Поющий тростник

Жизнь пятая АЛЛА ЩУКИНА – ВЕЛИКОМУЧЕНИЦА

Этим же вечером, часов так около восьми, Алла после занятий фигурным катанием и плотного ужина приступила к форсированию домашнего задания. Над нею возвышался, как памятник самому себе, ее отец, товарищ Щукин, и, сверкая глазами, объяснял ей задачу.

Задача была следующего содержания: "Ученице задано решить 12 примеров. Она уже решила 10 примеров. На сколько меньше ей осталось решить примеров, чем она решила?" Очень простая задача была. Для товарища Щукина. Но, по правде сказать, товарищ Щукин делал задержку в дыхании, когда обращался к вопросу задачи, ускользающему от него наподобие рыбьего хвоста.

Что касается Аллы, то она, борясь со сном и страхом, делала большие круглые глаза и щебетала:

– Да, папочка! Нет, папочка! Подожди, пожалуйста

папочка, я сосредоточусь и скажу формулу для задачи.

Что она хотела сказать – нетерпеливый папочка не дождался.

– Ну так что же? – грозно спросил он, и глаза его сощурились до прямых линий.

Алла заметалась на стуле, как птичка в клетке:

– Я сичас, сичас!

Но в голове у нее было пусто и светло, как в новой квартире, когда они приехали ее осматривать.

Папочка не выносил длинных пауз ни в работе, ни в разговорах и потянулся к дочке, чтобы физическим усилием воздействовать на скорость ее соображения, забывая про то, как сам он в первом классе отличался благородным молчанием и вопросительными глазами. ("Чего надо от меня учительнице, о чем спрашивает она?") Два года просидел товарищ Щукин в первом классе, и никто его мысли не подталкивал.

Бабушка, вязавшая в сторонке, заметила поднимающуюся руку зятя и ястребом налетела на него, не боясь его авторитета, так как лишь она одна в семье находилась в прямой и открытой оппозиции по отношению к товарищу Щукину.

– Не дам дите! Ей спать пора, а ты уроками ее мучаешь! Пусть с двойками домой приходит, тогда на нее обратят внимание в школе. Думаешь, запихал дите во все кружки, какие тебе приснились, и толк будет?

А толку-то не будет, если оно замученное ходит после процедур! Люди смеются и пальцами на нее тыкают!

Как человек совершенно независимых суждений, товарищ Щукин бросил:

– Плевать! И подайтесь назад, товарищ теща!

– Не боюсь, и не таращи на меня свои глазищи! А ты что сидишь как колода, спасай дочку, пока не поздно!

Мать Аллы, несмотря на равноправие в обществе, в семье была очень угнетена невозможным товарищем Щукиным, который совал свой курносый нос не только в кастрюлю, где варился суп, чтобы подавать неквалифицированные советы, но и, наладившись заниматься воспитанием дочери, замучил всю семью новым распорядком жизни. По новому распорядку выходило, что он во всех вопросах главный, включая даже кухню.

Товарищ Щукин, насмотревщись на современных детей, сделал для себя вывод, что все пробелы в их нравственном воспитании объясняются отсутствие чисто мужского влияния на характер ребенка. Вся сфера воспитания во власти женщин, а женщины – какие они воспитатели, что знают они, что понимают они в вопросах мировой культуры, новой техники, также новой и старой нравственности? Узок у них кругозор, суженный их чисто женскими интересами.

Его жена – женщина с университетским образованием, пишет диссертацию по очень важному вопросу, касающемуся советской литературы, но что она знает по сравнению с ним, который уже тринадцать лет не может кончить заочный Политехнический и находится там на положении студента-динозавра?!

Круг интересующих его вопросов необъятен и никогда не сузится, даже если в конце концов ему придется закончить институт.

А у женщин? Сплошные предостережения, оберегающие ребенка от жизни. Он сам знает, перенес на себе их иго. Ладно еще, что война вмешалась в его воспитание, а то, глядишь, вырос бы и остался таким недотепой, каким растили его мать и тетка.

Товарищ Щукин решил, что не даст повториться тому, что с ним случилось, и забрал дело воспитания дочери в свои руки, когда ей исполнилось семь лет. Зарядкой стал с ней заниматься, обтиранием, поставил на лыжи и на коньки, записал ее в бассейн и устроил ее во все кружки, куда сам мечтал ходить, но не мог. из-за возраста.

Новый порядок, царивший в доме, предписывал всем без исключения безоговорочное повиновение, утреннюю гимнастику, водные процедуры, молчаливый завтрак из соображений хорошего и правильного пищеварения, школу и кружки – для Аллы и тещи, для жены – абонемент в филармонию и университет культуры, для него самого кроме работы – курсы иностранных языков, чтобы он умел петь под гитару песни на иностранных языках, общественную работу пропагандиста и лектора по распространению знаний, рабочий театр оперетты, где он пел пока эпизодическую роль продавца бубликов, а глубоким вечером – заочный институт. Кроме этого, он увлекался лыжами, коньками, велосипедом, любил строгать, читать газеты на каждом углу, спорить о новых книгах и фильмах, заниматься фотографией и грядками на своем садоводческом участке, а также не прочь был выпить пива у пивного ларька. На все хватало ему времени, не понимал тех, которые жаловались на скуку. Скуки вокруг себя он не наблюдал и не допускал, так был в своем роде вечным двигателем. И кто знал его прощали ему отдельные слабости и крупные недостатки за эту его жажду все знать, все видеть, все делать своими руками.

Алла уснула, склонившись над задачником. И снился ей правильный ответ и довольный папочка, который гладил ее по голове. А папочка и вправду гладил ее по голове, когда спящую положил ее на кровать. Он смотрел на нее добрыми глазами, чувствуя тепло, исходившее от нее. Он прижался к ней лицом и замер, слушая ее дыхание, желая навсегда остаться с ней рядом и охранять ее жизнь от всех возможных и невозможных напастей. Он хотел бы превратиться в маленького карманного рыцаря, бессмертного и вездесущего, чтобы навечно остаться защитником своей дочери, даже когда она станет старухой.

Дочкины уроки остались несделанными. Он подошел к ее личному столу и сел на ее личный стул, заглянул в тетрадь. Оттуда на него воззрились кособокие буквы и, признав его своим повелителем, снова возвратились в слова, откуда вышли. Он смотрел на дочкины буквы, на их нелегкий строй, и вспоминал свои школьные буквы, которые у него валились как хотели и совсем не знали военной дисциплины. Он стал восхищаться словами, что глядели ему прямо в глаза, и он читал их и все понимал: и про гусей, и про Яшу, который их пас. Он загляделся на дочкину руку, которая высунулась из-под одеяла, и почувствовал к той руке большое уважение, несмотря на ее малую величину. А уроки не были сделаны, хоть пиши их сам! Перед угрозами завтрашних двоек и чистым лицом дочери глубоко задумался товарищ Щукин, положа крепкие руки под подбородок. Он подумал: когда же, когда кончится жажда, которая мучает его полжизни, а он, себе верный, переносит ее на близких и на далеких ему людей?

Когда началась война, он кончил школу, пай-мальчик, застенчивый до слез. Он не мог от смущения даже спросить, сколько стоит билет в кино. Для трудных и щепетильных вопросов существовал на свете Гришка, верный друг, который звенел, как тонкая струна, и все время пел, как гитара. Гришка, узнав про войну, в тот же день зашел в военкомат и ночевал там, пока его не выгнали. Потом он снова пришел и прожил там неделю, пока не записали его добровольцем на фронт. Он и Щукина с собой притащил и взялся уговаривать его мать и тетку, которые пылинки сдували со своего мальчика и не ведали, в какой он опасности.

Под стоны матерей и слезы теток они ушли на фронт. Никогда в жизни не знал Щукин, что такое портянка, – узнал; не пил ничего, кроме лимонада – пил спирт неразбавленный; краснел при грубом слове – стал ругаться; в жизни не уничтожил ни одного комара – убивал врагов из пулемета.

Был черный, как смола, – поседел, когда умер на руках верный друг Гришка.

В том же месяце получил сообщение о смерти матери и тетки, умерших от голода в блокадном Ленинграде. А он копил им солдатские сухари и откладывал "на потом": может, посчастливится попасть ему в отпуск в город и порадовать их бесценными подарками.

Окаменел он в тот день и всю войну прошел настоящим солдатом, изведав все на свете, что может быть записано на одного человека.

Война съела четыре года, вывернула наизнанку. Сверхсрочная служба – еще пять лет. Демобилизовался. Оказалось, он никто. Ничего не умеет, мало знает. И вот родилась тогда жажда – учиться всему на свете, работать без продыху, сначала все равно где, все равно кем, лишь бы работать, а потом – судосборщиком; почему судосборщиком, именно судосборщиком – он и сам не знал… Год прошел, другой, и стал он знаменитым судосборщиком, но не оставила его жажда. Занялся он общественной работой, с головой ушел в общественную работу, не заметил, как женился, – снова жажда при нем! Поступил в институт, проучился шесть лет, перешел на третий курс – родилась дочка. Думал – конец жажде, и вот совсем свихнулся с теориями и практикой своей. Завтра по всем предметам – двойки.

И захотелось ему стать учителем, почему учителем – он уже знал. Знал также, что не станет. Подводил возраст и техническое образование. А хотел он завладеть первыми классами, где открылось бы перед ним огромное поле, травой затянутое, и он бы то поле пахал, как старый русский пахарь, от зари до зари, и взошли бы на том поле колосья доброго разума, и люди поклонились бы ему с благодарностью…

Утром сонная Алла, в сопровождении верной спутницы – бабушки, потянулась нехотя в школу. Получать двойки было не больно, двойки не уколы, но все равно на душе у нее было тягостно, не хотелось разговаривать и смотреть на белый свет. Можно сказать, это была первая серьезная, заранее известная ей непонятность, и Алла совсем пала духом.

В этот день она заработала три двойки. Наталья Савельевна расстроилась от своей щедрости и стала у нее допытываться, почему она плохо готовит уроки. Алла молчала, зато бабушка, все уроки простоявшая под дверью класса, все выложила учительнице, и результатом этого явилось незамедлительное приглашение товарища Щукина в школу, на что он откликнулся с большой радостью.

Входя в школу, товарищ Щукин хозяйским глазом стал осматривать школьные владения, которые могли быть его владениями, если бы он раньше осознал свое призвание.

Поздоровавшись с учительницей, он незамедлительно напал на нее:

– Я прошелся по классам, заглянул в каждый, и везде в роли учителя выступают одни женщины. Почему ни одного мужчины я не нашел в вашей школе?

– Вопрос интересный, но я в свою очередь хочу задать вам более конкретный вопрос: зачем ваша дочь так перегружена кружками? Вы отбиваете у нее охоту заниматься, не говоря уж о перегрузках детского организма.

– Вопрос интересный, – сказал в свою очередь товарищ Щукин, останавливая бегущего по коридору мальчишку, который, как танк, метил в них. – Я, пожалуй, отвечу на него сразу, без объяснений. Пусть занимается в кружках! Методом проб и ошибок мы ищем в ней то, что заложила в неё природа. У нас нет другого метода распознания способностей человека, и лучше их определить с детства, чем обнаружить к закату жизни. Дело в том, что мы заранее не знаем, на что мы способны, чем нам надо заниматься, чтобы и приносить обществу пользу, и чувствовать себя счастливыми от работы.

– Но зачем же свой эксперимент вы ставите так явно и, я бы сказала, драматично? – спросила Наталья Савельевна, останавливая подле себя Саню и поправляя ему воротник. – Зачем столько чрезмерности вы вложили в свое, в общем-то заслуживающее внимания, намерение? Вы же имеете дело с ребенком, с его тонкой организацией, настолько хрупкой, тоньше весеннего льда! Я бы не советовала так жестоко поступать с девочкой.

Наталья Савельевна, наслушавшись бабушкиных характеристик, представляла себе Щукина этаким Мефистофелем. А перед ней стоял средних лет мужчина, худощавый и подтянутый, на лице которого боролись; чудесная улыбка, когда он поворачивал голову в сторону пробегавших мальчишек, и серьезность, великая серьезность, когда он поднимал глаза на нее. Он был ей очень симпатичен, товарищ Щукин, несмотря на его гонор. Что-то роднило ее с ним, где-то в глубине души чувства их пересекались. Оба они любили детей.

– Ну да, я хватил через край! Мне недостает чувства меры во многом, но я абсолютно уверен, что имен но так надо воспитывать детей. Знаете, как я представляю современную школу? Кроме общеобразовательных предметов в ней преподают живопись, музыку, литературу и всевозможные виды спорта. И все по-настоящему! И учителя – художники, музыканты, писатели или спортсмены. Все они не ремесленники не халтурщики, и детей любят, и понимают их. Вот закрою глаза, и мне снится та школа, и я в ней учитель. Пусть самый скромный, но мастер своего дела потому что воспитание детей – дело, работа и вдобавок высшее искусство, какое я знаю на свете.

Наталья Савельевна слушала Щукина, как собрата, и не хотелось ей, чтобы он кончал говорить, не хотелось ему возражать, хотя много в его воображаемой школе было незаполненных и темных мест.

– А с Аллой мы исправим наши отметки. Ведь не в отметках дело, мы-то с вами хорошо знаем!

– Да. Но я бы настаивала, чтобы у Аллы остался один кружок, от силы – два. Она девочка, ей надо и на одной ножке поскакать, и в куклы поиграть. Переутомляться ей ни к чему.

Услышав насчет кукол, товарищ Щукин побледнел, но удержался и ничего не сказал вслух. Глядя в глаза учительнице и испытывая к ней чувство необыкновенной симпатии, он ощущал себя первоклассником.

Он подумал: а что, если влюбиться в нее, – вот пошла бы карусель! Раньше это у него получалось неплохо, но, оценив возраст свой, понял: просто так не, получится. Или серьезно, или никак.

Наталья Савельевна, уловив изменения в его лице не могла догадаться, о чем он думает. И стала жалеть, что так мала ее интуиция. А потом подумала, что и хорошо, что мала, иначе бы люди от жизни совсем устали.

– Заходите к нам, познакомитесь с ребятами! – сказала она. – Очень своеобразный класс, интересный. Мы-то с вами знаем – самое главное увидеть человека прекрасным. Сумеешь – значит, такой он и будет на самом деле.

Согласно кивнул товарищ Щукин, зажимая портфель под мышкой, и, на прощанье дав какому-то пареньку щелчок в лоб, понесся в свой институт, чтобы наконец свезти объяснительную записку к дипломному проекту и вручить ее терпеливому руководителю.

Его дочь Алла в эту минуту направлялась в бассейн и несла в кармане маленького пупсика, своего единственного утешителя, тайно подаренного бабушкой. Вот и сейчас пупсик говорил, что двойки – ерунда, их многие хорошие ребята получают. И Саня, и Лена, и Пиня Глазов, а раньше их получал сам Гончаров.

Пупсик был таинственным и тайным ребенком, потому что товарищ Щукин презирал кукол. Они ему не нравились, зато нравились машины, особенно управляемые. Он покупал их дочери и сам тоже играл в них, когда никто не видел.

Несмотря на усилия товарища Щукина, Алла оставалась робкой маленькой девочкой, с обыкновенными мечтами о куклах и платьях, как у Лены Травкиной, а больше всего ей хотелось, чтобы не обращали на нее так много внимания. Мама, правда, не слишком много с ней возилась, занятая работой и диссертацией, которая у нее медленно подвигалась. А ей хотелось бы, чтобы мама побольше с ней была. Вот когда чего нет, так того только и хочется. Мама все на машинке печатает и очень мало разговаривает, а как поговорить с ней хочется! Зато она никогда не ругает ее – экономит силы для диссертации.

Вечером, гордый, товарищ Щукин рассказал про разговор с Натальей Савельевной, про то, как она приглашала его в школу, и как учительница понравилась ему и он чуть-чуть в нее влюбился. Мама оторвала взгляд от страницы и, посмотрев на него грустными глазами, стала слушать дальше, вообразив, что муж собирается ее бросать. До сих пор при ней он не упоминал ни одной женщины. Он любил говорить, что застрахован от женщин тем, что у него есть такая безмятежная и необыкновенно молчаливая жена.

– Не ходи к нам в школу! – требовательно сказала Алла. – Тебя все девочки испугаются и по домам разбегутся, и никто не будет со мной играть на переменках. Не буду я ничем заниматься, только в бассейн ходить буду!

– Вот тебе и раз! Начали про сено, кончили про мыло, – на ходу сочинил поговорку товарищ Щукин.

– Не буду! Ни за что не буду! Спать хочу, в куклы играть хочу, как лягу, так и не проснусь месяц, – горячо сказала Алла, быстро разделась и юркнула в кровать, прижав к щеке пупсика.

– Забастовка? – грозно спросил папочка. – Откуда это у тебя?

И услышал в ответ:

– ОТВЕРБЛЮДА!

Так сказала ему дочь. А его ученая жена, молчавшая много лет, задавленная его темпераментом и властью, подняла на него умные усталые глаза и добавила:

– Сдавайтесь, товарищ Щукин! Ваше время кончилось!

Не выдержал товарищ Щукин и захохотал во все горло. На этом царство и владычество его кончились. К власти пришли женщины, а он стал у них на посылках.