БОРИС РАХМАНИН
часы без стрелок
И СКАЗКА, И БЫЛЬ
Проходными дворами — что вдвое, если не втрое сокращало путь — шли они по оцепеневшему от холода блокадному Ленинграду. Как бы рождаясь в воздухе над самыми их головами, кружился и устилал асфальт неуверенный влажный снег.
Выбрались из города и зашагали по лесопарку. Васюков на ходу лепил снежки, откусывал от них, словно от яблока, а огрызками швырял в Карпова.
Пришли они еще засветло.
— Половина шестого сейчас, — сказал Карпов.
Васюков взглянул на часы.
— На три минуты больше, — засмеялся он, — ошибся…
— Нет, это у тебя спешат, — не согласился Карпов. — Давай за…
Он только протянул Васюкову пачку трофейных сигарет, собираясь угостить его, как вдруг что-то ослепительно сверкнуло, он зажмурился, когда же раскрыл глаза, увидел себя хоть и на том самом месте, но вокруг по-весеннему зеленели молодые листья, а со всех сторон бежали к нему странные люди в яркой штатской одежде.
— Получилось! — кричали они радостно. — Удалось!
— Ура-а-а!.. Алексей! Леша!..
— Удалось!
Окружили его, стали обнимать, мять. Какой-то пожилой дядя с испариной на огромном лбу растолкал всех.
— Так вот ты какой! А я уж лицо твое забывать стал… Не узнаешь, что ли? Не узнаешь?
— Бульон… Бульон несите! — требовала у кого-то молодая женщина в белом халате. — Бульон!..
«На Любу похожа», — растерянно подумал Карпов.
— Люба?!
— Я не Люба, я Таня… Ну-ка, глотните…
— Эх, Леша, Леша, — твердил свое пожилой с испариной на лбу, — неужели не узнаешь? Да это же я, Ва…
…Сверкнуло что-то, ослепило.
…Рядом на заснеженной дороге стоял Васюков.
— Свои есть, — как ни в чем не бывало, произнес он, доставая точно такую же пачку с сигаретами, но тут же обеспокоенно спросил: — Ты что?
— Да вроде заснул на ходу… Даже сон видел.
— Потерпи, — засмеялся Васюков, — уж нынче-то выспишься.
Впереди показалась похожая на дачную уборную будка, поперек шоссе лежал на кольях шлагбаум — березовый ствол.
Из будки, постукивая сапогом об сапог, вышел постовой.
— В дом отдыха нам, — сказал Васюков, протягивая документы.
— В леске, левее…
— Знаем, бывали уже. Все на месте?
— Старшина другой.
— А Люба?
Постовой, бросив на них острый взгляд, полистал документы.
— С фронта?
— Мы из Ленинграда сейчас, браток, — гордо сообщил Васюков, — награды получали, — отогнув ватник, он показал постовому Красную Звезду. — Лешка, покажи и ты…
Но Карпов неглубокой снежной целиной уже шагал к лесу.
— Заскучал? Не терпится? — догоняя, дразнил его Васюков.
…Они увидели большой бревенчатый дом, на простенке висела квадратная, под стеклом вывеска: «Детский сад-дача». От крыльца до ближайшего дерева тянулась обындевелая веревка, на ней — озябшими воробьями — деревянные прищепки.
Карпов и Васюков шли вокруг дома и заглядывали в окна.
В одном из них они увидели просторную комнату с низким потолком, под которым висели модели планеров. Дверца черной, похожей на шахматную ладью голландской печи была распахнута, в ней густо плескалось желтое пламя. На нескольких кроватях сидели и полулежали солдаты. Один из них что-то рассказывал. Внезапно все остальные одновременно откинулись назад, рты их раскрылись, забелели зубы.
— Гха-ха-ха-гаа!.. — донесся сквозь стекло взрыв хохота.
— Анекдотами балуются, — сделал вывод Васюков.
В другом окне щелкал костяшками канцелярских счетов незнакомый старшина. Левый его рукав — пустой — был заправлен под ремень.
У следующего окна Карпов и Васюков задержались. Это была кухня. Рядом с плитой на березовом чурбаке сидела скуластая большеглазая девушка в ватных брюках, гимнастерке и сапогах. Мыла в чугунке картошку. Тщательно отмыв картофелину, она поднимала ее над другим чугунком и разжимала пальцы. Картофелина шлепалась в воду, и лицо девушки освещалось детской улыбкой.
Васюков поправил ушанку и постучал пальцем в стекло.
— Люба! Помощники не нужны?
Брови девушки дрогнули. Она вскочила с чурбака и через минуту уже была во дворе.
— Ну, — сказал Васюков, — вот… Снова к тебе.
— Почему же ко мне? — поглядела она на Карпова. — Просто… В дом отдыха…
— Кто в дом отдыха, а кто к тебе, — не унимался Васюков. — Поцелуемся?
— Пусти! Пусти, говорят!
Упираясь ему в грудь руками, она яростно вырывалась.
Карпов молчал.
Из дому в накинутой на плечи шинели вышел старшина.
— Эй, новичок! Здесь вам не передовая!..
Люба убежала.
— Ладно, старшина, не скрипи скелетом, — примирительно сказал Васюков, — сам ты новичок… Просто она хочет, чтоб ее Карпов обнял…
…Вошли в дом. Старшина вынул из ящика толстую тетрадь и стал вносить в нее данные новых постояльцев.
На стене размеренно, по-солдатски, тикали ходики: ать-два! Ать-два!
И еще двое часов висели рядом. Но стрелки на них не двигались.
— Я когда гиканье слышу, — тихо произнес Карпов, — взрыва жду. Привычка у меня такая. К минам… Без пяти шесть. Точно идут.
Старшина коротко посмотрел на него, но промолчал.
— Лешка без часов время чувствует, — не без гордости объяснил Васюков, — он сам себе часы, хотя и без стрелок. Слышь, старшина, а эти ходики чего стоят?
Ответа пришлось ждать долго.
— Я их остановил, когда жена и старший сын погибли…
В дверь постучали. Вошла Люба, Взглянула на Васюкова и отвернулась.
— Сан Саныч, я ведь картошку уже заложила.
— Сколько?
— Девять штук, стандартных…
— Добавь еще две. Новички небось картошку любят.
— Правильно, — подтвердил Васюков, — любим.
— А жиры? — спросила Люба.
— И жиры любим!
— Я, кажется, не с тобой говорю! — сердито посмотрела она на Васюкова. — Не с вами, то есть…
— Жиры? — старшина достал из-под скатерти ключ и отпер стальной сейф.
Сначала он вынул оттуда аптечные весы, а затем голубовато-розовый брусочек сала. Плоский, сверкающий кристаллами соли, с желтой пупырчатой кожицей…
Перочинным ножиком старшина срезал с брусочка почти прозрачный ломтик, поддел лезвием и положил на чашечку весов. В другую чашечку он бросил никелированную гирьку.
Весы затрепетали, точно пойманная бабочка.
— Никелированная гирька всегда кажется легче черной, — сказал старшина, словно самому себе.
Васюков не удержался, провел языком по губам. Да и у Карлова судорожно задергалось горло.
— Ровно на одну понюшку, — засмеялся Васюков.
— Вы бы это сало, того, — тихо добавил Карпов, — чтоб третьи ходики не остановились…
— Гха-ха-ха-гаа!.. — загремело за стеной.
Не ответив, только нахмурившись, Сан Саныч поддел ломтик лезвием и осторожно протянул девушке.
— Неси, — сказал он, запирая сало в сейф, — ножик не забудь отдать. Да, а что у нас завтра на десерт?
Люба задумалась.
— Рюмочка сгущенного молока еще есть…
— Гм… А сможешь ты его развести так, чтобы вода была белая?
— Смогу.
— Чтоб, если еще капля, то она уже белой не будет… Сможешь?
— Смогу.
— А потом вылей воду в красивую тарелку и на мороз выставь.
— Зачем? — изумилась она и даже на новых постояльцев посмотрела.
— Чтоб не прокисло, — предположил Васюков.
— Да нет, — улыбнулся Карпов, — мороженое получится!
Старшина сумрачно кивнул.
— Вот именно.
Люба пожала плечами и, устремив взгляд на кончик лезвия с наколотым на него ломтиком сала, ушла.
— Гха-ха-ха-гаа!.. — захохотали в соседней комнате.
— Сидите! Сидите! — разрешил Васюков, хотя никто и не собирался при их появлении вставать.
Отдыхающие — их было девять человек — только что отсмеялись над очередным анекдотом. Глядя не в лица вновь прибывших, а на их ордена, они охотно пожали протянутые им руки и потеснились, уступая место.
Устроившись, таинственно снизив голос, Васюков сказал:
— Задумалось земное население, как Гитлера казнить. Француз карапуз считает, что в клетку нужно посадить гада. Пусть, мол, желающие подходят и в глаза плюют. Англичанин — тонкий, звонкий и прозрачный — свое гнет, на необитаемый остров советует его сослать. В пещеру… А наш брат-акробат, русский богатырь…
Отдыхающие переглянулись, придвинулись ближе. Сосед Карпова, лысый, но с пышными прокуренными усами, снимавший в этот момент гимнастерку, так и застыл с задранными руками и выглядывавшей из-под подола головой. Другой сосед, веснушчатый, у него даже на губах веснушки темнели, нетерпеливо спросил:
— Ну, ну? Какое же решение принял наш товарищ?
— А русский богатырь, Иван-слесаревич, — закончил Васюков, — железный стержень докрасна раскалил и холодным концом Гитлеру… — Васюков сделал соответствующий жест.
— Почему же холодным? — разочарованно спросил лысый усач.
— Чтоб никто вытащить не мог!
Одобрительный хохот вполне удовлетворил самолюбие Васюкова. Вынув сигареты, он разломил их пополам и угостил новых товарищей. А они долго еще смеялись. Тощие, с изможденными костистыми лицами, с зелеными кругами у глаз, с узловатыми, тонкими, будто руки, шеями, они смеялись истово, всласть. По довоенной норме.
— Это мы сами придумали, — не счел нужным скрывать Васюков, — с Лешкой…
— Правда? — удивился лысый усач. — Так отошлите в газету!
— Не поместят, — авторитетно сказал веснушчатый, — вы неприличное место избрали для стержня.
— Фашистам можно, — возразил усач, — разве они люди? Зима только началась, реки еще льдом не схватились, а им невтерпеж. Лежишь, бывает, в секрете неподалеку — я сам снайпер, — только и слышишь: кха да кха… Всей дивизией кашляют. Завоеватели…
— Невыдержанный народ, — поддержал усача Карпов, — «языка» мы с Пашей брали, к землянке их подползли, ждем. Хорошая такая землянка, будто клумба. Скоро, думаю, сами в ней жить будем, выдворим гостей… Тут, кстати, как раз один и выходит.
— Разобрало его! — со смехом вставил Васюков. — Так хоть отошел бы немного. Нет, прямо на пороге устроился. Ну, мы ему даже штаны надеть не дали!
— Сигареты-то эти его, — задумчиво закончил Карпов.
— И то польза, — заметил усач, — вы, разведчики, нет-нет да трофей и притащите, а я… Убить убью, а вижу их только издали. Недавно срезал одного. Офицер… Шапка с него скатилась, а волос красивый, вьющий. У меня-то, как замечаете, прическу моль съела, хоть и не старый, — он посмотрел на орден Карпова, потрогал его даже и добавил: — Вот только наградами нас не обижают, завтра тоже в город собираюсь за таким же…
С наслаждением втягивая дым, бережно, с толком расходуя его, солдаты некоторое время помолчали.
— Им хуже, — сказал Карпов, — мы у себя. Дома стены помогают. Природа, иначе говоря. Помню, замучились мы однажды в разведке, исчесались. А Васюков скумекал. Давай, говорит, разденемся, на муравейник рубашки бросим…
— Через пяток минут ни одной не осталось! — гордо подтвердил Васюков.
Опять помолчали.
— А я фашистских захватчиков мало еще уничтожил, — признался веснушчатый, — сильно курок дергаю… Волнуюсь… Между тем у меня к ним счет особый, они мою однокурсницу Зину в неволю угнали.
— Ты так на курок жми, — посоветовал снайпер, — будто манишь кого-то пальчиком. Иди, мол, ко мне, иди… А за что же тебя домом отдыха поощрили?
Веснушчатый густо покраснел. Даже веснушек не стало видно.
— Да так… Боевые листки выпускаю. Регулярно…
— Не переживай, — успокоил его Карпов, — наверстаешь.
Ужинать отправились уже все вместе. Каждый приглашал новичков сесть рядом с собой.
Люба подала картофельное пюре, затем принесла большой чайник кипятку.
— Я картофельное пюре как пробую, — улыбаясь, сказал Карпов, плеснув в свою тарелку горячей воды, — я его на ноготь капаю, и если капелька с ногтя не стекает, значит, пюре густое.
— А я на него дую, — захохотал Васюков, — и если пузыри не летят, значит…
Люба принесла маленькую кастрюльку. Все потянули носами.
— Да, запашок есть, — смутилась Люба, — но зато субпродукты очень богаты витаминами. Сейчас… Тарелки чистые принесу…
— Клеем пахнет, — определил Васюков, — нет, сургучом… — он на миг задумался. — Не беда, есть выход! — наклонился к уху Карпова, что-то прошептал и громко добавил: — А я тут Любе помогу… Или ты против?
Карпов пожал плечами, поднялся.
В воздухе все еще кружился снег, такой же редкий, медлительный, но стал суше, не таял, прикоснувшись к щекам, а покалывал их.
Карпов протянул руку к обындевелым прищепкам и…
…Сверкнуло бесшумное ослепительное пламя. Такое же, как тогда, на шоссе.
Карпов не успел еще глаза открыть, как в уши ворвался гомон многих голосов.
— Удалось! Вот он!..
— Алексей! Леша!.. Теперь с нами! Навсегда!..
«Как навсегда? — подумал он. — Такой долгий сон будет?»
— Извини, Леша, аппаратура еще барахлит. Мы ее на тебе первом пробуем! Ты у нас в штате уже! Как испытатель!
Его мяли тискали в объятиях. Целовали.
— Да открой ты глаза, чудак!
— Не бойтесь!
Он с трудом заставил себя открыть глаза.
Те же взволнованные, радостные лица. У пожилого по-прежнему испарина на лбу. Молодая женщина — похожая на Любу, Таня, кажется, наливала из термоса в чашку золотистый бульон.
Карпов стоял на том же месте, рядом с домом, но все вокруг удивительным образом изменилось. Вместо зимы весна. За дощатым заборчиком воспитательницы едва сдерживали краснощеких любопытных детей. Какие-то машины стояли, змеились в траве кабели.
Ощутив вдруг непривычный страх, Карпов так и напружинился весь, готовый, если понадобится…
— Не бойся, Леша, — обнимая его, повторял пожилой, — не бойся!..
— Мы свои! — сказала Таня.
— Советские! — выкрикнул еще кто-то. — Не бойтесь!
— А я и не боюсь! — отрезал он, хоть с трудом сдерживал бьющую все тело дрожь. — Только… Почему? Почему весна?
Они переглянулись.
— В том-то и дело! — вскричал пожилой. — В будущем ты, Леша! С нами! Теперь с нами будешь! А меня… Неужели не узнаешь? Васюков я!
Васюков?! Да, да… Словно отец Васюкова стоял перед Карповым. Но как же это? Но…
— Какое такое будущее? — едва выговорил он.
Тот, что называл себя Васюковым, и плакал и смеялся.
— Сам увидишь, Леша. Поживешь — оценишь. Для этого и работали…
Ко рту Карпова поднесли бульон.
— Ну-ка, глотните, — улыбалась Таня.
Он сделал один глоток, дру…
…Беззвучно лопнуло ослепительное пламя.
…Покалывая щеки, кружился снег. Зима. Война…
Карпов еще чувствовал во рту вкус бульона.
— Куриный, что ли? — подумал он вслух. Посмотрел на протянутую к обындевелым прищепкам руку, вспомнил, зачем Васюков послал его во двор. Снял несколько прищепок и вернулся в столовую.
— И хотя большинство людей, — говорила Люба, — предпочитает менее богатые витаминами, но более усвояемые… Что это ты придумал? — недоуменно посмотрела она на Алексея. — Прищепки зачем?
— А вот зачем! — воскликнул, внося чистые тарелки, Васюков. Взял одну из прищепок и ловко прищемил себе ею нос. — Фот… Деперь и жуппродукты ешть мошно!
Солдаты со смехом последовали его примеру. Даже Люба не выдержала, прыснула в ладонь.
— Ну и расфетчик! — восхищались отдыхающие. — Ну и колофа!
«Неужели это был сон? — думал Карпов. — Неужели сон?»
Он посмотрел на свою тарелку, на порцию водянистого пюре, на черный ошметок субпродукта. Пахло сургучом, клеем. А в памяти на языке жили головокружительный аромат и вкус бульона. Да, конечно же, куриный…
Он потянулся к прищепке.
— Что, Алекшей? Пез брищебки не итет? Ешь тафай! Нешего!
…С черным ящиком патефона в единственной руке в комнату вошел Сан Саныч.
— Анекдоты не надоели? Объявляю вечер отдыха!
Вскочив с коек, солдаты стали торопливо застегиваться, оправлять гимнастерки, со значением прокашливаться.
— Любовь Ивановна — оглянулся на дверь Сан Саныч. — Можно входить!
Люба вошла и стеснительно потупилась. Старшина поставил пластинку.
— «Амурские волны», — произнес он, — вальс…
— Как говорится, разрешите? — подлетел к Любе Васюков.
Они медленно закружились. Остальные отдыхающие, оживленно переговариваясь, улыбаясь, стояли в полной готовности, даже руки уже протянув. Только старшина, уставившись в черный круг пластинки, не обращал, казалось, никакого внимания на происходящее.
— Ну, хватит! — не выдержал наконец веснушчатый. — Дамы меняют кавалеров!
Но и ему удалось потанцевать с Любой совсем недолго.
— Отлипни, друг! Ишь, какой прыткий после картошки!
Еще кто-то закружил Любу в танце и еще кто-то. И снова завладел ею Васюков.
— Сан Саныч, переверни пластинку, — потребовал он, — там фокстрот есть!..
Бледное лицо Любы зарумянилось, глаза блестели. Она попыталась найти взглядом Карпова и не заметила даже, как сменил кто-то Васюкова. Как снова сменил Васюков кого-то… И снова…
— Отдохни, артист! Вспотеешь!
Карпов придержал Васюкова за плечо.
— Может, и ты передохнешь? — проговорил он с хрипотцой.
— Ничего, сейчас второе дыхание придет. Поскучай!..
Карпов, сколько сил было, сжал ему плечо.
— Хватит!
— Ребята! Ребята! — бросив очередного кавалера, подбежала к ним Любовь Ивановна. — Вы что? Леша, я же не для удовольствия танцую, я… Культмассовая работа, пойми. Ну, хочешь, давай с тобой, ну!..
— Моя очередь еще не подошла, — выдернул он рукав, — кто последний? Я за вами!..
Она побледнела.
— Тогда… Тогда… Паша, пошли?
Васюков радостно согласился. Они закружились, а Карпов, ни на кого не глядя, прошел в коридор, схватил ушанку и выскочил во двор.
Ждал он довольно долго. Озяб.
Из дома слышалась шипящая музыка патефона, потом донеслась общая живая песня:
«Мой костер в тума-ааа-не светит, искры гаснут на лету, нас с тобой никто-оооо-о не встретит, мы простимся на-ааа мосту…»
Но вот посреди смутно голубеющей заснеженной поляны возникла чья-то фигура.
— Кис… Кс… Кисанька, кс…
Он узнал голос Любы.
— Миууу… — послышался откуда-то тихий доверчивый ответ.
Алексей не увидел кошки, но понял, что она уже здесь, потому что Люба опустилась на корточки и стала ласково приговаривать.
Покашляв, чтобы не напугать их, он подошел ближе.
Кошка неторопливо лакала из плоской крышки от котелка, оторвалась на миг и взглянула на него круглыми электрическими глазами.
— Она к нам из Ленинграда прибежала, — произнесла Люба, — чувствует, что здесь ее не съедят. А в дом не идет, боится.
— Люба, объясни хоть ты… Почему это мне сны на ходу снятся?
— Какие еще сны?
— Ну… Про будущее. — Он тоже присел на корточки, заглянул ей в лицо. — Ты плачешь? Обиделась? Понимаешь, я ведь и в самом деле не могу танцевать. Курить научился, а танцевать…
— Боюсь я за тебя, Леша. Я вчера по шоссе шла и руку чью-то увидела. Оторванную… А у нее вся ладонь в мозолях.
— Хм… Наш брат, значит, работяга…
Она вытерла рукавом ватника слезы.
— Ты… Ты вот тоже… Смелый… Тебя тоже каждый день могут…
— Это верно, могут, — с некоторой важностью согласился Алексей, покосился на Любу и добавил: — Нас нынче, когда поощряли, генерал спрашивает: женатые есть? Тогда Васюков, конечно, в своем репертуаре, есть, говорит и на меня показывает. А генерал, видно, когда-то толстый был, так китель на нем от смеха прямо скособочился…
— Не поверил, значит, — поднимаясь, смущенно произнесла Люба.
Карпов остался сидеть на корточках.
— Я, Люба, смотрел сейчас, как ты танцуешь… Со всеми… И понял… Ты ведь совсем одна…
— А ты? — спросила она, вглядываясь в небо.
— И я… Знаешь что, Люба? Давай поженимся.
— Как это? — удивилась она.
«Объясни ей, — подумал он, — будто не понимает. Маленькая…»
Вокруг стояла мирная, звенящая от легкого морозца тишина. Только едва слышно перекатывался вдали орудийный гром, небо слабо вспыхивало, пульсировало, так, словно вдоль горизонта протянулась горная цепь, состоящая из одних действующих вулканов.
Карпов поднялся.
— Как, спрашиваешь? — быстрым движением он крепко схватил ее за локти, притянул к себе. — Двери не запирай, я… Я приду… Поняла?
Она, как видно, поняла, потому что изо всех сил стала вырываться. Вырвалась и побежала к дому.
— Ты что? — крикнул он с досадой. — Сама же говоришь, что убить могут!.. Приду! Жди!..
Вздохнул, снова сел на корточки и погладил кошку.
— Вот возьму и съем тебя, — задумчиво погрозил он, — чего уставилась? Не веришь?
Утром после завтрака старшина построил отдыхающих во дворе. Все вокруг за ночь ровно занесло снегом. Глазом не определишь, глубоким ли. Карпов шагнул, как в омут, а на поверку вышло, что в самый раз. Разведчикам слишком глубокий снег не на пользу, в сапоги набивается.
— Ну, что, товарищи? — спросил Сан Саныч. — Тепло было спать?
— Благодать! Как в варежке!
— Мы с Карповым за этот месяц первый раз без сапог спали, — сказал Васюков.
— А теперь погрейтесь работой…
Принялись пилить и колоть дрова, складывать поленницу.
Вышла во двор с пустым ведром Люба. Прошла мимо и даже не посмотрела.
— Здорово, Любовь Ивановна! — заорал Васюков. — Умойся снегом, белей будешь!
Она не откликнулась.
— Люба… — догнал ее Алексей. — Брось… Ну, чего ты? Ведь не пришел же… Я пошутил…
Набрав в ведро снега, она ушла. С досады Алексей замахнулся топором на здоровенную колоду, но так и не ударил.
— Карпов! Васюков! — высоко подняв единственную руку, старшина размахивал какой-то бумажкой. — Телефонограмма!.. А как же рацион? — подойдя ближе, спросил он сумрачно. — Все в котле.
— Пюре наши вон тому товарищу отдайте, с веснушками, — распорядился Васюков, затягивая ватник ремнем, — кислую капусту — снайперу. Ему витамины нужны. Для волос.
— А субпродукты кошке, — сказал Карпов.
— Подождите-ка минуту…
Старшина торопливо пошел к сараю и вернулся с разрисованной цветами тарелкой. На донышке ее таяли осколки мутно-белого льда.
Карпов и Васюков взяли по одному осколку, положили в рот и даже зажмурились.
— Крем-брюле! — причмокнул Васюков.
Старшина сумрачно улыбнулся.
Они уже порядочно отошли от дома, когда услышали позади слабый крик:
— Леша-а-ааа!..
Прямо по снежной целине наперерез им бежала Люба. Но, как только они оглянулись, остановилась и, опустив голову, стала ждать.
— Главное, нас двое тут, а она только тебя зовет, — обиделся Васюков.
«Да уж не тебя, Паша, не тебя, — радостно думал Алексей, торопясь к Любе, — не обессудь, друг…»
— Здравствуй, Любовь Ивановна! — запыхавшись, проговорил он, хотя не так давно ее видел.
— Здравствуй, — ответила она чуть слышно.
— Отзывают, — развел Карпов руками, — полдня мы с Пашей не догуляли. До свидания.
— До свидания, — не поднимая глаз, произнесла она.
— До свидания, — еще раз повторил Карпов. Потоптался, кашлянул и пошел обратно. Когда выбрался на тропинку, оглянулся.
Она стояла посреди поляны, простоволосая, в мужском ватнике. Ему стало ее до слез жаль.
— Я мигом! — пообещал он. — И соскучиться не успеешь.
— Леша!.. Вчера вечером… Ты вправду пошутил? Или всерьез?
— Скажи, что пошутил, — быстро подсказал Васюков.
— Всерьез! — крикнул Карпов.
Стараясь попасть в свои же следы, Люба медленно пошла в лес, но снова остановилась.
— Леша! Ты осторожней там! Ты… Я ждать буду! Вернись! — и побежала, уже не оглядываясь.
Васюков покачал головой.
— Наобещал девчонке… А если убьют тебя?
— Не убьют, — сказал Карпов, — нельзя меня теперь убивать.
— Да ведь на мост пошлют!.. А оттуда уже Магомедов не вернулся, и Воробьев с Гаркушей…
— А мы вернемся И мост грохнем!..
Долго, но без единого слова шли они по скрипучему белому шоссе. Карпов задумчиво улыбался, а Васюков вздыхал.
Вечером того же дня они лежали в снегу посреди редкого, сбегающего к еще не замерзшей реке леса. Казалось, что их трое. Между Карповым и Васюковым маленьким сугробом возвышался рюкзак со взрывчаткой.
Уже зажглись огни в блиндажах и караульных будках, иногда долетала оттуда речь. А один раз донеслась веселая музыка и песня. И Карпову невольно вспомнилось, как вчера в это же время стоял он в ожидании Любы во дворе и вот так же вслушивался в песню. Только в другую. «…Нас с тобой никто-о-ооо не встретит, мы простимся на-а-аа мосту…»
Следя за извивами поземки, Карпов и Васюков старательно шевелили пальцами рук и ног. Чтобы не замерзнуть.
— Ты вот что мне скажи, — прислушался Васюков к возникшему над лесом и тут же растаявшему прерывистому гудению, — почему самолет летает?
— Как так почему? — прислушался и Карпов. — Согласно приказания.
— Да я не о том, — снисходительно хмыкнул Васюков, — железа в нем будь здоров, а летает.
— Подъемная сила, брат…
— Ясно, что сила. Ты мне скажи, почему он летает.
Не дождавшись ответа, Васюков удовлетворенно засмеялся.
— То-то! После войны в Академию наук подамся. Учиться. А то другим на слово верить — скукота. Вот на глобусе, к примеру, получается, что земля круглая…
— А разве нет?
— На глобусе круглая, это верно. А на глаз? Ты погляди…
Карпов и без того глядел на заснеженный, сбегающий к реке лес.
— То-то! — остался доволен Васюков. — Сам хочу до всего докопаться… Это батя мой к огороду был привязанный. Когда на матери моей женился, говорят, вместе с прочим приданым трое розвальней навоза пожелал. А я, Карпов, в свои восемнадцать лет побывал во многих точках. В Гагре — разнорабочим, курорт строил; в Нарьян-Маре — то же самое… В Москве даже был. Проездом. И что ты думаешь? Холмы, горы — они, конечно, кое-где имеются, без них нельзя. Но, вообще, ровно. На глаз если…
Мгла становилась все непрогляднее.
— Вроде ровно двенадцать, — предположил Карпов, — а ну глянь.
— Без двух, — отогнув рукав, сказал Васюков.
— Отстают у тебя.
— Пора ужинать. — Из внутреннего теплого кармана Васюков достал небольшой сухарик и разломил его пополам. Алексей стал отказываться, но тот настоял. — На Кавказе я шашлычок пробовал, — сказал он, неторопливо хрустя сухарем, — до чего же, Леша, штука вкусная! Запах какой! Пирожное из мяса! А с голландского сыра корочку я всегда ножницами срезал. Некультурно, конечно, но удобно… Ты только подумай, Леша, корочку от сыра мы выбрасывали! Вот жили!.. Слышь, Леша, — спросил он после некоторого молчанья, — а как ты в нее… в Любу… ну, влюбился?..
— Да как? Еще до войны…
— Будто это давно было.
— Мы в одном доме жили — сейчас его уже нет, — но я Любу как-то не замечал. А однажды грузовик ей пальто забрызгал. Новое пальто. Смотрю, чуть не плачет. Подошел и предлагаю: давай я тебя снегом отряхну. Согласилась. Стал я ее снегом посыпать и перчаткой по спине хлопать, а пониже стесняюсь. Тут автобус подошел, села она и уехала. А я пешком пошел, — Карпов помолчал, углубившись в воспоминания. — Погляди, кажется, пора.
— Пора, — подтвердил Васюков, выпростав из рукава запястье.
— У меня план есть, — еле двигая озябшими губами, сказал Карпов, — только быстро, скоро начнет светать… Давай часового приручим и в снег. Они подумают, мы «языка» уводим, и за нами. А мы наоборот, к мосту.
— Единогласно, — согласился Васюков, — только, чур, я первый поползу, может, здесь мины.
Но Карпов не пустил, первым пополз он. Метров двадцать прополз, остановился.
— Так и кажется, что тикают они под снегом, — отдуваясь, прошептал он подползавшему сзади Васюкову.
Сменяя друг друга, ежесекундно ожидая взрыва, они медленно ползли, волоча за собой рюкзак, и скоро согрелись, даже жарко стало.
Добрались до первой будки. Внутри горел свет. На фоне маленького оконца время от времени появлялся разгуливавший вокруг будки часовой. То и дело хлопая себя по груди, хватаясь за горло, он натужно кашлял и всякий раз после этого со злостью что-то бормотал, очевидно, бранился. Карпов и Васюков лежали рядом и всматривались в него. Часовой, совсем как Васюков недавно, выпростал из рукава запястье, взглянул на часы и сразу же стал колотить кулаком в оконце.
Длинно позевывая, из будки вышел другой немец. Они перебросились несколькими хриплыми сердитыми словами, потом первый часовой ушел в будку, а новый походил, походил и вдруг тихо, ехидно засмеялся.
Карпов толкнул Васюкова локтем. Тот плавно поднялся, огромный, заслонив собой полнеба, вырос над немцем, обнял его…
— Готово, — прошептал он, тяжело, со свистом дыша.
Они прислушались к доносившемуся из будки похрапыванию, потом вошли. Немец, удобно устроившись на длинном и плоском ящике, отвалив голову к стенке, спал. Большеносое лицо его показалось совсем молодым. Сверстник, должно быть. Дрова в чугунной печурке прогорели, но в будке было тепло. На другом ящике, побольше, возле недописанного письма, прислоненное к лампе, стояло фото пожилой, очень похожей на спящего солдата женщины. Мать, видно. Поблескивала вспоротая ножом банка консервов. Коричневое мясо, белый жирок… Из банки торчал темный лавровый листик.
Карпов и Васюков сглотнули слюну, но взять початые консервы побрезговали.
— Небось отпуск п-приснился, — машинально понизив голос, сказал Васюков, — пироги м-мамашины…
— Ты тоже похрапеть не дурак, — также шепотом откликнулся Карпов.
Они смотрели на спящего врага, ожидая, что тот проснется и тогда они прикончат его.
— Ну… Твоя очередь, — сказал Васюков, — давай…
— Разбудим сперва, — предложил Карпов. Потряс немца за плечо, но тот спал крепко.
Тогда Алексей взял со стола автоматическую ручку, осмотрел ее и наискосок по убористым немецким литерам разборчиво написал: «Ладно, гад. Живи!»
Они вышли из будки, подняли труп и, не спеша, чуть пригнувшись, двинулись в темноту. Поземка уже не лизала снег, она скручивала, вязала его в узлы… Следы, которые оставались за разведчиками, тут же заполнялись доверху и исчезали.
Внезапно позади, там, где оставалась будка, ночь ярко озарилась, в черное небо выползла ракета, сухо защелкали выстрелы.
— Годится! — сказал Васюков.
Но выстрелы слышались все ближе, да и впереди раскатывались уже щедрые очереди. Донесся и лай собак.
— Кажется, поняли, — забеспокоился Васюков, — окружают…
Тяжело дыша, Алексей прислушался.
— Да… Черт, а как же мост? Бросай Адольфа…
Они легли перед трупом, как перед бруствером, и в тот же миг из сизой метельной мглы, приближаясь, выбежали темные силуэты. Смешался с чужой речью заливистый и тоже как бы чужой лай.
Обогнав хозяев, собаки рвались вперед, давясь от нетерпения. Сейчас, сейчас…
Несколькими хладнокровными очередями Карпов и Васюков погасили их безудержную тупую ярость, взяли повыше…
Немцы залегли. Деловито о чем-то покричали друг другу, стали подползать. Снова все разом поднялись, побежали.
— Патроны кончились! — крикнул Васюков.
— Смени диск!
Вскочив на ноги, Карпов почти в упор резанул по набегающим со всех сторон силуэтам.
— Вот вам! Полу…
…Белый, сливающийся с голубым и фиолетовым свет ударил ему в глаза. Он зажмурился, но вместо взрыва услышал радостные, почти знакомые голоса и едва успел снять с курка палец.
— Леша! Это мы, Леша!
— Теперь все! Теперь ты уже здесь твердо!
— Отладили!..
Опять его обнимали, хлопали по плечам.
Карпов раскрыл глаза и увидел радостные, взволнованные лица, слезы, улыбки. Все так же поблескивала на огромном лбу того, кто называл себя Васюковым, испарина, дымилась чашка с бульоном в руках у Тани.
— Сон?.. Снова?.. Да вы что?! — сначала тихо, а потом крича выговорил Карпов. — Вы что? Вы в своем уме? Нашли время! Меня мост ждет! Немцы нас окружили! Васюков там один! Пустите!.. — он напрягся, вырвался из их объятий, из тесного кольца, сжал автомат. — А ну!.. А ну сделайте, чтобы… чтобы проснулся я!..
Они с удивлением отхлынули. Только тот, что называл себя Васюковым, смело остался стоять на месте. Да еще молодая женщина. Таня… Она смотрела на него с каким-то грустным пониманием. Фарфоровая чашка из-под бульона, пустая, но не разбившаяся, лежала на траве у ее ног.
— Леша, — мягко проговорил старый Васюков, — да пойми же, чудак… Ты в будущем! Мы тебя в наше время перенесли, мы… Это не сон!
— Не сон? Будущее? Но… Зачем?..
Васюков часто, будто соринка ему в глаз попала, заморгал, беспомощно оглянулся на своих спутников.
— Я, Леша, жизнь положил на это… И не только я!.. А ты, зачем, спрашиваешь? Думаешь, это легко было сделать? Думаешь, легко помнить? Каждую минуту тех лет помнить… Легко, думаешь? А ты… Пойми ты, война давно кончилась! Давно!..
— Кончилась? — едва слышно переспросил Карпов. — Значит… Война… Уже?..
— Надо было вам сразу это сказать, — произнесла Таня, — извините…
— Давно! Давно кончилась! — вскричали нестройным хором и остальные.
— Еще в сорок пятом!..
— Девятого мая!..
Они снова обступили его вплотную, гладили его, ловили каждый взгляд, каждое слово.
— Девятого, — повторил Карпов, — мая?.. — и не смог сдержаться, слезы так и полились из глаз, и он их даже не вытирал. — Ведь знал же… Знал, что победим… А вот… Все равно.
Кто-то вытирал ему платком мокрые щеки, у кого-то у самого уже глаза стали влажными.
— Победили, Леша! — обнимая его, кричал Васюков. — Победили! Насладись мигом этим! Мы, Леша, завидуем тебе сейчас! Завидуем! Ну, а теперь домой! Едем!
Оживленно, с облегчением переговариваясь, все двинулись к автобусу и тут же остановились.
— Леша, ты что?
— Не могу, — виновато развел он руками, — там Васюков… Мост…
— Опять за свое? — опешил Васюков. — Неужели еще не понял?
— Не могу.
— Ладно! — сердито засмеялся старый Васюков. — Возвращайся! Ну-ка, как ты это сделаешь?
Несколько минут стояло молчание.
— Ну, что же ты? — тихо спросил старый Васюков.
Карпов тоскливо огляделся по сторонам, напрягся, переступил с ноги на ногу, даже зубами заскрипел…
Все невольно расступились.
— Только вы тогда и меня с собой захватите, — добродушно пошутила Таня, — вам необходима помощь врача…
Затянулись окопы… Застроено все. Вот какой-то странный самолет без крыльев неподвижно висит в воздухе…
Как ни быстро мчался автобус, Карпов на многое успел обратить внимание. Успевал он схватить и по одному, самому крупному слову с попутных и встречных машин: ХЛЕБ… МОЛОКО… МЕБЕЛЬ… ЦВЕТЫ…
Он всматривался во все это и невольно для самого себя, нерешительно, удивленно улыбался.
«Ну и ну! — думал он. — Неужели наяву? Откуда все это? Цветы, хлеб…»
— Привыкаешь, Леша? — взволнованно спрашивал Васюков. — Нравится тебе, да?
Карпов опять сдвинул брови.
— Пока ничего… А там видно будет, — покосился на соседку в белом халате, — вы, Таня, на одну мою знакомую похожи…
— Да? А вот мама говорит, что больше на отца…
Автобус тряхнуло. Выплыв из-за поворота, перед глазами пассажиров возник как бы незнакомый, невиданный, карнавальной яркости город. Над старыми сизыми домами высились новенькие — белые, желтые, розовые кристаллы. Они просвечивали друг сквозь дружку, цвета их сливались, рождая новые сочетания и оттенки. У Карпова шея заболела голову задирать.
— Вот видишь, Леша, — сиял, любуясь им, Васюков, — нравится ведь, а? А ты упирался! Васюков, мол, там один-одинешенек. А Васюков вот он, хоть старый, но живой!
— Вы-то… Ты-то живой, — бросил Карпов, — хоть и старый, а каково тебе там?.. Молодому?..
Васюков хотел было возразить, но почему-то этого не сделал.
— Ты гляди давай! — с преувеличенным оживлением показал он в окно. — Гляди!
Недавно над городом прошел небольшой дождь, тюльпаны на клумбах стояли, полные воды. И хотя солнце выглянуло снова, люди на улицах недоверчиво держали в руках раскрытые разноцветные зонтики. А может, они делали это нарочно, от хорошего настроения, чтобы порадовать богатством красок себя и друг друга.
Вдоль канала бегал с палкой в зубах золотой бульдог.
Разгуливали по площадям голуби.
Шли пожилые люди с березовыми букетами под мышкой. В баньку…
Соседи Карпова по автобусу то и дело оглядывались на него. Ну, как, мол, узнаешь? Помнишь?
Вот промчались велосипедисты с туго надутыми мышцами неутомимых загорелых ног.
— У меня до войны тоже велосипед был.
Вот стрижет на балконе ноготки своему младенцу мать. Сверкнули маленькие ножницы…
Вот возник в проеме между домами Исаакий. С блистающей, похожей на богатырский шлем крышей, с шевелящейся, словно муравейник, высокой круглой террасой.
А вот Нева. Свежестью и чуть-чуть нефтью дохнул серый простор реки.
— «Аврора»! «Аврора»! — закричали пассажиры. — Товарищ водитель, помедленнее! «Аврора»!..
Они смотрели сейчас на город жадными, изумленными глазами Карпова и видели значительно больше, чем обычно, как бы прозрев, как бы сквозь удивительно чистое, протертое до блеска, до голубизны стекло, еще недавно буднично запыленное. Они увидели дрожащий воздух над трубами корабля, ржавчину у ватерлинии, лампочку в черноте одного из иллюминаторов… Мимо броневого борта неподвижного крейсера сновали речные трамвайчики с полосатыми тентами. Вдоль парапета к мосткам «Авроры» вытянулась длинная очередь: старики, дети, солдаты…
— Хорошо! — произнес вдруг Карпов. — Хорошо живете! Здорово!
В автобусе оживились еще больше, заговорили все разом, подтверждая высказанное Карповым мнение.
— Только бы войны не было, — произнес кто-то.
— Вот-вот, — поддержали его со вздохом.
— Какой еще войны? — удивился Алексей. — Ведь кончилась она!..
Автобус остановился. В самом центре пестрой от цветов площади стоял старинный небольшой дом. Навстречу приехавшим торопились люди. Какая-то женщина, пожилая, но красивая, в нарядном полосатом платье, и несколько парней в козырьках без кепок, нацеливших на Карпова объективы стрекочущих аппаратов, оказались впереди.
Женщина счастливо, хотя и сквозь слезы, улыбалась.
— Гражданка, — сердились на нее парни, — вы мешаете телепередаче! Отойдите!
— Но я должна! — попыталась она пробиться к автобусу. — Я должна… Это же… Паша, Таня!.. Скажите им!..
— Ну, вот, — почему-то засмеялся Васюков, — так я и знал! То стеснялась, пряталась… А сейчас…
— Товарищ Карпов, — поднеся к лицу Алексея микрофон, официальным голосом спросил один из парней, — как вы себя чувствуете?
— Нормально… — буркнул Карпов.
— Нормально! — повторил парень со вкусом и, повернувшись к объективам, произнес: — Не правда ли, точно так же отвечают на этот вопрос наши герои-космонавты? Павел Егорович, вопрос к вам, — повернулся он к Васюкову, — как долго пробудет в нашем времени товарищ Карпов?
— Не для того ведь мы… — насупился Васюков. — Он же…
— Я здесь задерживаться не собираюсь, — решительно вставил Алексей. — Мне нужно туда.
— Нет! — прервал его чей-то возглас. — Нет! Он не вернется! Пустите!..
Это была женщина в полосатом платье.
— Лешенька — пробилась она к нему. — Леша! Родной! Ты не вернешься, ты с нами будешь!
Карпов растерянно отстранился.
— Успокойся, — почти просил ее Васюков, — ты же обещала…
— Мама, он в шоке сейчас, нельзя, — убеждала ее и Таня, — позже…
Женщина осталась за толстой стеклянной дверью.
— Всего меня обслюнила, — с удивлением сказал Алексей, сдавая в гардероб рукавицы, ватник и автомат. — Кто это?
Он очнулся в постели в залитой солнцем комнате. Все расплывалось у него перед глазами, теряло очертания. Он поморгал, вгляделся.
Рядом в низком плетеном кресле сидела та самая пожилая женщина. Одета она была иначе, но все так же нарядно, и прическа другая, пожалуй, еще пышней и замысловатей. И снова этот наряд и эта прическа как-то не шли к ее взволнованному, тронутому паутиной морщин лицу.
— Ты мое имя говорил… во сне… — произнесла она непослушными прыгающими губами. — Имя… не забыл, значит…
— Имя? А кто вы? Я вас знаю?..
— Вот видишь… Имя помнишь, а не узнаешь… Я ведь как думала… Я думала, Паша быстро изобретет все это, ну, за год хотя бы… Тогда… Тогда, конечно, ты бы сразу узнал, а он… Я его торопила. Чего, говорю, копаешься? Нарочно, говорю, тянешь, чтобы я старая стала. Ревнуешь… Я, конечно, шутила. Он ведь ночей не спал. Все считает, считает… Все минуты тех лет сосчитать нужно было. Сидит, бывало, молчит, а губы шевелятся. Долго же он считал!..
Голова Карпова упала на подушку, косо накренился, вздыбился черно-белый пол. Люба?.. Так вот оно что!..
— Чуть встретимся, все о тебе, — доносился едва слышно, точно из прошлого, знакомый молодой голос, — каждую минуту тех лет переберем, вспомним… Поэтому и получилось.
— Вы… вы тоже здесь… работаете? — с усилием открыл глаза Карпов.
Она сидела в низком плетеном кресле. То рядом, а то далеко-далеко…
— Я поварихой здесь. Только мы своего мало готовим, больше разогреваем. В кафе получим, а здесь разогреваем. Раньше-то я на фабрике-кухне работала, когда он учился, а Таня маленькая была, а потом сюда… Все вроде к тебе поближе.
Пропуская сквозняк, отворилась позади дверь.
— Мама… Нельзя больше… Извини…
— Да, да, Танечка, я сейчас… Доскажу только. Я, Леша, все помню, все-все… Я еще догнала тебя тогда, помнишь? Вернись, просила. Вот ты… и вернулся… А я старая…
— Ну, что вы!.. — приподнялся он на локтях. — Тетя Люба!.. Вы не волнуйтесь…
— Как ты сказал? Как? — она отняла от мокрого лица ладонь. — Тетя Люба?.. — и, смеясь и плача, пошла к дверям, помедлила и вышла.
— Она вас ждала, ждала… — смущенно произнесла Таня. — А вы… Запоздай вы сюда еще на пару лет, так и я бы тетей стала… Эх вы!.. — она махнула рукой и выбежала.
Карпов поднялся. Стоял на полу худющий, растерянный. Чесал затылок.
На двух стульях в изголовье была сложена одежда. Его, солдатская, и светлый штатский костюм. Рядом с кирзовыми сапогами поблескивали новые башмаки.
В тихий коридор Алексей вышел в солдатской форме. Вышел и не знал, куда идти. Двери, двери… За одной из них он услыхал знакомые голоса. Васюков… И она… Люба.
· · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · ·
· · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · ·
Васюков чертил что-то мелом на черной жестяной обивке духовой печи. Всю ее исписал цифрами, стал чиркать мелом на полу, на линолеуме, у себя под ногами. Взял тряпицу со стола, стер и стал чиркать заново.
А она чистила картошку. Брала ее из целлофанового мешка, чистила и опускала в эмалированную миску. И грустно чему-то улыбалась.
— Не получится, — бормотал Васюков, — ну, конечно, не получится… Рано.
— Любишь ты в пищеблоке считать, а это не разрешается, Таня увидит, задаст нам…
Отбросив мелок, похлопав ладонью о ладонь, Васюков заходил по цифрам на полу.
— Ведь имели же мы право на это! Имели!.. — воскликнул он. — Нужен нам Карпов, вот так нужен! Он прошлое наше, наша молодость… Да, да!
— Знаешь, — сказала Любовь Ивановна, — пусть он меня тетей Любой называет, ничего… Хоть бабушкой! Я думаю, в армию его не призовут, хоть и восемнадцать ему. Он же воевал! Учтут. Значит, пойдет учиться. С его характером, я думаю, ему лучше на заочный пойти или на вечерний…
Васюков посмотрел на нее, отвел взгляд и подобрал с пола мелок.
— Вот я и говорю, — задумчиво произнес он, — нужен нам Алексей. Каждому по-своему… Но что же выходит? Что мы сделали это для себя. А о том, как сам он к этому… Не подумали. Нет, не то! — насупился Васюков. — Не могли мы об этом тогда думать, не до рассуждений было. Ничего не сделав еще, не вырвав его оттуда, из огня! — он снова присел на корточки, застучал мелом по линолеуму.
— Я ему велосипед куплю с получки, — сказала Любовь Ивановна, — он меня до войны катал как-то… Мне жестко было на раме, а терпела. Паша, ты что? — спросила она. — Ты что это считаешь?
— Да так, — махнул он рукой, — на всякий случай… Но все равно не получается… Кто мог знать, что он обратно захочет?.. Нет, вру… Я знал, ждал этого… — положил мелок, отнял у нее нож и стал чистить картошку. — Вот ты всему институту готовишь, — улыбнулся он, — а мне кажется, что одному мне. Люба, а ведь у нас уговор был… Верну Лешку, и мы с тобой… Забыла?
— Толсто ты, Паша, чистишь… В блокаду за такие очистки тебе бы… — она поднялась, прошлась по цифрам, враждебно всмотрелась в них. — Если он здесь останется… Тогда ладно…
Васюков горько засмеялся.
— Останется… — произнес он. — Не могу я еще назад. Годы нужны… Есть, правда, другой ход, не назад, так… Но…
— Можно, я сотру? — она взяла тряпку и принялась торопливо, старательно уничтожать его расчеты.
— Сотри, — разрешил он, когда цифры уже исчезли, — сотри…
Дверь распахнулась.
— Карпова нет! — вбежала Таня. — Ушел!.. В форме…
— Ушел? — растерялся Васюков. — Туда?.. Но ведь…
Любовь Ивановна осталась одна. Кожура выбегала из-под ее ножа тонкая, кружевная.
— Леша картошку любит, — странно, словно в беспамятстве, улыбнулась она, — пюре… Он его на ноготь капает… И если капелька не стекает, значит… пюре густое…
На троллейбусах и трамваях, пешком Карпов пересек город… На него оглядывались. Изредка узнавали:
— Это тот… Который по телевизору…
Несколько минут Алексей ехал в жаркой и тесной электричке среди вооруженных гитарами туристов, и наконец вот он — тот самый овраг за тем самым косогором, ничейная земля. А вот и лес. За прошедшие годы он стал выше, кряжистее. За прошедшие годы… Странно сознавать, что прошли годы. Не за день ли вымахали до облаков эти сосны?
Карпов шел размашистым бесшумным шагом разведчика. А в лесу то и дело слышалось ауканье, позванивали гитары. Вот мелькнули впереди развешанные на ветвях платья и рубахи, донеслись голоса, звякнуло стекло…
Где-то здесь стояла караульная будка. А может, не стояла? Может, не убрали они с Васюковым часового, может, не ждали, покуда проснется второй немец, чтобы прикончить и его?
А вот и река. Мост должен быть где-то здесь. Да вот же он!
Карпов замер, пораженный открывшейся ему картиной.
Высокие фермы моста, повторяя формой радугу, могли бы соперничать с ней и цветом. Мост светился, сиял, сверкал…
Внизу, под обрывом, на песчаной полоске пляжа шумно плескалась детвора.
Сбежав к парапету, Карпов похлопал по розовому шлифованному камню и с облегчением вздохнул.
Сторонясь машин, навстречу ему торопливо шли Васюков и Таня.
— Нашли все-таки, — усмехнулся Алексей, — а где же… Любовь Ивановна?
— Осталась, — неопределенно ответил Васюков.
— Строго ты с ней… Слушай, Павел Егорович, это что же, новый мост, что ли? Говорили же, деревянный…
— Новый, — кивнул Васюков, пристально в него вглядываясь, — после войны построили.
Карпов обрадовался.
— После войны? Новый? Здорово! Значит, все в порядке? Старый взорвали?
— Взрыв я слышал… Может, ты его и взорвал…
— Взрыв? И в стороне могло ахнуть… Да и не взрывал я, даже не дошел до него… Нас же окружили!..
Васюков опустил глаза. Таня молчала.
— Каждый час дорог, — нахмурился Алексей, — сколько они снарядов по тому мосту пере… — он запнулся. — Что это?
Он только сейчас заметил стоявший справа от моста, почти у самого парапета, невысокий гранитный обелиск. На плоской плите подножия лежали цветы, а сверху несколько разноцветных пасхальных яиц.
«Алексей Петрович Карпов. 1924–1942».
Губы у него внезапно пересохли, в горле запершило.
— Значит… Значит, погиб я? Но я же… Когда? Я же жив!.. Живу!..
— Живешь, Леша! — сквозь слезы выговорил Васюков. — Живешь! Для того и работали столько лет, чтоб… вернуть тебя… Смерть обмануть. Теперь живи, Леша! Живи!..
— Вот оно что-о-ооо… — протянул Алексей. Отстранив Васюкова, выждав, когда машин стало меньше, он ступил на мост и шагами стал мерить его в ширину. Потом лег на асфальтовый настил у самого края и заглянул вниз. Он глядел вниз, в перламутровую зябь реки, и плакал. Потом плюнул и, плача, считал, пока плевок не ударился о воду. Поднялся, подобрал на усеянном мальчишками пляже какую-то корягу и бросил ее в волны.
Когда он вернулся наверх, к Тане и Васюкову, слезы уже высохли.
Снова проносились мимо автобуса чугунные узоры парковых оград, пруды с похожими на вопросительные знаки лебедями, улицы, дворцы…
— Знаете, Алексей, — дрожащим голосом произнесла Таня, — бывало и так: бойца уже не ждут, извещение получили, а он вдруг возвращается. После войны…
— После войны? Хорошо звучит… — Карпов задумался. — После войны, говорите?
— Да, после войны.
Алексей обернулся к Васюкову.
— Эй, Паша… Павел Егорович!.. Ты что, как с похорон? — спросил он, неожиданно повеселев. — Второй день пошел, как я у тебя в гостях, а все постимся. По такому бы случаю…
— Да вы что! — испугалась Таня. — Я вижу, мужчины во все времена одинаковы. У вас же астения… — но посмотрела на Васюкова и сдалась. — Ладно уж… Только под моим наблюдением. И давайте позвоним маме.
Ресторан располагался в саду. Зеленели живые старые деревья, где-то в листве пробовал голос соловей.
За длинным, тянущимся как бы до самого горизонта столом праздновали свадьбу. Не слишком молодой жених был уже навеселе, он повесил пиджак на спинку своего трона и всякий раз, прокричав вместе со всеми «Горько!», тянулся к невесте с новым поцелуем. А она — ей тоже было уже давно за тридцать, — деловито подставляя ему щеку, не забывала и про собравшихся.
— Нинок! — звенел ее энергичный голос. — Поухаживай за гостем с Антарктиды. Он не закусывает. Товарищи целинники! Что же вы прячетесь там, за букетами? Веселее! Ой, ребята, я такая счастливая!..
Гости тоже успели отведать из бутылок, кто пел, кто делился с соседом удивительными случаями из жизни.
— А я в Берлине Зинку свою встретил, — рассказывал пожилой веснушчатый мужчина, — вот она, Зинка моя, напротив сидит. И знаете, самым чудесным образом встретил. Расписывался на рейхстаге, гляжу, кто же это мимо меня движется. Зинка, плачу, как же ты похудела! Выходит, говорю, Зинаида, что я тебя из неволи освободил самым чудесным образом!
— Я выбрала себе квартиру на самом верхнем этаже, — делилась в это время со своей соседкой толстая Зинаида, — по крайней мере, наверху никто плясать не будет. Сейчас ведь все пляшут, почему не поплясать! Ко мне, например, снизу часто приходят, перестаньте, мол, плясать… А я им…
Васюков, как только они втроем уселись за круглый столик возле куста сирени, потянулся к салфеткам и стал на них что-то писать, высчитывать. Зачеркивал, начинал снова.
Подошел старый официант. Васюков даже головы от своих вычислений не поднял.
— Нам бы, — произнесла Таня, — чего-нибудь тонкотертого.
Официант, проницательным взглядом окинув Алексея, заулыбался.
— Аааа… Это же про вас по телевизору? Ясно! Для вас и погуще что-нибудь найдем. Уж где-где, а в ресторане!.. Огурчики как раз завезли, редис… Икорки вам подкину, рыбки… Гм… — он лукаво прищурился, увидев изумление Карпова, и продолжал: — Что еще? Да, птичка нынче отменная, сам Федор Терентьевич соус «шофруа» сочинил, невозможно оторваться. Из супов рекомендую «пити». Он у нас сегодня по всем грузинским правилам, с алычой, каждая порция в отдельном горшочке. Впрочем, и соляночка хороша, собственноручно тарелочку съел, так что весьма советую…
— Павел Егорович! — схватилась за голову Таня. — Это же…
Он посмотрел на нее отсутствующим взглядом.
— Да, да, Таня… Конечно.
— Да вы не сомневайтесь, — по-своему понял ее беспокойство официант, — накушается!.. Я же вам еще вторые не назвал. Эскалопчик думаю вам порекомендовать. Он для употребления очень удобен, на косточке, берешь по-домашнему, рукой. Ну, а в отношении напитков, сами понимаете, хоть всю палитру Кавказа, Крыма, Молдавии, стран народной демократии, а также капстран!
— Павел Егорович! — в отчаянии воскликнула Таня.
— Да, да… — поднял он глаза. — Выбирай, Алеша, мы, можно сказать, рождение твое празднуем…
Через несколько минут круглый столик был весь уставлен едой. Она казалась и вкусней, и обильней, и красивее оттого, что пробу с нее снимал знающий цену сухарю блокадный солдат.
Подсел к столику полюбоваться знатным едоком официант. Улыбалась Таня. Даже Васюков отрывался иной раз от своих расчетов.
— Наваристо! — похвалил Карпов. — Калорийно! Но… Вот если бы вы субпродукты попробовали!..
— А мы их пробовали, — весело огрызнулся официант, — и по сей день вкус помним. Ты корочкой, корочкой тарелку вытри, — посоветовал он. Оглянулся на взрыв хохота за свадебным столом и, понизив голос, сказал: — Эти-то, видите, как милуются! Молодцы! Я до войны тоже девушку имел. Ходить к ней ходил, а жениться… Отдежурю, бывало, в такой же забегаловке и на острова. Но уже в качестве клиента. А она об этом узнает, примчится в парк и зовет: Сеня-а-аа!.. Найдет под кустом и на извозчике домой везет. А в сорок втором… — официант вздохнул. — Эх, если бы…
— Извините, можно спросить?
Это была невеста.
— Я вас узнала. Вас по телевизору показывали… — Позади нее, подмигивая, делая знаки, стояли еще несколько человек. Остальные гости продолжали пировать, даже не заметив их отсутствия. — Понимаете, — сказала невеста, — мы с Витей… Вот он, который с добрым и умным лицом… Мы с ним только месяц назад нашли друг друга. А разминулись в сорок втором. Нам с ним по восемь тогда исполнилось. Меня в тыл увезли, а он переживал, плакал… Так не будете ли вы любезны… Если вернетесь… передать ему, что… что я…
Карпов посмотрел на Васюкова., на Таню…
— Передам, конечно… — он помедлил и повернулся к официанту. — И старухе твоей, отец… То же самое…
— Что? — с удивлением подался к нему официант.
— Заверни съестного чего-нибудь, напиши адрес. Как знать, получит она посылочку и выживет. Рядом еще сидеть будет.
Официант недоуменно посмотрел на пустой стул рядом, поднялся.
— Но… Ведь это… Но ведь она уже…
— А мне можно? — перебив официанта, шагнула вперед одна из подруг невесты. — Я бы только… Вот!.. Кусок пирога… Ребенку!..
— И я… Прошу… — выкрикнул еще кто-то. — Там, в сорок втором, на Лиговке…
Остальные гости за свадебным столом, ни о чем не подозревая, весело пировали, а эти заговорили вдруг все разом, задвигали стульями, стали лихорадочно заворачивать в салфетки еду. В мгновение ока край бесконечного стола, только что ломившийся от обилия закусок, опустел.
— Хоть яблоко! — просил Карпова седой мужчина в пенсне. — Моей матери… Яблоко…
— Нет! — крикнул вдруг, перекрывая общий гомон, Васюков. — Это невозможно! — и, когда они пристыженно умолкли, задыхаясь, объяснил: — Это невозможно, что вы… Время отталкивает… Продукты, вещи — все равно. Мы уже пытались. А Карпов… Он… Он не вернется.
— Не вернусь? — удивился Алексей. — А мост?.. С мостом как же?..
Собрав со стола исписанные салфетки, Васюков скомкал их и отбросил в сторону.
— Пути назад нет, — глухо произнес он, — когда-нибудь… Через много лет… А пока…
— Выберусь, — произнес Карпов, — вы не волнуйтесь, — обратился он к обступившим стол людям, — я выберусь! А ты, отец, готовь посылку… Не оттолкнет, не бойся.
Официант горько вздохнул.
— Она ведь на Пискаревском…
— Ничего, — брови Карпова сошлись в одну линию, лоб прорезала морщина, — это ничего… У меня вот тоже могила есть, даже с камушком, а я живой!.. — он порывисто поднялся, постоял молча и вдруг бросился из-за стола.
Роняя на пути стулья, Васюков побежал за ним.
Таня словно застыла за уставленным тарелками круглым столиком.
Посерьезневшие гости вернулись на свои места, потянулись к бокалам…
Стал собирать посуду официант.
Запыхавшись, подошла Любовь Ивановна.
— А где же все? Я думала, праздник, пир… — присела рядом с Таней, чужой вилкой отведала из чужой тарелки и слабо улыбнулась. — Я бы лучше сготовила. Я бы… Для него… Скажи, Таня, ведь не получится у Паши, правда? И потом… Мы же договорились с Пашей… — и засмеялась. — Что это я?.. Он и без того возвращать Лешу не хочет, правда?
— Да, — прошептала Таня, — да, и Павел Егорович этого не хочет, и ты, и я… Но… У каждого свой мост в жизни… А ты, мама… Тебя взять… И меня растила, и… Если бы не ты, разве Павел Егорович выучился бы?.. Ты ведь…
— А я не для него, — прервала ее Любовь Ивановка, — я не для Паши это…
— Знаю, — грустно кивнула Таня. — Раньше я сама так же думала, как ты… Только бы сюда его… Лешу… перенести… Только спасти бы. Но, когда я его увидела, я поняла… Он не сможет. Он же… Что вы тогда о нем подумаете там, в прошлом?
— Не тебе судить! — резко оборвала ее мать. — Ты-то дышишь, и он хочет дышать! И он жить хочет! — почти крикнула она. — Вот если бы ты там очутилась… Ты что, хочешь, чтоб он в могилу… в могилу… влез?.. — задохнувшись, она схватилась за ворот платья. Закашлялась…
— Мама! — бросилась к ней Таня.
Сзади неслышно подошел старый официант.
— Вот… Профессор тут писал что-то на салфетках, считал. Вы ему передайте. Может, поможет это парню… туда… обратно…
Васюков едва успел прыгнуть в автобус. Пробился к Карпову.
— Ты куда, Леша?
— Туда… В сорок второй…
Ближе к окраине автобус стал обгонять идущих только в одну сторону людей. Их становилось все больше, больше. И вот вытянулись они в длиннейшую многокилометровую процессию.
— Родственники, — ответил Васюков на невысказанный вопрос Карпова. — Почти полмиллиона лежит на Пискаревском, а это родственники…
Они вышли из автобуса и влились в бесконечную молчаливую человеческую реку, вместе с ней достигли высоких ворот кладбища.
Оно состояло из огромных, поросших нежной зеленой травкой четырехугольных клумб. По краям лежали цветы и венки с лентами, пестрели разноцветные пасхальные яйца, шоколадные, в яркой обертке конфеты.
Где-то здесь, в одной из этих могил, были и родители Карпова.
По широким аллеям мимо взятых в гранитные рамки зеленых прямоугольников целыми семьями, с детьми неторопливо шли люди. Свои, русские, и из других краев тоже.
Многие встречали знакомых, сдержанно здоровались. Читали надписи на лентах.
— Вот, — показал кто-то подбородком, — от нашего коллектива венок.
Сосали валидол.
Вздыхали.
— Воздух здесь хороший, — сказал еще кто-то, — как в поле.
Прошел мимо Карпова плечистый военный в фуражке с зеленым околышем, с погонами на плечах. Новая форма? А погоны-то для его плеч малы. Рядом с военным — однорукий седоголовый старикан. Все что-то посматривал, посматривал… Тронув Васюкова за рукав, кивнул на Карпова.
— Не узнает. Говорю, не узнает меня.
Алексей пригляделся.
— Сан Саныч!
…Обтекая их, завинчивалась водоворотом толпа. Невольно прислушивалась, присматривалась.
Молча стоял рядом Васюков.
— Видишь, Леша, сколько ходиков пришлось остановить, — показал Сан Саныч на могилы. — Скажи, а ты по-прежнему чувствуешь время без часов?
Карпов неуверенно кивнул.
— А у нас часы есть в городе, — сумрачно улыбнулся Сан Саныч, — новые… Так они без стрелок… Я часто к ним хожу. Там скамейка есть каменная, сяду и слушаю. Даром, что без стрелок, а тикают. Да, что же я вас не познакомлю?.. Это мой второй сын. Помнишь ходики? Как видишь, выжил он. Степа, ты как выжил?
— Благодаря салу, папа.
— Кто тебе его принес?
— Усатый солдат, папа.
Выцветшими печальными глазами Сан Саныч вглядывался куда-то в прошлое.
— Благодаря этому салу, — произнес он, — у меня есть сын, а у нашей страны защитник. Может, ты, Алексей, думаешь, что все уже спокойно у нас? Как они свою бомбу называют, сынок?
— Ядерное устройство, папа.
— А что это за устройство такое?
— По своему тротиловому эквиваленту, папа, оно превышает все заряды прошлой войны, но ты не беспокойся, папа, мы им такой намордник сделаем…
Сан Саныч качал головой, всматривался в прошлое.
— Знаю, сынок, — проговорил он, — ты-то, если что… в тылу не окажешься…
— Дело не в этом, — смутился, покосившись на Карпова, Степан.
— Я же… — начал было Алексей. — Я…
— Скажите, — обратилась к нему в этот момент какая-то очкастая женщина, — вы ведь тот самый солдат? Карпухин?.. У меня… просьба… Не могли бы вы передать… если вернетесь… маме моей… Она вот здесь лежит… что я… Ну, что я кандидат наук, замужем…
— И мне, мне передайте, — тут же потребовала другая женщина, — мне!.. Скажите мне, чтобы… Что у меня ошибка в коэффициенте! Ах, боже мой, дайте же досказать!
— Дети у меня здоровые, послушные, — продолжала свое первая женщина, — обязательно передайте, она так мечтала…
— Передайте ему, что он был прав, — пробился вперед дочерна загорелый здоровяк, — нефть! Месторождение!..
— Почему она не писала? Узнайте!..
— В шкафчике от часового механизма… Кусочки сахара!..
Не ожидая, покуда закончит предыдущий, каждый твердил свое самое важное, основное.
— Скажите им, что не зря! Не зря!..
— Пусть не выходит двадцать третьего на улицу! Она погибнет! Скажите ей!
— Четвертого января!.. Артобстрел!..
— Восьмого мая!..
— Четырнадцатого!..
Отчаянные эти просьбы слились в один протяжный, мучительный крик. Карпов не успевал запоминать адреса, имена, он зажмурился, шагнул, как слепой, прямо на говоривших. Они расступились и, внезапно все разом умолкнув, смотрели, как он уходит, и только внутреннее, спрятанное рыданье еще сотрясало их плечи.
На минуту выйдя из берегов, горе снова вошло в них и снова стало сдержанным, незаметным. Все так же медлительно потекла мимо зеленых могил живая человеческая река.
Кто-то тронул Карпова за рукав.
— Пожалуйста… Я хотел задавать фам один фопрос.
Это был высокого роста пожилой человек в военном, но не нашем мундире.
— Товарищ, — вмешался подоспевший Васюков, — с него хватит! Я прошу вас… Он из блокады. Шок…
— Я из Германия, — непонимающе произнес тот, — из Лейпциг… Немец…
— Немец! — с ненавистью переспросил опешивший Алексей. — Что ж ты делаешь на нашем кладбище, немец?
— Я считал, я позволил себе… Это… Это полезно…
— Что-ооо?.. Ах ты!.. — схватив его за обшлага форменного кителя, Карпов с силой притянул его к себе. — Ах ты!..
— Леша! Алексей!.. — пытался помешать ему Васюков. — Что ты? Это же!..
Подбежал Степан, подошел растерянный Сан Саныч… Карпову растолковали, объяснили истинное положение вещей.
— Я, Курт Вебер, есть коммунист! — говорил немец. — Как это сказать? Больше!.. Больше двадцать лет! Отшен давно. Вы понимаете?
— Понимаю, — хрипло дыша, произнес Карпов, — русский язык учишь?
Немец утвердительно заулыбался.
— Есть один секрет… Как это? Тайна! Вы вчера телевизор, да? А я смотреть и… — он вынул из внутреннего кармана завернутую в целлофан ветхую бумажку. — Это есть вы?
Сквозь прозрачную обертку Карпов увидел мелкие немецкие литеры, а поверх них размашистые русские слова: «Нет, не могу. Живи!»
— Талисман! — произнес Вебер. — Я отшен хотел узнать, что тут есть написано. И отсюда стал учить русского языка. Как это сказать? Любопытнецтво! Кто писал? Вы?
— Ну, я писал, — хмуро, без удивления ответил Карпов, — только… Я вроде другое что-то написал. Паша, ведь другое?
— Нет, все верно, — подтвердил побледневший Васюков. — Именно это…
Немец провел ладонью по лицу.
— Вы?.. Это есть вы?..
— В будке у моста дело было, — все еще угрюмо сказал Карпов, — спал ты…
— Зачем же вы меня не… Я стрелял город, на них, — Вебер показал на кладбище, — просто так, без прицел… Просто на Ленинград… Почему же вы…
— Ладно, — оборвал его Карпов, — сам грамотный, — он повернулся и зашагал к чугунным воротам, но тут же остановился. — Слушай, а интересно… Где можно было в ту ночь к мосту пробраться? Паша, переведи ему.
Но немец понял.
— Сейчас думать, — произнес он, — сейчас… — присел на корточки и автоматическим карандашом набросал на асфальте план. — Вот река… Идите право… Там есть только один зольдат, но сразу знайте это… Сразу! А тут… Как это? Дерево висят… — он уже не казался чисто выбритым, лицо его осунулось и посерело. — Дерево, — повторил он, — сейчас думать… Сейчас, — лоб его избороздили морщины.
— Степан, — задумчиво проговорил Сан Саныч, — вот и твой черед пришел. Подсоби…
И Степан, опустившись на корточки, взяв у Вебера автоматический карандаш и машинально осмотрев этот карандаш, тут же добавил к плану пару извилистых линий.
— Вот это бы деревцо свалить, раз оно возле воды и… А?
Немец одобрительно закивал.
— О, карашо! Одлично! Глафное, — повернулся он к Карпову, — как только будете меня видеть, стреляйте!
Карпов молчал.
— Хоть пообещай ему, — попросил Сан Саныч. — Знаешь, как совесть людей ест?
Карпов и на это промолчал, медленно-медленно, словно каждую минуту мог вернуться к могилам, пошел к воротам. Он даже не заметил шедших ему навстречу Любовь Ивановну и Таню.
— Догони его, — подтолкнула она дочь. — Ты же врач, присмотри… Ну!..
— Пойдем вместе, мама.
— Я плохо… выгляжу…
…В большом городе время идет быстро. В одном конце улицы вечер, а в другом уже ночь. Белая, призрачно-голубая ночь стояла над чистыми ленинградскими улицами. На высокой башне новенького дворца полной луной светился странный циферблат. Карпов не сразу догадался, почему странный. И вдруг понял — часы показывали время без стрелок. Но тиканья их Карпов, как ни старался, не услыхал. Он даже огляделся невольно. Вот и каменная скамейка, о которой говорил Сан Саныч. А где же он сам? Почему оставил он эти заветные часы без присмотра?
Рядом с Карповым, настороженно посматривая на него, шла Таня.
Невдалеке, весело переговариваясь, держась за руки, пробежали два подростка, мальчик и девочка. Оба они были в зеленых брюках и куртках с нашивками на рукавах, в пилотках, но девочке брюки были тесны, словно она только что вышла в них из воды. Взявшись за невысокий чугунный заборчик, юнец стал ловко перепрыгивать через него. Спутница его, восхищенно захлопав в ладоши, принялась считать: раз, два, три… пять… семь…
— Чего распрыгался, салажонок? — крикнул вдруг Алексей.
Таня испуганно дернула его за рукав.
— Зачем вы? Пусть…
— Война ведь, а он…
— Какая война?
— В роте у нас был такой же, — хмуро отвернулся Карпов, — начнет его, бывало, почтальон толстым письмом по носу бить — ого!..
Девочка все считала: пятнадцать… двадцать два…
— Вот от такой же, наверно, письма были. Мелким почерком. Так он последнего и недочитал.
— Вы не устали? — спросила Таня. — Сколько часов бродим…
— Это я-то? Хотите, на руках вас понесу?
От неожиданности она споткнулась.
— Скорее, я вас должна… Все-таки я врач.
Карпов хмыкнул.
— А что? — рассердилась она. — Из любого огня… Был бы случай, убедились бы…
Вышли к Неве. По пустынному, чуть дымящемуся зеркалу ее медленно, беззвучно плыла пустая лодка.
— Будто невидимка в лодке, правда? — спросила Таня.
Стараясь отвлечь его, приободрить, она глазами, рукой, улыбкой стала показывать ему тишину. Сорвала с тополя крохотный листок.
— Такой клейкий! Как почтовая марка!
А он не мог, не решался в эту тишину поверить. Обманчивыми казались ему и тишина, и беспечная голубая ночь, и колеблющее легкие занавеси сонное дыхание людей.
— Спят, — с отчаянием проговорил он, — война, а они спят!
— Опять вы за свое, — удивилась она шепотом, — какая война?
— Спят… Как же так? Так все на свете проспать можно. — Сознание Алексея сопротивлялось тишине, требовало каких-то немедленных действий. Нельзя спать, опасно… — Не спите! — вырвалось у него. — Эй, люди! Война!..
— Тише! — вскрикнула и Таня. — Вы их разбудите!
— Война! — повторил Алексей. — Вставайте, делайте что-нибудь.
Из окон уже стали высовываться заспанные физиономии. На балконах появились полуодетые, прямо из постелей фигуры.
— Это правда? — спросила завернутая в одеяло женщина. — Неужели война?..
— Нет, нет! Спите! — умоляюще замахала руками Таня. — Спите!
— Фу-ууу… А я-то, дура, чуть не поверила. Слава богу!
— Пижон в рассрочку! — возмутился на уставленном цветами балконе лысый усач. — Ишь чего выдумал… Вобла!
— Сам ты сурок! — в сердцах выпалил Алексей. — Гляди, бомбу не проспи! — плюнув даже сгоряча, он свернул за угол.
— Набросились, — укорила людей Таня, — телевизор надо смотреть! Это же блокадный солдат, из прошлого… У него же психологическая несовместимость…
— И вы оттуда? — заинтересовалась женщина.
Таня сквозь слезы засмеялась.
— Нет… Я здешняя.
— А кто вы ему?
— Врач.
— Тогда все ясно, — крикнул вдогонку ей усач, — хватили, видно, чистого медицинского!.. Не спите! Не спите! — передразнил он. — А если я только со смены? Чего же мне не спать?
Таня остановилась.
— Некоторые люди и с открытыми глазами спят.
Она ушла.
— Крепко, — пробасил кто-то.
— А что? — подал голос другой. — Разобраться, так… Не проспать бы чего и впрямь.
— Пусть только попробуют, — хмуро ответили ему с соседнего балкона, — на противопожарный случай и у нас есть. Видали на параде?
— Не в этой кишке главная сила.
— А в чем?
— Думай, голова, шляпу куплю.
— Да что там, — неожиданно взял слово усач, — мы вот монтаж нынче с напарником вели на самой верхотуре. Глядим, шарик летит воздушный, голубой… Пусть бы себе летел. Ведь красиво! А напарник, даже не подумав, хвать его. Шарик и лопнул.
— Ты к чему?
— К тому самому… В доброте сила… В душе…
— На напарника валишь, — сказала женщина, — а зачем сам солдата обругал?
На балконах одобрительно рассмеялись.
Кто-то, позевывая, вернулся в комнаты досыпать. Кто-то задумчиво закурил…
Почти в начале проспекта на одном из домов висела табличка: «При артобстреле эта сторона улицы наиболее опасна».
Возле этой таблички Таня и догнала Алексея.
— Мы здесь живем, — сказала она, — окна темные, мамы еще нет… Давай… Давайте поднимемся и подождем ее.
Открыв старый скрипучий шкаф, она достала картонную коробку, а из нее трехпалую солдатскую рукавицу. Натянула ее на руку, прижала к лицу.
— Чья это? — спросил Карпов.
— Отцовская… Отец маме ее подарил. На память… Хочешь есть?
— Не очень.
Она отправилась на кухню и принесла оттуда черствый, но горячий ломоть.
— Больше ничего нет, — растерянно произнесла она, — я его над конфоркой подержала.
С наслаждением вонзил он зубы в хрустящую, царапающую нёбо корочку, напомнившую ему оставшийся во вчерашнем дне скудный военный мир.
— Мало я им еще высказал, суркам этим. Еще бы разок туда попасть, на ту улицу, я бы им… — и осекся, даже потупился под долгим ее взглядом.
— Не спите, не спите… — вспоминая, произнесла Таня. — Я понимаю, Леша, о чем вы… ты… Но они ведь не только что родились. Они вместе с тобой там были… И… после тебя… Десятки лет… Это же они все вокруг сделали… А ты одним махом… Я понимаю, здесь весна, мир… Но… Знаешь, что я решила? Мы пойдем туда, назад, вместе!.. Да, да! Хорошо, что я тоже не замужем, как мама… Это бы помешало…
Он услышал только то, что хотел слышать.
— Не замужем?.. А он… Павел Егорович?.. Разве он не женат?..
— Как же он может быть женат, если она не замужем? — Таня грустно засмеялась.
— Но как же… — Карпов посмотрел на нее в упор. — Кто же… Чья это рукавица?
— Твоя…
Он отшатнулся.
— Значит?..
— Да. Я ведь… Татьяна Алексеевна!.. — она все еще тихо смеялась.
— Но, ей-богу! — вскричал он растерянно. — Не было!.. И рукавицу я не дарил! Я их в гардероб сдал вчера, можешь проверить. Я не дарил…
Она рассказывала, а он недоверчиво, удивленно слушал. Потом молчали. Долго-долго молчали. Она сама не заметила, как положила руки на стол, голову на руки…
«Сколько же это времени сейчас? — подумал Алексей и вдруг почти со страхом ощутил, что лишился своего умения обходиться без часов. — Сколько же сейчас времени? Неужели?..»
Откуда-то из глубины памяти тихо-тихо, но все громче, оглушительно громко всплыло монотонное тиканье часов. Ходики… Те самые, на стене у Сан Саныча. «Ать-два! Ать-два!..»
А это какие?
Уже не одни, не двое, а добрый десяток часов, два десятка, четыре звучали в его сознании. Тысячи, сотни тысяч живых часов…
Карпов ощутил, как стремительно, безвозвратно течет время. Почему же он медлит? Чего ждет? Он должен!.. Скорей!.. Иначе будет поздно!..
Карпов вскочил на ноги. Взглянул на Таню… Спит… Пусть спит. Пусть она спокойно спит…
Пустынными были в этот ранний утренний час улицы. Только солнце одиноко стояло в небе, над крышами домов.
Карпов побежал. Одна улица, другая… Карпов долго бежал, потом шел. Все медленнее, медленнее.
Устал?..
Остановился. Задумался.
И увидел часы… Те самые часы без стрелок на высокой башне новенького дворца.
И услыхал время… Почудилось, или в самом деле услыхал? Оно звучало так громко, так взволнованно… А может, это стучала в висках кровь?
На гранитной скамье, аккуратно подложив газету, сидел однорукий седоголовый старикан.
Взгляды их встретились.
— Прощай, Сан Саныч, — сказал Карпов.
Старик задумчиво улыбался.
— Почему же прощай, Леша? До свиданья! Ведь мы скоро увидимся… Там, в сорок втором…
И, словно запруду снесло где-то, ручьями, реками потекли из подъездов, дворов, переулков люди. У всех у них был подчеркнуто будничный, деловой вид. Маленькие обшарпанные чемоданчики, в которых обычно носят инструменты; портфели, скрипичные футляры, длинные трубки чертежей — чего только не было у них в руках или под мышкой.
Да и сам город преобразился, Побежали, опережая друг друга, автобусы и троллейбусы, мощно задышали заводы, березами выросли из земли и ударили в небо фонтаны…
И с ворчаньем прополз мимо, смывая вчерашний мусор, неторопливый поливальщик.
— Вези меня, друг, направо, — вскочив на подножку, приказал Карпов, — опаздываю!..
— Чего, чего? — вытаращил глаза щекастый паренек-шофер. — А ну, брысь отсюда!
Карпов торопливо объяснил ему, что так, мол, и так. Ты, мол, и родился, может быть, потому, что сейчас меня подвезешь: я ведь родителей твоих спасу…
Паренек поморгал белыми поросячьими ресницами, вдумался.
— Да ведь я приезжий, — хохотнул он, — родители мои в Тюмени тогда жили. Так что спасать их тебе не придется! Всего наилучшего! — он прибавил скорость, но почти тут же остановился. — Садись! Ну! Быстрей!..
Карпов, не долго думая, забрался в кабину, и поливальщик во всю силу мотора помчался по улицам, продолжая щедро поливать их водой. Он напоминал теперь торпедный катер.
— Галка-то моя — питерская, — открылся шофер, — коренная! Теща по воду в блокаду к Неве ходила. Рассказывала, что снаряды прорубей наделали. Хорошо, говорит, было — долбить не нужно…
— Вот видишь, — крикнул ему в ответ Карпов, — того и гляди, накроет твою тещу снарядом, и не родится у нее дочка, а дочка не выйдет за тебя замуж. И все потому, что ты меня не подвез…
— Так везу же!
Карпов говорил, а думал о своем.
— Пришел бы ты домой, — говорил он, — а жены как не бывало. Будто померещилась она тебе, приснилась…
— Так везу же! — сердился шофер. — Везу.
Площадь перед институтом была заполнена людьми. Некоторые показались Карпову знакомыми. Например, мальчик и девочка, что встретились ему с Таней в сквере. Или вот этот лысый усач… Он на балконе стоял ночью, возмущался. А это кто? Степан! Сын Сан Саныча… Увидел Алексея и вытянулся перед ним, как перед генералом.
— Вы слишком здоровый, — крикнул Степану мальчик, — на вас много энергии потребуется, а я маленький, худощавый…
Карпова обступили. По жаркому человеческому коридору молча шел он к институтской двери.
— Я ни одного субботника не пропустил! — пробивался за ним мальчик. — Так лед колол, даже лом обратно вытаскивать было трудно…
— Это правда, — подтвердила девочка, — я видела!
— Есть уже порох в пороховницах, — засмеялся лысый усач, — еще хлебнете, успеете, вот я-то, — обратился он к Карпову, — уж точно бы пригодился! Я снайпер, приклад у меня от зарубок шершавым был. Возьми!
— Меня! Меня возьмите! — послышалось отовсюду. — Меня!
— Товарищ Карпов, — пробился вперед Степан. — Папа этого не сказал, но я понял… Я и сам… Я рядовым пойду… С вами…
На короткое мгновенье Карпов представил всех их в военной форме. В маскхалатах, касках… С автоматами…
Нет, нет! Пусть здесь в оба глядят… Пусть ходят в ковбойках, пиджаках, шляпах… Пусть живут!..
— Леша!..
У входа в лабораторию стояла Любовь Ивановна.
— А я тебя здесь… Вот, жду тебя… — она через силу улыбалась. — Пообещал мне Паша, так чего ж еще, кажется?.. Раз он пообещал… Мне… А все боюсь. Официант меня напугал. Я, говорит, в клиентах разбираюсь, вернется он, парень этот… А ты не вернешься, правда? Правда, Леша?
Карпов нахмурился, прошел мимо.
— Леша!.. Прощай!..
Он медленно, с трудом оглянулся.
— Нет… Люба… До свиданья…
Васюков был один. Осторожно вертел на пульте пуговицы настройки. Что-то сухо щелкнуло, участились удары метронома, потом стали редкими, тягучими…
— Ну, Павел Егорович, — произнес Карпов, — чем обрадуешь?
Васюков повернул к нему усталое, еще больше постаревшее за ночь лицо.
— Не получается… Не могу я еще назад.
Карпов усмехнулся.
— А ты меня вперед пошли. Вперед можешь? А уж оттуда, из будущего… С пересадкой.
Васюков ахнул, поднялся, схватил его за плечи.
— Ты… Ты догадался? Но… А если… там ничего нет? Нет будущего?.. Вдруг пусто там?.. Пепел…
— Пепел? — высвободился Алексей. — Брехня! — ткнул Васюкова в живот. — Разглядел я вас, нынешних. Народ вы хоть и пузатый, но плечистый. Не дадитесь!
— Леша, но зачем сейчас?.. Останься!.. Дождись, покуда я обратный канал выдумаю… Ведь я тебя тогда точно в тот же день верну, или нет, лучше раньше на день… Да, да, — задумался на миг Васюков, — на день раньше… А пока поживи… Спасибо за смелость твою, за совесть… Но поживи! Мы еще…
— Нет! — резко прервал его Алексей. — Не могу ждать… Не хочу… А что если… если привыкну? А мне нужно взорвать мост! Людей спасти!.. — он стиснул Васюкову локоть и укоризненно улыбнулся. — Эх, ты… На войне всякое случается, что ж ты меня заранее… Я еще сто лет проживу!..
— Успела!..
В распахнувшейся двери стояла Таня.
— Успела все-таки! — бросилась к Алексею, обняла. — Ты говорил, что я похожа на маму… Но я ведь и на тебя похожа… Хочу быть похожей… И мы… Вместе…
Низкий гудящий звон поплыл по лаборатории. Таня стояла посреди нее, обнимая пустой воздух. Карпов исчез.
Он увидел себя на просторном, пестром от цветов лугу. По правую сторону цвели сады, по левую сверкал и светился крышами город, а в центре на луговой траве стояло великое множество людей. Молодые, старые… Глубокое волнение, самозабвенную радость можно было прочитать на их лицах. Правда, какой-то четырех или пяти лет несмышленыш, хотя и с любопытством всматривался в Карпова, не забывал в то же время лизать маленьким розовым языком мороженое.
Карпов попытался шагнуть вперед, но что-то удерживало, не позволяло. Словно мягкая стеклянная стена была перед ним.
Но вот от людей отделился рослый вихрастый парень в солдатской, точно у Карпова, гимнастерке с петлицами на отложном воротнике. В руках он тоже держал узел маскхалата и автомат. Карпову даже показалось, что он его когда-то уже видел, знает… Брови, глаза, нос…
Парень подошел совсем близко. Стеклянная стена ему не помешала.
— Ты кто? — спросил Алексей.
— Алексей.
— Тезка… Уж не родственник ли?
— Праправнук…
Карпов изумленно свистнул. И тут же у него больно екнуло сердце.
— Значит… Васюкова, Любы, Тани… Уже…
— Нет… — тихо закончил праправнук.
— Но земля-то цела? — крикнул Карпов. — Цела?.. Есть будущее?
— Все зависит от того… будет ли взорван… мост…
Карпов понимающе кивнул.
— А что это за форма на тебе? Вроде…
Оглянувшись на людей, словно набираясь от них решимости, парень произнес:
— Позволь мне… я…
— И ты со мной хочешь? — воскликнул Карпов.
— Нет, не с тобой, а… вместо тебя…
— Чудак, — засмеялся Карпов. — И не проси. Это я сам должен… Ну… Будь, тезка, здоров!..
И уже издалека, из безмерной дали будущего времени донесся ответ:
— Будь бессмертен!
Косо летел крупный ленивый снег, в нескольких шагах впереди с автоматом за спиной шел Васюков.
— Живой? — не удержался Карпов.
Тот удивленно оглянулся.
— Пока живой… — отогнул рукав возле запястья. — Двадцать минут пятого. Как думаешь, Леша, за час доберемся?
Алексей счастливо засмеялся.
— На три минуты твои никелированные спешат!
И Васюков, не споря, перевел назад стрелку.
«Молодец Павел Егорович, — подумал Алексей, — на день раньше меня вернул. А что если уже сегодня к мосту пойти? Нет, в прошлый раз еле-еле душа в теле осталась, покуда минное поле переползли, едва на пикеты не нарвались, а потом еще и окружили нас… Если пойти сегодня, все, конечно, будет иначе, но легче ли? Скорее наоборот. Можно запросто погибнуть, и мост останется невзорванным. Придется потерпеть, зато завтра каждый шаг будет мне наперед известен, ведь я его уже прожил один раз, это завтра…»
— Завтра пойдем взрывать мост, — подумал он вслух.
— Только ордена получили, — возразил Басюков, — майор это учтет, что он, не человек? Опять же, на отдыхе мы будем, как же…
— Позвонит Сан Санычу и передаст. Ничего…
— Какому еще Сан Санычу?
…Карпов шагал по городу, всматриваясь в него новыми глазами. В необычной задумчивости стоял над снарядными воронками посреди мостовой, у развалин домов с сохранившимися кусочками квартир… Чья-то висящая над пропастью постель… Клетка с заснеженным комочком птицы… Рама от сгоревшей картины… В черном проеме мертвого окна круглое бледное лицо полной луны…
На месте памятников возвышались холмы. Брезентом были прикрыты поленницы трупов… Мертвая рука грозила из невысокого сугроба… Ведро с застывшей водой стояло у подъезда. Где же хозяин?
Снова воронка… Ветер чье-то письмо по снегу гонит… Зенитки… Вот медленно тянет какой-то старик салазки, а на них в огненно-красном одеяле… Кто?
Очереди у запертых магазинов. Стоят молча, с закрытыми глазами…
Нешумные, идущие не в ногу группы солдат…
Редкие прохожие…
Почти каждому Карпов говорил:
— Привет вам, папаша!
— Граждане, вам привет!
Они поворачивали головы, смотрели на него, но от кого именно привет, не спрашивали.
В темных колодцах дворов медленной каруселью кружился снег. Какая-то женщина в грязной потертой шубе катала вдоль стены коляску с ребенком. Закутанное в пестрые тряпки так, что только маленькие круглые очочки были видны, дитя протянуло ручонку ладошкой вверх и ловило снежинки.
— Римма, спрячь руку, — сказала женщина.
Васюков прошел мимо, виновато ссутулился и остановился, зная, что остановится и Карпов.
— Ты что это в коляске сидишь? — спросил Алексей. — Заболела?
— Типун тебе на язык! — воскликнула женщина. — Шатаются тут по закоулкам, а немцы…
— Нет, я не болею, — сказала девочка, — я ходить разучилась, а разговаривать еще могу…
— Пустое, — вздохнула женщина, — пустое…
— Это вы зря, — рассердился Карпов, — у нее еще муж будет и двое детишек, здоровых и послушных. Она еще в кандидаты наук выйдет!..
Женщина недоверчиво улыбнулась.
— Римма, спрячь ручку в рукав, простудишься.
— Нет, мне нравится, что они тают. Значит, я теплая…
…В ледяном парадном в темном углу под лестницей стоял мальчик лет восьми и громко всхлипывал.
— Чего, пацан, ревешь? — спросил Карпов. — Васюков, подожди минуточку!..
— Машу куда-то увезли, — сквозь слезы ответил мальчик, — мы с ней вчера в победу играли, а сегодня… Прихожу, а ее нет. Увезли… А я… Я ее люблю!
Карпов растерянно кашлянул.
— Так отыщи ее, — выговорил он, — всю жизнь ищи. А найдешь, женись на ней. Понял?
Мальчик не ответил. Бросил на него быстрый взгляд и отвернулся.
…Догнав Васюкова, Алексей молча зашагал вслед за ним по узкой свежей тропе.
— Невский скоро, — оглянулся на него Васюков, — ветреней стало. Ты что?
Карпов с изумлением оглядывался по сторонам. Узнал улицу, на которой мирной белой ночью там, в будущем, кричал о войне и разбудил спящих. Да, да… Те же дома, подъезды… Окна и балконы… Только выглядело сейчас все иначе, мрачно, мертво. Подъезды без дверей, окна черные, слепые. Неужели в этих безмолвных каменных громадах, за холодными стенами живут люди, живые люди? Неужели раздаются там человеческие голоса или, по крайней мере, рыдания? Трудно было в это поверить.
Волна какой-то мучительной, самого Карпова удивившей любви прилила к его сердцу. Он почувствовал себя намного старше самого старого жителя этого города, этой улицы, всезнающим, всемогущим.
— Люди-и-и! — закричал он, и крик его, ударяясь о стены, полетел по продутому ветрами Ленинграду. — Люди, живите! Не умирайте! Будет тепло и весело! Будут хлеб, молоко, свет!.. Только потерпите, не умирайте! Я знаю!..
Показалось Карпову, а может, нет, но дома как бы встрепенулись, разбуженные его криком. Снег на мгновение замер в своем полете, остановился, прислушиваясь, ветер. И тут же все снова потекло по своим руслам, время двинулось дальше.
Он увидел перед собой серое плосковатое лицо Васюкова, его широко раскрытые любопытные глаза.
— А откуда?.. Откуда ты знаешь?
И Карпов не стал скрывать.
— Я ведь, Паша, одним глазком того… В будущее заглянул!
Васюков раскатисто рассмеялся.
— В будущее?! Хорошо, я не против, ври дальше. Какое оно хоть, будущее?
— Весна там, мир… На улицах книги продают. На стоянках такси очередь длиннее, чем на трамвайных остановках…
— Погоди! А люди какие?
— У тех, кто здесь молодой, там уже седина и лысина…
— И вся разница?
— Ну, почему вся? У них…
— Нет, нет! Не рассказывай! — перебил его Васюков. — Когда все наперед знаешь, жить неинтересно.
Однако любознательность его тут же взяла верх. Улыбаясь, хмурясь, озадаченно почесывая затылок, он вновь подступил с вопросами:
— Леша, ну, хорошо, раз ты в будущем был, ответь: узнали там, почему яблоки на землю падают?
— Яблоки? — рассеянно переспросил Карпов. — Паданцы, что ли? Это у заготовителей спросить нужно. Взгреть их за это нужно.
Глаза у Васюкова горели, он и не верил Алексею и верил, хотел верить.
— Леша, а Леша, — не унимался он, — а узнали там, чем люди сны видят? Ведь глаза у спящих закрыты!..
— Запишешься, Паша, в академию, сам узнаешь.
— Сам? — Васюков задумался. — Запишусь, если жив останусь. Вот только зрение у меня больно хорошее, — он лукаво засмеялся, — а без очков могут ведь не принять!
…Они вышли на белую, не тронутую колесами дорогу. Впереди появились березовый шлагбаум и постовой возле него.
Показали документы и пошли к дому отдыха.
У Карпова было такое чувство, будто он видит недавний, еще раз повторившийся сон. И вспомнился вопрос Васюкова. Чем люди сны глядят?.. Ах, Васюков, Васюков! Не ты ли, Паша, все это и устроил? Так о чем же ты спрашиваешь?
…В первом окне с разинутыми в хохоте ртами полулежали на кроватях солдаты. Как будто так и остались они в этой позе еще с того, первого раза.
— Гха-ха-ха-гаа!.. — задрожали стекла.
— Свежими анекдотами балуются, — сделал вывод Васюков.
Во втором окне передвигал единственной рукой костяшки канцелярских счетов старшина…
В третьем окне на березовом чурбаке сидела Люба. Мыла картошку. Вот она подняла картофелину над чугунком, разжала пальцы… И улыбнулась.
У Карпова защипало в глазах. Он хотел отступить от окна, но Васюков, лихо сбив набок ушанку, уже стучал в стекло.
Она повернула голову и увидела их. Всплеснула руками, поднялась и выбежала во двор. Медленно подошла.
Васюков хотел ее обнять, но она вырвалась. А тут и Сан Саныч появился, начал стыдить Пашку…
Все, как в прошлый раз. И чуточку вроде не так…
…В канцелярию Карпов вошел первым. Взглянул на ходики… «Ать-два! Ать-два!..» Идут! Облегченно вздохнув, Карпов взял из-под скатерти ключ и отпер сейф. Вынул из него плоский брусочек сала, сунул в карман, затем, замкнув сейф, выбросил ключ через форточку в снег.
Вошел Сан Саныч.
«Вот и увиделись», — улыбаясь, подумал Алексей.
— Здравствуй, Сан Саныч.
Старшина почему-то не удивился. Коротко посмотрел, вынул тетрадь и стал заносить в нее данные новых постояльцев. И вдруг снова коротко, пронзительно посмотрел. И сумрачно усмехнулся.
Да уж не знает ли он про все?
Вошла Люба.
— Две картошки нужно в котел добавить, — радостно покосилась она на Карпова.
— Обязательно! — сказал Сан Саныч. — И жиры тоже… — пошарил под скатертью. — И жиры, — пробормотал он, — и десерт… Что у нас завтра на десерт?
— Есть еще рюмочка сгущенного молока.
— Ты, Люба, разведи его пожиже, вылей в красивую тарелку и… Черт, где это ключ подевался?
— Гха-ха-ха-гаа! — раздалось за стеной.
Чтобы не помешать, Карпов замер у порога.
— Наступила очередь русского, — удобно развалясь на койке, рассказывал Васюков.
Сосед его, веснушчатый паренек — у него даже на губах веснушки темнели, — заинтересованно округлил глаза.
— Ну, ну… Какое же решение принял наш товарищ?
— А русский богатырь, Иван-слесаревич, железный стержень докрасна раскалил и холодным концом Гитлеру…
— Почему же холодным? — разочарованно спросил усатый снайпер, сняв наконец гимнастерку.
— Чтоб никто вытащить не смог! — закончил Васюков и с удовольствием поддержал дружный смех отдыхающих.
— А как же, — кивал лысой головой усач, — чуть зазеваешься, вытащат…
Шагнув от дверей, Карпов молча достал сигареты, разломил их пополам и угостил отдыхающих.
Снайпер вздохнул.
— Душа у нашего народа крепкая, вытащат, снова раскалим.
— С войной, пока она из яйца не вылупилась, кончать нужно, — сказал еще кто-то, — профилактика нужна.
— Какая такая профилактика?
— Брали мы тут горочку одну на днях, — задумчиво вступил в разговор третий отдыхающий, — командир «ложись» кричит, мы в землю носом. Кричит «вперед», подымаемся, бежим. А у нас один пожилой боец имеется, Лукошкин Сергей Филиппович… Да что там, совсем уже, можно сказать, старый… Трудно ему за молодыми угнаться: ломота, задышка, вот и отстает. Что же он придумал? Командир «ложись» кричит, а он еще шагов десять пробегает. Командир «вперед» командует, а старый-то впереди всех оказывается. Вот тебе и профилактика!
— Так это война, — после недолгой паузы возразил веснушчатый, — мы же о мирном периоде…
— А какая разница? — выкрикнул Алексей.
И снова заходили они по комнате, обжигая окурками губы, бережно втягивая дым. Карпов смотрел на них и думал, что, может, именно их пробудил он белой ночью от спокойного сна…
Карпов даже попытался представить их в пижамах, в клетчатых ковбойках, в пиджаках и шляпах… Видение мелькнуло и растаяло.
Зря, видно, почудилось ему той белой ночью, что они не знают, как отвести от себя новую беду.
Ночью Алексей долго не мог заснуть. Слышалось трудное сонное дыхание солдат, кто-то похрапывал.
— Срезал! — радостно крикнул во сне снайпер.
— Зина, — проговорил веснушчатый.
А Васюков чмокал, жевал. Еда приснилась.
Снайпер вдруг поднялся, попил воды из кружки.
— Хороший сон видел, — сказал он, догадавшись, что сосед не спит.
— Слышь, усатый, — привстал Карпов, — ты, кажется, в город завтра собираешься, за орденом? Сверточек по пути не занесешь?
— Для тебя всегда пожалуйста! А куда?
— На Фонтанку. Сыну Сан Саныча. Степе. Только молчок!
…Все спали. Алексей поднялся, обул сапоги и вышел в коридор.
Прислушался. Тихо.
Нажал на дверь рядом с кухней. Не заперта. Он вошел…
Утром во время заготовки дров Карпов отложил в сторону топор, надел ватник, затянулся ремнем. И тут же появился машущий телефонограммой Сан Саныч…
Они уже отошли довольно далеко от дома, когда услышали позади слабый крик:
— Леша-а-а!..
— Она! — воскликнул Васюков. — Говорил я, давай простимся, а ты… Волновать, видите ли, не хотел… Ее или себя?..
Карпов вздохнул и медленно пошел к Любе.
— Вот, — сказал он смущенно, — отзывают… Ты извини…
— Я тебя не пущу, — прошептала она, припав лицом к его ватнику, — как же это?.. Ведь мы…
— Я быстро, — пообещал он, — на, на память… — и снял трехпалую рукавицу. — Уходи…
Вытирая этой рукавицей слезы, она пошла обратно. И снова остановилась.
— Пожалуйста!.. Вернись!..
…На фоне квадратного маленького окна он узнал большеносый силуэт Вебера. Немец натужно кашлял.
— Погоди, — шепнул Алексей напрягшемуся для прыжка Васюкову. — Сейчас второй выйдет.
…Когда второй солдат, уже коченеющий, лежал в снегу, они вошли в будку.
Вебер спал, откинув к стене голову, но даже во сне кашель, мешаясь с храпом, разрывал ему горло.
— Простыл Адольф, испекся, — заключил Васюков, — подлечить бы его, компресс поставить, — он потряс немца за плечо, но тот, пробормотав что-то, не проснулся.
«Нет, не могу. Живи!» — написал Карпов автоматической ручкой поперек письма.
— Везучий, — вздохнул Васюков.
…Стреляли уже совсем близко. Как бы натужась, раздвинула вьюжную тьму бесцветная ракета.
Васюков упал в снег и положил автомат на труп часового. Но Карпов не остановился.
— За мной, Паша! — крикнул он. — Есть выход! Курт говорил, правей надо брать…
— Какой Курт? — заторопился за ним Васюков.
— Курт Вебер…
…Впереди сквозь яростные облака вьюги зачернела полоса еще не замерзшей реки. А вот и заснеженные деревья на берегу.
…Приказав Васюкову постеречь, Карпов торопливо достал из рюкзака плитку тола и заложил под стоявшую у самой воды пышную ель. Поднес зажигалку к растрепанному кончику бикфорда, зажег, отбежал и упал в снег. Короткий взрыв, от которого белая ель стала черной, вызвал вокруг целую канонаду, в свинцовое предутреннее небо снова взлетели ракеты.
Наконец с протяжным костяным треском ель повалилась в реку.
— Взрывчатку! — шепотом потребовал Карпов, хоть кричать теперь можно было во все горло. — Нет, нет! Я сам… Береги здоровье для академии…
Отстранив Васюкова, он вошел в черную воду и укрепил среди колючих, источающих смолистый аромат ветвей рюкзак и часовой механизм взрывателя.
— Течение здесь подходящее, — деловито произнес он, — я измерял…
— Когда? — недоуменно спросил с берега Васюков.
— Завтра! Ну, через десяток минут под мостом будет. Отходи! Слышишь, отходи! — он налег на дерево плечом, поплыл, держась за него, в черной ледяной воде. Берег с замершим на нем Васюковым стал удаляться. — Отходи! — крикнул Карпов.
«Неужели я его все-таки взорву, мост этот? — думал он, загребая одной рукой. — Мост… Мост… — и в памяти его зазвучала внезапно песня. — «…Нас с тобой никто-о-о не встретит…»
Мокрый, в ставшей коробом одежде выбрался он на берег.
— Шесть минут, — считал он, — семь… Восемь…
Пышная ель скрылась за поворотом.
— Девять… Десять!
Алексей напрягся.
Взрыв!
— Ура-а-а! — закричал он. — Как в аптеке! — но бросился в снег и пополз от дерева к дереву на обрыв. Надо удостовериться… Увидеть…
И Карпов увидел. Висевший между крутыми берегами мост как бы надломился от непомерной тяжести. Он походил сейчас на букву М. Карпов даже разглядел рухнувшие в воду автомашины со снарядами. Но что это?..
Ему показалось вдруг, что сквозь исковерканные бревна взорванного моста проступили, засветились радугой смутные очертания другого великолепного моста. Вот же он!.. Вот!..
Высокие сверкающие стальные фермы, могучая колоннада розовых гранитных быков…
Улыбаясь во весь рот, Карпов пополз обратно. Поднялся и двинулся по четко голубевшим в снегу чьим-то следам. Наверно, Васюков прошел…
— Ну, все! — бормотал Карпов с ликующей улыбкой. — Теперь живите! Учитесь теперь! Пожалуйста? Теперь ходите по обеим сторонам улицы… Сколько влезет!..
Автоматная очередь взбила снег у самых его ног.
— Рус! Нидер мит дем ваффен! Стафайс!..
Из-за дерева уставил на него автомат молодой большеносый немец.
— Курт! — вырвалось у Карпова. — Курт! Вебер! Вот так встреча!.. Слушай, что я тебе…
— Цурюк! — ошеломленно воскликнул немец. — Вер ист да?
— Курт! — смеясь, шел к нему Карпов. — Да ведь…
Немец судорожно повел автоматом, очередь пришлась Карпову по груди. На белом маскхалате сразу проступили обильные пятна.
— Не… На… — вместе с последним дыханием вырвались у Карпова из губ несвязные звуки. — Что… ты…
Запрокинув голову, он плавно, точно поддерживаемый метелью, упал в снег.
— Вер ист да?.. — пятясь назад, в ужасе бормотал немец. — Майн гот… Вас хабе их ангештель? Вас хабе их…
Увязая в снегу, он долго неуклюже бежал под резко посветлевшим пустынным небом.
— Не нужно, Леша! — навзрыд плакал над Карповым ослушавшийся его приказа, вернувшийся, но опоздавший Васюков. — Не умирай, Леша!.. — он дул Алексею в рот, в отчаянии пробовал закрыть ладонью кровавые отверстия на маскхалате. — Леша, не умирай! Я хотел тебя спросить, слышишь? Про разумные вещества… Разумные существа есть, я знаю, это люди. А разумные вещества будут? Не умирай, Лешенька, родной! Что я Любе скажу? Не умирай!..
Где-то рядом высоким хором заливались автоматы, лаяли приближающиеся псы, но Васюков неотступно всматривался в безмолвного друга и просил:
— Леша, не умирай! Ведь ты не умер, нет? Леша, если ты не умер, дай знать… Открой глаза! Открой!..
И хотя Карпов уже был мертв, веки его дрогнули и тихо раскрылись.
…Стучали часы…
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги