Правда христианства

Предисловие

Мое знакомство с Оптиной Пустынью началось в июне 1891 года, когда мы, четыре студента Московского Университета (один медик, два юриста и один филолог), путешествовали пешком из Москвы в Киев с целью поближе ознакомиться с нашею родиною. Мы пробыли тогда в Оптиной Пустыни всего лишь один день и почти ничего в ней не видели. Тогда еще был жив знаменитый оптинский старец иеросхимонах Амвросий, проживавший в то лето в Шамордине, в 12 верстах от Оптиной Пустыни, но мы, по своему легкомыслию, не сочли нужным сделать несколько лишних верст в сторону, чтобы повидать его и получить его благословение.

В следующий раз я пришел в Оптину Пустынь уже один, также из Москвы, летом 1894 года, будучи уже студентом Московской Духовной Академии. Старца Амвросия уже не было в живых. Скончался и его ближайший помощник по устроению Шамордина, скитоначальник иеросхимонах Анатолий. Старчествовал ученик о. Амвросия, иеросхимонах Иосиф, живший в его хибарке, в скиту. В этот раз я прожил в Оптиной Пустыни около недели, говел, посетил скит и о. Иосифа, был у настоятеля монастыря, о. архимандрита Исаакия, произведшего на меня сильное впечатление своим самоуглубленным спокойствием, простотою и молитвенными слезами при богослужении. На этот раз я близко рассмотрел Оптину Пустынь. И она произвела на меня глубокое впечатление, запавшее в мою душу навсегда. Я впервые ощутил там веяние истинной духовной жизни, от которой как бы расцвела и моя собственная душа.

После этого я не видал Оптиной Пустыни целых семь лет, отвлеченный обстоятельствами личной жизни, но я не переставал сохранять в душе своей светлое воспоминание об этом монастыре, и это воспоминание каждый раз действовало на мою душу оживляющим и освежающим образом. Я выписывал издания Оптиной Пустыни, читал их и перечитывал и этим поддерживал свое внутреннее общение с нею. В третий раз я посетил Оптину Пустынь, уже будучи священником, в 1901 году, и прожил там с семьею все лето. Результатом этого посещения была написанная мною в следующем году брошюра “На службе Богу — на службе ближним”. В четвертый раз я был в Оптиной Пустыни летом 1905 года, занимаясь там подготовлением к печати собрания писем старцев о. Амвросия и о. Анатолия, изданных обителью в 1909 году. Знакомство с письмами о. Амвросия возбудило во мне желание составить его полное жизнеописание, что и было мною сделано летом 1911 года в той же Оптиной Пустыни. Следующее лето 1912 года я провел в Шамордине, заканчивая там и подготовляя к печати свое жизнеописание старца о. Амвросия. В Шамордине же я провел с семьею лето 1913 года, посещая при этом довольно часто и Оптину Пустынь. Лето 1914 года я снова провел с семьею в Оптиной Пустыни. После того я еще раз, уже один, посетил Оптину Пустынь в сентябре 1918 года, по пути из Москвы в Полтаву. Это девятое посещение Оптиной Пустыни было моим прощанием с нею и оставило во мне неизъяснимо грустное воспоминание. Чувствовалось, что над обителью нависла жуткая власть большевиков, и что недалеки дни ее полного запустения. С тех пор я потерял возможность не только бывать в Оптиной Пустыни, но даже и получать оттуда письма.

Все вышеизложенные подробности рассказаны мною с той целью, чтобы показать, что Оптина Пустынь известна мне не из вторых рук и не по чужим рассказам, и что весь мой последующий рассказ будет основан главным образом на моих собственных наблюдениях и впечатлениях.

Протоиерей Сергий Четвериков Братислава.

1926.2.II

Глава 1. Местоположение и внешний вид Оптиной Пустыни

Оптина Пустынь расположена в двух верстах от небольшого старинного уездного города Козельска, Калужской губернии, на правом берегу не широкой, но глубокой и полноводной реки Жиздры, у опушки огромного векового бора, который в глубину тянется на 30 верст, а в длину идет от знаменитых Брянских лесов Орловской губернии до столь же знаменитых Муромских лесов Владимирской губернии. Белые монастырские здания и стены и голубые главы церквей с золотыми крестами красиво и величаво выступают на зеленом фоне сосен и елей. Глубокая тишина леса нарушается лишь шорохом падающей ветки или звуком птичьих голосов. Воздух напоен дивным ароматом. В отдалении живописно раскинулся на холме Козельск, оживляя общую картину, но не нарушая тишины и безмолвия. Откуда бы ни приближался путник к Оптиной Пустыни, от Лихвина ли по глухой лесной дороге, мимо так называемого “Чертова Городища” (неизвестно откуда взявшейся груды огромных, в беспорядке нагроможденных камней и скал среди сплошного леса), или от Калуги по “большаку”, или, наконец, от Козельска лесом по правому берегу Жиздры, или лугом по левому ее берегу — Оптина Пустынь производит одинаково сильное, глубокое и какое-то умиротворяющее душу впечатление. Обычно богомольцы направляются в Оптину Пустынь со станции железной дороги через Козельск лугом по левому берегу Жиздры, которую уже под самым монастырем переезжают на монастырском пароме. Не раз оптинцам советовали заменить паром постоянным мостом для удобства богомольцев, но они упорно хранили свою старину, как бы опасаясь устройством моста уничтожить преграду, отделяющую монастырь от мира. И, несомненно, в этом пароме заключалась какая-то особенная прелесть. Неоднократно подъезжая и подходя к Оптиной Пустыни и днем, и поздно вечером, я каждый раз испытывал одно и то же ощущение. Прежде всего, с наслаждением чувствуешь, что оторвался от городской, суетливой, духовно бесплодной и утомительной жизни. Всею грудью вдыхаешь чистый, легкий ароматный луговой воздух, напоенный благоуханием трав и цветов, любуешься открывающимися перед тобою далями и видами, раскинувшимся над тобою необъятным небесным сводом, ночью усыпанным яркими прекрасными звездами, которых в городе почти никогда не видишь. Чем ближе подъезжаешь к монастырю, тем сильнее охватывает душу особое чувство: словно открывается дверь в XIV и XV век, и оттуда веет старинною, благочестивою Русью, словно души древних подвижников и молитвенников и их тихие кельи раскрывают перед вами свой внутренний мир. Экипаж тихо спускается к реке, и мы поджидаем паром, который медленно перегоняется с противоположной стороны реки монахом-паромщиком. Осторожно и медленно, привычным шагом, всходят кони на паром, громко стуча по доскам копытами. Монах приветливо здоровается с прибывшими и берет благословение у священника. Ямщик сходит с облучка, разминает застывшие ноги и помогает паромщику тянуть канат. Они уже давно знакомы между собою и обмениваются друг с другом словами. Река тихо плещется у парома. Всплескивает рыба. Слышатся привычные речи о глубине реки и о ее рыбном богатстве. Проходит момент, и паром тихо ударяет в монастырский берег. Ямщик и паромщик закрепляют паром, монах отодвигает заграждающее бревно, ямщик садится на свое место, подбирает вожжи, и экипаж быстро въезжает на высокий берег. Направо стоит сторожка паромщика, а у самой дороги столб с укрепленной на нем иконой Богоматери, имени которой посвящена обитель. Обогнув яблоневый сад и повернув направо, ямщик подвозит нас к ближайшей гостинице, которою много лет заведует о. Михаил. Это та самая гостиница, в которой останавливался в последний свой приезд в Оптину Пустынь гр. Л. Н. Толстой. Гостиница о. Михаила вместе с гостиницей о. Ионы расположены по правую и левую сторону от Святых врат. По деревянной лестнице, покрытой чистой дорожкой, мы поднимаемся во второй этаж, где нам отводят номер, уютно обставленный старинною разнокалиберною мебелью, с иконами в киотах в переднем углу, с теплящеюся перед ними лампадою, с видами святой обители по стенам, с цветами в окошках, с кроватями, покрытыми чистым и свежим бельем, с запахом ладана, кипариса, хлеба и постных щей. Если мы приезжаем поздно вечером, о. Михаил приглашает нас не вставать к заутрене, которая начинается в час ночи. Мы однако слышим сквозь сон звон будильного колокольчика и слова монаха: “Пению — время, молитве — час”, слышим и благовест монастырского колокола, возвещающего о начале утрени, но успокоенные разрешением о. Михаила, безмятежно спим до утра. Но если бы мы не поленились встать к заутрене — мы об этом не пожалели бы. Будничная предрассветная заутреня имеет свою прелесть. Предрассветные звезды ярко сверкают на темном небе. Чувствуется ночная свежесть. Редкие фигуры богомольцев с разных сторон направляются к храму. В храме, слабо освещенном лампадами, очередной чтец уставным способом читает полунощницу, освещая страницы старинной, закапанной воском большой книги огарком восковой свечи. В полумраке видны стоящие у стен темные фигуры монахов, погруженных в молитву. Продолжительная и однообразная служба утомляет нас, и нас начинает клонить ко сну. Но мы преодолеваем дремоту и к концу службы снова чувствуем себя бодрыми. От заутрени мы выходим из храма, когда на востоке уже появляется светлая полоса наступающего дня. Усталые, мы приходим в свой номер и, согретые его теплом, крепко засыпаем.

Часов в девять утра идем к поздней обедне. По широкой каменной лестнице мы поднимаемся к Святым вратам под колокольнею, минуя находящуюся на лестнице по правую сторону монастырскую лавочку, запертую в часы богослужения. В окне лавочки выставлен портрет старца иеросхимонаха Амвросия, почивающего в гробу, написанный красками в натуральную величину, и так живо, что у окна всегда собирается группа богомольцев, удивляющаяся натуральности изображения. Пройдя Святые врата, мы входим в монастырский двор и прямо перед собою видим главный монастырский храм во имя Введения во храм Божией Матери. Храм не отличается ни красотою архитектуры, ни размерами.

Как и все в Оптиной Пустыни, он носит на себе печать скромности и простоты. Неспешно, но и без утомительной медлительности, чинно и строго совершается богослужение. Чинно и благоговейно в клобуках и мантиях стоят у стен монахи, совершая уставные поклоны и коленопреклонения. Миряне, столпившись ближе к алтарю, следуют в поклонах примеру иноков. Хоры певчих, на правом и левом клиросах, не поражая стройностью и тонкостью исполнения, захватывают молящихся своим одушевлением. В свое время отчетливо читаются краткие, простые и назидательные поучения.

Направо от храма Введения Богородицы находится зимний храм во имя Казанской иконы Божьей Матери, в котором погребены бывшие настоятели Оптиной Пустыни — о. архимандрит Моисей, о. архимандрит Исаакий и другие. Налево от Введенского храма находится храм в честь преподобной Марии Египетской, в котором ежедневно служатся ранние обедни. Впереди Введенского храма, к востоку от него, находится храм в честь Владимирской иконы Божией Матери. В этом храме день и ночь читается заупокойная Псалтирь и устроено несколько келий для братии. Все пространство между названными четырьмя храмами занято братским кладбищем, которое можно назвать надгробною летописью монастыря. Можно часами ходить по этому кладбищу, читая надмогильные надписи, и вся прошлая жизнь обители в лице ее умерших иноков и подвижников вырастает перед духовным взором читающего. Вот с южной стороны алтаря Введенского храма расположены рядом могилы трех великих старцев — иеросхимонахов Льва (Наголкина), Макария (Иванова) и Амвросия (Гренкова), с характерными и знаменательными на них надписями. У ног старца Макария почивает его духовный сын, русский философ Иван Васильевич Киреевский. Слева от него его брат Петр Васильевич, собиратель народных песен, справа — его жена, Наталья Петровна. У ног старца Амвросия находится могила его ученика старца иеросхимонаха Иосифа. Далее идут могилы — скитоначальников Илариона, Анатолия и Пафнутия, иеромонаха Даниила (Болотова), почитателей и благотворителей Оптиной Пустыни, еще дальше, около Казанского собора, могила о. архимандрита Серапиона (Машкина) и других, имена которых вызывают в душе волнующие воспоминания. За кладбищем к юго-востоку виден небольшой одноэтажный деревянный домик настоятеля Пустыни, в чистеньком, светлом и уютном зальце которого развешаны по стенам портреты калужских архиереев, настоятелей и старцев Оптиной Пустыни. Кто только не перебывал в этом зальце, начиная от царственных особ и высших представителей Церкви, от ученых и писателей, и кончая простыми крестьянами, студентами и курсистками!

Далее, вдоль монастырских стен, тянутся корпуса монастырских зданий, в которых помещаются трапезная, мастерская и келии монастырских братий. Весь монастырь окружен выбеленною кирпичною оградою с башнями по углам, представляющею правильный четырехугольник, с воротами на каждой из его четырех сторон. О Святых вратах, находящихся на западной стороне, мы уже упоминали. Ворота, находящиеся на северной стороне, ведут во двор новой монастырской гостиницы, за которым идут домик Шамординских сестер, “консульский” дом, где проживал К. Н. Леонтьев, и другие здания. Южные ворота выходят на больничный двор, где помещается отлично устроенная, чистая и просторная братская больница с храмом.

Через восточные ворота мы выходим в чащу окружающего Оптину Пустынь леса и по узенькой дорожке, проходящей между огромными соснами, доходим до скита во имя Усекновения главы св. Иоанна Предтечи. Скит — это отделение монастыря, где жизнь проводится более уединенно и по отличному от монастырского порядку. Внешний вид Оптинского скита подробно описан в “Братьях Карамазовых” Достоевского. Дорожка, ведущая от монастыря к скиту, делает несколько изгибов, и вот за последним изгибом открывается невысокая розовая колоколенка со Святыми вратами под нею. Над вратами находится образ Усекновения главы св. Иоанна Предтечи, а около врат, по стенам, помещены изображения святых пустынножителей восточных и русских. Рядом с колокольнею, с обеих ее сторон, находятся так называемые “хибарки”, куда старцы выходили внутренними ходами из своих келий, находившихся внутри скита, для приема лиц женского пола, не имеющих права входить в самый скит. От хибарок начинается деревянная ограда, охватывающая четырехугольником весь скит. Переступив порог Святых врат, мы сразу проникаем в мир особенного глубокого безмолвия, как будто бы здесь, за этим порогом, нет ни одной живой души человеческой. В то же время нас поражает богатство разнообразных цветов, которые широкими лентами тянутся вдоль всех дорожек скита, от Святых врат к церкви, от церкви к трапезной и т. д. Летом, в тихий солнечный день, они наполняют скит своим благоуханием, а над ними слышится непрерывное жужжание пчел, единственный, кажется, звук, нарушающий, или, лучше сказать, оживляющий глубокое безмолвие скита. Ни одного человека не видно внутри скита. Мы идет к небольшой деревянной церковке, стоящей прямо против Святых врат. Церковь эта отличается особенною простотою. В сенях стоит ведро со свежею, чистою водою, и около него кружка. Тут же видна дверь в небольшую келейку монаха, наблюдающего за церковью. Сама церковь напоминает обычный небольшой зал, очень чистый и светлый. В окнах нет решеток. На стене висят часы. Мы осматриваем церковь, заходим в алтарь, прикладываемся к иконам и уходим, не встретив ни души. Кроме этой первоначальной скитской церкви, недавно выстроена в скиту другая, каменная церковь, но она по своей архитектуре как-то не подходит к пустынному виду скита. Внутри скит имеет следующее расположение. Направо от Святых врат находится знаменитая келья старца иеросхимонаха Амвросия. Это — небольшой домик, выходящий окнами в цветник. Мы входим в него по деревянному крылечку через тесные сенечки, увешанные лубочными картинками и текстами духовного содержания. Из сеней входим в узкий коридорчик, разделяющий домик на две половины. Первая дверь направо ведет в небольшую зальцу, парадную приемную старца. В этой комнате весь передний угол уставлен иконами, перед которыми теплятся лампады. Стены сплошь увешаны портретами известных подвижников, видами монастырей и другими картинами духовного содержания. Мебель состоит из старенького дивана, нескольких столов и стульев. По другую сторону коридора находится собственная келья старца, в которой он жил, а дальше по коридору кельи его келейников. В конце коридора находится выход в хибарку, состоящую из ряда небольших комнат. Такой же точно домик находится и по левую сторону от Святых врат, и в нем обычно проживали начальники скита — старец о. иеросхимонах Макарий, о. Пафнутий, о. Иларион и их преемники. По всему скиту между деревьями разбросаны другие небольшие домики, обычно разделенные на четыре кельи для четырех иноков. Один из домиков назначен для трапезной, другой для скитской библиотеки, в которой имеется много ценных рукописей. В конце скита находится небольшой пруд с кое-какой рыбой, а дальше — пчельник. Литургия в скиту совершается только по субботам, воскресеньям и праздникам, в остальные же дни только вечернее правило. Братьям предоставляется совершать молитвенное правило по своим кельям. Здесь же, в скитской ограде, находится и братское кладбище скитян.

Таковы внешний вид и расположение Оптиной Пустыни и принадлежащего к ней Иоанно-Предтечевского скита. Прибавим еще, что этот монастырь как бы притиснут огромным, густым и тенистым лесом к берегу Жиздры, на противоположной стороне которой расстилается ровный, светлый и веселый луг. В Оптинском лесу имеется неисчерпаемое богатство разного сорта грибов и ягод, особенно земляники и брусники, протекает источник железистой воды и имеется сернистый Пафнутиевский колодезь, при котором устроен бассейн, где купаются богомольцы. В Оптинском лесу водятся и волки, которые по зимам иногда появляются около самого монастыря.

Глава 2. Внутренний уклад жизни в Оптиной Пустыни

В Оптиной Пустыни перед революцией было около трехсот монахов. Монастырь строго сохранял общежительные заветы старца Паисия Величковского. Братья делились, как обычно и полагается, на послушников, рясофорных и манатейных. Были и схимники. В Оптиной Пустыни существовал обычай даже и молодых манатейных монахов, в случае опасной болезни, постригать в великий ангельский образ, в схиму.

Никто из монахов, не исключая и настоятеля, не имел своей собственности. Все необходимое для него оптинец получал от монастыря: пищу в трапезной, чай и сахар от настоятеля, одеяние и обувь — от “рухольного”.

Одежду и обувь все оптинцы, не исключая и настоятеля, носили совершенно одинакового качества и по одному и тому же образцу, так что старец о. Амвросий иногда говорил шутя: “Оптинцев везде узнаешь: у них у всех сапоги на прямую колодку”. Каждому иноку, не исключая и послушников, предоставлялась отдельная келья, чтобы он мог с полным удобством, без помехи, отдаваться своим келейным занятиям — молитве, чтению Слова Божия и отеческих книг и рукоделию. Порядок дня определялся, главным образом, церковными службами: в будний день начинался в час по полуночи полунощницей, за которой непосредственно следовала утреня. В шесть часов утра совершалась ранняя литургия, в девять часов утра — поздняя, в четыре часа дня — вечерня и в семь часов вечера — правило. В воскресенье и праздничные дни в этот порядок богослужения вносилось то изменение, что вместо полунощницы и утрени совершалось всенощное бдение в шесть часов вечера, а перед бдением, в три с половиной часа дня, малая вечерня. Богослужение посещала вся братия, свободная от специальных послушаний — в поварне, в пекарне, в мастерских — сапожной, швальной, столярной, на конном дворе, в лесу, на дачах и т. д. Однако в этом посещении церковного богослужения не было ничего внешне и формально принудительного. Судьею каждого в этом случае являлась его собственная монашеская совесть, воспитанная его монашескими обетами и общим строем и обычаями монастырской жизни. Свободное от церковных служб и от послушания время каждый инок мог проводить всецело по своему личному усмотрению, не забывая, конечно, о своем звании инока. Весь обиход своей жизни, как богослужебной, так и хозяйственной, Оптина Пустынь всегда обслуживала преимущественно своими собственными силами, не прибегая к наемному труду. Все хозяйственные работы, не исключая разработки леса, рыбной ловли, сенокоса, посева и уборки хлеба и т. д. производились самими монахами. Ими же производились и все штукатурные, малярные, кровельные, плотничные и строительные работы, за исключением тех случаев, когда требовались какие-либо специальные знания. Впрочем, в числе братии были и специалист-фельдшер, и специалист-инженер, под руководством которого строилась новая каменная церковь в скиту. Сельскохозяйственная деятельность в Оптиной Пустыни в общем была поставлена так хорошо, что монастырь получал даже награды за свой скот на земских выставках.

Возвращаясь снова к оптинскому богослужению, мы должны сказать, что именно оно являлось, главным образом, тою религиозно воспитывающею духовною силою, благодаря которой Оптина Пустынь имела такое благотворное влияние и на окрестное население — крестьянское, городское и помещичье, и на всех прибывавших откуда бы то ни было в Оптину Пустынь. Богослужению отводилось в Оптиной Пустыни ежедневно от семи до восьми часов. Оно совершалось строго по церковному уставу, без пропусков, с канонархом, с положенными чтениями, неторопливо, ясно, отчетливо. Благодаря этому содержание церковных песнопений, псалмов и поучений со всем их разнообразным, глубоким смыслом и со всею их красотою без затруднений воспринималось и сердцем, и умом молящихся, становилось неотъемлемым достоянием их душ, и, таким образом, воспитывало их духовно, налагало на них свою духовную печать, которую они и уносили по своим домам, чтобы и там поделиться полученными ими в монастыре духовными впечатлениями. Богослужение Оптиной Пустыни было, таким образом, духовной школой, в которой незаметно, но постоянно, день за днем и год за годом, получали духовное, православное воспитание в течение многих лет тысячи и десятки тысяч слушателей из самых различных слоев русского общества. Это был своеобразный духовный университет русского народа, учивший не внешним познаниям, но воспитывавший чувства в разуме истины. Впрочем, нужно сказать, что в этом отношении Оптина Пустынь не является чем-либо исключительным в ряду других наших благоустроенных монастырей, оказывавших своим богослужением, его содержанием и напевами такое же благотворное воспитательное влияние на богомольцев. Дивная Киево-Печерская Лавра, своеобразная Глинская Пустынь, величавая в своей простоте Троице-Сергиева Лавра, Пустынный Валаам — все они делали одно общее всенародное, духовно-просветительное дело.

Своеобразною особенностью внутренней жизни Оптиной Пустыни является ее “старчество”, появившееся в ней в конце 20-х годов прошлого столетия и составлявшее ее славу в течение всего XIX века. Историю оптинского старчества мы изложим ниже, а пока лишь отметим то обстоятельство, что именно благодаря своему старчеству Оптина Пустынь стала некоторой духовной лечебницей для душ, исковерканных грехом, потерявших или не нашедших смысла жизни, скорбящих и страждущих, ищущих вразумления, утешения и духовного руководства. Можно безошибочно сказать, что значительная часть оптинского братства пришла под кров этой обители, привлекаемая жаждою старческого “окормления”, и нашла здесь, при помощи старцев, душевный покой и спасение. Да и большинство богомольцев ищет в Оптиной Пустыни не только молитвенного утешения, но и разрешения своих сомнений и недоумений, а нередко и тяжелых жизненных драм, из уст ее мудрых старцев и через их молитвы и наставления.

Старчество придало Оптиной Пустыни особый духовносветлый облик, пронизало ее духом благожелательной и снисходительной любви, сделало ее привлекательной и бесконечно дорогой для грешных душ, ищущих спасения. В старчестве раскрылось истинное значение и истинное назначение Оптиной Пустыни. И неудивительно, что у стен этой обители возник целый поселок мирян, мужчин и женщин, семейных и одиноких, для которых стало жизненною потребностью ежедневно слушать оптинское богослужение и ежедневно получать благословение и наставление оптинских старцев.

Глава 3. Прошлое Оптиной Пустыни, ее возобновление при Московском митрополите Платоне и устройство при ней скита

Оптина Пустынь приобрела славу в XIX веке, но возникла она в очень давние времена. Имеются указания, что еще царь Михаил Феодорович жаловал этому монастырю земли и разные угодья. Старинные монастырские синодики свидетельствуют о том, что Оптина Пустынь, как и некоторые другие монастыри старого времени была смешанным монастырем — в ней жили и схимники, и схимницы. А так как совместные монастыри были отменены постановлением Стоглавого Собора, бывшего в половине XVI века, то отсюда видно, что Оптина Пустынь уже существовала в первой половине XVI столетия. Не отсюда ли произошло и ее наименование — Оптина, т. е. общая, каковое наименование имеют и некоторые другие монастыри, например, Волховский Оптин монастырь. Впрочем, по мнению других, идущему от прежних времен, Оптина Пустынь обязана своим наименованием разбойнику Опте, который, покаявшись в своих душегубствах, пожелал молитвами, слезами и подвигами искупить свои грехи и положил начало монастырю. В XVIII веке Оптина Пустынь, как и многие другие монастыри того неблагоприятного для монашества времени, пришла в запустение. В конце столетия в ней оставалось всего только три монаха, из которых один был слепой. И вот, как раз в это время, знаменитый московский митрополит Платон, объезжая свою епархию, в состав которой тогда входила и Калужская губерния, пленился прекрасным местоположением Оптиной Пустыни, и у него явилась мысль вывести ее из запустения. Возвратившись в Москву, он вызвал к себе известного в то время своею высокою духовною жизнью настоятеля Пешношской обители Московской епархии архимандрита Макария, состоявшего заочно в духовном общении с молдавским старцем архимандритом Паисием Величковским. Старец Паисий высоко ценил архимандрита Макария и в знак своего расположения прислал ему архимандричий посох. Вызвав к себе о. Макария, митрополит сообщил ему о своем намерении возобновить Оптину Пустынь и просил его дать из своего монастыря настоятеля, который мог бы устроить эту обитель. После долгого раздумья о. Макарий сказал: “Из нашей обители я не могу предложить более необходимого человека, как огородника Авраамия, но боюсь, что он, по своему смирению, не пойдет”.

Было решено, что о. Макарий пришлет Авраамия к митрополиту с каким-либо поручением, и митрополит посмотрит его. Присланный к митрополиту, Авраамий понравился ему и против собственного желания был послан устраивать Оптину Пустынь. Взяв с собою несколько человек из Пешношской братии, Авраамий прибыл в Оптину и стал приводить ее в порядок. Много горя пришлось ему натерпеться здесь: обитель была запущенная. Бедность была крайняя. Не было полотенца вытереть руки за литургией Промучавшись некоторое время, Авраамий вернулся в Пешношу и со слезами просил о. Макария освободить его от его должности. Макарий успокоил его, объехал вместе с ним знакомых соседних помещиков, и они снабдили Авраамия необходимыми для первоначального обзаведения обители предметами. Обрадованный и утешений, Авраамий вернулся в Оптину и бодро принялся за труды настоятельства.

Историю возобновленной Оптиной Пустыни можно разделить на четыре тридцатилетних периода. Со вступлением в настоятельство о. Авраамия начался первый из этих периодов, закончившийся к началу 30-х годов XIX столетия. Второй период совпадает со временем настоятельства о архимандрита Моисея и старчества о. Льва и о. Макария; третий период совпадает со временем настоятельства о. архимандрита Исаакия и старчества о. Амвросия, и четвертый обнимает собою время после 1894 года. Память о. Авраамия как восстановителя и опытного руководителя в духовной жизни, восприявшего от своего духовного отца, архимандрита Макария, заветы старца Паисия Величковского глубоко чтится в Оптиной Пустыни Следующим выдающимся событием в истории Оптиной Пустыни было устроение при ней скита во имя Усекновения главы св. Иоанна Крестителя. Начало Оптинскому скиту было положено в 1821 году. В то время уже была образована самостоятельная Калужская Епархия, и ее первым епархиальным архиереем был бывший ректор Московской Духовной Академии епископ Филарет (Амфитеатров), впоследствии знаменитый митрополит Киевский. Епископ Филарет, по замечанию оптинского летописца, был очень монахолюбив и очень заботился о процветании монашеской жизни в Оптиной Пустыни. Для большего преуспеяния в ней монашеского подвижничества он задумал основать при обители скит, где иноки, ищущие более уединенной, строгой и молитвенной жизни, находили бы удовлетворение этой своей потребности. Задуманное епископом Филаретом дело было огромной трудности: для успешной постановки оно требовало людей не только высокой и строгой монашеской жизни, но и понимающих науку православного подвижничества, способных быть руководителями иноков на пути духовного их усовершествования и знакомых с порядками скитского жительства. После долгих размышлений, совещаний и поисков преосвещения Филарет остановил свой выбор на двух братьях Путиловых — Моисее и Антонии, подвизавшихся в то время уже около 10 лет в пустынных Рославльских скитах Смоленской губернии под руководством учеников старца Паисия Величковского, вышедших из Молдавии старцев — Досифея, Афанасия. Анастасия и других. По приглашению преосвященного Филарета братья Путиловы прибыли в Калугу и получили поручение приступить к устройству скита при Оптиной Пустыни. Они испросили разрешение взять с собою из Рославльских скитов нескольких братий и вместе с ними прибыли в Оптину Пустынь. На расстоянии четверти версты от монастыря, в густом лесу, выбрали они место, стали рубить деревья и выкорчевывать пни, поставили церковь, кельи и ограду и, таким образом, положили начало скиту и установили порядок скитского жительства. Первым начальником скита был о. Моисей, а когда он был перемещен в настоятеля Оптиной Пустыни, начальником скита сделался о. Антоний. Управление Оптиной Пустынью о Моисея было временем ее наибольшего расцвета как в духовном, так и в хозяйственном отношениях. Все, что делалось в Оптиной Пустыни до него, имело характер лишь подготовительной работы, а все, что делалось после него, было лишь поддержанием и продолжением его дела.

О. Моисей происходил из зажиточной и благочестивой московской купеческой семьи и до монашества носил имя Тимофея. Как и два его младших брата, Александр и Иона, он с детства отличался религиозною настроенностью, и эта настроенность была в них трех поддержана и осмыслена духовным влиянием старцев Новоспасского монастыря в Москве, Филарета и Александра, состоявших в духовном общении и в переписке со старцем Паисием Величковским. Большое влияние имела на юношей также и старица московского Ивановского монастыря, монахиня Досифея. Увлекаемые своим настроением, братья Путиловы в молодых годах покинули мир и ушли в монашество. Иона ушел в Саровскую Пустынь, где впоследствии был настоятелем, а Тимофей и Александр поселились в Рославльских лесах у старцев Дорофея, Досифея и Арсения. Много лет провели братья в своем безмолвном уединении, занимались молитвою, чтением Слова Божия и святоотеческих книг и различными телесными трудами. Под руководством своих старцев, вышедших из обители Паисия Величковского, они опытным путем учились “умному деланию”, т. е. внутреннему вниманию, искусству разбираться в своих помыслах, бороться со своими страстями и преодолевать их непрестанною внутреннею Иисусовою молитвою. Здесь, в лесном своем уединении, братья Путиловы приняли монашеский постриг — Тимофей с именем Моисея, а Александр с именем Антония. После десятилетнего пребывания в пустыне они переселились в 1821 году в Оптину Пустынь и занялись здесь устроением скита.

Глава 4. Начало оптинского старчества: иеросхимонах Лев

В 1829 году, почти одновременно с тем, как о. Моисей был назначен настоятелем Оптиной Пустыни, а о. Анатоний начальником скита, произошло в жизни Оптиной Пустыни еще одно очень важное событие — прибыл в скит на жительство иеромонах о. Леонид (Наголкин), в схиме о Лев, положивший начало оптинскому старчеству. О. Леонид был родом из купцов г. Карачева Орловской губернии. В молодости он занимался торговлею и ездил по ярмаркам. Почувствовав пустоту этого занятия, он оставил мир и ушел в Оптину Пустынь. Это было его первое пребывание в Оптиной Пустыни, еще до прибытия в нее о. Авраамия. Прожив недолго в Оптиной Пустыни, о. Леонид перешел в Белые Берега, Орловской епархии, где сблизился и подружился со своим земляком, схимонахом Феодором, проживавшим некоторое время в Нямце, в Молдавии, у старца Паисия Величковского. Молодость о. Феодора прошла довольно бурно, но он, преодолев все соблазны, нашел своей душе глубокое удовлетворение в обители старца Паисия и, будучи им хорошо направлен к духовной жизни, возвратился в Россию. О. Леонид прожил в Белых Берегах несколько лет, проходя обычные монашеские послушания, пек хлебы, чистил картофель на кухне, варил квас. Однажды, когда братия обители собралась для избрания нового настоятеля, о. Леонид, полагая, что ему нечего делать на этом собрании, занялся приготовлением кваса. Через некоторое время к нему в квасоварню приходят братья и объявляют, что он выбран настоятелем и что ему нужно сейчас же ехать в Орел к Преосвященному. О. Леонид смиренно подчинился воле братии, но настоятелем пробыл недолго. Отказавшись от этого звания, он поселился в соседнем лесу, в уединенной келье, вместе с единодушными братьями — Феодором и Клеопой, который также был учеником старца Паисия. В своем уединении они проводили время в “духовном трезвении”. Когда в их келью стали приходить посетители за советами, ради душевной пользы, старцы увидели, что здесь им оставаться уже нельзя, и решили искать более уединенного места. Сперва Клеопа, а за ним и Феодор с Леонидом переселились на Валаам. На Валааме Клеопа скончался, а Феодор и Леонид, претерпев немало неприятностей от завистливых людей, ушли в Александро-Свирский монастырь. В Александро-Свирском монастыре на них обратил внимание император Александр I, посетивший проездом этот монастырь, и пожелал принять благословение от старца Феодора. Но тот разъяснил, что он простой схимонах, не имеющий священного сана, и благословлять не может. Тогда император откланялся и уехал. В 1822 году схимонах Феодор скончался на Пасхальной неделе, а о. Леонид, потеряв своего друга, решил удалиться в свои родные места, и перешел в Челнский монастырь Орловской епархии, а оттуда в Оптину Пустынь, где и оставался до самой своей кончины в 1841 году. Из сказанного видно, как мало-помалу сосредоточивались в Оптиной Пустыни предания и заветы старца Паисия Величковского, приносимые туда со всех сторон разными лицами: настоятелем обители Авраамием от Макария Пешношского, Моисеем и Антонием от рославльских пустынножителей, о. Леонидом от старцев Клеопы и Феодора. Словно ручьи живой воды, стекаются отовсюду влияния великого старца, чтобы соединиться в один глубокий и светлый поток оптинского старчества.

Поселившись в 1829 году в скиту Оптиной Пустыни, о. Леонид сделался средоточием духовной жизни в обители. Он отличался необычайною живостью и яркостью внутренней жизни, но старался прикрывать свои дарования некоторым видом юродства.

Самый наружный вид его был поразителен. Он был высокого роста, довольно полный, но легкий и быстрый, с небольшими, проницательными и живыми глазами, с длинными, густыми и волнистыми волосами, напоминающими львиную гриву, с живою, резкою, прямою, простонародною речью. В нем не было ничего напускного, заученного, формального. Народ любил его и теснился к нему. Келья его всегда была переполнена посетителями. Старец в белом балахоне сидел на своей кровати и плел пояски (это было его обычное рукоделье), беседуя с окружающими. Известный странник по святым местам, инок Парфений, посетивший Оптину Пустынь, очень живо и интересно описывает прием у старца Леонида.

Старец сидит на кровати. Вокруг него на коленях стоят посетители, слушая его беседу. Вместе с другими стоит какой-то купец. Когда очередь дошла до него, старец спросил его, что ему нужно? Купец сказал: “Прошу вашего наставления, отче, как жить?” Старец сказал: “А выполнил ли ты то, что я тебе назначил в последний раз?” “Простите, отче, не могу выполнить”. Тогда старец обратился к своим келейникам и сказал: “Ну, так вытолкайте его вон!” И купца вывели из кельи. Уходя, он уронил золотую монету. Старец сказал: “А монету отдайте прохожему иноку. Он человек дорожный — ему пригодится!” Все со страхом смотрели на эту сцену. Тогда инок Парфений спросил старца: “Отче, за что это вы так строго поступили с купцом?” — О. Леонид ответил: “Да как же было поступить иначе? Он уже не один раз приходит ко мне и просит наставлений. Я ему сказал последний раз, чтобы ой оставил курение табаку, и он обещал, а теперь говорит — не могу оставить. Пусть сначала исполнит одну заповедь, а потом приходит за новыми наставлениями”. При иноке Парфении приходили к о. Леониду многие больные и бесноватые, и он, читая молитвы над ними и помазывая святым маслом от чудотворной Владимирской иконы Богоматери, исцелял их. Инок удивлялся силе его молитвы и спрашивал: “Отче, как вы дерзаете исцелять бесноватых?” Старец ответил: “Это не от меня. Каждому, по силе веры его, Бог подает исцеление по молитвам Богородицы”. В течение всего дня старец был занят с посетителями. А когда вечером освобождался от них, келейники вычитывали ему положенное иноческое правило. Евангелие читал обыкновенно сам старец особым молдавским способом. Спал старец в сутки не более трех-четырех часов. Своею святою жизнью, мудростью, прозорливостью, даром исцелений, милосердием к страждущим, прямотою и смелыми обличениями людей порочных старец Леонид приобрел общую любовь и глубокое почитание К нему стали приходить люди всех классов и состояний — купцы, помещики, крестьяне, мещане, священники, не говоря уже о монахах и монахинях, и все получали от него полезный совет и утешение в постигшем их горе. С каждым годом возрастало стечение к нему народа. Однажды приехал к старцу из соседнего Козельска уездный протоиерей и, увидев старца, окруженного толпою крестьян, сказал: “И охота вам, батюшка, так утруждать себя и возиться целые дни с народом”. Старец ответил: “Конечно, по-настоящему это — дело ваше, мирских иереев, но так как у вас для этого мало времени, то поневоле приходится возиться с народом нам — инокам”. Недалеко от Оптиной проживал богатый помещик, человек гордый, крутой и своенравный. Семнадцать лет не был он у исповеди и, имея взрослых сыновей и дочерей, завел незаконную связь со своею крепостною женщиною Слухи о прозорливом старце Леониде дошли до него, и он пожелал посмотреть старца. Старца предупредили об этом И вот, когда помещик вошел в его келью, старец, сидя, по обыкновению, на кровати среди своих учеников, прикрыл глаза свои сверху рукою, в виде козырька, как бы всматриваясь попристальнее в лицо входящего, и сказал грозно: “Вот идет остолопина смотреть грешного Леонида! А сам, шельма, семнадцать лет не был у исповеди!” Пораженный непривычным для гордого барина обращением старца, помещик пожелал исповедаться у него и просил настоятеля Оптиной Пустыни переговорить об этом со старцем. Старец согласился исповедывать помещика, но наложил на него епитимью и не допустил до причащения Святых Тайн, пока он не разорвет свою незаконную связь. Возвратившись домой, помещик через некоторое время отослал от себя свою сожительницу, к большой радости своих детей, приезжавших в Оптину Пустынь благодарить старца за его строгость. Деятельность о. Леонида, всегда окруженного множеством посетителей, не нравилась епархиальному начальству: оно полагало, что инок, принявший на себя обеты схимничества, великий ангельский образ, должен был проводить свою жизнь в совершенном уединении и молитве, а никак не в беседах с народом. Непрерывным стечением народа нарушалось безмолвие скита, и скит уже переставил чем-либо отличаться от монастыря. Поэтому старцу Леониду было предложено прекратить прием посетителей. Старец исполнил распоряжение духовной власти. Но народ продолжал идти к нему. Собравшись у дверей его кельи или у ворот скита, люди часами и днями ожидали его выхода, окружали его, просили его благословения и молитвы, спрашивали советов, просили помочь больным. Тогда было предписано перевести старца в монастырь, но по-прежнему не допускать к нему посетителей. Устраивали разного рода заграждения из досок, запирали ворота, чтобы народ не мог проникать к о. Леониду, но все оказывалось напрасным. Однажды настоятель монастыря, о. Моисей, пришел посмотреть, что делается у старца, и увидел, что его келья полна народа — здесь были и здоровые, и больные. Старец читал над больными молитвы и помазывал их святым елеем из лампадки, висевшей перед его келейной Владимирской иконой Божьей Матери. Настоятель ужаснулся и сказал: “Батюшка! Что же это вы делаете? Ведь вам же запрещено принимать народ! Вас могут под начал упрятать, сослать в Соловки!” Старец ответил: “Что хотите, то и делайте со мною! Хоть в Сибирь меня пошлите, я останусь тем же Леонидом! Посмотрите на этих больных — могу ли я отказать им в молитве, на которую они только и надеются, которой ждут, и которая, по их вере и усердию к Божьей Матери, подает им исцеление?!” О. Моисей махнул рукою и ушел из кельи старца, промолвив: “Делайте, как знаете!” Несколько раз старца переводили из одной кельи в другую. Получив распоряжение о переходе в новую келью, старец брал на руки свою Владимирскую икону Божией Матери и с пением “Достойно есть...” отправлялся в указанное ему помещение. Ученики несли за них остальные его вещи. Наконец, старцу запретили носить схимническое одеяние, вероятно, полагая, что он ведет слишком рассеянную жизнь, не подобающую его схимническому положению. В это время приехал в Оптину Пустынь проездом в Петербург высокопреосвященный Филарет, митрополит Киевский. В Оптиной Пустыни он был встречен калужским епархиальным преосвященным и всем монастырским братством. Митрополиту Филарету, любившему и почитавшему о. Леонида, хорошо было известно положение старца в обители и отношение к нему епархиального владыки. Заметив, что старец был без схимнического одеяния, митрополит спросил, почему он не в схиме. Старец молчал. Митрополит понял причину его молчания и сказал: “Ты — схимник, а потому и должен носить схиму”. После этого случая запрещение о. Леониду носить схиму было отменено. Гонение, постигшее о. Леонида со стороны противников старчества, распространилось и на его учеников. Из называли “фармазонами” и подвергали всяческим стеснениям и запрещениям. Много неприятностей претерпели из-за старца, между прочим, его вернейшие ученицы из Белевского монастыря — игуменья Павлина и монахиня Анфия. Старец Лев скончался в 1841 году, 11 октября, 72 лет от рождения. До самой своей кончины он сохранил ясное сознание, много раз причащался во время болезни святых Христовых Тайн, был особорован и до последнего вздоха призывал имя Божие, часто осеняя себя крестным знамением. Благословив в последний раз братию, он тихо предал дух свой в руки Божии. Перед кончиною посетил его известный в той местности своею святою жизнью юродивый Брагузин, и старец просил его помолиться о нем, чтобы Бог помиловал его. Юродивый ответил: “Авось, помилует!”12

Глава 5. Оптинский старец о. Иеросхимонах Макарий и его труды по изданию писаний старца Паисия Величковского

За семь лет до кончины о. Леонида прибыл в скит Оптиной Пустыни иеросхимонах Макарий. О. Макарий происходил из дворянской помещичьей семьи Ивановых Орловской губернии. В молодости он думал жениться, но, побывав однажды в Площанской Пустыни Орловской епархии, он так пленился красотою монашества (все монахи показались ему, по его словам, “земными ангелами”), что уже не захотел вернуться домой из этой обители. В Площанской Пустыни он нашел себе руководителя в лице ученика старца Паисия Величковского, схимонаха Афанасия (Захарова, бывшего гусарского ротмистра), того самого, под влиянием которого находились в Москве старцы Новоспасского монастыря Филарет и Александр, и через них оптинский архимандрит Моисей и духовный сын о. Филарета Иван Васильевич Киреевский, которому потом пришлось вместе со старцем Макарием работать над изданием рукописей старца Паисия Величковского. Так удивительно переплетались духовные нити, связывавшие старца Паисия с Оптиной Пустынью. О. Макарий жил в Площанской Пустыни с 1810 по 1834 год. В 1823 году скончался его духовный отец, старец Афанасий, после чего началось его сближение и переписка со старцем Леонидом, результатом которых было переселение о. Макария в скит Оптиной Пустыни. По прибытии в скит о. Макарий сделался ближайшим помощником о. Леонида по старчеству, а после его кончины сам вступил в подвиг старчества, будучи вместе с тем и начальником скита вместо о. Антония, назначенного настоятелем Николаевского монастыря в Малоярославце, Калужской епархии. Семь лет продолжалась совместная жизнь и деятельность старцев Леонида и Макария. Тесная духовная дружба связывала их. Нередко они даже писали общие письма своим духовным детям за своею общею подписью.

Между тем, они были совершенно не похожи друг на друга ни по внешности, ни по характеру. О. Лев, из купцов, крупный и представительный, был прям, грубоват и резок и отличался не столько начитанностью в духовных писаниях, сколько духовно-практическою мудростью. О. Макарий, из дворян, был слабого сложения, некрасив, с неправильностью в устройстве глаз и в речи, обладал мягким и кротким характером, эстетическими наклонностями, в молодости даже играл на скрипке, знал и любил церковное пение, любил цветы, был очень начитан в церковной литературе, имел склонность к ученым кабинетным занятиям. Оба старца как бы дополняли друг друга. Со смертью о. Леонида бремя старчества легло всецело на одного о. Макария, и он нес это бремя в течение девятнадцати лет, до самой своей кончины, последовавшей 7 сентября 1860 года. При нем деятельность оптинского старчества получила новое направление. О. Леонид являлся по преимуществу практическим руководителем душ, прибегавших к нему за помощью, и целителем их немощей и болезней. Он имел дело большею частью с иноками и крестьянами. При о. Макарии впервые началось сближение с Оптиной Пустынью представителей русской науки и литературы. Произошло это, главным образом, на почве издательства Оптиной Пустынью рукописей старца Паисия Величковского, хранившихся в скитской библиотеке и занесенных туда в разное время разными лицами. Мы уже говорили, что влияние старца Паисия различными путями сосредоточилось в Оптиной Пустыни. Ученики великого старца и его преемники передавали друг другу заветы и предания своего учителя, распространяли вместе с тем в рукописях и его переводы святоотеческих подвижнических книг. Существовавшие до старца Паисия славянские переводы аскетической святоотеческой литературы не были свободны от неясностей и неправильностей и нуждались в исправлении по греческим подлинникам. Иные же из отеческих писаний, очень ценные в аскетическом отношении, и совсем не были переведены с греческого языка. Старец Паисий восполнил этот пробел в русской духовной литературе и трудами всей своей жизни, при содействии подготовленных им учеников, исправил по греческим подлинникам многие неточные древние славянские переводы отеческих книг, а иные книги перевел заново с греческого языка. Все эти писания старца Паисия, очень высоко ценимые в монашеском мире, в рукописях распространялись по русским обителям, а некоторые, например, “Добротолюбие”, были и напечатаны в Петербурге в начале XIX столетия. Большинство же писаний сохранилось в рукописях по библиотекам монастырей и по кельям иноков. Немало таких рукописей имелось и в Оптиной Пустыни, откуда они и были извлечены на свет Божий заботами и трудами старца Макария, при содействии его просвещенных духовных детей и почитателей.

В 40-х годах XIX столетия недалеко от Оптиной Пустыни, в своем имении Долбине Бельского уезда проживали супруги Иван Васильевич и Наталья Петровна Киреевские. Оба они были люди глубоко религиозные. Проживая перед тем в Москве, они находились в духовном общении со старцем Новоспасского монастыря Филаретом, были его духовными детьми. В особенности близка была к о. Филарету Наталья Петровна, которая сблизила с ним и своего мужа, известного публициста и философа, редактора-издателя журнала “Телескоп”. Оба они от о. Филарета слышали о старце Паисии и о его писаниях и были почитателями памяти великого старца. Поселившись в Долбине, они часто бывали в Оптиной Пустыни, познакомились с ее старцами, о. Моисеем и о. Макарием, и особенно сблизились с последним, который стал их духовным отцом. Старец Макарий нередко посещал Киреевских в их имении, гостил у них по нескольку дней и пользовался их безграничною любовью и уважением. Между ними часто шли беседы о старце Паисии, о его литературных занятиях и о его рукописях, хранившихся в библиотеке Оптинского скита, причем все они единодушно высказывали свое сожаление, что эти драгоценные в духовно-подвижническом отношении писания остаются никому не известными, ни инокам, ни мирянам, интересующимся духовною жизнью. Мало-помалу у них созрела мысль явить эти рукописные сокровища миру и приступить к их печатанию. Задумав это большое дело, они решили испросить на него благословения московского митрополита Филарета, перед мудростью и святостью которого все они благоговели и который был лично известен Киреевским. Митрополит отнесся очень сочувственно к задуманному предприятию, дал свое благословение и обещал поддержку. В одно из посещений старцем Макарием Долбина было решено начать издательство с жизнеописания старца Паисия, составленного его учениками вскоре после его смерти, присоединив к нему некоторые из писаний и писем старца, а также из писаний его друга и единомышленника, старца Василия Поляномерульского. В тот же день, когда состоялось это решение, старец Макарий написал первые страницы предисловия к изданию. Так было положено начало делу. В деле издательства принимали близкое участие профессор Московского университета Ст. П. Шевырев и профессор Московской Духовной академии протоиерей Ф. А. Голубинский, который был и цензором издания. Во всех затруднительных случаях при редактировании текста обращались за советом и указанием к митрополиту Филарету, который внимательно следил за изданием и даже вызывал к себе старца Макария для личного знакомства с ним и беседы. Впрочем, это было уже в последующем периоде издательства, в 50-х годах Сами Киреевские, проживая по временам в Москве, непосредственно наблюдали за изданием. Печатание жизнеописания старца Паисия началось в 1846 году, а в январе 1847 года книга уже вышла из печати. Все любители духовного чтения были очень заинтересованы этою книгою, и она расходилась в большом количестве и очень быстро, так что вслед за первым изданием сейчас же было приступлено и ко второму. За жизнеописанием старца Паисия последовало издание его переводов святоотеческих книг. В течение ряда лет были изданы: преподобного Исаака Сирина “Слова подвижнические”, писания преподобных Иоанна и Варсануфия, Марка Подвижника, Симеона Нового Богослова, Максима Исповедника, Феодора Студита, аввы Фалассия, житие Григория Синаита и другие. Издательская деятельность старца Макария совместно с Киреевскими продолжалась до самой кончины Ивана Васильевича, последовавшей в 1856 году, но не прекратилась и после его смерти, поддерживаемая другими лицами. Из сохранившихся писем Ивана Васильевича и Натальи Петровны к о. Макарию видно, с каким горячим сочувствием, с каким вниманием и заботливостью они относились к делу издательства, на участие свое в котором смотрели как на особое служение, возложенное на них Богом.

В пятидесятых годах близкое участие в издательской деятельности о. Макария принял Тертий Иванович Филиппов, о котором сохранился следующий благожелательный отзыв старца: “Тертий Иванович очень понравился нам по своей христианской, приятной простоте и неизысканному деликатно-свободному общению”. В эти же годы посетил Оптину Пустынь и старца Макария Н. В. Гоголь. Сложное дело издательства, пересмотра и проверки рукописей, корректура и так далее не могли быть выполнены трудами одного о. Макария, и около него, как некогда и около старца Паисия, составилась группа помощников, обладавших богословским и высшим образованием, в которую входили: о. Амвросий Гренков (впоследстии знаменитый старец и преемник о. Макария), о. Леонид Кавелин (впоследствии наместник Троице-Сергиевой Лавры), о. Климент Зедергольм (магистр классической филологии Московского университета), о. Ювеналий Половцев (впоследствии архиепископ Литовский) и другие лица. Уже после кончины о. Макария эти ученики его, вспоминая свои занятия с покойным старцем, с отрадою и благодарным чувством передавали, как им приходилось по ходу работ слышать от старца толкования таких мест из святоотеческих книг, на объяснение которых при других обстоятельствах они не могли бы и рассчитывать, так как, если бы стали спрашивать его, то он, по своему глубокому смирению, ответил бы им: “Не моей меры углубляться в толкование подобных мест”.

В 1852 году старец Макарий по вызову митрополита Филарета посетил Москву и виделся с митрополитом. В эту же поездку от посетил Троице-Сергиеву Лавру и виделся с профессором протоиереем Ф. А. Голубинским. Так укреплялась связь Оптиной Пустыни с ученым, литературным и богословским миром Москвы. Вместе с тем все более и более возрастало духовное влияние и значение о. Макария среди монашествующих разных монастырей. Под его руководством находились женские обители в Великих Луках, Вязьме, Курске, Серпухове, Севске, Калуге, Ельце, Брянске, Казани, Осташкове, Смоленске и других местах. Отовсюду к нему обращались и миряне, лично и письменно, и приезжали к нему исповедываться. После кончины о. Макария заботами Н. П. Киреевской были напечатаны его письма к монашествующим в четырех томах и к мирским особам в одном томе, заключающие в себе драгоценные уроки христианской жизни, основанные на писаниях отцов-подвижников и собственном огромном духовном опыте, чуткости и проницательности смиренного и любящего сердца, изложенные с удивительною простотою, напоминающею писания святителя Тихона Задонского. Жизнь старца Макария, как и его предшественника, о. Льва, не обошлась без скорбей и огорчений, во исполнение слов Спасителя: “В мире скорбни будете”. Вскоре после выхода в свет жизнеописания старца Паисия Величковского с приложением его писаний и между ними статьи об умной Иисусовой молитве и о приемах обучения этой молитве, получено было на имя Натальи Петровны Киреевской анонимное письмо с резкими нападками на эту молитву, на старца о. Макария и на Наталью Петровну, выпустившую в свет такое сочинение. Нашлись и другие лица, также осуждавшие опубликование статьи старца Паисия и полагавшие, что подобные вещи должны храниться в глубине монастырских келий и не выноситься на улицу, к соблазну непосвященных. Упреки, высказываемые Н. П. Киреевской, были, в сущности, обращены к о. Макарию и доставили ему немалую скорбь. В начале пятидесятых годов новая неприятность постигла старца. Киреевские любили иногда приглашать его к себе, в село Долбино, и для его успокоения выстроили ему небольшой особый домик в саду, где он и проживал день, два и три во время своего пребывания в Долбине, отдыхая от непрерывного приема народа в монастыре. Слухи о том, что старец покидает по временам свой скит и живет вдали от него у светских лиц, были доведены до сведения митрополита Филарета, причем митрополиту жаловались, что посетители Оптиной Пустыни лишены возможности видеть старца и пользоваться его советами вследствие его отсутствия из монастыря. Митрополит написал по этому поводу письмо Н. П. Киреевской, в котором мягко, но решительно указал недопустимость проживания старца в Долбине. Наконец, в тех же пятидесятых годах еще одна неприятность постигла о Макария. По чьему-то ходатайству митрополит Филарет возбудил в Синоде вопрос о назначении о. Макария настоятелем Волховского монастыря Орловской епархии. Это предположение вызвало крайнюю тревогу как среди братии Оптиной Пустыни, так и среди светских почитателей старца, которым пришлось употребить немало усилий, чтобы убедить высшие духовные власти в том, то о. Макарий и по своему возрасту, и по своему здоровью, и по своему положению в Оптиной Пустыни не может быть взят оттуда. Так среди всевозможных огорчений и тревог подходила к концу жизнь о. Макария, и, наконец, 7 сентября 1860 года последовала его мирная кончина. День кончины старца Макария — единственный день в году, когда разрешается доступ в Оптинский скит женщинам, желающим помолиться в скитской церкви об упокоении души его. Это обстоятельство лишний раз подтверждает, какою исключительною и благоговейною любовью была окружена память кроткого и учительного старца.

Глава 6. Оптинский старец о. иеросхимонах Амвросий

Общепризнанного, бесспорного преемника себе старец Макарий не оставил Одни из его духовных детей перешли к его бывшему келейнику, о. Илариону, пользовавшемуся общим уважением и назначенному вместо о. Макария начальником скита. Другие выбрали своим старцем бывшего главного помощника о. Макария по просмотру и изданию писаний старца Паисия о. Амвросия (Гренкова), который после смерти о. Илариона в 1873 году сделался единственным общепризнанным оптинским старцем, носителем духа и заветов старцев Леонида и Макария.

Вскоре после кончины о. Макария произошли большие перемены в составе лиц, возглавлявших Оптину Пустынь. В 1862 году скончался о. архимандрит Моисей, управлявший обителью более тридцати лет, устроитель скита при Оптиной Пустыни, учредитель ее старчества, создатель всего ее духовного и хозяйственного распорядка и благосостояния. Через три года после него умер его брат и ближайший его сотрудник о. игумен Антоний; проживавший последние годы своей жизни на покое в Оптиной Пустыни. Оба брата были крепко связаны не только кровным родством, но и духовною дружбою. С юных лет они пошли одним и тем же путем монашеского подвига, вместе подвизались в Рославльских лесах, вместе трудились над устроением Оптинского скита. До самой кончины о. Моисея о. Антоний оставался неизменно его духовным сыном. Если о. Моисею преимущественно был присущ дар мудрости, то о. Антонию было более свойственно нежное, любящее сердце, о чем свидетельствуют и его записки, и его письма, напечатанные после его смерти.

Н. П. Киреевская после первого знакомства с ним отозвалась о нем, что в этом старце “особенно отличаются его возвышенное простодушие и всеобъемлющая любовь”.

Со смертью трех вышеупомянутых лиц закончился второй тридцатилетний период в жизни Оптиной Пустыни. Во все продолжение этого периода старцы Макарий, Моисей и Антоний являлись вдохновителями и руководителями духовной и материальной жизни оптинского братства. Но и после их смерти начатое и совершаемое ими дело воспитания духа и строительства жизни монашеской общины не прекратилось и не заглохло, а нашло себе новых исполнителей в лице их преемников и продолжателей — настоятеля Оптиной Пустыни о. Исаакия, старца о. Амвросия и скитоначальников о Пафнутия, о. Илариона и заступившего его место с 1874 года о Анатолия (Зерцалова), явившихся верными хранителями и исполнителями заветов оптинских старцев первого — старшего поколения.

К более близкому знакомству с этими новыми деятелями Оптиной Пустыни мы теперь и обратимся.

О Исаакий, заместивший о. архимандрита Моисея, происходил из богатой купеческой семьи города Курска — Антимоновых. Его отец торговал скотом, и сам о. Исаакий в молодости своей ездил по ярмаркам. Эта жизнь не удовлетворила его. В душе его жило и тянуло его в иной мир глубокое религиозное чувство. И вот в один прекрасный день произошла обычная в жизни наших подвижников история. Выехав из дому на одну из украинских ярмарок, молодой купец, губернский франтик, как он сам о себе потом отзывался, Иван Антимонов приказал своему кучеру повернуть лошадей на север и через несколько дней вместо украинской ярмарки оказался в Оптиной Пустыни, слухи о которой, вероятно, уже доходили до него В то время еще был жив старец о. Лев. По примеру других, Иван Антимонов явился к нему в келью за благословением и скромно поместился позади всех посетителей на стуле. Вдруг он слышит оклик старца: “Ванюшка, поди сюда”. Он никак не мог предположить, чтобы этот оклик относился к нему, так как, во-первых, в Оптиной Пустыни никто в то время не знал его, тем более по имени, и, во-вторых, он не привык к тому, чтобы его, богатого купеческого сынка, кто-нибудь чужой называл так запросто “Ванюшка”. Этим именем его называл только его покойный дед. Поэтому он, не обращая никакого внимания на оклик, продолжал спокойно сидеть на своем месте13. Однако стоявшие около него засуетились и стали толкать его, говоря: “Иди, это тебя старец требует!” Тогда Антимонов, пораженный тем, что старцу известно его имя, поспешил к нему, и происшедший между ними разговор определил его судьбу: Антимонов навсегда остался в Оптиной Пустыни. При постриге в монашество он получил имя Исаакия. Это был удивительный человек, олицетворение простоты, естественности, скромности и глубокой молитвенной собранности. Он не мог без слез совершать литургию. Его преданность и послушание старцу были всецелы. Более тридцати лет (знаменательное число в истории Оптиной Пустыни) он оставался настоятелем монастыря и говорил, что по молитвам старца он за все это время не знал никакой скорби. О его необыкновенной молчаливости ходило немало рассказов. Однажды по случаю какого-то праздника в одном из монастырей там было архиерейское служение. В числе сослужащих был и о. Исаакий. После службы все собрались в покоях настоятеля пить чай. Шел оживленный разговор. Один только о. Исаакий молчал. Наконец, владыка, желая и его втянуть в разговор, обратился к нему и сказал: “А что же вы, о. архимандрит, ничего нам не скажете? Я вижу, что вы только слушаете...” “Владыко святый! — ответил о. Исаакий. — Если все будут говорить, то кто же будет слушать?” О простоте, скромности и незлобии о. Исаакия можно судить по следующему случаю. Какой-то проходимец-странник, каких немало шатается по монастырям, проживая по странноприимным, питаясь по трапезным и получая милостыню от настоятелей и казначеев, пришел за милостыней и к о. Исаакию, и оставшись им почему-то недоволен, грубо сказал: “Вот ты и игумен, а не умен!” О. Исаакий добродушно ему ответил: “А ты, брат, хотя и умен, да не игумен!” Мне пришлось видеть о. архимандрита Исаакия в июне 1894 года, за два месяца до его кончины, когда он уже был глубоким старцем. Он был среднего роста, довольно полный, сутуловатый старец, с длинными, густыми седыми волосами, со спокойным, серьезным, прямым взглядом больших серых красивых глаз. Меня, студента духовной академии, мальчишку, он принял внимательно, ласково, сердечно, и много рассказывал о себе. На прощанье он вынес мне жизнеописание оптинского старца Леонида и, подавая его, сказал: “Возьмите, читайте: он тоже был из купцов”. Меня очень тронули тогда и эти слова его, и его богослужение, совершаемое им со слезами на глазах, и благодаря ему навсегда установилась сердечная связь между мною и Оптиной Пустынью с ее старчеством.

О скитоначальнике иеромонахе Иларионе говорят, как о верном и опытном в духовной жизни ученике старца Макария. По смерти последнего он был духовным отцом Н. П. Киреевской и был ею очень почитаем. Ходили слухи, что между его духовными детьми и духовными детьми о. Амвросия происходили споры из-за того, кто из этих двух старцев “выше”, но нужно сказать, что Н. П. Киреевская не принимала участия в этих спорах и считала, что “оба старца лучше”. Когда о Иларион скончался в 1874 году, его место начальника скита заступил молодой еще иеромонах Анатолий (Зерцалов), студент Калужской Духовной семинарии и ученик старцев Макария и Амвросия. Он говорил о себе, что он двадцать лет молил Бога дать ему простоту, и, наконец, вымолил ее. Его считают опытным делателем Иисусовой молитвы. Когда впоследствии старцем Амвросием была устроена Казанская Шамординская женская община, о. Анатолий стал ближайшим помощником старца в деле устроения этой обители и в духовном руководительстве сестер. Имеются в печати его письма к монахиням, проникнутые особенным, восторженным, каким-то “пасхальным” одушевлением, и в этих письмах он постоянно напоминает о необходимости неустанной внутренней Иисусовой молитвы и указывает, как можно научиться этой молитве и преуспеть в ней. Будучи весьма скромным, он обладал чувством высокого личного достоинства и во всяком обществе умел быть одинаково общительным, занимательным и учительным. Шамординские сестры сохранили о нем самое светлое и благодарное воспоминание, как о своем мудром и любвеобильном старце.

Со старцем Амвросием у него всегда были самые искренние и близкие сыновние духовные отношения. О. Анатолий скончался в январе 1894 года, за семь месяцев до кончины о. архимандрита Исаакия, и два с половиною года спустя по смерти о. Амвросия. Центральное место среди главных деятелей Оптиной Пустыни в третье тридцатилетие ее восстановленного бытия занимал старец иеросхимонах Амвросий, приобретший, можно сказать, наибольшую славу из всех оптинских старцев, хотя сам о себе он выражался так: “Славны бубны за горами, а посмотришь близко — простое лукошко”, и еще: “Я всю жизнь свою крыл чужие крыши, а своя осталась непокрытою”. Старец иеросхимонах Амвросий, в миру Александр Михайлович Гренков, родился в духовной семье села Большие Липовицы Тамбовской епархии 21 или 23 ноября 1812 года. Сам старец не знал точно дня своего рождения. Он прошел обычную для духовного мальчика школу — сперва духовное училище, потом духовную семинарию. Учился он успешно, но не пошел ни в духовную академию, ни в священники. Он как будто чувствовал в душе своей особое призвание и не спешил пристроить себя к определенному положению, как бы ожидая зова Божия. Некоторое время он был домашним учителем в одной помещичьей семье, а затем преподавателем Липецкого духовного училища. Обладая живым и веселым характером, добротою и остроумием, Александр Михайлович был очень любим своими товарищами и сослуживцами. В последнем классе семинарии ему пришлось перенести опасную болезнь, и он дал обет постричься в монахи, если выздоровеет. По выздоровлении он не забыл своего обета, но несколько лет откладывал его исполнение, “жался”, по его выражению. Однако совесть не давала ему покоя. И чем больше проходило времени, тем мучительнее становились укоры совести. Периоды беззаботного юношеского веселья и беспечности сменялись периодами острой тоски и грусти, усиленной молитвы и слез. Однажды, будучи уже в Липецке и гуляя в соседнем лесу, он, стоя на берегу ручья, явственно расслышал в его журчании слова: “Хвалите Бога, любите Бога”... Дома, уединяясь от любопытных взоров, он пламенно молился Божией Матери просветить его ум и направить его волю. Вообще, он не обладал настойчивою волею и уже в старости говорил своим духовным детям: “Вы должны слушаться меня с первого слова. Я — человек уступчивый. Если будете спорить со мною, я могу уступить вам, но это не будет вам на пользу”. В той же Тамбовской епархии, в селе Троекурове, проживал известный в то время в той местности подвижник Иларион. Александр Михайлович пришел к нему за советом, и старец сказал ему: “Иди в Оптину Пустынь — и будешь опытен. Можно бы пойти и в Саров, но там уже нет теперь таких опытных старцев, как прежде”. (Старец преподобный Серафим незадолго перед этим скончался.) Вероятно, прежде чем окончательно принять решение, Александру Михайловичу захотелось посмотреть Оптину Пустынь. И вот он, когда наступили летние каникулы 1839 года, вместе с товарищем своим по семинарии и сослуживцем по Липецкому училищу Покровским, снарядив кибитку, отправились на богомолье в Троице-Сергиеву Лавру и по пути останавливались в Оптиной Пустыни. Когда после этого начался учебный год и наступила осень, Александр Михайлович, после одного особенно весело проведенного в гостях вечера, сказал по секрету Покровскому: “Я не могу дальше оставаться здесь. Уйду в Оптину”. И действительно, спустя немного дней преподаватель Липецкого училища Гренков исчез из Липецка и оказался в Оптиной Пустыни. Старец Лев с любовью принял Гренкова под свое ближайшее руководство и назначил ему послушание — читать старцу молитвенное правило. Александр Михайлович поселился в скиту.

Неизвестно почему старец Лев, шутя, называл Гренкова “химерою”. Умирая, он передал Гренкова о. Макарию, сказав при этом: “Передаю его тебе из полы в полу. Уж больно он ютится к нам, старцам”. Для характеристики о. Амвросия и оптинских старцев интересен сообщаемый о. Амвросием небольшой разговор его с о. игуменом Антонием в алтаре Введенского храма. Вскоре после того, как о. Амвросий был посвящен в дьяконы и должен был однажды служить литургию в Введенском храме, подходит он перед службою к стоявшему в алтаре игумену Антонию, чтобы принять от него благословение. О. Антоний спрашивает его: “Ну что, привыкаете?” О. Амвросий развязно отвечает ему: “Вашими молитвами, батюшка!” Тогда о. Антоний продолжает: “К страху-то Божьему?..” О. Амвросий понял неуместность своего тона в алтаре и смутился. “Так что, — заключал свой рассказал о. Амвросий, — умели приучать нас к благоговению прежние старцы”.

В годы старчества о. Макария о. Амвросий, как окончивший семинарию и знакомый с древними языками, был одним из его ближайших помощников по подготовке к печати писаний старца Паисия Величковского, и это занятие послужило ему хорошей подготовкой к его будущему старчеству. В сороковых годах он, простудившись, перенес продолжительную и тяжелую болезнь, навсегда подорвавшую его здоровье и почти приковавшую его к постели. Вследствие своего болезненного состояния он до самой своей кончины не мог совершать литургии.

Постигшая о. Амвросия тяжелая болезнь имела для него несомненное провиденциальное значение. Она умерила живость его характера, предохранила его, быть может, от развития в нем самомнения и заставила его глубже войти в себя, лучше понять и себя самого, и человеческую природу. Недаром же впоследствии о. Амвросий говорил: “Монаху полезно болеть. И в болезни не надо лечиться, а только подлечиваться!” Помогая старцу Макарию в издательской деятельности, о. Амвросий и после его кончины продолжал заниматься этой деятельностью. Под его руководством были изданы “Лествица” преподобного Иоанна Лествичника, письма и жизнеописание о. Макария, жизнеописание о. Моисея, жизнеописание и переписка о. Антония, “Царский путь Креста Господня” и “Илиотропион” преосвященного Иоанна Максимовича и другие книги. Помощниками старца Амвросия в издательской работе были о. Климент (Зедергольм), о. Леонид (Кавелин), о. Ювеналий (Половцев) и впоследствии о. Агапит, о. Эраст (Вытропский) и другие лица.

Но не издательская деятельность была средоточием старческих трудов о. Амвросия. У старца Амвросия не было особенной склонности к книжным и кабинетным занятиям. Его душа искала живого, личного общения с людьми, и он скоро стал приобретать славу опытного наставника и руководителя в делах не только духовной, но и практической жизни. Он обладал необыкновенно живым, острым, наблюдательным и проницательным умом, просветленным и углубленным постоянною сосредоточенною молитвою, вниманием к себе и знанием подвижнической литературы. По благодати Божией его проницательность переходила в прозорливость. Он глубоко проникал в душу своего собеседника и читал в ней, как в раскрытой книге, не нуждаясь в его признаниях. Легким, никому не заметным намеком он указывал людям их слабости и заставлял их серьезно подумать о них. Одна дама, часто бывавшая у старца Амвросия, сильно пристрастилась к игре в карты и стеснялась сознаться ему в этом. Однажды, на общем приеме, она стала просить у старца карточку. Старец, внимательно своим особенным, пристальным взглядом посмотрев на нее, сказал: “Что ты, мать? Разве мы в монастыре играем в карточки?” Она поняла намек и покаялась старцу в своей слабости. Своею прозорливостью старец сильно удивлял многих и располагал их сразу всецело отдаваться его руководству, в уверенности, что “батюшка” лучше их знает, в чем они нуждаются, и что им полезно, а что вредно. Одна молодая девушка, окончившая высшие курсы в Москве, мать которой давно уже была духовной дочерью о. Амвросия, никогда не видя старца, не любила его и называла его “лицемером”. Мать уговорила ее побывать у о. Амвросия. Придя к старцу на общий прием, девушка стала позади всех, у самой двери. Вошел старец и, отворив дверь, закрыл ею молодую девушку. Помолившись и оглядев всех, он вдруг заглянул за дверь и говорит: “А это что за великан стоит? Это — Вера пришла смотреть лицемера?” После этого он побеседовал с нею наедине, и отношения к нему молодой девушки совершенно переменились: она горячо полюбила его, и судьба ее решилась — она поступила в Шамординский монастырь. Кто с полным доверием предавались руководству старца, никогда в этом не раскаивались, хотя и слышали они от него иногда такие советы, которые с первого раза казались им странными и совершенно неисполнимыми. Мы уже приводили слова настоятеля Оптиной Пустыни архимандрита Исаакия, что он тридцать лет жил по указаниям старца Амвросия и не испытал за это время ни одной скорби.

Острота ума и прозорливость совмещались в старце Амвросии с удивительною, чисто материнскою нежностью сердца, благодаря которой он умел облегчить самое тяжелое горе и утешить самую скорбную душу. С этими качествами своей богато одаренной души о. Амвросий, несмотря на свою постоянную болезненность и хилость, соединял неиссякаемую жизнерадостность и умел давать свои наставления в такой простой, ясной, наглядной и шутливой форме, что они легко и навсегда запоминались каждым слушающим.

Подтвердим все сказанное немногими примерами. В Оптиной Пустыни устанавливал иконостас иконостасный мастер из Калуги. Окончив работу и получив большие деньги, он собирался в тот же день уехать домой, в Калугу. Мастер торопился со своим отъездом, потому что на следующий день к нему должен был по условию приехать заказчик на новую большую работу. Ехать нужно было лошадьми верст шестьдесят. По обычаю, мастер отправился в скит проститься со старцем и поблагословиться у него. Старец принял его очень радушно, усадил, долго беседовал с ним, хвалил его работу и, прежде чем мастер успел попросить благословения на объезд, старец, перебивая его, сказал: “А завтра после ранней обедни приходи опять ко мне: попьем чайку и побеседуем”. После такого приглашения со стороны почитаемого старца мастер не счел удобным заикаться об отъезде и решил, скрепя сердце, отложить поездку до утра, думая: “Если я после ранней обедни, отпивши чаю со старцем, выеду из монастыря, то часам к трем-четырем дня буду в Калуге и застану еще там своего заказчика”. Каково же было его удивление, когда на следующий день утром старец, напоив его чаем и не дав ему сказать слова, снова пригласил его приходить к нему в тот же день перед вечерней пить чай. Мастер и на этот раз не посмел отказаться, чувствуя себя очень польщенным вниманием старца. Утешая себя, он думал: “Ну, может быть, мой заказчик подождет меня один денек!”

Однако после вечернего чая старец опять пригласил мастера приходить к нему на следующий день после ранней обедни пить чай. “Что за чудеса! — думал мастер, — уж не смеется ли старец надо мною!” Но не видно было, чтобы старец смеялся. Мастеру уже и досадно стало — из-за старца он мог потерять выгодного заказчика. Однако делать было нечего: перечить старцу было неудобно, и мастер снова явился к старцу после ранней обедни пить чай. Уже и чай этот стал ему не в сладость. Старец принял его еще ласковее. Посидели, поговорили, попили чайку. “Ну, друг, — говорит старец, — приходи и сегодня вечером перед вечерней, посидим!”. Рассердился мастер: “Горе мне, — думает, — пропал мой заработок! Третий день не выпускает меня старец из обители! Какой же он после этого прозорливец!”. Но уже теперь ему было все равно, и он перед вечерней снова пришел к старцу. Старец опять напоил его чаем. А на прощанье сказал: “Завтра после ранней обедни приходи ко мне еще раз попить чайку, и после того — поезжай с Богом!” Чуть не заплакал мастер, но и на этот раз послушался старца. Провожая на другой день мастера, старец сказал ему: “Спасибо тебе, друг, что послушал меня! Бог сохранит тебя!” Впоследствии оказалось, что в течение этих трех дней и ночей, пока старец удерживал мастера в Оптиной Пустыни, два бывших его подмастерья, зная, что он будет возвращаться домой из монастыря с большими деньгами, стерегли его в лесу на Калужской дороге с целью убить и ограбить, но, не дождавшись, вынуждены были отказаться от своего намерения. Заказчик же, которого мастер считал уже потерянным, не мог по своим обстоятельствам приехать к нему в условленное время и приехал после.

В. В. Розанов в своей статье о старце Амвросии рассказывает трогательный случай, в котором ярко обнаружилась заботливая любовь старца к несчастным. Я не могу передать этот рассказ с присущей В. В. Розанову выразительностью и передам его, как сумею. В одном городе одной из центральных губерний молодая девушка, дочь богатого старозаветного купца, по неопытности, доверчивости и увлечению совершила тяжкий грех. Когда последствия греха стали ясны, рассвирепевший отец не вынес семейного срама, проклял дочь и выгнал ее из дому. Как и все несчастные в тех местах, потерявшие дорогу люди, молодая девушка кинулась к старцу Амвросию искать у него утешения и совета. Старец обласкал ее, успокоил и поместил у своих знакомых, не то в Вязьме, не то в Смоленске, где она благополучно и родила сына. Старец не оставлял ее и аккуратно посылал ей свое ежемесячное пособие. Молодая женщина знала живопись и стала писать иконы, чем и зарабатывала хлеб себе и своему сыну. Несколько раз в год она приезжала с мальчиком к отцу Амвросию, и тот их всегда принимал с неизменною ласкою. Поездки к старцу для мальчика всегда были праздником, и он чувствовал себя у старца, как дома: бегал по кельям и прыгал по стульям и диванам. С течением времени и суровый отец примирился с дочерью, помогал ей и полюбил своего внука.

У того же В. В. Розанова есть рассказ о том, как одна бедная вдова священника привезла к старцу своего беспутного сына — пьяницу, которого никакими увещаниями, никаким лечением не могли отучить от его порока. Старец предсказал ей, что этот горький пьяница не только исправится, но женится, будет священником, и его мать будет жить при нем и на своих руках будет нянчить его детей, своих внучат.

Такое невероятное, счастливое предсказание даже смутило мать пьяницы, и она усомнилась в прозорливости старца, но в конце концов слова старца исполнились с буквальною точностью.

В 1894 году, спустя три года после смерти о. Амвросия, я был в Оптиной Пустыни. Вся окрестность еще полна была воспоминаний и разговоров о нем. Мне лично пришлось идти из Козельска в Оптину Пустынь с одной старухой, городской мещанкой. И она мне рассказала: “У меня был сын, служил на телеграфе, разносил телеграммы. Батюшка знал и его, и меня. Сын часто носил ему телеграммы, а я ходила за благословением. Но вот сын мой заболел чахоткой и умер. Пришла я к батюшке — мы все к нему шли со своим горем. Он погладил меня по голове и говорит: “Оборвалась твоя телеграмма!” “Оборвалась, — говорю, — батюшка!” — и заплакала. И так мне легко на душе стало от его ласки, как будто камень свалился. Мы жили при нем, как при отце родном. Всех он любил и обо всех заботился. Теперь уж нет таких старцев. А может быть, Бог и еще пошлет!”.

Одна молодая француженка, католичка, по смерти любимого ею человека испытывала сильную тоску и обратилась к старцу с письмом, ища у него нравственной поддержки и совета. Старец ответил ей задушевным письмом, убеждая иметь веру в Бога и полагаться на волю Божию.

Жизнеописание старца Амвросия полно рассказов о многочисленных случаях его сострадательной любви к людям и его прозорливости, но мы не имеем возможности по памяти воспроизвести из здесь14. Кажется, в 1875 году приехал в Оптину Пустынь бывший русский консул в Турции, К. Н. Леонтьев, известный писатель и философ. Не застав о. Амвросия в скиту, он отправился на его лесную дачу, в глубину соснового бора, куда старец любил уединяться с целью отдохнуть от своей ежедневной суеты. Там он увидел старца, окруженного народною толпою. Он рассказал старцу о своих внутренних переживаниях, о своем обращении к вере, о чуде, бывшем с ним на Афоне, об афонских старцах. Это свидание определило дальнейший жизненный путь Леонтьева. Он поселился в Оптиной Пустыни, вблизи старца, в дому, который получил наименование консульского, и прожил там более пятнадцати лет. Незадолго до кончины о. Амвросия Леонтьев по его указанию переехал в Троице-Сергиеву Лавру, в Черниговский скит Божьей Матери, принял там монашество и скончался, кажется, в 1892 году. В 1878 году приезжали к о. Амвросию Достоевский с Вл. Соловьевым. Несколько раз бывал у о. Амвросия и гр. Л. Н. Толстой.

В последние годы жизни о. Амвросия, когда его имя было уже известно всей России, день его распределялся так: он просыпался очень рано, часа в четыре или пять утра, но по своей болезненности, немощи и постоянной усталости от множества посетителей поднимался иногда с большим трудом и неохотою, со стонами и охами, умывался теплою водою, не сходя с кровати и стоя на ней на коленях. Затем келейники вычитывали ему утреннее правило. Во время чая келейники, по просьбе и поручению разных лиц, задавали ему вопросы о тех и других предметах.

Напившись чаю, о. Амвросий принимался за корреспонденцию. Корреспонденция его была огромная. Иногда он получал до шестидесяти писем в день. На некоторые письма, в делах важных и интимных, он отвечал собственноручно; на другие письма диктовал ответы своим секретарям, сам же только подписывал их; на третьи письма поручал отвечать, давая только указания для ответа. Так проходило утро часов до восьми, до девяти.

В это время уже собирались понемногу посетители, желавшие лично видеть старца. Мужчины приходили изнутри скита и собирались в сенях перед дверью, которая еще была заперта. То и дело раздавались звонки, и к выходившему келейнику обращались с просьбами доложить старцу о желании видеть его. Келейник отвечал, что старец сейчас занят письмами и просил обождать немного. В это время с наружной стороны скита хибарка наполнялась посетительницами. Мало-помалу нетерпение посетителей и на мужской, и на женской половине все более возрастало, звонки становились чаще и сильнее, келейника начинали упрекать в том, что он не докладывает старцу. Келейник передавал все эти речи старцу, а старец, поглощенный письмами, рассеянно отвечал: “Попроси подождать”. Желая протянуть время, келейник иногда спрашивал посетителей: “Да как о вас доложить?” Каждый говорил ему свою фамилию и откуда он приехал, но келейник, конечно, не мог всего этого запомнить и, войдя к старцу, говорил: “Там, батюшка, собрались разные народы — московские, смоленские, вяземские, тульские, калужские, орловские — хотят вас видеть”. Наконец, старец оканчивал свою переписку. Входные двери открывались, и посетители наполняли назначенные им помещения, коридорчик, зальцу, хибарочные помещения и т. д. Через некоторое время выходил старец. Он был довольно высокого роста, немного сгорбленный, худощавый, бледный, с довольно длинной редкой бородой, с живыми, добрыми и проницательными небольшими глазами, в ватном подряснике и в ватной камилавке на голове, с четками в руках. Когда он снимал камилавку, открывался большой, умный лоб, увеличиваемый лысиною. Выйдя из своей кельи, старец сперва направлялся на женскую половину, в хибарку. Входя в хибарку, старец благоговейно молился перед большою иконою Богоматери “Достойно есть”, присланною с Афона, и начинал благословлять кинувшихся к нему женщин. В летнее время, когда бывало особенно много посетителей, старец через хибарку выходил в лес, под открытое небо, и там обходил и благословлял собравшихся, останавливаясь с тем или другим, чтобы выслушать вопрос и дать ответ. И с какими только просьбами и жалобами, с какими только своими горестями и нуждами ни приходили к старцу люди! Одна крестьянка со слезами просила его научить ее, чем кормить порученных ей господских индюшек, чтобы они не дохли, и старец, расспросив, как она их кормит, давал ей соответствующее наставление. Когда ему указывали, что он напрасно теряет с нею время, он отвечал: “Да ведь в этих индюшках вся ее жизнь”.

Для старца не существовало неважного человеческого горя. Каждого он выслушивал с одинаковым вниманием. Ни к кому он не относился безразлично. Это и было дорого всем, это и привлекало всех к нему.

И сенатор, и простая, бедная крестьянка, и студент университета — все в его глазах были равно нуждающимися духовными пациентами, требующими внимания, ласки и духовной помощи. Иные приходили к старцу за благословением, выдавать ли дочь замуж, женить ли сына, принимать ту или другую должность, ехать ли в то или другое место на заработки, оставаться ли в миру или уходить в монастырь, как жить вообще и т. д. И для каждого у старца находилось соответствующее полезное слово, приноровленное и к его обстоятельствам, и к его характеру, указывавшее ему наилучший и разумнейший выход из того или другого трудного положения.

Слова старца не были просто прописною, общеизвестною моралью, они всегда носили индивидуальный характер, всегда сообразовались с особенностями данного лица. Приходит к старцу молодой священник, год тому назад назначенный по собственному желанию на самый последний приход в епархии. Не выдержал он скудости своего приходского существования и пришел к старцу просить благословения на перемену места. Увидев его издали, старец закричал ему: “Иди, иди назад, отец! Он один, а вас двое!” Священник, недоумевая, спросил старца, что значат его слова. Старец ответил: “Да ведь дьявол, который тебя искушает, один, а у тебя помощник — Бог! Иди назад и не бойся ничего: грешно уходить с прихода! Служи каждый день литургию, и все будет хорошо!”

Обрадованный священник воспрянул духом и, вернувшись в свой приход, терпеливо повел там свою пастырскую работу, и через много лет прославился как второй старец Амвросий15. Обойдя всех в хибарке и около хибарки, старец шел на мужскую половину, если чувствовал себя в силах. Если же был слаб, то принимал посетителей, лежа в своей келье. Прием посетителей продолжался до двенадцати часов и далее. Иногда келейники, видя усталость старца, напоминали ему, что уже начался первый час. Тогда старец говорил: “А ты переведи часы назад, и будет двенадцать”. Окончив прием, старец обедал и до половины второго отдыхал. Затем снова выходил в хибарку для беседы и благословения или же принимал у себя в келье, лежа на койке, если чувствовал слабость. Приемы и беседы с монастырскою братий и с посторонними продолжались непрерывно до девяти и десяти часов вечера и позже. Совсем усталый и слабый, старец выслушивал вечернее молитвенное правило и отпускал своих келейников, за день также совершенно измаявшихся. Иногда в это время начнут бить часы. Старец спросит: “Сколько?” “Двенадцать”, — отвечают келейники. “Запоздали...” — скажет старец.

В таком порядке изо дня в день шла жизнь о. Амвросия в течение многих лет, прерываясь иногда поездками на лесную дачу или путешествиями в Шамордино, и оживляясь праздничными богослужениями в келье старца и посещениями чудотворных икон. О. Амвросий всегда с особенною радостью и умилением встречал приносимые к нему чудотворные иконы Богоматери — Калужскую и Ахтырскую. Лицо его преображалось, сияло особенным внутренним светом, из глаз лились слезы... По временам он подпевал певчим своим старческим слабым, но приятным тенором.

Глава 7. Старец о. Амвросий — устроитель женской Казанской Шамординской Пустыни

С конца семидесятых годов о. Амвросий отдается новому большому делу, глубоко захватившему его и до конца жизни составлявшему главную его заботу.

Мы говорим об устроении им Казанской женской пустыни близ деревни Шамордино, в двенадцати верстах от Оптиной Пустыни На высоком, покрытом лесом берегу тихой, спокойной Серены, в уединенной и живописной местности, стояла давнишняя усадьба мелких помещиков, мужа и жены, бездетных стариков. Будучи очень религиозными, старички часто посещали Оптину Пустынь, бывали у старца Амвросия, жаловались ему на свою бесприютную старость, выражали готовность продать свою усадьбу, если бы нашелся подходящий покупатель, а самим поселиться в гостинице при Оптиной Пустыни и доживать там свой век.

Как раз в это время богатая помещица Ключарева, давнишняя духовная дочь о. Амвросия, желая жить поближе к Оптиной, искала для себя небольшую усадьбу, где бы она могла поселиться с двумя своими внучками, крестницами о. Амвросия, Верою и Любовью, принятыми ею на воспитание. О. Амвросий посоветовал ей купить усадьбу вышеупомянутых старичков. Усадьба была куплена, старички переселились в Оптину, а их дом стали приспособлять для жительства Ключаревой и ее внучек. Когда намечали в доме предполагаемые перестройки и советовались с о. Амвросием, который по этому случаю приезжал в усадьбу, то все удивлялись его указаниям, которые, по-видимому, имели в виду не удобства барской квартиры, а будущее монашеское общежитие.

На это обратила внимание и сама Ключарева, и была недовольна распоряжениями старца. Последующие события разъяснили загадку. Обе девочки, горячо любившие друг друга и старца, и всеми любимые, одновременно заболели дифтеритом и через несколько дней к общему горю и особенному горю бабушки скончались. После смерти девочек приспособление усадьбы для барской жизни потеряло смысл, настроение Ключаревой переменилось, и усадьба получила новое назначение — стала приспособляться под женскую иноческую обитель.

При Ключаревой состоял большой штат женской прислуги, частью еще из ее бывших крепостных. Эти женщины, богомольные и расположенные к монашеской жизни, положили начало монашеской общине. Зал дома, устроенный по указаниям о. Амвросия в восточной части дома, сделался домашнею церковью, где и отправлялись положенные службы Постепенно обитель стала расти. Начальницей обители о. Амвросий избрал другую свою духовную дочь, также богатую и родовитую помещицу, Софью Михайловну Астафьеву, урожденную Болотову, брат которой, иеромонах Даниил, получивший специальное образование в петербургской Академии художеств, талантливый художник-портретист, жил в скиту Оптиной Пустыни. Софья Михайловна, будучи еще в миру, отличалась высоким духовным настроением, соединяя молитвенный подвиг с делами самоотверженного служения ближним. Овдовев после первого брака, она хотела поступить в монастырь, но по благословению старца Амвросия вышла вторично замуж за больного и старого Астафьева и несколько лет жила при нем как бы сиделкой и сестрой милосердия. Овдовев вторично, умудренная скорбным жизненным подвигом, она была, наконец, поставлена во главе возникшей Шамординской общины.

1 октября 1881 года состоялось открытие общины. О. Амвросий не присутствовал на открытии. Затворившись у себя в келье, он целый день провел в усиленной молитве. Вновь открытая община росла с такою быстротою, что не успевали строить новые корпуса для вновь принимаемых сестер. Дело требовало огромных забот и огромных средств, и всею своею тяжестью легло на престарелого и болезненного старца. Старец всею душою отдался этому делу. Он послал в Шамордино несколько ближайших к нему и опытнейших братий для помощи матушке Софии в устроении обители и сам ежедневно выслушивал их отчеты и давал им руководящие указания. Имя старца Амвросия привлекло в обитель сестер со всех концов России, из всех классов общества. Пришли сюда и молодые курсистки, искавшие и находившие у старца указание смысла жизни; пришли богатые и знатные помещицы, вкладывавшие свои материальные средства на созидание обители. Были здесь и любительницы благочестия из купеческого звания, принимавшие иногда тайный постриг еще до поступления своего в монастырь. И особенно много было здесь простых крестьянок. Все они составили одну тесную семью, объединенную безграничною любовью к собравшему их старцу, который со своей стороны любил их также искреннею отеческою любовью. С особенною любовью принимал он в свою обитель всех обездоленных, несчастных, бесприютных. “Таких-то, — говорил он, — нам и нужно!” Пришла к нему одна молодая крестьянка, оставшаяся по смерти мужа бездетной вдовой в мужниной семье, больная, не способная к работе, всем чужая и никому не нужная. Свекровь ей говорила: “Ты бы, милая, хоть удавилась — тебе не грех!” Пришла она к старцу вся в слезах и поведала ему свое горе. Старец внимательно выслушал ее и сказал: “Этот хлам и у нас сойдет”. И велел принять ее в Шамордино. И вот из таких-то несчастных и им подобных набралось в Шамордине еще при жизни старца до тысячи сестер. Нашлись благочестивые и щедрые благотворители, известная московская купеческая семья Перловых, и выстроили в Шамордине величественный храм, трапезную и другие здания. Главною святынею храма была чудотворная Казанская икона Божией Матери, по имени которой и сама обитель стала именоваться Казанскою. Когда о. Амвросий в первый раз приехал в Шамординскую усадьбу, после того как она была куплена Ключаревой, и вошел в залу, он обратил внимание на эту икону Богоматери, висевшую в углу, долго рассматривал ее и сказал: “Эта икона чудотворная — почитайте ее!” Слова старца подтвердились многими последующими случаями.

Алтарь нового, большого храма был устроен так, что отделялся на некоторое расстояние от его восточной стены, и это давало возможность отчетливо слышать возгласы священнослужителей во всех концах храма. Особенно внимательно старец следил за благоговейным и уставным выполнением церковных служб. На одном из клиросов он сделал собственноручную надпись: “Не ревнуй лукавнующим, зане лукавнующие потребятся” (Псал. 36, 1). Тихое и стройное пение двух клиросов под управлением опытных регентш, обученных московскими специалистами, неспешное, ясное уставное чтение и весь благоговейный, неспешный и стройный чин богослужения производил сильное впечатление на присутствующих в храме и располагал к молитве.

По благословению старца шамординские сестры во всех своих монастырских нуждах старались сами себя обслуживать: сами вели все свое хозяйство, занимались полевыми работами, работали в мастерских — швейной и сапожной, пекли хлебы, вели молочное дело, занимались в иконописной мастерской, сами золотили и чеканили иконостас в своем храме, производили эмалевые украшения на иконах, делали тонкую художественную работу — вышивали золотом и шелками, писали красками на атласе, вышили, например, и написали красками великолепное художественное золототканое изображение Тайной Вечери на передней стороне малинового бархатного напрестольного одеяния и даже устроили собственную типографию. Не чуждались они и самой тяжелой, черной работы: например, сами копали канавы для укладки фундамента при постройке церкви. О. Амвросий заботился о том, чтобы в его обители процветали не только молитва и труд, но и дела милосердия и помощи нуждающимся. Поэтому по его благословению в Шамордине был открыт детский приют, была устроена богадельня для не способных к труду и беспомощных старух, не только монахинь, но и мирских, и открыта школа для приходящих крестьянских девочек.

Каждое лето о. Амвросий приезжал в Шамордино, чтобы лично руководить жизнью сестер обители как духовною, так и хозяйственною. Эти приезды старца были величайшим праздником и радостью для обители. Всех сестер охватывало особенное одушевление и усердие к своему делу. Каждой хотелось быть замеченной старцем, услышать от него похвалу или хотя бы простое ласковое слово. Старец обходил все помещения обители, наблюдал за ходом работ, вникал во все подробности, указывал, направлял в надлежащую сторону. Его неутомимыми постоянными помощниками, с любовью заботившимися о юной обители, были скитоначальник о. Анатолий, о. иеромонах Иосиф, будущий преемник старца, о. Венедикт, будущий заместитель о. Анатолия, о. Иоиль, наблюдавший за постройками, о. Пиор, будущий духовник обители и другие братья из Оптиной Пустыни. В самой же обители первою и незаменимою исполнительницей воли старца и руководительницею сестер была начальница обители, схимонахиня София, память которой глубоко чтится в обители, считающей ее праведницею. Сам старец, когда получил известие о кончине матушки Софии, умершей еще не в преклонных летах, сказал: “Ах, мать! Обрела благодать у Бога!” Преемницей матушки Софии была слепая игуменья Евфросинья, после которой управляла обителью игуменья Екатерина, а затем игуменья Валентина, при которой и произошел большевистский разгром монастыря. Игуменью Валентину мне пришлось видеть и знать лично. Она происходила из купеческого звания, Калужской губернии, и говорила чистейшим калужским наречием. Еще до поступления в монастырь она приняла тайный постриг, так как по семейным обстоятельствам не могла открыто поступить в монастырь. Она была для всех примером смирения, кротости и усердной молитвы. Высокая, бледная, с благообразным лицом и добрым взглядом темных глаз, тихая и скромная, вся окутанная черным покрывалом монашеских одежд, она невольно располагала к себе сердца всех узнававших ее. Немало было в Шамордине и других монахинь высокой духовной жизни, истинных подвижниц и тружениц Христа ради, имена которых я считаю преждевременным называть: но не могу не отметить того особенного, светлого, радостного и благожелательного настроения, которым были проникнуты все шамординские сестры: мне никогда не приходилось наблюдать в них напускного, внешнего, неискреннего благочестия. В этой обители удивительным образом успели сочетаться культурность и просвещенность русской образованной женщины с благоговейною настроенностью верующей народной души.

Удивительное впечатление оставляло в душе время пребывания в Шамордине чудотворной Калужской иконы Богоматери. Эта икона, обычно пребывавшая в селе Калуженке, неподалеку от Калуги, летом странствовала по городам и селам Калужской епархии и в июле достигала Шамордина.

Отношение русского народа к святым иконам иногда приравнивают к идолопоклонству, но такая оценка русского народного благочестия основана лишь на поверхностном с ним знакомстве. Я родился и вырос среди простого народа. Я с детства принимал участие в многочисленных крестных ходах в различных местностях России, на юге и на севере, — близко видел народное религиозное настроение и сам разделял его, и потому с полным убеждением могу утверждать, что отношение русского народа к иконам имеет характер истинно духовный и православный. Сквозь икону народ видит живое лицо Спасителя, Богоматери, Святителя Николая или кого-либо другого из святых угодников. Он падает перед иконою на колени и лобзает ее, но лобзает не дерево и краски, а это живое существо, которое он видит сквозь это дерево и краски. Когда он видит величественно шествующий на носилках над толпою образ Богоматери, он не говорит: “Икону несут”, он говорит: “Пречистая идет”; он забывает в эту минуту о материальном составе иконы и видит лишь соприкасающуюся с ним живую, невидимую Царицу Небесную.

Такое отношение нельзя назвать идолопоклонством, так как здесь нет обожествления материи. Здесь имеется налицо нечто совершенно иное — ощущение близости и везде присутствия Божества, “соприкосновения миру иному”, по выражению Достоевского. Икона есть в данном случает только тот материальный повод, который дает возможность верующей душе легче и очевиднее войти в общение с миром невидимым.

И вот когда в Шамордино приносили чудотворную Калужскую икону Богоматери, то для всех это было посещением самой Пресвятой Богородицы. Можно представить, с каким чувством, с какими радостными слезами, с какою любовью повергались все ниц перед грядущею в обитель Царицею Небесною! С необычайным подъемом духа, торжественно, всею обителью встречали святую икону у святых ворот монастыря, и с крестным ходом, при торжественном трезвоне колоколов вносили в храм, где и начиналось праздничное всенощное бдение. По окончании богослужения начиналось пение молебнов. Святая икона поднималась с места и торжественно шествовала из кельи в келью, из корпуса в корпус по всей обители в продолжение всей ночи. Это была как бы вторая пасхальная ночь. Во мраке ночи ярко горели свечи в руках монахинь, сопровождающих икону, и отчетливо раздавались умилительные напевы стихир и ирмосов в честь Богоматери. Из монастыря крестный ход направлялся полем в соседнюю монастырскую дачу, так называемую Лапеху, и это шествие по открытому месту под необъятным ночным небесным куполом, сияющим звездами, было еще красивее и величественнее. Так проходила ночь, и к утру икона возвращалась в храм, где молебное пение продолжалось до начала литургии.

В различном расстоянии от Шамордина находились несколько принадлежавших ему дач. Кроме упомянутой Лапехи, была еще дача в великолепном сосновом лесу, так называемом царском, пожертвованном обители покойным Государем Императором Николаем Александровичем. Другая дача, Акатово, где велось полевое хозяйство, находилась довольно далеко от монастыря, и мне в ней не пришлось побывать. Третья дача — Рудново, где еще при старце Амвросии был найден источник воды, считавшийся чудотворным. В Руднове существовала небольшая деревянная, очень красивая церковь во имя Успения Богоматери. Там же существовали пещеры, ископанные какими-то прежними подвижниками, предсказывавшими, что придет время, когда на этом месте устроится женская обитель, и сестрам обители придется спасаться от врагов в вырытых подвижниками пещерах. Это сказание нам передавали еще в 1913 году, т. е. до войны и революции, и оно совпадает с предсказанием преп. Серафима о том, что после его прославления настанет такая скорбь и такое лютое время, когда ангелы не будут успевать носить на небо души убитых и замученных. Вообще Рудново в сознании шамординских монахинь представлялось местом таинственным, окутанным какою-то особенною чудесностью. Оно считалось местом, имеющим какое-то особенное предназначение. Кстати скажу: на половине пути между Шамординым и Рудновым, там, где дорога, поднимаясь в гору, достигает высшего подъема, становится виден сияющий крест оптинской колокольни. В самом Шамордине в тихий летний вечер накануне воскресных и праздничных дней ясно бывает слышен звон большого “семисотенного” оптинского колокола. Обитель молитвенную весть подает.

Последние годы жизни старца Амвросия были ознаменованы немалыми горестями. Частые отлучки старца из Оптинского скита в Шамордино и особенно последнее, предсмертное, самое продолжительное его там пребывание в 1891 году — вызывали ропот оптинской братии, лишавшейся возможности ежедневного посещения старца. Чтобы сказать старцу свои духовные нужды, братья должны были идти — и в одиночку, и группами — за двенадцать верст, в Шамордино. Огорчался, но молчал и смиренный настоятель Оптиной Пустыни о. архимандрит Исаакий. Не нравились эти отлучки и епархиальной власти, рассуждавшей с формальной точки зрения, что монаху-схимнику не подобает оставлять свой скит и проживать в женской обители. С о. Амвросием повторялась та же история, которая уже бывала раньше со старцами Львом и Макарием. И тех упрекали в нарушении схимнических обетов за их общение с народом, за посещение светских домов. Пришлось понести этот крест и о. Амвросию, и он иногда говорил по этому поводу: “Немало я принял незаслуженной славы на своем веку. А кто пользовался славой на земле, тот должен пострадать за это или в здешней временной жизни, или в будущей вечной. Лучше же пострадать временно в здешней жизни, нежели вечно в будущей”.

1891 год был последним годом в земной жизни старца. Все лето этого года он провел в своей любимой обители, как бы спеша закончить и устроить там все незаконченное. Он ясно сознавал приближение своей кончины, и это видно было из всех его слов, из всех распоряжений. Многое объяснилось уже только после его кончины. Приехав в Шамордино в начале лета, старец задержался там по разным обстоятельствам. Шли спешные работы, по которым требовались указания. Новая настоятельница, игуменья Евфросинья, нуждалась в руководстве. Старец, повинуясь распоряжениям консистории, неоднократно назначал дни своего отъезда, но ухудшение здоровья, наступавшая слабость заставляли его откладывать свой отъезд. Так протянулось дело до осени, и всем стало ясно, что старец останется и на зиму в Шамордине. Стали приготовлять для него зимнее помещение. Сестры радовались, что старец не покинет их. Между тем из Калуги шли все более и более настойчивые требования о возвращении старца в скит. Наконец было получено известие, что сам преосвященный, недовольный медлительностью старца, собирается приехать в Шамордино и увезти о. Амвросия в Оптину Пустынь. Обиженные за старца сестры сильно волновались. Один старец оставался спокоен и благодушен. Осеннее время неблагоприятно отразилось на здоровье старца. Он простудился и, наконец, перестал вставать с постели. Это была его последняя, предсмертная болезнь. Не сознававшие опасности положения старца сестры, встревоженные вестями о приезде архиерея, спрашивали старца: “Как мы будем встречать владыку, если он приедет к нам?” Старец отвечал: “Мы пропоем ему — со святыми упокой!”

Наконец в Шамордине получено было известие, что владыка выехал из Калуги. А старец слабел все более и более. И вот — едва преосвященный успел проехать половину пути до Шамордина и остановился ночевать в Перемышльском монастыре, и сидел вечером за чаем с настоятелем монастыря, как ему подали телеграмму, извещающую его о кончине старца. Преосвященный изменился в лице и, подавая телеграмму настоятелю, смущенно сказал: “Что же это значит?” Был вечер десятого октября.

Преосвященному советовали на другой день вернуться в Калугу, но он ответил: “Нет, вероятно, такова уж воля Божия! Простых иеромонахов архиереи не отпевают, но это особенный иеромонах — я хочу сам совершить отпевание старца!” Прибыв в Шамордино, владыка направился прямо в церковь, где уже находилось тело старца. Шла панихида. Когда владыка вступил в храм, певчие пели: “Со святыми упокой”... Сестры вспомнили пророчество старца, и громкие рыдания огласили церковь.

Шамординские сестры очень хотели, чтобы тело старца было предано земле в том месте, где застигла его смерть, т. е. в Шамордине. Они усматривали в этом волю Божию. Оптинцы же находили, что старец должен быть погребен в той обители, в которой он числился, в которой он полагал начало монашеству, в которой протекла вся его жизнь, и в которой почивали его наставники — старцы Лев и Макарий. Там, около этих старцев, следовало почивать и телу о. Амвросия. За разрешением возникшего затруднения обратились в Св. Синод, и Синод предписал предать земле останки старца Амвросия в Оптиной Пустыни.

Была дождливая осенняя погода. Но это не помешало огромному стечению народа, отовсюду собравшегося на погребение чтимого старца. После продолжительного отпевания, совершенного в Шамордине, во время которого было произнесено много глубоко прочувствованных речей, отметивших великое значение русского старчества вообще и старца о. Амвросия в частности, гроб старца, при громком плаче осиротевших шамординских сестер, был вынесен из церкви, и похоронная процессия двинулась в Оптину Пустынь. Сопровождаемая хоругвями и иконами, встречаемая в попутных селениях крестными ходами и духовенством в облачении, процессия была более похожа на перенесение мощей, нежели на обычное погребение умершего. Всю дорогу до Оптиной Пустыни гроб несли на руках. Несмотря на моросивший дождь и грязную дорогу, не уменьшалось число людей, сопровождавших процессию, не умолкали погребальные песнопения и ярко горели свечи в руках молящихся. Уже в сумерки процессия достигла Оптиной Пустыни, откуда навстречу ей уныло неслись звуки большого колокола. Тело старца Амвросия предано было земле на общем кладбище по правую сторону от алтаря Введенского храма рядом с могилою старца Макария. Так закончилось многотрудное старческое служение о. Амвросия, в течение тридцати лет облегчавшего и несшего на себе скорби и тяготы бесчисленного числа людей, искавших у него помощи и утешения. Впоследствии над могилой старца была воздвигнута часовня, в которой пред иконами Казанской Божьей Матери и святителя Амвросия Медиоланского теплились неугасимые лампады.

На светлом, беломраморном надгробье золотыми буквами были начертаны слова апостола Павла, точно выражающие смысл жизненного подвига старца: “Бых немощным, яко немощен, да немощныя приобрящу. Всем бых вся, да всяко некия спасу” (1 Кор. IX.22).

Глава 8. Последние Оптинские старцы

Через два года после о. Амвросия, в январе 1894 года, скончался его ближайший помощник по духовничеству в Шамордине — начальник Оптинского скита иеросхимонах Анатолий, и в том же 1894 году, в августе, скончался и настоятель Оптиной Пустыни о. архимандрит Исаакий. С кончиною этих трех духовных руководителей оптинского братства закончился период высшего духовного расцвета и высшей славы Оптиной Пустыни. В дальнейшем своем существовании Оптина Пустынь жила уже только воспоминаниями своего славного прошлого и посильным хранением своих славных традиций. И хотя старчество в Оптиной Пустыни не угасло, но уже не имело прежней силы и славы. После кончины о. Амвросия старчество сперва распределилось между двумя его ближайшими учениками и помощниками — скитоначальником о. Анатолием и иеромонахом о. Иосифом. По смерти же о. Анатолия главным старцем сделался о. Иосиф. Он жил в келье о. Амвросия и своею кротостью, смирением и преданностью памяти своего наставника приобрел общую любовь и уважение.

Все любившие о. Амвросия не могли не любить и о. Иосифа, которого высоко ценил и сам покойный старец, говоривший о нем своим духовным детям: “Я поил вас вином с водою, а Иосиф будет поить вас цельным вином”. Сам престарелый настоятель Оптиной Пустыни, о. Исаакий, видел в о. Иосифе преемника о. Амвросия по старчеству. Впрочем, не прекратилась и та линия старчества, во главе которой стоял о. скитоначальник Анатолий. Его преемник по должности скитоначальника, о. Венедикт, заменил для многих о. Анатолия. О. Венедикт был воспитанником Смоленской духовной семинарии и некоторое время был мирским священником в своей Смоленской епархии. Он отличался благоговейною жизнью и, овдовев, по совету о. Амвросия поступил в Оптину Пустынь, где исполнял обязанности письмоводителя при старце. Под руководством о. Амвросия и о. Анатолия он сам приобрел духовную опытность и стал полезным руководителем для своих духовных детей. Еще при жизни старца Амвросия он исполнял обязанности духовника шамординских сестер и остался им и впоследствии. Окончил он свою жизнь в сане архимандрита, настоятелем Боровского Пафнутиева монастыря.

Другим учеником скитоначальника о. Анатолия был иеромонах Нектарий, о котором говорили как об опытном делателе умной Иисусовой молитвы. Он поступил в скит еще мальчиком и большую часть своей жизни провел в глубоком уединении, под руководством о. Анатолия. Лишь в последние годы, уже по кончине о. Иосифа, он, с благословения настоятеля Оптиной Пустыни, поселился в келье о. Амвросия и стал принимать посетителей. По примеру первого оптинского старца Льва, и о. Нектарий не чужд был некоторого юродства О. Иосиф скончался в мае 1911 года и был похоронен на общем кладбище у ног старца Амвросия как его верный и преданный ученик. После его кончины из всех бывших учеников о. Амвросия особенно выделился иеромонах о. Анатолий (младший), который и сделался вскоре главным и общепризнанным старцем Оптиной Пустыни. Когда-то он был келейником у о. Амвросия и жил в скиту. Будучи еще в сане иеродьякона, в 1905 году он уже привлекал к себе внимание и сердца богомольцев своим внимательным, любовным выслушиванием их печалей и жалоб. Особенно льнули к нему старухи-крестьянки. Мне пришлось быть у него в 1905 году в его маленькой, тесной келье в глубине скита. Рядом с ним, в другой келье, помещался о. Нектарий. Мы сидели втроем за самоваром у о. Анатолия. Небольшого роста, немного сгорбленный, с чрезвычайно быстрою речью, увлекающийся, любовный — о. Анатолий уже тогда оставил во мне неизгладимое впечатление.

Шесть лет спустя я снова увидел о. Анатолия, уже в сане иеромонаха. Он жил уже не в скиту, а в монастыре, при церкви Владимирской иконы Божьей Матери, и пользовался уже большою известностью как общепризнанный старец. Около него уже создалась та особенная духовная атмосфера любви и почитания, которая окружает истинных старцев и в которой нет ни ханжества, ни истеричности. О. Анатолий и по своему внешнему согбенному виду, и по своей манере выходить к народу в черной полумантии, и по своему стремительному, радостно-любовному и смиренному обращению с людьми напоминал преп. Серафима Саровского. Обращала на себя внимание его особенная, благоговейная манера благословлять — с удерживанием некоторое время благословляющей руки около чела благословляемого. В нем ясно чувствовались дух и сила первых великих оптинских старцев. С каждым годом возрастала его слава и умножалось число его посетителей.

О. Анатолию пришлось пережить все бедствия военного времени, революции и большевизма. Несмотря на все эти испытания и на собственную тяжелую болезнь, о. Анатолий оставался неизменно живым, отзывчивым и любвеобильным. Он скончался, по-видимому, в 1922 году, и с его смертью закончилось четвертое тридцатилетие в истории Оптиной Пустыни. Из настоятелей Оптиной Пустыни, управляющих ею после о. архимандрита Исаакия, более других был нам известен о. архимандрит Ксенофонт, управлявший обителью около двадцати лет. На вид суровый, строгий, молчаливый, с бледным болезненным лицом, он был верным хранителем оптинских преданий и заботливым хозяином. Происходил он из крестьян.

Глава 9. Заключение

Мы перечислили далеко не всех тех иноков Оптиной Пустыни, которые обращали на себя внимание своею выдающеюся жизнью и своими высокими качествами Может быть, иных, не менее замечательных, мы даже и не упомянули. Составляя настоящий очерк исключительно по памяти, мы, естественно, могли упустить многое, даже существенное. В заключение нашей книги мы не можем воздержаться от невольно напрашивающегося сравнения жизни Оптиной Пустыни с переменами, происходящими в жизни видимой, окружающей нас природы.

После долгой, холодной и беспросветной зимы XVIII века оживает и возрождается Оптина Пустынь в начале XIX века. Под воздействием лучей согревающей теплой любви внимательного и заботливого сердца московского митрополита Платона начинается в Оптиной Пустыни ранняя весна — деятельность игумена Авраамия, переселяются в Оптину Пустынь юные подвижники — Моисей и Антоний, возникает скит.

Весна все более и более входит в свои права. Природа все более и более расцветает. В Оптиной Пустыни начинается деятельность о. Моисея как настоятеля обители, о. Антония как начальника скита и о. Леонида как монастырского старца.

Приходит лето. Прибывает в Оптину Пустынь о. Макарий. Старчество все более крепнет и развивается. При содействии Киреевских развивается издательская деятельность: извлекаются из-под спуда писания великого старца Паисия Величковского, опубликовываются в печати и широко распространяются по России.

Возрастает слава и известность Оптиной Пустыни.

Лето становится все жарче и роскошнее. Поспевают травы. Созревают хлеба. Фруктовые деревья дают плоды свои. Так и оптинское старчество в лице старца Амвросия приносит свой наиболее зрелый, наиболее обильный плод. Деятельность старца переходит далеко за пределы обители, становится известной всей России, возникает трудами и заботами старца новая пустынь — Казанская Амвросиевская Шамординская обитель, основываются по его благословению и другие обители — в Воронежской, Саратовской и Полтавской епархиях.

Но вот лето кончается. Природа еще прекрасна, еще хранит в себе остатки прошлого богатства и красоты, но новых созреваний уже нет. Наступила ранняя осень. Это жизнь Оптиной Пустыни по смерти о. Амвросия и о. Исаакия. Еще не забыты предания старцев, еще память о них жива и в сердцах, и на устах всех, еще растут прекрасные осенние цветы духа — старцы Антоний, Иосиф, Венедикт, Анатолий (младший), но уже нет в них летней силы, летнего аромата. Наконец, наступает слякоть поздней осени, развертывается русская революция, а за нею начинается суровая, жестокая, холодная, беспросветная зима — царство большевиков. Оптина Пустынь замирает, погружается в глубокий зимний сон. Круг ее жизни, цветения и плодоношения закончился

Придет ли опять весна? Повеет ли опять теплом и любовью? Проснется ли снова к жизни Оптина Пустынь? — Это ведомо единому Богу!

1925.6/19.XII.