Потерянный Ван Гог

15

Я вернулся в аукционный дом, и мы со Смитом проследовали за молодой женщиной с кроваво-красными губами по широкому белому коридору. В открытых кабинках по обе стороны сидели, склонившись над компьютерами, сотрудники, а в конце виднелось большое, как театральный зал, помещение с пустой сценой.

– Аукционы полностью виртуальные, – сказала наша провожатая и собиралась добавить что-то еще, но посмотрела на что-то за нашими спинами и промолчала.

Там стояла женщина в черном платье без рукавов.

– Аника Ван Страатен, – представилась она. – Рада вас приветствовать.

Она протянула руку для крепкого рукопожатия. Большой серебряный браслет сверкал у нее на бицепсе, и десяток маленьких висел на запястье. Она бросила взгляд на нашу провожатую.

– На этом все, – сказала она, и девушка шарахнулась в сторону так, что чуть не упала.

В противоположность блондинкам из виденных мной ранее аукционных домов, Ван Страатен была смуглой. Темные глаза, темные брови, зачесанные назад темные волосы – в целом довольно эффектная и даже красивая. На вид ей было немного за сорок, хотя взгляд повидавших мир (и даже уставших от него) глаз заметно ее старил.

– Да, мы почти все делаем в виртуальном режиме, – подтвердила она. Говорила она чуть отрывисто, но акцент я не смог определить. – Вот это, в принципе, зал для торгов, но мы больше не проводим очных аукционов, так что теперь он у нас просто для вида.

– Арт-бизнес, шоу-бизнес – везде одно и то же, – заметил Смит.

– Никак не могу согласиться. – Ван Страатен пронзила его взглядом. – Искусство – очень серьезный бизнес, и я не могу представить, что в отделе хищений произведений искусства Интерпола приравнивают его к каким-то шоу.

Смит проигнорировал ее комментарий и спросил, как долго она здесь работает.

– Меньше года, – ответила она и повела нас к себе в кабинет. – Это временно. Меня наняли, чтобы помочь аукционному дому перейти на следующий уровень.

– Ван Страатен, – произнес Смит. – Это немецкая фамилия?

– Нет. Голландская. А что?

– Так просто, – сказал он так, словно у него была дюжина причин.

Кабинет Ван Страатен был весь белым – стены, стол из люцита и все остальное. На столе имелись только ноутбук, сотовый телефон и большая стеклянная пепельница. За ним – крутящееся кресло, в которое она уселась, указав нам на два одинаковых стула, не крутящихся. Смит рассказал ей о нападении, из-за которого Аликс пропустила назначенную встречу, и о причине нашего появления. Аукционистка слушала, сложив перед собой на столе сильные, покрытые венами руки.

– Понятно. Я была удивлена, когда мисс Верде не появилась, и раздражена, что она потратила мое время впустую. Теперь я понимаю. Это очень печально, – произнесла она, хотя лицо ее не выражало ни тени огорчения и вообще оставалось непроницаемым.

Смит спросил, записывала ли она время встречи в календарь. Ван Страатен ответила, что не пользуется этой опцией.

– Я записываю время встречи на бумажках. – Она указала на блок стикеров на столе. – Потом избавляюсь от них. Так проще.

И не оставляет следов, подумал я. Но если ей не нравится бумажный календарь, почему она не пользуется виртуальным?

– Кто-нибудь еще знал, что мисс Верде собирается к вам прийти? – спросил Смит.

– Никто, кроме Дженнифер, которая устроила эту встречу. Моя ассистентка была в отпуске, поэтому я сама разговаривала с мисс Верде. Но беседа была очень короткой. Она сказала, что хочет показать мне какую-то картину. Вы знаете, что это за картина?

– Она вам не сказала этого?

– Только то, что это было что-то из моей области, поэтому я предположила, что это кто-нибудь из постимпрессионистов. Ван Гог или, – она откашлялась, – Гоген или Лотрек.

Руки ее продолжали неподвижно лежать на столе, но сквозь стол из люцита было видно, как она покачивает ногой.

– Итак, кроме вас, никто не знал о визите мисс Верде?

Смит наклонился, взял со стола блок, затем сунул его обратно.

– Я уже ответила на этот вопрос. Почему вы его повторяете?

– Потому что на нее напали, и я занимаюсь этим делом.

– Этим делом занимается Интерпол?

– Нет… Это по дружбе.

– И вы думаете, что нападение было как-то связано с ее визитом сюда?

– Мы просто проверяем все контакты мисс Верде в день ограбления.

– Понимаю. – Ван Страатен посмотрела на меня. – А вы как связаны с этим делом?

– Я тоже друг мисс Верде.

Несколько секунд она рассматривала меня, затем надела очки для чтения, отвернулась и начала печатать. – Как я вижу, вы художник, у вас готовится выставка в галерее Маттиа Бюлера.

– Что вы хотите этим сказать?

– Только то, что это очень хорошая галерея. – Она несколько раз перевела взгляд с меня на экран компьютера и обратно. – Знакомы ли мне ваши работы?

– Если вам приходится спрашивать, то нет, – усмехнулся я.

– Насколько я понимаю, вы смешиваете абстракционизм, аллегоричность и добавляете немного немецкого экспрессионизма, не так ли?

Я ответил, что работаю сейчас в стиле Бекмана и Киршнера.

– Итак, вы поклонник «энтартете кунст»? – Она посмотрела на меня поверх очков взглядом экзаменатора.

– Да, «дегенеративного искусства».

– Вижу, вы в теме.

– Я преподаю историю искусств, так что знаком с этим термином. Выставка прошла в… – Я замолчал, пытаясь вспомнить дату.

– В 1937 году, – подсказала она. – Около 650 предметов, картин, скульптур, гравюр, все они были конфискованы нацистами из немецких музеев. Более двух тысяч украденных произведений искусства были выставлены на всеобщее обозрение с насмешливыми комментариями на стенах вокруг… «оскорбление немецкой женщины, еврейская тоска по дикости, расовым идеалом дегенеративного искусства стал негр!» – Она остановилась и перевела дыхание. – Вам повезло, что вы занимаетесь своим искусством в наше время, мистер Перроне. Вас могли уволить с преподавательской должности, запретить выставлять и продавать ваши работы, и даже вообще запретить творить, как художникам-«дегенератам».

Я ответил, что я вообще везунчик, и она продолжила говорить о выставке.

– Как вы, наверное, знаете, это была сенсация. Немцы выстроились в очередь, более двух миллионов человек посетили выставку за первые шесть недель. В отличие от другой параллельной выставки, Große Deutsche Kunstausstellung.

– «Великое немецкое искусство», – перевел я.

Она одобрительно кивнула. Смит начал было что-то говорить, но она перебила его.

– Да, это как раз было шоу, санкционированное государством, скучная выставка портретов, пейзажей и персонажей немецких мифов, которую мало кто удосужился посмотреть. Забавно, не правда ли – нацисты ожидали, что люди осудят «дегенеративное» творчество, и некоторые так и делали, говорят, даже плевали на произведения искусства – но они толпой шли на него посмотреть. В конечном итоге, нацисты помогли прославить искусство, которое ненавидели. – Ван Страатен достала из темно-красной сумочки с золотой подкладкой пачку сигарет «Данхилл». – Не возражаете?

Она открыла пачку и предложила нам. Смит взял сигарету, и она достала старинного вида зажигалку, латунную или даже золотую. Смит наклонился, чтобы прикурить.

– «Дер Рёмер»? – прочитал он вслух выгравированную надпись на зажигалке.

– Да… подарок. – Она закрыла зажигалку и бросила ее обратно в сумочку.

– Что стало дальше с работами выставки дегенеративного искусства? – спросил я.

– Большая часть была уничтожена. В 1939 году нацисты сожгли почти пять тысяч произведений искусства во дворе Берлинской пожарной части. В 1942 году еще больше произведений искусства было сожжено на территории музея Же-де-Пом в Париже.

– Вы действительно настоящий эксперт, – сказал Смит. – Я думал, что вы специализируетесь на постимпрессионизме.

– Моя специализация – Ван Гог, который оказал большое влияние на дегенеративное искусство, вернее, на немецкий экспрессионизм.

Смит еще раз спросил, кто в аукционном доме мог знать о визите Аликс.

– Только я, – ответила она.

– Только вы, – повторил он, потом похвалил ее сигареты, поблагодарил, встал, и мы откланялись.

На улице нам пришлось кричать, чтобы расслышать друг друга сквозь грохот, который производила разбивавшая тротуар ремонтная бригада.

Я сказал, что Ван Страатен наверняка первым делом предположила, что Аликс принесет Ван Гога. Смит согласился, но не счел это предосудительным:

– Их всего пятеро, так что один из пяти – не самая плохая вероятность.

– Но она снова заговорила о нем, когда упомянула дегенеративное искусство.

– Ни фига себе «упомянула» … Целая лекция!

– Но интересная ведь, – возразил я. – Интересно и то, что она знала, в каком отделе Интерпола ты работаешь, и чем я занимаюсь. Она наводила справки.

– Все так делают… Да, кстати, и нам бы не мешало. – Смит потыкался в телефоне. – «Дер Рёмер». Зажигалка производилась во Франкфурте, в Германии, в 1940-х годах. Пишут, что очень редкая. – Он оторвал взгляд от сотового. – И еще одну вещь могу сказать… Она не голландка.

– С чего ты взял?

– За двадцать лет работы в такой международной организации, как Интерпол, и ты бы научился распознавать акценты, Перроне. Я разберусь с этим, если еще раз ее встречу. А пока что попробую навести о ней справки.

Он еще раз заглянул в телефон и сказал, что ему пора. Когда я спросил, куда он спешит, Смит ответил, что я у него не единственный клиент.

– Ты же только с нами собирался работать? – удивился я, но он уже зашагал прочь под грохот отбойных молотков.