Потрошители времени

Глава 13

Холодная и дождливая погода больнее всего бьет по страдающим легочными заболеваниями. Сырость и холод просачиваются в грудь, и каждый вдох превращается в борьбу с тяжелым валуном, не дающим дышать. Но еще хуже этой тяжести становятся долгие приступы мучительного, надрывного кашля, а потом — опустошающая слабость, такая, что несколько шагов по комнате кажутся бегом на марафонскую дистанцию.

Холодная, сырая погода достаточно плоха даже при чистом воздухе. Добавьте к этому дым из миллионов каминных труб, вонь фабричных выбросов, запахи разлагающейся на улицах или в реке органики, и вы, возможно, получите отдаленное представление о том, каково приходится и без того перегруженным легким. Впрочем, это не учитывает еще ни туберкулеза, ни психических расстройств, часто являющихся следствием развивающегося сифилиса, — результат всего этого один медленное, полное боли сползание к смерти.

Элиза Энн Чапмен сползала к ней уже давно.

Лето и первая половина осени 1888 года побили все рекорды по низкой температуре и осадкам. К первой неделе сентября Энни разболелась настолько, что не смогла больше регулярно платить за свою комнатушку в Кроссингемском ночлежном доме на Дорсет-стрит. Большая часть того, что она зарабатывала или получала от Эдварда Стэнли — подмастерья-каменщика, с которым ее после смерти мужа связывали тесные отношения, уходила на лекарства. Серьезная потасовка с Элизой Купер, которую она застала за попыткой присвоить принадлежавший их общей подруге флорин, украсила ее лицо синяками, подбитым глазом, а грудь в том месте, куда та заехала кулаком, болела еще сильнее.

Она искренне надеялась получить деньги за те письма, которые получила от Полли Николз, и расплатиться ими за лекарства, в которых отчаянно нуждалась. Но денег не было ни от Полли, ни от неизвестного ей автора писем, которые она носила с собой в кармане. А потом Полли зверски убили — изрезали и искромсали даже страшнее, чем бедную Марту Тэбрем в начале месяца Даже если бы Энни захотела теперь спросить у Полли, кто написал эти письма, она не смогла бы этого сделать. Поэтому Энни порылась в письмах сама — и тут же поняла, что не получит за них денег ни сейчас, ни потом. Умей Энни читать по-валлийски, как знать, возможно, ей и удалось бы обратить эти письма в солидную сумму наличными. Но Энни не умела читать по-валлийски И не знала никого, кто умел бы.

Что оставляло в ее руках предметы, стоящие немалых денег, и никакой возможности понять, в чем это состояние заключается Поэтому она сделала единственное, что могла. Она продала письма, так же, как продала их ей Полли Одно перешло в руки ее давней знакомой по ночлежкам с Дорсет-стрит Длинная Лиз Страйд была душевной женщиной, родом из Швеции Она заплатила за первое письмо шесть пенсов, чего хватило Энни на то, чтобы сходить в фабричный лазарет в Спиталфилдз и купить одно из прописанных ей лекарств.

Второе письмо ушло за грош к Кэтрин Эддоуз, а третье Энни продала мистеру Джозефу Барнету, рыбному грузчику, который остался без работы и жил на Миллерс-корт с юной красоткой Мэри Келли. Барнет заплатил Энни шиллинг, подмигнул ей и чмокнул в щеку.

— Моя Мэри жила в Кардиффе, так что валлийский для нее все равно что родной, хоть она родом и из Ирландии. Уж Мэри мне его прочтет, это точно. И коль оно и впрямь так хорошо, как говоришь, я вернусь да приплачу еще!

Грош, равный четырем пенсам, и шиллинг, равный двенадцати, обеспечили Энни остаток нужных ей лекарств, а также пиво и ром на пару дней. Алкоголь был единственным болеутоляющим, которое Энни могла себе позволить, а боль терзала ее почти беспрерывно. Она почти все время чувствовала себя слишком больной, чтобы работать на улицах, особенно на пути в Стратфорд, где она обыкновенно занималась своим ремеслом. Впрочем, лекарства все же помогали. Если бы погода только прояснилась, ей бы снова легче было дышать.

Энни жалела о том, что продала письма. Но женщине надо на что-то жить, верно? А шантаж, как на него ни посмотри, занятие безнравственное. Полли заговорила ее красивыми сказками об уюте и хороших лекарствах, но в мире, где жила Энни, таким сказкам верили только дураки — люди, которые подменяли фантазиями пищу для желудка, и лекарства от хворобы, и кров, и постель, за которые надо как-то платить…

Будучи женщиной практичной, Энни решительно отмела эти фантазии и вернулась к основному своему занятию, а именно к попыткам оставаться в живых так долго, как только это возможно в мире, которому безразлична судьба стареющей вдовы, которую бедность заставляет заниматься проституцией. Возможно, это было не слишком похоже на жизнь. Но это было все, что ей оставалось. Поэтому, как и тысячи ей подобных, Смуглая Энни Чапмен делала все, что в ее силах, и оставалась в живых — не имея ни малейшего представления о том кошмаре, что дамокловым мечом навис над ее головой.

Скитер Джексон обладал непревзойденным нюхом на неприятности.

На этот раз он ухитрился попасть в самый ее эпицентр. Только что он собирался вступить в Urbs Romae, чтобы присоединиться к процессии Марса, и задержался на минуту проследить за мужчиной, который подозрительно пристроился к даме в дорогих японских шелках. А в следующую секунду он оказался между строем дружинниц «Ангелов Чести» слева и толпой сочувствующих «Ансар-Меджлису» и строителей справа.

Он сделал попытку сдать назад, но опоздал. Чей-то кулак вступил в соприкосновение с носом одного из сочувствующих «Ансар-Меджлису». Брызнула кровь. С обеих сторон послышался рев, причем трудно сказать, кто ревел громче: «Ансар-Меджлис» или «Ангелы». Противники схлестнулись, и повсюду замелькали кулаки. С грохотом завалился набок киоск, торговавший футболками и альбомами фотографий Потрошителя. Товары полетели на землю и были мгновенно втоптаны в грязь. В ноздри Скитеру ударил запах пота. Дерущиеся, сцепившиеся по двое или по трое, катались по мостовой и плюхались в прудики с золотыми рыбками, распугивая доисторических летающих рептилий. Потом чей-то кулак зацепил его плечо. Крутанувшись на месте, Скитер увернулся от удара, но споткнулся об угол перевернутого киоска и потерял равновесие. Кто-то толкнул его в бок, он взвыл и врезался физиономией в совершенно незнакомого ему человека. Когда взгляд его чуть-чуть прояснился, он обнаружил, что сцепился с жутко невежливой дамой, основные приметы которой — черный мундир и разбитый нос. Она тоже разглядела его, и взгляд ее не предвещал ничего хорошего: «Ангелы Чести» ненавидят всех мужчин, если только те не поклоняются Владычице Небесной, да и тех подозревают в измене. Скитер чертыхнулся — и едва увернулся от увесистого кулака, метившего ему в нос. Он изогнулся и прибег к приемам, которым научился у монголов-якка, пытаясь остаться в живых, когда другие мальчишки решили проверить бойцовские навыки и ловкость нового богды.

Внезапное движение Скитера отправило визжащую даму прямо в распростертые объятия кричавшего что-то строителя из «Ансар-Меджлиса». Столкновение вышло что надо. Скитер даже зажмурился. И тут же с воплем нырнул за перевернутый киоск, едва не сбитый с ног другой парой сцепившихся врагов. Он лихорадочно огляделся по сторонам в поисках выхода и не обнаружил ничего, что хоть отдаленно напоминало бы путь к бегству. Менее чем в четырех футах от него, в самом центре сражения, невозмутимо стоял, то и дело отталкивая от себя налетавшие на него тела вне зависимости от их роста, массы, скорости, пола, политических и религиозных воззрений, Кит Карсон. Выражение лица отставного разведчика являло собой смесь скуки и отвращения. У ног его громоздилась уже куча тел, продолжавшая расти прямо на глазах у потрясенного Скитера.

И тут под грохот барабанов и пронзительное завывание труб на площадь вступила процессия Марса. Как раз вовремя, чтобы влиться в сражение. Скитер успел увидеть неясные очертания кого-то, сильно напоминающего косматых аляскинских медведей-кодьяков, и женщин в кольчужных рубахах, вооруженных мечами, копьями и щитами, — этаких валькирий в представлении рисующего комиксы художника. На заднем плане маячили несколько востроглазых женщин в звериных шкурах, от визгливых выкриков которых (на древненорвежском, разумеется) у Скитера по коже забегали мурашки.

В толпе мелькнул Кайнан Рис Гойер, одетый в ту самую одежду, в которой валлийский лучник сквозь нестабильные Врата провалился из битвы при Орлеане прямо на ВВ-86. Несколько других выходцев из Нижнего Времени щеголяли древнеримскими доспехами, изготовленными из канистр и тому подобного металлолома. Тут был даже один испанец с мушкетоном, распевавший средневековые псалмы. И вся эта процессия с ходу врезалась в самую гущу драки.

Остававшиеся еще на площади туристы из числа самых любопытных не выдержали и бросились врассыпную.

Обитатели Шангри-ла вступили в жестокую битву, и бились они не на жизнь, а на смерть

Здоровенный строитель, выпучив глаза, опрокинулся от удара мечом. Похожая на хорька девица в черной форме сцепилась в смертельной схватке с медвежьей шкурой, с головы до ног скрывавшей дюжего викинга-берсеркера. В человеке под шкурой Скитер с трудом узнал Эйгила Бьярнессона, провалившегося на станцию сквозь Врата Валгаллы несколько месяцев назад. Маленький суши-бар покачнулся и завалился набок, расплескав по мостовой воду и живую рыбу. Несколько дерущихся поскользнулись и упали. Краем глаза Скитер уловил какое-то движение и инстинктивно отпрянул назад. Копье просвистело в нескольких дюймах от его виска и вонзилось в скамейку за его спиной.

Несостоявшаяся жертва копья, строитель-меджлисовец, сорвал с пояса мастерок и ринулся на метавшую копье женщину в кольчуге. Одновременно с этим огромная «ангелша» в черном, извергавшая ругательства голосом, способным гнуть железо, устремилась прямо на Скитера. Тот ухватил ее за руки и, подставив ей ногу, отправил в полет, завершившийся приземлением на скамейку, из которой уже торчало копье. Скитер порадовался про себя тому, что несколько месяцев занимался — и учил своих друзей из Нижнего Времени — айкидо. Если бы не это, он оказался бы погребенным под этой чертыхающейся тушей.

Впрочем, радовался он недолго. Мужчина в красной рубахе и бурнусе налетел на Скитера слева и сбил его с ног. Падение оказалось болезненным. Хорошо еще, Скитер умел падать — еще одно наследие драк с малолетними монголами-якка, каждый из которых был сильнее и тяжелее его. К несчастью, мужик в красном тоже был тяжелее. Гораздо тяжелее Скитера Он приземлился Скитеру прямо на грудь, молотя кулаками по всему, до чего мог дотянуться. Увы, в основном это касалось Скитера. Удар по ребрам почти выбил из него дух, но он собрался с силами и попытался врезать своему противнику по глазам. Промахнувшись, он все же зацепил кулаком по носу ублюдка, а потом проехался локтем по кадыку. Из носа у того пошла кровь. Он зарычал и снова заехал Скитеру по ребрам. Скитер задохнулся от боли, сделал попытку глотнуть воздух.

И тут кто-то ухватил ублюдка за красную рубаху и оторвал от Скитера. Послышался смачный удар, вскрик, ругательство на арабском… Скитер перекатился на карачки, все еще задыхаясь и по мере сил внося свою лепту в общий хор ругательств. Ребра болели, но, похоже, обошлось без переломов. Шатаясь, он поднялся на ноги: лежать было опаснее. И вдруг шум сражения разом стих. На поле боя появились силы правопорядка. Несколько дюжин офицеров в форме, ловко орудуя сетями и лассо, ловили ими по пять-шесть сражающихся сразу. Самое интересное: прораб со стройки «Аравийских Ночей» привел своих людей на помощь полиции, и те тоже отлавливали своих коллег-строителей сетями, не особо церемонясь волокли их по мостовой и сдавали на руки полицейским, которые застегивали на них наручники. В считанные секунды с дракой было покончено.

Скитер наконец смог вздохнуть. Все новые полицейские в форме вываливались на площадь. Оружие с лязгом сыпалось на мостовую. Скитер стоял, пошатываясь; рубаха его превратилась в лохмотья, пока он пытался оторваться от типа в красном. Только тут до него дошло, кому он обязан своим спасением. Не кто иной, как Кит Карсон, стоял над поверженным меджлисовцем, небрежно вертя в руках швабру. Перевернутое ведро лежало в луже грязной воды за его спиной на месте, где катаклизм захватил кого-то из уборщиков. По крайней мере это была не Бергитта — ее нигде не было видно. Судя по распростертым на мостовой охающим и стенающим телам, обозначавшим путь Кита от груды поверженных им ранее драчунов, отставной разведчик тоже неплохо владел посохом. Парень в красном скромно лежал у ног Кита и тихо постанывал.

Кит посмотрел по сторонам, перехватил взгляд Скитера и опустил свой импровизированный посох.

— Ты в порядке, Скитер?

Скитер кивнул и поморщился от боли в ребрах.

— Ага. Спасибо.

— Всегда рад помочь — Судя по выражению его лица, он сказал это совершенно искренне. На лице его вдруг заиграла волчья ухмылка — Ого, а вот и Майк Бенсон появился. Думаю, с ним ты не горишь желанием встретиться. Линяй, Скитер. Увидимся.

Скитер зажмурился, тряхнул головой, пришел в себя и нырнул в толпу. Действительно, вот уж с кем Скитеру не хотелось бы иметь дело — так это с Майком Бенсоном, подавляющим беспорядки. Вместе с Бенсоном на поле брани появилась медицинская бригада Рэчел Айзенштайн, дабы накладывать шины, швы и скобки. К счастью, на этот раз, похоже, обошлось без фатальных увечий. Скитер даже удивился. Копья, ножи, мечи, строительные инструменты — один другого смертоноснее… Он тряхнул головой. На лице одной из дружинниц «Ангелов» красовались длинные рваные отметины медвежьих когтей: она явно имела неосторожность налететь на Эйгила Бьярнессона.

И на самом краю зоны беспорядков, на границе Нового Эдо и Виктории, Скитер увидел Энн Уин Малхэни, абсолютно невредимую, несмотря на миниатюрный рост Инструктор по стрельбе спокойно сидела на верхушке фонарного столба, держа в каждой руке по револьверу. Было совершенно очевидно, что покушаться на ее особу никто даже не пытался. Скитер улыбнулся и помахал ей. Энн помахала в ответ, сунула револьверы обратно в кобуру и соскользнула по столбу на землю, ловкая и подтянутая, как хищная кошка.

— Боже праведный, Энн, — заметил Скитер, косясь на ее револьверы. — Да ты могла бы сдержать целую армию, сидя там, наверху. Славные у тебя игрушки в кобуре. Что это?

— «Уэбли», разумеется, — усмехнулась она. — «Уэбли» Королевской ирландской полиции, близкие родственники более поздних армейских Пару их легко спрятать где угодно. Уйма туристов берут их напрокат, отправляясь в «Потрошительские туры» через Британские Врата.

— Неудивительно, что тебя там никто не потревожил. Она беззаботно рассмеялась.

— Хоть на что-то у них хватило мозгов. Не знаю, как вы все, а я после такого возбуждения не отказалась бы промочить глотку. Пойдешь с нами, Скитер?

Он покраснел как рак, вспомнив, что оставшихся у него денег не хватит и на кружку пива.

— Э… спасибо, но меня еще работа ждет. Я… это… может, позже загляну, ладно? — Возможно, ей было известно, что его уволили, — вся станция, должно быть, знала уже об этом. Но должна же быть у парня гордость, верно?

— Ну, как хочешь. — Она внимательно посмотрела на него, склонив голову набок. — Тогда еще увидимся. Эй, Кит! Давай сюда! Я видела, как Роберт рванул в Римский Город. Что скажешь, если мы задержимся на минутку в «Нижнем Времени» пропустить по одной до открытия Главных? Мы скорее всего застанем Роберта там, и я слыхала, они раздобыли амфору фалернского…

— Фалернского? — воскликнул Кит. — Где это они его раскопали?

Даже Скитеру было известно, что фалернское — все равно что Дом Периньон древнеримских вин. И уж кто-кто, а Кит Карсон знал толк в хороших винах и прочих согревающих душу напитках. Скитер вздохнул, пытаясь представить себе, каково оно на вкус. Впрочем, на бокал фалернского у него не хватило бы, даже если бы он не потерял работу. А уж если потерял…

Он обошел зону беспорядков стороной и продолжил свой путь к Главным. Сворачивая за угол синтоистского храма, выстроенного в самом центре Нового Эдо, он столкнулся нос к носу с невысокой, крепко сложенной женщиной. Та отпрянула назад, и ему пришлось придержать ее рукой за плечо, чтобы она не упала. Раздраженный взгляд голубых глаз показался ему знакомым…

— Что ж ты прешь не глядя? Этак на куски б меня разнес и не заметил!

Скитер узнал голос прежде, чем успел сфокусировать взгляд. Молли, барменша-кокни из Нижнего Времени, любимица всех обитателей станции, морщилась и потирала свой монументальный бюст.

— Молли! Что это ты делаешь на полпути к Главным? — прокричал Скитер, с трудом перекрывая шум толпы, пока та поправляла платье — А я думал, ты сегодня допоздна на работе. Слыхала, что вышло с процессией Марса?

Одной выразительной гримасой Молли удалось выразить всю полноту раздражения, зависти и накопившейся злости.

— Не. Налетели эти репортеры длинноносые, хуже иродов поганых. Дьявол их побери! Те же, что у Виктории. Пристали словно пиявки какие! Честной женщине проходу не дадут, а это вам не фунт от Старой Леди с Тредниддл-стрит. — Увидев, как вытянулось лицо Скитера (что случалось у него иногда при наиболее цветистых выражениях Молли), она усмехнулась и потрепала его по руке. — Английский банк, сокровище мое, вот кого мы зовем Старой Леди с Тредниддл-стрит.

— А… — ухмыльнулся Скитер. — Сокровище, говоришь? Что ж, польщен. Спасибо, Молли.

Молли редко признавала дружбу, даже в кругу выходцев из Нижнего Времени. Интересно, подумал он, что такого он сделал, чтобы завоевать ее расположение. Впрочем, ее следующие слова все объяснили:

— Хотела найти Бергитту, вот оно что. Надо же ей жить спокойно, а то тут ходят всякие, вроде того, что лицо ей изукрасил, а она живет одна. У меня и комната свободная есть; вдвоем оно и дешевле выйдет.

Скитер не нашелся, что сказать. В который раз задень у него перехватило дыхание.

— Так ты ее не видал?

Он мотнул головой-

— Нет. Я шел к Главным, когда начались беспорядки.

— Ну тогда я с тобой, — заявила Молли. — Все равно делать нечего, покуда Бергитту не нашла.

— Сочту за честь составить тебе компанию, Молли, — улыбнулся Скитер, и они зашагали дальше вдвоем.

— Никогда еще не видел, чтобы на открытие Главных собиралось столько народу. — Скитеру приходилось почти кричать, такой шум стоял на площади. Бесцеремонно работая локтями, Скитеру удалось пробиться в точку, откуда им с Молли открывался неплохой вид на перрон.

Вся площадь была забита длинными очередями отбывающих туристов и сотнями зрителей, явившихся поглазеть на это зрелище. Монтгомери Уилкса, главу ДВВ на станции, пока не было видно. Сил правопорядка тоже было заметно меньше обычного, судя по всему, из-за беспорядков.

Все входы и выходы на перрон были перекрыты постами досмотра Бюро допуска к Вратам Времени, агенты которого щеголяли парадными алыми мундирами. Пройдя контроль ДВВ, прибывающим приходилось проходить сквозь строй медицинских постов, и только после этого она оказывались на самой станции.

Это был непреложный закон: прежде чем попасть в Шангри-ла, любой прибывающий турист обязан был пройти медицинское сканирование. Параметры его организма и состояние здоровья закладывались в компьютер с тем, чтобы сравнить с ними результаты аналогичных тестов по возвращении из тура во времени. Помимо этого, все отбывающие со станции проходили своего рода карантинные процедуры с тем, чтобы не допустить попадание заболеваний в Верхнее Время. Пару лет назад эта система спасла Верхнее Время от вспышки чумы, занесенной через одни из Врат на ВВ-13. Разумеется, стопроцентной гарантии эта система не давала — равно как и любая другая, — но она поддерживала туризм во времени, что для станций вроде Шангри-ла являлось главным условием существования.

Скитер только надеялся, что тот злобный сенатор из Верхнего Времени, у которого похитили дочь, не сможет набрать достаточно голосов для закрытия Вокзалов Времени. Увы, если насилие на ВВ-86 будет продолжаться и дальше в том же духе, он эти голоса получит. Впрочем, если эта перспектива и тревожила ДВВ, по поведению его агентов этого видно не было. Судя по тому, что видел со своего места Скитер, они были бесцеремонны как всегда, игнорируя взгляды зрителей, которые по обыкновению оценивали на глаз сувениры из Нижнего Времени. Основной работой агентов ДВВ на станции было взимать пошлину со всего, что проносилось в Верхнее Время через Врата, а также накладывать взыскания на тех, кто пытался пронести это контрабандой. Они обыскивали багаж, а иногда и самих туристов или курьеров, проносивших на станцию и обратно припасы и почту, на предмет всего незадекларированного и подлежащего взиманию пошлины. У одного из постов дама средних лет, у которой на каждом пальце сияло по бриллианту, во всеуслышание кричала, что не имеет ни малейшего представления, каким образом золотые серьги и ожерелье этрусков оказались зашиты в ее викторианский корсет. Она не клала их в чемодан, значит, их подбросил туда какой-нибудь жулик…

— Вот и скажите это судье, — устало посоветовал ей агент ДВВ в красном мундире. — Или платите пошлину.

— Но говорю вам…

— Леди, у вас на выбор три возможности. Вы можете заплатить пошлину в пять тысяч долларов или передать эти драгоценности представителю Международного Фонда Временно Украденных Объектов Искусства, который проследит за их возвращением в соответствующее время. Или вы можете отправиться в тюрьму за нарушение Первого Правила путешествий во времени. Вы не имеете права получать незаконную прибыль от Врат Времени. Официальным представителем МФВУОИ на станции является Роберт Ли; его офис расположен на Малой Агоре. У вас есть еще четверть часа на то, чтобы избавиться от этого или уплатить пошлину прямо здесь, на месте.

Несколько мгновений женщина злобно шипела.

— Ох, ладно! — злобно фыркнула она. — Вы принимаете чеки?

— Да, мэм, если у вас при себе три формы, удостоверяющие вашу личность и адрес постоянного проживания, совпадающий с тем, который вы сообщили в момент прибытия на станцию Шангри-ла. В таком случае Бюро допуска к Вратам Времени может принять чек.

— Отлично! — Она порылась в большой, дорогой на вид сумочке.

Насколько Скитер разбирался в моде, сумочка вышла из какой-нибудь дизайнерской студии в Париже. И поскольку привычка оценивать предметы роскоши и отличать их от дешевых подделок стала для Скитера частью профессии, у него не возникло ни малейших сомнений в том, что перед ним не фальшивка. Она достала чековую книжку в обложке из сафьяновой кожи с бриллиантовой монограммой в углу и выписала чек. Пять тысяч — столько она, наверное, оставляет в ресторанах на чай за месяц. Скитер тряхнул головой. Чем люди богаче, тем больше пытаются зажилить.

Агент ДВВ проверил ее бумаги и принял чек.

Дама с оскорбленным видом сунула этрусское золото обратно в корсет, захлопнула крышку чемодана и, высоко вздернув свой аристократический подбородок, удалилась в зал ожидания.

— Следующий!

Объявления о предстоящем открытии Врат звучали с десятиминутными интервалами; за пять минут до открытия интервалы сократились до минуты, напоминая копушам, что они опаздывают. За три минуты до открытия Скитер вздрогнул, услышав за спиной знакомый голос:

— Скитер!

Он обернулся и увидел протискивающуюся сквозь толпу Рэчел Айзенштайн. Она задыхалась: похоже, весь путь от лазарета она проделала бегом.

— Рэчел? Что случилось? — На мгновение его охватила паника: он представил себе Бергитту, всю в крови — попавшую в эту жуткую драку или во что-нибудь в этом роде. Главный врач Шангри-ла наконец протолкалась к нему, и он схватил ее за руку. — В чем дело? Что случилось?

Рэчел удивленно зажмурилась.

— Случилось? Ох, Скитер, прости — ты, наверно, подумал, что это из-за Бергитты. Нет, все в порядке, просто я разобралась с последствиями этих беспорядков и решила зайти, посмотреть на открытие Главных — так, на всякий случай. — Она похлопала рукой по висевшей у нее на бедре сумке с аптечкой первой помощи. — Вот, захватила. Я хотела успеть до открытия в надежде, что найду кого-нибудь, застолбившего удачную точку. Привет, Молли!

Скитер глубоко вдохнул и постарался расслабиться.

— Ну что ж, у нас вполне пристойная точка. Добро пожаловать в компанию.

— Спасибо, точка просто потрясающая. — Рэчел откинула волосы со лба. — Боже, надеюсь, в этой толчее у нас не будет новых беспорядков.

— Я тоже, — пробормотал Скитер. — Тем более что теперь у меня уже две дамы, которых мне придется охранять, если дело дойдет до потасовки.

— Право же, Скитер, я тронута, — улыбнулась врач, озорно блеснув глазами. — Я и не знала, что ты такой заботливый. Тебя-то что принесло в этот сумасшедший дом?

— Меня? — Скитер пожал плечами, пытаясь представить, поверит она ему или нет. — Я… мне было интересно, сколько карманников и мошенников я смогу вычислить среди прибывающих.

Рэчел Айзенштайн внимательно посмотрела на него.

— Знаешь, Скитер, я уже обратила на это внимание. Не знаю, с чего это ты, хотя подозреваю, это имеет какое-то отношение к Йанире.

Он покраснел.

— Можно сказать и так. — Скитер пожал плечами. — Просто я пытаюсь улучшить здесь хоть что-то. Для тех, из Нижнего Времени. — Он покосился на Молли и с удивлением увидел в ее глазах что-то вроде гордости. — Понимаешь, у таких, как Молли, и так жизнь нелегкая. Они едва сводят концы с концами, а всякая шваль пытается их ограбить. — Скитер снова пожал плечами и сменил тему разговора. — Я тут считал отбывающих. Досчитал почти до ста, когда ты появилась. Спорим, что прибудет больше, чем отправляется со станции?

— На верный проигрыш не ставлю, — усмехнулась Рэчел.

Скитер ухмыльнулся:

— Мудрая женщина.

Над головой снова ожили динамики.

— Прошу внимания! До открытия Врат номер один остается одна минута. К сведению отбывающих: лица, не прошедшие медицинский контроль, через Врата не пропускаются. Пожалуйста, приготовьте свой багаж для таможенного досмотра…

Стоявшие в очереди торопливо похватали свой багаж. Те, кто все еще выяснял отношения с ДВВ, потянулись за кошельками, чтобы заплатить астрономические пошлины. Потом отозвавшийся болью в черепе инфразвук возвестил об открытии Главных Врат станции. Острая головная боль в сочетании со стрессом и инфразвуком заставили Скитера зажмуриться. Он подавил острое желание зажать уши руками, тем более что это все равно не заглушило бы болезненный звук, который вовсе не был звуком.

Зрелище открытия Главных Врат всегда впечатляло. В пяти футах над поверхностью Общего зала возникла черная точка. Она быстро росла в размерах, превращаясь в амебоподобное пятно. Внешние края черной дыры переливались всеми красками видимой части спектра. По толпе зрителей пробежала дрожь. Разумеется, все жители станции видели открытие Врат много раз, и все же зрелище разрывающейся и выворачивающейся наизнанку реальности продолжало каждый раз приводить их в состояние невольного трепета.

Где-то за их спиной послышались недовольные голоса и приближающиеся ругательства. Скитер повернулся и вытянул шею, заглядывая поверх голов.

— Ох, черт…

Он охарактеризовал ситуацию довольно точно.

Дружинницы «Ангелов Чести» — по крайней мере та их часть, которой удалось избежать ареста при подавлении беспорядков, — силой прокладывали себе путь через толпу, направляясь прямиком к Главным.

— Что там? — спросила Рэчел, пытаясь привстать на цыпочки.

— Отряд «Ангелов», идет прямо на Врата. Молли прокомментировала это на чистейшем кокни, не подлежащем литературному переводу. Рэчел закатила глаза.

— О Боже. Только не говори, что они ожидают подкрепления из Верхнего Времени, ладно?

— Ну, — Скитер задумчиво почесал ухо, — прошел слух, будто их капитаншу видели покупающей билет для какой-то их генеральши, собравшейся в тур через Врата Философов. Якобы та хочет посмотреть на город, где Йанира жила в подчинении у коварного самца.

— Боже, Скитер, я же просила тебя не говорить мне, что они ждут подкрепления!

— Прости, — хитро улыбнулся он.

Рэчел хмуро покосилась на него и снова привстала на цыпочках, пытаясь разглядеть приближающихся «Ангелов». Молли только поджала губы и встала в боевую стойку, готовая ко всему. Тем временем отряд «Ангелов» подобно боевой фаланге неумолимо пробивался сквозь толпу. Зазевавшийся турист отлетел в сторону, зажав рукой разбитый нос. Отряд чуть сменил курс, и Скитер, Молли и Рэчел оказались прямо у него на пути. Второй раз за четверть часа Скитер приготовился к неприятностям, размышляя, стоит ли ему просто повернуться и бежать, уводя от опасности Молли и Рэчел, или же из принципа оставаться на месте.

И тут над головой вновь ожили динамики.

Скитер повернул голову как раз вовремя, чтобы увидеть. Главные Врата отворились уже достаточно для того, чтобы пропустить отбывающих со станции туристов. Однако далеко уйти им не удалось. Беспорядочная масса людей хлынула на перрон из Врат, и направлялась она на станцию.

— Какого черта! — ахнула Рэчел. — Никто и никогда еще не прорывался через Главные!

Однако именно это и делал сейчас копошащийся рой людей, прорвавшихся на Шангри-ла прежде, чем потрясенные отбывающие туристы успели тронуться с места. Как безумные оглушительно взвыли сирены. Почти сотня кричащих что-то людей клубком выкатилась из Врат на перрон, минуя медицинские посты, расшвыривая в стороны визжащих туристов и опешивших агентов ДВВ так, словно являлись хозяевами Вселенной.

— Неужели все психи этой планеты сговорились пройти сегодня через Главные?

— Не знаю, — покачала головой Рэчел. — Но кто бы это ни был, это мне не нравится.

Скитер согласно кивнул. Кем бы ни были вновь прибывшие, они направлялись прямо в их сторону. И кстати, где там эти чертовы «Ангелы»? Он попытался оглянуться в поисках приближавшихся к ним на всех парах «Ангелов», и в это мгновение Монтгомери Уилкс пулей вылетел из своего офиса и устремился навстречу вывалившейся из Главных Врат толпе.

— СТОЯТЬ! Всем стоять! Немедленно! Я говорю…

Что он хотел сказать дальше, так и осталось неизвестным.

Кто-то из надвигающегося цунами оттолкнул его. Со всей силы.

Негодующий глава ДВВ отлетел в сторону, прямо в хаос, воцарившийся на месте очереди отбывающих. Отчаянно размахивая руками, он последовательно сбил на пол женщину, троих детей и коробку японского фарфора шестнадцатого века, за который агенты Монти только что содрали немалую пошлину. Владелец коробки, возвращающийся в Верхнее Время бизнесмен, успел еще вскипеть благородным негодованием. Словно шар для боулинга, влетевший в кегли, Монти сбил с ног и его и продолжал движение по прямой вплоть до бетонной стены. Со зловещим стуком Монти впечатался в нее лицом.

Монти сполз на пол рядом с японцем. Падение последнего по произведенному шуму не уступало падению фарфора, хотя и уступило по благозвучности. Воздух огласился замысловатыми японскими проклятиями, заглушившими и рев толпы, и завывание сирен. Монти Уилкс тем временем просто сидел на полу, привалившись спиной к стене, и беспомощно моргал. Долгое мгновение его агенты смотрели на это, разинув рты. Потом ринулись вперед, разделившись на две группы. Первая устремилась наперерез нарушителям Врат, вторая — на помощь своему начальнику. Сирены и клаксоны завывали, как зимние ветры в пустыне Гоби…

Скитер обнаружил, что стоит на краю водоворота, состоявшего из телевизионщиков, осветителей и кричавших, что-то репортеров. Длинный микрофон на металлическом шесте едва не сбил его с ног. Голову и плечо пронзила острая боль. Скитер выругался и попытался прикрыть голову Рэчел от летящей прямо в нее тяжелой видеокамеры. Чья-то туша столкнулась с Молли и отшвырнула ее в сторону.

И тут другая толпа с криками врезалась в них со спины.

Это подоспели «Ангелы Чести».

Дружинницы в черных мундирах врезались в толпу нарушителей Врат на полной скорости. Со всех сторон слышались крики, угрозы и протестующий визг. Чей-то кулак угодил кому-то по носу. Наэлектризованный воздух взорвался грязными ругательствами…

— Армстро!

Чья-то рука бесцеремонно ухватила Скитера за плечо и развернула. Высокий, мускулистый, похожий на гориллу, совершенно незнакомый ему мужчина толкнул его вперед.

— Армстро, сукин сын! Где моя дочь?

Через плечо гориллы, ломавшего ему руку, Скитер увидел стену журналистов и телевизионщиков. Все как один смотрели на него, округлив глаза и разинув рты. Скитер тупо уставился в смутно знакомое лицо…

Лицо побагровело от удивления и ярости одновременно.

— Ты не Ноа Армстро! Тогда кто ты такой, черт подрал?

— Кто я? — Мозги Скитера с некоторым запозданием включились. Он дернул плечом, стряхивая руку гориллы. — Кто, черт подери, вы такой?

Прежде чем кто-нибудь успел произнести хоть звук, «Ангелы» взорвались скандированием:

— Смерть тиранам!

— Врежьте ему!

Краткое мгновение Скитер наблюдал на лице незнакомца выражение тупого удивления. Тот даже разинул рот. Потом побелел как полотно. Не от страха. От ярости. Вся сила взрыва пришлась Скитеру в лицо.

— Что, черт подрал, происходит на этой Богом проклятой станции?

Скитер раскрыл рот, но не смог выдавить из себя ни звука.

— Как смеют эти психи, — тот уставил палец в «Ангелов», — скандалить с моими людьми? Отвечай! Где Служба безопасности вокзала? Ты! — Тип, спутавший его с кем-то по имени Ноа Армстро, снова ухватил Скитера за руку, едва не сбив с ног. — Отведи меня к управляющему станцией! Живо!

— Эй! Уберите руки! — Скитер снова рывком высвободился. — Вам кто-нибудь объяснял, что врываться на станцию запрещено законом?

Глаза незнакомца слегка расширились, потом сощурились, превратившись в две узкие бойницы.

— Да ты знаешь, с кем разговариваешь? Или я добьюсь от этой станции сотрудничества — начиная с тебя, кто бы ты там ни был, — или набью здешнюю тюрьму должностными лицами за отказ содействовать правосудию!

Скитер снова открыл рот, еще не зная точно, что из него вылетит в следующий момент, но тут сам Булл Морган собственной персоной протолкался к ним сквозь царивший у Главных хаос.

— Прочь с дороги! — рявкнул Булл, с равной бесцеремонностью оттесняя плечом и репортеров, и агентов ДВВ. Подобно мощному ледоколу, оставляющему за собой свободное от льдов пространство, пробился он к Скитеру и свирепому незнакомцу и поднял руку размером с добрый окорок.

— Булл Морган, управляющий Вокзалом Времени номер восемьдесят шесть. Насколько я понял, вы изъявляли желание видеть меня?

Скитер покосился на замкнутое и настороженное лицо Булла, потом на порозовевшие скулы и свинцово-стальные глаза незнакомца и решил, что ему стоит поискать другое, менее вредное для здоровья место…

— Шериф! — рявкнул незнакомец.

Краснорожий, изрядно напоминающий лося тип в форме федерального шерифа отделился от толпы и подошел к ним. Вышеозначенный лось извлек пару наручников и ловко защелкнул их на запястьях Булла Моргана.

Челюсть Скитера отвисла сама собой.

Точно так же, как челюсть Булла Моргана. Его незажженная сигара выскользнула из зубов и с легким стуком упала на мостовую.

— Мистер Кларенс Морган, вы помещаетесь под арест по обвинению в похищении, злоупотреблении служебным положением, умышленном нарушении норм общественной безопасности, нарушении основополагающих норм путешествий во времени…

— Что?

— …и уклонении от уплаты налогов. На вас распространяются нормы федерального законодательства. Вы имеете право отказаться от дачи показаний. Все, что вы скажете, может быть использовано и будет использовано против вас в суде…

Где-то за спиной Скитера женщина в черной форме взревела быком:

— Грязный мелкий диктатор! Не смей лезть на эту станцию со своими надуманными обвинениями и своими сталинскими методами!

Кто-то замахнулся кулаком…

Драка вспыхнула на всей площади разом. С грохотом упала на бетонный пол камера. Перед Скитером мелькнул кто-то, зажимающий разбитый нос и плюющийся выбитыми зубами. Еще одна «ангелша» вырвалась из толпы, сжимая кулаки. Рядом ругалась на кокни Молли; знай кто-нибудь этот диалект, у него наверняка завяли бы уши. Кубарем покатился по полу репортер, кто-то завизжал…

Облако слезоточивого газа разом накрыло их всех.

Драка стихла так же быстро, как началась.

Скитер отчаянно закашлялся. Глаза нестерпимо жгло. В него врезалась, согнувшись в три погибели, Рэчел Айзенштайн. Из облака газа возникло кольцо федеральных офицеров в противогазах, распылявших эту гадость во все стороны из больших баллонов. Они окружили Булла Моргана и взбешенного, извергающего проклятия незнакомца, придерживая его, чтобы он не свалился на пол. Без лишнего шума полтора десятка федеральных агентов заняли круговую оборону. Тупые рыла винтовок, стреляющих резиновыми пулями, выстроились в кольцо, нацелившись на толпу.

Сбивая друг друга с ног, репортеры бросились прочь. Все смешалось: агенты ДВВ, местные обитатели, опоздавшие к началу катастрофы силы безопасности Шангри-ла, визжащие «Ангелы» и охваченные паникой туристы. Впрочем, почти сразу же все это скрылось в клубящемся облаке газа.

Скитер ухватил Рэчел за руку и потащил ее в сторону Нового Эдо. Надо было убираться подальше от этого безумия. Крики, вопль и визг слышались уже со всех сторон. Молли он нигде не видел. Он вообще почти ничего не видел. Они ворвались прямо в прудик с золотыми рыбками, полный стоявших по колено в воде перепуганных туристов и деревянных обломков: поток людей снес перила у одного из декоративных мостиков. Скитер выбрался на противоположный берег, вытащил из воды Рэчел, потащил ее вперед, запутался ногами в кустарнике и упал в озерко блаженно чистого воздуха. Скитер набрал полную грудь и закашлялся. Он сделал попытку поднять Рэчел на ноги, но едва мог стоять и сам.

— Дай помогу!

Знакомый голос прозвучал у него над самым ухом. Кто-то взял Рэчел за плечи и повел вперед, потом чья-то рука ухватила Скитера за локоть и выдернула его из хаоса топчущихся ног. Ослепленный слезоточивым газом, Скитер покорно позволил вести себя в неизвестном направлении. Шум и смятение стихли. Потом кто-то пригнул его за плечи, а в следующее мгновение по лицу его заструилась восхитительно холодная, чистая вода. Он все кашлял и кашлял, моргая слезящимися глазами.

— Рэчел? — только и смог выдавить из себя он.

— С ней все в порядке, Скитер. Ты молодчина, что ухитрился вытащить ее из этой заварушки.

Он услышал ее кашель где-то совсем рядом и вздрогнул при мысли о том, что могло случиться с Молли. Промыв глаза еще раз, Скитер чертыхнулся, злясь на себя за то, что снова не сумел защитить друга от творящегося на станции безумия. Наконец он сумел разлепить веки и оглядеться по сторонам.

Он обнаружил себя стоящим в некоем помещении, очень напоминающем туалет первого этажа гостиницы «Замок Эдо». В зеркале перед ним отражалась опухшая маска, некогда бывшая его собственным лицом. Он тряхнул головой и попробовал протереть глаза руками. Кто-то перехватил его за запястья.

— Сначала как следует вымой руки, — поспешно произнес все тот же знакомый голос. — Они у тебя все в «Си-Эс». — По рукам потекла струйка жидкого мыла.

Голос был ему хорошо знаком. Скитер вздрогнул и поднял взгляд. И оказался лицом к лицу с Китом Карсоном.

В который раз за последние минуты челюсть Скитера непроизвольно отвисла. Бывший разведчик времени улыбнулся, правда, улыбка вышла немного мрачноватой.

— Вымой руки как следует, Скитер. Не то снова вотрешь в глаза газ. — За плечом Кита виднелся Роберт Ли, проживающий на станции антиквар. Он склонился над соседней раковиной, помогая Рэчел промыть покрасневшие от газа глаза. С некоторым запозданием Скитер заметил болтавшийся на шее у Кита резиновый противогаз. Откуда, черт возьми, у Кита Карсона взялся противогаз? Уж вряд ли он купил его у того храмовника, что продавал такие штуковины на Малой Агоре. Впрочем, где бы он ни откопал его — возможно, в том легендарном сейфе у себя в офисе, — противогазов было две штуки, поскольку на шее у Роберта Ли болтался такой же. Что ж, может, Кит и купил их у того храмовника. В конце концов, Кит достаточно хитер, чтобы подготовиться к любым неприятностям. Скитер молча мыл руки.

Покончив с этим ритуалом, который помог ему вновь обрести зрение и — отчасти — восстановить душевное равновесие, он выпрямился и снова встретился взглядом с отставным разведчиком. Уважение в глазах Кита изрядно удивило его.

— Спасибо, — смущенно пробормотал он. Кит только кивнул.

— Тебе бы лучше раздеться. В прачечной «Замка Эдо» сумеют отстирать это от остатков газа.

Что ж, почему бы и нет? Скитеру приходилось делать в жизни и более странные вещи, чем раздеваться в самом шикарном сортире Шангри-ла догола перед Китом Карсоном и ведущим экспертом ВВ-86 по части древностей, пока за стенами его продолжало твориться черт-те что. Он успел разоблачиться до трусов, когда появился Гасим ибн Фахд, подросток из Нижнего Времени, провалившийся на станцию сквозь новые Врата Шехерезады. Одетый в дорогую ливрею коридорного «Замка Эдо» — что изрядно удивило Скитера, поскольку всего пару дней назад Гасим еще искал работу, — он держал под мышкой стопку одежды и большой пластиковый мешок.

— Вот. — Гасим протянул ему мешок. — Клади все сюда, Скитер.

— Ты не видел Молли?

— Нет, Скитер. Но обязательно поищу, если только мистер Карсон позволит.

Кит кивнул.

— Я не знал, что она тоже попала в эту кашу, иначе бы вытащил ее вместе с Китом и Рэчел.

Мальчишка из Нижнего Времени сунул Скитеру пластиковый мешок и бросился к дверям. Скитер запихнул в мешок джинсы и рубаху, порванную разъяренным строителем каких-то тридцать минут назад. В карманах звякнула мелочь.

— Черт, забыл вынуть свое добро.

— Мы все сохраним, Скитер, — заверил его Кит. — Там, в дальней кабинке, — служебный душ. Вымойся и оденься. Дела могут обернуться еще паршивее, и очень скоро. Я не хочу, чтобы ты попадался в лапы этому засранцу. — Он кивнул в сторону продолжавшего доноситься с площади шума беспорядков. — Тем более без свидетелей.

Это звучало еще более угрожающе, чем сама драка.

— Э… Кит? — неуверенно спросил Скитер. Отставной разведчик повернулся к нему:

— Да?

Скитер судорожно сглотнул.

— Что это был за тип? Где-то я его, кажется, видел…

Глаза Кита удивленно расширились.

— Так ты его не узнал? Боже праведный! А я-то думал, с чего это у тебя решимость такая… Это был сенатор Джон Кеддрик.

Скитер ощутил неприятную слабость в коленях.

Кит поддержал его за плечо.

— Держись, парень. Не думаю, чтобы ты очутился в тюрьме в ближайшие десять минут, так что ступай и прими душ. А потом устроим военный совет, идет?

Никаких разумных возражений у Скитера не нашлось, так что он молча повернулся и зашлепал босиком по мраморному полу шикарного гостиничного сортира, на ходу прикидывая, как, черт подери, Киту удастся вытащить его из этой передряги. При мысли об этом у него вырвался стон. Ох, черт, только этого им еще не хватало — после подозрительного исчезновения Йаниры Кассондры, перестрелок на станции, массовых беспорядков, не говоря уже о сегодняшних катаклизмах…

Но почему именно сенатор Кеддрик? И почему именно сейчас? Если сенатор приперся на станцию, не означает ли это, что его похищенную дочку тоже притащили сюда? И не кто иной, как «Ансар-Меджлис»? Скитер снова с трудом сдержал стон. У него было жуткое ощущение того, что над станцией Шангри-ла нависла смертельная опасность.

Которая более всего угрожала приемной семье Скитера…

Скитер стиснул зубы и закрыл за собой дверь душевой кабины. Станция Шангри-ла не сдастся без боя! Если сенатор Кеддрик задумал закрыть ее, ему предстоит самая жестокая битва за всю его жизнь. Скитер Джексон сражался за выживание своего клана, за все, что почитал святым и неприкосновенным.

Монголы-якка, даже приемные, умеют драться.

И очень не любят проигрывать.

Как глава группы наблюдателей старший инспектор Конрой Мелвин обладал правом приказывать Малькольму во всем, что касалось определения личности Потрошителя, и сейчас Конрой Мелвин желал знать, что за таинственный доктор помогал Джеймсу Мейбрику. Малькольм, валившийся с ног после продолжавшихся уже несколько дней поисков Бенни Катлина, сомневался в том, что задуманный Мелвином план сработает. Но как говорят в Штатах, тот был боссом, а если боссу угодно…

И Марго тоже ничем не могла помочь ему в этом. Даже у Дага Тэнглвуда не хватало для этого квалификации. Поэтому Малькольм Мур оделся по последней моде, вызвал самый шикарный экипаж из всех, имевшихся в распоряжении «Путешествий во времени», и стиснул зубы, чтобы не зевать всю тряскую дорогу до Пэлл-Мэлл и расположенных на ней престижных клубов. Именно там они надеялись отыскать след доктора, соответствующего приметам таинственного ассистента Потрошителя.

С ним вместе ехали Конрой Мелвин, Гай Пендергаст и Павел Костенко. Последний согласился весь вечер молчать как рыба, поскольку людей заграничного происхождения в подобные клубы не допускали, если они, конечно, не считались мировыми знаменитостями — каковой Павел Костенко не считался, по крайней мере в 1888 году. К тому же он до сих пор не окончательно оправился от потрясения, испытанного им во время уличных беспорядков в Уайтчепле. Конрою Мелвину тоже предстояло держать рот на замке с учетом его простонародного произношения; в случае крайней необходимости Малькольм мог бы, конечно, объяснить, что это полицейский, занятый расследованием, но он надеялся по возможности избежать этого, поскольку это наверняка нанесло бы удар по его репутации. Джентльмену, приведшему в престижное заведение вроде клуба «Карл-тон» столь низменное и вульгарное создание, как полицейский, прощения быть не могло.

Из трех человек, которых Малькольму предстояло опекать в этот вечер, он был менее всего уверен в Гае Пендергасте. Самонадеянный репортер продолжал наивно верить в свою неуязвимость, то и дело предлагая совершенно безумные планы «поисков», на которые Малькольм, Даг и Марго накладывали вето, иногда под угрозой применения силы. В результате Пендергаст был единственным, кто проболтал всю дорогу из Сполдергейта, пытаясь выведать у ученых их тактику на вечер и подшучивая над их настороженным молчанием.

Наконец они подъехали к знаменитому клубному зданию Роберта Смирка, выстроенному в 1836 году и обреченному на гибель от попадания немецкой бомбы в 1940-м. Малькольм приказал кучеру ждать их в течение часа и вошел в клуб. Знаменитый «Карлтон» был расположен в самом сердце Лондона, между ультрамодной Сент-Джеймс-сквер и Карлтон-Хаус-террас.

Малькольма здесь знали — как и во всех клубах для джентльменов, расположенных на Пэлл-Мэлл или Ватерлоо-плейс. В свое время он добился членства в каждом из них, и теперь это порой оказывало ему неоценимую услугу в работе гида. Он кивком приветствовал швейцара и представил своих гостей (слегка изменив фамилию Костенко с целью придания ей более* английского звучания), потом провел их в знакомый, пропахший дорогим табаком зал — заповедную территорию лондонской элиты мужского пола. В интерьере помещения преобладали темные цвета и красное дерево. Зато здесь не было ни намека на дамские рюшечки, приятные глазу безделушки или женский щебет, обойтись без которых дома джентльмену, как правило, не удается. Малькольм и его друзья оставили в гардеробе свои высокие вечерние цилиндры, трости и перчатки, хотя сумку с журналом и АПВО, сославшись на причины делового характера, Малькольм захватил с собой.

— Я предложил бы, джентльмены, — объявил он своим подопечным, — начать с одной из комнат для игр, где мы наверняка найдем себе стол для ломбера.

Со всех сторон люди были погружены в разговоры — где веселые и непринужденные, прерываемые смехом, где конфиденциально деловые. Воздух был наполнен гулом голосов, густым, как добрый портвейн, и серо-голубыми клубами табачного дыма. Кое-где в руках виднелись номера сомнительных изданий вроде «Жемчужины» — одно время весьма популярного порнографического журнала.

— …собрание Теософического общества, сегодня вечером? — спрашивал у своего спутника проходящий мимо джентльмен.

— Где, здесь? Нет, я этого не знал. Что за интригующее собрание джентльменов, хотя, должен заметить, им стоило бы скорее избавиться от этой гадкой мадам Блаватской!

Оба джентльмена рассмеялись и направились к роскошной лестнице, ведущей на второй этаж клуба. Малькольм задержался, раздумывая, стоит ли ему довериться своим инстинктам.

— В чем дело? — поинтересовался Пендергаст.

— Эти джентльмены упомянули о заседании Теософического общества, имеющем место здесь сегодня вечером.

Пендергаст нахмурился.

— Каком заседании?

— Теософического общества. Одной из самых известных своими изысканиями в области оккультных наук организаций Лондона.

— Кучка психов, несомненно, — усмехнулся Пендергаст. — Жаль, что доктор Фероз не смогла приехать с нами, а?

— Вы тоже пришли к той же мысли, что и я, Мур? — старательно понизив голос, спросил Мелвин. — Что наш приятель может состоять его членом, а? Уважаемый доктор, говорите? Любой медик мог увлекаться подобными собраниями.

— Вот именно. Мне кажется, нам не мешало бы посетить сегодняшнее собрание.

Они пристроились к компании джентльменов, направлявшихся к той же лестнице. Судя по обрывкам разговоров, они, возможно, являлись членами Теософического общества:

— …разговаривал как-то с парнем из Америки, из какого-то хлопкопрядильного города в Южной Каролине. Уверял меня, что сам разговаривал с пожилым джентльменом, который пробуждал мертвых.

— Ох, не надо, вздор какой! Одно дело — обсуждать возможность общения с ушедшими из этого мира. Я видел, что может творить настоящий медиум на сеансах спиритизма, но чтобы будить мертвых? Вздор и чепуха! Уж не скажете ли вы еще, что этот янки объявил себя Иисусом Христом?

Малькольм сделал незаметное движение рукой, включая свой журнал на запись с миниатюрной камеры, замаскированной под булавку в галстуке. Одновременно он не отставал от джентльменов, с любопытством прислушиваясь к их разговору Так они все вместе пересекли вестибюль и подошли к лестнице.

— Нет, нет, — возражал первый джентльмен. — Разумеется, пробуждал не в буквальном смысле этого слова, но пробуждал души умерших, видите ли, с целью общения с ними. Без всякого медиума или таинственных таблиц, передающих нам всякую невнятицу. Чтобы добиться этого, ему хватало веревки, на которой вешали человека, — он укладывал ее кольцом вокруг могилы того типа, с которым хотел пообщаться, и бормотал что-то этакое на латыни… не помню точно, что именно, но после этого дух бедолаги возникал в петле — и вуаля! Можете говорить в свое удовольствие до первых петухов. Ну конечно, дух не может покинуть пределов веревочной петли..

— И вас не смущает тот факт, что этот янки вас разыгрывал?

Негромкий смешок донесся до Малькольма сквозь клубы табачного дыма.

— Нет, уверяю вас, он говорил совершенно серьезно. Осмелюсь утверждать, этот парень из высшего света и искренне верил в то, что говорил.

Малькольм как раз собирался ступить на нижнюю ступеньку, когда его окликнули по имени:

— Ба, да это ведь Мур, не так ли?

Неожиданный оклик заставил Малькольма обернуться. Он обнаружил, что смотрит в улыбающиеся голубые глаза джентльмена, которого вроде бы помнил, но весьма смутно. Это был молодой человек лет двадцати трех, одетый по последней моде, с волнистыми темными волосами. Лучистые голубые глаза и светлая кожа выдавали в нем ирландца.

— Так вы Малькольм Мур, верно? — повторил тот с хитрой улыбкой Нотки дублинского произношения в голосе показались Малькольму знакомыми. Похоже, ему полагалось знать этого дружелюбно улыбающегося молодого человека.

— Совершенно верно, но, боюсь, вы имеете передо мой преимущество, сэр.

— Меня зовут О’Доунетт, Бивин О’Доунетт. Мы с вами встречались, дай Бог памяти, где-то с год назад, на летних скачках в Аскоте. — Весело прищурившись, мистер О’Доунетт усмехнулся. Звук вышел на редкость добродушный. — Видите ли, мне хорошо запомнились обстоятельства встречи. Мы с вами ставили на одну и ту же дохлую клячу, которая ухитрилась прийти последней.

Имя и лицо наконец всплыли в памяти Малькольма.

— Ну конечно! Мистер О’Доунетт, рад встрече с вами! — Они сердечно пожали друг другу руки, при этом Малькольм внутренне поморщился, вспомнив их знакомство. У него тоже был неплохой повод вспомнить ту скачку. Он сделал ту проигрышную ставку по просьбе своего тогдашнего клиента, миллионера, считавшего себя великим экспертом во всем, что касалось спорта, и в особенности скачек. Малькольм предупреждал этого идиота не ставить на эту лошадь, хорошо зная ее послужной список за предыдущие скачки, но, как говорится, клиент всегда прав… Оба — Малькольм и этот молодой ирландец, О’Доунетт, — проигрались с треском.

Малькольм представил своего нежданного знакомого своим гостям.

— Мистер О’Доунетт, позвольте представить вам мистера Конроя Мелвина и мистера Гая Пендергаста из Лондона, а также доктора Костена из Америки.

— Рад познакомиться с вами, джентльмены, — улыбнулся О’Доунетт, обменявшись с ними рукопожатиями. — Кстати, — добавил он, — где вы все это время пропадали, а, Мур? Ах, подождите, вспоминаю, вы же из Вест-Индии, так что колесите по всему свету. Знаете, я вам даже завидую.

Малькольм отчаянно пытался вспомнить про О’Доунетта хоть что-нибудь, кроме той неудачной ставки на скачках.

— А вы? — немного неуверенно спросил он.

— Ах, я-то? Ну, как говорится, фортуна то улыбается, то хмурится. Но мне удалось опубликовать сборник поэзии. Скажем честно, довольно тоненький, но все же опубликовал. — Глаза его озорно блеснули, на этот раз с явной самоиронией. — Так, всякий друидический вздор, ни капельки не похожий на серьезную поэзию, которую я предпочитаю, зато продается. Видит Бог, продается. Этот кельтский ренессанс еще сделает из нас, дублинцев, настоящих джентльменов. — Он снова подмигнул. Малькольм тоже улыбнулся.

— Похоже, это сейчас действительно популярно. Вам не приходилось бывать в Эйстеддфоде — теперь, когда читающая публика потянулась к друидической поэзии?

— А, на этих сборищах валлийских бардов, которые они устраивают в Лланголлене? Нет, хотя, раз уж я теперь представляю кельтскую пишущую братию, пожалуй, и стоило бы, а? А вы сами там были?

— Честно говоря, нет, хотя собираюсь заглянуть на следующий. — Малькольм весело рассмеялся. — Вообще-то Мур — французская фамилия, по крайней мере изначально. У нас в роду говорят, что за задней стенкой одного из шкафов хранится скелет или два наших галло-кельтских предков.

О’Доунетт рассмеялся и дружески хлопнул его по плечу.

— Отлично сказано, Мур! Отлично сказано! Ну разумеется, ведь сейчас мода на все кельтское! Мне приходилось разговаривать с джентльменом, чьи предки были прусскими генералами и считали себя кельтами, с чистокровными лондонскими саксонцами, тоже «кельтами», и даже, Господи прости, с индусом-полукровкой, служившим лакеем, — так он тоже «кельт», по крайней мере по отцовской линии!

Малькольм посмеялся шутке, найдя в ней двойной подтекст, ибо имелись доказательства — лингвистические, литературные, музыкальные и археологические — того, что кельтские законы, языки, обычаи и искусства Ирландии, Уэльса, Корнуолла, Шотландии и Галльской Франции имеют непосредственное отношение к ведической Индии.

— И кстати, говоря о великой и прекрасной кельтской культуре, — заметил О’Доунетт, хитро блеснув глазами, — вот идет самый великий из нас, кельтских поэтов. Я говорю о тебе, Вилли. Ты идешь на наше небольшое сегодняшнее собрание? Я думал, ты будешь рваться сегодня в салон мадам Блаватской.

Малькольм Мур повернулся… и с трудом удержался от удивленного восклицания. Его случайный знакомый здоровался с знаменитейшим из всех поэтов, рожденных в Ирландии, всемирно известным (правда, пока в недалеком будущем) Уильямом Батлером Йетсом.

Вилли Йетс улыбнулся О’Доунетту; глаза его светились недюжинным, беспокойным умом.

— Нет, не сегодня, Бивин. У доброй леди сегодня другие планы. Даже наша неугомонная мадам порой преследует другие интересы. — Йетс явно смеялся над собой. Ирландский акцент слышался в его голосе заметнее. Йетсу не исполнилось еще тридцати, и он всего год как приехал со своими родителями из Дублина.

Бивин О’Доунетт улыбнулся и представил их друг другу.

— Кстати, Вилли, ты не знаком с мистером Малькольмом Муром? Джентльмен из Вест-Индии, много путешествует. Мы с ним познакомились в прошлом году в Аскоте. Мистер Мур, мой добрый друг, мистер Уильям Батлер Йетс.

Малькольм обнаружил, что пожимает руку одному из величайших поэтов, когда-либо слагавших стихи на английском языке.

— Для меня большая честь, сэр.

— Рад познакомиться с вами, мистер Мур, — улыбнулся Йетс.

Малькольм не удивился бы, если бы воздух вокруг них заискрился. Несмотря на относительно молодой возраст, Йетс считался авторитетом в оккультных науках. Малькольм мысленно возблагодарил неизвестного американского заклинателя духов за то, что благодаря ему он включил на запись лежавший в сумке журнал. Впрочем, он все же спохватился и представил своих спутников, также по очереди обменявшихся с Йетсом рукопожатием. Гай Пендергаст, похоже, не имел ни малейшего представления о том, кто такой — или кем станет — Йетс, но лицо Конроя Мелвина приобрело такое выражение, будто его поразил гром, и даже Павел Костенко округлил глаза, глядя на молодого поэта, благодаря которому ирландский фольклор превратится в серьезное искусство и предмет научного интереса, который добился такого успеха, как ни один другой ирландец за всю бурную историю англо-ирландских отношений, и которого увенчают лаврами самого талантливого мистического поэта и писателя со времен Уильяма Блейка. Бивин О’Доунетт тем временем подмигивал своему другу-ирландцу.

— Мистер Мур тут делился историей своего рода, — усмехнулся он. — Он утверждает, что в ветвях его развесистого фамильного древа вполне могли запутаться один-два галльских кельта.

Йетс расплылся в полной энтузиазма улыбке.

— Так вы изучаете кельтскую культуру, мистер Мур? — поинтересовался он, заметно оживившись.

— Ну, не совсем, — улыбнулся в ответ Малькольм, хотя, возможно, знал о кельтской и друидической истории больше, чем любой другой британский эксперт в ту ночь. — Меня больше интересуют древности другого рода. В основном Древний Рим.

О’Доунетт ухмыльнулся и с гордостью покосился на своего друга.

— Вилли у нас и сам любитель древностей.

Йетс смущенно покраснел.

— Вряд ли, старина, вряд ли. Я развлекаюсь кельтской культурой, только и всего.

— Не говори ерунду. Вилли у нас очень даже серьезный ученый. Помогал основать Дублинское Герметическое Общество, разве не так? И мадам Блаватская находит твои теории весьма серьезными, честное слово.

Малькольм, которому не терпелось вывести молодого поэта из смущенного состояния, улыбнулся Йетсу теплой, ободряющей улыбкой

— Так вы интересуетесь теософией, мистер Йетс? — Разумеется, он знал, что Йетс выказывал значительный интерес к теософии и другим изысканиям в области оккультных знаний. Новая, завоевавшая большую популярность организация, основанная мадам Блаватской, посвятила себя психическим и оккультным исследованиям на основе «эзотерического буддизма», пропагандируемого ею и многими ее сподвижниками.

Явно не зная, как относится к этому предмету Малькольм, молодой поэт нервно кашлянул.

— Ну, сэр… да, сэр. Весьма интересуюсь и теософией, и… гм… другими подобными изысканиями.

Малькольм кивнул, стараясь хранить на лице не перепуганное, но самое что ни есть дружеское выражение.

— Тогда вы, наверное, читали новую «Историю язычества в Каледонии» Уайза? Там много довольно интригующих идей насчет развития религии и философии.

Молодой поэт просветлел.

— Конечно, сэр, разумеется, читал! Раздобыл экземпляр сразу по приезде в Лондон в прошлом году, как только ее опубликовали. И еще читал Эдварда Дэвиса и, разумеется, Д.В.Нэша — про Тейлезин.

— Ах да, британского друида, который утверждал, что встречался с Пифагором. Да, это мне тоже доводилось читать.

Малькольм не разделял энтузиазма насчет шитых белыми нитками теорий Нэша про так называемых британских друидов. Возможно, их выдумал и не сам Нэш, ибо мифы о них были популярны и раньше, но тем не менее это всего лишь мифы.

— А последнюю работу Чарльза Грейвза вы читали?

— Работу Королевского Комитета о древних ирландских законах Брегона? Ну конечно, сэр!

И молодой поэт расплылся в улыбке, полной гордости за своих предков, признанных западным миром прошлых веков лучшими врачами, поэтами, музыкантами и религиозными философами средневековой Европы. Свод законов Брегона включал в себя такие «современные» понятия, как всеобщее здравоохранение и даже закон о компенсациях работникам.

— Потрясающе! — восторженно подхватил Малькольм. — Великолепное научное исследование. Грейвз значительно расширил наши познания о древней Британии. Скажите, мистер Йетс, верите ли вы в то, что Стоунхендж построен друидами?

Йетс снова покраснел, хотя глаза его светились радостным интересом.

— Право же, сэр, я не археолог, но меня потрясает возраст этих стоящих камней. Полагаю, им по меньшей мере несколько столетий?

Малькольм снова улыбнулся.

— Разумеется. Больше тысячелетия, если говорить точнее. Определенно, их воздвигли еще в эпоху до римского владычества. Даже величайший египтолог наших дней, мистер В.М.Флайндерс Петри, согласен с этим. Не оставляйте своих изысканий, мистер Йетс. Нам нужны глубокие, заслуживающие доверия исследования истории наших островов, не так ли? Клянусь Господом, древней Британии есть чем гордиться! Право же, это кельтское Возрождение — замечательная штука, действительно замечательная!

Бивин О’Доунетт согласно закивал:

— Совершенно верно, сэр! Кстати, не слышали ли вы доклада того парня в Египетском зале? Ну, того наполовину литовца, хотя по натуре своей он британец, как золотой соверен, как бы он там ни звался. Я слышал, какой-то газетчик говорил, будто в молодые годы тот выступал в Сохо шарлатаном под каким-то египетским именем, но после изучил медицину и оккультные науки и сделался респектабельным врачом-месмеристом.

Малькольм не имел ни малейшего представления о том, кого мог иметь в виду О’Доунетт, хотя заметил, что Гай Пендергаст вдруг подался вперед, а в глазах его вспыхнул внезапный интерес. Репортер есть репортер, подумал Малькольм, хотя так и не смог представить себе, с чего Гаю Пендергасту так интересоваться каким-то оккультистом из Сохо.

Йетс, однако, сразу кивнул, явно знакомый с типом, о котором говорил Бивин О’Доунетт.

— Да, я слышал, как он говорит. Интригующий парень, хотя он уже несколько лет не выступал под именем Джонни Анубиса. О, я знаю, что это абсурдное имя, — добавил Йетс, заметив ироничный взгляд О’Доунетта, — но надо же человеку как-то привлечь к себе внимание публики, если он вышел из подобного окружения. И при всей театральности его ранней карьеры его учение вполне любопытно. Потрясающе для «селф-мэйд-мен» с Миддлсекс-стрит, из Уайтчепла.

Малькольм застыл — то ли из-за нотки горечи, прозвучавшей в голосе молодого поэта, то ли от легкого ощущения, будто он упустил что-то важное. Он заглянул в ясные глаза Йетса — и был потрясен болью, злостью и гордостью, горевшими в душе молодого ирландца. Злость за все зло и унижения, причиненные ирландской нации англичанами, боль за то, что все достижения кельтских народов только теперь, во второй половине девятнадцатого века, провозглашены пресыщенными английскими учеными — и то не всеми — гениальными. И даже в это десятилетие валлийцы, потомки коренного кельтского населения Британских островов, продолжали считаться дикарями, недочеловеками, и «доброжелатели» советовали им отказаться от своего варварского языка, если они хотят вернуться в лоно человеческой цивилизации, а ирландцев притесняли и унижали, как паршивых псов Европы. И все же, несмотря на все обиды, в глазах Йетса горела и пламенная гордость за историю нации, на протяжении столетий державшей факел цивилизации.

Малькольм стоял, застигнутый врасплох исходящей от молодого поэта энергией, понимая с благоговейным ужасом, что присутствует при рождении ярчайшей религиозной и литературной звезды, которая сумеет вобрать в себя древние познания, мистические ритуалы и религиозные философии всего мира, переплавив их в горниле поэтического таланта, чьи стихи будут напоминать не столько музыку, сколько величественное, громоподобное пророчество.

Самое любимое Малькольмом стихотворение Йетса, «Второе Пришествие» вполне могло быть написано как пророчество на родное время Малькольма, когда безумные секты вырастали как поганки, а сумасшествие начинало казаться нормой. Стоять здесь, беседовать с Йетсом, зная, что стихотворение это еще не написано…

— Кстати, мистер Мур, — усмехнулся Бивин О’Доунетт, словно ледяным душем разбивая магическое действие исходившей от Йетса энергии, пусть еще зачаточной, — я бы посоветовал вам закрыть рот, пока в нем не свила себе гнездо какая-нибудь птица!

Малькольм виновато зажмурился, потом с усилием пришел в себя.

— Прошу прощения. Я просто пытался вспомнить, читал ли я что-нибудь из работ того парня, о котором вы говорили. Э… как, вы сказали, его зовут? Анубис?

Йетс кивнул.

— Да, только он больше не пользуется этим именем. На деле этот человек — врач, опытный месмерист, доктор Джон Лахли. Читает публичные лекции и устраивает спиритические сеансы в местах вроде Египетского зала, но в то же время содержит совершенно обычную врачебную приемную в своей квартире на Кливленд-стрит. Он дал своему дому название «Тибор» в честь какого-то святилища из восточноевропейской мифологии. Вообще-то он вполне серьезный ученый. Один из моих знакомых, мистер Уэйт, пригласил его вступить в недавно основанную им организацию и был просто счастлив, когда доктор Лахли согласился. Он награжден в Горседде друидическими орденами и носит друидический жезл, slat an draoichta. Лахли считается самым образованным знатоком древностей, когда-либо выходившим из Сохо.

Малькольм прищурился. Уэйт? Знаменитый сооснователь Герметического Ордена Золотой Зари? Уэйт помогал разработать самую известную из существующих досок Таро. Однако этот знаток древностей вращается в самых любопытных кругах…

— Джон Лахли, вы говорите? Нет, боюсь, я ничего о нем не слышал. Разумеется, — Малькольм почти виновато улыбнулся молодому ирландцу, — я столько путешествую. Мне очень часто приходится не подпевать за теми научными и общественными изменениями, что происходят за месяцы моего отсутствия. Я обязательно запомню это имя. Спасибо, что привлекли мое внимание к его работе.

— Что ж, замечательно, — улыбнулся Бивин О’Доунетт, явно довольный тому, что познакомил Малькольма со своим ученым молодым другом. — Кстати, Мур, вы собирались наверх, когда я отвлек вас. Надеюсь, я не сорвал никаких планов?

Малькольм улыбнулся.

— Мы, собственно, услышали, что сегодня вечером здесь состоится собрание Теософического общества, и хотели узнать об этом побольше.

Йетс просветлел.

— Замечательно! Что ж, джентльмены, в таком случае встретимся наверху через четверть часа.

Малькольм покосился на Конроя Мелвина. Тот чуть заметно кивнул.

— Прекрасно! Пожалуй, схожу и попрошу моего кучера вернуться позже, чем я просил. Надеюсь, мы вас нагоним.

Двое ирландских поэтов откланялись и поднялись наверх. Малькольм повернулся к дверям, намереваясь известить кучера, что они задержатся дольше, чем на час, — и застыл. Одного члена их отряда не хватало.

— Черт подери, где мистер Пендергаст?

Конрой Мелвин, тоже смотревший вслед поэтам, вздрогнул и с беспомощным видом огляделся по сторонам.

— А?

— Пендергаст, — повторил Малькольм. — Куда, черт возьми, он делся?

Павел Костенко нервно сглотнул.

— Представления не имею, — прошептал он как можно тише. — Он был здесь всего минуту назад.

— Да, — раздраженно кивнул Малькольм. — Был. А сейчас его нет. Чертов репортер! Нам лучше найти его, и поскорее.

Через десять минут стало ясно, что Гая Пендергаста в «Карлтоне» больше нет, ибо его видели забирающим из гардероба свои шляпу, трость и перчатки.

— Ну да, мистер Мур, — сообщил швейцар. — Он уходил в большой спешке. Взял кеб.

— Вы не слышали, какой адрес он назвал кебмену?

— Нет, сэр, боюсь, что не слышал. Малькольм выругался про себя.

— Будь он проклят, этот идиот! Джентльмены, боюсь, наша экскурсия по вашей просьбе переносится на другой вечер. Доктор Костенко, доктор Мёлвин, нам нужно немедленно вернуться в Сполдергейт. Это очень серьезно. Чертовски серьезно. Репортер, разгуливающий по Лондону сам по себе, без сопровождающего, и задающий вопросы в такое время… Его необходимо немедленно найти и вернуть обратно, пока он не оказался в какой-нибудь фатальной переделке.

Оба ученых были вне себя от ярости, узнав, что их программа на вечер отменяется, особенно в свете собрания, происходившего всего этажом выше. Однако даже они осознали кризис, которым угрожала пропажа еще одного человека из Верхнего Времени. По крайней мере у инспектора Скотланд-Ярда хватило самокритики признать, что это он позволил репортеру улизнуть так легко. Кучер принадлежавшей «Путешествиям» кареты, которая привезла их в «Карлтон», тоже не заметил ухода Пендергаста и всю дорогу до Сполдергейта корил себя за собственную беззаботность.

— Мог бы проследить за этим чертовым дуралеем, — бормотал он каждые несколько минут. — Черт, ну почему этот кретин взял кеб? Я бы отвез его, куда бы он ни попросил!

У Малькольма были собственные подозрения на этот счет, которые подтвердились менее чем через полчаса, когда они вернулись в особняк «Путешествий во времени». Гай Пендергаст вернулся в Сполдергейт, но совсем ненадолго. Затем они с Доминикой Нозетт ушли снова, забрав с собой весь свой багаж и одну из сполдергейтских карет — не спросив при этом разрешения Гилбертов.

Новое несчастье замаячило перед ними.

Они не только потеряли туриста Бенни Катлина, они потеряли еще и двух членов группы наблюдателей, явно решивших расследовать дело самостоятельно. Малькольм, уже несколько недель спавший не больше трех часов в сутки, пытался понять, что такого увидел или услышал Гай Пендергаст, если это подтолкнуло его на собственные поиски в нарушение всех правил, установленных для группы наблюдателей. Малькольм был настолько занят Йетсом, что забыл о работе. И это было непростительно. До сих пор Малькольму только раз приходилось терять туриста: Марго, в тот жуткий день в Риме, в разгар сатурналий. Настроение его отнюдь не улучшилось, когда он напомнил себе, что оба раза он был занят не профессиональными обязанностями, а собственными эмоциями.

Поскольку ни малейшего представления, откуда начинать поиски пропавших репортеров, у Малькольма не было, он сделал единственное, что мог сделать, оставаясь спокойным. Он спустился в гостиную, налил себе хорошую порцию скотча и начал обдумывать новую профессию.

Ночлежный дом Кроссингем пропах плесенью, несвежей одеждой, потом, протухшей едой и отчаянием. Когда Марго и Шахди Фероз переступили порог кухни, на улице уже давно стемнело и стоял собачий холод. В печи вяло дымил уголь, и вокруг него сбились тесной кучкой человек двадцать, по большей части женщины. Свободных стульев не было. Те несколько стульев, что имелись, давно уже были подвинуты к самому огню пришедшими раньше других счастливчиками. Остальные изможденные, грязные обитатели кухни Кроссингема сидели на полу так близко к очагу, как сумели протолкаться. Хорошо еще, пол был чисто вымыт, несмотря на то что некрашеные доски его были истерты тысячами ходивших по нему башмаков.

Марго заплатила домохозяину, Тимоти Доновану, за чашку чая и протянула ее Шахди, потом подумала и заплатила еще за одну — для себя.

— Вот, милочка, — негромко сказала она ученой на лучшем своем кокни. — Вот вам чашечка чая для сугреву.

Чай оказался жидким и горьким, разумеется, без сахара или молока, способных исправить его противный вкус. Марго поморщилась и сделала еще глоток. Спитые чайные листья, конечно — если в этой гадости вообще присутствовало хоть немного настоящего чая. Так высок был спрос на чай и так дорог свежий продукт, что возник огромный рынок спитого чая. Использованная заварка собиралась слугами и домохозяйками, а затем продавалась мелким чаеторговцам, которые скупали гущу на дому, на вес. Затем гуща просушивалась, коптилась, спрессовывалась в «новые» брикеты и продавалась в дешевых москательных лавках, которыми изобиловал Ист-Энд. Существовал даже черный рынок поддельного чая, на котором под видом чайных брикетов листья бог знает чего и даже резаная бумага продавались тем, кто не мог позволить себе настоящий чай или — что не редкость — просто не знал вкуса настоящего напитка.

Марго подобрала юбки и нашла место не слишком далеко от огня, потом подержала чашку Шахди, чтобы та могла присесть тоже. Обе пристроили свои полотняные сумки с незаменимыми журналами на колени, чтобы на них не мог наложить лапу никто из любителей позариться на чужое добро. Марго поймала на себе несколько любопытных — и алчных — взглядов, по большей части мужских. Редкий обитатель Кроссингема обладал таким количеством вещей, чтобы хранить их в полотняной сумке.

— И что это у тебя в мешке, а, милочка? — От сидевшей рядом с Марго худой женщины лет шестидесяти пяти пахло джином, дешевым пивом и нестиранной много месяцев — если не лет — одеждой.

Марго заставила себя улыбнуться, игнорируя вонь.

— Шмотки мои, что заложу, сразу как найду место, где спать. Это, да еще папашины рубахи, чтоб ему в огне гореть, пьянчуге горькому. Да только его уж неделю как на виселице вздернули, за фокусы с чаем-то.

— Охо-хо, оно, конечно, нелегкое дело, — вздохнула другая женщина. — Нашему брату ведь что остается — красть да в петле болтаться, коли изловят, а то с голоду дохнуть. Уж лучше пьяный, да живой, чем висельник, вот что скажу. И то говорить, от червя да от могильщика все одно не уйти.

— И то хорошо, хоть рожу мне больше не изукрасит, — буркнула Марго, — да последний пенни в доме не пропьет. Скатертью дорожка, вот что скажу, скатертью ему дорожка, ублюдку старому. И еще скажу, жаль, его раньше не вздернули, а я б только спасибо сказала, вот оно как.

— И что, у тебя и работа есть? — спросила девушка не старше Марго, во взгляде которой сквозило любопытство — несмотря на застывший где-то в глубине страх. Она напоминала Марго кролика, на котором разминался перед работой мясник.

— Это у меня-то? — передернула плечами Марго. — Ничего, окромя меня самой да еще вот мамаши моей. — Она кивнула в сторону Шахди Фероз. — Да ну чего-нибудь да найду, правду говорю. Коли надо будет, и на улицу пойду, только чтоб крыша над головой была да краюха хлеба в Лайм-хаусе — да еще и для мамаши моей, вон оно что.

Пугливая девочка лет четырнадцати поперхнулась.

— Так вы и собой торговать пойдете?

Марго покосилась на нее, потом на Шахди Фероз, которая как ее «мать» бросила на свою «дочку» неодобрительный взгляд, и пожала плечами.

— А что, оно мне и раньше приходилось. От меня не убудет, коль придется заняться этим и еще. Мамаша-то моя уж больна, а зима, она не спросит, старые кости аль молодые. Мне что, я и на полу пересплю, а мамаше постель подавай, правду говорю, а, мамаша?

В углу кухни женщина лет сорока в драном платье и шапке, изношенной так же, как грязные летние башмаки, принялась раскачиваться из стороны в сторону, обхватив руками колени.

— Помрем мы все здесь, — с закрытыми глазами простонала она. — Все помрем, а никомушеньки и дела не будет. Ни констеблям ихним, никому. Некому нас защитить, вот оно как, некому. Все кончим, как бедная Полли Николз, все так кончим. — Несколько женщин, скорее всего ирландки-католички, перекрестились, и губы их испуганно зашевелились, бормоча молитвы. Еще одна женщина достала из кармана бутылку и жадно припала к горлышку. — Бедняга Полли, — продолжала раскачиваться женщина в углу; из зажмуренных глаз ее катились слезы. Голос у нее был пропитой и хриплый, хотя она явно была образованнее остальных. — Ох, Господи, бедняга Полли… Чертов констебль увидал меня на улице нынче утром, так сказал мне убираться, пока он мне глаз не подбил. Или, говорит, плати, чтоб остаться на моем, говорит, участке. А коли денег нет, так, говорит, дай за просто так. Зайдем, говорит, во двор — и давай. Тварь вонючая! Плевать им на нас, покуда они свое получают, а мы продавай себя или дохни с голоду, и еще душегуб этот рыщет… — Она заплакала, всхлипывая и продолжая раскачиваться как безумная в своем углу. Марго не могла выдавить из себя ни слова; она и дышала-то с трудом. Стиснув зубы, она гнала от себя воспоминания собственного прошлого. Нет, копам до них и впрямь нет дела, будь они прокляты… Копам всегда наплевать на проституток, хоть бы они лежали мертвыми на улице. Или на полу в кухне. Им плевать на то, что они делают или говорят, и на то, сколько лет ребенку, который их слушает…

— Знала я Полли, — тихо произнес новый голос, в котором сквозила горечь. — Добрая, славная душа; другой такой я не знала.

Говорила женщина лет пятидесяти. Возможно, она никогда не была красавицей, и все же лицо ее светилось какой-то чистотой, а из глаз струились слезы.

— В то самое утро я ее встретила, в то самое утро. Она, бедняжка, снова была пьянее пьяной, колокола на Святой Мэри, что на Мэтфеллон, только-только полтретьего пробили, а у нее все денег на ночлег не было. Все пропила, все до последнего пенни. Говорила же я ей, сколько раз говорила: «Полли, — говорила, — не доведет тебя до добра джин, ох не доведет!» Послышался громкий всхлип, и женщина закрыла лицо руками. — И ведь были у меня четыре пенса! Могла ж я одолжить ей! Ну почему, почему я не дала ей тех денег, коль она была так пьяна и спать хотела?

Сидевшая рядом женщина обняла ее за плечи.

— Ш-ш, Эмили, она бы и их пропила — ты же знаешь, она бы все спустила на джин.

— Но ведь была б жива! — вскричала Эмили, стряхивая руку с плеча. — Была б жива, а не порезана на куски…

Только тут до Марго вдруг дошло, что это Эмили Холланд — одна из последних, кто видел Полли Николз живой. Обе женщины дружили и часто делили комнату в одной из сотен разбросанных по этому району ночлежек. Сколько этих женщин знали пятерых жертв Потрошителя достаточно близко, чтобы оплакивать их? Полторы тысячи проституток промышляли своим ремеслом на улицах Ист-Энда. Полторы тысячи — вроде бы солидная цифра, но в колледже Марго училось больше полутора тысяч студентов, и она знала почти всех, по крайней мере — в лицо. Достаточно хорошо, чтобы искренне огорчиться, если бы какой-нибудь маньяк порезал их на маленькие кусочки.

Марго допила горький чай, пока он совсем не остыл. По крайней мере они собирали достаточно ценный материал. До сих пор ей, например, не приходилось читать, чтобы лондонские констебли обирали тех самых женщин, которых им полагалось защищать. Вот вам и образ британского полицейского-джентльмена. Марго фыркнула про себя. Судя по тому, что она успела повидать на улицах, похоже, что британские мужчины смотрели на любую женщину более низкого социального положения, если та не состояла в надежном браке, как на сексуально доступную. И в Ист-Энде, и в так называемых респектабельных домах, куда шли в услужение девушки с улиц вроде этой, джентльмены не особенно стеснялись тащить их в постель, несмотря даже на слишком юный возраст. А ведь закон, устанавливающий совершеннолетний возраст, начиная с двенадцати лет, был принят совсем недавно.

Нет, то, что коррумпированные полицейские заставляли лондонских проституток заниматься с ними любовью, вовсе не удивляло Марго. Уж не этим ли объяснялся тот факт, что при нападениях Джека женщины ни разу не звали на помощь? Даже Элизабет Страйд не пыталась привлечь внимание полного людей зала собраний. Попавшая в беду женщина не могла надеяться на помощь полиции, поскольку ей грозило больше неприятностей, нежели ее клиенту.

Ее состояние не укрылось от наблюдательной Шахди Фероз.

— Вам не холодно, дорогая? — тихо спросила она. Марго мотнула головой, опасаясь, что голос выдаст ее.

— Вздор, вы вся дрожите. Давайте-ка подберемся поближе к огню.

Марго сдалась и подвинулась. Это было проще, чем признаться в подлинной причине того, почему ее бьет дрожь. Сидеть здесь в окружении женщин, каждое слово которых безжалостно напоминало ей о том, как вдребезги разбился ее собственный мир, оказалось куда тяжелее, чем она ожидала, изучая все эти убийства на станции. А ведь она уже тогда знала, что это будет тяжело. Что ж, привыкай, сердито сказала она себе. Ведь сегодня же ночью, немного позже, в эту кухню войдет Энн Чапмен, а потом она уйдет отсюда, чтобы оказаться изрезанной на куски во дворе за домом номер двадцать девять по Хэнбери-стрит. И Марго придется терпеть, потому что ночь будет долгой-долгой. А ведь ей еще придется до половины шестого утра каким-то образом проскользнуть в этот темный как яма двор и установить там аппаратуру наблюдения.

Может, ей лучше перелезть через ограду? Она определенно не хотела рисковать, открывая ту скрипучую дверь. Да, так она, пожалуй, и поступит — перелезет через забор, как какой-нибудь вор. Это означает, ей придется скинуть все эти юбки и одеться как мальчик. Лазание по заборам в ее теперешнем наряде исключалось полностью. Она попыталась представить себе, что делает сейчас Малькольм, где ищет неизвестного сообщника убийцы, и, вздохнув, подобрала колени под подбородок. Она скорее бы согласилась тысячу раз выбраться с Малькольмом, где бы он сейчас ни был, чем сидеть на полу кухни Кроссингема, тщетно пытаясь не думать о том, как умерла ее мать.

Смаргивая непрошеные слезы, Марго вдруг сообразила, что у нее есть еще одна убедительная причина не расклеиваться. Кит мог бы — но не обязательно — простить ее за срыв работы, списав это на отсутствие опыта работы в поле, которого ей еще предстояло набраться. Но если она облажается из-за собственных переживаний, Малькольм дознается до причин этого или сдерет с нее шкуру живьем — не одно, так другое. И если ей придется сказать Малькольму, что она облажалась потому, что не могла не вспоминать о том, как умерла ее мать, он все равно узнает правду.

А Марго, как ни старалась, не могла представить себе, чтобы Малькольм Мур согласился жениться на девушке, чей отец-алкоголик умер в тюрьме, отбывая пожизненное заключение за убийство, забив до смерти свою жену на глазах маленькой дочери, когда узнал, что она шлюха. Но еще хуже, чем потерять Малькольма — а Марго любила Малькольма так сильно, что при одной этой мысли у нее становилось пусто и холодно внутри, — был бы взгляд ее деда, если Кит Карсон узнал бы, как и почему умерла его единственная дочь.

В первый раз за свою недолгую еще жизнь Марго Смит обнаружила, что причинять боль любимым людям еще больнее, чем когда причиняют боль тебе. Возможно, поэтому, подумав, решила она, ее мать и многие из сидевших вокруг нее на этой кухне женщин опустились до уровня уличных женщин. Они пытались поддержать свои семьи любым доступным им способом. Марго пробрала дрожь. А потом она просто зажмурилась и разрыдалась, не боясь больше, что это кто-нибудь увидит. Она придумает, как объяснить это Шахди Фероз, когда-нибудь потом.

А пока ей необходимо было выплакаться.

Она даже не знала, кого она оплакивает больше.

Когда Шахди Фероз обняла ее за плечи и прижала к себе, Марго вдруг поняла, что это не важно — знать, кого ты оплакиваешь. Единственное, что было важно, — это беречь тех, кто тебе дорог. И в эту минуту Марго простила своей матери все. И зарыдала так горько, как ни разу с тех жутких минут на окровавленной кухне в Миннесоте, со сгоревшими тостами на плите, запахом смерти и отцовской яростью, гнавшей ее из дома в снег…

«Прости меня, мамочка, прости…

Прости, что я его не могла остановить.

Прости, что я тебя ненавидела…»

Ненавидела ли дочь Энн Джорджины Чапмен, Смуглой Энни Чапмен, свою мать, когда сбежала от нее со странствующим цирком из Франции? Марго надеялась, что нет. Она утерла глаза и прошептала последнее извинение:

«И прости, что я не могу помешать ему убить тебя, Энни Чапмен…»

Марго наконец поняла.

Кит предупреждал ее, что разведка времени — самая тяжелая работа в мире.

Теперь она знала почему.