Позывной «Курсант»

Глава 1 О странных снах и не менее странных пробуждениях

— Алеша… Где же ты спрятался? Ох, и негодник. Заставляет маму искать его по всем углам… Где же mein Lieblingssohn?

Я сижу в комоде. Я ужасно доволен. Хорошее место выбрал.

Старый комод похож на какое-то волшебное существо из сказок. Он — огромный. Его нижняя часть — будто здоровенная пасть великана. Открыл дверцы, пока мама считала до двадцати, забрался внутрь и все. Нет меня. Я исчез.

— М-м-м… Wo hat er sich versteckt?

Я тихо смеюсь, прижав ко рту ладонь. Куда же он спрятался? — вот что говорит мама. Она все время разбавляет русский язык немецкими фразами. Забавная привычка. Уверяет, будто так тренирует мой ум и память. Хотя что их тренировать? Папа, между прочим, считает, что я очень смышлёный и буду умнее его, когда вырасту. А уж немецкий язык мне вообще как родной.

Я осторожно, стараясь сделать это неслышно, прижимаюсь щекой к дверце комода и пытаюсь одним глазом рассмотреть, что происходит в комнате, через замочную скважину, но потом вспоминаю, ключ ведь на месте. Большой, металлический ключ. Ничего не увижу. Но зато есть длинная трещина. Комод очень старый, он весь покрыт такими трещинами. А вот одна, совсем глубокая. Ей можно воспользоваться.

Хочу увидеть в щелочку, как мама ходит по комнате с озадаченным лицом. Но получается рассмотреть только большой, круглый стол. На нем — ваза с конфетами. Огромный торт. Чашки, в которые разлит давно остывший чай… Эти чашки вынули из упакованных вещей в первую очередь. Мама говорит, они достались ей от бабушки. Мы пьем из них чай только по праздникам. Сегодня — праздник. Мой день рождения. Мне исполнилось целых шесть лет.

Правда, едва мы сели за стол, как за отцом приехала машина. Его забрали на службу. Ну-у, это он мне так сказал. Папа же не будет обманывать! Обнял меня, а потом произнёс непривычно странным, напряженным голосом.

— Алеша, я скоро вернусь. Твой день рождения — очень важное событие. Непременно вернусь…

Мой отец — серьёзный человек. Дипломат. Он никогда не обманывает. Особенно меня.

— Алеша… Где же ты?

Зажимаю ладошкой рот, чтобы не засмеяться. Как хорошо я спрятался!

— Алеша, ты…

Мама не успевает договорить, потому что в дверь звонят. Настойчиво, не отрывая пальца от кнопки звонка. Громкий и какой-то тревожный звук. А потом, практически сразу, без малейшей паузы, неизвестные гости несколько раз бьют по входной двери. Мне кажется, это точно не папа. Он не стал бы так делать. Папа — тихий, спокойный. Всегда. А тут, будто ногами лупят изо всех сил.

Вдруг это разбойники? Как в одной из волшебных историй, которые папа читал перед сном в Берлине. Просто всё в Московской квартире напоминает мне сказку. Комод, в котором я спрятался; мебель, старая и потертая; печь в углу комнаты… В Берлине мы жили иначе. Там совсем не было ничего сказочного.

— Гражданка Витцке, одевайтесь, Вам надо проехать с нами.

Чужой мужской голос кажется мне страшным. В нем нет злости, однако я точно чувствую, этот человек — плохой. И еще, он прошёл в комнату в грязных сапогах. А это совсем уж из ряда вон. Странно, что мама не сказала ни слова. Она ненавидит грязь. Я вижу в щелку, как эти сапоги остановились возле стола. Снег тает и стекает с них на пол. Чуть дальше — еще одни сапоги. Но вторые пока молчат.

Неужели и правда разбойники?

Пытаюсь устроиться поудобнее, чтоб лучше рассмотреть все происходящее. Делать это надо очень тихо, дабы не выдать свое присутствие и чтоб меня не заметили.

Если незваные гости действительно разбойники, то я дождусь подходящего момента и выпрыгну на них из комода. Возле печи стоит кочерга. Мне нужно только добежать и схватит ее. Нам тогда ничего не будет угрожать. А потом вернётся папа и все станет очень хорошо.

— Позвольте, но куда? Сергей на службе. Мне надо дождаться его…

Мамин голос меняется. Он немного дрожит. Совсем чуть-чуть. Я слышу, как в нем нарастает паника. Она точно так же разговаривала в прошлом году, когда меня лихорадило из-за высокой температуры. А потом вдруг мамины легкие шаги приближаются к комоду, она поворачивается спиной, опирается о него одной рукой и… и другой рукой, незаметно для гостей, поворачивает ключ в замке.

Я догадываюсь, что мама хочет скрыть свой поступок от разбойников. Потому как она, ко всему прочему, тихо вытаскивает этот ключ и, не разжимая ладонь, сует руку в карман платья. Я ничего не понимаю. Зачем мама заперла меня? Это ведь не случайность. Не может быть случайностью. Выходит, она знает, что в комоде сижу я, но прячет от разбойников?

— Сергей ждёт Вас. Не переживайте. Как раз к нему на службу и отправимся…

Я очень хочу крикнуть маме, чтоб она не верила этому голосу. Он врет. Я Чувствую это. Точно врет. Но не могу произнести ни слова. Мне становится жутко. Ладони потеют. Я хочу вытереть их о брюки, однако в итоге просто сжимаю ткань пальцами и не двигаюсь.

— Вы… как же странно… — мама отрывается от комода и подходит к столу. — Ничего не понимаю… Ну, хорошо… Что именно нужно взять с собой?

Я смотрю в щелочку, но отчего-то даже та часть комнаты, которую могу разглядеть, плывет и смазывается. Я моргаю несколько раз, а потом пальцами тру один глаз. Тот самый, которым наблюдаю за происходящим. Он мокрый. Это — слезы. Но я вроде бы не плакал…

— Ничего. Просто оденьтесь и поедем. Товарищ Разинков, помоги Марине Леонидовне.

— Не надо! Помогать не надо… — мама идет в сторону шкафа.

Я больше не вижу ее. Шкаф стоит в дальнем углу. Вторые сапоги топают следом за ней. Устрашающе топают.

— Я же сказала, не надо помогать! — мама говорит все громче. Она сильно нервничает.

— Дык малость придержу вещички… — второй голос мне тоже не нравится. Он… хриплый, неприятный и какой-то лающий. Словно злой пес гавкает.

— Не надо ничего держать! Уберите руки! — мама уже не просто нервничает, она выкрикивает слова, будто вот-вот заплачет.

Мне становится по-настоящему страшно. Никогда не слышал, чтоб мама так разговаривала. Вообще никогда. Ни разу. Меня охватывает оцепенение! Наверное, я и правда в сказке. Поэтому не могу пошевелить даже пальцами!

Я слышу звук какой-то возни, потом что-то падает на пол. Но негромко. Я бы мог подумать, будто уронили ворох вещей. Стука или грохота нет. Есть только шелест ткани.

— Это… часы Сережи. Откуда они у Вас? У Вас, вот — на руке!

— Дык… ну… Не надо, гражданочка! Не надо хватать власть при исполнении за руки. И часы… Что часы? Похожие просто… — хриплый голос неуверенно оправдывается.

— Нет похожих… — мамины шаги теперь двигаются к выходу из комнаты. Медленно. Я понимаю это по тому, как они отдаляются от шкафа. — Нет похожих часов. Он приобрел их в Берлине… Потому и приобрёл. Единственный экземпляр.

— Разинков, держи! — кричит вдруг первый голос.

Я пытаюсь понять, кого? Кого надо держать?! Не видно ничего через щелочку. Только все тот же, накрытый в честь дня рождения, стол. Снова раздается грохот, на этот раз гораздо сильнее. Будто упал стул или сразу два стула.

— Вот сука! — ругается хриплый голос. Он злой, но немного удивленный. — Укусила! Укусила, тварь! Вот тебе — интеллигенты хреновы. Ах, ты…

Мне становится совсем страшно. Потому что я слышу шлепок. Громкий. Словно кого-то ударили по лицу. И мама больше не говорит, она мычит. Такое чувство, будто ей заклеили рот.

— Да что ж ты… дрянь! — продолжает ругаться Хриплый.

Еще один звук удара. Глухой. И одновременно с ним — короткий мамин крик.

— Ты… етишкин корень! Разинков! Ты зачем ее об угол… — первый голос злится. На маму, на вторые сапоги. На всех. — Твою ж дивизию… Смотри, дышит? Дышит, спрашиваю?!

— Товарищ Ляпин, ну, ты видел же? Она побёгла к выходу. На улицу хотела, точно говорю. И гляди, дрянь, укусила…

— Ты на кой ляд часы его напялил, Разинков? Не терпится?

— Дык ему-то они уже не понадобятся… Зачем часы на том свете?

— Не понадобятся… — первый голос повторяет за Хриплым с ехидной интонацией. Передразнивает. — Тебе тоже не понадобятся теперь. Отправишься за их бывшим владельцем, если узнают о причине сорвавшейся операции. Баба нам нужна была живой. Кретин… Поднимай её! Надеюсь, не сдохла контра…

Замерев, слушаю, как говорят между собой эти двое. Мне настолько страшно, что я не чувствую рук и ног. Все тело сковало, будто от сильного мороза. И еще начинают стучать зубы. Сжимаю их изо всех сил. Я хочу выскочить, а потом схватить кочергу и броситься на злых людей. Бить их так больно, чтоб они больше никогда не приходили. Но не могу. Просто не могу. Я даже вздохнуть боюсь. Боюсь, что они услышать мое дыхание. А еще, ключ… Он лежит в кармане маминого платья.

— За ноги бери! За ноги! Разинков… Не под юбкой, за щиколотки. Во-о-от… Я за руки ухвачу. Давай… — первый голос дает команды Хриплому.

Их шаги становятся тяжёлыми. Они медленно удаляются, а потом и вовсе уходят из комнаты. Я все равно не двигаюсь. Даже когда слышу звук захлопнувшейся двери, сижу, сжав зубы и вцепившись пальцами в ткань брюк.

Комод кажется теперь самым настоящим чудовищем. Он вдруг начинает уменьшаться. Его стенки будто наезжают друг на друга, сдавливают меня. Открываю рот, но не могу набрать воздуха… Задыхаюсь и…

— Сука! — Глухо крикнул я в подушку, которой кто-то невидимый давил на мое лицо.

Впрочем, «крикнул» — это слишком громко сказано. Прохрипел, простонал, промычал. Вот так будет точнее.

Грязная ткань сразу же оказалось у меня во рту, ибо не хрен открывать его в самые неподходящие для этого моменты. Воздуха не хватало катастрофически. Я реально понял, сейчас очень велик шанс лишиться даже той странной жизни, которая теперь имеется. А ведь только смирился с ней. Не привык, не в восторге и до сих пор, честно говоря, пребываю в тихом офигевании. Но смирился. Просто осознал как раз за эти долбанные семь дней, все вокруг мне не снится, я не шизофреник.

И тут — ни хрена б себе, такое бодрящее пробуждение! А все этот чертов сон. Каждый раз, когда его вижу, словно в бездонную яму проваливаюсь. Ни на что не реагирую. Причем, он повторяется почти каждую ночь. Снится комод, пацан, мать пацана и какие-то люди. Но самое интересное, точно знаю, пацан — это я. Вернее не так… Черт… Как же странно даже думать о подобном. Даже предполагать…

Ясное дело, быть пацаном из сна не могу чисто физически. Не родился еще в то время. Вся обстановка в комнате слишком древняя. Но при этом, сон — четкое, явное воспоминание. Воспоминание того человека, чьё место я занял неделю назад, оказавшись в довоенном детском доме. Господи… Как же дебильно звучит…

И это, между прочим, лишний раз подтверждает, психика у меня — железобетонная. В любом другом случае, любой другой человек реально чокнулся бы или… не знаю… вздернулся. Да и спокойно спать кто-то другой вряд ли смог бы в такой ситуации.

Я тоже не сплю, если честно. Как все произошло, так и не сплю. Вздрагиваю от малейшего шороха.

Но стоит присниться этой ерунде про пацана, который прячется в комоде, и все. Мандец. Убивать будут, не замечу. Вот, собственно говоря, тот самый момент сейчас и происходит. Меня душат, а я все интересное пропустил. Хорошо, хоть под самый конец очухался. А то так бы и загнулся в этом проклятом, адском месте.

Резко брыкнулся ногами. Руками шевелить не мог, их, похоже, держали прижатыми к кровати. Значит, точно не один старается. Как минимум — трое.

Эти уроды между собой не разговаривали, делали все молча. Крысеныши сраные… Я со всей силы, еще раз ударил ногой. Под пяткой оказалось что-то мягкое. Судя по ощущениям, живот.

— Млять! — громким шепотом матернулся один из нападавших.

Отлично! Попал! Надо повторить. В голове нарастал шум. Если сейчас не отобьюсь, они реально меня угандошат. Твари малолетние… Я ударил ногой в то же место. Опять попал. Еще раз ударил. Невидимый враг глухо взвыл и одна моя рука оказалась свободной. Видимо, этого хорошо отоварил.

— Уходим… — говорил тот же, что и матерился.

К сожалению, узнать его не смог. Во-первых, он специально понизил голос, во-вторых, подушка приглушал все звуки. А в третьих, я был готов уже вырубиться и плохо соображал. Отсутствие воздуха никого не делает бодрее.

Зато сразу исчезла тяжесть со второй руки. Потом раздались быстрые шаги и скрип кроватей. Три. Да, точно три. Вот уроды. На одного — втроем. Крысы и есть.

Скинул с себя эту долбанную подушку, а потом жадно несколько раз хапнул ртом спёртого воздуха.

— Суки… — произнёс громко и отчётливо. — Ссыкло.

Поднялся на локтях, покрутил головой. В просторной комнате, рассчитанной на двадцать человек, нас находилось гораздо больше. Кровати стояли едва ли не впритык. Большинство из них были сколочены из грубых досок. Для детдомовцев и такое сойдет.

В спальне стояла абсолютная тишина. Все пацаны лежали, не двигаясь. Некоторые даже сопели и похрапывали.

Ты посмотри, какая милая картина… Будто сейчас вообще никто не пытался вонючей подушкой меня придушить.

— Я все равно узнаю, кто это был. А когда узнаю, сломаю руки, — сказал тихо, но так, чтоб каждая тварь услышала. Те, кто не спят, конечно. К спящим вопросов не имеется.

Это уже вторая попытка. Вторая! За неделю. В первый раз меня спасло внезапное появление воспитателя. Хотя именно тогда у малолетних уродов все могло получиться.

Я был в шоке и не мог до конца принять мысль, что очнулся в прошлом. Еще и в таком прошлом, где моим «бонусом» оказался семнадцатилетний ботан, которого ненавидит большая часть воспитанников детского дома. Эти детали выяснились, конечно, не сразу. Насчет ботана, прошлого и детского дома. Сначала просто было состояние офигевания.

И что получается? Детишки поставили цель убить меня? На обыкновенный способ проучить — мало похоже. Видимо, наша первая стычка, которая вылилась в коллективную драку, сыграла слишком большую роль. Впрочем, как и мое поведение в следующие дни. Но тут имеется некое оправдание, если уж на то пошло. Даже в стрессе, я не мог смириться с тем фактом, что какая-то малолетняя шпана пыталась учить меня жизни.

Как? Как вообще я оказался в этой дебильной, ненормальной, фантастической истории? Если пытаюсь думать, искать ответы на подобные вопросы, возникает четкое ощущение, что схожу с ума. Потому что по всем законам природы не могут адекватные, обычные люди внезапно просыпаться в прошлом. Это невозможно. Мы ведь не в сказке живём!

Ровно неделю назад, я, вполне здравомыслящий, взрослый человек, отправился в клуб, чтоб обмыть с товарищами удачно завершенное дело. Конечно, насчет дела — это повод. В реальности просто была пятница, а по пятницам мы отдыхаем в определённом месте. И пил-то, не сказать, чтоб много. Как обычно. Вискарь, кола, немного химии для остроты ощущений.

В какой момент началась та заварушка, не понял. Мне лично было весело. Кто из моих пацанов закусился с соседним столиком, понятия не имею. Поэтому и просрал момент, когда по башке прилетело пузырем виски. Вырубился в одну секунду. Просто в голове звонко ухнуло, а затем вместо мельтешащих цветных огней клуба и громкой музыки меня резко накрыло вязкой темнотой.

Когда очнулся, подумал, в больничку, похоже, забрали. Этот момент удивления не вызвал. Сначала. Просто бывало уже такое. Человек я горячий, по мнению большинства — охреневший. Даже от друзей частенько слышу, мол, бабло и папины связи испортили меня окончательно. Поэтому иногда происходят ситуации, в которых я не считаю нужным держать мнение при себе.

Соответственно, бывало такое, что после какой-нибудь особо грандиозной попойки просыпался в клинике. Но это всегда определённая клиника. В которой сутки пребывания стоят как месячная зарплата среднестатистического гражданина.

А вот сейчас ситуация выглядела совсем иначе. Я реально подумал, что в драке вырубился и меня забрали в обычную больничку. В очень убогую больничку для бомжей. Правда, непонятно, с хрена ли. Документы при себе. Да и товарищи мои не дали бы такому произойти. Даже если администрация клуба вызвала ментов. Особенно, если вызвали ментов.

Те просто уже не связываются с нашей компанией, зная ее состав поименно, ибо неоднократно бывали последствия после их вмешательства. Последствия, естественного, не для нас. А для доблестных сотрудников внутренних органов. Соответственно, друзья отправили бы меня в клинику, а никак не в руки бесплатной медицины. Только если прикола ради. Типа, поглумились.

Почему я решил, что нахожусь в какой-то жопе? Да потому что открыл глаза и увидел серый потолок в разводах. Будто кто-то долго и часто на него ссал. Честное слово. Вот прямо очень похоже.

В палате было темно, ни хрена не видно. Я попытался сесть и в тот же момент понял, больничка не просто для бомжей. Она для самых поганых бомжей. Под задницей были жесткие доски, на которые бросили какое-то подобие матраса. Тонкое, со сбившейся комками ватой. Воняло это подобие так, что меня едва не вывернуло.

Второй момент, который, скажем прямо, сильно удивил, — это количество живых душ на один квадратный метр помещения. Впрочем, как и само помещение. Оно тоже вызвало недоумение своими старыми окнами, дощатым полом, лампочкой, висевшей на длинном проводе. Эту «красоту» я смог оценить даже в темноте.

Кроме того, большая комната была натурально набита кроватями. Просто, одна к одной. В полумраке я насчитал штук тридцать пять, не меньше. По идее, настолько плохой больнички даже в самой провинциальной глубинке, даже в самой жопе мира быть не может. В дополнение ко всему, в комнате стоял хреновенький запах, то ли несвежего белья, то ли потных ног, то ли грязных тел.

В следующую секунду меня буквально подкинуло на месте. Я отчётливо понял, в постели, где лежу, имеется своя, самостоятельная жизнь. Судя по всему, клопы или блохи. Ибо грызли они мое родное, любимое тело, нещадно.

— Это что за ерунда… — сказал вслух, но сразу же заткнулся. Просто…

Голос был не мой. Нет, я, конечно, никогда не пытался оценить свой тембр со стороны и не особо этим вообще заморачивался. Если ты не вокалист, то по хрену, что там с голосом. Однако фраза, которая теоретически прозвучала от взрослого тридцатипятилетнего мужика, была сказана кем-то более молодым. Значительно «более».

— Су-ка… сука… су-ка… — снова высказался вслух, медленно, по слогам. Пытался оценить, как звучит голос. А потом нервно хохотнул. Ибо он реально был не мой! Не мой, блин! Это как? Ну, или у меня с башкой что-то не в порядке.

— Слышь, придурок, — с одной из кроватей приподнялась голова.

Тело там, само собой, тоже имелось, но оно лежало. А вот голова оторвалась от подушки и уставилась прямо на меня.

В комнате было темно. Единственный источник света — за окном, где-то совсем не близко, был уличный фонарь. Поэтому рассмотреть хорошо данного товарища я не мог, но при этом понял без малейших сомнений, со мной говорит подросток. Лет шестнадцать где-то. Башка у него была лысая, круглая, как мяч, и ушастая. Голос — раздраженный.

— Спи, козел, млять. Задрал! То мычишь по ночам, то на немецком орешь, как психованный. Теперь новый, что ли, репертуар. Спи! Алеша, епте…

— Ты совсем охренел? — задал я пацану вполне логичный вопрос.

Логичный, потому что при всех этих странностях точно был уверен в двух вещах. Первое — с какого перепугу мне хамит малолетка? Сейчас уши ему эти оторву, да и все. Второе — я не Алеша. Зовут меня вообще по-другому.

Наивный человек… В тот момент я еще не знал всей глубины задницы, в которой оказался. Даже предположить не мог. Потому что правда оказалась настолько фантастической, что поверить в нее почти невозможно.