Повести о Куликовской битве

В истории русского народа «Донское побоище», так его называли современники, было великим событием. Сражение на Дону сделалось символом непобедимого стремления русского народа к независимости, и ни одна русская победа над иноземными врагами, вплоть до Бородинского сражения 1812 г., не послужила темой для такого количества прозаических и поэтических произведений, как Куликовская битва. Первоначальные краткие рассказы о кровопролитном сражении с татарами позже обросли поэтическими вымыслами и литературными украшениями, и за их цветистой внешностью не всегда легко увидеть истину, даже представить себе с полной ясностью настоящий ход событий, связанных с битвой 1380 г.

Писатели XV–XVII вв. иногда боялись упустить даже мелкую подробность из рассказа о знаменитой битве, и в этом им следовали позднейшие историки, казалось бы уже вооруженные приемами исторической критики. Вслед за Н. М. Карамзиным, составившим ходульно-патриотическое описание русской победы на Дону, появилось менее талантливое, но столь же риторически приподнятое повествование Д. Иловайского, соединившего воедино различные редакции сказания о Мамаевом побоище без должной критики того, что в них написано. И как раз это ультрапатриотическое творение Иловайского сделалось образцом и главным источником вдохновения для авторов популярных статей и книжек о Куликовской битве.

Построения Иловайского твердо утвердились в нашей исторической литературе, несмотря на свою слабую историческую основу. Поэтому данная статья ставит своей задачей не только рассказать о битве 1380 г., но и заново, критически рассмотреть источники, говорящие об этом великом событии.

Куликовская битва 1380 г. была поворотным моментом в борьбе русского народа с ненавистным татарским игом, и нам необходимо оглянуться несколько назад, чтобы понять все ее значение. Ведь татарское нашествие отнюдь не окончилось вторжением полчищ Батыя, а превратилось в длительный и тягостный гнет. Периодические нападения на русскую землю стали средством татарского господства. После «Батыевой рати» последовала «Неврюева рать» (1253 г.), через 40 лет — «Дюденева рать» (1293 г.), а в 1322 г. — «Ахмылова рать». Так современники называли большие военные походы татар на Русь, по именам царей и царевичей, командовавших татарскими ордами. А сколько было более мелких и порой не менее опустошительных набегов! Нужен был только предлог для того, чтобы татарские отряды вторглись в русские земли. Здесь они грабили, жгли города и села, уводили в тяжелую неволю бесчисленное количество пленных. В одну только «Дюденеву рать» татары взяли 14 городов.

Прибавим к этому изощренную эксплуатацию русских земель путем собирания дани с населения, путем установления новых налогов и повинностей. «Проклятая туска», т. е. обязанность кормить ханских послов с их прожорливой челядью, вызвала возмущенный отпор новгородцев, которые все-таки вынуждены были подчиниться татарам. Обычными были вмешательства татар в княжеские междоусобицы, возможность посылать татарские отряды для разорения земель непокорных князей и т. д. Недаром эта система грабежа и террора получила название «татарского ига». По выражению современника, в годы татарских нашествий «…иные убежали в земли дальние, другие скрывались в пещерах, в пропастях и в лесах»[673]

Непосредственным следствием татарского нашествия было запустение русских земель, граничивших со степью. К югу от Оки, вплоть до Черного моря, лежала обширная полупустыня. Даже в конце XIV в., спустя 150 лет после первых татарских погромов, путешественник, плывший по Дону, не увидел здесь поселений: «Нельзя было там увидеть ни города, ни села; если прежде и были города прекрасные и богатые, то теперь только места пустые и ненаселенные, нигде не увидеть человека, только пустыня великая и зверей множество»[674].

Татарское иго было особенно тяжелым во второй половине XIII в., хотя и в это время шел подспудный, затаенный процесс возрождения Руси. С наибольшей силой этот процесс стал совершаться с начала XIV в. на северо-востоке Руси, в пределах пока еще разрозненных русских княжеств и земель. Несмотря на многочисленные татарские разорения, экономика России постепенно начала развиваться.

Историк не может пройти мимо тех успехов, которые русские земли сделали в XIV в. Их нельзя объяснить только политическими явлениями, они могут быть поняты только как результат больших сдвигов, происшедших в области хозяйства, политики и культуры. Прямого объяснения этих успехов мы до сих пор не имеем, но показатели их для нас ясны.

Какие же показатели положительных сдвигов в экономике Руси XIV в.? Прежде всего надо отметить появление новых сел и городов там, где население раньше было очень редким.

Житие Сергия Радонежского рисует нам картину заселения лесных пространств, лежавших тогда между Москвой и Переяславлем Залесским. Тут возникает новый городок — Радонеж, крутые валы которого до сих пор напоминают о том, что здесь когда-то была резиденция одного из удельных князей. Иван Калита посадил в Радонеже своего наместника и дал льготу новым поселенцам, «и ради этой льготы собрались многие». Возникший поблизости от Радонежа новый Троице-Сергиев монастырь был поставлен в дремучем лесу: «Было место сие лес, чаща, пустыня, идеже живяху зайцы, лисицы, волцы, медведи». Вероятно, это поэтическое изображение пустынного «безмолвия», которое выбрал для своего поселения Сергий, несколько приукрашено, но ему нельзя отказать не только в картинности, но и в достоверности. Тем более показательно, что монастырь вскоре оказался окруженным селами, деревнями и починками, которые усиленно скупает Никон — второй троицкий игумен. Ему пришлось приобретать рядом с монастырем участки, принадлежавшие посторонним владельцам. Это была обжитая земля, с огородами, с прудом, на котором стояла мельница[675].

В XIV в. Москва окружена кольцом сел и деревень. Ценность сел, деревень, лугов и подмосковных садов настолько поднялась, что великие князья особо перечисляют их в своих завещаниях: тут и луг великий под городом, и Самсонов луг, и Нагатинская заводь, и пр.

На страницах летописей и грамот появляются упоминания городов, не известных раньше по источникам. Это также признак роста русской экономики. Звенигород, Можайск, Руза, Верея, Боровск, Ярославец, Серпухов — в окрестностях Москвы; Старица, Микулин — в Тверском княжестве становятся известными только с XIV в. Нельзя настаивать на том, что все эти города возникли именно в этом столетии; поселения на их месте, возможно, существовали и раньше. Но только с XIV в. названные города начинают играть заметную роль в экономической и политической жизни Московского княжества. Следовательно, если не их возникновение, то развитие падает на это столетие.

Крупным показателем успешного экономического развития северо-восточной Руси является рост новых больших городов: Москвы, Твери, Переяславля Рязанского, Нижнего Новгорода, которые были второстепенными центрами еще во второй половине XIII в. Старые города — Владимир, Суздаль, Переяславль Залесский, Ростов — отодвигаются на задний план. Новые города становятся центрами ремесла и торговли. Для каждого из них, в том числе и для Москвы, характерна связь с большими водными дорогами. Это — признак оживления и дальнейшего развития торговли. Заметны и другие признаки экономического оживления России XIV в. После долгого перерыва возобновляется каменное строительство, вначале в Твери, позже в Москве, начинается чеканка русских денег, отливка колоколов и пр.

Не остается в стороне и культурный рост русского народа. В Москве, Твери, Новгороде и других городах развиваются литература, иконопись, фресковая живопись, прикладное мастерство, закладываются основы того замечательного русского искусства XV в., которое найдет свое величайшее выражение в творениях Андрея Рублева. И если под «возрождением» понимать начало новой эры в области культурной жизни народов, то мы вправе говорить о «русском возрождении» XIV–XV вв., называя его именно возрождением, а не иностранным словом ренессанс.

Новые экономические и культурные явления в северо-восточной Руси были связаны с крупнейшими сдвигами в области политической, с началом складывания Российского государства, центром которого стала Москва. Процесс создания Российского государства происходил одновременно с образованием русской народности; оба названных процесса шли параллельно. Отражение этого найдем в произведениях XIV в., написанных в Московской, Новгородской, Псковской, Тверской, Рязанской и Смоленской землях. Язык летописей и документов XIV–XV вв., появившихся в этих землях, имеет уже те основные черты, которые характерны для русского языка, несмотря на псковские, новгородские и другие диалектные особенности.

Процесс складывания Российского государства был сложным и противоречивым, потому что Россия создавалась, как и другие централизованные государства, в борьбе с феодальной раздробленностью. Таким же образом создавалась и Франция. Гуго Капет, положивший начало французской династии Капетингов, был несравненно беднее и бессильнее, чем русский Иван Калита. Однако никто не сомневается в том, что процесс объединения Франции начался уже при первых Капетингах.

Можно долго и бесплодно спорить о том, Москва или Тверь была первоначальным центром, вокруг которого складывалась Россия, но нельзя отрицать того, что этот процесс в конечном итоге возглавила не Тверь, а Москва.

Ко времени Куликовской битвы 1380 г. Москва сделалась едва ли не крупнейшим русским городом, если не считать Великого Новгорода. Под властью московского великого князя оказалась большая часть междуречья Волги и Оки, для которого Москва в это время уже стала подлинной столицей. Поэтому и в решительном столкновении Золотой Орды с Россией главным защитником русских земель являлись Москва и москвичи.

Впрочем, степень объединения русских земель вокруг Москвы в конце XIV в. не следует преувеличивать. Если Московское княжество и заняло в это время бесспорно первое место в тогдашней России, то рядом с ним сохранялось еще большое количество княжеств, проводивших самостоятельную политику. Тверское, Рязанское, Нижегородское и Смоленское великие княжества, не говоря уже о Великом Новгороде и Пскове, держались самостоятельно и даже вступали в военные конфликты с Москвой. Именно феодальная раздробленность русских земель и позволяла татарским ханам так долго удерживать свое владычество над Русью.

Что же собой представляла Золотая Орда накануне Куликовской битвы?

По определению историков — исследователей Золотой Орды, это было обширное «искусственное государственное образование, cложившееся путем захвата чужой земли»[676]. Впрочем, русские источники не знают Золотой Орды, а называют ее Синяя или Большая Орда.

К середине XIV в. уже наметился распад Золотой Орды на ряд феодальных ханств, впоследствии возникших на ее развалинах. Во время «замятни великой», происшедшей в Орде в 1361 г., появилось одновременно несколько ханов, которые не переставали враждовать друг с другом. Царь Темир-Хожа бежал за Волгу и был там убит, другой царь ушел вместе с князем Мамаем на горную сторону Волги, третий назвал себя сыном одного из золотоордынских ханов, перебил многих людей и сам погиб. Некоторые князья засели в г. Сарае вместе с четвертым царем, князь Булах-Темирь занял Великие Болгары и города на Волге, а Тагай утвердился в Наручади поблизости от Мордовской земли.

Таким образом, Золотая Орда распалась на ряд владений во главе со своими царями и князьями.

«Замятня» в Орде продолжалась несколько лет и закончилась тем, что князь Мамай добился объединения под своей властью значительной части владений Золотой Орды, сделав ханов своими послушными орудиями. Уже в 1370 г. он посадил на золотоордынском престоле другого «царя». Наши летописи иногда даже не упоминают об этих иллюзорных золотоордынских владыках, называя их просто «мамаевыми царями».

Во время больших феодальных междоусобиц в Золотой Орде главные силы Московского великого княжества были отвлечены на борьбу с литовскими и тверскими князьями. Кульминационным моментом этой борьбы явилась осада Твери московскими войсками в 1375 г. В коалицию князей во главе с Дмитрием Донским вошли князья суздальские, ярославские, кашинские, брянские, новосильские, оболенские, «и вси князи русстии, кыиждо с своими ратьми, служаще князю великому»[677]. Осада, в которой приняли участие и новгородские полки, окончилась тем, что тверской великий князь вынужден был заключить мир.

Победа над Тверью развязала руки великому князю Дмитрию Ивановичу для борьбы с другим и более опасным врагом, с Золотой Ордой. Длительная «замятия» расшатала власть золотоордынских ханов, потерявших господство над важнейшей торговой дорогой Восточной Европы — «волжским путем». Во время осады Твери семьдесят новгородских речных судов — «ушкуев» — беспрепятственно ограбили Кострому и Нижний Новгород, спустились вниз к Великим Болгарам и здесь распродали несчастных пленников, взятых в русских городах. Отсюда «ушкуйники» поплыли вниз по Волге, «гости христианские грабячи, а бесермены бьючи», добрались до Астрахани и были там обманом, «лестью», уничтожены[678]. Это событие показало, что «волжский путь» остался без охраны, и послужило поводом для похода московских войск на Великие Болгары.

Русский поход на Великие Болгары в 1376 г. надо рассматривать как один из этапов борьбы за великий волжский путь, имевший громадное торговое значение. Во главе русского войска стояли князь Дмитрий Михайлович волынский и сыновья суздальского великого князя Дмитрия Константиновича, братья жены Дмитрия Донского. Во время битвы под стенами Великих Болгар осажденные применили новые средства борьбы: пускали со стен города «гром», устрашая русских, выезжали на верблюдах, пугая, «полощающе», коней, но все было напрасно. Болгарские князья вынуждены были выплатить большую контрибуцию и посадить у себя даругу и таможника. Даруга, или баскак, — это представитель татарского хана, контролировавший деятельность местных правителей и сбор дани с населения[679]. На этот раз даруга был назначен московским великим князем, фактически утвердившим свою власть в самом центре золотоордынских владений. Таким образом, уже Дмитрий Донской поставил на очередь вопрос об овладении волжским путем, тот вопрос, который был разрешен только при Иване IV.

Источники не сообщают, сколько времени великокняжеские чиновники, даруга и таможник, сидели в Великих Болгарах, но можно догадаться, что это продолжалось недолго, так как с 1377 г. возобновляются татарские нападения на Россию. В этом году царевич Араб-шах (Арапша — в наших летописях) разбил на реке Пьяне русский передовой отряд. Татарские войска пробрались через густые леса при пособничестве мордовских князей, сообщивших русским неверные сведения о том, будто бы царевич находится на Волчьих водах[680]. Русское войско было уничтожено. Спасаясь от внезапного нападения татар, русские воины пытались перебраться через Пьяну и во множестве утонули в реке. Пожалуй, наиболее характерным для поведения русских военачальников и ратных людей было полное пренебрежение к необходимым предосторожностям военного времени. Они ездили без оружия, которое свалили в телеги, расстегнув одежду или просто спустив ее с плеч из-за зноя, полупьяные. «Поистине за Пьяною пьяны» — приводит печальный каламбур летописец.

Поражение на Пьяне было подлинной катастрофой. Татары разорили Нижний Новгород, жители которого спасались от них в речных судах. В том же году Араб-шах разорил Засурие, т. е. область, находившуюся к востоку от реки Суры и только что заселенную русскими. Осенью на Нижегородский уезд напала мордва, разгромленная на обратном пути нижегородским князем у берегов той же Пьяны. Ожесточение обеих сторон достигло высшей точки и вылилось в отвратительную расправу над взятой в плен мордвой: пленных травили псами на льду замерзшей Волги.

Успех внезапного набега Араб-шаха на русские границы показал большую их уязвимость со стороны степи. В 1378 г. татары снова совершили удачный набег на Нижний Новгород, сожгли город и разорили уезд. Еще большая опасность нависла над Рязанским и Московским княжествами. «Собрав воя многи», Мамай послал своего воеводу Бегича против великого князя Дмитрия Ивановича. Маршрут этого похода, впрочем, не вполне ясен. По-видимому, татары поднялись по Дону и дальше шли вдоль Оки по направлению к Коломне и Москве, минуя Переяславль Рязанский, столицу Рязанского великого княжества. На реке Боже — правом притоке Оки — враждебные войска встретились. Они стояли на берегах Оки друг против друга несколько дней (битву начали «не по мнозех же днех»). Переправившись через речку, татары пришпорили коней и бросились на русское войско, ответившее им встречным ударом. Татары не выдержали напора русских войск и с большим уроном бежали за Вожу., а наступившие сумерки помешали сражению. Наутро татарский лагерь оказался пустым; стояли только шалаши, юрты, телеги, шатры, наполненные награбленным имуществом. Татары устремились в бегство с вечера и бежали всю ночь[681].

Относительная подробность известий о побоищах на Пьяне и на Воже позволяет нам с большой достоверностью говорить об этих битвах как о значительных, но все-таки второстепенных сражениях. Татарские войска в этих сражениях состояли в основном из конницы. Это подтверждается внезапностью появления Араб-шаха на Пьяне и быстрым бегством татар из лагеря на реке Воже.

Иной характер имел новый поход Мамая на Русь, закончившийся Куликовской битвой. Этот поход был крупнейшим военным предприятием, которое только видела Восточная Европа в XIV в. Он был задуман в таких масштабах, каких не знали другие татарские походы того времени.

Никакое другое событие XIV–XV вв., не говоря уже о предшествующих им столетиях, не было так разнообразно и полно описано, как Куликовская битва, и тем не менее как раз хронология событий похода русских войск к верховьям Дона особенно неясна и требует предварительных пояснений. И хотя автор этой статьи не ставит себе целью обзор источников по истории Куликовской битвы, все же он вынужден сделать несколько замечаний.

Наиболее достоверные сведения о битве дают ранние летописи. Почти все летописи XIV в. упоминают о Куликовской битве, но их. повествования далеко не сходны. К сожалению, рассказ Троицкой летописи, древнейшей из московских, до нас не дошел, так как. Н. М. Карамзин не сделал из нее ни одной выписки, относящейся к Куликовской битве. Можно только предполагать, что этот рассказ был сходен с соответствующим текстом Симеоновской летописи «О великом побоище иже на Дону». Основной чертой рассказа Симеоновской, а следовательно, и Троицкой летописи является отсутствие упоминания о Владимире Андреевиче серпуховском. Героем битвы был князь Дмитрий Иванович, ставший «на костех». Пособником Мамая изображен рязанский великий князь Олег Иванович. Рассказ оканчивается известием о гибели Мамая и воцарении Тохтамыша, к которому великий князь послал своих гонцов[682].

В сообщении Симеоновской летописи нет еще ничего сказочного. О Дмитрии Донском говорится как о живом. Вероятно, это и есть древнейшее и наиболее достоверное летописное известие о битве 1380 г.

Более развернутый рассказ о Куликовской битве находим в Ермолинской летописи, дошедшей в рукописи конца XV в. [683] Время его появления можно было бы определить на основании упоминания о великом князе в третьем лице как уже об умершем: «О сем бо князи воеводы глаголаху ему». Неясная конструкция фразы позволяет думать, что повествователь вначале хотел сказать «о сем», т. е. этом князе как уже об историческом лице, а не как о своем современнике. По-видимому, рассказ возник вскоре после смерти Дмитрия Донского (1389 г.). Рассказ Ермолинской версии послужил основой для так: называемой Летописной повести в Новгородской 4-й и Софийской 1-й летописях[684].Летописная повесть появилась не позже смерти Олега Ивановича рязанского (1402 г.), так как о нем говорится как о живом и еще опасном противнике московских князей.

Что касается сказаний о Мамаевом побоище в различных их редакциях, то все они представляют собой сводные тексты[685]. Они носят черты соединения различных произведений: с одной стороны, поэтического произведения, подобного Задонщине, с другой — текста со множеством церковных вставок. Текст такого характера лег в основу или был использован во всех редакциях сказаний о Мамаевом побоище, несмотря на свои явные несообразности. Сказания прославляют литовских князей Ольгердовичей, а также Владимира Андреевича серпуховского как героев битвы. Наоборот, Дмитрий Донской изображен почти трусом. Это — сознательное искажение действительности, а не простой литературный прием. В них встречаются и такие несообразности, как разговор митрополита Киприана с Дмитрием Донским в то время, когда Киприан не жил еще в Москве. Великий князь послал за Киприаном в Киев только в 1381 г., спустя много времени после Куликовской битвы. В сказания были включены и многие другие повествования легендарного характера. К ним, в частности, принадлежит рассказ о благословении Дмитрия Донского на бой с татарами Сергием Радонежским.

Как говорится в сказаниях, поездка Дмитрия Донского к Сергию Радонежскому в Троице-Сергиев монастырь произошла будто бы тотчас после того, как Дмитрий узнал о походе Мамая. Однако у нас есть весьма достоверный источник, указывающий на легендарность данного рассказа. В Епифаниевом житии Сергия, источнике, очень близком пр времени написания к Куликовской битве, приводится следующий разговор Дмитрия с Сергием о татарском нашествии: «Некогда же приде князь великий в монастырь к преподобному Сергию и рече ему: «Отче, велиа печаль обдержит мя, слышах бо, яко Мамай воздвиже всю орду и идет на Русскую землю, хотя разорити церкви…» Сергий предсказал Дмитрию грядущую победу, после чего «слышанно ж бысть, яко Мамай идет с татары с великою силою. Князь же собрав воя изиде противу их»[686].

Из приведенного текста вытекает, что поездка Дмитрия к Сергию Радонежскому и разговор с ним о Мамае произошли до похода татар, когда только предполагалось, что они нападут на Русь.

В Епифаниевской редакции с поправками Пахомия Логофета рассказ о приезде Дмитрия Донского в монастырь сильно расширен и уже есть тенденция показать, что поездка Дмитрия состоялась перед самым походом русских войск к Дону: «И се князю глаголющю, слышано бысть вскоре: се Мамай грядет с татары с силою многою. Князь же великый собрався изыде вскоре противу их»[687].

Сказания о Мамаевом побоище включили в свой состав многие детали, взятые из устных и письменных источников. Некоторые из этих дополнений имеют несомненную историческую ценность и основаны на не дошедших до нас источниках, отнюдь не являясь лишь простыми риторическими украшениями или песнями, как часто об этом говорится в сочинениях по истории русской литературы. Наиболее ценными являются сказания Никоновской летописи и Новгородского хронографа[688]. Последний, впрочем, является крайне пестрым по составу. Одним из его источников была повесть, оригинал которой лег в основу рассказа Никоновской летописи. Однако этот оригинал лучше сохранился в Новгородском хронографе.

По Ермолинской летописи, Мамай пошел на войну «со всеми князи ордыньскими, с всею силою татарьскою и половецкою». Кроме того, в его войско влились наемные отряды бесермен, армян, фрягов, черкасов, ясов, буртасов. Это перечисление народов, среди которых Мамай нашел себе наемников («понаимова»), требует некоторого комментария. Черкасы и ясы, по-видимому, — черкесы и осетины Северного Кавказа, буртасы — различные племена Среднего Поволжья, в том числе и мордовские. Так очерчивается круг тех народов, из которых были набраны наемники для похода на Русь.

Среди союзников Мамая, помимо буртасов, черкасов и ясов, наше внимание привлекают бесермены, армяне и фряги. Бесерменами на Руси называли мусульман вообще, но есть и такие тексты, которые позволяют думать, что речь идет об особом народе, жившем в пределах Великих Болгар и позже — Казани[689]. В таком случае появление бесермен в Мамаевой рати можно связать с русским походом 1376 г., когда в Великих Болгарах были посажены даруга и таможник московского великого князя. В 1380 г. Болгары, значит, уже вернулись под власть Золотой Орды.

Участие армян в войске Мамая объясняется тем, что они жили и торговали во всех крупных волжских городах XIV в.

В свою очередь, итальянцы (фряги — в наших летописях) были также связаны торговыми отношениями с Поволжьем. В дальнейшем кафинцы, жители крымского города Кафы (современная Феодосия), расправились с Мамаем, пытавшимся укрыться в этом городе. Это произошло, как говорится в летописи, после того, как царь Тохтамыш разбил Мамая на Калках. Мамай «прибеже к Кафе и тамо сослася по опасу, и прияша его». Это известие указывает на то, что у Мамая происходили официальные переговоры с правителями Кафы, которые приняли беглого хана «по опасу», т. е. дав ему охранную грамоту. По сказаниям о Мамаеве побоище, дело обстояло несколько по-иному. Мамай бежал в Кафу «пакы» (еще раз), скрыв свое имя и пытаясь найти здесь убежище, но его опознал один из купцов, и сн был убит фрягами [690].

Предательство кафинцев объясняется тем, что Мамай, потерявший золотоордынский престол, был в это время скорее опасен, чем полезен для итальянских колоний, заинтересованных в торговле на Волге и на Дону.

Но угроза, нависшая над русскими землями в 1380 г., надвигалась не только со стороны Золотой Орды. Наиболее могущественным союзником Мамая был литовский великий князь Ягайло. Как повествует летопись, князь Ольгерд перед своей смертью (1377 г.) выбрал Ягайло из числа своих двенадцати сыновей и завещал ему великокняжеский престол. Обиженными оказались его старшие братья, в частности Андрей и Дмитрий Ольгердовичи, о которых говорится в сказаниях о Мамаевом побоище как о героях Куликовской битвы. В 1377 г. князь Андрей Ольгердович бежал в Псков и был посажен на княженье. Через два года он уже находится в составе войска, вторгшегося в Северскую землю. Во главе московской рати стояли Владимир Андреевич серпуховский — двоюродный брат московского великого князя, князь Дмитрий Михайлович волынский и Андрей Ольгердович, названный полоцким князем. Московское войско овладело Трубчевском и Стародубом, причем Дмитрии Ольгердович трубчевский перешел на сторону великого князя и заключил с ним договор, получив в феодальное держание Переяславль. Залесский[691]. При таких условиях союз Ягайло с Мамаем был совершенно естественен, так как интересы золотоордынского хана и литовского великого князя совпадали.

В сказаниях о Мамаевом побоище помещены письма, которыми будто бы обменивались между собой Мамай, Ягайло и рязанский князь Олег Иванович. В дошедшем до нас виде это — документы, далекие от первоначальных подлинников, но, возможно, они что-нибудь и отразили из той переписки, которую вел Мамай со своими союзниками. В частности, характерны титулование Мамая «великим восточным царем» и уверенность в бегстве великого князя Дмитрия в Новгород Великий и на Двину при известии о татарском походе.

Мамай и Ягайло надеялись не только на свои соединенные силы, но и на тайных помощников среди самих русских. Одним из них был рязанский великий князь Олег Иванович. Явно враждебно по отношению к Москве был настроен и тверской великий князь Михаил Александрович. Феодальная раздробленность по-прежнему была на. руку внешним врагам России.

Конфликт Золотой Орды с Московским княжеством затрагивал торговые интересы международного порядка. Это видно из кратких, и не очень ясных свидетельств об Иване Васильевиче и Некомате. В 1375 г., незадолго до осады Твери московскими войсками, «беже с Москвы в Тферь Иван Васильев сын тысячьского, да Некомат Суроженин, со многою лжою и льстивыми словесы»[692]. Тверской князь Михаил Александрович отослал беглецов в Орду, откуда Некомат вернулся с ярлыками на великое княжение для тверского князя.

Иван Васильевич был последним сыном московского тысяцкого Вельяминова, должность которого была наследственной в роде Вельяминовых. Тысяцкие были тесно связаны с торговыми кругами. Что касается Некомата, то о его социальном положении говорит прозвище «сурожанин». Так называли в Москве купцов, торговавших с купцами Константинополя и итальянских колоний в Крыму, в первую очередь Сурожа (современный Судак). Имя или прозвище Некомат, видимо, нерусское, но в Некомате нельзя видеть пришлого купца, так как известны Некоматовы села, конфискованные Дмитрием Донским[693].

Иван Васильевич и Некомат продолжали интриговать в Орде и позже. Во время битвы на р. Воже был взят в плен поп Вельяминова, при котором оказался «злых лютых зелей мешок»[694]. Попа заподозрили в намерении отравить великого князя и сослали в дальнее заточение. Незадолго до Куликовской битвы Иван Васильевич и Некомат трагически погибли. Ивана Васильевича обманом поймали, привезли в Москву и публично казнили на Кучковом поле О Некомате сказано скромнее: «убит был на Москве Некомат «брех» за крамолу». «Брех» — враль, лжец, клеветник. В этом прозвище чувствуется особое озлобление московских правящих кругов против. Некомата. Возможно даже, что «брех» — это официальный термин, для обозначения политического преступника[695].

Крамола Некомата сурожанина может быть сопоставлена с участием фрягов в походе Мамая на Русь. Усиление Московского княжества непосредственно не затрагивало интересы итальянских колоний в Крыму, но эти колонии стремились поддержать спокойствие на донских и волжских путях, которые находились в руках золотоордынских ханов. Поэтому фряги и были на стороне Золотой Орды в ее конфликте с Московским княжеством. О большом интересе к событиям, развертывавшимся на востоке Европы, свидетельствует тот факт, что весть о побоище на Дону быстро достигла Германии и. обсуждалась на съезде ганзейских городов в Любеке.

Поход Мамая на Русь обычно изображается только как столкновение Золотой Орды с крепнущей Россией, вне международных событий конца XIV в. И в этом случае победа русских войск на Дону представляется явлением выдающимся, так как Золотая Орда была, могущественной военной державой. В действительности положение России было куда более опасным. Коалиция золотоордынского хана и литовского великого князя была поистине грозной силой, угрожавшей всей России, в том числе рязанским и тверским землям, князья которых не поддержали московского князя. Хотели этого или не хотели Олег рязанский и Михаил тверской, но они помогали татарам, отстаивая самостоятельность своих княжений в ущерб русскому народу в целом. Москва и московский великий князь Дмитрий Иванович возглавили борьбу с татарами, и победа на Куликовом поле, сцементировала тогда еще плохо сколоченное Российское государство, которому предстояло великое будущее.

Общее число воинов, собранных Мамаем, не подлежит сколько-нибудь точному учету. Сказания о Мамаевом побоище дают совершенно легендарные цифры в 200, 400 и более тысяч человек. Количество убитых воинов Мамая в некоторых сказаниях достигает 400 тысяч человек.

Эти преувеличенные цифры приводятся и в таком новом издании, как «Очерки истории СССР», где читаем: «Общая численность войск Мамая достигла 250–400 тысяч человек». Впрочем, количество русских воинов, сражавшихся против Мамая, определяется в той же работе более осторожно: «По летописным сведениям общая численность русской рати, двинутой в степь, за Дон, достигла 150–400 тысяч воинов[696]». Таким образом, на Дону должно было сражаться, примерно, 400–800 тыс. человек, и это войско, в котором преобладала конница. Насколько невероятны такие цифры, видно из следующей справки. «Великая армия» Наполеона, перешедшая Неман, насчитывала 420 тысяч человек, в Бородинской битве с обеих сторон сражалось 250 тысяч человек.

К счастью, летописные данные позволяют в какой-то мере корректировать сведения о количестве русских и татарских сил, столкнувшихся на Куликовом поле. По сказанию о Донском побоище, помещенному в Московском своде конца XV в., Дмитрий Иванович собрал на Коломне перед выступлением в степь «100 000 и сто». Тут же дана и другая цифра: «Было всей силы и всех ратей числом с полтораста тысяч или с двести тысяч[697]». Как видим, летописец не очень затруднял себя точным подсчетом войск и охотно готов был уменьшить или увеличить количество сражавшихся на 50 тысяч. Но цифру в 100 или 150 тысяч воинов найдем и в других летописях. Повидимому, русские летописцы считали ее в какой-то мере близкой к истине. Однако и в этом случае на Куликовом поле должно было сражаться громадное войско, около 200–300 тысяч человек с обеих сторон. Не решаясь отвергнуть или подтвердить такую цифру, приведем только несколько справок о количестве воинов в крымских ордах, делавших набеги на Россию в XVII в. Обычно это были незначительные и раздробленные отряды, но в 1632 г. численность татарского войска, достигшего Ливен, определяли в 20–30 тысяч человек. Эта цифра далека от 100–150 тысяч воинов Мамаевой рати, но не следует забывать о том, что поход Мамая был исключительным по грандиозности.

Состав русского войска, сражавшегося на Куликовом поле, резко отличался от состава татарских полчищ своей однородностью. В Куликовской битве с русской стороны в основном сражались русские. Кроме них в битве приняли участие отдельные украинские и белорусские отряды. Так, одним из героев битвы был воевода князь Дмитрий Боброк, «родом земли волынские», тот самый князь волынский, который в 1376 г. осаждал Великие Болгары. По родословным книгам, он «приехал из Волынские земли» и женился на Анне, сестре великого князя Дмитрия Ивановича Донского. Подобные выезды из других земель на службу к великим князьям обычно сопровождались переездом не только феодала, но и его военных слуг. Поэтому участие в Куликовской битве украинцев не только возможно, но и вполне вероятно.

В составе русских войск, сражавшихся на Куликовом поле, найдем двух сыновей Ольгерда, Андрея полоцкого и Дмитрия брянского. С полоцким князем должны были прийти и некоторые полочане. Следовательно, в полках на Куликовом поле были и украинцы и белорусы.

Основное ядро русского войска состояло из москвичей. В сказаниях их называют москвичами-небывальцами, непривычными к бою. Так определяет москвичей и такой ранний источник, как Новгородская первая летопись младшего извода. В ней расшифровывается понятие «небывальцы» следующим образом: «Москвичи же многие небывальцы, видевше множество рати татарской, устрашилися и жизни отчаялись, а иные в бегство обратились»[698].

В сказании о Мамаевом побоище, помещенном в Новгородском хронографе XVII в., сохранились прямые указания на то, из кого состояли эти небывальцы. В числе участников Куликовской битвы в хронографе названы Юрка Сапожник, Васюк Сухоборец, Сенька Быков, Гридя Хрулец. Прозвище «сапожник» говорит о ремесленной профессии этого московского ополченца. Уменьшительные имена Васюк, Сенька и Гридя указывают на невысокое общественное положение этих людей. Не случайно имена их сохранились только в одном памятнике — Новгородском хронографе XVII в.

Этот же хронограф позволяет установить и другую важную черту, характеризующую состав русского войска на Куликовом поле. Великий князь Дмитрий Иванович обращается с речью к своим воинам: «Братие, князи и воеводы и молодые люди, сынове християнстии, от мала и до велика». Так же говорит и Владимир Андреевич серпуховской: «Братия моя милая, князи и бояре русские, сынове и молодые люди»[699].

«Молодыми людьми» называли в то время ремесленников, крестьян, одним словом, общественные низы, в данном случае ополченцев. Кажется, нельзя найти более ясные доказательства всенародности русского ополчения, сражавшегося на Куликовом поле.

Какие же русские земли XIV в. приняли участие в битве на Куликовом поле? Ответ на этот вопрос, да и то неполный, дают сказания о Мамаевом побоище, в которых сообщается о распределении полков и о потерях русских.

Смотр полков происходил в Коломне на Девичьем поле.

По так называемому списку Дубровского, в передовом полку воеводами были назначены князья Ольгердовичи, воевода Микула Васильевич и белозерский князь Федор Романович. В главном, «большом» полку, которым командовал сам Дмитрий Донской, в числе воевод названы Иван Родионович Квашня, Михаил Брейк и князь Иван Васильевич смоленский. В правом полку («в правой руке») воеводами были князь Андрей Федорович ростовский, Федор Грунка, князь Андрей Федорович стародубский; в левом полку («в левой руке») — князь ярославский, Лев Морозов, князь Федор Михайлов моложский. В сторожевом полку воеводами были Михаил Иванович Окинфович, князь Семен Константинович Оболенский, князь Иван торусской (в рукописи поружский), а также Андрей Серкиз; в засадном полку — князь Владимир Андреевич серпуховской, Дмитрий Михайлович Волынец, князь Роман Михайлович брянский, князь Василий Михайлович кашинский, князь новосильский[700].

Список Дубровского дает, в сущности, полное распределение воевод по полкам, то, что позже называли «разрядным списком». Однако неясно, является ли он современным Куликовской битве или же возник позже на основании разных источников, возможно, даже спустя много лет после этого исторического события. Последнюю точку зрения может, в частности, подтвердить то обстоятельство, что два князя названы только по отчеству, без имен (князь Васильевич ярославский, князь Романович новосильский). Для подлинных разрядов это было бы не совсем понятно, но для разряда, составленного по письменным источникам, вполне объяснимо. В сказаниях говорилось об участии в Куликовской битве ярославских князей, а известны были два ярославских князя с именем Василий — Василий Давыдович и его сын Василий Васильевич, но оба они не могли сражаться на Куликовом поле, поэтому и было оставлено место для сына второго Василия с указанием только его прозвища.

Таким образом, если в списке Дубровского имеется наиболее полное перечисление князей, принимавших участие в битве 1380 г., то принадлежность его времени Дмитрия Донского очень сомнительна» вопреки мнению А. А. Шахматова.

Гораздо большей достоверностью, видимо, отличаются сведения о воеводах и полках, помещаемые в древнейших редакциях сказаний, в которых приводится более или менее однородный состав воевод. К себе в главный полк Дмитрий Донской взял белозерских князей, «правую руку» он передал Владимиру Андреевичу серпуховскому, укрепив его полк воинами князей ярославских, командование «левой рукой» поручил князю Глебу брянскому, передовым полком — Дмитрию и Владимиру Всеволодовичам Всеволожским[701].Такое распределение полков совершенно не соответствует списку Дубровского, но, на наш взгляд, ближе к истине.

В составе русского войска мы видим удельных князей. Белозерские и ярославские князья имеют собирательное название «князья». Это служит доказательством того, что к тому времени Белозерский И Ярославский уделы уже раздробились на множество мелких владений» Особое, почетное положение занимал брянский князь Глеб, Которому было поручено командовать «левой рукой». В «правой руке» с князем Владимиром Андреевичем были князья Федор елецкий, Юрий мещерский, Андрей муромский.

Если принять во внимание, что местные князья, как называют источники удельных князей, были военачальниками и предводителями военных отрядов, то мы довольно полно можем представить себе, какие княжества послали свои ополчения для борьбы с татарами. Князей — союзников Дмитрия Донского было сравнительно немного, и все они владели второстепенными и окраинными вотчинами. Это — князья белозерские, ярославские, брянские, муромские, елецкие, мещерские.

Воеводами над полками из крупных русских городов были знатные московские бояре: с коломенцами — Микула Васильевич, с владимирцами — Тимофей Валуевич, с костромичами — Иван Родионович, с переяславцами — Андрей Серкизович. В полку Владимира Андреевича находились Даниил Белеутов и Константин Кононович.

Мы обнаруживаем своеобразие народного ополчения, собранного для борьбы с татарами. Оно как бы отоажает характер политической власти времени феодальной раздробленности. Рядом с воеводами полков, пришедших из областей, непосредственно подчиненных великому князю и уже влившихся в образующееся Российское государство, выступают местные князья — предводители ополчений тех княжеств, которые еще сохранили некоторую самостоятельность. Во главе отрядов или полков (коломенского, владимирского, костромского, переяславского) стоят московские бояре, во главе ополчений из княжеств — князья: они «со своими полками приидоша».

Итак, — вот те русские полки, которые сражались на Куликовом поле. В основном они пришли из областей, уже вошедших в состав Российского государства. Это — силы складывающейся русской народности, складывающейся России во главе с Москвой[702].

Нет никакого сомнения в том, что и остальные русские земли, как и весь русский народ, поддерживали героическую борьбу московского воинства с татарами. Этим объясняется, например, появление в сказаниях о Мамаевом побоище рассказа о новгородцах, хотевших принять участие в борьбе с татарами. Там читаем «повесть о мужах — новгородцах»[703]. Однако эта повесть возникла, по всей вероятности, после падения новгородской самостоятельности («тогда же бысть Великий Новгород самовластен») и представляет собой (переделку какого-то старинного новгородского сказания. Переделка была сделана наивно и упрощенно, в силу чего новгородский архиепископ Евфимий оказался в повести современником Мамаева побоища; на самом же деле он жил спустя полстолетие после Куликовской битвы. В действительности новгородцы не принимали участия в походе против Мамая, по крайней мере новгородские летописи молчат об этом, хотя и упоминают о самой битве.

В стороне остались и тверские князья, за исключением удельных кашинских князей, враждовавших со своими старшими сородичами. В Рогожском летописце тверского происхождения найдем статью о Куликовской битве (впрочем, не выделенную даже названием), но эта статья не представляет собой самостоятельного произведения. В официальном летописце тверских князей не нашлось и вовсе места для рассказа о Куликовской битве[704].

Псковичи приняли участие в ополчении во главе со своим князем Андреем Ольгердовичем, но, видимо, сражалась только «княжеская дружина, иначе псковские летописи упомянули бы о погибших в бою псковичах.

Рязанцы оказались совсем в стороне от общерусской борьбы с татарами. Больше того, источники прямо говорят о союзе с татарами рязанского князя Олега Ивановича. Летописная повесть о Куликовской битве называет его в связи с этим «худым» (т. е. плохим) христианином, грозит ему божьим судом. Повесть приписывает Олегу непосредственное участие в союзе с Мамаем и Ягайлом: татарская, литовская и рязанская рати должны были встретиться на берегах Оки на Семенов день, т. е. 1 сентября[705].

Ничего не известно также об участии в Куликовской битве нижегородских и суздальских князей. Позже, в 1382 г., суздальские князья оказались предателями и пособниками золотоордынских ханов.

Таким образом, далеко не все русские земли приняли участие в борьбе с татарами. Об этом следует сказать, так как в нашей исторической литературе господствует обратное мнение, неоднократно высказываемое и в новейших работах, причем считается доказанным полное единение всех русских земель в борьбе с татарами, чего невозможно было достигнуть в условиях феодальной раздробленности.

Если принять во внимание, что Новгородская, Тверская, Нижегородская, Рязанская и Смоленская земли не прислали своих полков для похода против татар, то придется признать, что по крайней мере треть русских военных сил, если не половина, не принимала участия в Куликовской битве. Это обстоятельство никак не снижает значения Куликовской битвы, а, наоборот, только подчеркивает, насколько вырос экономический, политический и военный потенциал России, сделавшейся к концу XIV в. гораздо более сильной, чем Золотая Орда, на стороне которой пока еще оставался военный перевес и возможность (постоянных грабительских набегав «изгоном» на земли мирных и трудолюбивых народов.

Но если далеко не все русские земли приняли участие в Куликовской битве в силу ТОГО, ЧТО князья и бояре княжеств, еще не подчинившихся Москве, отстаивали свои местные выгоды в ущерб общему делу, то мы все-таки вправе говорить о Куликовской битве как о всенародной победе над татарами, как о едином общерусском деле.

Так и рассматривается Мамаево побоище в русских сказаниях.

Тверские великие князья не поддержали великого московского князя в борьбе с татарами, но удельный кашинский князь как бы представительствовал от имени Тверской земли в общерусской рати. О настроениях в Рязанской земле можно судить исходя из того факта, что великий князь Олег рязанский после победы над татарами бежал из Рязани вместе с семьей и частью бояр, а оставшиеся рязанские бояре заключили с Дмитрием Донским договор («ряд»). Один из смоленских князей, о чем говорилось выше, был воеводой русского полка, сражавшегося на Куликовом поле, а новгородцы, как мы видели, не хотели отказаться от права биться на Куликовом поле, хотя бы в ущерб исторической правде.

А самое главное — во всех русских землях одинаково радовались победе над татарами. Мы видели уже, как новгородцы старались переделать свои произведения, чтобы связать их с Куликовской битвой. Софоний рязанец, согласно ряду списков, был автором поэтической повести Задонщина. Есть явные доказательства того, что Задонщина была распространена в Псковской земле и на Белоозере. Все это — отголоски великого энтузиазма, вызванного донской победой.

Русский народ видел в ней зарю светлого будущего и величия своей родины.

Мамай предполагал встретиться со своими союзниками, литовским князем Ягайлом и рязанским князем Олегом, в верховьях Оки. Это и предопределило маршрут татарских войск вверх по Дону. Путь по Дону вел к Москве и ставил под угрозу Рязанское великое княжество, делая из рязанского князя вольного или невольного союзника Золотой Орды.

Прямой путь к Переяславлю Рязанскому из Литовского великого княжества также проходил по Оке. В верховьях этой реки располагалось несколько мелких княжеств, подчинявшихся литовским великим князьям. Дорога из Литвы к Оке шла по Угре. Дальше Ягайло двигался со своим войском через Одоев по Упе, правому притоку Оки. Таким образом, создавались условия для соединения трех ратей — татарской, литовской и рязанской. Соединение трех войск предполагалось где-то в районе Тулы, судя по маршруту Ягайла через Одоев, хотя летописи указывают, что местом встречи войск Мамая и Ягайла должна была быть Ока. Опасность соединения татарских и литовских сил представлялась современникам настолько реальной, что о ней говорится и в летописях и в сказаниях. «Подвигнемся к Дону, доколе приспеет к нам Ягайло», — так будто бы рассуждал Мамай.

Необходимость помешать объединению Мамая с его союзниками, надо полагать, и определила план войны, принятый Дмитрием Донским. Вместо обороны речной линии Оки с опорой на Коломну и Серпухов Дмитрий Донской переправился через Оку и двинулся в степь к верховьям Дона навстречу Мамаю.

Наши летописи и сказания о Мамаевом побоище очень противоречивы по своим данным, но их сопоставление все-таки дает возможность установить хронологию событий, предшествовавших Куликовской битве. По летописной повести, великий князь узнал о наступлении татарских войск в августе. Весть об этом прислал в Москву сам рязанский князь Олег: «Мамай вдет со всем царством в мою землю Резанскую на мене и на тебе, а ти ведомо буди, и князь литовский Ягайло идеть на тебя же с всею силою»[706]. Данное известие характеризует противоречивую позицию рязанского князя, готового присоединиться к более сильной стороне.

По-иному рассказывается об этих событиях в Новгородском хронографе, сохранившем более древний текст, чем Никоновская летопись, которую обычно цитируют при рассказе о Куликовской битве[707]. В нем говорится, что у великого князя Дмитрия Ивановича была поставлена в степи крепкая стража: «удалых людей 50 человек великого князя двора». Стража должна была стоять на реке Воронеже, где в это время кочевал Мамай со своей ордой. Татарские передовые отряды подстерегли русских стражников и взяли их в плен. Однако — одному из стражников удалось бежать, и он примчался в Москву с вестью о движении татараких войск. Великий князь никак не ожидал такого известия, заставшего его в момент пира в кремлевских набережных палатах: тогда пили чашу в честь его двоюродного брата Владимира Андреевича серпуховского. Это случилось 23 июля.

Сообщение хронографа носит отпечаток народного сказания. Дмитрий Иванович будто бы ударил золотой чашей о дубовый стол. Рассказ о пире, прерванном известием о грозящем нападении татар, звучит как песенный мотив, обычный в наших былинах.

Великий князь спешно, «вборзе», послал в Боровск за князем Владимиром Андреевичем, а также к воеводам и князьям: «и повеле им скоро быти к Москве всем». После того, как Владимир Андреевич, князья и местные воеводы собрались в Москве, великий князь начал «думати» с ними «думу». Посовещавшись, они постановили («здумаша тако») разослать гонцов по городам с призывом всем людям собраться на Коломне «на мясопуст госпожа богородица», т. е. на успеньев пост (с 1 по 14 августа).

Тогда же в степь была направлена новая застава «крепких юношей 70 человек». Они должны были стоять на реке Быстрой Сосне, притоке Дона, добывать «языка».

Когда застава по какой-то причине «замедлила в поле», великий князь послал «вторую сторожу». Начальником ее он назначил «поляника старого» Климента Святославля и «крепких иных юношей» 33 человека. Застава встретила Василия Тупика, который вел с собой долгожданного пленника. «Язык» оказался вельможей из ханского, «царева», двора. Он сообщил, что Мамай действительно идет на Русь, сговорившись с Олегом рязанским. Царь спешит, «осени требует». Последние слова несколько непонятны. Возможно, речь идет об осенней дани, которую Мамай надеялся получить в русских землях. Проще же думать, что термин «осени требует» говорит о стремлении Мамая напасть на Русь, пока еще не наступили осенняя распутица и холода.

Новые вести из степи пришли в августе. По некоторым сказаниям, Дмитрий Донской в это время находился у игумена Сергия, но, как мы видели выше, рассказ о поездке Дмитрия в это время в Троицкую лавру мало достоверен.

Русское войско, собравшееся в Москве, выступило в поход в конце августа[708]. Был тихий и ясный августовский день. Множество народу собралось в Кремле, стояли на площади и на улицах, на городских стенах и башнях. Тяжким было последнее прощание воинов со своими семьями. Жены давали своим мужьям «конечное целование», как уходящим почти на верную смерть, как уже покойникам. Войско выходило из Кремля тремя воротами: Никольскими, Фроловскими (Спасскими), Константиноеленскими. Последние ворота находились южнее Спасских, на той же стороне кремлевского треугольника, они выводили к Варварке или к мосту через реку. От него тянулся путь к селу Котлы; этой дорогой шел с войском сам великий князь.

Но дадим слово древнерусскому поэту, ярко описавшему, как русские воины пошли на защиту родины.

«Тогда ведь как соколы оторвались от золотых колодок, из каменного града Москвы и возлетели под синие небеса и возгремели своими золотыми колокольчиками, хотят ударить на многие стада лебединые и гусиные. Это, брат, не соколы вылетели из каменного града Москвы, это выехали русские удальцы с своим государем, с великим князем Дмитрием Ивановичем; а хотят напасть на великую силу татарскую»[709]. Живая вера в предзнаменования, надежда на благополучный исход борьбы со злыми врагами заставили современников увидеть добрый знак в том, что в спину русским воинам подул попутный ветер. «Солнце ему на востоке сияет, путь ему показывает!» — восклицает тот же не известный нам поэт старого времени о выступлении Дмитрия Донского в поход;

Из Москвы войска шли к Коломне тремя путями. Владимир Андреевич серпуховской со своим отрядом двигался по Брашевской дороге[710], пролегавшей вдоль Москвы-реки мимо монастыря Николы на Угреше. Далее Владимир Андреевич переправился на другой берег реки: «Уже бо стук стучит и гром гремит в раннюю зарю: князь Владимир через Москву-реку перевозится на красном перевозе в Боровске». «Красный» (прекрасный, красивый) перевоз на Москве-реке находился, по-видимому, у подножья так называемых Боровских курганов, поблизости от впадения реки Пахры в Москву. Мимо курганов теперь проходит Рязанское шоссе. Этот перевоз назывался и Брашевским и Боровским. Последнее название путало комментаторов, потому что город Боровск, расположенный совсем в другом месте, также принадлежал Владимиру Андреевичу.

Белозерские князья шли Болвановской дорогой. Направление ее не вполне ясно. Она, видимо, проходила по левой стороне Москвы-реки, начинаясь от современной Таганской площади в Москве. Местность около этой площади еще сотню лет тому назад называлась Болвановской, а стоящая тут церковь известна под названием «Николы на Болвановке». Трасса Болвановской дороги примерно совпадает с трассой современного Рязанского шоссе. Она сходилась с Брашевской дорогой у Боровского перевоза[711].

Великий князь Дмитрий Иванович с третьим отрядом двигался, как уже говорилось, Серпуховской дорогой на село Котлы, которое находилось на южной окраине Москвы и только совсем недавно вошло в чёрту города. Сборным пунктом для всех трех отрядов была назначена Коломна.

Новгородский хронограф так определяет силы трех отрядовъ с Владимиром Андреевичем шло 30 тысяч, с белозерскими князьями — 25 тысяч, с великим князем — 50 тысяч воинов. Общая цифра всех воинов, двинувшихся из Москвы в поход против Мамая, по этому свидетельству несколько превышала 100 тысяч человек.

Прибыв в Коломну, великий князь, как повествуют сказания, устроил на следующий день на обширном поле смотр полкам. Были «уряжены», распределены полки и поставлены над ними воеводы. Тотчас же за смотром последовала переправа русского войска через Оку («и взем благословение князь великий от архиепископа коломенскаго и перевезеся реку Оку со всеми силами»). Но это известие неверно. По Ермолинской летописи, Дмитрий Иванович с войском вышел из Коломны и остановился при устье Лопасни, впадающей в Оку. Тут к русскому войску присоединились князь Владимир Андреевич и окольничий Тимофей «в остаточных», т. е. последними. По Ермолинской летописи, русские войска выступили из Коломны 20 августа, по Новгородскому хронографу они пришли в Коломну лишь 28 августа («на память святаго Моисея Мурина»). В данном случае хронология летописи более достоверна, так как за один день войско не могло пройти 100 верст от Москвы до Коломны.

По сказаниям, из Коломны в степь была послана новая застава («сторожа») во главе с Семеном Меликом «и иных многих ведомщов 90 человек».

Русское войско стояло при устье Лопасни три или четыре дня и переправилось через Оку только 24 августа («за неделю до Семена дни», т. е. за неделю до 1 сентября). Это был решающий момент для определения дальнейшего маршрута русских войск. Великий князь, находясь со своим войском у устья Лопасни, собирал вести о татарах («переимая вести про поганых»). К этому времени Мамай уже подошел к Дону и остановился в степи, «в поле близ Дону», ожидая литовскую армию.

От устья Лопасни русское войско двинулось к Дону. Точный маршрут от Оки до Дона неизвестен, но о нем можно судить, основываясь на следующих соображениях. В «Книге Большому Чертежу» говорится, что обычный путь, которым татары совершали набеги на Москву и ее окрестные города, шел мимо Тулы: «А дорога Муравской шлях лежит мимо Тулы». Татары переправлялись выше Тулы через Шать и затем через Упу на Костомаровом броде около Дедилова, в 20 верстах от Тулы… «А Упа река вытекла из Волово озера от верху речки Непрядвы, и реки Мечи, и реки Соловы, и Плавы, от дороги от Куликова поля с Муравского шляху»[712]. Таким образом, русское войско двигалось к Дону по направлению Муравского шляха — главного пути, по которому татары вторгались в Подмосковье, переправляясь через Оку при впадении Лопасни или у Каширы. К югу от Оки начиналось «дикое поле», нетронутая степь, опасные места, где быстролетные татарские отряды угрожали на каждом шагу. Поэтому поход русских войск по степи занял 12 дней (с 24 августа по 6 сентября). Последнюю дату указывают летописи («за 2 дня до рождества богородицы», праздновавшегося 8 сентября). Подойдя к Дону, русское войско двинулось далее на юг, придерживаясь его левого берега, видимо, как более безопасного. Впрочем, это обстоятельство предпочтем оставить для объяснения исследователям, хорошо знакомым с местностью, прилегающей к Куликову полю.

По сказаниям, 4 сентября в урочище Березуе, или Березае («на месте, нарицаемом Березай»), в 23 верстах от Дона два воина из заставы привели нового «сановитого языка» из ханских приближенных. «Язык» показал, что татарское войско уже недалеко. Мамай шел медленно, ожидая прихода литовских «и рязанских подкреплений.

Когда русское войско подошло к Дону, возник вопрос, где же встретить татарские полчища — на левой или на правой стороне реки. Сказания приписывают инициативу перехода русских войск на правую сторону Дона Семену Мелику, или Мелюку, из сторожевой засады. За ним гнались татары и притом так нагло, «безстудно», что почти столкнулись с передовыми русскими отрядами: «до тех пор, пока и полки русские увидели». Мелик сообщил, что Мамай стоит уже на Гусином броде и к утру подступит к реке Непрядве. Поэтому он советовал великому князю «исполчиться», прийти в боевую готовность, чтобы татары не напали первыми: «да не предварять поганий»[713].

Некоторые сказания приписывают инициативу перехода на другую сторону Дона двум Ольгердовичам, тогда как московские бояре против этого возражали: Ольгердовичи подхлестнули своих коней и перебрались через Дон, а за ними устремилось все войско[714]. Но рассказ о храбрости Ольгердовичей мало достоверен, в нем даже имя князя Ягайла заменено именем его отца Ольгерда. Это указывает на то, что данная легенда возникла тогда, когда память о событиях уже стерлась. К тому же литовские князья в сказании называют московских бояр крамольниками — в духе памятников XVI в.

О разногласиях при выборе места для сражения говорится и в Ермолинской летописи. В ней рассказывается, что русские полководцы долго стояли, раздумывая; одни говорили: «идем за Дон», а другие не хотели, говоря: «Умножились враги наши, татары, литовцы, рязанцы». Ночью великий князь приказал сделать мосты и отыскать броды. Утром 8 сентября русское войско переправилось на другой берег Дона. Таким образом, инициатива переправы через Дон принадлежала самому Дмитрию Донскому, который подготовил ее, а не просто по-удалецки перемахнул через реку со своими воинами.

Говоря о причинах, понудивших русских полководцев перейти Дон, мы в первую очередь должны отметить необходимость для русского войска опередить соединение татар с литовцами. Эту причину выдвигает Ермолинская летопись, вкладывающая в уста Мамая слова: «Подвигнемся к Дону, доколе приспеет к нам Ягайло»[715].

Переход через Дон говорит о решимости русских сражаться до конца, так как пути для их отступления после переправы были крайне затруднены. Громадное войско Мамая неминуемо должно было идти через Куликово поле, которое лежало на Муравском шляхе.

По Ермолинской летописи, русские войска переправились через Дон в самый день битвы, по сказаниям же — накануне сражения. В сказаниях мы находим рассказ о ночном гадании великого князя и Дмитрия Волынца в поле, «промеж двумя великими силами». Обратившись в сторону татарского лагеря, великий князь и Дмитрий Волынец слышали «стук велик. и кличь, аки гром гремит, трубы многие гласят», в русском же лагере была «тихость великая». Верная примета предвещала русским победу. Приникнув ухом к земле, Дмитрий Волынец услышал, как на татарской стороне раздавался вопль, точно девица кричала плачевным голосом, тогда как на. русской стороне женщина плакала о детях своих. «Жду победы на поганых, а християном много падения будет», — так он растолковал эти приметы.

Описание ночного гадания Дмйтрия Донского и Дмитрия Волынца замечательно по своей красоте и поэтичности, но не является исторически достоверным. Как мы уже убедились, русские войска переправились через Дон в день битвы, поэтому вряд ли была эта поэтическая ночь перед битвой. Но если уж ее оставлять, то следует отнести на одни сутки раньше и считать ночью перед переправой через Дон. В рассказе о гадании сказалась душа русского народа, грозного и в то же время жалостливого к своим врагам: «земля плачет» чужеземным языком о детях своих. Эта печаль о погибших детях и неутешных матерях — высокая народная правда, вечная жажда мира и справедливости.

Само описание гадания перед боем правдоподобно и соответствует привычкам воинов средневековья. То же самое можно сказать и о противопоставлении шумного татарского лагеря тихому лагерю русских воинов, смелых, но не бахвальных перед сражением. Вспомним строки знаменитого стихотворения Лермонтова о Бородинской битве: «Но тих был наш бивак открытый», вспомним белые рубашки русских солдат, которые они надевали перед кровопролитными битвами, точно перед праздником или перед смертью.

В пятницу 8 сентября 1380 г. произошла Куликовская битва. В сказаниях она описывается подробно, но истинную картину битвы мы находим в кратком повествовании Ермолинской летописи: «Была же мгла тогда великая, потом мгла разошлась, тогда все перешли за Дон. Было же бесчисленное множество воинов, так что и земле подвигнуться. И вышли на поле чистое на устье реки Непрядвы, приготовившись к бою. И как был шестой час дня, начали появляться татары в чистом поле и приготовились к битве против христиан. Было же обоих множество, и сошлись обе силы великие, покрыли поле на 13 верст. И была сеча великая и сражение великое, какое не бывало от начала русским князьям. И бились от шестого часа до девятого, и пролилася кровь, как дождевая туча, и пало множество трупов с обеих сторон. В час девятый посмотрел господь милостивым взором на род христианский… И вскоре побежали полки татар, а христиане погнались за ними вслед, убивая, и гнали их, убивая, до Мечи реки, а княжеские полки до содомлян и станов их, и взяли все богатство их и стада их, перебили их многое множество, а другие из них утонули»[716].

Этот рассказ повторяет и летописная повесть, расцвечивая только свой первоначальный источник цитатами из церковных книг.

Сказания дополняют картину боя интересными и правдоподобными подробностями: уже на рассвете затрубили трубы, заиграли зурны, забили в барабаны и бубны, затрепетали знамена.

Полководческий талант Дмитрия Ивановича сказался в умелой расстановке войска. Мысль о засаде, поставленной в дубраве под командованием князей Владимира Андреевича и Дмитрия Михайловича Боброка Волынского, явно принадлежала ему. Боброк был ближайшим родственником Дмитрия. Он был женат на сестре великого князя. Для отвлечения внимания татар в центре, под великокняжеским черным знаменем поставлен был боярин Михаил Андреевич Бренк, одетый в доспехи великого князя и сидевший на его любимом коне. Сюда, естественно, должны были устремиться основные татарские силы, как и произошло в действительности. Бренк пожертвовал своей жизнью, «под тем знамянем и убиен бысть». Зато его смерть спасла русское войско, потому что гибель великого князя или его плен неминуемо вызвали бы смятение и, может быть, даже разгром русского воинства.

Здесь не лишне вспомнить о поражении французского короля Иоанна Доброго при Пуатье. Рыцарская храбрость короля дорого обошлась французскому народу.

Как говорится в сказаниях, первыми навстречу врагу пошли Дмитрий и Владимир Всеволожские «с правой руки», Микула Васильевич с Коломенским полком «с левой руки», «несть бо им места, где расступитися на поле».

Далее рассказывается о поединке инока Александра Пересвета с татарским богатырем. Пересвет был одет по-монашески: с куколем на голове, в монашеской мантии поверх одежды. Имя татарского богатыря разнообразится в сказаниях, но описание поединка богатырей одинаково. Они ударились копьями, копья свои сломали, упали оба с коней своих на землю и так умерли оба, — читаем в Новгородском хронографе.

В сказаниях говорится, что битва началась в третий час после рассвета и продолжались до девятого часа. По более достоверному показанию летописей, она продолжалась три часа — с шестого по девятый час. По сказаниям, великий князь был ранен копьем под левую пазуху в седьмом часу и «уклонися с побоища», потому что не мог уже далее сражаться. Татары несколько раз подсекали великокняжеское знамя, «но паче еще укрепишася стяг». В конце сражения татары уже господствовали на поле битвы, но в восьмом часу дня в дело вступил засадный полк, сидевший в дубраве. Он и решил исход битвы. Татары обратились в бегство, преследуемые русскими.

В сказаниях главным героем сражения изображается Владимир Андреевич серпуховской. Он как победитель «стал на костях под черным знаменем». Дмитрий же Донской был ранен во время боя и будто бы покинул поле битвы и лежал без памяти у срубленной березы. Тут его полумертвого и нашли воины, посланные на поиски Владимиром Андреевичем.

Эта легенда, при всей ее несообразности, прочно утвердилась в исторической литературе. Между тем, она представляет своего рода памфлет, направленный против великого князя и, вероятно, возникший в кругах, близких к Владимиру Андреевичу серпуховскому. Большое количество церковных ссылок помогает выявить автора этого памфлета. Скорее всего это митрополит Киприан, с которым враждовал Дмитрий Донской. Недаром в так называемом сказании 2-й редакции уже появляется имя митрополита Киприана как главного советника великого князя Дмитрия Ивановича, хотя Киприан в 1380 г. в Москве не был.

В Ермолинской летописи рассказывается совершенно по-другому: «У самого же великого князя все доспехи были побиты, на теле же его не было никакой раны, а бился с татарами на первой схватке. Этому князю воеводы говорили: «Господин, не становися впереди, но позади или сбоку, или в особом месте». Он же сказал: «Как же я скажу: Братья, начнем все до единого, а сам лице свое начну скрывать или прятаться позади, но хочу как словами, так и делом перед всеми голову свою сложить за христиан, чтобы и остальные, видев это, восприяли отвагу». Да как сказал, так и сделал: сражался, став впереди всех, и было и справа и слева от него множество убитых, а самого обступили с обеих сторон, как вода многая, и много ударов принял по голове и всему телу»[717].

Это описание, рисующее мужество Дмитрия Донского, подтверждается Новгородской летописью. В ней прямо говорится: «Князь же великий Дмитрий с братом своим, с князем Володимером, став на костех татарскых, и многыя князи рускыя и воеводы прехвалными похвалами прославиша пречистую матерь. Крепько брашася с иноплеменьници»[718] (крепко «брашася» — крепко боролись «за всю Рускую землю»). В сообщении Новгородской летописи особенно ценно указание на двух героев битвы: Дмитрия Ивановича и его двоюродного брата Владимира Андреевича. Новгородская летопись дошла до нас в списках середины XV в., и ее свидетельство едва ли не самое раннее и достоверное[719].

В Псковских летописях очень кратко говорится о Куликовской битве. Так, в одной из них читаем: «Бысть побоище, бишася на Рожество святыя богородица, в день в суботный до вечера, омерькше биючися; и пособе бог великому князю Дмитрею, биша и на 30 верст гонячися». В другой Псковской летописи совсем кратко сказано о битве, однако тоже упоминается великий князь: «Князь великий Дмитрий и вси князи рускыя бишася с татары за Доном»[720].

В Супрасльской летописи, источнике белорусского происхождения, также читаем о победе Дмитрия Ивановича «со всеми русскими князьями». Изложение Супрасльской летописи близко к Ермолинской, но не однородно с ней[721], в некоторых случаях оно носит следы более древней традиции.

Итак, в наиболее ранних источниках нигде не говорится, что великий князь Дмитрий оставил поле сражения и лежал, раненный и оглушенный ударами, под березой. Это — выдумка, сочиненная в кругах, враждебных Дмитрию, вероятно, уже после разорения Москвы татарскими полчищами в 1382 г. Клевета оказалась живучей и ядовитой, и долг историков доказать, что Дмитрий Иванович по достоинству получил прозвище Донского.

Победа на Куликовом поле была полной. Русские воины гнались «за бегущими татарами до реки Мечи, а княжеские полки — до татарского лагеря, где взята была большая добыча: «взяша все богатьство их и стада»[722]. По Архангельской летописи, великий князь стоял «над костьми русскими» восемь дней и велел погребать «приметных» людей, а других отвозить в. Москву в колодах[723]. По вполне достоверному преданию, убитых на Куликовом поле погребали там, где находится село Монастырщина, называвшееся также Рожественым. Оно расположено на реке Непрядве. Судя по названию, здесь раньше стоял монастырь во имя рождества богородицы, праздновавшегося 8 сентября, в день Куликовской битвы.

Победа над Мамаем была одержана вовремя, так как литовское войско находилось уже на расстоянии однодневного перехода от Куликова поля («за едино днище и меньше») — по одному известию и в 30 верстах — по другому[724].

Обратное возвращение русского войска в Москву было затруднено нападениями рязанцев и литовцев. Всю вину за это летописи возлагают на Олега рязанского, но в действительности было по-иному. Из сообщения немецкого писателя конца XV в. Кранца, на которое обратил внимание Карамзин, мы узнаем, что русские захватили много скота, но на обратном пути на них напали татары и литовцы, в результате чего большое количество скота было отнято и много русских воинов погибло[725].

Победа русских на Куликовом поле привела к большим политическим переменам в Золотой Орде. Первое время после битвы Мамай собирал еще свои «остаточные» силы для внезапного набега на Россию, но он встретил сильного соперника в лице хана Тохтамыша. Их войска встретились на Калке, но уже в самом начале битвы князья изменили Мамаю и перешли на сторону Тохтамыша.

Мамай бежал в Кафу и был убит кафинцами, захватившими его богатства.

Главный соперник москового князя — Олег рязанский, бежал из своей столицы, где Дмитрий Донской посадил своих наместников.

Однако уже через два года после Куликовской битвы, в 1382, хан Тохтамыш «изгоном» подступил к Москве и овладел ею путем обмана. Это был, впрочем, временный успех. На стороне татар было преимущество хищников. Они нападали внезапно, а их кочевья оставались почти неуязвимыми, и это заставляло московских князей платить дань Золотой Орде. Зависимость Руси от Золотой Орды сохранялась еще целое столетие, но основа татарской власти над Русью была подорвана в корне. В последний век своего существования татарская власть держалась только на феодальной раздробленности России, на отсутствии единства среди русских земель. Ликвидация феодальной раздробленности и падение татарского ига почти совпали.

Куликовская битва была великой победой русского народа над золотоордынскими татарами. Она нанесла непоправимый удар Золотой Орде, кратковременный подъем которой при Тохтамыше сменился быстрым упадом. После Куликовской битвы татары осмеливались нападать на русские земли, совершая только внезапные набеги, «изгоном». Ханские ярлыки на великое княжение, так называемое «царево жалование», сделались почти фикцией, а дань, уплачиваемая в Орду, стала носить характер откупа от грабительских нападений. Такую же «дань» крымские ханы получали как с России, так и с Речи Посполитой даже в XVII в. Оба государства платили ее, чтобы избежать грабительских нападений крымцев.

Донское побоище показало, что русские земли значительно сильнее Золотой Орды. А ведь русское ополчение в 1380 г. сошлось далеко не из всех русских земель! Путь к объединению русского народа в едином государстве был вместе с тем и путем к обеспечению его независимости. Москва сделалась столицей крупнейшего государства в Восточной Европе, Российского государства, и появление новой международной силы тотчас заметили соседние страны.

Поэтическая повесть о Мамаевом побоище — Задонщина так характеризует международное значение Куликовской битвы: «Шибла слава к Железным врагом, к Риму и к Кафы по морю и к Торнаву, и оттоле к Царюграду на похвалу: Русь великая одолеша Мамая на поле Куликове»[726]. Итак, слава о русской победе донеслась до Рима в Италии, до Кафы в Крыму, до Тырнова — столицы Болгарского царства, до Константинополя — столицы Византийской империи. В. Ф. Ржига с большим основанием предполагает, что Железные ворота, упомянутые в Задонщине, — это Железные Ворота на Дунае, а не Дербент, носивший то же название в русских летописях. В разных списках Задонщины находим и другие названия, но они, по-видимому, появились позже.

Почему же русская победа на Куликовом поле получила, по мнению современников, столь большую известность именно в бассейне Черного моря, почему в ней были заинтересованы славянские страны? Ответ на этот вопрос найдем в южнославянских событиях, последовавших вскоре после Куликовской битвы. Турецкое наступление на Болгарию и Сербию особенно усилилось с 1382 г., когда турки взяли Софию. В 1386 г., после кровавой битвы, они овладели Нишем, в 1389 г. произошла битва на КосссивОхМ поле, укрепившая турецкое господство на Балканах. Интерес русских людей к тому, что происходило в южнославянских землях, возможно, объясняет одно загадочное выражение в Задонщине. В ней говорится о походе Мамая на Русь и грозных предзнаменованиях для Русской земли, после чего автор Задонщины восклицает: «Русская земля, то ти есть, как за Соломоном царем побывала». Библейский царь Соломон здесь явно не подходит, но слова Задонщины представятся по-иному, если мы вспомним о султане Сулеймане (Соломоне), старшем сыне султана Баезида, прозванном Челеби. Он разорил Болгарскую землю, и таким же разорением Мамай угрожал Русской земле. Славянские страны на Балканах упорно сопротивлялись туркам, и русская победа на Куликовом поле призывала их бороться с завоевателями.

Но не только одни причерноморские страны и Италия услышали о русской победе. О ней уже сообщает Кранц, немецкий писатель конца XV в. По его словам, между «русскими и татарами произошло страшное сражение, какое только известно было на памяти людей». Он сообщает, что русские одержали победу и что битва произошла в 1381 г.

В то время в Любеке был съезд и совещание всех городов Ганзы[727]. Сведения о победе русских над татарами были получены в Германии из русских торговых кругов. Сам Дмитрий Донской придавал большое значение распространению известия о куликовской победе. Он взял с собой в поход купцов-сурожан. «Сурожане московские гости» должны были рассказывать о победе в дальних странах[728].

Но, конечно, никто так хорошо не сознавал значения Куликовской битвы, как сам русский народ. Уже вскоре после битвы какой-то не известный нам поэт сложил Задонщину, или Слово о великом князе Дмитрие Ивановиче и о брате его, князе Владимире Андреевиче. Для него Куликовская битва является ответом на старые поражения русских, на победу половцев при Каяле. «Те бо на реке на Каяле одолеша родъ Афетовъ. И отоля Руская земля седит невесела». А теперь уже «въстонала земля Татарская»[729].

Славная победа на Дону сделалась великим памятным событием в истории русского народа, и всякий раз, когда враги угрожали независимости нашей Родины, русские люди вспоминали героев Куликовской битвы, сражавшихся «за всю землю Русскую».

В. Ф. Ржига СЛОВО СОФОНИЯ РЯЗАНЦА О КУЛИКОВСКОЙ БИТВЕ (ЗАДОНЩИНА) КАК ЛИТЕРАТУРНЫЙ ПАМЯТНИК 80-х ГОДОВ XIV в

Б цикле произведений, отобразивших Куликовскую битву, самый значительный литературоведческий интерес представляет, конечно, Слово Софония рязанца, или Задонщина. Произведение это не было так широко распространено, как Сказание о Мамаевом побоище, и не имело такой сложной литературной истории, как Летописная повесть о побоище на Дону, но зато оно отмечено было яркой и неизгладимой печатью подражания великому творению древнерусской поэзии — Слову о полку Игореве.

Несомненный факт подражания Задонщины Слову известен давно, но до сих пор еще недостаточно изучен. А между тем он имеет очень важное историко-литературное значение. Факт подражания Задонщины Слову — это наглядное и красноречивое свидетельство не только подлинности Слова о полку Игореве как произведения XII в., но и той творческой энергии, какая была в него вложена и благодаря которой оно оказалось жизнеспособным и действенным.

Обращение Софония рязанца к великому памятнику русской поэзии XII в. заслуживает особого внимания: оно имеет серьезное познавательное значение и для Слова и для Задонщины. Научное освещение этого вопроса, насколько это возможно в настоящее время, является благодарной задачей, вставшей перед советскими исследователями. Ведь анализировать то, в чем и как подражал Софоний Слову, что в этом памятнике им не было воспринято, как воспринятое претворялось в его творческом воображении, что общего между Задонщиной и Словом, разделенными между собой двумя веками, в чем их идейное и художественное различие, — значит на деле приблизиться к (подлинному пониманию Слова Софония рязанца.

В нашей статье мы попытаемся ответить на эти вопросы. Но прежде припомним содержание Слова Софония рязанца по его пространной, первоначальной редакции.

Софоний рязанец начинает свое произведение вступлением, в котором обращается к братьям и друзьям, сыновьям русским с призывом возвеличить Русскую землю, провозгласить победу над Мамаем, а великому князю Дмитрию Ивановичу и брату его, Владимиру Андреевичу, воздать похвалу. Тут же Софоний вступает на путь подражания Слову о полку Игореве. Он, подобно автору Слова, ставит вопрос о том, как лучше начать свое произведение. И хотя приходит к мысли, что следует «начати поведати по делом и по былинам», однако сразу же прерывает самого себя и, уносясь мыслью ко временам «первых лет», вспоминает образ вещего Бояна, искусного гусляра в Киеве, который возлагал свои персты на живые струны и пел славу русским князьям. Далее перечисляются эти князья, но перечень их только в последнем случае совпадает со Словом о полку Игореве, а в двух первых не совпадает; а именно: первую славу Боян пел великому князю киевскому Игорю Рюриковичу, вторую — великому князю Владимиру Святославичу, а третью — великому князю Ярославу Владимировичу. По примеру Бояна автор выражает намерение восхвалить песнями и под гусли буйными словами великого князя Дмитрия Ивановича и брата его, князя Владимира Андреевича, так как проявили они мужество и волю в борьбе за землю Русскую и за веру христианскую.

Завершив вступление прозаическим упоминанием о том, что со времени битвы на реке Калке до Мамаева побоища прошло 160 лет, автор приступает к самому произведению, первая часть которого посвящена описанию сборов в поход и зловещих предзнаменований.

Применяя художественную манеру Слова о полку Игореве, он то изображает приготовления к походу, то вводит лирические обращения к символам воспевания, какими являются для него не только соловей, но и жаворонок. Так, изобразив, как Дмитрий Иванович и Владимир Андреевич, поострив сердца свои мужеством, наполнились ратного духа и устроили у себя храбрые полки, он прерывает эту картину обращением к жаворонку, переосмысляя таким образом старинное обращение к Бояну-соловью. Призывая жаворонка воспеть славу великому князю Дмитрию Ивановичу и брату его, князю Владимиру Андреевичу, Софоний по-своему переделывает образцы бояновских запевов. Первый запев он передает так: «Ци буря соколи зонесет из земли Залеския в поле Половецкое» (Буря ли занесет соколов из земли Залесской в поле Половецкое); а второй видоизменяет в применении к Московскому княжеству: «На Москве кони ръжут, звенит слава руская по всей земли Руской. Трубы трубят на Коломне, в бубны бьют в Серпохове, стоят стязи у Дону у великого на брези».

Если в Слове о полку Игореве вслед за бояновскими запевами кратко описывается встреча Игоря с Всеволодом, а затем сразу говорится о выступлении Игоря в поход, то в Задонщине приготовления к походу являются более сложными и расчленяются на ряд моментов: а) порыв новгородцев принять участие в походе; б) приезд всех русских князей к великому князю; в) приезд литовских князей Ольгердовичей.

Изображение бесплодного порыва новгородцев, которому нет соответствия в Слове о полку Игореве, следует за вторым запевом в бояновском стиле и сочетается с ним посредством звукового образа — звона новгородских вечевых колоколов. После упоминания о ржании коней в Москве, о звоне славы по всей земле Русской, о звуках труб в Коломне и бубнов в Серпухове читаем: «Звонят колоколы вечныа в великом Новегороде, стоят мужи новгородцы у святой Софеи, а рькучи: «Уже нам, братие, на пособие великому князю Дмитрию Ивановичу не поспеть» (Звонят колокола вечевые в великом Новгороде, стоят мужи новгородцы у святой Софии, приговаривая: «Уже нам, братья, на помощь великому князю Дмитрию Ивановичу не поспеть»).

Далее в образе слета орлов со всей Северной страны рисуется приезд всех русских князей к великому князю Дмитрию Ивановичу и брату его Владимиру Андреевичу. Они обращаются с речью к великому князю, в которой указывают, что наступление татар уже началось, и выражают готовность выступить за Дон и пролить свою кровь за землю Русскую и за веру христианскую. Великий князь кратко, но уверенно отвечает им, что он со всеми русскими князьями составляет «гнездо» великого киевского князя Владимира, т. е. его потомство, которое не в обиде было «по рожению ни соколу, ни кречету, ни черному ворону, ни поганому Мамаю».

Сборы в поход завершаются изображением литовских князей Ольгердовичей. Обращаясь к соловью с призывом воспеть двух братьев литовских, князей Андрея и Дмитрия Ольгердовичей, а также Дмитрия Волынского, Софоний дает им характеристику, восходящую к величанию курян в Слове о полку Игореве: «Те бо суть сынове храбрии, кречати в ратном времени, ведоми полководцы, под трубами и под шеломы возлелияны, конець копия вскормлены в Литовской земли» (Они ведь сыновья храбрые, кречеты в ратное время, известные полководцы, под трубами и под шлемами взлелеянные, концом копья вскормленные в Литовской земле). Следующий дальше разговор Андрея и Дмитрия Ольгердовичей ставит своей целью показать их боевую готовность и воинский дух. Андрей Ольгердович, обращаясь к брату, напоминает ему об их происхождении от великих предков и выражает намерение подобрать храбрых удальцов из панов Литвы, сесть на борзых коней, посмотреть на быстрый Дон, испить шлемом из Дона и испытать боевое оружие, мечи литовские о шлемы татарские, сулицы немецкие о байданы басурманские. Дмитрий Ольгердович отвечает брату с еще большим подъемом. Он зовет его не щадить жизни своей в борьбе за землю Русскую, за веру христианскую и за обиду великого князя Дмитрия Ивановича и указывает ему, что из Москвы уже доносится стук и гром снаряжающейся сильной рати великого князя. Речь свою он заканчивает призывом: «Седлай, брате Ондрей, свои борзый комони, а мои готовы, напреди твоих оседлани. Выедем, брате, на чистое поле, посмотрим своих полъков» (Седлай, брат Андрей, своих борзых коней, а мои готовы, раньше твоих оседланы. Выедем, брат, в чистое поле, посмотрим свои полки).

Первая часть Слова Софония рязанца, посвященная главным образом описанию сборов в поход, заканчивается изображением знамений, предвещающих недоброе. Сильные ветры приносят с моря великие тучи, в которых трепещут синие молнии. Слышен скрип телег. В образах воющих серых волков, гогочущих гусей и плещущих лебедей рисуется приближение поганых татар. Как в Слове о полку Игореве, так и здесь птицы крылатые под облаками летают, вороны грают, галки своею речью говорят, орлы клекчют, волки грозно воют, а лисицы на кости лают. Известный рефрен Слова о полку Игореве — «О, Руская земле! уже за шеломянемъ еси» не был понят автором Задонщины, который его переосмыслил по-своему: «Руская земля, то ти есть как за Соломоном царем побывала!» (Русская земля, это с тобой так, словно ты за Соломоном царем побывала!).

Во второй части Слова Софония рязанца описывается выступление в поход всех русских князей и Куликовская битва на ее первом этапе. Подобно тому, как соколы, кречеты и ястребы рвутся с золотых колодок из каменного града Москвы и хотят ударить на стада гусиные и лебединые, так богатыри русские хотят ударить на великие силы поганого царя Мамая. Великий князь выступает в поход, а князь Владимир Андреевич устанавливает полки, ведет их к Дону и призывает Дмитрия Ивановича не ослаблять натиска на татар. Дмитрий Иванович, отвечая ему, с удовлетворением говорит о военном снаряжении русских войск, об их боевой подготовке и стремлении добыть себе «чести и славного имени». Подобно соколам, кречетам и ястребам, сыновья русские ударили на рать татарскую.

В образах, восходящих к Слову о полку Игореве, описывается битва на поле Куликовом, на речке Непрядве: «Ударишася копьи харалужными о доспехы татарскыа, възгремели мечи булатныя о шеломы хиновския на поле Куликове, на речки Непрядве». Полки сходились. Победа еще не была одержана, а загадочное «диво» кликнуло уже по разным землям, слава ударила к Железным Воротам, к Риму, к Кафе, к Тырнову, к Царьграду, что Русь одолела Мамая. Снова рисуются картины боя в образах сходящихся сильных туч, раздающегося великого грома. Слышны удары мечей о шлемы, перечисляются погибшие князья и бояре. Рисуется выступление чернеца Пересвета. Приводятся слова, сказанные им великому князю: «Луче бы нам потятым быть, нежели полоняным быти от поганых» (Лучше нам убитыми быть, чем полоненными быть погаными). Из обращения к Пересвету чернеца Осляби мы узнаем, что и Пересвета и Якова Ослебятина ждет неминуемая гибель на поле Куликовом за веру христианскую и за обиду великого князя. Вторая часть Слова Софония рязанца, изображающая первый этап битвы, закончившийся поражением русских, завершается трагической картиной запустения Рязанской земли.

Третья часть Слова Софония рязанца является как бы соединительным звеном между первым и вторым этапами битвы. Она состоит из плачей московских княгинь, боярынь и воеводских жен, а также жен коломенских по убитым мужьям. Марья Дмитриевна, применяя образы плача Ярославны, оплакивает своего мужа Микулу Васильевича. Жена Тимофея Волуевича Федосья, Марья, жена Андрея Серкизовича, и Аксинья, жена Михаила Ивановича, пользуясь выражениями Слова о полку Игореве, также оплакивают гибель своих мужей. Затем следует групповой плач всех коломенских жен. Он вводится устно-поэтическим выражением «таково слово», начинается обращением к Москве-реке с упреком, что погибли их мужья, и заканчивается волевым призывом к великому князю: «Замъкни, князь великый, Оке-реке ворота, чтобы потом поганые к нам не ездили, а нас не квелили по своих государех» (Замкни, князь великий, у Оки-реки ворота, чтобы потом поганые к нам не ездили, а нас в слезы не вгоняли по своим государям). Это обращение является естественным переходом к четвертой части Слова Софония рязанца, где показан второй, победоносный этап великой битвы.

Четвертая, последняя часть Слова Софония рязанца начинается с описания выступления князя Владимира Андреевича вместе с волынским князем против татар. Передается обращение Владимира Андреевича к великому князю с призывом не уставать в борьбе. Дмитрий Иванович в свою очередь вдохновляет своих соратников-бояр, воевод и детей боярских, заявляя, что пришло время великого пира: тут можно занять высокие места, тут может старый помолодеть, а молодой почет добыть. После молитвы великого князя богу и богородице говорится о наступлении русских сил и изображается полная победа сыновей русских: «Тогда князь великий поля наступает. Гремят мечи булатные о шеломы хиновъския, поганый покрыта руками главы своя. Тогда поганий борьзо вспять отступиша. Стязи ревуть: «Отступишася от великого князя Дмитрия Ивановича, погании бежать». Рускии сынове поля широкыи кликом огородиша, золочеными шлемы осветиша… Тогда князь великый Дмитрий Иванович и брат его Володимер Андреевич полки поганых вспять поворотил и нача их бити гораздо, тоску им подаваше. Князи их с коней спадоша. Трупы татарскими поля насеяша, а кровию протекли рекы». (Тогда князь великий на поля наступает. Гремят мечи булатные о шлемы хиновские, поганые покрыли руками головы свои. Тогда поганые быстро вспять отступили. Стяги ревут: «Отступили от великого князя, поганые бегут». Русские сыновья поля широкие кликом огородили, золочеными шлемами осветили. Тогда князь великий полки поганых вспять повернул и начал их бить искусно, уныние у них вызывая. Князья их с коней упали. Трупами татарскими поля насеяли и кровью потекли реки).

Далее изображается бегство татар, рисуется горе Татарской земли, богатая добыча, захваченная русскими, и ликование земли Русской. И, наконец, сообщается о бегстве Мамая в Кафу (Феодосию) и передается укоризненно-насмешливое обращение к нему фрягов: «Чему ты, поганый Мамай, посягаешь на Рускую землю? То ти была орда Залеская, времена первый. А не быти тебе в Батыя царя… И ты пришел, царь Мамай, на Рускую землю с многими силами, с девятью ордами, с 70 князьми. А ныне бежишь сам девят в Лукоморье. Не с кем тебе зимы зимовати в поле. Нешто тобя князи руские горазно подчивали: ни князей с тобою нет, ни воевод. Нечто гораздо упилися на поле Куликове, на траве ковыли. Побежи, поганый Мамай, и от нас по Залесью». (Зачем ты, поганый Мамай, посягаешь на Русскую землю? Это была орда Залесская во времена первые. А тебе не быть на месте Батыя царя… И ты пришел, царь Мамай, на Русскую землю с большими силами, с девятью ордами, с 70 князьями. А теперь бежишь сам девят в Лукоморье. Не с кем тебе зиму зимовать в поле. Должно быть, тебя князья русские сильно потчевали: ни князей с тобой нет, ни воевод. Должно быть, сильно упились они на поле Куликовом, на траве ковыли. Беги, поганый Мамай, и от нас по Залесью). Основная часть памятника заканчивается благочестивыми мыслями о том, что в победе на Куликовом поле нашла свое выражение милость божия по отношению к русским князьям: «И помиловал господь бог человеколюбец князи рускыя: великого князя Дмитрия Ивановича и брата его, князя Владимера Ондреевича, меж Доном и Непром на поле Куликове, на речки Непрядве».

В заключении Слова Софония рязанца рассказывается о том, как великий князь с братом своим Владимиром Андреевичем стал «на костях» и распорядился произвести подсчет убитых. Боярин Михаил Андреевич сообщает цифры потерь: погибли десятки бояр из разных городов, а число всех потерь достигло 250 000. Великий князь обращается к погибшим князьям и боярам, заявляя, что они положили свои головы за Русскую землю и за веру христианскую, и приглашает брата, князя Владимира Андреевича, вернуться в Залесскую землю, к славному городу Москве и сесть на своем княжении: «Чести есми, брате, добыли и славного имени. Богу нашему слава!»

Являясь идейным преемником великих мыслей, какие вдохновляли автора Слова о полку Игореве, Софоний рязанец претворил их в условиях своего времени. В соответствии с призывом к единению всех русских князей, что составляет основной идейный смысл Слова о полку Игореве, Софоний рязанец воспел в своем произведении то единение различных политических сил, которое привело к победе на Куликовом поле. Отсюда понятно, что и художественное подражание Слову о полку Игореве не явилось для Софония рязанца чем-то случайным и внешним, что подражание это, приводя к известному сходству, в то же время обусловливало и различия.

В Слове о полку Игореве, как известно, соотношение центральных образов — Игоря, великого князя Святослава и Ярославны — определяет собою композиционное членение памятника на три основные части: 1. Выступление Игоря в поход, первая встреча с половцами, поражение на реке Каяле, последствия этого поражения. 2. Вещий сон великого князя Святослава и обращение его ко всем русским князьям. 3. Плач Ярославны и спасение Игоря из плена. В Слове Софония рязанца дело обстоит совсем по-другому. Хотя Софоний рязанец, по-видимому, был знаком со Словом о полку Игореве в его полном составе, однако свое произведение он построил не на соотношении центральных образов, а на ходе и развитии действия, связанного с Куликовской битвой, которое и подсказало ему деление памятника, кроме вступления и заключения, на четыре части, а именно: 1. Описание сборов в поход и похода русских войск. 2. Первый этап боя на Куликовом поле, окончившийся поражением русских. 3. Плач жен по убитым мужьям и переход ко второму этапу боя. 4. Второй этап боя на Куликовом поле, закончившийся победой над татарами.

Таким образом, если сопоставить Слово Софония рязанца со Словом о полку Игореве в отношении композиции, то нельзя не признать, во-первых, что монументальный образ великого Святослава с его вещим сном и обращением ко всем русским князьям не нашел себе художественного применения у Софония рязанца и вся вторая часть Слова о полку Игореве оставила в Задонщине сравнительно небольшой след в виде отдельных выражений; во-вторых, цельный и ясный образ Ярославны, заклинающей своим плачем стихийные силы природы помочь спасению Игоря, претворен Софонием рязанцем в образы московских княгинь, боярынь и воеводских жен, а также в групповой образ жен коломенских, оплакивающих своих убитых мужей, а этот мотив группового плача получил композиционное значение в качестве перехода ко второму этапу боя.

При дальнейшем изучении композиционных особенностей Слова Софония рязанца бросается в глаза, что в отношении применения мелких композиционных единиц Софоний рязанец оказался особенно близким к автору Слова о полку Игореве. Он как бы усвоил его поэтическую манеру переноситься воображением от одного момента к другому, от одних образов к другим. Поэтому на протяжении всей Задонщины мы можем наблюдать такое же, как и в Слове, наличие ряда мелких композиционных единиц, в смысловом отношении законченных и по форме завершенных. Эта особенность, быть может, не отличается в Задонщине такой последовательностью и четкостью, как в Слове о полку Игореве, где можно говорить даже о наличии своеобразных «строф», но сомневаться в ней не приходится. Только следует заметить, что завершение отдельных композиционных единиц повторными выражениями, имеющими эмоциональный характер, частично сходится со Словом о полку Игореве, а частично расходится. Так, известный рефрен Слова о полку Игореве «ищучи себе чти, а князю славы» дважды встречается в Задонщине: один раз в виде «ищут себе чести и славного имени»; в другой раз — «Чести есми, брате, добыли и славного имени». Второй рефрен Слова о полку Игореве: «О, Руская земле! уже за шеломянемъ еси», как мы уже сказали, не был понят Софонием и получил новое переосмысление. Третий рефрен Слова о полку Игореве, не раз встречающийся во второй части Слова: «за обиду сего времени, за землю Русскую, за раны Игоревы, буего Святславлича» получил довольно широкое применение и в Задонщине, но с существенным переосмыслением. В четырех случаях применения этого рефрена наряду с понятием «Руская земля» фигурирует понятие «вера христианская», в пятом случае (в речи Дмитрия, Ольгердовича) к ним присоединяется еще: «и за обиду великого князя Дмитрия Ивановича», в шестом случае (в речи Осляби) упоминания о вере и обиде оставлены, но упоминаний о Русской земле нет. Таким образом, в наиболее полном виде данное эмоциональное словосочетание мы ветречаем в обращении Дмитрия Ольгердовича к своему брату: «Брате Ондрей, не пощадим живота своего за землю за Рускую и за веру крестьяньскую и за обиду великого князя Дмитриа Ивановича». Творя в духе и стиле Слова о полку Игореве, Софоний рязанец обнаружил способность создавать новые эмоциональные словосочетания, получавшие у него повторное применение, например: «на поле Куликове, на речьки Непрядве», которое не раз находим ъ памятнике в таком виде и с некоторыми вариациями.

Последняя важная композиционная особенность Слова о полку Игореве, состоящая в обращении к событиям и образам далекого прошлого и во включении поэтических реминисценций о прошлом в состав произведения, отразилась в Задонщине очень ограниченно. Следы ее наблюдаем только в образе Бояна, воссоздаваемом вовступительной части памятника, да в прозаической фразе в конце вступления: «А от Калагъския рати до Мамаева побоища лет 160».

В области символики между Задонщиной и Словом о полку Игореве, конечно, немало общего. В Задонщине встречается как символика явлений природы, свойственная Слову, так и особенно символика животного мира, получившая здесь дальнейшее развитие: кроме туров, волков, лисиц и различных птиц — орлов, соколов, кречетов, воронов, галок, зегзиц и соловья, в ней упоминаются еще ястребы, гуси, щуры и жаворонок. Однако символика бытового характера воспроизводилась в Задонщине лишь частично и развита была только в одном направлении. Так, в произведении Софония рязанца мы совсем не находим картин боя, облеченного в образы земледельческих работ, но зато символика на тему «битва — пир» представлена в Задонщине разнообразно и по-новому. С ней мы встречаемся сначала в речи Дмитрия Ивановича боярам, воеводам и детям боярским, когда он говорит: «то ти, братие, ваши московъскыя сластныа меды и великия места», затем в обращении, к брату Владимиру Андреевичу: «туто испити медовыа чары поведенью» и, наконец, обнаруживаем ее в иронических словах фрягов Мамаю: «Нешто тобя, князи, руокие горазно подчивали: ни князей с тобою нет, ни воевод. Нечто гораздо упилися на поле Куликове, на траве ковыли».

Из выразительных и изобразительных средств, характерных для Слова о полку Игореве и для Задонщины, наиболее значительный интерес представляют словосочетания с эпитетами и формулы параллелизма., Ряд сочетаний с эпитетами перешел в Задонщину из Слова без существенных изменений. Таковы не раз встречающиеся сочетания: борзый комонь или борз конь, храбрая дружина, сильные полки, серый волк, вещаго Бояна, живыа струны, ратного духа, храбрыа плъки, великими полкы, черному ворону, черленьгми щиты, златое стремя, золочеными шлемы, синии молнии, черна земля, горы каменныя, поля широкыи, неуготованными дорогами. Следующую, небольшую группу составляют эпитеты Слова о полку Игореве, получившие в Задонщинё хотя и не тождественное, но все же аналогичное применение. Таковы: поганый (поганого Мамая, поганий татарове), храбрый (сынове храбрый, храбрых удальцов), дорогой (дорогое узорочье), сильный (сильная рать), златой (от златых колодец), золоченый (золочеными колоколы), кровавый (кровавый тучи), харалужный (копьи харалужными), хиновский (о шеломы хиновъския).

Указанным двум группам эпитетов, роднящих Задонщину со Словом, противостоит другая, более значительная категория эпитетов, которые не находят себе соответствия в Слове о полку Игореве и являются результатом самостоятельного поэтического творчества Софония на основе русского языка своей эпохи, т. е. языка второй половины XIV в. Некоторые из этих новых сочетаний с эпитетами очень показательны. Они свидетельствуют о том, что Софоний рязанец живо воспринимал впечатления, характерные именно для Северо-Восточной Руси. Таково, например, словосочетание: «летьняа птица, красных дней утеха», применяемое к жаворонку, образ которого впервые вводится Софонием. Не менее характерны словосочетания с эпитетами, относящиеся к городу Москве: каменный, сильный, славный, которые могли появиться в этом применении только после сооружения Московского каменного кремля. Эпитеты, связанные с предметами боевого снаряжения, как шеломы черкасьские щиты московъскые, сулицы немецкие, копия фрязския, байданы бесерменьскыя, также свидетельствуют об эпохе, современной Софонию. Сюда же относятся и эпитеты, связанные с символикой «битва — пир»: московские сластные меды, великия места, медовыа чары поведеные. В этом нельзя не видеть отображения московского феодального быта, нравов боярского местничества.

Многие эпитеты Задонщины, совпадая с соответствующими эпитетами Слова о полку Игореве, в конце концов восходят к устному народному творчеству. Но любопытно, что Софоний не ограничился только эпитетами, взятыми из Слова, а обнаружил самостоятельное тяготение к народно-поэтическим словосочетаниям. Так, он ввел в Задонщину словосочетание «таково слово», типичное для былинного стиля, новый эпитет Дона «быстрый», отсутствующий в Слове о полку Игореве, но обычный в народной поэзии, и, наконец, словосочетание «сырая земля», которого нет в Слове о полку Игореве, но которое широко применяется в различных жанрах народного творчества.

Формула отрицательного параллелизма в Слове о полку Игореве встречается всего четыре раза: один раз в трехчленной форме — когда изображается игра Бояна, и три раза в двухчленной: «не буря соколы…», «не бологомъ бяхуть посеяни…», «а не сорокы втроскоташа…» Этот изобразительный прием, характерный для устного народного творчества, в Задонщине получает более широкое применение, причем почти всегда в трехчленной форме, например: «Тогды аки орли слетошася со всея полунощныя страны. То ти не орли слетошася, съехалися вси князи руския к великому князю Дмитрию Ивановичу и брату его, князю Владимеру Ондреевичю». Трехчленная форма употребляется также, когда речь идет о стуке и громе войска, вое серых волков, гоготании гусей, пении щуров. Реже встречается двухчленная отрицательная форма, например: «Не тури возрыкають на поле Куликове, побежены у Дону великого, взопиша посечены князи рускыя и воеводы великого князя и князи белозерстии, посечени от поганых татар» (Не туры рычат на поле Куликовом, побежденные у Дона великого, застонали побитые князья русские и воеводы великого князя и князья белозерские, побитые погаными татарами).

Итак, используя по примеру автора Слова о полку Игореве фольклорные изобразительные средства — эпитеты и отрицательные параллелизмы, Софоний рязанец этим не удовлетворился, а пошел еще дальше в сторону большего сближения своего произведения с устным народным творчеством.

Выявляя специфические особенности Слова Софония рязанца, нельзя не обратить внимания еще на одну черту художественного метода Софония. Как известно, автор Слова о полку Игореве обладал не только способностью создавать близкие ему образы русских людей — Игоря, Всеволода, великого князя Святослава, Ярослава Осмомысла, Ярославны, Глебовны и других, но и способностью переноситься воображением за рубежи родной земли и создавать образы врагов — представителей половецкого лагеря. Тут и Тьмутороканский болван, и готские девы, и половецкие ханы Гза и Кончай. Если мы теперь обратимся к произведению Софония рязанца, то увидим, что в создании образов врагов Софоний также следовал методу своего великого предшественника. Ему, как и автору Слова о полку Игореве, присуща широта художественного проникновения, но показал он ее по-своему. В этом смысле особенно интересна та часть памятника, в которой изображается поражение татар и их бегство. Софоний говорит, что поганые побежали «неуготованными дорогами в Лукоморье, а скрегчюще зубы своими и дерущи лица своа». Чтобы еще лучше раскрыть внутреннее состояние бегущих татар, он в их уста вкладывает причитание, сложенное по образцу причитания русских жен в Слове о полку Игореве, а именно: «Уже нам, братие, в земли своей не бывати, а детей своих не видати, а катун своих не трепати, а трепати нам сырая земля, а целовати нам зелена мурова, а в Русь ратью не ходити, а выхода нам у руских князей не прашивати» (Уже нам, братья, в земле своей не бывать, детей своих не видать, жен своих не ласкать, а ласкать нам сырую землю, целовать нам зеленую мураву, а на Русь ратью не ходить, а дани нам с русских князей не спрашивать).

Дальнейшее уяснение художественного метода Софония рязанца невозможно без постановки вопроса о его идейных позициях.

В период Куликовской битвы наблюдалась неоднородность и противоречивость интересов отдельных княжеств, входивших в состав тогдашней Руси. Несмотря на то, что вокруг Москвы началось государственное объединение, все еще сильна была феодальная раздробленность и разобщенность. Летописные известия, относящиеся ко второй половине XIV в., полны различных сведений о столкновениях областных тенденций с растущей, централизующейся властью Москвы. Конечно, под грозным ударом Мамаева нашествия эта политическая разобщенность была в значительной мере преодолена во имя единства интересов в деле защиты родной земли и веры, но все же имелись отдельные случаи удельного сепаратизма. Еще до 1380 г. Москва боролась с Рязанью, а теперь, в годину Мамаева нашествия, положение Рязани становилось поистине трагическим. На Рязанскую землю, вследствие ее географического положения, прежде всего должны были обрушиться удары татарских захватчиков, и естественно, что в сознании рязанцев возникал грозный конфликт между понятием родины в узком смысле, — родной земли и понятием родины в широком и вместе с тем более прогрессивном значении — Русской земли вообще. Одни рязанцы — князь рязанский Олег и близкий к нему боярин Епифан Кореев — выше всего ставили свои, эгоистические, удельные интересы и в угоду им перешли на сторону Мамая, сделавшись таким образом изменниками Русской земли. Другие рязанцы, несмотря на всю тяжесть переживаемого, сохранили верность Русской земле. Безусловно, поэт-рязанец должен был глубоко и остро переживать то трагическое противоречие, которое возникло в сознании его современников-земляков.

В аспекте указанного трагизма идейные позиции Софония рязанца и многие особенности его Слова, прежде остававшиеся незамеченными, теперь становятся более понятными. Нас не удивляет, например, почему Софоний рязанец в своем произведении ни одним словом не упоминает об измене рязанского князя. Ведь факт этой измены, конечно, был особенно тяжел для каждого рязанца. Вместе с тем, преодолевая конфликт между понятием удельной Рязанской земли и Русской земли вообще, поэт-рязанец не мог не обнаружить некоторой двойственности. Он ясно видел, что одержана великая победа над татарами и что организаторы ее заслужили неувядаемую славу, но в то же время понимал, что эта победа одержана дорогой ценой, что слава куплена обильным кровопролитием. Поэтому и в своем произведении Софоний рязанец говорит о тяжелых потерях. Изображая первое столкновение с татарами — бой с утра до полудня 8 сентября, он перечисляет всех погибших князей и воевод. Чувство рязанского патриота, по-видимому, вдохновило Софония и на то, чтобы широко дать в своем произведении причитания боярских и воеводских жен по убитым мужьям. Сначала плачут московские боярыни и среди них Марья Дмитриевна, жена убитого Микулы Васильевича, коломенского тысяцкого, родная сестра великой княгини Евдокии. За плачем московских боярынь следует плач коломенских жен, той самой Коломны, которая еще недавно принадлежала Рязанскому княжеству.

Местный патриотизм поэта сказался не только в развернутом изображении тяжелых потерь, связанных с Куликовской битвой и особенно коснувшихся Рязани, но и в прямом указании на то запустение, какое постигло тогда именно Рязанскую землю. Перефразируя и по-новому применяя знаменитые слова поэмы XII в., Софоний говорит: «В то время по Резанской земли около Дону ни ратаи, ни пастуси не кличут, но толко часто вороне грають, зогзици кокують трупу ради человечьскаго. Грозно бо бяше и жалостъно тогда видети, зане трава кровью пролита, а древеса тугою к земли преклонишася». Интересно, что и в конце произведения, в подсчете потерь боярства по областным центрам, состоящем большею частью из цифр 20, 30, 40, 50, выделяется цифра потерь рязанского боярства, доходящая до 70 и таким образом являющаяся максимальной.

Другая важная особенность идейных позиций Софония рязанца, по сравнению с идейными позициями автора Слова о полку Игореве, заключалась в новом отношении его к вопросам миросозерцания. Если Слово о полку Игореве имело чисто светский характер и в то же время богато было поэтическими образами, восходящими к древнерусскому анимизму и к древнерусскому язычеству на его последней стадии, то Задонщина не только не восприняла поэтических образов язычества, но определенно выявила свое положительное отношение к христианским представлениям. Это нашло свое выражение прежде всего во включении новых призывов к борьбе против поганых за землю Русскую и за веру христианскую, о чем мы уже упомянули раньше. Это сказалось также и в мотиве заступничества небесной силы в лице святых Бориса и Глеба. Запечатленное Задонщиной участие в великой битве чернецов Пересвета и Осляби с сыном еще более усиливало значение прогрессивного тогда союза русской церкви и Российского государства, а упомянутая Софонием гибель Пересвета и Якова Ослебятина скрепляла пролитой кровью единство целей в борьбе за Русскую землю и за веру христианскую.

Оставаясь рязанским патриотом, Софоний сумел в какой-то мере приблизиться к понятиям борьбы за родную страну и за национальную независимость русского народа, и произведение его в известной степени приобрело черты народности. В росте политического сознания поэту-рязанцу, конечно, большую помощь оказала та поэма всепобеждающей любви к родине, которая прозвучала в конце XII в., но которая в сущности своей осталась неумирающей. Отсюда, из этой южнорусской традиции и вытекал художественный метод Софония. По необходимости он стал архаизующим, так как поэтические образы конца XII в. поэт пытался применить к современным ему героям. Оригинальный архаизующий метод автора, разрешая внутренние противоречия в сознании поэта, в то же время имел серьезное значение и в других отношениях. Пусть образы героев Куликовской битвы были освещены поэтическим светом прошлого, но все же они были вознесены на уровень героев великой поэмы. Вместе с тем архаизация стиля у Софония рязанца была достаточно гибкой в поэтическом отношении. Софоний как поэт прекрасно понимал, что Слово о полку Игореве явилось замечательным синтезом изобразительных средств, в котором большую роль играла не только литература, но и устная поэзия народа. И вот, проявив чуткость к этим: устнопоэтическим элементам, унаследованным от древности, Софоний, как мы уже видели, развил и дополнил их новыми устнопоэтическими чертами, живо свидетельствующими о современной ему народной поэзии. С поэтическим миросозерцанием автора поэмы XII в. роднила Софония рязанца не только чуткость к народной поэзии, но и самая способность к необыкновенному поэтическому подъему, с высоты которого открывались далекие исторические перспективы и развертывались огромные пространственные кругозоры. Пусть отдельные образы Слова о полку Игореве были чужды, быть может, даже непонятны Софонию, но живой поэтический дух этого произведения был ему близок и помог ему творчески возвыситься над его местным, рязанским патриотизмом[730].

Как видно из текста Слова Софония рязанца, это произведение было задумано с целью воздать похвалу великому князю Дмитрию Ивановичу и брату его, князю Владимиру Андреевичу, и в соответствии с этим образы обоих князей проходят через все произведение. Однако они очерчены не одинаково. Образ великого князя Дмитрия Ивановича, хотя и стоит все время на первом плане, все же в изображении Софония является довольно статичным, в то время как серпуховский князь Владимир Андреевич не раз проявляет свою активность и своими горячими призывами воздействует на великого князя. Припомним соответствующие места текста, особенно наглядно рисующие активность Владимира Андреевича. Упомянув о том, что великий князь «въступи въ златое стремя», т. е. выступил в поход, «взем свой меч в правую руку свою», Софоний рязанец в эмоционально-взволнованной форме так рисует выступление Владимира Андреевича: «Что шумит, что гримит рано пред зарями? Князь Владимер Андреевич полки уставляет и пребирает и ведет к Дону великому». Великий князь Дмитрий Иванович выступил в поход только при свете утреннего солнца: «Солнце ему ясно на востоцы сияет, путь ему поведает». А Владимир Андреевич, как бы торопясь, задолго до утренней зари, «рано пред зарями», с шумом и громом поднимается со своей ратью, приводит ее в порядок и ведет к Дону великому. Мало того, большая устремленность его в этот момент находит свое выражение и в горячем обращении к Дмитрию Ивановичу: «Князь Дмитрей, не ослабляй, князь великый, татаром. Уже бо поганыя поля наступают, отъимають отчину нашу». В начале второго этапа битвы боевая активность Владимира Андреевича выражается еще ярче: «И нукнув князь Владимер Андреевич с правые рукы на поганаго Мамая с своим князьм Волыньским, 70-ю тысящами, гораздо скакаше по рати поганым, златым шеломом посвечиваше» (Вот крикнул князь Владимир Андреевич с правой руки на поганого Мамая со своим князем Волынским, с 70-ю тысячами. Ловко скакал он в бою с погаными, золотым шлемом посвечивал). И далее следует развернутое обращение его к Дмитрию Ивановичу, с призывами не снижать боевой энергии, не поддаваться влиянию крамольников. Эта речь Владимира Андреевича особенно интересна и заслуживает пристального внимания:

«Брате, князь Дмитрей Иванович, то ты еси у зла тошна времени железная забрала. Не уставай, князь великый, с своими великими полкы, не потакай лихим крамолником: уже поганые поля наша наступают, а храбрую дружину у нас стреляли, а в трупу человечью — борз конь не может скочити, в крови по колено бродят. Уже бо, брате, жалостно видети крови крестьянской. Не уставай, князь великый Дмитрий Иванович, с своими бояры» (Брат князь Дмитрий Иванович, ты в злое тяжелое время — железная оборона. Не уставай, князь великий, с своими великими полками, не потакай лихим крамольникам: уже поганые на поля наши наступают, а храбрую дружину у нас обстреляли, а среди трупа человеческого борзый конь не может скакнуть, в крови по колена бродят. Уже ведь, брат мой, жалко видеть кровь христианскую. Не уставай, князь великий Дмитрий Иванович, со своими боярами).

Слова Владимира Андреевича производят впечатление на Дмитрия Ивановича, и он сразу же обращается к своим боярам, в образной форме напоминая им, что здесь, на поле битвы, они могут выдвинуться, достигнуть высокого положения. Итак, в первом случае Владимир Андреевич призывает Дмитрия Ивановича не ослаблять сопротивления татарам, а во втором дважды зовет его не уставать в борьбе и не поддаваться влиянию лихих крамольников. Ясно, что соотношение центральных образов Задонщины мыслится Софонием очень оригинально: не Дмитрий Иванович дает указания Владимиру Андреевичу, а наоборот, Владимир Андреевич и в начале битвы и на последнем ее этапе руководит действиями великого князя. Ввиду этого у нас, естественно, возникает предположение, не является ли Задонщина произведением, созданным для прославления не столько Дмитрия Ивановича, сколько Владимира Андреевича. Если теперь мы обратимся к другим образам, то наше предположение получит полное подтверждение.

В самом деле, посмотрим, как изображены в Задонщине литовские князья Андрей и Дмитрий Ольгердовичи, находившиеся в близком родстве с Владимиром Андреевичем: последний был женат на их сестре Елене Ольгердовне. Софоний обращается к соловью, чтобы тот воспел братьев Ольгердовичей, так же как и воеводу Дмитрия Волынского, действовавшего под непосредственным начальством Владимира Андреевича. Он характеризует их, обращаясь к образам Слова о полку Игореве: «Те бо суть сынове храбрии, кречати в ратном времени, ведоми полководцы, под трубами и под шеломы возлелияны, конець копия вскормлены в Литовской земли». И далее, также с применением образов Слова о полку Игореве, приводится разговор между братьями Ольгердовичами, который еще ярче рисует их боевую готовность, геройство и боевой пыл.

Таким образом, сама система образов Задонщины подтверждает наше предположение, и мы можем сказать, что вслед за широким патриотическим замыслом — воспеть то единение политических сил, которое привело к победе на поле Куликовом, Софоний ставил своей целью прославить серпуховского князя Владимира Андреевича и его ближайшее окружение. Интересно, что отношение великого князя Дмитрия Ивановича к его двоюродному брату, князю Владимиру Андреевичу, рисуется в полном соответствии с феодальными правами серпуховского удельного князя в то время. Обратим внимание на то, что в конце произведения Дмитрий Иванович зовет своего брата: «И пойдем, брате князь Владимер Андреевич, во свою Залескую землю к славному граду Москве и сядем, брате, на своем княжение». Из этих слов видно, что Дмитрий Иванович считает Владимира Андреевича полноправным участником власти в Москве, что вполне отвечало реальным правам Владимира Андреевича, которому принадлежала тогда треть Москвы.

Для понимания Слова Софония рязанца важно и уточнение времени его создания. Литературоведы, касавшиеся этого вопроса, большею частью отвечали на него приблизительно, относя Слово Софония или к началу XV в., или к концу XIV в. Только сравнительно недавно было обращено внимание на то, что в памятнике упоминается Торнава, т. е. Тырново, столица Болгарского царства, а так как в 1393 г. Тырново взяли турецкие войска, то отсюда был сделан вывод, что Слово Софония рязанца создано до 1393 г.[731] В целях уточнения этого положения также было использовано указание в Слове Софония и на то, что со времени битвы на реке Калке до Мамаева побоища прошло 160 лет. Если толковать это хронологическое указание как имеющее отношение к датировке произведения, то выходит, что Слово Софония написано в 1384 г.[732] Так это или нет, сказать трудно. Необходимо, однако, признать, что попытки приурочить памятник ко времени, более близкому к 1380 г., представляются вполне целесообразными. Они отвечают тому явно эмоциональному характеру, какой имеет Слово Софония с начала до конца. В связи с этим есть основания считать, что Слово Софония появилось сразу же после Куликовской битвы, быть может, в том же 1380 г. или в следующем.

Вопрос о месте создания Слова Софония рязанца в основном ясен. Это произведение было написано не в Рязани, а в Московском княжестве. Дальнейшее территориальное уточнение пока невозможно. Необходимо только признать, что оно возникло в сфере влияния серпуховского князя Владимира Андреевича.

Когда мы говорили о композиционных особенностях Слова Софония рязанца, мы уже до некоторой степени приблизились к уяснению жанровой природы произведения. Наличие в нем мелких композиционных единиц с припевами эмоционального напевного характера, применение устнопоэтических эпитетов и еще более — формул отрицательного параллелизма явно свидетельствовали о значительной роли в нем песенного начала. Если прибавить к этому увлечение автора образом Бояна, искусного гусляра и песнотворца киевского, и если вспомнить, кроме того, ясно выраженное автором намерение восхвалить героев Куликовской битвы «песньми и гуслеными буйными словесы», то преобладающий песенный характер Задонщины станет совершенно очевидным. Можно сказать даже более: роль особенностей ораторского слова здесь менее заметна, чем в Слове о полку Игореве, только повествовательный характер заключения с перечислением понесенных потерь несколько ослабляет песенную стихию.

Несмотря на преобладающий песенный характер Слова Софония рязанца, почти все исследователи склонны считать его прозаическим, повествовательным произведением, а самого Софония рассматривать как книжника. Только один из наиболее проницательных филологов, И. И. Срезневский, еще в 1858 г., когда известны были только два списка Задонщины, высказал такой взгляд на это произведение, который до последнего времени остается почти одиноким. А между тем к нему необходимо вернуться. Ввиду того, что суждения И. И. Срезневского до сих пор не утратили своего научного значения, припомним их полностью. В своей работе, посвященной Задонщине, он писал:

«Сличая два списка Задонщины, вижу отличия, видоизменения выражений, перестановки мест, подстановки имен и лиц такие, каких переписчик делать не мог — по крайней мере так часто и так произвольно, как может делать только тот, кто пишет не с книги или с тетради, а с памяти. Вижу сверх того такое обилие и такую случайность грамматических неправильностей, каких нет в списках других памятников, как бы ни был безграмотен переписчик; и в этом видится мне, что Слово писано не с готового извода, а по памяти, если не в эти сборники, где оно нашлось, то в другие, из которых оно попало в эти. Если же оно было записанным в книгу по памяти, то значит было достоянием памяти, переходило от лиц к лицам как предание, произносилось в каких-нибудь приличных случаях или напевалось подобно былинам, думам, стихам, притчам, было в ряду с ними. Если же справедливо это, то в Задонщине мы имеем образец особого рода народных поэм литературного содержания. Задонщина напоминает Слово о полку Игореве — не даром оба слова одного рода. Защитить чистую книжность Слова о полку Игореве невозможно. Тем менее можно найти повод думать, что для устного поэтического пересказа воспоминания о Куликовской битве нужно было искать образца в таком слове, которое было достоянием одних книг, а не памяти. Опровергнуть, что Слово о полку Игореве не было достоянием одних, книг, — задача нелегкая. Защитить, что Слово о полку Игореве не произносилось или не напевалось, как доселе напеваются притчи и стихи, думы и былины, сказки и баянки, — задача трудная. Гораздо, легче предположить противное. Так и я позволяю себе предполагать: думаю, что и Слово о полку Игореве принадлежит к числу достояний, памяти, к числу таких поэм, каково — Слово о Задонщине» [733].

Точка зрения И. И. Срезневского, высказанная давно и надолго забытая, в настоящее время получает новое подтверждение. Три списка Задонщины, опубликованные после Срезневского, характеризуются также таким обилием всякого рода неисправностей, ошибок, непонятых мест, что вполне отвечают тем наблюдениям, какие сделаны были Срезневским над двумя списками, известными в его время… Этот несомненный факт является красноречивым подтверждением того, что списки Задонщины писались на том или ином этапе по памяти. Еще один довод в пользу этого можно видеть в том, что отдельные неисправности текста в рукописи Исторического музея, № 2060 явно обнаруживают свое звуковое, а не графическое происхождение. В этом смысле особенно интересны такие неисправности этого текста, как: потрезвимся мысльми вм, проразимся мыслию, стяжав вм. изтезавше, въсплещуть вм. въсклегчють, теряли вм. у нас стреляли. В подобных случаях неясное произношение отдельных звуков давало повод к ошибке или неправильному переосмыслению. Следовательно, надо думать, что одним из этапов, предшествовавших появлению текста в рукописи Исторического музея № 2060, была запись его с голоса и по памяти, которая не могла не способствовать увеличению количества ошибок. Если наши соображения о жанровой природе Слова Софония рязанца, или Задонщины, убедительны, то надо полагать, что Софоний подражал Слову о полку Игореве не книжным путем, а путем воспроизведения на слух и запоминания.

Если идейную сущность Слова о полку Игореве, как признавал К. Маркс, составлял призыв к единению русских князей, то надо сказать, что призыв этот был выражен в нем с такой поэтической проникновенностью и ораторской силой, что вышел далеко за пределы своего времени и стал звучать по поводу других исторических событий в иной социальной среде.

Особенно ожили мотивы и образы Слова о полку Игореве в эпоху после знаменитой Куликовской битвы, когда всей нашей стране нужно было единение, для того чтобы свергнуть ненавистное иго чужеземных захватчиков, сковавшее национальный гений великого народа.

О СОФОНИИ РЯЗАНЦЕ

Свидетельства памятников о личности автора Слова о Куликовской битве, или так называемой Задонщины, распадаются на три группы:

1. Во всех списках Слова о Куликовской битве, или Задонщины, где только упоминается имя автора, в текстах основной редакции Сказания о Мамаевом побоище и в записи XV в. автор произведения называется Софонием и характеризуется эпитетом «рязанец», что значит уроженец Рязани, выходец из Рязани. Этот эпитет неизменно встречается при упоминании имени Софония. Поскольку эпитеты, указывающие на происхождение лица из какой-нибудь области, давались обычно тогда, когда это лицо действовало в ином месте, то нет сомнения в том, что Софоний, ранее живший в Рязани, переселился в другой центр, в котором и создал произведение, сделавшее его известным.

2. Другая категория сведений о Софонии встречается гораздо реже: а) В некоторых списках Сказания о Мамаевом побоище, относящихся к ХVII в. и пользовавшихся в качестве источника Словом Софония рязанца, к имени Софония, кроме эпитета «рязанец», прибавлен еще эпитет «иерей». Так, например, в рукописи Гос. библиотеки имени В. И. Ленина (собрание Румянцевского музея, № 378, XVII в.) после большой цитаты из Слова Софония рязанца на листе 127 читаем: «Сия убо оставим, на первое возвратимся, сие убо списание, изложение Софония иерея рязанца», б) В списке Слова Софония Исторического музея № 2060, конца XVI в., подвергшемся влиянию Сказания о Мамаевом побоище, также находим, хотя искаженное, упоминание об авторе как иерее; так, на листе 216 читаем: «И я же помяну Ефония иерея рязанца».

Иерейство Софония, о котором говорится в поздних памятниках, в нашей научно-исследовательской литературе вызвало серьезные сомнения. Еще в 1930 г. А. Д. Седельников писал: «Что касается иерейства Софония, то оно базируется на показаниях главным образом списков Сказания третьей редакции… Придавать особенное значение «иерейству»… вообще говоря, вряд ли приходится[734]. В самом деле, трудно представить себе, что автор чисто светского произведения, ни разу не упомянувший в нем о церковных властях, был иереем. Надо полагать, что иерейство Софония является результатом позднего домысла, который мог возникнуть не ранее XVI в.

3. Последний вид сведений о Софонии рязанце встречается только один раз: в списке Тверской летописи, сохранившемся в рукописи Погодинского собрания, № 790, начала XVII в. Софоний рязанец характеризуется как брянский боярин. Чтобы выявить реальный вес этого свидетельства, необходимо подвергнуть анализу ту запись Тверской летописи под 6888 г., где оно находится, и припомнить то, что известно нам о составителе этой летописи.

Запись под 6888 г. читается так: «А се писание Софониа рязанца, брянского боярина, на похвалу великому князю Дмитрию Ивановичу и брату его Володимеру Андреевичи). Ведомо ли вам, рускым государям, царь Мамай пришел из Заволжиа, стал на реце на Воронеже, а всем своим улусом не велел хлеба пахать, а ведомо мое таково, что хощет ити на Русь, и вы бы, государи, послали его пообыскать, тут ли он стоит, где его мне поведали»[735].

Эта запись по содержанию явно восходит не к Слову Софония рязанца, а к Сказанию о Мамаевом побоище. Следовательно, и сведение о Софонии рязанце как брянском боярине не может быть возведено к первоисточнику: оно или получено было из вторых рук, или возникло как домысел составителя Тверской летописи. Что касается составителя Тверской летописи, труд которого относится к 1534 г., то сам он характеризует себя как человека некнижного. В труде его имеются сведения, совсем не подтверждаемые другими историческими источниками.

Во всяком случае, данная биографическая подробность, отмечающая происхождение Софония как брянского боярина, является довольно поздней по времени своего появления (не ранее 30-х годов XVI в.).

Итак, мы можем сказать только одно, что Софоний был выходцем из Рязани. Определить же его социальное положение пока что трудно. Некоторый намек в этом отношении дает как будто бы заглавие Задонщины по Кирилло-Белозерскому списку XV в., где Софоний назван не только рязанцем, но и «старцем». Слово «старец» в древней Руси имело двоякое значение: 1) старик, человек преклонного возраста; 2) монах. В каком смысле оно употреблено здесь? Если бы Софоний закончил жизнь монахом, то имя его изменилось бы, но он и позднее, как видно из заглавия краткой редакции, продолжал оставаться Софонием. Значит, слово «старец» в данном случае следует понимать как «старик», «человек преклонного возраста». Таким образом, мы приходим к выводу, что Софоний, переехав из Рязани в другую область, оставался лицом светским и не сделался ни иереем, ни монахом.

Дальнейшее выявление облика Софония рязанца может быть достигнуто лишь путем анализа созданного им произведения.

В своем Слове Софоний не только восхвалял великого князя Дмитрия Ивановича и серпуховского князя Владимира Андреевича и его ближайшее окружение, но и показал себя рязанским патриотом: он подчеркивал тяжелое положение Рязанской земли в период Куликовской битвы и указывал на большие потери со стороны рязанского боярства. Все это дает возможность предположить, не был ли сам Софоний до выезда из Рязани лицом, занимавшим там видное положение, и не следует ли искать его в ближайшем окружении князя Олега Ивановича. Это тем более правдоподобно, что тогда само собой выяснились бы причины выезда Софония из Рязани. Мы должны были бы признать, что в условиях трагического конфликта, в каком оказалось Рязанское княжество во времена нашествия Мамая, Софоний не согласился поддерживать сепаратную политику рязанского князя и в связи с этим должен был отказаться от своего высокого положения и покинуть Рязань. Если наша гипотеза хоть сколько-нибудь оправдана, то целесообразными должны считаться и поиски Софония среди ближайшего окружения рязанского князя Олега Ивановича в период, предшествовавший Куликовской битве. Надо сказать, что в отношении этих поисков мы находимся в довольно благоприятных условиях. Уцелел важный исторический документ — Жалованная грамота рязанского князя Олега Ивановича Ольгову монастырю близ Рязани, относящаяся ко времени около 1372 г., в которой перечисляется боярское окружение князя Олега в момент дарования грамоты. Грамота эта была дана князем Олегом Ольгову монастырю на село Арестовское с подтверждением права на владение погостами, землями и другими угодьями, которые дали обители его предки и бояре. Грамота начинается так: «Милосердьемъ божьимь, молитвою святое богородици и молитвою отця своего, князя великого Ивана Олександровича, и благословеньемь епискупа рязаньского и муромского Василья, язъ, князь великий Олегъ Ивановичъ, сгадавъ есмь съ своимъ отцемъ с владыкою Васильемь и съ своими бояры. А бояре со мною были»[736].

Далее идет перечисление бояр. Их упомянуто всего девять: одни названы по имени и отчеству, другие по имени и прозвищу в соответствии с исполняемыми обязанностями, причем вторым в этом перечне назван Семен Федорович, третьим — Микита Аньдреевич, четвертым — Тимошь Олександрович, пятым — Манасея дядько, шестым — Юрий околничий, седьмым — Юрий чашьник, восьмым — Семен Микитьичь съ братьею, девятым — Павел Соробич.

Все эти имена с отчествами и прозвищами не вызывают никаких вопросов и недоумений. Но боярин, названный в интересующем нас перечне первым, обращает на себя внимание и своим именем и своим отчеством: он имеет очень редкое имя Софоний, а отчество — Алтыкулачевич. И если мы отождествим этого документально засвидетельствованного рязанского боярина с Софонием рязанцем, то должны будем признать, что отец Софония был выходцем из татарской среды. О рязанском боярине Софонии Алтыкулачевиче нам ничего не известно, так как, кроме упоминания о нем в жалованной грамоте Олега рязанского, других сообщений о нем не найдено. Конечно, самое отождествление Софония рязанца с рязанским боярином Софонием Алтыкулачевичем является не более как гипотезой, но все же этой гипотезе нельзя отказать в продуктивности[737].

К ЛИТЕРАТУРНОЙ ИСТОРИИ СКАЗАНИЯ О МАМАЕВСКОМ ПОБОИЩЕ

Беличие битвы на Куликовском поле в 1380 г., осознание ее огромной роли и значения в историческом развитии Русской земли вызывали к этому событию неослабевающий интерес как в ближайшие годы после него, так и в последующие десятилетия. Ни одному историческому событию древней Руси не было посвящено такого количества литературных памятников, как Мамаеву побоищу. О Куликовской битве рассказывают Задонщина, Летописная повесть и Сказание о Мамаевом побоище.

Сказание о Мамаевом побоище дошло до нашего времени в очень большом количестве списков (в настоящее время известно 103 списка). Характерной их особенностью является наличие большого числа разночтений и вариантов в пределах одной и той же редакции. С. К. Шамбинаго[738] разбил все известные в его время списки Сказания (56) на четыре основные редакции. Вновь найденные списки не вносят существенных изменений в предложенную С. К. Шамбинаго классификацию редакций памятника. Мы можем лишь разбить редакции произведения на большее количество вариантов и выделить некоторые списки как явно поздние переработки Сказания[739].

С. К. Шамбинаго при классификации редакций Сказания исходил из предположения, что в основе этого произведения лежит Летописная повесть, развитая путем введения в нее новых эпизодов и дополнений. Поэтому первой редакцией, наиболее близкой к авторскому тексту памятника, он считал тот текст Сказания, где можно было обнаружить явное влияние Летописной повести. Таким текстом является текст Сказания, находящийся в Никоновской летописи.

Следующей по хронологии редакцией, названной им второй, он считал такую редакцию, в которой не столь подчеркнуто, как в первой, прославляется митрополит Киприан и где литовский князь, союзник Мамая, исторически правильно назван Ягайлом. Ту редакцию Сказания, которая по содержанию и текстуально была близка ко второй, но несколько отличалась от нее стилистически и тем, что литовский князь был назван в ней исторически неверно Ольгердом, С. К. Шамбинаго отнес к еще более позднему времени и обозначил ее третьей редакцией. Наконец, четвертой, самой поздней редакцией он назвал ту редакцию Сказания, в которой эпизоды, находящиеся во второй и третьей редакциях, дополнены подробностями и куда, кроме того, включены две большие повести: о посольстве от Дмитрия в Орду и о новгородцах.

Уже в рецензии А. Маркова, рассматривавшей исследование С. К. Шамбинаго[740], отмечалось, что приводимые исследователем текстологические сопоставления не подтверждают его гипотезу. Из них следует, считал А. Марков, что первая редакция более поздняя, чем вторая, и что, в сущности, первая редакция представляет собой компиляцию из второй редакции и Летописной повести.

Схему последовательности редакций и их хронологию, принятые С. К. Шамбинаго, подверг еще более подробной критике А. А. Шахматов, который пришел к заключению, что нужно говорить не о происхождении одной редакции из другой, а об их происхождении от одного общего источника. Шахматов считает неправильным и определение текста Сказания в Никоновской летописи как первой редакции. В данном случае мы имеем явную обработку текста Сказания на основе Летописной повести. А. А. Шахматов считает, что для определения старшинства второй редакции является недостаточным то, что литовский князь назван в ней Ягайлом. «Если мы примем во внимание, — пишет он, — что 2-я редакция обретается в летописных сводах и притом, как оказывается, входит в состав самой летописи, то эту черту (т. е. то, что литовский князь носит имя Ягайло. — Л. Д.) можно объяснить себе и естественною, необходимою поправкой со стороны редактора летописи, только что сообщившего под 6885 годом о смерти Ольгерда»[741].

Позже сам Шамбинаго, очевидно, под влиянием рецензии Шахматова, изменил схему последовательности редакций, назвав первой редакцией ту, которую в своей диссертации считал второй[742].

Таким образом, вопрос о генеалогическом соотношении редакций Сказания и их последовательности, а, следовательно, и о первоначальном виде памятника в настоящее время требует пересмотра.

Прежде Ъсего мы считаем более правильным дать иные наименования редакциям Сказания. Обозначение редакций цифрами нецелесообразно, так как оно заранее предопределяет хронологическую последовательность редакций и невольно заставляет считать, что вторая произошла из первой, третья из второй и т. д. Поэтому мы заменяем нумерную классификацию редакций такой классификацией, которая характеризует наиболее существенный, общий признак всех вариантов, входящих в эту редакцию.

Ту редакцию, которую С. К. Шамбинаго обозначил первой, мы назовем Киприановской, так как это название характеризует ее основную особенность, тот признак, который выделяет ее в отдельную редакцию, — тенденциозное прославление митрополита Киприана.

Редакцию, которая по классификации С. К. Шамбинаго называлась второй, мы обозначим Летописной редакцией, потому что текст ее входит в состав летописи.

Редакцию Сказания, которая по классификации С. К. Шамбинаго именовалась третьей, мы назовем Основной, так как она может быть положена в основу всех остальных редакций Сказания.

И, наконец, четвертую, по классификации С. К. Шамбинаго, редакцию Сказания мы назовем Распространенной, так как характерным признаком ее является включение новых подробностей в ряд эпизодов, присущих всем редакциям Сказания. К тому же в нее вставлены две большие самостоятельные повести, которых нет ни в одной из других редакций Сказания. Кроме четырех основных редакций памятника, должны быть отмечены поздние обработки Сказания: западнорусская обработка, редакция летописца Хворостинина, редакция переходная к редакции Синопсиса и редакция Синопсиса.

Каким же образом связаны между собой различные редакции Сказания и какая редакция может быть признана наиболее близкой к первоначальному авторскому тексту произведения?

Во всех редакциях Сказания, кроме Киприановской, митрополит Киприан впервые упоминается в рассказе о посещении его великим князем и князем серпуховским уже после того, как на Москву стали собираться созванные Дмитрием князья. В Киприановской же редакции говорится, что великий князь идет к митрополиту с известием о Мамае сразу же после того, как сам узнает о готовящемся походе татар. Вслед за этим эпизодом вставлен краткий рассказ об истории поставления Киприана на русскую митрополию и о Митяе.

Затем следует рассказ, где митрополит Киприан советует великому князю: «Испытай известно, аще тако есть, и собирай воинства, да не безвестно тя изыщут» (Узнай, и если действительно Мамай идет на Русь, то собирай войско, чтобы не напали на тебя врасплох).

Идейный смысл этих слов очень важен для понимания направленности Киприановской редакции: редактор подчеркивает, что великий князь начинает готовить военные силы для борьбы с Мамаем по совету митрополита.

Мысль о важности роли митрополита Киприана в событиях 1380 г. подчеркивается в Киприановской редакции в ряде эпизодов.

Это придает рассказу о Куликовской битве церковный характер: война с Мамаем — прежде всего война за православную церковь, за христианскую веру. Церковная направленность Киприановской редакции Сказания проявляется еще и в том, что в ней с особой силой подчеркивается роль митрополита Петра как покровителя Москвы и русских. Церковная, официально-религиозная направленность Киприановской редакции обнаруживается и в заглавии, где перечисляются все святые, которые помогли русским в битве с татарами на Куликовом поле.

Киприановская редакция дошла до нас в составе Никоновского летописного свода. Есть все основания предполагать, что она была составлена редактором Никоновской летописи. С. К. Шамбинаго показал, что ряд других рассказов Никоновской летописи, связанных с именем Киприана, отличается тем же стремлением возвеличить роль митрополита в государственной жизни страны. И это связано, по всей вероятности, не со стремлением прославить именно митрополита Киприана, а с тенденцией всей Никоновской летописи.

А. А. Шахматов писал по этому поводу: «Я отвечаю решительным утверждением, что подобное прославление памяти митрополита (Киприана. — Л. Д.) дело не современника, а книжника XVI века, воспитавшегося в известной, определенной литературной среде и применявшего выработанные в этой среде приемы к обработке различных литературных произведений. Составитель Никоновской летописи — типичный представитель этой литературной среды. Весь его труд изобилует примером благоговейного отношения к митрополитам и тенденциозной окраской событий в духе их прославления»[743].

В Летописной редакции Сказания, восходящей, как считал С. К. Шамбинаго, к Киприановской редакции, нет отрывков из Летописной повести, которые читаются в Киприановской редакции.

Шамбинаго объяснял это тем, что в Летописной редакции были выпущены все заимствования из Летописной повести, находящиеся в Киприановской редакции. Данное построение можно было бы еще в какой-то степени принять, если бы в Летописной редакции были выпущены только непосредственные текстуальные заимствования из Летописной повести, но мы не встречаем в ней и переработок Киприановской редакции, сделанных на материале Летописной повести.

Совершенно очевидно, что редактор Киприановской редакции, работая над текстом Сказания, пользовался при этом материалами Летописной повести, включая в свою редакцию отдельные отрывки из нее или перерабатывая на ее материале текст Сказания. Только этим и можно объяснить наличие в Киприановской редакции переработок текста Летописной повести и отсутствие их во всех остальных редакциях памятника. Так как Киприановская редакция Сказания предназначалась для летописи, совершенно естественно, что текст этой редакции подвергся переработке по Летописной повести. Время возникновения Киприановской редакции нужно относить к середине XVI в., поскольку составление основной части Никоновской летописи (до 1520 г. включительно) датируется 1539–1542 гг.

Распространенная редакция Сказания, как уже отмечалось, отличается от всех остальных редакций включением в текст ряда новых эпизодов и расширением за счет более мелких подробностей общих для всех редакций эпизодов. Самыми существенными вставными эпизодами в этой редакции являются рассказ о посольстве Захария Тютчева в Орду и повесть о новгородцах.

Развитие и расширение эпизодов в данной редакции производилось путем введения дополнительных подробностей, путем усложнения содержания. Такого характера изменения построены на материале уже существующем: во всех редакциях говорится только, что Ольгерд отправил посла к Мамаю, в Распространенной редакции, называется имя посла — Бортеш и вводится его рассказ, характеризующий Мамая в резко отрицательный тонах. Таким же осложненным является в этой редакции и рассказ о приходе к великому князю его брата — великого князя Владимира Андреевича: сначала говорится о беседе между братьями, а затем о посещении ими Киприана.

В остальных же редакциях подразумевается, что Владимир уже знает о нашествии Мамая, поэтому беседы между братьями нет, а сразу рассказывается о том, что они пошли к митрополиту.

Рассказ о посольстве Захария в Орду в полном виде встречается только в Распространенной редакции, в остальных редакциях лишь говорится, что великий князь послал Захария Тютчева в Орду с дарами Мамаю. В Распространенной же редакции это характерный эпизод, встречающийся во всех ее списках. Такой большой вставной рассказ по своему содержанию и характеру представляет в сущности, законченную повесть. В отношении самостоятельности он еще более независим от общего развития действия и всего содержания Сказания, чем включенная в эту редакцию повесть о новгородцах.

Трудно сказать, был ли автор Распространенной редакции Сказания и автором повести о посольстве Захария или же он ввел в свою редакцию, в литературно обработанном виде, устный эпический рассказ о хитроумном русском после. Но то, что этот рассказ не случайная вставка в текст, а эпизод, введенный автором данной редакции с определенной литературно-художественной и идеологической целью, подтверждается наличием во всех списках Распространенной редакции рассказа о посольстве Бортеша. Не приходится сомневаться, что между этими двумя рассказами если и нет тесной зависимости в развитии сюжета, то внутренняя связь между ними существует: в обоих случаях перед читателями предстает в неприглядном виде противник Дмитрия Мамай, только в первом случае идет рассказ о посольстве враждебной Дмитрию стороны, а во втором — о посольстве от самого Дмитрия.

Литовский посол рассказывает своему князю о том впечатлении, которое произвел на него Мамай. Из этого рассказа видно, что Мамай, несмотря на свою силу и свое высокоумие, глуп. Повесть о посольстве Захария наглядно иллюстрирует глупость Мамая: умному и находчивому русскому послу без труда удается его одурачить.

Рассказ о посольстве Захария, как и рассказ о посольстве Бортеша, не является механическим включением в повествование нового интересного эпизода, оба они подчинены общей тенденции рассматриваемой редакции — стремлению еще полнее, шире и увлекательнее рассказать о событиях 1380 г. Это определялось тем, что тому же автору принадлежал и рассказ о новгородцах, являющийся, в конечном счете, основным из вставных рассказов в Распространенной редакции. Хотя повесть о новгородцах имеет самостоятельный характер, что подчеркивается ее началом, тем не менее ни в коем случае нельзя говорить о ее случайности и несвязанности с общим содержанием Сказания в данной редакции.

Если какие-то детали или эпизоды повести о новгородцах и могут восходить к устной традиции, то вся она в целом, ее книжная обработка во всяком случае, принадлежит тому же автору, который составлял Распространенную редакцию Сказания. Связь повести о новгородцах с содержанием Распространенной редакции заметна на всем протяжении памятника. Так, в рассказе об уряжении полков на Коломне, общем для всех редакций, в Распространенной редакции особо отмечаются новгородцы: «…(великий князь. — Л. Д.) приихав к полком к новгородцкым и видев их подивися им, яко чюдно зрети учрежение их нарочито зело к боеви». В соответствии со вставной повестью о новгородцах говорится, что при уряжении полков великий князь «левую руку уряди новгородцъких посадников…» (В остальных редакциях на этом месте стоит Глеб брянский, в Распространенной же редакции этого имени нет вообще). Эта же новгородская окраска памятника дает себя знать и в ответе бояр Олегу рязанскому, когда он был удивлен тем, что Дмитрий осмелился пойти против Мамая. После слов бояр о том, что Сергий вооружил Дмитрия на битву с татарами, прибавлено: «А се, княже, кажут, яко приидоша к нему на помощь новогородцом с многими силами своими, и воинство же их, княже, сказывает крепко вельми и храбро зело». Все это указывает на то, что повесть о новгородцах принадлежит редактору Распространенной редакции.

Можно думать, что стремление автора Распространенной редакции внести в свой рассказ новые подробности о событиях, связанных с походом против Мамая, объясняется тем, что он как бы подтверждал эпизодами, введенными им, что рассказ о новгородцах так же исторически правдив, как и все остальные сообщаемые им сведения о походе Мамая, что новгородцы на самом деле сыграли значительную роль в разгроме татарской силы.

Не вызывает никакого сомнения новгородское происхождение повести о новгородцах в Распространенной редакции: об этом свидетельствует ее тон, ее фразеология. Это чувствуется с первых же строк: «Тогда же бысть Великий Новгород самовластен, не бысть над ними государя, егда сиа победа бысть Донская. Ноугородци тогда владящи самы собою. Воиньства же их бысть тогда у них избранного 80 000 и с многыми странами во смирении живущи, храбрости ради своея…»

В приведенном начале повести о новгородцах еще так остро звучит сожаление автора о былом величии Новгорода, еще так свежа память о самостоятельности и независимости Новгорода от Москвы, что время создания этой повести должно определяться как очень близкое к 70-м годам XV в. Очевидно, повесть о новгородцах была создана вскоре после окончательного падения самостоятельности Новгорода в 1478 г. Таким образом, время возникновения Распространенной редакции должно быть отнесено к 80–90 годам XV в.

Рассмотрим теперь ту редакцию Сказания, которую С. К. Шамбинаго сначала считал второй, а затем первой и которую мы назвали Летописной редакцией.

Сказание в этой редакции встречается в трех списках Вологодско-Пермской летописи: в Кирилло-Белозерском (ЛОИИ, № 251), в Синодальном (ГИМ, № 485) и Чертковском (ГИМ, № 362). Все три списка XVI в. В их составе имеется ряд статей, которые отсутствуют в Никаноровской и так называемой Великопермской летописях, имеющих сходство с Вологодско-Пермской. К числу таких статей относится и Сказание о Мамаевом побоище. В Никаноровской и Великопермской летописях вместо него помещен текст Летописной повести о Мамаевом побоище.

А. А. Шахматов считал, что статьи Вологодско-Пермской летописи, отсутствующие в Никаноровской и Великопермской летописях, заимствованы составителем Вологодско-Пермской летописи из какого-то другого летописного свода: «Итак, составитель протографа Синодальной, № 485 и Кирилло-Белозерской, № 251, положив в основание труда текст Великопермской летописи, с одной стороны, продолжил летописный рассказ событиями 7037–7046 (1529–1538) гг., а с другой, — дополнил его вставками нескольких обширных статей, частью опущенных в Великопермской, сравнительно с другими летописными сводами, частью же изложенных в ней в более краткой редакции. Источником для дополнений служил летописный свод, близкий к Софийской 1-й и между прочим именно к первой редакции этой летописи. Но при этом текст этого летописного свода значительно уклонялся местами от текста Софийской 1-й летописи, как видно, например, из сказания об убиении Михаила Черниговского и из послания новгородского архиепископа Василия. Ввиду этого нельзя допустить, чтобы составитель оригинала Синодальной, № 485 и Кирилло-Белозерской, № 251 руководствовался именно Софийскою 1-й. Имея в виду близость этой летописи (и притом в первой ее редакции) к Московскому летописному своду, а также и то, что пользование Московским сводом доказывается и известиями 1529–1538 гг. я полагаю, что источником, по которому был дополнен текст Великопермской летописи, должен быть признан Московский свод в редакции, доходившей, по-видимому, до 1538 г.»[744]

На основании этих наблюдений над историей летописных текстов, в составе которых находится Сказание в Летописной редакции, можно утверждать, что данная редакция Сказания уже существовала к началу XVI в.[745]

Основное отличие разбираемой редакции от Основной, как мы уже сказали, заключается в том, что литовский князь назван в ней Ягайлом. Кроме того, в Летописной редакции в рассказе о том, как Мамай собирается на Русь, говорится, что кроме татар он «понаймова бесермены и армены, фрязи, черкасы и ясы, и буртасы…»

Это перечисление нанятых Мамаем сил попало в Летописную редакцию из Летописной повести.

Можно высказать два предположения:

1) вставка из Летописной повести была уже в оригинале Летописной редакции Сказания,

2) она попала позже — в список оригинала Синодальной и Кирилло-Белозерской рукописей. Второе предположение более вероятно.

В оригинале этих летописей Летописная редакция Сказания заменила собой Летописную повесть, и проникновение в текст Сказания каких-то отрывков из Летописной повести вполне возможно.

В остальном текст Летописной редакции близок по сюжетному развитию и по своему содержанию к Основной редакции.

Поздний характер Киприановской и Распространенной редакций Сказания несомненен. Но для того, чтобы решить вопрос, какая редакция — Основная или Летописная — ближе по чтению к авторскому тексту памятника, необходимо определить, в какой из этих редакций текст по отношению к другой первоначален и в какой вторичен. Для того чтобы решить этот вопрос, необходимо выяснить, является ли имя Ягайла в Летописной редакции первоначальным или же, как считал А. А. Шахматов, уже в первоначальном виде Сказания имя литовского князя было названо неправильно — Ольгерд, которое затем заменили на исторически верное Ягайло.

Если мы убедимся, что имя литовского князя заменено не в Основной, а в Летописной редакции, то станет ясным, что текст Основной редакции ближе к чтению авторского текста и никак не может восходить к Летописной редакции.

Текстологические сопоставления показывают, что имя литовского князя переменено в Летописной редакции и что в первоначальном тексте памятника литовский князь назывался Ольгердом.

Исторически правильно — Ягайлом — литовский князь назван в Летописной и Киприановской редакциях Сказания. Автор Киприановской редакции перерабатывал протограф Сказания, пользуясь Летописной повестью, в Летописной же редакции эта замена также произошла под влиянием летописи и Летописной повести, которую в летописи заменила собой Летописная редакция Сказания. Так как такая замена нужна была лишь для того, чтобы сменить одно имя, исторически неправильное, на другое — правильное, то никакой коренной переработки текста не потребовалось, было только заменено в местах, где говорится об Ольгердовичах, слово «отец» на «брат». Если бы менялось исторически правильное имя на другое, то это вызвало бы соответствующие перемены и в тексте, но таких перемен в Основной редакции Сказания мы не найдем. Вместе с тем, те места Летописной редакции Сказания, в которых речь идет о литовском князе, заставляют думать, что в них первоначальное имя Ольгерд было заменено на Ягайло, так как текст этих обрывков в целом теснее связывается с именем Ольгерд, а не с Ягайло.

Сравнивая по Основной, Летописной и Киприановской редакциям все те отрывки, где говорится о литовском князе, мы можем убедиться, что содержание их совершенно одинаково. Близки они друг другу и текстуально. Говорить о каких-либо существенных изменениях текста в связи с переменой имени литовского князя нет никаких оснований. Но если мы сопоставим те места различных редакций, где упоминаются дети Ольгерда — Андрей и Дмитрий, которые пришли на помощь великому князю московскому, то увидим, что первоначальное имя Ольгерд было заменено на Ягайло. (Мы не привлекаем для сравнения Киприановскую редакцию, так как в ней эти места опущены вообще, а об Ольгердовичах сказано словами Летописной повести).

В то же время слышав князь Андрей полотскый и князь Дмитрей брянский Волгордовичи, яко велика туга… Беста бо те князи отцом своим князем Волгордом ненавидимы были, мачехи ради…

В то же время услышели княз Ондрей полотцкии и княз Дмитрей брянский Олгердовичи, что велика туга… беста бо есми отцем и братом ненавидима, но богом возлюблены, бе бо есма едино крещение от мачехи своея…

Андрей посылает брату грамоту, в которой написано:

Веси, брате мой възлюбленный, яко отец наш отвърже нас от себе, нъ господь бог, отец небесный, паче възлюби нас… пойдем, брате, на помощ великому князю Дмитрию московскому и всему православному христианству. Велика бо туга належыть им от поганых измаилтян, нъ еще и отец нашь и Олег резанскый приложылися безбожным… нам, брате, подобаетъ святое писание съвръшити, глаголющее: братие в бедах пособиви бывайте. Не сумняй же ся, брате, яко отцу противитися нам, яко ж евангелист Лука рече усты господа нашего Исуса Христа: иредани будете родители и братиею и умрътвитеся, имени моего ради…

Веси ли, брате мои милый, яко отец наш отверзе нас от себе, но паче отец небесный присвои ны к себе… пойдем, брате, к великому князю на помощь. Ныне, брате, великому князю московскому велика туга належит от поганых измалтян, но еще и брат наш Ягайло порапотает ему, но Олег рязанский приводит их. Нам же подобает апостольское слово скончати: братиа, в бедах пособники бывайте. И помыслив, что нам родителем противитися, щ евангелист Лука рече усты Спасителя нашего: предани будете родители ваши и братею, умрети имате имяни моего ради.

Сравнивая эти отрывки, мы убеждаемся, что замена имени была произведена в Летописной редакции Сказания, а не в Основной.

В самом деле, фраза первого отрывка, где говорится о том, что Ольгердовичей ненавидел отец, вполне уместна в Основной редакции, так как там речь идет об Ольгерде, отце литовских князей.

Она как бы дает первый намек на то, почему Ольгердовичи решились перейти на сторону князя Дмитрия и почему между ними и отцом существует вражда.

В Летописной редакции эта фраза также есть, но в ней прибавлено: «отцем и братом». Это — первое упоминание об Ольгерде в Летописной редакции Сказания. Хотя по имени он не назван, понятно, что речь идет о нем. В сущности, наличие этого места закономерно и в Летописной редакции, ибо автор говорит «отцем и братом». Добавление «и братом» было сделано потому, что в этой редакции говорится не об отце Ольгердовичей, а о их брате Ягайле. Непонятно только, почему упоминается в ней отец, когда речь все время идет о Ягайле. Если с самого начала говорилось лишь о том, что брат Ольгердовичей соединился с Мамаем, то упоминание об их отце ничем не оправдано. Если же в первоначальном тексте речь шла об отце Ольгердовичей и данный отрывок как раз и объяснял причину того, почему сыновья восстали на отца, то становится ясным, откуда в Летописной редакции появилось упоминание о нем: оно взято из первоначального текста, где говорилось не о брате, а об отце. Автор Летописной повести перенес этот рассказ, объясняющий причину того, почему дети восстали на отца, в свой текст из первоначального, не подвергая его существенным изменениям, но так как всюду он заменял имя отца на имя его сына и брата Ольгердовичей, а здесь он этого сделать не мог, то ему и пришлось прибавить к старому тексту слова: «и братом».

С еще большей убедительностью подтверждает замену имени Ольгерд на имя Ягайло второй отрывок: Ольгердовичи, присоединясь к Дмитрию, восстают против своего отца, и автор разъясняет, как это могло произойти, оправдывает с морально-религиозной точки зрения эту измену детей родному отцу. Андрей Ольгердович в письме к брату говорит о том, что отец отверг их от себя, но зато их возлюбил небесный отец. Это рассуждение об отце земном и отце небесном понятно и объяснимо в Основной редакции, но неясно, для чего оно вставлено в Летописную редакцию, где весь конфликт происходит между братьями. Ниже Андрей в письме к брату оправдывает то, что они будут «отцу противиться», цитатой из евангелиста Луки. В Летописной редакции вместо «отцу» — «родителем». Ясно, что первоначально здесь было «отцу», а автор Летописной редакции переменил это на «родителем» под влиянием приводимой ниже цитаты: «предани будете родители ваши…»

Сущность этих двух больших отрывков заключается в оправдании с точки зрения христианской морали поступка Ольгердовичей, пошедших против родного отца; поэтому автор так долго и подробно останавливается на этом. Выступление против брата не потребовало бы такого подробного рассуждения.

В письме к литовскому князю Олег пишет о том, что, зная его давнишнее желание владеть Москвой, он спешит сообщить ему о готовящемся походе Мамая и советует присоединиться к татарам. В этом письме мы читаем такую фразу (цитируем ее по Летописной редакции, где литовский князь назван Ягайлом): «Вем бо, яко издавна мыслил еси московского князя Дмитрея изгоните и московскою отчиною владети». Так можно было сказать только об Ольгерде, который трижды пытался взять Москву, но у него ничего из этого не получилось, а не о Ягайле, который ни разу не ходил на Москву. Это говорит о том, что в первоначальном тексте фигурировал Ольгерд, а не Ягайло.

Итак, на основе текстологических сопоставлений становится ясным, что в авторском тексте памятника было имя Ольгерд, а замена его на Ягайло — индивидуальная особенность Летописной и Киприановской редакций Сказания. Из всего вышесказанного следует, что текстом, наиболее близким к авторскому, должен быть признан текст Основной редакции Сказания.

Все списки Основной редакции Сказания, дошедшие до нас в наибольшем количестве, разбиваются на несколько групп, которые, оставаясь по содержанию близкими друг другу, имеют различия в отдельных эпизодах, сокращениях, дополнениях и т. п., но такого характера, который не меняет основной идеи всей редакции. Поэтому эти группы мы выделяем как варианты внутри редакции, а не как редакции.

Наиболее близки друг другу две группы списков Основной редакции, которые мы условно обозначим по наиболее исправным спискам этих групп группой О и группой У Группой О мы обозначаем все те списки, которые сходны по чтению со списком ГПБ, О. IV 22, группой У — списки, сходные по чтению со списком Гос. Библиотеки им. В. И. Ленина, собрание Ундольского, № 578.

Группа У отличается от О иным окончанием, поздний характер которого легко обнаруживается. Окончание списков группы У представляет собой рассказ о возвращении великого князя и его воинства с поля боя на Москву. Сюжетно он повторяет в обратной последовательности сведения о пути великого князя из Москвы на Куликово поле. Такое окончание могло принадлежать и автору памятника, но о его позднем происхождении говорит то, что этот рассказ не только сюжетно повторяет начало произведения, но в значительной степени совпадает с ним и текстуально. Текстуальные повторения не могли принадлежать автору памятника.

Это могло быть сделано только редактором более поздней переписки первоначального текста.

Все остальные варианты Основной редакции представляют собой развитие текста этих двух групп данной редакции путем введения дополнительных эпизодов и стилистических изменений.

В какое же время было написано Сказание о Мамаевом побоище? Мы видели, что Летописная редакция, являющаяся переработкой Основной редакции, существовала уже в начале XVI в. Следовательно, Сказание было написано не позже самого начала XVI в. Анализируя содержание Сказания, получаем возможность более точно установить время его возникновения.

Есть ряд очень веских данных, которые отодвигают время создания Сказания к началу XV в. Так, можно утверждать, что Сказание не могло быть написано позже 1456 г. В этом году произошел резкий разрыв дружественных и союзнических отношений между княжествами Московским и Серпуховским; этот год был последним годом существования княжества Серпуховского. После того, как московский князь заключил в заточение князя серпуховского, автор Сказания не мог бы так усиленно подчеркивать братскую любовь и дружбу между московским и серпуховским князьями.

Кроме того, в Сказании ни разу не назван митрополит Алексей среди святых, помогавших Дмитрию в его битве с Мамаем. Это указывает на то, что Сказание было написано до канонизации митрополита Алексея, т. е. до 1431 г., так как после этого года рядом с именем Петра автор обязательно назвал бы и митрополита Алексея.

Упоминание в Сказании имен гостей-сурожан, часть из которых восстанавливается по различным историческим документам как лица, действительно жившие в то время и которых несовременник событий знать не мог, также свидетельствует о том, что это произведение было написано вскоре после Куликовской битвы[746].

То, что в Сказании Ольгерд и митрополит Киприан представлены как участники событий 1380 г., не ошибка автора, а сознательное отступление от исторической действительности, и потому это не может свидетельствовать о позднем возникновении памятника. Введение в число действующих лиц повествования Ольгерда и Киприана не случайно. Это не эпизодические персонажи рассказа, они тесно связаны со всем его содержанием. Заменить из политических соображений имя действительного союзника Мамая Ягайла Ольгердом автор Сказания мог только при жизни Ягайла (ум. в 1434 г.). Вместе с тем, это могло быть сделано пока была свежа память об Ольгерде: в конце XIV— начале XV в.

В то же время включение в число участников событий 1380 г. митрополита Киприана едва ли могло иметь место до его смерти; при жизни Киприана говорить вопреки «исторической правде о том, что он находился в 1380 г. в Москве, было неудобно. Для Киприана это являлось бы напоминанием об одном из самых неприятных моментов в его деятельности на Руси, напоминанием о том, что во время столь важного для истории Москвы, Русской земли и русской церкви события, как Куликовская битва, он находился в Киеве, так как был изгнан из Москвы в 1378 г. великим князем.

Итак, изображение Ольгерда и Киприана лицами, принимающими участие в событиях 1380 г., свидетельствует о том, что Сказание не могло быть написано раньше 1406 г., года смерти Киприана, и позже 1434 г., года смерти Ягайла.

Сообщение о том, что икона Владимирской богоматери находилась перед Куликовской битвой в Москве, упоминание в памятнике снохи великой княгини, перечисление среди участников похода князей кемских, андомских, карголомских, Прозоровских и курбских — все это общепринято считать анахронизмами Сказания о Мамаевом побоище.

Однако тщательная проверка этих фактов убеждает нас в том, что это не анахронизмы, а отражение действительности в таких подробностях, которые могли быть известны только современнику. Икона Владимирской богоматери могла в 1380 г. временно находиться в Москве. Снохой великой княгини названа в Сказании жена князя серпуховского Владимира Андреевича, двоюродного брата Дмитрия Донского, которому Дмитрий по феодальным представлениям приходился «в отца место». Княжества Кемское, Андомское, Карголомское, Прозоровское и Курбское появились в составе княжеств Белозерского и Ярославского в конце XIV — начале XV в., и в том же XV в. они вообще прекратили свое существование. Таким образом, есть все основания приурочить возникновение Сказания к определенному времени, а именно к первой четверти XV в.[747]

После смерти Дмитрия Ивановича Донского в 1389 г. на московский великий княжеский стол сел его сын Василий Дмитриевич. Чем же характеризовалось время его княжения?

Во внутренней жизни страны Василий Дмитриевич продолжал политику своего отца: укрепление Московского княжества, увеличение территории за счет присоединения к Москве новых земель, заключение союзов с самостоятельными княжествами и подчинение их своему влиянию.

В 90-х годах XIV в. Орда была сильно ослаблена нашествием Тамерлана. Это вызвало изменение политики московского князя. Об отношении великого князя московского к Орде в этот период мы можем судить, исходя из текста грамоты Едигея, посланной им Василию Дмитриевичу после 1408 г. В ней он упрекает московского князя за его пренебрежительное отношение к ордынским послам, за то, что Василий Дмитриевич сам ни разу не бывал в Орде и братьев и детей своих не присылал с тех пор, как там сел на царство Темир-Кутлуй, наконец, за то, что Василий перестал давать «выход», т. е. дань.

В 1408 г. эмир Едигей, объединивший большую часть Орды, организовал военный поход на Москву. После Тохтамышева разорения 1382 г. нашествие Едигея было самым сильным и жестоким. Хотя ему не удалось взять Москву, но ее окрестности он начисто разорил. Были сижжены и разграблены Переяславль, Ростов, Дмитров, Серпухов, Верея, Нижний Новгород. С Москвы был взят «окуп» в размере 3000 рублей. Из высказываний летописца в эти годы можно сделать вывод, что нашествие Едигея и его успех объяснялись внутренними раздорами между русскими князьями, хитрой политикой Едигея, который сумел поссорить великого князя литовского Витовта и Василия Дмитриевича и, ослабив тем самым княжество Московское, нанести ему поражение. В известиях летописи о событиях 1408 г. проводится мысль о необходимости объединения вокруг Москвы для борьбы с внешним врагом.

С Литвой у русских княжеств, без сомнения, было гораздо больше общего, чем с Ордой: московский князь был тесно связан с литовскими князьями родственными отношениями (Василий Дмитриевич был женат на дочери великого князя литовского), в состав Литовского великого княжества входило большое количество княжеств и земель с коренным русским населением. Православная часть населения Литовского великого княжества подчинялась митрополиту., имевшему свою резиденцию в Москве. Особенно сильно обозначилась близость православного населения Литовского великого княжества к единоплеменному населению Северо-Восточной Руси после Кревской унии 1385 г., в результате которой в Белоруссии и на Украине упрочилось положение католической церкви и усилилось значение литовских и польских магнатов. Это вызвало усиленный переход русских князей, имевших владения в пограничных землях Литовского великого княжества на востоке, на сторону московских князей.

Но нельзя забывать и того, что литовские князья угрожали самостоятельности русских княжеств. Литва была так же враждебно настроена к Москве, как и Золотая Орда. Все это создавало двойственное отношение к Литовскому великому княжеству: с одной стороны, стремление к союзу с украинским и белорусским населением Литовского великого княжества, с другой — настороженное, враждебное отношение к Литве, как к старому врагу Русской земли.

Новым в политике Василия Дмитриевича, по сравнению с политикой его отца, было отношение к митрополиту Киприану. Время княжения Дмитрия после смерти митрополита Алексея характеризуется неурядицами на митрополичьем столе, что явилось в какой-то мере нарушением традиционного для московских князей прочного союза с митрополитом. Особенно тесный союз и взаимная помощь установились в свое время между митрополитом Петром и Иваном Калитой, что, без сомнения, способствовало усилению власти московского князя. Дмитрий же Иванович Донской находился во враждебных отношениях с митрополитом Киприаном. Василий Дмитриевич пытается возродить традиционные дружественные отношения — тесный союз и дружбу — между митрополитом и великим князем московским. Одним из первых мероприятий в начале его княжения явился вызов в Москву митрополита Киприана, находившегося в Киеве. В 1390 г. Киприан вернулся в Москву, где ему была устроена торжественная встреча. Во все время своего княжения Василий Дмитриевич стремился привлечь на свою сторону митрополита. В этом нужно видеть проявление тонкой и умной политики московского князя: митрополит Киприан был связан узами дружбы с литовскими князьями. При возрастании литовской опасности для западной окраины Руси московскому князю было выгодно иметь на своей стороне такого человека, как митрополит Киприан. Вопрос о роли митрополита. в государственной жизни того времени имел чрезвычайно важное значение. И это отразилось на Сказании о Мамаевом побоище.

После Едигеева нашествия в 1408 г. вопрос о взаимоотношениях с Ордой, о татарской опасности вновь остро встает в общественной и политической жизни Руси. Нашествие Едигея показало, что Орда еще сильна и опасность татарских набегов на Русь была реальной и страшной. Но пример Куликовской битвы свидетельствовал о том, что с этой опасностью можно успешно бороться, что Москва способна нанести сильное поражение Орде.

Именно в это время, когда ордынская опасность как бы была забыта, а потом со страшной неумолимостью вновь дала себя знать после грандиозного Едигеева нашествия, должен был появиться усиленный интерес к недавнему прошлому, когда московский князь, объединив вокруг Москвы остальные княжества Северо-Восточной Руси, нанес жестокое поражение татарам. Нашествие Едигея снова пробуждает мысль о необходимости единения русских князей для борьбы с внешним врагом, так как в победе Дмитрия Донского видели силу единения русских князей, русских земель во главе с Москвой, великим князем московским. Эта мысль отчетливо звучит в высказываниях летописца тех лет. Она же является и основной мыслью Сказания о Мамаевом побоище.

В соответствии с этой основной идеей памятника строится и вся его образная система. Это не только рассказ о битве с татарами, но своего рода панегирик великому князю московскому, приближающийся к агиографическим похвалам.

Для произведений древнерусской литературы особенно характерна публицистичность. Публицистическая заостренность Сказания о Мамаевом побоище определила выбор автором действующих лиц своего повествования, характер освещения тех или иных событий.

Все действия произведения, все персонажи группируются вокруг центрального образа — Дмитрия Ивановича Донского. Это обусловлено как самой исторической действительностью, так и публициста- ческой задачей Сказания: показать первенство великого князя московского. Особенно ярко публицистичность проявилась в характере изображения великого князя московского.

Средневековый автор, рассказывая о том или ином событии, о том или ином персонаже, давал оценку описываемым им событиям, оценку поведения и поступков действующих лиц рассказа, обращаясь к формулам и штампам религиозных текстов, сравнивая их с образами библейской истории. Этот прием широко используется и автором Сказания о Мамаевом побоище.

Желая возвысить своего героя, заострить на нем внимание читателя, стремясь нарисовать идеальный образ великого князя московского, автор Сказания при его изображении пользуется формой изложения, усиливающей публицистичность произведения, — религиозной трактовкой образа Дмитрия Донского. При первом же упоминании имени великого князя автор рисует его в ярко выраженных религиозных тонах. Эта характеристика скорее похожа на характеристику святого, чем государственного деятеля: Дмитрий Иванович представляется смиренным христианином, помышляющем только о небесном и уповающим во всем на бога. В то время как на него ополчаются враги, великий князь московский, ничего не зная об этом, полон смирения и благоговейной кротости. Разумеется, подобная ситуация целиком принадлежит автору Сказания, а никак не является отражением действительного положения: Дмитрий, конечно, заранее знал о приготовлениях Мамая и только благодаря этому сумел организовать силы на борьбу с татарами. Но автору необходимо было показать моральное превосходство великого князя московского над его врагами: в тот период, когда против него замышляются коварные планы, он занят лишь мыслями о боге. Говоря о моральном превосходстве Дмитрия над Мамаем, автор Сказания тем самым противопоставляет захватническую, враждебную Русской земле политику Орды мирным устремлениям московского князя. Дмитрий будет бороться не ради захвата, не из личных корыстных побуждений, а встанет на защиту Русской земли. Для этого то автору и нужно показать Дмитрия смиренным человеком. Мамай жесток и коварен. он идет разорить, разрушить Русь, захватить русские города. Противопоставляя гордости и «высокоумию» Мамая «смиреномудрие» и «кротость» Дмитрия Донского, автор показывает то главное, по его мнению, различие между двумя враждебными силами, которое явилось основой победы русских над татарами.

Раскрывая моральное превосходство Дмитрия над Мамаем, Олегом и Ольгердом, автор Сказания, таким образом, поддерживал необходимость всей объединительной политики московских князей, проводившейся отнюдь не смиренными средствами. И хотя автор и говорит, что Дмитрий победил своих врагов «милостию божиею», тем не менее из всего содержания произведения следует, что помогли не молитвы, а реальная политика Дмитрия: подчинение своему влиянию всех князей, объединение сил для борьбы с татарами, военные мероприятия, подготовившие победу над Мамаем.

Дмитрий Иванович перед походом на Куликово поле призывает всех русских князей бороться за православную веру. В этом обращении он называет своих сподвижников «гнездом» Владимира киевского, образ которого, в соответствии со всей окраской памятника, рисуется с церковно-религиозных позиций. Владимир просветил Русскую землю святым крещением и заповедал всем русским князьям «ту же веру святую крепко дръжати и хранити и поборати по ней». Но самая суть этого эпизода Сказания заключена в последних словах обращения князя московского: «Аз же, братие, за веру христову хощу пострадати даже и до смерти». Князь московский изображался как продолжатель дела, начатого Владимиром киевским, как преемник киевских князей. Все русские князья — потомки киевских князей, но старший среди них — великий князь московский, и поэтому именно он напоминает русским князьям об их великом предке и имеет право сказать, что стоит на страже того дела, которое было начато Владимиром киевским.

В период обострившихся отношений с Ордой, после того как великий князь московский Василий Дмитриевич во время Едигеева нашествия оставил Москву на попечение вассального князя, а сам не выступил против врага, автору Сказания необходимо было показать воинскую силу, боевую отвагу и мужество великого князя московского Дмитрия Донского, которого он считал идеалом князя. Поэтому Дмитрий, кротость, богобоязнь и смирение которого подчеркнуты автором, предстает перед нами одновременно и как талантливый полководец, отважный и смелый воин. Узнав о том, что на него идет Мамай, он начинает принимать энергичные меры: созывает князей в Москву, рассылает по Русской земле грамоты с призывом идти на битву против Мамая, посылает в поле «сторожи», «уряжает» полки и призывает воинов сражаться, насмерть с врагом. Показав великого князя как полководца, автор рисует его личную доблесть и мужество. Перед началом битвы Дмитрий Донской переодевается: свое великокняжеское одеяние он отдает любимому боярину Михаилу Бренку, а на себя надевает боевые доспехи, чтобы биться с врагом наравне со всеми, как простой воин. Когда войска начинают сходиться, великий князь московский хочет быть впереди всех. Он сражается в самом центре боя, как богатырь, сразу с несколькими [Врагами, и, как богатырь, он не убит, но настолько утомлен боем, что вынужден отъехать в сторону, где падает почти замертво.

Автор Сказания показал сплоченность всех русских князей вокруг великого князя московского, их верность ему и беззаветную преданность. Вассальная зависимость одного князя от другого в период [написания Сказания о Мамаевом побоище определялась термином «брат» — старший и младший, независимо от кровных отношений между этими князьями. Так, Владимир Андреевич — князь серпуховской — в Сказании все время называется братом великого князя, и хотя автор имеет в виду и родственные отношения между этими князьями, тем не менее основной смысл слова «брат» — обозначение феодальных отношений: Владимир Андреевич — младший, подчиненный князю московскому «брат». Всех русских князей великий князь московский называет «братьями», они же его, в том числе и Владимир Андреевич, — или великим князем, или государем, или господином.

Идеальным примером «братской» верности младшего князя «старшему, т. е. примером вассальной верности удельного князя великому князю московскому, является в Сказании изображение преданности серпуховского князя Владимира Андреевича своему двоюродному брату Дмитрию Донскому. Автор настойчиво подчеркивает, что Владимир Андреевич — младший князь, подчиненный великому князю московскому. В Сказании он — постоянный спутник Дмитрия Донского, человек безынициативный, лишь выполняющий волю великого князя. Даже в эпизоде с засадным полком он очень несамостоятелен. В сущности, весь этот эпизод прославляет не серпуховского князя, а воеводу князя московского — Дмитрия Боброка Волынца. Формально старший в засадном полку — князь серпуховской, но во всех своих действиях он подчинен Волынцу. Время, когда полк должен выехать из засады, определяет Волынец, он же направляет воинов в битву («а стязи их направлены крепкым въеводою Дмитреем Волынцем»). Судя по ряду летописных записей, Владимир Андреевич был незаурядным храбрым полководцем. При чтении же Сказания создается впечатление, что автор преуменьшил роль Владимира серпуховского в событиях 1380 г. Это объясняется публицистической направленностью произведения.

Основное идейное значение этого образа в памятнике определяется заданием показать пример вассального служения младшего князям старшему, удельного князя великому князю московскому. Поэтому как самостоятельная личность князь серпуховской для автора Сказания не представлял интереса.

Верными вассалами, безупречно служащими великому князю московскому, рисуются в памятнике также и остальные русские князья, принявшие участие в походе Дмитрия.

Хотя главной задачей автора Сказания о Мамаевом побоище былр восхвалить, прославить воинскую доблесть Дмитрия Донского, показать на примере Куликовской битвы силу князя московского, его первое место среди Всех князей русских, тем не менее, рассказывая о битве с татарами, он не мог не сказать о главном герое эпопеи 1380 г. — о русских воинах. Простые воины выступают в памятнике о преимуществу общей массой, характеризуются автором как едиая грозная сила.

Первое описание русского войска дается в рассказе о сборе князей с воинами на Москву. В одной поэтической фразе в стиле Задонщины автор характеризует силу и отвагу русских воинов: «Ту же, братие, стук стучитъ и аки гром гремитъ в славнем граде Москве, то идетъ силнаа рать великого князя Дмитрея Ивановича, а гремятъ русские сынове своими злачеными доспехы».

В таком же поэтическом стиле рисует автор и выезд русских воинов из Москвы. Здесь говорится, что русские воины рвутся в бой., как соколы, им не терпится схватиться с врагом: «хотять наехати на великую силу татарскую». И этот поэтический эпизод, как и предыдущий, характеризует удаль, отвагу русского войска, единодушное желание разбить врага.

Торжественно, красочно описывает автор Сказания общий вид русского воинства: «И взьехав на высоко место, и увидев образы святых, иже суть въображени в христианьскых знаменних, акы некий, светилницы солнечнии светящеся в время ведра, и стязи их золоченый ревуть просьтирающеся, аки облаци, тихо трепещущи, хотять промолвити. Богатыри же русскые и их хоругови, аки жыви пашутся. Доспехы же русскых сынов, аки вода в вся ветры колыбашеся. Шоломы злаченыя на главах их, аки заря утреняа в время ведра светящися. Яловци же шоломов их, аки пламя огньное пашется». После этого автор говорит, что «умилено» и «жалостно» смотреть на такое собрание русского воинства и что все воины «равнодушьни (т. е. единодушно. — Л. Д.) един за единого, друг за друга хощеть умрети».

Наряду с общими характеристиками всего русского войска отмечаются имена и отдельных, наиболее отличившихся простых, не известных нам по другим источникам, людей. Данный факт представляет для нас особый интерес, так как на основании этих, хотя и очень скудных, сведений Сказания о Мамаевом побоище мы можем утверждать, что в битве на Куликовом поле принимали участие самые различные слои населения.

Характерен в этом отношении эпизод Сказания, в котором рассказывается, как ночью накануне битвы русский воин, бывший разбойник, сподобился «видети видение велико»— святых Бориса и Глеба, побивающих татар. Этим эпизодом как бы подчеркивается, что на борьбу с Мамаем встали все, и даже разбойник, который пошел на защиту Русской земли от «поганых», получил отпущение грехов — ему было открыто божественное видение. Автор как бы дает понять, что борьба с татарами — это «святое» дело, за которое будут отпущены самые тяжкие грехи, и что на борьбу с ними должны идти все. Интерес автора к простым участникам героических событий 1380 г. проявился в перечислении имен воинов из состава «сторож», имен «самовидцев» великого князя. Называя по именам дружинников, которые после боя нашли великого князя, автор говорит, что они «от простых сущи». Рассказывая о Захарии Тютчеве, он отмечает, что этот юноша «доволно сущь разумом и смыслом». Но все это единичные случаи, а обычно русские воины упоминаются автором как мощное, храброе войско, мужественно сражавшееся на поле битвы. Такая характеристика войска создает картину единения всего народа, всех воинов, выступивших на битву с Мамаем.

В числе действующих лиц Сказания встречается имя митрополита Киприана, который на самом деле никакой роли в борьбе с Мамаем не сыграл, так как в 1380 г. в Москве его не было. Мы уже говорили выше об отношении к митрополиту Киприану Василия. Дмитриевича, во время княжения которого было написано Сказание о Мамаевом побоище. Но не только это обстоятельство объясняет введение митрополита Киприана в число действующих лиц событий 1380 г. вопреки историческим фактам.

Объединение княжеской и духовной власти было типичным для — средневековья. И для того, чтобы подчеркнуть силу великого московского князя, чтобы полнее обрисовать его образ, автор Сказания должен был показать тесный союз между князем и митрополитом, показать, что все поступки и действия Дмитрия Донского были согласованы с митрополитом всея Руси и одобрены им. В произведении не документальном, историческом, а художественном, каким является Сказание о Мамаевом побоище, из соображений публицистических автор мог ввести в число действующих лиц и митрополита Киприана, хотя это и противоречило историческим фактам. Для него имело значение не имя митрополита, а сам факт благословения похода Дмитрия митрополитом «всея Руси», и поэтому он ввел в число действующих лиц Киприана.

Исторической обстановкой времени написания Сказания определяется изображение автором поведения литовских союзников Дмитрия Донского — детей Ольгерда Андрея и Дмитрия. Мы уже отмечали двойственный характер взаимоотношений между Москвой и Литвой в начале XV в.

Рассказ об Ольгердовичах, трактовка автором взаимоотношений между великим литовским князем, его сыновьями и московским князем с публицистической заостренностью отражает это двойственное отношение к Литве. Автор Сказания своим рассказом об Ольгердовичах как бы говорит, что литовские князья, исповедующие православную веру, должны идти на службу к московскому князю, быть на стороне русских князей, защищать интересы Русской земли во имя этой веры. Он старается подчеркнуть, что выступление Ольгердовичей на стороне московского князя в его борьбе с татарами — угодное богу дело.

Врагов Русской земли автор Сказания рисует в резко отрицательных тонах. Мамай изображен как полная противоположность Дмитрию Донскому. Если всеми поступками Дмитрия руководит бог, то Мамаем — дьявол: «От навождениа диаволя въздвижеся князь от въсточныа страны, имянем Мамай… И начат подстрекати его диавол…». В отличие от великого князя московского Мамай наделен непомерной гордостью и «высокоумием». Так же прямолинейно русскому войску противопоставлено войско врага.

В числе врагов Москвы изображены в Сказании также Олег рязанский и Ольгерд литовский, присоединившиеся к Мамаю, чтобы вместе с ним идти на московского князя.

Если в Летописной повести автор не жалеет самых бранных эпитетов, чтобы высказать свое отношение к рязанскому князю, называя его «льстивым сотоныциком», «дьяволим советником», «лукавым сыном», врагом, изменником, иудой, предателем, то в Сказании о Мамаевом побоище отношение автора к нему насмешливое и пренебрежительное. Автор Сказания всячески старается подчеркнуть скудоумие рязанского князя, отмечает, что Олег рязанский, нарушив долг вассальной верности великому князю московскому, просчитался и потерпел поражение. На примере этого образа автор показывает, что защита местных интересов толкает к измене общерусскому делу, приводит русского православного князя к выступлению против православной веры. Такое изображение князя рязанского в Сказании обусловлено всем идейным смыслом этого произведения, призывом к единению князей, к полному подчинению великому князю московскому. Идти против князя московского значит идти против всей Русской земли, против христианства.

Как мы убедились при рассмотрении редакций Сказания, в его авторском тексте литовский князь был назван Ольгердом, что противоречило исторической правде: Ольгерд умер в 1377 г., а в 1380 г. великим князем литовским был его сын Ягайло. Почему же автор Сказания, как и в случае с Киприаном, исказил исторические факты?

Для руского человека конца XIV — начала XV в., а особенно для москвича, имя Ольгерда было связано с воспоминаниями о его многочисленных походах на Московское княжество. Ягайло же ни разу не воевал против московского князя. За именем Ольгерда стоял целый ряд представлений о конкретных исторических событиях, в которых он выступал как грозный враг Москвы, Русской земли. Поэтому у читателя Сказания о Мамаевом побоище образ литовского князя, врага Русской земли, вступившего в союз с Мамаем, скорее мог ассоциироваться с именем Ольгерда, так как все его походы на Русь происходили незадолго до Мамаева побоища. Спустя немного времени автор художественно-публицистического произведения тем более мог позволить себе соединить двух врагов Москвы в столь важный для истории Московского княжества и всей Руси период — период битвы на Куликовом поле. Автор памятника, разумеется, произвел замену имени литовского князя не в силу того, что и у него в сознании произошло «перемещение» исторических имен, а совершенно сознательно. И татары, которые угнетали Русь со злополучного года битвы на Калке, и литовский князь, который дважды угрожал России и принес столько бедствий ее жителям, на этот раз потерпели поражение, так как с московским князем объединились почти все русские князья и биться вышел весь русский народ. Ольгерд, старый опытный полководец, о воинской хитрости, и доблести которого с уважением и даже некоторым восхищением отзывается русский летописец, в Сказании предстает обманутым и посрамленным. Эта насмешка над врагом Русской земли унижала в глазах читателя литовского князя, показывала превосходство. Руси над Литвой.

В период становления Российского государства идея сильной княжеской власти являлась прогрессивной идеей, в какой-то мере отражавшей интересы широких народных масс. И автор Сказания, выступивший сторонником единовластия, тем самым отразил народные интересы, что свидетельствует о прогрессивности его произведения.

Героический характер битвы, изображенной в Сказании, прогрессивность основной идеи памятника обусловили обращение автора к устным преданиям и легендам о Мамаевом побоище. Это обращение к фольклорным материалам объясняется и тем, что автор Сказания стремился как можно полнее осветить все события на Куликовом поле.

К устным рассказам о событиях 1380 г. скорее всего восходят такие эпизоды Сказания: единоборство Пересвета с татарским богатырем, испытание примет Дмитрием Волынцем проводы русских воинов из Москвы на поле битвы, переодевание великого князя и поиски его среди убитых.

Влияние устной народной поэзии на Сказание о Мамаевом побоище мы можем обнаружить и в использовании, его автором отдельных изобразительных средств, восходящих к приемам устного народного творчества. Русских воинов он постоянно сравнивает с соколами, врагов русские побивают «аки лес клоняху, аки трава от косы постилается». Фольклорные образы подвергались в Сказании книжной обработке, и в ряде случаев за этой книжной обработкой даже нельзя обнаружить первоначальной эпической основы. Но много и таких примеров, где за книжной, риторической оболочкой мы все же можем распознать эпическую основу того или иного эпизода, образа.

Иногда эпическая основа, фольклорная сущность как бы вступает в борьбу с той риторической формой, которую автор Сказания пытался ей придать. В этом отношении чрезвычайно показателен традиционный образ — символ народно-эпического творчества — «битва — пир». В Сказании этот поэтический фольклорный образ переплетается с религиозным образом «смертная чаша».

В. П. Адрианова-Перетц показала, что соединение фольклорного образа «битва — пир» с религиозным образом «смертная чаша» вообще характерно для древнерусской литературы. В этой связи она пишет: «Украшенное заимствованиями из Задонщины Сказание о Мамаевом побоище нередко пользуется образом битвы — пира и смерти в бою — чаши, причем сопровождает слово «чаша» то книжным эпитетом «смертная», то перенесенными из «Задонщины» — «медвяная, поведеная»[748]. Великий князь накануне боя обращается к воинам с такими словами: «Уже бо гости наши приближаются… Утре бо нам с ними пити общую чашу, межу събою поведеную, ея же, друзи мои, еще на Руси въжделеша». Начало этой цитаты построено на эпическом образе «битва — пир»: враги названы гостями, вторая же ее половина строится на религиозной символике «смертная чаша». Но эпический, народно-символический характер этого образа преобладает, и в дальнейшем, в тех случаях, когда автор снова возвращается к мотиву «битва — пир», символика библейской смертной чаши окончательно затемняется эпической окраской. После поединка Пересвета с татарским богатырем Дмитрий говорит: «Се уже гости наши приближилися и ведуть промеж собою поведеную, преднии уже испиша и весели быша и уснуша». Волынец, удерживая русских воинов от преждевременного выезда из засады, обращается к ним с такими словами: «…будетъ ваше время коли утешитися, есть вы с кем възвеселитися». В этих примерах мы видим эпический, народно-символический характер образов.

Такое переплетение, смешение риторических образов с эпическими, включение их в эпизоды по своей сути эпические мы находим не только в сравнении битвы с пиром. Например, описывая зловещие предзнаменования природы перед боем средствами, заимствованными из Задонщины и фольклора, автор оканчивает это повествование такими словами: «…ждуще того дни грознаго, богом изволенаго, в нь же имать пасти трупа человечя». В какой-то мере являясь отражением фактов реальной действительности, реальных обычаев, плач великой княгини должен рассматриваться и как отражение народного, фольклорного воздействия на Сказание. И хотя автор дает этот плач в форме молитвы, все же наряду с яркой религиозной окраской мы видим в нем и отражение элементов не книжного, а живого народного плача-причитания. Это та часть плача великой княгини, где она говорит о своих детях: «…Аз бо, грешная, имею ныне две отрасли, еще млады суще, князи Василиа и князя Юриа. Егда поразить их ясное солнце с юга или ветр повееть противу запада, обоего не могутъ еще тръпети».

Наиболее поэтические картины в Сказании — это те места памятника, в которых автор рисует природу. Описания природы в нем немногочисленны, но тем не менее они играют большую роль и в идейном содержании и в художественной системе произведения. Для изображения природы автор в значительной степени пользуется материалом Задонщины, но в тексте Сказания этот материал приобретает уже самостоятельное значение.

Природа в Сказании символизирована, она выступает как сила, сочувствующая русским воинам. Описывая выезд русского войска из Москвы, автор говорит, что «солнце ему (Дмитрию Донскому. — Л. Д.) на въстоце ясно сиаеть, путь ему поведаеть». Эта картина природы символизирует успешный исход предстоящего сражения.

Ласковое, сочувствующее «поведение» природы по отношению к русскому войску отмечается автором и в других местах Сказания. Так, когда Дмитрий, после разделения войска между несколькими князьями, идет к Коломне, то «напреди же ему солнце добре сиаеть, а по нем кроткый ветрец вееть».

Автор красочно изображает поведение зверей и птиц, природу накануне боя. В какой-то мере здесь отразилась реальная действительность, но все же главная цель чисто поэтическая: передать настроение тревожности, напряженности и настороженности перед сражением. Кроме того, это описание представляет собой символическое предзнаменование предстоящего кровопролитного боя. Данный символ в письменной древнерусской литературе имеет своими истоками устную поэзию[749].

Символическая роль природы с наибольшей силой показана в рассказе об испытании примет Дмитрием Боброком Волынским. Перед боем Дмитрий Волынец приникает ухом к земле и слышит, как земля плачет «надвое»: «Едина бо сьстрана, аки некаа жена, напрасно плачущися о чадех своихь еллиньскым гласом, другаа же страна, аки некаа девица, единою възопи вельми плачевным гласом, аки в свирель некую, жалостно слышати вельми». Этот образ — одухотворение земли — окрашен человечностью, гуманностью, яркой лиричностью. Земля, на которой сейчас произойдет кровопролитная битва между русскими и татарами, горюет о гибели людей. Татарская земля, откуда пришли татары, плачет о погибели своих чад, русская земля горюет о своих детях — русских воинах, многие из которых должны пасть на поле битвы.

Автор еще раз в Сказании говорит о земле, как об одухотворенном существе: «И в то время, братье, земля стонеть вельми, грозу велику подавающи на веток нолны до моря, а на запад до Дунаа; великое же то поле Куликово прегибающеся; рекы же выступаху из мест своих, яко николй же быти толиким людем на месте том». Без сомнения, образ стонущей и плачущей земли — это не просто механически употребленная поэтическая гипербола, а продуманная картина с глубоким смыслом. Земля олицетворяет собой мирный труд: ведь воины, которые сейчас начнут биться, это — простые труженики, дети земли, которую они обрабатывают и которая питает их своими плодами. И вот вместо мирного труда предстоит жестокое сражение на матери-земле, и поэтому она плачет и стонет. Уже само употребление этих слов говорит о желании автора подчеркнуть горе и страдание, постигшие людей.

Окончание вышеприведенной цитаты представляет собой гиперболическое описание Куликова поля, на которое пришло огромное войско. Здесь литературный образ особенно отчетливо выступает в слиянии поэтической метафоричности с реальностью. Вышедшие из берегов реки символизируют предстоящее кровопролитие, но сам же автор переносит этот символический образ в реальный план: реки вышли из берегов благодаря огромному числу воинов, собравшихся на небольшом пространстве.

Наряду с метафорическим изображением природы, в Сказании встречаются и чисто реалистические картины, создающие зрительный образ вполне реального пейзажа. Эти места в памятнике проникнуты глубоким чувством, мягкостью и лиризмом. Таково, например, описание утра в день битвы: «Приспевшу же, месяца септевриа в 8 день, великому празднику рожеству святыа богородица, свитающу пятку, въсходящу солнцу, мгляну утру сущу…» Или картина ночи накануне боя: «Осени же тогда удолжившися и деньми светлыми еще сиающи. Бысть же в ту нощ теплота велика и тихо вельми, и мраци роении явишася…»

Наблюдая над спецификой изображения природы в древнерусских литературных памятниках, Д. С. Лихачев пришел к такому выводу: «Она (природа. — Л. Д.) вступает в древнерусские литературные произведения только тогда, когда она теснейшим образом связана с судьбою действующих лиц повествования, когда она оказывает на них влияние, когда она проявляется в действии: в грозе, в буре, в разливах рек, в засухе, в затмениях солнца, в явлениях комет, в темноте ночи, мешающей сражающимся, в жаре, истомляющей воинов, и т. д. и т. п.

В древнерусских произведениях нет описаний бездействующей природы, нет статического литературного пейзажа, служащего фоном для повествования. В тех немногих случаях, когда природа присутствует в древнерусских произведениях, — описываются только ее изменения, ее влияние на человека, она включена в самый ход повествования»[750].

Именно в таком плане изображена природа и в Сказании о Мамаевом побоище. Она выступает в нем главным образом как активная, действенная сила, принимающая непосредственное участие в делах людей, в исторических событиях. Но вместе с тем в Сказании уже начинает намечаться и стремление дать чисто описательные картины природы. Таковы картины вечера накануне боя и утра в день битвы..

Глубокой лиричностью и художественностью проникнуты все те места памятника, которые посвящены русским воинам.

При описании русского войска автор пользуется традиционными формулами воинских повестей, эпитетами, метафорами и сравнениями, взятыми из народной поэзии. Используя эти изобразительные средства, он создает яркую картину отваги, мужества и силы. Изображение боя также дается в традиционных формулах воинских повестей: «И съступишася грозно обе силы великиа, крепко бьющеся, напрасно сами себе стираху. Не токъмо оружием, нъ и от великиа тесноты под коньскыми ногами издыхаху, яко немощно бе вместитися на том поле Куликове: бе место то тесно межу Доном и Мечею. На том бо поле силнии плъци съступишася. Из них же выступали кровавый зари, а в них трепеталися силнии млъниа от облистаниа мечнаго. И бысть труск и звук велик от копейнаго ломлениа и от мечнаго сечения, яко немощно бе сего гръкого часа зрети никако же и сего грознаго побоища».

Наряду с формулами воинских повестей автор привлекает и средства народно-эпической поэзии, чтобы ярче и красочнее обрисовать бой: «Уже бо от сановитых мужей мнози побиени суть. Богатыри же русскыа и воеводы и удалыа люди, аки древа дубрайнаа клонятся на землю, под коньскка копыта». «И обратишася поганий и даша плещи и побегоша. Сынове же русскые, силою святого духа и помощию святых мученик Бориса и Глеба, гоняще, сечаху их, аки лес клоняху, аки трава от косы постилается у русскых сынов под конскые копыта».

В последней цитате мы видим соединение формулы воинской повести «даша плещи и побегоша» с образами народной эпической поэзии — сравнение битвы с земледельческими работами, и вместе с тем в это соединение проникает и элемент риторики — упоминается сила святого духа и помощь святых мучеников.

Можем ли мы считать слабостью, художественной беспомощностью Обращение средневекового автора к постоянным приемам, к одним и тем же словесным образам в своем творчестве? Разумеется, нет. А. С. Орлов, анализируя постоянные формулы древнерусских воинских повестей, писал: «Однообразное повторение и незначительность видоизменения повествовательного шаблона не может, однако, свидетельствовать о скудости поэтического творчества в древней письменности»[751]. В этом отразился определенный этап художественного мышления. Формулы, общие места, выработанные в результате длительной письменной практики, наиболее ярко и образно выражали обобщенное представление о том или ином явлении. «Господствующие в средневековой русской литературе постоянные метафоры — символы подчеркивают не индивидуальное восприятие объекта автором, а тот общий подход, общую оценку, которая была свойственна определенным социальным слоям в данный исторический момент и которая опиралась на их мировоззрение, чем и упрочивалось постоянство образа»[752].

Использование автором средневекового литературного памятника постоянных формул в своем произведении было явлением традиционным, но чем талантливее и оригинальнее был автор, тем свободнее он обращался с этими формулами и общими местами, тем больше он вносил в них от себя, переосмыслял их по-своему. В этом заключалось его новаторство. На высшей ступени в этом отношении стоит такой памятник древнерусской литературы, как Слово о полку Игореве. Достаточно напомнить ставший своего рода классическим пример оригинального переосмысления автором Слова традиционного трафарета воинских повестей «стрелы летяху, аки дождь» в «итти дождю стрелами».

Автор Сказания о Мамаевом побоище, разумеется не с таким талантом и силой, как автор Слова о полку Игореве, но тоже творчески осмысляет и передает формулы воинских повестей в памятнике.

Прежде всего это обнаруживается, как мы уже видели, в соединении воинских формул с фольклорными образами и с элементами риторики. В рассказе о выезде из дубравы засадного полка сравнение, взятое из народно-эпического творчества, ставится рядом со сравнением риторическим, причем второй, библейский образ здесь тоже принимает эпическую фольклорную окраску: «Единомыслении же друзи выседоша из дубравы зелены, аки соколи искушеныа урвалися от златых колодиц, ударилися на великиа стада жировины, па ту великую силу татарскую. А стязи их направлены крепкым въеводою Дмитреем Волынцем. Бяху бо, аки Давидови отроци, иже сердца имуща, аки лвовы, аки лютии влъци на овчии стада приидоша».

В традиционную воинскую формулу автор вносит несколько своих слов, которые переключают это традиционное описание в план конкретного рассказа именно о данном событии. Так, словами формулы он говорит о тесноте во время боя — это общее место, но прибавив к нему: «яко немощно бе вместитися на том поле Куликове — бе место то тесно межу Доном, и Мечею», он тем самым придает этому общему месту совершенно иное звучание.

Подобного же типа переосмысление образа, взятого из народно поэтической символики, перевод его в реалистический план мы находим и во фразе, где говорится о том, что на Куликовом поле реки выступили из берегов. Таким же ярким примером творческого использования традиционных поэтических образов является и рассказ о плачущей земле.

Но даже и в тех случаях, когда мы в авторском тексте встречаем почти не переработанные постоянные сравнения, метафоры и эпитеты, мы не можем считать их только шаблонами и образами, лишенными оригинальности. Будучи введены в данный памятник, эти постоянные приемы включаются в его общую образную поэтическую систему и приобретают самостоятельный характер. При описании русского войска автор приводит традиционные выражения, характерные для воинской формулы: «вооружение сияет, освещает, оно — как вода, лед, солнце, заря и т. п.»[753]. Но употреблены они им не безразлично, не применительно к войску вообще, а к войску великого князя московского. И в данном случае соединение в один образ и подбор этих традиционных выражений таковы, что ими подчеркивается красота русского войска, его могучая сила, направленная на правое дело: латы переливаются на/ солнце, как блеск воды; яловцы на шлемах воинов колеблются, как огненное пламя. Этими сравнениями создается картина яркая, светлая, жизнерадостная. Вместе с чем при помощи этих трафаретных приемов передается реальность общего вида русского войска: металлические латы воинов под солнцем во время движения войска действительно, создают впечатление колеблющихся волн, развеваемые ветром красные лоскутки, в навершиях шлемов воинов удачно сравниваются с колебанием языков пламени.

Все эти образы говорят о высоком поэтическом мастерстве не только тех, кто был первым создателем их, но и тех, кто их использовал в своих произведениях, о высоком поэтическом мастерстве автора Сказания о Мамаевом побоище.

Поэтической красочности автор Сказания о Мамаевом побоище в значительной степени достигает тем, что использует в своем произведении изобразительные средства Задонщины. Обращение автора Сказания к Задонщине объясняется прежде всего совпадением основной идеи этих двух памятников — их стремлением показать силу объединения всех князей русских под главенством великого князя московского. Эта идейная близость определила и совпадение более мелких деталей в обоих произведениях: в том и другом показана дружба и союз между Дмитрием и Владимиром, их внимание к Ольгердовичам, исход боя и в Задонщине и в Сказании решает засадный полк. Кроме того, влиянию Задонщины на Сказание как в авторском тексте, так и в последующих редакциях способствовала художественная специфика этих произведений: оба они являются произведениями художественного творчества.

Автор Сказания не только вставлял в свой текст отрывки из Задонщины, но свободно оперировал отдельными словами, фразами и образами этого памятника древнерусской литературы. Можно думать, что он делал не выписки из письменного текста Задонщиньц а, зная его наизусть, вставлял в свой текст либо целые отрывки, не подвергая их изменению или переработке, либо отдельные фразы и слова из различных мест, объединяя их в собственные поэтические картины.

Влияние Задонщины на Сказание не прекратилось и в дальнейшем. Переписчики и редакторы новых списков Сказания включали в переписываемый ими текст новые вставки из Задонщины, посвященные описанию битвы, воинства, иногда даже оговаривая, что это выписки из Задонщины. В свою очередь, в поздних списках Задонщины мы встречаем такие места, которые явно восходят к Сказанию о Мамаевом побоище.

Многочисленность дошедших до нашего времени списков Сказаний о Мамаевом побоище свидетельствует о большом интересе к этому памятнику у средневекового читателя. Изменения, вносимые в текст Сказания его переписчиками, как мелкие, так и крупные, указывают на то, что это произведение на протяжении многих десятилетий жило активной жизнью.

Мы можем проследить, как те или иные образы, эпизоды в Сказании со временем осложнялись новыми деталями, подробностями эпического характера. Посмотрим, как изменилось в нем описание татарского богатыря, противника Пересвета. В основном списке Основной редакции Сказания татарский богатырь характеризуется так: «Подобен бо бысть древнему Голиаду: пяти сажен высота его, а трех сажен ширина его». В некоторых списках Сказания различных редакций, генеалогически не связанных с Основной редакцией, слов о том, что Голиаф пяти сажен в высоту и трех сажен в ширину, нет. На основании этого можно судить, что и в авторском тексте памятника говорилось лишь о том, что татарский богатырь был подобен древнему Голиафу. Но уже в очень раннее время появилась потребность конкретизировать описание татарского богатыря, датъ более яркое определение его внешности: огромной величины по сравнению с обыкновенным видом русского воина-богатыря. В более поздний период литературной жизни Сказания о Мамаевом побоище образ татарского богатыря стал ассоциироваться у читателей и переписчиков этого произведения с былинным образом Идолища поганого. В некоторых списках мы встречаем уже такое описание противника Пересвета: «Таврул татарин приметами уподобился древнему Гольяду: высота того татарина трех сажен, а промеж очей локоть мерный» (список конца XVII в., БАН. 21. 10. 17). И уж совершенно как Идолище поганое рисуется татарский богатырь в списке XVII в. Уваровского собрания, № 802: «Трею сажень высота его, а дву сажень ширина его, межу плеч у него сажень мужа добраго, а глава его, аки пивной котел, а межу ушей у него стрела мерная, а межу очи у него, аки питии чары, а конь под ним, аки гора велия».

Поскольку оба упомянутых списка относятся к XVII в., то, исходя из этого, можно предположить, что такое описание татарского богатыря в Сказании появилось под воздействием устного народного творчества в XVII в. Приведем для сопоставления описание Идолища поганого в былине:

Подобного рода эволюция образов Сказания о Мамаевом побоище может быть прослежена на ряде других примеров. Особенно характерно это явление для тех мест памятника, которые наиболее близки к эпическому творчеству — рассказ о посольстве Захария в Орду, описание битвы, плач великой княгини и т. п.

В свою очередь, и Сказание о Мамаевом побоище оказало влияние на устное народное творчество. Можно предположить, что оно наложило свой отпечаток на былину «Илья Муромец и Мамай» [755], а также на одну из записей былины о Сухмане[756]. И уж непосредственно на материале Сказания о Мамаевом побоище создана сказка «Про Мамая безбожного», записанная А. Харитоновым в Архангельской губернии Шенкурского уезда и напечатанная в сборнике сказок А. Н. Афанасьева[757] Кроме того, Сказание о Мамаевом побоище оказало влияние и на ряд памятников древнерусской литературы, на такие, как «Иное сказание», «Повесть об Азовском осадном сидении донских казаков», «Казанская история». В переработанном, сокращенном виде Распространенная редакция Сказания вошла в, состав Синопсиса, начиная с его третьего издания в 1680 г., став с этого времени неотъемлемой частью этой книги. Сказание в редакции Синопсиса являлось основным источником ряда литературных произведений на тему о Куликовской битве. В частности, Синопсисом пользовались при создании своих трагедий М. В. Ломоносов — «Тамира и Селим» и В. А. Озеров — «Дмитрий Донской».

Как мы могли убедиться, Сказание о Мамаевом побоище испытало на себе влияние устного народного творчества уже в авторском тексте и во время своей дальнейшей литературной жизни. Кроме того, само Сказание оказало влияние на фольклор и на ряд литера турных произведений древней Руси. О неослабевающем интересе к этому произведению русского читателя средних веков, XVIII и даже ХIХ в. свидетельствуют не только факты воздействия устного народного творчества на его поздние списки и самого Сказания на устное народное творчество, но и многочисленность сохранившихся до нашего времени списков этого памятника, который переписывался вплоть до XIX в. То, что от XVIII и XIX вв. до нас дошло наименьшее количество списков Сказания, отнюдь не свидетельствует об уменьшении интереса к нему в этом время. В этот период рассказ Синопсиса о битве на Куликовом поле заменил рукописные списки Сказания. Кроме того, текст Сказания в редакции Синопсиса был полностью перепечатан в подписи к лубочной картине «Мамаево побоище», выгравированной в первой половине XVIII в.[758]

Причина такой популярности Сказания в широких читательских кругах на протяжении нескольких веков объясняется прежде всего тем, что оно более полно, красочно и просто, чем все остальные памятники Куликовского цикла, рассказывало о блестящей победе русских над татарами, имевшей громадное значение в истории страны.

Сама тема Сказания о Мамаевом побоище — рассказ о битве на Куликовом поле, прогрессивность основной мысли произведения, близость ее к интересам трудовых масс, наличие в памятнике, несмотря на всю его риторичность, эпических в своей основе картин и эпизодов делали его в какой-то мере памятником народным.

Л. А. Дмитриев ОБЗОР РЕДАКЦИИ СКАЗАНИЯ О МАМАЕВОМ ПОБОИЩЕ

Сказание о Мамаевом побоище дошло до нашего времени в большом количестве списков, которые отличаются обилием разночтений в пределах не только одной и той же редакции, но даже одного и того же вида. Это обстоятельство значительно усложняет публикацию текстов Сказания с приведением всех разночтений по всем известным спискам. Поэтому в настоящем издании публикуются тексты Основной, Летописной и Распространенной редакций по наиболее типичным для этих редакций спискам.

Сказание Основной редакции печатается по списку — ГПБ, 0.IV.22, кроме того, публикуется список Основной редакции — ГИМ, собр. Забелина, № 261. Распространенная редакция печатается по списку — ГПБ, собр. Погодина, № 1414; Летописная редакция — по списку — ЛОИИ, № 362.

Ввиду того, что текст различных редакций Сказания публикуется по одному списку без подведения разночтений к нему по другим спискам, то мы даем подробное описание всех списков Сказания, известных в настоящее время.

Основная редакция Сказания о Мамаевом побоище, как об этом уже говорилось в предыдущей статье, делится на две группы, условно названные нами по основным спискам этих групп — группой «О» и группой «У». Внутри этих групп, в свою очередь, мы выделяем ряд вариантов, которые развивают путем введения дополнительных эпизодов, стилистических изменений, сокращений текст этих двух групп Основной редакции.

В группу «У» входят следующие списки: БИЛ: собр. Ундольского, № 578; Музейное собр., № 3155; БАН: № 21.10.17; ГИМ: Музейное собр., № 431; собр. Барсова, № 1798 и № 1521; ГПБ: № 0.IV.342.

Кроме распространенного окончания, по сравнению с группой «О», группа списков «У» характеризуется следующими особенностями: Дмитрий, узнав об измене Олега и Ольгерда, восклицает: «Суди, господи, меж ними и мною, яко и бысть и в прежний дни — и приде Исаф на брата своего Иякова Израиля, и Иаков, став на граде, и рече Исафу — Брате, бог межи мною и тобою — и ин уби его копием з города». Далее, во всех списках этой группы отмечается, что решение о посылке первой «сторожи» в поле было принято на пиру у Микулы Васильевича. В плаче великой княгини говорится о том, сколько русских было убито на Калке. Говоря боярам о своем желании биться впереди всех, великий князь не сравнивает свой поступок с эпизодом из жития Арефы. Остальные детали, отличающие группу списков «У» от группы списков «О», менее существенны.

В группу «О» входят следующие списки: ГПБ: № 0.IV.22; БАН: № 21. 3. 14, № 45. 8. 199, № 45. 4. 15; ИРЛИ; № 1. 114. 16; ЛОИИ: собр. Лихачева, № 13; БИЛ: собр. Прянишникова, № 203; собр. ОИДР, № 224; ГИМ: Музейное собр., № 2450, № 3617, № 2596; собр. Барсова, № 1521; собр. Забелина, № 331; собр. Уварова, № 802. Последний список отличается от остальных списков этой группы тремя эпизодами, которые переданы в духе эпических песен (что отметил в свое время С. К. Шамбинаго): рассказ о новгородцах (в группе «О» этот эпизод отсутствует вообще), описание татарского богатыря и описание боя.

Как бы промежуточными списками между группой «О» и «У» можно назвать списки, которые, совпадая во всем с типом «О», в конце содержат краткий рассказ-сообщение, о том, что великий князь вернулся на Москву и одаривает всех воинов. Это списки: ГПБ: № Q. XVII. 79 и БАН: № 17.9.9. В них говорится, что великая княгиня встречает князя такими словами: «Ныне я, господине, вижу славна тя в человецех князя Дмитрея Ивановича, аки солнцу восходящу и освещающу всю Рускую землю! А иные княгини, воевоцкие жены восплакашася горько по своих мужех — уже наше солнце зашло и зари наши потухли, уж нам своих государей не видати!» После этого сообщается, что великий князь, проводив литовских князей до Можайска, по возвращении в Москву «нача князей своих жаловати и бояр и воевод молодых, кому что достоит: иному грады, а иным власти, а иным села и поместья, а иным дары даяти. И повеле князь великий своей княгине Евдокеи и которые княгини и боярыни и воевотския жены овдовеша утешати их. А сам великий князь наипаче утешает и много им вдах злата и сребра, чтобы по своих мужех нетужили. А их мужи пострадаша за веру христову и за святыя церкви и головы своя поклали и убиени быша от безбожнаго и зловернаго царя Мамая, и вы б своих мужей поминали по вся дни даже и до смерти своея вовеки. Аминь».

В списках БИЛ, Музейное собр., № 3123 и ГИМ, собр. Уварова, № 1435 в ином месте, чем в рассмотренных (после подсчета убитых на Куликовом поле), вставлен плач русских жен, взятый из Задонщины. Но в отличие от плача Задонщины, здесь, как и в списках вышеназванных, говорится об утешении и одаривании жен, мужья которых погибли на Куликовом поле.

Список БИЛ, собр. ОИДР, № 236 по характеру своего окончания примыкает к группе «У», но отличается от нее тем, что в нем находится рассказ о посольстве Захария в Орду. Приводим его полностью по этому списку: «Захарии же пришедшу к царю Мамаю и обрете его на месте нарицаемем на броду, на Воронеже. И принесе ему злато от князя Димитрия Иоанновича и дары многия. Мамай же, видя дары многия, наипаче возъярився на православную веру и рече Захарии: «Захарие, не на (да)ры бо Мамай воздвигся с воиском своим, иду бо на Русь казнити улусника своего, князя Димитрия московского, дары бо все прииму воиску своему на плети».

Отвещав же ему Захария: «Царю, како ты тако ведаеши, аки младыи отроча несмыслены, а не ведуще божия силы и владычия смотрения, но яко господу годе, тако и будет!» Глагола же ему Мамай: «И аще бо восхощу и аз иду попленю древний Иерусалим, не токмо что такова улуса!» Отвещав же ему Захарий: «Царю, елико господу годе, так и будет!» Слышав же Мамай и разжегся, крикнув: «Аще ли сего малаго улуса не одолею, то не возъвращуся к себе! Тебя же не имам отпустити князю твоему, но отселе будеши ми раб и дам ти имения свыше, еже еси имел у князя своего!» Видев же сие Захарий, что возвращение его твердо к великому князю, и отвеща Мамаю: «Господине царю, уже бо мя нарицаеши рабом себе и яз ти нарицаюся раб. Ныне мя отпусти бо на Русь к великому князю и исправлю ему свои речи посольския, да не забуду любви прежняго своего государя и возвращуся к тебе и буду ти верен раб. И аще сему, царю, не веруеши и пошли со мною от своих раб и будет ти вернее возвращение мое еже к тебе». Мамай же сие слышав и рад бысть сему вельми и отпусти Захарию к великому князю Димитрию Иоанновичю на Русь, и с ним отпусти в товарищах Менгирия, конюшенаго своего, да Голохаата, дворецкаго своего, да Исупа, чашника своего, да с ними 200 татаринов. Захарий же прииде до предел Рязанския земля и отпусти таем весть к великому князю о своем шествии. Егда же прииде Захария к Москве и тогда всех татар поимаша и передаша их в крепость за приставы. И поведаша татарове великому князю подлинную всее истину дому царя Мамая, что неложъно хощет итти на Русь. Тако же и Захарий поведа все великому князю, что ему случилося во Орде. Князь же великий Дмитрий Иоанновичь повеле татар тех, которыя приидоша из Орды за Захариею Тютчевым, розослати по градом и заточи всех их. Слышав же то Мамай, яко посланников его всех заточил князь великий Дмитрий Иоанновичь, наипаче возъярися яростию великою и рече: «Аще как Москву возьму, князя их убию, а тому же Захарии сам главу отсеку за его ложное слово!»

О происхождении рассказа о посольстве Захария в Орду в рассматриваемом списке Основной редакции Сказания о Мамаевом побоище можно высказать два предположения: или это сокращенный пересказ повествования о Захарии, находящегося в Распространенной редакции памятника, или же перед нами более ранний текст, на основе которого позже был создан рассказ Распространенной редакции. Второе предположение менее вероятно, чем первое: некоторые фразы краткого рассказа указывают на то, что он более позднего происхождения, чем текст той редакции, в которой этот рассказ находится. Мы видим, что отдельные предложения в этом рассказе заимствованы из той части Сказания, которая посвящена описанию взаимоотношений между Олегом, Ольгердом и Мамаем.

В основном тексте Сказания по окончании рассказа о их переписке мы читаем: «Не ведаху бо, что помышляюще и что се глаголюще, акы несмыслени младые дети, не ведяще божиа силы и владычня смотрениа». В кратком рассказе о посольстве Захария, порассматриваемому списку, мы читаем такое обращение Захария к Мамаю: «Царю, како ты тако ведаеши, аки младыи отроча несмыслены, а не ведуще божия силы и владычня смотрения». Не подлежит никакому сомнению, что в рассказ о посольстве Захария эта фраза могла попасть только из основного текста памятника, где она к данному рассказу никакого отношения не имеет. Далее, в том же рассказе о переписке между князьями-изменниками и Мамаем в ответе последнего мы читаем: «…нъ аще бых аз ныне хотел своею силою великою и аз бы древний Иерусалим пленил, яко же и халдеи». А в ответе Мамая Захарию говорится: «И аще бо восхощу и аз иду попленю древний Иерусалим, не токмо что такова улуса». Не подлежит сомнению, что и эти слова о Иерусалиме в рассказе о посольстве Захария по данному списку также восходят к основному тексту Сказания о Мамаевом побоище.

Очевидно, краткий рассказ о посольстве Захария имел своим источником более распространенный рассказ об этом же событии и, по всей вероятности, тот текст, который мы читаем в настоящее время в Распространенной редакции Сказания.

Рассказ о посольстве Захария в Орду, встречающийся лишь в одиночных списках Основной редакции, не может восходить к протографу редакции, а тем более к авторскому тексту памятника. Этот рассказ представляет собой или сокращенную обработку повести о посольстве Захария в Орду, которую мы читаем полностью в Распространенной редакции Сказания, или же для обоих рассказов — и полного и сокращенного — источником послужило какое-то устное эпическое повествование о хитроумном русском после: в Распространенной редакции рассказ о посольстве Захария сохранил свою эпичность и, вероятно, близость к тексту источника, в данном же списке Основной редакции мы имеем сокращенный, обработанный, «окниженный» пересказ устного эпического повествования.

Целиком к группе «У» примыкает список ГПБ, собр. Погодина, № 1555. В нем упоминаются Исав и Иаков, нет сравнения с Арефой и т. д. Но его приходится отмечать отдельно потому, что в нем, как и в списке ОИДР, № 236, помещен рассказ о посольстве Захария, дословно совпадающий с чтением этого рассказа по списку ОИДР, № 236.

Третья группа списков Основной редакции, во главе которой как наиболее полный и исправный список должен быть поставлен список ГПБ, собр. Михайловского, Q.509, характеризуется следующими отличительными особенностями: после слов о смиреномудрии Дмитрия нет фразы «О таковых бо патерик рече…» Выпущена первая молитва великого князя. Нет сравнения Владимира с Евстафием Плакидой во фразе великого князя: «Гнездо есмя князя Владимира Киевскаго…» В ответе собравшихся к Дмитрию князей и бояр о готовности биться с врагом совершенно нет религиозно-морализирующих рассуждений. Приведем для сравнения чтение этого места по списку 0.IV.22 и списку собрания Михайловского, Q.509.

«Аз же, братие, за веру христову хощу пострадати даже и до смерти». Они же ему реша вси купно, аки единеми усты: «Въистинну еси, государь, съвръшил закон божий и исплънил еси евангельскую заповедь, рече бо господь: «Аще кто постражет имени моего ради, то в будущей век сторицею въсприиметь жывот вечный». И мы, государь, днесь готови есмя умрети с тобою и главы своя положыти за святую веру христианскую и за твою великую обиду».

«Аз же с вами, братие, хощу пострадати за православную веру и главу свою положити». Князь же Владимер Андреевичъ и вси князи рустии и воеводы глаголаша: «Мы с тобою готовы умрети и главы своя положити за тя и за твою великую обиду».

Иначе в третьей группе читается фраза о сборе войск на Москве: «…Тут же, братие, на Москве по всем улицам стук стучит и гремит от златых доспехов и от гремячих цепей, силно бо войско великаго князя Дмитрия Ивановича — не токмо что во дворех, но и дале, около Москвы, не вместитися силы». Нет слов Сергия о готовящихся русским воинам венцах. Но пропуск этой фразы — позднее сокращение. Ниже в этой группе списков в картине, описывающей настроение воинов перед боем, мы читаем такие слова: «(русские воины) процьветоша радующеся, чающе съвръшенаго оного обетованиа, прекрасных венцов, о них же поведа великому князю преподобный игумен Сергий». Этот пример свидетельствует о том, что ряд других сокращений, характерных для данного варианта Основной редакции, — явление более позднее, а не отражение чтения авторского текста памятника. При описании выезда из Москвы про белозерских князей говорится, что они поехали Коломенской дорогой мимо Симонова монастыря. Княгиня смотрит из окна на отъезжающих и видит «великого князя Дмитрея Ивановича, грядуща лугом подли Москвы-реки». Нет поименного перечисления гостей сурожан, сказано лишь, что их было десять. При уряжении полков на Коломне сообщаемся, что Микула Васильевич, Тимофей Волуевич и Иван Родионович Квашня — воеводы сторожевого полка. Не перечислены поименно воины из третьей «сторожи». Говорится, что Олег рязанский, разгневанный на своих бояр за то, что они ему не сказали вовремя о решении Дмитрия идти против Мамая, велит казнить их. По этой группе списков, Ольгердовичи соединяются в Брянске и оттуда вместе идут на Коломну. При встрече с великим князем они «охапися и целоваху друг друга со слезами». Перед описанием перехода через Дон сообщается о подсчете всех сил и о приезде на помощь новгородцев: «Дмитрей Иванович повеле воем своим Дон возитися и повеле войско свое все исчести. Князь же Феодор Семенович Висковатой, московской большей боярин, говорит великому князю Дмитрию Ивановичу: «У тебя, государя, у великого князя Дмитрия Ивановича, в полку, в болшем войска 70 000». Правыя же руки говорит брат его, князь Володимер Андреевич: «У меня в полку 8 000». Левыя же руки воевода, князь Констянтин Брянской: «У меня, государь, в полку 200 000». Сторожевого полку воевода Микула Васильевич, да Тимофей Волуевич, Иван Родионович Квашня, говорит: — «У нас, государь, в полку тритцать четыре тысящи». Передового же полку воевода, князь Дмитрей Всеволодович Холмецкой, говорит: «У меня, государь, в полку 25 тысяч, да большей с (та) тьи и дворян и выборных голов 20 тысяч». А с литовскими князи Олигердовичи пришло силы 30 000. Того же дни приехали из Новагорода посадники Яков Иванъв сын Зельзин, да Тимофей Констянтинович Микулин к великому князю Дмитрию Ивановичю на помощь, а с ними прииде навгороцкие силы 30 000 князей и бояр и всяких людей. Рад же бысть великий княз Дмитрей Иванович и биша челом посадником и целоваше их с радостию: «Воистинну есть дети Авраамли, яко велицей беде мне есте пособницы!» При испытании примет Волынец никаких религиозных наставлений великому князю не делает. Так же, как и в группе «У», нет слов великого князя об Арефе. Немного иначе в этой группе начинается описание боя: «И сступишася крепко биющеся, не токмо оружием биющеся, но сами меж себя разбивахуся. Князь же великий Дмитрей Иванович не терпя видети кровопролития человеческа то и своим большим полком надвигнуша на поганыя, оприч князя Володимерава полку». На вопрос князя Владимира Андреевича: «Кто видел великого князя во время боя?» — сначала отвечает Борис углецкий, затем князь Михайло Иванович и, наконец, Стефан Новосильский. Федор Сабур и Григорий Холопищев названы боярскими сыновьями. Иначе рассказывается эпизод, повествующий об объезде великим князем поля боя: «Князь же великий наехал, лежат побито восмь князей белозерских, да углицкой князь Роман Давыдович, да четыре сына его: Иван да Володимер, Святослав да Яков Романович вкупе лежат на едином месте… и поехав и наехав убита Михайла Васильевича да пяти князей ерославских, да четырех князей дорогобужных, по тех лежит князь Глеб Иванович брянской, да Тимофей Волуевич. Над ними же лежит дворецкой ево Иван Кожухов — ссечен в части. Над ними же князь великии став, нача плакатися и рече… Выехав на иное место и виде убита наперьсника своего Михайла Андреевича брянскаго, да твердаго своего сторожа Семена Мелика и рече… И ехав на иное место и виде убита троицкаго старца Пересвета с печенегом вместе лежат и рече… И оттоле поехав и наехав убита Ивана Родионовича Квашню да Ондрея Черниговича. Княз же Владимер Андреевич нача плаката и поведати великому князю: «Гонитеся четыре татарина с мечи, но божиею милостию той Иван Родионович Квашнин да Ондрей Черкизович увидев и прогнав скоро сняся с ними з безбожными и главы своя за меня поклали, аз же от них спасохся». И повеле телеса подняти и нарядити в белыя отласы и положить во гробех и отслати в вотчину их к женам и детем их». Ниже еще раз говорится, что тела убитых князей, бояр и дворян повезли с поля боя в их отчины. О гибели Мамая сообщается кратко: «…а поганых побито восмь сот тысяч, только безбожный царь Мамай с четырмя ордынскими князи убежали в Орду и тамо убиен бысть от своих». Олег рязанский, узнав о победе Дмитрия, «живот свой зле скончав». Окончание представляет собой краткое сообщение о том, что Дмитрий вернулся в великой славе на Москву и что он одарил всех воинов и вдов.

Мы видим, что текст этого варианта Основной редакции Сказания в ряде случаев сокращается за счет выпуска религиозно-риторических сравнений, отступлений автора, молитв великого князя.

О том, что это более поздние сокращения, красноречивее всего свидетельствует фраза с пророчеством Сергия о готовящихся русским воинам венцах. Наряду с этим данный вариант рассматриваемой редакции Сказания характерен тем, что в его текст включен ряд новых подробностей, делающих рассказ более увлекательным. Вставка этих эпизодов — явление позднее, о чем свидетельствует их параллелизм имеющимся уже в тексте эпизодам и то, что они расширяют такие места памятника, которые были в первоначальном тексте.

К таким поздним дополнениям текста должны быть отнесены слова о том, что Олег рязанский, узнав о победе Дмитрия, умер: очевидно, это было сочинено под влиянием рассказа о плачевной судьбе Мамая и потому, что в основном тексте памятника рязанский князь сравнивался со Святополком. Под влиянием рассказа основного текста памятника об уряжении полков на Коломне и о подсчете убитых после боя в рассматриваемом варианте сочинен рассказ о подсчете войск перед переправой через Дон. Введением явно поздних подробностей расширен рассказ об объезде великим князем поля боя после битвы.

В третью группу Основной редакции входят следующие списки: ГПБ: собр. Михайловского, № Q.509; поступление 1929 г., № 933; собр. Погодина, № 1595; № 0.XV.31; ИРЛИ: № 1.114.89; ГИМ: собр. Забелина, № 476 и № 440; собр. Барсова, № 2403.

Список ГПБ, № 0.XV.31 интересен тем, что эпизод с Ольгердовичами перерабатывается так, что Андрей оказывается сыном Олега рязанского, а Дмитрий — сыном Ольгерда. Переработка эта явно поздняя и, вероятно, является особенностью только данного списка. Переписчик этого списка и был, должно быть, автором переделки.

Четвертую группу списков Основной редакции С. К. Шамбинаго назвал Печатной, так как часть списков из этой группы была напечатана И. Снегиревым в 1838 г. (первая публикация Сказания о Мамаевом побоище).

Главное отличие Печатной группы Основной редакции Сказания заключается в наибольшем количестве вставок в ней из Задонщины, чем в остальных списках Сказания. Кроме этой особенности, Печатная группа характеризуется такими признаками: при рассказе о рвущихся в бой воинах из засадного полка говорится, что каждый из них видит, как гибнут или его дети, или родители, или братья и близкие друзья. Рассказ Стефана Новосильцева усложнен рядом подробностей. Приводим чтение его по списку ГПБ, F.IV.228: «…аз видех его (великого князя) пред твоим приездом пеша по побоищу ходяща и уязвлена вельми, и еще ему стужают четыре татарина. Аз же бихся с татарином и божиею помощию побих его борзо и погнахся за теми, иже стужают вельми великому князю, но не мощно бе гнатися: не можаше бо конь борзо итти во трупе человеческом, едва сугоних татарина и убих. От него же ззади приехав изнависть три их на мя нападоша. И много ми стужаху, по милости божий едва от них отбихся. Третий же побеже, аз же гнахся и за тем. Узрев же иныя татарове наехаша на мя, и многи ми стужиша и раны многи мне крепко воздаша, от них же пострадах и едва от них избых — сорвахся с коня и во трубу (трупу. — Л. Д.) пребых дондеже приспел еси ты. Аз чаю, яко жив есть великий князь, но во трупу мертвом. И рече ему князь Владимер: «Истинно есть, брате Стефане, видение твое!» Печатная группа имеет особого вида окончание: рассказывается о богатой добыче, захваченной русскими, о том, что слава русская прошла по всей земле. Эта часть заимствована из Задонщины, и к ней прибавляется фраза о величии русской земли и Москвы: «Того ради воздадим хвалу земли Руской! Которыя град глава всем градом? Был Володимер и Ростов, ныне же глава всем градом славный град Москва!» Мы дали чтение этого места по списку ГПБ, Q.XV.70. Близко ему окончание в следующих списках Печатной группы: Список Тимковского, опубликованный Снегиревым; ГПБ: собр. Погодина, № 1626; собр. Помяловского, № 124; собр. Тиханова, № 205; БАН: № 16.17.22.

В некоторых списках Печатной группы к такому же окончанию добавлен короткий рассказ о возвращении великого князя в Москву. В нем говорится, что Олег рязанский приказал по пути московских войск разметать мосты, а когда Дмитрий вошел в его землю, то он сбежал из своего княжества в «Остров город великий» и жил там два года. Само окончание читается так: «Князь же великий Дмитрий Иванович з братом своим со князем Володимером и со оставшими князи и воеводы и с воинством приидоша к Москве дал бог здрав. И сретоша их аръхимариты и игумены и протопопы и весь священический чин со кресты и чюдотворными иконами. Потом же князи и боляре и весь народ, таже и великая княгиня Евдокея со своими детми и с протчими княгинями и з бояринами вси единогласно славу возсылающе богу, избавлишаго их от напрасного Мамаевого нахождения. И великому князю и брату его, князю Владимеру Андреевичю, честь воздающе, яко победителем, тако же и протчим князем и боляром и всему воинству честь воздающе по достоянию… А прииде великий князь к Москве лета 6889-го октября в 10 день и распусти воя в домы их». Мы дали окончание по списку БАН, 16.13.2. Такое же окончание в списке ГПБ, F.IV.228.

К Печатной группе С. К. Шамбинаго относил и список ГПБ, собр. ОЛДП, F.50. Действительно, во многих отношениях этот список подходит под характеристику Печатной группы, но в нем имеется и ряд отличий, которые заставляют рассматривать его особо. Прежде всего в этом списке ни разу не назван по имени митрополит Киприан, хотя все места, где он упоминается, сохранены. Один раз, при первом упоминании, митрополит назван Макарием. Очень кратко говорится о посольстве Захария в Орду. Это иной рассказ, чем в списке ОИДР, № 236, но, очевидно, и здесь мы имеем более позднюю вставку, представляющую собой еще более сжатый пересказ этого эпизода из Распространенной редакции Сказания: «Той же прииде ко царю Мамаю и посланное с ним злато даде царю. Он же приим е ни мало уклонися на моление их. Посланных же отсла безделны. Сам же гневом, яко огнем разгарашеся на христианскую веру. Посланник же возвратишася восвояси, поведающе сие великому князю». Как и в группе списков Михайловского, Q.509, в Печатной группе не названы поименно гости сурожане, но в отличие от той группы упомянуто первое имя — Василий Капица. Во всех списках Печатной группы вставлена из Задонщины фраза о сборах новгородцев для оказания помощи великому князю. В списке ОЛДП, F.50 этой вставки нет. Все это препятствует включению списка ОЛДП, F.50 в Печатную группу.

Отдельно приходится характеризовать и список Основной редакции ГИМ, собр. Уварова, № 999^а. Упоминание в нем Исава и Иакова приближает его к группе «У», но окончание списка — краткий рассказ об обратном возвращении великого князя — скорее приближает его к группе списков Михайловского, Q.509. Вместе с тем, в этом списке есть места, присущие только ему.

Так, только в этом списке мы читаем такое окончание рассказа об испытании примет Дмитрием Волынцем: «Еще же Волынец рече великому князю Дмитрею Ивановичю примету свою: «Аще ли, государь, западному своему полку напустити по моему велению, то мы побьем. Аще, государь, без моего веления станут на пути, то всех нас побьют. Много тех боев примета есть — неложно тебе, государю, поведаю словеса сия». Князь великий Дмитрей Ивановичь заповеда брату своему, князю Владимеру Андреевичи?: «Бога ради и для наших родителей по Волынцове заповеди сотвори. Аще хотя увидиши меня, брата своего, убиенна, никако же моги повеления его преслушати. Меня тебе не отняти, только бог случит мне убиену быти. И клятвою его укрепи — аще ли не тако сотворити, да не будеши от меня прощен». Только в этом списке в рассказе о встрече великого князя имеется такой эпизод: «Гости же сурожене и вси людие черные встретиша великого князя Дмитрея Ивановича московского и всеа Русии в Коломенском со златыми, и с собольми, и с хлебом. И воскликнувше вси: «Многолетствуй государь на своей земле Руской и на Резанской! Великому князю Дмитрию Ивановичю московскому и всеа Русии много лет, будить государь нашь здрав и счаслив и многодетен на своей вотчине, на земле своей, на Москве и на всей земле Руской и на Резанской!» Рассказ о решении переходить через Дон читается в этом списке так: «…Здеся ли паки пребудем или Дон перевеземся? И вздумаша ему бояре его: «Стой государь о Дону — коли твоя сила изымет и ты Дон возися, а не будет нашей силы и в кою пору царь Мамай станет к нам за Дон возитися, а мы в ту пору скрыемся!» И рекуще же литовския князи Ольгирдовичи: «Аще ли хощеши крепкаго войска своего, то повели своим Дон возитися»…» Как мы увидим ниже, в Забелинском варианте Основной редакции Сказания эпизод, рассказывающий о переправе через Дон, еще распространеннее и имеет резко выраженную антибоярскую окраску.

Необходимо также остановиться на характеристике списка Основной редакции БИЛ, собр. Румянцева, № 378. (Близок по чтению к этому списку и список ГИМ, собр. Уварова, № 1831). Этот список отличается от остальных групп первой редакции некоторыми незначительными деталями. А именно: говорится, что «проводу деюще» на Москве Евдокия «и иных 23 володимерских княгини». Боброк назван «волховидцем». О Стефане Новосильском сказано: «юн же юноша, некто Стефан, новосильских князей…» В этом списке помещен плач русских жен, заимствованный из Задонщины: «И возопили бяще птицы жалостныя песнии, и припахнули нам от быстрово Дону поломянныя вести, и все восплакалися кнеини и боярони и воеводцкие жены о своих государех избиенных. Воеводина жена Микулы Василевича, Марья, рано плакашеся у Москвы града на забаролех аркучи: «Доне, ты Доне, река славная и быстрая, прорыла еси горы каменныя, течеши, Доне, в землю Половецкую! Прилелей ко мне моего государя Микулу Васильевича!» А Тимофеева жена Волуевича, Федосья, да Дмитреева жена Воложскаго, Марья, тако же плакашесь, аркучи к себе: «Уж нам веселие наше пониче в славъном граде, в каменной Москве, уже ни видим государей своих во своих животех!» Ондреева жена, Марья, да Михайлова жена, Ксения, рано плакашеся: «Се убо нам обоим сонце пониче в славном граде Москве! Припахнули нам с быстрова Дону поломянные вести». Но с великою победою совседоша удальцы з борзых коней своих на суженое место, на поле Куликово, за быстрым Доном рекою, Диво кличет в Руской земли саблями татарьскими. И щурове рано возлетели и воспели жалостныя песни у Коломны града под заборолами на воскресение христово, на вечерню в 26 день сентября на память святого апостола евангелиста Иоанна Богослова. То ти не щурове возлетели, рано восплескалися жены и коломенския у Коломны града на заборолех о избиенных, смотрячи на быструю реку, на славную Москву, аркучи жалостно: «Москва, еси Москва, река быстрая, почему еси залелувяла мужии наших от нас в землю Половецкую!» И глаголющи с великим плачем: «Можеши ли, государь князь великий Димитрий Ивановичь, веслы Непр реку запрудити, а Дон реку трупы татарскими запрудити? Замкни, князь великий Дмитрей Ивановичь, Оке реке ворота, чтобы потом к нам поганий татаровя на Рускую землю не ездили, а нас не квелили по своих государех, а детей бы наших сиротством не скитались без своих отцев. Уже бо мужии наших рать прибила за рекою за быстрым Доном на поле Куликове, на речке на Непрядве, на их суженом месте, за святыя церкви и за землю Рускую, и за веру крестьянскую, и за твою великую обиду, за ласкова государя, за великаго князя московского, за Дмитрея Ивановича, и за вся жены и дети… И ты, государь князь великий Димитрий Ивановичь, нашим государем достойную памят твори и в книгах соборных пиши памяти ради руским сыновом, а детий наших, государь, по отечеству их пожалуй впредь!» Сия убо оставим, на первое возвратимся. Сие убо списание изложение Софония иерея резанца великому князю Димитрию Ивановичю, и брату его, князю Владимеру Андреевичю, и всем русским князем православным, и воеводам местным, и молодым людем, и всему православному кристьянству на похвалу и на память, како победи и одоле поганого царя Мамая на Дону и князи его и уланы и упаты и вся изби, супротивныя полки одоле…»

Этот отрывок интересен тем, что в нем совершенно определенно автором Задонщины назван Софоний рязанец. Кроме того, слова о том, что весь этот отрывок выписан из произведения Софония, убедительно свидетельствуют о самостоятельном характере Задонщины и о том, что переписчики Сказания делали из нее вставки в переписываемый ими текст помимо тех вставок из Задонщины, которые уже были в авторском тексте Сказания. Так же характерно только для рассматриваемого списка и окончание Сказания. Последние слова этого окончания с ярко выраженной риторичностью стилистически близки к риторическому вступлению начала памятника: «А сам князь великий Димитрий Ивановичъ з братом своим со князем Владимером Андреевичем, и со всеми князи и бояры и со оставшимися крестьянъ! возвратишася на свою отчину, на великое княжение, во град свой, в каменную Москву, с великою победою, воздающе хвалу вседержителю богу человеколюбцу и его пречистой богоматере, молебнице о роду крестьянском, и святым страстотерпцем, руским князем, сродником своим Борису и Глебу, и заступнику града сего Москве — чюдотворцу рускому Петру митрополиту, и пособнику и вооружителю, отцу своему — игумену Сергию. Их же молитвами да сподобимся улучити божию милость на похвалу Рустеи земли и в последние роды и на посрамление и уничтожение суровым сыроядцем измаиловичем и еллином безбожным и печенегом и поганым татаром. Да не будет рука их высока! Яко же пророк Давид рече: «И потребишась во Аендоре, сиречь во безделицах, за их гордость и высокоумие и сеть их сокрушися, а сынове рустии спасешася изъбавлени быхом от злых сыроядьцев и помощ наша во имя господне, сотворишаго небо и землю. Аминь!»

Последний вариант Основной редакции Сказания, текст которого печатается в настоящем издании, отличается двумя вставными эпизодами, которых в остальных вариантах Основной редакции нет, расширением дополнительными подробностями двух эпизодов, имеющихся и в других вариантах этой редакции, а также более мелкими деталями.

Этот вариант Основной редакции Сказания представлен тремя списками: ГИМ: собр. Забелина, № 261; Епархиальное собрание, № 967; БИЛ: собр. Ундольского, № 772. Два последних списка чрезвычайно дефектны: первый неполный — нет значительной части второй половины текста, второй имеет значительные пропуски и искажения внутри текста на всем его протяжении.

Текст списка ГИМ, собр. Забелина, № 261, открытый М. Н. Тихомировым, сводный: его начало заимствовано из Летописной повести, внутри вставлен отрывок из Сказания в редакции Синопсиса. Но соединение этих различных текстов чисто механическое (отрывок из Синопсиса, например, вставлен в середину неоконченной фразы— перед текстом открывка из Синопсиса фраза обрывается на полуслове, а после этого отрывка идет следующее слово оборванной фразы), поэтому отделить эти вставки от основного текста не представляет никакой трудности.

Отметим отличительные признаки этого варианта Основной редакции Сказания. В рассказе о переписке между Олегом и Ольгердом во фразу о тайных помыслах этих князей вставлены такие слова: «Егда услышит князь Дмитрей московский царево имя и нашю присягу к нему, то побежит с Москвы от лица сильнаго царя Мамая да и от нас в Великий Новгород или на Двину к морю, но и там его именем царевым возмут, аки птицу из гнезда». Большой самостоятельный эпизод в этом варианте представляет собой рассказ о том, как великий князь узнает о нахождении Мамая. Этот эпизод, без сомнения, более позднего происхождения, чем текст, в который он вставлен, что указывает на позднее происхождение данного варианта Основной редакции. Такое предположение убедительно подтверждается текстологическим анализом. После названного эпизода идет рассказ о приходе послов Олега и Ольгерда к Мамаю, перед ним вставлена такая фраза: «Не ведый же (Дмитрий) совещаста на него ближнии его совет зол». Эта фраза продолжает собой рассказ об измене Олега и Ольгерда, как и в остальных вариантах Основной редакции, но в рассматриваемом варианте она оторвана от повествования об изменниках, так как введен рассказ об извещении великого князя. После рассказа о послах к Мамаю и о их возвращении к своим князьям во всех вариантах Основной редакции сообщается, что Дмитрий узнает о нахождении Мамая, молится перед иконой и посылает к брату и ко всем князьям приказание явиться срочно в Москву. Затем говорится о приезде в Москву брата великого князя, Владимира Андреевича. Точно в такой же последовательности идут эпизоды и в рассматриваемом варианте Основной редакции, что явно противоречит вставному рассказу об извещении великого князя московского о походе Мамая на Русь. Ведь в нем говорится, что у великого князя был пир в честь брата, т. е. подразумевается, что Владимир Андреевич находился в это время в Москве, а кроме того смысл этого рассказа заключается в том, чтобы показать, как великий князь узнал о нахождении Мамая. Таким образом, совершенно не нужно снова рассказывать о том, что великий князь узнает о походе Мамая на Русь после рассказа о результатах посольства Олега и Ольгерда к Мамаю. Это повторение объясняется только тем, что оно восходит к тексту, где специального рассказа об извещении о нахождении Мамая не было. Рассказ этот — более поздняя вставка в основной текст.

Как и в группе «У», в рассматриваемом списке во фразе, произнесенной великим князем после того, как он узнал об измене Олега и Ольгерда, упоминаются Исав и Иаков. К словам о том, что великий князь разослал гонцов по всем своим городам, прибавлено — «и в Великий Новгород». Весть о том, что приближаются татары в то время, когда Дмитрий был у Сергия, пришла от Климента «старого поляника». Сергий, предсказывая Дмитрию Донскому победу, говорит, что его, великого князя, ранят «копием под левую пазуху, но не к смерти будет ти». Как и в группе «О», рассказывается о воинской доблести и известности Пересвета и Осляби. Говорится, сколько с каким князем идет силы к Коломне и какой дорогой. Как и в группе «У», в плаче великой княгини упоминается число убитых на Калке. В этом варианте иначе читаются имена двух гостей-сурожан: вместо Козьма Коверя — Козьма Ховрин, а вместо Семена Онтонова — Онтон Верблюзин. После рассказа о переправе через Оку приводится подсчет всей силы; такой же эпизод мы встречаем в группе списков Михайловского, Q.509, где он идет после рассказа о переправе через Дон.

Рассказ об Ольгердовичах в этом варианте Основной редакции еще теснее связан с именем Ольгерда. Ольгерд остановился у Одоева в ожидании результатов столкновения между Дмитрием и Мамаем. В это время «гонець пригонил к Ольгерду литовскому от земли Литовские», он привез Ольгерду весть о том, что его дети пошли на помощь московскому князю: «что поидоша его дети на помош великому князю московскому Дмитрию Ивановичю. И они како советовали промеж себя два брата, князь Андрей да князь Дмитрей. Глагол же их таков бысть…» После этого следует рассказ об Ольгердовичах, вслед за которым идет продолжение рассказа об Ольгерде в связи с рассказом о его детях: «Слышав же Ольгерд от вестника своего и разслушав посланные книги от своих доброхотов, что его чада пошли к великому князю на помощь. С того же Ольгерд, добре пробудився и помыслиша себе тако: «К кому аз пойду на помощ? Ко царю пошол бых — ино ми уже пути несть от великого князя. Аще ли пойду к великому князю, но уже оба сына моя напреде мене у него есть. Но (не. — Л. Д.) вем, что сотворити ныне?» И глаголаше к нему ближнии его приятели: «Преж сего времени сице бысть — сыны отца на бою головы свои кладут, а сии тож творят твои два сына. Аще ли уже убють их, то ты сам спасешися в своей земли Литовской и их грады завладееши. Аще ли поидеши к великому князю, то тамо убиен будеши от царя Мамая. По предреченным книгам посланным, что бо восприемлеши? Аще ли царь Мамай одолеет московского князя и без тобя — отговорисся, что ти дороги князь великии поотнимал, а к своей земли со всею силою выехал вон». Слышав же Ольгерд литовский от своих панов речь такову и полюби словесе их и глаголаша слово от уст своих: «Помози, господи, детем моим, а не Мамаю!».

«Этот рассказ об Ольгерде, так же как и рассказ об извещении великого князя, свидетельствует о позднем происхождении рассматриваемого варианта Основной редакции Сказания. Предположение о том, что вся эта переработка рассказа об Ольгерде и Ольгердовичах — явление более позднее, подтверждается текстологическими наблюдениями. Часть рассказа об Ольгерде и Ольгердовичах, повествующая о переговорах детей Ольгерда и о их приезде к Дмитрию, в рассматриваемом варианте окончивается такими словами: «(Ольгердовичи) приспеша ж на Дон борзо, наехаша великого князя Дмитрия Ивановича». После этой фразы идет приведенное нами окончание рассказа об Ольгерде.

Затем мы читаем следующее: «И князь великий глаголаше брату своему, князю Владимеру: «Видиши ли, брате, дети отца остависта, а к нам приидоша!»

Угониша великого князя об сю страну Дону, на месте, на Черном на Березаи. И поклонишься литовские князи великому князю московскому…»

Прежде всего мы видим, что рассказ об Ольгердовичах в рассматриваемом варианте оказывается как бы разорванным вставкой об Ольгерде, что уже само по себе указывает на ее более поздний характер. Но кроме того, из-за этой вставки дважды говорится о приходе Ольгердовичей на Дон к московскому князю: сначала перед вставкой об Ольгерде и затем после нее. Такая неорганизованность и логическая шероховатость текста могла произойти лишь в случае введения в основной текст новых эпизодов, построенных на поэтическом развитии тех или иных эпизодов основного текста.

То же самое мы можем сказать и о рассказе про переправу через Дон в данном варианте Основной редакции: «Князь же великий нача думати з братом своим со князем Володимером Андреевичем и с литовскими новонареченною братиею и с воеводами, глаголаше: «Братия моя милая — князи и бояре — думайте: зде ли: паки пребудем или за Дон перевеземся?» И рекоша ему бояре московские: «Предадим живот свои смерти на сей стране Дону!» И кликнуша Ольгердовичи от горести сердца своего: «Не слушай, княже великий, крамолников московских, поедь за Дон реку — аще ша страх не дерзнеши желания не получиши, ни славного имени вовеки!» Сами ж оба брата удариша по конем своим и побредоша за Дон реку и вся сила их за ними, глаголюще великому князю Дмитрию Ивановичю: «Хоще ли, княже, крепкаго сего войска — повели возитися за Дон реку: аще на страх не дерзнеши желания не получити, ни славного имени вовеки! То ни един не помышляет въспят от великия силы царя Мамая…».

Собственно, перед нами два окончания в рассказе о переправе через Дон: первое характерно только для этого варианта, второе — окончание рассказа о переправе через Дон основного текста. Казалось бы, после рассказа о споре — переезжать Дон или не переезжать и слов Ольгердовичей — «поедь за Дон реку» должна была бы идти фраза о том, что великий князь приказал всем переправляться через Дон, однако, мы видим, что Ольгердовичи снова обращаются к великому князю с призывом переправиться через реку. Это является подтверждением позднего соединения различных, текстов. Лишним подтверждением того, что усложненный рассказ о переправе через Дон является поздней переделкой этого, эпизода который в первоначальном виде предстает в чтении остальных, вариантов Основной редакции, служит такая деталь: автор этой переработки дважды рядом повторяет одно и то же предложение: «аще на страх не дерзнеши желания не получиши, ни славнаго имени вовеки!».

Чрезвычайный интерес в этом варианте Основной редакции представляет перечисление людей, видевших великого князя во время боя. Князь Владимир Андреевич опрашивает воинов — не видел ли кто-нибудь из них Дмитрия? Это место здесь читается так: «…реша ему первый самовидец Юрка сапожник… вторый самовидец Васюк Сухоборец… третий же рече Сенька Быков… четвертый же рече Гридя Хрулец…» и уж после них, как обычно, — Стефан Новосильцев (здесь Степан Новоселцов). Академик М. Н. Тихомиров пишет по поводу этого места Забелинского варианта: «Перед нами имена безвестных героев Куликовской битвы, а в их числе ремесленник— сапожник. Нельзя лучше представить себе всенародность ополчения, бившегося с татарами на Куликовом поле, чем назвав эти имена».[759]

Конец рассматриваемого варианта Основной редакции такой же, как и в группе «У».

Мы видим, что большинство эпизодов, включенных в этот вариант Основной редакции Сказания, — явление позднее. Характер их наводит на мысль, что они имеют в своей основе какие-то устные предания, которые, (в свою очередь, были созданы на материале реальных исторических фактов. К числу таких устных преданий может относиться и перечисление «самовидцев» великого князя… Но также можно предполагать, что в данном случае нашло отражение чтение первоначального, авторского текста произведения.

Несмотря на то, что текстологические наблюдения над рядом эпизодов данного варианта свидетельствуют о их позднем происхождении, мы имеем все основания утверждать, что в этом варианте отразились и такие особенности первоначального текста, которые в остальных вариантах Основной редакции дошли до нас в более позднем прочтении. Наиболее красноречиво свидетельствует об этом архаическое чтение имен гостей-сурожан именно в этом варианте Основной редакции.

Несомненную ценность рассматриваемого списка Основной редакции Сказания представляет его демократический характер. Это проявилось в перечислении имен «самовидцев» великого князя московского — людей из народа, в отношении автора к московским боярам, когда он рассказывает о переправе через Дон, во введении им в Сказание ряда эпических мотивов — пир у великого князя, рассказ об Андрее Попове сыне Семенове, отдельные фразы и сравнения.

Мы не будем останавливаться на характеристике тех признаков Распространенной редакции Сказания о Мамаевом побоище, которые отличают ее от Основной, — об этом было кратко сказано раньше.

В основную группу Распространенной редакции Сказания входят следующие списки: БИЛ: собр. Тихонравова, № 230, № 238 и № 337; Рогожское собр., № 183; Музейное собр., № 2527; ГПБ: Соловецкое собр., № 989/879; собр. Погодина, № 1414; Эрмитажное собр., № 526; № Q.XVIL223; № Q.IV.151; собр. Титова, № 1121; ГИМ: Музейное собр., № 2990.

Часть списков этой редакции может быть выделена в отдельную группу, составляющую особый вид Распространенной редакции. В этой группе иначе, чем в остальных, дается эпизод, повествующий о битве Пересвета с татарином. Сначала, как и во всех редакциях, рассказывается, что с татарином бьется Пересвет, однако, этот рассказ более подробен: и Пересвет и татарин бьются на конях, но кони их падают мертвыми, тогда они схватываются врукопашную, и Пересвет одолевает татарина, при этом прибавляется, что риза Пересвета покрыла татарина — символ того, что одолеют русские. После гибели Пересвета из русских полков выезжает Ослябя и один начинает побивать татар.

К этой группе относятся списки — ГПБ: № Q.IV.374; № Q.IV.354; БИЛ: Музейное собр., № 435; ЛОИИ: собр. Археографической комиссии, № 45. В списке ГПБ, Q.IV.354 весь рассказ о единоборстве Пересвета еще сильнее, чем обычно, связан с монастырем Сергия. Приводим текст этого места по данному списку, представляющий собой, без сомнения, позднюю легенду: «…токмо ударишася крепко, яко невозмогоша их кони на себе держати, но сразиша их кони их вместо и падше умроша. Они же вставше и схватишася под пазухи, оба ударишася о землю и ту оба скончася — не токмо Пересвет, но и печенег все разбросившеся лежат, сам же весь цел. В то время преподобный, премилостивый Сергий посла на Троицкую колокольню старца видения ради — како случися православным князем з безбожными агаряны. Старец же Никон шед на колокольню и виде на поле Куликове Пересвета лежаща с печенегом, и виде пересветову ризу, лежащую на печенеге. Старец же шед поведа преподобному Сергию: «Видел, господине отче, на поле Куликове Пересвет и печенег оба лежаща мерътвы, а пересветова риза на печенеге лежащу». Преподобный же начал молитися и от сего мнози разумевше, яко верх великого князя будет».

Несколько списков Распространенной редакции составляют группу, которая образовалась путем включения в нее эпизодов, характерных для Забелинского варианта Основной редакции (рассказ о пире у великого князя и об Андрее Попове, рассказ о вещем сне одного из советников цареградского царя и т. п.). В различных списках этой группы названные эпизоды встречаются неравномерно — в некоторых списках они находятся полностью, в других — только часть из них. К этой группе Распространенной редакции должны быть отнесены такие списки: БИЛ: Музейное собр., № 1516; собр. Тихонравова, № 211; собр. Барсова, № 675; ГИМ: Музейное собр., № 1388 и № 2323; Синодальное собр., № 964; собр. Щукина, № 610 и № 178; ГПБ: № Q.XVIL22; № O.IV.46; № Q.XVII.209.

В списках ГПБ, Q.XVII.209 ц ГИМ, Музейное собр., № 2323 помещена особая переделка рассказа об испытании примет Волинцем: «И как уже нощь глубока, зоря потухла и приехав Димитрий Волынец к шатру великого князя и сотворив молитву, великий же князь рече: «Аминь!» И глагола Волынец к великому князю: «Государь, князь великий Димитрей Ивановичь, выедем со мною ис полков своих примет моих испытати»… Великий князь слушает землю и слышит: «…едина земля, аки вдовица плачущеся горьким плачевным гласом, а со вторую страну, аки девица вопиет, а третия земля, аки во свирель плачевную добре жалостно просопь, а по реке Непрядне как бы гуси и лебеди крылами плещут. И рече Волынец, великому князю: «Молися, государь, богу — добра примета сия. То, государь, аки вдовица плачющеся — земля Елльнинская о погибеле чад своих, а со вторую страну, аки девица вопиет, — то наша земля Литовская, а что во свирель плачевную добре жалостно просопе, — то земля Руская, а что гуси и лебеди крылома плещутъ, — то колыблется земля Рязанская!».

Особо должен быть охарактеризован список Распространенной редакции ГПБ, Q.XVII.70. Это обычный тип Распространенной редакции, но с самого начала и до конца в нем очень искусно проведено сокращение текста. Прежде всего сокращения сделаны за счет выпуска религиозно-риторических отступлений. Так в нем нет сравнения Олега и Ольгерда с несмышлеными младыми детьми; нет слов — «О таковых бо пророк рече…», когда говорится о смиреномудрии Дмитрия; нет в первом наставлении Киприана Дмитрию примера с Василием из Кесарии; выпущена молитва Дмитрия после того, как к нему пришла весть от Захария об измене Олега и Ольгерда; значительно сокращен ответ Киприана Дмитрию, поведавшего ему об измене Олега; рассказ о посылке второй «сторожи» выпущен; выпущены также поэтическое описание приезда на Москву бел озерских князей и фраза «стук стучит…»; значительно сокращен рассказ об Ольгердовичах.

В нашем издании публикуется текст Распространенной редакции Сказания по списку из собр. Погодина, № 1414, входящему в основную группу Распространенной редакции. Текст этот ранее не публиковался.

Летописная редакция Сказания о Мамаевом побоище, отличительные признаки которой уже были освещены, известна только в трех списках. По чтению эти списки чрезвычайно близки друг другу, поэтому на их характеристике мы останавливаться не будем.

Рассмотрим текст Сказания о Мамаевом побоище, находящийся в летописце Хворостинина (ГИМ, собр. Уварова, № 116). Эта поздняя обработка Сказания отличается некоторыми, присущими исключительно только ей вставками из фольклорных текстов, а также расширением, путем введения ряда подробностей явно позднего характера, отдельных эпизодов.

О позднем происхождении данной редакции прежде всего свидетельствует ее окончание, которое представляет собой контаминацию из нескольких различных текстов. Так, рассказывается о гибели Мамая в Кафе, а затем снова говорится о его гибели от Тохтамыша. Только в этой редакции рассказывается, что тела убитых Пересвета и Осляби привезли в Троицкий монастырь. Далее повествуется — это уже восходит к основному тексту Сказания, — что во время возвращения русских войск с поля битвы Сергий поведал братии о победе русских над татарами, хотя они должны были бы об этом знать, поскольку в монастырь уже привезли после битвы Пересвета и Ослябю. В эту редакцию вводится ряд мелких подробностей. Сообщаются совершенно фантастические сроки, вызванные стремлением растянуть рассказ о походе великого князя московского на Куликово поле. Получается, что из Москвы на Куликово поле русские шли четыре месяца: из Москвы русские войска выходят только 9 мая в 4 часа дня, в Коломну они пришли 18 мая, где пробыли 12 дней, после этого пошли в Рязань, на реку Воронеж прибыли 28 августа и стояли там 12 дней, и т. д. В этой редакции помещен большой эпизод, рассказывающий о приходе Дмитрия Донского в Рязань и о его спорах с Олегом рязанским, которого он уговаривает идти вместе против Мамая: «И приидоша великий князь Дмитрий Иванович к славному граду Рязани месяца июля в 1 день на память святых чюдотворцев Козмы и Демяна и сташа на пути среди града Резани, и стояша тут великий князь Димитрий Иванович 6 дней, а войско свое большое отпустиша наперед себя. И послаша великий князь Димитрий Иванович послов своих ко князю Ольгу резанскому, чтоб Ольг готов был со мною на брань против безбожнаго царя Мамая, сына боярского Григоря Сукина да Игнатья Орлова с товарищи…» Чтобы усложнить рассказ, называются по именам самые незначительные персонажи; сообщаются часы того или иного момента похода, битвы и т. п. О том, что это не подробности, отражающие действительные события, а более поздние вставки, сочиненные редактором этой редакции, свидетельствует то обстоятельство, что по именам называются действующие лица эпизодов, явно сочиненных автором данной редакции Сказания, например, имена послов от Дмитрия, когда он якобы пришел в Рязань, к Олегу рязанскому. В этой редакции по имени назван гонец, с которым великий князь посылает на Москву весть о приходе к нему на помощь Ольгердовичей, — Тимофей Воронцов. Грамоту великому князю от Сергия принес старец Нектарий; о видении венцов над русским войском рассказывает «нехто сын боярский именем Тимофей Загоскин» и т. п.

Явно поздний характер имеет рассказ о сборе думы у великого князя московского. Великий князь, узнав о готовящемся нападении Мамая, «послаша по славному граду Москве трапезников вызывати князей и бояр, и детей боярских, и стольников, и стряпчих, и жильцов, и посадцких торговых людей, чтоб шли в кремль город все к думе, к великому князю Дмитрею Ивановичу».

Под влиянием былинных текстов создан рассказ о пире, устроенном великим князем в честь Захария Тютчева (в этой редакции он назван Назарием Тетюшковым): «…и как будет пир на веселе и дариша великий князь Дмитрей Иванович Назаря Тетюшкова драгими кубками, и золотыми аксамиты, и камками, и бархаты, и отласы, и драгими сукнами, и даша ему аргамака с конюшни своей во всем наряде конском, и даша ему окольничество в славном граде Москве, и даша ему место за столом своим пятое под Дмитреем Волынским, и поверсташа род ево в чашники и в стряпчие и в жильцы…».

Близость этой редакции к устному народному творчеству мы видим и в ряде фразеологических оборотов, в лексике: «конь под ним — под татарским богатырем, — аки змей»; Владимир, обращаясь к воинам, говорит: «Братия моя милая, хто стар человек — тот буди мне вторый отец, хто в середович — тот человек буди дядя рода моего, а хто млад — и тот человек буди мне вторый брат».

Самый характер повествования, живой и увлекательный, украшенный различными подробностями, обилие заимствований из народно-эпического творчества, приближение лексики к живому разговорному языку — все это свидетельствует о том, что данная редакция скорее всего возникла в XVII в.

Близок к рассмотренному тексту и текст Сказания в списке ГИМ, Музейное собр., № 824, но он очень дефектен и содержит лишь самое начало.

Также более позднюю обработку памятника представляет собой текст Сказания о Мамаевом побоище, названный С. К. Шамбинаго западно-русской обработкой. Этот текст встречается в двух списках, чрезвычайно близких друг другу по чтению: ГПБ: F.IV.215. и собр. Погодина, № 1569. Это — сокращенный пересказ Сказания, сделанный скорее всего по тексту Основной редакции. Он разбит на 12 глав. Собственно, самостоятельным здесь можно назвать лишь самое начало рассказа, первую главу, которая имеет такое заглавие: «Повесть о царех татарских, як довго над Русью пановали и о пришествии Мамаевом в Русскую землю на великого князя Димитрия». Остальной же текст представляет собой последовательное сокращение Основной редакции Сказания.

Киприановская редакция Сказания о Мамаевом побоище дошла до нашего времени в составе Никоновской летописи, кроме того, имеется три отдельных списка памятника в этой редакции. Разночтения всех списков весьма незначительны.

Как мы уже отмечали, текст Киприановской редакции подвергся переработке на основе Летописной повести о Мамаевом побоище. Здесь мы более подробно рассмотрим, как и в чем отразилось его влияние.

Во всех редакциях Сказания, кроме Киприановской, что, очевидно, восходит к авторскому тексту памятника, рассказу о Мамаевом побоище предпослано авторское вступление, имеющее характер как бы распространенного заглавия ко всему памятнику: «Хощу вам, братие, брань поведати новыа победы, како случися брань на Дону…» (ГПБ, 0.IV.22). За этим вступлением следует фраза, объясняющая причину похода Мамая: «Попущением божиим, за грехы наша, от навождениа диаволя, въздвижеся князь от въсточныа страны имянем Мамай…». В Киприановской редакции начало Сказания иное. Все оно построено на материале Летописной повести. Пользуясь рассказом Летописной повести, автор Киприановской редакции прежде всего сообщает о том, какое значение и власть имеет Мамай в Орде.

Как и в Летописной повести, в этой редакции говорится, что Мамай пошел на Русь, чтобы отомстить за поражение, которое нанес ему Дмитрий на реке Воже.

В рассказ о втором посещении митрополита Киприана Дмитрием, когда великий князь приходит к нему с братом (в остальных редакциях это — первое упоминание о Киприане), вставлен эпизод, характерный только для Киприановской редакции: в нем сообщается о приходе к Дмитрию послов от Мамая с требованием дани. Источником послужила Летописная повесть, где подобный же эпизод помещен в ином по сюжетному развитию повествования месте — во время пребывания великого князя в Коломне: эпизод помещен в ином по сюжетному развитию повествования месте — во время пребывания великого князя в Коломне:

И нача Мамай слати к князю Дмитрию выхода просити, како было при Чанибеке цари, а не по своему докончанию; христолюбивый же князь не хотя кровопролитья, и хоте ему выход дати по крестьяньской силе и по своему докончанию, како с ним докончал, он же не въсхоте…

Придоша татарове, послы от Мамая к великому Дмитрею Ивановичи) на Москву, просяще выхода, как было при царе Азбяке и при сыне Азбякове Чанибеке, а не по своему докончанию, как ряд был с ним. Князь велики же дааше ему по своему докончанию, как с ним ряд был; он же просяше, как было при древних царех.

Только в Киприановской редакции говорится, что великий князь оставил на Москве своего воеводу Федора Андреевича, это опять-таки заимствовано из Летописной повести.

Переделкой рассказа Летописной повести является также в Киприановской редакции описание горя и плача на Москве, когда там узнали о переходе русскими войсками Оки, чего в остальных редакциях Сказания нет.

Редактор Киприановской редакции сокращает текст Сказания, заменяя в ряде случаев сокращаемый отрывок соответствующим местом из Летописной повести.

Так, выпуская рассказ об Ольгердовичах, он заменяет его кратким сообщением об их приезде к великому князю из Летописной повести:

Еще же к тому приспеша, в той чин рагозный, издалеча, велиции князи Ольгердовичи поклонитися и послужити: князь Андрей полоцкий и с плесковичи, брат его князь Дмитрий бряньский с всеми своими мужи.

…И ту приидоша к нему литовьстии князи поклонитися и послужити: князь Андрей Ольгердович полотский со псковичи, да брат его князь Дмитрий Ольгердович брянский с воинством своими; сии же князи помощи о бозе сотвориша много великому князю Дмитрию Ивановичу.

Сокращено и описание картины боя в Киприановской редакции, причем в этом случае также использована Летописная повесть. Те места в Киприановской редакции, которым нет параллелей в остальных редакциях Сказания, взяты из Летописной повести.

Киприановская редакция Сказания в стилистическом отношении характеризуется не только тем, что в ней широко использованы изобразительные средства Летописной повести. Вставляя в текст отрывки из Летописной повести или сокращая на ее основе отдельные места памятника, редактор Киприановской редакции, кроме того, вообще последовательно сокращает текст Сказания. Так, в Киприановской редакции выпущены почти все поэтические описания и фразы Сказания, принадлежащие как самому тексту памятника, так и заимствованные из Задонщины: нет восклицания великого князя о том, что русские князья — «гнездо» князя Владимира киевского; нет поэтического описания русских войск, начинающегося словами «стук стучит»; выпущено поэтическое описание прощания великого князя и русских воинов с женами, нет также и плача великой княгини; отсутствует поэтическое описание выезда русских войск из Москвы, где воины сравниваются с соколами и кречетами; выпущено описание сборов русского войска на Коломенских полях — дано лишь сухое перечисление уряжения полков; нет сходного с этим описания общего вида русских войск на Куликовом поле. Сокращение Киприановской редакции достигается также пропуском текста молитв великого князя. В остальных редакциях Сказания молитвы великого князя встречаются очень часто. В Киприановской редакции они частично оставлены, но в большинстве случаев лишь говорится о том, что великий князь произнес молитву, или кратко передается содержание молитвы (см. ПСРЛ, т. XI).

Наибольшее число списков «Сказания», дошедших до нас, это списки Сказания в редакции Синопсиса. В нашу задачу не входит обзор текста Сказания по данной редакции, так как это предмет вполне самостоятельного исследования, связанного с изучением состава и литературной истории Синопсиса в целом. Но необходимо отметить два списка Сказания: ГПБ, собр. Титова, охр., № 2711 и ГИМ, Музейное собр., № 2807, которые представляют собой либо текст, сконтаминированный из текста в редакции Синопсиса и Основной редакции Сказания, либо текст, созданный на основе Основной редакции, который затем и был перенесен в Синопсис с выпуском некоторых мест из этой редакции. Второе предположение более вероятно. В основном текст этот совпадает с текстом Синопсиса, но в нем есть ряд мест, которые в редакции Синопсиса отсутствуют, но в Основной редакции Сказания сохраняются — это или целые большие отрывки, как, например, три первых главы: самое начало, «Ответ Ольгерда литовскаго ко Ольгу рязаньскому, сице рече», «Како пришли послы от Ольга резанскаго и от Ольгерда литовъскаго к Мамаю безбожному з дарами», или же более мелкие добавления внутри текста.

Основная редакция Сказания о Мамаевом побоище издана по списку ГПБ, № 0.IV.22 в приложении к книге С. К. Шамбинаго «Повести о Мамаевом побоище» (СПб., 1906) в разделе «Тексты сказания» (стр. 38–73). Там же (стр. 3—37) напечатан текст Летописной редакции Сказания по списку ГИМ, Синодальное собр.,№ 485; текст Распространенной редакции (стр. 74—128) по списку БИЛ, собр. Н. С. Тихонравова, № 337; переделка Распространенной редакции (стр. 129–167) по списку ГПБ, № Q.XVII.209 и западнорусская обработка Сказания (стр. 168–190) по списку ГПБ, собр. Погодина, № 1569.

Текст группы «У» Основной редакции Сказания напечатан С. К. Шамбинаго в книге «Сказание о Мамаевом побоище (Общество любителей древней письменности, вьгп. 125), СПб., 1907.

Текст «Печатного» варианта Сказания о Мамаевом побоище опубликован Ив. Снегиревым в книге «Русский исторический сборник», М., 1838, т. III, кн. 1.

Текст Киприановской редакции Сказания напечатан в Полном собрании русских летописей, т. XI, СПб., 1897, стр. 46–69.

Текст варианта Михайловского Основной редакции Сказания по списку ГПБ, собр. Погодина, № 1595, с учетом чтений списков Михайловского, Q.509 и Поступления 1929 г., № 933, напечатан в книге «Русские повести XV–XVI веков». М.—Л., Госиздат, 1958, стр. 16–38.

Л. А. Дмитриев ОПИСАНИЕ РУКОПИСНЫХ СПИСКОВ СКАЗАНИЯ О МАМАЕВОМ ПОБОИЩЕ[760]

1. ГПБ, 0.1V.22. Сборник на 90 л., полуустав XVI в., л. 19–90: текст Сказания о Мамаевом побоище.

Заглавие: Начало повести, како дарова бог победу государю великому князю Дмитрею Ивановичу за Доном над поганым Мамаем и молением пречистыа богородица и русьскых чудотворцев православное христианство, русьскую землю бог возвыси, а безбожных агарян посрами.

Начало: Хощу вам, братиа, брань поведати новыа победы, како случися брань на Дону великому князю Димитрию Ивановичу и всем православным Христианом с поганым Мамаем и з безбожными агаряны, и възвыси бог род христианскый, а поганых уничижи и посрами их суровство, яко же в прежняя времена Гедеону над мадиамы и преславному Моисию над фараоном.

2. ИРЛИ АН СССР, 1.114.16. (F. 86–11). Хронограф, полуустав XVI в., на 320 л., л. 295–309: текст Сказания.

Заглавие: Повесть о побоищи Мамаеве и о князем Дмитрием Ивановичем Володымерским.

Начало: В лето 6889. Хощем, братий, начати повесть новыя победы, како случися брань на Дону православным христианом безбожными агаряны, како възвысися род христианскый, а поганых уничижи господь и посрами их суровство, яко же иногда Гедион над мадиами на злых и преславным Моисеом на фараона.

3. ЛОИИ, собр. Лихачева, № 13. Сборник различного содержания, скоропись конца XVII в., на 105 л., л. 35—103: текст Сказания.

Заглавие: Слово о безбожном царе Мамае, писание Софона, сиреч рязанца, како случися бран на Дону великому князю Димитрию Ивановичю и брату его, князю Владимеру Андреевичю з безбожным Мамаем.

Начало. Сия же победа случися и брань на Дону православным християном з безбожными татары. Они же паки сказаша ему, како Батый пленил Киев и Владимер и всю Рускую землю и како уби князя Юрья Димитреевича и мнози православныя князи изби и многи монастыри оскверъниша.

4. ГБЛ, собр. Прянишникова, № 203, рукопись 1894 г. с текстом Сказания.

Список дефектный — нет начала и окончания, листы перепутаны, Ркп. с миниатюрами.

5. ГБЛ, собр. ОИДР, № 224. Сборник из отдельных тетрадей начала ХVIII в., на 110 л., л. 30–65 об.: текст Сказания.

Список дефектный — нет начала и окончания, листы перепутаны.

6. ГИМ, Муз. собр., № 2450. Сборник, скоропись ХVIII в., на 71 л.

Состав: Александрия, Сказание о Батые и Сказание о Мамаевом побоище.

Текст Сказания о Мамаевом побоище дефектный — нет начала и окончания.

7. ГИМ, Муз. собр., № 3617. Папка с отрывками различных текстов. Сказание — отрывок из двух тетрадей, скоропись XVII в.

Текст сказания дефектный — нет начала и окончания.

8. ГИМ, Муз. собр., № 2596. Отдельный список Сказания, скоропись начала ХVIII в.

Текст сказания дефектный — нет начала и окончания. Ркп. с миниатюрами.

9. ГИМ, собр. Барсова, № 1521. Сборник различного содержания, скоропись XVII в.

В числе прочих текстов находятся: Александрия, Сказание о Дракуле воеводе, Сказание о Батые, Сказание о Мамаевом побоище (л. 285–322 об.), Повесть о прихожении Стефана Батория на град Псков, Повесть об Азове, Сказание о Мамаевом побоище (л. 384–411 об.), в конце книги тетрадь явно более позднего письма имеет надпись: «Конец сеи книге Троем, списана лета 7159 году (1651), июля в 27 ден».

Текст второго списка Сказания (л. 384–411) относится к Основной редакции группы «О».

Заглавие: Побоище великого князя Димитрия Ивановича за Доном с Мамаем. В лето 6888.

Начало: Повесть полезна бывшего чюдеси…

Начало этого списка по тексту полностью совпадает со Сказанием в Киприановской редакции, но затем идет текст Основной редакции.

10. ГИМ, собр. Забелина, № 331. Отдельный список Сказания, скоропись XVII в., на 39 л.

Текст дефектный — нет начала и окончания.

11. БАН, 45.4.15. Сборник конца XVII в., полуустав, на 243 л., л, 242 об. — 243 об.: начало текста Сказания.

Заглавие: Грамота с послом земля…царем и князем лета 6889 году.

Начало: Хощем, братие, на сю повесть новыя сия победы, како случися бран на Дону православным християном з безбожными агаряны и како случися и возвысися бог род християнский, а поганых уничижи и посрами их суровство, яко же иногда Гедеоном на мадиямы злыя, а православным християном Моисеем фараона.

Так как это, в сущности, лишь самое начало Сказания, то и относить его к данной редакции приходится только предположительно.

12. ГИМ, собр. Уварова, № 1314 (802). Сборник, скоропись XVII в. на 318 л.

Состав: Александрия, Сказание о Мамаевом побоище (л. 164–214), Стефан Баторий.

Заглавия у списка нет.

Начало: В лето 6 тысящь восемьсот и 80 девятаго. Начинаем повесть новыя сия победы, како случися, брань на Дону православным кристияном з бежбожными агаряны и како возвысися рог крестьянский, а поганых уничижи и посрами их суровство, яко же иногда Гедеоном мадиямы низложи и Муисеом фараона победи.

13. БАН, 21.3.14. Ипатьевская летопись, список с прибавлением XVII в. (1651 г.), 243 л., л. 233–242 об.: текст Сказания.

Заглавие и начало полностью совпадают со списком ИРЛИ АН СССР 1.114.16.

14. БАН, 45.8.199. Отрывок Сказания на 4 листах, скоропись XVII в.

Заглавия нет. К этой редакции может быть отнесен предположительно.

15. ГПБ, Q.XVII.79. Сборник, скоропись XVII в., писанный разными почерками, на 584 л.

Состоит из текстов религиозного характера, среди них — Сказание о Мамаевом побоище (л. 387–431 об.), Сказание о Сибирской земле, Повесть об Агее, Повесть об Азове.

Заглавие: Побоище великаго князя Димитрия Ивановича, како победил поганаго царя Мамая на Дону з братом своим, со князем Владимером Андреевичем.

Начало: Братие, хощу начати повесть новыя сия победы, како случися брань на Дону православным християном з безбожными агаряны и како возвысися безбожные над Христианы, но бог уничижи и посрами их суровство, яко же иногда Гедеону на мадеамы и преславным Моисеом на фараона.

16. БАН, 17.9.9. Исторический сборник (Хронограф), скоропись XVII в., на 662 л., л. 508 об. — 547 об.: текст Сказания.

Заглавие: В лето 6889 сказание о Донском бою и похвала великому князю Дмитрею Ивановичю и брату его, великому князю Владимеру Андреевичи), како приходиша Мамай з безчисленными своими агаряны, хотя попленити святорусскою землю и пособи бог великому князю Дмитрею Ивановичю над безбожными агаряны побити.

Начало: Попущением божиим, а наважением дияволим воздвигся царь от восточные страны именем Мамай; елен ся верою, идоложрец и иконоборец, злый християнский укоритель. И вниде в сердце его подстрекатель диявол, како всегда пакости деет християнскому роду и напусти его, како разорити православную веру и осквернити святыя церкви, и всему християнству потреблену быти, яко да не славитца имя господне в людех его.

17. ГБЛ, Муз. собр., № 3123. Сказание о Мамаевом побоище, лицевой список конца XVII в., на 66 л.

Список дефектный — нет начала. В ркл. 74 миниатюры

18. ГИМ, собр. Уварова, № 1435. Сказание о Мамаевом побоище, лицевой список XVII в. на 74 л.

Список дефектный — нет начала. В ркп. 78 миниатюр.

19. ГБЛ, собр. ОИДР, № 236. Сказание о Мамаевом побоище, полуустав XVII в., на 150 л.

3аглавие: Сказание о Мамаевом побоище и похвала великому князю Димитрию Иоанновичу Московскому.

Начало: В лето 6889 го. Хощем, братия, браньныя повести поведати и начати, како в нынешняя лета на Дону православным Христианом случися з безбожными агаряны…

20. ГПБ, собр. Погодина, № 1555. Сборник, скоропись XVII в., на 160 л.

Состав: Повесть об Азове, Сказание о Мамаевом побоище (л. 25—112 об.), Космография, Толкование некоторых еврейских слов из псалтыри.

Заглавие: Сказание о Мамаеве о побоище, похвала великого князя Дмитрея Ивановича Московского.

Начало: В лето 6889 году. Хощем, братие, брань новыя победы начати, како случися на Дону православным християном з безбожными агаряны, как возносися род християнский на поганых уничижи и пострами их суровство, яко же иногда Гедеоном мадиямы и православным Моисиям на фараона.

21. ГБЛ, собр. Ундолъского, № 578. Сборник, полуустав XVI в., на 432 л.

Состоит в основном из статей церковно-религиозного содержания, л. 327–432: текст Сказания.

Заглавие: Сказание о брани благовернаго князя Димитриа Ивановича с нечестивым царем Мамаем еллинским.

Начало: Подобает нам поведати величиствия божиа, како створи волю боящихся его, како способствова великому князю Димитрию Ивановичю Володимерскому над безбожными татары. Попущением божиим от навоженя дьяволя…

Далее, с самыми незначительными разночтениями в отдельных словах идет такое же чтение начала, как и в списке БАН, 17.9.9.

22. БАП, 21.10.17. Сборник, 5 рукописей XVII и начала ХVIII в., на 100 л., л. 1—12 об.: текст Сказания.

Текст Сказания дефектный — нет начала, отдельные места в середине памятника вырваны.

23. ГПБ, Q.IV.342. Сказание о Мамаевом побоище, полуустав второй половины XVII в., на 44 л.

Заглавие: В лето 6889. Сказание о Задонском бою и похвала великому князю Димитрию Ивановичу и брату его Владимиру Андреевичу. Благослови отче.

Начало: Хощем, братие, начати брань новыя победы, како случися на Дону православным Христианом с безбожными агаряны, како възвысися рог христьянскыи, а поганых уничижи и посрами их суровство, яко же иногда Гедеоном на мадиамляны и православным Моисеем на фараона.

24. ГБЛ, Муз. собр. № 3155. Рукопись начала ХVIII в., лицевая.

Состав: Александрия и Сказание. Список очень дефектный.

Заглавие: Лета 6089 го. Сказание о Задонском б(ою) и похвала великому князю Дмитрею Ива (нови) чю и брату его, князю Воло(д)имеру Анд(ре)евичю.

Начало. Хощем, братие, начати брань…

Далее текст сильно попорчен и прочесть невозможно.

25. ГИМ, Муз. собр. № 431, Сборник ХVIII в., на 289 л.

Состав: Александрия, Сказание об Индийском царстве, Бова, Приклад о гордом цысаре Иовинияне и о его смирении, Приклад о страшном кралевем суде, О Аполлоне Тирском, Удон, Дмитрий Басарга и Сказание о Мамаевом побоище (л. 247–289).

Заглавие: Похвала великому князю Димитрию Ивановичю и брату ево, князю Владимеру Андреевичю. Сказание о Донском бою в лето 6889.

Начало полностью совпадает со списком ГПБ, Q. IV. 342.

26. ГИМ, собр. Барсова, № 1798. Сборник ХVIII в., лицевой.

Состав: Александрия и Сказание.

Заглавие: Лета 68Q9. Сказание о Задонъском бою и похвала великому князю Дмитрию Ивановичю и брату его, князю Володимеру Андреевичи) и въсем князем и боярам и служивим люд (ем) и въсему христолюбивому воинъству и въсем православным християном.

Начало совпадает с началом по списку ГПБ, Q.IV.342, кроме места о «роге», здесь читается так: «…возвысися рог християнский на поганых…».

27. ГИМ, собр. Барсова, № 1521. Описание сборника смотри под № 9, лл. 285–322 об.: первый текст Сказания.

Заглавие: В лето 6889. Сказание о Задонском бою и похвала великому князю Димитрию Ивановичи) и брату ево князю Владимеру Андреевичи). Кто хощет послушати, благослови господи полезное прочести.

Начало полностью совпадает со списком ГПБ, Q.IV.342.

28. ГПБ, собр. Михайловского, № Q.509. Сборник, полуустав ХVIII в. на 232 л.

Состав: Александрия, Сказание о Мамаевом побоище (л. 157–214), О взятии Царьграда.

Заглавие: Сказание о Задонском бою великаго князя Дмитрии. Иванновича з безбожным царем Мамаем.

Начало: В лето 6888 го сказание о Задонском бою, похвала великому князю Дмитрию Ивановичю и брату ево, князю Владимиру Андреевичи). Хощем, братие, начати брань новыя победы, како случися на Дону православным крестьяном со безбожными агаряньц како возвыси рог крестьянскаго на поганых уничижение…

29. ГПБ, поступл. 1929 г., № 933. Сборник, скоропись ХVIII в., 214 л., л. 5 об. — 26 об.: текст Сказания.

Заглавие полностью совпадает со списком ГПБ, собр. Михайловского, № Q.509.

Начало, за исключением мелких орфографических разночтений» полностью совпадает со списком ГПБ, собр. Михайловского, № Q.509.

30. ГПБ, собр. Погодина, № 1595. Сборник, скоропись XVII и начала ХVIII вв., на 277 л., л. 258–275 об.: текст Сказания.

Заглавие: Сказание о Задонском бою, похвала великому князю Дмитрею Ивановичи) и брату его, князю Владимеру Андреевичи), в лето 6888 го.

Начало: Хощем, братие, начат поведати вврановые победы, како случися на Дону православным христьяном со безбожными агаряне, и како возвысися род християнскии, а поганых уничижение…

31. ИРЛИ АН СССР, 1.114.89. Тетрадъ из 6 листов, скоропись конца XVII в.

Текст Сказания дефектный — нет начала и окончания.

32. ГИМ, собр. Забелина, № 440. Сборник различного содержания, писанный разными почерками, разного времени, па 85 лл., л. 1—61: текст Сказания скорописью ХVIII в.

Заглавие: Сказание о Донском бою, похвала великому князю Дмитрию Ивановичю и брату его, князю Владимиру Андреевичю, в лета 6808.

Начало: Хощем, братие, начат поведати бран новые победы кому случися за Доном православным кристяном (с безбож)ными агаряны…

33. ГИМ, собр. Забелина, № 476. Сборник различного содержания, скоропись XVII в., на 123 лл., л. 4 — 42 об.: текст Сказания.

Заглавие: Сказание о Задонском бою, похвала великому князю Дмитрию Ивановичу и брату ево Владимеру Андреевичю. Лета 6888.

Начало: Начало повести поведати, како дарова бог победу государю и великому князю Дмитрию Ивановичу за Доном над поганым царем Мамаем…

34. ГИМ, собр. Барсова, № 2403. Сказание о Мамаевом побоище, скоропись ХVIII в., на 20 л.

Заглавие: Задонского бою похвала — царю и великому князю Дмитрию Ивановичу и брату его князю Владимиру Андреевичи) над безбожным царем Мамаем в лето 6888 го.

Начало: Хощем, братие, начати поведати (брань?) велию, како случись на Дону православным христианом со безбожными агаряны, и како возвысися рад христианский и на поганых уничижение и посрами их сурского, яко же иногда Гедеон на мадиамы и праведным Моисеом на фараона.

35. ГПБ, Q.XV.31. Сборник, скоропись XVII в., на 308 л.

Состав: Александрия, Сказание о Мамаевом побоище (л. 147–191), Повесть о Динарии, Повесть о семи мудрецах.

Текст дефектный — нет начала.

36. Список Р. Ф. Тимковского, опубликован И. Снегиревым в «Русском историческом сборнике», т. III, кн. 1, М., 1838.

Заглавие: Ведай сие поведание и сказание о побоище великаго князя Димитрия Ивановича Донскаго.

Начало: Сия поведай Уран, како случися брань на Дону православным христианом з безбожными агаряны, како возвыси господь род христианский, а поганых уничижи и посрами их суровство, яко же иногда Гедеоном мадиама низложи и православным. Моисеом фараона.

37. ГПБ. F. IV. 228. Летописец русский, от битвы великого князя Димитрия Донского с Мамаем до изгнания поляков из Москвы. Скорбпись XVIII в., 145 л., начинается Сказанием о Мамаевом побоище (л. 1— 20 об.).

Заглавие: Историа или повесть о нашествии безбожнаго царя Мамая с безчисленными его агаряны на Российскую землю и о великой брани, и о грозном побоищи с великим князем Димитрием Ивановичем московским и о брате его, князь Володимере Андреевиче, сказание рязанца Софрониа иереа.

Начало: В лето 6888 брань убо и победа сия бысть на Дону, како случися православным христианом брань имети со безбожными агаряны и како возвыси бог род христианский, а поганых уничижи и посрами их суровство, яко иногда Гедеон мадиама низложи и Моисеом фараона.

38. ГПБ, Q.XV.27. Сборник, на 350 л., полуустав XVII в.

Состав: Александрия и Сказание (л. 230–350 об.).

Список дефектный — нет начала и конца.

39. ГПБ, собр. Погодина, № 1626. Сказание о Мамаевом побоище, список начала XIX в., 63 л.

Список с рукописи РФ. Тимковского (см. № 36).

40. ГПБ, Q.XV.70. Сказание о Мамаевом побоище, скоропись XIX в. на 54 л.

Заглавие: Сказание Софрония иерея, рязанца, похвала и о победе великому князю Дмитрею Ивановичю и брату его князю Владимеру Андреевичю.

Начало: Сия победа и брань бысть на Дону, како случися православным християном со безбожными агаряны, како возвыси господь род христианский, а поганых уничижи и посрами их суровство, яко же иногда Гедеон мадиамы низложи, а фараон Моисеем побежден бысть.

41. ГПБ, собр. Помяловского, № 124. Сборник разных почерков XVII–XIX вв., на 174 л., л. 4—34: текст Сказания.

Текст полностью совпадает со списком Тимковского.

42. ГПБ, собр. Тиханова, № 205. Сборник, полуустав конца XVII в., 188 л.

Текст Сказания дефектный — нет окончания.

Состав: Казанская история и Сказание (л. 172–188).

Заглавие: Сказание о великом князе Дмитрее Ивановиче Московском, како победи божиею помощию безбожнаго царя Мамая со тмочисленными его воиньствы.

Начало: Бысть сия победа и брань случися на Дону православным християном з безбожными агаряны и како возвыси господь род христианский, а поганых уничижи и пострами их суровство, яко же иногда Гедеон мадиямы низложи и Моисеом фараона потопи.

43. БАН, 16.17.22. Исторический сборник первой четверти XVIII в., на 43 л., л. 22–43 об.: текст Сказания.

Список дефектный — нет окончания.

Заглавие: Сказание Софония изерея резанца, похвала великому князю Дмитрею Ивановичю и брату его, князю Владимеру..

Начало: Сия победа и брань, како случи на Дону…

С мелкими вариантами совпадает со сп. Тиханова, № 205.

44. ГПБ. 0.ХVII.6. Сборник конца XVII в., на. 96 л.

Состоит из нескольких церковных текстов, повести об Азове и Сказания (л. 32–96 об.)

Заглавие: Побоище великого князя Дмитрея Ивановичи Московского на Дону с Мамаем.

Начало: Сие победа и бран на Дону случися православным крестияном с безбожными агаряны. Како возвыси господь род крестиянсиий, а поганых уничижи и пострами их суровство, яко же иногда мадиямом Гедеона низложи, а православным Моисеом фараона победи.

45. БАН, 16.13.2. Едомский летописец, конец XVII в., 164 л., л. 69–88: текст Сказания.

Заглавие: О нашествии Мамаеве на Рускую землю и брани с ним великая. И грозно побоище великому князю Димитрию Ивановичю. Сказание Софония иерея рязянца. Похвала великому князю Дмитрею Ивановичю и брату его князю Владимеру Андреевичю, память о Мамаеве побоище, яко же было тогда, лета 6888 го.

Начало: С очень незначительными вариантами совпадает с чтением списка ГПБ, О. XVII. 6.

46. ГПБ, ОЛДП, F. 50. (1886). Исторический сборник, полуустав XVII в., на 225 л., л. 184–225 об.: текст Сказания.

Заглавие: Сказание известно о нашествии Мамаеве на Русскую землю и брань с ним великая, и грозно побоище великому князю Димитрию Иоанновичю и похвала ему же великому князю и брату его князю Владимиру Андреевичю, яко же содеяся тогда.

Начало с незначительными разночтениями совпадает с чтением списка ГПБ. 0.ХVII.6.

47. ГИМ, собр. Уварова, № 999, Сказание о Мамаевом побоище, список конца XVII в., на 106 л. с миниатюрами.

Заглавие: Лета шесть тысящ восмь сот девятого году, сказание и похвала великому князю Димитрию Ивановичю Московскому и всеа (Руси).

Начало Хощем, братие, начати новыя победы, како случися брань на Дону православным християном з безбожными агаряны, како возвыси бог рог християнъскии, а поганых уничижи…

48. ГБЛ, собр. Румянцева, № 378. Исторический сборник 1689 г., на 347 л., л. 81—128 об.: текст Сказания.

Среди прочих текстов в этом сборнике находятся: Повесть о взятии Царьграда, Стефан Баторий, О пришествии Ермака в Сибирь, Повесть о Динаре, Повесть об Азове, Слово о Басарге и др.

Заглавия нет.

Начало: Братия, хощу повесть начати новыя сея победы, како случися брань на Дону православным християном з безбожными агаряны, и како возвыси бог рог хрстьянский на поганых и уничижи их и осрами их суровство, яко иногда Гедеон на мадямы и преславному Моисею на фараона.

49. ГИМ, собр. Уварова, № 1831. Сборник из 7 рукописей разными почерками XVII в., 443 л., л. 365–411: текст Сказания.

Заглавия нет.

Начало с мелкими вариантами совпадает по чтению с предыдущим списком.

50. ГБД, Оптина Пустынь, № 126. Исторический сборник XVII в., 338 л.

Состав: Житие Александра Свирского, Хронограф, Хожение Игумена Даниила, Сказание о Мамаевом побоище (л. 287–338).

Заглавие: О победе великого князя Дмитрия Ивановича Московского и всеа Русии, како победи безбожнаго царя Мамая на Куликове поле.

Начало близко совпадает с началом по списку ИРЛИ АН СССР 1. 114. 16.

51. ГИМ, собр. Забелина, № 261. Новгородский хронограф XVII в., л. 261 об. — 292 — текст Сказания.

Заглавие и начало не может приниматься во внимание, так как до 263 л. идет текст, взятый из Летописной повести.

52. ГИМ, Епархиальное собр., № 963. Тетрадъ скорописью XVIII в. на 16 л., с текстом Сказания без конца.

Заглавие: Сказание о страшней победе великаго князя Дмитрея Ивановича Московскаго на злочестиваго Момая — Золотые орды.

Начало: Говорит царь Момай к татаром: хощу убо, братия, бой сотворити со христианы у быстраго Дону. И заповеда царь Момай — хощет итти на Рускую землю, на великаго князя Дмитрея Ивановича Московскаго.

53. ГБЛ, собр. Ундолъского, № 772. Сказание о Мамаевом побоище, скоропись XVII в. (первой пол.), на 43 л.

Заглавия нет.

Начало: В лета 6889. Сказание о Доинском побоище, како случися великому князю Дмитрею Ивановйчю Московскому, браный победы восточново крымского царя Мамая и возвыси бог род крестиянский над поганым и посрами их суровство…

54. ГПБ, Q.XVII.169. Сборник, скоропись XVII в., на 372 л., л. 353–372: текст Сказания, оканчивается на рассказе об уряжении полков на Коломне.

Заглавие: В лето 6888. Сказание о страшном достоверъное побоище великого князя Димитрея Ивановичи государя Московъского.

Начало: Братия, известъно хощу тюведати, како бысть преславъная победа на Дону православному христианству…

55. ГПБ, собр. Погодина, № 1414. Тверская летопись, на 197 л. В конце летописи находится Сказание (л. 180–197), с текстом летописи не связано.

Заглавие: В лето 6889. Сказание о Донском бою, похвала великому князю Дмитрию Ивановичю и брату его Володимеру Андреевичу.

Начало: Хощем, братие, начата брань новыа победы, како случися православным христианом на Дону с безбожными агаряны, како възвысися род христианьский поганых уничижение, посрами их сурувство, яко же иногда Гедеоном на мадиамы, православным Моисееом на фараона.

56. ГБЛ, собр. Тихонравова, № 337. Исторический сборник, скоропись Петровского времени, на 542 л., л. 438–542 — текст Сказания.

Заглавие: В лета 6889 году. Сказание о Донском побоище великаго князя Димитрея Ивановича Московьскаго и всеа Росии и брата его князя Владимера Ондреевича з безбожным царем Мамаем.

Начало: Восхощем, братие, начата повесть новыя сия победы, како случися бран на Дону православным христианом з безбожными агаряны, и како подвижеся род християнскии, а поганых уничижение, посрами их суровъство, яко же во оны дни пророку Гедеону на измаилтян злых.

57. ГПБ, Соловецкое собр., 989/879. Сборник исторический (записи летописного характера), скоропись XVII–XV111 вв., 113 л.

Лл. 86—101: отрывок Сказания без начала и конца.

58. ГПБ, Q.1V.151. Хронограф, скоропись XVII в., 418 лл., 380 об. — 418 об.: текст Сказания.

Список дефектный — нет окончания.

Заглавия нет.

Начало: В лето 6889е попущением божиим, от научения дияволя воздвигся царь от восточныя страны именем Мамай, елин верою, идоложрец и иконоборец, злый християнский искоренител…

59. ГПБ, Эрмитажн. собр., № 526. Сказание о Мамаевом побоище, скоропись конца ХVIII в., на 41 л.

Заглавие: Лета 6889 году. Сказание о Задонском бою и похвала великому князю Дмитрею Ивановичю и ево брату князю Владимеру Андреевичю. Благослови отче!

Начало: Хощет, братия, начати повесть новыя сия победы, како случися брань на Дону православным християном з безбожными агаряны, како воздвиг бог род християнский на поганых уничижи, посрами их суровство, яко же иногда Гедеон на мадиямы, а православным християном на фараона.

60. ГБЛ, Рогожское собр., № 183. Исторический сборник, скоропись XVII в., на 236 л., л. 101–157 об.: текст Сказания.

Заглавие: Лета 688/8/ году. Сказание о Донском побоище и похвала великому князю Дмитрию Ивановичю и брату его, князю Владимеру Андреевичю, Мамаем царем и о чюдесех преподобнаго Сергия.

Начало: Хощем, братие, начати повесть новыя победы, како случися брань на Дону православным християном з безбожным агарены и како возвыси бог род христианский, а поганых уничижи и посрами их суровство…

61. ГПБ, собр. Погодина, № 1574. Сборник, составленный из 5 отрывков разных рукописей XVI–XVII вв., на 182 л., л. 17 об. — 65 об.: текст Сказания.

Заглавие и начало близки к предыдущему списку.

62. ГБЛ, Муз. собр., № 2527. Сборник с текстами разного характера, скоропись Петровского времени, л. 162–206 об.: текст Сказания.

Заглавия нет.

Начало: В лето шесть тысящь воем сот тридесят девятое. Хощем, братие, начати повесть новыя сия победы, како случися брань великому князю Димитрию Ивановичю московскому и победи восточнаго и крымскаго царя Мамая и возвыси бог род христианский…

63. ГИМ, Муз. собр., № 2990. Сборник XVII в. различного содержания, на 377 л.

Отрывок Сказания без начала и конца (л. 374–376 об.)

64. ГПБ, Q.XV11, 223. Сборник различного содержания конца XVII в., на 365 лл., л. 281–336 об.: текст Сказания.

Заглавие: Сказание о безбожнам цари Батый (д. б. Мамае — Л. Д.), како приходил на Рускую землю ратию, и како восхотех пленити Рускую землю и покорити пот свою область и попрати веру християнскую до основания, и бог ему не попустил и сам пленен бысть от великаго князя Дмитреа Ивановича Московскаго, лета 6889е.

Начало полностью совпадает со списком ГПБ, Q.IV.151.

65. ГПБ, собр. Титова, № 1121. Исторический сборник конца ХVII в., 781 л., л. 437–492 об.: Сказание.

Заглавие Сказание о поганом цари Момаи и о многих силах его, како восхоте пленити землю Рускую и князя Дмитрея.

Начало с небольшими разночтениями совпадает со списком Рогожек, собр., № 183.

66. ГБЛ, собр. Тихонравова, № 230. Сборник, полуустав XVII в., на 176 л., л. 1—133: Сказание.

Заглавие: Сказание о Донском побоищи и о победе на безбожнаго царя Мамая в лето 6809 году. Сказание и похвала великому князю Дмитрею Ивановичю Московскому и всеа Русии, како бог ему пособствова над безбожным Мамаем. Яко же в древних летах премудрому царю Давыду над Оммаликом.

67. ГБЛ, собр. Тихонравова, № 238. Сборник скорописью Петровского времени, на 121 л.

Состав сборника: Сказание о Мамаевом побоище (л. 1—96), Сказание о древе златом и о златом попугае, Повесть о царице и львице.

Заглавие полностью совпадает со списком ГПБ, Эрмитажи, собр., № 526 (нет лишь слов — «благослови отче»).

Начало дословно совпадает со списком ГПБ. Эрмитажи, собр., № 526.

68. ГПБ, Q.1V.374. Сборник, скоропись XVII в., на 301 л.

Состоит из Казанской истории и Сказания (л. 232–301).

Заглавие: Сказание вкратце о Мамаевом побоище. Како победи великий князь Димитрей Ивановичъ безбожнаго Мамая.

Начало: Брате, хочу аз начати повесть новые победы, како случися новоправославным християном з безбожными агаряны, и како возвыси господь род христианьский, а поганых уничижи и посрами суровство их, яко же иногда Мадиаму на Голияда и преславному Моисею на Фараона.

69. ГПБ, Q.IV.354. Сказание о Мамаевом побоище, крупный полуустав конца XVII в., на 161 л.

Заглавие: Сказание о Донском бою великого князя Димитрия Ивановича Московского и всея Русии з безбожным Мамаем.

Начало: В лето 6088е пойде из Орды ордынский князь именем Мамай со единомысленники своими, со всеми князьми ордынъскими и со всею силою татарскою и половецкою. Начало взято из Летописной повести.

70. ГБЛ, Муз. собр., № 435. Исторический сборник, скоропись XVII в., на 376 л., с л. 243 — текст Сказания.

Заглавие совпадает со списком ГПБ, Эрмитажи, собр., № 526.

Начало совпадает со списком ГПБ, Эрмитажи, собр., № 526.

71. ЛОИИ, Археогр. комиссия, № 45. Сборник начала XVIII в., 221 л.

Состав: Казанская история, церковный устав, Житие Иоанна Дамаскина, Мучение Евстратия, Сказание о Мамаевом побоище (л. 202–221).

Заглавие: В лето 6882 го. Сказание о Донском бою и о Мамаеве побоищи и похвала великому князю Димитрию Ивановичю и брату его, князю Владимеру Андреевичю. Писася в сим году.

Начало: Божием попущением, грех ради наших воздвижйся царь от восточныя страны именем Мамай, еллинскый идоложрец и иконоборец. И вселися в душу его пострекатель диявол и губитель, яко всегда пакости деет християнскому и хотя погубити православную християнскую веру и осквернити святыя божия церкви.

72. ГБЛ, Муз. собр., № 1516. Казанский летописец с разными приложениями в конце, скоропись XVII в., на 517 л., л. 258–432: текст Сказания.

Заглавие: Сказание известно о поганом и богомерском царе Мамае и о многих силах его, како восхоте пленити Российскую землю и похвала благочестивому государю и великому князю Димитрию Ивановичу Московскому и всеа Росии самодержцу, иже победи его за Доном рекою на поле Куликове и всю силу его одоле.

Начало: Хощем братие, известно поведати повесть новыя сия победы… далее чтение такое же, как и в списке Рогожек, собр., № 183.

73. ГИМ, Муз. собр., № 1388. Летописный сборник, скоропись ХVIII в., на 809 л., л. 54—141 об. — текст Сказания.

Заглавие полностью совпадает со списком ГБЛ, № 1516.

Начало полностью совпадает со списком ГБЛ, № 1516.

74. ГБЛ, собр. Тихонравова, № 211. Сборник, скоропись конца XVII в. и Петровского времени, на 208 л.

Состав: Сказание о кралевиче Брунцвике, Житие Евстафия Плакиды, статьи богословского характера, Сказание о Мамаевом побоище (л. 105–208).

Заглавие полностью совпадает со списком ГБЛ, № 1516.

Начало полностью совпадает со списком ГБЛ, № 1516.

75. ГИМ, собр. Щукина, № 610. Исторический сборник, скоропись конца XVII в., на 337 л.

Заглавие полностью совпадает со списком ГБЛ, № 1516.

Начало полностью совпадает со списком ГБЛ, № 1516.

76. ГПБ, Q.XV11.22. Сборник разнохарактерного содержания, на 971 л., скоропись различных почерков XVII и XVIII вв., л. 116–228 об.: текст Сказания.

Список дефектный — нет окончания.

Заглавие полностью совпадает со списком ГБЛ, № 1516.

Начало полностью совпадает со списком ГБЛ, № 1516.

77. ГПБ, 0.1V.46. Сказание о Мамаевом побоище, полуустав XIX в., на 65 л.

Заглавие: Начинаема повесть о Мамаеве побоищи, како благоверный, великий князь Димитрий Иоанновичь Донской победил нечесьтиваго царя Мамая со всеми его агаряны за рекою Доном.

Начало: Хощем, братие, начата и поведати новыя победы, како случися брань на Дону православным християном з безбожными агаряны…

78. ГИМ, Синодальн. собр., № 964. Сборник из рукописей, писанных в различное время. Сказание писано скорописью XVIII в.

Заглавие совпадает со списком ГПБ, 0.IV.46.

Начало совпадает со списком ГПБ, 0.IV.46.

79. ГИМ, собр. Щукина, № 178. Сборник начала XVIII в., на 38 л.

Состоит из 2 текстов: Сказание о Григории Отрепьеве, Сказание о Мамаевом побоище (25–38 об.).

Текст Сказания дефектный — нет начала и окончания.

80. ГБЛ, собр. Барсова, № 675. Старообрядческий сборник с текстами различного характера, поморский устав XIX в., л. 170–226 об.: текст Сказания.

Заглавие, кроме первого слова (нет), совпадает со ГПБ, 0.14.46.

Начало совпадает со списком ГПБ, 0.14.46.

81. ГИМ, Муз. собр., № 2323. Сборник XIX в., на 260 л., поморский устав.

Состав: Сказание о Батые, Повесть об Азове, Казанская история, Сказание о Мамаевом побоище (л. 181–260).

Заглавие: Сказание о приходе безбожнаго царя Мамая, како приходил в Рускую землю с войною и хотел разъзорить богом спасаемое царство християнское, богохранимый, царствующий град Москву и окрестные грады и веси, и порудить православную веру християнскую при князе Димитрие Иоанновиче Донском, и о победе великаго князя Димитрия Иоанновича и о храбрости его и мужестве, како победил безбожнаго царя Мамая и силу его воинскую.

Начало: В лето 6889 году. Хощете ли, братие, известно ведати новыя победы, како случися на Дону великому князю и государю Руския земли Дмитрию Иоанновичу и всему православному християнству сыновом ростам со безбожными агаряны, и како возвыси господь род християнский над погаными и уничижи и посрами суровство их, яко же иногда Давид Голияда поби и Гедеон мадиамы и Моисей фараона.

82. ГПБ, Q.XVII.209. Сборник, скоропись XVII в., на 361 л.

Состав: Александрия, Повесть о пришествии Батыя, Сказание о Мамаевом побоище (л. 150 об. — 194об.), Казанская история, Повесть об Азове.

Заглавие совпадает со списком ГИМ, Муз. собр., № 2323.

Начало совпадает со списком ГИМ, Муз. собр., № 2323.

83. ГПБ, Q.XVII.70. Сборник, скоропись и полуустав XVI и XVIII вв., на 47 л. Разнохарактерный состав, л. 5—24: текст Сказания.

Заглавие: Сказание, како приходил на Рус безбожный царь Мамай на великаго князя Дмитрея Ивановича Москова.

Начало: Вложи ему дьявол в сердце, како пленил Рускую землю царь Батый…

84. ГИМ, Синодальн. собр., № 485. Вологодско-Пермская летопись XVI в. Текст Сказания вставлен в Летопись.

Заглавие: Побоище великому князю Дмитрею Ивановичу на Дону с Мамаем в лето 6889.

Начало: Повесть полезна от древняго списания сложенна являющи сия победы, како случися брань на Дону православным христьяном з безбожным царем Момаем, како возвыси господь род христьянскии, а поганых уничижи и посрами их суровство яко же иногда Гедеоном на мадиамы и православным Моисеем на фараона.

85. ГИМ, собр. Черткова, № 1 3/55. Вологодско-Пермская летопись, XVI в.

Заглавие совпадает с предшествующим списком (лето 6888).

Начало совпадает с предшествующим списком (лето 6888). (См. у С. К. Шамбинаго.)

86. ЛОИИ, собр. Кирилло-Белозерское, № 251. Вологодско-Пермская летопись XVI в.

Заглавие совпадает с ГИМ, Синодальн. собр., № 485.

Начало совпадает с ГИМ, Синодальн. собр., № 485.

87. ГИМ, собр. Уварова, № 116 (1386). Летописец князя И. Ф. Хворостинина, скоропись XVII в., на 321 л., л. 166–211 об.: текст Сказания.

Заглавие: Преславная победа за Доном благовернаго великаго князя Дмитрея Ивановича Московскаго и о страшном побоище смертном с поганым ординским царем Мамаем, и сказание о восточном царе Мамае, и о приходе ево, как он воздвигся на християнскую веру, и похвала великому князю Дмитрею Ивановичю Донскому всеа Руси, как он ево победил со всем его тмочисленным з бусурманским воинством и не дасть ему воевати Руския земли.

Начало: Бысть у бо в лето 6888 году, попущением божиим от научения дьяволя воздвигся царь от восточныя страны именем Мамай и еллении верою, идоложрец и иконоборец злый християнский искоренител.

88. ГИМ, Муз. собр., № 824. Сборник, скоропись конца XVII в., на 431 л.

Состав сборника: Казанская история, Александрия, Повесть об Агее, О приходе царя Ивана Васильевича на Новгород, Сказание о Мамаевом побоище (л. 396–431).

Заглавие: О побеге великого князя Дмитрея Ивановича Московскаго всеа Росии, о страшном его побоище с неверным — с поганым царем Мамаем, како он воздвигся на християн веру и похвала великому князю Дмитрею Ивановичю Московскому всеа Росии, како он побил царя Мамая и князи ево и мурз и татар всех ево попленил.

Начало с некоторыми вариантами совпадает со списком ГИМ, собр. Уварова, № 116 (1386).

89. ГПБ, F.IV.215. Голицинская летопись, полуустав конца XVII в., на 680 л., л. 235–253 об.: текст Сказания.

Заглавие: Книга о побоищи Мамая, царя татарского, от князя владимирского и московского Димитрия.

Начало: Повесть о царех татарских, як довго над Русью пановали и о пришествии Мамаевом в Рускую землю на великого князя Димитрия. Батий, царь татарский, яко повоевал землю всю Рускую, Польскую и Венгерскую, пришовши в шести сот тысячах татар, року 6745, которую орду татарскую Золотою называно, от того часу, през лет полтараста князи рускии татаром голдовали и цари татарский, един по другом наступуючи, своих баскаков, албо отоманов, то есть старост над Русью постановляли.

90. ГПБ, собр. Погодина, № 1569. Сборник, составленный из трех отрывков, взятых из разных рукописей, на 130 л., л. 33–70 об.: текст Сказания, XVII в.

Заглавие полностью совпадает со списком ГПБ, F. IV. 215.

Начало полностью совпадает со списком ГПБ, F. IV 215.

91. ГПБ, собр. Титова, № охр. 2711(1792). Сборник различного содержания, полуустав XVIII в., на 222 л., л. 145–222: текст Сказания.

Заглавия нет.

Начало: Сия победа, како случися бран на Дону великому князю Димитрию Ивановичю и брату его, князю Владимеру Андреевичи), и всем князем руским православъным християном с безбожным царем Мамаем.

92. ГИМ, Муз. собр., № 2807. Сказание о Мамаевом побоище, рукопись конца XVII — начала ХVIII вв.

Текст полностью совпадает со списком ГПБ, собр. Титова, № охр. 2711.

Кроме семи списков, по которым опубликован текст в XI т. ПСРЛ, известны следующие списки Киприановской редакции Сказания, находящиеся не в составе Летописи:

93. ГПБ, собр. Погодина, № 1568, сборник, составленный из нескольких рукописей, скорописью XVII в., на 160 л., л. 1—38 об.: текст Сказания.

Заглавие и начало полностью совпадают с текстом в XI т. ПСРЛ.

94. ЛОИИ, Археогр. комиссия, № 249. Сборник Кирилло-Белозерского монастыря, рукопись XVII в., на 343 л., л. 202 об. — 241 об.: текст Сказания.

Заглавие и начало полностью совпадают с текстом в XI т. ПСРЛ.

95. ГПБ, собр. Михайловского, F № 133. Летописец типа Никоновской летописи, скоропись XVII в., на 931 л., л. 321–343: текст Сказания.

Заглавие и начало полностью совпадают с текстом в XI т. ПСРЛ.

ГПБ: 1) собр. Титова, № 1551; 2) собр. Титова, № 53; 3) собр. Титова № 4048; 4) Q. XVII. 48; 5) F. IV. 888; 6) Q. IV 372; 7) Q. XVII. 178; 8) Q. XVII. 144; 9) Q. XVII. 36; 10) собр. Колобова, № 336;] 1) собр. Колобова, № 70; 12) собр. Колобова, № 462; 13) Соловецкое собр., № 685/878; 14) собр. Вяземского, О. 38; 15) собр. Титова, № 2007.

БАН: 16) 21.10.18; 17) 17.4.12; 18) 21.9.4; 19) 45.6.5.

ЛОИИ: 20) собр. Лихачева, № 270; 21) собр. Археология, ин-та, № 9; 22) Ркп. кн. № 275.

ИРЛИ АН СССР: 23) 1.114.331; 24) 1.114. 334.

ГБЛ: 25) собр. Ундольского, № 1281; 26) собр. Ундольского, № 1017; 27) собр. Тихонравова, № 464; 28) собр. Тихонравова, № 87; 29) ОИДР, № 324; 30) Муз. собр., № 1513; 31) Муз. собр., № 6147; 32) Муз. собр., № 10374; 33) Муз. собр., № 2780; 34) Муз. собр., № 9284; 35) Муз. собр., № 7459; 36) Муз. собр., № 8768; 37) собр. Румянцева, № CCCCLVII.

ГИМ: 38) собр. Уварова, № 1884; 39) собр. Уварова, № 1950; 40) собр. Уварова, № 1434; 41) собр. Забелина, № 561/693; 42) собр. Забелина, № 605; 43) собр. Вострякова, № 225; 44) собр. Вахрамеева, № 494; 45) собр. Щукина, № 912; 46) Муз. собр., № 3063; 47) Муз. собр., № 991; 48) Муз. собр., № 1582; 49) Муз. собр., № 1552; 50) Муз. собр., № 1993; 51) Муз. собр. № 2856; 52) Муз. собр., № 3014; 53) Муз. собр., № 2016; 54) собр. Вострякова, № 49; 55) собр. Вострякова, № 1235; 56) собр. Вострякова, № 234; 57) собр. Вострякова, № 207; 58) собр. Черткова, № 121; 59) собр. Черткова, № 361; 60) собр. Черткова, № 318; 61) собр. Барсова, № 23736; 62) собр. Барсова, № 1609; 63) собр. Барсова, № 1939; 64) собр. Барсова, № 2018; 65) собр. Барсова, № 2410; 66) собр. Барсова, № 1660; 67) собр. Барсова, № 1808; 68) собр. Соколова, № 194в.

1. ГБЛ, собр. Большакова, № 242. Сборник, скоропись XVIII в., на 428 л., 421 л. — отрывок из Сказания.

2. ГБЛ, собр. Барсова, № 434)8. Отрывок из Сказания, на 4 л., рукопись XVII — ХVIII вв.

1. Карело-Финский филиал АН СССР, № 193, рукопись начала XIX в.

Поведание о победе над Мамаем (очевидно, ред. Синопсиса).

2. Собрание Ф. А. Калинина. Извещение о победе над Мамаем. Список XVIII в.

3. Собрание Вельского районного архива Архангельской области, № 2/49. Сборник второй половины XVIII в.

Состав: Повесть о Димитрии Басарге, История о Бове, Сказание о Мамаевом побоище и другие тексты.

4. Собрание Вязниковского краеведческого музея. Скоропись XVIII в. Сказание о Мамаевом побоище.

Заглавие: Сказание известно о поганом и богомерзком царе Мамае и о многих силах его, како восхоте пленити Русскую землю и похвала благочестивому государю и великому князю Димитрию Ивановичу Московскому и всеа Росии самодержцу, иже победи его — за Доном рекою на поли Куликове и всю силу его победи.

5. Рукописи Хиландарского книгохранилища, № 75. Сборник, полуустав XVII в.

После Сказания о взятии Царьграда идет Сказание о Мамаевом побоище.

Заглавие: В лето 6289 сказание о Задонском бою, похвала великому князю Дмитрию Ивановичу и брату его, князю Владимиру Андреевичу.

6. В собрании Боровской Спасской церкви было Сказание о Мамаевом побоище в списке XVII в.

7. Собрание Новгородского музея (опись М. Н. Тихомирова, 1939 г.), № 96(285). Сборник, на 202 л., скоропись XVII в.

Состав: Отрывок из Александрии, Сказание о Мамаевом побоище, Повесть о взятии Царьграда, О венчании Мономаха, Слово Евсевия о сошествии во ад, Слово Палладия о втором пришествии Христове.

8. Собрание рукописей Киевского художественно-промышленного и научного музея, № 185 (49). Сборник разнообразного содержания ХVIII в., л. 162–177 — текст Сказания.

Заглавие: О извещении великому князю Димитрию, яко нечестивы Мамай идет войною на Россию.

Начало: Великий благоверный князь Димитрий Иванович московский услышав яко идет на него безбожный царь татарский Мамай…

Судя по названию, это текст Синопсиса.

9. Собрание Казанского университета, ХС1 № 19952. Сказание о Мамаевом побоище, рукопись ХVIII в.

10. Собрание Историко-филологического института князя Безбородко в Нежине, № 34. Сборник ХVIII в.

11. Рукописи, бывшие на выставке XII археологического съезда в Харькове, № 61. Сборник ХVIII в. с текстом Сказания.

12. Собрание Флорищевой пустыни, № 109. Сборник, полуустав и скоропись разных почерков XVII в., на 600 л. После Александрии идет текст Сказания.

Начало: В начале древняго словенскаго народа извещение великому князю Димитрию Ивановичу, яко нечестивый Мамай идет войною на Русь.

13. Архангельская семинария, № 245 (1370). Александрия, Сказание о Мамаевом побоище, полуустав петровского времени; рукопись с миниатюрами.

Заглавие: Лета 6890. Сказание о Задонском бою и похвала великому князю Дмитрею Ивановичю и брату его, князю Володимеру Андреевичю, и всем князем и бояром и служивым (люд (ем) и всему христолюбивому воинству и всем православным христианом.

Начало: Хощем, братия, начати брань новыя победы, како случися православным Христианом на Дону с безбожными агаряны, како повысися рог Христа…

14. ГИМ, собр. Уварова, № 2078 (243). Сборник из нескольких тетрадей ХVIII в., текст Сказания без начала.

Местонахождение рукописи в настоящее время не известно, в ГИМ нет.

15. ГПБ, собр. Титова, № 338. Сказание о Мамаевом побоище, скоропись ХVIII в., на 25 л.

В 1929 г. рукопись передана в АН УССР.

16. ГПВ, Собрание Титова, № 834 (3288). Келейный летописец Дмитрия ростовского, скоропись ХVIII в. на 152 л.

Летописец заканчивается статьей «О прихождении Захариа в орду к Мамаю».

В ГПБ нет.

17. ГПБ, собр. Вяземского, О.ССШ. Сборник, на 299 л., рукопись ХVIII в. О извещении великому князю Димитрию, яко нечестивый царь Мамай идет войною на Русь.

Рукопись утеряна.

Судя по названию, редакция Синопсиса.