Поверженный разум

Эпилог. Похвала торжествующему разуму

Погрязший в ошибках разум порождает двух ужасных отпрысков: несчастье, из которого, однако, можно найти выход, и злобу, которая неминуемо приносит одну беду за другой. С ними связаны исследованные мною фанатизм, равнодушие, ненависть, насилие, преступные наклонности, ненависть, жажда власти, страх. Наша история вызывает жестокое похмелье. Почему же мы не извлекаем из нее уроков?

Я начал книгу с разговора о Кафке и позволю себе повториться: „Он был жертвой своей невероятной уязвимости, которая заставила его написать: „На трости Бальзака было начертано: „Я ломаю все преграды“. На моей: „Все преграды ломают меня“. Откуда такая хрупкость? Мог ли он спастись от нее? И должен ли был спасаться? И еще более коварный вопрос: а хотели бы мы, чтобы он спасся? Я подчеркну значение этого последнего вопроса. Мы действительно предпочли бы счастливого Кафку произведениям Кафки несчастного?

Вопрос может показаться риторическим, но я задаю его со всей серьезностью. Искаженное представление о человеческой природе подразумевает, что счастье — обывательство и глупость и что только страдание созидательно. Эта идея породила целую концептуальную систему, которая, начиная с романтизма, определяет наш культурный стиль: „Будь прекрасен и грустен“ — вот ее лозунг. Отсюда идет преклонение перед всем болезненным, перед безумием, хотя на самом деле в них нет ничего привлекательного. Что может быть ужаснее болезни или утомительнее безумия?

Наши идеи обретают собственную жизнь, как считал Гегель. Они рождаются, растут, воспроизводятся и порой умирают. Сами собой плетут заговоры. И в конце концов создают подспудное пространство, где действуют силы, скрытно управляющие нашими действиями. Мысль о том, что только несчастные могут быть созидателями, с очевидностью имеет оборотную сторону, хотя ее и не сразу обнаружишь, где читается: счастье — это скотство, вульгарность и буржуазность. И то же самое следовало бы сказать о доброте, в которой видят трусливое, косное и тупое подчинение определенным правилам. Как заявил один остроумный преступник: „Хорошим человеком остается тот, у кого не хватает смелости, чтобы стать чем-то другим“. В рамках подобного мировосприятия любой человек с утонченным душевным складом возжелает быть несчастным или порочным.

Лу Андреас Саломе написала биографию Ницше, где рисует его личностью крайне романтичной: он сам создает себе неслыханные страдания и муки, из которых восстанет его дух, истерзанный, но плодоносный:

Таким образом утверждается представление о том, что счастье отупляет, а зло есть источник творческой энергии. У этой системы идей имеются прославленные сторонники. Хайдеггер утверждал, что только печаль позволяет выразить истинную реальность. Сартр добавлял, что именно скука и отвращение открывают нам подлинную сущность Бытия. Бытия, разумеется, проявляющегося в разрушении, как утверждал Ваттимо[77].

А если мы представили бы себе Ницше счастливым? И если бы он нашел то высшее здоровье, которое безнадежно искал? А если бы мы придали его речам обратный смысл и решили, что верный путь к видению мира — это радость, спокойствие и смелость? Мы бы выработали метафизику созидательных возможностей, нелегких и эйфоричных. Мы бы признали, что пессимисты живут хорошо за счет осмеянных оптимистов; сетующие на то, что ничего уже нельзя поправить, получают свои пенсии благодаря тем, кто считает, что найти выход можно; а скептицизм поддерживает реакционные силы, едва появится хотя бы намек на перемены.

Под нагромождением вздора, порождаемого разного рода болезненными творениями, таится ошибочная теория, которая отождествляет счастье с наслаждением. Она создает некое пугало, чтобы с легкостью его изничтожить. Если быть счастливым означает пить, есть, спариваться и спать сколько душе угодно, то человек, разумеется, испытывает искушение прославлять несчастье. Но Стюарт Милль[78] уже обратил внимание на одну ясную вещь: „Свинья стремится к свинскому счастью“. Ведь это не человеческое счастье, кроме тех случаев, когда человек успел абсолютно деградировать. Я уже говорил, что счастье человека — гармоническое удовлетворение двух великих стремлений: к благополучию и созиданию. К двум вещам. Это противоречивые желания, и часто мы желаем выбрать что-то одно, вместо того чтобы попытаться сохранить равновесие. Благополучие или созидание. Страдание или банальность. Я хочу, чтобы вы правильно меня поняли: усилия, предпринимаемые танцовщиком у станка, для того чтобы достичь легкости, souplesse[79], не являются страданием. Это тренировка: создание возможностей для осуществления замысла. Страдание — это боль без выбора и без смысла. Мы должны сочетать несхожие импульсы. Человеческое существо в равной мере создано для эгоизма и альтруизма, для игры и серьезной работы, для наслаждения и великих свершений, для одиночества и общения. На него оказывают действие центростремительные и центробежные силы. Приведение к гармонии этих противоречивых элементов требует серьезных усилий разума. Для того чтобы описать их, я хочу вспомнить одно слово с богатейшей историей: мудрость.

Во всех культурах — как минимум во всех, с которыми я знаком, — древних и современных, восточных и западных, религиозных и светских, особенно ценился этот тип разума, который понимает смысл ценностей, усваивает опыт и воплощает на практике то, что считает наилучшим. Мудрец не тот, кто много знает, а тот, кто действует мудро. Это сознательно избранный способ бытия, обдуманная личная программа, талант задавать правильные вопросы и искать хорошие ответы. Это поэтика жизни.

Какова его внутренняя основа? Я понимаю под мудростью соединение мощных творческих энергий. Мое определение созидания очень просто: созидать — значит сделать так, чтобы нечто ценное, чего не существовало ранее, стало существовать. Не бывает плохого созидания, говорил Ортега-и-Гассет. На самом деле сотворение чего-то дурного является не созиданием, а разрушением. Боль, ограниченность, бессмысленность — вот наши вечные враги. История человечества должна описать нашу борьбу с ними.

Торжествующий разум — это разум, который создает ценности в нашей частной или общественной жизни. Здесь таится наш великий шанс, наше спасение. Упорно избегающая разговора о недостатках, современная психология последовательно стремится возродить греческую концепцию арете[80]. Она пришла к выводу о том, что эволюционная психология должна получить развитие в оценочной психологии. Она использует концепции, которые на испанском языке звучат неопределенно или нравоучительно; ее терминология труднопереводима: flourishing, flow, une vie reussie[81].

Я хочу вернуться к греческим поэтам, которые воспевали арете атлета-победителя, или стремительность коня, или великого скульптора, который чудесно украшает пространство, или великого поэта, который столь же чудесно украшает время. Некая способность превращается в арете, когда достигается высшая степень совершенства. Мы восхищаемся музыкальным арете Моцарта, Бетховена или Шуберта. Их прирожденный талант развивался, расширяясь, углубляясь, совершенствуясь благодаря скрупулезному и незаметному труду. Они обрели творческую силу, силу создания новых созвучий при помощи обычных нот.

Люди достигают своего основного арете в мудрости, которая есть не что иное, как разум, участвующий в создании хорошей жизни. Это способ экспансивного бытия — он соединяет и переплетает разум индивида и разум гражданина. Перед лицом отвратительной, однообразной, повторяющейся истории глупости — все новых и новых ошибок, вздора, жестокости, убийств, сражений, ослеплений, алчности — мы должны рассказывать триумфальную историю человечества, то есть разума. Это обязывает нас развенчать хорошо знакомые исторические повествования, сюжеты которых переполнены жестокостью и злобой. Как я уже говорил, нам необходимо пореосмыслить историю, отказаться от прославления ошибок и воздвигнуть систему чувств и оценок, которая решительно отвергала бы возвеличенную глупость и бездарное попустительство жестокости.

Биологическая эволюция сохранила человека в истории. Так началась великая культурная эволюция, трудный процесс гуманизации самого человека и окружающей его действительности, чье будущее все еще нам неясно. Ницше сказал это с завидной безапелляционностью, назвав человека nicht festgestelltes Tier, „животное неустановленное“, вид которого еще не определен. Мятущееся существо в поиске собственного самоопределения. Мы все еще не знаем, что одержит верх — мудрость или глупость.

Я же буду вновь и вновь оптимистом. Разум — это огромное богатство, и, наперекор всем стихиям, он одержит победу, если только человеческий род не деградирует, устремившись к свинскому или волчьему счастью, если не капитулирует — а ведь такая легкая возможность всегда соблазняет его. Я верю в решительный, изобретательный, заботливый, поэтичный, искусный, сильный и вдохновенный разум. И надеюсь, что когда-нибудь мы сможем воспеть его триумф прекрасными, великими словами — вроде этих слов Пабло Неруды:

Ты придала мне силу всех тех, кто живет.

……………………………………………………………………

Ты мне свободу дала — одинокий ее не имеет.

Ты научила меня разжигать доброту, как огонь.

………………………………………………………………………………

Ты привела меня к правде, чтоб строить на ней, как на камне.

Ты меня сделала недругом ненависти и преградой неистовству злых.

Ты мне увидеть дала, что прозрачен весь мир и что радость возможна[82].

ДА БУДЕТ ТАК!