Повести о Куликовской битве

Слово Софония рязанца о великом князи Дмитрии Ивановиче и брате его Владимире Ондреевиче *

*_{Заглавие пространной редакции Слова Софония рязанца восстановлено по записи XV в. и по списку У.}

Снидемся, братие и друзи, сынове рускии[1], съставим слово к слову и величим землю Рускую и веръжем печаль на въсточную страну[2] в Симов жребий[3], воздадим[4] поганому Мамаю победу[5], а [6] великому князю Дмитрию Ивановичю похвалу и брату его, князю Владимеру Ондреевичю,[7] и рцем таково слово: «Лутче бо нам[8] есть, братие, начата поведата инеми словесы о похвалных о нынешних повестех о[9] полку князя Дмитрея Ивановича и брата его, князя Владимера Ондреевича, правнука святого великого князя Владимера киевскаго — начата [10] поведати по делом и [11] по былинам [12]».

Но [13] проразимся мыслию[14] над[15] землями и помянем первых лет времена и похвалим[16] вещаго Бояна[17], гораздаго гудца[18]в Киеве. Тот Боян[19] воскладаше гораздыя своя персты на живыа струны и пояше князем руским славы: первую славу — великому князю киевскому Игорю Рюриковичу, 2 — великому князю Владимеру Святославичу киевскому, третьюю великому князю Ярославу Володимеровичю.

И я же [20] восхвалю [21] песньми и гуслеными и буйными [22] словесы и сего великого князя Дмитреа Ивановича и брата его, князя Владимера Ондреевйча, правнука тех князей, занеже было [23] мужьство их и желание[24] за землю Рускую и за веру крестьяньскую.

А[25] от Калагъския рати до Мамаева побоища лет 160.

Сий бо князь великый Дмитрей Ивановичъ и брат его, князь Владимер Ондреевич [26], истезавше[27] ум свой крепостию и поостриша сердца своя мужеством и наполнишася ратнаго духа и уставиша себе храбрыа [28] полъкы в Руськой земли и помянута прадеда своего князя Владимера [29] киевъскаго.

О, жаворонок, летьняа птица, красных дней утеха, возлети под синии небеса, посмотри к силному граду Москве, воспой славу великому князю Дмитрию Ивановичу и брату его, князю Владимеру Ондреевичю: Ци[30] буря соколи[31] зонесет[32] из земли Залеския[33]в поле Половецкое.

На Москве кони ръжут, звенит слава руская по всей земли Руской. Трубы трубят на Коломне, в бубны бьют в Серпохове, стоят стязи у Дону у великого на брези. Звонят колоколы вечныа в великом Новегороде, стоят мужи[34] новгородцы у святой Софеи, а рькучи: «Уже нам, братие, на пособие великому князю Дмитрию Ивановичу не поспеть».

[35] Тогды, аки орли, слетошася со всея полунощныя страны. То ти не орли слетошася, съехалися [36] вси князи руския к великому князю Дмитрию Ивановичу и брату его, князю Владимеру Ондреевичю, а рькучи им таково слово: [37] «Господине князь великый, уже поганий татарове на поля на наши наступають, а вотчину нашю у нас отнимаютъ, стоят межю Дономъ и Днепромь на рице на Мече[38]. [39]И мы, господине, пойдемъ за быструю реку Дон, укупимъ землямъ диво[40], старым повесть, а молодым память, а храбрых своих[41] испытаем, а реку[42]Дон кровию прольем за земълю Рускую и за веру крестьяньскую».

И рече им князь великый Дмитрей Иванович: «Братия и князи руския, гнездо есмя великого князя Владимера киевъскаго. Ни в обиди есмя были [43] по рожению [44][45] ни соколу[46] ни кречету, ни черному ворону, ни поганому Мамаю».

О, соловей, летьняа птица, что бы ты, соловей, выщекотал[47] [48] земли Литовской[49] дву братов Олгердовичев Ондрей да брат его Дмитрей Олгердовичев, да Дмитрей Волынскый. Те бо суть сынове храбрии, кречати в ратном времени, ведоми полководцы[50], под трубами и под шеломы возлелияны, [51] конецъ копия вскормлены [52] в Литовъской земли.

И молвяше Ондрей Олгердович брату своему Дмитрию:[53] «Сама есма [54] себе два брата, [55] сынове Олгордовы [56], а внукы есмя Едимантовы, [57] а правнуки есми Сколомендовы [58]. И зберем братью милую пановей удалый Литвы, храбрых удальцев, и сами сядем на борзыя своя комони, посмотрим быстрого Дону, [59] испиемь, брате, шеломомь своимь воды быстрого Дону[60], испытаем мечев своих литовъскых о шеломы татарскыя, сулиц немецъкых о [61] байданы бесерменьскыя».

И рече ему Дмитрей: «Брате Ондрей, не пощадим живота своего [62] за землю за Рускую и за веру крестьяньскую [63] и за обиду великого князя Дмитриа Ивановича. Уже бо, брате, стук стучить, гром гримит в камене граде Москве. [64] То ти, брате, не стук стучить, ни гром гремит[65], стучить силная рать великого князя, гремят удальцы рускыя золочеными доспехы, черлеными щиты. Седлай, брате Ондрей, свои борзый комони, а мои готовы, [66] напреди твоих оседлани [67]. Выедем [68], брате, на чистое поле, посмотрим своих полъков [69]».

Уже бо[70] возвеяша силнии ветри [71] с моря[72] на усть Дону и Непра, прилелеяша [73] великиа тучи [74] на Рускую землю, из них выступают кровавыя зори, и в них трепещуть синие[75] молнии. Быти стуку [76] и грому[77] велику на речьки Непрядве[78], меж Доном и Непром, пасти трупу человечью на поле Куликове, пролитися крове на речькы Непрядве.

Уже бо въскрипели телегы меж Доном и Непром, идут хинове в Руськую землю. И притекоша серые волцы от усть Дону и Непра, ставъши воють [79] на рецы на Мечи, хотят наступати на Рускую землю. То ти были [80] не серые волцы, но приидоша поганий татарове, проити [81] хотят воюючи, [82] взяти всю [83] Рускую землю [84].

Тогда гуси возгоготаша на речкы на Мечи, лебеди крилы въсплескаша [85]. [86] То ти[87] ни гуси возгоготаша, ни [88]лебеди крилы въсплескаша [89], но поганый Мамай на Рускую землю пришел, а вой [90] своя привел.

А уже беды их пасоша[91]: птицы[92] крилати под облакы летаютъ, ворони часто[93] грають, а галицы своею речью говорять, орлы восклегчють[94], а волци грозно воють[95], а лисицы на кости брешут. Руская земля, то ти есть как за Соломоном царем побывала [96].

А уже соколы и кречати[97], белозерския ястребы рвахуся от златых колодец ис каменнаго града Москвы, возлетеша под синии небеса, возгремеша золочеными колоколы на быстром Дону, [98] хотят ударити на многие стады гусиныя и на лебединыя, и богатыри руския удалцы хотят ударити на великия силы поганого царя Мамая [99]. Тогда княз великый въступи в златое стремя, взем свой меч в правую руку свою [100]. Солнце ему ясно на въстоцы сияет, [101]путь ему поведает [102], а Борис и Глеб молитву воздает за сродникы.

Что шумит, что гримит рано пред зарями? Князь Владимер Андреевич [103]полки [104]уставливает и пребирает и ведет к Дону великому. И молвяше брату своему: «Князь Дмитрей, не ослабляй, князь великый, татаром. [105]Уже бо [106]поганый поля наступают, отъимають отчину нашу».

Рече ему князь великий [107]Дмитрей Иванович: «Брате князь Владимире Ондреевич, сами себе есмя два брата, воеводы у нас уставлены [108], дружина нам сведома, имеем под собою боръзыя комони, а на себе золоченыя доспехы, а шеломы черкасьские, а щиты московъскые, а сулицы немецкие [109], а [110]копии фрязския [111], мечи булатныя, [112]а дороги нам сведомо [113], а перевозы им изготовлены, по еще хотят силно главы своя положити за веру крестьянскую. Пашут бо ся хорюгове, ищут себе чести и славнаго имени.

Уже бо [114]те соколе и кречеты, [115]белозерскыя ястреби борзо [116]за Дон [117]перелетели и ударилися о многие стада гусиные и лебединые. То ти [118]перевезлися и наехали рустии сынове на силную рать татарьскою, ударишася, копьи харалужными о доспехы татарскыа, възгремели мечи булатныя о шеломы хиновския на поле Куликове, на речки Непрядве [119].

Черна земля под копыты костьми татарскими поля насеяны [120], а [121]кровию полиано [122]. Силнии полкы съступалися в место, протопташа холми и лугы, возмутишася [123]реки и езера. Кликнуло диво в Руской земли, велит послушати рожнымь [124]землям, шибла слава к Железным вратом, к Риму и к Кафы по морю, и к Торнаву, и оттоле к Царюграду на похвалу: Русь великая одолеша Мамая на поле Куликове [125].

Тогда бо силнии тучи съступалися в место, [126]а из них часто сияли [127]молнии, громи гремели велице. То ти съступалися рускии сынове с погаными татары за свою обиду, а в них сияють [128]доспехи золоченые [129]. Гремели князи рускиа мечи булатными [130]о шеломы хыновскыа.

Не тури возрыкають [131]на поле Куликове, побежени у Дону великого, взопиша [132]посечены князи рускыя и воеводы великого князя и князи белозерстии посечени от поганых татар: Федор Семеновичи, Тимофей Волуевич, Семен Михайлович, Микула Васильевич, Ондрей Серкизович [133], Михайло [134]Иванович и иная многая [135]дружина. [136]А иные лежат посечены у Дону на брези [137].

Черньца Пересвета, [138]бряньского боярина, на судное место привели. И рече Пересвет чернец [139]великому князю Дмитрию Ивановичу: «Луче бы [140]нам потятым быть, нежели [141]полоняным быти [142]от поганых». Тако бо Пересвет поскакивает на борзе кони, а злаченым доспехом посвечивает [143]. [144]И рече [145]: «Добро бы, брате, в то время стару помолодится, а [146]молодому чести добыти [147], удалым, — плечь попытати».

И молвяше брат его Ослабе черънец: «Брате Пересвет, уже [148]вижу на тели твоем раны, уже голове твоей летети на траву ковыл, а чаду моему Якову на ковыли зелене [149]лежати на поли Куликове за веру христьянскую и за обиду великого князя Дмитрия Ивановича».

В то время по Резанской земли около Дону [150]ни ратаи [151], ни пастуси не [152]кличут, но толко [153]часто [154]вороне грають, [155]зогзици кокують [156]трупу ради человечьскаго. Грозно бо бяше и жалостъно тогда видети [157], зане трава кровью пролита, а древеса [158]тугою земли [159]преклонишася.

Въспели бяше птицы жалостные песни, вси въсплакались кнегини [160]и [161]болярыни и воеводины жены о [162]избьенных. Микулина жена Марья рано плакаше у Москвы града [163]на забралах, а ркучи: «Доне, Доне, быстрая река, прорыла [164]еси ты [165]горы каменныя, теченши в землю Половецкую [166], прилилей моего государя к мне Минулу Васильевича».

Тимофеева жена Волуевича Федосья так плакася, а ркучи: «Се [167]уже веселье мое [168]пониче в славне гради Москве, уже бо [169]не вижу своего государя Тимофея Волуевича в животе». Да Ондреева жена Марья да Михайлова жена [170]Оксенья рано плакашася: «Се уже нам обема солнце померькло [171]в [172]славне гради Москве». Припахнули к нам от быстрого Дону поломянные [173]вести, носяще [174]великую беду. Выседоша руские [175]удалцы з боръзых коней на судное место на поле Куликове. А уже диво кличеть под саблями татарскыми, [176]а тем рускым богатырем под ранами [177].

Туто щурове рано въспели жалостные песни у Коломны на забралах на воскресение на Акима и Аннин день. То ти было не щурове рано въспеша жалостныя песни, все въсплакалися жены коломенскыя, [178]а ркучи таково слово [179]: «Москва, Москва, быстрая река, чему еси у нас мужи наши залелеяла в земълю Половецькую?» А рькучи: «Моженши ли, господине князь великый, веслы Непра запрудити, а Дон шеломы [180]вычерпати, а Мечю трупы татарскыми запрудити? Замъкни, князь великый, [181]Оке реке [182]ворота, чтобы потом поганые к нам не ездили, [183]а нас не квелили по своих государех [184]. Уже бо мужи наши рати трудили».

И нукнув князь Владимер [185]Андреевич с правые рукы на поганаго Мамая с своим князьм Волыньскым, 70-ю тысящами [186], гораздо скакаше по рати поганым, златым шеломом посвечиваше. Гремят мечи булатныа о шеломы хыновскые. И [187]въсхвалит [188]брата своего, [189]князя Дмитрия Ивановича [190]: «Брате князь Дмитрей Иванович, [191]то ты [192]еси у зла тошна [193]времени железная забрала. Не уставай, князь великый, с своими великими полкы, не потакай лихим [194]крамолником: [195]уже поганые [196]поля наша наступают, а храбрую дружину,[197]у нас стреляли [198], [199]и в [200]трупу человечью борз конь не может скочити, в крови по колено бродят. Уже бо, брате, жалостно видети крови крестьянской. Не уставай, князь великый [201]Дмитрий Иванович [202], с своими бояры».

Рече князь великый Дмитрий Иванович своим бояром: «Братия бояре и воеводы, дети боярскые, то ти, братие, ваши московъскыя сластныа меды и великия места. [203]Туто добудете себе места и [204]своим женам. Туто стару помолодится, а молоду чти добыти».

Рече князь великый [205]Дмитрий Иванович [206]: «Господи боже мой, на тя уповах, да не постыжуся в век, ни посмеють ми ся врази мои мне». И помоляся богу и святии богородици и всем святым, и прослезися горко и утер слезы. [207]

И тогда яко соколи [208]отлетеша на быстрый Дон. То те не сокали [209]полетеша за быстрый Дон, поскакивает князь великый [210]Дмитрий Иванович [211]с своими полкы за Дон с всею силою.[212]И рече [213]: «Брате князе Владимере, туто испити [214]медовыа чары поведенью [215]. Наступаем, брате, с своими силными полкы на рать поганых».

Тогда князь великий поля наступает. Гремят мечи булатные [216]о шеломы хиновъския, поганый покрыта руками главы своа. Тогда поганий [217]борьзо вспять [218]отступиша [219]. Стязи [220]ревуть: «Отступишься от великого князя [221]Дмитрия Ивановича [222], поганий бежать». Рускии сынове поля широкыи кликом огородиша, золочеными шлемы [223]осветиша. [224]Уже стал [225]тур [226]на боронь [227].

Тогда князь великый [228]Дмитрий Иванович и брат его Володимер Андреевич [229]полки [230]поганых вспять [231]поворотил [232]и нача их бити гораздо [233], тоску им подаваше. Князи их [234]с коней спадоша [235]. Трупы татарскими поля насеяша, а кровию протекли рекы. Туто ся поганий разлучишася боръзо, розно побегши неуготованными дорогами в Лукоморье, а скрегчюще зубы своими и деруши лица своа, а ркучи: «Уже нам, братие, в земли своей не бывати, а детей своих не видати [236], а [237]катун своих не трепати, а трепати нам сырая земля, а целовати нам зелена мурова [238], а в Русь ратью не ходити, а выхода нам у руских князей не прашивати».

А уже бо въстонала земля Татарская бедами и тугою покрышася. Уныша бо царем их хотение и похвала на Рускую землю ходити, веселие их пониче. Уже рускиа сынове разграбиша татарская узорочья, доспехи и кони, волы и велблуды, вино, сахарь; дорогое узорочье, [239]камкы, насычеве везут [240]женам своим. Уже жены рускыя въсплескаша татарьским златом. Уже [241]бо по [242]Руской земли простреся веселье [243]и буйство [244]и възнесеся слава руская на поганых хулу. Уже веръжено диво на землю. Уже грозы великого князя по всей земли текуть. Стреляй, князь великый, по всем землям. Стреляй, князь великый, с своею храброю дружиною поганого Мамая хиновина за землю Рускую, за веру христьяньскую. Уже [245]поганые [246]оружие свое поверъгоша, а [247]главы своя [248]подклониша под мечи руския. Трубы их не трубять, уныша [249]гласи их [250].

И отскочи Мамай серым волком от своея дружины и притече к Кафы граду. И молвяще ему фрязове: «Чему ты [251], поганый Мамай, посягаешь [252]на Рускую землю? То ти была орда Залеская, времена первый. А не быти тебе в Батыя царя.[253]У Батыя царя было [254]400 000 вою, воевал всю Рускую землю и пленил от востока и до запада. А казнил бог Рускую землю за съгрешение. И ты пришел, царь [255]Мамай, на Рускую землю с многими силами, с девятью ордами, с 70 князьми. А ныне бежишь сам девят в Лукоморье. [256]Не с кем тебе зимы зимовати в поле. Нешто тобя князи руские горазно подчивали, ни [257]князей с тобою нет, ни воевод. Нечто гораздо упилися на поле Куликове, на траве ковыли. Побежи, поганый Мамай, и от нас по Залесью» [258].

Нам земля подобна есть Руская милому младенцу [259]у матери своей [260], его же мати тешить, а рать лозою казнит, а добрая дела милують его. И помиловал [261]господь бог человеколюбец князи рускыя, великого князя Дмитрия Ивановича и брата его князя Владимера Ондреевича меж Доном и Непром на поле Куликове, на речки Непрядве [262].

Стал князь великый с своим братом князем Владимером Ондреевичем и с своими воеводами на костех: «Грозно бо, брате, в то время посмотрети: лежать трупы христианьскиа акы сенныи стоги, а Дон река три дни кровью текла. Спитайтеся, братие, колких воевод нет, колько молодых людей нет». И говорит Михайло Ондреевичь, московъскый боярин князю Дмитрию Ивановичю: «Господине князь великий Дмитрий Ивановичь, нету туто у нас сорока боярин больших мосъковъских, да 12 князей белозерскых [263], да 20 бояринов коломеньскых, [264]да 40 бояр серпуховских, да 30 панов литовских [265], да 40 бояринов переяславъских, да полу 30 бояринов костромских, да пол 40 бояринов володимеръских, да 50 бояринов суздальских, да 70 бояринов резаньских, да 40 бояринов муромских, да 30 бояринов ростовъскых, да трех да 20 бояринов дмитровских, [266]да 60 бояр можайских [267], да 60 бояринов звенигородцких, да 15 бояринов углецъких, а изгибло нас всей дружины пол 300 000». И помилова бог Рускую землю, а татар пало безчислено многое множество.

И князь великый Дмитрий Ивановичь говорит: «Братья и бояре, князи молодые, вам, братие, сужено место межь Доном и Непра, на поле Куликове, на речьки Непрядве 262, положили есте головы за Рускую землю и за веру хрестьяньскую. Простите мя, братия, и благословите в сем вецы и в будущем».[268]«И пойдем, брате князь Владимер Андреевич, во свою Залескую землю, к славному граду Москве, и сядем, брате, на своем княжение, а чести есми, брате, добыли и славного имени. Богу нашему слава» [269].

ТЕКСТОЛОГИЧЕСКИЙ КОММЕНТАРИЙ К СЛОВУ СОФОНИЯ РЯЗАНЦА (ЗАДОНЩИНЕ)

До Великой Октябрьской социалистической революции Слово Софония рязанца о Куликовской битве было известно в трех списках XV и XVII вв., различных по составу и степени сохранности, а именно:

1) Слово о великом князе Дмитрее Ивановиче и о брате его князе Владимере Андреевиче, яко победили супостата своего, царя Мамая. Этот список был найден В. М. Ундольским и напечатан с предисловием И. Д. Беляева во «Временнике общества истории и древностей российских за 1852 г.». Список находится в Гос. библиотеке СССР им. В. И. Ленина и значится под № 632 Описания рукописей В. М. Ундольского. Следующее по времени издание этого текста см. в работе В. П. Адриановой-Перетц: Задонщина. Опыт реконструкции авторского текста. («Труды Отдела древнерусской литературы», т. VI, М. — Л., 1948, стр. 243–249). Одновременно в 1948 г. текст был издан в посмертной работе чешского ученого Яна Фрчка, вышедшей в серии: «Prače Slovanského ústavu v Praze», svazek XVIII. «Zadonština». Staroruský žalospěv o bojů rusů s tatary r. 1380. Rozprava literárně dějepisná. Kritické vydání tekstů. Napsal Jan Frček, v Praze, 1948, str. 179–247. Условное обозначение — У.

2) Писание Софониа старца рязанца, Задонщина великого князя господина Димитрия Ивановича и брата его, князя Володимера Ондреевича. Текст впервые был напечатан архимандритом Варлаамом в статье «Описание сборника XV столетия. Кирилло-Белозерского монастыря». («Ученые записки Академии наук», 1859, т. V, стр. 57–60). Новое научное издание Кирилло-Белозерского списка (70-х годов XV в.) было предпринято П. К. Симони в «Памятниках старинного русского языка и словесности XV–XVIII столетий, вып. III (Задонщина)». Пг., 1922, стр. 34, с полным автотипическим снимком со всего памятника («Сборник Отделения русского языка и словесности Российской Академии наук», т. С, № 2). Последние издания см. в упомянутой работе В. П. Адриановой-Перетц (стр. 233–235), а также в упомянутой работе Яна Фрчка (стр. 178–220). Рукопись находится в Отделе рукописей Гос. Публичной библиотеки им. Салтыкова-Щедрина в Ленинграде. Условное обозначение — К-Б.

3) Сказание Софониа резанца, исписана руским князем похвала, великому князю Дмитрию Ивановичу и брату его, Володимеру Ондреевичу. Текст находится в сборнике Синодальной библиотеки, № 790, XVII в., писанном скорописью на белорусском языке. Он был издан в качестве приложения к статье А. Смирнова «3-й список Задонщины по Синодальному скорописному сборнику XVII в.» («Русский филологический вестник», 1890, № 2). Новые издания этого текста с исправлением ошибок первого издания см. в упомянутой работе В. П. Адриановой-Перетц (стр. 249–255) и в упомянутой работе Яна Фрчка (стр. 179–243). Сборник Синодальной библиотеки хранится теперь в Отделе рукописей Гос. Исторического музея в Москве. Условное обозначение — С.

После Октябрьской революции, приблизительно в середине 20-х годов, стали известны еще два списка Слова Софония рязанца;

4) Без заглавия (начало: «И потом списах жалость и похвалу великому князю Дмитрию Ивановичу…») в рукописи Гос. Исторического музея, № 2060, конца XVI в. на лл. 215–224. об.^{1} Текст был издан три раза: В. Ф. Ржига. Слово Софония рязанца о Куликовской битве (Задонщина). С приложением Слова Софония и 28 снимков с текста по рукописям Гос. Исторического музея, XVI в. (Моск. Гос. педагогический институт им. В. И. Ленина. Кафедра русской литературы, «Ученые записки», т. XLIII, 1947, стр. 60–99); В. П. Адрианова-Перетц. Указ. работа, стр. 237–243; Ян Фрчек. Указ, работа, стр. 82—246. Условное обозначение — И₁.

5) Без заглавия (начало:…полита, а древеса тугою к земли преклонишася…» в сборнике Гос. Исторического музея, № 3045, первой половины XVI в., на лл. 70–73^{2}. Текст издан три раза: В. Ф. Ржига. Указ, работа, стр. 45–59; В. П. Адрианова-Перетц. Указ, работа, стр. 233–235; Ян Фрчек. Указ, работа, стр. 216–236. Условное обозначение — И₂.

Кроме названных пяти списков Слова Софония рязанца, как полных или почти полных (И₁, У, С), так и фрагментарных (К-Б, И₂), имеются еще небольшие отрывки, которые представляют собой в одном случае предисловие, в другом— одно только заглавие:

1) Сказание о Донском бою, заключающее в себе только предисловие к Слову Софония. Находится в сборнике Библиотеки АН СССР (1.4.1, так называемый Ждановский сборник второй половины XVII в. (до 1680 г.) на лл. 30–31). Текст издан В. И. Срезневским. «Сведения о рукописях, печатных изданиях и других предметах, поступивших в рукописное отделение Библиотеки Академии наук в 1902 г.». СПб., 1903, стр. 99. Издание текста повторено в работе С. К. Шамбинаго. Повести о Мамаевом побоище. «Сборник ОРЯС АН», т. 81, № 7. СПб., 1906, стр. 106—107

2) Заглавие Слова Софония рязанца находится в рукописи Гос. Исторического музея Синодального собрания, № 836 в виде записи на последнем л. 180 об. Самая рукопись относится к 1296 г. и представляет собой Пандекты Никона Черногорца. В свое время она была описана Горским и Невоструевым под № 217. Запись же на последнем л. 180 об. сделана почерком XV в. и опубликована А. Д. Седельниковым в статье «Где была написана Задонщина? («Slavia», т. IX, вып. 3, 1930, стр. 525–526), а также воспроизведена в упомянутой работе В. Ф. Ржиги (стр. 33).

Последнюю категорию источников, с которой необходимо считаться при изучении Слова Софония рязанца, составляют те отрывки из него, которые вошли в состав одной из редакций Сказания о Мамаевом побоище и были изданы С. К. Шамбинаго:

1) Одна группа отрывков находится в той редакции Сказания, которую представляют собой тексты в рукописи Гос. библиотеки СССР им. В. И. Ленина собрания Румянцева, № 378, XVII в., в рукописи той же библиотеки собрания Ундольского, № 772, XVII в., а также в рукописи Гос. Исторического музея собрания Уварова, № 492, конца XVII в. Сюда же относится список Румянцевского музея, № 3123 (в Ленинской библиотеке) XVIII в. С. К. Шамбинаго напечатал отрывки из Слова Софония, встречающиеся в указанных рукописях (см. его работу стр. 113–115, 260, 261, 266). Наиболее важны для нас отрывки из Слова Софония в Сказании о Мамаевом побоище по рукописи собрания Румянцева, № 378 (стр. 113–115). Условное обозначение — Р.

2) Еще один отрывок из Слова Софония рязанца, вошедший в Сказание о Мамаевом побоище, находится в рукописи ЦГАДА, бывш. Архива Министерства иностранных дел, собрания Оболенского, № 70/93, XVII в. Он был также издан С. К. Шамбинаго (см. его работу, стр. 117–118). Условное обозначение — О.

На основании всех перечисленных материалов мы предприняли новый опыт реконструкции и реставрации текста Слова Софония рязанца в его пространной редакции, более близкой к первоначальному авторскому оригиналу. В основу восстанавливаемого текста положен список Слова Софония рязанца по рукописи Гос. Исторического музея, № 2060 (И₁). Из других списков, принадлежащих к той же пространной редакции, а именно из списков Гос. Исторического музея, № 3045 (И₂), Ундольского, № 632 (У), Синодальной библиотеки, № 790 (С), а также из других материалов, мы вносили в основной текст исправления и дополнения, руководствуясь при этом следующими принципами.

1) Исправления текста Слова Софония рязанца на основании сличения его со Словом о полку Игореве вносились только тогда, когда они оправдывались в той или иной мере сохранившимися списками пространной редакции Слова Софония рязанца.

2) Тождественное показание всех сохранившихся списков пространной редакции Слова Софония рязанца мы считали достаточным основанием для установления отдельных чтений восстанавливаемого текста за исключением одного случая, когда самый контекст свидетельствовал о его позднем происхождении (см. прим. 108).

3) Принимая в основу восстанавливаемого текста список Слова Софония рязанца по рукописи Гос. Исторического музея, № 2060, мы пользовались для исправления его прежде всего текстами, принадлежащими той же пространной редакции. Что касается текста краткой редакции по Кирилло-Белозерскому списку, то мы привлекли его главным образом для исправления отдельных слов, не внося изменений, характеризующих краткую редакцию Слова Софония рязанца как таковую.

Летописная повесть о побоище на Дону

По списку, опубликованному в IV томе Полного собрания русских летописей

Подготовил к печати

В. Ф. Ржига

О побоищи, иже на Дону, и о том, князь великий како бился с Ордою

Той же осени прииде ордыньский князь Мамай с единомысленники своими и с всеми прочими князми ордыньскими и с всею силою татарьскою и половецкою, и еще к тому рати понаймовав бесермены, и армены и фрязи, черкасы и ясы и буртасы. Такоже с Мамаем вкупе в единомыслии, в единой думе и литовьский Ягайло с всею силою литовьскою и лятскою. С ними же в одиначестве Олег Ивановичь князь рязаньский с всеми сими светники поиде на великого князя Дмитрея Ивановича и на брата его Володимера Андреевича. Но хотя человеколюбивый бог спасти и свободити род крестьяньский молитвами пречистыя его матере от работы измаилтеския, от поганаго Мамая и от сонма нечестиваго Ягайла и от велеречиваго и худаго Олга рязаньскаго, не снабдевшего [270] своего крестьяньства; и придеть ему день великый господень в суд аду. Окаянный же Мамай, разгордевся, мнев себе аки царя, начат злый съвет творити, темныя своя князи поганыя звати. И рече им: «Поидем на рускаго князя и на всю силу рускую, якоже при Батый было, крестьяньство потеряем и церкви божия попалим, и кровь их прольем, и законы их погубим». Сего ради нечестивый люте гневашеся о своих друзех и любовницех, о князех, избьеных на реце на Боже. И нача сверепой напрасно силы своя сбирати, с яростию подвижеся силою многою, хотя плёнити крестьян. И тогда двигнушася вся колена татарьская. И нача посылати к Литве, к поганому Ягайлу «и к лстивому сотоныцику, дьяволю светнику, отлученому сына божия, помраченому тмою греховною, и не хоте разумети, Олгу рязаньскому, поборнику бесерменьскому, лукавому сыну, якоже рече Христос: «От нас изидоша и на ны быша». И учини собе старый злодей Мамай съвет нечестивый с поганою Литвою и с душегубивым Олгом стати им у реке у Оке на Семень день на благовернаго князя. Душегубивый же Олег нача зло к злу прикладати, посылаше к Мамаю и к Ягайлу своего си боярина единомысленаго, антихристова предтечю, именем Епифана Кореева, веля им быти на той же срок и той же съвет съвеща стати у Оке с трехглавными зверми сыроядци, а кровь прольяти. Враже, изменниче Олже! Лихоимьства открывавши образы, а не веси, яко мечь божий острится на тя, якоже пророк рече: «Оружие извлекоша грешници и напрягоша лук стреляти в мрак правыя сердцем; и оружия их внидут в сердца их и луци их съкрушатся». И бысть месяца августа. Приидоша от орды таковыя вести к христолюбивому князю, оже въздвизается на крестьяны измалтеский род. Олгу же уже отпадшему сана своего от бога, иже злый съвет сътвори с погаными и посла к князю Дмитрею весть лестную, что «Мамай идеть с всем своим царством в мою землю рязаньскую на мене и на тебе; а и то ти буди ведомо, и литовьский идеть на тебе Ягайло с всею силою своею». Дмитрий же князь се слыша не веселую ту годину, что идуть на него вся царствия, творящей безаконие, а глаголюще: «Еще наша рука высока есть», иде к соборней церкви матере божии богородици и пролья слезы и рече: «О господи, ты всемощный и всесилный, крепкый в бранех, въистину еси царь славы, сътворивый небо и землю, помилуй ны пречистыя ти матере молитвами, не остави нас, еда унываем; ты бо еси бог наш и мы людие твои, пошли руку твою свыше и помилуй ны, посрами враги наша и оружия их притупи; силен еси, господи, кто противится тебе. Помяни, господи, милость свою, иже от века имаши на роду крестьяньском. О, многоименитая дево, госпоже, царице небесным чином, госпоже, присно всея вселеныя и всего живота человечьскаго кормительнице, въздвигни, госпоже, руце свои пречистая, има же носила еси бога воплощенна, не презри крестьян сих, избави нас от сыроядець сих и помилуй мя». Въстав от молитвы, изиде из церкви и посла по брата своего Володимера и по всих князей руских и по воеводы великия. И рече брату своему Володимеру и к всем князем руским и воеводам: «Поидем противу сего окаяннаго и безбожнаго, нечестиваго и темнаго сыроядца Мамая за правую веру крестьяньскую, за святыя церкви и за вся младенца и старци и за вся крестьяны».

Взем с собою скипетр царя небеснаго, непобедимую победу, и въсприим авраамлю доблесть и нарек бога и рече: «Господи, в помощь мою вонми, боже, на помощь мою потщися; и да постыдятся и посрамятся и познают, яко имя тебе Господь, яко ты еси един вышний по всей земли».

И съвокупився с всеми князми рускими и с всею силою, и поиде противу их вборзе с Москвы, хотя боронити своея отчины, и прииде на Коломну и събрав вой своих 100 и 50 тысячь опрочно рати княжей и воевод местных. И от начала миру не бывала такова сила руских князей, якоже при сем князи. Беаше всеа силы и всих ратей числом с полтораста тысящь или с двесте. Еще же к тому приспеша, в той чин рагозный, издалеча велиции князи Олгердовичи поклонитися и послужити: князь Андрей полоцкий и с плесковичи, брат его Дмитрий бряньский с всеми своими мужи.

В то время Мамай ста за Доном, възбуявся и гордяся и гневаяся с всем своим царством и стоя 3 недели. Паки прииде князю Дмитрию другая весть. Поведаша Мамая за Доном събравшася в поле стояща, ждуща к собе на помощь Ягайла с Литвою, да егда сберутся вкупе, и хотять победу сътворити съединого. И нача Мамай слати князю Дмитрию выхода просити, како было при Чанибеке цари, а не по своему докончанию. Христолюбивый же князь не хотя кровопролитья и хоте ему выход дати по крестьяньской силе и по своему докончанию, како с ним докончал; он же не восхоте, но высоко мысляше: ожидаше своего нечестиваго съветника литовьскаго. Олег же, отступник нашь, приединивыйся ко зловерному и поганому Мамаю и нечестивому Ягайлу, нача выход ему давати и силу свою слати к нему на князя Дмитрия. Князь же Дмитрий, уведав лесть лукаваго Олга, кровопивца крестьяньскаго, новаго Иуду предателя, на своего владыку бесится, Дмитрий же князь, въздохнув из глубины сердца своего и рече: «Господи, съветы неправедных разори, а зачинающих рати погуби; не аз почал кровь проливати крестьяньскую, но он, Святополк новый; воздай же ему, господи, седмь седмерицею, яко в тме ходить и забы благодать твою, поостри яко молнию, мечь мой и прииметь суд рука моя, въздам месть врагом и ненавидящим мя въздам и упою стрелы моя от крове их, да не ркут невернии: «Где есть бог их?» Отврати, господи, лице свое от них и покажи им, господи, вся злая напоследок, яко род развращен есть и несть веры в них твоея, господи, пролей на них гнев твой, господи, на языки, не знающая тебе, господи, и имени твоего святаго не призваша; кто бог велий, яко бог нашь? Ты еси бог, творяй чюдеса, един». И скончав молитву, иде к Пречистей и к епископу Герасиму и рече ему: «Благослови мя, отче, поити противу окаянного сего сыроядца Мамая и нечестиваго Ягайла и отступника нашего Олга, отступившаго от света в тму». Святитель же Герасим благослови князя и вся воя его поити противу нечестивых агарян. И поиде с Коломны с великою силою противу безбожных татар месяца августа 20, а уповая на милосердие божие и на пречистую его матерь богородицю на приснодевицю Марию, призывая на помощь честный крест. И прошед свою отчину и великое свое княжение, ста у Оке на усть Лопастны, переимая вести от поганых. Ту бо наехал Володимер брат его и великий его воевода Тимофей Васильевичъ и вси вой остаточный, что были оставлены на Москве. И начаша возитися за Оку за неделю до Семеня дни в день недельный, переехавше за реку внидоша в землю рязаньскую. А сам князь в понеделник перебреде своим двором, а на Москве остави воевод своих, у великой княгине у Евдокеи и у сынов своих, у Василья и у Юрья и у Ивана — Федора Ондреевича.

Слышавше в граде на Москве и в Переяславли и на Костроме и в Володимере и в всех градех великаго князя и всех князей руских, что пошел за Оку князь великий, и бысть в граде Москве туга велика и по всем его пределом плачь горек и глас рыдания и слышано бысть сииречь в высоких, Рахиль же есть рыдание крепко, плачущейся чад своих с великим рыданием и вздыханием, не хотя утешитися, зане пошли с великим князем за всю землю Рускую на острая копья. Да кто уже не плачется жен онех рыдания и горкого их плача? Зрящи бо чад своих, каяждо к собе глаголаше: «Увы мне, убогая наша чада! Уне бо нам было, аще бы ся есте не родили; за сия злострастныя и горкия печали вашего убийства не подъяли быхом; почто быхом повинни пагубе вашей?»

Великый же князь прииде к реце к Дону за два дни до рожества святыя богородица. И тогда приспела грамота от преподобного игумена Сергиа и от святаго старца благословение, в ней же написано благословение таково, веля ему битися с татары: «Чтобы еси, господине, таки пошел, а поможет ти бог и святая богородица». Князь же рече: «Си на колесницах, а си на конех, мы же во имя господа бога нашего призовем; победы дай ми, господи, на супостаты и пособи ми, оружьем крестным низложи враги наши, на тя бо уповающе, побеждаем, молящеся прилежно к пречистей ти матери». И сия изрекши, нача полци ставити, и устрояше их в одежду их местную, яко великии ратници, и воеводы ополчиша свои полкы. Приидоша к Дону и сташа ту, и много думавше, овии глаголаша: «Поиди, княже, за Дон», а друзии реша: «Не ходи, ти бо понеже умножишася врази наши не токмо татарове, но и Литва и рязанци». Мамай же слышав приход княжь к Дону и сеченый свои видев, и възъярився зраком и смутися умом и распалися лютою яростию, аки аспида некая гневом дышющи. И рече Мамай: «Двигнитеся, силы моя темныя и власти и князи, пойдем и станем у Дона противу князя Дмитрия, доколе приспееть к нам съветник наш Ягайло со своею силою». Князю же слышавшу хвалу Мамаеву, и рече: «Господи, не повелел еси в чюжд предел ступати, аз же, господи, не преступих, сий же, господи, приступаше аки змий к гнезду окаянный Мамай, нечестивый сыроядец, на крестьянство дерзнул, кровь мою хотя прольяти и всю землю осквернити и святыя божия церкви разорити». И рече: «Что есть великое сверепьство Мамаево? аки некая ехидна, прыскающи, пришед от некия пустыни, пожрети ны хощеть; не предай же мене, господи, сыроядцю сему Мамаю; покажи ми славу своего божества, владыко; где ти ангельстии лици, где херувимьское предстояние? где серафимьское шестокрилное служение? Тебе трепещеть вся тварь, тебе покланяются небесныя силы, ты солнце и луну сътвори и землю украси всеми лепотами, яви ми, боже, славу свою, и ныне, господи, преложи печаль мою на радость и помилуй мя, якоже помиловал еси слугу своего Моисея, в горести душа възпивша к тебе, и столпу огневому повелел еси ити пред ним и морския глубины на сушу преложи, яко владыка сый господь, страшное възмущение на тишину преложил еси». И си вся изрекши брату своему и всем князем и воеводам великим и рече: «Приспе, братие, время брани нашея; и прииде праздник рожества царици матере божии богородици, всех небесных чинов госпожи и всеа вселеныа; аще оживем, господеви есмы, аще ли умрем за мир сей, господеви есмы».

И повеле мосты мостити на Дону и бродов пытати тоя нощи в канун пречистыя матере божия богородици. Заутра в суботу порану, месяца септября 8 день в самый праздник госпожин день, въсходящю солнцю, бысть тма велика по всей земли, мьгла: не бо бяше того от утра до третьяго часа. И повеле господь тме уступити, а пришествие свету дарова. Князь же исполни свои полки великие, и вся его князи руския свои полци устроиша, и велиции его воеводы облачишася во одежди местный, и ключа смертныя растерзахуся; трус бе страшен и ужас събранным чадом изъдалеча от Восток и Запад. Поидоша за Дон в далняа части земля; и преидоша Дон въскоре лютой, сверепой напрасно, яко основанию земному подвизатися от множества сил. Князю же перешедшу за Дон в поле чисто, в Мамаеву землю, на усть Непрядвы, господь бог один вождаше его, не бе с ним бог чюжд. О, крепкыя и твердыя дерзости мужества! О, како не убояся, ни усумняся толика множества народа ратных? Ибо въсташа на нь три земли, три рати: первое татарьская, второе литовьская, третьее рязаньская; но обаче всех сих не убояся, никакоже не устрашися, но еже к богу верою въоружився и креста честнаго силою укрепився и молитвами пресвятыя богородица оградився, богу помолися, глаголя: «Помози ми, господи боже мой, и спаси мя милости твоея ради, виждь враги моя яко умножишася на мя; господи, что ся умножиша стужающии мне? мнози въсташа на мя, мнози борющися с мною, мнози гонящеи мя, стужающии ми, вся языци обидоша мя; именем господним противляхся им».

И бысть в шестую годину дни, начаша появливатися поганин измаилтяне в поле: бе бо поле чисто и велико зело. И ту исполчишася татарьстии полци противу крестьян, и ту сретошася полци, и велия силы узревше поидоша, и земля тутняше, горы и холми трясахуся от множества вой безчисленых. Извлекоша оружия обоюду остри в руках их. И орли събирахуся, якоже есть писано: «Где трупи, ту и орли». Пришедшем роком, преже бо начаша съезжатися сторожевые полки рускии с татарьскими, сам же великий князь наеха наперед в сторожевых полцех на поганаго царя Теляка, нареченаго плотнаго дьявола Мамая, таче потом недолго попустя отьеха князь в великий полк; и се поиде великая рать Мамаева и вся сила татарьская, а отселе великий князь Дмитрий Ивановичь с всеми князми рускими, изрядив полки, поиде противу поганых половець и с всеми ратми своими. И възрев на небо умилныма очима, въздохнув из глубины сердца, рече слово псаломское: «Братие, бог нам прибежище и сила». И абие сступишася обои силы велицеи на долг час въместо, и покрыта полки поле, яко на десять верст от множества вой; и бысть сеча зла и велика и брань крепка, трус велик зело, якоже от начала миру сеча не бывала такова великим князем руским, якоже сему великому князю всея Руси. Бьющим же ся им от 6-го часа до 9, пролияся кровь, аки дождева туча, обоих, руских сынов и поганых, множество безчисленое падоша трупья мертвых обоих, и много Руси побьени быша от татар, и от Руси татари, паде труп на труп, и паде тело татарьское на телеси крестьяньском. Инде бяше видети русин за татарином гоняшеся, а татарин сии настигаше; смятоша бо ся и размесиша, кийждо бо своего супротивника искаше победити.

И рече к собе Мамай: «Власи наши растерзаются, очи наши не могут огненых слез источати, языцы наши связаются, гортань ми пресыхаеть и сердце раставаеть, чресла ми растерзаются, колени ми изнемогаютъ, а руце оцепенивають». Что нам рещи или глаголати, видяще пагубную смерть? Инии бо мечем пресекаеми бываху, инии сулицами прободаеми бываху, инии же на копья взимаеми. Да тем же рыдания исполниша москвичь, мнози небывалци, то видевше, устрашишася и живота отчаявшеся и на бег обратишася и побегоша, а не помянуша, яко мученици глаголаху друг к другу: «Братие, потерпим мало; зима яра, но рай сладок, и страстен мечь, но сладко венчание!» И ины сыны агаряны на бег устремишася от крича велика, зряще злаго убийства. И по сих же, в 9 час дни, призре господь милостивыма очима на вси князи рустии и на крепкыя воеводы и на вся крестьяны, дерзнувшая за крестьяньство и не устрашившеся, яко велиции ратници. Видеша бо вернии, яко в 9 час бьющеся, ангели помагают крестьяном и святых мученик полк, воина Георгия и славнаго Дмитрия и великих князей тезоименитых Бориса и Глеба, в них же бе воевода свершеннаго полка небесных вой архистратиг Михаил. Двои воеводы видеша полци, тресолнечный полк и пламенныя их стрелы, яже идуть на них: безбожний же татарове от страха божия и от оружья крестьяньскаго падаху. И възнесе бог нашего князя на победу иноплеменник. А Мамай с страхом въстрепетав и велми въстонав, и рече: «Велик бог крестьяньский и велика сила его: братья измаиловичи, безаконнии агаряне, побежите неготовыми дорогами». А сам, вдав плещи свои и побеже скоро паки к орде. И то слышавше вси его темныя власти и князи побегоша. И то видевше, и прочий иноплеменницу гоними гневом божиим и страхом одержими суще, от мала и до велика на бег устремишася. Видевше крестьяне, яко татарове с Мамаем побегоша, и погнаша за ними, бьюще и секуще поганых без милости. Бог бо невидимою силою устраши полки татарьския и побеждени обратиша плещи свои на язвы. И в погони той ови татарове от крестьян язвени оружием падоша, а друзии в реце истопоша; и гониша их до реки до Мечи, и тамо бежавших безчисленое множество погибоша. Княжии же полци гнаша содомлян, бьюще, до стана их, полониша богатства много, и вся имения их содомьская.

Тогда же на том побоищи убьени быша на съступе: князь Феодор Романовичъ белозерский и сын его Иван, князь Феодор торуский, брат его Мьстислав, князь Дмитрий Монастырев, Семен Михайловичъ, Микула сын Васильев, тысячного, Михайло, Иван сыны Анкифовичи, Иван Александрович, Андрей Серкизов, Тимофей Васильевичъ, Акатьевичи, наречаеми Волуи, Михайло Бренков, Лев Мозырев, Семен Меликов, Дмитрей Мининичь, Александр Пересвет, бывый преже болярин бряньский, инии князи, ихже имена не суть писана в книгах сих. Сии же писана быша князи токмо и воеводы и нарочитых и старейших боляр имена, а прочих боляр и слуг оставих имена и не писах их множества ради имен, яко число превосходить ми: мнози бо на той брани побьени быша.

Самому же князю великому бяше видети весь доспех его бит и язвен, но на телеси его не бяше язвы никоея же, а бился с татары в лице, став напреди, на первом суйме. О сем убо мнози князи с воеводы многажды глаголаша ему: «Княже господине, не ставися напреди битися, но назади или на криле или негде в опришнем месте». Он же отвещеваше им: «Да како аз възглаголю: братья моя, да потягнем вси съодиного, а сам лице свое почну крыти и хоронитися назади? Не могу в том быти, но хощу якоже словом, такожде и делом, напереди всех и пред всими главу свою положити за свою братью и за вся крестьяны, да и прочий, то видевше, приймуть с усердием дерзновение». Да якоже рече, тако и сътвори: бьяшеся с татары тогда, став напреди всех, а елико одесную и ошююю его дружину его биша, самого же въкруг оступиша около, аки вода многа обаполы, и многа ударения ударишася по главе его и по плещема его и по утробе его, но от всех сих бог заступил его в день брани, щитом истины и оружием благоволения осенил его над главою его, десницею своею защитил его, и рукою крепкою и мышцею высокою бог избавил есть укрепивый его, и тако промежи ратными многими цел съхранен бысть. «Не на лук мой уповаю и оружие мое не спасеть мене, якоже рече пророк Давид, вышняго положил еси прибежище твое; не приидеть к тебе зло и рана не приближится к телеси твоему, яко ангелом своим заповесть о тебе съхранити тя в всех путех твоих и не убоишися от стрелы, летящия в дне».

Се же бысть грех ради наших: въоружаются на ны иноплеменници, да быхом ся отступили от своих неправд, от братоненавидения и от сребролюбия и в неправду судящих и от насилья; но милосерд бо есть бог человеколюбець, не до конца прогневается на ны, ни в веки враждуеть. А отселе, от страны литовския Ягайло князь литовьский прииде со всею силою литовьскою Мамаю пособляти татаром поганым на помощь, а крестьяном на пакость, но и от тех бог избавил: не поспеша бо на срок за малым за едино днище или менши, но точию слышав Ягайло Олгердовичь и вся сила его, яко князю великому с Мамаем бой был и князь великий одоле, а Мамай побежден побеже. без всякого пождания Литва с Ягайлом побегоша назад со многою скоростию, никим же гоними: не видеша бо тогда князя великаго, ни рати его, ни оружья его, токмо имени его Литва бояхуся и трепетаху [271].

Князь же Дмитрий с братом своим с Володимером и с князми рускими и с воеводами и с прочими боляры и с всеми вой оставшимися, став той нощи на поганых обедищих, на костех татарьских, утер поту своего и отдохнув от труда своего, велико благодарение принесе к богу, давшему такову на поганыя победу и избавльшему раба своего от оружия люта: «Помянул еси, господи, милость свою, избавил ны еси, господи, от сыроядець сих, от поганаго Мамая и от нечестивых измаиловичь от безаконных агарян, подавая честь яко сын своей матери; уставил еси стремление страстное, якоже еси уставил слуге своему Моисею и древнему Давыду и новому Константину, и Ярославу, сроднику великих князей, на окаянного и на проклятаго братоубийцю безглавнаго зверя Святополка — и ты, богородице, помиловала еси милостию своею нас грешных раб своих и весь род крестьяньский, умолила еси безлетнаго сына своего». И мнози князи рустии и воеводы прехвальными похвалами прославиша пречистую матерь божию богородицю. И пакы христолюбивый князь похвали дружину свою, иже крепко бишаоя с иноплеменники и твердо брашася и мужески храброваша и дерьзнуша по бозеза веру крестьяньскую.

И възвратися оттуду в богохранимый град на Москву в свою отчину с победою великою, одолев ратным, победи врагы своя. И мнози вой его възрадовашася, яко обретающе корысть многу, пригнаша бо с собою многа стада коней, велблуды и волы, им же несть числа, и доспех, и порты, и товар. Поведаша князю великому, что князь Олег рязаньский посылал Мамаю на помощь свою силу, а сам на реке переметал мост, а кто поехал с Доновьскаго побоища домовь сквозе его отчину, Рязаньскую землю, боляре или слуги, и тех велел имати и грабити и нагих пущати. Князь же Дмитрий про то въсхоте на Олга рать свою послати. И се внезапу приехаша к нему боляре рязаньскии и поведаша, что князь Олег поверг свою землю да сам побежал и с княгинею и с детми и с боляры, и молиша его много о сем, дабы на них рати не слал; а сами бита ему челом «и рядишася у него в ряд. Князь же послуша их, приим челобитие их, рати на них не посла, а на рязаньском княжении посади свои наместники. Тогда же Мамай не в мнозе убежа и прибежа в свою землю в мале дружине, видя себе бита и бежавша, посрамлена и поругана. Паки гневашеся и яряся зело смущашеся, и събра остаточную свою силу, еще въсхоте ити изгоном на Русь. Сице же ему умыслившю, и се прииде ему весть, что идеть на него царь некый с въстока Тахтамыш, из Синей орды. Мамай же, иже уже уготовал рать на ны [272], с тою ратью готовою поиде противу его, и сретошася на Калках, и бысть им бой, и царь Тахтамыш победи Мамая и прогна его. Мамаевы же князи сшедше с коней своих, и бита челом царю Тахтамышю, и дата ему правду по своей вере и яшася за него, а Мамая оставиша поругана. Мамай же то видев, и скоро побежа с своими единомысленики, царь же Тахтамыш посла за ними в погоню воя своя. Мамай же, гоним сый, бегая пред Тахтамышевыми гонители, и прибежа близ града Кафы, и съслася с кафинци по докончанию и по опасу, дабы его прияли на избавление, дондеже избудет от всех гонящих его. И повелеша ему, и прибеже Мамай в Кафу с множеством имения, злата и сребра. Кафинцы же, свещавшеся, и сътвориша над ним облесть, и ту от них убьеи бысть. И тако бысть конецъ Мамаю. А сам Тахтамыш шед взя орду Мамаеву и царицю его, и казны его, и улус весь пойма, и богатьство Мамаево раздели дружине своей. И туто послы своя отпусти к князю Дмитрию и к всем князем руским, поведан им свой приход и како въцарися, како супротивника своего и их врага Мамая победи, а сам шед седе на царстве Воложеском. Князи же рустии посла его отпустиша в орду с честью и с дары многими, а сами на зиму и на весну за ними отпустиша в орду кой же своих киличиев с многими дары.

Сказание о мамаевом побоище основная редакция

По списку Государственной Публичной библиотеки

имени М. Е. Салтыкова-Щедрина в Ленинграде (0. IV. 22).

Подготовил к печати Л. А. Дмитриев

Начало повести, како дарова бог победу государю великому князю Дмитрею Ивановичу за Даном над поганым Мамаем, и молением пречистыа богородица и русъскых чюдотворцев православное христианство — Русскую землю бог възвыси

Хощу вам, братие, брань поведати новыа победы, како случися брань на Дону великому князю Димитрию Ивановичи) и всем православным Христианом с поганым Мамаем и з безбожными агаряны. И възвыси бог род христианским, а поганых уничижи и посрами их суровство, яко же в прежняя времена Гедеону над мадиамы и преславному Моисию над фараоном. Подобаеть нам поведати величество и милость божию, како сътвори господь волю боящихся его, како пособьствова господь великому князю Дмитрию Ивановичю и брату его князю Владимеру Андреевичю над безбожными половци и агаряны.

Попущением божиим за грехы наша, от навождениа диаволя въздвижеся князь от въсточныа страны, имянем Мамай, еллин сый верою, идоложрец и иконоборец, злый христьанскый укоритель. И начат подстрекати его диавол, и вниде вь сердце его напасть роду христианскому, и наусти его, како разорити православную веру и оскверънити святыя церкви и всему христианству хощеть покорену от него быти, яко бы ся не славило господне имя в людех его. Господь же нашь бог, царь и творец всеа твари, елико хощеть, тъ и творить.

Он же безбожный Мамай начат хвалитися и поревновав второму Иулиану отступнику, царю Батыю, и нача спрашывати старых татар, како царь Батый пленил русскую землю. И начата ему сказывати старые татарове. како пленил Русскую землю царь Батый, как взял Киев и Владимерь, и всю Русь, Словенскую землю, и великого князя Юрья Дмитреевичя убил, и многых православных князей избил, и святыа церкви оскьверни, и многы манастыри и села пожже, и в Володимере вселенскую церковь златоверхую разграбил. Ослеплену же ему умом, того бо не разуме, како господу годе, тако и будеть. Яко же в оны дни Иерусалим пленен бысть Титом римскым и Навходнасором царем вавилонскым за их съгрешениа и маловерие. Нъ не до конца прогневается господь, ни в векы враждует.

Слышав же безбожный Мамай от своих старых татар, и нача подвижен быти и диаволом палим непрестанно, ратуа на христианство. И бе в себе нача глаголати к своим еулпатом и ясаулом, и князем, и воеводам, и всем татаром, яко аз не хощу тако сътворити, яко же Батый. Нъ егда доиду Руси и убию князя их, и которые грады красные довлеють нам, и ту сядем и Русью владеем, тихо и безмятежно пожывем. А не ведый того оканный, яко господня рука высока есть. И по малех днех перевезеся великую реку Волгу с всеми силами. И ины же многы орды к своему великому въинству съвокупи и глагола им: «Пойдем на русскую землю и обогатеем русскым златом!» Поиде же безбожный на Русь, акы лев ревый пыхаа, акы неутолимая ехыдна гневом дыша. И доиде же до усть рекы Вороножа и распусти всю силу свою и заповеда всем татаром своим, яко: «Да не пашете ни един вас хлеба, будите готовы на русскыа хлебы!»

Слышав же то князь Олег резанскый, яко Мамай кочуеть на Воронеже, а хощеть ити на Русь, на великого князя Дмитриа Ивановича московскаго. Скудость же бысть ума в главе его, посла сына своего к безбожному Мамаю с великою честью и с многими дары и писа грамоты своа к нему сице: «Въсточному великому и волному царем царю Мамаю радоватися! Твой посаженик и присяжник Олег, князь резанскый, много тя молить. Слышах, господине, яко хощеши итти на русскую землю, на своего служебника князя Димитриа Ивановича московъскаго, огрозитися ему хощеши. Ныне же, господине всесветлый царю, приспе твое время — злата и сребра и богатьства много наллънися земля московскаа и всякого узорочиа твоему царству на потребу. А князь Дмитрей московской человек христиан, егда услышить имя ярости твоеа, то отбежить в далниа отокы своа: любо в Новъгород Великый, или на Белоозеро или на Двину, а многое богатьство московское и злато — все в твоих руках будеть и твоему въйску в потребу. Меня же раба твоего, Ольга резанскаго, дръжава твоа пощадить, царю. Аз бо ти вельми устрашаю Русь и князя Дмитриа. И еще молим тя, царю, оба раби твои, Олег резанскый и Ольгород литовскый, обиду приахом велику от того великого князя Дмитрии Ивановичи, и где будеть о своей обиде твоим имянем царьскым погрозим ему, он же о том не радить. И еще, господине царю, град мой Коломну за себя заграбил. И о том о всем, царю, жалобу творим тебе».

А другаго же посла скоро своего вестника князь Олег резанскый с своим написанием. Написание же таково в грамотах: «К великому князю Ольгорду литовьскому радоватися великою радостию! Ведомо бо, яко издавна еси мыслил на великого князя Дмитриа Ивановичи московскаго, чтобы его згонити с Москвы, а самому владети Москвою. Ныне же, книже, приспе времи наше, ико великый царь Мамай грядеть на него и на землю его. Ныне же, княже, мы оба приложимся к царю Мамаю, вем бо, яко царь дасть тебе град Москву, да и иные грады, которые от твоего княжениа, а мне дасть град Коломну, да Владимерь, да Муром, иже от моего княжениа близ стоять. Аз же послах своего посла к царю Мамаю с великою честью и с многыми дары. Еще же и ты пошли своего посла и каковы имаши дары и ты пошли к нему, и грамоты свои списав, елико сами веси, паче мене разумееши».

Князь же Ольгорд литовский, слышав то, вельми рад бысть за велику похвалу другу своему князю Ольгу резанскому. И посылаеть скоро посла к царю Мамаю с великыми дары и с многою тешью царьскою. А пишеть свои грамоты сице: «Въсточному великому царю Мамаю, князь и Вольгорд литовскый, присяжник твой, много тя молить! Слышах, господине, яко хощеши казнити свой улус, своего служебника, московскаго князя Дмитриа. И того ради молю тя, вольный царю, раб твой, яко велику обиду творить князь Дмитрей московской улуснику твоему князю Ольгу резанскому, да и мне тако же велику пакость дееть. Господине царю вольный Мамаю! Да приидеть дръжава твоего царства ныне до наших мест, да вйидеть, царю, твое смотрение нашеа грубости от московскаго князя Дмитриа Ивановичи».

Помышляше же в себе, глаголющи, Олег резанскый и Вольгорд литовскый: «Яко егда услышить князь Дмитрей царев приход и ярость его и нашу присягу к нему, тъ отбежыть с Москвы в Великый Новъград или на Белоозеро, или на Двину. А мы сядем на Москве и на Коломне. Егда же царь приидеть, и мы его з большими дары срящем и с великою честию и умолим его, и възвратится царь в свои орды, а мы княжение московское царевым велением разделим себе, ово к Вильне, ово к Резани, и имать нам дати царь Мамай ярлыкы своа и родом нашим по нас». Не ведаху бо, что помышляюще и что се глаголюще, акы несмыслени младые дети, неведяще божиа силы и владычня смотрениа. По истинне бо рече: «Аще кто к богу веру з добрыми делы и правду в сердци дръжыт и на бога упование възлагаеть, и того человека господь не дасть в поношение врагом быти и в посмех».

А огосударь князь великий Дмитрей Ивановичь смирен человек и образ нося смиреномудрия, небесных желаа и чаа от бога будущих вечных благ. Не ведый того, что на него съвещевають зол съвет ближнии его друзи. О таковых бо пророк рече: «Не сътвори ближнему своему зла и не рой, ни копай врагу своему ямы. На бога творца въскладай. Господь бог можеть живити и мертвити».

Приидоша же послы к царю Мамаю от Вольгорда литовскаго и от Ольга резанскаго и принесоша ему многыа дары и написанью книгы.

Царь же приат дары с любовию и книгы, и розслушав в грамотах, и послов чествовав отпусти, и написа отписание сицева: «Вольгорду литовскому и Ольгу резанскому. На дарех ваших и за хвалу вашу, что приписастеся ко мне, елико хощете от мене вотчины русскые, тем отдарю вас. А вы ко мне присягу имейте и сретите мене, елико где успеете, и одолейте своего недруга. Мне убо ваша помощь не добре удобна, нъ аще бых аз ныне хотел своею силою великою и аз бы древний Иерусалим пленил, яко же и халдеи. Нъ ныне чести вашей хощу, моим имянем царьскым и грозою, а вашею присягою и рукою вашею распужен будеть князь Дмитрей московскый, и огрозится имя ваше в странах ваших моею грозою. Мне убо царю достоить победита царя, подобна себе, то мне подобаеть и довлееть царьскаа чесьть получити. А вы ныне пойдите от меня и рците князем своим глаголы моя».

Послы же възъвратившеся от царя к своим князем и сказаша им, яко царь Мамай здравить и вельми вам, за хвалу вашу великую, добр глагол глаголеть. Они же скудни умом възрадовашася о суетнем привете безбожнаго царя, а не ведуще того, яко бог даеть власть, ему же хощеть. Ныне же едина вера, едино крещение, а к безбожному приложишяся вкупе гонити православную веру христову. О таковых бо пророк рече: «Поистине сами отсекошяся своеа добрыа масличны и присадишяся к дивий масличне».

Князь же Олег резанскый начат поспешывати, слати к Мамаеви послы и рече: «Подвизайся, царю, скорее к Руси». Глаголет бо премудрость: «Путь нечестивых не спешится, нъ събирают себе досажениа и понос». Ныне же сего Ольга оканнаго новаго Святоплъка нареку.

Слышав же то князь великий Дмитрей Ивановичь, яко грядеть на него безбожный царь Мамай с многыми ордами и с всеми силами, неуклонно яряся на христианство и на христову веру и ревнуя безглавному Батыю, князь же великий Дмитрий Ивановичь вельми опечалися о безбожных нахождении. И став пред святою иконою господня образа, яже в зглавии его стояще и, пад на колену свою, нача молитися и рече: «Господи, аз грешный смею ли молитися тебе, смиреный раб твой? то к кому простру уныние мое? нъ на тебя надеюся, господи, и възвергу печаль мою. И ты господи, царю, владыко, светодателю, не сътвори нам, господи, яко же отцем нашим, иже наведе на них и на грады их злаго Батыа. И еще бо, господи, тому страху и трепету в нас суще велику. И ныне, господи, царю, владыко, не до конца прогневайся на нас, вем бо, господи, яко мене ради грешнаго хощеши всю землю нашу погубити. Аз бо съгреших пред тобою паче всех человек, сътвори ми, господи, слез моих ради, яко Иезекию, и укроти, господи, сердце свирепому сему зверю». — Въсклонися и рече: «На господа уповах и не изнемогу». И посла по брата своего по князя Владимера Андреевичи в Боровеск, и по все князи русские скорые гонци розослав, и по вся воеводы местныа, и по дети боярскые, и по все служылые люди. И повеле им скоро быти у себя на Москве.

Князь же Владимер Андреевичь прииде вборзе к Москве и вси князи и воеводы. Князь же великий Дмитрей Ивановичь, поим брата своего князя Владимера Андреевичи, прииде к преосвищенному митрополиту Киприану и рече ему: «Веси ли, отче нашь, ныне настоащую сию беду великую, ико безбожный царь Мамай гридеть на нас, неуклонным образом ярость нося?» Митрополит же рече великому князю: «Повежь ми, господине, чим еси пред ним не исправилъся?» Князь же великый рече: «Испытахомся, отче, повелику, яко все па отец наших преданию, еще же нъипаче въздахом ему». Митрополит же рече: «Видиши ли, господине, попущением божиим, наших ради съгрешений идеть пленити землю нашу, нъ вам подобаеть, князем православным, тех нечестивых дарми утолити четверицею сугубь. Аще того ради не смерится, ино господь его смирить, того ради господь гръдым противится, а смиренным благодать дает. Тако же случися иногда великому Василию в Кесарии: егда злый отступник Иулиан, идый в пръсы и хоте разорити град его Кесарию, Василий же великий помолися с всеми Христианы господу богу и събра много злата и посла к нему, дабы его пресъступника утолити. Он же оканный паче възярися, и господь посла на него въина своего Меркуриа погубити его. И невидимо пронзен бысть в сердце нечестивый, жывот свой зле сконча. Ты же, господине, възми злато, елико имаши, и пошли противу его и паче исправися пред ним».

Князь же великий Дмитрей Ивановичъ избраннаго своего юношу, доволна суща разумом и смыслом, имянем Захарию Тютьшова и дасть ему два толмача, умеюща язык половетцьскый, и посылаеть с ним много злата к нечестивому царю Мамаю. Захариа же дойде земли Резанской и слышав, яко Олег резаньскый и Вольгорд литовскый приложылися поганому царю Мамаю, послав скоро вестника тайно к великому князю.

Князь же великий Дмитрей Ивановичь, слышав ту весть, нача сердцем болети и наплънися ярости и горести, и нача молитися: «Господи боже мой, на тя надеюся, правду любящаго. Аще ми враг пакости дееть, то подобаеть ми тръпети, яко искони есть ненавистник и враг роду христианскому. Си же мои друзи искрньнии тако умыслиша на мя. Суди, господи, между ими и мною аз бо им ни единого зла не сътворих, разве даров и чьсти от них приимах, а им противу тако же даровах. Нъ суди, господи, по правде моей, да скончается злоба грешных».

И поим брата своего князя Владимера Андреевича и поиде второе к преосвященному митрополиту и поведаа ему, како Вольгорд литовский и Олег резанскый съвокупилися с Мамаем на ны. Преосвященный же митрополит рече: «Сам пакы, господине, кою обиду сътвор еси има?» — Князь же великий прослезися и рече: «Аще есми пред богом грешен или человекы, а пред ними есми ни единыа черты не преступих по отець своих закону. Веси бо, отче, и сам, яко доволен есьми своими отокы, а им никою обиду не сътворих и не вем, что ради умножышяся на мя стужающеи ми». Преосвященный же митрополит рече: «Сыну мой, господине князь великий, просвети си веселием очи сердца. Закон божий чтеши и твориши правду, яко праведен господь и правду възлюби. Ныне же обыдоша тя, яко пси мнози, суетно и тщетно поучаются, ты же имянем господним противися им. Господь правдив и будеть ти в правду помощник. А от всевидящего ока владычня где можеть избыти от крепкыа рукы его?».

Князь же великий Дмитрей Ивановичь з братом своим с князем Владимером Андреевичем и с всеми русскыми князи и воеводами здумаша, яко сторожу тверду уготовити в поле. И посла на сторожу изъбранных своих крепких оружник — Родиона Ржевъскаго, Аньдреа Волосатаго, Василиа Тупика, Якова Ослябятова и иных с ними крепкых юнош. И повеле им на Тихой Сосне сторожу деати с веяным усердием и под Орду ехати и язык добыти, истину слышати царева хотениа.

А сам князь великий по всей Русской земли скорые гонци розослав с своими грамотами по всем градом: «Да вси готови будете па мою службу, на брань з безбожными половци агаряны. Съвокуплени вси на Коломне, на мясопуст святыа богородица».

И ти же сторожы замедлиша в поле. Князь же великий вторую сторожу посла — Климента Полянина, Ивана Святослава Свесланина, Григориа Судокова и иных с ними, заповеда им въекоре възвратитися. Они же стретоша Василиа Тупика, ведеть язык к великому князю, язык же царева двора, сановитых мужь. А поведаеть великому князю, что неуклонно Мамай грядеть на Русь и како обослалися и съвокупилися с ним Олег резанекый и Вольгорд литовьекый. Не спешить бо царь того ради итти — осени ожыдает. Слышав же князь великий от языка такову изложеную мысль и таково въетание безбожнаго царя, нача утешатися о бозе и укрепляше брата своего князя Владимера и вси князи русские и рече: «Братие князи русские, гнездо есмя князя Владимера Святославича киевъекого, ему же откры господь познати православную веру, яко же оному Еустафию Плакиде, иже просвети всю землю Русскую святым крещением, изведе нас от страстей еллиньскых и заповеда нам ту же веру святую крепко дръжати и хранити и поборати по ней. Аще кто еа ради постражеть, то в оном веце с святыми пръвомучившимися по вере христове причтен будеть. Аз же, братие, за веру христову хощу пострадати даже и до смерти». Они же ему реша вси купно, аки единеми усты: «Въистинну еси, государь, съвръшил закон божий и исплънил еси евангельскую заповедь, рече бо госпъдь: «Аще кто постражеть, имени моего ради, то в будущий век сторицею въсприметь жывот вечный». И мы, государь, днесь готови есмя умрети с тобою и главы своя положыти за святую веру христианскую и за твою великую обиду».

Князь же великий Дмитрей Ивановичь, слышав то от брата своего князя Владимера Андреевича и от всех князей русскых, яко дръзають по вере поборати, и повеле всему въинству своему быти на Коломне на Успение святыа богородица: яко да переберу плъкы и коемуждо плъку въеводу учиню. И все множество людей, яко едиными усты реша: «Дай же нам, господи, течение се съвръшити, имени твоего ради святого».

И приидоша к нему князи белоозерскыа, подобии суще к боеви и вельми учрежено въинство «их: князь Феодор Семеновичь, князь Семен Михайловичи, князь Андрей кемъскый, князь Глеб каргопольской, и андомскыа князи; приидоша же ярославскыа князи с своими силами: князь Андрей ярославскый, князь Роман прозоровскый, князь Лев курбьскый, князь Дмитрей ростовскый, и иныа убо многые князи.

Ту же, братие, стук стучить и аки гром гремить в славнем граде Москве, то идеть оильнаа рать великого князя Дмитрея Ивановича, а гремять русские сынове своими злачеными доспехы.

Князь же великий Дмитрей Ивановичь, поим с собою брата своего, князя Владимера Андреевича, и вся князи русские, и поеде к жывоначальной Троици на поклон к отцу своему преподобному старцу Сергию благословенна получити от святыа тоа обители. И моли его преподобный игумен Сергий, дабы слушал святую литоргию, бе бо тогда день въскресный и память святых мученик Флора и Лавра. По отпусте же литургии, моли его святый Сергий с всею братьею, великого князя, дабы вкусил хлеба в дому жывоначальные Троица, в обители его. Великому же князю нужно есть, яко приидоша к нему вестници, яко уже приближаются поганий половци, моляше преподобнаго, дабы его отпустил. И рече ему преподобный старець: «Се ти замедление сугубо ти поспешение будеть. Не уже бо ти, господине, еще венец сиа победы носити, нъ по минувших летех, а иным убо многым ныне венци плетутся». — Князь же великий вкуси хлеба их, игумен же Сергий в то время повеле воду освящати с мощей святых мученик Флора и Лавра. Князь же великий скоро от трапезы въстаеть, преподобный же Сергий окропи его священною водою и все христолюбивое его въинство и дасть великому князю крест христов — знамение на челе. И рече: «Поиди, господине, на поганыа половци, призывая бога, и господь бог будетъ ти помощник и заступник». И рече ему тайно: «Имаши, господине, победита супостаты своя, елико довлееть твоему государьству». Князь же великий рече: «Дай ми, отче, два въина от своего плъку — Пересвета Александра и брата его Андреа Ослябу, тъ ты и сам с нами пособьствуеши». Старец же преподобный повеле има скоро уготовитися с великим князем, бе бо ведоми суть ратници в бранех, не единому сту наездници. Они же скоро послушание сътвориша преподобному старцу и не отвръгошася повелениа его. И дасть им в тленных место оружие нетленное — крест христов нашыт на скымах, и повеле им вместо в шоломов золоченых възлагати на себя. И дасть их в руце великому князю и рече: «Се та мои оружници, а твои изволници» — И рече им: «Мир вам, братие моя, крепко постражите, яко добрии въини по вере христове и по всем православном христианстве с погаными половци!» И дасть христово знамение всему въинству великого князя — мир и благословение.

Князь же великий обвеселися сердцем и не поведаеть никому же, еже рече ему преподобный Сергий. И поиде к славному своему граду Москве, радуася, аки съкровище некрадомо обрете — благословение святаго старца. И приехав на Москву, поиде з братом своим, с князем Владимером Андреевичем, к преосвященному митрополиту Киприану и поведаеть единому митрополиту, еже рече ему старец святый Сергий тайно и како благословение дасть ему и всему его православному въйску. Архъепископ же повеле сия словеса хранити, не поведати никому же.

Приспевшу же дни четвертку августа 27, на память святою отца Пимина Отходника, в той день въсхоте князь великий изыти противу безбожных татар. И поим с собою брата своего князя Владимера Андреевича и ста в церкви святыа богородица пред образом господним, пригнув руце к переем своим, источник слез проливающи, моляся и рече: «Господи боже наш, владыко страшный, крепкый, въистинну ты еси царь славы, помилуй нас грешных, егда унываем, ктебе единому прибегаем, нашему спасителю и благодателю, твоею бо рукою създани есмы. Но вем, господи, яко съгрешениа моя превзыдоша главу мою, и ныне не остави нас грешных, ни отступи от нас. Суди, господи, обидящим мя и възбрани борющимся с мною, приими, господи, оружие и щит и стани в помощь мне. Дай же ми, господи, победу на противныа врагы, да и ти познаютъ славу твою». И пакы приступи к чюдотворному образу госпожы царици, юже Лука евангелист, жыв сый. написа, и рече: «О чюдотворнаа госпоже царице, всеа твари человечьская заступница, тобою бо познахом истиннаго бога нашего, въплощьшагося и рождьшагося от тебе. Не дай же, госпоже, в разорение градов наших поганым половцем, да не оскьвернять святых твоих церквей и веры христианскыа. Умоли, госпоже царице, сына своего Христа, бога нашего, тъ смирить сердце врагом нашим да не будетъ рука высока. И ты, госпоже пресвятаа богородице, пошли нам свою помощь и нетленною своею ризою покрый нас, да не страшливи будем к ранам, на тя бо надеемся, яко твои есмя раби. Вем бо, госпоже, аще хощеши и можеши нам помощи на противныа сиа врагы поганыа половци, иже не призывають твоего имени, мы же, госпоже пречистаа богородице, на тебя надеемся и на твою помощь. Ныне подвизаемся противу безбожных печенег, поганых татар, да умолен будеть тобою сын твой, бог наш». И пакы прииде к гробу блаженнаго чюдотворца Петра митрополита, любезно к нему припадаа и рече: «О чюдотворный святителю Петре, по милости божии непрестанно чюдодействуеши. И ныне приспе ти время за ны молитися к общему владыце всех, царю, милостивому спасу. Ныне убо на мя оплъчишася супостата поганий и на град твой Москву крепко въоружаются. Тебе бо господь прояви последнему роду нашему и вжегл тебе нам светлую свещу и посъстави на свещнице высоце светити всей земли Русской. И тебе ныне подобаетъ о нас грешных молитися, да не приидеть на нас рука смертнаа, и рука грешнича да не погубить нас. Ты бо еси стражь нашъ крепкый от супротивных нападений, яко твоа есмы паствина». И скончав молитву, поклонися преосвященному митрополиту Киприану, архиепископ же благослови его и отпусти поити противу поганых татар и дасть ему христово знамение — крест на челе и посла богосвященный събор свой с кресты и с святыми иконами и с священною водою в Фроловъскыа врата и в Никольские и в Констяньтиноеленскыа, да всяк въин благословен изыдеть и священною водою кроплен.

Князь же великий Дмитрей Ивановичь з братом своим с князем Владимером Андреевичем поиде в церковь небеснаго въеводы архистратига Михаила и бьеть челом святому образу его. И потом приступи к гробом православных князей прародителей своих и тако слезно рекуще: «Истиннии хранители, русскыа князи, православный веры христианскыа поборьници, родителие наши. Аще имате дръзновение у Христа, то ныне помолитеся о нашем унынии, яко велико въстание ныне приключися нам, чадом вашим. И ныне подвизайтеся с нами». Исе рек, изыде ис церкви.

Княгини же великая Еовдокея и княгини Владимерова Мариа и иных православъных князей княгини и многыа жены воеводскыа и боярыни московьскыа и служниа жены ту стояще, проводы деющи, вслезах и въсклицании сердечнем не могуще ни слова изрещи, отдавающе последнее целование. И прочаа княгини и боярыни и служние жены тако же отдаша своим мужем конечное целование и възвратишася с великою княгинею. Князь же великий сам мало ся удръжа от слез, не дав ся прослезити народа ради. А сердцем своим вельми слезяше и утешаа свою княгиню. И рече: «Жено, аще бог по нас, то кто на ны!»

И взыде на избранный свой конь, и вси князи и воеводы вседоша наконя своа.

Солнце ему на въстоце ясно сиаеть, путь ему поведаеть. Уже бо тогда, аки соколи урвашася от златых колодиць ис камена града Москвы и възлетеша под синиа небеса и възгремеша своими златыми колоколы и хотять ударитися на многыа стада лебедины и гусины. То, брате, не соколи вылетели ис каменна града Москвы, то выехали русскыа удалци с своим государем с великим князем Дмитреем Ивановичем, а хотять наехати на великую силу татарскую.

Князи же белоозерьскые особь своим плъком выехали. Урядно убо видети въйско их.

Князь же великий отпусти брата своего князя Владимера на Брашеву дорогою, а белозерьскые князи Болвановъскою дорогою, а сам князь великий пойде на Котел дорогою. Напреди же ему солнце добре сиаеть, а по нем кроткий ветрец вееть. Того бо ради разлучися князь великий з братом своим, яко не вместитися им единою дорогою.

Княгини же великаа Еовдокиа с своею снохою, княгинею Володимеровою Мариею, и с воеводскими женами и з боярынями взыде в златоверхий свой терем в набережный и сяде на урундуце под стекольчяты окны. Уже бо конечьное зрение зрить на великого князя, слезы льющи, аки речьную быстрину. С великою печалию приложыв руце свои к переем своим и рече: «Господи боже мой, вышний творец, призри на мое смирение, сподоби мя, господи, еще видети моего государя, славнаго в человецех великого князя Дмитриа Ивановичи. Дай же ему, господи, помощь от своеа крепкыя рукы победити противныа ему поганыа половци. И не сътвори, господи, яко же преже сего за мало лет велика брань была русскым князем на Калках с погаными половци с агаряны. И ныне избави, господи, от такиа беды и спаси их и помилуй. Не дай же, господи, погыбнути оставъшему христианству, да славится имя твое святое в Русьстей земли. От тоа бо галадцкыа беды и великого побоища татарскаго и ныне еще Русскаа земля уныла и не имать уже надежи ни на кого, токмо на тебя, всемилостиваго бога, можеши бо жывити и мертвити. Аз бо, грешная, имею ныне две отрасли, еще млады суще, князи Василиа и князя Юриа. Егда поразить их ясное солнце с юга или ветр повееть противу запада, обоего не могуть еще тръпети. Аз же тогда, грешнаа, что сътворю? Нъ възврати им, господи, отца их, великого князя, поздорову, тъ и земля их спасется, а они в векы царствують».

Княз же великий поиде, поим с собою мужей нарочитых, московскых гостей сурожан десяти человек, видениа ради: аще что бог ему случить, и они имуть поведати в далних землях, яко гости хозяеве быша: 1) Василиа Капицу, 2) Сидора Олферьева, 3) Констянтина Петунова, 4) Козму Коврю, 5) Семена Онтонова, 6) Михаила Саларева, 7) Тимофея Весякова, 8) Димитриа Чернаго, 9) Дементиа Саларева, 10) Ивана Шиха.

И подвигошяся князь великий Дмитрий Иванович по велицей шыроце дорозе, а по нем грядуть русские сынове успешно, яко медвяныа чяши пити и сьтеблиа виннаго ясти, хотять себе чьсти добыти и славнаго имени. Ужо бо, братие, стук стучить и гром гремить по ранней зоре, князь Владимер Андреевичь Москву-реку перевозится на красном перевозе в Боровъсце.

Князь же великий прииде на Коломну в суботу, на память святого отца Моисиа Мурина. Ту же быша мнози воеводы и ратници и стретоша его на речке на Северке. Архиепискуп же Геронтей коломеньскый срете великого князя в вратех градных с жывоносными кресты и с святыми иконами, с всем събором и осени его жывоносным крестом и молитву сътвори «Спаси, боже, люди своя». На утрие же князь великий повеле выехати всем воем на поле к Дивичю.

В святую же неделю по заутрении начата многых труб ратных гласы гласити, и арганы многы бити, и стязи ревуть наволочены у саду Панфилова.

Сынове же русскыа наступиша на великиа поля коломеньскыа, яко не мощно вместитися от великого въинства, и невместьно бе никому же перезрети рати великого князя. Князь же великий, выехав на высоко место з братом своим с князем Владимером Андреевичем, видяще множество много людий урядных и възрадовашяся и урядиша коемуждо плъку въеводу. Себе же, князь великий взя в полк белозерскые князи, а правую руку уряди себе брата своего князя Владимера, дасть ему в полк ярославскые князи, а левую руку себе сътвори князя Глеба бряньского. Передовой же плък — Дмитрей Всеволож, да брат его Владимер Всеволож. С коломничи — въевода Микула Васильевичь. Владимерскый же воевода и юрьевскый — Тимофей Волуевичь; костромскый же въевода — Иван Квашня Родивоновичь, переславскый же въевода Андрей Серкизовичь. А у князя Владимера Андреевичи въеводы: Данило Белеут, Констянтин Конанов, князь Феодор елетьцскый, князь Юрьи мещерскый, князь Андрей муромскый.

Княз же великий, урядив плъкы, и повеле им Оку реку возитися и заповеда коемуждо плъку и въеводам: «Да аще кто поидеть по Резанской земли, то же не коснися ни единому власу!» И взем благословение князь великий от архиепископа коломенскаго и перевезеся реку Оку с всеми силами. И отпусти в поле третью сторожу, избранных своих витязей, яко да купно видятся с стражми татарьскыми в поле: Семена Мелика, Игнатьа Креня, Фому Тынину, Петра Горьскаго, Карпа Олексина, Петрушу Чюрикова и иных многых с ними ведомцов поляниц.

Рече же князь великий брату своему князю Владимеру: «Поспешим, брате, против безбожных половцов, поганых татар и не утолим лица своего от безстудиа их. Аще, брате, и смерть нам приключится, то не проста, ни без ума нам сия смерть, нъ жывот вечный». А сам государь князь великий, путем едучи, призываше сродникы своа на помощь, святых страстотръпец Бориса и Глеба.

Слышав же то князь Олег резанскый, яко князь великий съвъкупися с многыми силами и грядеть в стретение безбожному царю Мамаю и наипаче же въоружен твръдо своею верою, еже к богу вседръжителю, вышнему творцу всю надежу възлагаа. И нача блюстися Олег резаньскый и с места на место преходити с единомысленики своими и глаголя: «Аще бы нам мощно послати весть к многоразумному Вольгорду литовьскому противу такова приключника, како иметь мыслити, но застали нам путь. Аз чаях по преднему, яко не подобаеть русскым князем противу въсточнаго царя стояти. И ныне уоо, что разумею? Откуду убо ему помощь сиа прииде, яко противу трех нас въоружися?»

Глаголаша ему бояре его: «Нам, княже, поведали от Москвы за 15 дний, мы же устыдехомся тебе сказати: како же в вотчине его есть, близь Москвы, жыветь калугер, Сергием зовуть, вельми прозорлив. Тъй паче въоружи его и от своих калугер дал ему пособники». Слышав же то князь Олег резанскый, начат боятися и на бояре свои нача опалатися и яритися: «Почто ми не поведали преже сего? Тъ аз бых послал и умолил нечестиваго царя, да ничто же бы зло створилося. Горе мне, яко изгубих си ум, не аз бо един оскудех умом, нъ и паче мене разумнее Вольгорд литовскый. Нъ обаче он почитаетъ закон латыньскый Петра Гугниваго, аз же, окаанный, разумех истинный закон божий. Нъ что ради поплъзохся? И збудется на мне реченное господом, аще раб, ведаа закон господина своего, преступить, бьен будетъ много. Ныне убо что сътворих? Ведый закон бога сътворителя небу и земли всея твари, а приложихся ныне к нечестивому царю, хотящу попрати закон божий! Ныне убо, которому моему худу разумению вдах себе? Аще бы ныне великому князю помогл, тъ отнудь не прииметь мя — весть бо измену мою. Аще ли приложуся к нечестивому царю, тъ, поистинне, яко древний гонитель на христову веру, тъ пожреть мя земля жыва, аки Святоплъка: не токмо княжениа лишен буду, нъ и жывота гоньзну и предан буду в гену огненую мучитися. Аще бо господь по них, никто же на них. Еще же молитва выину о нем прозорливаго оного мниха. Аще ли ни единому помощи не сътворю, тъ в прок от обоих како могу прожыти? И ныне аз то мыслю: которому их господь поможетъ, тому и аз приложуся».

Князь же Вольгорд литовьскый, по предреченному съвету, съвокупи литвы много и варяг и жемоти и поиде на помощь Мамаю. И прииде к граду Одоеву и слышав, яко князь великий съвокупи многое множество въинства, всю русь и словены, и пошол к Дону противу царя Мамаа, и слышав, яко Олег убоася, и пребысть ту оттоле неподвижым. И начя разумети суетныа свои помыслы, бе съвокупление свое с Ольгом резаньскым разномысляще, нача рватися и сердитися, глаголя: «Елико человеку не достанетъ своеа мудрости, тъ всуе чюжую мудрость требуеть. Николи же бо Литва от Резани учима была! Ныне же изведе мя ума Олег, а сам паче погыбл. Ныне же убо пребуду зде, дондеже услышу московъскаго победу».

В то же время, слышав князь Андрей полотскый и князь Дмитрей брянскый, Вольгордовичи, яко велика туга и попечение належить великому князю Дмитрию Ивановичу московьскому и всему православному христианству от безбожнаго Мамаа. Беста бо те князи отцом своим, князем Вольгордом, ненавидими были, мачехи ради, нъ ныне богом възлюбленыи бысть и святое крещение приали. Беста бо, аки некиа класы доброплодныа тернием подавляеми, жывущи межу нечестна, не бе им коли плода достойна расплодити. И посылаетъ князь Андрей к брату своему, князю Дмитрию, тайно буквицу малу, в ней же писано бе: «Веси, брате мой възлюбленный, яко отец наш отвръже нас от себе, нъ господь бог, отец небесный, паче възлюби нас и просвети нас святым крещением и дав нам закон свой — ходити по нему и отреши нас от пустошнаго суетиа и от нечистаго сътворениа брашен, мы же ныне, что о том богу въздадим? Нъ подвигнемся, брате, подвигом добрым подвижнику Христу, началнику христианьскому. Пойдем, брате, на помощ великому князю Дмитрию московскому и всему православному христианству. Велика бо туга належыть им от поганых измаилтян, нъ еще и отець нашь и Олег резанскый приложылися безбожным, а гонять православную веру христову. Нам, брате, подобаеть святое писание съвръшити, глаголющее: «Братие, в бедах пособиви бывайте!» Не сумняй же ся, брате, яко отцу противитися нам, яко же евангелист Лука рече усты господа нашего Исуса Христа: «Предани будете родители и братиею и умрътвитеся, имени моего ради. Претръпев же до конца, тъй спасется». Излезем, брате, от подавляющаго сего трьниа и присадимся истинному плодовитому христову винограду, делательному рукою христовою. Ныне убо, брате, подвизаемся не земнаго ради жывота, нъ небесныа почести желающе, юже господь даеть творящим волю его».

Прочет же князь Дмитрей Вольгордовичь писание брата своего старийшаго, нача радоватися и плакати от радости, глаголя: «Владыко господи человеколюбие, дай же рабом твоим хотение съвръшити сим путем подвига сего добраго, яко открыл еси брату моему старейшему добраа!» И рече братню послу: «Рци брату моему, князю Андрею, готов есьми днесь по твоему наказанию, брате и господине. Колико есть въйска моего, то вси вкупе с мною: божиим бо промыслом съвъкуплени належащая ради брани от дунайскых татар. И ныне рци брату моему: слышах убо, яко приидоша ко мне медокормци ис Северы, а кажуть уже великого князя Дмитриа на Дону, ту бо ждати хощеть злых сыроядцев. И нам подобаеть итти к Севере и ту съвокупитися нам. Предлежить бо нам путь на Северу и тем путем утаимъся отца своего да не възбранить нам студно».

По малех же днех снидошася оба брата желанно с всеми силами в Севере и, увидевше, възрадовашяся яко же иногда Иосиф с Беньямином, видевши у себе множество людей, усердно бо и уряднонарочитии ратници. И приспеша борзо на Дон и наехаша великогокнязя Дмитреа Ивановичи московьскаго еще об сю страну Дону, на месте рекомое Березуй и ту съвокупишяся.

Князь же великий Дмитрей з братом своим Владимером възрадовастася радостию великою, яко бо такова милость божиа, яко не удобь бе мощно таковому быти, яко дети отца осставляють и поругатися, яко иногда вълсви Ироду, и приидоша на помощь нашу. И многыми дарми почтив их, и поехаша путем, радующеся и веселящеся о святем дусе, земнаго уже всего отвръгшеся чающе себе бесмертнаго иного пременениа. Рече же к ним князь великий: «Братиа. моа милаа, киа ради потребы приидосте семо?» Они же рекоша: «Господь бог посла нас к тебе на твою помощь». Князь же великий рече: «Въистинну ревнители есте праотца нашего Авраама, яко тъй въскоре Лоту поможе, и еще есте ревнители доблестному великому князю Ярославу, яко тъй отмсти кровь братьа своея».

И въскоре посла весть князь великий к Москве к преосвященному митрополиту Киприану, яко Вольгордовичи князи приидоша к мне с многими силами, а отца своего оставиша. Скоро же вестник прийде к преосвященному митрополиту. Архиепископ же слышав и въстав, помолися глаголя с слезами: «Господи владыко человеколюбие, яко съпротивнии наши ветри на тихость прелагаеши!» И посла в вся съборныа церкви и в обители, повеле сугубо молитву творити день и нощь к вседръжителю богу. И посла в обитель преподобнаго игумена Сергиа, да негли их молитв послушаеть бог. Княгини же великаа Еовдокиа, слышав то великое божие милосердие, и нача сугубы милостыни творити и непрестанно нача ходити в святую церковь молитися день и нощь.

Си же пакы оставим, на пръвое възвратимся.

Великому же князю бывшу на месте, нарицаемом Березуе, яко за двадесять и три поприща до Дону, приспе же в 5 день месяца септевриа, на память святого пророка Захарии, в той же день убиение сродника его князя Глеба Владимеровича, приехаша два от стражъ его, Петр Горьскый да Карп Олексин, и приведоша язык нарочит от сановитых царева двора. Тъй язык поведаеть: «Уже царь на Кузмине гати стоить, нъ не спешить, ожыдаеть Вольгорда литовскаго и Ольга резаньскаго, а твоего царь събраниа не весть, ни стретениа твоего не чаеть, по предписанным ему книгам Ольговым, и по трех днех имать быти на Дону». Князь же великий спроси его о силе цареве. Он же рече: «Неисчетно многое множество въинства его силы, никому же мощно исчести». Князь же великий нача думати з братом своим и с новонареченною братиею с литовьскыми князи: «Зде ли пакы пребудем или Дон перевеземся?» Рекоша же ему Вольгордовичи: «Аще хощеши крепкаго въйска, то повели за Дон возитися, да не будеть ни единому же помышлении въспять; а о велицей силе не помышляй, яко не в силе бог, нъ в правде: Ярослав, перевезеся реку, Святоплъка победи, прадед твой князь великий Александр, Неву реку перешед, короля победи, а тебе, нарекши бога, подобаеть то же творити. И аще побием, тъ вей спасемся, аще ли умрем, тъ вси общую смерть приймем от князей и до простых людей. Тебе же ныне, государю, великому князю, оставити смерътнаа, буйными глаголы глаголати и теми словесы крепится въйско твое. Мы убо видм, яко много множество избранных витязей в въйску твоем».

Княз же великий повеле въиньству всему Дон возитися. А в то время вестници ускоряють, яко поганий приближаются татарове. Мнози же сынове русскые възрадовашяся радостию великою, зряще своего желаемаго подвига, его же еще на Руси въжделеша.

За многы же дни мнози влъци притекоша на место то, выюще грозно, непрестанно по вся нощи, слышати гроза велика. Храбрым людем в плъкех сердце укрепляется, а иныя же людие в плъкох, ту слышав грозу, паче укротеша: зане же мнози рати необычно събрашася, не умлъкающи глаголють, галици же своею речию говорять, орли же мнози от усть Дону слетошася, по аеру летаючи клекчють, и мнози зверне грозно выють, ждуще того дни грознаго, богом изволенаго, в нь же имать пасти трупа человечя, таково кровопролитие, акы вода морскаа. От таковаго бо страха и грозы великыа древа прекланяются и трава посьстилается.

Мнози людие от обоих унываютъ, видяще убо пред очима смерть. Начата же поганий половци с многым студом омрачатися о погибели жывота своего, понеже убо умре нечестивый, и погыбе память их с шумом. А правовернии же человеци паче процьветоша радующеся, чающе съвръшенаго оного обетованиа, прекрасных венцов, о них же поведа великому князю преподобный игумен Сергий.

Вестници же ускоряютъ, яко уже близько поганий приближаются. В шестый же час дни прибеже Семен Мелик з дружыною своею, а по них гонишяся мнози от татар. Толико безстудно гнашася нълни и плъкы русскыа узреша и възратишяся скоро к царю и поведаша ему, яко князи русскые оплъчишася при Дону. Божиим бо промыслом узреша множество велико людей уряжено, и поведаша царю, яко князей русскых въинство четверицею болыпи нашего събраниа. Он же нечестивый царь, разжен диаволом на свою пагубу, крикнув напрасно, испусти глас: «Тако силы моа, аще не одолею русскых князей, тъ како имам възвратитися въсвоаси? Сраму своего не могу тръпети». И повеле поганым своим половцем въоружатися.

Семен же Мелик поведаа великому князю, яко: «Уже Мамаи царь на Гусин брод прииде, и едину нощ имеем межу собою, на утрие бо имать приити на Непрядву. Тебе же, государю великому князю, подобает днесь исплъчитися, да не предварять поганий». Начат князь великий Дмитрей Ивановичь з братом своим князем Владимером Андреевичем и с литовъскыми князи Андреем и Дмитреем Вольгордовичи до шестаго чяса плъци учрежати. Некто въевода прииде с литовьскыми князи, имянем Дмитрей Боброков, родом Волынскые земли, иже нарочитый бысть плъководец, вельми уставиша плъци по достоанию, елико где кому подобаетъ стояти.

Князь же великий, поим с собою брата своего князя Владимера и литовьские князи и вси князи русскые и воеводы и взьехав на высока место и увидев образы святых, иже суть въображени в христианьскых знаменних, акы некий светилници солнечнии светящеся в время ведра, и стязи их золоченыа ревуть, просьтирающеся, аки облаци, тихо трепещущи, хотять промолвити. Богатыри же русскые и их хоругови, аки жыви пашутся. Доспехы же русскых сынов, аки вода в вся ветры колыбашеся. Шоломы злаченыя на главах их, аки. заря утренняа в время ведра светящися. Яловци же шоломов их, аки пламя огньное пашется.

Умилено бо видети и жалостно зрети таковых русскых събраниа. и учрежениа их. Вси бо равнодушьни, един за единого, друг за друга хощеть умрети, и вси единогласно глаголюще: «Боже, с высоты призри на ны и даруй православному князю нашему, яко Констяньтину победу. Покори под нозе его врагы Амалика, яко же иногда кроткому Давиду». Сему же удивишася литовьскии князи, рекуще в себе: «Несть было преже нас, ни при нас, ни по нас будетъ таково въиньство уряжено. Подобно есть Александра царя макидоньскага въиньству, мужеством бысть Гедеоновы снузници, господь бо своею силою въоружил их!»

Князь же великий, видев плъци свои достойно уряжены, и сшед с коня своего и паде на колени свои прямо великому плъку чернаго знаменна, на нем же въображен образ владыкы господа нашего Исуса Христа, из глубины душа нача звати велегласно: «О владыко вседръжителю! Виждь смотреливым оком на люди сия, иже твоею десницею сътворени суть и твоею кровию искуплени работы вражиа. Внуши, господи, глас молитв наших, обрати лице свое на нечестивых, иже творять злаа рабом твоим. И ныне, господи Исусе Христе, молю и покланяюся образу твоему святому и пречистей твоей матери и всем святым угодившим тебе и твръдому и необоримому заступьнику нашему и молебнику, иже о нас, к тебе, русскому святителю, новому чюдотворцу Петру, на его же милость надеемся [273], дръзаем призывати и славити [274] святое и великолепие имя твое, отца и сына и святого духа, ныне и присно и в векы веком! Аминь». Скончав молитву и всед на конь свой и нача по плъком ездити с князи и въеводами. Коемуждо полку рече: «Братиа моа милаа, сынове русскыа, от мала и до велика. Уже, братие, нощь приспе, и день грозный приближися. В сию нощь бдите и молитеся, мужайтеся и крепитеся, господь с нами, силен в бранех. Зде пребудите, братие, на местех своих, немятущеся. Койждо вас ныне учредитеся, утре бо неудобь мощно так учредитися: уже бо гости наши приближаются, стоять на реце Непрядве, у поля Куликова оплъчишася. Утре бо нам с ними пити общую чашу, межу събою поведеную, ея же, друзи мои, еще на Руси въжделеша. Ныне, братьа, уповайте на бога жыва, мир вам буди о Христе. Аще утре ускорять на нас приити поганий сыроядьци».

Уже бо нощь приспе светоноснаго праздника рожества святыа богородица. Осени же тогда удолжившися и деньми светлыми еще сиающи. Бысть же в ту нощ теплота велика и тихо вельми, и мраци роении явишася. Поистине бо рече пророк: «Нощь не светла неверным, а верным просвещена». Рече же Дмитьрей Волынец великому князю: «Хощу, государь, в нощь сию примету свою испытати». — И уже заря померкла, нощи глубоце сущи. Дмитрей же Волынец, поим с собою великого князя единаго, и выехав на поле Куликово и став посреди обоих плъков и обратився на плък татарекый, слышить стук велик и кличь и вопль, аки тръги снимаются, аки град зиждуще и аки гром великий гремить. Съзади же плъку татарьскаго волъци выют грозно вельми. По десной же стране плъку татарскаго ворони кличуще и бысть трепет птичей, велик вельми, а по левой же стране, аки горам играющим, гроза велика зело. По реце же Непрядве гуси и лебеди крылми плещуще, необычную грозу подающе. Рече же князь великий Дмитрею Волынцу: «Слышим, брате, гроза велика есть вельми». И рече Волынець: «Призывай, княже, бога на помощь!» И обратився на плък русскый, — и бысть тихость велика. Рече же Волынец: «Видиши ли что, княже?» — Он же рече: «Вижу многы огнены зари снимахуся». И рече Волынец: «Радуйся, государь, добри суть знаменна, токмо бога призывай и не оскудей верою!» И пакы рече: «И еще ми есть примета искусити». И сниде с коня и приниче к земли десным ухом на долг час. Въстав и пониче и въздохну от сердца. И рече князь великий: «Что есть, брате Дмитрей?» Он же млъчаше и не хотя сказати ему. Князь же великий много нуди его. Он же рече: «Едина бо ти на плъзу, а другая же — скръбна. Слышах землю плачущуся надвое: едина бо сь страна, аки некаа жена, напрасно плачущися о чадех своихь еллиньскым гласом, другаа же страна, аки некаа девица, единою възопи вельми плачевным гласом, аки в свирель некую, жалостно слышати вельми.

Аз же преже сего множество теми приметами боев искусих, сего ради ныне надеюся милости божиа — молитвою святых страстотръпец Бориса и Глеба, сродников ваших, и прочих чюдотворцов, русскых поборников, аз чаю победы поганых татар. А твоего христолюбиваго въиньства много падеть, нъ обаче твой връх, твоа слава будетъ. Слышав же то, князь великий прослезися и рече: «Господу богу вся възможна: всех нас дыхание в руце его!» И рече Волынец: «Не подобаетъ тебе, государю, того в плъцех поведати, токъмо коемуждо въину повели богу молитися и святых его угодьников призывати на помощь. И рано утре вели им подвизатися на коня своа, всякому въину и въоружатися крепко и крестом огражатися: тъ бо есть оружие на противныа, утре бо хощуть с нами видетися».

В ту же нощь некто муж, имянем Фома Кацибей, разбойник, поставлен бысть стражем от великого князя на реце на Чурове, мужества его ради на крепце стороже от поганых. Сего уверяа бог, откры ему в нощь ту видети видение велико. На высоце месте стоя, видети облак от въстока велик зело изрядно, приа, аки некаииа плъки, к западу идущь. От полуденныя же страны приидоша два уноши, имуща на себе светлый багряница, лица их сиающа, аки солнце, в обоих руках у них острые мечи. И рекуще плъковником: «Кто вы повеле требити отечесътво наше, его же нам господь дарова?» И начаша их сещи и всех изсекоша, ни един от них не избысть. Той же Фома целомудр и разумен оттоле уверен бысть, и то видение поведа на утрие великому князю единому. Князь же великий рече ему: «Не глаголи того, друже, никому же». И въздев руце на небо, нача плакатися, глаголя: «Владыко господи человеколюбие, молитв ради святых мученик Бориса и Глеба, помози ми, яко же Моисию на Амалика и пръвому Ярославу на Святоплъка, и прадеду моему великому князю Александру на хвалящегося короля римъскаго, хотящаго разорити отечьство его. Не по грехом моим въздай же ми, нъ излий на ны милость свою, простри на нас благоутробие свое, не дай же нас в смех врагом нашим, да не порадуются о нас врази наши, не рекуть страны неверных: где есть бог их, на нь же уповаша. Нъ помози, господи, Христианом, ими же величается имя твое святое!»

И отпусти князь великий брата своего князя Владимера Андреевичи вверх по Дону в дуброву, яко да тамо утаится плък его, дав ему достойных ведомцов своего двора, удалых витязей, крепкых въинов. И еще с ним отпусти известнаго своего въеводу Дмитреа Волынскаго и иных многых.

Приспевшу же, месяца септевриа в 8 день, великому празднику рожеству святыа богородица, свитающу пятку, въсходящу солнцу, мгляну утру сущу. Начата христианьскые стязи простиратися, и трубы ратные многы гласити. Уже бо русскые кони окрепишася от гласа трубънаго, и койждо въин идеть под своим знаменем. И видети добре урядно плъкы уставлены поучением крепкаго въеводы Дмитреа Боброкова Волынца. Наставшу же второму чясу дни, и начата гласи трубнии обоих плъков сниматися, татарьскыя же трубы яко онемеша, а русския трубы паче утвръдишася. Плъкы же еще не видятся, занеже утро мгляно. И в то время, братье, земля стонеть вельми, грозу велику подавающи на всток нолны до моря, а на запад до Дунаа; великое же то поле Куликово прегибающеся; рекы же выступаху из мест своих, яко николи же быти толиким людем на месте том.

Великому же князю преседающу на избранный конь, ездя по плъком и глаголаше от великыа горести сердца своего, слезы, аки река течаше от очию его: «Отци и братиа моа, господа ради, подвизайтеся и святых ради церквей и веры ради христианскыа, сиа бо смерть нам ныне несть смерть, нъ жывот вечный, и ничто же, братие, земнаго помышляйте, не уклонимся убо, да венци победными увяземся от Христа бога и спаса душам нашим». Утвръдив же плъкы и пакы прииде под свое знамя черное и сседе с коня и на ин конь всяде и съвлече с себя приволоку царьскую и в ину облечеся. Тъй конь свой дасть под Михаила Андреевича под Бреника и ту приволоку на него положил, иже бе ему любим паче меры, и тъ знамя черное повеле рыделю своему над ним возити. Под тем знамянем и убиен бысть за великого князя.

Князь же великий ста на месте своем и выняв из недр своих жывоносный крест, на нем же бе въображены страсти христовы, в нем же бе жывоносное древо, и въсплакася горько и рече: «На тебе убо надеемъся, жывоносный господень кресте, иже сим образом явивыйся греческому царю Коньстянтину, егда ему на брани сущу с нечестивыми, и чюдным твоим образом победи их. Не могутъ бо поганин нечестивий половци противу твоему образу стати. Тако, господи, удиви милость свою на рабе твоем!».

В то же время прийде к нему посол с книгами от преподобнаго старца игумена Сергиа. В книгах писано: «Великому князю и всем русскым князем и всему православному въйску мир и благословение!» Князь же великий слышав писание преподобнаго старца и целовав посольника любезно, тем писанием утвръдися, акы некыми крепкыми бранями. Еще же дасть посланный старец от игумена Сергиа хлебец пречистыа богородица. Князь же великий снеде хлебець святый и простер руце свои, възопи велегласно: «О велико имя всесвятыа троиця, о пресвятая госпоже богородице, помогай нам тоя молитвами и преподобнаго игумена Сергиа, Христе боже, помилуй и спаси душа наша!»

И вседе на избранный свой конь и взем копие свое и палицу железную и подвижеся ис полку и въсхоте преже всех сам битися с погаными от великиа горести душа своеа, за свою великую обиду и за святыа церкви и веру христианьскую. Мнози же русские богатыри удръжавше его, възбраниша ему, глаголюще: «Не подобаетъ тебе, великому князю, наперед самому в плъку битися, тебе подобаетъ особь стояти и нас смотрити, а нам подобаетъ битися и мужество свое и храбрость пред тобою явити. Егда тя господь упасеть милостию своею, и ты разумеешь, кого чим даровати. Мы же готови есмя в сий день главы своя положыти за тебе, государя, и за святыа церкви и за провославъное христианство. Тебе же подобает, великому князю, рабом своим, елико кто заслужить своею главою, память сътворити, якоже Леонтий царь Феодору Тирону, в книгы съборныа написати нас, памяти ради русскым сыном, иже по нас будуть. Аще тебе единаго изгубим, тъ от кого имамы чаяти, кто по нас память сътворить? Аще вси спасемъся, а тебе единого останем, тъ кий нам успех? И будем, аки стадо овчее, не имуще пастыря, влачими по пустыни, и пришедше дивии влъци и распудять, и разбежатся овци кои куды. Тебе, государю, подобаетъ себе спасти да и нас». Князь же великий прослезися и рече: «Братия моа милаа, русскые сынове, доброй вашей речи аз не могу отвещати, нъ токмо похваляю вас, вы бо есте въистинну блазии раби божии. Паче же весте мучение христова страстотръпца Арефы. Внегда мучен бысть и повеле царь вести и на позорище и мечем иссещи, а доблии же его друзи, един пред единым скорить, койждо их свою главу усекателю под мечь клонять за Арефу въеводу своего, ведяще убо почесть победы своа. Арефа же въевода рече въином своим: «Весте убо, братиа моя, у земнаго царя не аз ли преже вас почтен бых, земныа чьсти и дары взимах? И ныне же преди ити подобаетъ ми и к небесному царю, и главе моей преже усечене быти, паче же веньчане». И приступль мечник и усекну главу его, послежде и въином его усекну главы. Тако же и аз, братие. Кто больши мене в русскых сыновех почтен бе и благаа беспрестани приимах от господа? А ныне злаа приидоша на мя, ужели не могу тръпети! Мене бо ради единаго сиа вся въздвигошася. Не могу видети вас побежаемых и прочее к тому не могут тръпети и хощу с вами ту же общую чашу испити и тою же смёртию умрети за святую веру христианскую! Аще ли умру — с вами, аще ли спасуся — с вами!»

Уже бо, братие, в то время плъкы ведуть: передовой плък ведеть князь Дмитрей Всеволодичь, да брат его — князь Владимер Всеволодичь, а с правую руку плък ведеть Микула Васильевичь с коломничи, а левую же руку плък ведеть Тимофей Волуевичь с костромичи. Мнози же плъкы поганых бредуть оба пол: от великиа силы несть бо им места, где разступитися. Безбожный же царь Мамай, выехав на высоко место с трема князи, зря человечьскаго кровопроли тиа.

Уже бо близь себе сходящеся сильныа плъкы, выеде злый печенег из великого плъку татарьскаго, пред всеми мужеством являася, подобен бо бысть древнему Голиаду: пяти сажен высота его, а трех сажен ширина его. Видев же его Александр Пересвет старец, иже бе ъ плъку Владимера Всеволодовича, и двигънувся ис плъку и рече:

«Сей человек ищетъ подобна себе, аз хощу с ним видетися!» Бе же на главе его шелом архангельскаго образа, въоружен скимою повелением игумена Сергиа. И рече: «Отци и братиа, простите мя грешнаго! Брате Андрей Ослебя, моли бога за мя. Чаду моему Иакову мир и благословение». Напусти на печенега и рече: «Игумен Сергий, помогай ми молитвою!» Печенег же устремися противу ему. Христиане же вси въскликнуша: «Боже, помози рабу своему!» И ударишася крепко копии, едва место не проломися под ними. И спадше оба с коней на землю и скончашеся.

Наставшу же третьему часу дни. Видев же то князь великий и рече: «Се уже гости наши приближилися и ведуть промеж собою поведеную, преднии уже испиша и весели быша и уснуша. Уже бо время подобно, и час прииде храбрость свою комуждо показати». И удари всяк въин по своему коню и кликнуша единогласно: «С нами бог!» и пакы: «Боже христианский, помози нам!» Поганий же половци свои богы начаша призивати.

И съступишася грозно обе силы великиа, крепко бьющеся, напрасно сами себе стираху. Не токъмо оружием, нъ и от великиа тесноты под коньскыми ногами издыхаху, яко немощно бе вместитися на том поле Куликове: бе место то тесно межу Доном и Мечею. На том бо поле силнии плъци съступишася. Из них же выступали кровавый зари, а в них трепеталися силнии млъниа от облистаниа мечнаго. И бысть труск и звук велик от копейнаго ломлениа и от мечнаго сечения, яко немощно бе сего гръкого часа зрети никако же, и сего грознаго побоища. В един бо час, в мегновении ока, о колико тысящ погыбе душь человечьскых, създания божиа! Воля [275] господня съвръшается. Час же третий и четвертый, и пятый, и шестый крепко бьющеся неослабно христиане с погаными половци.

Наставшу же седьмому часу дни, божиим попущением, наших ради грехов, начаша поганий одолевати. Уже бо от сановитых мужей мнози побиени суть. Богатыри же русскыа и воеводы и удалыа люди, аки древа дубравнаа клонятся на землю, под коньскыа копыта. Мнози же сынове русскые сътрошася. Самого же великого князя уязвиша вельми и с коня его збиша. Он же нужею склонився с побоища, яко не мощно бе ему к тому битися, и укрыся в дебри, божиею силою съхранен бысть. Многажды стязи великого князя подсекоша, нъ не истребишася божиею милостию, нъипаче укрепишася.

Се же слышахом от вернаго самовидца, иже бе от плъку Владимера Андреевича, поведаа великому князю глаголя: «В шестую годину сего дни видех над вами небо развръсто, из него же изыде облак, яко багрянаа заря над плъком великого князя, дръжашеся низко. Тъй же облак исплънен рук человечьскых, яже рукы дръжаще по велику плъку, ово проповедникы, ово пророчески. В седьмый же час дни облак тъй много венцев дръжаше и опустишася над плъком, на головы христианьскыя».

Поганий же начата одолевати, христианьскыя же плъци оскудеша: уже мало христиан, а все поганий. Видев же то князь Владимер Андреевичъ падение русскых сынов не мога тръпети и рече Дмитрею Волынцу: «Что убо плъза стояние наше, который успех нам будеть, кому нам пособити? Уже наши князи и бояре, вси русскые сынове напрасно погыбають от поганых, аки трава клонится!». И рече Дмитрей: «Беда, княже, велика, не уже пришла година наша: начинаай без времени, вред себе приемлеть; класы бо пшеничныа подавляеми, а трьние ростуще и буяюще над благородными. И мало убо потръпим до времени подобна, вън же час имаем въздарие отдати противником. Ныне токъмо повели всякому въину богу молитися прилежно и призывати святых на помощ, и от сего часа имать быти благодать божиа и помощ Христианом». Князь же Владимер Андреевичъ, въздев руце на небо, и прослезися горко и рече: «Боже, отец наших, сътворивый небо и землю, дай же помощ роду христианскому. Не дай же, господи, порадоватися врагом нашим о нас, мало показни, а много помилуй, бездна бо еси и милости». Сынове же русскыа в полку его гръко плачуще, видяще друзи свои побиваеми от поганых, непрестанно покушающеся, яко званнии на брак сладкаго вина пити. Волынец же възбраняше им, глаголя: «Пождите мало буавии сынове русскые, будетъ ваше время, коли утешитися, есть вы с кем възвеселитися!» Приспе же осмый час дню, духу южну потянувшу съзади нам. Възопи же Волынец гласом великым: «Княже Владимер, наше время приспе, и час подобный прииде!» И рече: «Братьа моа, друзи, дръзайте, сила бо святого духа помогаетъ нам!» Единомыслении же друзи выседоша из дубравы зелены, аки соколи искушеныа урвалися от златых колодиц, ударилися на великиа стада жировины, на ту великую силу татарскую. А стязи их направлены крепкым въеводою Дмитреем Волынцем. Бяху бо, аки Давидови отроци, иже сердца имуща, аки лвовы, аки лютии влъци на овчии стада приидоша. И начаша поганых татар сещи немилостивно.

Поганий же половци увидеша свою погыбель, кликнуша еллинскым гласом, глаголюще: «Увы нам, Русь пакы умудрися: уншии с нами брашася, а доблии вси съблюдошася». И обратишася поганий и даша плещи и побегоша. Сынове же русскые, силою святого духа и помощию святых мученик Бориса и Глеба, гоняще, сечаху их, аки лес клоняху, аки трава от косы постилается у русскых сынов под конскые копыта. Поганий же бежаще кричаху, глаголюще: «Увы нам, честный нашь царю Мамаю! Възнесе бо ся высоко и до ада сшел еси!» Мнозии же уязвении наши, и те помагаху, секуще поганых без милости: един русин сто поганых гонить.

Безбожный же царь Мамай, видев свою погыбель, нача призыва богы своа Перуна и Салавата и Раклиа и Гурса и великого своего пособника Махмета. И не бысть ему помощи от них, сила бо святого духа, аки огнь, пожигаеть их. Мамай же, видев новыа люди, яко лютии зверие ристаху и изрываху, аки овчее стадо, и рече своим: «Побегнем, ничто же бо добра имам чаати, нъ поне свои главы унесем!» И абие побеже поганый Мамай с четырьми мужы в лукоморие, скрегча зубы своими, плачущи гръко, глаголя: «Уже нам, братие, в земли своей не бывати, а катун своих не трепати, а детей своих не видати, трепати нам сыраа земля, целовати нам зеленаа мурова, а с дружиною своею уже нам не видатися, ни с князи ни с алпауты».

Мнози же гонишася по них и не одолеша их, понеже кони их утомишася, у Мамая же целы суть кони его, и убеже. Сия же суть милостию всемогущаго бога и пречистыа матери божиа и молением и помощию святых страстотръпец Бориса и Глеба, их же виде Фома Кацибеев разбойник, егда на сторожы стоя, яко же преже писано есть. Етери же суще женяху, внегда всех доступиша и възвращахуся, койждо под свое знамя.

Князь же Владимер Андреевичъ ста на костех под черным знаменем. Грозно, братие, зрети тогда, а жалостно видети и гръко посмотрите человечьскаго кровопролитна, аки морскаа вода, а трупу человечьа, аки сенныа громады: борз конь не можеть скочити, а в крови по колени бродяху, а реки по три дни кровию течаху.

Князь же Владимер Андреевич не обрете брата своего великого князя в плъку, нъ только литовские князи Ольгордовичи, и повеле трубити в собранные трубы. Пожда час и не обрете великого князя, нача плаката и кричати, и по плъком ездити начат сам и не обрете, и глаголаша всем: «Братьа моа, русскыа сынове, кто виде или кто слыша пастыря нашего и начальника?» И рече: «Аще пастырь поражен, и овцы разыдутся. Кому сиа честь будеть, кто победе сей явися?» И рекоша литовскые князи: «Мы его мним, яко жыв есть уязвен вельми, егда в мертвом трупу лежыт». Ин же въин рече: «Аз видех его на седьмом часу крепко бьющася с погаными палицею своею». Ин же рече: «Аз видех его поздее того, четыри татарины належахуть ему, он же крепко бияшеся с ними». Некто князь, имянем Стефан Новосилской, тьй рече: «Аз видех его пред самим твоим приходом, пеша и идуща с побоища, уязвена вельми. Того ради не могох аз ему помощи — гоним есмь трема татарины, нъ милостию божиею едва от них спасохся, а много зла от них приимах и крепко пострадах».

Князь же Володимер рече: «Братиа и друзи, русскыа сынове, аще кто жыва брата моего обрящет, тъй поистинне пръвый будеть у наю». И разсыпашася вси по велику силну и грозну побоищу, ищучи победе победителя. Ови же наехаша убитаго Михайла Андреевича Бренка: лежыть в приволоце и в шеломе, что ему дал князп великий; инии же наехаша убитаго князя Федора Семеновича белозерьскаго, чающе его великим князем, занеже приличен бе ему.

Два же етера въина уклонишася на десную страну в дуброву, един имянем Федор Сабур, а другий Григорей Холопичев, оба родом костромичи. Мало выехав с побоища и наехаша великого князя бита и язвена вельми и трудна, отдыхающи ему под сению ссечена древа березова. И видеша его и спадше с коней, поклонишася ему. Сабур же скоро възвратися поведати князю Владимеру. И рече: «Князь великий Дмитрей Ивановичь здрав бысть и царствуеть в векы!» Веи же князи и въеводы слышавше, и скоро сунушася и падше на ногу его, глаголюще: «Радуйся, князю нашь, древний Ярослав, новый Александр, победитель врагом. Сиа же победы честь тобе довлеет». Князь же великий едва рече: «Что есть, поведайте ми». Рече же князь Владимер: «Милостью божиею и пречистые его матери, пособием и молитвами сродник наших святых мученик Бориса и Глеба, и молением русскаго святителя Петра и пособника нашего и въоружителя игумена Сергиа, и тех всех святых молитвами врази наши побежени суть, мы же спасохомся».

Князь же великий, слышав то и въетав, рече: «Сий день сътвори господь, възрадуемся и възвеселимся, людие». И пакы рече: «Сий день господень веселитеся, людие! Велий еси, господи, и чюдна дела твоа суть: вечер въдворится плач, а заутра радость!» И пакы рече: «Хвалю тя, господи боже мой, и почитаю имя твое святое, яко не предал еси нас врагом нашим, и не дал еси им похвалитися, иже сии на мя умыслиша злаа. Нъ суди им, господи, по правде их, аз же, господи, уповаю на тя!» И приведоша ему конь, и всед на конь, и выехав на велико, силно и грозно побоище, и видев въйска своего бита вельми много, а поганых татар четверицею сугубь того боле бито, и, обратився Волынцу, рече: «Въистину, Дмитрей, не ложна есть примета твоа, подобает ти всегда въеводою быти».

И нача з братом своим и с оставшими князи и въеводами ездити по боищу, сердцем боля кричаще, а слезами мыася, и рече: «Братиа, русскыа сынове, князи и бояре, и въеводы, и дети боярьекые! Суди вам господь бог тою смертию умрети. Положыли есте главы своа за святыа церкви и за православное христианство». И поехав мало, наехаше место, на нем же лежать побьени вкупе князи белозерскые: тальма крепко бишася, яко един за единаго умре. Ту же близ лежить убит Михайло Васильевич. Над ним же став князь великий, над любезными въеводами, и нача плаката и глаголати: «Братьа моа князи, сынове русскые, аще имате дръзновение у бога, помолитеся о нас, вем бо, яко послушаетъ вас бог, да вкупе с вами у господа бога будем».

И пакы приеде на иное место и наехав своего напрьстника Михайла Андреевича Бренка, и близ его лежыть твръдый стражь Семен Мелик. Близ же им Тимофей Волуевич убиен. Над ними же став князь великий, прослезися и рече: «Брате мой възлюбленный, моего ради образа убиен еси. Кий бо раб тако можеть господину служыти, яко, меня ради сам на смерть смыслено грядяше? Въистинну древнему Авису подобен, иже бе от плъку Дарьева Перскаго, иже и сей тако сътвори». Лежащу же ту Мелику, рече над ним: «Крепкый мой стражу, твръдо пасомый есмя твоею стражею». Приеде же на иное место, виде Пересвета черньца, а пред ним лежит поганый печенег, злый татарин, аки гора. И ту близ лежыть нарочитый богатырь Григорей Капустин. Обратився князь великий и рече: «Видите, братие, починалника своего, яко сий Александр Пересвет, пособник нашь, благословен игуменом Сергием, и победи велика, силна, зла татарина, от него же было пити многым людем смертнаа чаша».

И отъехав на иное место и повеле трубити в събранные трубы, съзывати люди. Храбрии же витязи, доволно испытавше оружие свое над погаными половци, с всех стран бредут под трубный глас. Грядуще же весело, ликующе, песни пояху, овии поаху богородичный, друзии же мученичный, инии же псалом, то есть христианское пение. Кийждо въин едет, радуася, на трубный глас. Събраным же людем всем, князь великий ста посреди их, плача и радуася: о убиеных плачется, а о здравых радуется. Глаголаше же: «Братиа моа, князи русскыа и боаре местныа и служылыа люди всеа земля! Вам подобаетъ тако служыти, а мне по достоанию похвалити вас. Егда же упасетъ мя господь и буду на своем столе, на великом княжении, в граде Москве, тогда имам по достоанию даровати вас. Ныне же сиа управим, коиждо ближняго своего похороним, да не будуть зверем на снедение телеса христианьскаа».

Стоял князь великий за Доном на костех осмь дний, дондеже разобраша христиан с нечестивыми. Христианскаа телеса в землю покопаша, а нечестивых телеса повръжена зверем и птицам на расхищение.

И рече князь великий Дмитрей Ивановичь: «Считаетеся, братие, колькых въевод нет, колькых служылых людей?» Говорить боярин московской, имянем Михайло Александрович, а был в плъку у Микулы у Васильевича, росчетлив бысть вельми: «Нет у нас, государь 40 боаринов московскых, да 12 князей белозерскых, да 13 боаринов посадников новгородскых, да 50 бояринов Новагорода Нижнего, да 40 боаринов серпоховскых, да 20 боаринов переславскых, да 25 боаринов костромскых, да 35 боаринов владимерскых, да 50 боаринов суздальскых, да 40 боаринов муромскых, да 33 боаринов ростовскых, да 20 боаринов дмитровскых, да 70 боаринов можайскых, да 60 боаринов звенигородскых, да 15 боаринов углетцкых, да 20 боаринов галитцскых. А молодым людем счета нет, нъ токмо ведаем: изгыбло у нас дружины всеа полтретьа ста тысящ и три тысящи, а осталося у нас дружины пятьдесят тысящ».

Рече же князь великий: «Слава тебе, вышний творец, царю небесный, милостивый Спас, яко помиловал еси нас грешных, не предал еси нас в руце врагом нашим, поганым сыядцем. А вам, братьа, князи и боаре и въеводы и молодые люди, русские сынове, сужено место лежати межу Доном и Непром, на поле Куликове, на речке Непрядве. Положыли есте головы своа за землю Русскую, за веру христианьскую. Простите мя, братие, и благословите в сем веце и в будущем». И прослезися на длъг час и рече князем и въеводам своим: «Поедем, братье, в свою землю Залесскую, к славному граду Москве и сядем на своих вътчинах и дединах. Чести есмя себе доступили и славнаго имяни!»

Поганый же Мамай тогда побеже с побоища и прибеже к граду Кафе. И, потаив свое имя, прибеже в свою землю и не мога тръпети, видя себе побежена и посрамлена и поругана. И пакы гневашеся, яряся зело и еще зло мысля на Русскую землю, аки лев рыкаа и аки неутолимаа ехидна. И събрав остаточную свою силу и еще хотяще изгоном итти на Русскую землю. И сице ему мыслящу, внезапу прииде к нему весть, яко царь имянем Тактамыш с встока, нолны из Синие орды, идеть на него. Мамай же, яже бе уготовил рать ити было ему на Русскую землю, и он с тою ратью пошол противу царя Тактамыша. И стретошася на Калках и бысть им бой велик. И царь Тактамышь победив царя Мамаа и прогна его, мамаевы же князи и рядци, и ясовулы, и алпауты бита челом Тактамышу. И приат их и взя Орду и седе на царстве. Мамай же прибеже пакы в Кафу един потаив свое имя пребываше ту. И познан бысть некоим купцем и ту убиен бысть фрязы и испровръже зле жывот свой. Сиа же оставим зде.

Слышав же Ольгорд литовскый, яко князь великий Дмитрей Иванович победил Мамаа, възвратися въсвоаси с студом многым.

Олег же резанскый, слышав, яко хощет князь великий послати на него рать, убоася и побеже из своеа отчины, и с княгинею и з боары. И резанци добиша челом великому князю, и князь великий посади на Резани свои наместники.

Сказание о мамаевом побоище летописная редакция

По списку Государственного Историческою музея в Москве

(Синодальное собрание, № 485 Вологодско-Пермская летопись)

Подготовил к печати М. Н. Тихомиров

Побоище великому князю Дмитрею Ивановичу на Дону с Мамаем в лето 6889-го

Повесть полезна от древняго списаниа сложенна являющи сия победы, како случися брань на Дону православным христьяном з безбожным царем Момаем, како возвыси господь род христьянский, а поганых уничижи и посрами их суровство, яко же иногда Гедеоном на Мадиамы и православным Моисеем на Фараона. Подобает нам ведати величия божия, како сотвори господь волю боящихся его и како способствова господь бог великому православному государю нашему князю Дмитрею Ивановичю и брату его князю Володимеру Ондреевичю над безбожными татары.

Попущением божиим, а научением диаволим воздвижеся некоторый царь от восточныя страны, именем Момай, еллин сы верою идоложрец и иконоборец, злый христьянский ненавистник и разоритель. Вниде в сердце его подстрекатель диавол, како всегда пакости деяше христьянству, и попусти его разорити православную веру христьянскую, яко славитца имя господне в людех тех. Господь же, что хощет, то и творит. Он же безбожный царь Момай нача завидети первому безбожному Батыю и новому Улиану, нача испытывати от старых Еллин, како Батый пленил Киев и Володимерь и всю Русскую и Словенскую землю. Они же сказаша ему, како уби князя Дмитрея Юрьевича и иныя многи православныя князи изби и многи монастыри оскверни и вселенную церковь пречистую златоверхую разграбил и бысть убо пленение велико. Но того не разуме нечестивый, якю господу годе будет, тако же, яко и Ерусалим в оны дни пленен бысть Титом римским и Новходносором царем Вавилонским за их согрешение, но не до конца прогневаетца господь, ни в веки враждует.

Слышав же то безбожный царь Момай, нача быти палим диаволом, непрестанно ратуя на христьянство, и нача глаголати ко своим упатом и князем и уланом: «Аз тако не хощю творити, како Батый, како изждену князи и которые городы красны довлеют нам, и ту сядем тихо и безмятежно поживем». Но рука божия высока.

По малех же временех и по глаголех тех перевезеся великую реку Волгу со всеми своими силами и многи Орды присовокупив к себе и рати ины понаимова, Бесермены и Армены, Фрязы, Черкасы, Ясы и Буртасы, и глаголя им: «Обогатеем руским златом». И поиде на Русь, сердйтуя, яко лев рыкая, и яко неутолимая ехидна, и доиде реки до усть Воронежа и распусти облаву свою и заповеда улусом своим: «Ни един вас не пашите хлеба, да будете готовы на Руския хлебы». Слышев то Олег князь рязанский, яко царь Момай кочюег на Воронеже, а идет на великого князя Дмитрея Ивановича московскаго, и бысть убо у Олга резанского скудость ума во главе, и сотона вложи ухищрение в сердце его, и посла посол свой с великою честью и з дары ко царю к Момаю, и писа ярлыки сим образом: «Восточному царю Момаю твой посаженник и присяжних Олег князь рязанский много тя молит. Слышах, господине, яко хощеши итти на Русь на своего посаженника и присяженика и служебника на князя на Дмитрея Ивановича московского, огрозитися ему хощеши. Ныне же, господине, приспе время твое, злата и сребра наполнися земля Московская. Но вем, царю, яко кроток есть человек, князь Дмитрей, егда услышит имя ярости твоея, то отбежит в далниа отоки, в Новгород или на Двину, а злато и сребро, то все во твоей руце да будет. Мене же, раба твоего, дръжава твоя, царю, пощади, да и аз бо велми устрашаю Русь и князя Дмитрея. Но еще, царю, молю тя: оба есмя раби твои и аз обиду велику приях от того князя Дмитрея, но еще, царю, не то едино: егда аз погрожу ему о своей обиде твоим имянем царьским, но он того не рядит, еще же и град мой Коломну за себя взял, но о том о всем молю тя, царю». Другаго же посла послал к великому князю Ягайлу Олгердовичю литовскому, умисливше свои худым умом. Ум бо его, аки детище младо. Посла же грамоту к великому князю Ягайлу литовскому: «Олег князь рязанский. Радоватися пишу, вем бо, яко издавна мыслил еси московского князя Дмитрея изгоните и Московскою отчиною владети. Ныне бо ти время приспе, яко великий царь Момай идет на него и на землю его, и приложися к нему. Яко тебе царь даст Москву и иныя грады, Дже от твоея власти, а мне Коломну и Муром и Володимерь, иже близ моея власти. Аз бо ему дары послах, а еще ты к нему пошли своего посла, кацы имаши дарове, и пиши к нему книги, яко же сам веси паче мене». Ягайло же, то слышав, рад бысть велми и захвали другу своему, по велику, Олгу рязанскому, и посла посол свой ко царю и дары безсценныя и книги писа к нему сим образом: «Великому восточному царю Момаю, князь великий Ягайло литовский, твой присяженник, много тя молит. Слышах, господине, хощеши улус свой казнити московского князя Дмитрея, того ради молю тя царю, яко велику обиду сотворил есть князю Олгу рязанскому, а мне тако же пакости деяше, но молим тя оба раби твои; да приидет държава твоего царства, да и мы видим твое смотрение нашея грубости от московского князя Дмитрея». Веи же глаголють лестью на великого князя и ркуще в себе: «Егда услышит имя царево и нашу присягу к нему, то отбежит в Новгород Великий или на Двину, а мы сядем на Москве и на Коломне. Аще царь приидет и мы его усрящем болши сих, царь же возратитца, а мы княжение Московское разделим по цареву велению, о во к Вилне, ово к Резани, яко вемы, имать нам царь дати ярлык свой и родом нашим по нас».

Но сами ся не ведяху, что глаголаху, аки несмыслении младый детища, не ведуще божия силы и владычня смотрениа. Поистинне бо рече: «Аще кто держит добрая детели, то может быти без многих врагов». Князь же великий Дмитрей Иванович, образ смиренна нося, высоких ища, и еще же не слыша сих ни единаго, еже совещаша о нем ближнии его. О таковых бо пророк рече: «Не помысли суседу своему зла, да зло тебе не постигнет». И паки: «Ров изры, ископа, и впадеся в него».

И приидоша послы от Ягайла литовского и от Олга рязанского к безбожному царю Момаю и дары ему многи даша и книги написанныя. И возрев царь в книги и чаяше облести и нача глаголати с темными своими князи. Они же разумеша, яко прележно их писание. И рече царь: «Яко мнех во едино совокупление будут на нас, ныне же разность велика межи ими. Имам убо присно на Русь быти послов отпустил и писах писание Ягайлу литовскому и Олгу рязанскому. «Писаете ко мне, на дарех ваших вас хвалю, и сколко хощете Русский земли, тем вас дарю, но толико присягу имейте ко мне, а стретите мя с своими силами, где успеете, да одолеете своего недруга. А мне ваша пособье не добре надобет. Аще бы хотел, то древний Иерусалим пленил бых своею силою, яко же Халдеи. Но чести вашея хощу, моим имянем, а вашею силою, распужен будет князь Дмитрей московской, да огрозится имя мое во странах ваших. А мне царю достойно подобна себе бысть, доволен есми царьския чти, князем своим рцета». Послы же их возратишася к ним и сказаша им, яко царь здравит вам велми и захвали по велику. Они же скудным умом своим возрадовашася о суетнем привете, а не ведыи: бог дает власть, ему же хощет. И не вем, что сиа реку, аще бы врази были собе, то о собе бы брань сотворили, ныне же, что сиа глаголють: «Едина вера и едино крещение», а к безбожному приложилися, вкупе хотят с безбожным гонити православную веру. О таковых бо патерик рече: «Поистинне отсекошася своей масличны, присадишася к дикой масличне». Тако и си беззаконний отвергошася своей веры православной христьянской и приложишася к безбожному.

Олег же нача поспешивати и слати к Момаю послы и рече: «Подвизайся, царю, скоро». О таковых бо рече писание: «О не разеужение пути беззаконных, и собирают себе досаждение и понос, правых же путь обрящется». Ныне же Олга новаго Святополка нареку.

Слышав же то князь Дмитрей Иванович, яко грядет на него царь Момай на христову веру, ревнуя безгласному Батыю. Князь же Дмитрей опечалися велми о безбожном нахожении, восстав, иде пред честную икону, иже стоит у него в головах, и пад на колену нача молитися со слезами и рече: «Господи, аще смею молитися, смиренный раб твой, и простру уныниа моя, но на тя, господи, надеюся и возверзи печаль мою. Ты свидетель еси, владыко, не сотвори нам, яко же наведе на град наш злаго Батыя, а еще страх той и трепет в нас есть велик, не до конца прогневайся на ны. Ведаю, господи, яко мене деля хощешь потребити землю сию, аз бо согреших пред тобою паче всех человек. Не сотвори им зла, слез моих ради, укроти, господи, сердце сверепому и сотвори, господи, яко Езекею». И рече: «На господа уповаю и не изнемогу». И посла по брата своего, по князя Володимера Ондреевича и по вся воеводы и князи местный. Князь же Володимер Ондреевич в своей бяше области, в Боровсце, и скоро приехав на Москву, и мнози князи и воеводы сьехашася.

Князь же великий Дмитрей Иванович, поим с собою брата своего князя Володимера Ондреевича, и иде ко пресвященному митрополиту Кипреяну и рече: «Веси ли, отче, настоящую нашу беду, яко царь безбожный Момай идет на нас в неукротиме образе сь яростию». Митрополит же Кипреян рече великому князю Дмитрею Ивановичи): «Повежь ми, господине, чем еси к нему не исправился». И рече князь великий Дмитрей Иванович: «Во всем, отче, доволно по отец своих уставу, но и еще боле воздах ему». Митрополит же Кипреян рече: «Видиши ли, господине, попущением божиим, а наших ради грех, идет на землю нашу. Но вам подобает православным князем тех нечестивых дары утолити четверицею сугубо. Аще ли того ради не смирится, но господь его смирит, той бо рече: «Господь гордым противится, а смиренным дает благодать». Яко же случися великому Василью в Кесарии быти и яко иды ис Перс злый преступник Улиан и хоте разорити град его, он же помолися богу со всеми хрестьяны, и собраша злата много, дабы отступника утолити. Господь же посла на него воина своего Меркуриа, он же уби гонйтеля невидимо. Ныне же возми злата много сколко можешь, пошли противу ему и еще исправися пред ним». Князь же великий, слышев от митрополита, иде в казну свою з братом своим и взем злата много. И избра некоторого юношу от двора своего, имянем Захарью Тютчева, доволна суща смыслом, и дав ему два толмача умеюще языку еллинску и отпусти его ко царю. Захариа же доиде земли Рязанския, слышев же, что Ягайло литовский и Олег рязанский приложилися к Момаю, и посла к великому князю посла тайно. Князь же великий, то слышев, нача сердцем двизатися от ярости, и горести наполнишася и начаста ся молити: «Господи боже мой, на тя надеюся, любящему правду. Аще ми враг пакости деет, то подобает ми противу его тёрпети, яко искони есть враг христьянству, но сии друзи мои искрении, како умыслиша на мя. Суди, господи, межи има и мною, аз ни единому их сотворих зла, развее чести и даров от них взимах, а им тако же воздаях, но суди, господи, по правде моей». Поим же брата своего князя Володимера, и иде второе ко пресвященному митрополиту Кипреяну и поведа ему, како Олег рязанский и Ягайло литовский приложилися и совокупилися с Момаем. И рече ему Кипреян митрополит: «Ты, господине княже, сам веси, кою обиду сотворил еси има». Князь же великий проелезися: «Господине, пред богом грешен есми, а к ним ни единыя черты, по отец своих заповеди, преступих николи же. Но веси, господине, сам, доволен есми своими отоки, а к ним кою обиду сотворих. Но не вем что ради умножишася на мя стужаюши ми». Митрополит же рече к нему: «Ты, господине, сам веси закон божий: кто творяй правду, не подвижютца на нь человеци, яко праведен господь и правду возлюби. Но те обыдоша тя. яко пси мнози, суетно поучаются на тя, ты же имянем господним противися им. Господь да будет ти помощник в правду, а от всевидящего ока владычня, како можеши избежати, и от крепкия руки его избыти».

Князь же великий Дмитрей Иванович з братом своим со князем Володимером Ондреевичем и со всеми русскими князи и воеводы начаша стражи готовити тверды. И посла на сторожу крепкаго стража Родивона Ржевского, да Якова Ондреева сына Волосатого, да Засилья Тупика, и повеле им ехати близ Орды и языки добыти, дабы истинну слышати царева хотениа. Князь же великий грамоты розосла по всей своей области: «Да будите готови на брань з безбожными Агаряны, а снимайтеся на Коломне, на мясопуст святыя богородици». Сторожи же в поле замедлевше, князь же великий посла другую сторожу, Климента Полянина, да Ивана Всеслава, да Григорья Судока и иных многих с ними, и повеле им вскоре возратитися. Они же стретоша Василья Тупика близ еще Оки реки, ведуще язык нарочит царева двора: «Да яко неложно идет царь на Русь со многими ордами и совокупилися с ним многие орды и Ягайло литовски и Олег рязанский, но не спешит царь, того ради: осени ждет, хощет бо на осень быти на русския хлебы». Князь же великий, слышев неложное востанне безбожнаго, нача радоватися и утешатися о бозе, укрепляя брата своего князя Володимера Ондреевича и вси князи и воеводы. И рече им: «Братия моя, вси князи русстии и воеводы, гнездо есмя князя Володимера киевского, ему господь откры православную веру, яко же оному стратилату. И паки он же повеле крепце держати веру и побарати по ней, да аще, кто ея ради умрет, то во оном веце почиет. Но аз, братия, готов умрети, и пострадати за веру христьянскую». И рече ему князь Володимер Ондреевич и вси князи руссти: «Воистинну, господине, заповедь законную сохранил еси и святому еуангелию последуеши, иже рече: «Кто постражет за имя мое и умрет мене ради, то и аз покою его». Но мы, господине, все готовы есмя умрети с тобою и головы своя положити за святыя церкви и за православную веру и за твою обиду».

Князь же великий Дмитрей Иванович слышев то от брата своего князя Володимера Ондреевича и от всех князей русских, яко дерзают и побарают по христьянской вере, князь же великий Дмитрей Иванович рече ко всем князем русским и воеводам, и всему войску повеле писати: «Да будете готови вси на успение святыя богородица на Коломне и переберем полки и дам коемуждо полку воеводу». К великому же князю на Москву мнози люди приспеша и вси единеми усты глаголаху: «Дай же нам, господи, единеми усты и единем сердцем умрети и святое писание совершити, имяни его ради и веры ради христьянские». Приидоша же князи белозерския, подобии суть воином быти, велми бо доспешно и конно войско их. И прииде князь Федор Семенович белозерский, князь Семен Михайлович, князь Ондрей кемски и андомский, князь Глеб Карголомский и ярославской. И приидоша князи со всеми силами: князь Ондрей ярославской, князь Лев серпьской, князь Дмитрей ростовской, и иныя многия князи. И выехали посадники из Великого Новагорода, а с ними 7000 к великому князю на помочь. Убо, братия, стук стучит, а гром гремит, в славном граде Москве. Стук стучит великая рать великого князя Дмитрея Ивановича, а гремят русския удалцы злачеными шеломы и доспехи.

Князь же великий Дмитрей Иванович, поим брата своего князя Володимера Ондреевича и все православныя князи и воеводы ехаша к живоначальной Троице к преподобному игумену Сергею. И тамо шед благословение получи от всея обители святыя. И моли его преподобный Сергей, дабы слушал у него святыя службы, приспе бо день воскресения на память святых мученик Флора и Лавра. По отпущении же святыя службы моли его преподобный со всею братьею, дабы у них вкусил от хлеба обителска. Великому же князю нужно есть: прииде весть ис поля, яко ближают поганий. Моли же князь великий преподобнаго, дабы его отпустил без замедленна. И глагола ему преподобный: «Не уже бо постиже венец победе носити, но по минувших летех, ныне же мнози венцы плетутся». Князь же великий вкуси от хлеба обителска. Преподобный же в то время повеле воду свящати с мощей святых мученик Флора и Лавра. Князь же великии скоро востав от трапезы. Преподобный же старец окропи его водою и все любимое войско [276] и дасть великому князю христово знамение, крест на челе, и рече: «Поиди, господине, нарек господа бога, господь бог да будет ти помощник и заступник, имаеши победити супостата своего». Князь же великий прослезився проси от него дару. Он же рече: «Елико довлеет твоему государьству, проси от мене, еже хощеши». И рече ему князь великий Дмитрей Иванович: «Дай ми два воина от полку своего, то и ты пособствуеши с нами». Он же рече: «Коих, господине?». Князь же великий рече о двою братех о Пересвете и о Ослебяти. Преподобный же скоро повеле им готовым быти своим ратником. Они же скоро сотвориша послушание преподобнаго. Он же скоро дасть им в тленных место, нетленное оружие, крест христов на скимах, и повеле им вместо шеломов воздев ати на себя, и дасть их в руце великому князю ркуще: «Се тебе мои оружницы, а твои изболницы». И рече им: «Мир вам, братия моя, постражите яко добрии страдалцы христовы». И дасть им христово знамение, мир и благословение.

Князь же великий обвеселися сердцем и поиде к Москве, радуяся, яко многоценно сокровище обрете, не помышляя ни на злато, ни на сребро, ни на богатество, но велми радовашеся о благословении старца. И прииде на Москву и поим брата своего князя Володимера (Андреевича, иде ко пресвященному Кипреяну митрополиту и поведа ему все, еже сотвори ему преподобный Сергей и како даст ему благословение и всему его войску. Митрополит же повеле ему си словеса сохранити, не поведати никому же. Князь же великий иде в ложницу свою, уже к вечеру приспевшу четвергу, августа 19 день, на память святаго отца Пимина отходника, восхоте уже утре изыти противу безбожных татар. И поим брата своего князя Володимера иде ко пречистой владычице нашей богородице, согнув руце к переем и молитву глаголах во умилении сердца и от очию его яко источник слез течаше: «И молю ти ся, чюдный владыко, страшный и крепкий воистинну царь славы, помилуй нас грешных, егда унываем и к тебе единому прибегаем, ко своему спасу и благодетелю, под твоею рукою вси есмя, яко моя согрешения сотроша ми главу мою, но тебе бо веси оставляющим нас, но нам тебе не взыскающим». И приим псалом 34: «Суди обидящим нас и возбрани борющимся со мною, приими оружие и щит, стани в помощь мне. Дай же ми, господи, помощь на противных, да познают силу твою». И паки идет пред врата чюдотворныя иконы царици, иже Лукина писма еуангелиста, еще жив написал. И нача умилно ко пречистому образу ея вещати: «О, чюдотворная госпоже, царица всего живота человеческаго кормителница, тобою познахом истиннаго бога воплощьшагося и рожшагося ис тебе. Не дай, госпоже, в разорение града нашего поганым и безбожному сему Момаю, ни осквернити святую твою церковь. И моли сына своего и бога нашего, владыку творца и создателя нашего, да смирит сердце врагом нашим и да не будет рука их высока. И свою помощь поели с нами, нетленную ризу свою, да внутрь одежемся и не страшливы к ранам. На тя, владычице, надеемся и в молитве помолися за ны сыну своему и богу нашему, яко твои есмя раби. Вем, госпоже, яко можешь нам помощи на противныя враги. Они бо не исповедают тебе, владычици, но аз на твою помощь надеюся и подвизаюся противу безбожных сих, да будет умолен сын твой и бог наш». И паки иде ко гробу Петра чюдотворца митрополита всеа Русин и припаде любезно ко гробу святаго и рече: «Отче святый и чюдотворный, по смерти бо жив еси, чюдодееши бо блажене. Ныне бо ти приспе время молитися [277] за ны ко общему владыце. День бо злы належат вещи, идут бо на ны поганий, напрасно ополчишася. Тя бо господь прояви последнему роду нашему, яко светило светлое на свещнице за ны молитися, да неприидет рука грешнича и не погубит нас, ты бо страж земли Русския». И скончав молитву и поклонися митрополиту. Митрополит же благослови его и отпусти и дасть ему христово освящение церкви зборныя и с клиросы во градныя врата Фроловския и во врата Николския и Костянтинооленския, со живоносными кресты и с чюдотворными иконами, да всяк иже воин благословен будет. Князь же великий Дмитрей Иванович з братом своим со князем Володимером Ондреевичем иде во церьковь небеснаго воеводы архистратига Михаила, и биша челом святому его образу и приступи ко гробом православных князей и прародитель своих, и ркуще: «Хранители православныя, поборницы наши, аще имаете дерзновение ко господу, помолитеся о нашем согрешении, яко великое приключение нам и чадом нашим, ныне убо подвизайтеся с нами». И се рек изыде из церкви. Княгини же великая Овдотья и княгини княж Володимерова Ондреевича и иных православных князей княгини с воеводскими женами стоят туто и проводы деют, а во слезах и во кричанин ни единаго не может слова рещи от жалости сердца. Княгини же великая Овдотья отдасть конечное целование великому князю, а во слезах не может слова прорещи. Князь же великий мало удержася от слез, но не прослези бо ся народа ради, а сердцем жалостно плакате, тешаше свою великую княгиню и рече: «Жено, аще бог по нас, никто же на ны». И прочая княгини и вреводския жены тако же с своими князи и бояры отдаста конечное целованье, и возратишася с великою княгинею.

Князь же великий въступив в златое свое стремя и седе на любезный свой конь, и вси князи и бояре вседоша на свои кони и воеводы поехаша. А солнце им со востока сьяет, а по их кроткий ветрец веет. Уже бо тогда, аки соколи, рвахуся от златых колодиц, а то рвахуся князи белозерския ис камена града Москвы, выехали своим полком. Урядно бо бяше полцы их видети, яко достоит им избивати полки татарския, бе бо храбро их видети войско. Князь же великий отпусти брата своего Брашевскою дорогою, а белозерския князи отпустил Болвановскою дорогою, а сам князь великий поиде на Котел дорогою. А спереди ему солнце сьяет и добре греет, а по нем кроткий ветрец веет. Но того ради не пошли одною дорогою, яко не мощно им вместитися.

Великая же княгини Овдотья с снохою своею и с ыными княгинями и с воеводскими женами вниде во свой златоверхий терем набережный и седе под южным окном и рече: «Уже бо на тя конечное зрю на своего государя великого князя». А в слезах не может слова прорещи и слезы льются, аки речныя струя. И воздохнув с печалию и съшибе руце к переем и рече: «Господи боже, призри на мя смиренную и сподоби мя еще видети государя своего, славнаго в человецех, великого князя Дмитрея Ивановича. Дай же ему помощь крепкия руки его победити враги его. И не сотвори, господи, яко же за мало лет брань была крестьяном со еллины, от Батыя до Кальския рати и до Мамаева побоища, лет 158. От таковаго же спаси, господи, и не дай же, господи, погибнути оставльшемуся христьянству, да славится имя твое святое. От тоя бо брани Русская земля уныла, уже ни на кого же надежи не имам, но токмо на тебя всевидящего бога. Аз же имею две отрасли еще млади суще, Василья и Юрью, егда поразит их зной сь юга или ветр подвеет их з запада [278], то не могут терпети, а противу бо ему что сотворю. Но возрати, господи, отца их по здорову, то и земля спасется, а они царствуют в веки».

Поят же с собою князь великий от гостей сорожан 10 человек, поведаниа ради, аще что случится тайно, оне поведают вборзе на Москве: 1 — гостя Василья Капцу, 2 — Сидора Олферьева, 3 — Костянтина Волка, 4 — Кузму Ковырю, 5 — Семена Онтонова, 6 — Михаила Сараева, 7 — Тимофея Весякова, 8 — Дмитрея Черного, 9 — Ивана Шиха, 10 — Дмитрея Саларева. Тогды же возвеяша силнии вётри по Березовице широце. Тогда воздвигошася великиа князи руския, а по них дети боярские, успешно грядут, аки чаши медвяныя пити и стеблия виннаго ясти. Но не медвяныя чаши пити, ни стеблия винного ясти, но хотят чти добыти и славного имени в веки. Возвеявшу со востока ветру, а в нем гром и молния. Но ни гром, ни ветр, но стук стучит и гром гремит по зоре по ранней: возится князь Володимер Ондреевич реку Москву на Красном перевозе Брашевском.

Князь же великий приехал на Коломну в суботу, на память святаго отца Моисея Мурина. Туто же быша мнози ратницы и воеводы стретоша его на речке на Северке. Епископ же Герасим стрете его во вратех градных со живоносными кресты и с чюдотворными иконами и со всеми клиросы, и оградив его крестом и молитву сотворив: «Спаси, боже, люди своя». Во утрия же день повеле князь великий выехати всем воеводам на поле Дебиче и всем людем сниматися во святую неделю по заутрени. И начата мнози гласы ратных труб трубити и варганы степути и стези ревут наволоченыя в саду Панфилове. Сынове Рустии наступиша поля Колсцменския, яко не мощно их никому же презрети. Князь же великий выеха з братом своим и виде множество людей и возрадоватися и уряди коемуждо полку воеводу. А к себе приим князи белозерския, храбри бо бяше, а брату своему дал князи ярославские. А правую руку себе уряди, а левую руку брата своего князя Володимера. А князя Глеба дрютцкого передовой полкъ, Дмитрей Всеволожь, да брат его князь Володимер, коломенского же полку воевода Микула Васильевич, володимерского же полку воевода Тимофей Волуевич, костромского же полку воевода Иван Родивонович Квашня. Переславской же воевода Ондрей Серкизов. У князя же у Володимера воевода Данило Белеут, Констянтин Конанович, князь Федор елетцкой и воевода мещерской. Князь Юрьи да князь Ондрей с своими полки приидоша.

Князь же великий урядив полки и повеле им Оку реку возится. Заповеда же всякому человеку, хто пойдет по Рязанской земле, по вотчине их, да никто же не прикоснетца ни единому власу земле их. Сам же взем благословение от епископа Коломенского и перевезеся Оку реку. И ту ставше послаша третью сторожу избранных витязей и рече им: «Нолни своима очима видитеся с татарскими полки». А посла Семена Мелика, Игнатья Креня, Фому Тынину, Петра Горского, Карпа Олексина, Петрушу Чюрикова, и иных многих посла с ними. И рече князь великий Дмитрей брату своему князю Володимеру: «Поспешим, брате, противу безбожных сих печенег и не отовратим лица своего от безстудных сих. Аще нам случится смерть, то дома живучи умрети же, а от смерти не избыти нигде же». И рече: «Всяк идый путем призывает родители своя и сродник Бориса и Глеба».

Слышев же то князь Олег рязанский, яко князь великий Дмитрей Иванович собрал воя многа з братом своим со князем Володимером Ондреевичем и идет противу безбожному Момаю, а сердцем своим не упал, но твердою своею верою крепко хощет с печенеги битися и имеет упование на единаго бога, князь же Олег нача с места на место преходити и нача глаголати ко своим бояром: «Не качаемому делу неудобь разумети. Аще бы ми мощно послати ко многоразумному Ягайлу таковаго вестника, како мыслити нам, уже бо застал пути наши, но аз убо чаях по правилом, яко не подобает великому князю противу безбожнаго царя стояти. Ныне убо что се здумал, откуду сей хощет помощи, противу безбожнаго царя стояти. И рекоша ему бояре его: «Мы слышахом за 15 дни до сего дни, но тебе того не смели поведати, сказывают в вотчине его калугер имянем Сергей свят и прозорлив велми, но тот де и благословил его и вооружил противу нам, но еще и от своих калугер дал ему пособников». И слышав то Олег нача боятися и нача ратовати на свои бояре: «Почто ми есте преже сего дни не сказали, дабы шед умолил царя, да ничто б зла сотворил, но горе мне, изгубих си ум. Но паче не аз един оскудех умом, но и боле мене разумел Ягайло литовски, но и тот оскудех умом, не оного же взыщет бог, но мене. Он имеет закон гугниваго Петра, аз же имех правый закон, но что ради зло сотворих. Того бо ради о мне рече: «Аще раб не сохранит закона господина своего, то бьен будет много». Ныне убо что сотворю и которому вдамся, что ми здумал мои худый ум, чтоб ныне приложился к великому князю Дмитрею и поработал бы ему, но он не приимет мя, ведает бо измену мою. Аще ли приложуся к поганому Момаю, то поистине буду враг на веру христьянску, яко оного новаго Святополка земля мя пожрет. Не токмо княжениа лишен буду, но и живота гоньзнуся. Аще бо господь по них, то никто же им может зла сотворити, но и еще об них молитва прозорливаго старца к богу. Аще ли ни единому от них помощи не сотворю, то в прок ото обоих, како могу прожити. А ныне которому присягу имею.

Ягайло же, по прежереченному уроку своему, совокупи Литвы много, и Варяг, и Жомоти, поиде на помощь к Момаю. И прииде Ягайло в. Одоев и слыша, яко Олег рязанский убояся, и пребысть Ягайло оттолева, не подвизался из Одоева, и нача разумети суетнаго своего помысла, и виде совокупление свое раздно, и нача рватися и сердитовати, и нача имати паны своя: «Егда не достало мудрости человечи, николи же бо Литва от Резани не приимаше разума, иже изведени есмя от ума от князя Олга рязанского, сам бо ныне погибл есть: пребудем убо зде, донде же услышим Московского победу».

В то же время услышели князь Ондрей полотцкий и князь Дмитрей брянский Олгердовичи, что велика туга належит великому князю Дмитрею Ивановичи) московскому и всем православным христьяном от безбожнаго царя Момая. И рекоша: «Отъидем мы к великому князю московскому на помощь, беста бо есми отцем и братом ненавидими, но богом возлюблени, бе бо есмя едино крещение, от мачехи своея княгини Анны, яко клас доброплодный тернием подавляеми». Не свещаста бо ся промежи собою князи, и посла князь Ондрей к брату своему ко князю Дмитрею тайно грамоту, в ней же писано: «Веси ли, брате мои милый, яко отец наш отверзе нас от себе. Но паче отец небесный присвой ны к себе и дав нам закон свой ходити по нему и отрешитися нам пустошные суеты. Но скончаем подвиг добрый Христу, начальнику христьянскому. Пойдем, брате, к великому князю на помощь. Ныне, брате, великому князю московскому велика туга належит от поганых измалтян, но еще и брат наш Ягайло поработает [279] ему, но Олег рязанский приводит их. Нам же подобает апостольское слово скончати: «Братиа, в бедах пособники бывайте». И помыслив, что нам родителем противитися. И евангелист Лука рече, усты спасителя нашего: «Предани будете родители ваши и братьею, умрети имате имяни моего ради, претерпевый до конца той спасен будет». Но излезем, брате, от подавляющаго сего терния и присадимся к истинному винограду крестьянскому, делателю нам рукою христовою. Ныне, брате, подвигнемся не земнаго ради живота, но небеснаго, еже даст господь творящим волю его». Прочет же грамоту князь Дмитрей нача плакатися от радости, рече: «Владыко человеколюбче, дай же рабом своим хотение совершити и сего почесть добраго подвига показати, его же открыл еси брату своему старишему. Днесь, господине, по твоему изволению, готов есми, колко моего войска готови суть со мною вкупе, божиею благодатию совокуплении быхом иныя деля брани иалежащих от дунайских варяг. Но ныне, брате, слышах, яко приидоша ко мне медокормци из Северы, а кажут: князь великий на Дону туто хощет ждати поганого Момая. И подобает нам итти на Северу и туто совокупитися. И коим путем утаимся брата своего Ягайла, дабы нам не бранил.

По малех же днех снидошася желанно два брата со всеми своими силами. И видевше и возрадовашася, яко же иногда Иосиф с Беньямином, изглядавше свое многое войско и возвеселишася сердцем. Бяше бо вооружени нарочитый воини и ратници. И приспев борзо на Дон и наехавше великого князя еще об сю сторону Дону, на месте нареченном Березуй. И ту совокупилися великие полкы. Князь же великий Дмитрей Иванович з братом своим со князем Володимером Ондреевичем возрадовашася велми велице их силе, яко неудобь видети таковому востанию, яко братия оставивша брата поругана, яко же иногда поругашеся волсви Ироду, приидоша сии в помощь нам. Князь же великий почти их великими дары, тако же в путь идоша. радуяся о святем дусе, земнаго же всего отвергшеся, чающе небеснаго живота, часа смертнаго. Рече же князь великий: «Братия моя милая, коея ради потребы приидоста семо. Но господь посла вас в путь свой, воистину естя ревнители праотца нашего Аврама, яко от племени воскорми Лота. Яко аще подобии естя доблестьвенному великому князю Ярославу, яко той отомсти обиду братии своей». Скоро же весть посла ко преовященному митрополиту Кипреяну и рече: «Яко Олгердовичи приидоша ко мне со многими силами, а брата своего Ягайла оставиша». Вскоре же весть прииде к митрополиту Кипреяну. Митрополит же востав и прослезися, слышев таковое чюдо, и нача молитву творити: «Господи, владыко человеколюбие, яко супротивний наши ветри на тихость предлагаются». Посла во вся зборы церковныя и во обители святыя повеле молитвы творити день и нощь ко вседержителю богу. Но вборзе посла во обитель ко преподобному старцу Сергею. Княгини же великая Овдотья, слышев то великое божие милосердие, многи милости сотвори убогим, сама же непрестанно ходи ко церкви день и нощь. Но на предлежащее возратимся.

Князю же великому бывше на месте Березуи, приспе же день сентября 5, на память святаго пророка Захарии, и еще приспе память сродника его святаго князя Глеба Владимеровича. И приехаша два от страж его, Петр Горьский да Карп Олексин, и приведоша язык нарочит, яже от велмож царевых. Той же язык поведает великому князю, яко царь уже на Кузмине гати, но не спешит того ради: ожидает Ягайла литовского и Олга рязанского, твоего же, царь, собрания не ведает. По преже писанному Ягайлову совету, на третий день имать быти на Дону. Князь же великий спроси его о силе его, он же рече: «Неисчетное множество исчести некому». Князь же великий нача думати з братом своим со князем Володимером Ондреевичем и с новонареченною братьею, со князи литовскими: «Зде ли нам ждати Мамая или итти за Дон». И рекоша ему Олгердовичи: «Аще ли, господине, хощеши крепкаго войска, то сего дни повели возитися за Дон, да не будет ни единаго мыслящего назад, да всяк бьется без лести. А велицей силе его не веруй, яко же не в силе бог, но в правде». Ярослав бо перевезеся реку Святополка победи, Александр реку перешед короля Свейского победи. И ты, бога нарек, тако же сотвори. Аще побьем поганых, то вси живи будем, аще ли нас побьют, то вси общею смертью умрем ото князя и до простых людей. Тем бо словесем крепится великое войско твоих витязей.

Князь же великий Дмитрей Иванович повеле успешно всему войску возитися за Дон, стражее же ускоряют, яко татарове ближают ужасно во ярости, возрадовашася радостию великою, зря своего желаннаго подвига, его же на Руси вожделеша за многи дни. Приидоша же на место то волци, по вся дни воюще непрестанно, гроза велика. Полком же храбрым сердце утвержается, уже вранове необычно слетошася, не умолкают, галицы своею речью говорят. Орли же мнози усть Дону налетеша, и ту клегчюще, ждуще дни грознаго и богом изволеннаго, в онь же день имуть стертися множеству трупу человечьчю и крови их пролитися. От таковыя страсти, аки морским водам, от великия грозы древа прекланяются, трава постилается. Мнози бо наполнишася духа храбра, уже земнаго не помышляюще ничто же, но видяще кождо пред очима. Уже бо поганин студом помрачаются, видяще погибель живота своего, поне же погибе память их с шюмом. Правовернии же человеци просвящаются, радующеся, чающе оного обетованиа и прекрасных венец от руки вседержителя, о них же поведа преподобный Сергей старец.

Вестницы же ускоряют яко царь ближает. Прибегоша же 7 стражей в 6 час дни, Семен Мелик со дружиною своею, а за ним гонишася много татар, мало его не угопиша, уже бо узреша полки русский, и возратишася ко царю, и поведаша ему, яко князи русския ополчишася при Дону, божиим промыслом, многое множество людей, но царю вчетверо того сказаша. Нечестивый же царь разумев и разжен диаволом на свою пагубу, крикнув и напрасно испусти глас свой и рече: «Се ли велика сила моя, аще сего не одолею, како возращуся восвояси» И повеле царь своим вооружатися. Семен же Мелик поведает великому князю, яко царь на Гусине броду, едина нощь промежи нами их, утре будут на Непрядву реку: «Тебе же подобает, великому князю, сего дни исполчитися, утре бо на нас ускорят татарове». Нача же князь великий з братом своим и с литовскими князи до 6-го часа полки уряжати. Некто же воевода приеде с литовскими князи, имянем Дмитрей Бобров, родом земли Волынския, нарочит бе воевода и полководец, и изряден во всем по ряду, сих велми по достоянию уставил полки, елико комуждо подобает, где стояти. Князь же великий поим брата своего князя Володимера и литовские князи и все князи и воеводы и выехаша на место высоко и видев образ спасов воображен во христьянских знаменних, аки некия светилницы солнечныя, луча испущающе и всюде светящеся, озаряюще все христолюбивое воинство. И стязи ревут наволоченыя, простирающеся, аки облаци, тихо трепещуще, хотят промолвити. А у богатырей горугови аки живи пашутся. Доспехи же русския, аки вода силная, во вся ветры колебашеся, и шеломы на главах их, аки утреняя заря во время солнца ведреного светящеся, еловци же шеломов их, аки поломя огняное пашетца. Мысленно бо видети и жалостно слышати таковое русских князей собрание и удалых витязей учрежение. И тако в себе равно единодушно друг за друга хотяще умрети и вси единогласно вопияху: «Боже святый, призри на ны, даруй нашему православному великому князю победу на поганых, яко и Констянтину, покори врази под нозе его, якоже Моисею на Амалика и кроткому Давыду на Голияда» И увидевше князи литовския и ркуще: «Ни есть достойно при нас и преже нас таковому востанию быти. Подобно суть македонскому войску, мужеством же подобии гедеоновым снузницы, господь бог своею силою вооружил их».

Князь же великий видев полци свои вельми учрежены достойно и сшед с коня доловь и пад на колену прямо великому полку, черному знамени, на нем же бе образ владыкы господа нашего Исус Христа, из глубины сердца нача призывати велегласно: «О, владыко вседержителю, виждь смотреливым си оком на люди своя, иже твоею рукою сотворени суть и твоею кровию искуплени из работы вражия. Внуши, господи, глас молитвы их и отоврати лице свое от нечестивых, иже творят зло рабом твоим. Молю бо ся образу твоему святому, и пречистой твоей матери и твердому и необоримому молитвенику о нас, тебе русскому святителю, на его молитву надеюся, смею призивати имя твое святое». Князь же великий всед на конь свой и яача по полком ездити со князи и с воеводами и коемуждо полку рече своими усты: «Братиа моя милая, сынове русския, молодыя и великия, уже нощь приспе, а день приближися грозный. Бдите и молитеся и крепитеся, господь силен во бранех, и зде пребудем кождо на месте своем. Во утрии же день поспешите, братия, надобет урядитися, уже бо гости наши ближают, на реце на Непрядве. Во утрии же день имамы вси пити общюю чашу смертную, поведеную. Тое боесмя чаши еще на Руси жадали за многа дни. Но уповайте на бога жива, мир вам братия». Отпусти же брата своего князя Володимера Ондреевича вверх по Дону в дуброву, яко утаитися полку его. И дав ему своего двора избранных витязей, и еще отпусти с ним известнаго воеводу Дмитрея Волынца.

Уже нощь приспе светносного праздника рожества святыя богородица, дни же одолжившуся и сияющу, бысть же тогды теплота и тихость в нощи той, и мрачныя росы явишася. Поистинне, нощь не светла неверным, а верным же просвещена есть. И рече Дмитрей Волынець великому князю: «Повем тебе, княже, примету свою искусную, уже бо долго нощи вечерняя заря потухла». Князь же великий Дмитрей Иванович, поим с собою брата своего князя Володимера и литовские князи едины, и выехаша на поле Куликово, и став посреди обоих полков, и обратися на полк татарской, и слыша стук велик и клич, аки торги снимаются, аки гради зижуще, аки трубы гласяще. И бысть назади их грозно волци воюще велми, по десной же стране ворони кличют. И. бысть глас велик птичь: вранове же играют по реце той, аки горы колыбашеся, по реце той по Непрядве гуси и лебеди непрестанно крылы плещуще, необычную грозу подают. И рече Волынец великому князю: Слышасте ли сиа?» И ркуще ему князь великий: Слышим, брате, гроза велика». И рече Волынец: «Призываю княже, обратитеся на полк русский». И бысть тихость велика. И рече великому князю: «Что слышасте, господине?» Он же рече: «Ничто же, токмо видехом огневи многи, и зари мнози снимахуся». Рече же Волынец: «Оставите, княже господине, добра знаменна, призывайте бога, не оскудей верою». И паки рече: «Аще ми вера есть». И сниде с коня и пад на десное ухо и приниче на землю и предлежа на долг час и воста и абие пониче. И рече ему князь великий Дмитрей Иванович: «Что есть, брате?» Он же не хоте сказати. Князь же великий много нудив его, он же рече: «Едина ти есть на пользу, а другая не на пользу. Слышах землю плачющюся на двое: едина страна, аки жена некая вдовица, а другая страна, аки некая девица, аки свирель просопе плачевным гласом. Аз же много тех примет пытах, и сего ради надеюся о бозе святем и святых мученик Бориса и Глеба, сродники вашими, аз чаю победы на поганых, а наших много падет».

Князь же великий то слышав и прослезися. И рече: «Будет, господине, победа». И рече Волынец: «Не подобает сего, государю, в полцех поведати никому же, но токмо бога молити и святых его призывати».

И рано утре начата на кони своя садитися и повеле всякому крестом огражатися, то бо есть победа на поганых. В ту же нощь нехто муж имянем Фома Хабычеев, разбойник, поставлен сторожем от великого князя на реце на Чюдо на Михайлово крепкою сторожою от поганых. Сего же уверяя бог и откры ему видение в нощь сию. И виде на высоте облак изряден прииде от востока велик зело. И от полудненыя страны приидоша два уноши светлы зело, имуще в руках своих по мечю остру и ркуще полковником татарским: «Кто вы повеле требити отечество наше? Нам дарова господь стрещи его, начнем сещи их, то ни един от них не избысть». И оттоле человек той верен бысть и целомудр. И наутриа поведа великому князю единому. Он же глагола ему: «Не глаголи сего никому же». Сам же востав и воздев руце на небо и нача плакатися и глаголати: «Господи, владико человеколюбие, молитвами святых мученик Бориса и Глеба помози ми, яко Моисею на Амалика и прадеду нашему великому князю Александру на хвалящагося на римского короля Магнуша, и разорив его отечество. Но поели на ны милостью свою и просвети нас благоутробным своим милосердием. Не предай же нас, раб своих, на смех поганым, да не порадуются врази наши и да не ркут в странах своих: «Где есть бог их, на него же уповаша»? Помози, господи, православному христьянству, иже имянуют имя твое святое».

Приспе же праздник сентября 8, начало спасенна нашего, рожеству святей богородицы, свитающу пятку, восходящу солнцу, и бысть утра мгла. И начата стязи христьянстии простиратися и трубы мнози трубити. Уже бо русских князей и воевод и всех удалых людей кони укротеша, глас же трубный кождо под своим знаменем, полци же идоша, елико как кому повелеша по поучению. Часу же второму наставшу, начата трубити ото обоих стран. Татарския же трубы яко онемеша, а русския полки утвердишася. Еще полк с полком не видитца, поне же бо утро велми мгляно. И земля под ними стонет, грозу подает на восток до моря, а на запад [280] до Дуная, поле прегибающеся, кровавыя реки выступающе из мест тех. Великому же князю преседающе на борзый конь и ездящу по полком глаголющу: «Отци и братия мои, господа ради подвизайтеся, святых ради церквей и веры ради христьянския. Сия бо смерть не смерть есть, но живот вечный. Ничто же убо земнаго не помышляйте и не желайте брате земнаго живота, но да венцы увяземся от Христа бога душам нашим».

Утвердив же полки русския, и спиде с того коня на иной конь и совлече с себя приволоку царьскую и в ыную облечеся, той же конь даст под Михаила под Ондреевича под Бренка и ту приволоку на него положи, иже бе любим паче меры, и то знамение повеле под ним возити. И под тем знаменем убиен бысть за великого князя. Князь же великий став и воздев руце свои на небо и вложи в недра своя, выим крест живоносный, на нем же бе воображение страсти господни, в нем же бе древо животное, восплакася горко и рече: «На тебе же надеюся, конечное живоносное древо, крест господень, иже сим образом явися царю Констянтину греческому, и дал еси ему брань сущу на нечестивых и не оскудным образом победи их. И не могуть обрезаннии человеци противу образа твоего стояти. И тако удиви, господи, милость свою на рабе своем». Се же ему глаголющу, в тоже время привезоша ему книги от преподобнаго игумена Сергея, в них же бе написано великому князю и всем русским князем мир и благословение и всему православному войску. Князь же великий от преподобнаго приим писание и прочет и целова посолника его любезно. Тем же писанием, аки бронями некими, вооружився твердо. Еще же даст ему от старца дар посланный, хлебец пречистые богоматери. Князь же великий сьед хлебец святыя троица: «Пресвятая госпоже богородице, помогай нам молитвами твоего игумена Сергея». И. приим конь свой и взем палицу свою железную и подвижеся ис полку вон и восхоте преже сам почати от горести душа за свою обиду. Мнози же князи русския, и воеводы, и богатыри, удержаша его и возбраниша ему: «Не подобает тебе, государю, самому в полку битися. Подобает тебе особе ё полку стояти и нас разсмотрите, то пред кем нам явитися. Егда спасет тебя господь, великого государя, и кому случитца смерть или живот, и ты почему разумеешь, кого как чтити и кого како жаловати. Мы же вси готовы есмя головы своя положити за тебя, за ласкова государя, а тобе подобает память творити и в книгах писати памяти деля русских сынов, иже по нас будут, яко же иногда Леонтей Феодору Тирону память сотворити. Аще ли тебе единаго изгубим, то который успех будет нам. И будем яко стада овчие не имущи пастуха, учнем скитатися по пустыням и пришед волцы расхитят ны, и кто может нас собрати. Тебе же государю подобает спасти себе и нас». Князь же великий прослезився и рече: «Братия моя милая, добры ваши речи и не могу отвещати противу вас, известно бо глаголете, но паче спейте, токмо похваляю вас. Вы бо есте блажении раби, но паче весте и разумейте мучение святаго мученика Арефы, егда мучен бысть царем Амиритским и Дунасом Жидовином, и по многих муках повеле его царь усекнути. И крепцы его воины и доблии воеводы, един пред единым, спешит на преди посечен быти. И единоумно вси главы своя под меч кланяху, видяху конец живота своего. И един некоторый воевода возбрани своему войску и рече: «Ведаете, брате, не аз ли у земнаго царя на пиру преже вас чару приймах. А ныне тако же хощу преже вас христову чашу пити и преже вас умрети и венець от рукы христовы приняти». И приступив воин главу ему отсече и последи 500 воин усечени быша. И ныне, братие, кто есть боле мене в русских сынех, но аз вам глава, а мне бог глава, вся бо от господа благая прияхом, а злых ли не хощем терпети. На мя бо единого вся си воздвигошася и вижу вас побиваемых, а к тему прочее не терплю, да опщую чашу имам с вами пити и общею смертию имам умрети с вами вместе».

Полци же начаша сступатися. А передовой полк ведет Дмитрей Всеволожь, да Володимер брат его. А с правую руку идет Микула Васильевич с Коломенцы и с ыными со многими. Поганий же идут обапол, негде бо им разступитися. Поганых много, а места с них нет. Безбожный же царь выехав с трема с темными князи на место высоко зря человеческаго кровопролития. Уже бо близ себя сходятся. Выеде же печенег ис полку татарского пред всеми, мужеством являяся и хоробруя, подобен есть древнему Голияду. Видев же его Пересвет чернец, любчанин родом, иже бе в полку у Владимера у Всеволожа, и двигся ис полку вон и рече: «Сий человек ищет себе подобна, аз же хощу с ним видетися». И бе на нем шелом архаггелского образа, вооружен бе скимою по повелению игумена Сергея. И рече: «Отци и братия моя, простите мя грешнаго, и брат мои Ослебя моли бога за мя». И напусти на Печенега того и рече: «Игумен Сергей, помози молитвою своею». Он же паки устремися противу ему. Крестьяне же вси воскликнуша: «Господи, помози рабу своему». И ударишася крепко, мало что земля под ними не проторжеся. И спадоша с коней оба на землю и умроша, ни един ни от единаго не отъиде.

И наставшу третьему часу дни. Видев же се князь великий и рече: «Видите, братия, гости наши ближают нас. Водят промежи собою поведеную, весели уже быша, и рече: «Братия, руокия удалцы, время приближися, а час прииде». Удариша же кождо по коню своему и кликнув: «Боже христьянски, помози нам». И ступишася обои вой и крепко бьющеся, не токмо оружием, но и сами о собя избивахуся друг о друга, под конскими ногами умираху, от великие тесноты задыхахуся, яко не мощно бе им вместитися на поле Куликове. Еще бо место тесно межи Доном и Непрядвою. На том бо поле сступишася силнии полци вместо, из них же выступаша кровавы [281] зари, от мечнаго сияниа яко молниа блистают. И бысть троскот от копейнаго ломлениа и от мечнаго сечениа, не мочно бе зрети грознаго часа смертнаго, во един час в мегновении ока от колка тысяч погибает созданиа божия. Воля божиа совершается. Час же 4 и 5 бьются, не ослабеют христьяне. Уже бо 6-му часу наставшу, божиим попущением и грех ради наших, начаша поганий одолевати. Мнози же велможи избиени бысть от поганых, удалыя же витязи яко древо дубравное скланяхуся на землю. Под конские „копыта мнози сынове русския сотрошася. Самого же великого князя уязвиша, он же уклонився от войска и сниде с коня и с побоища, яко не мощно ему битися. Мнози об стязи великого князя подсекоша татарове, но божьею силою не требишася, но паче укрепишася. Се же слышахом от вер наго самовидца глаголюща. Сей же бе от полку князя Володимера Ондреевича, поведа великому князю видение: «В 6 годину дни над вами небо отверсто, из него же изыде багряна заря и над вами ниско дръжашеся, той же облак исполнен рук человеческых. Кояждо рука держаше венцы, ова потыри, ова проповеди пророческия, а из ыныя же, аки нения иныя дарове различныя. Внегда же наставшу 6-му часу, мнози венци испустишася на русския полки». А поганий же от всюду заидоша, оступиша около христьян, зане же оскудеша христьяне, но все поганыя полки.

Князь же Володимер Ондреевич не моги победы терпети и рече Дмитрею Волынцю: «Беда, брате велика, что убо ползует наше стояние, то же на смех будет нам, да кому будет нам помощи». И рече ему Дмитрей: «Беда, княже, велика, не уже година наша пришла, всяк бо начиная без времени беду себе наносит. Мало еще потерпим до времени подобнаго и умолчим, в он же имам дати воздарие врагом нашим. В сии час бога призывайте, осмаго часа ждите, в он же имать быти благодать божия». Воздвиг руце свои на Цебо и рече: «Господи боже отец наших, сотворивый небо и землю, не дай же нас поработити врагом нашим, ни порадоватися врагу диаволу, но мало показни, а много помилуй». Бедно зрети детем боярским своего полку убиваема, плачющуся и непрестанно рвущеся, аки соколи аки званнии на брак сладкаго вина пити. Волынец же возбраняше им глаголя: «Пождите мало еще, есть бо вам с кем утешитися». И приспе же час осмый, абие дух южны потягну звади их. Возопи Волинець гласом великим князю Володимеру: «Час прииде, а время приближися». И паки рече: «Братиа моя и друзи, дерзайте, сила бо святаго духа помогает нам». И единомыслено из дубравы выехаша, яко уношенныя соколы, и ударишася на многи стада гусиныя. И стязи крепко направлены грозным воеводою, бяше же отроци, аки лвом, и ударишася на овчия стада. Поганий же видевше и крикнувше глаголюще: «Увы нам, паки Русь умудриша, унши люди с нами брашася, а доблии все соблюдошася».

И обратишася поганий и даша плеща и побегоша. Сынове же русские силою святаго духа бьяхуть их, помощию святых мученик Бориса и Глеба. Бежаша же татарове и глаголюще ельцинский: «Увы, тобе честный Момаю, высоко вознесеся до небес и до ада сшел еси». Мнози же мертвыя помагаху нам и секуще без милости, ни единому от них не избежати, но уже кони их утомилися. Мамай же видев победу свою и нача призывати боги своя: Перуна, и Соловата, и Мокоша, и Раклея, и Гурса, и великаго пособника Бахметя. И не бысть ему помощи от них ничто же, сила бо святаго духа, аки огнем, пожигаеть их, татарьския полки русскими мечи секут. Момай же видев победу свою и рече своим улусом: «Побегнем, брате, и ничто же добра не имам, но токмо головы унесем свои». И абие побеже с четырма мужи. Мнози же христьяне за ним гонишася, но не одолеша, кони бо их потомишася, и понивше возратишася. И обретоша трупия мертвых об он пол реки Непрядвы, иде же бе непроходно полком русским.

Сия убо победа есть от святых мученик Бориса и Глеба, о них же провиде Фома разбойник, егда стоял на стороже. Неции же всех догониша и возращахуся кождо под свое знамя.

Князь же Володимер Ондреевич ста на костех татарских под черным знамянем и не обрете брата своего великого князя Дмитрея Ивановича в полку, токмо едины князи литовския. И повеле трубити собранною трубою, и пожда час, не обрете брата, своего великого князя, нача плакатися и кричати, и по полком ездити, и не обрете брата своего. И глагола: «Братия моя, кто виде или кто слыша своего пастыря? То перво поражен пастырь, и овца разыдутся». И рекоша князи литовския: «Мы мним, яко жив есть но уязвен вел ми, егда в трупе мертвых будет». А иной рече: «Аз пятого часа видех его крепко бьющеся с четырма татарины, но нужно бе ему велми». Юрьевской же уноша, некто Степан Новосилской: «Аз видех его пред самим твоим приходом, пеша идуща с побоища, но уязвленна велми, того бо деля не дах ему коня, гоним есми трема татарины, по милости божии, едва от них спасохся, а его есми соблюл». И рече князь Володимер Ондреевич: «Да известно ли еси видел его. Имите ми, брате, веру; аще кто обрящет брата моего, то поистинне боле у нас будет». Рачителнии же отроцы разсунушася по побоищу по великому. Овии же наехаша Михаила Александровича Бренка и чаяша его великим князем, инии же наехаша князя Федора Семеновича Белозерского, и чаяше его великим князем, зане же приличен бяше. Некий же воини, великии витязи, уклонишася на десную страну в дубраву, единому имя Сабур, а другому Григорей Холопищев, родом же оба костромичи. И мало выехаша с побоища, наехаша великого князя бита велми и отдыхающа под древом березою. И видевше его скочиша с коней и поклонишася ему. Сабур же скоро возратися ко князю Володимеру Ондреевичю и поведа ему, яко князь великий добр, здоров и царствует в веки. Вси же князи и воеводы наехавше скоро снидоша с коней и поклонишася ему, глаголюще: «Радуйся, о вседрагий наш княже, вторый Александр и Ярослав новый, победитель врагом нашим. Сия победа честь тебе, нашему государю, подобает». Князь же великий едва с нужею проглагола: «Поведайте ми победу сию». Рече же ему князь Володимер Ондреевич: «По милости божии и пречистой его матери и молитвами сродник наших Бориса и Глеба и Петра московского святителя и игумена Сергея и всех святых молитвами, врази наши побеждени суть, а мы спасохомся». Князь же великий, то слышав, воста и рече: «Сий день, иже сотвори господь, возрадуемся и возвеселимся в онь, сий день веселитеся людие». И рече: «Велий господь и чюдна дела твоя, ни едино же есть слово доволно к похвалению чюдес твоих. Вечер водворится плачь, а заутра радость». И рече: «Хвалю тя, господи боже мой, и почитаю имя твое святое, яко не дал еси нас в поругание врагом нашим и не дал еси нас в похвалу иному языку, иже нам умыслиша и над ними збышася». И рече: «Суди, господи, по правде моей, да скончается злоба грешных, аз же в веки уповаю на тя».

И приведоша ему конь кроток и всед на него, выеха на побоище и виде многое множество битых, войско свое, а поганых вчетверо того избито. И обратися к Дмитрею Волынцу и рече: «Воистинну многоразумен еси человек и неложна примета твоя, подобает ти всегда воеводствовати». И нача з братом своим и со оставшими князи ездити по побоищу, радостныя слезы испущающе, и наехаша на место, на нем же лежит 15 князей бел озерских, убитых вкупе, толми напрасно бьющеся, един единаго ради умре. И близ Ту лежит убит Микула Васильевич, над ними же став государь над любезными рабы своими, нача плакатися и рече: «Братия моя милая, князи русския, аще есте дерзновение получили от бога и молитеся о нас, вем бо яко слушает вас бог». И паки на иное место приехал и наехал любовника своего Михаила Ондреевича Бренка и близ его лежит Семен Мелик, твердый страж, и близ его лежит Тимофей Волуевич. Над ними же став князь великий плакася и рече: «Братиа моя милая, моего деля образа Михайло убен еси, кто бо таков раб моги государю служити, яко мене ради на смерть сам поехал, воистинну древнему подобился еси Авису, иже ис полку Дарьева выехал». И паки рече Мелику: «Крепкий мои стражу, твоею стражею крепко пасомы есмя». Прииде же на иное место, обретоша Пересвета чернца и близ его лежаща нарочитого багатыря Григорья Капустина. И рече князь великий: «Братия, видите ли своего чиноначалника? Той бо победи подобна себе, от него же было пити многим людем горкую чашу». И став на месте своем и повеле собранною трубою трубити. Храбрыя же доволно испыта оружия своя, о сыны измаилтеския, со всех стран грядуще, аки соколи слетаются под трубный глас, весели ликующе, ови богородичныя стихи поюще и мученичны подобныя, ови крестныя.

Собранным же всем людем, князь же великий ста на костех татарских и рече: «Считайтеся, братия, колких у нас воевод нет и колких молодых людей». Говорит Михайло Александрович московской боярин: «Нет, государь, у нас 40 бояринов московских, да 30 бояринов серпоховских, да 30 панов литовских, да 22 бояринов переславских, да 20 бояринов костромских, да 30 бояринов володимерских, да 50 бояринов суздалских, да 40 бояринов муромских, да 34 бояринов ростовских, да 23 бояринов дмитровских, да 60 бояринов можайских, да 30 бояринов звенигородцких, да 15 бояринов угледких. А изгибло у нас, государь, дружины, посечено от безбожнаго царя Moмая — полтретья ста тысяч, а осталося у нас толко пятьдесят тысяч. Князь же великий Дмитрей Иванович ста посреди их плакася и радуяся, глаголаше: «Братия моя милая, князи русския и бояре местные, сынове христьянстии. Подобает вам тако служити, а мне вас по достоянию хвалити. Внегда упасет мя господь, буду на своем столе на великом княжении, и то по достоянию учну вас жаловати, ныне же кождо своя управите да похороним кождо ближнего своего, да не будет во снедь зверем [282] христьянская телеса». Князь же великий стоя за Доном, донде же розобраша христьянская телеса с нечестивыми, да не истребятся праведныя с нечестивыми. Христьян бо похорониша, сколко успеша, а нечестивыя повержени быша зверем на снедение.

Князь же великий Дмитрей Иванович возратися оттуду в богохранимый град Москву во свою отчину с победою великою, одолев ратных, победив враги своя, и мнозии вой его возратишася, яко обретающе корысть многу. Поведаша же великому князю Дмитрею Ивановичю, что князь Олег рязански посылал Момаю на помощь свою силу, а сам на реках мосты переметал. А хто поедет з Донского побоища сквозе его отчину Рязанскую землю, и тех велел имати и грабити. Князь же великий Дмитрей Иванович хоте противу на князя Олга послати свою рать, и се внезапу прнехаша к нему бояре резанские и поведаша, что князь Олег повергл свою землю Резанскую, а сам побеже, и со княгинею и з детми и з бояры. И молиша его много о сем, дабы на них рати не послал, а сами ему биша челом и урядившеся у него. Великий же князь Дмитрей Иванович приим челобитье их, рати на них не посла, а на рязанском княжении посади наместники своя.

Тогда же Момай не во мнозе убежа и прибежа в землю свою, не во мнозе дружине, видя себе побежена и посрамлена и поруганна, и паки гневашеся и яряся зело. И собраша остаточную свою силу, еще восхоте изгоном итти на Русь. И сице ему умислившу, и се прииде к нему весть, что идет на него некий царь со востока именем Тактамыш из Синие Орды. Мамай же уготова на нь рать, и с тою ратью готовою поиде противу ему. И стретошася на Калках и бысть им бой, и царь Тактамыш победи Момая и прогна его. Мамаевы же князи сшедше с коней своих и биша челом царю Тактамышу и даша ему правду по своей вере и яшася за него, а Момая оставиш а поруганна. Момай же то видев и скоро побежа с своими единомысленики. Царь же Тактамыш посла за ним в погоню воя своя, Момай же побежа перед Тактамышевыми гонители и прибеже близ города Кафы, и сослася с ними по докончанию и по опасу, дабы его приняли на избавление, донде же избудет от всех гонящих его. И повелеша ему. И прибеже Момай в Кафу со множеством имениа, злата и сребра. Кафинцы же свещашася и сотвориша над ним облесть, и ту от них убьен бысть, и тако конец безбожному Момаю. А сам царь шед взя орду Момаеву, и царици его, и казны его, и улусы все пойма, и богатество Момаево раздели дружине своей. И отпусти послы на Русь к великому князю Дмитрею Ивановичю и ко всем князем русским, поведа им свои приход, как сел на царстве и победил спорника своего и их врага Момая, а сам седе в Волжьском царстве. Князи же русския посла его отпустиша с честию и з дары, а сами на весну ту за ними послаша в Орду ко царю коиждо своих киличеев со многими дары.

Сказание о мамаевом побоище распространенная редакция

В лето 6889. Сказание о Донском бою Похвала великому князю Дмитрию Ивановичи) и брату его, князю Володимеру Андреевичу

Хощем, братие, начата повесть[283] новыа победи, како случися православным Христианом на Дону с безбожными агаряны. Како възвысися род христианьский, поганых уничижение, посрами их суровство[284], яко же иногда Гедеоном на мадиамы, православным Моисеом на фараона.[285] И ныне нам подобает воздати[286] величьствиа божиа: како сътвори волю боящихся его, како способьствуа великому князю Дмитрию Ивановичу володимерскому над безбожныами татари.

Попущением божием от наважениа диаволя въздвижеся цар от восточныа страны именем Мамай, елиньскою верою, идоложрецъ и иконоборецъ, злый христианьскый укоритель. И внииде в сердце его пострекатель диаволь, како всегда напасть деет христианьству. Научи его, како разорити православную веру и осквернити святыа церкви и всему христианьству потреблену быти, яко да не славится имя святое господне в людех его. Господь же елико хощет, то и творит.

Он же, безбожный цар, нача временем диаволим поносими быти, и прьвому отступнику царю Батыю[287]и новому[288] Улиану възревновав.

И начат испытати от старых елень: како той безбожный цар Батый пленил землю Рускую. Сиа вся случися ему от них, паки сказаша ему все: како пленил Батиевь Киев, Вълодимер и всю Русь, Словеньскую землю, великого князя Юриа Всеволодича убил, и иных многых православных князей убил, и святыа манастыри многиа оскврьнил, вселенскую церковь златоверхую разграбил. Ослепи очима, того не разумия: се господу годе бысть, тако и бысть, яко же в они дни Иерусалимь пленен бысть Навходомнасором царем вавилонскым и Титом римскым маловеру. А не до конца прогневается господь, ни в векы враждует.

Слышав же то, безбожный цар от своих агарянь, нача подвижен быти диаволом, и непрестанно ратуа на христианьство. Алпаутом и князем и воеводам нача глаголати, ко приступником своим, яко: «Аз не хощу тако сътворити, како Батый. Да егда дойдем[289] до Руси, убью князя их, и которыа его городи красный довлеет нам тут сидети и ведаем, и владети Русию, и тихо и безмятежно поживем». А не веда того, яко господня рука высока есть.

По малех же днех и по глаголех сих перевезеся великую реку Волгу со всею силою, и иные же многие орды к себе съвокупи, глагола имя, яко «обогатеем рускым златом». И пойде на Русь, яко лев ревы пыхаа, яко неутолим а а ехидна. Дойде же усть рекы Воронежи[290]и распусти силу свою, заповеда всем улусом своим, яко: «Ни един ни пашь хлеба — и будете готовы на руские хлебы».

Слышав же то князь Олег рязанскый, яко цар Мамай кочюет на Броду, и хощет ити на Русь, на великого князя Дмитреа Ивановича московскаго, и посла Олег резанскый посла своего к царю Мамаю безбожному с великою честию, з дары многыми и ярлыки[291] свои исписав к нему сицем образом: «Въсточному царю, вольному царю Мамаю. Твой посажник и присяжник Олег рязанскый многа тя молит[292]. Слышах, господине, — хощеши ити на Русь на великого князя Дмитреа Ивановича московскаго, огрозитися ему. Ныне же весь, господине царю, приспе время твое: злата и богатества много, а князь великий Дмитрей — человек христиан. Егда услышит имя ярости твоеа, то, царю, отбежыт князь великый Дмитрей московьскый в дальныа острови, любо вь Великий Новгород, или на Двину, а то многое богатство московское зсе в твоей руце будет и твоему великому войску в потребу. У мене же, у раба твоего, Ольга рязанскаго, дръжава твоа, царю, да пощадит. Аз бо ти вельми устрашу Русь и велика князя Дмитреа Ивановича. Еще, царю, молю тя: яко оба еси[293] раби твои, но[294] яз велику обиду приах от того князя Дмитреа. Но еще, царю, не то едино: егда обидим, твоим царским именем погрози[295] же ему — он же о том не рядит. Еще же и град мой и Коломну за себе възграбил. И о том о всем, царю, молю тя!»

А другаго же вестника посла скоро к великому и умному и велеречивому Ольгирду литовскому. А посла же явльшуся аки младому детищу. Писа же к нему писание сице послание: «Мудрому и премудрому в человецех, Ольгирду литовскому, князю и кралю милостивому и честну, многим землям государя, Олег резанскый радоватися пишу! Вем бо, яко издалеча мысль есть московьскаго Дмитреа изгоните, а Москвою владети. Ныне же нам приспе время. Аще есть ведомо твоей милости, аще ли ни, то аз ты възвещаю: цар бовеликий и сильний, царемь цар грозный Мамай, идет на него и на его землю. И ты ныне приложися к нему. Тобе даст Москву, да иных ближних городов. А мне Коломну и иные близь мене: Володимер и Муром. А яз дары ему послал, и еще ты ему пошли своего посланника и кацые имаеши дари. Пиши к нему книги и елико сам весы паче мене».

Ольгырд же слышал се рад бысть вельми и фвали другу своему повелику. Рече предстоащим паном пред ним, рече Ольгирд паном: «Мылии мои и велиции панове, слышите великую и крепкую любовь милаго моего друга великаго князя Ольга рязанскаго, видите, яко един Ольг не хощет владети Москвою, но и мне, другу своему поведа: да аз с[296] ним владети имам Москвою». Яко безумный, не ведуще[297], что глаголаше. Паны же стоаше прокликнуша и реша к нему: «Подобает государю милостивому владети Москвою, а сёго гусаря Дмитреа изгоните, а все гради его себе разделите. Злато же и сребро и все узорочие Московские земли предайте великому князю Мамаю. А рука ваша безмятежнащарствовати имат». Слышав же Ольгирдь сиа словеса от панов своих рад бысть зело и рече има: «Много вам отечествиа и имениа имам даровати в земли Московстей». И оны же падше поклонишася ему. И паки же посла почтив честию великою и дав ему дары многы и отпусти его и[298] рече ему[299], «Рци милому другу моему, великому князю Ольгу резаньскому — ныне же, друже, нарицаю тя господином единой земле Резанстей, и по малых днех будем государи в своей земле Московстей и тамо видети тя имамь, яко брато любезно. Землю же Московьскую под нашу дръжаву разделим, сами же радостно и безмятежно царствовати имам».

О горе безумным сим властелем, яко не разумеющи писаниа, яже рече в книзе псаломстей: «Въскую шаташася языци и без ума поучишася тщетный царие и князи, кому же господь бог хощет, тому и поручит царство».

Ольгырд посла к Мамаю.

По сем, князь Ольгирд литовъский скоро отрядыв послы свой именем Бартяша, человека родом в земли Четскыа, мужа мудра. И посла его скоро и дав ему дары безчислены, и многи, и драгии зело. И книги посла к нему: «Великому и грозному царю всесветлому Мамаю! Ольгирд, литовский князь, про твою милость присяжних твой, много тя молит. Слышах, господине, яко хощеши казнить своего улусника, князя Дмитреа. Того ради молю тя, царю, яко велику беду сътвори твоему улуснику, Ольгу рязанскому, а мне тако же пакости деет. Молим тя оба, да приидет дръжава твоа царствиа твоего, да отроки видят смотрение нашей грубости».

Все же сиа глаголаху лестию на великого князя, а рекоша себе оба смеющися: «Егда слышит Дмитрий имеа нашу присягу к нему, то отбежит в Великий Новгород или на Двину, а мы сядем на Москве и на Коломне. Да егда же цар приидет[300] и мы ему все злато и сребро, все узорочие Московъские земли царю изнесем и срящем его яко дары пред ним положим. Се же — цар възвратйтся, а мы княжение московьские розделим ово к Вильне, ово к Рязани, а цар нам ярлыкы подает, нам и родом нашим по нас». Не ведаху[301] бо, что глаголаху, яко несмышлении и младие деты, яко не ведуще силы божиа и владычня смотрениа. Поистинне бо рече: «Аще кто дръжится добродетели — не может быти без многих[302] враг»

Князь же великий Дмитрей Иванович образ нося смиреномудрыа, и смирень высоких ища, а не чюа бывших сих ни единого съвета, еже съвещаша ближнии его о нем. О таковых бо пророк рече: «Да не смысли суседу своему зла, да не тебе постигнет кончина». Давид же ясно глагола в книзе псаломстей: «Ров изры, ископа яму, после[303] же сам впаде в ню».

Приидоша книги от Ольгирда литовскаго и Ольга рязанского к безбожному Мамаю и дары ему от них вдаша, и писание треклятых. И възре цар в писание. И бы в собе чааше облести пышимых сице, и нача глаголати с темными своими князи… И рече цар: «Разумею, яко от них писание облесть есть. Слышите, како оставшим им Дмитриа и обратитися имь противу своеа веры?» И они же разумеша, яко истинно, рекоша к царю: «Ты, царю, в векий царствуеши; и мы разумеем, яко не льсти. Они же боятся имени твоего грознаго, а сий Дмитрей московскый пред ними приступи и обиду им сътвори». Цар же к ним рече: «Аз мних, яко в едином съвокуплении будут на мя, ныне же разнество великое межу има. Имамь бо приснона Руси быти». И тех пословей чествовав, отпусти их на Русь и писа писание им[304] сице: «Ольгирду литовскому и Ольгу рязанскому! Елико писаете ко мне, на дарех вашых хвалю вам. Елико хощете вътчины руские — тем дарую вас, но токму присягу имейте ко мне, и ныне срящете мя с своими силами елико где успеете, да одолеете своему недругу[305]. А мне ваша сила в пособие не надобна. Аще бы хотел своею силою, то бы древние Иерусалим пленил, яко же халдейский цар, и на вътчине вашей вас рядил. Но моим именем, а вашею рукою распужен будет Дмитрей, князь московский, да огрозится имя ваше в странах ваших. Мне бо достоить победита достойна себе и довлети царскаа честь. Сице тако князем своим рцыте».

Послы же их возвратишася[306] к ним, сказаша, яко: «Цар здравствует вам и захвали вам по велику». И они же ходоумни быша и възрадовашася о съетном съвету, а кый не ведый бога: кому же хощет дает власть.

Не вем, что нарече? Аще ли быша врази себе, то о собе бы брань сътворилы собе. Ныне ж едина вера, едино крещение, а ко безбожному приложилися, вкупе гонити хотят православную веру.

И рече Ольгирд послу своему: «Вем тя, яко же муж еси тверд разумом, войское же приправление все знаеши и много царств обычно ты есть. Каковь есть великий цар Мамай? Мню, яко страшно его вельмие есть видети, и воиньство его крепко и много зело?»

Барътяш же к нему рече: «Милостивый государу мой! Аще ми повелиши, вся ти о нем повем истинно. Цар, господине, Мамай и възрастом средней человек, а разумом, господине, не вельми тверд, в речи не памятлив, но город вельми. И воинства же его без числа множество, но яко[307] овцы без пастыря, гордостию превъзнесении. Аще ли, господине, устрябитца противу има Дмитрей, князь московскый, и мню, господине, яко распудит их». Ольгирд же, слышав слово то, напрасно вскочи от места своего и прием в руце, сердытуа, меч свой, и хотя убити Бартяша, посла своего, и рече: «Како смеещи, псе, такие словеса глаголати против такого великого государя? Сему не может весь свет противу постояти!»

Панове же его скоро сунувшыся и удръжаша Ольгирда и рече ему: «Предстани, господине!» Бартяш же отвращшися от него и рече: «Что сердъствуешь? Яко въпрошал мя есть о нем, и аз ти всю истину рекох!» Мнози же панове ужаснувшися сердцем, слышав же о Мамае, еже рече Бартяш о нем. Ольгирд же сердцем желаа к Мамаю… А Олег тако же. О таковых убо писа божественный Лука евангелист в апостолъскых дианий, рече: «Жестоковыи и не обрезание, и сердцемь и ушеси вы убо противистеся духу святому каменосердие и коснуся умом». О сих же есть речено в книзе пророчьстей, яко «отсекошася от своеа масличны и присадишася к пустыней зело лозе горцей, неплодней».

Олег же нача поспешати и посылати послы к Мамаевы, яко: «Подвизайся скорее к земли Рустей!» О таковых убо пророк рече: «О неразсужениа путь бо злых не спешится, но събирается. Правых же путь опщуется». Ныне же нареку сего Ольга[308] втораго Святополка.

Слышав же то князь великий Дмитрей Иванович, яко идет на него безбожный цар Мамай с многыми силами неуклонима яряся[309]па христову веру, ревнуа безглавному Батыю. Князь великий Дмитрей Иванович опечалився вельми о безбожных нахождении и, въстав, иде пред икону и нача молитися: «Аще, господи, смею молитися, смиреный раб[310] твой, простир уныниа моа. На тя господи, възвергу печаль свою, ты бо сведитель, владыко, не сътвори, господи, нам, яко же отцем нашим, яко же наведе на град нашь злаго Батыа. А еще бо тому страху и трепету в нас сущу. Ныне, господи великий, не до конца прогневается! Вем бо, господи, яко мене ради хощеши изстребити землю сию, аз бо, пред тобою съгреших паче всех человек, и сътвори ми, господи, яко Езекею, укроти, господи, сердце свирепому сему Мамаю!» Въздвигся и рече: «На господа уловах и не изнемогу![311]»

И шед в ложници своеа, скоро посла по брата своего, князя Воло димера Андреевича, а он же бы в области своей в Боровске, и по вся воеводы своя местныа. Князь же Володимер Андреевич прииде на Москву скоро. Князь же великий видев брата своего, князя Володимера, и прослезися скоро, и взем его за руку, иде с ним в комнату, наедине рече ему: «Слыша ли есте, брате, приходящую скорбь на нас от нахожениа поганых?» Отвещав же князь Володимерь великому князю, рече: «Ты глава есть всем[312] главам и государ всеа земли Рускиа. Како есть обдръжим великою печалию о сем? Яко же воля божиа есть, тако да будет! Подобно есть, государ, всем главам нашим любезно под мечь умрети за веру христову и за святыа церкви и за тя[313], добраго государя, нижли намь работати под рукою злочестиваго сего Мамая, лучше есть государ нам почестно смерть приати, нежели срамотень живот видети!» Князь же великий Дмитрей Иванович въстав, и въздевь рукы свои, рече: «Хвалю тя, владыко мой, господи Исусе Христе, яко брату моему в сердце положил есть умрети имени твоего ради!» И ем за руку брата своего князя Володимера Андреевича: «Златопомазанная главо, рекох ти, брате, искуш. аа сердце твое!» И паки: «Глаголи тако же в людех, да утвердится у них сердце на подвиг спасенна». И въстав князь великий Дмитрей Иванович, поим брата своего, князя Володимера Адреевича: «Пойдем, брате, ко преосвященному митрополиту Киприану».

И, пришед, рече: «Веси ли, отче, нашу настоящую беду сию, яко безбожный цар Мамай идет на ны неукротимым образом от ярости?» Преосвященный же митрополит рече великому князю Дмитрию Ивановичу: «Повеж ми, господине сыну, неисправиши ли ся в чём пред ним?» И рече князь великий Дмитрей Иванович: «Исправихомся, господине отче, и до велика все по отец наших преданию, но еще же и паче въздахом ему». Преосвященный же митрополит рече великому князю: «Видиши ли, господине, попущением божием и наших ради съгрешений идет пленити землю нашу, но вам подобает, православным царем, тех нечестивых дарми утолити четверицею. Аще того ради не смирится, то господь смирит его. Господь же гордым супротивляется, а смиренным же благодат дает. Тако же случися великому Василию в Кесарии: злый преступник Улиань, иди на персы, хотя разорити град его, он же помолися богу с всеми Христианы и събраша злата много, дабы отступника утолити. И он же пакы възярився, и господь же посла воина своего Меркуриа, и он же уби гонителя невидимо. Ныне же, сыне, възми злата много, еже имаши, и пошли противу его, ноипаче исправися ему». Князь же великий со братом своим иде от архиепископа в горницу свою.

И потом князь великий нача избирати от двора своего от юных отроков. Избраша юношу довольна суща умом, именем Захарию Тютчева. И вдав ему два толмача, умеющих языку елинскому, и злата много посла с ним к царю. Захариа же доиде земли Рязанскиа, и слышав Захариа, яко Олег резанскый и Ольгирд литовский приложилися Мамаю. Захариа же посла тайно к великому князю и ркуще: «Ольгирд литовьскый и Олег резанскый приложилися к Мамаю».

Князь же великий слышав то, и нача сердцем двизатися, и абие ярости наполнися, и став нача молитися: «Господи боже мой, на тя надеюся правду любящего. Аще бы ми враг пакость деял, то подобает противу его тръпети, яко же искорены враг есть роду христианскому, сии же друзи мои искрении тако на мя умыслиша. Судие; господи, межу има и мною. Аз же ни единому има ничто же сътворих зла, развие чести и даров от них приях и их тако[314] же дарова. Но суди, господи, по правде моей, да скончается злоба грешнаго!»

И въстав же князь великий, и пакы поим брата своего князя Володимера, иде второе ко преосвященному митрополиту и поведа ему, како Ольгирд литовекый и Олег резанскый съвъкупилися с Мамаем. Преосвященный[315] же митрополит рече ему: «Сам веси паки, господине, князь же великий, кою обиду сътворил еси им?» Князь же великий прослезився, рече: «Аз, отче, пред богом грешен есм и пред человекы, а к ним ны единыа черты по отец своих закону не преступих. Веси бо сам, отче, яко доволен есми своими отоки[316], а им никоеа же обиди не сътвори. Не вем, что ради умножишася стужающи ми?» Преосвященный же митрополит рече великому князю: «Просветися веселием, господине княже великый, сыну мои: чтыши и разумееши закон божий: елико творяй в правду, да не подвяжутся человеци. Праведен господь и правду възлюби. Несть бо иного помощника развие господа. Инде глаголи: «Обыйдоша мя пей мнози и одръжаша мя. Суетно и тщетно поучаются, но яко господь помощник призови мя в печали своей и избавлю тя и ты мя прославишы». Глаголи бо инде: «Обышедшы обыдоша мя, именем господним противляхся им». Аще ли, господине, человека бог хранит, то не может его губити весь мир. И укрой ти его от зла господь праведен и правду възлюби. И по правде твоей будет ти помощник, а от всевидящаго ока владычня и от крепкыа рукы его где может укрепитися и избыти?»

Князь же великий Дмитрей Иванович с братом своим, с князем Володимером Андреевичем, и с всеми рускыми князьми избраша думу, яко стража изготовиша тверду. Избраша отроцы тверды от вельмож и разумный храбрый зело ради: Иоана Ржевскаго, Иакова Андреевича Усатаго, Василиа Тупика. И посла их на сторожу и с ними многых витезей, и поведаша им: с всяким усердиемь добыти язык и повеле им ихати близь Орды и до Быстрыа Сосны.

Потом[318] же князь великий повеле грамоты розослати по всем градом и повеле им быть готовым на брань з безбожными агаряньк И сниматися всем на Коломне, на Успение святыа богородицы.

А те же стражи в поле замедлеща.

Пакы же князь великий з братом своим и з бояры умысли послати вторую сторожу и заповеда им възратитися въскоре. Посла Климентиа Поля, Ивана Овяслова, да Григориа Судока и иных много с ними. И они же сретоша и Василиа Тупика близь ешо Оки, ведущи язык к великому князю. Язык же поведа великому князю, яко не ложно идет цар Мамай на Русь и како обаслася и съвъкупися с ним Ольгирдь литовский и Олег рязанскый, но не спешит, бо цар осены ждеть.

Князь же великий изслышав то слово и нача молитися: «Владыко, господи Исусе Христе, сыне безначальнаго отца, съшедшый с небес в плоти от пречистыа девы Мария нашего ради спасения, и избавлей нас от работы вражиа. И ныне, владыко пресвятый, призри на смирение наше и смири, господи, сердце окапаннаго сего Мамаа. И низложи[319], господи, всем злапомышляющым на святую веру твою!» И пакы рече: «Пришол ли будет Захариа с златом к царю в Орду? Что отвеща ему цар?»

Захариа же пришед в Орду, и поемше его темнии князи и поставиша его пред царем Мамаем. Захариа же повеле все злато, посланное великым княземь, пред царем положити. И рече Захариа: «Государ наш, князь великий Дмитрей Иванович всеа Руси, в отечестве своем здравствует и твоего государьского здравиа приела мя въепросити и сие злато приела царекыа ради почести». Видев же цар много злата и возъярився, ноипаче сполнися гордости. И сверг башмак от правыа ноты и рече Захарии цар: «Дарую ти от великыа славы моея[321], пришедши облобызаай от ногу[322] моеа отпадшыа, таковаа есть наша царскаа почесть, аще ли кого хотим жаловаем». Яко же ему повелеша, Захариа же падши у ноты цареви и преложися к ней. И вельми подивися цар красоте и мудрым ответом Захариином. И рече цар Захарие: «Что есть умысли Дмитр, ратай мой, яко приела ми злато сие, яко мняше собе мене подобна?» И повеле злато козаком узяти и ркущи им: «Възмете злато, да купите себе плети на коне!» И рече цар Мамай: «Злато твое, Дмитре, и сребро все будет в руку моею и землю твою разделю служащим мне верою, а самого тя представлю стадо пасти из верблюжие!» Захариа же исполнися ярости и рече царю: «Что глаголеши сие таковому великому государю! Бог елико хощет, то и сътворит, а не яко же ты хощеши!» Предстоащи же ту князи темнии, выхватывшы ножи, хотяху Захарию зарезати, глаголащи: «Тауз кали так — что говориши сие!»

Цар же Мамай посмеявся, не повеле Захарии ни едином пръстом двигнути. И рече цар Захарии: «За красоту твою и за премудрость не повел ех тя погубити!» И пакы рече цар: «Възвести ми, Захарие, многолетен ли Дмитр, ратай мой? Аще ли млад, то помилую его младости его ради и възму его в двор свой, да накажется обычая моего царскаго, а там иного князя посажду». Захария же рече: «О, царюг высок есть, и силен и милостив бог христианский!»

И пакы рече цар к нему: «Любим еси, Захариа, мне и подобен еси царствию моему всегда предстояти, служи мне, Захариа. Сътвору тя властеля в Руси и будеши подобен Дмитрию, ему же ты ныне служити!». И отвещав же Захариа к царю, а помысли в сердцы своем лестию глаголати к царю, и рече Захариа: «О, царю, не подобает послу не доверша речей полных, к иному государю отбежать. Аще ли, царю, сие хощеши мине помиловати и сътвори мя слугою собе, и ты, царю, повели ми книгы вдати посольныа, и аз шед отдам великому князю Дмитрию Ивановичу, и посольство свое свершу, да будет род мой почтен людми. И аз, царю, и тобе верен буду, что не солгася пръвому государю. И шед, тамо целование с себе сложу и пакы к тобе възвращуся, царю. Лутши ест царю зле работати, нежели князю благу служити». И сиа словеса глагола Захариа облестию, помышляющи, како бы избыти от рукы царевы, а великому князю от царей истину поведати хотя. Цар же, слышав сия словеса от Захарии, рад бысть и повеле скоро послание писати к великому князю. И отряди цар с Зохариею[323] четыре князи честнии и любимые царемь Мамаем. Пръваго князя Козыбаем зовут, любимый[324] постелник царев, вторый — Урай, лучей дьяк царев, третий — Агиш, конюшей царев, 4 — Сюидюк, ключник царевь и с ними татар мелкых 50 человек.

Захариа же тайно ходячи молитися, ркущи: «Мати божиа пречистаа, помяни милостивому смиреннаго раба твоего, государя нашего великого князя Дмитреа Ивановича, царице, помилуй! Да не размыслыл бы цар послати тех окаанных с мною на Русь!» Цар же повеле скоро писати грамоты к великому князю сицеву: «От восточнаго и грознаго царя, от большиа Орды, от широкых поль, от сильных татар цар царем Мамай и многим ордам государ. Рука моя многими царствы обладает и десница моа на многих царствах облежит. Ратаю нашему Мите московскому. Ведомо есть ти, яко улусами[325] нашими обладаеш, а нашему царству, пришод не поклонишися, да есть ти ведомо будет: днесь рука моа хощет тя казнити. Аще ли есть млад, то прииди к мне и поклониши мы ся, да помилую тя и в твое место пошлю царствовати. Аще ли сего не сътвориши, въскоре все гради твоа имам разорити и огню предати и самого тя велицей казни предам!» И отпусти их скоро на Русь. И отпустив цар Захарию рече: «Възвратися ко мне и вскоре!» И повеле его проводити честно.

И егда приближися Захариа близь Оки реки и 4 татарины с ним, и вси, иже[326] царь посла на Русь своих татар, и посла Захария тайно к великому князю вестника, чтобы послал въстречю ему. А татаром Захариа рече: «Уже вас почестно въстретят от великого князя!» Князь же великий скоро отряди в стретение Захариино 300 человек голов двора своего. Сретоша[327] Захарию на сей стороне Оки реки. Захариа же повеле фатати татар и вязати. Татарове же въпиющи и глаголащы: «О, прелестил есть нас Захариа!» Захария же взем грамоту цареву, посланную к великому князю, предирав на двое. И, выбрав худъчего татарина, вдав ему раздранную цареву грамоту и рече Захариа татарину тому: «Възвратися ты един и рцы безумному цару своему, яко не обретох в человецех безумие твое, а грамоту твоего безумна пред светлый очи государя своего великого князя не принесох, и прочтох аз сам ю и, видев безумие твое, посмеявся!» И се рече, отпусти татарина ко цару. И приидоша татарин к царю и възвести вся бывшаа и грамоту ему вда предрану. Цар же скоро въскочи нача сердитися прелъсти Захариа. И повеле неуклонно подвизатися воинству своему на Русь.

Захария же прииде во славный град Москву и челом удари своему государю великому князю Дмитрию Ивановичу, и всех татар связаных приведоша, и перед великым князем поставиша их. Князь же великий радостен бысть вельми и подивися великому разуму Захариину. Захариа же поведа великому князю все прилучившаяся ему в Орде, яко же вопреди писахом. И сътвори князь великий пир радостен и многими дарми почти Захарию.

На утрия же Захариа пришед к великому князю и рече Захариа: «Государь, князь великий, скоро посылаа грамоты по всем градом и повели воинству своему скоро збиратися, яко цар Мамай скоро идет». Князь же великий, слышав неложное возстание безбожнаго, и нача радоватися наипаче и тешася о бозе, и укрепляа брата своего князя Володимера Андреевича и всех князей рускых. И рече им: «Братиа, князи рускыа, гнездо есми великого князя Володимера киевскаго, а изведены есми от страсти[328] елинскыа, ему же господь сткры православную веру познати, яко же Плакиде Стратилату. А он же заповеда нам ту же[329] веру крепцы дръжаты и поборати[330] по ней. Аще кто постраждет еа ради[331], то во оном веце почиет в векы. Аз бо, братиа, хощу за веру пострадати даже и до смерти». И рече ему князь Володимер и вси князи руские: «Воистинну, господине нашь, законную заповедь свершаеши и святому евангелию последствующы. Яко же пишется в святем евангелии: «Аще кто за имя мое постраждет в мире сем, упокою его в последний день». Мы же, господине, готовы есми с тобою умрети и головы свои положиты за святую веру и за твою великую обиду!» Князь же великий слышав то от брата своего ото князя Володимера и от литовскых князей и рускых, яко дръзают по вере вельми.

В дни же тыа князь великий Дмитрей Иванович посла вестники и грамоты вда им[333], имуще писание сицево: «От[334] великого князя Дмитреа Ивановича всеа Русии князом и бояром, и детем боярскым, и всем воеводам, и всякому войску, и всем безыменым[335] — чей хто ни буди. Как[336] к вам ся моя грамота прийдет, и вы бы чяса того лезли вон день и ночь, а другых бы есте грамот не дожидались, а збыралися есте все однолично на Коломну, на Успение святей богородици, яко тамо разберем полки и дадим коемуждо полку воеводу.

А сие бы есте грамоты посылали промежу себе сами не издръживаа ни часа. Писана на Москве лето 7000 ное и 889[337] августа во 5 день». Сие грамоты и вестникы разсланы по всей земли Рустей.

Людие же мнози приспеша на Москву к великому князю Дмитрею Ивановичу и всяко едиными усты глаголаху: «Съвръши, боже, течениа наша пострадати имени твоего ради!»

И прийдоша же князи белозерстии с многыми силами, яко же видети чино вельми и подобно сущи боеви добре учреждено воинъство их. Прииде князь Семионь Феодовичь, князь Семень Михайлович, князь Андрей икомскый, князь Глеб каргопольскый и андомскый[338]. Прийдоша же князи Ярославстии: князь Роман прозоровьскый, князь Лев курбьской, князь Дмитрей ростовский, и с ними князи многы и бояры и дети боярские. Уж бо братиа, стук[339] стучит и гром гримит во славном граде Москве. Стучит сильная[340] рать великого князя Ивана Дмитриевича московскаго, гримят руские сынове злачеными доспехи.

Князь же великий Дмитрей Иванович, поим брата своего, князя Володимера Андреевича, и вся православныа князи, и поиде к живоначальной Троицы и к святому отцу Сергию и преподобному игумену. И тамо вшед в манастырь, благословение получи от сеа святыа обители. И моли его преподобный старец, дабы слухал святыа литургии. Приспе же день на память въскресение святых мученикь Флора и Лавра. И отпусти же литургию и моли его Сергий с всею братию, дабы вкусил хлеба обительнаго. Великому князю Дмитрию нужно есть вельми, яко приидоша вестници и възвестиша ему, яко ближают татарове, и моли преподобнаго, дабы ослабил ему. И рече ему старец: «Замедляни супостатом поспешитися. Будет ти убо венец победи сиа носити, но по мянувших летех. Иним же венци плетутся». Князь же великий Дмитрей Иванович и з братом своим и с всеми православными князи вкуси хлеба. Он же, преподобный Сергий, в то время повеле воду свящати с мощей святых мученик Флора и Лавра. Князь же великий скоро от трапезы въста. Преподобный же старец окропи священною водою великого князя и все православний князи, и все. христолюбивое воинство. И даст великому князю знамение, крест христов, и рече ему: «Поиде, господине, нарек бог тобе, да будет ти помощник!» И тайно рече ему: «Победиши сопостаты своа!»

Князь же великий прослезися и дару от него проси. Он же речег «Елико тый довлеет твоему государству?» И рече ему князь великий: «Дай ми, господине отче, етера два воина от полку своего, тып пособъствуют нам». Он же рече: «О коих, господине?» Князь же великий рече: «О двоих братех, отче!» Он же рече: «Пересвета и брата его Ослабя». Преподобный же старец повеле има скоро готоватися, яко ведомы суть ратницы. И они же послушение сътвориша преподобнаго отца Сергиа, не отвръгошася, в тленных[341] же место, оружиа нетленно приемлющи: кресть христов нашит на скиме. И повеле им место шолома възлагати на себе. И даст их в руце великому князю и рече: «Се ты мои оружници и твои извольници!» И рече им святый старец: «Мир вам братиа моа, и постраждете, яко доблиц воины христови». И всему православному воинству и даст им мир и благословение, и отпусти их с миром. Князь же великий увеселися сердцем и не поведа не кому, еже рече ему старец. И пойде к граду своему, акы некое съкровище нецрадомо носи — старче благословение.

И прииде в град Москву и, пакы поем князя великого Володимера брата своего Андреевича, иде к преосвященному митрополиту и сказа ему, еже рече ему святый старец, и како ему даст благословение и всему воинству. Архиепископ же сие повеле ему съхранити и не поведати никому же. Князь же великий пойде в ложницу свою, яко вечеру сущу.

Яко дивно и страшно видение тогда, и вельми чюдно зрети, и жалостно слышати плачущей великой княгины и многие княгины и боярины проводы деюще мужем своим. Кричаше и въпиюще и плачуще вси народи московстие, мужие и жены и дети, стекшеся в град, рыдающе и въпиюще, к церкви святей Богородицы, рекучи: «Помилуй, владычице, государя нашего, великого князя Дмитреа Ивановича, посъбствуй ему, господи, на враги его, яко ты, госпоже, твориши елико хощеши. Избави нас, госпоже, от[342] варварского пленения[343]». От[344] вопля, рыданиа велика и плача, мнящи, яко земли стенящи.

Тогда же бысть день четверток, август 9 день. Князь великий Дмитрий Иванович повеле народ мног установити и, поем брата своего князя Володимера Андреевича, йде в церков святыа Богородица. И ста пред богом, съгня руце и быя в перси[345], и рече умильным сердцем молитву сию, и слезы испусти, акы источникы проливаются, и рече: «Молю ти, боже чюдный, владыко страшный и чюдный Въистинну ты еси цар славный, помилуй нас грешных! Егда в печалех той тя пребывает в своем владыце и благодетелю и тобе бо лепо помиловати нас, твоею бо рукою създани есме. Яко моа съгрешениа сътроша главу мою, тобе бо нас, господи, оставляющу грех ради наших, но нам тебе иъзывающим прием сие рече. Суди, господи, обидящи мя и възбрани борующихся с мною, приими оружие и щит и стани в помощ мне, дай же ми победу на противныя, да и тии познают славу твою!» И паки идет пред образ пречудныа царици и богородицы, юже Лука евангелист написа. Еще же вси нача умильно к пречистому образу вещати и рече: «О, чюдотворнаа царице и богородице и всего роду человеческаго кормительнице! Тобою, госпоже, познахом истиннаго бога господа нашего Исуса Христа, въплощшагося и рожденшагося от тебе. Не дай же, госпоже, в разорение града сего поганому сему Мамаю, да не[346] осквернит[347] святыа твоа[348] церкви, и моли сына своего, господа нашего творца и съдетеля, да даст нам руку свою, да смирит сердце врагом нашим, да не будет рука их высока. И свою помощь поели нам и нетленную свою ризу дай нам, в ню облечемся, да не страшливи будем к ранам. На тя, владычице, надеемся, еже моли к сыну своему, яко твои есмы рабы. Ты бо, госпоже, бога родила еси, но родителе твои единого Авраамовы внуци с нами. Вем бо, господи, яко хощеши помощи нам на противныа врагы наша, иже не исповедают тя, богородице, мы же на твою помощ надеемся и подвизаюся противу безбожным поганым. Да будет тобою умолен сын твой и бог наш!» И паки пойде к блаженному чюдотворцу Петру и припадаа любезно к гробу святого и рече: «О чюдотворче, святителю, по милости божей твориши чюдеса безпрестани. Ныне ти приспе время молитися за ны к общему всех владыце. Днесь бо злы вещи належащи нам к спостатом поганым на мя, присного раба твоего, крепко ополчися и на град твой Москву въоружаются. Тя бо бог нам прояви и последнему роду нашему възжег нам тобою светлую свещу свою на свещнице высоцей. Тобе о нас подобает молитися, да не приидет на нас рука грешнича и не погубит нас. Ты бо еси пръвый водитель наш и страж, а твоа есми паствина!»

И скончав молитву и поклонися архиепископу. Архиепископ благослови его и отпусти и даст ему христово знамение, и посла священный събор и клиросы в Фроловские ворота, и в Костянтиновские ворота, и в Никольские ворота с живоносными кресты, и с чюдными и с чудотворными иконами — де въсяк воин благословен будет.

Князь великий Дмитрей Иванович и з братом своим, князем Володимером, иде в церковь небесного въеводи архистратига Михайла и биша челом святому его образу и приступиша ко гробом православных князей прародителей своих и рече: «Истинные и хранителие православию поборници, аще имаете дръзновение к господу, того молите о нашим унынию, яко велико въетание прилунится нам и чадом нашим!» И сие рече и шед ис церкве.

Княгиня же великаа Вовдотиа и княгиня Володимерова, и иных православных князей княгины мнози, з воиньекыми женами тут стоящи, и много множество народу мужие и женышровожающи, в слезах и клицаниа сердцем не могущи слова рещи. Княгини же великаа Вовдотиа даст великому князю конечное целование. Князь же великий мало сам удръжася от слез и не даа собе прослезитися народа ради, а сердцем горько слезящы, но теша великую княиню и рече же: «Аще бог по нас, то кто на ны?» И прочий княины и боярыни[349]с своими князы и бояры тако же даше последнее целование и възвратишася з великою княиною.

Князь же великий ступи в свое златое стрымя и сяде на бранскый свой конь. Солнце ему на востоце ясно сиающе и путь ему поведает. Уже бо тогда, акы съколи от златых колодиц рвахася, ис каменнаго града Москви виихали князи белозерстии особно своим полком. Урядно бо их видети. Князь же великий Дмитрей Иванович отпусти брата своего, князя Володимера Андреевича, дорогою на Брашиво, а князи белозерстии Деревенскою дорогою, а сам князь великий на Котел поиде. Спреди же ему солнце удобь греет, а по нем ветрец кроткий веет. Сего бо ради разлучися з братом своим и з белозерскыми князьми, яко не уместитися им едною дорогою.

Княгиня же великаа Вовдотиа и с своею снохою и с воеводскыми женами взыйде на златоверхый свой терем набережной, седе и под южными окъны, уже бо конечно зрети на великого князя. А слезы у ней лиются, акы речнаа быстрина, и сшибе руце свои к персомь и рече: «Господи боже великий, призри на мя грешнаю и смиренную, сподоби мя видети государя моего славнаго в человецех, великого князя Дмитреа Ивановича. Дай же ему, господи, помощь от крепкыа рукы твоеа победите противника и не сътвори, господи, яко же за мало лет брань була на Калках христианом с елены. От таковаго спаси и помилуй! Не дай же, господи, погыбнути оставшемуся христианству, да славится имя твое святое. И от тоа бо Калскиа рати до Мамаева побоища лет 157. И оттоля Рускаа земля унила. Уже бо[350] ни на[351] кого надежы имамы, только и на всевидяще бога. Аз же имею две отрасли еще малы — Василиа да Юриа. Егда же поразит их вар или солнце с юга, или ветрец повеет их, или запад противу им обоего[352] не могут тръпети. Аз убо, что сътворю? Сождати бо им, господи, отца по здорову, то[353] земля их спасеся, а они царствуют в векы!»

Понеже князь великый взял с собою 10 мужий сурожан гостей видениа ради. Аще что случится, господь бог поможет, ти же имут поведати в дальних землях, яко сущыи ходницы: 1. Василиа Капицу, 2. Сидора Олферева, 3. Костантина Болка, 4. Кузму Ковырю, 5. Семена Антонова, 6. Михайла Саларева, 7. Тимофеа Весякова, 8. Дмитреа Черного, 9. Ивана Шыха, 10. Дмитреа Сараева.

Тогда же възвестиша ветри по Берновыце шыроце, но въздвигошася велици князи, а по них рустие князи и бояре и дети боярские успешно грядут, яко же медвеные чары пити, стеблиа винного[354] ясти, хотять[355] добыти чести и славнаго имени. Възвеявшу ветру велику, а в нем громове не малы. Стук стучит, гром гримит по ранней зоре: князь Володимер реку възытися на Красном перевозе в Боровьске.

Князь великий прииде на Коломну в суботу, на память святого мученика Мурина Моисеа. Уже бо то тогда туто быша мнози ратницы и воеводы и стретоша его, великого князя Дмитреа Ивановича, на реце на Севере. Епископ же Еуфимий стрете его в граднех вратех с живоносными кресты и крылосы, и огради его крестом, и молитву сътвори «Спаси, боже, люди своа», и внийдоста в церковь. И тут же князь великый многых князей и воевод зва к собе хлеба исти. И сиа оставивши на предняа възвратимъся.

Тогда же бысть Великий Новгород самовластен, не бысть над ними государя, егда сиа победа бысть Донскаа. Ноугородци тогда владящи самы собою. Воиньства же их бысть тогда у них избраного 80000 и с многыми странами во смирении живущи храбрости ради своеа. Яко же многажды зело приходящи немцы и литва на украины их, и хотяще пленити землю их, и оны же вышод побиваху их и со срамом прогоняху их. Сами же ноугородцы в велице славы живуще и много богатства купящы. Самы же пасомы быша Софеею премудрыю божиею и Варлаамом чюдотворцем, бывшим игуменом у святого Спаса на Хутыне, и архиепископ великого Новагорода епискупьствова Еуфимий.

Послушайте мене, братиа. Егда же прийдоша ис поля вестници к великому князю Дмитрею Ивановичу, яко поганый цар Мамай идет пленити землю их Московскую с великою силою[356], и сие услышано бысть великым князем, яко Ольгирд литовский и Олег рязанскый съвокупишася с Мамаем, князь великий тогда в печали бысть, и вся земля Московскаа смятеся от напраснаго нахождениа. Князь же великый отвръг печаль свою и повеле воинству своему збиратися, въскоре хотя изыйти во стретение безбожному и пострадати по вере. Тогда же быша на Москве гости ноугородцы с товаром, торгу ради: Микула ноугородец, Иван Василиев Усатой, Дмитрей Клюков, иные гости мнози быша. И слышавши сиа вся на Москве бывшаа, въскоре възвратишася в Великий Новгород и пришедши възвестиша посадником своим вся и о великом князы. Слышавши ноугородские посадникы сие о великом князи, прискорбии быша и восташа скоро, и идоша к владыце Еуфимию, и рекоша, падши пред ним: «Веси ли, господине отче наш, каково въстанние на великого князя Дмитреа Ивана московскаго и на все православное христианьство? Яко цар Мамай идет пленити землю Рускую и веру христову осквернити хотя, и церкви божеи разорити, и сие безумный Ольгирд литовскый и Олег рязанскый и тии съвокупишася с Мамаем, гонити хотят веру христову. Мы же, господине отче, слышахом, яко князь великий силою божиею высокым смирением ополчися противу има и хощет, отче, за веру умрети!»

Слышав же сиа архиепископь ноугородскый, яко великое гонение хощет быти на Христианы, възмутися сердцем и востав поиде, на лици своем плакася горько пред святым образом святыа богородицы, и рече: «Всемирная царице, чюднаа богородице, милостивае и премилостивая владычице, чистаа дево несквернаа, мати Христа бога нашего, объемши[357] умоли сына своего и бога нашего Исуса Христа. Да смирит сердце лва сего свирепово Мамаа поганого, хотящего осквернити пресвятое и великолепное имя твое, богоневестнаа, и святыа твоа храмы разорити хотя, и род христианский искоренити хотя. Пособи, госпоже, великому князю над поганым Мамаем и възвыси, господи, десницу христианскую!» И въстав от молитвы и рече святитель их посадником: «Коеа потребы приидосте ко мне?» Они же рекоша к нему: «Господине отче святый, прийдохом к тобе, аще благословити ны победный венец приняти священный. С сыновъми рускыми Московскыа земля хотим, господине, пострадати во иедином месте христова ради имени!»

Архиепископь же, прослезися, рече: «Благословен бог такую благодать давшому в сердца ваша! Идите повелите събиратися народу и, шед, рече пред народом, въсхотят ли братися противу поганых». Посадницы же ноугородскыя, вшед на степень, повелеша звонити в вечный колокол и повелеша по всем улицам на конех издити и звати на вече, глаголяща — всяк человек ныне да прийдет на вече, яко же земскаа дума думати. И стечеся народ мног зело к вечу. Посадници же възвестиша святителю, яко снидеся народ мног. Архиепископ же, вседе в сани, и прииде на соборище их[358] и, став на степени, повеле уставити народ[359] от молвы[360]. Посадницы послаша проповедници мнози по народу молчаниа ради. Архиепископ же рече велегласно: «Мужие Великаго Новагорода, от мала и до велика! Слышите, сынове человечестии и мои, каково гонение приспе на веру христову, яко поганый цар Мамай идет на Рускую землю, на великого князя Дмитреа Ивановича московскаго, хотяще[361] веру христову оскврънити и святыа церкви разорити и род христианьскый искоренити. Князь же великый Дмитрей Иванович помощию господа бога въоружися противу поганаго сего Мамаа и хощет жалостно по христове вере пострадати. Молю вы, сынов своих, и вы с ним подвигнитися веры ради христовы, да получите вечную жизнь».

Слышав сиа новугородци възопиша многыми гласы, падша поклонишася архиепископу, рекущи: «Господине святый, честный отче наш, ты еси наш учитель, ты еси глава всем нам, ты еси пастырь словесным овцам. Готовы есмы днесь скончатися веры ради христовы, и головы своа положити за православную веру христиане скую. А немочно, господине, нам оставити великого князя Дмитреа. Ивановича московскаго единаго. Аще ли, господине, князь великий спасен будет, то и ми спасени будем. Дай же нам, господине отче, день събратися, а заутра вси пойдем на путь спасенна!» Архиепископь же отиде от них восвоаси. И они же, мужи новогородци, начата избырати от велъмож своих воевод крепких. Избраша 6 воевод крепких и мудрых зело: 1-го Ивана Василиевича посадника, втораго — сына его Андреа Волосатого, 3-го — Фомину Михайловича Краснаго, 4-го — Дмитриева Данилича Завережскаго, 5-го — Михайла и пана Львовича, 6-го — Юриа Хромого Захаринича. И с ними отрядиша избранаго войску 40 000 и заповедаша им: «Изутра услышите колокол вечный, да вси готови будете на дворище у Святого Николы».

Архиепископ же Евфимий, заутра рано въстав, и повеле по заутрени воду свещати с мощей святых многых. Бысть 1 час дни, и повеле звонити. И сьидется воинство, владыко повеле воинство кропити священною водою многым попом и диаконом все воиньство. Сам же святитель, вшед на степень, възгласив рече: «Послушайте мене, чада моа, и приклоните уши сердец ваших. Ныне, чада, хощете ити на путь спасенна, и вы, чада, не утолите лица своего ни един вас от поганина, и не дайте плещ своих пред ними бегаа, но все единою смертию вкупе умрете, да живот вечный постигнете от Христа бога!» И все воинство яко едиными усты отвещаша: «Един есть, отче, бог сведитель, длъжни есми умрети и по Христе!» И святитель же, въздев руцы и благословив их, рече: «Бог правитель да будет вам!» И отпусти их, и взем честный крест и огради всех воевод, и рече им: «Брате, не умидливаа грядите, да не останете жизни вечныя!» И оны же вседши на коня и наполнишася духа ратнаго, и начата, яко златопарни орли по воздуху парящы, ищущи въсточныя светлости, тако и сие скоро идущы. И глаголаща: «Дай же нам, господи, въскоре видите любезного великого князя!»

И яко приближится им близь града Москвы, и възвестиша им, яко князь великый во вчерашный день на Коломну пошол. И они же отпустиша вестникы к великому князю възвестити о своем воинстве, а сами скоро пойдоша к Къломне. Бысть же тогда день въскресения. Князь же великий бысть тогда заутрений. И пришедша и възвестиша великому князю, яко: «Прийдоша вестницы, государу, от новогородцов и кажуть, яко идут 6 воевод, а с ними 40 000 избраннаго воинства новгородскаго». Князь же великый повеле вестникы скоро поставити пред собою, яко хотя слушати истинну. И поставиша пред ним вестникы. Они же сказаша ему такодже[362]. Князь же великый въпроси: «Отсуду далече ли есть воеводы ваша?» Вестници же рече, яко 5 поприщ. Князь же великый, прослезися, рече: «Боже всехвальный, боже милостивый, боже чудный, яко от нечаяных даеши помощ!» И рад бысть вельми и посла многых ветезей в стретение им.

И пришедше и сташа близь града на поле. Но чюдно быша воинство их, и паче меры чюдно уряжено конми и портищем, и доспехом, яко много злата и бисеру на портищех их, на седлах их. И повеле князь великый воеводам их и витезем ити пред собою[363] большим, и они же прийдоша поклонишася государю. Князь великый любезно приат их и зва их к собе хлеба ясти. И многих от воинства их повеле звати. И сътвори князь великый пир честен и радостен. И посла вестникы о сем ко святому митрополиту и к великой княгины. И они же слышавше, радостию наполнишася и прославиша бога.

В утрий же день повеле князь великий Дмитрей Иванович всем воеводам на поле выихати к Дивичию и всем людем сниматися. Тогда же солнцу въсходящу, и начаша мнози гласы ратных труб гласити, и варганы биют, и мнози стези ревут великого князя наволочени у сада Панфилова. Сынове же рустии наступиша поля Коломенскыя, новгородскиа же полкы особ стояше, яко никому же невместно бо зрети.

Князь же великый Дмитрей Иванович и виихав з братом своим, с князем Володимером, и виде[364] множество людей и възрадовася.

Приихав к полкомъ к новгородцкым и, видев их, подивися им, яко чюдно зрети учрежение их нарочито зело к боеви. Князь же великий уряди коемуждо полку воеводу.

Себе же прием в полк князи белезерские, а брату своему князи ярославские дает. Праву же руку уряди себе брата своего, а левую руку уряди новогородцъких посадников; передовой же полк уряди князя Льва Дружесково, и Дмитрей Всеволож, да Володимер брат его. Коломенъского же полку воевода Микула Василиевич; волрдимерскый же юриевскый воевода Тимофей Волуевич; костромскый же воевода Иван Родивонович; переславский же воевода Андрей Серкизовьскый. У князя Володимера воеводы: Данило Белеутя Костантинович, князь Федор елецкой, князь Юрый мещерской, князь Андрей муромский, и те с всеми своими полки[365] приидоша.

Князь же великий повеле передовым полком Оку реку възытися и заповеда коемуждо полку: «Аще кто пойдет по земли Резаньской, да никъто же ни прикоснися ни единиму власу». И сам князь великый, взем благословение от епископа Еуфимиа коломеньского, и сам перевезеся реку, и ту посла третию сторожу избраных ветезей и повеле видетися с татарьскыми стражами. Посла: Семена Мелика, Игнатиа Креню, Фому Тынину, Петра Горского, Карпа Олексина, Петрушу Чюрикова и иных много с ними видомых. И рече князь великый брату своему князю Володимеру: «Поспешим, брате, противу безбожных сил, николи же не утолим лица своего от бестудиа их. Аще ли смерть прилунится нам[366], то не смерть — живот ны есть!» Иды же путем своим и призываа сродникы своа на помощ, святых мученик Бориса и Глеба.

Слышав то Олег рязаньскый, яко князь великый Дмитрей Иванович въоружися крепко, идет противу безбожнаго царя Мамаа, наипаче въоружен твердою своею верою к богу ото всех и зо вся. И нача Олег от места на место преходити[367] и нача[368] глаголати с единомысльными своими: «Ни гласа, ни речи ничааному делу, но образумети. Но аще бы было мощно послати к многоразумному Ольгирду, противу тако же прилучися, како мыслити? Но заступили пути наша». И рече: «Се уже и не наш. Аз бо по прежнему чаях, яко не подобает рускому князю противу въсточнаго царя стоати. Ныне убо что разумею, откуду ему помощ приидет противу трем нам въоружися?» И отвеща ему ближнии его, ркуще: «Мы слышахом, княже, нам поведали за 8 дний, мы же[369] стыдяся поведати тобе. Кажут, у него в отечестве калугеры игумен, имя ему Сергий, и тот прозорлив вельми. Тот же паче въоружи его, и от своих калугеров дав ему пособпикы. А се, княже, кажут, яко приидоша к нему на помощь новогородцом с многыми силами своими и воинство же их, княже! сказывает, крепко вельми и храбры зело!» Слышав же то Олег, нача наипаче боятися и нача ярытися на бояры свои: «Почто ми есте того не сказали прежде! Бых шед умолил нечестиваго царя, де не что же бы зла не сотворилося. Горе мне, яко изгубих ум свой, но и боле мене разумех Ольгирд литовский, тоже паче мене не разумех. На мне бо паче взыщется: он безаконний гугниваго[370] Петра, аз же истинный закон разумех! Что ради поплъзохся? Того ради о мне рече: «Аще раб съгрешит в законе господина своего, то биен[371]будет много». И ныне убо, что сътворю и къторому слуху разумею? Аще бо дам собе великому князю, то отнуд не приимет мя: весть бо измену мою. Аще бо приложуся к Мамаеви, то поистинне гонитель буду христове вере. Яко Святополка, жива земля пожре мя. И не токмо и княжениа лишен буду, но и живота вечнаго гозну. Аще бо господь по них,[372] никто же[373] на них, еще же и прозорливаго мниха молитва о нем всегда. Аще ли ни единому помощы не доспею, то бо впрок[374] от обоих прожита не могу. Кому же господь поможет, тому же и присягу имею!»

Ольгирд же, по предреченым уроком[375] своим, съвъкупи литвы много и варяг и жемоты и поиде к Мамаю на помощ. Прийде же Ольгирд к Одоеву[376] и, слышав, яко Олег[377] убоявся, и пребысть оттуда недвижим. И нача размышляти суетнаа своа помысли. И виде съвокуплениа своа и розныа советы своа разрушеныа, и нача[378] яритися и глаголати сердитуя: «Елико изыйдет человек от мудрости своея и худо есть в чюжой мудрости пребывати. И николи же бо Литва учима[379]бе Резанью[380], а ныне убо изведе нас ума, а сам наипаче погыбе. Ныне убо пребудем зде, дондеже московскаго победу услышим.

В то же время слышав князь Андрей Ольгирдович полотцкий и брат его, князь Дмитрей Ольгирдович брянскый, яко велико належание великому князю Дмитрею Ивановичу московскому и всему православному христианству от безбожнаго Мамаа. И рече к собе князь Андрей: «Да идем на помощь». Беста бо отцем ненавидими, ноипаче богом любимы, и крещение въсприали от мачехы своея княгины. Беста[381] бо акы некый[382] клас доброплодный трънием подовляем, тако же и сии[383], живуще[384] посреде нечестыа, не бе тогда им плод достоин расплодити[385].

И въскоре князь Андрей посла тайно к брату своему, князю Дмитрею, грамотку малу, а в ней писано сицево: «Веси ли, брате мой възлюбленный, яко отец наш отвръзе нас от себе? Ноипаче отец небесный прием нас и дав нам закон свой ходити по нему и успение нас пустошнаго и суетнаго сътворениа деля. Что въздадим ему противу такового прошениа? Скончаем подвиг, и подвиг убо доброй приспе ко подвижнику христову и начальному христианству: великому князю Дмитрию Ивановичу московъскому велика туга належит от поганых измаилтян, но еще же отец наш поборает им, да еще Олег резанскый приводит их. Нам же пророчьство подобает съвръшити — «братиа в бедах пособии бывайте». И не сумнитеся нам: евангелист Лука рече во евангелии спасителя нашего — «Предани будете родителю братиею на смерть, убыют вы имени моего ради, претръпевый же до конца спасен будет!» Излезем, братие, от подовляющагосего терниа и присадимся[386] истинному и плодовитому винограду— христианьству, делательному рукою христовою. Ныне убо подвигнемся, братие, не земнаго бо ради живота, но небесныа ради почести, яж ю уготова бог творящим волю его!»

И пришедши вестници к князю Дмитрею и вдаша от брата его, ото князя Андреа, посланое. Он же прочте посланное, нача радоватися и плакати от радости и рече: «Владыко человеколюбче, дай же рабом своим съвръшити хотение! И о сем нача подвизатися подвига сего добраго, его же открыл еси брату моему старшому!» Рече вестником: «Сице рцы ми брату моему, князю Андрею: Аз, господине, готов есми с тобою днесь, и по твоему наказанию, господине мой. колико есть войска моего с мною. Божиим бо промыслом, брате, съвъкуплени есми, не того ради, но иныа ради брани належащих мне от дунайских враг. Ныне же, брате, на се бог приспе их видимо. Ныне же приидоша ко мне медокупци ис Северы, а кажут[387], господине, уже великого князя на Дону. Яко пребыть хощет ту и ждать злых сыроядцев. И подобает нам ити на Северу, путь бо нам предлежит на Северу, и тамо съвокупитися нам, ибо отца своего утаимся, да не взъбранит нам студно!»

По малех же днех снидошася желано два брата, яко же иногда Иосифь с Велиамином, лобзашеся любезно. Снидошася с всеми силами. Северяне же видеша и възрадовашася. Князь же Андрей и князь Дмитрей Вольгирдовичи и видеша у себе множество людей сердечно въоружено, яко нарочитый съпротивныи полци. Приспеша же на Дон вборзе, наихаша великого князя Дмитреа Ивановича в сю страну Дону, на месте реченом Березуе, и ту съвъкупишася с великым князем. Князь же великый Дмитрей Иванович и з братом своим, с князем Володимером, възрадовашася радостию ведикою и удивишася силе божией: «Яко не удобно быти таковей помощи господне, господь посла их путем своим, яко дети оставиша отца своего и поругашася ему, яко же иногда волсви Ироду. Вы же приидоша на помощ нашу». И многыми дарми почти их.

По пути же идуща и веселящеся о сем, земное уже все отвръгшеся, чающе себе оноа времени, яко бесмертие в векы. И рече князь великий: «Братиа моа милая, коеа ради потребы приидосте семо? Не господь ли посла вас в путь свой? Воистинну ревнители есте отца нашего Авраама, яко тайно[388] вскоре[389] Лотове поможе доблественнему, и великому князю Ярославу, яко той отмести обиду брату своему!»

Въскоре же посла вестника ко преосвященному[390] митрополиту Киприану, яко: «Ольгирдовичи князи приидоша ко мне на помощ с многыми силами, а отца своего оставиша». Скоро же вестник прииде к преосвященному митрополиту. Архиепископ же слышав то, став прослезися, и молитву сътвори: «Господи владыко человеколюбие, яко съпротивнии наши ветри на тихость предлагаются!» И посла в соборныа церкви, во обители святыа, повеле молитвы творити день и нощ к вседръжителю богу, но паче же игумена Сергеа в обители святыа Троица, да когда бог послушает сих. Княгиня же великаа Овдотиа слышав то великое божие милосердие и многым убогым милостыню творя и сама непрестанно текуще в церковь божию день и нощ. Се иже оставиша пакы напред възвратися.

Великому же князю бывшу не месте реченом Березуй, яко за двадесят и три поприща до Дону, приспе же 5 день месяца сентебра на память святого пророка Захарии и на память сродника его — убиение великого Глеба Володимерича. И приихаша от стражей его Петр Горской, Карп Олексин и приведоша язык нарочит, яко цар уже на Кузмипе гати. «Не спешит бо того ради: ожидает[391] Ольгирда[392] и Ольга, а твоего събраниа не весть и стретениа твоего не чает. По предписанье книгам ему ольговым по трех же днех имает быти на Дону». Князь же великий спроси о силе. Он же рече: «Не мощно бе изсчезти никому же».

Князь же великый нача думати з братом своим с князем Володимером и с новонареченою братиею, с литовскыми князьми: зде ли лакы пребудем или Дон перевозитися имам? И рекоша же ему Ольгирдовичи[393]: «Аще ли князь великий хощеши крепково воинства, то вели Дон реку возитися, то несть ни единаго помышляющаго въспять. А велице силе его несть веровати, яко не в силе бог — в правде. Ярослав перевезеся реку — Святополка победи, прадед твой, князь великий Александр, Неву реку[394] пришед — короля победи. Тобе же, нарече бог, тако же подобает творити. Аще побием, то вси спасемся, аще умрем, то вси опщую смерть приймем от князей[395] до простых[396] людей. И тобе уже, великому государю, оставити смирение, оже буйными словесы глаголати и теми словесы крепится войско ваше. Мы убо видим, яко множество избраных витязей войску твоего!»

Князь же великий повеле войску своему Дон реку возитися. Воини же ускоряют, яко ближают татарове. Мнози же сынове рустии възрадовашеся радостию великою и зряще своего подвига желаннаго, еже на Руси вжелаше.

За много дни приидоша же на место то мнози волци, воюющи по вся нощи непрестанно, и гроза бе велика. Полком же храбрым сердце утвержающе юноши слышит рускых иже паче укротеша. И мнози ворони необычно събрашася не умолкают грающе, галицы же свою речь говорят. Вороны же играют, яко горам играющым орлы же мнози от усть Дону прилетеша и[397] ту клицаху, ждуще дни грознаго, богом изволенаго, в он же имает пасти множество трупу и человеческаго кровопролитна, яко морскыа воды. От таковаго страху и от великия грозы древо поклонишася и трава постилашеся. И мнози от обоих унывают, видяще смерть пред очима. И начаша же погани студом помрачитися о погибели живота своего, понеже убо умре нечестивый и погыбе память его с шумом; а правовернии же человеци ноипаче просветишася, радующеся и чающе свершенаго обетованиа и прекрасных венцов, и о них поведа преподобный старец Сергий.

Приспе же вестници и поведаша, яко близь есть поганый. Князь же великий повеле воинству вооружитися[398] того дни. Вестници поскоряют, яко ближают уже поганий напрасно зело. И бысть в шестый час дны прибеже Семень Мелик з дружиною своею. По них же пригонишася мнози от татар. Тольми напрасно гнашася, нолны полци видеша великого князя. И възвратишася и поведаша царю, что князи рускыа при Дону ополчишася. Божиим промыслом много людей видеша, с четверицею того сказаша царю множество людей видеша. И он же нечестивый цар разжен диаволом, разумевь свою погыбель, и крикнув гласом напрасно испусти, и рече: «Такова моа сила, аще сего не одолею[399], то како имам възвратитися въсвоаси!» И повеле напрасно въоружитися.

Семен же Мелик[400] поведа великому князю, яко: «Гусинь брод преидоша уже Мамай, едину уже нощь имаете межу събою, на утрей бо имает прейти на Непрядву. Тобе же и подобает великому князю днесь ныне ополчитися, а заутра иже ускорят татарове».

Начен князь великий Дмитрей Иванович и з братом своим, с князем Володимером Андреевичем, и с литовскыми князьми, Андреем и Дмитрием Вольгирдовичи, от шестого часа полци уряживати. Воевода же есть некто, прииде с литовскыми князьми, Дмитрей Боброк, родом Волынскыа земли. Вельми уставиша полци по достоянию — елико где кому подобает стоати. Князь же великий Дмитрей Иванович, поим брата своего князя Володимера и литовскыя князи и вей князи и воеводы, и выихаша на место высоко и видеша образ святый, иже бе суть въображен в христианскых знаменах, акы некыа светильници слънечныа светящеся. И стязи ревут наволочени простирающеся, яко облаци, тихо трепещущи хотят промолвити, и богатыри рускиа, акы живыи пашутся, бывши на[401] плащеницах воображены; и доспехи рускыа, акы вода колыбашеся, и шеломы[402] же на главах их с златом, акы утреняая роса[403] во время ведра стояше; еловци шоломов их, акы пламена пашутъся. Мыслено бо их видети и жалостно зрети таковых рускых князей и удалых детей боярскых събрание и учрежение их таковое. И вой бо, яко едини равни, единодушьно един за единого умрети хотяще и вси единогласно глаголаху: «Боже святый, призри на ны и даруй православному князю нашему победу, яко Костянтину, и покори под нозе его врага[404] Амалика, яко же иногда кроткому Давиду!» И тому же удивишася литовскиа князи, и ркуща в собе: «Никако же таковаго воинства быти ни при нас, ни по нас таковому воинству. Мужеством гедеоновым господь своею силою вооружи их!»

Князь же великий видев полци свои достойно уряжены, и сшед с коня, пад на колени на ковыле[405] зелене прямо к великому полку к черному знамени, на нем же въображен образ владыки спаса нашего Исуса Христа, из глубины сердца нача звати велегласное «О, владыко вседръжителю, виждь смирение наше, виждь смотреливым оком на люди своа, иже твоею десницею сътворени суть и твоею кровию искуплены суть роботы диаволя. Внуши, господи, глас молитвы моеа, обрати лице свое на нечестивыа, иже творят зло рабом твоим. Молю бо образу твоему святому и пречистой твоей матери. И твердому[406] необоримому[407] молитвенику о нас к тобе, рускому святителю Петру[408], на его молитву надеемся, и призываю имя. твое святое!» Князь же великый по молитве вседе на конь свой и нача по полком своим издити и з братом своим, с князем Володимером, и с новонареченою братиею, с литовскыми князьми с Андреем да з Дмитрием со Ольгирдовичи, и сыновьми рускыми князьми и воеводами. Коемуждо полку рече своими устами: «Братиа моа милая, сынове христианьстии от мала и до велика! Нощ приспе, а день, грозный приближися. Всю бо нощ бдитеся и молитеся, мужайтеся и: крепитеся, силен бог в бранех! И зде пребудите койждо на своем, месте — утре бо тако неудобно учредитеся, уже бо гости наши близко на реце[409] на Нейпрядве. Утре бо вам пити поведеныа, ея же, друзи моа, на пути вжелеша. И вы уповайте на господа жива, да мир вам будет, братии, аще на нь ускорят с братию своею!»

Князь же великий Дмитрий посла брата своего, князя Володимера, вверх по Дону, в дуброву зелену, яко утаитися полку его. Вдаст ему витезей много двора своего. Еще отпусти с ним известнаго того воеводу Дмитреа Волинского. Противу живоноснаго тога праздника рожества святыя богородицы, осень же бе тогда долга, и; днем еще летним сияющим и теплота бы и тихость. В нощи той мраци росни явишася. Воистину[410] бо рече: «Нощь несветла неверным, а верным же просвещена есть».

Пришед Дмитрей Волинец, рече великому князю, Володимеру брату, утаився единь в поле: «Выедите ис полку вон, да скажу вам примету свою!» Уже бо нощ глубока и заря потуше. Дмитрей же Волынец всед на конь и поим с собою князи едины суще, и выихаша на поле Куликово[411], и став посреди обоих полков своих и татарскых, и рече Волынец: «Слушайте[412] с страны[413] татарскых полков». Слышав же стук велик и клик труб гласяще, и бысть съзади их волци воюют вельми, по десной их стране орлове кличуще, и бысть трепет птич велик вельми. Противу же им брани, акы горам играющим, по реце же той, по Нейпрядве, гуси и лебеди крилми плещуще, необычно грозу подают. Рече же Волынец великому князю: «Слышите ли, княже, что?» Они же рекуще ему: «Слышахом, гроза велика есть, брате!» И рече Волынец великым князем: «Обратытеся на полны рускыа и слышите, что есть». И бысть тихость велика. И рече Волынец: «Что слышасте, княже?» Они же рекоша ему: «Ничто же, токмо видехом от них от множества огненыа зари снимахуся». И рече Волынец великому князю: «Остани, госпоже княже». И рече Волынец: «Добро знамение есть и призывай бога неоскудною верою!» И рече Волынец: «Еще ми примета есть княже». И снийде с коня и, паде на десное ухо, приниче к земле и лежа на долг час и, въстав, абие пониче. И рече князь великий Дмитрей Иванович: «Что есть, брате?» Он же не хоте ему сказати. Князь же великий понудив его, и он же: «Едина бо есть ти на пользу, а другаа скорбна». Волынец же рече: «Слышах, господине княже, землю надвое плачющеся: едина же есть елиньскым языком чад своих напрасно плачущеся и въпиюще, акы вдова, а другая же страна, акы некаа девица тихо и жалосно плачущеся, акы некто един в свирель просопе плачевным гласом. Аз же, княже, множество тех примет испытах. Сего ради, княже, надеюся на бога, святыми мученикы Борисом и Глебом, съродникы вашими, аз же, княже, чаю победи поганых, а Христианом много падениа будет».

Слышав же то князь великий проелезися вельми, и рече: «Таче да будет победа дръжавне господне!» Волынец рече: «Не подобает, государю, сего в полцех поведати, но токмо вели богу молится и святых его призывати, и рано утре вели подвизатися на коня своа, и всякому воину вели крестом въоружатися, то есть непобедимое оружие на врагы».

В ту же нощ бе некто муж, именем Фома Хецибеев, разбойник, поставлен на сторожи от великого князя на реце на Чюре Михайлове. Мужество бе его на крепцей сторожи стоа от поганых. И сего увери бог и откры ему видети в нощи той видение велико. На высоте виде облак изряден. И прииде же некий полк от востока велик зело. От полудныя же страны приидоша два уноши, светла лице их светящеся, яко солнце, имуще в руках своих мечи остры. И рекоша два юноша полковником татарекым: «Хто вам повеле отечество наше требыти? Нам дарова господь». И начаша сечи. Ни един от них не избысть. Оттоле же человек той верен бысть[414] и целомудр. И поведа великому князю видение единому. Он же рече: «Ни поведай никому же!» Князь же великый въздев руце на небо и нача плакатися и глаголати: «Господи человеколюбие, молитвами святых мученик Бориса и Глеба помози, господи, яко же Моисею, яко Давиду на Галиада, и пръвому Ярославу на Святополка, и прадеду моему, великому князю Александру, на хвалящагося римъекого короля, хотех его разорити. Ни по грехом по моим въздай же ми, господи, ниспосли, господи, милость свою и просвети нас благоутробием своим. Не дай же, господи, на смех врагом нашим раб своих, да не порадуются врази наши, ни ркут срама на верных — где есть бог их на нь же уповаша! Помози, господи, рабом своим Христианом, иже имя твое нарицаем!»

Приспе же время месяца септевра в 8 день великого праздника спасенна христпаньского Рожества святыа богородици. Свитающи же пятку и въсходящу солнцу, бывши же утру мгляну. И начата же стези христиане простиратися и трубы гласити мнози. Уже бо князей рускых и воевод и всех удалых людей кони их окротеша гласом трубным, и коиждо под своим знамением идяще, полци же их идуще по достоанию, елико где кому веляще. Часу второму наставшу дни, и начата гласи трубныя обоих странъ сниматися. Татарскыа же трубы акы онемеша, рускыя же трубы наипаче утвердишася[417], а самым еще не видетися, занеже утро мгляно. Но вельми есть тут земля постона, грозу подающе от востока до моря, от запада же до Дуная. Поле же Куликово видением, яко прегыбатися, рекы же выступити из мест своих, яко многым[418] воем по них бродимым, и николи же такым быти полком на месте том. Великому же князю преседающе на борзиа кони, издя по полком, с слезами глаголаше: «Отци и братиа моа, господа ради подвизатися и снятых ради церквей и вери ради христиапскыа, и сиа смерть не смерть, но живот вечный! Ничто же бо земнаго собе не помышляйте и не уклоняйтеся на свое дело, но венци победними увяземся от Христа бога и спаса душам нашим!» И утвердиша полки и паки прийде под свое знамение чръное и, сшед с коня, на ин конь седе и съвлачай с себе превлаку цароку, яко во иную облечеся. Той же конь даст под Михайла Андреевича и ту превлоку на него положи, иже бе любим ему паче меры; и повеле знамя рителю своему пред ним възыти; и под тем знамением убиен бысть Михайло Андреевичь.

Князь же великий став на месте своем, и въздев руце свои на небо, и вложи руку свою за надра своа, и выняв живоносный крест, на нем въображены христовы страсты в нем же бе. И въсплакася горько и рече: «Тобе уже конечное надеюся, живоносному кресту, иже сим образом явил пречистому царю Костантину, егда ему на брани сущу с нечестивыми и студными, образом твоим победи их. Не могут обрезании человеки стоати против образу[419] твоему и тако удиви, господь, милость свою на рабе своей!»

Сие ему глаголяще, в то же время прийдоша к нему книгы от преподобнаго игумена Сергиа, в них же бе писано: «Великому князю Дмитрею Ивановичу и всем рускым князем и всему православному воинству мир и благословение!» Князь великий Дмитрей слышав преподобнаго старца и целова посланника того етера любезным целованием, акы некыми твердыми бронями въоружившеся. Еще даст ему старец послание от игумена Сергиа: хлебець святыа пречистыа богоматере. Князь же великий и снед хлебець и простре руце свои на небо, възопи велегласно: «О велико имя пресвятаа троице, пресвятаа владычице, госпоже богородице, помогай нам молитвами твоего Сергиа игумена!» И прием конь свой, и взем палицу свою железную, и подвижеся с полку вон[420], и въсхоте преже сам почати от горести души своеа за землю Рускую и за веру христианскую, и за святыа церкви, и за свою великую обиду. Мнози же рускиа князи и богатыри удръжаша его и рече ему: «Не подобает тобе, великому князю, самому в полку быти, тобе подобает особе стоати и на нас смотритися, то пред кем[421] нам явитися? Егда же упасет бог тебе, великого князя, милостию своею, и како разумееши кого чтити и даровати? Мы же въси готовы семо головы своа сложити за тебе, великого государя. Тобе, государу, подобает, елико служити своими головами, тех на память сътворити, яко же Левонтий цар Федору Тирону, и в книги съборныа памяти деля написати. Рускым же князем по нас тако же будет. Аще ли тебе единаго изгубим, то от кого того чаати имам? Аще ли вси спасемся, а тебе единаго останем, то ки успех[422] будет нам? И будем акы стадо овчее не имеюще пастыря влачимся в пустыни, его же, пришедши, дивии волци разпудят и елико хто хощет. Тебе подобает спасти себе и нас.

Князь же великий прослезився и рече: «Братиа моа милаа, добраа реч ваша, и не могу противу их отвещати, известно паче неуспети, но токмо поставлю вас: вы бо есть въистинну блазии раби. Нопаче же весте и разумеете мучение святого христова страстотръпца Арефы. Вънегда умучен бе Улианом царем, по многых же муках повеле цар вывести на позорище сечи. Доблии же воини избраннаго воеводы единь пред единым ускоряют и един за единаго под мечьголову кладет. Видящи убо воеводи своа, яко уже воевода възбрани войску своему, и рече: «Весте, братиа, у земнаго своего царя не аз липрез вас почтен[423] бысть? Земныя же чести и дарове не аз ли през вас възымах? Ныне же мне преже подобает убо у небеснаго царя, моей же голове преже усеченой быти, паче же и венцанные!» Приступив воин, усекну главу его, последи же 700 воинь. Тако же, братиа моа, кто боле мя в рускых князей от вас почтен бысть? И вас всем глава бых. Благаа бо приах от господа, злых ли не могу тръпети? Мене ради единаго вся въздвигошася, как могу видети вас побиваемых? И прочее к тому не тръплю, общую чашу имам з вами пити и смертию умрети. Аще ли умру — с вами, аще ли спасуся — с вами. Ныне же вси останемся, уже бо ко своим потягнем!»

Передовые же полци разступишися, а водит передовый полциДмитрей Всеволож да Володимер, брат его. Правую же руку водит Микула Василиевич с Коломны и новгородское поеадникы. Поганый же бредут обапол. Несть им места где раступитися. Безбожный же цар Мамай[424], выихав на место высоко с трема князьми, и зря человеческаго кровопролитна. Уже бо близь събя сходящася, и выиде печенег ис полку татарского предо всеми мужеством[425] являяся. Но подобен бе древнему Авесу Голиаду. Видев же сего Пересвет чрънец любочанин, иже бе в полку Володимера Всеволожа, и движеся вон из полку и рече: «Сей человек ищет подобна себе, аз же хощу с ним видетися!» Бе же шелом его на нем аггельскаго образа въображен скимою по повелению божию игумена Сергиа. И рече: «Отци и братиа простите мя грешнаго!» И напусти на паченега таго и рече: «Игумен[426] Сергий помагай нам молитвою своею!» И он же устремися противу ему. И христиане же вси кликнута[427]: «Боже, помози рабу своему!» И удариша крепко копии, яко едва место не проломися и падши оба на землю и ту скончашася.

И наставшу же часу третьему дни, видев же то князь великий, рече своим князем: «Видите, братиа, яко гости наша приближахуся, водят бо собе поведение, многим же было от него испита, и весели быша. Уже бо время подобно и час прийде!» И удариша коиждо по коню своему и кликнута[428] единогласно: «С нами бог!» И пакы рече: «Боже христианский, помози нам!» Печенези же свои богы кликнута и ступишася крепко и напрасно. Не токмо оружием биющеся, но сами о соба розбивахуся и под конскыми ногами умираху, бт великиа тесноты задыхающеся. Коль велико поле Куликово и мощно на нем много множество вместится, но то еще место тесно межу Доном и Мечею. На том бо поле Куликовом сильни полци ступитися, из них же выступали зари от облистаниа мечнаго; трепета сильнии молонии от копей ломлениа, и труску от мечнаго сичениа, яко не мощно бе зрети сего никако же грознаго и горькаго часу. В мегновениа ока колько тысщ погыбает създаниа божиа! Воля господня свершися. Час же 4 й 5 биющеся не ослаблеют христиане, не печенези. Уже бо наставшу 6 часу, божиим попущением наших ради съгрешениа, начаша одолевати погани. Уже бо мнозии от сановитых побиени суть. Богатыри рускыа, акы древа дубравная поклонишася на землю под копыта конскыа. Мнози же сынове рускаа сътрошася, и самово великово князя многижда татарове съсекоша. Но не истребишася, божиею силою ноипаче укрепишася.

Сие же слышахом от вёрнаго самовидца глаголяща же, бе в полку князя Володимера Андреевича, и поведа[429] пакы видение великому князю: «В честый час сего дне видех над вами небо отвръсто, из него же изыде, акы багряна зоря, и над ними низко дръзашеся и тот же облак исполнен рук человеческих, яко же дръжаще ово венци, ово торци, ово проповеданиа пророчьскаа, а иныи же, акы некаа древа красна зело и цветы красныа мнози. И егда[430] же наставшу седьмому часу, мнози же венци от облака того опустишася на полкы християньскыа».

Поганий же всюде одолеша[431], а христианьскиа же полкы оскудеша, уже бо мало христиан — все погани. И видев же то князь Володимер Андреевич велику победу христианскую, акы класы пшеничныя подовляеми трънием, растущи же и буяюще тръние. Благоверний же князь Володимер Андреевич не могый тръпеты победы христианскьга и рече Дмитрею Волынскому: «Брате Дмитрей, что пользуеть наше стоание и что пакы успех будет, кому имам пособити?» И рече Дмитрей: «Да, княже, несть же и пришла година, начинаем бо без времени собе вред приймет. Мало бо еще притръпим, до времени подобна умолчим, в онь же имам въздание отдадим противником сим. Но токмо в си час бога призывайте, да[432] от 8-го же часу гонити имам, благодать божиа и помощ христианьская».

Князь же Володимер Андреевич, въздев руце на небо, и рече: «Боже отец наших, сътворивый небо и землю, иже предстоит на ны враг крамолу деа, не дай же, господи, врагу нашему диаволу порадоватися, мало бо показни, а много помилуй! Ты бо еси милостив!» Сынове же рускыа полку его плачущеся, видяще друзи своа погыбающи, непрестанно порывающеся, яко звани на брак сладкого вина пити. Волынец же възбрани им: «Пождите малу, буяви сынове, есть вы коли вам утешитися и есть с кым».

Приспе же час 8-й, и абие дух южный потянув съзади им. Возопи же Дмитрей Волынец великым гласом: «Княже Владимере, час прийде, а время приближися!» И пакы рече: «Друзии и братиа, дръзайте! Сила бо святого духа помогает нам!» Единомыслении же друзи выедоша из дубровы зелены, акы съколы искусни, и ударишася на многие стада жаровлиные, тако же и сие вытези направлени крепкою воеводою. Бяху бо яко отроцы Давыдовы, имь же сердца бяху, яко лвом, поистинне бо лвови образи имуще, акы на овчие стадо приидоша. Погани же видевше и крикнувше глаголюще: «Увы нам, Русь умудрися, худие же с нами биющеся, а доблии съблюдощася!» и обратишася, и даша плещи свои, и побегоша. Сынове же рускыа силою святого духа бьяху, помощию святых мученик Бориса и[433] Глеба, акы лес кланяху, акы трава от косы постылашеся. И бежаша татарове, елинъскым глаголяще: «Увы тобе, Мамай нечестивый, высоко възнесеся до ада съшел еси!» Мнози же язвени наши помагаху им и секуще без милости, ни единому же кому от татар побежати — кони бо их потомишася.

Мамай же, видев погыбель свою, и нача призывати богы своа: Перуна, и Кавата, и Раклиа, и Гурка, и великаго пособника своего Бахмета. И не бысть же помощ их от них, сила бо святого духа, акы огнь пожигДет их. Татарскыи полкы рускыми мечи секутся. Мамай же видев новыа люди и рече: «Побегнем и ничто уже имам чаати добра, но свои головы упасем!» И абие побеже с четырьми князьми. Мнози же етери по них женяху, но не одолеша: кони бо их цели суще; женуще же и възвратишася. И обретоша трупие мертво оба пол рекы Непрядвы, ид еже место непроходимо бысть полком рускым. Сии же побити суть от святых мученик Бориса и Глеба, о них же провиде Фома разбойник, егда стоа на сторожи. Женущии же, егда всех доступиша, и възвращахуся койждо и под свое знамя.

Князь же Володимер Андреевич ста на костях под чръным знаменем и не обретоша в полку брата своего великого князя, только литовскиа князи едины, повеле трубити събраною трубою. И пожда час, и не обрете великаго князя, и нача с плачем глаголати: «Братиа моа милая, кто виде или кто слыша своего пастыря, великого князя?» И нача рыдати и кричати и по полком издити, глаголюще: «Те перъв порожен пастырь, овци разыдутся, то кому сиа честь будет? Кто победы победник явится»? И рекоша ему литовскиа князи: «Мы мним, яко жив есть, но уязвлен вельми, внегда в трупе мертвом будет». Инь же рече: «В 5 час видех крепко биющеся палицею своею». Иные рече: «Аз видех позднее того еще биющеся и четыры же печенези належат ему». Юрыевский же юноша, князь некто именем Стефан Новосильскый: «Аз видех его пред самым твоим приходом пеша идуща с побоища и уязвен вельми. Того ради не помогох ему — гоним бысть трема татарины, но милостию божиею едва[434]от них спасохся, а много от них пострада». Князь же Володимер рече: «Известно видети, друзи, братиа, аще кто обрящет жива брата моего, великого князя, то поистинне пръвый у него будет рочитель!»

Отроци же розсунушася по побоищу[435], ищущы победителя. И найдоша Михайла Андреевича Бренка убитого в приволоце и в шеломе великого князя. Инде же найдоша князя Феодора Семеновича белозерскаго, чающе великым князем, занеже приличен ему. Два же етера воины уклонишася на десную страну в дуброву зелену, един именем Сабур, а другей Григорий Холопищев, родом же оба костромичи. Мало выихав с побоища и наихав великаго князя бита вельми, отдыхаюча под[436] сеченым[437] древом березовым. Видевше его, спадоша с коней и поклонишася ему. Сабур же скоро възратиоя и поведа князю Володимеру и рече: «Князь великый здравствует и в векы царствует!» Сиа же князи и воеводы слышавше, и скоро сунушася к нему и падшу на ногу его, глаголюще: «Радуйся, княже наш, древний[438] Ярославе победителю, новый Александре! Врагом сия же победи тобе честь довлеет!» Князь же великий едва рече: «Что ми поведаете?» И рече князь Володимер: «По милости божией, государ, и пречистой его матери, и сугубыми молитвами сродников наших Бориса и Глеба, и умолением рускаго святителя Петра, и его пособника, нашего въоружителя игумена Сергиа, и тех всех молитвами их врази наши побеждена, а мы спасохомся!» Князь же великый слышав то, рече: «Сий день сътвори господь, възрадуемся и възвеселимся в он!» И пакы рече: «Велий еси, господи, и чюдна дела твоа, — вечер въдворится плач, а заутра радость!» И пакы рече: «Хвалю тя, боже мой, и почитаю имя твое святое, яко не дал еси нас в погыбель врагом нашим, и не дал еси похвалитися иному языку иже сиа на мя умыслиша. Но суди, господи, по правде моей, да скончается злоба грешных, аз же в вены уповаю на тя!»

Князь же великый видев множество мертвых своих витязей любимых и нача плакатися. И приведоша конь великому князю, и ваихав. на побоище, и видевь въйску его вельми много, а поганых же с четверицу того боле бито, обратився рече Волиньцу: «Въистинну Дмитрей разумел еси, не ложна суть примета твоя. Подобает ти всегда воеводою быти!»

И нача же с братом своим, с князем Володимером, и с литовскыми князьмы, и с иными рускыми князьми, и с воеводами издит по побоищу[439], а сердцем клицаша, а слезами умываяся. И наихал место, лежать князи белозерстии, вкупе побиени суть: тольми напрасно бишася, яко един единаго ради умре. Тут же лежит Микула Василиевичь. Над ными же став князь великый, много людей дарова и нача плакатися и глаголати: «Братиа моа милаа, сынове рускыа, еще имаете дръзновениа у господа[440], молите за ньп Вем бо, послушает вас бог, и пакы о нас молите, да вкупе с вами будем!»

И пакы еде во иное место и найде своего напръстника Михайла Андреевича Брянка и близь его лежит Семень Мелик четвертой стражи, и тут лежит Тимофей Волуевич. И над ными же став князь великий и плача, рече: «Братиа моа възлюбленнаа, моего ради образу убиену суть быти. Кто бо таков раб могый тако господину служити, яко мене ради сам на смерть мыслено поехал есть! Воистинну подобенъ древнему Авесу, иже от полку Дариа, царя перскаго. И тот тако же сътвори!» И паки Семену Мелику рече: «Крепкый мой стражу, твоею бо стражею крепко спасомы есми!»

Прийде же на иное место, видевши Пересвета чръньца, близь его лежит нарочитый богатырь татарскый, и обратився и рече: «Видите, братиа, своего починальника? И сий бо победи подобна собе, от него же было питы горькаа чаша многым!»

И пакы став на месте своем, и повеле трубити събраною трубою и люди съзывати. Добрии же друзи довольни суще, испытавше оружиа своа о сынове измаильтескыа, и с всех стран бредуще под трубный глас. Съгрядуще весело ликующе, поюще песни ово крестныя, ово богородичныя, ово мученичныя и иные подобии им.

Събряным[441] же людем всим, князь же великый, посреде встяв плячя и рыдяя[442], и рече: «Брятия, князи рускыя и бояре местный, вы бо сынове всея земля, вям подобяет тяко служиты, я мне по достоянию хвялити вяс. Внегдя упясет мене бог, я буду ня своем столе и ня великом княжение Московском, тогдя имям даровати вяс. Ныне же сия упрявим: кождо похорони ближнего своего, дя не дядим в снедь зверем телеся християньскяя!» Князь же великый стоя зя Доном 8 дней доколе же разобра телеся християньскяя с нечестывыми, христиане же схоронишя сколько успеня, я нечестивый повержении зверем ня рязхыщение.

Погяному же Мямяю цярю отселя бежяху и добежя до моря, иде же гряд Кафя създян бысть, и потяив имя свое. И познян бысть некоем купцем и тут убиен бысть от фряз, испроверже зле живот свой.

Князь великий Дмитрей Ивянович з брятом своим с князем Володимером Андреевичем и с литовскыми князьми, и с стявшими силями стяв ня костях. Грозно бо, бряте, в то время смотрити: лежит трупие человеческие, акы сенное стози, а Дон река три дни кровию текла. И рече князь великый Дмитрей Иванович: «Считайтеся, братиа, кольких князей нет и колькых воевод нету, и колькых молодых людей нету». И говорит Михайло Александрович, боярин московьскый: «Нет, государь, у нас 40 бояринов московскых, да 12 князей белозерскых, да 30 посадников наугородскых, да 20 бояринов коломенскых, да 40 бояринов серпоховъскых, да 30 панов литовскых, да 15 бояринов переславскых, да 25 бояринов володимерскых, да 50 бояринов суздальскых, да 40 бояринов муромскых, да 23 бояринов дмитровскых, да 60 бояринов можайских, да 30 бояринов звенигородских, да 15 бояринов углецкых, да 70 бояринов ярославских, да 104 бояринов тферскых. То, княже, нету больших людей от князей и от бояр и от великих людей, от местных воевод, а нет бо у нас, князь великий, от детей боярских и от молодых во всех полцех 200 000 и 50 000 и 3000».

И рече князь великый: «Братиа, князи рускыа и бояре и молодиа люди, и вам, брате, сужено место богом межу Доном и Мечею на ноле Куликове, на речке на Непрядве. А положили есте головы свои за землю Рускую и за веру христианскую. Простете мя грешнаго и благославите в сем веце и в будущем!» И рече князь великый Дмитрей Иванович брату своему, князю Владимеру Андреевичу, и литовскым княземь: «Пойдем, брате, в свою землю Залескую к славному граду Москве и сядем, брате, на своем княжении и на своей отчине и дедине, а чти есми собе укупили и[443] славнаго имени!» И рече князь великый брату своему и князем литовскым: «Братиа моя милая, пению время, а молитве час!»

Праздник всемирнаго въздвижения повеле всем Дон възытися. И пойде князь великый по Рязаньской земле. Слышавше то князь Олег рязанский, яко грядет князь великый победив своа врагы, и нача плакатися и блюстися: «О горе мне грешному и отступнику веры христовы! Аз поползохся, что видех к безбожному цару присяг!» И збеже града своего Рязани и побеже к Ольгироду литовъскому, прийде на рубеж литовскый. И ту став и рече же бояром своим: «Аз хощу тут ждати вестника, как князь великый пройдет мою землю и приидет в свою отчину, аз тогды възвращуся въсвоаси!» Князь же великый заповеда всему своему войску, аще же кто идет по Рязанъской земли, то ни единому власу коснутися. Пройде же князь великый землю Рязанскую не веле ни едину власу коснутися.

Прийде же князь великый в свой град Коломну. Вестници же ускоряюще к преосвященному архиепископу, яко грядет князь великый на свою вотчину и победив своа врагы. Преосвященный же архиепископ повеле по церквах молебны пети за великого князя и за все его христолюбивое войско. Прийде же князь великий з Дону на Коломну в осмь день. Преосвященный же архиепископ стрете его в градных вратехь с живоносными кресты и святыми иконами, и с всем събором и с клиросом окропи его святою водою и все христолюбивое войско. И ту нача плакати с рыданием сръдечным. И глагола ему епископ: «Радуйся, княже наш, и веселися твое христолюбивое войско!» И абие князь великий от плача преста и нача утешатися и хвалити бога и глагола к преосвященному архиепископу: «Аз убо, отче, вельми пред ним смирихся — събрал еси злата много и послах противу ему и он паче възярився на христианьскую веру и на свою пагубу ражень диаволом. Тако случися в Кесаре великому Василию: егда пръвый отступник веры христовы Улиан, цар законопреступник, иде ис Пръсты, великого Василиа хотяще разорити град его. Ваоилей же великий помолися богу с всеми христианы и събра злата много и посла противу ему, и безбожный же паче възярився, и посла на него господь бог воина своего Меркуриа. Изби его Мер курей и божиею силою с всеми силами его, и уби Мер курей войска его 900 000 кованыа рати. Не токмо сам Меркурей изби его, но аггли божии на помощ приидоша ему». И рече ему епископ: «Того ради, господине, господь бог смиреному благодать дает, а гордым противляется!»

Князь же великый пребысть ту на Коломне 4 дни и хотеша изыти из града 5 день. Проводы деяше с кресты и святыми иконами, и с всеми збором и с крылосы и проводиша его до рекы до Северы, и ту, став на реце, благослави его живоносным крестом и окропи его святою водою и все войско его, отпусти его. Князь же великый разлучися ту с братом своим, с князем Володимером, и отпусти его на Котел дорогою, а сам пойде с литовскыми князьми на Брашеву дорогою. И посла гонца на Москву к великой княине, к митрополиту Киприану, яко князь велик здравствует и грядет на свою отчину. И княины же великаа възрадовася и митрополит же повеле воду креещати и молебен и литургию служити за великого князя и за христолюбивое войско.

Князь же великий прийде в Коломенское село и ту нача ждати брата своего князя Володимера. Того бо ради разлучися с братом своим, что не вместятся дорогами множество людей. Прийде же князь Володимер въборзе в Коломенское село. Князь же великий ртпусти все свое войско преже себе на Москву и повеле всему войску стати оп сю страну Аузы. И прийде все войско, ста на месте том по повелению великаго князя, и сам князь великий прийде на завтрие по заутрени на праздник Покров святыа богородица.

Митрополит же Киприань стрете его, великого князя, в Ондрониеве манастыре с живоносными кресты, иконами и огради его крестом и рече: «Радуйся, князь же наш великый Дмитрей Иванович, победив своа съпротивникы! Новый еси Александр, вторый Ярослав, победитель своим врагом!» И окропи его святою водою и рече ему митрополит: «Сыну мой, князь великый, яко царствуеши в векы и земля твоя спаслася!» И рече ему князь великый: «Аз, отче, вельми пострадах за веру и за свою великую обиду. И даст ми господъ помощь от крепкыа своеа рукы, молитвами святых страстотръпец. Вориса и Глеба, игумена Сергиа, въоружителя нашего, того вооружением спасохомся!»

И ту въсхоте в монастыри святыя литургии слышати и иде в церковь и нача молитися с слезами и рече: «Образ божий нерукотворенный, ни забуди нищих своих до конца, и не предал еси нас врагом нашим в покорение, да не порадуются о нас!» Изыди из церкви и рече ему преосвященный митрополит: «Пойде, господине, на благословение место, на град Москву, и сяди, господине, на своем на княжении![444]».

Иде князь великый з братом своим и с литовскыми князьми на град Москву. И митрополит повеле пети стихи богородичны и мученичный. Княгины же великаа Овдотиа стрете своего государя в Фроловскых вратех с многыми воеводскыми женами и с своею снохою. И ту, видев своего великого князя, нача плакати от великиа радости и рече то: «Пръво тя, господине, вижу великого князя славнаго в человецех, акы солнцу на небо въсходящу и ооветяще всю Рускуку землю!» Князь же великий, видев свою княгиню и свои две малый отраслы, князя Василиа и князя Юрия, въздрадовася, и рече князь великий, яко царствует в векы. Пойде же князь великый и с великою княгынею и с своими детмы, внийде в монастырь в церков архангела Михайла, небеснаго воина, и поклонися святому образу его и рече: «Заступик наш еси в векы!» и знаменася святым его образом. И по сем иде к гробу сродником своим и рече с слезами: «Вы есте наши пособници и наши молебници к общему владыце. Вашими молитвами спасохомся от супостат наших!» Изыйде ис церкви своим братом С князем Володимером и с литовскыми князьми и пойде в церковь святыа богородица и став пред иконою и рече: «Поистинне Лука евангелист написа! Госпоже царице христианскаа еси заступнице, тобою есми познахом истиннаго бога!» Иде к гробу преблаженнаго Петра и став у гроба нача молитися с слезами и рече: «Ты еси, преблаженне Петре, спаситель наш крепкый, твоа есми паствина. И прояви нам тебе господь бог последнему роду нашему. И възжегь тобою нам свещу негасимую. Твоею ся молитвою вельми пострадахомся и лобедихом своа врагы!» Скончав молитву изыйде из церкви, иде в свое место в набережные сены и сяде на своем столе. И ту нача молитися.

И в то время преподобный Сергий и з братиею вкуси брашна хлеба в трапезы, необычею въстав от стола и достойно сътворив и рече: «Весте ли, братиа моа, что се есть?» И не может ему ни един отвещати. И рече: «Князь великый здравствует и пришел на стол свой победив своа врагы!» Въстав от трапезы и пойде в церковь с братиею и нача пети молебен за великого князя Дмитреа Ивановича и за брата его князя Володимера Андреевича и за литовьскыа князи и рече: «Братиа! Силнии наши ветры на тихость великую приложишася!» И рече им: «Аз есм вам не проповедах. Пришла ко мне весть з Дону в вторый день, яко победил князь великый своа съпротивникы. И опять пришла ко мне весть 8 дний, яко князь великый пошол з Дону на свою отчину, иде по Рязанской земли, и услышав то князь Олег рязанскый избежав отчины свсгея. И князь же великый пришол на Москву в 8 день, и был на Коломне 4 дни, и пойде с Коломны в 5 день, и пришол на Москву 8 день». И скончав молебен изыйде из церкви.

Князь же великый пребысть на Москве 4 дни и пойде князь великый к живоначальней Троици к отцу преподобному Сергию и з братом своим и с литовъскыми князьми. И прийде к Троици к отцу Сергию. И преподобный старец стрете его с кресты близь манастыря и знаменав его крестом и рече: «Радуйся, господине князь великый. и веселися твое христолюбивое войско!» И въспроси его о своих извольницах, а о его служебницах. И рече ему князь великый: «Твои, отче, извольници, а мои служебници теми победих своа врагы. Твой, отче, въоружитель, рекомый Пересвет, победил подобна себе. А только бы, отче, не твой въоружитель, ино было, отче, многым Христианом от того пити горкую чашу!»

Искончав речи сиа и повеле Сергию ити в церковь и воду свещати и молебен пети, и литургию служити. И ту слышав святыа литургиа и рече ему старец: «Вкуси, господине, хлеба от нашеа нищеты!» Князь же великый послушав его и вкуси хлеба у святыа обители тоа и въстав от трапезы и повеле наряжатися всем изыйти из манастыря. Преподобный же старец проводи его с кресты. Князь же великый пойде на Москву и прийде на свое место. И ту литовъские князи начаша проситися въсвоаси. Князь же великый нача их чтити и дарми утоляти, и рече им: «Пребудете зде!» и рече им: «Аз вам дам свыше своа отчины зде!» Князь же великый не може их уняти и отпусти их и сам проводил[445] их и з братом своим до Можайска. И рече им с слезами: «Братиа моа милая и способникы наши». И отпусти их, а сам възъвратися в свою отчину и прийде на град свой Москву, и сяде на своем княжении и царствует в векы веком. Аминь[446].

Сказание о мамаевом побоище по Забелинскому списку

По списку Государственного Исторического музея в Москве

(собрание Забелина, № 261)

Подготовил к печати

М. И. Тихомиров

B лето 6888 побоище великаго князя Дмитрия Иоанновича Московскаго на Дону з безбожным Мамаем

Прииде из Орды ордынский князь Мамай со единомысленики своими со всеми князи ордынскими и со всею силою тотарскою и полоретцкою, а еще к тому рати поймал бесермены и армены, фрязы, черкасы, ясы, буртасы. И с Мамаем вкупе во единой мысли и во единой думе и литовской князь Ягайло Ольгердович и со всею силою литовскою и с лятскою, с ними же во единачестве и князь Олег Ивановичь рязанский со всеми сими советники. И поиде на великого князя Дмитрия Иоанновича московскаго.

Но хотя человеколюбец бог спасти и свободити род человеческий и християнский молитвами пречистыя его богоматере от работы измаилтеския от поганого Мамая и от сонма нечестиваго Ягайла и от велеречиваго от худаго Олга рязанского, не снабдевшаго своего христианства, приидет ему день господень великий в суд.

Окаянный же Мамай, разгордевся умом, мнев себе аки царя, нача злый совет творити, рече им: «Пойдем на рускаго князя и на всю Рускую землю, яко же при Батый царе было, христианство потеряем, а церкви божии попалим огнем, закон их погубим, а кровь християнскую пролием». Сего ради нечестивый люте гневася о своих друзех и любовницех, о князех, избиеных на Воже реце, и нача свирепый напрасно силы копити, с яростию подвижеся со многою силою, хотя пленити християны.

Тогда двигнушася вся колена татарская. И нача посылати к Литве к поганому Ягайлу и ко лотовому сотонщику дияволу и советнику их и отлученному сына божия, помраченному тмою греховною, не восхотевшу разумети, Олгу рязанскому, поборнику бесерменскому, лукавому князю, яко же рече господь: «От нас изыдоша, а на ны быша». И учини себе старый злодей Мамай сонет нечестив с поганою Литвою и з душегубным Олгом стати им у реки у Оки на березе на Семен день на благовернаго князя Дмитрия Иоанновича московскаго.

Душегубный же Олег, зло ко злу прилатати, и посылаше к безбожному Мамаю и к нечестивому Ягайлу своего боярина единомысленаго, антихристова предтечю, именем Епифана Кореева, веля им быти на тот же срок, еже совещали у Оке на брезе с треглавного зверем, сыроядец и кровопроливцы християнскими. О враже изменниче! О лже, лихоимства образ открываеши, и не веси, яко мечь божий острится на тя! Грешницы напрягоша лук свой состреляти во мраце правыя сердцем, оружие их внидет в сердца их, луце их сокрушатся.

Бысть же месяца августа, приидоша от Орды таковые вести ко христолюбивому великому князю Дмитрию Ивановичю московскому се же воздвижется на христианство измаилтеский род. Олгу же уже отпадшу сана своего от бога, иже злый совет сотвори с погаными, и посла к великому князю Дмитрию Иоанновичю московскому с вестию лестною, что Мамай идет со всем своим царством в мою землю Рязанскую на мене и на тебе, и о том ведомо буди, и князь литовский Агайло идет на тебя же со всею силою своею. Великий же князь Дмитрей Иоанновичи московский иде в соборную церковь ко пресвятой богородицы и пролия слезы и рече: Молитва. «Господи, ты всемощне и всесилие и крепкий во бранех, воистинну еси царю славы, сотворивый небо и землю, помилуй ны пречыстыя ти матере молитвами, не остави нас, егда унываем, ты бо еси бог наш, а мы людие твои, поели руку твою свыше и помилуй ны, посрами враги наша и помилуй ны, и оружия их притупи, силен еси, господи, и кто противится тебе, помяну милость свою, юже от века имаше на роде християнстем. О многоименитая госпоже царице небесных чинов, присно всея вселенныя и всего живота человеческаго кормительница, воздвигни, госпоже, руце свои пречистыя, ими же носила еси бога воплощенна, и не презри християн сих и избави нас от сыроядец сих и помилуй».

Востав от земля и изыде из церкве, посла по брата своего по князя Владимера Андреевича и по всех князей руских, поиде противу сего окаяннаго и безбожнаго и нечестиваго и темнаго сыроядца Мамая за правоверную веру християнскую и за святые божия церкви и за вся християны и вземше с собою скипетр царя небеснаго непобедимую победу, авраамлю доблесть и нарек бога и рече: «Господи в помощь мою, вонми, боже, на помощь мою вонми, да постыдятся и посрамятся и познают, яко имя тебе господь, яко ты еси един вышний по всей земли». Совокупится со всеми князи рускими и со всеми силами.

В то же время, слышав же князь Олго резанский, яко царь Мамай качюет на реке на Вороножи на броду, а хощет итти на Рускую землю на великого князя Дмитрия Иоанновича московскаго. Скудости же бысть ума во главе князя Олга резанскаго, посла Олг князь резанский посла своего ко царю Мамаю безбожному с великою честию и дарове многие и грамоты написа к нему сицевым образом:

«К восточному во царех царю силному Мамаю твой посаженик и присяжник Олг князь резанский много тя молит. Слышах, господине, что ты хощеши итти на Рускую землю на своего служебника на великого князя Дмитрия Иоанновича московскаго и хощеши огрозитися ему. Всесветлый царем царю, приспе твое время, злата и сребра и всякого богатства много наполнися земля та Московская, а князь Дмитрей человек християн, егда услышит ярость твою, то отбежит князь Дмитрей Ивановичъ московской в далныя земли, либо в Великий Новград, или на Двину к морю, а многое богатство в руцы твои будет и твоему великому войску в потребу. Мене же, раба твоего Олга рязанского держава твоя, царю, да пощадит, аз бо тебе, царю, велми рад и устрашу Рускую землю. А князь великий Дмитрей Иванович и все князи руские твоея грозы устрашатца гораздно. Еще же тя, царю, молю тя, яко оба есми рабы твои, Олег рязанский и князь Олгерд литовский, о своей велицей беде, о том тебя молим много: князь великий Дмитрей Ивановичь зло сотворил и городы наша за собя поймал силно. Но еще, царю, не то едино, егда от своея обиды твоим царским именем погрозим ему, он же и об нас не радит, но еще ми горшая подаст, еще же град Москву за себя, силному царю царем много злословит. Князь Дмитрей Иванович хощет итти на тебя, а ведет по себе орду немец, и много у него руских людей. И паки сказаша ему все по ряду. А мы, царю, оба идем на помещ тебе».

А другово же посла князь Олг рязанский к великому князю Олгерду литовскому, написание же таково бысть: «Великоумному князю Олгерду литовскому. Радуйся радостию яко пишу к тебе, вем бо издавна мыслил еси на великого князя Дмитрия Ивановича Московскаго, згонити его с Москвы, а самому Москвою владети. Ныне же нам приспе время на великого князя Дмитрия Ивановича: царь Мамай идет на твоего недруга, а на моего супостата, и на грады его и на отчину его, на Рускую землю, ныне бо приложимся ко царю Мамаю; вем бо, яко царство тебе даст Москву, а иные грады от своея власти тебе и есть, а мне же даст Коломну и Владимер, а Муром и иные грады мои, то и есть. Аз же послах своего посла, каковы имаши дары и пиши книги своя к нему, елика ти веси, паче мене». Князь же Олгерд литовский, слышав се вельми рад бысть и посем велику честь воздаст послу друга своего Олега[447].

И посла Олгерд своего посла с велими дары царю Мамаю и книги своя написа сицевым образом бысть: «Великому царю Мамаю князь Олгерд литовский, про твою милость присяжник твой есмь, много тебе молит. Слышах, господине, что ты хощеши казнити свой улус, Рускую землю, князя Дмитрия Иванновича московскаго. Того ради молю тебя, царю, вем бо, яко великую обиду творит князь Дмитрей Ивановичъ московской твоему улуснику князю Олгу резанскому, грады: у него поймал за себя силно, да и мне, господине, силный царю, много пакости деет, твоему присяжнику Олгерду литовскому, а тобя, царю, многие злые глаголы, не токмо сам князь великий един, но и бояре его. И ныне молим тебя от бога, да приидет держава царствия твоего, да о том силных видить твое смотрение нашу грубость от московского князя Дмитрия».

Помышляя же в себе Олг резанский и Олгерд литовский, глаголаша сами к себе, егда услышит князь Дмитрей московский царево имя и нашу присягу к нему, то побежит с Москвы от лица силнаго царя Мамая, да и от нас, в Великий Новгород или на Двину к морю, но и там его именем царевым возмут, аки птицу из гнезда, и умолим царя, сами сядем на Москве или на Коломне. И егда царь пойдет к Коломне, и мы его умолим и з дарми встретим, и по мнозем царя учтим и царь возвратится, а мы княжение Московское разделим себе царевым повелением и учнем владети, ова к Вилну, ово к Резани, ведаю бо, яко имет нам царь дати грамоты, почему нам Москвою владети, да и детем нашим во веки по нас. А не веси бо, что смыслиши и что глаголеши, яко младыя дети, а не ведаше божия силы владычняго милосердия. Апостол Павел рече: «Аще кто к богу веру держит з добрыми делы и правду в сердце, то может человек от многих врагов быти».

Князь же великий Дмитрей Иванович не ведаше прихода царева на собя, ни совокупления Олга резанскаго и Олгерда литовскаго ко царю. И бе у великого князя Дмитрия Ивановича устроены крепкие стражи, именем Родион Жидовинов да Ондрей Попов сын Семенов, да Федор Стремен Милюк и иных удалых людей 50 человек великого князя двора.

Того же дни по Ильине дни на третей день князь великий Дмитрей Ивановичь у собя на пиру в набережных теремах чаши изволил за своего брата, за князя Владимера Андреевича.

В то же время пригонил Андрей Попов сын Семенов ис поля и говорит великому князю Дмитрию Ивановичю, рече: «Ныне не подобает тебе, государю Руския земли, веселитеся и сладких медов испивати, но есть, княже, время всем молитися богу и мыслити о всем, како снабдити земля Руская тихо и безмятежно. Идет на тебя, государь, царь Мамай со всеми силами ордынскими, а ныне на реки на Воронежи, а мы его силу обезжали 12 дний, и подстерегли нас царевы сторожи, мене и поймали. И спрашивал меня царь: «Ведает ли мой слуга, а ваш государь князь Дмитрей Иванович, что аз иду к нему гостити со многими силами, а силы моей 12 орд да три царства, а князей со мною 73, опрочи боловных, сполских 31 князь, а силы моей 453 000. И после моего числа прибыло два алпауты великия з двема своима дворы, а тем и аз и сам числа не ведаю, может ли слуга мой, а ваш государь, нас всех накормити и подарити мене».

Царь же по полком водити и показывати сосуды избранныя, еже на взятие руским градом привезли бяше. Но милостию божиею и пречистые богородицы молитвами, святаго Сергия, игумена и твоим государевым счастием убежал у самого царя из рук и пригонил к тебе с вестию».

Князь же великий Дмитрей Ивановичь о том воскорбися и ударив чашю златую о стол дубов и бысть в недоумении велице, взем на себя смирения образ, желая небеснаго жития получити будущих от бога благ вечных, не ведый же, совещаста на него ближнии его совет зол. О сем рече царь Давид пророк: «Не сотвори николи же соседу своему зла и не ревнуй, не копай под другом ямы, самого тя бог не ввержет в ров погибели».

Приидоша же послове от Олгерда литовского и от Олга резанскаго к безбожному царю Мамаю и принесоша ему дары многие и написанные книги. Царь же Мамай восприят дары с великою честию, списанныя книги слушав, и послов почтив добре, и отпусти их, и писав писания Олгерду литовскому и Олгу резанскому: «От силнаго царя Мамая от восточнаго. Елико написаете ко мне и на дарех ваших велику хвалу вам воздаю, елико сколко хощете отчины Руские земли, но всем тем одарю вас, но токмо имейте присягу ко мне и встретите мя с своими силами, елико где успеете да одолеете своего недруга, а мне убо ваша сила не удоб надобет, но аще бы аз хотел — своею силою древней Иерусалим пленил, но яко же халдеи. Но аз вас к себе совести вашей ради, но моим имянем, а вашею грозою растужен будет князь Дмитрей Иванович московский, огрозитца имя ваше во странах ваших, мне убо царю подобает победита подобна себе и довлеет мне царская честь, сице князем своим рцыте».

Послы же возвратишася к ним и сказаша им, яко царь здравит вам велми за хвалу повелику. Они же скуднии умом быша велми и воздрадовашася о честнем привете царя Мамая, а не ведуще того, яко бог дает власть, ему же хощет. Ныне же много безумный сей князь Олго резанский, едина вера и едино крещение с великим князем Дмитрием Ивановичем московским, а мыслит з безбожным царем Мамаем на московского князя Дмитрия и на святую православную христову веру, хотя разорити святыя божия церкви. О таковых бо пророк рече: «Поистинне отсекоша свои маслечнеи и присадишася к дивии масличнеи». Тако же сей новый отметник князь Олг резанский. Нача царь поступати вборзе. По пути же нечестивых не спасетца, но собирает себе досаждение и поношения. Ныне же сего Олга резанского втораго Святополка наречем.

Слышав же то князь великий Дмитрей Иванович, яко грядет на него безбожный царь Мамай, неуклонно со всеми силами, яряся на христову веру и ревнуя безбожному царю Батыю. Князь же великий Дмитрей Иванович велми печален бе от безбожнаго нахождениих, и став пред иконою господня образа, иже во главе и стояще, и паде на колени своя и нача молитися и рече: «Аще не смею молитве, господи, смиренный аз раб твой, токмо прострети уныние мое, но на тебе, господи, возверзем печаль мою, ты бо свидетелю владыко, не сотвори нам, господи, яко же отцем нашим, иже наведе на них грех ради наших злаго Батыя, и еще бо тому страху и трепету вельми сущу и велику. И ныне, господи, не прогневайся на ны до конца, вем бо, господи, яко мене ради хощеши погубити всю землю, аз согреших паче всех человек пред тобою. Призри, господи, слезы раба своего и укроти, господи, сердце скверному сему варвару». И паки воздвигся, рече: «На господа уповах да не постыжуся во веки». И утешихся ют слез.

И посла вборзе по брата своего по князя Владимера Андреевича, в своей бе власти в Боровске, и по всех князей руских розосла и по всех воевод местных, и повеле им скоро быти к Москве всем. Князь же Владимер Ондреевич прииде скоро во град Москву и все князи и воеводы. Князь же великий Дмитрей Иванович узре брата своего князя Владимира Андреевича возрадовася радостию великою и целовастася и сказа ему все по ряду, еже бысть. Слышав же то князь Владимер от великого князя и нача утешати великого князя и поидоша оба к преосвященному митрополиту Киприяну.

И рече князь великий Дмитрей Иванович: «Веси ли, отче, настоящую беду, яко безбожный царь Мамай грядет на ны неуклонно вборзе, ярости нося». Митрополит же рече великому князю Дмитрию Ивановичю: «Повеждь мне, господине, чем не исправился пред ним». Рече же ему князь: «Испытай, отче, яко же бо отец наших по книгам все отдах ему и сугуб их». Преосвященный же митрополит великому князю рече: «Господине, попущением божиим наших ради согрешений идет на землю нашю, но вам подобает, православным князем, тех нечестивых царей дарми утоляти четверицею сугубо; аще ли того ради не смиритца, ино господь его смирит. Того бо ради рече: «Господь гордым противится, а смиренным благодать дает». Тако же случися великому Василию в Кесарии, егда злый отступник царь Иулиян иде в Персы, хотя разорити град его. Василие же Великий помолися богу со всеми християны, и собра много злата и посла к нему. Он же паки возъярився и господь посла воина своего святаго Меркурия, изби же Меркурие божиею силою злаго отступника самого царя Иульяна и всю силу его. Ты же, господине, возми злато в руце свои, иже и у мене имам, противу его пошли и паче исправися пред ним».

Князь великий, по совету отца своего митрополита, посла своего избраннаго уношу довольна смыслом именем Захарию Тутшева и другаго с ним отпусти Андрея Попова сына Семенова, иже прибеже от царя Мамая с вестью к великому князю, и даст им два толмача добре умеюще языку половецкому и иные многие с ним людие отпустиша и злата много посла ко парю Мамаю. Захария же и Андрей дошедше земли Резанские и услышав, что Олгь резанский и Олгерд литовский приложишася ко царю Мамаю. И посла Захарей тайно вестьника своего скоро к великому князю Дмитрию Ивановичю. Князь же великий, слышав весть злую ту и мысль новых отступников дву князей своих местных и нача сердцем болети и наполнися ярости и горести и нача молитися: «Господи, боже мой, на тя уповах любящаго правду; аще ли враг пакость деет, то подобает противу его терпети, искони есть враг роду християнскому жити братии вкупе[448]. Суди, господи, межи ними и мною, яко же бысть в предния дни прииде Исаф на брата своего Иякова Израиля, и Яков став на град с копием и уби его. Се же друзи мои и искренний умыслиша на мя злую мысль, аз бо ими ни единаго зла не сотворих, развее даров и чести приимах, а им противу тако же даровах, но суди, господи, по правде моей да скончается злоба грешных».

Поим с собою брата своего князя Владимера Андреевича, иде второе к преосвященному митрополиту Киприяну и поведа ему, како Олгерд литовский и Олег резанский совокупишася з безбожным царем Мамаем на ны. Преосвященный же митрополит Киприян рече тако: «Кою, господине, обиду сотворил еси им». Князь же великий Дмитрей Иванович прослезися и рече: «Отче, пред богом грешен есмь человек, а к ним ни единыя черты по отец своих закону не преступих, веси бо, отче, сам, яко доволен есми сам своими отоки, а им никоея же обиды не сотворих всем, что ради умножишася на мя стужающеи ми». Преосвященный же митрополит рече великому князю: «Сын мой, господине, просветися веселима очима и сердцем, закон чтеши божий в правду, яко праведен господь, правду возлюби и ныне «обыдоша мя, яко пси мнози со всех стран», но суетно и тщетно на тя ополчишася. Ты же, господине, именем господним противлятся им и господь по правде твоей будет ти помощник, и от всевидящаго ока владычня, где можеши укрытися от крепкия его руки».

И то слышав князь великий в сладость митрополичья словеса и нача думати з братом своим со князем Владимиром Андреевичем и со всеми рускими князи и воеводами, и здумаша все тако: уже уготоваша[449] сторожи в поли твердые и посла на сторожу избранных мужей крепких и своих оружников Родивона Ржевского, Андрея Волосатого, Василья Тупика, Якова Ослебятева и иных крепких юнош 70 человек. И повеле им на Быстрой Сосне стерещи и под Орду ехати, язык добыти, истинну слышали царева хотения. А сам князь великий гонцы розослав по всей Руской земли своими грамоты по всем городам своим и в Великий Новгород, да будете со мною готовы на брань з безбожным царем Мамаем и со агаряны совокуплени на Коломне на мясопуст госпожа богородица. Те же сторожи замедлеша в поле. Князь же великий Дмитрей вторую сторожю посла к ним, Климента поляника старого Святославля, Григорья Судокова, Фому Гацабесова и крепких иных юнош 33 человеки, и заповеда им вскоре возвратитися. Они же встретиша Василья Тупика, ведуща язык тотарский к великому князю, язык бо бяше сановит, царева двора. И поведа язык великому князю, яко неложно царь идет на Русь и како обославшася с ним и совокупившася Олг резанский, и понеже спешит царь, осени требует.

Услышав же князь великий Дмитрей Иванович неложную тою весть, таковое востанне безбожнаго царя Мамая, и нача утешатися о бозе и укрепляти брата своего князя Владимира Андреевича и всех руских князей, а рече: «Братие мои, руские князи, гнездо есмь великого князя Владимера Киевскаго, иже изведет нас от страсти еллинския, ему же откры господь познати святую православную веру, яко же оному стратилату Плакиде. Он же заповеда нам тою веру хранити и держати крепко и побарати по святой вере. Аще кто постражет ся ради, то во оном веце у бога со святыми будет. Аз же, братие князи рустии, хощу сам крепко пострадати и до смерти». И рече ему князь Владимер и все князи рустие и воеводы грозные: «Во истинну, государь, нам поведа закон хранити и святому еуангелию последовати. И рече бо господь: «Аще кто постражет за имя святое, то аз с ним»; мы же, государь, готовы есми дни сего за тебя, государя, головы свои положити и за святыя церкви и за православную веру и за твою великую обиду».

Князь же великий Дмитрей Иванович, слышав тое от брата своего князя Владимера и от всех князей руских, яко дерзают по вере побарати, и повеле со всея земля руским всем людем быти на Коломне емуждо полку учиню воеводу». Мнози же людие приспеша на Коломну к великому князю и вси глаголаху, яко едиными усты: «Дай же нам, господи, течение совершити имени твоего ради». Приидоша же к нему князи белозерские, велми украшены людми и конми и доспехами, подобии суще к боеви, князь Семен Михайловичъ, князь Федор Семенович, князь Ондрей кимской, князь Глеб каргополской и князи андромские. Посем же приидоша князи ярославские с своими силами, князь Андрей и князь Роман Прозоровские, князь Левкей перемский, князь Дмитрей ростовской и иные многие князи.

Уже бо, братие, стук стучит, гром гремит, силная сила, великого князя воинство, руские сынове, злачеными доспехи.

Князь же великий, поим с собою брата своего с собою и вси князи руские и все православное воинство, поиде к Живоначальные Троицы к отцу своему преподобному Сергию благословения получити от святыя обители своея. И моли его преподобный Сергие, дабы слушал святую литоргию, бе бо приспе день святаго воскресения на память святых мученик Флора и Лавра. И послуша его великий князь. По отпусте же литоргии моли его Сергий со всею братиею, дабы князь великий вкусил хлеба у святыя Троица и во обители. Великому же князю нужно есть, яко приидоша вестницы от Климента старого поляника, яко приближаются тотарове. И моли князь великий преподобнаго, дабы его ослабил. И рече ему преподобный старец Сергий: «Сие замедление сугубо поспешит бог ти, господине, еще венец сия победы носити, но минувших летех, а венцы же мнози плетутся». Князь же великий вкуси хлеба. Старец же повеле в то время воду свящати с мощей святых мученик Флора и Лавра. Князь же великий скоро от трапезы воста, преподобный же старец окропи его священною водою и все христолюбивое его воинство и даст великому князю знамение, крест христов, на челе, и рече ему: «Поиде, господине, нарек бога; господь бог да будет ти помошник и заступник». И рече ему тайно: «Имаеши погубити супостаты своя, елико довлеет твоему царству, и тебя самого уязвят сыроядцы копием под левую пазуху, но не ко смерти будет ти; толико мужайся и крепися и призывай бога на помощь». И рече ему князь великий: «Даждь мне от своего полку два воина, Александра Пересвета и брата его Андрея Ослябяту, и ты с нами пособствуеши». Преподобный же старец Сергий скоро повеле своим воином, Александру старцу и Андрею, готовитися, яко ведомо быша при ратном времени великии наездники, Андрей сто гнаше, а Александр двесте гнаше, наезжаша. Они же сотвориша по словеси старца своего Сергия. И дает им старец в тленных место нетленное оружие: крест христов нашит на скимах. И повеле им вместо шоломов возлагати на себя и даст их в руце великому князю и рече ему: «Се тебе мои оружники, а по тебе, государь, поборники». И рече им святый старец: «Мир вам, братия моя, постражите, яко добрии воини христовы!» И всему православному войску даст христово знамение, мир и благословение. Князь же великий Дмитрей Иванович обвеселися сердцем, не исповедает никому же. И рече ему святый старец: «Идеши ко граду Москве!» Аки некое сокровище некрадомое, несый благословение от старца. Князь же великий, приехав к Москве, иде з братом своим со князем Владимиром Андреевичем ко преосвященному митрополиту Киприяну и поведа единому митрополиту, како рече ему старец и како благослови его и все его войско. Преосвященный же митрополит повеле сия словеса хранити на сердцы своем, не поведати никому же.

Приспевши же четвертку августа в 27 день на память святаго отца Пимина Великаго и восхоте князь великий Дмитрей Иванович изыти противу безбожных печенег и ити с собою брату своему князю Владимеру Андреевичю. И прииде в церковь святыя богородицы пред образом господним, пригнув руце свои к переем своим, источники слез проливающе и моляся рече: «Господи боже наш, владыко страшный и крепкий, воистинну царю ты славный, помилуй нас грешных, егда унываем, к тебе единому прибегаем, нашему спасителю и благодателю, от твоея бо руки созданы есми, но вем, господи, согрешения моя, сотвориша ми главу, не остави нас и не отступи от нас. Суди, господи обидящая мя и возбрани борющихся со мною, приими оружие и щит, востани в помощ мою и дай же мне победу на противнаго царя Мамая, и да познают врази мои славу твою».

И паки приидоша к чюдотворному образу госпожи царицы всея твари, юже апостол Лука еуангелист, еще жив сый и написа, рече: «О чюдотворная госпоже царице богородице, человеческая заступнице, тобою бо познахом истиннаго бога воплощьшагося и рождьшагося ис тебе, не предаждь, госпоже, в разорение града сего поганым еллином, да не осквернят святых твоих церквей и веры християнские, и моли сына своего, той смирит сердца врагом нашим, да не будет рука их высока. Свою, госпоже, помощь поели, нетленную своею ризою покрый нас, и нестрашливым к ранам будем, на тебя бо ся надеем, иже в молитве сыну твоему, яко твои есми раби. Вем, госпоже, аще хощеши нам помощи на противныя сия враги, иже не призывают святаго имени. Мы же, госпоже пречистая богородица, надеемся на помощь твою и подвизаемся противу безбожных печенег; да будет умолен тобою сын твой и бог наш».

И паки идоша ко гробу чудотворца Петра митрополита преблаженнаго и любезно к нему припадая: «О чюдотворный святителю христов Петр, по милости божии чюдо дееши непрестанно, Петр митрополит, во гробе. Ныне приспе время тебе молитися общему владыце христу: ныне убо супостаты сугубо ополчишася, безбожныя враги наша, на град Москву вооружишася; тебе господь дарова нам крест и нашему спасению, тебе светлую свещу, светящю на всю Рускую землю, тебе подобает молитися о нас, да не приидет на нас рана смертная и рука татарская да не погубит нас. Ты бо еси страж наш крепкий от сопротивных нападениих, яко твоя есмь паства».

И скончав молитву и помолися митрополиту. Преосвященный же митрополит благослови его и дав ему христово знамение крест и посла священный собор со кресты в Спаские ворота и в Никольские и в Констянтиновския врата со живоносными кресты и со святыми иконами, да всяк воин изыдет благословлен. Князь великий Дмитрей Иванович з братом своим со князем Владимером Ондреевичем иде в церковь небеснаго воеводы архистратига Михаила. Пришед князь великий ко архистратигу Михаилу и помолися со слезами, глаголаше образу его и приступивше ко гробом православных князей русских, прародителей своих, рече им: «Истинный хранителю православию поборницы, аще имате дерзновение у господа, помолитеся о нашем унынии, яко ныне востанне приключися нам, чадом вашим, ныне убо подвизайтеся с нами». Многие изрече словеса, изыдоша из церкве.

Княгиня же великая Евдокея и другая княгиня Владимирова Мария и иных православных князей княгини и с воeводцкими[450]женами тамо стояще, провождающе в слезах и в возрыдании сердечнем, не могуще ни слова изрещи, и даст великому князю конечное целование, и прочий княгини и боярыни тако же целование отдаша и возвратишася с великою княгинею Евдокеею. Князь же великий сам мало удержася от слез народа ради, а сердце слезяше, но утешаше свою великую княгиню и рече: «Жено, аще бог по нас, то кто на ны».

Князь же великий Дмитрей Иванович всед на избранный свой конь, и все князи руские и воеводы вседоша на кони своя. Солнцу ему на востоце сияюще ясно, путь же ему поведают сродника его Борис и Глеб.

Тогды, аки соколы ударишася от златых колодиц из града Москвы, возлетеша под синие облацы и возгремеша своими златыми колоколцы, хотят ударитися на многие стада лебединые, и тое удариша сынове рустии з государем с великим князем Дмитрием Ивановичем и хотят ехати на силу татарскую. Князь же Владимер и белозерские князи особе своим полком выехали, бысть добре изрядно видети полки их. Князь же великий Дмитрей Иванович отпусти брата своего князя Владимера Андреевича на Брашеву дорогу с своими силами — 30 000. А белозерские князи поидоша в Болвановскую дорогу — 25 000. А болшая сила с великим князем поидоша дорогою[451] на Котел — 50 000. И вся сила уже на Коломне, выехав князь Дмитрей Иванович. На Коломне стук стучит велик. Повеле князь великий двигнутися своему стягу черному по широце дороге, напред солнце огревает, понеже по государе ветрец кроткий дыхает. Сего бо ради разлучися князь великий з братом своим со князем Владимером, яко не вместитися одною дорогою итти.

Княгиня же великая Евдокия с[452] своею снохою со княгинею Мариею и со всеми княгинями и воеводскими женами и вниде в златоверхий терем в набережный в свои сени и сяде под стеколчатым окном на одре, уже бо конечным зрением на своего государя на великого князя Дмитрия Ивановича, слезы проливающе, аки реченную струю с печалию великою. Приложи руце свои к переем своим, глаголюще: «Господи боже мой, призри на смирение наше и сподоби мене видети своего государя славнаго в человецех великого государя князя Дмитрия Ивановича, подаждь ему помощь от крепкия руки своея победити ему противныя ему супостаты. Не сотвори, господи, яко же за мало лет брань была на Калках християном со агаряны и убита тогда православных християн 400 000[453]. От таковыя беды господи спаси нас и помилуй, не даждь, господи, погибнути оставльшему християнству, и да славится имя твое святое. А от поганския беды Руская земля погибла. Уже бо не имамы надежды ни на кого, токмо надеемся на всевидящаго бога. Аз же имея у себе две отрасли еще малы суще, Василий да Георгий, да поразит и их, яко же солнце с юга или ветр повеет противу западу, обои бо сего терпети не могут — млады суще. Аз же тогда что сотворю? Но возврати, господи, государя моего, отца их князя Дмитрия Ивановича по здорову, то и земля их спасетца, а они царствуют во веки!».

Князь же великий поим с собою сурожан, московских гостей, видения ради; аще что бог случит ему государю, имут они поведати об нем в дальних землях, яко гости хозяеви быша: Василия Капию, Сидора Олуферьева, Констянтина Петунова, Козму Ховрина, Онтона Верблюзина, Михаила Саларева, Тимофея Везякова, Дмитрия Чермнаго, Дементия Саларева, Ивана Шихца. И подвигошася князи рустии успешно, яко медвеные чаши пити и стеблия виннаго пития: хотят чести добыти и славнаго имени. Уже бо стук стучит и гром гремит в раннюю зарю. Князь же Владимер Москву реку перевозитца на красном перевозе[454] в Боровске. Князь великий прииде на Коломну на память святаго Моисея Мурина, туто же быша мнози воеводы ратныя, встретоша великого князя Дмитрия Ивановича на реке на Северке, епископ же его встрете во вратех градных со живоносными тресты и з собором и осени его крестом и молитву сотвори: «Спаси, господи, люди своя». На утрее же князь великий повеле всем князем выехати к Донцу на поле: Во святую неделю по заутрени начата много ратных трубы и органы мнози бити и стязи убо мнози простерты у саду Панфилова. Руские же сынове поступиша поля Коломенския, яко невместно бысть никому же зрети очима от множества силы. Князь же великий Дмитрей Иванович выехав з братом своим со князем Владимером Андреевичем, видевше же множество войска собранное и возрадовашеся радостию великою и урядиша коемуждо полку воеводу уставиша. Себе же князь великий взял паки белозерских князей. В правую руку уряди князь великий брата своего князя Владимера Андреевича и дает в полки ему у князей ярославских. А в левую руку урядиша князя Глеба брянсково. В передовой полк Дмитрия Всеволодова да брата его Владимера. С Коломенскими же воеводами Микула Васильевича, с володимерцы воевода Тимофей Волуевич, с костромичи воевода Иван Родионович, с переславцы воевода Андрей Секирович. А у князя Владимера был воевода Данила Белеутов, Констянтин Кононов, князь Федор елецкой да князь Юрьи мещерской, князь Ондрей муромский.

Князь великий Дмитрей Иванович, урядив полки своя и приказа коемуждо полку воеводу, и повеле Оку реку перевозитися, заповеда всем князем и воеводам, да аще кто пойдет вас по Рязанской земли с великими силами, но ни коснися ни един у вас власу главному земли Резанской. А сам князь великий, взяв благословение у архиепископа Коломенсково, перевезеся Оку реку со всеми силами.

И как будет князь великий на другой стране реке и вси князи и воеводы и вся Руская земля и сила, и повеле князь великий всем воеводам росчести силу ево, кождо под которым воеводою, сколко силы, розочтоша же тогда Рускую землю. Говорит бо тогда 1-ый[455] князь Федор Семенович: «Подо мною силы 25 000»; вторый воевода князь Глеб Брянской: «Подо мною силы 25 000»; третий воевода говорит князь Дмитрей Всеволожской: «Подо мною силы 36 000»; четвертый же воевода князь Михайла Васильевичь: «Подо мною силы 20 000»; пятый воевода говорит Тимофей Волуевич: «Подо мною силы 15 000»; шестый воевода Иван Родионовичь Квашня: «Со мною силы 16 000»; седмой воевода переславский Андрей Серпуховичь: «Со мною силы 16 000»; осмой воевода князь Андрей Муромской: «Со мною силы 18 000»; девятый воевода Данила Белеутов: «Со мною силы 13 000»; десятый воевода Констянтин Конанович: «Со мною силы 20 000»; да всей силы с великим князем Дмитрием Ивановичем 400 000 без дву тысящ кованой рати. Того же дни приехаша после числа за Оку реку к великому князю посадники новгородцкие Великого Новаграда, а с ними силы пришло 30 000, и биша челом великому князю Дмитрию Ивановичю.

В то же время отпусти третию сторожу избранных своих удалцов, яко да купно видятся со тотарскими сторожи в поле: Семена Милюка, да Игнатя Кренева, да Фому Тынину, да Петра Горского, да Карпа Олексина, Петрушу Чюракова и иных многих ведомцов 90 человек. И рече князь великий брату своему князю Владимеру: «Поспешите, братие, противу безбожных печенег; аще ли смерть приключитца, нам, но не престанем — ни без ума нам ся смерть». Идоша путем своим князь же великий Дмитрей Иванович, моляся господу богу и призывая на помощь и сродников своих святых старстотерпцев Бориса и Глеба.

Слышав же то Олго резанский, яко уже князь великий грядет со многими силами противу безбожных тотар царя Мамая, ноипаче вооружен твердо верою, он же к богу от всего ума упование имуще. Князь же Олг резанский нача блюстися, с места на место преходя, со единомысленики своими, глаголя: «Аще бы мочно нам послати ко многоразумному Олгерду литовскому против таковаго приключьшагося тако имам мыслити, но отовсюду нам изостали пути, но мы же по преднему мыслихом, яко не подобает руским князем противу восточнаго царя стояти с копием. Ныне убо что помышляюще, откуду прииде ему разум и помощ великая, яко противу нас трех прииде ему разум вооружитися?» И рекоша ему бояре его: «А нам, господине Олг, за пятдесят дней поведали и мы стыдилися тебе рещи; скажут, в вотчине его калугер Сергие зовут; тот велми прозорлив, той ноипаче вооружи его на царя и от своей обители дасть ему два воина калугера, добре силны».

Слышав же то Олг резанский от своих бояр, нача сердитися на своих бояр; «Почто мне сего не поведали преже, да бых умолил того царя нечестиваго, да ничто же бы зло сотворилося, не аз бо един оскудех умом, но и паче разумнее мене Ольгерд литовский, но той бо чтет закон Петра Гугниваго латвйскую веру, аз же окаянный разумех истиннаго бога, но что ради поползохся? Того ради рече божественное писание: «Аще раб ведый закон господина своего, а преступает, то бо ему бывает без милости». Ныне убо, что сотворю; которому учну работати? Аще бы великому князю работал, то отнюдь не приимет мене: весть измену мою к себе; аще ли приложуся к нечестивому, но и дороги ми несть, како к нему ити на помощь; аще ли пойду к нечестивому, поистинне, яко древний гонитель буду Христов, яко же древняго Святополка земля пожрет мя, но и аз токмо стяжания лишен буду, но и живота гонзну; но аще бог по нас, но никто же на нас, и еще оного старца Сергия, помогает ему. Аще ли же ни единому помощи не сотворю, то како вопреки могу от обоих прожити? Которому бог поможет, к тому и аз присягну». Олгерд же по предреченным своим сродником приближеся, а привел бе бяше Литвы много и агарян, иже итти ко царю Мамаю на помощь. Бывшу же убо Ольгерду у Одоева и слыша про великого князя Дмитрия Ивановича, яко собра войска много Руси и Словенскую землю и поиде к Дону, и убояся Олгерд, и пребысть тут. И оттоле недвижешеся и нача размышляти своей суетный помысл и видев свое совокупление розно идуще и нача сердетися и развратися и рече: «Елико не достанет человеку своего ума и мудрости, а чюжею мудростию не жити, но преж сего николи же Литва от Резани учима бывает, ныне же изведе мя князь Олго резанской из ума, а сам ноипаче себя погуби. Ныне же убо пребуду зде, дондеже услышим победу московскаго великого князя».

В той же день гонець пригонил к Олгерду литовскому от земли Литовские и привезл к нему книги написаны сицевым образом, писаны бысть про его дети, что пойдоша его дети на помощь великому князю московскому Дмитрию Ивановичю, и они како советовали промеж себя, два брата князь Андрей да князь Дмитрей, глагол же их таков бысть. Слышав сие князь Андрей полотский, князь Дмитрей брянский, Олгердовичи, яко велика беда и попечение и туга настоит князю Дмитрию московскому и всему православному християнству от безбожнаго царя Мамая, и оттуду мысляше, отцем ненавидими бяше обое, ноипаче. боголюбивы, вместе бо крещение прияли есте от мачехи своея от княгини Анны. Беста бо, аки некия класы доброплодныя подаваемыя живуще посреде нечестия, не имамы плода, когда достойна сотворити. Посла Андрей к Дмитрию тайную буквицу малую, в ней же бе писано: «Се брат мой возлюбленный, яко отец наш отверзе нас от себе и не возлюби нас, дав нам закон свой ходити по нему. Се мы, что воздадим о том, яко разумех бога истиннаго. Ныне убо скончаем подвиг добр подвижнику христову и началнику християнскому великому князю Дмитрию Ивановичю московскому. Ныне убо ему, великому князю, туга есть велика от поганых измаилтян. Но еще отец наш побарает по них и князь Олго резанский приводит нечестивых тотар. Нам же подобает сия свершити, яко божественное писание глаголет: «Братие в бедах пособивый бывайте». Но помыслим сами себе, отцу ли станем противитися или к великому князю Московскому итти на помощь; рече святой апостол Лука еуангелист, спасителя нашего христовы уста его рекше: «Предани будете родители своими или братиею и умертвитеся имени моего ради, претерпевый до конца, той спасен будет, и слезем от плода являющагося терпения и предадимся истинному плодовиту винограду христову, возделанному рукама божиима. Ныне же подвизаемся не земнаго ради княжения, но небеснаго царствия и чести желая, яже господь даст творящим волю его». И прочет же князь Дмитрей Иванович послание и нача радоватися и от радости плакати и рече: «Владыко человеколюбче! Дай же нам, господи, сотворити тму тем подвига сего добраго, ему же открыл господь все добрая брату моему». И рече послу тому, повелел: «Тако рцы брату моему: Готов есми дни сего по наказанию твоему, колика войска моего купно со мною будет божиим промыслом совокупленых браней ради приходящих от Дунайских агарян. Слышах бо, яко приидоша ко мне вестницы от Северки, ту бо хощет князь великий Дмитрей Иванович ждати безбожнаго царя Мамая и злых его сыроядцов. Уже день пребысть, но нам подобает итти к Северстей стране, тамо же нам меж собою совокупитися, а путем отца своего идем, да не возвратитца на нас отца нашего студ и клятва от уст его».

И по малех же днех соидошася оба брата Олгердовича со всеми своими силами к Северстей стране. И уведев же и воздрадовашася, яко же иногда Иосиф Беньямина брата своего узре тако же. И се два брата узреша себе множества войска уряжено нарочито противницы. Приспеша же на Дон борзо, наехаша великого князя Дмитрия Ивановича. Слышав же Ольгерд от вестника своего и разслушав посланные книги от своих доброхотов, что его чада пошли к великому князю на помощь. С того же Ольгерд добре пробудився и помыслиша себе тако: «К кому аз пойду на помощь? Ко царю пошол бых, ино ми уже пути несть от великого князя. Аще ли пойду к великому князю, но уже оба сына моя напреде мене у него есть, но вем, что сотворити нам[456]». И глаголюще «к нему ближнии его приятели: «Преже сего времени сице бысть. Сыны отца на бою головы свои кладут, а сии тоже творят твои два сына. Аще ли уже убьют их, то ты сам спасешися в своей земли Литовской и их грады завладееши. Аще ли поидеши к великому князю, то тамо убиен будеши от царя Мамая по предреченным книгам посланным, что бо восприемлеши. Аще ли царь Мамай одолеет московского князя, а без тобя, отговорисся, что ти дороги князь великий поотнимал, а к своей земли со всею силою выехал вон». Слышав же Ольгерд литовский от своих панов речь такову и полюби словеса их и глаголаша слово от уст своих: «Помози, господи, детем моим, а не Мамаю».

И князь великий глаголаше брату своему князю Владимеру: «Видиши ли, брате, дети отца остависта, а к нам приидоша». Угониша великого князя об сю страну Дону на месте на Черном на Березаи. И поклонишася литовские князи великому князю московскому и почти их князь великий добр и многи дары подаст им, назва их себе новонареченная[457] братия, руские князи Олгердовичи. А силы с ними прииде 46000 кованой рати. Борзо же князь великий Дмитрей Иванович московской посла вестника своего к Москве ко преосвященному Киприяну митрополиту и ко преподобному старцу Сергию и к великой княгини Евдокеи, яко два брата Олгердовичи приехаша ко мне на помощ, утаяся отца своего Олгерда. Слышав же преосвященный Киприян митрополит, прослезися, нача молитву творити: «Господи, владыко человеколюбие! Помилуй и избави руских князей и все войско их, яко противник наши ветри на тихость преложишася». И посла митрополит по всем монастырем гонца своего и к преподобному старцу Сергию и по всем церквам, и повеле господу богу молитвы творити день и нощь. Слышав же тое великая княгиня Евдокея божию милость и много милостыни творя нищим, а сама княгиня непрестанно текуще к церкви божии день и нощь. Се же паки оставим, на преднее возвратимся.

Поиде же князь великий по широце дороге, радующеся своего воя совокупления, зряще же убо на зменение всяк воевода прострете, чающе стретения с погаными. Глаголюще тогда князь великий: «Братия моя милая, литовские князи, коея ради потребы приидосте семо, а яз вас не чаял к себе на помощ». Они же рекоша ему: «Господь бог посла нас на твою помощь». Рече же князь великий: воистинну есть божии ревнители праотца Авраама, яко тайно Лотови, поможе бог вскоре, тако же великому князю Ярославу поможе бог отмстити кровь братии своея. Стояще же князь великий со многими силами на месте нарицаемом Березай, яко за двадесять и за три поприща до Дону. Приспевши же день сентября в 4 день на память святаго пророка Захария и убиение князя Глеба Владимировича. В то же время приехаша два сторожи его к великому князю, Петр Горской да Карп Олексин, приведоша язык сановит царева двора, тот же язык поведает великому князю: «Уже царь на Кузьмине гати, не спешит бо царь, ожидает Олгерда литовского и Олга резанского, а твоего собрания ни вести нет, ни стретения не чает царь противу собя по предреченным писанным грамотам Олгердовым, по трех же днех имает быти на Дону». Князь же великий вопроси его о силе цареве, он же рече: «Не счести силы никому же, толико множество».

Князь же великий нача думати з братом своим, со князем Володимером Андреевичем, и с литовскими новонареченною братиею и с воеводами, глаголаше: «Братия моя милая, князи и бояре, думайте, зде ли паки пребудем или за Дон перевеземся». И рекоша ему бояре московские: «Предадим живот свой смерти на сей стране Дону». И кликнута Олгердовичи от горести сердца своего: «Не слушай, княже великий, крамолников московских, поедь за Дон реку, аще на страх не дерзнеши, желания не получити, ни славнаго имени вовеки». Сами же оба брата удариша по конем своим и побредоша за Дон реку и вся сила их за ними, глаголюще великому князю Дмитрию Ивановичю: «Хоще ли, княже, крепкаго сего войска, повели возитися за Дон реку; аще на страх не дерзнеши, желания не получити ни славнаго имени во веки, то ни един не помышляет вспять от великия силы царя Мамая, яко надобно вещати: «Не в силе бог, в правде бог». Сродник твоих и наш Ярослав, перевезеся за реку; Святополка победи, прадед твой, князь великий Александр Ярославич, Неву реку перевезеся, короля победи, нарекши бога на помощь себе, тако же подобает князь великий, Дмитрей Иванович, и тебе творити. Аще ли побием силу противных своих, и то все спасемся, аще ли что бог пошлет нам смерть, то вси общую смерть приймем от князей и от простых людей. Тебе же великому князю смертныя помыслы подобает бо иными глаголы глаголати, но теми словесы укрепитися войску бо твоему, мы убо видехом, яко множество избранных витязей войска твоего хотят за тебя, государя, главы своя покласти».

Слышав же князь великий словеса их и повеле войску своему Дон реку возитися. Вестницы же ускоряют и глаголет: «Уже приближаются татарове». И мнози сынове рустии возрадовашася радостию великою, зряще своего подвига желаемого, его же на Руси возжелеша за многи дни.

Мнози волки притекоша от моря на место грозно, воют по вся дни и по вся нощи непрестанно, гроза велика. По полком же храбрым сердца утвердишася, уншии слышав укротишася. Мнози же враны необычно собрашася и не умолкая глаголаше, а галици своею речию говорят, а орлы мнози ото устья Дону слетешася, и те по аерам летающе кличют, ждуще того грознаго дни богом извольшаго, яко имат пасти труп человеческий и кровопролитие, аки морстей воде.

От таковаго страха и грозы великия древа поклонишася, а трава постилашеся. Мнози же унывают, видяще пред очима смертная чаша. Поганий студом омрачатся погибели живота своего, понеже убо у смерти поганий погибе память их с шумом, православний же человецы процветошася радостию, ждуще совершеннаго оного обетования и прекрасных от Христа венцов, како поведал преподобный старец Сергие. А вестницы же ускоряют, яко же поганий приближаются.

В 6 день прибеже Семион Милюк с своею дружиною, а поганий по них гонишася, о полцы наши разишася. И возвратишася вспять и поведаша царю Мамаю, яко князи рустии ополчишася при Дону стоят. Божиим же. промышлением узреща людей множество уряжено, и они поведают царю своему с четверицею войска цх уряжена, а нашего боле собрания. Он же нечестивый царь разжен дияволом, разумев свою погибель, крикнув напрасно, испусти глас свой рече: «Такова ли моя сила, аще сего не одолею своего слуги, то како имам возвратитися вспять в свою землю, срама своего не могу терпети». И повеле своим всем вооружитися. Семен же Милюк поведа своему великому князю Дмитрию Ивановичю, яко на Гусницы на броду стоят ту: «Стражи его нас узрели толику за едину нощ имущи его меж нами, утре же имам быти на Непрядне реки. Тебе, государь, великому князю, подобает дни сего исполчити полки. Ноне ускорят поганий тотарове». И нача князь великий Дмитрей Иванович з братом своим со князем Володимером Ондреевичем и с литовскими князи з Дмитрием я с Ондреем Олгердовичи до шестого часу полцы уряжают.

Некто же есть воевода при приезде[458] с литовскими князи, именем Дмитрей Бобров, а родом земли Волынские. Се же есть нарочитый полководец, велми горазн полков уставливати по достоянию, елико кому где подобает стояти. Князь же великий Дмитрей Ивановичь поим с собою брата своего, князя Владимера Андреевича, и литовских князей и вси князи и воеводы, выехав на место высоко и видев образ святый вооружен во християнском знамени, аки некий светильницы солнечный светяще. Время ведреное и ревут ревним стязи наволочены златом и простирающеся хоботы их, аки облацы тихо трепещут, хотят промолвити. Богатыри руские, аки живые хоругви пашутца, доспехи же руских сынов, аки воду всебыстрыи колебашеся, а шеломы их на главах, аки утиная глава — роса во время ведра светящеся, еловцы же шеломов, аки пламя огненое горит. Умилно видети и жалостно зрети таковых руских князей, удалых детей боярских, бранная учрежения. Тако бо вси единодушно равно един за единаго хощет умрети и вси единогласно глаголяще: «Боже святый, призри на нас, даруй православному царю нашему, аки Констянтину, покори под нозе его всякого врага и Азмалика, якоже оному кроткому Давыду». Сему же дивишася литовские князи, рекуще: «Никако же бысть таковаго достойно всякому войску, преже нас есть таковому».

Князь великий Дмитрей Иванович, видев полцы своя достойно уряжены, и сшед с коня и паде на колени своя на траву ковылу прямо великому полку черного знамени, на нем же бысть образ владыки господа нашего Исуса Христа, противу знамени поклонися и начя князь великий молитвы деяти из глубины сердца своего велегласно глаголати, плакати и призывати бога на помощь.

Молитва: «О, владыко вседержителю, призри смотрительным своим оком на смиреныя своя люди, твоею бо, господи, десницею сотворени суть и святою и честною кровию твоею искуплени, род християнский; внуши, господи, глас молитв наших и обрати сердце свирепому сему врагу варвару на смирение, да не повелику бо злотворят рабу твоему, обрати свое лице на нечестивыя, яко не призывают имени твоего святаго; молюся образу твоему святому и пречистей твоей матери и твердому и необоримому милостивому святителю Петру рускому, иже на твою помощь надеемся и не смею призывати имени твоего святого».

Князь же великий, скончав молитву и всед на конь свой, нача по полком ездити со князьми и с воеводами, коемуждо полку сам рече своими усты: «Братие, князи и воеводы и молодые люди, сынове християнстии, от мала и до велика. Уже, братие, днесь день уходит, а нощ приближися, бдите и молитеся в сию нощь, крепитеся и мужайтеся, кождо вас, утре бо вас немочно урядити. Уже бо, братие, гости наши блиско суть на реце на Непрядне, утре бо, братие, вси имамы от них пити чашю общую, тое бо, братие, нам християнским сыновом господь весть, промеж себя чашу поведеную, ей же друзи мои милые на Руси, иже вожделеша пити чашю смертную за святыя божия церкви и за веру православную и за землю святорускую и за мою обиду и уповайте на бога единаго живаго, да мир будет вам братие моя, иже ускоряются татарове».

Брата же своего князя Владимера Андреевича посла вверх Дону в дуброву, яко да утаитеся от полков, и даст же ему достойных ведомцов своего двора удалых людей 17, еще с ним отпусти воеводу своего известного Дмитрия Волынца. Уже бо нощь приспе противо светоноснаго праздника святыя богородица, уже бо тогда нощь одолжися со днем летним. Еще же бысть тогда теплота в нощи той велика и тихость велми, мразы росныя явишася. Воистинну бо рече божественное писание: «Нощь несветла не верным, верным же просвещение». И рече Дмитрей Волынец к великому князю: «Испытаю, княже, свою примету ратную, кому будет божия помощь. Уже бо нощь сия глубока, а заря похищается». Дмитрей же Волынец, всед на конь свой и поим с собою единаго великаго князя Дмитрия Ивановича, и выехав на поле Куликово и став промеж двема великими силами. Слышав же стук велик и клич, аки гром гремит, трубы многия гласят, а з заде их, аки волы грозно воюще, велика бысть гроза необычно, а по десной же стране вранове кличюще. И бысть глас велик птическ, а противу вранов, аки гора играюще, по рецё же той по Непрядне, аки гуси и лебеди крилома плещуще, необычно грозу подающе.

И обратися на полки руские и бысть тишина велика. Рече Волынец: «Что слышел?» Князь же рече: «Ничто же, но толко видехом великий: «Слышахом, брате, гроза велика есть». И рече ему Волынец: «Что слышел?» Князь же рече: «Ничто же, но толко видехом огненые зари снимахуся, а из них выступает, аки кровь». И рече Волынец: «Молися государь богу, добрыя знамения видятся, но толко призывай бога на помощь неоскудно верою. Но еще, княже, есть у мене примета вторая». И сниде с коня и паде на десное ухо, приниче к земли и предлежит на мног час, и востав, и абие по сем рече ему князь великий Дмитрей: «Что есть примета се, брате Дмитрие, слышав?» Он же не хотя ему сказати. Князь же великий нудив его. Он же рече: «Едина бо примета есть на великую скорбь, а другая на неизглаголанную в род и род по тебе. Я слышал — земля плачет еллинским языком чад своих, а другая страна, аки во свирель плачевную, добре жалостно слышити. Аз же множество тех примет преж сего приях, испытай их при ратном времени и у прежних полков. Се слышах тако же и ныне, надеяся на милость божию и молением сродник ваших новых страстотерпец Бориса и Глеба; аз чаю победы на поганых, а християном много падение будет». Слышав же то князь великий прослезися. И рече: «Тако будет победа християном и державе твоей». Волынец же рече: «Не подобает тебе, царю, в полцех сего поведати, но токмо вели всякому богу молитися и святых призывати на помощь, и в утри рано подвигните колени свои и повели всем воеводам и вся кому вооружитися в доспехи, уже бо оружие непобедимое на противных».

Туто же некто разбойник именем Фома Хабесов поставлен бысть от великого князя Дмитрия Ивановича на реце на Чюре на Михайлове для крепкие сторожи мужества его ради от поганых. Сего уверяя бог разбойника, откры ему видение видети в нощи велико, яко на высоке облаке виде изрядно аки некий полк от востока велик зело, от полуденныя же страны приидоша два юноши светлы в руках имуще мечи остры, и рекоша полковником татарским: «Кто вам повеле отчину на Рускую землю потребити, понеже дарова нам господь бог стрещи отчину свою Рускую землю». И начаша юноши их сещи и не един от них не избысть, отнеле же человек той уверен бысть и целомудр к богу.

Наутрия же поведа разбойник великому князю Дмитрию Ивановичи) единому же: «Виде на небесех видение». Рече же ему князь великий: «Не глаголи, брате, никому же, мудра бо есть вещь сия и страшна. Аще ся будет тако». А сам государь восплакася горько от всего сердца своего и воздев руце свои на небо и рече: «Господи владыко человеколюбие, молитвами святых твоих страстотерпец. Бориса и Глеба помози нам, яко же Моисею на Аммалика и яко же Давиду на Голияда и первому князю Ярославу над Святополком и прадеду моему великому князю Александру над хвалящим римским королем. Тот же король хотел разорити отечество наше Рускую землю, тако же и сей безбожный царь Мамай хощет попрати святую православную веру християнскую, разорити святыя церкви. Не даждь нам, господи по грехом нашим и поели милость свою и просвети нас благоутробием твоим. Не даждь, господи, в посмех раб своих врагом нашим, да не порадуются врази наши и не рекут словеса ложная и неверна, где есть бог их. Бог же наш на небеси и на земли, на нь уповах, помози господи православным християном, иже имя твое призывают».

Приспевшу же сентября в 8 день великому празднику Рожества святей богородицы, святящю пятку, восходящу солнцу, бысть же мгляно суще, яко дым, и начаша же стязи простиратися християнстии и трубы гласити и арганы бити и многи сурны гласящи. Уже руские князи и воеводы и удалые люди, сердца их наполнишася ярости, идущим кождо под своим знаменем. Полцы же идуще по повелению великого князя и по уставу воеводы Волынца. А трубы гласяще, под своим стягом кождо своего воеводы. Наставшу же по второму часу дни и начаша от обоих полков страшно гласити трубы и снимахуся гласы трубныя во един глас, слышати грозной. В той же час видети милосердием божиим и молитвами святых и святителя Петра митрополита, рускаго заступника, и преподобнаго старца Сергия трубы же татарские онемеша, а руские ноипаче утвердишася. Полцы же еще межу собою не видятся, зане же утро мгляно, яко дым, но велми земля грозно стонет, велику грозу подает от востока и до запада и до моря. В то время по всем градам заморским велика гроза бысть, что земля стонет необычно в Цареграде. Цареградский же царь во страсе велице бысть и в недоумении велице бысть, что сие будет. И глагола ему воин его: «Видел есми видение, царю, за 7 дний преж сего страха: Приидоша страшный образом звери мнози на овчие стада и поядоша их и мало от них осташася, мало овец. Малые же овцы на лвовы стада образы устремишася на лвы и поядоша тех злых зверей и до единаго зверя, но аз мыслих, царю, много про сие видение, что есть таковое, и аз, царю, начал велика гроза побоища на земли, но не вем, где будет».

Князь же великий перескачючи с коня на конь и ездя по полком, глаголюще со слезами: «Отцы и братия, князи и бояре и дети боярские и молодые люди! Господа ради подвизайтеся и святых ради церквей и веры ради християнские не помышляйте земнаго ничто же. Аще. ли смерть нам приключитца, то живот вечный имамы видети. Ныне же, братия милая, потщимся на свое дело вси от мала и до велика, венцы победными увяземся от Христа бога и спаса душам нашим». Теми же словесы утвержающе полки своя.

И паки приехав под свое знамя под черное, и сседе с того коня на иного и совлече с себя приволоку червчату в царскую облечеся. Того же коня своего даст под любимаго своего постелника под Михаила Брянцу и приволоку свою на него облече, иже бе ему любим паче меры. И повеле ему стояти на том коне в той приволоце в свое место великого князя. Уже бо гроза есть велика, земля стонет, поле же Куликово перегибается, а реки, аки живы, с мест своих выступиша. Князь же великий Дмитрей Иванович, став на своем месте, воздев руце свои на небо, молящеся богу, глагола: «Боже, помози ми». И возложи князь великий Дмитрей руце свои на небо и в недра свои и вынем живоначалный свой крест, на нем же бысть воображены страсти Христовы, а в нем же бысть живоносное древо. И восплакася горко: «Се же бе конечное, надеюся, честный кресте господень, иже сим образом явивыйся православному греческому царю Констянтину, егда на бранех сущу с нечестивыми, спасовым образом победи их[459] и не могут обрезании человецы противитися, противу креста господня взирати. Тако удиви милость свою на мне, на рабе своем». Се же глаголаше.

Приидоша же в то время великому князю Дмитрию Ивановичю книги от преподобнаго игумена Сергия, в них бе написано сице: «Государю Руские земли великому князю Дмитрию Ивановичю и всем князем и воеводам и всему православному войску мир и благословение, от бога отца вседержителя творца небу и земли, преподобнаго отца Сергия. Светися, государь, веселыми очима и сердцем мужайся и крепися, призывай бога на помощь; господь бог поможет ти, имеши любедити противных, яко же прежде рекох тебе. Сего не к смерти будет ти, но к славе велицей». Слышав же князь великий Дмитрей Иванович таковое[460] писание к себе от преподобного старца Сергия и нача плаката от радости любезно и нача целовати посланника. И утвердися сердце государю великому о послании от преподобного старца Сергия, и еще[461] даст великому князю посланник от старца оного посланный хлеб богородицын. Князь же великий сьеде хлеб пречистые богородицы и простер руце свои на небо и возопи гласом великим: «О, велико имя пресвятыя богородица, помогай нам молитвами твоего угодника преподобнаго Сергия». И вседе на конь свой и взем палицу железную и подвижеся прежде сам ис полку своего битися от горести сердца своего за святыя церкви и за веру православную и за свою обиду великую. Мнози же сынове рустии и князи и богатыри, держаще его, возбраняюще ему глаголаше: «Не подобает тебе государю Руские земли великому князю самому в полку битися. Тебе, государю, подобает под стягом стояти, а нам подобает пред тобою государем мужество свое показати, тобя, государя, господь упасет милостию своею. Тебе, государю, почему разумети, кого тебе как пожаловати или дарити. Мы же, государь, все за тебя, государя, готовы главы своя положити. Тебе подобает о себе стояти, а нам, рабом твоим, подобает своими главами послужити ласковому государю. Тебя, государя, бог соблюдет, а нас не будет, и ты, государь по нас память твориш, яко же Леонтий князь память творил Феодору Тирону в книгах псаломских. Памяти ради написати повеле руских князей. Аще ли тебя, государя, единаго изгубят, то от кого нам чаяти чести и жалованья. Аще ли спасемся, а тебя единаго не будет, чей успех будет и будем вси, аки стада овчии, не имамы пастыря. И приидут на[462] нас от всех стран дивии волцы и разгубят нас, елико хто хощет. Тебе, государю, подобает себя спасти и нас».

Князь же великий прослезися и рече: «Братия моя милая, князи и бояре и молодые люди, добра ваша речь, не могу вама отвещати ничто же, но токмо похвалю вас, вы бо есте воистинну ревнители, божии раби, но паче сами разумеете, кол красно есть з добрыми людми умрети, а прията себе смерть мученическая за святыя церкви и за веру православную и за свою обиду. Егда же мученик бысть Арефа Устинияном царем Перским веры ради, еже верова во Христа и не отвержеся христов мученик веры христовы. И повеле царь усекнути его, и выведоша на позорище его и усекнуща ему главу. Се же святый великомученик Арефа радуясь конец приял, веры ради, и прият венец от Христа бога. Тако же и вы, братие рускии сынове, постражите за веру православную и приймете венец от Христа бога».

Слышав же добрии воини избраннаго воеводы и удивишася словесем великого князя, един пред единым скорит друг за другом головы своя положити под меч. Видев же князь великий Дмитрей Иванович и повеле слушати речь свою: «Вы есте, братия моя милая, руския князи. Аз приях от бога на земли власть болши всех чести и дарове, зла ли не могу терпети или с вами пити чашю общую, вы вожделеете пити чаши смертныя, и како моту терпети и како вас могу терпети и видети побежаемых, и прочее к тому не могу зрети. Аще ли спасемся, то с вами спасен буду животом. И ныне, братия милая, вооружимся силою вышняго бога творца небу и земли на противных агарян».

И уже бо первыя полцы ведут[463] Дмитрей Всеволодич да брат ево Владимер с правую руку, а о левую руку идет Микула Василевич, а сила бяше у него коломенская. По них же грядут рустии сынове успешно обои полки, несть бо им места, где роступитися на поле. Безбожный же царь Мамай, видев собрание учреженно гораздно и начаша страшити. И ехав царь Мамай на высоко место с тремя князьми видети кровопролития человеческаго, иже бе удалые люди ото обоих стран съезжаются.

Посем выехав ис полку печенег добр велик, подобен древнему Голиаду и видети страшен. Нача безбожный печенег сещи православных християн, а противитися ему не можаше никто же от вельмож наших, яко великий наездник и богатырь. Видев же Александр Пересвет данный чернец от преподобнаго Сергия старца, бе же ученей Пересвет в полку Владимера, и стрете великого князя Дмитрия и рече: «Сей ищет противника себе, аз хощу противу ему стати со оружием, токмо аще ли не стану противу безбожнаго татарина, то все вы имете от него побеждены быти». И возложи старец вместо шелома куколь на главу овою, а на верх облачаше старец мантию, бе же его увидети умилно и грозно, образ же бяше на главе его архангельский вооружен схимою повелением игумена Сергия. И рече старец: «Отцы и братия, простите мя грешнаго и благословите. И ты, брате Ослебя, моли бога за мя». Еще рече Пересвет: «Святый преподобный Сергие, помогай своими молитвами святыми». И всед на конь свой и приим в руце посох преподобнаго старца Сергия и устремися противу безбожнаго, и все християне кликнута: «Боже, помози, господи, рабу своему». И ударишася копием вместо, и копия своя приломиша и спадошася оба с коней своих на землю, и тако скончашася оба.

И ступишася на третьем часу дни и бишася крепко. Видев же то князь великий: «Видите ли, братие, уже гости приидоша к нам ясти и пити крови человеческия, и ведут промежу себя победныя чаши, предних же напоиша и наши весели успоша сном смертным. Время бо прииде, а час приспе». И ударишася вси людие по конем своим и сступишася и кликнута вси, единогласно глаголюще: «С нами бог!» И еще и паки рекуще: «Боже християнский, помози нам!» Печенези же своя боги кликнута и ступишася крепко, бьющеся напрасно, сами себе разбиваху, не токмо оружием, и под конми умираху, от великия тесноты задыхахуся, не мощно бо вместитися на поле Куликове. На том бо поле силно ступишася полцы, а из них выступишася кровавая заря, в них же трепещут силнии молнии от облистания мечнаго и от ломления копейнаго и от мечнаго сечения. И бысть трус велик и страшен и грозно есть в тот час зрети сего грознаго часа и дни; в мегновении ока погибе толико народа божия создания. Но воля божия совершается. Уже бо час 4 и 5 бьются християне же не ослабевают, а печенези ж болши наступают. Уже бо час 6 и 7 наставше. Божиим попущением грех ради наших начаша поганий одолевати християн, уже много побита, мнози же от сановитых падоша руских богатырей, аки древа поклонишася или аки трава от солнца усыхает и концы под копыта постилаются. Мнози же сынове рустии спадошася, а самого же великого князя Дмитрия Ивановича велми уязвиша копием под левую пазуху. Он же уклонися с побоища на седмом часу дни того, яко немощно ему бе велми имается. Уже бо многажды стяг великого князя подсекоша татарове, но силою божиею вышняго творца но паче еще укрепишася стяг. Се же слышахом от перваго самовидца, глаголаше: «Се же сказахом великому князю Владимиру видение таково. Бысть же в тое время видехом над нами небо отверсто, из него же изыде багряная заря над вами ниско держаща тот облак руками апостольскими и пророческими. В седмый же час опустися облак на полк великаго князя Дмитрия». В то же время християнстия полцы оскудеша, уже бо мало християн, а все татарове. Слышав же то князь Владимер восплакася горко, не могий терпети. И рече Дмитрию Волынцу: «Что убо, брате, Дмитрей, польза стоянию нашему?» И рече ему Дмитрей: «Беда велика, князь, уже пришла година, князь, уже[464] класы пшеничныя подавляемы, а терние растуще. Еще потерпим мало время и ожидаем подобнаго часа себе, ждем, во нь же имать даровя ютдавати противо. Токмо, в сей час пожди, в он же имать благодать божия и помощь християном». Князь же Владимер воздев руце на небо и рече: «Господи боже, вышний творец, царь небесный, сотворивый небо и землю, предстани над злодеи сими. Не предаждь, господи, порадоватися врагу нашему царю Мамаю, мало показни, а много помилуй, воздаждь, господи, милость свою».

Сынове же рустии в полку его плачющеся, видят свою братию погибающу непрестанно, поревающеся, яко звани на брак вина пити. Волынец же Дмитрей возбраняше на них глаголаше: «Пождите, буеви сынове; будет вам время утешитися с ними с нечестивыми». В то же время прииде 8 час, абие дух он возвеет по нас. Волынец же возопи гласом великим: «Государь князь Владимер Андреевич, час наш прииде!» Дмитрей же Волынец и паки рече Владимиру: «Братие и друзи милые, ныне дерзайте, сила бо святаго духа помогает нам». Слышав же се единомысленные друзи и борзо выехаша из дубровы зеленой, аки соколы, отревающеся от златых колодиц и ударишася На многие стада журавлиные, но горазно сынове рустии наехаша на силу татарскую и бияхуся, стязи же их направлены крепким воеводою. И биша же, яко отроцы Давыдовы образом лвовым, а сердцем бяше, аки серые звери, похищающе овчие стада и поядающе, тако же и сии рустии сынове, секуще оба полки и силу тотарскую и гораздно дарове отдаване.

Уже бо сила тотарская, аки трава, постилается пред русскими. Сынове поганстии, видевше своих храбрых много падающих, и кликнута от горести сердца своего, глаголаше: «Увы нам, Русь мудрая, худые с нами бьющеся, а добрых соблюдоша вперед всех!» И обратишася наши полцы. И даша плещи свои и побегоша тотарове. А по них гониша рустии сынове, глаголюще: «С нами бог, боже, помози нам!» Тотарове же бежаще, глаголюще: «Увы нам, честный Мамаю, высоко вознеслся еси и до ада сниде». Многи уязвлени рустии сынове воставаху и помогаху Руси удалцом, а биюще их без милости, но не могуще уже добре, а сами велми изнемогбша. Видев же царь Мамай своих агарян побежение и начата боги своя призывати, Перуна и Савита и Раклия и Гуса, великаго пособника Махмета. И не бысть же им помощи ни единыя от них, сила бо святаго духа, аки огнь пожигая их. Татарские же полки оскудеша от рук руских мечев. Мамай же видев в рати новых людей являются, божиим же повелением показахуся рустии сынове, аки зверие лютые, рыстаху по побоищу, изрываху, аки овчие стада. И рече царь Мамай своим князем еллинским языком: «Побегаем, братие, уже бо нам не ждати добра себе, хотя свои головы унесем». Абие царь Мамай побежит сам девять серым волком в лукоморьи и скрегчюще зубы своими, плачюще и глаголюще еллинским языком, поминающе своих друзей, исаулове, и алпатове, и князи, рекуще: «Уже бо нам, братие, у себя во дворе не бывати и на своей отчине и дедине, а детей своих не видати, а катун своих не трепати, а трепати нам сырая земля, а целовати нам зеленая дуброва». Мнози же рустии сынове гонишася по них последи царя Мамая, но не достигоша его, уже бо кони их притомишася, а сами добре изнемогоша, руце же руских сынов уже отерпли, не могуще сещи их, а мечи их и сабли притупишася о головы тотарские. И возвратишася рустии сынове, и коего тотарина обретоша об ону страну реки Неп рядно в тое пору не мертва, они же того убиваху. Сия же суть молитвами святых мученик и страстотерпец Бориса и Глеба.

Некто же есть Фома Хацыбесов разбойник стоял на сторожи от великого князя и узре князя Владимера под стягом стояще, и борзо пригони к нему Фома разбойник под стяг сам десять с товарищи, и рад быстъ князь Владимер своим людем, а Владимерова войска ни един человек, не остался под стягом, вси гонишася последи татар. Уже день преиде солнцу заходящу, вострубиша все стязи в трубы руские. И князь же Владимер Андреевич стал на костех татарских под черным знаменем великого князя Дмитрия. Грозно зрети и жалостно смотрети кровопролития руских сынов, а трупу человечно, аки силные стоги сворочены, борзо конь не может скочити, в крове по колено бродяще, а реки по три дни текуще кровию.

Князь же Владимер не обрете брата своего, великого князя Дмитрия Ивановича, в полку, но токмо литовские князи с бою приехаша. И начата князь Владимер и литовские князи плакати и убиватися о сырую землю и по полком ездити, и повеле в трубы трубити в собранные. И сьехашася со всех стран руские удалцы на трубные гласы, поюще песни ово кресту, ово мученические, ово богородицы. И собранным же людем всем в той час не обретоша великого князя Дмитрия Ивановича. И начата глаголати князь Владимер: «Братия моя милая, князи и бояре русские, сынове и молодые люди! Кто видел или кто слышел государя Руские земли великого князя Дмитрия Ивановича, пастыря и началника». И реша ему первый самовидец Юрка сапожник: «Аз[465] его государя видел на третьем часу, палицею железною бьющеся на бою». Рекоша ему литовские князи: «Мы мним его, яко в трупу жив есть». Вторый самовидец, Васюк Сухоборец: «Яз его видел на четвертом часу, биющеся крепко». Третий же рече Сенка Быков: «Аз его видел на пятом часу, биющеся крепко». Четвертый же рече, Гридя Хрулец: «Аз его видел на шестом часу бьющася крепко с четырмя тотарины». У князя Юрья некто есть имянем Степан Новоселцов, тот рече: «Аз его видел на седмом часу крепко биющеся пред самым твоим приездом, идоша пета с побоища, а уязвлена вельми. Аз ему не мог пособити, тогда гонишася за мною три татарина, но милостию божиею от них спасохся. А на великого князя Дмитрия наезжали три татарина, но един от них бысть старой наездник, тот великого князя копием уязвил, но. аз его чаю жива, а много от них пострадах». Слышав же то князь Владимер Андреевич рече: «Братия и друзи, аще кто обрящет его жива, государя Руские земли, брата моего, великого князя Дмитрия Ивановича, воистинну тот будет у нас первый человек и боярин на Москве».

И растекошася отроцы и раскочишася по всему побоищу, ищуще победителя великого князя. Овии же наидоша Михайлу Брянцу убитово в приволоце великого князя и в шеломе. Инии же наидоша князя Семена Романовича Белозерсково, чающе великого князя Дмитрия, зане же бысть приличен великому князю. Бысть же два воина етера, уклонишася на десную страну в дуброву, един именем Сабур, а другий Григорей Холопищев, а оба родом костромичи, мало выехаша с побоища и наехаша великого князя болна уязвлена[466]И трудна велми, отдыхающе под сеченым древом под березовым. И увидевше его и падоша с коней своих оба на землю и поклонишася ему: «Радуйся государь Руския земли!» Сабур же возвратися борзо и поведа князю Владимиру: «Государь наш князь великий Дмитрей Иванович добр здрав, царствует во веки». Слышав же князь Владимер и вси князи и воеводы возрадовашася радостию великою и скоро наехаша государя Руские земли и скочиша с коней вси и падоша на ногу ему, глаголюще великому князю Дмитрию: «Радуйся, государь наш князь великий, древний Ярослав, новый Александр, новый победитель врагом нашим, ты, князь великий Дмитрей Иванович. Сия же победа тебе честь дарова и довлеет твоему послужению, а божию пособию». Князь же великий Дмитрей Иванович рече: «Что мне поведаете?» Рече же князь Владимер: «Божиею милостию и пречистыя богоматере молитвами к богу и сродник наших старостерпец и мученик князей Бориса и Глеба и молитвами святителя Руския земли Петра митрополита и молением преподобнаго игумена Сергия, тех всех молитвами побежени суть враги наши, мы же спасохомся».

Слышав ж екнязь великий Дмитрей Иванович от брата своего от князя Владимира Андреевича прослезися и рече: «Братия моя милая, руские князи и воеводы сильные. Сей день сотвори господь, возрадуемся и возвеселимся в онь». И паки рече: «Веселитеся, людне, велий еси, господи, и чюдна дела твоя, вечер водворится плачь и заутра радость». И паки рече: «Хвалю тя, господи боже мой, и почитаю имя твое святое, яко не дал еси нас в погибель врагом нашим и не похвалитися нами языку чюжему, иже умыслиша на мя злая, но суди, господи, по правде моей, аз же во веки уповаю на тя». И приведоша ему конь и выехаша на побоище и видев войска своего побито многое множество безчисленое, а поганых с четверицею болши того. И обратися к Волынцу и рече: «Воистинну, Дмитрей, неложно есть примета твоя, подобает тебе всегда быти воеводою в полцех». По сем же князь великий Дмитрей Иванович нача ездити по побоищу з братом своим со князем Владимером и со иными оставшими князи и литовскими по побоищу, а сердцем болети и кричати со слезами умыватися. Наехав на место, на нем же лежат белозерские князи, вкупе побиени быша, но толико напрасно биющеся, яко един за единаго умирает. Туто же лежит Микула Васильевичъ. Став над ними много дерствова[467], князь великий Дмитрей надо всеми любезными и воеводами. Много плакася государь к ним: «Братие русские князи и воеводы местные! Аще имете дерзновение у бога, то помолитеся богу о нашем унынии. Вем бо, яко милость его велика есть. Аще с вами вкупе будем». И паки на место иное переехав и видев своего наперстника Михаила Андреевича Брянцу, близже его лежит Тимофей Валуевич. Над ними же став князь великий много плачася и рече: «Братия возлюбленная, мене ради убиени быста. Кто бо таков раб государю для сам на смерть дасться, подобен же бысть от полку Дария перскаго царя, и той тако сотвори». И тако Семену Милюку рече: «Крепкий стражу, имаши твердо пасоми еста». Князь же великий обрався на иное место и наехав Пересвета Александра чернца Брянского лежаща, и тут же лежит Таврул татарин, уподобися древнему Голияду. И примета бяше того татарина. Высота его трех сажен, а промеж плеч руская сажень, а промеж очима локоть мерной. Глагола же князь великий Дмитрей Иванович: «Видите ли, братия, руские сынове, многим же было от него пити чашу смертную, но его победи Пересвет, подобна себе супостата татарина».

Князь же великий Дмитрей Иванович на месте том повеле в собранные трубы трубити и люди сзывати храбрые, страдавших оружии от сынов измаителских. И от всех стран грядуще люди на трубный глас и весело ликующе, поюще крестныя стихи, а иные мученические, а иные богородичные. И видев князь великий людем собранным всем, и литовские князи и вси руские и оставльшие бояре местные. И став князь великий посреде их, плачася горко и радуяся, глаголюще: «Братия моя милая, князи рустии, сынове всеа Русин, вам подобает служити, а мне вас хвалити и по достоянию почтити. А егда посетит меня господь бог, аще буду аз на своем столе, тогда имам дарити достойная части». И рече князь великий Дмитрей Иванович к своему брату князю Владимиру Андреевичю и своей нареченной братии Ольгердовичем. Грозно бо, братие, в той день смотрети, иже лежит трупу християнсково, аки силные стоги, а Дон река 3 дни текуще кровию, а Мечи река запрудилася трупом: татарским.

Рече князь великий Дмитрей Иванович всеа Русин: «Считайте, братия, сколько у нас воевод нету и сколко молодых людей нет же». И говорил тогды Михайла Александрович московской боярин великому князю: «Нет, государь, у нас 40 бояринов московских, 12 князей белозерских, 20 бояринов коломенских, 40 бояринов володимерских, 20 бояринов коломенских, 50, бояринов суздальских, 40 бояринов муромских, 23 боярина дмитровских, 60 бояринов можайских, 30 бояринов звенигородцких, 70 бояринов ярославских, 100 бояринов Нижнево Новагорода, 114 бояринов тверских. А посечено, государь, от безбожнаго царя Мамая 200 000 без четырех человек. А помиловал господь бог землю всю Рускую». И рече князь великий Дмитрей Иванович: «Князи руские и воеводы местные и молодые люди! Ныне есть уже управились, кто же своего ближняго да похоронит, да не дана будут християнская телеса. в снедение птицам небесным и зверем земным». Князь же великий стоял на костех человеческих 3 дня и три нощи, разбираше християнская телеса и похорониша честно и певше над ними надгробная, а нечестивыя повергоша зверем на расхищение. И повеле вести на Русь в домы их, кождо, где пребывал, прочем же воем повеле ямы копати великие на превысоцем месте, и всех ям копаша 300 000[468].

В то же время прииде весть к Москве в 4 день после бою на память Федоры Александрийския ко преосвященному Киприяну митрополиту и к великой княгини Евдокеи и к воинским женам. И сказаша им, которые побиты. А поганый же царь Мамай побеже на место, где есть град Кафана создан бысть, и потаи же свое имя познан бысть и познан бысть от некоих купцов и убиен бысть от фрязов, и испроверже окаянный зле живот свой и с своими единомысленники. И услышав то Олгерд литовский, что победи князь великий московский безбожнаго царя Мамая и со всем его войском. И по сем рече князь великий Дмитрей Иванович: «Слава ныне господу богу нашему и помилуй нас грешных, яко не предал еси нас в руце врагом твоим. А вам, братие, князи и бояре и молодые люди, сужено на сем месте кончина принята между Дону и Днепра на поли Куликове на речке на Непрядне. А главы своя положили, братие, за святыя церкви и за землю Рускую и за веру християнскую, и простите мя, братия моя милая, от мала и до велика и в сем веце и в будущем». И рече князь великий Дмитрей Иванович ко брату гвоему князю Владимеру Андреевичю: «Пойдем, брате, в свою землю Залескую к славному граду Москве и сядем, брате, на своем княжении и на своей отчине и дедине, а чести есми мы добыли и главнаго имени». И рече князь великий брату своему и князем лиговским: «Братия моя милая, пению время и молитве час».

Приспе праздник всемирпаго Воздвижения честнаго животворящего креста и повеле всем возитися на сю страну Дону, и поеде князь великий по Резанской земли. Слышав же то князь Олег резанский, яко грядет князь великий, победив своя враги, и нача эоятися и скорбети и рече: «Горе мне грешному и отступнику веры Аристовы, почто поползохся, к нечестивому царю Мамаю приложихся». И побеже из града своего на рубеж литовский и ста ту. И рече к бояром своим: «Аз хощу ждати вестника своего, как князь великий проедет землю Резанскую, и аз тогды возвращуся во свояси». Князь же великий заповеда всему своему войску: «Аще кто поедет по Резанской земли, то не коснися ни един власу главному». Пройде же князь великий землю Резанскую, ничему же не коснувся. Иде же князь великий к своему граду Москве, и на Коломне вестницы преускоряют ко преосвященному Киприяну митрополиту, яко князь великий Дмитрей Иванович грядет, победив своя враги и супостаты, и иде на свою отчину и дедину. Преосвященный же митрополит повеле по всем церквам молебны пети за великого князя и за все христолюбивое воинство. Приеде князь великий з Дону к Коломне сентября в 21 день. Архиепископ же его въстрете во вратех градных с живоносными кресты и со святыми иконами и со всем освященным собором и крылосом и окропи его святою водою и все его христолюбивое воинство. И нача плакати с рыданием сердечным и глагола ему епископ: «Радуйся, государь наш, княже, и веселися, и твое христолюбивое войско». И абие князь великий от плача предста и нача утешатися и хвалити бога и глаголаше князь великий ко епископу: «Аз бо отче пред ним добро творих, смирихся, собрал есми злата много и послах противу ему, и он паче возъярихся на християнскую веру, а на свою погибель, разжен дияволом». И тако случися в Кесарии великому Василию, егда первый отступник веры христовы Ульян царь законопреступник иде ис Перс на великого Василия на Кесарию, хотяще разорити град. Василий же помолися господу богу со всеми християны, собрав злата много и противу к нему посла. Безбожный же паче возъярися и посла господь на него воина своего Меркурия мученика, и изби Меркурие божиею силою со всеми его, и уби войска 900 000 кованой рати, не токмо сам Меркурие, но аггели божии приидоша к нему на помощь. И рече ему епископ: «Того ради, господине, господь бог смиренному дает благодать, а гордым противится». Князь же великий пребысть на Коломне 4 дни, хотяще изыти из града в пятый день сентября. Архиепископ же проводы деюще со кресты и со святыми иконами и со всем священным собором, и проводити его до реки до Северы, и ту ставши на реки благослови его живоносным крестом и окропи его святою водою и все христолюбивое воинство и отпусти его.

Князь же великий Дмитрей разлучися з братом своим со князем Владимером и отпусти его на Котел дорогою, а сам поиде с литовскими князи на Брашеву реку дорогою. И посла гонца к Москве к митрополиту Киприяну и всему священному собору и к великой княгини Евдокеи, яко князь великий здрав есть и грядет на свою отчину. Княгиня же великая Евдокея возрадовася. Митрополит же повеле святити воду и молебен сам пети и литоргию служити за великого князя и за христолюбивое воинство. Князь же великий прииде в Коломенское село, и ту нача ждати брата своего князя Владимера, того ради разлучися з братом своим, что не вместится одною дорогою, множество бе людей. Приеде же князь Владимер борзо в Коломенское село. Князь же великий отпусти все свое войско преже себя к Москве и повеле стати всему войску по обою страну Яузы. И прииде все войско и ста на месте том по повелению великого князя. А сам князь великий прииде в самый праздник Покрова святей богородицы к Москве по заутрени, и митрополит Киприян встрете великого князя во Андронникове монастыри з живоносными кресты и со святыми иконами, и огради его крестом. И рече ему митрополит: «Радуйся, государь наш, князь великий Дмитрей Иванович, победив своя враги противные. Новый еси Александр, второй Ярослав, победитель своим врагом». И окропи его святою водою и рече ему митрополит: «Сыне мой, князь великий, ты царствуеши во веки и земля твоя спасется». И рече ему князь великий: «Аз, отче, вельми пострадах за святыя церкви и за веру православную и за землю Рускую и за свою великую обиду, и дасть мне господь бог помощь от крепкия своея руки, и молитвою святых страстотерпец Бориса и Глеба и святаго преподобнаго игумена Сергия вооружителя нашего, того вооружением и молитвами спасохся». И ту восхоте в монастыре святыя литоргия слушати и иде в церковь и нача молитися со слезами и рече: «Образ божий нерукотворенный, не забуди нищих своих до конца и че предал еси нас врагом нашим в покорение и да не порадуются о нас и да не рекут[469] в сердцах своих, где есть бог их». И изыде из церкве. И рече ему преосвященный митрополит Киприян: «Поиди, господине, на благословенное свое место во град Москву и сяди, господине, на своем княжении».

Поиде князь великий Дмитрей Ивановичь з братом своим со князем Володимером Андреевичем и с литовскими князи во град Москву. Митрополит же повеле пети стихи богородичные и мученические. Княгиня же великая Евдокия, стретив своего государя великого князя Дмитрия Ивановича во Фроловских воротех с своею снохою со княгинею Мариею и с воеводцкими женами и с воинскими. И ту виде своего государя великого князя Дмитрия Ивановича и нача плаката от радости великия и рече: «Ныне аз, государь, вижу славнаго в человецех, тебя, государя, великого князя Дмитрия Ивановича, аки солнцу на небо восходящу во всю Рускую землю». А иные же княгини и воеводския жены восплакашася горко по своих мужех: «Уже бо солнце наше закаталося, а зари наши помрачишася, уже бо нам своих государей не видати».

Князь же великий Дмитрей Иванович, увидев свою княгиню з двема отрасли, князь Василия и князь Юрья, возрадовася велми и рече: «Яко вы царствуете во веки». Поиде же князь великий с своею княгинею Евдокеею и с своими детми, вниде в церковь святаго архангела Михаила, небеснаго воина, и поклонися святому его образу и рече: «Заступниче наш, всей немощи наша». И знаменася у честныя иконы, и по сем иде ко образом сродник своих, князей благоверных Бориса и Глеба, и рече: «Воистинну вы есте наши пособницы и наши молебницы общему владыце Христу, вашими молитвами вельми спасохся от супостат наших безбожных агарян». И посем изиде из церкве з братом своим со князем Владимером Андреевичем и с литовскими князи, иде в болшую в соборную церковь честнаго и славнаго ея Успения, и став пред святою иконою и моления прилежная со слезами возсылаше благодарственая глаголаше: «Всенепорочная владычице, предстательнице и покровительнице роду християнскому, твоими молитвами избавил есть нас господь бог от рода агарянскаго от нечестивых сыроядец». Посем иде пред образ пресвятыя богородицы честнаго и славного стретения чюдотворныя иконы Владимирския: «Поистине благоглаголивый еуангелист Лука написа, госпоже царице християнская заступнице, тобою бо есть познахом истиннаго бога нашего Исуса Христа». И иде ко гробу преблаженнаго великого святителя Петра митрополита Московскаго и всеа Русии, и став у гроба и нача молитися со слезами и рече: «Ты еси преблаженне Петр, святитель наш и учитель, крепкий во бранех, молитвенник Христу, твоея бо есми паствина и прояви нама тебе господь бот последнему роду нашему и тобою защити бог от силнаго варвара и нечестиваго бусормана царя Мамая, избавлени быша от силныя его рукы, и вжег нам свещу негасимую, твоею молитвою велми пострадах и победих своя враги». И скончав молитву, изыде из церкве, иде в своя царские пресветлыя храмы на свое место в набережныя сени. И сяде на своем столе. И посем нача молитися господу богу и пречистей богоматери и утешатися нача о величии божии.

И в то время преподобный игумен Сергий з братиею вкуси хлеба, брашна в трапезе не по обычаю. И востав от стола, «Достойно» сотворив и рече: «Братия моя, что се есть?» И не могоша братия ответа ни един воздати ему. Рече же преподобный Сергие: «Аз вам, братия, глаголю, яко князь великий Дмитрей Ивановичь здрав есть пришол на свой стол».

Посем возвеселися и сотвори по победе пиршество на своего брата князя Владимера Андреевича и на литовских князей, названых братий, и на русских своих князей и бояр и воевод и воинских людей. И по сем много даровав литовских и всех войских удалцов, елико комуждо по силе и кумуждо по достоинству. О сем отпусти литовских князей Олгердовичев, одарив многими дарми, и отпусти их восвояси, на свои княжения.

По сем сия повесть дожде да глаголется.