В своей синей в белую полоску ночной рубашке, без макияжа, с мокрыми после душа волосами, собранными сзади в пучок, Аликс выглядела лет на шестнадцать. Она уже держала сотовый возле уха.
– Очень хорошо… Спасибо, до встречи. – Она положила телефон на стол и повернулась ко мне. – Все, договорилась.
Я отставил кружку с кофе и протер глаза, пытаясь прогнать сонливость. После нашего вчерашнего открытия я скачал девятисотстраничную биографию Ван Гога за авторством Стивена Найфе и Грегори Уайт-Смита вместе с собранием писем художника и читал далеко за полночь. Я спросил Аликс, о чем она договорилась, и она объяснила, что речь идет о встрече, которую ей назначили в аукционном доме Нижнего Ист-Сайда через знакомую, коллегу-аспирантку.
– Ее зовут Дженнифер. Ты просто ее никогда не видел, иначе бы запомнил. Она очень красивая, и к тому же умная. Мы недавно подружились, – Аликс в хорошем темпе рассказала, что Дженнифер подрабатывает в аукционном доме, новом и очень крутом; он находился возле старой синагоги на Элдридж-стрит, всего в шести или семи кварталах от нашего обиталища, хотя я там никогда не был. – Дженнифер свела меня со специалисткой по постимпрессионизму из этого аукционного дома, мисс Ван Страатен, которая готова встретиться со мной сегодня днем. – Аликс решила забежать за картиной после занятий, а перед этим заглянуть к себе на квартиру забрать почту. Мне удалось прервать ее, предложив свои услуги в доставке картины прямо сейчас, до начала ее занятий, но Аликс отказалась.
– Покажу ее специалистке, если она сходу не скажет, что это подделка, – сказала она и попросила упаковать наш шедевр.
Я отнес картину в свою студию и измерил: где-то двадцать на семнадцать дюймов. Посмотрев еще раз на лицо Ван Гога, я накрыл его листом пергаментной бумаги и слоем пузырчатой пленки, затем нашел большую дорожную сумку, уложил туда картину и наложил туда еще пленки для сохранности.
Вошла Аликс, вся из себя нарядная: шелковая блузка, черные брюки, туфли на высоких каблуках.
– Мне кажется, если хорошо одеваешься, люди воспринимают тебя всерьез. – Она подняла ногу и показала красную подошву. – Моя единственная пара лабутенов, – вздохнула Аликс. – Они меня покалечат, но смотрятся хорошо.
Плохо понимая, о чем речь, я охотно согласился, что вид великолепный, и наклонился погладить ей ногу. Она ласково убрала мою руку.
– Мне пора на занятия, а перед этим мы с Дженнифер договорились встретиться за кофе.
Я показал ей сумку и то место, куда спрячу картину, когда уйду на лекцию. Мне не нравилось оставлять портрет там, где его кто-нибудь мог увидеть. За то время, что я здесь прожил, ко мне в квартиру только один раз влезли, но я не хотел рисковать.
– У тебя усталый вид, – сказала Аликс и провела рукой по моей щеке.
Я признался, что полночи читал о Ван Гоге и о том, что его отец и дед были пасторами, и как он учился на пастора, но потерпел неудачу, и о его трудной жизни и борьбе… хотя я умолчал, как много у меня общего с этим художником: его тоже не понимали и не поддерживали родители, да и его искусство значило для меня очень много. Впрочем, Аликс уже знала много о нем и слишком много обо мне: о моей жизни, пьянстве, постановке на учет в полиции – о том пути саморазрушения, на который я когда-то встал, и о том, кем я мог бы стать, если бы не нашел дороги в искусство.
– «Поступай правильно и не оглядывайся назад, и все сложится хорошо», – процитировал я. – Из письма Винсента брату. Я прочитал их штук тридцать.
– Осталось всего две тысячи, – улыбнулась Аликс, накинула шарф и обещала позвонить после того, как специалистка аукционного дома сообщит, подлинный Ван Гог попал нам в руки или это подделка.