Поворот судьбы

Глава двадцать девятая Даниэль

Излишек багажа

От Джей А. Джиллис

«медиа-панорама»

Я услышала, как открылась дверь, и поняла, что это Гейб. Я выпрямила спину, заняв место за отцовским столом, и сосредоточилась на экране компьютера. Я не знала, зайдет ли Гейб ко мне в комнату, но если бы он решился, то я хотела, чтобы он увидел меня погруженной в работу. Гейб заглянул. Я ощущала, с каким выражением он на меня смотрит. Гейб бросил свой рюкзак на пол и произнес:

— Мама, по-моему, все. Я сдал книжки.

Я знала, что он сделал это.

Я глубоко вздохнула, надеясь, что он не услышал этого. До последней минуты я надеялась, что случится какое-нибудь чудо и он согласится протянуть эти несчастные двадцать месяцев до окончания школы. Но для человека с характером Гейба двадцать месяцев были равносильны вечности. Любому они показались бы вечностью, если бы пришлось проводить их в адских мучениях.

С другой стороны, и моему терпению пришел конец. Конечно, сын выполнял взрослую работу. Но я оставалась матерью, то есть человеком, который призван оказывать какое-то влияние на ребенка. Я знала, что ему небезразлично мое мнение.

— Если ты ждешь от меня одобрительных слов, то на это ты еще можешь надеяться. Но вот если дело касается твоих планов на будущее, то тут я воздержусь. Я приготовила для тебя кое-что.

Я вручила ему пачку анкет, которые собрала по дороге, заехав в банк, больницу, в физиотерапию.

— Пора тебе узнать, что такое взрослая жизнь и как это самому себя обеспечивать. Ищи себе работу, дружище.

Мне показалось, что он вжался в матрац, сидя на моей кровати.

— Ты очень быстро на все отреагировала. Я и не думал, что встречу у тебя столько сочувствия.

— Это на самом деле входит в обязанности родителей, — резко произнесла я. — Хочешь покурить? Хочешь выпить пива, хочешь остаться дома? Этих вопросов от меня не жди, Гейб. Ты знаешь, что, болен ты или здоров, один или уже женат, ты по-прежнему всегда останешься для меня сыном. Но, черт побери, я потратила десять лет жизни, пытаясь заставить тебя закончить учебу, пусть даже в тупой и полной нетерпимости школе.

— Да, ты мне очень помогла. Но это ничего не изменило.

— Извини, Гейб, что я не могла заменить тебе мир вокруг. Попробую подыскать что-то подходящее под твой вкус на следующей неделе.

— Я думал, что мне можно взять тайм-аут. Я должен сориентироваться, — сказал Гейб, словно для того, чтобы сменить тему. — И потом, я не бездельничал. Я делал иногда работу за тебя, бесплатно.

— Будем считать, что ты делал это в счет проживания и питания в этом доме, — предложила я, хотя сама противилась и своему тону, и своим словам. — Ты знаешь, что содержание детей распространяется на годы, когда они не могут обеспечить себя, так как заняты учебой. Ты понимал, когда бросал школу, что твой отец больше не будет платить на тебя алименты в прежнем размере?

— А мы ему скажем о том, что я бросил школу?

— Нам и не понадобится. У Каролины есть свои источники, Гейб.

Я не знала, соответствуют ли мои слова истине, но он заслужил это.

— Вот если ты перейдешь на домашний режим обучения и будешь работать, тогда другое дело.

— Я не подумал, что это отразится на наших доходах, — проговорил он, сбрасывая туфли. — Я могу вернуться, если дело принимает такой оборот.

Не желая, чтобы он сорвался с крючка, я продолжила:

— Хорошо, снова подавай документы в школу. Но не обязательно в эту. Гейб, ты же водишь машину, так что можешь выбрать любую школу в округе.

Ни один мускул не дрогнул на его лице. Он выглядел уставшим и похудевшим. Ему никак нельзя было терять в весе.

— Забудь о том, что я говорила, — наконец сказала я. — Но я не хочу, чтобы ты думал, будто с уходом из школы у тебя начнется период спячки.

— Твое право, — пробормотал он.

— Можешь забрать свои слова назад.

— Хорошо, я заберу свои слова назад. Что-то ты очень рьяно взялась за нас, с тех пор как не стала нуждаться в помощи. Ты же теперь сама встаешь с кровати.

— А тебе больше нравилось, как было раньше? Могу успокоить тебя: к соревнованиям по биатлону я пока не готова.

— Хорошо, мама, но должен сказать тебе честно: я устал. Я на пределе. Для меня последний год был катастрофическим. Во-первых, я устал оттого, что меня сделали суррогатным отцом.

Несмотря на ситуацию, я не могла не отметить с гордостью, что он правильно выговорил слово «суррогатный».

— Хорошо, что ты предлагаешь? Отдать Рори тете Джейн? Отослать ее к другим Штейн-Штейнерам?

Гейб еще глубже вздохнул, а потом произнес:

— Нет, но я не хочу заменять Рори отца. А она воспринимает меня именно так.

— Скажи, что тогда делать? Ты ведь знаешь: никто не думал, что все так обернется.

— Пусть она больше времени проводит с бабушкой и дедушкой. Они не работают, все время звонят и спрашивают, нужна ли помощь. Пусть Рори навещает их. Мне не придется повсюду ездить с ней, мне не придется каждый день проверять ее рюкзак, чтобы она не забыла то аппликацию, то еще какую-нибудь ерунду.

Я ощутила отвращение. И сочувствие. Мне хотелось рассказать ему о том, каково это, лежать с введенным в тебя катетером.

— Я сама в состоянии воспитать своего ребенка, Гейб, — отрезала я.

Он не закрыл рта, хотя нам лучше было бы остановиться на этом.

— Ты знаешь, мама, кроме твоего упрямства есть еще кое-что. Ты такая недосягаемая, предмет зависти соседей, прекрасная Джулиана Джиллис. Однако со временем ты вынуждена будешь признать, что мы спустились по социальной лестнице вниз. Ау! Мы больше не победители. У нас не будет приема по случаю Рождества. У нас не будет больше открытых пикников. Мы снимаем жилье. Ты, я и этот несчастный ребенок, которого папочка особенно и не хотел. Мы живем взаймы у жизни. Сводим концы с концами. Нас больше не позовут в гости. Ты заметила, что все твое общение сейчас ограничивается Кейси и Стеллой? Ты ведь знаешь, что говорят о тех, кто потерпел неудачу?

— Ты хочешь назвать нас неудачниками?

Я достала папку документов, которые мне прислали из журнала «Перо».

— Видишь, мои стихи печатают! Конечно, это не дает много денег, но ты должен оценить, что я изо всех сил стараюсь держаться на плаву. Я пытаюсь пробовать и то, и это.

— То, что твое стихотворение напечатали в каком-то скромном журнальчике, который выпускается в чьем-то гараже, еще не говорит об изменениях к лучшему. Уже ничего не изменишь, ничего не вернешь.

— Спасибо за то, что ты так веришь в меня, Гейб.

— Я говорю то, чему меня научила Джанет. Не надо быть пессимистами, но нельзя утрачивать трезвый взгляд на жизнь.

— Если я не буду оптимисткой, то мне останется только пойти и повеситься.

— Да, я понимаю. Но когда я думаю о Каролине, которая сидит там в своем лесу и делает, что ей вздумается, а старина Гейб тут удерживает крепость…

Я заставила себя не злиться, а попытаться посмотреть на ситуацию глазами своего сына. В конце концов, мне не так уж трудно было это сделать. Он ощущал на себе ответственность не по его годам. Может, ему и вправду надо было отдохнуть, как другим детям, до ночи смотреть этот тупой телевизор, а потом вставать поздно утром. Может, ему надо было найти себе, подработку в каком-нибудь магазинчике или на складе. Я знала, что мое собственное унижение толкало меня на резкости. Я планировала для него не такое будущее, какое видела для себя. Он был для меня последней надеждой. Рори росла необычайно застенчивой и робкой, но я тоже верила, что она, как выразилась бы моя мама, порадует своим лоском, когда вырастет. Я мечтала, чтобы Гейб продемонстрировал хорошие результаты только ради одного: ткнуть Лео носом в успех его сына. Я хотела, чтобы в награду за мой тяжелый труд Гейб заткнул за пояс всех.

— Чего бы ты хотел, Гейб? — наконец спросила я, положив руки на колени.

— Отдохнуть, — сказал он. — Всего пару недель, а потом принимать решение.

— Хорошо.

— Мне нужно самому понять, что делать дальше.

Я подумала, что для него это такая же непосильная задача, как сложить в разные стопки джинсы и полотенца. Но я кивнула в знак согласия, и он поплелся в свою комнату. Его рюкзак с тетрадями так и остался лежать на полу.

Рори должна была посещать детский сад. Я, конечно, могла бы забрать ее оттуда, таким образом, облегчив Гейбу работу, но я не стала этого делать. Меня бросил Лео, меня «облюбовал» рассеянный склероз, но это не означало, что все в моей жизни должно лететь кувырком.

Я не могла этого допустить.

На следующий день я поместила в газете объявление. Уже через четыре дня я продала свадебное кольцо своей матери — красивое кольцо с бриллиантом — одной милой паре из Милуоки. На вырученные деньги я купила Гейбу старенькую «тойоту-короллу», но в довольно приличном состоянии (Гейб-старший решил поучаствовать и оплатил стоимость, новых шин). Я связалась с одним из кемпинг-центров в Миннесоте, где для молодых людей организован поход по чудесным местам (например, по болотистым топям Эверглейдса). Пусть Гейб немного придет в себя.

Потом по Интернету я нашла программу, которую могла себе позволить и с принципами которой я в основном была согласна: они предлагали трехнедельное обучение ребят с проблемами восприятия. Занятия начинались в апреле. Одну неделю занятия проводились в группе, после чего две недели Гейб должен будет работать по индивидуальной программе под руководством личного консультанта, который, как я надеялась, не окажется насильником или маньяком.

Я сообщила ему об этих своих затеях безоговорочным тоном

Когда Гейб увидел машину, на глазах у него выступили слезы,

— Я не заслужил, — пробормотал он. — Я наговорил тебе ужасных вещей, к тому же бросил школу.

— Нет, ты заслужил. Тебе надо возить Рори. Тебе нужно успевать во многие места. Кстати, Рори ты будешь, теперь, чаще завозить к бабушке. А то, что ты наговорил… будем считать, что я сама напросилась. Он улыбнулся.

— И еще мне надо будет ездить на работу.

— Да, но только с частичной занятостью.

— Мама, мы не можем себе этого позволить.

— Пусть это тебя не заботит, хорошо?

Мы договорились, что он подыщет себе работу. Еще мы решили, что займемся поисками репетитора, который подготовит Гейба к экзаменам, познакомит с основами геометрии, биологии и других дисциплин. Я знала, что могу позволить себе оплатить услуги университетского преподавателя (десять долларов в час, не более). Я знала, что по закону мы могли бы претендовать на получение аттестата, если я подтвержу, что мой сын освоил школьную программу, включая английский язык и литературу, а также сдал необходимые тесты.

— Четыре часа в день?

— Нет, два.

— Гейб, что можно выучить за два часа?

— Но в школе все учатся не дольше, если считать по-честному, — начал спорить он. — Все остальное время посвящено тусовке, участию в работе всяких собраний и выслушиванию каких-то дурацких объявлений.

— Хорошо, два часа плюс домашние задания.

Мы скрепили договоренность рукопожатием, а потом он обнял меня, как обнимал, когда был еще маленьким.

— Мам, такая классная машина. Я люблю ее. Чем тебе пришлось пожертвовать?

— Я продала права на роман, который будет написан… за сто тысяч баксов.

— Как здорово. Тогда давай и домик у озера купим, а?

— Я продала кольцо бабушки Джиллис.

Гейб посмотрел на машину так, словно она на его глазах превратилась в какое-то чудовище. Он положил ключи на кухонный стол.

— Послушай, — сказала я. — Каролине я могу передать кольцо, которое мне подарил твой отец. А Рори… Я рассчитываю, что она выйдет замуж за богатого человека. А тебе придется подарить своей жене…

— Кольцо из автомата в продуктовом магазине, в маленькой пластиковой коробочке, — засмеялся Гейб.

— Тебе все равно девушка не светит, — успокоила я его.

— Я знаю.

— Ах ты умник! — сказала я. — Я имела в виду — до тех пор, пока ты не научишься танцевать.

— О нет!

— Так, решайся. У меня завтра укол, поэтому как минимум на два дня я выпаду из жизни. Пользуйся случаем, и я научу тебя танцевать.

— Я и так умею танцевать, мама.

— Ты умеешь кружиться в танце? Я видела по телевизору, что это снова вошло в моду.

— О, мама! Прошу тебя, не заставляй меня этого делать.

— Танцы! — закричала Рори. Она включила магнитофон на полную громкость, и Гейб подбежал к ней и схватил ее в охапку. Я последовала за ними, по дороге заглянув на кухню.

— Мама! — крикнул мне Гейб. — Ты там поосторожнее. Мы больше здесь не хозяева.

Мы снова включили музыку, и Гейб стоял растерянный и смущенный. Втроем мы взялись за руки, и я стала объяснять:

— Все очень просто: ты двигаешься в сторону, в сторону, назад, вперед. Вот так. Теперь твоя очередь.

Конечно, он не смог этого повторить.

— Гейб, давай же. Это любому под силу. В сторону, в сторону, назад, вперед.

Рори уже подпрыгивала в своих смешных пижамных штанишках. Я не могла узнать мелодию. Старая, наверное, еще сороковых годов. Наконец Гейбу удалось запомнить несколько движений, и он их старательно повторял.

— Хорошо, теперь ты немного покружишь меня, но только не очень быстро. Мы выпрямляем руки, вот так, и потом снова, в сторону, в сторону, назад, вперед. Хорошо?

— Хорошо, — смеясь, ответил мне Гейб.

Я снова нажала кнопку, собираясь показать следующие движения, когда заметила в дверях Рори, которая стояла рядом с высоким темноволосым мужчиной в оливковом плаще.

— Рори! Разве я тебе не говорила, чтобы ты никогда, никогда не шла открывать сама дверь?

— Но он постучал, а вы его не услышали, — обиженно произнесла Рори.

Она подбежала ко мне, засунула пальчик в рот и спряталась за мной. Я отбросила волосы со вспотевшего лба.

— Чем могу помочь? — спросила я.

— Это самая очаровательная картина, какую мне только доводилось видеть, — ответил высокий мужчина. У него были зеленые глаза в окружении морщин и густые темные волосы. Я была рада тому, что Гейб дома. Этот мужчина был даже выше Гейба, а тот мог похвалиться высоким ростом.

— Послушайте, — начала я. — Если вы хотите что-то продать…

— Джулиана! — воскликнул он. — Я Мэтт. Мэтью Макдугал.

— Но ты… вырос! — как дурочка, пролепетала я.

— У меня было много времени! Тридцать лет! — Он наклонился и обнял меня.

— О, но ты не предупредил меня.

— Я оставил три сообщения на автоответчике.

— Мама? — подал голос Гейб.

— О, это мой старинный друг по Нью-Йорку. Был моим парнем в восьмом классе. Или в седьмом?

— Мне сложно сказать.

— Мэтт, это мой сын, Габриэль Штейнер, а это моя дочь, Аврора Штейнер, — представила я ему своих детей.

— Гейб Джиллис, — протягивая руку, произнес Гейб. Я хотела было запротестовать, но передумала.

— Я ничего на сегодня не планировала. Даже голову не мыла. Может, ты подъедешь завтра?

— Конечно, — ответил он. — Почему бы и нет?

— Ты приехал специально, сделав такой круг по дороге с конференции?

— Я могу легко проделать путь назад.

— Хочешь чашку кофе?

— Я привез с собой бутылку шампанского.

Он показал мне «Кристалл». Я вдруг отчаянно захотела его.

— Мне разрешают половину бокала. Как девушке на Рождество. Так что, кофе?

— Мам, — настойчиво напомнил мне Гейб. — Можно мы выключим музыку?

— О, Бог ты мой, конечно!

Я подумала о том, как выгляжу со стороны, — без прически, с размазанной от смеха тушью, в старой сорочке Лео и в мешковатых брюках. Ноги босые. Ладно, он же не ухаживать за мной приехал. Он приехал из любопытства. И я узнала его теперь. У него была ямочка на правой щеке. Он рисовал лошадей. Все свое время посвящал этому.

— У тебя есть лошади? — спросила я.

— Две. А что?

— Ты их все время рисовал на занятиях по искусству.

— Ты до сих пор помнишь.

— Мама, я тут подумал: что если я отвезу Рори в кафе поесть, а потом оставлю ее у бабушки? — вмешался Гейб.

Сначала я подумала, что он специально хочет оставить меня наедине с Мэтью, но потом вспомнила, что Гейб еще не хвастался своей машиной.

— Ну, — пожав плечами, ответила я. — У нее завтра нет занятий. И у тебя тоже. Но не задерживайтесь. И надень на нее плащ…

— Я знаю все, что полагается делать.

— И не забудь поставить детское сиденье.

— Мам!

— Новая машина, — объяснила я Мэтту. — Подарок на шестнадцатилетие.

— Что может с этим сравниться? — улыбнулся он, и его морщинки проступили еще отчетливее.

Мэтт выглядел старше меня, но совсем не плохо, словно он проводил много времени на солнце. Словно внешний декор для него не имел особого значения.

Гейб поцеловал меня.

— Я буду останавливаться на всех светофорах. Рори посажу сзади. Буду вести очень осторожно, обещаю.

— Иди, — сказала я и повернулась к мужчине в холле. — Могу я взять твой плащ? Там снег идет? Извини, Мэтт, но ты не против, если я пойду, умоюсь?

— Конечно, — с легкостью ответил он, и в его голосе послышался бостонский акцент. — Я сам повешу плащ, не волнуйся. Только скажи, куда мне идти.

Чтобы привести в порядок лицо, мне бы понадобилось как минимум полчаса. Я просто нанесла тональный увлажнитель, а волосы намочила и смазала их гелем Гейба. Молочком стерла тушь, чтобы накрасить глаза заново. Чуть-чуть. Я закатала рукава рубашки. Мне показалось, что я делаю все очень медленно, но я хотела произвести приятное впечатление. Через несколько минут я услышала, как он зовет меня:

— Послушай, Джулиана, я знаю, как делать кофе. У меня даже кофеварка точно такая же. Только скажи, где ты его держишь.

— В морозилке, — ответила я. — А кофемолка над кофеваркой, ты увидишь.

Я приложила к груди холодную мокрую ткань и заставила себя дышать глубже. Потом посмотрела в зеркало. Мои щеки, из-за лекарств похожие на наливные яблоки, ужаснули меня. Ладно, какого черта я переживаю? Я услышала, как Мэтт напевает себе под нос какую-то мелодию, просматривая компакт-диски.

— Послушай, хочешь, потанцуем?

Его румянец, мог бы сравниться с моим, честное слово.

— Ну, теперь ты выше меня, — отметила я.

— И к тому же умею вести в танце.

Позже мы сели у стола и принялись болтать о старых знакомых. О том, что с каждым из них стало. Его сестра училась в одном классе с моей Джейн. Его жена Сьюзан тоже была их одноклассницей. Он не выдал своих эмоций, когда рассказывал о том, что наверняка стало кошмаром его жизни: как в морге его попросили опознать жену, лицо которой сохранилось только наполовину. Тем временем врачи боролись за жизнь его дочери: у девочки была сломана челюсть и повреждено легкое.

— Знаешь, в такие моменты в голову приходит невероятное: возможно, что это подруга Сьюзан везла куда-то нашу Келли, что все перепутали, что Сьюзи осталась дома, и с ней не могло этого случиться. Я никогда не забуду того момента, когда снимали покрывало. Она лежала передо мной. Ей вымыли лицо и убрали со лба волосы. Меня поддерживал патрульный, чтобы я не упал. Я сказал: «Сьюзи?» — словно ждал, что она мне ответит. Она была на четвертом курсе медицинского училища. Я учился в интернатуре. Моей специализацией была дерматология. Я знал, что у меня будет довольно предсказуемая жизнь. В хорошем смысле этого слова. Через неделю я перевелся на отделение хирургии, решив посвятить себя пластической хирургии: я видел, сколько времени ушло у врачей на то, чтобы восстановить лицо моей малышке. Ее кормили из трубочки, и она все время плакала, почему мама разрешает делать с ней такое.

— С ней теперь все в порядке? — спросила я. — Она, наверное, долго не могла прийти в себя…

— Шрамы? Нет. Ей было всего два года. Она ничего не помнит, кроме того что произошла авария, но это на уровне страшного сна. Одна из наших лошадок отлично прыгает, и Келли не стащишь с нее. Это ее страсть. Она хочет попробовать себя в национальной сборной, и я считаю, что у нее получится. Но я думаю, что это не должно мешать школьным занятиям. И она это знает.

Что же, школа важнее участия в олимпийских состязаниях… Что бы он сказал, если бы узнал о Гейбе, который бросил школу в шестнадцать?

— Я понимаю тебя, у меня тоже все обрывалось внутри, когда я ждала врача. Мне хотелось узнать свой диагноз, и этот миг также врезался мне в память.

— И Лео, наверное. Это ведь такое потрясение — узнать, что твой брак рухнул. Ты теряешь человека, да и веру в себя тоже. Я помню, что невыносимо страдал, когда осознавал: Сьюзи не вернуть. Я мечтал о том, чтобы эта боль отпустила меня, но потом находил какую-то вещь или слышал знакомую песню… — Да, я понимаю. Но мне надо поддерживать себя. Мне не больно. Уж лучше я буду сердиться, чтобы выжить. — Думаешь, ты сможешь оставить это в прошлом? Если станешь счастливой?

— Послушай, Мэтт, наверное, ты должен мне все рассказать. Должно быть, тебе это известно лучше, чем мне.

— Я думаю, что да, я это пережил.

— А я думаю, что да, я это переживу.

— Позволь мне выглянуть, — открывая дверь, сказал Мэтт. До меня донесся его смех — смех человека искреннего и не склонного к цинизму.

— Надеюсь, что у вас тут есть гостиница за углом, иначе мне не выбраться.

Землю покрывал слой снега толщиной дюймов восемнадцать.

— Джулиана, сегодня же только второе ноября. Как вы тут живете?

— Ладно! Если уже на то пошло, то я не припомню, чтобы хоть раз вылетела из Бостона без опоздания. У вас там все время туман. А этот снег к утру растает. Он как пух. Погоди минутку. — Я схватила трубку и взглянула на часы. Была половина десятого вечера.

— Хана, — с благодарностью выдохнула я, когда услышала ее голос. — Я знаю, что Гейб с Рори у вас. Можно, чтобы они остались на ночь? Погода не очень хорошая.

— Да, конечно, — ответила Хана, но что-то в ее тоне меня насторожило. — Они здесь.

— Что случилось, Хана? — Я подумала, что Гейб мог обмолвиться о Мэтте, и Хане не понравилось то, что я осталась с ним наедине.

— Хана, Кейси скоро вернется с репетиции, а Эбби она оставила у Конни.

— Нет, я не об этом, Джулиана. Они все здесь. И Каролина, и Гейб, и Рори, и мальчик Каролины. Она хочет с тобой поговорить.

Я ощутила, как у меня перехватило дыхание.

— Я не справлюсь. Не сейчас, Хана.

— Она здесь с парнем.

— Понятно.

— И Лео разрешает им спать вместе.

— Это не значит, что и ты должна разрешать, — ответила я, и у меня все поплыло перед глазами.

Моя доченька, маленькая пятнадцатилетняя девочка. Маленькая во всех смыслах: маленькие руки, ноги, маленькая грудь и такая тонкая талия, что я могла бы обхватить ее двумя пальцами.

— Сколько она уже у вас?

— Два дня. Он спит на софе. Очень приличный мальчик. Я имею в виду, что он говорит «спасибо» и «извините». Но, Джулиана, Гейб не может… Да и я не могу…

— Да, понимаю. А где Гейб, мой Гейб?

— Он смотрит телевизор с дедушкой в его кабинете. Они с Каролиной и двух слов не сказали друг другу…

— Может, тогда пусть он привезет Рори домой.

— Да нет, Рори как раз счастливее всех. Она ни на шаг не отходит от Кары.

— Тогда все это подождет до утра. Если я смогу вывести машину, то сразу же приеду.

— Хорошо, — нерешительно протянула Хана. Ей было семьдесят восемь лет, и этот мир казался ей еще более сумасшедшим, чем мне.

— Договорились, — ответила я.

Я положила трубку и повернулась к Мэтту.

— Здесь есть гостиница в нескольких кварталах отсюда, но я предлагаю тебе остаться у меня. Я постелю на кровати Гейба.

— Давай я хотя бы уберу снег. Иначе ты не выедешь. Где лопата?

Я сказала, где ее найти. Я услышала, как он смеется, беря ее в руки, и отправилась в комнату Гейба, чтобы убрать там и проветрить. Выглянув в окно, я заметила, что снег словно тает.

— Он невесомый, — крикнул мне Мэтт. — Я миллион лет не убирал снега и ощущаю себя, как в кино.

— Но разве в Бостоне не бывает снега? — удивилась я, вручая ему полотенце. Он был такой красивый. На лбу у него блестели капельки пота, а волосы на влажном воздухе завились колечками. Высокий, энергичный — американская мечта. Как давно у меня не было в доме мужчины! Я уже забыла, что атмосфера в доме может измениться от его присутствия.

— Не возражаешь, если я приму душ?

— Нет, — ответила я. — Не возражаешь, если и я приму душ? Я дала ему халат Гейба и несколько полотенец.

— Не могу предложить тебе пижаму, потому что у Лео, наверное, она на два размера меньше, да и не сохранила я их.

— Я не сплю в пижаме, — ответил Мэтт, и я ощутила словно укол в солнечное сплетение.

Спустя полчаса мы снова появились в гостиной. Я решила быть тщеславной до конца, поэтому высушила волосы и снова накрасилась.

— Вот теперь я тебя узнаю, — сказал Мэтт. — Ты не изменилась.

— Вряд ли, но мне приятно, что ты так говоришь.

Нам больше ничего не оставалось делать, как поцеловаться. Я погрузилась в это нереальное ощущение счастья, зная, что, возможно, больше мне не суждено будет его испытать. Словно не было ничего более естественного, Мэтт потянул за пояс моего халата.

— Нет, — остановила его я. — Нет.

— Не волнуйся. Он провел рукой по моей щеке, потом коснулся шеи, груди и обнял меня за талию.

— Все, — вымолвил он. — Я же не могу пользоваться тем, что красивая женщина осталась одна в занесенном снегом доме.

Он мог бы, и я не стала бы сопротивляться.

Но мы разошлись по спальням. Хотя в доме было прохладно, я сбросила одеяло и коснулась своей шеи там, где еще недавно ощущала его руку. Этот жест был мне дорог, как память.