Позывной «Курсант»

Глава 10 В которой мои «подробности» сильно отличаются от услышанного

— Алеша, хочешь мороженое? Или венские вафли с сиропом?

Я поворачиваю голову и смотрю на папу. Он — высокий, красивый и сильный. Мой папа самый сильный. Как герой из сказок. Я люблю сказки. Папа это знает, поэтому читает мне их с чувством, с выражением. Иногда даже изображает различных персонажей. У него это получается забавно.

Но сейчас мы на улице. Солнечно. Тепло. Мне весело и радостно. Мы гуляем. Вернее папа сказал, что у него дела, но взял меня с собой. Мы сидим за столиком уличного кафе. Мимо снуют официанты. Папа их так называет. Они приносят еду многочисленным посетителям, которых в кафе полным-полно.

— Так что? Закажем вафель? — папа смотрит на меня с улыбкой.

— Господин Витцке, Ваши часы готовы.

Рядом с нами появляется мужчина. Он говорит на немецком языке, однако я прекрасно понимаю его.

— Отлично, Рихтер. Я сейчас подойду… — папа смотрит на этого мужчину вежливо, но с легким, практически незаметным, раздражением. — Вы могли не беспокоиться. Я же сказал, вернусь через час. Мне нужно угостить сына мороженым.

— Извините, господин Витцке… Просто управляющий сказал, это важно. Вы для нас — особый человек. Велел разыскать и сообщить… Ваши часы…

— Спасибо, Рихтер, — чуть настойчивее говорит папа. Он словно хочет уже быстрее проводить этого дяденьку со смешными усами. Его усы напоминают мне крысиный хвост, который прицепили под нос. — Идите. Я сейчас подойду.

— Хорошо… — Рихтер мнется еще несколько секунд, оставаясь на месте, а потом все же разворачивается и уходит.

Папа слегка морщится и оглядывается по сторонам. Такое чувство, что ему очень не понравилось появление посыльного из банка.

Я тоже оглядываюсь. Мы сидим на Жандармской площади в Берлине. Я точно знаю, что это — Берлин, и что это — Жандармская площадь. Здесь действительно есть банки. В один из них мы заходили с папой совсем недавно. Он о чем-то долго разговаривал с управляющим. А мне выдали лист бумаги и карандаши, чтоб мог рисовать, пока взрослые обсуждают дела.

— Любезный… — папа подзывает одного из официантов. Подзывает не на немецком языке. Это немного кажется мне странным.

— Чего изволите, Сергей Алексеевич? — официант моментально возникает рядом с нашим столиком. Он тоже говорит на русском языке. — Рад Вас видеть. Сын?

— Да, — папа смотрит на меня с гордостью. — Как Ваши дела, Леонид?

Я с интересом слушаю разговор папы и этого официанта, который, кстати, выглядит немного старым. У него седые бакенбарды и такая же седая бородка. Мне кажется, в этом возрасте уже совсем нельзя работать…

— Все хорошо, Сергей Алексеевич. Тоскую иногда. Ну… Вы понимаете. Совсем не просто полностью изменить уклад жизни в сорок лет. Но… — Официант разводит руками. — Чего уж теперь… Так вышло. А вот России-матушки не хватает. Очень не хватает…

— Leonid! — Доносится окрик откуда-то со стороны.

— Управляющий. Не доволен, что я надоедаю гостю пустыми разговорами, — поясняет папе официант. Он оглядывается на злого мужчину в костюме и кивает ему. — Сергей Алексеевич, извините, что не могу поговорить ещё. А то останусь без работы. Сами знаете, с работой сложно. Чего изволите?

— Будьте любезны, Леонид, две порции венских вафель и… Эх! — папа делает взмах рукой, а потом хохочет. — И мороженое. Гулять, так гулять!

Он наклоняется ко мне, смотрит смеющимся взглядом, а потом добавляет.

— Только не проговорись маме. Она меня убьет за такое количество сладкого.

Официант перекидывает салфетку, которая висит у него на локте, на другую руку и отходит. Наверное, отправился готовить вафли. Мне почему-то кажется, все происходит именно так. Официантам называют блюдо и они уходят, чтоб его приготовить. Отличная это работа. Они ведь могут съесть сколько угодно вафель с сиропом, пока выпекают их.

— Папа, а кто этот человек? Твой друг?

— Нет-нет, — папа снова смеётся, но как-то грустно. — Просто знакомый. Его зовут Леонид. Раньше он жил в России, а теперь живёт здесь. Нам приятно иногда поговорить на русском языке друг с другом. Это создает иллюзию, будто мы дома. Понимаешь меня?

Если честно, я не понимаю. Родители говорят со мной и на русском, и на немецком. Мама считает, я тоже должен знать языки, чтобы они с папой мною гордились. Но зачем нам этот Леонид? Или папе разговаривать с ним так же приятно, как со мной или с мамой?

Я смотрю на папу и ловлю его ответный взгляд.

— Ты такой серьезный сейчас… Алёша, Алёша, а ведь ты уже совсем взрослый…

Папа качает головой, и в этот момент я слышу звон колоколов на кирхе. Они звонят каждый час. Поначалу я всегда замирал, завороженно слушая эти звуки. Сейчас уже привык. Папа ещё раз улыбается, затем наклоняется ко мне и с заговорщицким видом говорит:

— Алёша… подожди меня здесь, буквально пять минут. Я отойду в банк, заберу там кое-что, и снова вернусь. Хорошо? Вот, посмотри…

Он указывает рукой в сторону того самого банка, где мы были совсем недавно.

— Его отсюда видно. Я быстро. Хорошо? Управляющего предупрежу, не беспокойся. И наш сладкий обед как раз принесут.

— Хорошо, — я киваю папе, щурясь от яркого солнца.

Сегодня — удивительно теплый день. Потом мой взгляд опускается вниз и я вижу маленькую, смятую, бумажку рядом с ножкой нашего стола. Совсем недавно ее не было.

— Папа, посмотри! — я хочу наклониться, чтоб поднять это. Но папа оказывается быстрее. Он встает со стула, подбирает белый комочек, а потом смотрит на меня с улыбкой.

— Наверное, выронил Леонид. Я передам ему. Не переживай.

А я и не переживаю. Зачем мне переживать? У нас такая веселая получилась прогулка. Даже в банке, пока папа занимался делами, мне совсем не было скучно.

Папа уходит, я смотрю ему вслед. Мне хорошо. Я самый счастливый мальчик на свете. А потом вдруг в моих ушах звучит папин голос.

— Алеша, запомни. Плохое начало не к доброму концу…

Я верчу головой, пытаясь понять, как такое может быть. Папа ушел. Я сам это видел. Почему мне слышится его голос? Я сижу за столиком один.

— Алеша, запомни… Плохое начало не к доброму концу…

Я чувствую, как внутри меня появляется страх. Мне знакома эта фраза. Она из истории братьев Гримм про Гензель и Гретель. Но я не могу сейчас слышать папин голос, его нет рядом. Это уже не сказка. Это какой-то кошмар.

— Алеша, запомни…

— Твою мать! — выругался я вслух, резко открыв глаза.

Провёл ладонью по лбу. Мокрый. Холодный противный пот. Херня какая-то. Сон совсем не страшный. Но я чувствовал в этом сне, как на пацана наваливается панический ужас.

— Такими темпами можно чокнуться реально…

Уставился в потолок. Ничего не изменилось. Все тот же, беленный. Я по-прежнему в доме, где мы остановились с чекистом. И год, судя по всему, все тот же 1938. А вот сон — новый.

Сон… Ни хрена подобного. Это опять похоже на воспоминание. Четко видел место глазами пацана, узнал его тоже пацан. Он же слышал слова отца. Отцовский голос, кстати… Так по-настоящему звучал, будто он реально мне в ухо говорил. Даже официант этот… Интересно… Пацан подумал, что мужик пожилой, а ему лет сорок пять, не больше. Хотя, наверное, ребенку такой возраст кажется дряхлой старостью.

— Что случилось?! — на пороге нарисовался заспанный и раздраженный Николай Николаевич. — Пожар?! Потоп?! Обосрался?!

Он таращил на меня глаза, но при этом был максимально собран. Даже несмотря на то, что на нем из одежды присутствовали только подштанники, выглядел чекист готовым сразу же ринуться в бой.

— Ничего не случилось, — я приподнялся на локтях и удивленно посмотрел в сторону Клячина, искренне не понимая, какого черта ему надо?

— Как ничего, если ты орал, будто скаженный? Папа! Папа! Ты вспомнил отца? — взгляд чекиста стал цепким, внимательным. Он буквально впился глазами, стараясь рассмотреть что-то в моем лице.

— Ничего я не вспомнил. Откуда? Ерунда, наверное, какая-то снилась. Вот и все. Кошмар, — ответил я.

Как бы то ни было, решил ещё вчера вечером, во время разговора с товарищем старшим майором госбезопасности, хрен кому расскажу про сон. А теперь их, выходит, уже два. Сто процентов не расскажу. Не доверяю. Никому не доверяю. Мутные они оба. И Клячин, и Бекетов.

Правда, с Николаем Николаевичем ситуация мне более ясна. Этакий верный, преданный пес. Между ним и Бекетовым не только служба. Я бы сказал, что Клячин выполняет роль правой руки Игоря Ивановича. Но неофициально. По крайней мере, мне их общение сильно напомнило общение моего настоящего отца с его водителем Никитой. Батя с этим парнем проводил много времени вместе. Никитос видел то, что никто не смог бы увидеть. И пьяным, и сраным, и хрен еще знает каким он отца забирал из разных мест. Выполнял всякие поручения, с которыми к секретарше не обратишься. Но при этом, никогда, ни при каких условиях не позволял себе лишнего даже в интонациях голоса, когда обращался к отцу. Вот у Бекетова с Клячиным что-то похожее.

— Да точно говорю! — буркнул я чекисту, который продолжал изучать меня внимательным взглядом.

— М-м-м… — Он помычал и демонстративно «хмыкнул». Есть ощущение, Николай Николаевич не очень поверил моим словам. — Ладно. Все равно вставать надо. Собираться. Ты давай, дуй во двор. Вода у входа в ведре. Умывайся. Скоро ехать.

При фразе «скоро ехать» мое лицо вытянулось. Потому что сочетание слов Клячин и «ехать» теперь вызывает весьма неприятные ассоциации.

— Да не бзди! — хохотнул он, правильно оценив мое резко изменившееся настроение. — Сегодня нормально все будет. Нас заберут. Поедем как культурные люди. А наше путешествие в Москву… Проверял я тебя, сказал же. Проверял. Велено так было. Приказ.

Чекист развернулся и вышел, а я упал обратно на подушку, снова возвращаясь мыслями к странному сну. К чему все это? Вернее, даже не так… С хрена мне вообще все это снится? Что за выверты подсознания, причем даже не моего. Очевидно, всплыло еще одно воспоминание Реутова. Он, конечно, оказывается, совсем не Реутов, но мне уже привычно думать о пацане именно так. Да и официально фамилия числится эта. Не будем, значит, рисковать, вспоминая того, кто утонул где-то далеко, в заледеневшим озере.

Игорь Иваныч уверял, пока воспитатель отвлекся, оба пацана вместо того, чтоб собирать ветки, поперлись кататься по льду. Не заметили прорубь. И свалились. Оба… Ну, да… Не хреновая, видимо, была прорубь…

Однако, я больше провокационных вопросов не задавал. Чувство самосохранение какое-никакое имеется. Можно пару раз дёрнуть тигра за хвост, но тянуть его за усы — дело очень опасное.

— Ехать, блин… — протянул я вслух, продолжая изучать потолок.

Это, кстати, еще один неожиданный поворот в нашей с Реутовым удивительной судьбе.

Разговор между мной и Бекетовым на душещипательных воспоминаниях о родителях не закончился. Оказалось, это было лишь начало.

— В общем, вот такие дела, Алексей… — старший майор госбезопасности развёл руками, словно извиняясь, что ему пришлось сообщить мне все эти удручающие подробности прошлого.

Про дружбу с отцом и матерью. Про их арест. Про их смерть. Про то, что меня назвали другим именем ради пока ещё непонятного спасения. Если вспомнить, где пацан оказался, благодаря этому «спасению», так вопросов гораздо больше, чем ответов.

— Я дал себе обещание, что не брошу. Помогу, — снова завёл свою шарманку Игорь Иванович. Господи, прям хоть плач. От восторга, конечно же. Широчайшей души человек… — Все эти годы искал возможность. Просто в тот момент важным было сделать так, чтоб Алеша Витцке исчез. Видишь ли, в деле твоей матери всплыли дворянские корни. Да и вообще… сложно все. В общем, поверь, так было лучше.

Я несколько раз кивнул. Мол, конечно, верю. Хотя сам думал иначе. Я, конечно, не знаток данного времени, но по мне товарищ Бекетов лепит какую-то дичь. Не совсем еще лютую, но уже немного придурковатую. История очень странная.

Значит, родители Алеши — дипломаты. Вернее, отец. Их вызвали в Союз. Потом арестовали и убили. Хорошо. Ок. Пацана определили в эту коммуну. Тоже ок. Затем является товарищ старший майор госбезопасности, который тогда майором еще не был. Организует «смерть» сына друзей и под чужим именем определяет его в детский дом. Ну, ладно. Времена, допустим и правда тяжёлые. Допустим, у матери были дворянские корни. И? Пацан-то при чем? Она же не тайная дочь Романова, чтоб ее род хотели истребить целиком. А в любом другом случае, на хрена козе баян. То есть на хрена чекистам бедолага Алеша, который остался сиротой. Возраст юный. Опасности никакой он не представляет. Единственное… Я немного завис, уставившись в лицо Игорю Ивановичу.

Первый сон… Тот, когда пацан сидел в комоде. Он слышал, как мать упала, ударилась. И непонятно, пришла ли в себя. Ее же вроде выносили. А один из мужиков, за ней явившихся, еще ругался. Мол, нельзя было с матерью так. Она нужна им живая.

— Скажите… — я решил, догадка, может, и херня, но за спрос денег не берут. — А как именно погибли мои родители? Хотелось бы знать… Ну, и вдруг какая-нибудь информация поможет восстановить память…

— Отца забрали на Лубянку. Но он там… в общем, оказал сопротивление. Так вышло… А мать… Руки наложила, в момент, когда за ней пришли. Собственно говоря, их поведение и подтвердило вину…

— А-а-а… — Я продолжал смотреть Бекетову прямо в глаза, ничем не выдавая своего изумления.

Какое, на хрен, руки наложила… Ничего она там не накладывала. Вот и вылез неожиданный хвостик. Если верить сну Алеши, мать его очень даже планировала жить дальше, пока ее не ухандокали товарищи чекисты. А с чего бы мне не верить этому сну, когда все там выглядит мало того достоверно, так еще повторяется один в один.

— Ты нашелся через несколько дней. Соседка привела. Сказала, по двору ходил, как чумной. Родителей искал. Я так понимаю, до того как их забрали, наверное, гулять убежал. Вернулся, дома никого нет. А в суматохе о тебе не сразу вспомнили.

— Да… — я, не моргая, таращился на Игоря Ивановича.

Главное, не отводить взгляд. Обычно на таких мелких моментах палят ложь. Если собеседник не смотрит в глаза, значит, врет. Вряд ли старший майор госбезопасности знаком с психологией, но лучше не рисковать.

Интересная херня вырисовывается… Про сидение пацана в комоде никто не знает… И как он оттуда выбрался, интересно? А про мать вот, что любопытно. Бекетов врет или сам находится в неведении насчёт ее смерти? В принципе, если он был не при высокой должности, может и правда не знает, как все случилось в реальности.

— В общем, Алексей… — Игорь Иванович поднялся, подошел к окну, которое выходило во двор, открыл створку, а потом громко крикнул. — Клячин! Дуй сюда.

Буквально через пару минут Николай Николаевич уже стоял в кухне. Охренительная исполнительность… Вот тут, конечно, снимаю шляпу. Если бы в моем времени хотя бы часть сотрудников органов, любых, имела способность столь же четко выполнять приказы, мы бы, наверное, всю преступность победили. Хотя… Тут у них тоже это не особо получается, как я понял.

— Дальше разговор по делу, так что лучше тебе присутствовать, — пояснил Игорь Иванович чекисту. Затем снова повернулся ко мне.

— Алексей… Страна сейчас обескровлена большим количеством гнид, которые прижились на теле Советского государства. Прошлые пару лет… — Бекетов замолчал, соображая, как бы поприличнее это сказать. А фишка в том, что прилично не скажешь. Репрессии репрессиями сейчас еще называть нельзя. — В общем… Товарищ Сталин принял решение о подготовке новых кадров для определенной работы. Скажем так… Специальным указом создана Школа Особого Назначения. Место, где займутся подготовкой разведчиков. Понимаешь?

— Нет, — ответил я совершенно честно. — Про школу понимаю. Не понимаю, при чем тут я.

— Алексей, ты входишь в список тех, кто попадёт в первый поток. — Бекетов выглядел до одури довольным. Очевидно, наличие фамилии Реутов в этом списке — его заслуга.

— Так я же… — чуть не ляпнул, про родителей, которые числятся врагами народа, но вовремя заметил предупреждающий взгляд Игоря Ивановича. — Я же детдомовец.

Интересно девки пляшут… Вот почему он выпроводил Клячина. Родители. Значит, Николай Николаевич в данном вопросе владеет лишь официальной информацией и считает меня настоящим Реутовым… Не настолько он близок к Бекетову, выходит…

— Да. Но тут есть некоторый нюанс… — Игорь Иванович поднял руку и посмотрел на пустое запястье. — Ах, ты черт! Часы забыл в кабинете… Николай, сколько времени?

— Четверть восьмого, товарищ старший майор государственной безопасности, — отчеканил Клячин.

— Так… За мной сейчас подъедут. Сказал к этому времени забрать. В общем… Николай, введи Алёшу в курс дела. Объясни, что и как. Завтра вас отвезут на место. И…

Игорь Иванович встал с табуретки, подошел ко мне, а затем положил руку на плечо.

— Теперь мы будем видеться чаще. Я теперь буду рядом. Ты, можно сказать, под моей опекой теперь, Алексей Иванович Реутов.

Ну, вот, собственно говоря, на том удивительный вечер и закончился.

Бекетов уехал. Клячин заявил, он не сказочник и трепать языком не любит. Утром встанем, пока суть да дело, расскажет все, что нужно. А потом отправил меня спать.

И вот теперь — новое утро. Новое утро новой жизни и хренова куча проблем, которая с каждым днём становится все больше.