю страну и даже на зарубежье.

У известного писателя Сергея Залыгина была своя точка зрения на личность Шукшина:

Казалось бы, этот человек должен был обладать самым высоким мастерством перевоплощения из одной своей ипостаси в другую, но так только казалось, в действительности же он обладал неповторимым умением всегда оставаться самим собой. Умением и внутренней необходимостью этой неизменности.

Поражали в последние два года целеустремленность, волевая собранность, внутренняя дисциплина Шукшина.

За это короткое время Василий Макарович снял фильм "Калина красная", исполнив в нем главную роль; сыграл еще в двух фильмах режиссеров: Г. А. Панфилова - "Прошу слова", Н. Н. Губенко - "Если хочешь быть счастливым".

К этому же периоду относится и сложнейшая актерская работа в эпохальном фильме С. Ф. Бондарчука "Они сражались за Родину".

Выпустил две больших книги - "Беседы при ясной луне" и кинороман "Я пришел дать вам волю", написал десятки рассказов, две пьесы для театра, фантастическую сказку "До третьих петухов".

Очень много сил и душевных помыслов отдал созданию любимого детища фильму о Степане Разине. Картина за два-три месяца до неожиданной смерти В. М. Шукшина была запущена в предподготовительный период.

Ко всему прочему, по какому-то сверхъестественному наитию он успел не только покаяться в своем главном кинофильме "Калина красная", но и попрощаться с Родиной. В конце своей жизни у Шукшина вырвется, может быть, самое главное:

Родина. И почему не живет в сердце мысль, что когда-то я останусь там навсегда? Когда? Ведь не похоже по жизни-то. Отчего же? Может, потому, что она и живет постоянно в сердце, и образ ее светлый погаснет со мной вместе. Видно, так. Благослови тебя, моя Родина, труд и разум человеческий! Будешь ты счастлива - и я буду счастлив.

Пройдет много времени, в год 70-летия со дня рождения В. М. Шукшина, в Большом зале все того же Дома кино, где долгими, восхищенными овациями был встречен фильм "Калина красная" и где стоял позже гроб Василия Макаровича, новый руководитель кинематографа Никита Сергеевич Михалков на очередном Международном кинофестивале будет вручать роскошные букеты вдовам кинорежиссера Шукшина и киноактера Крючкова, отдавая должное памяти великих мастеров отечественного кино. И этот благородный жест у многих останется в памяти. Но в этой связи вспоминаются последние слова самой красивой женщины кинематографа, недавно ушедшей от нас, Аллы Ларионовой, которая с горечью в последнем интервью заметит, что известных актеров, принесших некогда родному кинематографу мировую славу, вспоминают в последнее время чаще после смерти.

Горько об этом писать, но и не писать нельзя, придерживаясь границ духовного пространства В. М. Шукшина, где царствовала неукротимо и непобедимо ПРАВДА.

В 1979 году в издательстве "Советская Россия" выйдет сборник публицистики Василия Макаровича под названием "Нравственность есть правда", где будет высвечена особо мысль автора:

Сейчас скажу красиво: хочешь быть мастером, макни свое перо в правду. Ничем другим больше не удивишь.

Потаенная любовь Шукшина

Недавно, в дни празднования 70-летия со дня рождения Василия Макаровича Шукшина, младшая его дочь Оля выступала по телевидению. Хорошо говорила о России, о назначении таланта. Я ее слушала пристрастно и внимательно, порадовалась за родителей. Оля закончила Литературный институт. Когда поступала в этот вуз, достался тринадцатый билет, и один из вопросов оказался о творчестве собственного отца. Вот тебе и тринадцатый билет! Оля пишет уже рассказы. Воспитывает сына Васю, оставив ему свою фамилию. Так что появился Василий Шукшин-второй.

- Видишь,- нашептывала между тем мне одна из "заявительниц от народа",- что-то в семье у этой Федосеевой неладно. Дочь-то дома не живет. Даже рожать Оля не стала у мамаши! В монастырь подалась.

- Монастырь в ее положении - не худшее место,- слабо защищалась я.Может быть, получше некоторых больниц. То СПИДом заразят, то еще чем-то. И что это вам неймется, не ваша ведь это жизнь. Каждый ею распоряжается по своему усмотрению. За рубежом для таких матерей, как Оля, самые прекрасные места выбираются в стране. Не захочешь - родишь. Чудная природа, уход, внимание и забота государства. Ведь появляется на свет будущий гражданин Отечества! Кстати, в этих монастырях по доброй воле находились некогда и дочки царские.

"Дочки царские" оказались убедительным аргументом, но заявительница не унималась:

- Вы вот пишете о Кате. Хорошо пишете. Мол, владеет двумя языками немецким и шведским. Но вышла-то она за немца! А отец ее снимался в фильме "Они сражались за Родину", таким образом борясь с фашистами, как все его родственники в Великую Отечественную.

- Опять двадцать пять! - ахнула я.- Да ведь фашисты-то не все немцы.

- Но они до сих пор в День нашей Победы на домах своих траурные флаги демонстративно вывешивают!

- Откуда вы знаете, что именно муж Кати вывешивает эти траурные флаги? Они ведь живут в России! - И спохватываюсь: - Да ведь для немцев наша Победа обернулась трауром. Между прочим, Берлин в прошлом - славянское село Берло. И славяне до сих пор в Германии проживают. Я была в этой стране, знаю немцев - это трудолюбивый, дисциплинированный. стойкий народ, оказавшийся заложником власти фашистов. Очень доброжелательный! Главное, самому быть настоящим человеком, и тогда и к тебе, а в твоем лице и к твоей стране, будут относиться соответствующе...

И в доказательство привожу еще более убедительный пример из южнорусской летописи, что некогда территория Пруссии (со столицей Берлин, в прошлом славянским селом Берло, от слова "берлога" - ведь на щите Берлина изображается медведь!), а также земли, где проживали "...не токмо муравляне (т. е. моравы), чехи, козары, карваты, сербы, болгары, ляхи, и земля Мунтаньская (южное Прикарпатье), вся Дальматия и Диоклития и волохи быша Русь".

На миг наступает затишье - мои доказательства оказываются сильнее эмоциональных перехлестов, мягко говоря, человека из народа, оскорбленного в своих лучших представлениях о звездных именах.

Да, Катя нашла свое счастье именно в этом молодом человеке, несомненно, порядочном и замечательном, они отныне очень богатые люди: у них за спиной - две прекрасных страны! У всех людей разных континентов и стран - любви радуются, а не осуждают. И такие семьи служат не разладу, а сближению двух некогда волею политиков разрозненных народов, исторически близких и родных.

- А Мария, дочь старшая Федосеевой, развод затеяла курам на смех. Это с двумя-то ребятишками? Сиротить детей? Мало у нас их по стране? Говорят, омоновцев в масках нагнала на дачу родителей своего бывшего мужа, чуть всех их не перестреляли!..

Мать моя родная, да что ж это такое-то?! И после смерти Шукшина память народная ревниво и зорко отслеживает все, что связано с дорогим ей именем. Конечно, здесь влияние средств массовой информации сыграло не последнюю роль. И судьба внука Лидии Николаевны Федосеевой-Шукшиной попала под обстрел. Как можно с плеча рубить там, где касается дело ребенка? Вероятно, были серьезные причины, если Маша, оставив богатого мужа известного предпринимателя, с помощью ОМОНа освободив сына Макара из "плена" второй родственной линии, не бросила его под забором, не избавилась, как некоторые, получив богатый откуп (а ведь могла!), не предала отцовской родни, дав малышу к тому же имя деда! И тут я себя поймала на мысли, что нелегко, ох, нелегко принадлежать к имени знаменитости. И, видно, Мария Шумская в свое время права была, не желая стать притчей во языцех, боясь, как огня, попасть под негласный надзор тех, кто устраивает догляд за такими, как Шукшин, за его женами, детьми, внуками. Увы, эти родственники знаменитостей такие же люди, как и мы с вами. Только Бог сподобил им родиться от баловней славы, которые, опять же носили и кирзовые сапоги, и фуфайку, и кепку, но могли появиться и в костюмах, сшитых, например, у Кардена или даже у Версаче.

У одного американского друга Софроновых в письме можно прочесть:

История оставляет нам весьма разные примеры жизни детей великих родителей. Для них, для детей, это всегда трудная ноша. Жить с известными фамилиями среди детей и врагов родительских и доказывать, в первую очередь, самим себе, свою способность к свершениям, самостоятельность, право своей личности, хотя бы просто незаметно жить.

В моей жизни нет женских примеров такой высокой духовной могучести, как Катя.

Автор статьи "Тепло студеных берегов: Шукшин в Скандинавии" Николай Стопченко выражал искреннюю благодарность выпускнице шведской группы филфака МГУ Кате Шукшиной - старшей дочери Василия Макаровича и ее сокурсникам за переводы критических материалов о Шукшине: эти труды помогли отечественным почитателям приоткрыть новые страницы из творческой биографии известного мастера.

Жизнь - каверзная штука и имеет свои законы, не подвластные никому.. И утверждает их по своему усмотрению - кому золото, кому серебро, а кому и дырку от бублика. Не волноваться же по этому поводу.

Но назойливо припоминаются слова опять же самого В. М. Шукшина:

Память народа разборчива и безошибочна.

Но у Василия Макаровича можно найти и такие строки:

Допустим, вышел молодой человек из кинотеатра и остановился в раздумье: не понял, с кого надо брать пример, на кого быть похожим. Ну и что? Что если не убояться этого? На кого быть похожим? На себя. Ни на кого другого ты все равно не будешь похожим.

Вот и дочки Шукшина похожи "на себя", ни на кого другого они не будут похожими. И в них проявляются крайние черты характера своего отца, но они неотделимы от того, что происходит именно с дочерьми Шукшина и ни с кем другим! Я-то лично радуюсь, что не иссякает род Шукшиных, что мечта Василия Макаровича о сыне воплотилась в его внуках. Как бы он радовался и Васе-второму и Макару! И другим внукам и внучкам, как радуется им Лидия Николаевна - жена его и верная помощница. Жизнь продолжается, если дети рождаются...

В одну из встреч с почитателями творчества Василия Макаровича жена его, Лидия Николаевна, зачитала текст одного из неопубликованных писем мужа к детям:

Миленькие мои, миленькие, скорее подрастайте, и я вам покажу мою прекрасную родину, и я очень хочу, чтобы вы ее любили, может быть, больше, чем маму и меня.

И это опять, из той, многоликой, потаенной любви Шукшина.

Хочешь заслужить счастливую любовь

отстрадай несчастную...

"А что же Мария Шумская?" - спросите вы.

Она жива и здорова до сих пор. Живет в Майми на Алтае, учительствует.

После того как у нее с Василием Шукшиным произошел разрыв, наделавший много шума в Сростках, семь лет не выходила Мария Ивановна замуж. Тяжело перенесла она личную свою трагедию. Вела замкнутый образ жизни, может быть, схожий с монашеским. Потом встретила человека, который на время согрел оледеневшую душу молодой женщины, но прожили они вместе опять же недолго. Снова несколько лет приходила в себя. Сейчас вновь замужем, но детей нет.

Осознав в конце жизненного пути, что, оказывается, Василия Шукшина судьба отнюдь не баловала в этой самой Разлучнице - Москве, Мария Ивановна все простила ему по завещанному ей от дедов христианскому обычаю и до сих пор жалеет и тайком пишет воспоминания, в которых запечатлен не то всхлип, не то стон очарованной некогда чистой души человеческой:

В разном виде он был пригож и люб мне: в разговоре, в чтении книг, в отдыхе и даже в неумении танцевать. Мне были дороги серые глаза, ямочка на подбородке, тяжелая, вразвалочку походка.

До сих пор ставит Мария свечи в церквях в память о Василии, прошедшем жгучей молнией через ее неискушенное, юное сердце, оставив на нем неизгладимый рубец. А мне невольно вспоминается в этой связи Песнь Песней царя Соломона и рассказ Куприна "Суламифь". Не эти ли чистые, солнечные потоки исходят из уст царя, сраженного самоотверженной любовью Суламифи, принявшей искупительную смерть во имя того, чтоб торжествовала на земле всепостигающая власть любви человеческой, завещанной нам от Бога, чтоб подвигала она и других на высокие поступки и возносила до небес, равных себе!

Мне режиссер Ренита Григорьева рассказывала, что незадолго до смерти Вася признался: "Если в этом году мне удастся побывать на родине, найду Машу, низко-низко поклонюсь и скажу: "Прости меня, Машенька!" - поведала журналистке из "Комсомольской правды" Эвелине Азаевой Мария Ивановна Шумская, и при этом глаза ее наполнились крупными, чистыми слезами.

Именно Эвелина Азаева вывела, по-моему, главную человеческую формулу: "Жить надо так, чтобы даже покинутая тобой возлюбленная молилась о тебе и была счастлива уже тем, что ты вообще был".

А что же Шукшин? Действительно ли раскаялся?

Слезы у меня наворачиваются всякий раз, когда я читаю все в том же рассказе "Осенью", написанном в конце жизни Василия Макаровича и напечатанном после его гибели, несколько строк, которые, возможно, потрясли, как и меня, однажды двоюродного брата Шукшина Ивана Попова, угадавшего главную драму этого человека.

Скажите: да что особенного-то в этом рассказе "Осенью"? А есть кое-что, что и объяснять-то не нужно:

Всю жизнь сердце кровью плакало и болело.

Не было дня, чтобы он не вспоминал Марью. По первости было так тяжело, что хотел руки на себя наложить. Но с годами боль ушла. Уже была семья - по правилам гражданского брака - детишки были. А болело и болело по Марье сердце.

На этих пронзительных и горестных словах Василия Макаровича я и хочу закончить рассказ о романтической любви и разлуке, рожденных в глубине неподкупной и своенравной Сибири. Хочется верить, что однажды в алтайских музеях, да только ли там, появится фотография или портрет утаенной от всего мира Шукшиным, самой драгоценной из всех его тайн, которую он охранял как зеницу ока от посторонних глаз и нечистоплотных рук, его любимой женщины, незамутненный образ которой он пронес через всю свою жизнь. Свидетельствует об этом покаянный рассказ "Осенью" Василия Макаровича, в котором он испросил прощение у той, которую подарил ему на заре юности Алтайский край. Помнится, некогда о такой же любви написал и Сергей Есенин:

Мы все в это время любили,

А, значит, любили и нас.

Но ведь известно издревле по русской любовной магии, что для того, чтобы получить в жизни счастливую любовь,- увы, опять же это дается Божьим промыслом не всякому (счастливую любовь тоже нужно заслужить!),- человек должен обязательно отстрадать несчастную любовь, бывает, что и не одну. Что ж, судьба Василия Шукшина в том - самое красноречивое подтверждение.

"Миленький ты мой... Милая моя!"

И открывается мне следующее в противоречивых поступках второй жены Василия Макаровича, которая была на десять лет его моложе, русская красавица, известная далеко за пределами родной страны, когда она после смерти мужа переходила от одного мужчины к другому, что узнала она про эту страшную тайну своего мужа, и бунтовала ее душа против этой нерушимой связи, и билась она, как голубка, об острые ножи женской ревности, истекая кровью, но властно, как царица, продолжала не подпускать имя соперницы близко к миру Василия Макаровича, встав, как страж, на рубежах его духовного пространства. Ведь Лидия завоевала мужа всей своей многострадальной жизнью, приручила этого дикого барса, подчинила женской власти, вместе с любимым страдала и радовалась, смеялась и с вызовом пела:

Миленький ты мой,

Возьми меня с собой.

Там, в стране далекой,

Назовешь ты меня сестрой.

Милая моя,

Взял бы я тебя

Там, в стране далекой,

Есть у меня сестра.

Миленький ты мой,

Возьми меня с собой,

Там, в стране далекой,

Назовешь ты меня женой.

Милая моя,

Взял бы я тебя

Там, в стране далекой,

Есть у меня жена.

Миленький ты мой,

Возьми меня с собой,

Там, в стране далекой,

Назовешь ты меня чужой.

Милая моя,

Взял бы я тебя

Там, в стране далекой,

Чужая ты мне не нужна.

Потому поначалу не получалась у них эта песня, и много было сделано дублей, не в пример другим фильмам, чтоб зазвучала, наконец, нужная мелодия. Представляю, каких внутренних мук стоило это Лидии Николаевне, талантливой актрисе, бросившейся безоглядно за Василием, сжигая за собой все мосты. Ей-то хватило мудрости и мужества завоевать его и удержать до конца жизни возле себя, и успокоить этот, вечно взъерошенный бурунами и штормами, океан. Великая и непобедимая, слабая и сильная, гордая и ранимая, она-то воевала за расположение Василия Шукшина и дорожила каждым мигом общения с ним, оберегала от ненужных посягателей на его драгоценное время, и детей ему нарожала, и песней лебединой стала, а что до прошлого, так оно и у нее было. На этом они сошлись, как два заговорщика, партнера, равные друг другу и в горе, и в радости, два шекспировских героя, чтоб утеплить свое сосуществование в холодных, расчетливых коридорах кинематографического мира! Прости ты меня, Господи, если я не права.

Впрочем, тут я делаю отступление, передышку, некую паузу для себя: в причудливом мире кинематографа, полном тонов и полутонов, неповторимых соблазнов и оглушительных поражений, взлетов и падений, где баловней успеха и славы завтра могут безжалостно предать полному забвению, ты должен и сам быть причудливым, напоминать изменчивому вкусу толпы поклонников, что ты необычен, притягателен, что и ты можешь, как зарубежные дивы, менять мужей, как перчатки. Но это внешняя сторона, далекая от внутреннего состояния человека, которое порой никому не доступно, как сказал Шукшин.

И в этом отступлении есть доля правды касательно судьбы актрисы и жены известного российского кинорежиссера, жившего в эпоху строительства коммунизма, воспитанного на идеях Ленина, пришедшего в конце жизни к христианским истинам через все испытания, выпавшие на его долю.

Рожденные и жившие в век богоборчества, следовательно, и отрицания "Десятисловия", завещанного Человечеству великими Учителями, которое до сих пор не потеряло свою актуальность и нравственную основу, несмотря на возраст нескольких тысяч лет, Василий Макарович и Лидия Николаевна Шукшины на себе испытали разрушительную силу бездуховного существования страны. Не нужно забывать и того, что со времен Ивана Грозного не случайно на лицедеев постоянно были гонения. Глубоко верующие люди не могли принять мира артиста, вынужденного в себе совмещать и добро, и зло, служить Богу и Сатане, в силу своего предназначения. Потому и не могут быть артисты высоконравственными, благородными людьми... Через них происходит преломление всех чудовищных катаклизмов общества, которые они вынуждены проявлять своим талантом. В них самих постоянно ходят волны мировой скорби, как в "Солярисе", объемля непостижимое, они причастны к этим процессам, живут их состоянием, пропуская через сердце. Иногда происходящее на сцене становится сутью актера, он начинает путать реальное с искусством перевоплощения. Конечно, артисты не могут не соотносить свой образ существования в обществе с высоким морально-нравственным законом жизни, но постоянно провоцируемые на сцене низменные чувства порой испытывают духовную целостность на разрыв.

Не забывайте, что артист зависим от многого - от политического курса, от настроения и пристрастий режиссера, от симпатий зрителей и многого другого. Он постоянно в борьбе - за свою популярность, за занятость, за режиссера, за зрителя, за свою выживаемость, теряя в этих мелочах лучшие человеческие качества!..

Я не случайно сделала столь пространное отступление, поскольку меня вновь достали "заявительницы от народа", которые, не зная этих крайностей актерской судьбы, ее беззащитности, буквально поставили меня к стенке, перечисляя замужества Лидии Николаевны Федосеевой-Шукшиной, обвиняя средства массовой информации в том, что они делают из актрисы секс-бомбу, что никак не вяжется с христианским мировоззрением русской женщины, целомудренной и верной любви... Это когда было-то? Мы живем с вами не в раю, а во времена, когда подорвано нравственное здоровье России, когда особо извращенная форма государственного управления ломает хребты своим согражданам, не подчиняясь никаким законам и используя армию против собственного же народа. Каждый приход высшего символа власти - президента простые люди ждут, как пришествия Господнего, связывая с ним свои надежды.

Лидия Николаевна обрела, мне кажется, в последнее время душевное равновесие, и мы видели неоднократно ее прекрасное русское лицо в свете свечи, которую она зажигает в память о своем многострадальном муже.

Рассказав примерное содержание своей книги "Цветы запоздалые" при недавней встрече с Федосеевой-Шукшиной, Александр Лебедев спросил:

- Каким цветком вы хотели бы стать или каким считаетесь, если так можно сказать?

И услышал неожиданное.

- Бурьяном, наверное,- ответила Лидия Николаевна.

И что-то в этом ответе было от обреченности и самоотречения, а, возможно, и от какой-то тайно терзающей ее вины.

Увы, в последний смертельный миг Василия Макаровича волею судеб Лидия Николаевна не смогла быть рядом, как и многие другие, начиная с родной матери.

Видно, так угодно было Творцу, который востребовал душу земного воплощения своего для каких-то новых замыслов. При этом великом таинстве свидетели не нужны!

Открывается новая страница в мироздании - третье тысячелетие, новая ступень, соединяющая нас со спиральной лестницей, по которой движется Человечество.

Что-то рушится и что-то воздвигается во имя новой цивилизации, но все равно это движение вперед - к жизнеутверждению или к погибели. Кто и куда нас ведет, отречемся ли вновь или воздадим по заслугам, будущее покажет.

Было время разбрасывать камни, наступило - собирать их.

И сложили о нем песню...

Одна из комнат в Бийске в квартире, где проживала последнее время Мария Сергеевна, на втором этаже, была целиком посвящена Василию Макаровичу. Домашний музей да и только - подарки, книги, газеты, фотографии. Здесь все подчинено было памяти о любимом сыне. Мать перечитывала книги Василия, по нескольку раз смотрела фильмы, если таковые шли в городе, поставленные сыном, вела бесхитростную переписку.

О многом провидчески написал Василий Макарович, даже о будущем своем надгробии выразился, как всегда, весьма своеобычно:

Нет - если уж надгробие, то чтоб была попытка встать!

И тут без народной юморинки не обошлось. И предстает он перед нами разным, но из плоти и крови, а не глянцевый манекен, чего Василий Макарович более всего на свете боялся. Примите его таким, каким сподобила Шукшина широкая и вольная сибирская земля!

После смерти Василия Макаровича по просьбе композитора Владимира Хохолкова поэт Георгий Кондаков написал текст песни "Калина красная", посвященный памяти Шукшина.

Зимой 1977 года композитор побывал в Бийске на улице Красноармейской у Марии Сергеевны и спел ей эту песню, правда, без аккомпанемента, поскольку пианино и роялям в этом доме предпочитали балалайку и гармошку, заставив мать Василия Макаровича невольно прослезиться.

Песня "Калина красная" Владимира Хохолкова позже публиковалась в сборниках областного и краевого издательств, записана фирмой "Мелодия" к 50-летию образования Алтайского края на авторской пластинке. С тех пор литературные передачи по горно-алтайскому радио начинаются с этой песни.

Неподкупное сердце народное проявляло по-разному знаки благодарности дорогому, полюбившемуся имени художника Василия Макаровича Шукшина.

Появлялся музыкальный спектакль "Сладка ягода" (Пьеса К. Васильева, стихи И. Шаферана), составленный из рассказов "Срезал", "Верую!", на основе сценария "Живет такой парень" и фрагментов повести "Энергичные люди".

Потом зазвучала опера "Я пришел дать вам волю", либретто которой написал К. Рыжов по мотивам общеизвестного киноромана Шукшина.

В память о Василии Макаровиче появилась песня "Посвящение" на стихи А. Поперечного, озвученная двумя известными певицами, Людмилой Зыкиной и Софией Ротару, и отличающаяся только манерой исполнения.

Весной 1977 года в Бийск приехал Анатолий Заболоцкий и снял фильм "Слова матери", спеша запечатлеть при жизни Марию Сергеевну.

Некоторые возражения

Рабочий из подмосковного Воскресенска Александр Лебедев, издав недавно книгу "Цветы запоздалые", многое позаимствовал из моей документальной повести "Он пришел издалека", добавив ряд имен и других женщин, как результат своих исследований, правда, материалы эти все давно в большинстве своем опубликованы в разного рода сборниках, журналах, газетах. Упомянув о том, что позаимствовал у меня сюжеты с Лидией Александровой, Люсей Пшеничной, Беллой Ахмадулиной, Софьей Ивановной Фенько (правда, почему-то у него она стала Фелько, а исполнительница роли матери Егора Прокудина Офимья Ефимовна Быстрова стала Ефимьей), забыл в этом ряду назвать Лидию Федосееву-Шукшину, переписав буквально все о ней из моей книги и не сославшись на автора. Не знал он ни одной из них и не встречался с ними никогда, кроме, конечно, Лидии Николаевны. Но есть литературное правило: когда что либо цитируешь - закавычиваешь или пишешь, например, "как сообщает автор такой-то..." А в данном случае изданный опус Лебедева называется плагиатом. И карается по закону. Вот это мне все очень не понравилось у данного автора. Невольно приходишь в этой связи к мысли, что и с другими публикациями у этого человека могли происходить такие же казусы, мягко говоря. Возможно, что это от литературной безграмотности. Ценя лебедевский энтузиазм и приверженность простоватую к В. М. Шукшину, я не могу и не оградить себя от подобной бесцеремонности. Увы, к литературе это не имеет никакого отношения.

В предшествующих моих публикациях была всего лишь десятая часть того, что я рассказала сейчас. Прочтя эту книгу, вы убедитесь, что я не голословна.

ВМЕСТО ПРОЛОГА

И разыгрались же кони в поле,

Поископытили всю зарю.

Что они делают? Чью они долю

Мыкают в поле том? Уж не мою ль?