Поймать лисицу

Партизаны

В деревню партизаны входили колонной, с песней. Йоле узнавал их присутствие издалека — по волнению, которое вдруг охватывало его, и по той радости, что поселялась в душе. В эти дни он чувствовал себя свободным и счастливым, как птица в небе. Безбоязненно пригонял домой овец, не таясь, подобно вору, как приходилось поступать, когда в деревне были чужие.

Уже наверху, на пастбище, он начинал гадать, сколько их всего, сколько среди них девушек, сколько у них винтовок, сколько раненых. И заранее радовался, мечтая, что кто-нибудь подарит ему карандаш.

Вот и сейчас он подходит к Рыжему и, сияя, говорит:

— А мне карандаш подарят! — Радостно всматривается он в растянувшуюся колонну вступающих в деревню партизан.

— Фигу тебе подарят, — язвительно бросает проходящий мимо долговязый парень. — У них у самих нет, а не то что тебе давать, подпевала!

— Это кто подпевала, а? — как ошпаренный подскакивает к нему Йоле.

Обидно ему не столько из-за «подпевалы», сколько из-за самой мысли, что, мол, у партизан у самих ничего нет.

— Подпевала, подпевала! — дразнит долговязый и добавляет: — Овечье дерьмо ты получишь, вот что!

— А ну, подойди-ка! Вот ты у меня действительно получишь!

Йоле принимает борцовскую стойку, поджидая обидчика. А тот словно только того и ждал.

И опять вокруг сгрудились ребята, наблюдая за поединком, и опять Йоле старается доказать этим дурням, что он сильнее. Ему трудно понять, как они могут быть настолько глупы, чтобы раз и навсегда не запомнить: нечего им с ним тягаться, все равно он сильнее всех. Сколько раз можно это доказывать?!

Но он не прочь побороться. Ему даже нравится. Есть чем заполнить время перед тем, как идти домой, а заодно он покажет этому зеленому[5], кто такие красные и насколько они сильнее.

— Дай ему как следует, Буде! — подзадоривают длинного приятели. — Ты же выше!

«Да будь ты хоть вдвое выше, это тебе все равно не поможет», — думает Йоле, крепко зажав парня.

— Держись, Йоле! — слышит он голоса своих. — Не сдавайся!

Скорее небо упадет на землю, чем он даст себя победить. Это ведь борьба партизана с четником.

Йоле все крепче сжимает кольцо рук, делает резкое движение плечом, и вот уже длинный обмяк, а в следующее мгновение лежит на спине. Йоле — сверху. Его друзья ликуют. Йоле почему-то кажется, что эти восторженные возгласы слышат там, внизу, пришедшие в деревню партизаны. Ему того и надо. Довольный, он отпускает побежденного со словами:

— А карандаш мне все-таки подарят, понял? — И на всякий случай добавляет: — Или половину карандаша.

— Да плевал я, что тебе подарят твои партизаны, — со злостью говорит длинный, поднимаясь и отряхиваясь.

— Мне всегда что-нибудь дарят, — продолжает Йоле. — А тебе что дают твои четники? — поддразнивает он.

— Так я тебе и сказал, — бросает в ответ долговязый и уходит прочь.

— А у него есть целая сумка патронов, — отвечает вместо него какой-то маленький мальчик, убегая вслед за длинным.

Целая сумка патронов… Йоле с Рыжим переглянулись.

— Кто же ему дал патроны-то, чтоб он провалился? — спрашивает Йоле Рыжего, когда они гонят домой овец.

— Да кто ему даст? Стащил небось, — высказывает предположение Рыжий.

— Стащил, говоришь? — задумчиво повторяет Йоле и многозначительно смотрит на Рыжего.

— Конечно, — отвечает Рыжий.

Оба замолчали. Ребята гурьбой шли рядом с ними.

— Я знаю, кто такие пролетарии, а ты — не знаешь! — слышится детский звонкий голосок.

— Ну, кто?

— Это те, которые пролетают по деревне, — уверенно отвечает мальчик.

Лена рассмеялась. Рыжий обернулся, взгляды их встретились. Ее улыбка почему-то сразу же погасла.

Вечером Йоле и Рыжий ходили по дворам, с любопытством подсаживались к бойцам, которые чистили оружие. Ребята спрашивали, как его разбирать, как стрелять. Хотелось хоть немножко подержать винтовку в руках.

— Только подержу, — попросил Рыжий какого— то усача. И тот ему дал. — До чего ж красивая! — с таким восторгом сказал Рыжий, что партизан улыбнулся.

«Если бы ее выпустил из рук четник, с каким удовольствием я взял бы ее себе», — думал мальчик, возвращая винтовку хозяину.

А Йоле тем временем разглядывал итальянскую винтовку. Примерял ее, прикладывал к плечу, целился.

— Хочешь быть партизаном? — спросил у него какой-то боец.

— Конечно! — не задумываясь, ответил Йоле. — Да только вот мама не пускает.

Партизаны дружно расхохотались.

— Ну что смешного? — заступилась за Йоле девушка-партизанка. — Он правильно ответил.

Она ласково погладила мальчика по голове, а потом взяла за руку и повела с собой. Йоле без возражений пошел. «Какие глаза у нее красивые, — думал он. — И какая мягкая ладонь».

Девушка привела его в палатку — уже при входе Йоле понял, что здесь царство медицины. Пахло карболкой, йодом, еще какими-то лекарствами. Запахи были ему неприятны, но ради этой чудесной девушки мальчик готов был и потерпеть.

— Как тебя зовут? — спросила она, роясь в санитарной сумке.

— Йоле, — ответил он, засмотревшись на ее глаза.

— Хорошее имя, — проговорила девушка, доставая из сумки пакетик с конфетами. — На, держи. — И протянула ему пакетик. — Это тебе.

— Не надо, спасибо. — Йоле смутился.

«Видно, считает меня ребенком, который только и ждет, чтоб его угостили конфеткой!» Он снова взглянул девушке в глаза — прекрасные, синие-синие, как цветущий лен.

— Прости, Йоле. Я думала, ты еще маленький, а ты, оказывается, уже взрослый. — Она лукаво смотрела на него. — А ты случайно не куришь?

Мальчик покачал головой.

— Ну вот, все время ошибаюсь! — звонко рассмеялась девушка. — Не куришь — значит, еще не большой, а не хочешь конфет — значит, уже не маленький.

— Я большой, — ответил Йоле. — Старший в доме. Только вот не курю.

— A-а, вот как, — сказала она, закуривая. — Потому мать и не пускает тебя в партизаны?

— Да. И еще из-за Райко.

Она села напротив, разглядывая его.

— Кто этот Райко?

— Мой старший брат. Ушел в партизаны и погиб на Неретве.

Рука, в которой она держала сигарету, задрожала. Девушка молча глядела на него, в глазах ее стояли слезы.

— Вот оно что, — сказала она взволнованно и встала.

Какое-то время она ходила по палатке из угла в угол, потом остановилась у входа. Долго стояла, задумавшись, курила. А мальчик смотрел на нее, такую непохожую на всех остальных женщин! Ее непокрытая голова… Он никогда не замечал у деревенских девушек этой нежной линии шеи. Как будто они специально скрывали ее.

— А тебя как зовут? — спросил Йоле.

Девушка, уже успокоившись, обернулась к нему.

— Дарья.

— Дарья, — повторил мальчик, и это имя нежным звоном отозвалось в его груди. — Какое странное имя, — сказал он. — Я такого и не слышал.

— Это русское имя, — пояснила она. — Мое имя — Дара, но товарищи прозвали меня Дарьей. Говорят, так красивее.

— Да, — согласился мальчик. — Я тоже буду тебя так называть.

Ему очень нравилась и она, и ее имя.

Девушка улыбнулась.

— Хорошо, Йоле.

Взглянув на часы, она удивилась, что прошло так много времени.

Он встал. Взгляд Дарьи упал на пакетик с конфетами, она улыбнулась.

— Мне надо придумать что-нибудь, какой-то более подходящий для тебя подарок, Йоле.

Стояла теплая лунная ночь, наполненная стрекотанием кузнечиков и пением лягушек. «Разве можно поверить, что сейчас — война?»— подумал мальчик.

— Ты мне не рассказал, как вы живете, — сказала Дарья.

— Да так… — Йоле пожал плечами.

Назавтра Дарья с подругой пришла к ним в гости. Йоле удивился и разволновался.

— Ничего, Йоле, не суетись. Садись, Мила, — сказала она подруге с таким видом, словно бывала у них бог знает сколько раз, и завела разговор с матерью.

Йоле и Раде сидели в углу.

Партизаны заходили в деревню и раньше, видел он и девушек-партизанок, но она, эта Дарья, — особенная, непохожая на всех остальных. Но, может, те девушки из Крайины были такими же, как и их деревенские девчата, — и по говору, и по манере держаться, — вот он и воспринимал их как своих, местных.

А Дарья и говорит по-другому, и выглядит не так, даже смеется иначе.

Партизаны стояли в деревне неделю. Это было для него самое счастливое время за всю войну.

Целыми днями Йоле вертелся возле них. А точнее, возле Дарьи и ее санитарной палатки, помогал ей. И дров наколет, и воду принесет, и бинты вместе с ней перемотает.

И партизаны им помогали. У самих почти ничего не было, но то, что имели, делили с ними поровну. Партизаны как бы поставили их семью на довольствие, и Йоле с таким аппетитом уплетал их еду, будто никогда не ел ничего вкуснее. В обществе Дарьи и Милы ожила и мать. Девушки продолжали навещать ее, и она воспрянула духом.

— Какие славные девчата, дай им бог здоровья, — говорила мать. — Прямо как дочери.

Она старалась угостить их чем могла: то нальет кружку молока, то кусок пирога отрежет. «Кто знает, где теперь их матери, наверное, переживают за них».

А Йоле все больше привязывался к Дарье. Как собачонка, всюду следовал за ней.

Наградой мальчику был ее звонкий смех или истории, которые Дарья с удовольствием ему рассказывала.

Вот и сейчас он сидит напротив, смотрит, как она чинит одежду какому-то партизану, и спрашивает:

— Дарья, а Россия далеко?

— Далеко, Йоле, — отвечает девушка и наклоняется, чтобы перекусить нитку. И вновь его охватывает волнение при виде нежного изгиба ее шеи. «Что это со мной?» — думает мальчик в растерянности и отводит взгляд. А Дарья рассказывает о России, о подвигах русских партизан, о том, что придет день, когда наши партизаны будут сражаться вместе с русскими.

— До тех пор пока не прогоним фашистов с нашей земли, — завершает она.

Лицо ее приобретает суровое выражение, это уже не прежняя милая, улыбающаяся Дарья, а совсем иной человек… Йоле переводит разговор на другую тему… Ну вот, например, приходилось ли ей ездить на грузовике?.. Девушка смеется звонко, весело.

— Приходилось, Йоле, — отвечает она. — И на грузовике, и на поезде, и на телеге, и на велосипеде… Только вот на самолете не пришлось. — Она подняла улыбающееся лицо, посмотрела в небо и добавила серьезно: — На самолете полечу, когда мы освободим нашу страну.

— А меня возьмешь?

— Конечно, Йоле, — весело ответила она, вскочила и нежно взлохматила его кудри. — Я приеду за тобой. И спрошу: где тут мой друг Йоле? Возьму тебя, и мы поедем на аэродром. А потом сядем в самолет — и до свидания!.. — Она прижала его голову к груди, задумчиво глядя вдаль.

Йоле стоял с наклоненной головой, боясь шевельнуться, вдыхая нежный запах ее кожи, смешанный с запахом мыла.

— Дарья, — пробормотал мальчик, не в силах ничего больше сказать.

В этом «Дарья» прозвучало все, что пережил он за свои тринадцать лет — и радостного, и печального.

— Я хочу тебе что-нибудь подарить на память, — сказала девушка, скрываясь в палатке. — Чтобы ты вспоминал обо мне, когда мы уйдем.

Йоле не двинулся с места. Ему хотелось запомнить этот нежный запах, это ощущение счастья, переполнявшего душу.

Дарья вернулась с тетрадкой, раскрыла ее и на первой странице булавкой приколола свою фотографию.

— Дарю тебе свою фотографию с надписью, — сказала она и положила тетрадку на колени. Немного подумала, взглянула на него, улыбнулась и написала, повторяя вслух: — Моему маленькому другу Йоле, на память. Дарья.

Девушка протянула ему тетрадку. В глазах ее светилась любовь. Неожиданно для самого себя мальчик обнял ее, поцеловал в щеку и, зажав в руке тетрадку с карандашом, бросился бежать. Останься он хоть на секунду, он бы расплакался.

Йоле знал, что через два дня партизаны уходят. И каждый раз, когда вспоминал об этом, сердце его болезненно сжималось. Он забивался куда-нибудь в укромное местечко во дворе, в хлеву или уходил в поле, не желая ни с кем делиться своей болью. Избегал встреч с Дарьей, а когда видел ее, вспоминал, что она скоро уходит, и ему хотелось плакать. Он поручил Раде помогать ей, а сам издали следил за каждым ее движением.

За день до ухода партизан Йоле обошел всех своих родственников, живших в разных концах деревни. И у каждой из теток что-нибудь выклянчил: горсть орехов, яблоко, засохший пряник. Все это завернул в материн платок и незаметно положил на постель Дарьи.

Он тайком наблюдал за ней. Ничто не укрылось от его взгляда: он видел, как она упаковывает санитарные принадлежности, как ухаживает за ранеными, как разговаривает с его матерью. «Пусто без нее будет», — думал мальчик. Он строгал ножиком дощечку и вдруг, ошеломленный, опустил руку: а ведь он-то ей так ничего и не подарил… Что же будет напоминать ей о нем?

Йоле перерыл все свои вещи. Но не попадалось ничего достойного внимания: кусок проволоки, гвозди, обрывок старой газеты. Он вывернул карманы — веревочки, какая-то тряпка, дощечка, которую он начал было строгать… Мальчик повертел дощечку в руках, внимательно к ней приглядываясь. Это был кусочек орехового дерева с зазубринами по краям. У него мелькнула мысль: «Вырежу свое имя…»

Партизаны уходили, и вместе с ними улетала та самая, хорошо знакомая песня, а Йоле все сидел и вырезал на дощечке свое имя.

Он нагнал их за околицей. Поравнялся с санитарной повозкой. Дарья улыбнулась, и все вокруг засияло от этой улыбки.

— А я подумала, мой дружок меня позабыл…

— Я тебя никогда не забуду, — выпалил Йоле.

Ему очень хотелось добавить: «До конца своей жизни». Но произнести это он не смог. Если бы сказал, то наверняка бы разрыдался. Молча сунул дощечку ей в руку.

Дарья раскрыла ладонь. На дощечке неровно, детскими буквами было вырезано: «Йоле».

— Вот спасибо, — улыбнулась она. — Это будет мой талисман на время войны. — Она расстегнула пуговицу на блузке и опустила дощечку за пазуху.

Йоле не осмеливался взглянуть на девушку, с трудом сдерживая слезы. Кто-то позвал Дарью.

— Давай прощаться, Йоле. Наши уже ушли.

Глаза мальчика наполнились слезами.

— Только не погибни, как мой Райко, — попросил он, и рыдания сдавили ему горло.

Она остановилась, посмотрела на него серьезно и вдруг заплакала.

— Не погибну, Йоле. Обещаю тебе.

Наклонилась, быстро поцеловала его и побежала за колонной.

Она удалялась, унося с собой что-то невообразимо прекрасное. Позже в деревню приходили свои и чужие, он видел множество лиц, но ее лицо было единственным — оно постоянно стояло перед глазами.

И когда ему казалось, что оно ему только приснилось, мальчик вскакивал и бежал к своему тайнику, где была спрятана тетрадка с фотографией. Раскрывал ее и подолгу смотрел в глаза девушки.

Потом, вздохнув, снова прятал тетрадь, уверенный, что не выдумал Дарью, что она была на самом деле.