Повести о Куликовской битве

СЛОВО СОФОНИЯ РЯЗАНЦА ЗАДОНЩИНА

Сойдемся, братья и друзья, сыновья русские, составим слово к слову и возвеличим землю Русскую, бросим печаль на восточную страну, в Симов жребий[471], провозгласим над поганым Мамаем[472] победу, а великому князю Дмитрию Ивановичу[473] воздадим похвалу и брату его, князю Владимиру Андреевичу[474], и скажем так: «Лучше ведь нам, братья, начать поведать иными словами о похвальных о нынешних повестях, о походе князя Дмитрия Ивановича и брата его, князя Владимира Андреевича, правнука святого великого князя Владимира киевского[475],— начать поведать по делам и по былям». Но устремимся мыслию над землями и вспомним первых лет времена и похвалим вещего Бояна[476], искусного гусляра в Киеве. Тот Боян возлагал искусные свои персты на живые струны и пел князьям русским славы: первую — великому князю киевскому Игорю Рюриковичу[477], вторую — великому князю Владимиру Святославичу, третью — великому князю Ярославу Владимировичу[478].

И я восхвалю песнями и под гусли буйными словами и этого великого князя Дмитрия Ивановича, и брата его, князя Владимира Андреевича, правнука тех князей: было ведь мужество их и желание за землю Русскую и за веру христианскую.

А от Калкской битвы до Мамаева побоища 160 лет[479].

Этот князь великий Дмитрий Иванович и брат его, князь Владимир Андреевич, испытав ум свой крепостью, поострили сердца свои мужеством и наполнились ратного духа и устроили у себя храбрые полки в Русской земле и вспомнили прадеда своего, князя Владимира киевского.

О жаворонок, летняя птица, красных дней утеха, возлети под синие небеса, посмотри на сильный город Москву, воспой славу великому князю Дмитрию Ивановичу и брату его Владимиру Андреевичу: буря ли занесет соколов из земли Залесской[480] в поле Половецкое[481].

На Москве кони ржут, звенит слава русская по всей земле Русской. Трубы трубят на Коломне[482], в бубны бьют в Серпухове[483], стоят стяги[484] у Дона великого на берегу. Звонят колокола, вечевые в великом Новгороде, стоят мужи новгородцы у святой Софии, приговаривая: «Уж нам, братья, на помощь великому князю Дмитрию Ивановичу не поспеть».

Тогда как орлы слетелись со всей северной страны. Это не орлы слетелись, съехались все князья русские к великому князю Дмитрию Ивановичу и брату его, князю Владимиру Андреевичу, говоря им так: «Господин князь великий, уже поганые татары на поля наши наступают, а вотчину нашу у нас отнимают, стоят между Доном и Днепром, на реке на Мече[485]. И мы, господин, пойдем за быструю реку Дон, соберем диво для земель, повесть для старых, память для молодых, я храбрых своих испытаем, а в реку Дон кровь прольем за землю Русскую, за веру христианскую».

И сказал им князь великий Дмитрий Иванович: «Братья и князья русские, гнездо мы великого князя Владимира киевского. Не в обиде мы были по рождению ни соколу, ни кречету, ни черному ворону, ни поганому Мамаю».

О соловей, летняя птица, что бы тебе, соловей, воспеть земли Литовской[486] двух братьев Ольгердовичей, Андрея[487], да брата его Дмитрия Ольгердовичей[488], да Дмитрия волынского[489]. Они ведь сыновья храбрые, кречеты в ратное время, известные полководцы, под трубами и под шлемами взлелеянные, концом копья вскормленные в Литовской земле.

И сказал Андрей Ольгердович брату своему Дмитрию: «Сами мы — два брата, сыновья Ольгердовы[490], внуки Гедиминовы[491], правнуки Скольдимеровы[492]. Соберем братию милую, панов удалой Литвы, храбрых удальцов, и сами сядем на борзых своих коней, посмотрим на быстрый Дон, попьем, брат, шлемом своим воды из быстрого Дона, испытаем мечи свои литовские о шлемы татарские, копья немецкие о байданы[493] басурманские».

И сказал ему Дмитрий: «Не пощадим жизни своей за землю Русскую, за веру христианскую и за обиду великого князя Дмитрия Ивановича. Уже ведь, брат, стук стучит, гром гремит в каменном городе Москве. Это тебе, брат, не стук стучит, не гром гремит, стучит сильная рать великого князя, гремят удальцы русские золочеными доспехами, красными щитами. Седлай, брат Андрей, своих борзых коней, а мои готовы, раньше твоих оседланы. Выедем, брат, в чистое поле, посмотрим свои полки».

Уже ведь поднялись сильные ветры с моря на устья Дона и Днепра, пригнали большие тучи на Русскую землю; из них выступают кровавые зори, а в них трепещут синие молнии. Быть стуку и грому великому на речке Непрядве[494] меж Доном и Днепром, пасть трупу человечью на поле Куликовом[495], пролиться крови на речке Непрядве.

Уже ведь заскрипели телеги меж Доном и Днепром, идут хиновя[496] в Русскую землю. И прибежали серые волки от устьев Дона и Днепра; став, воют на реке на Мече, хотят наступать на Русскую землю.

Тогда гуси загоготали на речке на Мече, лебеди крыльями заплескали. Это ни гуси загоготали, ни лебеди крыльями заплескали, но поганый Мамай на Русскую землю пришел и воинов своих привел.

А уже беды их погнали: птицы крылатые под облаками летают, вороны часто грают, а галки своею речью говорят, орлы клегчут, а волки грозно воют, а лисицы на кости лают. Русская земля, это с тобой так, словно ты за Соломоном царем побывала[497].

А уже соколы и кречеты, белозерские ястребы рвались с золотых колодок из каменного города Москвы; взлетели они под синие небеса, загремели золочеными колоколами на быстром Дону, хотят ударить на многие стада гусиные и лебединые, а богатыри русские, удальцы хотят ударить на великие силы поганого царя Мамая. Тогда князь великий вступил в золотое стремя, взяв свой меч в правую руку свою. Солнце ему ясно на востоке сияет, путь ему показывает, а Борис и Глеб молитву воздают за сродников.

Что шумит, что гремит рано пред зарями? Князь Владимир Андреевич полки устанавливает и перебирает и ведет к Дону великому. И говорил он брату своему: «Князь Дмитрий, не ослабляй, князь великий, татарам. Уже ведь поганые на поля вступают, отнимают отчину нашу».

Сказал ему князь великий Дмитрий Иванович: «Брат, князь Владимир Андреевич, сами мы два брата, воеводы у нас поставлены, дружина нам известна, имеем под собой борзых коней, а на себе золоченые доспехи, шлемы черкасские, щиты московские, сулицы[498]немецкие, копья фряжские[499], мечи булатные; дороги нам известны, перевозы им приготовлены. Но еще сильно хотят они головы свои положить за веру христианскую. Развеваются хоругви[500], ищут себе чести и славного имени».

Уже те соколы и кречеты, белозерские ястребы скоро за Дон перелетели и ударились о многие стада гусиные и лебединые. Это перевезлись и наехали сыновья русские на сильную рать татарскую, ударились копьями гибельными[501] о доспехи татарские, загремели мечи булатные о шлемы хиновские на поле Куликовом, на речке Непрядве.

Черна земля под копытами, костями татарскими поля насеяны, а кровью полито. Сильные полки сходилися вместе, протоптали холмы и луга, возмутили реки и озера. Кликнуло диво в Русской земле велит послушать разным землям, ударила слава к Железным воротам[502], к Риму и к Кафе[503] по морю, и к Тырнову[504], и оттуда к Царьграду[505] на похвалу: Русь великая одолела Мамая на поле Куликовом.

Тогда сильные тучи сходились вместе, а из них часто сияли молнии, громы гремели великие. Это сходились русские сыновья с погаными татарами за свою обиду, а у них сияют доспехи золоченые. Гремели князья русские мечами о шлемы хиновские.

Не туры рычат на поле Куликовом, побежденные у Дона великого, застонали побитые князья русские и воеводы великого князя и князья белозерские, побитые погаными татарами: Федор Семенович[506], Тимофей Волуевич[507], Семен Михайлович[508], Микула Васильевич[509], Андрей Серкизович[510], Михайло Иванович[511] и иной много дружины. А другие лежат побитые у Дона на берегу.

Чернеца Пересвета[512], брянского боярина, на место суда[513] привели. И сказал Пересвет чернец великому князю Дмитрию Ивановичу: «Лучше нам убитыми быть, чем полоненными быть погаными». Так Пересвет поскакивает на борзом коне и золочеными доспехами посвечивает. И сказал: «Хорошо бы, брат, в то время старому помолодеть, а молодому чести добыть, удалым плеч испытать».

И говорил брат его Ослябя чернец[514]: «Брат Пересвет, уже вижу на теле твоем раны, уже голове твоей лететь на траву ковыль, а сыну моему Якову[515] на ковыли зеленой лежать на поле Куликовом за веру христианскую и за обиду великого князя Дмитрия Ивановича».

В то время по Рязанской земле около Дона ни ратаи, ни пастухи не кличут, но только часто вороны каркают, кукушки кукуют на трупы человеческие. Страшно ведь и жалостно было тогда видеть: трава кровью была полита, а деревья с печалью к земле приклонились.

Запели птицы жалобные песни, все заплакали княгини и боярыни и воеводские жены об убитых. Микулина жена Марья[516] рано плакала у Москвы-города на стенах, приговаривая: «Дон, Дон, быстрая река, прорыла ты горы каменные, течешь в землю Половецкую, принеси волнами моего государя ко мне, Микулу Васильевича».

Жена Тимофея Волуевича[517] Федосья так плакала, приговаривая: «Вот уже веселие мое поникло в славном городе Москве, уже ведь не вижу своего государя Тимофея Волуевича в живых».

И Андреева жена[518] Марья, да Михайлова жена[519] Аксинья рано плакали: «Вот уже для нас обеих солнце померкло в славном городе Москве». Донеслись к нам от быстрого Дона жгучие вести[520] и принесли великую беду. Пересели русские удальцы с борзых коней на место суда на поле Куликовом. Уже диво кличет под саблями татарскими, а тем русским богатырям быть под ранами.

Тут щуры[521] рано запели жалобные песни у Коломны на городских стенах в воскресенье, в день Акима и Анны. Это не щуры рано запели жалобные песни, все расплакались жены коломенские, приговаривая так: «Москва, Москва, быстрая река, зачем ты у нас мужей наших угнала волнами в землю Половецкую?» Приговаривая: «Можешь ли, господин, князь великий, веслами Днепр запрудить, Дон шлемами вычерпать, а Мечу трупами татарскими запрудить? Замкни, князь великий, у Оки-реки ворота, чтобы потом поганые к нам не ездили, а нас в слезы не вгоняли по своим государям. Уже ведь мужей наших бои истомили».

Вот крикнул князь Владимир Андреевич с правой руки на поганого Мамая со своим князем Волынским с 70-ю тысячами. Ловко скакал он в бою с погаными, золотым шлемом посвечивая. Гремят мечи булатные о шлемы хиновские. И восхваляет он брата своего, князя Дмитрия Ивановича: «Брат, князь Дмитрий Иванович, ты в злое, тяжелое время железная оборона. Не уставай, князь великий, со своими великими полками, не потакай лихим крамольникам: уже поганые на поля наши наступают, а храбрую дружину у нас расстреляли, а среди трупа человеческого борзый конь не может скакнуть, в крови по колена бредут. Уже ведь, брат мой, жалко видеть кровь христианскую. Не уставай, князь великий Дмитрий Иванович, со своими боярами».

Сказал князь великий Дмитрий Иванович своим боярам: «Братья бояре, воеводы, дети боярские, это, братья, ваши московские сладкие меды и высокие места. Тут-то добудете себе места и женам своим. Тут-то старому помолодеть, а молодому чести добыть».

Сказал князь великий Дмитрий Иванович: «Господи боже мой, на тебя уповаю, да не постыжусь в век и не посмеются враги мои надо мной». И помолившись богу и святой богородице и всем святым, он прослезился горько и утер слезы.

И тогда словно соколы отлетели на быстрый Дон. Это не соколы полетели за быстрый Дон, скачет князь великий со своими полками за Дон, со всею силою. И сказал: «Брат, князь Владимир, тут предстоит выпить медовые чары поведеные[522]. Наступаем, брат, со своими сильными полками на рать поганых».

Тогда князь великий на поля наступает. Гремят мечи булатные о шлемы хиновские, поганые покрыли руками головы свои. Тогда поганые быстро вспять отступили. Стяги ревут: «Отступили от великого князя, поганые бегут». Русские сыновья поля широкие кликом огородили, золочеными шлемами осветили. Уже встал тур на оборону.

Тогда князь великий Дмитрий Иванович и брат его Владимир Андреевич полки поганых вспять повернули и начали их бить искусно, уныние у них вызывая. Князи их с коней упали. Трупами татарскими поля насеяли, и кровью потекли реки. Тут-то поганые скоро разлучились, врозь побежав непроторенными дорогами в Лукоморье, скрежеща зубами своими, раздирая лица свои и приговаривая: «Уже нам, братья, в земле своей не бывать, детей своих не видать, жен своих не ласкать, а ласкать нам сырую землю, целовать нам зеленую мураву, а на Русь ратью не ходить, а дани нам с русских князей не спрашивать».

Уже ведь застонала земля Татарская бедами и горем покрылась. Приуныло у царей их желание и похвальба на Русскую землю ходить, веселие их поникло. Уже русские сыновья разграбили татарские узорные ткани, доспехи, коней, волов, верблюдов, вино, сахар; дорогие узорные ткани, камки[523], насычи[524] — везут женам своим. Уже русские жены стали играть татарским золотом. Уже ведь по Русской земле распространилось веселие и отвага, и вознеслась слава русская над позором поганых. Уже брошено диво на землю. Уже грозы великого князя по всей земле текут. Стреляй, князь великий, со своею храброю дружиной в поганого Мамая хиновина за землю Русскую, за веру христианскую. Уже поганые оружие свое побросали и головы свои склонили под мечи русские. Трубы их не трубят, приуныли голоса их.

И Отскочил Мамай серым волком от своей дружины и прибежал к городу Кафе. И говорили ему фряги: «Зачем ты, поганый Мамай, посягаешь на Русскую землю. Это была орда Залесская во времена первые. А тебе не быть на месте Батыя-царя. У Батыя-царя было 400 000 воинов, опустошил он всю Русскую землю и пленил от востока до запада. И ты пришел, царь Мамай, на Русскую землю с большими силами, с девятью ордами, с 70 князьями. А теперь бежишь сам девят в Лукоморье. Не с кем тебе зиму зимовать в поле. Должно быть, тебя князья русские сильно потчевали: ни князей с тобой нет, ни воевод. Должно быть, сильно упились они на поле Куликовом, на траве ковыли[525]. Беги, поганый Мамай, и от нас по Залесью».

Для нас земля Русская подобна милому младенцу у матери своей: его мать ласкает, а рать лозою наказывает, а добрые дела милуют его. И помиловал господь бог, человеколюбец, князей русских: великого князя Дмитрия Ивановича и брата его, князя Владимира Андреевича, меж Доном и Днепром, на поле Куликовом, на речке Непрядве.

Остановился князь великий со своим братом, князем Владимиром Андреевичем, и со своими воеводами на костях: «Страшно ведь, брат, было в то время смотреть: лежат трупы христанские, как стоги сена, а Дон-река три дня кровью текла. Считайте, братья, скольких воевод нет, скольких молодых людей нет». И говорит Михаил Андреевич, московский боярин, князю Дмитрию Ивановичу: «Господин князь великий Дмитрий Иванович, нет тут у нас сорока бояринов больших московских, да 12 князей белозерских, да 20 бояринов коломенских, да 40 бояр серпуховских, да 30 панов литовских, да 40 бояринов переяславских, да 25 бояринов костромских, да 35 бояринов владимирских, да 50 бояринов суздальских, да 70 бояринов рязанских, да 40 бояринов муромских, да 30 бояринов ростовских, да 23 бояринов дмитровских, да 60 бояр можайских, да 60 бояринов звенигородских, да 15 бояринов углецких, а погибло у нас всей дружины 250 000». И помиловал бог Русскую землю, а татар пало бесчисленное множество.

И князь великий Дмитрий Иванович говорит: «Братья и бояре, князья молодые, вам, братья, место суда между Доном и Днепром, на поле Куликовом, на речке Непрядве, положили вы головы за Русскую землю и за веру христианскую. Простите меня, братья, и благословите в этом веке и в будущем». «Пойдем, брат, князь Владимир Андреевич, в свою Залесскую землю и сядем, брат, на своем княжении. Чести мы, брат, добыли и славного имени. Богу нашему слава!»

ЛЕТОПИСНАЯ ПОВЕСТЬ О ПОБОИЩЕ НА ДОНУ

О побоище на Дону и о том, как великий князь бился с Ордою

Той же осенью пришел ордынский князь Мамай с единомышленниками своими и со всеми прочими князьями ордынскими и со всей силой татарской и половецкой, да еще кроме того отряды нанял басурман, армян, фрягов, черкесов, ясов и буртасов[526]Также с Мамаем в единомыслии и в единой думе был и литовский Ягайло со всею силою литовскою и польскою. С ними же в союзе был князь Олег Иванович рязанский[527] и со всеми этими сообщниками пошел на великого князя Дмитрия Ивановича и на брата его Владимира Андреевича. Но хотел человеколюбивый бог спасти и освободить род христианский молитвами пречистой его матери от рабства измаильтянского, от поганого Мамая, и от сообщества нечестивого Ягайла[528], и от велеречивого и худого Олега рязанского, который не соблюл своего христианства: придет ему день великий господень для суда в аду… Окаянный же Мамай, возгордившись и считая себя царем, нацал осуществлять злой замысел, темных своих князей[529] звать. И сказал им: «Пойдем на русского князя и на всю силу русскую, как при Батые было, христианство уничтожим и церкви божии спалим, и кровь их прольем, и законы их погубим». Это из-за того, что нечестивый люто гневался за своих друзей и любимцев, князей, убитых на реке Воже[530]. И начал свирепый вдруг силы свои собирать и в ярости двинулся с силой большой, намереваясь поработить христиан. Тогда двинулись все племена татарские. И начал он посылать в Литву к поганому Ягайлу и к лживому слуге сатаны, сообщнику дьявола, отлученному от сына божия, омраченному тьмою греховною, не захотевшему понимать Олегу рязанскому, поборнику басурманскому, лукавому сыну, как сказал Христос: «От нас вышли, против нас стали». И устроил старый злодей Мамай сговор нечестивый с поганою Литвою и с душегубцем Олегом — чтобы стать им у реки Оки на Семенов день[531] на благоверного князя. Душегубец же Олег начал зло к злу прибавлять: посылал к Мамаю и к Ягайлу своего боярина, единомышленника, антихристова предшественника, по имени Епифана Кореева, требуя, чтобы они были в тот срок, в какой уговорились стать у Оки[532] с трехглавыми зверями сыроядцами[533] и кровь пролить. О враг, изменник Олег, лихоимства являешь примеры, а не знаешь, что меч божий острится на тебя, как сказал пророк: «Оружие извлекли грешники и натянули лук, чтобы стрелять во мраке праведников, и оружие их войдет в сердца их и луки их сокрушатся»; Это было в месяце августе. Пришли из Орды такие вести к христолюбивому князю, что поднимается на христиан измаильтянский род[534]. Олег уже нарушил тогда долг свой перед богом, задумав злой умысел с погаными, и послал к князю Дмитрию известие ложное: «Мамай идет со всем своим царством в мою землю рязанскую на меня и на тебя; и пусть будет известно тебе, что и литовский идет на тебя Ягайло со всею силою своею». Дмитрий же князь, услышав в невеселое то время, что идут на него все царства, совершающие беззаконие, говоря: «Наша рука еще высока», пошел в соборную церковь[535] матери божией богородицы, пролил слезы и сказал: «О господи, ты — всемогущий, всесильный» крепкий в битвах, воистину ты — царь славы, сотворивший небо и землю, помилуй нас молитвами пречистой твоей матери, не оставь нас, когда унываем, ты ведь бог наш и мы люди твои, пошли руку твою свыше и помилуй нас, посрами врагов наших и помилуй нас и оружие их притупи; силен ты, господи, кто противится тебе. Помяни, господи, милость свою, какую от века оказываешь роду христианскому. О многоименитая дева, госпожа, царица небесных чинов, госпожа, всегда всей вселенной и всей жизни человеческой кормительница. подними, госпожа, руки свои пречистые, которыми носила ты бога воплощенного, не презри христиан этих, избавь нас от сыроядцев этих и помилуй меня». Встав после молитвы, вышел он из церкви и послал за братом своим Владимиром и за всеми князьями русскими и за воеводами великими. И сказал брату своему Владимиру и всем князьям русским и воеводам: «Пойдем против этого окаянного и безбожного, нечестивого и темного сыроядца Мамая, за правую веру христианскую, за святые церкви, за всех младенцев и старцев и за всех христиан». Взяв с собой скипетр царя небесного, непобедимую победу, и восприяв авраамову доблесть и обратившись к богу, он сказал: «Господи, о помощи мне внемли, боже, на помощь мне поспеши, и пусть постыдятся и посрамятся и познают, что имя тебе — господь, что ты один вышний по всей земле»:

И соединившись со всеми князьями русскими и со всею силою, пошел он против них скоро из Москвы, намереваясь оборонять свою отчину, и пришел в Коломну, и собрал воинов своих 150 тысяч, кроме войска княжеского и воевод местных? От начала мира не бывало такой силы русских князей, как при этом князе; Было всей силы и всех войск с полтораста тысяч или с двести. Да еще к тому подоспели в ту пору военную издалека великие князья Ольгердовичи, чтобы поклониться и послужить: князь Андрей полоцкий с псковичами и брат его, князь Дмитрий брянский со всеми своими воинами.

В то время Мамай стал за Доном, буйствуя, возгордившись и гневаясь со всем своим царством, и стоял три недели. Снова пришла князю Дмитрию другая весть. Сообщили, что Мамай за Доном собрался и в поле стоит, ожидая к себе на помощь Ягайла с Литвою, чтобы, когда соберутся вместе, победу одержать сразу. И начал Мамай посылать к князю Дмитрию дани просить, как было при Чанибеке царе[536], а не по своему соглашению. Христолюбивый же князь, не желая кровопролития, хотел ему дань дать по христианской силе и по своему соглашению, как он соглашался с ним; а он не захотел, но думал гордо: ожидал своего нечестивого сообщника литовского. Олег же, отступник наш, присоединившийся к зловерному и поганому Мамаю и нечестивому Ягайлу, начал дань ему давать и силу свою посылать к нему на князя Дмитрия. Князь же Дмитрий, узнав об обмане хитрого Олега, кровопийцы христианского, нового Иуды-предателя, что на своего владыку бесится, вздохнув из глубины сердца своего, сказал: «Господи, замыслы неправедных разрушь, а зачинающих войны погуби; не я начал кровь проливать христианскую, но он, Святополк новый[537]; воздай ему, господи, семью семь раз, потому что во тьме ходит и забыл благодать твою; заостри, как молнию, меч мой, и будет судить рука моя, воздам месть врагам и ненавидящим меня воздам и напою стрелы мои кровью их, чтобы не сказали неверные: «Где бог их?» Отврати, господи, лицо свое от них и покажи им, господи, все злое, наконец, так как это — род развращенный и нет веры в них твоей, господи; пролей на них гнев твой, господи, на народы, не знающие тебя, господи, и имени твоего святого не призывавшие. Кто бог великий, как бог наш? Ты бог, творящий чудеса, один». И окончив молитву, пошел он к Пречистой[538] и к епископу Герасиму[539]и сказал ему: «Благослови меня, отец, пойти против окаянного этого сыроядца Мамая и нечестивого Ягайла и отступника нашего Олега, отступившего от света в тьму». Святитель же Герасим благословил князя и всех воинов пойти против нечестивых агарян[540]. И пошел он из Коломны с великой силой против безбожных татар 20 августа, возлагая надежду на милосердие божие и на пречистую его мать богородицу приснодеву Марию, призывая на помощь чтимый крест. И пройдя свою отчину, великое свое княжение, стал у Оки при устье Лопасни[541], перехватывая вести от поганых. Тут приехал Владимир, брат его, и великий его воевода Тимофей Васильевич и все воины остальные, которые были оставлены в Москве. И начали они перевозиться через Оку за неделю до Семенова дня[542] в день воскресный и, переехав через реку, вошли в землю рязанскую. И сам князь в понедельник перешел брод со своим двором[543], а в Москве оставил воевод своих у великой княгини Евдокии и у сыновей своих Василья, Юрья и Ивана — Федора Андреевича[544].

Когда услышали в городе Москве, в Переяславле, в Костроме, во Владимире и во всех городах великого князя и всех князей русских, что пошел за Оку князь великий, настало в городе Москве унынье большое, и по всем пределам города поднялся плач горький, раздались рыдания и слышно было словно Рахиль[545] оплакивает детей своих с великим рыданием и воздыханием, не желая утешиться, так как пошли они с великим князем за нею землю Русскую на острые копья/ И кто не заплачет, слыша рыдания тех женщин и горький их плач? Ведь глядя на детей своих, каждая из них сама себе говорила: «Увы мне, бедные наши дети! Лучше было бы нам, если бы вы не родились, мы не страдали бы от горькой печали из-за вашей гибели. Почему мы виноваты в погибели вашей?»

Великий же князь пришел к реке Дону за два дня до рождества святой богородицы[546]. И тогда подоспела грамота от преподобного Сергия[547] и от святого старца благословение, в ней было написано благословение биться с татарами: «Чтобы ты, господин, пошел, поможет тебе бог и святая богородица». Князь же сказал: «Эти на колесницах, а эти на конях, мы же имя господа бога нашего призовем; победу дай нам, господи, над врагами и помоги мне, оружием креста покори врагов наших, на тебя ведь надеясь, побеждаем, молясь прилежно пречистой твоей матери». И сказав это, начал он полки устанавливать и одевал их в одежду их праздничную, как великих ратников, а воеводы вооружили свои полки. Пришли они к Дону, стали тут и много раздумывали. Одни говорили: «Пойди, князь, за Дон», а другие сказали: «Не ходи, так как умножились враги наши, не только татары, но и Литва, и рязанцы». Мамай же, услыхав о приходе князя к Дону и видя своих перебитыми, разъярился взором, помутился умом и распалился лютою яростью, как змея некая, гневом дышащая. И сказал Мамай: «Двиньтесь, силы мои темные, власти и князья, пойдем и станем у Дона против князя Дмитрия, пока не подоспеет к нам сообщник наш Ягайло со своею силой». Услышав о похвальбе Мамаевой, князь сказал: «Господи, ты не повелел вступать в чужой предел, и я, господи, не нарушил, а этот, господи, окаянный Мамай, нечестивый сыроядец, как змей к гнезду подошел, дерзнул на христианство, намереваясь кровь мою пролить, всю землю осквернить и святые божии церкви разорить». И сказал: «Что такое свирепство Мамаево? Как некий змей, брызжущий, придя из некой пустыни, он хочет пожрать нас; не предай же меня, господи, сыроядцу этому Мамаю; покажи мне славу своего божества, владыка; где у тебя ангельские лики, где херувимское стояние, где серафимское шестикрылое служение? Перед тобой трепещет вся тварь, тебе поклоняются небесные силы, ты солнце и луну сотворил, землю украсил всеми красотами; яви мне, боже, славу свою, и теперь, господи, преврати печаль мою в радость и помилуй меня, как помиловал ты слугу своего Моисея; в горести души он возопил к тебе, и ты повелел столпу огненному идти перед ним и морские глубины в сушу превратил, и так как ты владыка, господи, страшное возмущение в тишину обратил». Все это высказав, он сказал брату своему и всем князьям и воеводам великим: «Подошло, братья, время битвы нашей и пришел праздник рождества царицы, матери божией, богородицы, всех небесных чинов госпожи и всей вселенной; если оживем, — мы для господа, если же умрем за мир этот, — мы для господа».

И велел мосты мостить и о бродах разузнавать в ту ночь накануне праздника пречистой матери, божией богородицы. На следующий день, в субботу рано, 8 сентября, в самый праздник во время восхода солнца была тьма великая по всей земле, мгла, не было света от утра до третьего часа. И повелел господь тьме отступить и дал свету прийти. Князь же великий приготовил свои полки великие, и все его князья русские свои полки подготовили, и великие его воеводы оделись в одежды праздничные, и случайности смертельные уничтожались. Трясение земли было страшное и ужасу людей, собравшихся издалека, с Востока и Запада. Пошли они за Дон в дальние части земли и быстро перешли за Дон, лютый и свирепый вдруг, так как основание земли сдвинулось от множества сил. Когда князь перешел за Дон в чистое поле, в Мамаеву землю, на устье Непрядвы, господь бог один вел его, и не было с ним бога чужого. О крепкое и твердое дерзание мужества! О как он не испугался, не дрогнул от такого множества войск? Ведь поднялись на него три земли, три рати: первая — татарская, вторая — литовская, третья — рязанская. Однако всех этих он не испугался, нисколько не устрашился, но вооружившись верой в бога, укрепившись силой чтимого креста, оградившись молитвами пресвятой богородицы, помолился богу, говоря: «Помоги мне, господи боже мой, и спаси меня ради твоей милости; посмотри, как умножились враги мои против меня. Господи, почему умножились досаждающие мне? Многие восстали против меня, многие борются со мной, многие гонят меня, досаждают мне, все народы окружили меня; именем господним я противился им».

И было это в шестой час дня, начали появляться поганые измаильтяне в поле: было ведь поле чистое и очень большое. И тут приготовились татарские полки против христиан, и встретились полки; и великие силы, увидав, пошли, и гудела земля, горы и холмы тряслись от множества воинов бесчисленных. Извлекли они оружие обоюдоострое. И стали орлы собираться, как писано: «Где трупы, тут и орлы». Когда пришло время, прежде всего начали съезжаться сторожевые полки русские с татарскими. Сам же великий князь сначала в сторожевых полках наехал на поганого царя Теляка[548], названного воплощенным дьяволом Мамая; затем, недолго спустя, поехал князь в великий полк. И вот пошло великое войско Мамаево и вся сила татарская, и теперь великий князь Дмитрий Иванович со всеми князьями русскими, построив полки, пошел против поганых половцев со всеми войсками своими. Взглянув на небо умильными очами и вздохнув из глубины сердца, сказал он слово псаломское: «Братья, бог нам — прибежище и сила». И тотчас сошлись обе силы великие вместе надолго, и покрыли полки поле на десять верст от множества воинов, и была сеча ожесточенная и великая и бой упорный, сотрясение весьма великое: от начала мира сечи такой не бывало у великих князей русских, как у этого великого князя всея Руси. Когда бились они с шестого часа до девятого, пролилась, как дождевая туча, кровь обоих — русских сыновей и поганых; пало бесчисленное множество трупов мертвых обоих: много русских побито было татарами и Русью татар, падал труп на труп и падало тело татарское на тело христианское. В другом месте видно было, как русин гнался за татарином, а татарин этот настигал; смешались и перемешались, каждый ведь своего противника стремился победить.

И сказал Мамай сам себе: «Волосы наши разрываются, глаза наши не могут огненных слез источить, языки наши немеют, гортань моя пересыхает и сердце останавливается, внутренности мои разрываются, колени мои изнемогают, а руки цепенеют». Что нам сказать или говорить, видя пагубную смерть? Одних разрубали мечом, других прокалывали сулицами[549], третьих брали на копья. И оттого рыдания овладели москвичами. Многие небывальцы, увидев это, испугались и, придя в отчаяние, обратились в бегство и побежали, не вспомнили они, как мученики говорили друг другу: «Братья, потерпим немного; зима люта, но рай сладок, мучителен меч, но сладко венчание». А иные сыновья агарянские от крика великого, видя злое убийство, бросались бежать. И после этого в девятый час дня взглянул господь милостивыми очами на всех князей русских и на крепких воевод и на всех христиан, осмелившихся стать за христианство и не испугавшихся, как великие ратники. Видели верующие, как во время боя в девятый час ангелы помогали христианам и полк святых мучеников, воина Георгия и славного Дмитрия и великих, князей тезоименитых Бориса и Глеба, среди них был и воевода совершенного полка небесных воинов архистратиг Михаил[550]. Двое воевод видели полки и трижды солнечный полк и пламенные их стрелы, которые летели на них; безбожные же татары от страха божия и от оружия христианского падали. И вознес бог нашего князя на победу над иноплеменниками. А Мамай, в страхе затрепетав и сильно застонав, сказал: «Велик бог христианский и велика сила его; братья Измайловичи, беззаконные агаряне, бегите непроторенными дорогами». И сам обратившись в бегство, быстро побежал обратно к орде. И услышав это, все его темные власти и князья побежали. Видя это, и прочие иноплеменники, гонимые гневом божиим и одержимые страхом, ют мала до велика бросились в бегство. Христиане, видя, как татары с Мамаем побежали, погнались за ними, избивая и рубя поганых без милости. Бог ведь невидимою силой устрашил полки татарские, и они, будучи побеждены, повернули тыл свой для ран. И в этой погоне одни татары, пораженные оружием христиан, пали, а другие в реке утонули. И гнали их до реки Мечи, и там бесчисленное множество бежавших погибло. Княжеские же полки гнали содомлян[551], избивая, до стана их и захватили много богатства и все имущество их содомское.

Тогда же на том побоище убиты были в схватке: князь Федор Романович белозерский и сын его Иван, князь Федор тарусский, брат его Мстислав, князь Дмитрий Монастырев, Семен Михайлович, Микула, сын Васильев тысяцкого, Михайло и Иван Акинфовичи, Иван Александрович, Андрей Серкизов, Тимофей Васильевич, Акатьевичи, называемые Волуи, Михайло Бренков, Лев Мозырев, Семен Меликов, Дмитрий Мининич, Александр Пересвет[552], бывший прежде боярином брянским, и многие другие, имена которых не написаны в этих книгах; были написаны только князья и воеводы и имена знатных и старейших бояр, а остальных бояр и слуг имена я опустил и не написал их из-за множества имен, так как число их слишком велико — многие ведь в этой битве были убиты.

У самого же великого князя можно было видеть: все доспехи его избиты и пробиты, но на теле его не было ни одной раны; а бился он с татарами лицом к лицу, став впереди в первой схватке. Об этом многие князья с воеводами много раз говорили ему: «Князь господин, не становись впереди биться, но сзади или на крыле, или где-нибудь в укромном месте». А он отвечал им: «Как я скажу: Братья, двинемся все до одного, — а сам начну скрывать лицо свое и прятаться сзади? Не могу я так, но хочу как словом, так и делом прежде всех и перед всеми голову свою положить за свою братию и за всех христиан, чтобы и прочие, видя это, с готовностью проявляли смелость». Как он сказал, так и сделал: бился с татарами, став тогда впереди всех; справа и слева от него дружину его били, самого его обступили вокруг, как обильная вода по обе стороны; много ударов ударилось по голове его и по плечам и по животу, но от всех этих ударов бог защитил его в день битвы, щитом истины и оружием благоволения осенил над головой его, десницей своей защитил его и рукою сильной и мышцей высокой бог избавил, укрепив его, и таким образом среди многих воинов он сохранен был невредимым. «Не на лук мой надеюсь, и оружие мое не спасет меня — как сказал пророк Давид, — всевышнего сделал ты прибежищем твоим; не придет к тебе зло и рана не приблизится к телу твоему, так как ангелам своим велит он о тебе — сохранить тебя на всех путях твоих, и ты не испугаешься стрелы, летящей днем».

Это произошло из-за наших грехов: вооружаются иноплеменники на нас для того, чтобы мы отступили от своих неправд, братоненавидения, сребролюбия, неправедного суда и насилия; но милосерд бог человеколюбец, не до конца прогневается на нас, не на веки враждует. А оттуда из страны литовской пришел Ягайло, князь литовский, со всею силою литовскою Мамаю помогать, татарам поганым на помощь, а христианам на беду, но и от этих бог избавил: не поспели ведь к сроку немного, на один день пути или меньше. Но только Ягайло Ольгердович и вся сила его услыхали, что у великого князя с Мамаем бой был и князь великий одолел, а Мамай, будучи побежден, побежал, тогда Литва с Ягаилом побежали назад с большой быстротой, не будучи никем гонимы: не видели ведь тогда они великого князя, ни войска его, ни оружия его, только имени его Литва боялась и трепетала.

Князь Дмитрий с братом своим Владимиром и с князьями русскими, воеводами и прочими боярами и со всеми оставшимися воинами, став в ту ночь на месте стана поганых, на костях татарских[553]утерев пот свой и отдохнув от труда своего, великое благодарение принес богу, давшему такую победу над погаными и избавившему раба своего от оружия лютого: «Вспомнил ты, господи, милость свою, избавил ты нас, господи, от сыроядцев этих, от поганого Мамая и от нечестивых измаиловичей, от беззаконных агарян, воздавая честь, как сын своей матери; направил ты устремление страстное, как направил слуге своему Моисею, и древнему Давиду, и новому Константину, и родственнику великих князей Ярославу его устремление на окаянного проклятого братоубийцу, безголового зверя Святополка[554]. И ты, богородица, помиловала милостию своею нас грешных рабов своих и весь род христианский, умолила вечного сына своего». Имногие князья русские и воеводы хвалебными похвалами прославили матерь божию богородицу. И еще христолюбивый князь похвалил дружину свою, которая крепко билась с иноплеменниками, твердо боролась, мужественно проявляла храбрость и дерзнула по боге стать за веру христианскую.

И возвратился он оттуда в богохранимый город Москву, в свою отчину с победой великой, одолев в бою, победив врагов своих. И многие воины его возрадовались, так как получили добычу большую: пригнали ведь с собою много стад коней и верблюдов и волов без числа и захватили вооружение, одежду и имущество. Сообщили князю великому, что князь Олег рязанский посылал Мамаю на помощь свою силу, а сам на реке разломал мост[555]; а кто поехал с Донского побоища домой через его вотчину, Рязанскую землю, бояре или слуги, тех велел он задерживать, грабить и отпускать нагими. Князь Дмитрий за это хотел на Олега войско свое послать. Но вот неожиданно приехали к нему бояре рязанские и сообщили, что Олег бросил свою землю, а сам побежал с княгиней, с детьми и боярами, иочень умоляли они, чтобы он не посылал на них войска, а сами изъявляли ему покорность и заключали с ним условия. Князь послушался их, принял их просьбу, войска на них не послал, а на рязанское княжение посадил своих наместников. Тогда же Мамай с немногими убежал и прибежал в свою землю с небольшой дружиной, видя себя побитым и бежавшим, посрамленным и поруганным. Иснова гневался он, приходя в большую ярость, волновался, собрал оставшуюся свою силу и захотел еще сделать набег на Русь. Когда он так задумал, пришла к нему весть, что идет на него царь некий с востока Тохтамыш из Синей орды[556]. Мамай, который приготовил уже войско на нас, с этим войском готовым пошел против него, и встретились они на Калках[557], и был у них бой, и царь Тохтамыш победил Мамая и прогнал его. Мамаевы же князья, сойдя с коней, изъявили покорность царю Тохтамышу, поклялись ему по своей вере и стали на его сторону, а Мамая оставили поруганным. Видя это, Мамай скоро побежал со своими единомышленниками, царь же Тохтамыш послал за ними в погоню воинов своих. Мамай же, будучи гоним, убегая от преследователей, посланных Тохтамышем, прибежал в окрестности города Кафы[558], вступил в сношения с кафинцами, договариваясь о безопасности, чтобы приняли его на избавление, пока он не избавится от всех преследующих его. Кафинцы велели ему, и Мамай прибежал в Кафу со множеством имения, золота и серебра. Кафинцы же, сговорившись, совершили предательство в отношении его, и тут он был убит. Таков был конец Мамая. А сам Тохтамыш, двинувшись, взял орду Мамаеву и царицу его, и казну его, и улус весь взял, и богатство Мамаево разделил дружине своей. И тут же послов своих отпустил к князю Дмитрию и ко всем князьям русским, сообщая им о своем приходе, о том, как воцарился и как противника своего и их врага Мамая победил, а сам, двинувшись, сел на царстве Волжском… Князья же русские посла его отпустили в орду с почетом и дарами, многими, а сами на эту зиму и весну вслед за ними отпустили в орду каждый своих киличиев [559] со многими дарами.

СКАЗАНИЕ О МАМАЕВОМ ПОБОИЩЕ ОСНОВНАЯ РЕДАКЦИЯ

Хочу вам, братья, поведать о войне, о новой победе, как произошла битва на Дону великого князя Дмитрия Ивановича и всех православных христиан с поганым Мамаем и с безбожными татарами. И возвысил бог род христианский, а поганых унизил и посрамил их суровость, как в прежние времена помог Гедеону над мадиамами[563] и преславному Моисею над фараоном[564].

Подобает нам поведать о величии и милости божией, как исполнил господь желание боящихся его, как помог господь великому князю Дмитрию Ивановичу и брату его князю Владимиру Андреевичу победить безбожных половцев и татар.

Попущением божиим, за грехи наши, по навождению дьявола поднялся князь восточной стороны, именем Мамай, еллин верою[565], идоложрец и иконоборец, злой христианский укоритель. И начал подстрекать его дьявол, и в сердце Мамая вошла злоба против рода христианского, и подучил его дьявол, как разорить православную веру и осквернить святые церкви, чтобы все христианство было им покорено, чтобы не славилось господне имя у людей его. Господь же наш, бог, царь и творец всей твари, как хочет, так и творит.

Он же, безбожный Мамай, начал хвалиться и позавидовал второму Иулиану отступнику[566], царю Батыю[567] и начал спрашивать старых татар, как царь Батый пленил Русскую землю. И начали ему говорить старые татары, как пленил Русскую землю царь Батый, как взял Киев и Владимир и всю Русь, Славенскую землю и великого князя Юрия Дмитриевича[568] убил, и многих православных князей убил, и святые церкви осквернил, и многие монастыри и села пожег, и во Владимире вселенскую церковь златоверхую разграбил. Ослеплен был умом Мамай и не понял, что как господу будет угодно, так и будет, как некогда Иерусалим был взят Титом римским и Навуходоносором[569], царем вавилонским, за их согрешения и маловерие. Но не до конца прогневается господь и не вечно враждует.

Слышал безбожный Мамай от своих старых татар и начал собираться, распаляем непрестанно дьяволом, ополчаясь против христианства. И начал говорить своим алпаутам ^п, и ясаулам, и князьям, и воеводам, и всем татарам так: «Я не хочу так же сделать, как Батый. Но когда войду в Русь и убью их князя, то какие грады прекрасные подойдут нам, там сядем и будем Русью владеть, тихо и безмятежно поживем». А не ведал того окаянный, что господня рука высока: И спустя малое число дней перебрался через великую реку Волгу со всеми силами. И иные многие орды к своему великому воинству присоединил и сказал им: «Пойдем на Русскую землю и обогатимся русским золотом!» Пошел же безбожный на Русь, ревя, как лев, гневом дыша, как неутолимая ехидна. И дошел до суетья реки Воронеж[570], и распустил всю силу свою, и заповедал всем татарам своим так: «Пусть не один из вас не пашет хлеба, будьте готовы на русские хлеба!»

Услышал князь Олег рязанский, что Мамай кочует на Воронеже, а хочет идти на Русь, на великого князя Дмитрия Ивановича московского. Скудость ума была в его голове, послал сына своего к безбожному Мамаю с великою честью и со многими дарами и писал грамоты свои к нему так: «Восточному великому и вольному царю царей Мамаю радоваться! Твой ставленник и присяжник Олег, князь рязанский, много тебя молит. Слышал, господин, что; хочешь идти на Русскую землю, на своего служебника, князя Дмитрия Ивановича московского, устрашить его хочешь. Ныне же, господин, всесветлый царь, приспело твое время: земля Московская наполнилась златом и серебром, и богатством многим, и всякими ценностями на потребу твоего царства. А князь Дмитрий московский — человек христианский, когда он услышит о ярости твоей, то отбежит в дальние свои пределы: либо в Новгород Великий, или на Белоозеро, или на Двину, и многое богатство московское и золото все в твоих руках будет и твоему войску на потребу. Меня же, раба твоего, Олега рязанского, держава твоя да пощадит, царь. Я ведь для тебя устрашаю Русь и князя Дмитрия. И еще умоляем тебя, царь, оба мы, рабы твои, Олег рязанский и Ольгерд литовский[571]: обиду великую приняли мы от великого князя Дмитрия Ивановича, и если когда-либо погрозим ему о своей обиде твоим именем царским, то он о том не беспокоится. И еще, господин царь, он отнял у меня град мой Коломну. И обо всем том, царь, жалобу приносим тебе».

А другого своего вестника князь Олег рязанский спешно отправил со своим написанием. Написание же его в грамотах было таково: «К великому князю Ольгерду литовскому, радоваться великою радостью! Известно, что издавна ты замышлял, как бы выгнать из Москвы великого князя Дмитрия Ивановича московского, а самому владеть Москвою. Ныне же, князь, пришло наше время: великий царь Мамай идет против него и на землю его. Ныне же, князь, мы оба присоединимся к царю Мамаю; ведь я знаю, что царь даст тебе град Москву, да и иные грады, прилегающие к твоему княжению, а мне даст град Коломну, да Владимир, да Муром, что стоят близко к моему княжению. Я же послал своего посла к царю Мамаю с великою честью и со многими дарами. И ты пошли к нему своего посла, и какие можешь послать дары и ты пошли к нему, и грамоты свои напиши, как сам знаешь, больше меня понимаешь».

Князь же Ольгерд литовский, услышав это, был очень рад, что его друг, князь Олег рязанский, воздал ему великую похвалу. И посылает спешно посла к царю Мамаю с великими дарами и подарками для царских забав. И пишет свои грамоты так: «Восточному великому царю Мамаю, князь Ольгерд литовский, присяжник твой, много тебя умоляет. Слышал я, господин, что ты хочешь наказать свой удел, своего служебника, московского князя Дмитрия. И поэтому пишу тебе, вольный царь, раб твой, что великую обиду делает князь Дмитрий московский слуге твоему, князю Олегу рязанскому, да и мне также делает великие неприятности. Господин, царь вольный Мамай! Пусть теперь придет держава твоего царства к нашим пределам, пусть ты сам, царь, обратишь внимание на злые обиды московского князя Дмитрия Ивановича, причиненные нам».

Помышляли же Олег рязанский и Ольгерд литовский, что если князь Дмитрий услышит о цареве приходе и ярости его и об их союзе с царем, то убежит из Москвы в Великий Новгород, или на Белоозеро, или на Двину. «А мы сядем в Москве и в Коломне. Когда же царь придет, то мы его встретим с большими дарами и с великою “честью и умолим его, и возвратится царь в свои орды, а мы царевым велением разделим княжение московское между собою — часть к Вильне, часть к Рязани, и станет царь Мамай давать нам свои ярлыки и потомкам нашим после нас». Не ведали они, что замышляли и что говорили, как несмышленые малые дети, не ведая божьей силы и господнего рассмотрения. Поистине сказано: «Если кто к богу держит веру с добрыми делами и правду в сердце и упование возлагает на бога, того человека господь не даст на поношение и в посмешище врагов».

А государь, князь великий Дмитрий Иванович, человек смиренный, носящий образ смиреномудрия, желающий небесного и ожидающий от бога будущих вечных благ, не знал он того, что на него совещаются злым совещанием ближние его друзья. О таковых пророк сказал: «Не сотвори ближнему своему зла и не рой, не копай врагу своему ямы. На бога творца надейся. Господь бог может оживить и умертвить».

Пришли послы к царю Мамаю от Ольгерда литовского и от Олега рязанского и принесли ему многие дары и написания. Царь же принял дары с любовью и писания, и грамоты читал и, чествовав послов, отпустил их и написал такие послания: «Ольгерду литовскому и Олегу рязанскому. За дары ваши и за хвалу вашу, что написали мне, отдарю вас, сколько хотите получить от меня из русских земель. А вы мне присягу дайте и встречайте меня, где успеете л одолейте своего недруга. Мне ведь ваша помощь не очень нужна; ведь если бы я ныне захотел, то со своею силою великою и древний бы Иерусалим захватил, как сделали это халдеи[572]. Но ныне вашей чести хочу, именем моим царским и угрозою, а вашею присягою и действиями вашими разбит будет князь Дмитрий московский и моею угрозою грозным станет имя ваше в странах ваших. Мне ведь царю следует побеждать царя, равного себе, мне подобает и мне следует получать царскую честь. Ныне вы идите от меня и скажите своим князьям мои слова».

Послы же возвратились от царя к своим князьям и сказали им, что царь Мамай их приветствует — и великую хвалу за их великие добрые слова им говорит. Они же, как скудные уМом, возрадовались суетному привету безбожного царя, не зная того, что бог дает власть кому хочет. Ныне они в единой вере, в едином крещении с Дмитрием Ивановичем, а соединились с безбожным царем, чтобы устроить гонение на православную веру христову. О таковых патерик[573] сказал: «Поистине сами отсекли свои хорошие масличные деревья и посадили маслины дикие». Князь же Олег рязанский начал спешить и посылать к Мамаю своих послов и сказал: «Иди, царь, скорее на Русь». Говорит ведь премудрость: «Замысел нечестивых не удается, собирают они для себя досаждение и срам». Ныне я назову этого окаянного Олега новым Святополком.

Услышал князь великий Дмитрий Иванович, что идет на него безбожный царь Мамай со многими ордами и со всеми силами, непрестанно разъяряясь против христианства и против христовой веры, подражая безголовому Батыю, и очень опечалился по поводу нашествия безбожных. И став перед святою иконою господнего образа, что стоит в его изголовии, опустился на колени и начал молиться и сказал: «Господи, смею ли я грешный молиться тебе, смиренный раб твой, но к кому обращу уныние мое? Лишь на тебя надеюсь, господи, и тебе представлю печаль мою. И ты, господи, царь, владыка, светодатель, не сотвори нам, господи, как сотворил отцам нашим, когда навел на них и на грады их злого Батыя. Еще ведь, господи, велик страх и трепет среди нас при воспоминании о том. И ныне, господи, царь, владыка, не до конца прогневайся на нас. знаю ведь, господи, что хочешь всю землю нашу погубить из-за меня грешного. Ведь я согрешил пред тобою больше всех людей, и ради слез моих сотвори для меня, господи, так, как сделал для Езекии[574]. и смири, господи, сердце этого свирепого зверя». Поклонился и сказал: «На господа уповаю и не потеряю сил». И послал в Боровск за братом своим, князем Владимиром Андреевичем, и разослал скорых гонцов за всеми князьями русскими, и за всеми воеводами местными, и за детьми боярскими, и за всеми служилыми людьми. И велел им поскорее прибыть к нему в Москву.

Князь же Владимир Андреевич спешно пришел в Москву и все князья и воеводы. И князь великий Дмитрий Иванович, взяв с собой брата своего, князя Владимира Андреевича, пришел к преосвященному митрополиту Киприану[575] и сказал ему: «Знаешь ли, отец наш, предстоящую для нас беду великую, что безбожный царь Мамай идет на нас с непрестанной своей яростью?» Митрополит же сказал великому князю: «Скажи мне, господин, чем ты перед ним провинился?» Князь же великий сказал: «Тщательно я проверил, отче, что все дал ему. по обычаю наших отцов, и даже больше». Митрополит же сказал: «Видишь ли, господин, попущением божьим, ради наших согрешений идет он захватить землю нашу, но вам, князьям православным, подобает этих нечестивых дарами удовлетворить вчетверо. Если же — и после того не укротится, то господь его укротит, потому что господь гордым противится, а смиренным дает благодать. Так же случилось некогда и с великим Василием в Кесарии[576], когда злой отступник Иулиан шел против персов и хотел разорить град его Кесарию. Василий великий помолился со всеми христианами господу богу и собрал много золота и послал к нему, чтобы его, преступника, утолить. Он же, окаянный, еще больше разъярился, и господь послал погубить его воина своего Меркурия. И невидимо пронзен был в сердце нечестивый, и так он скончался. Ты же, господин, возьми золото, сколько имеешь, и пошли ему и снова оправдайся перед ним».

Князь же великий Дмитрий Иванович послал избранного своего[577]юношу, разумного и смышленого, по имени Захарий Тутшев[578] и дал ему двух переводчиков, знающих язык половецкий[579], и посылает с ним к нечестивому царю Мамаю много золота. Захарий же дошел до земли Рязанской и услышал, что Олег рязанский и Ольгерд. литовский присоединились к поганому царю Мамаю, и тотчас же тайно послал вестника к великому князю.

Князь же великий Дмитрий Иванович, получив эту весть, начал сердцем болеть и исполнился ярости и горести и начал молиться: «Господи, боже мой, на тебя надеюсь, любящего правду. Если враг делает мне зло, то подобает мне терпеть, потому что извечно дьявол — ненавистник и враг рода христианского. А тут мои друзья искренние замыслили на меня. Рассуди, господи, между ними и мною, ведь я им не сотворил никакого зла, только дары и почести от них принимал, а их в ответ также отдаривал. Но суди, господи, по правде моей, да скончается злоба грешных».

И взяв с собой брата своего, князя Владимира Андреевича, пошел вторично к преосвященному митрополиту и поведал ему, как Ольгерд литовский и Олег рязанский объединились с Мамаем против него. Преосвященный же митрополит сказал: «Какую обиду сотворил ты им сам, господин?» Князь же великий прослезился и сказал: «Если я перед богом грешен или перед людьми, то по отношению к ним я даже единой черты не перешел, по сравнению с обычаями моих отцов. Знаешь ведь, отче, и сам, что я удовлетворен своими пределами, а им никакую обиду не сделал и не знаю во имя чего умножились восстающие на меня». Преосвященный же митрополит сказал: «Сын мой, господин, князь великий, да просветятся веселием очи твои сердечные. Почитаешь ты закон божий и творишь правду, потому что праведен господь и ты возлюбил правду. Ныне же окружили тебя, как псы многие, суетно и напрасно они стараются, ты же во имя господне сопротивляйся им. Господь правдив, п будет он тебе в правде помощник. А от всевидящего ока господнего где можно укрыться, от крепкой руки его?»

И князь великий Дмитрий Иванович с братом своим, с князем Владимиром Андреевичем, и со всеми русскими князьями и воеводами решили устроить в степи крепкую сторожевую заставу. И послал в сторожевые избранных своих крепких оружников: Родиона Ржевского, Андрея Волосатого, Василия Тупика, Якова Ослябятова и иных с ними крепких юношей. И повелел им на Тихой Сосне[580] нести сторожевую службу со всяким усердием и под Орду ехать и пленника добывать, чтобы узнать истину о царевом хотении.

А сам князь великий разослал по всей Русской земле скорых гонцов со своими грамотами по всем городам: «Чтобы все были готовы идти на мою службу, на войну с безбожными татарами. Соединитесь все на Коломне на успенский пост».

Сторожевые замедлили в поле, и князь великий послал вторую заставу: Климента Полянина, Ивана Святослава Свеславина, Григория Судокова и иных с ними, велев им поскорее возвратиться. Они же встретили Василия Тупика: ведет он пленника к великому князю, пленник же этот из царева двора, сановитый человек. И поведал великому князю, что Мамай действительно идет на Русь, что к нему посылали послов и объединились с ним Олег рязанский и Ольгерд литовский. Царь не спешит идти, потому что осени ожидает[581]. Услышал же князь великий от пленника такие вести о таком нашествии безбожного царя и начал утешаться надеждой на бога и укреплял брата своего, князя Владимира, и всех князей русских и сказал: «Братья, князья русские, ведь мы — род князя Владимира Святославича киевского, кому дал господь познать православную веру, как и Евстафию Плакиде[582]. Владимир просветил всю землю Русскую святым крещением, вывел нас из язычества и заповедал нам ту святую веру крепко держать и хранить, и бороться за нее. Если кто ради нее пострадает, то в будущем веке причислен будет к святым первомученикам за веру христову. Я, братья, хочу пострадать за веру христову даже и до смерти». Они же ему сказали единогласно, как едиными устами: «Воистину ты, государь, исполнил закон божий и евангельскую заповедь, ибо сказал господь: «Если кто пострадает ради имени моего, то в будущий век получит жизнь вечную». И мы, государь, теперь готовы умереть с тобою и головы свои положить за святую веру христианскую и за твою великую обиду».

Князь же великий Дмитрий Иванович, услышав, что брат его, князь Владимир Андреевич, и все князья русские решаются сражаться за веру, и повелел всему воинству своему быть на Коломне на успение святой богородицы[583]: «Тогда пересмотрю полки и каждому полку поставлю воеводу». И все множество людей, точно едиными устами, сказало: «Дай же нам, господи, совершить это решение ради имени твоего святого».

И пришли к нему князья белозерские, готовы они к бою и хорошо устроено воинство их: князь Федор Семенович, князь Семен Михайлович, князь Андрей кемский, князь Глеб каргопольский и андомские князья. Пришли и ярославские князья со своими силами: князь Андрей ярославский, князь Роман Прозоровский, князь Лев курбский, князь Дмитрий ростовский и иные многие князья[584].

Тут, братья, стук стучит и как гром гремит в славном граде Москве. Это идет сильная рать великого князя Дмитрия Ивановича, гремят русские сыны своими золочеными доспехами.

Князь же великий Дмитрий Иванович, взяв с собою брата своего, князя Владимира Андреевича, и всех князей русских, пошел к живоначальной Троице[585] на поклон к отцу своему, преподобному старцу Сергию, чтобы получить благословение от святой той обители. И просил его преподобный игумен Сергий, чтобы он выслушал святую литургию, ведь тогда был день воскресный и память святых мучеников Флора и Лавра[586]. По окончании же литургии святой Сергий со всею братьею просил великого князя, чтобы он вкусил хлеба в доме живоначальной Троицы, в его обители. Великому же князю было это затруднительно, потому что пришли к нему вестники, и что уже приближаются пганые татары, и он просил преподобного, чтобы тот его отпустил. И сказал ему преподобный старец: «Это замедление будет для тебя двойным поспешением. Не придется тебе, господин, еще носить венец победы, но только после ряда лет, а для иных многих уже ныне венцы плетутся»[587]. Князь же великий вкусил хлеба их, а игумен Сергий в то время велел освящать воду с мощей святых мучеников Флора и Лавра. Князь же великий быстро поднимается от трапезы. Преподобный же Сергий окропляет его священною водою и все христолюбивое его воинство и осеняет великого князя крестом христовым. И сказал: «Иди, господин, против поганых татар, призывая бога, господь бог будет тебе помощником и заступником». И сказал ему тайно: «Победишь, господин, своих врагов, как подобает твоему государству». Князь же великийсказалг «Дай мне, отче, двух воинов из своего полка, Пересвета Александра и брата его Андрея Ослябу[588], тем и ты нам поможешь». Преподобный же старец велел им спешно приготовиться идти с великим князем, ведь они были известными ратниками в сражениях, знаменитые наездники. Они тотчас же послушались преподобного старца и не отказались от его повеления. И дал им Сергий вместо тленного-нетленное оружие — крест христов, нашитый на схимах[589], и велел вместо золоченых шлемов возложить на себя. И дал их в распоряжение великого князя и сказал: «Вот тебе мои оружники, а твои избранники». И сказал им: «Мир вам, братья мои, крепко сражайтесь, с погаными татарами, как добрые воины, за веру христову и за всеправославное христианство». И дал христово знамение всему воинству великого князя, мир и благословение.

Князь же великий возвеселился сердцем и никому не поведал, что сказал ему преподобный Сергий. И пошел к славному своему граду Москве, радуясь, получив, как сокровище, благословение святого старца. И приехал в Москву, пошел с братом своим, с князем Владимиром Андреевичем, к преосвященному митрополиту Киприану и поведал одному лишь митрополиту, что сказал ему тайно святой старец Сергий и как благословение дал ему и всему его православному войску. Архиепископ же велел ему эти слова хранить в тайне и не говорить никому.

Наступил четверг, 27 августа, на память святого отца Пимина Отходника[590]. В тот день решил князь великий идти против безбожных татар. Взяв с собою брата своего, князя Владимира Андреевича, юн пришел в церковь святой богородицы, стал пред образом господним, сложил руки на своей груди, проливая потоки слез, молясь, и сказал: «Господи, боже наш, владыка страшный, крепкий, воистину ты царь славы, помилуй нас грешных, когда унываем, к тебе единому прибегаем, нашему спасителю и благодетелю, твоею ведь рукою созданы мы. Но знаю, господи, что согрешения мои выше моей головы, и ныне не оставь нас грешных, не отступи от нас. Суди, господи, обидящих меня и возбрани борющимся со мною, приими, господи, оружие и щит и восстань на помощь мне. Дай же мне, господи, победу над врагами, пусть и они узнают славу твою». И приблизился к чудотворному образу госпожи царицы, что написал Лука евангелист[591] еще при своей жизни, и сказал: «О чудотворная госпожа царица, заступница всей твари человеческой, благодаря тебя узнали мы истинного бога нашего, воплотившегося и родившегося от тебя. Не дай же, госпожа, городов наших на разорение поганым татарам, да не осквернят святые твои церкви и веры христианской. Умоли, госпожа царица, сына своего Христа, бога нашего, чтобы он укротил сердца врагов наших, да не будет их рука высока. И ты, госпожа пресвятая богородица, пошли нам свою помощь и покрой нас нетленною своею ризою, да не будем мы бояться ран и смерти, на тебя ведь надеемся, потому что мы твои рабы. Знаю, госпожа, если захочешь, то можешь помочь нам против врагов, поганых половцев. Не призывают они твоего имени, мы же, госпожа пречистая богородица, на тебя надеемся и на твою помощь. Ныне идем против безбожных печенегов, поганых татар, пусть умолен будет тобою сын твой, бог наш». И пришел к гробу блаженного чудотворца Петра митрополита[592], почтительно ему поклонился и сказал: «О чудотворный святитель Петр, по милости божией ты непрестанно чудодействуешь. Ныне пришло для тебя время молиться за нас общему владыке всех, царю, милостивому Спасу. Ныне ведь ополчились на меня супостаты поганые и на град твой Москву крепко вооружаются. Тебя ведь господь показал роду нашему и зажег тебя, светлую свечу, и поставил на подсвечнике высоком, чтобы светить всей земле Русской. И тебе подобает ныне о нас грешных молиться, чтобы не пришла на нас смертная опасность и сила грешников нас не погубила. Ты ведь страж наш крепкий от вражеских нападений, потому что мы твоя паства». И кончив молитву, поклонился преосвященному митрополиту Киприану, архиепископ же благословил его и отпустил идти против поганых татар, и дал ему христово знамение, благословение, и послал богосвященный собор свой с крестами и со святыми иконами и со священною водою в Фроловские ворота и в Никольские, и в Константиноеленские[593], чтобы всякий воин вышел благословленным и окропленным священною водою.

Князь же великий Дмитрий Иванович с братом своим, с князем Владимиром Андреевичем, пошел в церковь небесного воеводы архистратига Михаила[594] и преклоняется перед святым образом его. И потом пришел к гробам православных князей, прародителей своих, и так говорил со слезами: «Истинные хранители, русские князья, поборники православной веры христианской, прародители наши! Если имеете смелость просить Христа, то ныне помолитесь о нашем унынии, потому что ныне приключилось великое нашествие на нас, детей ваших. И ныне сражайтесь вместе с нами». И так сказав, вышел из церкви.

Княгиня же великая Евдокия и княгиня Владимирова Мария[595] и княгини иных православных князей и многие жены воеводские и боярыни московские и жены служилых людей стояли тут на проводах в слезах и с восклицаниями сердечными, не могли и слова сказать, отдавая последнее целование. И прочие княгини и боярыни и жены служилых людей также дали своим мужьям последнее целование и возвратилися с великою княгинею. Князь же великий сам едва удержался от слез, но не стал плакать при народе. А в сердце своем тяжко плакал и утешал свою княгиню. И сказал: «Жена, если бог за нас, кто против нас?»

И сел на воинского своего коня, и все князья и воеводы сели на своих коней. Солнце ему на востоке ясно сияет, путь ему показывает. Тогда ведь как соколы оторвались от золотых колодок[596] из каменного града Москвы и возлетели под синие небеса и возгремели своими золотыми колокольчиками, хотят ударить на многие стада лебединые и гусиные. Это, брат, не соколы вылетели из каменного града Москвы, это выехали русские удальцы с своим государем, с великим князем Дмитрием Ивановичем, а хотят напасть на великую силу татарскую.

Князья же белозерские отдельно со своим полком выехали. Нарядно выглядит их войско.

Князь же великий отпустил брата своего, князя Владимира, дорогою на Брашево, а белозерские князья пошли Болвановскою дорогою, а сам князь великий пошел дорогою на Котел[597]. Впереди ему солнце ярко сияет, а вслед ему тихий ветерок веет. Из-за того разлучился князь великий с братом своим, что не вместиться всем на одной дороге.

Княгиня же великая Евдокия со своею снохою княгинею Володимеровою Мариею[598] и с воеводскими женами и с боярынями взошла в златоверхий свой терем в набережный[599] и села на урундуке[600] под стекольчатыми окнами. Уже ведь в последний раз смотрит на великого князя, проливая слезы, как речную быстрину. С великою печалью приложила она руки свои к груди своей и сказала: «Господи, боже мой, вышний творец, взгляни на мое смирение, сподоби меня, господи, снова увидеть моего государя, славного среди людей, великого князя Дмитрия Ивановича. Дай же ему, господи, своей крепкой рукой помощь, чтобы победить враждебных поганых татар. И не сотвори, господи, так же, как раньше, когда была великая битва русских князей на Калках[601] с погаными татарами. И ныне избави, господи, от такой беды и спаси их и помилуй. Не дай, господи, погибнуть христианству. Да славится имя твое святое в Русской земле! Со времени того калкского бедствия и великого побоища татарского до сих пор еще Русская земля уныла и не имеет иной надежды ни на кого, только на тебя, всемилостивого бога, ты ведь можешь и оживить и умертвить. А я, грешная, имею ныне двух потомков, еще очень молодых, князя Василия и князя Юрия[602]. Когда припечет их ясное солнце с юга или ветер повеет на запад, не смогут еще вытерпеть. Что тогда я, грешная, сделаю? Так верни им, господи, здоровым отца их, великого князя, тем и земля их спасется и они царствуют вовеки».

Князь же великий пошел, взяв с собой именитых людей, десять человек московских гостей сурожан[603] для того, чтобы они видели, что произойдет, и рассказали об этом в дальних землях как купцы-хозяевы: 1-ый — Василий Капица, 2-ой — Сидор Олферьев, 3-ий — Константин Петунов, 4-ый — Козьма Ковря, 5-ый — Семен Онтонов, 6-ой — Михаил Саларев, 7-ой — Тимофей Весяков, 8-ой — Дмитрий Черный, 9-ый — Дементий Саларев, 10-ый — Иван Ших[604].

И пошел князь великий Дмитрий Иванович по великой широкой дороге, а за ним успешно идут русские сыны, словно для того, чтобы пить медовые чаши и есть виноградные гроздья, хотят добыть для себя чести и славного имени[605]. Уже, братья, стук стучит и гром гремит на ранней заре, князь Владимир Андреевич через Москву-реку перевозится на красивом перевозе в Боровске.

Князь же великий пришел на Коломну в субботу, на память святого отца Моисея Мурина[606]Тут уже были многие воеводы и ратники и встретили его на речке на Северке[607]. Архиепископ же Геронтий[608]коломенский встретил великого князя в городских воротах с живоносными крестами и со святыми иконами, со всем причтом, и осенил его живоносным крестом и молитву сотворил: «Спаси, боже, люди своя». Наутро же князь великий велел выехать всем воинам на поле к Девичью[609].

В святое воскресенье после заутрени начали многие ратные трубы трубить и органы многие бить[610], и шитые знамена шумят у сада Панфилова. Сыны русские наступили на обширные поля коломенские, так что невозможно вместиться на них от множества воинов и никому невозможно обозреть рать великого князя. Князь же великий с братом своим, с князем Владимиром Андреевичем, выехал на высокое место, увидел множество людей и возрадовался и назначил воеводу в каждый полк. К себе же в полк взял великий князь белозерских князей, а в правую руку назначил брата своего, князя Владимира, дав ему в полк ярославских князей, а в левую руку поставил князя Глеба брянского. В передовом полку — Дмитрий Всеволож, да брат его Владимир Всеволож. С коломенцами — воевода Микула Васильевич. Владимирский и юрьевский воевода — Тимофей Волуевич; костромской же воевода — Иван Квашня Родионович, переяславский воевода — Андрей Серкизович. А у князя Владимира Андреевича воеводы: Данило Белеут, Константин Конанов, князь Феодор елецкий, князь Юрий мещерский, князь Андрей муромский[611].

Князь же великий, распределив полки, повелел им перевозиться через реку Оку и приказал каждому полку и воеводам: «Если кто пойдет по Рязанской земле, то пусть никого не обидит». И взял князь великий благословение от архиепископа коломенского и перебрался через реку Оку со всеми силами. И отпустил в поле третью сторожевую заставу избранных своих витязей, чтобы они встретились с татарскими сторожевыми в степи: Семена Мелика, Игнатия Креня, Фому Тынину, Петра Горского, Карпа Олексина, Петрушу Чурикова и иных многих с ними известных поляниц[612].

И сказал князь великий своему брату, князю Владимиру: «Поспешим, брат, против безбожных половцев, поганых татар, и не спрячемся от их бесстыдства. Если, брат, и смерть нам приключится, то не простая, не безумная смерть, но жизнь вечная». А сам государь князь великий, будучи в пути, призывал сродников своих на помощь, святых страстотерпцев Бориса и Глеба[613].

Услышал князь Олег рязанский, что князь великий собрал большое войско и идет навстречу безбожному царю Мамаю, твердо вооруженный своею верою, возлагая всю надежду на вседержителя бога, вышнего творца. И начал Олег рязанский остерегаться, переходить с места на место со своими единомысленниками, говоря: «Если бы нам было возможно послать весть о таком деле к многоразумному Ольгерду литовскому, как он об этом думает, да нет для нас пути. Я раньше думал, что не следует русским князьям противиться восточному царю. А ныне как понять? Откуда такая помощь пришла Дмитрию Ивановичу, что он против нас трех вооружился?»

И бояре его сказали ему: «Нам, князь, сообщили из Москвы за 15 дней до этого, но мы побоялись тебе сказать, что в вотчине великого князя близ Москвы живет монах, Сергием зовут, очень прозорливый. Тот вооружил его и дал ему пособников из своих монахов». Услышав это, князь Олег рязанский начал бояться и рассердился и разъярился на своих бояр: «Почему вы мне не сказали прежде этого. Ведь я бы послал умолить нечестивого царя, и никакого бы зла не сотворилось. Горе мне, ибо погубил я свой ум, и не я ведь один оскудел умом, но и более меня разумный Ольгерд литовский. Но ведь он исповедует закон латинский Петра Гугнивого[614], я же, окаянный, познал истинный закон божий. И чего ради совратился? И сбудется на мне реченное господом: «Если раб, зная закон господина своего, его преступит, бит будет за это много». Ныне же что сотворил? Зная закон божий, сотворителя неба и земли и всей твари, присоединился ныне к нечестивому царю, хотящему попрать закон божий! Ныне же какому плохому разумению отдал себя? Если бы я ныне помог великому князю, то он все равно не принял бы меня, ведь он знает о моей измене. Если же присоединюсь к нечестивому царю, то поистине буду, как древний гонитель на христову веру, и земля пожрет меня живым, как Святополка, не только лишен буду княжения, но и жизнь потеряю и предан буду мучению в аду. Ведь если господь за них, никто не может идти против них. Да еще эта молитва прозорливого монаха. А если ни одному из них не помогу, то после как могу прожить? И ныне я так думаю: кому из них господь поможет, к тому и присоединюсь».

Князь же Ольгерд литовский по выше сказанному совету соединил много Литвы, Варягов и Жемоти[615] и пошел на помощь Мамаю. И пришел к граду Одоеву[616], и услышал, что «великий князь собрал многое множество воинов, всю Русь и славян, и пошел к Дону против царя Мамая, а Олег испугался. И начал Ольгерд понимать бесплодность своих замыслов, по-иному думал он о своем соединении с Олегом рязанским и начал сердиться, говоря: «Если человеку не хватает своей мудрости, то напрасно он ищет чужой мудрости. Никогда ведь не было, чтобы Литва училась у Рязани! Ныне же свел меня с ума Олег, а сам еще больше погиб. Ныне останусь здесь, пока не услышу о московской победе».

В это же время услышали князь Андрей полоцкий и князь Дмитрий брянский, Ольгердовичи, что настала для великого князя Дмитрия Ивановича московского и для всего православного христианства великая печаль и забота от безбожного Мамая. Были ведь те князья ненавидимы своим отцом, князем Ольгердом, из-за их мачехи, но богом были возлюблены и приняли святое крещение[617]. Были они, как некие колосья доброплодные, подавляемые сорными травами, живя среди нечестия, не было им возможности вырастить достойный плод? И посылает князь Андрей к брату своему князю Дмитрию тайно малую грамоту, в ней же было написано: «Знаешь, брат мой возлюбленный, что отец наш отверг нас от себя, но господь бог, отец небесный, еще больше возлюбил нас и просветил нас святым крещением и дал нам закон свой, чтобы выполнить его, и освободил нас от пустой суеты и от нечистой пищи. Мы же ныне за это что воздадим богу? Но постараемся, брат, сделать подвиг добрый подвижнику Христу, начальнику христианскому. Пойдем, брат, на помощь великому князю Дмитрию московскому и всему православному христианству. Великая печаль наступает для них от поганых татар, да еще и отец наш и Олег рязанский соединились с безбожными и подняли гонение на православную веру христову. Нам, брат, подобает исполнить святое писание, говорящее: «Братья, в бедах пособивы бывайте!» Не бойся же, брат, того, что мы будем противиться отцу, как сказал евангелист Лука, уста господа нашего Исуса Христа: «Преданы будете родителями и братьею и умрете имени моего ради. Претерпевший же до конца, тот спасется». Выберемся, брат, из этого давящего нас сорняка и присоединимся к истинному плодовитому христову винограду, возделанному рукою христовою. Ныне, брат, подвизаемся не ради земной жизни, но желая небесных почестей, что господь дает творящим волю его».

Прочитал князь Дмитрий Ольгердович писание брата своего старшего и начал радоваться и плакать от радости, говоря: «Владыко, господи человеколюбец, дай же рабам твоим совершить хотение свое путем такого доброго подвига, какой показал ты брату моему старшему!» И сказал послу брата: «Скажи брату моему, князю Андрею: Я готов теперь поступать по твоему наказу, брат и господин. Сколько ни есть моего войска, то все вместе со мною, по божьему промыслу соединились они для войны с дунайскими татарами[618]. И ныне скажи брату моему: Слышал я, что пришли ко мне медокормцы из Северы[619], а рассказывают, что уже великий князь Дмитрий на Дону, там хочет ждать злых сыроядцев. И нам подобает идти в Северу и тут соединиться с ним. Надо держать путь на Северу, таким путем утаимся от отца своего, чтобы он нам постыдно не помешал».

Спустя немного времени сошлись оба брата, как желали, со всеми силами в Севере и, увидевшись, обрадовались, как некогда Иосиф с Вениамином[620], видя у себя множество людей, усердных и умелых, славных воинов. И прибыли быстро на Дон и застали великого князя Дмитрия Ивановича московского еще на этой стороне Дона, на месте под названием Березуй[621], и тут соединились.

Князь же великий Дмитрий с братом своим Владимиром возрадовались радостью великою о таковой милости божией; ведь невозможно бы и быть такому, чтобы дети своего отца оставляли и ссорились с ним, как когда-то поступили волхвы по отношению к Ироду[622], и пришли бы на помощь нам. И дарами почтив их многими, поехал своей дорогой, радуясь и веселясь о святом духе, уже от всего земного отрекшись, ожидая для себя другой, бессмертный жизни. И сказал им князь великий: «Братья мои милые, ради чего пришли вы сюда?» Они же сказали: «Господь бог послал нас к тебе на помощь». Князь же великий сказал: «Воистину вы подражатели праотца нашего Авраама, как тот быстро помог Лоту[623], и также подражатели доблестному великому князю Ярославу, как тот отомстил за кровь своих братьев».

И вскоре князь великий послал весть в Москву к преосвященному митрополиту Киприану: «Князья Ольгердовичи пришли ко мне со многими силами, а отца своего оставили». Быстро вестник пришел к преосвященному митрополиту. Архиепископ же, услышав это, встал и помолился, говоря со слезами: «Господи, владыка человеколюбие, ты встречные нам ветры делаешь тихими». И послал во все соборные церкви и в обители, велел еще больше молиться вседержителю богу день и ночь. И послал в обитель преподобного игумена Сергия, да услышит бог их молитвы! Княгиня же великая Евдокия, услышав о том великом божьем милосердии, начала еще больше милостыню раздавать и начала непрестанно ходить в святую церковь молиться день и ночь.

Это же оставим и на первое возвратимся.

Когда великий князь прибыл на место, называемое Березуй, что за двадцать три версты от Дона, тогда наступил пятый день месяца сентября, на память святого пророка Захарии, в тот же день — убиение сродника великого князя, князя Глеба Владимировича. Приехали тогда двое из сторожевых, Петр Горений и Карп Олексин, и привели знатного пленника, из сановников царева двора. Тот пленник поведал: «Уже царь на Кузьмине гати стоит, но не спешит, ожидает Ольгерда литовского и Олега рязанского, а о твоем войске, царь, не знает, не ждет и встречи с тобой, по присланным к нему писаниям Олеговым, а после трех дней будет он на Дону», Князь же великий спросил его о царевой силе. Он же сказал: «Его силы неисчислимое многое множество воинства, никому невозможно нечесть». Князь же великий начал советоваться с братом своим и с новонареченною братьею, с литовскими князьями: «Здесь ли останемся или переправимся через Дон?» И сказали ему Ольгердовичи: «Если хочешь крепкого войска, то повели переправиться через Дон, и да не будет ни у кого ни единого помышления об отступлении. А о великой силе татар не думай, потому что не в силе бог, а в правде: Ярослав перебрался через реку и Святополка победил, прадед твой, великий князь Александр, перешел через Неву реку и короля победил[624], так и тебе, помянув бога, подобает так же делать. И если победим, то все спасемся, если же умрем, то все общую смерть примем, от князей и до простых людей. Тебе же ныне, государю, великому князю, не подобает больше говорить о смерти, а говорить буйными словами и теми словами укреплять войско твое. Мы ведь видим, что в войске твоем многое множество лучших витязей».

Князь же великий велел всему воинству перевозиться через Дон. А в это время вестники торопят, потому что приближаются поганые татары. Многие сыны русские возрадовались радостью великою при виде своего ожидаемого подвига, которого они еще на Руси желали.

В течение же многих дней многие волки прибежали на то место, воют грозно, неустанно, по всем ночам, чуют грозу великую. У храбрых людей в полках сердца укрепляются, а другие люди в полках при такой грозе еще больше смирились, потому что многие войска необычно собрались. Не умолкая говорят галки, своею речью говорят, орлы многие с устья Дона слетелись, летаючи по воздуху, клекчут, и многие звери грозно воют, ожидая того грозного дня, назначенного богом, в который падут трупы человеческие, такое будет кровопролитие, как вода морская. От такого ведь страха и великой грозы деревья преклоняются и трава расстилается.

Многие люди с обеих сторон унывают, видя перед очами смерть. И начали поганые половцы со многим стыдом печалиться о погибели своей жизни, потому что умрет нечестивый и погибнет память его с шумом. А правоверные люди еще больше процветут, радуясь, ожидая исполнения того обетования, прекрасных венцов, о которых поведал великому князю преподобный игумен Сергий.

Вестники же торопят, потому что поганые уже быстро приближаются. В шестой час дня прибежал Семен Мелик с дружиною своею, а за ними гнались многие татары. Так бесстыдно гнались, что и русские полки увидели и возвратились поспешно к царю и поведали ему, что русские князья приготовились к бою у Дона. Божьим промыслом видели татары великое множество приготовившихся людей и поведали царю, что у русских князей вчетверо больше воинства, чем собрано у нас. Он же, нечестивый царь, разъяренный дьяволом на свою гибель, вдруг воскликнул и закричал: «Таковы мои силы.

Если не одолею русских князей, как же в состоянии буду возвратиться во свояси? Срама своего не вытерплю». И велел поганым своим половцам вооружаться.

Семен же Мелик поведал великому князю: «Уже царь Мамай пришел на Гусин брод, одна только ночь разделяет нас, наутро он придет на Непрядву. Следует тебе, государю, великому князю, нынче приготовиться к бою, чтобы не опередили поганые». И начал князь великий Дмитрий Иванович с братом своим, князем Владимиром Андреевичем, и с литовскими князьями Андреем и Дмитрием Ольгердовичами, расставлять полки до шестого часа. Некий воевода пришел с литовскими князьями, по имени Дмитрий Боброков, родом из Волынской земли[625]; был он видным полководцем, расставил полки по достоинству, как где и кому подобает стоять.

Князь же великий, взяв с собою брата своего, князя Владимира, и литовских князей и всех князей русских и воевод и выехав на высокое место, увидел образы святых, изображенные на христианских знаменах, как некие светильники солнечные, светящиеся в ясную погоду. Знамена золотые шумят, простираются, как облака, тихо трепещут, точно хотят промолвить. Хоругви богатырей русских, как живые, колышатся. Доспехи русских сынов, словно вода, что при ветре колеблется. Шлемы золоченые на их головах, как заря утренняя в ясную погоду, светятся. Еловцы[626] шлемов их, как пламя огненное, развеваются.

Умильно видеть и жалостно смотреть на такое собрание и устройство русского войска. Все ведь единодушны, один за другого, друг за друга хотят умереть, все единогласно говорят: «Боже, взгляни на нас с высоты и даруй православному князю нашему победу, как Константину[627]. Покори под ноги его врагов амалекитян[628], как некогда кроткому Давиду»[629]. Удивились этому литовские князья, говоря себе: «Не было прежде нас, ни при нас, ни после нас не будет так хорошо устроенного воинства. Подобно оно воинству Александра, царя македонского, а мужеством воины подобны Гедеоновым всадникам[630], господь ведь своею силою вооружил их».

Князь же великий, увидев полки овой достойно устроенными, слез со своего коня и пал на колени свои перед черным знамением великого полка, на котором был изображен образ владыки, господа нашего Исуса Христа, и начал взывать из. глубины души громогласно: «О владыко вседержитель! Посмотри благожелательным взглядом на этих людей, которые сотворены твоею десницею и твоею кровью выкуплены из вражеского рабства[631]. Услышь, господи, молитвы наши, обрати лицо свое на нечестивых, творящих злое твоим рабам. И ныне, господи Исусе Христе, молюсь и кланяюсь твоему образу святому и пречистой твоей матери и всем святым, угодившим тебе, и твердому и необоримому заступнику нашему и молебнику о нас, тебе, русскому святителю, новому чудотворцу Петру, на милость которого надеемся, дерзаем призывать и славить святое и великолепное имя твое, отца и сына и святого духа, ныне и присно и во веки ве ков. Аминь». И окончив молитву, сел на своего коня и начал ездить по полкам с князьями и воеводами. Каждому же полку говорил: «Братья мои милые, сыны русские от мала и до велика. Уже, братья, ночь пришла, приблизился день грозный. В эту ночь бодрствуйте и молитесь, мужайтесь и крепитесь, господь с цами, сильный в битвах. Здесь оставайтесь, братья, на местах своих, без. смятения. Каждый из вас пусть ныне приготовится, ведь утром невозможно будет так приготовиться. Гости наши уже приближаются, стоят они на реке Непрядве, у поля Куликова, приготовившись к бою. Утром нам с ними пить общую чашу, между собою поведеную[632], которую вы, друзья мои, еще на Руси желали. Ныне, братья, уповайте на бога живого, мир вам будь о Христе. Уже утром поспешат прийти на нас поганые сыроядцы».

Уже и ночь пришла светоносного праздника рождества святой богородицы[633]. Осень тогда продолжалась, сияла еще светлыми днями. Была в ту ночь теплота великая, и было очень тихо, и появились з заморозки на траве. Поистине ведь сказал пророк: «Ночь не светла для неверных, а для верных просветленная». И сказал Дмитрий Волынец великому князю: «Хочу, государь, в эту ночь испытать свою примету». И когда уже заря померкла, глубокою ночью Дмитрий Волынец, взяв с собою одного великого князя, выехал на поле Куликово, остановился между обоих войск. Повернулся он в сторону татарского войска и слышит стук великий и клич и вопль, точно рынок собирается, точно город строят, точно гром великий гремит. Позади же татарского войска волки воют грозно. На правой стороне от татарского войска вороны каркают. И был птичий гомон великий. А на левой стороне точно горы играют — великая гроза. На реке же Непрядве гуси и лебеди плещут крыльями, возвещая необычную грозу. И сказал князь великий Дмитрию Волынцу: «Слышишь, брат, — гроза великая». И сказал Волынец: «Призывай, князь, бога на помощь». И обратился он в сторону русского войска, и была великая тихость. Волынец же сказал: «Видишь ли что-нибудь, князь?» Он же ответил: «Вижу, как полыхают многие огненные зори». И сказал Волынец: «Радуйся, государь, добрые это предзнаменования, только бога призывай и не оскудевай верою». И вновь сказал: «И другую еще попробую испытать примету». И сошел с коня и приник к земле правым ухом на долгое время. Поднялся и поник головою и вздохнул от сердца. И сказал князь великий: «Что это, брат Дмитрий?» Он же молчал и не хотел сказать ему. Князь же великий много понуждал чпо ответить. Он же сказал: «Одна примета — тебе на пользу, а другая— на скорбь. Слышал я, как земля плакала двумя голосами: одна сторона, как некая жена, горестно плакала о своих детях по-татарски, другая же сторона, как некая девица, возопила плачевным голосом, точно в какую-то свирель, очень жалостно слышать. Я же прежде многожды теми приметами испытывал исход сражений, поэтому и ныне надеюсь на милость божию: молитвою святых страстотерпцев Бориса и Глеба, сродников ваших, и прочих чудотворцев, русских поборников, жду победы над погаными татарами. А твоего христолюбивого воинства много падет, но все-таки будет твоя победа, твоя слава будет». Услышав об этом, князь великий прослезился и сказал: «Для господа бога все возможно, жизнь всех нас в его власти». И сказал Волынец: «Не подобает тебе, государь, говорить об этом в полках, вели только, чтобы каждый воин молился богу и призывал святых его угодников на помощь. А ранним утром вели им садиться на своих коней, каждому воину, и вооружаться крепко и осенять себя крестом: он ведь оружие против врагов; заатра утром они хотят встретиться с нами».

В ту же ночь некий муж, именем Фома Кацибей, разбойник, был поставлен сторожевым от великого князя на реке на Чурове, потому что был он мужественным и крепким сторожевым от поганых. И бог дал ему в ту ночь увидеть великое видение. Стоя на высоком месте, видел он великое облако, идущее с востока, точно некие полки, идущие на запад. С южной стороны пришли двое юношей, одетых в светлые одеяния, лица их сияли, как солнце, в обеих руках у них были острые мечи. И сказали они начальникам татарским: «Кто вам позволил уничтожать отечество наше, которое нам даровал господь?» И начали их убивать, всех перебили, ни один из них не спасся. Тот же Фома после того видения стал целомудренным и разумным, а о том видении утром рассказал одному великому князю. Князь же великий сказал ему: «Не говори о том, друг, никому». И подняв руки к небу, начал плакать, говоря: «Владыко, господи человеколюбец, ради молитв святых мучеников Бориса и Глеба помоги мне, как Моисею на Амалика и первому Ярославу на Святополка и прадеду моему — великому князю Александру на хваставшего короля римского[634], хотевшего разорить его отечество. Не по грехам моим воздай мне, но пролей на нас милость свою, простри на нас милосердие свое, не выдай нас на издевательство нашим врагам, чтобы не порадовались враги наши, чтобы не сказали неверные страны: «Где бог их, на которого они уповали?» Но помоги, господи, христианам, которые величают имя твое святое!»

И отпустил князь великий брата своего, князя Владимира Андреевича, вверх по Дону в дубраву, чтобы там спрятался его полк, дав ему достойных «ведомцев» своего двора, удалых витязей, крепких воинов. И с ним отпустил знаменитого своего воеводу Дмитрия Волынского и иных многих.

Настал восьмой день месяца сентября, великий праздник рождества святой богородицы. В пятницу на рассвете, на восходе солнца, в туманное утро начали христианские знамена развеваться, ратные трубы трубить. Уже русские кони оживились от трубного зова, каждый воин идет под своим знаменем. Радостно видеть стройные полки, расставленные крепким воеводою Дмитрием Боброком Волынцем. Когда же настал второй час дня, начали в обоих войсках в трубы трубить. Татарские трубы точно онемели, а русские трубы еще больше зазвучали. Войска же противников еще не видят друг друга, потому что утро туманно. В то время, братья, земля стонет, грозу великую возвещая на восток вплоть до моря, а на запад — до Дуная; обширное поле Куликово перегибается; реки выступили из своих берегов, потому что никогда не было столько людей на том месте.

Великий же князь сел на своего лучшего коня и ездил по полкам и говорил от великой горести своего сердца, а слезы, как река, текли из его очей: «Отцы и братья мои, сражайтесь ради господа и ради святых церквей, ради веры христианской; ведь такая смерть для нас — это не смерть, но жизнь вечная. Ни о чем, братья, земном не помышляйте, не отступим, но победными венцами увенчаемся от Христа бога и Спаса душам нашим». Укрепив полки, он снова пришел под свое черное знамя[635] и сошел с коня, и сел на иного коня, и снял с себя царскую одежду, и надел другую. Своего же коня дает Михаилу Андреевичу Бренку и ту одежду возложил на него, потому что он любил Бренка чрезвычайно, и то черное знамя велел своему оруженосцу возить над ним. Под тем знаменем Бренк и убит был за великого князя.

Князь же великий стал на месте своем и вынул живоносный крест[636], на котором были изображены страдания Христовы, в кресте том было и живоносное древо, и восплакался горько и сказал: «На тебя надеемся, живоносный господень крест, ведь ты явился греческому царю Константину, когда он был на войне против нечестивых, и чудным твоим образом победил их. Не могут поганые, нечестивые татары противостоять твоему образу. Так, господи, покажи милость свою на рабе твоем!»

В то же время пришел к нему посол с книгами от преподобного старца игумена Сергия. В книгах же было написано: «Великому князю и всем русским князьям и всему православному войску мир и благословение!» Князь же великий, выслушав писание преподобного старца, поцеловал гонца его и тем писанием утвердился, как некими крепкими бронями. Еще дал ему посланный от старца игумена Сергия хлебец пречистой богородицы. Князь же великий съел святой хлебец, простер руки свои и громко воскликнул: «О великое имя всесвятой троицы, о пресвятая госпожа богородица, помогай нам молитвами преподобного игумена Сергия, Христе боже, помилуй и спаси души наши».

И сел на своего боевого коня, и взял копье свое и палицу железную, и выехал из полка, захотел прежде всех сам биться с погаными от великой горести своей души, за свою великую обиду и за святые церкви и за веру христианскую. Многие же русские богатыри удерживали его, запрещали ему, говоря: «Не подобает тебе, великому князю, самому впереди войска биться, тебе подобает стоять в особом месте и на нас смотреть, а нам подобает биться и свое мужество и храбрость показать перед тобою. Если тебя господь спасет милостью своею, ты будешь знать, кого и чем одарить. Мы же готовы в этот день свои головы положить за тебя, государя, и за святые церкви и за православное христианство. Тебе подобает, великому князю, память сотворить своим рабам, сколько кто ее заслужит своею головою, как царь Леонтий сотворил Феодору Тирону[637], написать нас в. соборные синодики для памяти русским сынам, которые после нас будут. Если тебя одного потеряем, то от кого будем ждать, кто об нас память сотворит? Если все спасемся, а тебя одного потеряем, то какой будет у нас успех? И мы будем, как стадо овечье, не имеющее пастуха, пасущееся по пустыни; и нападут дикие волки и разгонят их, и разбежатся овцы, кто куда. Тебе, государю, подобает себя спасти и нас». Князь же великий прослезился и сказал: «Братья мои милые, русские сыны, не могу я ответить на вашу добрую речь, но только хвалю вас, вы ведь воистину добрые рабы божии. Знаете о мучении христова страстотерпца Арефы? Когда он был мучен и велел царь его вести на площадь и казнить мечом, так добрые его друзья один за другим спешат, каждый из них кладет свою голову, под меч палача за Арефу, своего воеводу, смотря на это, как на почесть, как на победу свою. Арефа же воевода сказал своим воинам: «Знайте, братья мои, не я ли выше вас имел почести у земного царя, получал земную честь и дары. И ныне подобает мне идти первому к небесному царю, и моя голова должна быть отсечена раньше и увенчана мученичеством». И подошел мечник и отсек ему голову, а после уже отсек головы и его воинам. Так и я, братья. Кто больше меня среди русских сынов был почтен и беспрестанные дары принимал от господа? А ныне злое пришло на меня, ужели не могу вытерпеть! Ведь из-за меня одного все это случилось. Не могу видеть вас, побеждаемых, не могу этого терпеть, хочу с вами ту же общую чашу испить и тою же смертью умереть за святую веру христианскую! Если же умру, то с вами, если спасусь, то с вами!»

Уже, братья, в то время ведут полки: передовой полк ведет князь Дмитрий Всеволодович, да брат его, князь Владимир Всеволодович, а справа ведет полк Микула Васильевич с коломенцами, а слева ведет полк Тимофей Волуевич с костромичами. Многие полки поганых бредут с обеих сторон, от множества войска нет им места, где расступиться. Безбожный же царь Мамай выехал на высокое место с тремя князьями видеть человеческое кровопролитие.

Уже близко сходятся сильные полки, выехал злой печенег из великого полку татарского, показывая свое мужество перед всеми. Подобен он был древнему Голиафу[638]: пять сажен высота его, а трех сажен ширина его. Увидев его, старец Александр Пересвет, который был в полку Владимира Всеволодовича, выехал из полка и сказал: «Этот человек ищет равного себе, я хочу встретиться с ним». Был на голове Пересвета шлем архангельского образа[639], вооружен он схимою по повелению игумена Сергия. И сказал: «Отцы и братья, простите меня грешного. Брат Андрей Ослабя, моли бога за меня, сыну моему Иакову мир и благословение». Бросился он на печенега, говоря: «Игумен Сергий, помогай мне молитвою». Печенег же устремился против него. Христиане же все воскликнули: «Боже, помоги рабу своему!» И ударились крепко копьями, едва земля не проломилась под ними. И упали оба с коней на землю и скончались.

Когда князь великий увидел, что настал третий час дня, он сказал: «Вот уже гости наши приблизились и ведут между собою поведеную, первые уже испили и веселы стали и уснули. Пришло время и час пришел каждому свою храбрость показать». И подхлестнул каждый воин своего коня и воскликнули единогласно: «С нами бог!» И снова: «Боже христианский, помоги нам!» Поганые же половцы начали своих богов призывать.

И сошлись грозно оба великих войска, крепко сражались, жестока друг друга уничтожали, не только от оружия, но и от великой тесноты под конскими ногами умирали, потому что нельзя было вместиться на том поле Куликовом: место то между Доном и Мечею было тесным. На том ведь поле сильные полки сошлись в битве. Выступили из них кровавые зори, а в них сверкали сильные молнии от блистания мечей. И был великий треск и шум от ломающихся копий и от ударов мечей, так что нельзя было в этот горький час обозреть это грозное побоище. В единый ведь час, в мгновение ока, а сколько погибло душ человеческих, созданий божиих! Воля господня совершается. И третий, и четвертый, и пятый, и шестой час крепко, неослабно бьются христиане с погаными татарами.

Когда же настал седьмой час дня, божьим попущением, наших ради грехов, начали поганые одолевать. Уже многие убиты из сановитых мужей. Богатыри русские, и воеводы, и удалые люди, как деревья дубравные, клонятся к земле под конские копыта. Многие сыны русские погибли. Самого великого князя тяжело ранили и сбили с коня. Он же с трудом ушел с побоища, потому что нельзя была ему больше биться, и укрылся в чаще и божьею силою сохранен был. Многажды подсекали знамена великого князя, но не истребили их божьею милостью, еще больше они укрепились.

Это мы слышали от верного самовидца, который был в полку Владимира Андреевича. Он поведал великому князю: «В шестой час этого дня видел я над вами небо открывшееся, из него вышло облако, как багряная заря, опустившись низко над полком великого князя. То облако было наполнено руками человеческими, и те руки были над великим полком, как бы проповеднически или пророчески. В седьмой же час дня то облако держало много венцов и опустилось над полком на головы христианские».

Поганые уже начали одолевать, христианские же полки оскудели — уже мало христиан, а все поганые. Видя же такой урон русских сынов, князь Владимир Андреевич не мог терпеть и сказал Дмитрию Волынцу: «Какая польза в стоянии нашем, какой будет у нас успех, кому будем пособлять? Уже наши князья и бояре, все русские сыны жестоко погибают от поганых, как трава, клонятся». И сказал Дмитрий: «Беда, князь, велика, но еще не пришел наш час: начинающий не вовремя получает для себя вред; колосья пшеничные подавляются, а сорняки растут и буйствуют над благородными. Но потерпим немного до подходящего времени и в тот час воздадим своим противникам. Ныне только вели всякому воину молиться богу прилежно и призывать святых на помощь, будет с этого часа благодать божия и помощь христианам». Князь же Владимир Андреевич поднял руки к небу и прослезился горько и сказал: «Боже, отец йаш„сотворивший небо и землю, дай помощь роду христианскому. Не дай же, господи, порадоваться врагам нашим, мало накажи и много помилуй, ведь милость твоя бесконечна». Сыны же русские в полку его горько плакали, видя своих друзей, побиваемых погаными, непрестанно стремились они в бой, точно званые на свадьбу, чтобы пить сладкое вино. Волынец же запрещал им, говоря: «Подождите немного, буйные сыны русские, будет ваше время, чтоб утешиться, есть вам с кем повеселиться!» Пришел восьмой час дня, южный ветер потянул позади нас. И закричал Волынец громким голосом: «Князь Владимир, наше время приспело и час подходящий пришел». И сказал: «Братья мои, друзья, дерзайте, сила святого духа помогает нам!» Единомысленные же друзья выехали из дубравы зеленой, точно соколы приученные оторвались от золотых колодок, ударили на великие стада журавлиные, на великую силу татарскую. А знамена их направлены крепким воеводою Дмитрием Волынцем. Были они, точно отроки Давидовы, сердца их были, как у львов, точно лютые волки напали на овечьи стада, и начали поганых татар немилостиво убивать.

Поганые же половцы увидели свою погибель, закричали на своем языке, говоря: «Увы нам! Русь снова перехитрила: меньшие сражались с нами, а добрые воины все сохранились». И обратились поганые в бегство и побежали. Сыны же русские, силою святого духа и помощью святых мучеников Бориса и Глеба, гнались и убивали их, точно лес рубили, точно трава под косою подстилается под конские копыта русских сынов. Поганые бежали и кричали: «Увы нам, чтимый наш царь Мамай! Вознесся ты высоко и в ад сошел». Многие наши раненые и те помогали убивать поганых без милости: один русин сто поганых гонит.

Безбожный же царь Мамай, видя свою погибель, начал призывать своих богов: Перуна, и Салавата, и Раклиа, и Гурса, и великого своего пособника Махмета[640]. И не было ему помощи от них, ибо сила святого духа, как огонь, сжигает их. Мамай же, видя новых людей, которые, как лютые звери, рыскали и гнали татар, как овечье стадо, сказал своим: «Побежим, никакого добра уже мы не можем ждать, но только бы свои головы унести». И побежал внезапно поганый Мамай с четырьмя людьми в лукоморье, скрежеща зубами своими, плача горько и говоря: «Уже нам, братья, в своей земле не бывать, а жен своих не ласкать, а детей своих не видеть, ласкать нам сырую землю, целовать нам зеленую мураву, а с дружиною своею уже нам не видаться, ни с князьями, ни с алпаутами».

Многие русские гнались за ними, но не одолели их, потому что кони их утомились, у Мамая же кони были целы, и он убежал. Эта победа случилась по милости всемогущего бога и пречистой его матери божией, молением и помощью святых страстотерпцев Бориса и Глеба, которых видел Фома Кацибеев, разбойник, когда стоял на страже, как написано прежде этого. Некоторые гнались за татарами, достигали их и возвращались, каждый под свое знамя.

Князь Владимир Андреевич стал на костях[641] под черным знаменем. Грозно, братья, зреть тогда и жалостно видеть и горько смотреть на человеческое кровопролитие, как морская вода, а трупы человеческие, как сенные стога: быстрый конь не может скакать, а в крови по колени бродили, а реки по три дня кровью текли.

Князь же Владимир Андреевич не нашел своего брата, великого князя, в полку, но только литовских князей Ольгердовичей, и велел трубить в ратные трубы. Подождал час и не нашел великого князя, начал плакать и кричать и по полкам ездить сам, и не нашел и говорил всем: «Братья мои, русские сыны, кто видел или кто слышал вождя нашего и начальника?» И сказал: «Если пастух погиб, то и овцы разойдутся. Для кого честь будет, кто явится победителем?» И сказали литовские князья: «Мы думаем, что он жив, но тяжко ранен. Не лежит ли он среди мертвых?» Другой же воин сказал: «Я видел его в седьмом часу крепко бьющимся палицею своею с погаными». Иной же сказал: «Я видел его позже: четыре татарина напали на него, он же крепко бился с ними». Некто князь, именем Стефан Новосильский, сказал: «Я видел его перед самым твоим нападением, идущего пешим с побоища, тяжко раненным. Но я не мог ему помочь, потому что преследовали меня три татарина, милостью божиею едва от них спасся, а много зла от них принял и крепко пострадал».

Князь же Владимир сказал: «Братья и друзья, русские сыны, если кто найдет моего брата живым, тот поистине будет у нас первым». И рассыпались все по великому, страшному и грозному побоищу, ищучи победителя победы. И наехали на убитого Михаила Андреевича Бренка: он лежит в одежде и в шлеме, что ему дал князь великий. Иные же наехали на убитого князя Федора Семеновича белозерского, считая его великим князем, потому что он напоминал великого князя.

Два же неких воина отошли в правую сторону дубраву, один именем Федор Сабур, а другой Григорий Холопичев, оба родом костромичи. Немного отъехали они с побоища и нашли великого князя избитого и тяжко раненого и утружденного, отдыхающего под сенью срубленного березового дерева. И увидели его и слезли с коней, поклонились ему. Сабур вскоре возвратился сказать об этом князю Владимиру. И сказал: «Князь великий Дмитрий Иванович здоров и царствует вовеки». Все же князья и воеводы, услышавши об этом, быстро устремились и упали у его ног, говоря: «Радуйся, князь наш, древний Ярослав, новый Александр, победитель врагов. Честь этой победы принадлежит тебе». Князь же великий едва сказал: «Скажите мне, как теперь». И сказал князь Владимир: «Милостью божиею и пречистой его матери, помощью и молитвами сродников наших, святых мучеников Бориса и Глеба, и молением русского святи теля Петра и пособника нашего и вооружителя игумена Сергия и тех всех святых молитвами враги наши побеждены, мы же спаслись».

Князь же великий, услышав то, поднялся и сказал: «Сей день сотворил господь, возрадуемся, люди, и возвеселимся!» И еще сказал: «В сей день господень веселитесь, люди! Велик ты, господи, и чудны дела твои. Вечером водворится плач, а утром радость!» И еще сказал: «Хвалю тебя, господи, боже мой, и почитаю имя твое святое, ибо не предал нас врагам нашим и не дал хвалиться тем, кто замыслил злое против меня. Суди их, господи, по делам их, я же, господи, уповаю на тебя». И привели к нему коня, и сел он на коня и выехал на великое, страшное и грозное побоище и увидел, что из его войска убито очень много, а поганых татар дважды вчетверо больше того убито. И обратился к Волынцу и сказал: «Воистину, Дмитрий, не лжива примета твоя, подобает тебе всегда быть воеводою».

И начал с братом своим и с уцелевшими князьями и воеводами ездить по побоищу, восклицая от боли сердца своего и слезами омываясь, и говорить: «Братья, русские сыны, князья и бояре, и воеводы, и дети боярские! Судил вам господь бог умереть такою смертью. Положили вы головы свои за святые церкви и за православное христианство». И недолго проехав, наехал на место, где вместе лежат убитые князья белозерские: так крепко они бились, что один за другого умер. Тут же поблизости лежит убитый Михайло Васильевич. И князь великий, став перед ними, перед любимыми воеводами, начал плакать и говорить: «Братья мои, князья, сыны русские, если имеете смелость, помолитесь богу о нас, ведь я знаю, что послушает вас бог, что вместе с вами у господа бога будем».

И потом приехал на иное место и нашел своего наперстника Михаила Андреевича Бренка, а поблизости от него лежит стойкий страж Семен Мелик: А поблизости от них убитый Тимофей Волуевич. И князь великий, остановившись перед их трупами, прослезился и сказал: «Братья мои возлюбленные, ради меня он убит. Какой раб может так господину служить, как вы: ради меня сами на смерть добровольно пошли. Воистину древнему Авису[642] подобны, который был в войске Дария Персидского, и этот так сделал». Лежал тут же и Мелик. И сказал великий князь: «Крепкий мой страж, твердо охраняем я твоею стражею». Пришел и на иное место, увидел Пересвета чернеца, а рядом с ним лежит поганый печенег, злой татарин, как гора. И тут поблизости лежит знаменитый богатырь Григорий Капустин. И князь великий обратился к ним и сказал: «Видите, братья, своего зачинателя, ибо этот Александр Пересвет, пособник наш, благословлен был игуменом Сергием и победил великого, сильного, злого татарина, от которого многие люди испили бы смертную чашу».

И отъехал на иное место и велел трубить в ратные трубы, созывать людей. Храбрые же витязи, достаточно испытав свое оружие на поганых половцах, со всех стран едут под трубные звуки. Идут весело, ликуя, песни поют, одни поют богородичные, другие мученические, иные же псалмы: это и есть христианское пение. Каждый воин едет, радуясь, на трубный звук. Когда же собрались все люди, князь великий стал посреди них, плача и радуясь, об убитых плачется, а о здоровых радуется. Говорил же он: «Братья мои, князья русские и бояре местные, и служилые люди всей земли. Вам подобает служить, а мне по достоинству вас хвалить. Когда же даст мне господь и я буду на своем столе, на великом княжении, в граде Москве, тогда стану вас по достоинству одаривать. Ныне же так сделаем: каждый пусть похоронит ближнего своего, да не будут отданы на пищу зверям тела христианские».

Стоял князь великий за Доном на костях восемь дней, пока не отделили христиан от нечестивых. Христианские тела в землю закопали, а нечестивых тела бросили зверям и птицам на расхищение:

И сказал князь великий Дмитрий Иванович: «Считайте, братья, скольких воевод и скольких служилых людей нет». Говорит боярин московский, именем Михайло Александрович, а был он в полку у Микулы у Васильевича, умел он хорошо считать: «Нет у нас, государь, 40 бояринов московских, да 12 князей белозерских, да 13 бояринов-посадников новгородских[643], да 50 бояринов Новгорода-Нижнего, да 40 бояринов серпуховских, да 20 бояринов переяславских да 25 бояринов костромских, да 35 бояринов владимирских; да 50 бояринов суздальских, да 40 бояринов муромских, да 33 бояринов ростовских, да 20 бояринов дмитровских, да 70 бояринов можайских, да 60 бояринов звенигородских, да 15 бояринов углицких, да 20 бояринов галицких. А молодым людям счета нет, но только знаем: погибло у нас всей дружины двести пятьдесят тысяч и три тысячи, а осталось у нас дружины пятьдесят тысяч».

И сказал князь великий: «Слава тебе, вышний творец, царь небесный, милостивый Спас, что помиловал нас, грешных, не предал нас в руки врагов наших, поганых сыроядцев. А вам, братья, князья и бояре, и воеводы, и молодые люди, русские сыны, суждено погибнуть между Доном и Непрядвой, на поле Куликовом, на речке Непрядве. Положили вы головы свои за землю русскую, за веру христианскую. Простите меня, братья, и благословите в сем веке и в будущем». И прослезился на долгое время и сказал князьям и воеводам своим: «Поедем в свою землю Залесскую, к славному граду Москве, и сядем на своих вотчинах и дединах. Чести себе добыли и славного имени!»

Поганый же Мамай побежал тогда с побоища и прибежал к граду Кафе[644]. И, утаив свое имя, прибежал в свою землю и не мог терпеть, видя себя побежденным и посрамленным и поруганным. И снова гневался и разъярялся и замышлял злое против Русской земли, рыча, как лев, как неутолимая ехидна. И собрав оставшиеся свои силы, хотел набегом[645] идти на Русскую землю. И когда он так замышлял, внезапно пришла к нему весть, что царь именем Тохтамыш с востока, из Синей Орды, идет на него. Мамай же приготовился идти с войском на Русскую землю, и он с тем войском пошел против царя Тохтамыша. И встретились они на Калках, и был великий бой. И царь Тохтамыш победил царя Мамая и прогнал его. Мамаевы же князья и вельможи, есаулы и алпауты били челом Тохтамышу. И он принял их и захватил Орду и сел на царство. Мамай же прибежал один в Кафу, утаив свое имя, и пребывал тут. И был опознан неким купцом и тут убит был от итальянцев и так потерял свою жизнь. Об этом кончим здесь.

Услышал Ольгерд литовский, что князь великий Дмитрий Иванович победил Мамая, и возвратился восвояси со многим стыдом.

И Олег рязанский, услышав, что князь великий хочет послать против него войско, убоялся и побежал из своей отчины с княгинею и с боярами. И рязанцы добили челом великому князю, и князь великий посадил на Рязани своих наместников.

СКАЗАНИЕ О МАМАЕВОМ ПОБОИЩЕ ПО ЗАБЕЛИНСКОМУ СПИСКУ

_{*Все слова и понятия, уже встречавшиеся в Основной редакции Сказания}

В лето 1380-е[646] побоище великого князя Дмитрия Иоанновича Московского на Дону с безбожным Мамаем ришел из Орды ордынский князь Мамай с единомысленниками своими, со всеми князьями ордынскими и со всею силою татарскою и половецкою, а еще нанял в войско басурман, армян, фрягов, черкасов, ясов, буртасов. А с Мамаем в единой мысли и в единой думе литовский князь Ягайло Ольгердович, со всею силою литовскою и с польскою, с ними же в союзе и князь Олег Иванович рязанский со всеми своими советниками. И пошел на великого князя Дмитрия Ивановича московского.

Человеколюбец же бог, молитвами пречистой его богоматери, желает спасти и освободить род человеческий и христианский от рабства татарского, от поганого Мамая и от сборища нечестивого Ягайла, и от многословного и дурного Олега рязанского, не сохранившего христианство; будет ему суд в день господний великий.

Окаянный же Мамай разгордился умом, возомнил о себе, как о царе, начал свой злой умысел творить, сказал: «Пойдем на русского князя и на всю Русскую землю, как при царе Батые было, христианство истребим, а церкви божии огнем спалим, закон их погубим, а кровь христианскую прольем». Сильно гневался нечестивый из-за своих друзей и любимцев, убитых на реке Воже, и начал свирепый внезапно силы скапливать, устремился со многою яростью, желая разорить христиан.

Тогда двинулись все орды татарские. И начал Мамай посылать в Литву к поганому Ягайлу и ко льстивому сатанинщику, дьяволу и к советнику их, отлученному от сына божьего, помраченному тьмою греховною, не желавшему помыслить, к Олегу рязанскому, поборнику басурманскому, к лукавому князю, как сказал господь: «От нас произошли и на нас были». И устроил старый злодей Мамай нечестивое соглашение с поганой Литвой и душегубным Олегом встретиться им у реки Оки на береге на Семенов день против благоверного князя Дмитрия Ивановича московского.

Душегубный же Олег начал зло к злу прибавлять и посылает к безбожному Мамаю и к нечестивому Ягайлу своего боярина, единомышленника и антихристова предтечу, по имени Епифана Кореева, веля им быть на тот срок, который они установили, на берегу Оки, трехглавый зверь, сыроядец и кровопроливцы христианские. О враг-изменник, о лжец, показываешь свою алчность и не знаешь, что меч божий острится на тебя! «Грешники натянули лук свой, чтобы во мраке застрелить праведных сердцем, но оружие их вонзится в сердце их, и сломаются луки их».

Случилось в месяце августе, пришли из Орды вести к христолюбивому великому князю Дмитрию Ивановичу московскому, что поднялся на христианство народ измаильтянский. Олег уже отпал от бога, заключив злой союз с погаными, и послал к великому князю Дмитрию Иоанновичу московскому с обманною вестью: «Мамай идет со всем своим войском в мою землю Рязанскую, на меня и на тебя, и о том знай. И князь литовский Ягайло идет на тебя же со всею силою своею». Великий же князь Дмитрий Иоаннович московский пошел в соборную церковь к пресвятой богородице и пролил слезы и сказал:

Молитва. «Господи, ты всемогущий и всесильный и крепкий в борьбе, воистину царь славы, сотворивший небо и землю, помилуй нас ради молитв пречистой твоей матери, не оставь нас в унынии, ты ведь бог наш, а мы люди твои. Пошли помощь твою свыше и помилуй нас, посрами врагов наших и помилуй нас. Оружие врагов наших притупи, силен ты, господи, и кто может противиться тебе, вспомни милость свою, что от века показал на христианском роде. О многоименитая госпожа, царица небесных сил, извечная всей вселенной и всего рода человеческого кормительница, подними, госпожа, свои пречистые руки, на них ты носила воплощенного бога, не оставь христиан твоих и избави нас от этих сыроядцев и помилуй».

Поднявшись с земли, Дмитрий Иоаннович вышел из церкви и послал за братом своим, князем Владимиром Андреевичем, и за всеми князьями русскими и пошел против окаянного и безбожного и нечестивого и мрачного сыроядца Мамая за правоверную веру христианскую и за святые божии церкви и за всех христиан, взяв с собою скипетр царя небесного — непобедимую победу, доблесть Авраама, помянув бога и сказав: «Господи, услышь меня в помощь мне, услышь, боже, в помощь мне, пусть постыдятся и посрамятся и узнают враги мои, что имя твое — господь, что ты один вышний во всей земле». И соединился со всеми князьями русскими и со всеми своими войсками.

В то же время князь Олег рязанский услышал, что царь Мамай кочует на реке Воронеже на броде, а хочет идти на Русскую землю, на великого князя Дмитрия Иоанновича московского. Скудость ума была в голове у князя Олега рязанского, и Олег, князь рязанский, отправил посла своего к безбожному царю Мамаю и дары многие с великою честью и грамоты написал таким образом:

«К восточному царю, сильному среди царей Мамаю. Ставленник твой и присяжник Олег, князь рязанский, тебя умоляет. Слышал, господин, что ты хочешь идти на Русскую землю на своего слугу, на великого князя Дмитрия Иоанновича московского, и хочешь его устрашить. Всесветлый царь царей, пришло твое время: золотом, И серебром, и всяким богатством наполнилась земля Московская. А князь Дмитрий — человек христианский, когда услышит о твоей ярости, то убежит князь Дмитрий Иванович московский в дальние земли, или в Великий Новгород, или на Двину к морю, а многое богатство в руки твои попадет и твоему великому войску. Меня же, раба твоего Олега рязанского, да пощадит, царь, твоя держава. Я рад твоему, царь, приходу и устрашу Русскую землю. А князь великий Дмитрий Иванович и все князья русские сильно устрашатся твоей угрозы. Еще, царь, молю тебя, оба мы, твои рабы Олег рязанский и князь Ольгерд литовский, о своем великом бедствии. О том много тебя умоляем. Князь великий Дмитрий Иванович сделал зло и наши города захватил силою. Но не только это одно. Когда мы за свои обиды погрозим ему царским твоим именем, он не только не уступит, но еще хуже делает: держит град Москву за собою, сильному царю царей много злословит. Князь Дмитрий Иванович хочет идти на тебя, а ведет за собой полчище немцев, и много у него русских людей. И они все сказали ему подробно. А мы оба, царь, идем к тебе на помощь».

А другого посла князь Олег рязанский отправил к великому князю Ольгерду литовскому, письмо же было такое: «Великоумному князю Ольгерду литовскому. Радуйся радостью, что пишу тебе. Знаю ведь, издавна ты замышлял на великого князя Дмитрия Ивановича московского, чтобы изгнать его из Москвы, а самому завладеть Москвой. Ныне же пришло нам время идти на великого князя Дмитрия Ивановича: царь Мамай идет на твоего недруга, а на моего супостата, и на грады его, и на отчину его, на Русскую землю, ныне присоединимся к царю Мамаю. Знаю я, что царь даст тебе Москву и другие грады своею властью, мне же даст Коломну и Владимир, и Муром, и иные мои грады, так и будет. Я же послал своего посла и какие нужны дары и пишу писания свои к царю, о чем ты знаешь лучше меня».

Князь же Ольгерд литовский был очень рад и великую честь воздал послу друга своего Олега. И послал Ольгерд посла своего с великими дарами к царю Мамаю и писания свои написал таким образом: «Великого царя Мамая князь Ольгерд литовский за твою милость, присяжник твой, много тебя умоляет. Слышал, господин, что ты хочешь наказать свой удел, Русскую землю, князя Дмитрия Ивановича московского. Поэтому молю тебя, царь, ибо знаю, что великий князь Дмитрий Иванович московский великую обиду наносит твоему слуге, князю Олегу рязанскому, города его захватил силою, да и мне, господин, сильный царь, много вреда делает, твоему присяжнику Ольгерду литовскому, а тебе, царь, говорит многие злые речи не только князь великий один, но и бояре его. И ныне молим тебя от бога, да приидет держава царства твоего, да и о том, чтобы увидел ты нашу обиду от московского князя Дмитрия».

Думали же про себя Олег рязанский и Ольгерд литовский, говорили сами себе: «Когда услышит князь Дмитрий московский царево имя и нашу присягу царю, то побежит из Москвы от сильного царя Мамая, да и от нас, в Великий Новгород или на Двину к морю. Но и там его именем царевым возьмут, как птицу из гнезда, и умолим царя: сами сядем на Москве или на Коломне. А когда царь пойдет к Коломне, и мы его умолим и с дарами встретим и многими дарами царя почтим, царь возвратится, а мы княжение Московское разделим между собою по цареву повелению и начнем им владеть: часть отойдет к Вильне, часть к Рязани; знаем ведь, что царь даст нам грамоты как нам Москвою владеть, да и детям нашим вечно после нас».

А не знаешь, что помышляешь и что говоришь, как младые дети; а не ведали божьей силы, господнего милосердия. Апостол Павел сказал: «Если кто в бога верит с добрыми делами и правду имеет в сердце, тот человек может от многих врагов спастись».

Князь же великий Дмитрий Иванович не знал о приходе царя, ни о союзе Олега рязанского и Ольгерда литовского с царем. И были у великого князя Дмитрия Ивановича поставлены крепкие сторожевые по имени Родион Жидовинов, да Андрей Попов сын Семенов, да Федор Стремен Милюк, и иных 50 человек удалых людей двора великого князя[647].

В тот же день, по Ильине дне на третий день[648], князь великий Дмитрий Иванович у себя на пиру в набережных теремах изволил чаши поднимать за своего брата, за князя Владимира Андреевича. В это время примчался Андрей Попов сын Семенов из степи и говорит великому князю Дмитрию Ивановичу: «Нынче не подобает тебе, государю Русской земли, веселиться и сладкие меды испивать, теперь, князь, время всем молиться богу и думать о том, как бы сделать, чтобы в земле Русской было тихо и безмятежно. Идет на тебя, государь, царь Мамай со всеми силами ордынскими, а ныне он на реке на Воронеже. И мы его силу объезжали 12 дней, и подстерегли нас сторожевые царя, поймали меня. И спрашивал меня царь: «Знает ли мой слуга, а ваш государь князь Дмитрий Иванович, что я иду к нему гостить со многими силами, а силы моей — 12 орд да три царства, а князей со мною 73, помимо главных, степных [649] 31 князь, а силы моей 453 000. И после исчисления моего войска прибыли два алпаута великих с двумя своими отрядами, а числа их я и сам не знаю. Может ли слуга мой, а ваш государь, нас всех накормить и одарить меня».

Царь велел меня по полкам водить и показывать приготовленное снаряжение для взятия русских городов, которое они привезли. Но милостью божиею и пречистой богородицы, молитвами святого Сергия игумена и твоим государевым счастьем, убежал я из рук самого царя и примчался к тебе с вестью».

Князь же великий Дмитрий Иванович опечалился и ударил златою чашею о дубовый стол и был в великом недоумении, взял на себя смирения образ, желая небесного жития получить и будущих от бога вечных благ, не зная, что ближние составили на него заговор злой. Об этом сказал царь Давид, пророк: «Не сотвори никогда соседу своему зла и не старайся об этом, не копай под другим ямы, чтобы тебя самого бог не ввергнул в ров погибели».

Послы же Ольгерда литовского и Олега рязанского пришли к безбожному царю Мамаю и принесли ему дары многие и писания. Царь же Мамай принял дары с великою честью, выслушал писания и послов хорошо почтил и отпустил их, написав писания Ольгерду литовскому и Олегу рязанскому: «От сильного царя Мамая от восточного. За все то, что написали мне, и за дары ваши великую хвалу я вам воздаю. Сколько хотите захватить русской земли, тем всем я одарю вас, только выполните присягу ко мне, встретьте меня со своими силами, где только успеете, чтобы одолеть своего недруга. А мне ваша сила не надобна, но если бы захотел, со своею силою древний бы Иерусалим мог пленить, как и халдеи. Но я приму вас ради вас самих, а моим именем и вашей угрозою прогнан будет князь Дмитрий Иванович московский, страшным станет имя ваше в странах ваших, ведь мне, царю, подобает побеждать подобных себе, принадлежит мне царская честь, так скажите князьям своим».

Послы возвратились к Ольгерду и Олегу и сказали им: «Царь вас приветствует за великую хвалу». Они же были скудны умом и возрадовались почетному приветствию царя Мамая, не зная того, что бог дает власть тому, кому хочет. Ныне этот многобезумный князь Олег рязанский, одна вера и одно крещение у него с великим князем Дмитрием Ивановичем московским, замышляет с безбожным царем Мамаем на московского князя Дмитрия и на святую православную христову веру, хочет разорить святые божии церкви. О таковых-то пророк сказал: «Поистине порубили свои масличные деревья и посадили дикие маслины». Так и сей новый отступник, князь Олег рязанский. Царь начал спешно собираться. На пути же нечестивый не спасется, собирает себе досаждение и поношение. Ныне мы этого Олега рязанского назовем вторым Святополком.

Князь же великий Дмитрий Иванович услышал, что идет на него безбожный царь Мамай, неуклонно со всеми своими силами, разъярившись на христову веру и подражая безбожному царю Батыю. Князь великий Дмитрий Иванович был очень опечален нападением безбожных и, став пред иконою господнего образа, который стоял у его изголовья, пал на колени и начал молиться: «Если не смею я молиться, смиренный раб твой, тс покажу уныние мое, но возлагаю на тебя, господи, печаль мою, ты ведь свидетель этому, владыка. Не сотвори нам, господи, как нашим отцам, когда навел на них, грехов наших ради, злого Батыя, и велик еще тот страх и трепет. И теперь, господи, не прогневайся на нас до конца. Знаю, господи, что из-за меня хочешь погубить всю землю. Я согрешил больше всех людей перед тобою. Взгляни, господи, на слезы раба твоего и укроти, господи, сердце скверного варвара». И поднявшись с земли, сказал: «На господа уповал и не постыжусь того вовеки». И утешился от слез.

И спешно послал за своим братом, князем Владимиром Андреевичем, который был в своем уделе в Боровске. И за всеми князьями русскими послал и за всеми воеводами местными и повелел им всем поскорее прибыть в Москву. Князь Владимир Андреевич и все князья и воеводы вскоре прибыли в град Москву. Князь же великий Дмитрий Иванович, увидев брата своего, князя Владимира Андреевича, возрадовался радостью великою, и поцеловались они, и сказал ему великий князь все по порядку, что случилось. Выслушав великого князя, князь Владимир начал утешать великого князя. И пошли оба к преосвященному митрополиту Киприану.

И сказал князь великий Дмитрий Иванович: «Знаешь ли, отче, предстоящую беду: безбожный царь Мамай идет на нас неуклонно, быстро, полный ярости». Митрополит же сказал великому князю Дмитрию Ивановичу: «Поведай мне, господин, чем ты провинился пред ним». Сказал же ему князь: «Разузнай, отче, что я все отдал и даже вдвойне по книгам отцов наших». Преосвященный же митрополит сказал великому князю: «Господин, попущением божиим, за наши согрешения идет Мамай на землю нашу, но вам подобает, православным князьям, удовлетворить нечестивых царей дарами в два раза четырежды. Если же и тогда он не примирится, то господь его усмирит. Поэтому так сказано: «Господь гордым противится, а смиренным дает благодать». Так и случилось с великим Василием в Кесарии, когда злой отступник царь Иулиан шел против персов, желая разорить его город. Василий Великий помолился богу со всеми христианами и собрал много золота и послал к Иулиану. Он же еще более разъярился. И послал господь своего воина, святого Меркурия, и уничтожил Меркурий с божьею помощью злого отступника царя Иулиана и войско его. Ты же, господин, возьми себе даже то золото, что имеется у меня, пошли к нему и еще более оправдайся перед ним».

Князь великий, по совету отца своего митрополита, послал своего приближенного юношу, достаточно умелого, по имени Захария Тутшева, и с ним отпустил Андрея Попова сына Семенова, который прибежал от царя Мамая с вестью к великому князю. И дает им двух переводчиков, хорошо знающих татарский язык, и иных многих с ними людей отпустил и много золота послал к царю Мамаю. Захарий же и Андрей дошли до земли Рязанской и услышали, что Олег рязанский и Ольгерд литовский перешли на сторону Мамая. Захарий вскоре тайно послал вестника своего к великому князю Дмитрию Ивановичу. Князь же великий, услышав злую весть и замыслы новых отступников, двух князей своих местных, и начал сердцем болеть и исполнился ярости и горести и начал молиться: «Господи, боже мой, уповал на тебя, любящего правду. Если же враг делает зло, то подобает терпеть, извечно враг рода христианского против того, чтобы братьям жить в согласии. Суди, господи, между ними и мною, как было и в прежние дни: пришел Исаф на брата своего Иякова Израиля, и Яков выступил с копьем и убил его. Вот друзья мои искренние замыслили против меня злую мысль, я ведь зла им не сотворил, разве только дары и почести принимал, а их в ответ также отдаривал. Но суди, господи, по правде моей, да погибнет злоба грешных».

И взяв с собою брата своего, князя Владимира Андреевича, пошел вторично к преосвященному митрополиту Киприяну и поведал ему, что Ольгерд литовский и Олег рязанский соединились с безбожным царем Мамаем на нас. Преосвященный же митрополит Киприан сказал так: «Какую, господин, обиду сделал ты им?» Князь же великий Дмитрий Иванович прослезился и сказал: «Отче, пред богом я грешный человек, а по отношению к ним не отступил даже на черточку от обычаев своих отцов, знаешь ведь сам, отче, что я удовлетворен своими пределами, никакой обиды я им не сотворил, из-за чего бы собрались на меня досаждающие мне».

Преосвященный же митрополит сказал великому князю: «Сын мой, господин, смотри веселыми очами и сердцем, закон почитаешь божий по правде, ведь праведен господь, правду он возлюбил, и ныне «окружили меня, точно псы, многие со всех сторон». Но суетно и тщетно они на тебя ополчились. Ты же, господин, именем господним сопротивляйся им, и господь за правду твою будет тебе помощник. А от всевидящего ока господнего где ты можешь укрыться, от крепкой руки его?»

И слушал князь великий с радостью митрополичьи слова и начал совещаться с братом своим, с князем Владимиром Андреевичем, и со всеми русскими князьями и воеводами. И все постановили так: поставить в степи сторожевых твердых. И послал великий князь в сторожевые крепких, избранных мужей, своих оружников: Родиона Ржевского, Андрея Волосатого, Василия Тупика, Якова Ослебятева и иных крепких 70 юношей. И повелел им быть на Быстрой Сосне, стеречь и ехать к орде добывать пленника, чтобы как следует узнать царево хотение. А сам князь великий разослал по всей Русской земле гонцов со своими грамотами, по всем городам своим и в Великий Новгород: «Будьте готовы со мною на войну против безбожного царя Мамая с его татарами, соединимтесь на Коломне на успеньев пост»[650]. Сторожевые замедлили в степи, и князь великий Дмитрий вторую стражу послал к ним: Климента, старого поляника Святославля[651], Григория Судакова, Фому Гацабесова и крепких иных юношей 33 человека. И приказал им вскоре возвратиться. Они же встретили Василия Тупика, который вел татарского пленника к великому князю, пленник тот был знатным, из царева двора. И поведал пленник великому князю, что действительно царь идет на Русь, что с ним вел переговоры и соединился Олег рязанский, спешит царь, требует «осени».

Услышав правдивое известие о наступлении безбожного царя Мамая, князь великий Дмитрий Иванович начал утешаться и укреплять брата своего князя Владимира Андреевича и всех русских князей и сказал: «Братья мои, русские князья, гнездо мы великого князя Владимира киевского, который вывел нас из языческой веры, ему ведь дал господь познать святую православную веру, как и военачальнику Плакиде. Он же заповедал нам ту веру хранить и держать крепко и сражаться за святую веру. Если кто пострадает ради нее, то в будущей жизни будет у бога со святыми. Я же, братья, князья русские, хочу сам крепко сражаться, и до смерти». И сказал ему князь Владимир и все князья русские и воеводы грозные: «Воистину, государь, велено нам закон хранить и поступать по святому евангелию. Сказал ведь господь: «Если кто пострадает за имя святое, то я с ним». Мы же, государь, готовы в этот же день за тебя, государя, головы свои положить, и за святые церкви, и за православную веру, и за твою великую обиду».

Князь же великий Дмитрий Иванович, услышав это от брата своего, князя Владимира, и от всех князей русских, что стремятся они за веру бороться, повелел русским людям со всей земли быть на Коломне на успение пресвятой богородицы. «Там сам назначу полки и каждому полку поставлю воеводу».

Многие же люди пришли на Коломну к великому князю, и все говорили как едиными устами: «Дай же нам, господи, жизнь свою положить ради имени твоего». Пришли к нему князья белозерские, хорошо вооружены, с людьми, с конями, в доспехах, готовы к бою: князь Семен Михайлович, князь Федор Семенович, князь Андрей кемский, князь Глеб каргопольский и князья андомские. Потом пришли князья ярославские со своими силами, князь Андрей и князь Роман Прозоровские, князь Левкей перемский, князь Дмитрей ростовский и иные многие князья.

Уже ведь, братья, стук стучит, гром гремит — сильная сила, великого князя, воинство, русские сыновья в золоченых доспехах.

Князь же великий, взяв с собою брата своего и всех князей русских и все православное воинство, пошел к живоначальной Троице, к отцу своему преподобному Сергию получить благословение от святой обители. И умолил его преподобный Сергий, чтобы он выслушал святую литургию: наступил ведь день святого воскресения, на память святых мучеников Флора и Лавра. И послушал его великий князь. По окончании же литургии просил его Сергий со всею братиею, чтобы князь великий вкусил хлеба у святой Троицы, в обители. Великому же князю некогда было, потому что пришли вестники от Климента, старого поляника, что приближаются татары. И просил князь великий преподобного, чтобы его освободил. И сказал ему преподобный старец Сергий: «Это замедление вдвойне ускорит тебе бог. Господин, не будешь еще венец смертный носить, а венцы многие плетутся». Князь же великий вкусил хлеба. Старец же повелел в то время освящать воду с мощей святых мучеников Флора и Лавра. Князь великий быстро поднялся от трапезы. Преподобный же старец окропил священною водою его и все христолюбивое его воинство и благословил великого князя крестом христовым. И сказал ему: «Иди, господин, помянув бога, господь бог да будет тебе помощником и заступником».

И сказал ему тайно: «Погубишь супостатов своих, как должно твоему царству, и тебя самого уязвят сыроядцы копьем под левую пазуху, но это не к смерти будет для тебя. Только мужайся и крепись и призывай бога на помощь». И сказал ему князь великий: «Дай мне из своего полка двух воинов, Александра Пересвета и брата его Андрея Ослебяту, и ты с нами вместе поборешься». Преподобный же старец Сергий тут же повелел своим воинам, старцам[652] Александру и Андрею, готовиться. Они известны были как великие наездники в ратные времена: Андрей сотню гнал, а Александр двести гнал, когда сражались.

Они сделали по словам старца своего Сергия. И дал им старец вместо тленного оружие нетленное: крест христов нашит на схимах. И повелел им вместо шлемов возложить его на себя, и отдал их в помощь великому князю и сказал ему: «Вот тебе мои воины, а за тебя, государь, поборники». И сказал им святой старец: «Мир вам, братья мои, пострадайте как добрые воины христовы!» И всему православному войску дает он христово знамение, мир и благословение. Князь же великий Дмитрий Иванович возвеселился сердцем, но не сказал никому об этом. И сказал ему святой старец: «Иди ко граду Москве!» И пошел он, взяв, как некое сокровище некрадомое, благословение от старца.

Князь же великий, приехав в Москву, пошел с братом своим, с князем Владимиром Андреевичем, к преосвященному митрополиту Киприану и поведал только одному митрополиту, что сказал ему старец и как благословил его и все его войско. Преосвященный же митрополит повелел эти слова хранить в сердце своем, не говорить никому о них.

Наступил четверг, августа 27 день, на память святого отца Пимина Великого. И захотел князь великий Дмитрий Иванович идти против безбожных татар, взяв с собою брата своего, князя Владимира Андреевича. И пришел в церковь святой богородицы, стал перед образом господним, приложив руки свои к груди своей, источники слез проливая и молясь. И сказал: «Господи, боже наш, владыка страшный и крепкий, воистину царь славный, помилуй нас, грешных, когда унываем, к тебе единому прибегаем, нашему спасителю и благодетелю, твоею рукою мы созданы. Знаю, господи, согрешения мои, не оставь нас и не отступи от нас. Суди, господи, обидящих меня и помоги мне против борющихся со мною, возьми оружие и щит, восстань на помощь мне, дай же мне победу на враждебного царя Мамая. Да познают враги мои славу твою».

И вновь пришел к чудотворному образу госпожи, царицы всех созданий, который апостол Лука евангелист еще при жизни написал. И сказал:. «О чудотворная госпожа, царица, богородица, человеческая заступница, благодаря тебе узнали мы истинного бога, воплотившегося и родившегося от тебя. Не отдай, госпожа, город этот на разорение поганым язычникам, да не осквернят святых твоих церквей и веры христианской. Моли сына своего, тот усмирит сердца врагов наших, да не будет сила их высока. Пошли, госпожа, свою помощь, нетленной своею ризою покрой нас, и будем бесстрашны в битве. На тебя надеемся в молитве к сыну твоему, ибо мы твои рабы. Знаю, госпожа, если захочешь, дашь нам помощь против врагов, которые не призывают святого имени. Мы же, госпожа, пречистая богородица, надеемся на помощь твою и пойдем против безбожных татар, да будет умолен тобою сын твой и бог наш». И пошел к гробу чудотворца Петра митрополита преблаженного и, почтительно кланяясь ему, сказал: «О чудотворный святитель христов Петр, по милости божией творишь ты чудеса непрестанно, Петр митрополит, во гробе. Ныне пришло для тебя время молиться общему нашему владыке Христу. Ныне ведь супостаты, безбожные враги наши, тяжко ополчились, на град Москву вооружились. Тебя господь даровал нам, как крест и наше спасение, тебя, светлую свечу, светящую на всю Русскую землю, тебе должно молиться за нас, да не приидет на нас смертная гибель и рука татарская да не погубит нас. Ты ведь страж наш крепкий против нападений вражеских, мы ведь твое стадо».

И кончив молитву, поклонился митрополиту. Преосвященный же митрополит благословил его и дал ему христово знамение — крест и послал священников с крестами в Спасские ворота, и в Никольские, и в Константиновские, с живоносными крестами и со святыми иконами, чтобы всякий воин при выходе был благословлен. Князь великий Дмитрий Иванович с братом своим, с князем Владимиром Андреевичем, пошел в церковь небесного воеводы архистратига Михаила. Пришел князь великий к образу архистратига Михаила и помолился со слезами, обращаясь к образу его, и, подойдя к гробам православных князей русских, прародителей своих, сказал им: «Истинные хранители православия и поборники, если имеете смелость, помолитесь господу о нашем унынии, потому что ныне нашествие случилось на нас, детей ваших, ныне сражайтесь вместе с нами». Многие он высказал слова и вышел из церкви. Княгиня же великая Евдокия и другая княгиня, Владимирова Мария, и иных православных князей княгини с воеводскими женами там стояли, провожая в слезах и в возрыдании сердечном, не в состоянии ни слова изречь. И дала Евдокия великому князю последнее целование, и прочие княгини и боярыни такое же целование дали и возвратились с великою княгинею Евдокиею. Князь же великий сам едва удержался от слез, из-за народа, сердцем плакал, а утешал свою великую княгиню и сказал: «Жена, если бог за нас, то кто против нас?»

Князь же великий Дмитрий Иванович сел на своего любимого коня, и все князья русские и воеводы сели на коней своих. Солнце ему на востоке сияет ясно, путь указывают ему сродники, Борис и Глеб,

Тогда точно соколы поднялись от золотых колодок, из града Москвы, возлетели под синие облака, возгремели своими золотыми колокольчиками, хотят напасть на многие стада лебединые. Это поднялись сыны русские с государем, с великим князем Дмитрием Ивановичем, хотят ехать на силу татарскую. Князь же Владимир и белозерские князья выехали особо со своим полком, весело смотреть на полки их. Князь великий Дмитрий Иванович отпустил брата своего, князя Владимира Андреевича, на Брашеву дорогу со своими силами — 30 000. А белозерские князья пошли по Болвановской дороге — 25 000. А большое войско с великим князем пошла дорогою на Котел — 50 000. И вся сила уже на Коломне, выехал князь Дмитрий Иванович.

На Коломне стук стучит велик. Повелел князь великий двинуться своему знамени черному по широкой дороге. Впереди солнце согревает, вслед за государем ветерок тихий веет. Из-за того разлучился князь великий с братом своим, с князем Владимиром, что не вместиться им идти одной дорогою.

Княгиня же великая Евдокия со своей снохою, с княгиней Мариею, и со всеми княгинями и воеводскими женами вошла в златоверхий терем в набережный, в свои сени и села под стекольчатым окном на сиденье. Уже ведь в последний раз смотрит на своего государя, на великого князя Дмитрия Ивановича, слезы проливая, как речную струю, с печалью великою. Приложила руки свои к груди своей, говоря: «Господи, боже мой, снизойди на смирение наше и сподоби меня увидеть своего государя, славного среди людей, великого государя, князя Дмитрия Ивановича. Подай ему помощь крепкой рукой своей, чтобы победил сопротивных ему супостатов. Не сотвори, господи, так, как случилось за сколько-то лет до этого в битве на Калках христиан с татарами. И убили тогда православных христиан 400 000. От такой беды, господи, спаси нас и помилуй, не дай, господи, погибнуть оставшимся христианам. Да славится имя твое святое! А от татарской победы Русская земля погибла. Не имеем ведь надежды ни на кого, только надеемся на всевидящего бога. Я же имею двух малых детей, Василия да Георгия. Если кто поразит их, как солнце с юга, как ветер, повеющий на запад, оба этого не смогут вытерпеть: малы они еще. А я что тогда сделаю? Возврати, господи, государя моего, отца их, князя Дмитрия Ивановича, по здорову. Тогда и земля их спасется, а они царствуют во веки».

Князь же великий взял с собою сурожан, московских купцов как свидетелей: если что случится с ним, государем, они будут рассказывать о нем в дальних землях, как купцы-хозяева. Были с ним: Василий Капий, Сидор Олуферьев, Константин Петунов, Козьма Ховрин, Антон Верблюзин, Михаил Саларев, Тимофей Везяков, Дмитрий Чермного, Дементий Саларев, Иван Шихца. И двинулись князья русские успешно, точно пить хотят чаши с медом или с вином, честь добыть и славное имя.

Уже стук стучит и гром гремит на ранней заре. Князь Владимир через Москву-реку перевозится на красивом перевозе в Боровске.

Князь великий пришел на Коломну на память святого Моисея Мурина[653], тут уже были многие воеводы ратные, встретили они великого князя Дмитрия Ивановича на реке на Северке. Епископ же встретил его в городских воротах с живоносными крестами и с духовенством, осенил его крестом и молитву сотворил: «Спаси, господи, люди твоя». На другой же день князь великий повелел всем князьям выехать к Донцу в степь.

В святое воскресенье после заутрени начали в ратные трубы трубить и в органы многие бить, знамена многие распростерты у сада Панфилова. Русские сыны заняли поля Коломенские, так что никому невозможно обозреть их очами от множества их войска. Князь же великий Дмитрий Иванович, выехав с братом своим, с князем Владимиром Андреевичем, увидел множество собранного войска и возрадовался радостью великою. Каждому полку воеводу поставили, к себе же князь великий взял еще белозерских князей. В правую руку назначил князь великий брата своего, князя Владимира Андреевича, и дал в полки к нему князей ярославских. А в левую руку назначил князя Глеба брянского. В передовой полк — Дмитрия Всеволодовича, да брата его Владимира. С коломенскими воеводами — Микула Васильевич, с владимирцами — воевода Тимофей Волуевич, с костромичами — воевода Иван Родионович, с переяславцами — воевода Андрей Серкизович[654]. А у князя Владимира были воеводами Данила Белеутов, Константин Кононов, князь Федор елецкий, да князь Юрий мещерский, князь Андрей муромский.

Князь великий Дмитрий Иванович установил полки свои и назначил воеводу в каждом полку. И повелел через Оку-реку перевозиться, заповедав всем князьям и воеводам: «Если кто из вас пойдет по Рязанской земле с большими силами, пусть и волоса не коснется ни единого у кого-либо в земле Рязанской». А сам князь великий, взяв благословение у архиепископа коломенского, перебрался через Оку-реку со всеми силами.

И как будет князь великий на другой стороне реки, и все князья и воеводы и вся Русская земля и войско вместе с ним, повелел князь великий всем воеводам сосчитать силу его, сколько войска у какого воеводы. Сосчитали Русскую землю. Говорит тогда первый князь — Федор Семенович: «Со мною силы 25 000». Второй воевода — князь Глеб брянский: «Со мною силы 25 000». Третий воевода говорит, князь Дмитрий Всеволожский: «Со мною силы 36 000». Четвертый воевода — князь Михайло Васильевич: «Со мною силы 20 000». Пятый воевода говорит — Тимофей Валуевич: «Со мною силы 15 000». Шестой воевода — Иван Родионович Квашня: «Со мною силы 16 000». Седьмой воевода — переяславский Андрей Серпухович: «Со мною силы 16 000». Восьмой воевода — князь Андрей муромский: «Со мною силы 18 000». Девятый воевода — Данила Белеутов: «Со мною силы 13 000». Десятый воевода — Константин Конанович: «Со мною силы 20 000». Да всей силы с великим князем Дмитрием Ивановичем 400 000 без двух тысяч, ратных людей в доспехах. В тот же день приехали после этого за Оку-реку к великому князю посадники новгородские Великого Новгорода, а с ними силы пришло 30 000, и били челом великому князю Дмитрию Ивановичу. В то время отпустили третью стражу избранных удальцов, чтобы встретились с татарскими сторожевыми в степи: Семена Милюка, да Игнатия Кренева, да Фому Тынину, да Петра Горского, да Карпа Олексина, Петрушу Чуракова и иных многих бывалых людей 90 человек. И сказал князь великий брату своему, князю Владимиру: «Поспешите, братья, противу безбожных татар. Если смерть нам приключится, все равно не испугаемся, не без пользы эта смерть» И пошел путем своим князь великий Дмитрий Иванович, молясь господу богу и призывая на помощь сродников своих, святых страстотерпцев Бориса и Глеба.

Услышал Олег рязанский, что князь великий уже идет со многими силами против безбожных татар и царя Мамая, твердо вооруженный верою и к богу от всей мысли упование имея, начал остерегаться, переходя с места на место с единомысленниками своими, говоря: «Если бы можно нам было послать к многоразумному Ольгерду литовскому с сообщением о таком деле, так стали бы совещаться, но для нас отняты пути. Мы же по-прежнему мыслим, что не подобает русским князьям противостоять с оружием восточному царю. Ныне же что он помышляет, откуда пришел ему замысел и помощь великая, чтобы пришло ему на разум против нас трех вооружиться». И сказали ему бояре его: «А нам, господин, уже пятьдесят дней тому назад рассказали, только мы стыдимся тебе сказать. Говорят, в княжении его есть монах, Сергием зовут. Тот очень прозорлив. Он и вооружил его на царя и из своей обители дал ему двух воинов-монахов, очень сильных».

Услышав это от своих бояр, Олег рязанский начал сердиться на своих бояр: «Почему мне об этом не поведали прежде, чтобы я умолил нечестивого царя и никакого зла не сотворилось бы? Не я один оскудел умом, но и более разумный, чем я, Ольгерд литовский. Но тот ведь почитает закон Петра Гугнивого, католическую веру[655], я же, окаянный, почитал истинного бога. На что и ради чего я польстился? Об этом сказало божественное писание: «Если раб знает закон господина своего, а преступает, за это ему бывает без милости». Ныне же что сотворю, кому буду подчиняться? Если великому князю подчинюсь, то не примет меня, знает об измене моей к нему. Если же примкну к нечестивому царю, то и дороги для меня нет, как к нему идти на помощь. Если же пойду к нечестивому, поистине буду как древний гонитель Христов; как древнего Святополка, пожрет меня земля, и я не только богатства своего лишен буду, но и жизни лишусь. Но если бог за нас, то никто против нас, да еще старец Сергий ему помогает. Если же ни одному из них помощи не сотворю, то как могу от обоих спастись? Кому из них бог поможет, тому я и присягну».

Ольгерд же вслед за ранее названными своими сродниками приблизился, а привел с собою много литвы и татар, чтобы идти к царю Мамаю на помощь. Когда же Ольгерд был у Одоева и услышал про великого князя Дмитрия Ивановича, что тот собрал войска много, Русь и Словенскую землю, и пошел к Дону, убоялся Ольгерд и остался там, и оттуда не двинулся далее. И начал размышлять о своем суетном замысле, видя, что соединение сил не происходит, и начал сердиться и сказал: «Если не хватает человеку своего ума и мудрости, то чужою мудростью не прожить. Но прежде никогда Литва не училась у Рязани. Ныне же вывел меня князь Олег рязанский из ума, а себя еще больше погубил. Ныне останусь здесь, пока не услышим о победе московского великого князя».

В тот же день прискакал к Ольгерду литовскому гонец из земли Литовской и привез к нему писания, написанные таким образом. Написано было про его детей, что пошли его дети на помощь великому князю московскому Дмитрию Ивановичу, как они советовались между собой, два брата, князь Андрей да князь Дмитрий. Замысел же их таков был. Слышали князь Андрей полоцкий и князь Дмитрий брянский Ольгердовичи, что великая беда и забота и печаль случилась князю Дмитрию московскому и всему православному христианству от безбожного царя Мамая, с этого времени и замыслили. Ненавидимы были оба отцом, но были боголюбивы, вместе крещение приняли от мачехи своей, княгини Анны. Были они, как некие колосья доброплодные, заглушаемые, живущие посреди нечестия, не дававшего плодов достойных. Андрей послал к Дмитрию тайное письмо малое, в нем же было написано: «Брат мой возлюбленный, отец наш отверг нас от себя и не возлюбил нас, велев нам последовать его вере. Чем же мы воздадим за то, что познали истинного бога? Ныне выполним добрый подвиг перед подвижником христовым и начальником христианским великим князем Дмитрием Ивановичем московским. Ныне ведь ему, великому князю, печаль великая от по ганых татар. Да еще отец наш помогает им и князь Олег рязанский приводит нечестивых татар. Нам же подобает так сделать, как божественное писание говорит: «Братья, в бедах пособивъ бывайте». Но подумаем сами: отцу ли станем противиться или к великому князю московскому пойдем на помощь? Сказал святой апостол Лука, евангелист, спасителя нашего христовы уста его сказали: «Преданы будете родителями своими и братией своей и умрете имени моего ради. Претерпевший до конца, тот спасен будет». Так возьмем от плода терпения и отдадим себя истинному плодовитому винограду христову, возделанному руками божьими. Ныне постараемся не земного ради княжения, но желая небесного царствия и чести, что господь дает творящим волю его».

Князь же Дмитрий Ольгердович прочел послание и начал радоваться и от радости плакать и сказал: «Владыка, человеколюбец, дай ж нам, господи, сотворить тысячи тысяч[656] добрых подвигов, открыл господь все доброе брату моему». И сказал послу тому: «Так скажи брату моему: в тот же день готов быть по приказу твоему, сколько только божьим промыслом будет у меня воинов, которые собраны для войны с дунайскими турками. Слышал ведь, что пришли ко мне вестники из Северы. Там ведь хочет великий князь Дмитрий Иванович ожидать безбожного царя Мамая и злых его сыроядцев, уже день там пробыл. Нам же следует идти к Северской стране, там нам надо соединиться. Пойдем дорогою отца нашего, чтобы не получить осуждение и проклятие из уст его».

И через несколько дней сошлись оба брата Ольгердовича со всеми своими силами в Северской стране. И увиделись и возрадовались, как некогда Иосиф, увидев Беньямина, брата своего. И вот два брата увидели у себя множество войска, собраны выдающиеся: бойцы. Быстро они прибыли на Дон и приехали к великому князю Дмитрию Ивановичу. Ольгерд же, услышав от вестника своего и выслушав письма, посланные к нему от доброхотов, что его дети пошли к великому князю на помощь, как бы очнувшись, помыслил так: «К кому пойду я на помощь? К царю пошел бы так мне уже путь закрыт великим князем. Если пойду к великому князю, то уже оба мои сына раньше меня у него оказались. Не знаю, что нам делать».

И сказали ему ближние его друзья: «Прежде этого времени было так. Сыновья за отца на битве головы свои кладут, то же делают и твои два сына. Если уж убьют их, то ты сам спасешься в своей земле Литовской и их городами завладеешь. Если же пойдешь к великому князю, то там убит будешь от царя Мамая по выше сказанным посланным письмам, что получаешь. Если царь Мамай одолеет московского князя без тебя, то отговоришься, что князь великий поотнимал у тебя дороги, а к твоей земле со всею силою выехал». Ольгерд же литовский, услышав от своих панов речь такую, одобрил словеса их и сказал своими устами: «Помоги, господи, детям моим, а не Мамаю!»

Икнязь великий говорил брату своему, князю Владимиру: «Видишь ли, брат, дети отца оставили, а к нам пришли». Литовские князья нагнали великого князя на этой стороне Дона, на месте на Черном, на Березаи. И поклонились литовские князья великому князю московскому, и хорошо почтил их князь великий и многие дары дал им, назвал их себе новонареченными братьями, русские князья Ольгердовичи. А силы с ними пришло 46 000 кованой рати[657].

Князь же великий Дмитрий Иванович московский спешно послал Своего вестника в Москву к преосвященному Киприану митрополиту и к преподобному Сергию и к великой княгине Евдокии, что два брата Ольгердовичи приехали ко мне на помощь, утаившись от отца своего Ольгерда. Преосвященный же Киприан митрополит, услышав это, прослезился, начал молитву говорить: «Господи, владыка человеколюбец! Помилуй и избавь русских князей и все войско их, чтобы враждебные нам ветры на тихость преложились». И послал митрополит по всем монастырям гонца своего, и к преподобному старцу Сергию, и по всем церквам и повелел к господу богу молитвы творить день и ночь. Великая же княгиня Евдокия, услышав о той божьей милости, многую милостыню раздавала нищим. А сама княгиня непрестанно ходила в церковь, день и ночь. Но об этом оставим и к прежнему возратимся.

Пошел князь великий по широкой дороге, радуясь соединению своих воинов, ожидая встречи с погаными. Говорит тогда князь великий: «Братья мои милые, литовские князья, почему пришли сюда? А я вас не ждал к себе на помощь». Они же сказали ему: «Господь бог послал нас тебе на помощь». Князь же великий сказал: «Воистину вы божии ревнители праотца Авраама, также быстро помог бог великому князю Ярославу отомстить за кровь братии своей». Стоял же князь великий со многими силами на месте, нарицаемом Березай, за двадцать три версты от Дона. Настал уже четвертый день сентября, на память святого пророка Захарии и убиения князя Глеба Владимировича. В то же время приехали двое сторожевых к великому князю, Петр Горский да Карп Олексин, привели знатного пленного из царева двора. Тот же пленник рассказал великому князю: «Уже царь на Кузьмине гати, не спешит царь, ожидает Ольгерда литовского и Олега рязанского, а о твоем войске и вести у него нет, не ждет царь встречи против себя, согласно ранее сказанным писанным грамотам Ольгердовым, через три дня должен быть на Дону». Князь же великий спросил пленника о силах царевых. Он же сказал: «Не счесть силы никому же, такое множество».

Князь же великий начал советоваться с братом своим, с князем Владимиром Андреевичем, и с литовскими князьями — новонареченною братиею, и с воеводами, говоря: «Братья мои милые, князья и бояре, думайте, здесь ли еще останемся или за Дон перевеземся». И сказали ему бояре московские: «Предадим жизнь свою смерти на этой стороне Дона». И воскликнули Ольгердовичи от горести сердца своего: «Не слушай, князь великий, крамольников московских, поезжай за Дон-реку, если из-за страха не дерзнешь, желания не поручишь, ни славного имени вовеки».

Сами же оба брата ударили по коням своим и перебрались за Дон-реку и вся сила их за ними, говоря великому князю Дмитрию Ивановичу: «Хочешь ли, князь, стойкого войска, вели перевозиться за Дон-реку; если же из-за страха не пойдешь, желание тебе не исполнить и славного имени не получить вовеки. Да ни единый человек не помышляет повернуть обратно перед великой силой царя Мамая, потому что надо возвещать: «Не в силе — бог, в правде — бог». Сродник твой и наш Ярослав переправился за реку и Святополка победил, прадед твой — князь великий Александр Ярославич, переправившись через Неву-реку, короля победил, призвав бога на помощь. Так подобает, князь великий, Дмитрий Иванович, и тебе делать. Если побьем силу врагов своих, то все спасемся; если бог пошлет нам смерть, то все общую смерть примем, от князей и до простых людей. Тебе же, великому князю, о смерти подобает иными словами говорить, чтобы теми словами укрепиться войску твоему. Мы ведь видели, как множество избранных витязей войска твоего хотят за тебя, государя, головы свои положить». Услышав же князь великий слова их, повелел войску своему перевозиться за Дон-реку. Вестники уже спешат и говорят: «Приближаются татары». И многие сыны русские возрадовались радостью великою, видя близость своего подвига желаемого, которого на Руси желали многие дни.

Множество волков прибежало от моря на место грозное, воют все дни и все ночи непрестанно, гроза великая. В полках храбрые сердца укрепились, а слабые успокоились. Множество воронов необычно собралось, не умолкая они каркают, а галки своею речью говорят. Орлы многие от устья Дона слетелись, по воздуху летают, кличут, ожидая того грозного, богом назначенного дня, когда падут трупы человеческие и будет кровопролитие, как морская вода. От такого страха и грозы великой деревья приклонились, а трава простерлась по земле. Многие унывают, видя перед очами смертную чашу. Поганые стыдом омрачаются перед погибелью жизни своей, потому что после смерти поганых погибнет память их с шумом, православные же люди процветут радостью, ожидая исполнения того обетования и прекрасных венцов от Христа, о каких поведал преподобный старец Сергий. Вестники же сообщают, что поганые приближаются.

В 6 день сентября прибежал Симеон Милюк со своею дружиною, а поганые за ними гнались, столкнулись с полками нашими и возвратились вспять и сказали царю Мамаю, что русские, ополчившись, стоят у Дона. Божиим же промыслом узрели они множество людей собранных и говорят своему царю: «Набрано у них войска вчетверо больше, чем у нас». Он же, нечестивый царь, разжигаемый дьяволом и разумев свою погибель, внезапно крикнул, испустил голос свой, сказал: «Такова ли моя сила! Если не одолею своего слуги, то как возвращусь вспять в свою землю, срама своего не смогу стерпеть». И повелел своим воинам вооружаться.

Семен же Милюк сказал своему великому князю Дмитрию Ивановичу, что татары на Гуснице, на броде стоят: «Тут стражи его нас узрели; только переход в одну ночь между нами, утром должен быть на Непрядве-реке. Тебе, государю, великому князю, подобает в этот же день полки приготовить к бою, чтобы не опередили поганые татары, теперь спешат татары. И начал князь великий Дмитрий Иванович с братом своим, с князем Владимиром Андреевичем, и с литовскими князьями, с Дмитрием и с Андреем Ольгердовичами, полки расставлять до шестого часа.

Некто же воевода, приехавший с литовскими князьями, именем Дмитрий Бобров, а родом земли Волынской, опытный полководец, хорошо умел устанавливать полки: как следует, где кому подобает стоять. Князь же великий Дмитрий Иванович, взяв с собою брата своего, князя Владимира Андреевича, и литовских князей, и всех князей и воевод, выехал на место высокое и видит образ святой, водруженный на христианском знамени, светящийся, как некий светильник солнечный. Погода ясная. Шумят знамена, вышитые золотом, простирая полотнища свои, как хоботы[658], точно облака, тихо они трепещут, точно хотят промолвить. Богатыри русские, как живые хоругви, движутся. Доспехи русских сынов, как вода всебыстрая, блещут, а шлемы на их головах, как роса «утиная глава» во время ясной погоды, светятся. Еловцы же шлемов их, как пламя огненное, горят. Умильно видеть и жалостно глядеть на воинский строй русских князей, удалых детей боярских. Так все единодушно, один за другим хотят умереть и все единогласно говорят: «Боже святой, смилуйся над нами, даруй победу православному царю нашему, как Константину, как кроткому Давыду, покори под ноги его всякого врага». Дивились этому литовские князья, говоря: «Никогда не было такого замечательного войска раньше нас».

Князь великий Дмитрий Иванович, видя, что полки его хорошо готовы к бою, сошел с коня и стал на колени на траву ковыль, перед великим полком у черного знамени, на котором был образ владыки, господа нашего Исуса Христа, поклонился знамени и начал молитвы говорить из глубины сердца своего, громко говорить, плакать и призывать бога на помощь.

Молитва. «О владыка, вседержитель, посмотри милостиво оком своим на смиренных твоих людей, твоею ведь рукою, господи, сотворен и святою и честною кровью твоею искуплен род христианский. Услышь, господи, молитвы наши и обрати сердце свирепому врагу варвару на смирение, чтобы не сотворил зло рабу твоему. Обрати свое лицо против нечестивых, что не призывают имени твоего святого. Молюсь образу твоему святому и пречистой твоей матери и твердому и необоримому милостивому святителю Петру Русскому, на твою помощь надеемся, и не смею призывать имени твоего святого».

Князь великий, окончив молитву и сев на своего коня, начал по полкам ездить с князьями и с воеводами, и каждому полку сам говорил своими устами: «Братья, князья и воеводы, и молодые люди, сыновья христианские, от мала и до велика. Уже, братья, сегодня день уходит, а ночь приблизилась, бодрствуйте и молитесь в эту ночь, крепитесь и мужайтесь каждый из вас, утром ведь вас невозможно будет приготовить к бою. Уже ведь, братья, гости наши близко от нас, на реке на Непрядве, утром ведь, братья, все будем от них пить чашу общую; ведь, братья, нас, христианских сынов, господь сам ведает; будем пить чашу поведеную, ту, друзья мои милые, что на Руси захотели пить, чашу смертную, за святые божии церкви, и за веру православную, и за землю святорусскую, и за мою обиду. Уповайте на бога единого живого. Да мир будет с вами, братья мои, потому что спешат татары!»

Брата же своего, князя Владимира Андреевича, великий князь послал вверх по Дону в дубраву, чтобы он утаился от полков, и дает ему достойных «ведомцев» своего двора, удалых людей 17, с ним же отпустил и своего знаменитого воеводу Дмитрия Волынца. Уже и ночь пришла накануне светоносного праздника святой богородицы, уже тогда ночь сравнялась со днем летним. Была тогда тою ночью теплота великая и тихость большая, заморозки росиые начались. Воистину сказало божественное писание: «Ночь несветлая для неверных, верным же — просвещение».

И сказал Дмитрий Волынец великому князю: «Испытаю, князь, свою примету ратную, кому будет божия помощь, — уже ведь тьма полная, а заря потухла». Дмитрий Волынец сел на своего коня и взял с собою одного великого князя Дмитрия Ивановича и выехал на поле Куликово и стал между двумя великими войсками. Слышался же стук велик и клич, как гром гремит, как трубы многие звучат, а позади их как волки грозно воют; была великая, необычная гроза, а по правой стороне вороны кликали. И был великий гомон птичий, а на другой стороне, напротив воронов[659] как гора гремела, по реке же по той Непрядве гуси и лебеди крыльями плескали, необычайную грозу предвещая.

И обратились в сторону русских полков, и была тишина великая. Сказал Волынец великому князю: «Слышишь ли что-либо, князь?» Овечал ему князь великий: «Слышали, брат, великая гроза». И сказал ему Волынец: «Что слышал?» Князь же ответил: «Ничего, только видели, как огненные зори полыхают, а из них точно кровь выступает». И сказал Волынец: «Молись, государь, богу, добрые знамения видятся, но только призывай бога на помощь с неоскудною верою. И еще, князь, есть у меня примета вторая». И слез с коня и пал на правое ухо, приникнув к земле, и так лежал долгое время и поднялся. И сказал ему князь великий Дмитрий «Какую ты примету, брат Дмитрий, слышал?» Он же не хотел ему сказать. Князь же великий понуждал. И он сказал: «Одна примета на великую скорбь, а другая на неизреченную радость для тебя из рода в род. Я слышал: земля плачет языческим языком о детях своих, а на другой стороне точно свирель плачевная жалостная слышится». Я множество таких примет и раньше знал, испытал их в ратное время и у прежних полков. Так слышал и ныне. Надейся на милость божию и на молитвы сродников ваших, новых страстотерпцев Бориса и Глеба, жду победы над погаными, но христианам много будет урона». Услышав же то, князь великий прослезился. И сказал Волынец: «Будет победа христиан и державы твоей. Но не подобает тебе, царь, в полках об этом говорить, но только вели каждому воину богу молиться и призывать святых на помощь. А рано утром вели всем воеводам и всякому воину вооружаться в доспехи, уже есть оружие непобедимое на супротивных».

Тогда же некто, разбойник, именем Фома Хабесов, поставлен был от великого князя Дмитрия Ивановича на реке на Чуре на Михайлове для крепкой, мужественной стражи от поганых. И бог, утверждая разбойника в вере, открыл ему видеть ночью великое видение. Видел он, точно на высоком облаке как бы некий очень большой полк с востока, с южной же стороны пришли двое юношей светлых, имея в руках острые мечи. И сказали полковникам татарским: «Кто вам повелел отчину нашу, Русскую землю губить? Ибо даровал нам господь бог стеречь отчину свою, Русскую землю» И начали юноши их убивать, и ни один от них не спасся. И с того времени человек тот утвержден был в вере и умудрен богом.

Утром разбойник рассказал великому князю Дмитрию Ивановичу наедине: «Видел я на небесах видение». Сказал ему князь великий: «Не говори, брат, никому об этом; премудрая эта вещь и страшная, если так произойдет». А сам государь расплакался горько от всего сердца своего, воздел руки свои к небу и сказал: «Господи, владыка, человеколюбец, молитвами святых твоих мучеников Бориса и Глеба помоги нам, как Моисею на Амалика, и как Давиду на Голиафа, и первому князю Ярославу над Святополком, и прадеду моему, великому князю Александру, над подхваляющимся римским королем. Как тот король хотел разорить отечество наше, Русскую землю, так и этот безбожный царь Мамай хочет попрать святую православную веру христианскую, разорить святые церкви. Не воздай нам, господи, по грехам нашим и пошли милость свою и просвети нас милосердием твоим. Не отдай нас, господи, рабов своих, на посмешище врагам нашим, да не порадуются враги наши и не окажут слова ложныя и неверные: где есть бог их. Бог же наш на небесах и на земле, на него я уповал. Помоги, господи, православным христианам, призывающим твое имя».

В восьмой день сентября наступил великий праздник рождества святой богородицы. На рассвете в пятницу, на восходе солнца, была мгла, как дым. И начали знамена простираться христианские и трубы трубить и в органы бить и многие зурны[660] звучать. Уже у русских князей, воевод и удалых людей сердце наполнилось яростью. Шли они под своими знаменами. Полки шли по приказу великого князя и по распределению воеводы Волынца. А трубы трубили у каждого воеводы под его знаменем.

После второго часа дня начали с обеих сторон страшно трубить трубы, и сливались голоса трубные в единый голос, слышать страшно. В тот час можно было видеть, как милосердием божиим и молитвами святых, святителя Петра митрополита, русского заступника, и преподобного старца Сергия, трубы татарские замерли, а русские еще усилились. Полки обеих сторон еще друг друга не видят, потому что утро мглистое, как дым, но земля грозно стонет, грозу возвещает от востока и до запада и до моря.

В то время по всем городам заморским была великая, необычная гроза. В Царьграде царьградский царь был в страхе великом и в великом недоумении, что такое случилось. И сказал ему воин его: «Видел я, царь, видение за семь дней до этого страха. Пришли страшные звери многие на овечьи стада и поели их, и мало осталось овец. Но оставшиеся овцы устремились на львиные стада, на львов, и съели этих злых зверей до последнего зверя. И я помыслил, царь, по поводу этого видения, что это такое, и стал думать, что начнется великая гроза — побоище на земле, но не знаю где оно будет».

Князь же великий, пересаживаясь с коня на коня, ездил по полкам, говоря со слезами: «Отцы и братья, князья и бояре, и дети боярские, и молодые люди, подвизайтесь во имя господа и ради святых церквей и ради веры христианской, не думайте ни о чем земном. Если смерть нам приключится, то жизнь вечную увидим. Ныне же, братья милые, устремимся на битву, все от мала и до велика, победными венцами увенчаемся от Христа бога и спасителя душ наших». Такими славами он укреплял свои толки.

И приехав под свое знамя под черное, пересел со своего коня на другого и снял с себя красную царскую одежду и надел другую. Своего же коня дает любимому своему постельнику Михаилу Бренку[661] и свою одежду на него надевает, потому что любил его чрезвычайно. И повелел великий князь Бренку на коне и в его княжеской одежде стоять на месте великого князя.

Уже великая гроза началась, земля стонет, поле Куликово перегибается, реки, точно живые, выступили из своих берегов. Князь же великий Дмитрий Иванович, став на своем месте, поднял руки свои к небу, молясь богу и говоря: «Боже, помоги мне». Поднял князь великий Дмитрий свои руки к небу и взял с груди своей живоначальный святой крест, на котором были изображены страдания Христовы, а в кресте было живоносное древо. И восплакался горько: «Надеюсь до последнего на тебя, честный крест господень, явившийся православному греческому царю Константину, когда он воевал с нечестивыми. Образом спасителя победил он, и не могуг обрезанные люди[662] противиться ему и выступать против креста господня. Покажи милость свою на мне, рабе своем». Такой говорил.

Пришли же в то время к великому князю Дмитрию Ивановичу грамоты от преподобного игумена Сергия, а в них было написано так: «Государю Русской земли, великому князю Дмитрию Ивановичу, и всем князьям и воеводам, и всему православному войску мир и благословение от преподобного отца Сергия, во имя бога отца, вседержителя, творца неба и земли. Смотри, государь, веселыми очами, сердцем мужайся и крепись, призывай бога на помощь. Господь бог поможет тебе, ты победишь врагов, как уже прежде я говорил тебе. Это не к смерти будет для тебя, но к славе великой».

Прочитал князь великий Дмитрий Иванович такое письмо от преподобного старца Сергия и начал плакать от радости, и начал целовать посланника. И укрепилось сердце великого государя письмом от преподобного старца Сергия. А посланный от старца еще передал великому князю богородицин хлеб, и князь великий съел хлеб пречистой богородицы и простер руки свои к небесам и громко воскликнул: «О велико имя пресвятой богородицы, помогай нам молитвами твоего угодника преподобного Сергия!» И сел на своего коня, и взял железную палицу, и двинулся сам раньше других из своего полка сражаться от горести сердца своего за святые церкви, за веру православную и за свою обиду великую.

Многие сыны русские и князья и богатыри удерживали его, запрещали ему, говоря: «Не подобает тебе, государю Русской земли, великому князю, самому биться в полках. Тебе, государю, подобает под знаменем стоять, а нам подобает пред тобою, государем, мужество свое показать, тебя, государя, господь спасет милостью своею. Тебе, государю, как же иначе знать, кого тебе как пожаловать или как одарить. Мы же, государь, все за тебя, государя, готовы головы свои положить. Тебе подобает стоять под знаменем, а нам, рабам твоим, подобает своею жизнью послужить тебе, ласковому государю. Тебя, государя, бог соблюдет, а нас не будет, так ты, государь нам память сотворишь, как князь Леонтий память сотворил Феодору Тирону в книгах псаломских. Для поминовения велишь написать русских князей в поминанье. А если тебя, государя, одного только убьют, то от кого будем мы ждать чести и пожалования? Если спасемся, а тебя одного не будет, какой будет успех? Будем мы все, как овечьи стада без пастуха. И придут на нас со всех сторон дикие волки и погубят нас, как кто захочет. Тебе, государю, следует и себя спасти и нас».

Князь же великий прослезился и сказал: «Братья мои милые, князья и бояре, и молодые люди, добра ваша речь, не могу вам ничего ответить на нее, только похвалю вас, вы ведь воистину ревнители, божьи рабы, сами больше всех знаете, как прекрасно умереть с добрыми людьми, принять мученическую смерть за святые церкви и за веру православную, и за свою обиду. Когда-то мученик Арефа, замученный Иустинианом, царем персидским, за веру, потому что веровал в Христа, и христов мученик не отступил от веры христовы.

Царь повелел отсечь ему голову, и вывели Арефу на сборище и отсекли ему голову. Святой же великий мученик Арефа смерть принял, радуясь, во имя веры и принял венец от Христа бога. Так же и вы, братья, русские сыны, пострадайте за веру православную и примите венец от Христа бога».

Слышали это добрые воины от своего полководца и удивились словам великого князя, один перед другим, спешат друг за друга головы положить под меч. Князь же великий Дмитрий Иванович велел выслушать его речь: «Вы, братья мои милые, — русские князья. Я принял от бога власть на земле, больше всех мне чести и даров, так разве не могу и зло вытерпеть и не выпить чаши смертной с вами. Как могу вытерпеть, как могу терпеть и видеть вас, побеждаемых? Не могу этого видеть. Если спасемся, то с вами спасен буду. И ныне, братья милые, вооружимся силою вышнего бога, творца неба и земли, на супротивных татар».

И вот уже первые полки ведут Дмитрий Всеволодич и брат его Владимир с правым полком, а с левым полком идет Микула Васильевич, а войско у него коломенское. Вслед за ними идут русские сыны, идут успешно оба полка, нет места, чтобы им расступиться на поле.

Безбожный же царь Мамай увидел хорошо устроенное русское войско и начал бояться. И поднялся царь Мамай с тремя князьями на высокое место, чтобы видеть кровопролитие человеческое, где съезжаются удалые люди с обеих сторон.

Потом выехал из татарского войска громадный татарин, подобный древнему Голиафу, видеть даже страшно. И начал безбожный татарин убивать православных христиан, а ему никто не мог сопротивляться из наших знатных, потому он был великий наездник и богатырь. Увидел это Александр Пересвет, чернец, посланный преподобным старцем Сергием. Был Пересвет назначен в полк Владимира. И встретил он великого князя Дмитрия и сказал: «Тот ищет противника себе, я хочу выступить против него с оружием. Ведь если я не выступлю против безбожного татарина, то все вы будете от него побеждены». И возложил старец на свою голову вместо шлема куколь, а поверх одежды старец надел свою мантию. И видеть его было умильно и грозно. На голове его был образ архангельский, вооружен он был схимою повелением игумена Сергия. И сказал старец «Отцы и братья, простите меня грешного и благословите. И ты, брат Ослябя, моли бога за меня». И еще сказал Пересвет: «Святой преподобный Сергий, помогай своими молитвами святыми». И сел на коня своего и взял в руки посох преподобного старца Сергия, и устремился против безбожного, и все христиане, воскликнули: Боже, помоги, господи, рабу своему». И ударились копьями друг против друга, и копья их переломались, и пали оба с коней своих на землю, и так скончались оба.

И вступили в бой в третьем часу дня и бились крепко. Видя же это, князь великий сказал: «Видите ли, братья, уже гости пришли к нам есть и пить человеческую кровь и поднимают у себя победные чаши, уже передовых напоили, и наши, опившись, уснули сном смертным. Время уже пришло, а час настал». И подхлестнули все люди коней своих и бросились в бой и воскликнули единогласно: «О нами бог!» И еще сказали: «Боже христианский, помоги нам!» Татары же призвали своих богов и крепко напали, сражаясь жестоко, сами себя побивали, не только оружием, но и под конями умирали, от великой тесноты задыхались, невозможно было вместиться всем людям на поле Куликовом.

На том ведь поле сошлись сильные полки, а из них выступили кровавые зори, трепещут в них сильные молнии, от блистания и сечения мечей и от ломления копий. И в тот час было землетрясение великое и страшное и грозное, страшно видеть этот грозный час и день, в мгновение ока погибло столько народу, божьего создания.

Но воля божия совершается. Уже ведь четыре и пять часов бьются христиане, не ослабевают, а татары еще сильнее наступают. Уже шесть и семь часов настало, и божиим попущением из-за грехов наших начали поганые одолевать христиан. Уже многих убили, многие сановитые русские богатыри погибли, как деревья приклонились, точно трава от солнца усыхает и под копыта постилается. Многие сыны русские пали, самого же великого князя Дмитрия Ивановича тяжело ранили копьем под левую пазуху. Он же ушел с побоища в седьмом часу дня, потому что ему было очень трудно. Уже татары много раз подсекали стяг великого князя, но силою божьей, вышнего творца, вновь укреплялся стяг. Это мы слышали от первого самовидца. Мы рассказали великому князю Владимиру о таком видении. «В то время видели мы отверстое над нами небо, из которого вышла багряная заря, низко держали над нами облако апостольские и пророческие руки. В седьмой же час опустилось облако на полк великого князя Дмитрия».

В то время христианские полки опустели, уже мало христиан, а все татары. Увидев[663] это, князь Владимир восплакался горько, не мог он более терпеть. И сказал Дмитрию Волынцу: «Какая, брат Дмитрий, польза стоянию нашему?» И сказал ему Дмитрий: «Велика беда, князь; уже пришел час, князь, колосья пшеничные подавляются, а сорные травы разрастаются. Еще потерпим немного, дождемся подходящего времени, подождем, когда будет можно воздать врагам. Только подожди до времени, когда будет благодать божия и помощь христианам». Князь же Владимир поднял руки к небу и сказал: «Господи, боже, вышний творец, царь небесный, сотворивший небо и землю, выступи против этих злодеев. Не дай, господи, порадоваться врагу нашему, царю Мамаю, немного нас накажи, а много помилуй, дай, господи, милость свою».

Сыны русские в полку его плачут, видят, как погибают их братья непрерывно, рвутся в бой, как званые гости на брачный пир вино пить. Волынец же Дмитрий запрещает им, говоря: «Подождите, буйные сыны, будет для вас время расправиться с ними, с нечестивыми». И пришел восьмой час, и вдруг дух[664] повеял на нас. Волынец же закричал громким голосом: «Государь, князь Владимир Андреевич, час наш пришел!» И опять сказал Дмитрий Волынец: «Братья и друзья милые, ныне дерзайте, сила святого духа помогает нам». Услышав это, единомысленные друзья быстро выехали из дубравы зеленой, как соколы, отрывающиеся от золотых колодок, и ударили на многие стада журавлиные: так смело сыны русские наехали на войско татарское и сражались, а знамена их направлены крепким воеводою. И бились, как отроки Давыдовы, подобно львам, а сердцем были, как серые волки, похищающие овец из стада и поедающие их. Так и русские сыны напали, на оба полка, на силу татарскую, щедро дары им отдавали.

Уже сила татарская, как трава, постилается пред русскими. Сыны поганские, видя падающих многих своих храбрецов, воскликнули от горести сердца своего: «Увы нам, Русь мудрая! Слабые с нами бились, а лучших они всех сохранили». И ударили наши полки, а татары обратились в бегство и побежали. И гнались за ними русские сыны, говоря: «С нами бог! Боже, помоги нам!» Татары же бежали, говоря: «Увы нам, чтимый Мамай, высоко вознесся ты и в ад снизошел!» Многие раненые русские сыны вставали и помогали русским удальцам, убивая татар без милости, но не могли уже хорошо сражаться, а сами изнемогали. Царь же Мамай, видя поражение своих татар, начал призывать своих богов: Перуна, и Савита, и Раклия, и Гуса, и великого пособника Махмета. И не было им никакой помощи от них, ибо сила святого духа, как огонь, пожигала их. Татарские полки опустошились от русских мечей.

Мамай видит уже, что на поле сражения появились божиим повелением новые люди, что русские сыны, как звери лютые, рыщут по полю сражения, избивают татар, как овечьи стада. И сказал царь Мамай своим князьям по-татарски: «Побежим, братья, уже здесь нам не дождаться добра, хотя бы свои головы унести». И побежал царь Мамай сам девятый, как серый волк, в лукоморье, скрежеща зубами своими, плача и говоря татарским языком, вспоминая о своих союзниках. А князья и алпауты сказали: «Уже нам, братья, у себя дома не бывать, на своей отчине и дедине, а детей своих нам не видать, а жен своих не обнимать, а обнимать нам сырую землю, а целовать нам зеленую дубраву». Многие же русские сыны гнались за ними и вслед царю Мамаю, но не догнали его: уже кони их утомились, а сами они сильно устали. Руки русских сынов уже устали, не могли убивать татар, а мечи их и сабли притупились о головы татарские.

И вернулись русские сыны, и если какого татарина находили на другом берегу реки Непрядвы живым, его убивали. Это произошло по молитвам святых мучеников и страстотерпцев Бориса и Глеба.

Некто же, Фома Хацыбесов, разбойник, стоял на страже по поручению великого князя и увидел князя Владимира стоящего под знаменем. И Фома-разбойник быстро прискакал к нему под знамя, сам десятый с товарищами. И рад был князь Владимир своим людям, а из Владимирова войска ни один человек не остался под знаменем, все гнались за татарами.

Уже и день кончился, солнце заходило, затрубили во всех полках русских в трубы. Князь Владимир Андреевич стал на татарских костях под черным знаменем великого князя Дмитрия. Грозно видеть и жалостно смотреть на кровопролитие русских сынов; человеческие трупы, точно великие стога, наворочены, конь не может быстро через них перескочить, в крови по колено бродят, а реки три дня текли кровью.

Князь же Владимир не нашел брата своего, великого князя Дмитрия Ивановича, в полку, но только литовские князья приехали с боя. И начал князь Владимир и литовские князья плакать и биться о сырую землю и по полкам ездить, и велели трубить в трубы, собирая людей. И съехались по трубным звукам со всех сторон русские удальцы, распевая песни крестные, мученические, богородичные[665].

И собравшиеся люди не нашли в этот час великого князя Дмитрия Ивановича. И начал говорить князь Владимир: «Братья мои милые, князья и бояре, русские сыны и молодые люди. Кто видел или кто слышал государя Русской земли великого князя Дмитрия Ивановича, вождя и начальника?» И сказал ему первый самовидец, Юрка-сапожник: «Я видел его, государя, на третьем часу, сражался он железною палицею». И сказали литовские князья: «Мы думаем, что он жив среди трупов». Второй самовидец, Васюк Сухоборец: «Я его видел в четвертом часу, бился он крепко». Третий сказал Сенька Быков. «Я его видел в пятом часу, бился он крепко». Четвертый же сказал Гридя Хрулец: «Я его видел в шестом часу, бился он крепко с четырьмя татаринами». У князя Юрия был некто по имени Степан Новосел ьцов, тот сказал: «Я видел его в седьмом часу, крепко сражавшимся перед самым твоим выездом из дубравы, шел он пеший с побоища, тяжко раненный. И не мог ему помочь: тогда гнались за мною три татарина, я спасся от них милостью божьею. А на великого князя Дмитрия наезжали три татарина. Один из них был старый наездник, тот (великого князя копьем ранил; но думаю, что он жив, хотя и ранен от них». Услышав же то, князь Владимир Андреевич сказал: «Братья и друзья, если кто найдет живым государя Русской земли, брата моего, великого князя Дмитрия Ивановича, воистину тот будет у нас первым человеком и боярином в Москве».

И разошлись люди и разбрелись по всему побоищу в поисках победителя, великого князя. Одни нашли Михаила Бренка, убитого, в одежде и в шлеме великого князя. Другие нашли князя Семена Романовича белозерского и сочли его за великого князя Дмитрия, потому что вид его соответствовал великому князю. Двое же неких воинов пошли на правую сторону в дубраву, один именем Сабур, другой Григорий Холопищев, оба родом костромичи. Немного отъехали от места побоища и нашли великого князя, тяжко раненного, в тяжелом состоянии отдыхающего под срубленным березовым деревом. И увидели его и слезли со своих коней на землю, и поклонились ему: «Радуйся, государь Русской земли!»

Сабур же быстро возвратился и поведал князю Владимиру: «Государь наш, князь великий Дмитрий Иванович, в добром здравии и царствует вовеки». Услышав об этом, князь Владимир и все князья и воеводы возрадовались радостью великою и быстро приехали к государю Русской земли, и соскочили с коней, и поклонились ему говоря великому князю Дмитрию: «Радуйся, государь наш, князь великий, древний Ярослав, новый Александр, новый победитель наших врагов, князь великий Дмитрий Иванович. Эта победа тебе честь даровала и произошла от твоего старания и с божьей помощью». Князь же великий Дмитрий Иванович сказал: «Что мне расскажете?» И сказал князь Владимир: «Божьею милостью и молитвами пречистой богоматери к богу, и молитвами сродников наших, страстотерпцев и мучеников князей Бориса и Глеба, и святителя Русской земли Петра митрополита, и молением преподобного игумена Сергия, молитвами их побеждены враги наши, мы же спаслись».

Услышав это от брата своего, от князя Владимира, князь великий Дмитрий Иванович прослезился и сказал: «Братья мои милые, русские князья и воеводы сильные. Сей день, который сотворил господь, возрадуемся и возвеселимся в этот день». И вновь сказал: «Веселитесь, люди! Велик ты, господи, и чудны дела твои: вечером водворится плачь, а утром — радость». И вновь сказал: «Хвалю тебя, господи, боже мой, и почитаю имя твое святое, что не дал нас в погибель врагам нашим, и не похвалится над нами чужеземный народ, который замыслил против нас злое, но суди, господи, по правде, моей, я же вовеки уповаю на тебя».

И привели великому князю коня, и выехал он на побоище и увидел, что из войска его побито многое множество, бесчисленное, а убито поганых в четыре раза больше того. И обратился к Волынцу и сказал: «Воистину, Дмитрий, не лжива твоя примета, подобает тебе всегда быть воеводою в полках».

Потом князь великий Дмитрий Иванович начал ездить по побоищу с братом, с князем Владимиром, и с иными уцелевшими князьями и литовскими князьями, а сердцем болеть и кричать, слезами обливаясь. Наехал на то место, где лежат белозерские князья, вместе они были убиты, так бились, что один за другого умирал. Тут же лежит Микула Васильевич. И став перед трупами любимых воевод, князь великий Дмитрий долго их оплакивал и говорил: «Братья, русские князья и воеводы местные, если имеете дерзновение у бога, то помолитесь богу о нашем унынии. Знаю, как велика милость его, если мы с вами вместе будем просить». И приехав на иное место, увидел своего наперстника Михаила Андреевича Бренка, близко от него лежит Тимофей Валуевич. Став беред ними, князь великий много плакал: «Братья возлюбленные, ради меня убиты вы. Где такой раб, который ради государя сам на смерть пойдёт? Подобный был в полку персидского царя Дария, тот так же поступил». И над трупом Семена Милюка также сказал: «Крепкий страж, который стойко сторожил». Приехал князь великий на другое место и нашел тут лежащим Пересвета Александра, чернеца брянского, тут же лежит и Таврул татарин, уподобляясь древнему Голиафу. А приметами того татарина были: высотою он был трех сажень, а плечи — в русскую сажень, а между глазами — локоть целый. И сказал князь великий Дмитрий Иванович: «Видите ли, братья, русские сыны, многим было испить от него смертную чашу, но его победил Пересвет, супостата татарина, равного себе».

И князь великий Дмитрий Иванович велел на том месте трубить в ратные трубы, созывать храбрых людей, боровшихся с оружием против сынов татарских. И со всех сторон идут люди на трубные звуки и весело ликуют, распевая крестныя стихи, а иные мученические, а иные богородичные. И увидел князь великий, что люди собрались: и литовские князья, и русские, и уцелевшие бояре местные. И стал князь великий посреди их, плача горько и радуясь, говорить: «Братья мои милые, князья русские, сыны всей Руси, вам подобает служить, а мне вас хвалить и по достоинству почтить. А когда господь бог мне позволит, когда я буду на своем столе, тогда стану вас одаривать по достоинству». И сказал князь великий Дмитрий Иванович своему брату князю Владимиру Андреевичу и своим нареченным братьям Ольгердовичам: «Грозно, братья, в этот день видеть, как лежат христианские трупы, точно большие стога». А Дон-река три дня течет кровью, а Меча-река запрудилась трупами татарскими.

И сказал князь великий всея Руси Дмитрий Иванович: «Считайте, братья, скольких воевод у нас нету и скольких молодых людей нет же». И говорит тогда великому князю московский боярин Михаил Александрович: «Нет, государь, у нас 40 бояринов московских, 12 князей белозерских, 20 бояринов коломенских, 40 бояринов владимерских, 20 бояринов коломенских, 50 бояринов суздальских, 40 бояринов муромских, 23 бояринов дмитровских, 60 бояринов можайских, 30 бояринов звенигородских, 70 бояринов ярославских, 100 бояринов Нижнего Новгорода, 114 бояринов тверских. А убито, государь, от безбожного царя Мамая 200 000 без четырех человек. А помиловал господь бог землю Русскую». И сказал князь великий Дмитрий Иванович: «Князья русские и воеводы местные, и молодые люди, ныне уже справились с врагом, пусть каждый своего ближнего похоронит, да не даны будут христианские тела на пищу птицам небесным и зверям земным».

И князь великий стоял на костях человеческих три дня и три ночи; разбирали христианские тела, и похоронили их с честью, и пели над ними надгробные песни, а нечестивых бросили зверям на расхищение. И велел князь великий везти тела убитых на Русь, в дома их, где кто жил, для погребения же остальных воинов велел копать великие ямы на высоком месте, и всех ям выкопали 300 000.

В то время пришла весть в Москву, в четвертый день после битвы, на память Федоры Александрийской, к преосвященному Киприану митрополиту, и к великой княгине Евдокии, и к воинским женам. И сказали им об убитых. А поганый царь Мамай убежал туда, где создан был город Кафа, и утаил свое имя, но был опознан некими купцами и убит был итальянцами окаянный со своими единомышленниками. И Ольгерд литовский услышал, что победил великий князь московский безбожного царя Мамая со всем его войском.

И потом сказал князь великий Дмитрий Иванович: «Слава ныне господу богу нашему! Помиловал нас грешных и не предал нас в руки врагов. А вам, братья, князья и бояре, и молодые люди, суждено было на этом месте принять смерть между Доном и Непрядвощ на поле Куликовом, на речке Непрядве. А головы свои сложили, братья, за святые церкви и за землю Русскую и за веру христианскую. Простите меня, братья мои милые, от мала и до велика, в этой жизни и в будущей». И князь великий Дмитрий Иванович сказал брату своему, князю Владимиру Андреевичу: «Пойдем, брат, в свою землю Залесскую, к славному граду Москве, и сядем, брат, на своем княжении и на своей отчине и дедине, а добыли мы честь и славное имя». И сказал князь великий брату своему и князьям литовским: «Братья мои милые, пению время и молитве час».

Наступил праздник всемирного воздвижения честного животворящего креста[666]. И велел великий князь перевозиться на эту сторону Дона и поехал по Рязанской земле. Услышал князь Олег рязанский, что идет князь великий, победив своих врагов, и начал бояться и скорбеть и сказал: «Горе мне, грешному, отступнику веры христовы! Зачем соблазнился и соединился с нечестивым царем Мамаем?» И бежал из града своего на литовский рубеж и остался там. И сказал своим боярам: «Я буду ждать вестника. Как князь великий проедет землю Рязанскую, я тогда возвращусь восвояси». Князь же великий приказал всему своему войску: «Если кто поедет по Рязанской земле, то пусть волоса не коснется чьего-либо». И прошел князь великий Рязанскую землю, не тронув никого.

И пошел князь великий к своему граду Москве, а к Коломне уже вестники спешат к преосвященному Киприану митрополиту, что князь великий Дмитрий Иванович идет, победив своих врагов и супостатов, а идет на свою отчину и дедину. Преосвященный же митрополит повелел по всем церквам петь молебны за великого князя и за все христолюбивое воинство.

Приехал князь великий с Дона к Коломне сентября в 21 день. Архиепископ же его встретил в городских воротах с живоносными крестами и со святыми иконами и со всем священным собором и крилосом[667] и окропил его святою водою и все его христолюбивое воинство. И начал плакать с рыданием сердечным, и говорил ему епископ: «Радуйся, государь наш, князь, и веселись и твое христолюбивое войско». И князь великий перестал плакать и начал утешаться и хвалить бога. И говорил князь великий епископу: «Я ведь, отче, ему добро делал, смирился, собрал много золота и послал ему, а он еще больше разъярился на христианскую веру, к своей погибели, подученный дьяволом». Так случилось в Кесарии при великом Василии, когда первый отступник веры христовы, Юлиан царь, законопреступник, шел из Персии на великого Василия, на Кесарию, желая разорить град. Василий же помолился господу богу со всеми христианами, собрал много золота и послал к нему. Безбожный же еще больше разъярился. И послал господь на него воина своего Меркурия-мученика, и убил Меркурий божьею силою его со всеми воинами его, и убил 900 000 войска кованой рати. Не только сам Меркурий, но и ангелы божии пришли к нему на помощь. И сказал епископ: «Это потому, господин, что господь бог смиренному дает благодать, а гордым противится».

Князь же великий был на Коломне четыре дня и вышел из града в пятый день сентября[668]. Архиепископ же проводил его с крестами и со святыми иконами и со всем священным собором. И проводили его до реки до Северы, и тут став, у реки, благословил его архиепископ живоносным крестом и окропил его святою водою и все христолюбивое воинство и отпустил его.

Князь же великий Дмитрий разлучился с братом своим, с князем Владимиром, и отпустил его на Котел дорогою, а сам пошел с литовскими князьями дорогою на Брашеву реку. И послал гонцов к Москве, к митрополиту Киприану, и ко всему священному собору, и к великой княгине Евдокии, что князь великий здоров и идет в свою отчину.

Княгиня же великая Евдокия возрадовалась. Митрополит же повелел воду святить и сам молебен пел и литургию служил за великого князя и за христолюбивое воинство. Князь же великий пришел в Коломенское село[669] и тут начал ждать брата своего, князя Владимира; из-за того разлучился он с братом своим, что нельзя было поместиться на одной дороге из-за множества людей. И князь Владимир быстро пришел в Коломенское село. Князь же великий раньше отпустил все свое войско к Москве и велел разместиться всему войску по обе стороны Яузы. И пришло все войско и стало на месте том по повелению великого князя. А сам князь великий пришел к Москве в самый праздник покрова святой богородицы[670], после заутрени.

И митрополит Киприан встретил великого князя в Андроникове монастыре[671] с живоносными крестами и со святыми иконами и осенил его крестом. И сказал ему митрополит: «Радуйся, государь наш, князь великий Дмитрий Иванович, победив своих врагов! Ты — новый Александр, второй Ярослав, победитель своих врагов». И окропил его митрополит святою водой и сказал ему: «Сын мой, князь великий, ты царствуешь вовеки, и земля твоя спасется». И сказал ему князь великий: «Я, отче, крепко сражался за святые церкви и за веру православную, и за землю Русскую, и за свою великую обиду, и дал мне господь бог помощь своей крепкою рукою, молитвою святых страстотерпцев Бориса и Глеба и святого (преподобного игумена Сергия, вооружителя нашего, его вооружением и молитвами опасся.

И великий князь захотел в монастыре слушать святую литургию и пошел в церковь, и начал молиться со слезами и сказал: «Образ божий нерукотворенный, не забудь нищих своих до конца и не предай нас врагам нашим в покорение, да не возрадуются и да не скажут в своих сердцах: где есть бог их». И вышел из церкви. И сказал преосвященный митрополит Киприан: «Иди, господин, на благословенное свое место, во град Москву, и сядь, господин, на своем княжении».

Князь великий Дмитрий Иванович пошел с братом своим, с князем Владимиром Андреевичем, и с литовскими князьями в град Москву. Митрополит же велел петь стихи богородичные и мученические. Княгиня же великая Евдокия встретила своего государя, великого князя Дмитрия Ивановича, во Фроловских воротах со своею снохою, с княгинею Марией, и с воеводскими женами и с воинскими. И увидя тут своего государя, великого князя Дмитрия Ивановича, начала плакать от радости великой и сказала: «Ныне я, государь, вижу славного среди людей, тебя, государь, великого князя Дмитрия Ивановича, как солнце восходящее на небо для всей Русской земли».

Иные же княгини и воеводские жены восплакались горько о своих мужьях: «Уже ведь солнце наше закатилось, а зори наши помрачились, уже нам своих государей не видеть».

Князь же великий Дмитрий Иванович, увидев свою княгиню с двумя детьми, с князем Василием и князем Юрием, очень обрадовался и сказал: «Вы царствуете вовеки!» И пошел князь великий со своею княгинею Евдокией и со своими детьми, вошел в церковь святого архангела Михаила, небесного воина, и поклонился святому его образу и сказал: «Заступник наш, всей слабости нашей». И молился у прославленной иконы и потом пошел к образам сродников своих, благоверных князей Бориса и Глеба, и сказал: «Воистину вы — наши пособники и наши молебники к общему нашему владыке Христу. Вашими молитвами спасся я от наших супостатов, безбожных татар». И потом вышел из церкви с братом своим, с князем Владимиром Андреевичем, и с литовскими князьями и пошел в большую, в соборную церковь честного и славного Успения. И став пред святою иконою, прилежно молился со слезами и благодарственно говорил: «Всенепорочная владычица, предстательница и покровительница рода христианского, твоими молитвами избавил нас господь бог от рода татарского, от нечестивых сыроядцев».

Потом пришел к образу пресвятой богородицы, честного и славного сретения чудотворной иконы Владимирской: «Поистине благочестивый евангелист Лука написал эту икону, госпожа, царица, христианская заступница, благодаря тебе познали мы истинного бога нашего Исуса Христа». И пошел к гробу преблаженного великого святителя Петра, митрополита Московского и всея Руси, и, став у гроба, начал молиться со слезами и сказал: «Ты преблаженный Петр, святитель наш и учитель, крепкий в битвах, молитвенник Христу, мы ведь из твоего стада, при твоем посредстве показал нам господь бог свою милость последнему роду нашему, тобою защитил нас бог от сильного варвара и нечестивого басурмана, царя Мамая, избавлены были от его сильной руки, ты зажег нам негасимую свечу, с твоею молитвою я сражался и победил своих врагов».

И кончив молитву, вышел из церкви и пошел в свои царские пресветлые хоромы, на свое место, в набережные сени, и сел на своем столе. И потом начал молиться господу богу и пречистой богоматери и начал умиляться о величии божием.

И в то время преподобный игумен Сергий с братьею вкусил хлеба и пищи в трапезе не по обычаю. И встав из-за стола, прочел «Достойно»[672] и сказал: «Братия моя, что это такое?» И никто из братии не мог ему ответить. И сказал преподобный Сергий: «Я вам, братия, говорю, что князь великий Дмитрий Иванович вернулся на свой престол невредимым».

Великий же князь возвеселился и устроил пиршество после победы для своего брата, князя Владимира Андреевича, и для литовских князей, названных братьев, и для русских своих князей и бояр, и воевод, и воинских людей. И дарил многими дарами литовских и всех воинских удальцов, каждому по возможности и по достоинству. А потом отпустил литовских князей Ольгердовичей, одарив их многими дарами, отпустил их восвояси, на свои княжения.

Эта повесть тут кончается.