Правда и вымысел о Второй мировой войне

Глава 1. Буржуазные историки и мемуаристы Англии о внешней политике и международных отношениях 1933–1937 годов

Тучи крупнейшего конфликта в истории человечества — второй мировой войны — постепенно сгущались над Европой и миром. Сразу же после прихода к власти в Германии Гитлер начал вооружаться. Равенство в вооружениях с Англией и Францией по договоренности, а если не удастся — де-факто, ремилитаризация Рейнской области, аншлюс Австрии и полная ликвидация условий Версальского договора — таковы были первые вехи его внешнеполитической программы.

Как же реагировал Лондон на возникновение в Европе нового тоталитарного, агрессивного режима? Меньше чем через два месяца после прихода Гитлера к власти в кругах английского кабинета родилась идея подписания «пакта четырех» (Англия, Франция, Италия, Германия) с целью включения фашистской Германии в группу руководящих капиталистических держав Европы, в конечном счете направленного против СССР. Одновременно английское правительство доверительно дало понять Берлину, что оно не будет возражать против тайного перевооружения Германии. Как подчеркивают английские историки М. Гилберт и Р. Готт, ссылаясь на немецкие документы, премьер-министр «национального правительства» Р. Макдональд лично заявил об этом гитлеровскому послу в Лондоне Гешу. Вскоре он же поставил вопрос о личной встрече с Гитлером. Визит фюрера в Англию должен был, по мнению Макдональда, привести к развитию доверия и сотрудничества между Лондоном и Берлином [1].

Большинство буржуазных историков Англии предпочитают не вспоминать об этих и других фактах поддержки и поощрения фашистского режима. Документы из архива МИД Германии за 1933–1935 годы, убедительно подтверждающие прогитлеровскую позицию Уайтхолла, старательно замалчиваются. Остаются в тени и английские дипломатические документы, свидетельствующие об активной деятельности Форин оффиса в 1933–1935 годах по «легализации» вооружения Германии.

Англо-германское морское соглашение 1935 года стало не только первым явным актом политики «умиротворения» германского фашизма, но и важным шагом в ревизии версальской системы. Некоторые английские историки реалистически оценивают характер соглашения. Так Р. Сетон-Уотсон еще в 1938 году отмечал, что англо-германское соглашение противоречило принципам коллективного отпора агрессору. Англия пошла на нарушение версальской системы; ее действия опрокинули «общий дипломатический фронт, согласованный в Стрезе», подчеркивал Геторн-Харди, имея в виду, что соглашение было подписано без консультаций с Францией и Италией. Англия «простила все германские преступления», писал Р. Рейнер. «Вопиющей ошибкой» называет соглашение Г. Макмиллан [2].

Однако буржуазные историки не идут дальше. Они не видят или не хотят видеть, что переговоры с Германией, заключенное соглашение противопоставлялись правящими кругами Англии другой линии в международных отношениях — системе коллективной безопасности, которая как раз в то время начала складываться в Европе. Умалчивают они и о том, что соглашение создавало благоприятные условия для создания военного флота Германии на Балтике, что угрожало в первую очередь СССР [Советские историки справедливо отмечают антисоветскую направленность английской политики в вопросе о перевооружения гитлеровской Германии. [3]].

Английская буржуазная историография старается представить дело таким образом, будто у Англии в те годы не было свободы выбора: помешать перевооружению Германии она, мол, не могла, и, следовательно, ей приходилось спасать то, что еще было можно, то есть, легализуя, ограничить по возможности этот процесс [4].

С такой постановкой вопроса согласиться, конечно, никак нельзя. Остановить вооружение Германии Англия могла как через Лигу наций, так и по линии договоренности с Францией и СССР. Но почему же это не было сделано? Решительное выступление против перевооружения могло привести к падению Гитлера и «хаосу, который последовал бы в Германии», отвечает Тейлор [5].

Важным этапом политики «умиротворения» стал эфиопский кризис. Действия Лондона в 1934–1935 годах определялись задачей «приобщения» режима Муссолини к англо-французскому согласию в Европе. Считалось, что союз с Италией предупредит сближение двух диктаторов — Муссолини и Гитлера — и обеспечит безопасность колониальных владении Англии и Франции в Северной и Восточной Африке. Этой программой Лондон руководствовался как в период созыва конференции трех держав (Англия, Франция, Италия) в Стрезе (апрель 1935 г.), так и в последующем.

Из мемуаров Идена и работы Колвина «Винситтарт в министерстве» видно, что еще до начала итальянской агрессии Англия начала разрабатывать план раздела Эфиопии. Итогом явилось известное соглашение Хора-Лаваля, подписанное в Париже 9 октября 1935 г. Отметим подробность, на которую советскими историками не было обращено должного внимания: Муссолини извещался о каждом шаге секретных англо-французских переговоров. Хор и Иден не скрывают этого. Министр иностранных дел Франции, подчеркивает Иден, несколько раз информировал Муссолини по телефону о ходе переговоров [6].

Однако соглашение не удалось провести в жизнь. Его содержание стало известно и было опубликовано французской прессой. Разразился политический скандал, который смел как само соглашение, так и Хора, на место которого был назначен Иден. Эти обстоятельства, безусловно, повлияли на оценки, которые дает соглашению английская буржуазная историография. Ее мнение почти единодушно, что бывает довольно редко. Разглашение плана Хора-Лаваля, отмечает Черчилль, вызвало в парламенте страшное потрясение. «Этот кризис чуть не стоил Болдуину его политической карьеры. Он потряс и парламент и всю страну до самого основания». Это была попытка «раздела Абиссинии», подчеркивает Рейнер. Общественное мнение расценивало соглашение как «по мощь агрессору», справедливо пишет Карр. К такому же выводу приходит и Иден [7].

В этой связи неуклюже выглядят попытки Хора оправдать несостоявшуюся сделку. В своих мемуарах он уделяет этому особое внимание, называя план Хора-Лаваля «лучшим из возможных» и даже единственной «основой для компромисса с целью окончания разгоревшейся войны и восстановления фронта Стрезы». Поддерживает в этом Хора и Л. Эмери [8].

Буржуазные авторы вынуждены признать, что провал англо-французского плана и отставка Хора ничего не изменили в английской политике. «Иден, — замечает Тейлор, — занял место Хора как министр иностранных дел. План Хора-Лаваля исчез, но в остальном ничего не изменилось…». Англия продолжала бесчестную игру вокруг жертвы агрессии. И хотя Лига наций приняла решение о торговых санкциях против Италии, это не остановило агрессора, так как эмбарго на поставки нефти наложено не было, а военные санкции даже не рассматривались. Между тем именно эти меры, а также закрытие Суэцкого канала, как признают некоторые английские историки, могли остановить агрессора. «Англия убедила Францию отказаться от нефтяного эмбарго, единственной меры, которая могла остановить вторжение», — писал в 1941 году публицист Г. Армстронг. «Если бы нефть была включена (в санкции. — Г. Р.), — подчеркивал К. Инграм, — то нетрудно предвидеть, что итальянские военные усилия оказались бы бесполезными». «Одна из двух мер могла сразу прекратить войну: закрытие Суэцкого канала или эмбарго на поставки горючего Италии…», — отмечал лейборист М. Фут. А. Иден расценивал нефтяные санкции как оружие, «которое могло заставить Муссолини прийти к разумным условиям» [9].

Справедливы ли эти мнения? Вполне. Достаточно сослаться на свидетельство самого Муссолини. Как сообщает переводчик Гитлера П. Шмидт, Муссолини сказал фюреру перед подписанием мюнхенского соглашения, что нефтяные санкции заставили бы его уйти из Эфиопии «в течение недели» [10].

Почему же Англия отказалась от них? В воспоминаниях бывших государственных деятелей Англии развивается следующая версия: закрытие Суэцкого канала и нефтяные санкции могли привести Англию к войне с Италией. Результатом явился бы неизбежный развал «фронта Стрезы» и сближение Муссолини с Гитлером. В этом единодушно убеждают читателя Хор и Эмери, Черчилль и Иден [11].

Английская буржуазная историография замалчивает тот факт, что позиция Англии в отношении нефтяных санкций была вызвана отнюдь не страхом войны, а боязнью краха фашистского режима в Италии. Как сообщает английский историк-марксист Э. Ротштейн, в дни эфиопского кризиса Н. Чемберлен откровенно заявил одному иностранному дипломату, аккредитованному в Лондоне, что военное поражение Муссолини неизбежно «привело бы к хаосу в Италии». Ф. Уолтерс, являвшийся в 1935 году помощником Генерального секретаря Лиги наций, впоследствии пояснял: в ответственных кругах Лондона, и в частности в Форин оффисе, боялись, что поражение Муссолини «приведет к победе коммунизма в Италии» [12]. Таким образом, позиция Лондона в эфиопском кризисе во многом определялась классовыми интересами английской буржуазии. Чтобы не допустить краха фашистского режима в Италии и возникновения там революционной обстановки, Даунинг-стрит был готов пожертвовать Эфиопией.

Торжество итальянского агрессора многие буржуазные историки и публицисты Англии оценивают как сильный удар по системе коллективной безопасности и Лиге наций, как важную веху на пути к войне. «С момента абиссинского эпизода, — писал лейборист Г. Батлер, — было ясно, что Лига умирает…». «Победа Италии, — признает Карр, — была тяжелым ударом для Лиги…». «Это был смертельный удар, нанесенный как Лиге, так и Абиссинии», — вторит ему представитель объективистско-критического направления Тейлор и замечает, что Лигу наций «убила» публикация плана Хора-Лаваля [13].

Геторн-Харди даже склонен считать, что исход эфиопского кризиса означал «критический поворотный пункт» в предвоенной истории, ибо система коллективной безопасности, которую Англия считала «краеугольным камнем» внешней политики, была разрушена. К такому же выводу приходит крупный военный теоретик Англии Б. Лиддел Гарт. В первом томе воспоминаний, опубликованных в 1965 году, он отмечал, что «упущенный шанс» 1935 года был «самым фатальным поворотным пунктом в период между двумя мировыми войнами».

Лиддел Гарт подчеркивает, что провал коллективной безопасности в эфиопском кризисе «побудил Гитлера к новому вызывающему шагу в марте 1936 года». Согласны с этим и авторы «Истории газеты «Таймс»» [14].

7 марта 1936 г., когда итало-эфиопская война еще продолжалась, небольшие контингенты немецких войск вступили в Рейнскую демилитаризованную зону, нарушив одно из важных условий Версальского договора и Локарнских соглашений. Это событие не только разрушило систему союзов и гарантий Франции и тем самым безопасность ее восточной границы, но стало заметной вехой на пути ко второй мировой войне. Многие английские буржуазные историки, государственные деятели и публицисты называют его «поворотным пунктом» на пути к войне, «бескровной битвой», выигранной Гитлером.

Уже в предвоенные годы некоторые историки и публицисты сделали попытки осмыслить значение событий 7 марта 1936 г. Так, Р. Сетон-Уотсон писал, что два западных правительства «не были готовы предпринять военные действия» против гитлеровской агрессии и ограничились «негодующими протестами». Однако он не указывал на причины такой бездеятельности. Не давали ответа на этот вопрос и авторы обзора «Политические и стратегические интересы Соединенного королевства», подготовленного «Чатам хауз». Рассматривая события с точки зрения охраны «британских интересов», они отмечали следующие последствия ремилитаризации Рейнской зоны: 1) крах системы Локарнских соглашений; 2) «стратегическое отделение» Восточной Европы от Западной, что, «возможно», являлось главной целью Гитлера, и 3) рост в Англии и Франции «подозрений» по отношению к Германии [15].

Отдавая приказ о вступлении войск в Рейнскую зону, Гитлер не без оснований рассчитывал, что Франция и Англия не будут препятствовать его действиям. Но если бы это все же произошло, командирам немецких частей были даны инструкции не вступать в столкновения и отступить. Одним из первых об этом сообщил известный консервативный деятель, историк дипломатии Г. Никольсон. Его книжка «Почему воюет Британия», рассчитанная на массового читателя, увидела свет в начале 1940 года [16].

Когда значение этого факта было осмыслено, историки и публицисты Англии заговорили об «упущенной возможности», «последнем шансе» остановить Гитлера, «поворотном пункте» в истории предвоенных международных отношений и т. д. «Это был его (Гитлера. — Г. Р.) первый большой блеф в игре за господство в Европе», — писал в 1947 году английский публицист Л. Уивер. «Адольф Гитлер выиграл первую битву второй мировой войны, не открывая огня», — отмечал вслед за ним Дж. Уилер-Беннет. «Из-за пассивности в этом кризисе, как теперь совершенно ясно, Великобритания упустила свою последнюю возможность», — подчеркивал Г. Геторн-Харди. Сходные оценки содержатся в работах Я. Колвина, Л. Брода, мемуарах Э. Галифакса и П. Киркпатрика [17].

Некоторые авторы придают еще большее значение «упущенным возможностям». Так, Ч. Моват пишет: «Решительные действия против Италии в декабре 1935 и против Германии в марте 1936 года могли предотвратить вторую мировую войну». Лондону и Парижу следовало решительно выступить против акта германской агрессии, отмечают в своих воспоминаниях Л. Эмери, а также Дафф Купер — видный деятель консервативной партии Англии предвоенных лет [18].

Чем же объясняет буржуазная историография Англии, ее государственные деятели «фатальное бездействие» правительства С. Болдуина ранней весной 1936 года? Прежде всего настроениями «общественного мнения», английского народа, который тогда якобы стремился сохранить мир во что бы то ни стало. В Великобритании, утверждает Э. Карр, «общественное мнение было шокировано» действиями фашистской Германии, «но в целом было больше заинтересовано в предложениях Гитлера на будущее, чем в осуждении его действий в прошлом». «Англия восприняла событие очень спокойно. Она в целом считала, что немцы имеют моральное право сделать это…» [19],- замечает другой буржуазный автор — Р. Рейнер. Официозную версию об «инертности и безразличии» общественного мнения, заинтересованного в мире, разделяют историк А. Тейлор, консервативные деятели С. Хор, Э. Галифакс, а также видный представитель лейбористского движения X. Дальтон. Но еще определеннее высказывается по этому поводу А. Иден. «Едва ли один человек из тысячи в то время был готов пойти на действия вместе с Францией против оккупации Рейнской зоны Германией. Многие шли даже дальше и считали несправедливым, что Германия лишена возможности делать то, что она хочет на своей собственной территории почти через 20 лет после окончания войны. Эти мнения были представлены и среди моих коллег…», — отмечает он. Однако Л. Иден всячески старается снять с себя ответственность за эту позицию [20].

Насколько справедлива картина, рисуемая Иденом? Какова его личная роль в событиях?

14 февраля 1936 г., получив рапорты генерального штаба и штаба ВВС о том. что вступление немецких войск в Рейнскую зону произойдет в ближайшее время, Иден пишет записку кабинету министров. Англия не должна сражаться за зону, но и отказываться от нее безоговорочно не следует; «было бы предпочтительно» совместно с Францией вступить в переговоры с Берлином «об условиях ликвидации наших прав в зоне», заявлял в ней министр иностранных дел. В итоге правительство отклонило какие-либо военные меры, то есть согласилось с тем, что было главным в предложении Идена. Далее Иден сообщает, что 6 марта он сделал серьезное предостережение о Рейнской зоне немецкому послу в Лондоне Гешу [21].

Через три года после опубликования воспоминаний Идена публицист Колвин подверг сомнению это заявление. Он разыскал телеграмму Геша от 6 марта 1936 г., хранящуюся в архиве Бонна. Излагая разговор с Иденом, немецкий посол писал в ней, что английский министр выразил «большое удовлетворение» англо-германским морским соглашением и заявил о готовности продолжить переговоры об англо-германском «рабочем соглашении», включая вопрос о «воздушном пакте». Геш не упоминает о предостережении Идена по поводу Рейнской зоны. Учитывая важность вопроса, германский посол не мог не передать его в Берлин, конечно, при условии, что оно было сделано. «В течение всей беседы, — подчеркивает Колвин, — не было и намека на английские опасения в связи с возможным разрывом Локарно или вторжением в Рейнскую зону» [22] Так Иден, прекрасно зная о готовящемся агрессивном акте, не только не предостерег Берлин, но заверил его в желании продолжить переговоры. Версия, выдвинутая Иденом, нуждается в весьма серьезных коррективах. Она еще раз показывает, что его мемуары требуют критического подхода.

Вернемся, однако, к аргументам, которыми буржуазные историки и мемуаристы Англии обосновывают бездеятельность Лондона 7 марта 1936 г. Главный из них сводится к тому, что английский народ, не понимая всех последствий насильственной ликвидации системы Локарно фашистской Германией, полагал, что немцы «могут сами распоряжаться в собственном доме». Наиболее подробно об этом пишет Дафф Купер: «Многие англичане были неспособны понять значение этого акта. «Почему немецкие солдаты не могут вступить в свою собственную область?», — такова была естественная реакция несведущих людей. Они не могли понять, что этим актом безжалостный диктатор разорвал в клочья соглашение, от которого зависел мир в Европе» [23]. Каких-либо конкретных данных в подтверждение этой весьма удобной для «миротворцев» версии ни Д. Купер, ни ее сторонники не приводят.

Мемуары А. Идена, Д. Купера, Г. Макмиллана показывают, что версия о «пассивности» общественного мнения имеет официальное происхождение. И не случайно, что она получила отпор прежде всего со стороны тех, кто в предвоенные годы выступал с позиций, оппозиционных официальному курсу. Они убедительно показали, что капитулянтские взгляды были присущи отнюдь не английскому народу, а прежде всего узкой группе политиканов — идеологов «умиротворения». Так X. Дальтон отмечал, что лживую формулу: «Немцы вошли лишь в свой собственный задний двор» выдвинул один из патриархов «умиротворения» лорд Лотиан. Ее сразу же подхватил и стал пропагандировать другой видный руководитель капитулянтов — издатель «Таймс» Джоффри Даусон, тесно связанный с руководством консервативной партии и ее лидером С. Болдуином [24].

9 марта 1936 г., то есть через два дня после вступления фашистских войск в Рейнскую зону, «Таймс» поместила передовую статью «Шанс на восстановление». В ней утверждалось, что действия Гитлера имеют положительное значение, ибо они, ликвидировав «старую структуру европейского мира, одностороннюю и неуравновешенную», дают возможность расширения и укрепления системы коллективной безопасности, возвращения Германии в Лигу наций и для начала переговоров по европейским проблемам. А. Роуз, а также Дж. Уилер-Беннет, справедливо замечают, что эта статья отражала взгляды не столько Даусона, сколько правящих кругов в целом [25].

Большую активность развил в те дни один из идеологов «умиротворения» член профашистской «кливденской клики» Т. Джонс. 8 марта 1936 г. он передал Болдуину предложения, согласованные с другими членами этой группы — лордом Лотианом, Асторами, весьма близким к руководящим кругам консервативным историком и философом А. Тойнби и др. «Кливденцы» рекомендовали правительству «не воспринимать трагически» события 7 марта «ввиду мирных предложений, которые их сопровождают», относиться к ним «не как к акту агрессии», приветствовать декларацию Гитлера о 25-летнем мире, «как сделанную чистосердечно», и т. д. [26]

Главный аргумент тех, кто хотел бы объяснить бездействие Уайтхолла «настроениями общественного мнения», не выдерживает критики. Если в Англии и имелись простые люди, выступавшие против опасности войны, то их никак нельзя смешивать с теми, кто намеренно дезориентировал общественное мнение с целью оправдания политики «умиротворения». Главная причина бездействия правительства Болдуина заключалась в боязни, что вооруженный отпор Гитлеру или решительное осуждение агрессивного акта Англией и Францией приведут в действие механизм франко-советского договора о взаимопомощи, что, в свою очередь, могло окончиться не только сокрушительным поражением, но и полным крахом нацистского режима в Германии.

Прямых заявлений об этом в работах буржуазных авторов нет. Однако несколько глухих замечаний можно найти у Черчилля, Роуза и Дальтона. Если бы Франция мобилизовала свою армию, насчитывавшую почти сто дивизий, отмечает Черчилль в первом томе своих воспоминаний «Вторая мировая война», то немецкий генеральный штаб «несомненно вынудил бы Гитлера к отступлению и на пути его претензий было бы создано препятствие, которое могло стать для него роковым» [27].

Роуз, хорошо знавший закулисную деятельность «миротворцев», выдвигает обвинение уже в адрес рупора капитулянтских кругов «Таймс». «Таймс» не только не выступила против милитаризации Рейнской зоны, но была готова противодействовать франко-советскому пакту, который, если бы он был проведен в жизнь, мог остановить Гитлера и обеспечить мир в Европе. «Мы делали работу Гитлера за него; игра была более обещающей, чем он мог даже надеяться», — восклицает автор [28].

Рассматривая вопрос о позиции Англии и Франции в связи с оккупацией Рейнской области, Дальтон, как и Черчилль, подчеркивает, что, если бы французская армия выступила против немецких войск, Гитлер «был бы вынужден отступить и, потерпев таким образом тяжелое дипломатическое поражение, вероятнее всего, был бы свергнут и, возможно, даже покончил бы с собой» [29]. Хотя эти высказывания, сделанные теми, кто находился в 1936–1939 годах в оппозиции к внешнеполитическому курсу Болдуина-Чемберлена, не дают возможности дать сколько-нибудь полное представление о мотивах, которыми в марте 1936 года руководствовался Уайтхолл, они не оставляют сомнения в том, что позиция английского кабинета способствовала осуществлению фашистской агрессии.

Интересные факты о предыстории 7 марта 1936 г. сообщает в книге «Предвоенная политика Гитлера и военные планы, 1933–1939 гг.» Е. Робертсон. Его работа, изданная в 1963 году, написана на основе неопубликованных документов из немецких архивов. Робертсон приоткрывает завесу над тем, что происходило в первые месяцы 1936 года в кругах английского кабинета. Решив, что демилитаризация Рейнской области не затрагивает «жизненно важные британские интересы», Уайтхолл в феврале стал подготавливать проект «рабочего соглашения» Англии, Франции и Германии по этому вопросу. Париж не был поставлен в известность о плане, ибо, как отмечает автор, его хотели предварительно согласовать с Берлином. Е. Робертсон отмечает, что английское правительство, «возможно, было готово предоставить Гитлеру право ремилитаризации Рейнской области постепенно, по стадиям» [30].

Факты, приводимые военным историком, во многом дополняют сообщенное Иденом. Правда, не все еще известно. Так, мы не знаем, составил Форин оффис проект «рабочего соглашения» или нет. Была ли извещена о нем Франция? Но суть позиции Лондона не меняется: это была капитуляция, и притом обдуманная. Не случайно 2–3 марта 1936 г., за пять дней до выступления Гитлера, встретившись с французским министром иностранных дел Фланденом, Иден отказался дать какие-либо заверения, что Англия выполнит свои обязательства по Локарнскому договору [31].

Так мемуары Идена, материалы из работ Колвина и Робертсона воссоздают неприглядную картину действий правительства Болдуина и лично министра иностранных дел накануне 7 марта 1936 г.

Следует отметить, что позицию Лондона никак нельзя объяснить недостатком сил и средств для решительною отпора агрессору, на что ссылаются некоторые буржуазные авторы. По данным английских историков, Франция и ее союзники Польша и Чехословакия, даже без Англии, имели в 1935 году не менее 90 дивизий, а Германия — лишь 36, да и то неполного состава. И не случайно сам Гитлер оценивал 7 марта 1936 г. как огромный риск, игру ва-банк. «Мы вошли в Рейнскую зону с горсткой батальонов, — заявил он в 1939 году Шушнигу. — В то время я рисковал всем» [32].

Нельзя не учитывать и позицию Советского Союза, который через своих послов в Париже и Лондоне заявил о полной поддержке возможных действий Франции и Англии. 17 марта 1936 г. соответствующее заявление было сделано публично народным комиссаром иностранных дел СССР М. М. Литвиновым на сессии совета Лиги наций в Лондоне [33]. Это говорит о том, что многочисленные высказывания буржуазных авторов об «упущенном шансе» лишены всяких оснований. Если Англия и Франция бездействовали, если Гитлер мог торжествовать, то произошло это главным образом потому, что «миротворны» панически боялись краха нацистского режима, за которым, как они считали, последует «коммунистическая революция» в Германии. Для них Гитлер был прежде всего оплотом против большевизма. Доказательства этому в большом количестве содержатся у Т. Джонса. 8 марта 1936 г., в день, когда Болдуину было передано предложение «кливденцев», в дневнике Джонса появилась запись о его беседе с А. Тойнби, тогда только что вернувшимся из Германии. Тойнби, писал Джонс, после встречи с Гитлером был «уверен в его (Гитлера. — Г. Р.) искреннем желании мира в Европе, тесной дружбы с Англией… и оппозиции большевизму». 4 апреля Джонс встретился с Риббентропом, который «также охвачен страхом перед большевизмом, как и Гитлер… Риббентроп за мир (с Англией. — Г. Р.). 15 апреля снова беседовал в «Карлтон-отеле» с Риббентропом, уверен, что он не хочет войны на Западе. Они (Риббентроп, Гитлер. — Г. Р.) разделяют страх в отношении России. Коммунизм является врагом, которому Германия не может противостоять одна, без помощи Великобритании». 15 мая, получив приглашение, Джонс вылетел в Берлин, где через два дня состоялась его встреча с Гитлером, который «убеждал в значении союза с Англией и огромном желании встретиться с мистером Болдуином». Вернувшись в Лондон, Джонс 22 мая обсуждал с премьером возможность организации встречи с Гитлером. При этом намечались «уступки» Германии за счет Австрии и Чехословакии; Джонс рекомендовал премьеру не выступать «в защиту Австрии» от аншлюса и помочь Берлину в вопросе «плоти и крови» — «защите» судетских немцев в Чехословакии. Главный пункт предложений Джонса заключался в организации поездки Галифакса в Берлин и встречи Болдуина с Гитлером [34].

Так идеолог «миротворцев», их закулисный организатор наметил программу, которая почти полностью была выполнена, правда не Болдуином, а Чемберленом.

Как бы ни старались некоторые буржуазные исследователи оправдать позицию, занятую правительством Болдуина в марте 1936 года, дневники Т. Джонса, наряду с фактами, приводимыми другими авторами, не оставляют сомнений, что в ее основе лежали профашистские и антисоветские идеи. «Гитлер мог сколько угодно давать волю своей мании величия и мечтать о мировом господстве, — справедливо подчеркивает Палм Датт, — он никогда не мог бы сделать что-нибудь для осуществления своих планов без прямого потворства и помощи со стороны Англии и Франции. Ликвидация Версальского договора и перевооружение Германии были обдуманной политикой лидеров британского империализма, поддерживаемой и их трусливыми французскими коллегами, которые также находились во власти антикоммунистического угара» [35].

Летом 1936 года обстановка в Европе накалилась. 18 июля испанские фашисты подняли мятеж против республиканского правительства; в Испании вспыхнула гражданская война. Бурные события 1936–1939 годов привлекли к этой стране внимание мирового общественного мнения.

Политика «невмешательства», которую провозгласили Англия и Франция, ее происхождение и цели, характер конфликта в Испании, позиции держав в связи с мим — эти вопросы до сих пор активно обсуждаются историками и мемуаристами Англии, причем нередко на них даются не только противоречивые, но и прямо противоположные ответы.

В 1936–1939 годах общественное мнение Англии, профсоюзы, консервативная и особенно лейбористская партия оказались расколотыми по коренному вопросу: как следует относиться к национально-революционной войне испанского народа против сил внутреннего и международного фашизма.

Полемика, развивавшаяся вокруг испанских событий, сразу же нашла свое отражение в печати. В первых работах, написанных журналистами Англии в конце 1936 года, поднимался вопрос о нейтралитете Англии, который помог бы сохранить «британские интересы» в Средиземноморье. Так, X. Геннес и Т. Репард считали, что «невмешательство» лучше всего обеспечит звенья британской империи «вне зависимости от того, какая сторона выиграет». «Великобритания заинтересована в любой гражданской войне в Испании, — делал вывод Г. Блют, — лишь в одном — не допускать, чтобы другие державы получили выгоды в результате переворота и утвердились на испанской территории… Поэтому единственно возможный для нее и Франции курс… состоит в том, чтобы настаивать на подлинном невмешательстве и выводе итальянской армии из Испании. Это очень важно, ибо итальянская агрессия, возможно, установит прецедент косвенного нападения, наиболее опасного для британской империи». О своей поддержке политики, провозглашенной Лондоном и Парижем, заявлял в 1938 году Р. Сетон-Уотсон [36]. Авторов этих высказываний интересовали не столько судьбы Испанской республики и народа, сколько «британские интересы».

И лишь немногие не скрывали своего смятения. Э. Монро в работе, финансировавшейся «фондом Рокфеллера», писала: «Победа крайне левых (в Испании. — Г. Р.) вызовет недовольство в Великобритании, ибо она увеличит коммунистические тенденции во Франции. Но поскольку экспансионистские державы открыто помогают генералу Франко, победа крайне правых представляет еще большую опасность». И все же Монро никакого выхода кроме «невмешательства» не видела [37].

Более определенные суждения по вопросам, с которыми столкнулись правящие крути Великобритании в связи с событиями в Испании, содержатся во втором полутоме ежегодника «Обзор международных событий, 1937». Его авторы, А. Тойнби и Ф. Боултер, выступают с профашистских позиций, почти не стремясь их замаскировать. Учитывая тесную связь Тойнби, института международных отношений, выпускавшего ежегодники, с Форин оффисом, можно считать, что точка зрения авторов не отличалась от официальной. Прежде всего в книге протаскивается мысль о том, что Советский Союз якобы был замешан в подготовке «коммунистической революции» в Испании, которая должна была начаться в конце июля 1936 года, если бы ее не опередили мятежники. Тем самым авторы распространяют лживую версию, состряпанную пропагандой фашистских мятежников. Не в силах отрицать факт итало-немецкой интервенции, Тойнби и Боултер заявляют, что вообще якобы «трудно определить, были ли первыми русские, немецкие или итальянские интриги в Испании перед началом войны 17 июля 1936 г.». И поэтому об Италии, Германии и Советском Союзе «можно писать, объединив их» [38].

«Обзор» пропагандирует и другой официальный тезис, согласно которому война в Испании являлась якобы конфликтом между двумя идеологиями — фашизмом и коммунизмом, а отнюдь не борьбой демократических сил против реакции и фашизма [39].

Примечательна и постановка вопроса о происхождении пресловутой политики «невмешательства» Ее инициатором авторы считают французского премьер-министра, правого социалиста Л. Блюма. Что касается Англии, то она, как осторожно говорится в тексте, возможно, сама собиралась провозгласить «невмешательство», но, к своему удивлению, нашла его готовым на Кэ д'Орсэ. В «Обзоре» выдвинут еще один фальшивый тезис, сразу же подхваченный многими публицистами и историками: о мотивах и целях, которыми руководствовалось английское правительство, принимая «невмешательство». Эти мотивы, конечно, представлялись как благородные: не допустить превращения испанского конфликта в «открытую войну» между великими державами [40].

Таким образом, в полуофициозной работе выдвигается сразу несколько лживых версий: о подготовке «коммунистического заговора» в Испании, о борьбе «коммунизма с фашизмом» как сути конфликта, о французском происхождении политики «невмешательства» и ее позитивных целях. Все эти версии стали широко использоваться буржуазными историками, публицистами и государственными деятелями, причем не только в Англии.

Характер и содержание версий, приводимых А. Тойнби и Ф. Боултером, определялись установками, исходившими из правительственных кругов. Это косвенно подтверждает Иден, когда пишет, что в августе 1936 года он дважды встречался с делегацией лейбористской партии, чтобы опровергнуть мнение, будто инициатором политики «невмешательства» выступила Англия. Иден вспоминает, что в ту осень он неоднократно выступал публично, доказывая, что идея «невмешательства» родилась в Париже [41]. Если такое свидетельство что-либо и доказывает, то только то, что эта версия, как, впрочем, и многие другие, которых неукоснительно придерживается официитное направление, родилась в кругах Уайтхолла и Форин оффиса.

«Обзор» за 1938 год стал вехой для всего издания. С этого времени, как уже говорилось, оно теряет информационный характер и становится пропагандистом официального внешнеполитического курса со всеми вытекающими отсюда последствиями. Это объясняется прежде всего тем, что испанские события, вызвав бурные отклики в Англии, заставили руководителей «Чатам хауз» отбросить остатки буржуазного объективизма. Сразу же стали видны симпатии, с которыми правящие группировки Англии относились к мятежникам. Недаром А. Тойнби и Ф. Боултер замечали, что, если война будет выиграна франкистами, «британские интересы не окажутся в опасности», хотя бы по той простой причине, что фашистско-клерикальный блок «не сможет провести реконструкцию опустошенной Испании без использования лондонского денежного рынка» [42].

Большинство буржуазных исследователей Англии освещают гражданскую войну в Испании и связанные с ней события с крайне реакционных позиций. С антисоветскими выпадами выступают даже такие авторы, как Х. Томас или А. Тейлор. Первый из них, например, вполне серьезно заявляет, что Советский Союз якобы хотел, чтобы в 1936 году Англия и Франция оказали поддержку испанским республиканцам, а Германия и Италия — мятежникам, что привело бы к мировой войне, в которой Москва играла бы роль арбитра. Со сходных позиций оценивает помощь Советского Союза республиканцам и Тейлор. «Конфликт в Испании, — замечает он, — был более приемлем для русских, чем конфликт вблизи их собственных границ. Они также считали, что он приведет к охлаждению в отношениях между двумя западными демократиями и фашистскими державами… Их интересы заключались не в том, чтобы республика одержала по беду, а в том, чтобы гражданская война в Испании затянулась…» [43]. В связи с этим возникает вопрос: почему высказывания, грубо извращающие саму суть советской внешней политики, продолжают появляться на страницах «солидных», респектабельных изданий? Очевидно, дело тут не только в антисоветских настроениях, которые привели к искажению ряда острых проблем предвоенных лет, или в некритическом восприятии той или иной официальной версии, но и в противоречиях, свойственных мировоззрению буржуазных авторов.

Прогрессивные публицисты и историки Англии уже в предвоенные годы выступили против клеветы, которая усердно нагромождалась реакцией вокруг испанских событий. Супруги У. и 3. Коутс в книге «Мировые события и СССР», опубликованной в начале 1939 года, справедливо подчеркивали, что политика «невмешательства» «на деле продолжает оставаться вмешательством фашистских держав на стороне мятежников» [44].

Анализируя проблемы «невмешательства», известный публицист К. Зиллиакус убедительно доказал лживость ряда аргументов, использовавшихся официальными кругами. Работая с 1920 года по 1939 год в секретариате Лиги наций, он хорошо знал закулисную сторону деятельности английской дипломатии. В 1939 году одним из первых К. Зиллиакус показал фальшь трех доводов, особенно часто выдвигавшихся для обоснования политики «невмешательства»: что она 1) имеет якобы французское, притом социалистическое, происхождение, 2) позволила сохранить «европейский мир» и 3) означает «неучастие в идеологическом конфликте». Отметив, что правящие круги Англии и Франции отнюдь не содействовали локализации конфликта, Зиллиакус подчеркивал, что с испанскими мятежниками можно было покончить в несколько недель, «если бы Лондон и Париж, на основе международного права и устава Лиги наций, разрешили испанскому правительству закупить оружие, а помощь мятежникам считали агрессией против Испании». Несколько лет спустя, в 1945 году, он уточнил свой вывод. «Не приходится сомневаться в том, что если бы фашистская агрессия в Испании была остановлена совместными англо-франко-советскими действиями, это привело бы к созданию союза трех держав… и пресекло гитлеровскую агрессию» [45].

В 1940 году Дж. Макинтош, а за ним и Дж. Армстронг разоблачали еще одну лживую версию, распространявшуюся реакционными кругами, а именно: будто бы фашистские мятежники и республиканцы получали «равную помощь». На основе цифровых данных Дж. Армстронг показал, что военная помощь Италии и Германии генералу Франко во много раз превышала помощь, оказанную республиканцам. «Теперь все знают, — заключал он, — что помощь, присланную из России, после того как итальянская интервенция уже началась, и добровольцев-идеалистов из демократических стран, прибывших также после начала фашистской интервенции… никак нельзя сравнивать с «поддержкой», оказанной диктаторами» [46].

Несмотря на критику, некоторые из лживых версий прочно закрепились в английской буржуазной историографии. Одна из наиболее распространенных сводится к тому, что гражданская война в Испании была чисто «идеологическим конфликтом» между коммунистами и фашистами. Ее сторонники утверждают, будто компартия Испании готовила «вооруженный заговор» для захвата власти. Ярым пропагандистом этой версии выступил реакционный английский журналист А. Ловедей, опубликовавший в 1939 году «документы», полученные из рук франкистской пропаганды. В 1940 году Дж. Макинтош высказал сомнение в их подлинности. Однако только в 1963 году К. Уоткинс убедительно доказал, что «документы» о так называемом коммунистическом заговоре являются стопроцентными фальшивками. Анализируя их содержание в книге «Разделенная Британия», Уоткинс пришел к выводу, что испанские рабочие не имели и не могли иметь того количества оружия, которое якобы было подготовлено для «заговора».«…Если коммунисты имели оружие, которое им приписывают документы, — спрашивает Уоткинс, — то почему же в июле, когда начался мятеж, рабочие были почти совершенно безоружны, до тех пор пока правительство не решило раздать его им?». Далее он разоблачает тех, кто версию о «коммунистическом заговоре» пытался «подкрепить» ссылками на решения Коминтерна и программу испанской компартии. «Анализ показывает, — писал в заключение Уоткинс, — что она не могла планировать вооруженное выступление в Испании хотя бы по той простой причине, что необходимые условия, считавшиеся ею крайне важными для успеха, еще не существовали» [47]. Так прогрессивный историк нанес сильный удар по лживой версии, взятой на вооружение буржуазной историографией.

Пожалуй, самые прочные позиции в работах буржуазных английских историков и публицистов вплоть до последнего времени занимала версия о французском происхождении политики «невмешательства». У большинства авторов 40-50-х годов нет и следа какой-либо критики в ее адрес. И только в начале 60-х годов А. Тейлор, X. Томас и К. Уоткинс выступили против нее. Они доказали, что политика «невмешательства» родилась в недрах консервативного кабинета и была сформулирована при активном участии министра иностранных дел А. Идена. Когда в конце июля 1936 года французские министры приехали в Лондон, «национальное правительство первым предложило невмешательство Блюму, тот предложил его лейбористским лидерам, а они, в свою очередь, своим сторонникам — все во имя европейского мира», — пишет А. Тейлор. «Английское правительство, — делает вывод X. Томас, подробно рассмотрев политику Англии в 1936 году, — во всех отношениях являлось действительным инициатором невмешательства, хотя идея пакта (о невмешательстве. — Г. Р.) была впервые предложена Блюмом…». То, что «невмешательство» родилось на английской почве, выросло и окрепло, питаясь плодами политики «умиротворения» и антикоммунизма, убедительно показал К. Уоткинс. По ряду соображений, из которых немаловажную роль играло стремление парализовать возможные действия лейбористов, замечает он, Уайтхолл передал инициативу провозглашения этой политики «социалистическому правительству» Франции [48].

Трезвые, обоснованные суждения А. Тейлора, X. Томаса, К. Уоткинса весьма основательно подорвали одну из самых живучих фальшивых версий буржуазной историографии кануна второй мировой войны. Тем самым были подтверждены выводы советских историков, отвергающих легенду английской буржуазной историографии о происхождении политики «умиротворения» [49].

Чем же объяснить, что большинство буржуазных авторов столь упорно ее отстаивают? В первую очередь тем, что, защищая предвоенный внешнеполитический курс в целом, они стремятся скрыть те внутренние причины, которыми руководствовалось правительство Болдуина, провозглашая «невмешательство». Среди них не последнее место занимал страх перед «коммунистической революцией» в Испании, которая могла не только подорвать позиции английского капитала на Пиренеях, но и оказать большое влияние на судьбы Народного фронта по Франции и рабочее движение в Англии. И не случайно К. Уоткинс среди причин, приведших к возникновению «невмешательства», отмечает антисоветские настроения, характерные в 30-е годы для многих политических деятелей Англии и Франции, а также их страх перед тем, что Испания станет коммунистическим государством [50].

Почти все буржуазные историки изображают «невмешательство» как особую политику, характерную только для отношений с Испанией. Тем самым они искусственно отрывают ее от внешнеполитического курса Англии 1933–1939 годов. Выходит, что «невмешательство» — это одно, а «умиротворение» — нечто совершенно другое. Между тем «невмешательство» лишь одно из проявлений «умиротворения». Оно оказало влияние как на позицию правительства Н. Чемберлена при аншлюсе Австрии, так и особенно на возникновение мюнхенской политики. В свою очередь, мюнхенское предательство во многом определяло позицию Англии на заключительном этапе гражданской войны в Испании.

С неменьшим упорством, чем версию о французском происхождении «невмешательства», многие авторы продолжают защищать тезис о том, что эта политика преследовала единственную цель локализации конфликта и тем самым предотвращения «большой войны» в Европе. С разными оттенками и вариациями на это ссылаются Дж. П. Гуч и Э. Карр, О. Рейнольдс и X. Томас. Пишет об этом и А. Иден [51]. Однако эта точка зрения встретила серьезный отпор. «Невмешательство» в теории должно было уменьшить опасность превращения испанского конфликта в «общеевропейскую войну», подчеркивал Дж. Макинтош в работе «Пути, которые вели к войне», на практике же оно «превратилось в фарс и было одной из главных причин поражения испанского правительства». «Невмешательство на деле было фарсом», — повторяет лейборист М. Фут. Оно стало «божьим даром» для испанских нацистов, отмечает Р. Блют. «Республика имела большие ресурсы, поддержку большинства населения. Она победила бы, если бы встретила такое отношение, которое диктовалось международным правом… Английская и французская политика, а не политика Гитлера и Муссолини, решила исход гражданской войны в Испании» [52],- подводит итог А. Тейлор.

Критики официальной точки зрения на «невмешательство» убедительно показывают, что оно играло на руку фашистским мятежникам и облегчало проведение итало-германской интервенции. Однако они не идут дальше. Никто из них не говорит о том, что «невмешательство», а это ясно показал ход событий в 1938–1939 годах, обернулось против его инициаторов. Оно облегчило Гитлеру и Муссолини не только подготовку новых актов агрессии, но и, в конечном счете, развязывание второй мировой войны. И все же сам факт, что в английской историографии идет полемика, что антикоммунистические версии взяты под обстрел, — явление примечательное. Конечно, позиции реакционных историков еще далеко не сломлены и предстоит острая борьба по многим вопросам, среди которых вопрос о мотивах английской политики в отношении Испании занимает видное место.

Проблема «умиротворения» фашистских держав — Германии и Италии — является центральной в трудах английских историков, посвященных кануну войны. Рассматривая политику «умиротворения», многие буржуазные исследователи пытаются обосновать его «необходимость и неизбежность». Они нередко ссылаются на миролюбивые настроения английского народа, общественного мнения, но совершенно обходят антисоветскую подоплеку этой политики. Как правило, называют Н. Чемберлена, С. Хора, Э. Галифакса и других «миротворцев» министерского ранга и ничего не говорят о тех, кто стоял за кулисами, идейно обосновывая и направляя проведение в жизнь капитулянтского, антисоветского курса.

В английской буржуазной историографии господствует мнение, согласно которому политика «умиротворения» начала проводиться с весны 1937 года, когда Н. Чемберлен стал главой консервативного правительства. Сторонники этого мнения нередко тесно связывают политику с личными качествами нового премьера. Получается, что ответственный политический курс страны определялся не интересами ее правящих кругов в целом, а одним человеком. Вот лишь несколько примеров этого.

У. Черчилль: «Чемберлен был убежден, что ему выпала особая миссия прийти к дружескому соглашению с обоими диктаторами — итальянским и германским, — и считал себя способным добиться этого».

Официозный историк Р. Лаффан: «Чемберлен верил в возможность «сесть за один стол» и договориться с Гитлером и Муссолини. Навыки «бирмингемского бизнесмена» он перенес в «большую политику».

А. Тейлор: Чемберлен «верил, что европейские диктаторы — Гитлер и Муссолини — являются такими же разумными государственными деятелями, как и он сам, или, но всяком случае, с ними следует обращаться как с таковыми и что их неудовлетворенность может быть умиротворена в разумной дискуссии».

Д. Томпсон: Свой опыт бизнесмена и некоторые черты лорд-мэра Бирмингена, а им он был до 1937 года, Чемберлен перенес на внешнюю политику [53].

Другие ссылаются на недостаток у Чемберлена политического опыта и кругозора и даже незнание Европы. Так, оксфордский профессор X. Тревор-Рупер писал, что Чемберлен «не знал истории и мира: для него политический кругозор был ограничен его собственным ограниченным горизонтом», в связи с чем он «просто не мог считать, что Гитлер фундаментально отличается от него самого» [54].

Д. Купер, военный, а затем морской министр в правительствах Болдуина — Чемберлена, добавляет к характеристике свой вывод. «Он (Чемберлен. — Г. Р.) никогда не вращался в большой мировой политике или финансовых делах, и континентальная Европа была для него закрытой книгой. Он был преуспевающим лорд-мэром Бирмингема, и для него диктаторы Германии и Италии походили на лорд-мэров Ливерпуля и Манчестера… Эти укоренившиеся неверные представления лежали в основе его политики и объясняют его ошибки». Сходные оценки дают и другие современники Чемберлена, а Ллойд Джордж, как известно, сравнивал его кругозор с кругозором «провинциального фабриканта железных кроватей» [65].

Закономерен вопрос: насколько личные недостатки Чемберлена отражались в политике правительства и можно ли ими вообще объяснять его действия и промахи? Действительно, Чемберлену недоставало политического опыта. Однако было бы ошибочно объяснять этим его приверженность идее «прямых переговоров» с Гитлером и Муссолини. Ведь за лидером консервативной партии, премьером стояли влиятельные круги монополистического капитала. За его спиной действовали такие идеологи «умиротворения», как миллионер, владелец газет «Таймс» и «Обсервер» Джон Астор, «закулисный организатор» Том Джонс, издатель «Тайме» Джоффри Даусон, как, впрочем, и вся профашистская «кливденская группа». Об этом буржуазные исследователи, за немногим исключением, предпочитают умалчивать [56].

Нельзя не отметить, что в последние годы деятельность апологетов Чемберлена даже оживилась. Два примера свидетельствуют об этом особенно ярко. В 1961 году видный деятель консервативной партии Англии Ян Маклеод опубликовал биографическую работу «Невилль Чемберлен» [57]. В центре внимания автора мюнхенская политика, которую Маклеод считает единственно возможной и правильной. В сентябрьском номере журнала «Раунд тэйбл» за 1963 год, основанного, кстати, одним из видных «миротворцев» 30-х годов лордом Лотианом, была напечатана статья без подписи «Пересмотренное умиротворение», автор которой обрушился на критиков Чемберлена, начиная от Нэмира и кончая Черчиллем. Всех их он называет ревизионистами. «Политика, на которой остановился Чемберлен, была, по всей видимости, единственно возможной в обстановке 1937–1938 годов» [58],- делает вывод «Раунд тэ, йбл».

Наряду с направлением, которое ставит своей задачей реабилитацию Чемберлена и его сторонников, в английской историографии кануна второй мировой войны появилось и постепенно окрепло другое. Его представители стремятся критически осмыслить действия «миротворцев», показать мотивы их политики. Они выступают против версии о том, что стремление английского народа не допустить войны «не позволяло Чемберлену действовать иначе», опровергают тех, кто считает, что «умиротворение» как политика появилось лишь в 1937 году. Вместе с тем их критика далеко не всегда последовательна, а выводы не лишены противоречий.

Хотя полемика по проблеме «умиротворения» началась в Англии еще в 1938 году, по настоящему она развернулась лишь с весны 1939 года, после того как Гитлер разорвал мюнхенское соглашение. Откровенными апологетами «умиротворения» выступали и выступают те, кто прямо или косвенно был связан с правящей верхушкой, ее действиями. Так, известный историк дипломатии, консерватор Г. Никольсон, опубликовавший в конце 1939 года популярную книжку «Почему воюет Англия», одним из первых выдвинул тезис о том, что Чемберлен, проводя свой капитулянтский курс, якобы учитывал «идеи и желания большинства, возможно даже преобладающего большинства общественного мнения» [59].

Усердно отстаивал принципы «умиротворения» один из проводников этой политики Н. Гендерсон, занимавший в 1937–1939 годах пост посла в Берлине. Как отмечал Гендерсон на первых страницах своей тенденциозной книги «Провал миссии», его стремление завоевать «доверие и даже симпатию» нацистских лидеров, чтобы прийти к «взаимопониманию» между Англией и Германией, полностью совпадало с желанием Чемберлена и его предшественника на посту премьера С. Болдуина [60].

Своеобразную оценку «умиротворению» дал биограф Идена и Галифакса А. Джонсон. Вопреки фактам, он отрицал, что «умиротворение» основывалось на «какой-либо идее капитуляции» перед фашизмом.«…Это была, — утверждал Джонсон в 1941 году, — с самого начала искренняя попытка сохранить демократический образ жизни и мышления без интенсивных всеобщих вооружений и идеологического экстремизма…». О том, что «умиротворение» — политика вынужденная, альтернативы которой не было, что единственная цель Чемберлена заключалась в сохранении мира, что никаких антисоветских планов правящие круги Англии якобы не имели, писали многочисленные представители исторической науки Англии и государственные деятели [61].

В начале 60-х годов оригинальную точку зрения на природу «умиротворения» выдвинули представители критического направления М. Гилберт и Р. Готт. «Умиротворение было складом ума… Оно было тесно связано с христианскими идеалами доброты и всепрощения… Оно видело возможность европейского мира и процветания, возникающую из англо-германского сотрудничества. Умиротворение выросло как из симпатий, так и из страха». Антикоммунизм никогда не лежал в основе «умиротворения», утверждают они [62]. Выступив в целом с правильных позиций, английские историки в своей попытке рассмотреть «умиротворение» с разных сторон и дать его законченный портрет явно идеализируют его корни.

В конце 30-х годов некоторые публицисты и историки, стремясь понять подлинные мотивы «умиротворения», отказались от отождествления его с личностью Чемберлена и попытались рассмотреть вопрос исторически. На основе анализа событий первой половины 30-х годов Э. Карр пришел к выводу, что решительный поворот к «умиротворению» фашистских агрессоров произошел в Англии еще в 1935 году, что с этого времени правительство Болдуина проводило скорее классовую, чем национальную политику [63]. Однако ни в этой, ни в других работах Карр ничего не говорит о целях, которые преследовали правящие круги Великобритании, прибегая к «умиротворению» фашистских держав.

Решительно отвергает официозный тезис о времени возникновения «умиротворения» английский дипломат лорд Р. Ванситтарт. В книге «Уроки моей жизни», изданной в 1944 году, он писал: «Невилль Чемберлен, конечно, не был изобретателем умиротворения; трагедия заключалась в том, что он считал его возможным» [64]. Возникновение капитулянтской политики Р. Ванситтарт, как и Карр, относит к 1935 году.

Серьезный анализ политики Великобритании в Европе с начала 30-х годов и вплоть до начала второй мировой войны в книге «Мюнхен. Пролог к трагедии» сделал Дж. Уилер-Беннет. Обобщив большой фактический материал, он показал, что курс на «умиротворение» фашистских агрессоров был взят Уайтхоллом не в 1937 или 1935 году, а еще раньше — в 1933 году, когда фашизм захватил власть в Германии. Пожалуй, первым среди буржуазных историков Англии Уилер-Беннет поставил вопрос об ответственности тех, кто проводил его в жизнь. «Так как политика умиротворения Германии начала проводиться с момента учреждения третьей империи, — подытоживает он свои рассуждения, — то ответственность за нее должна быть возложена на предшественников Чемберлена и Галифакса». И автор здесь же называет их по именам: премьер-министры Р. Макдональд (1931–1935 гг.) и С. Болдуин (1935–1937 гг.), министры иностранных дел Дж. Саймон и А. Иден [65]. Хотя книга Уилера-Беннета не лишена противоречий и ошибок, она стала серьезным обвинением «миротворцев».

К сходным выводам приходит и другой буржуазный автор — А. Роуз. Зарождение политики «умиротворения» он также относит к 1933 году, а его первые крупные акты на международной арене к 1935 году, когда правительство Болдуина заключило морское соглашение с Германией и выдвинуло лицемерное предложение о санкциях в защиту Эфиопии. Заслугой Роуза является то, что он одним из первых среди буржуазных авторов не только разоблачил закулисную деятельность «миротворцев», но и показал, какое огромное влияние оказывали на них монополистические круги, особенно «кливденская группа» во главе с миллионерами Асторами. Так, он сообщает, что Макдональд и Болдуин прежде, чем сформировать правительство, обсуждали кандидатуры министров с издателем «Таймс» Джоффри Даусоном — деятелем «более могущественным, чем любой из них». В свою очередь, Даусон во многом зависел от Асторов. А. Роуз в какой-то мере ответил на вопрос историка X. Тревор-Рупера о том, какие социальные группы английского общества поддерживали «миротворцев» [66].

Конкретную дату рождения «умиротворения» называют М. Гилберт и Р. Готт. Первая глава их книги «Миротворцы» названа «Рождение умиротворения: 1933». Гилберт и Готт также подчеркивают особую роль, которую сыграла группировка кливденцев в возникновении «умиротворения». В 1935–1937 годах ведущие члены «кливденской группы» — лорд Лотиан, Т. Джонс и примыкавший к ним философ и историк А. Тойнби — выезжали с визитами к Гитлеру, причем первый — дважды. Из бесед в Берлине они вынесли впечатление, что англо-германское взаимопонимание и даже сотрудничество вполне возможны, а Гитлер «искренен в своем желании мира в Европе и дружбы с Англией». Эти визиты оказали прямое влияние на всю последующую деятельность «кливденцев» и правительств Макдональда — Болдуина. В отличие от многих буржуазных авторов, Гилберт и Готт не скрывают, что Н. Чемберлен с большой подозрительностью относился к Советскому государству, что влияло на всю его политику. «Желание Чемберлена обеспечить дружбу с Германией, — пишут они, — отражало его постоянное недоверие к России… Его политика не была новой. Новшество Чемберлена заключалось в том, что он ввел ноту эффективности в болдуиновскую политику дрейфа» [67].

С тем, что правительство Болдуина, «умиротворяя» Германию, действовало чуть ли не бессознательно, согласиться, конечно, нельзя. Однако вывод о том, что политика Чемберлена «не была новой», правилен.

К периоду 1933–1935 годов относит зарождение «умиротворения» и Колвин [68].

Как видно из приведенных примеров, часть буржуазных историков Англии выступает за пересмотр обветшалой официозной версии о возникновении «умиротворения». Английские и германские дипломатические документы, опубликованные в 40-50-х годах, несмотря на тенденциозность их подборки, помогли им обосновать выводы. Главный из них имеет принципиальное значение: «умиротворение» как политический курс, направленный на удовлетворение агрессивных аппетитов германского фашизма, возникло в 1933 году, сразу же после прихода Гитлера к власти. Но что лежало в его основе? Конечно, никак нельзя согласиться с теми буржуазными исследователями, которые утверждают, будто никаких подспудных мотивов, кроме сохранения европейского мира, Макдональд, Болдуин и особенно Чемберлен, как и «миротворцы» в целом, не имели. Но чем же тогда они руководствовались? Какие тайные помыслы и надежды вынашивали те, кто сознательно способствовал развитию агрессивных планов Гитлера?

Большинство историков и публицистов, обеляя неблаговидную деятельность руководителей Англии, даже не упоминают о тех антисоветских настроениях, которые господствовали в 1933–1939 годах среди ее правящих кругов. Хор, Саймон, Галифакс, занимавшие в разные годы посты министров иностранных дел и, конечно, прекрасно знавшие подноготную «умиротворения», в своих воспоминаниях также умалчивают об этом. Но можно ли путем замалчивания исторических фактов скрыть правду? Конечно, нет. «Адвокаты кооперации с Германией или просто нейтралитета в европейских делах были бы более честны, если бы признали, что, боясь и ненавидя Россию, они были готовы предоставить Германии господство на континенте от Пиренеев до Украины» [69],- писал А. Тейлор, указывая на то главное, что тщательно скрывается «миротворцами» и их апологетами.

Антисоветские помыслы во многом определяли действия правящих кругов Англии. Многочисленные заявления Гитлера и других главарей фашизма о том, что они спасли Европу от «большевистской революции», что Германия является «плотиной против коммунизма», которую следует поддержать, находили благоприятную почву за Ла-Маншем. Начиная с 1936 года хвалебные высказывания о Гитлере и его деятельности стали все чаще и чаще появляться на страницах английских изданий. «Несомненно, Гитлер, — писал, например, М. Кэмпбелл, — спас Германию от полной большевизации и за это заслужил чистосердечное спасибо цивилизованного мира» [70].

Уже тогда некоторые публицисты и общественные деятели обращали внимание на классовый характер политики «умиротворения». Так, прогрессивный публицист, лауреат Нобелевской премии мира 1933 года Н. Энджелл выступил с острыми памфлетами против «умиротворения». В одном из них, названном «Мир с диктаторами?» (1938 г.), он заявил, что отказ Англии от сотрудничества с СССР объясняется «неистовой ненавистью», которую ее влиятельные круги питают к Советской власти. «Нежелание консерваторов в недавнем прошлом достичь максимума в сотрудничестве с Россией было обусловлено их страхом перед большевизмом», — писал он в другой работе, опубликованной вскоре после начала войны. «Правительство и Сити, — подчеркивал в начале 1939 года Зиллиакус, — поддерживали нацистскую Германию и помогали ей перевооружиться, потому что они считали нацизм «плотиной против большевизма в Европе»» [71].

Глубокий вывод, вскрывающий тайные желания «миротворцев» (от Макдональда до Чемберлена), сделал в небольшой, но весьма интересной брошюре-памфлете В. Голланц. В предвоенные годы он был известен не только как прогрессивный издатель, но и как активный антифашист, неоднократно призывавший Запад к сотрудничеству с СССР. В памфлете «Спасает ли Чемберлен мир?», написанном в марте 1939 года, сразу же после расчленения Гитлером Чехословакии, Голланц выступил против заявлений «миротворцев» о том, что они руководствуются «стремлением к миру». В глубине души у Чемберлена, замечал он, лежит что-то «более сильное, чем его любовь к миру, и это что-то — ненависть к социализму и социальному прогрессу, которая определяет все, что он и его класс — класс богатых предпринимателей — делает». Переходя от частного к общему, Голланц делал следующий вывод: за «умиротворением» и, конечно, за политикой «национального правительства», со времени прихода Гитлера к власти, несомненно, скрывается один постоянный принцип — стремление «направить» нацистскую агрессию с Запада на Советский Союз [72].

Приведенные примеры говорят о том, что прогрессивные публицисты уже в 1938–1939 годах показали классовую основу политики «умиротворения», определявшуюся антисоветскими планами правящих кругов Англии.

В послевоенные годы крупный буржуазный историк Дж. Уилер-Беннет, представители критического направления К. Инграм, А. Тейлор, А. Роуз, М. Гилберт и Р. Готт, Я. Колвин, бывшие государственные деятели Д. Купер и А. Иден (одни прямо, другие с теми или иными оговорками) были вынуждены признать, что антикоммунизм является одним из главных факторов, определявших внешнеполитический курс Англии в 1936–1939 годах [73]. И это, конечно, подрывает позиции тех, кто, продолжая отстаивать ложную версию, твердит, что никаких иных мотивов, кроме стремления предотвратить войну и сохранить мир, у «миротворцев» не было.

Несмотря на то что апологеты «умиротворения» прибегают к различным приемам, пытаясь скрыть подлинные цели, лежавшие в основе капитулянтской политики 1933–1939 годов, оправдать деятельность «миротворцев», их усилия не дают ожидаемых результатов. Из среды английских историков, работающих над проблемами предвоенного периода, выросло критическое направление. Его представители не только стремятся к объективному освещению фактов истории, но и, что не менее важно, учитывают некоторые ее уроки.

Глава 2. Аншлюс Австрии. Судетский кризис и мюнхенский сговор

Период 1937–1938 годов являлся кульминационным и в развитии политики «умиротворения». В эти годы были ликвидированы последние остатки версальской системы в Европе, разрушены военные союзы Франции с государствами «малой Антанты», окончательно обесценено значение франко-советского договора о взаимопомощи 1935 года.

Аншлюс Австрии и расчленение Чехословакии фашистской Германией, ставшие возможными в условиях «умиротворения», при руководящей роли в нем английского империализма, политика изоляции Советского Союза открыли дорогу Гитлеру ко второй мировой войне.

Все эти события нельзя понять без учета одного определяющего фактора — антисоветской основы политики «умиротворения», основы, которая наиболее полно проявлялась именно в 1937–1938 годах. Об этом, приводя многочисленные факты, не раз заявляли в своих работах советские историки [1].

Событиям 1937–1938 годов, политике Н. Чемберлена английская буржуазная историография уделяет большое внимание. Ее представителями написаны сотни исследовательских и популярных работ.

Однако это отнюдь не означает, что решены уже все проблемы. Реакционные историки по-прежнему прилагают усилия, чтобы оправдать внешнеполитический курс 1937–1938 годов. Правда, иногда они вынуждены признать, что он оказался «фатальной ошибкой», «заблуждением», но всегда отрицают антисоветские мотивы, лежавшие в его основе. Поэтому перед прогрессивными историками, представителями критического направления стоит задача полного разоблачения апологетов «умиротворения», их концепций и выводов.

С приходом Н. Чемберлена на Даунинг-стрит, 10 (май 1937 г.) политика «умиротворения», заложенная его предшественниками — Р. Макдональдом и С. Болдуином, приобрела осязаемые черты. Основной целью Чемберлена являлось «умиротворение» фашистских диктаторов в расчете на установление «западной безопасности» [2], вспоминает И. М. Майский.

Соглашение с Германией и Италией, отмечал Дж. Уилер-Беннет в работе «Король Георг VI», изданной в 1958 году, должно было предотвратить раскол Европы, конечно Европы капиталистической, «на два лагеря». «Главная цель Чемберлена в проведении им своей политики, — подчеркивал далее автор, — состояла в том, чтобы достичь общего решения в Европе посредством взаимных уступок и заключения соглашения четырех держав: Великобритании, Франции, Германии и Италии…». «Сближение с Муссолини он (Чемберлен. — Г. Р.) хотел начать с признания итальянского захвата Абиссинии как прелюдии к общему урегулированию расхождений. Гитлеру он был готов предложить колониальные уступки» [3],- отмечает У. Черчилль.

И Чемберлен сразу пошел по этому пути. При этом он действовал в обход Форин оффиса, А. Идена. Прямую связь с дуче премьер установил, как сообщает С. Хор, через свою сводную сестру, проживавшую осенью 1937 года в Риме [4]. Контакт с Гитлером был достигнут, когда в ноябре того же года на «лисью охоту» в Германию был приглашен лорд Галифакс. Все это не могло не привести к возникновению трений между премьером и министром иностранных дел. Однако впоследствии, вероятно исходя из чувства партийной солидарности, А. Иден выступил в оправдание этих беспрецедентных для английской дипломатии действий. В воспоминаниях, опубликованных в 1962 году, он писал: «Я думаю, что он (Чемберлен. — Г. Р.) считал Форин оффис несправедливым и враждебным по отношению к гитлеровской Германии, а его методы слишком медленными для нашего времени. Он надеялся на лучший результат через личные контакты» [5].

Устами Галифакса правительство Англии фактически дало согласие на все требования фашистской Германии. Оно не выдвинуло возражений не только против захвата Австрии, части Чехословакии и Данцига, но и пошло на уступки в колониальном вопросе, согласившись рассматривать его как «часть общего урегулирования». Взамен же Англия не получила ничего. Гитлер даже отказался начать англо-германские переговоры, которых так добивался Чемберлен. Не удивительно, что впоследствии не только А. Идеи, но и С. Хор расценили итоги визита Галифакса как явную неудачу. Резко отрицательно отзывается и А. Тейлор. «Галифакс, — отмечал он в книге «Происхождение второй мировой войны», — сказал все, что Гитлер хотел услышать. Он назвал нацистскую Германию «плотиной Европы против большевизма»» [6].

Однако далеко не все буржуазные историки согласны с этим мнением. Возьмем хотя бы биографа Чемберлена К. Фейлинг, выступавшую с позиций безусловной реабилитации «миротворцев». «Чемберлен был чрезвычайно доволен, что Галифакс установил контакт с Гитлером» [7],- отмечает и Л. Брод.

Беспрецедентная капитуляция Чемберлена и Галифакса лишь укрепила решимость Гитлера осуществить планы агрессии против Австрии и Чехословакии. В этой связи нельзя не вспомнить о странном на первый взгляд совпадении. 5 ноября 1937 г. на строго секретном совещании высших фашистских сановников, проходившем под руководством Гитлера, был рассмотрен вопрос о возможных действиях Германии, направленных не только против Австрии и Чехословакии, но и против западных держав, в частности Франции. Закрывая его, фюрер заявил, что время начала действий может наступить значительно раньше, чем считали еще совсем недавно. А через две недели Галифакс, беседуя с Гитлером, раскрыл ему все карты.

В 1948 году на эту странную взаимосвязь обратил внимание X. Тревор-Рупер. А в 1952 году Нэмир, анализируя протокол секретного совещания на фоне событий осени 1937 года, сделал весьма важный вывод. «Будущее было предопределено в ноябре 1937 года, — писал он. — Через две недели после секретной конференции у Гитлера, которая означала «переход к планированию агрессии», английское правительство сообщило ему о своей готовности согласиться с изменением территориального статус-кво в Центральной Европе… В этом же месяце руководящие французские министры заявили немцам, что Франция была бы готова изучить возможность переориентации своей политики в Центральной Европе и «урегулирования франко-германских интересов», из чего последние правильно заключили, что Франция встревожена «растущей опасностью, развивающейся в Центральной Европе», и хочет уменьшить риск, которому подвергается в этом районе через свой союз» [8].

Вторая часть высказывания Нэмира становится понятной, если учесть, что 29–30 ноября 1937 г., через несколько дней после возвращения Галифакса из поездки, в Лондоне состоялось совещание с участием Чемберлена, Галифакса, Идена, французского премьера Шотана и министра иностранных дел Дельбоса. Руководители французского правительства, заслушав сообщение Галифакса о беседе с Гитлером, присоединились к точке зрения английских «миротворцев», а 2 декабря 1937 г. Иден информировал Риббентропа о результатах англо-французских переговоров. На это указывает в своей работе Колвин [9].

Несмотря на то что вывод Нэмира имел принципиальное значение для понимания дальнейшего хода событий, английские историки не обратили на него должного внимания. Только А. Тейлор через девять лет напомнил о значении решений 5 ноября 1937 г., а еще через два года Робертсон назвал их «поворотным моментом» в довоенной политике Гитлера, ибо они «совершенно ясно» указывали, что после захвата Австрии и разгрома Чехословакии Гитлер пойдет не на Восток, а на Запад [10].

Еще раз подчеркнул важность этих событий Колвин. В книге «Ванситтарт в министерстве» он обращает внимание на слова Гитлера, который 5 ноября 1937 г. заверил своих сановников, что Англия и Франция «уже втайне списали чехов со счета». На возражения генералов и Нейрата Гитлер повторил, что уверен в том, что Англия не будет участвовать в конфликте в Центральной Европе [11].

Чем руководствовался Гитлер, высказываясь так определенно? Только ли интуицией, о которой так много пишут буржуазные авторы? Вряд ли это так. Его уверенность основывалась на более серьезных вещах: как на сообщениях германского посольства из Лондона, так и на оценке всего внешнеполитического курса Англии. Через несколько дней Галифакс лично подтвердил этот вывод.

Колвин обращает внимание и на встречу Риббентропа с Муссолини, состоявшуюся также в ноябре 1937 года, на которой итальянский диктатор окончательно отказался от каких-либо претензий на Австрию, признав ее «германским государством № 2». «Таким образом, — подводит итоги Колвин, — в ноябре 1937 года Гитлер получил как от Италии, так и от Англии определенные заверения в незаинтересованности конечной судьбой Австрии» [12].

Однако большинство английских историков игнорируют эти факты. Одно из замечаний Робертсона помогает понять причину. Многие буржуазные авторы, отмечает он, поступали так в предвоенные годы, когда в Англии «подчеркивалась антисоветская направленность «Майн кампф»» [13]. Полностью восприняв гитлеровскую теорию о фашистской Германии — «бастионе против большевизма», правящие круги Англии закрывали глаза на подготовку агрессии как против малых европейских стран, так и против самих западных держав.

В январе 1938 года произошли события, обострившие и без того ненормальные отношения между Чемберленом и Иденом. 11 января Ф. Рузвельт направил английскому премьеру предложения об участии США в реорганизации версальской системы. Вашингтон предусматривал, в частности, выработку новых основ отношений между государствами, эффективных мер по сокращению вооружений, средств защиты «экономической безопасности» и процветания «всех народов» на основе американского принципа «равных возможностей» и т. д. Это был американский вариант мюнхенской политики. И Чемберлен расценил американские предложения как посягательство на особую роль Англии в переговорах с Германией и Италией.

В отсутствие Идена, отдыхавшего в январе 1938 года на французской Ривьере, английский премьер отклонил предложение Вашингтона.

Мнение многих английских историков сводится к тому, что, несмотря на общий и «идеалистический характер» предложений Рузвельта, отклонять их не следовало [14].

Вернувшись в Лондон, Иден стал добиваться изменения этой позиции.«…Я сказал, — писал он впоследствии, излагая содержание разговора с премьером, — что согласен с рузвельтовской оценкой европейской ситуации и что я не разделяю оптимизма в отношении наших дискуссий с диктаторами… Моя точка зрения была такова: мы должны действовать параллельно, делая все возможное, чтобы улучшить англо-американские отношения и одновременно подготовить дискуссию с Германией и Италией. Вся моя интуиция была против того, чтобы в настоящее время признать захват Абиссинии де-юре» [15].

Высказывания Идена дают понять, почему и в чем он расходился с премьером. Метод Чемберлена состоял в том, чтобы идти напролом, путем уступок добиваясь расположения Гитлера и Муссолини. Иден не был против конечной цели, но считал, что, стремясь к ней, следует кое-что выторговать для Англии. Это подтверждает, в частности, памятная записка, составленная Иденом, после того как правительство все же приняло решение о переговорах с Италией. В ней он подчеркивал, что считает возможным вести их на следующей основе: юридическое признание захвата Абиссинии в обмен за выполнение Римом «джентльменского соглашения», заключенного ранее, о выводе части итальянских «добровольцев» из Испании [16].

Между тем в январе 1938 года в Лондон стали поступать сообщения о том, что Гитлер намерен в ближайшие два-три месяца захватить Австрию. Об этом, в частности, рассказал приехавший из Берлина Н. Гендерсон. Правительство фактически не возражало, поручив Гендерсону встретиться с Гитлером и обсудить «возможность общего решения» [17].

На основе ряда данных, в том числе агентурных, Форин оффис пришел к правильному выводу, что Муссолини поддержит гитлеровский план аншлюса Австрии. «Поэтому, — объяснял впоследствии Идеи, — я все больше и больше склонялся к тому, чтобы не открывать совещаний в Риме. Было бы унижением для нас вести переговоры, когда Гитлер войдет в Вену, в то время как Муссолини усилит свои войска в Испании и будет настаивать на признании его абиссинской империи». В этой обстановке Чемберлен не только установил секретные контакты с итальянским послом в Лондоне Гранди, в обход Идена, но и открыто поддержал Гранди против своего министра во время их общей беседы 18 февраля 1938 г. [18] 20 февраля, после того как кабинет дважды высказался за начало переговоров в Риме, Иден подал заявление об отставке.

В своих мемуарах он не раз подчеркивает принципиальный характер своих разногласий с Чемберленом. Однако в это трудно поверить. С. Хор, хорошо знавший обстоятельства дела, указывает, что разногласия Идена с Чемберленом возникли лишь из-за срока переговоров с Италией. Эту же точку зрения разделяет и Черчилль.«…Иден подал заявление об отставке из-за решения (правительства. — Г. Р.) вести переговоры с Италией в данное время и при данных обстоятельствах» [19],- объяснял он причину отставки.

Английские историки в своем большинстве согласны с этими выводами. Расхождения между Иденом и Чемберленом, писал в 1944 году У. Хэдли, «касались больше методов, чем целей». Это мнение поддержал и П. Рейнольдс. Совершенно категорично пишет о причинах отставки Тейлор. «Чемберлен был готов заключить это соглашение по принципу: признание Абиссинии за вывод итальянских войск из Испании; Идеи возражал… С его стороны не было предложено каких-либо действий: ни прекращения итальянских поставок в Испанию, ни тем более контрвмешательства на стороне испанских республиканцев. Спор шел лишь из-за того, будет или нет принята частная формула» [20].

Большой интерес представляет попытка К. Зиллиакуса объяснить мотивы конфликта, возникшего между премьером и министром иностранных дел. «Имеются два момента, — писал он в памфлете «Между двумя войнами?», опубликованном весной 1939 года, — которые необходимо отметить, говоря об этой отставке: первое, что, хотя м-р Иден ушел из правительства, он остается лояльным членом консервативной партии. Он не присоединился и никогда не присоединится к левым… Второе — м-р Иден подал в отставку не из-за принципа, не на основе разногласий между политикой Лиги и Чемберлена… Расхождения… (между Иденом и Чемберленом. — Г. Р.) связаны с различными аспектами интересов правящего класса» [21].

К. Зиллиакус, безусловно, прав, подчеркивая, что и Иден и Чемберлен представляли интересы одного и того же класса. Иден в своей политике следовал по той же столбовой дороге «умиротворения», что и Чемберлен. С него нельзя снять ответственности ни за март 1936 года, ни за политику «невмешательства» в Испании, ни за бездеятельность Англии в период подготовки Гитлера к аншлюсу Австрии. Мемуары Идена лишь подтверждают этот вывод.

Любопытную оценку роли Идена еще до выхода в свет его воспоминаний дал Л. Эмери. «Антони Иден, — писал он, — был назначен министром иностранных дел, для того чтобы показать преданность Болдуина идее коллективной безопасности и нежелание идти на компромисс с Муссолини в вопросе об Эфиопии. Эта политика привела к плачевным результатам. Но тот факт, что Иден остался на своем посту, ясно показывал, что в принципе мы от этой политики не отказались» [22].

Отставка Идена не повлияла на политику Чемберлена. 21 февраля 1938 г. он откровенно заявил итальянскому послу, что считает Австрию потерянной, а новый министр иностранных дел — Э. Галифакс — сразу же начал переговоры с Римом [23].

Зная, что Гитлер в начале марта 1938 года готовит аншлюс Австрии, Чемберлен и Галифакс ничего не сделали, чтобы его остановить. Беседуя 10 марта с Риббентропом, подчеркивает Робертсон, Галифакс «не сделал каких-либо замечаний» о серьезности обстановки в Австрии. Нацистский посол мог с полным правом сообщить в Берлин: «Создается впечатление, что Чемберлен и Галифакс хотят добиться мирного взаимопонимания среди четырех великих держав Европы без Советского Союза» [24].

Учитывая, что это говорилось буквально накануне вступления гитлеровских войск в Австрию, трудно отделаться от мысли, что Галифакс и Чемберлен не только давали понять, что Англия не будет возражать против аншлюса, но и поощряли Гитлера на него. Однако, приводя эти заявления, Робертсон даже не пытается дать им должную оценку: яркий пример непоследовательности, столь характерной для многих буржуазных исследователей.

Отставка Идена и аншлюс Австрии, нередко рассматриваемые в тесной связи, по разному оцениваются английской историографией. «Ударом по политике умиротворения» назвал в 1941 году аншлюс Австрии биограф У. Черчилля Л. Брод. Отставка Идена, отмечал Уилер-Беннет, «шокировала английский народ» и вместе с захватом Австрии «стала первым крупным ударом по народному доверию, которым до тех пор пользовался Чемберлен». «Отставка Идена, — писал А. Джонсон, — была ударом, от которого национальное правительство никогда на деле не оправилось». Другие, вольно или невольно оправдывая «миротворцев», заявляют, что Англия во время аншлюса «ничего не могла сделать», что у Чемберлена «не было альтернативы» [25].

Другой тактики придерживаются те, кто сам проводил в жизнь «умиротворение» или был причастен к нему. С целью оправдания действий или, вернее, бездействия правительства махровый «миротворец» С. Хор, например, выдвигает аргумент о том, что английский и французский народы «не были готовы идти на войну», чтобы защитить независимость Австрии. И только Г. Тинт указывает на социальный смысл позиции Лондона в марте 1938 года. Большинство «правых» в Англии, как и во Франции, подчеркивает он, считали необходимым «умиротворить нацистский оплот против коммунизма» [26].

Нельзя не сказать о странной точке зрения А. Тейлора на происхождение аншлюса. «Вскоре распространилось мнение, что гитлеровский захват Австрии является результатом преднамеренного заговора, подготовленного заранее, первым шагом к господству в Европе», — писал он в книге «Происхождение второй мировой войны» о тех историках и публицистах, которые справедливо отмечали, что Гитлер еще до марта 1938 года стал готовиться к аншлюсу. «Это мнение — не что иное, как миф. Кризис в марте 1938 года был спровоцирован Шушнигом, а не Гитлером. Германия не готовилась к нему ни в политическом, ни в военном отношении» [27],- утверждает Тейлор.

Мемуары Идена, документальные свидетельства Робертсона не оставляют от версии Тейлора буквально камня на камне. Трудно понять, почему Тейлор почти через десять лет после опубликования английских и немецких документов, относящихся к 1937–1938 годам и свидетельствующих о тщательной подготовке фашистской Германии к аншлюсу, допустил такую грубую ошибку. Но каковы бы ни были ее причины, он, несомненно, сыграл на руку тем кругам западногерманской и мировой реакции, которые ныне стремятся к реабилитации Гитлера и его политики.

Суетский кризис и последовавшее за ним мюнхенское соглашение о расчленении Чехословакии, заключенное Англией, Францией, Германией и Италией 30 сентября 1938 г., сыграли особую роль в международных отношениях кануна второй мировой войны. Мюнхен стал последним крупным рубежом на пути к мировой войне. Мюнхенское соглашение и его быстрый крах разоблачили перед всем миром реакционный характер политики «умиротворения», полную несостоятельность идей «миротворцев».

Проблемы мюнхенской политики не случайно оказались в центре внимания как публицистов и историков, так и политических деятелей Англии. В них как в фокусе преломилась антисоветская направленность всей политики «умиротворения», начиная с ее возникновения. Отсюда стремление многих буржуазных исследователей извратить смысл событий, замаскировать враждебный СССР характер действий западных держав, особенно Англии.

Одной из задач советских историков, работающих над проблемами международных отношений предвоенных лет, является задача разоблачения многочисленных извращений и фальсификаций предыстории Мюнхена, фальсификаций, имеющих во многих случаях антисоветскую основу. «Это тем более важно, — подчеркивает академик И. М. Майский, — что западная дипломатия, западные политики, историки и публицисты в послевоенные годы приложили немалые усилия к сокрытию действительной истины о Мюнхене и к созданию различных фальсификаций о нем в надежде если не вполне обелить себя за тяжелые грехи 1938 года, то, по крайней мере, найти какие-либо «смягчающие вину обстоятельства»» [28]. Это важно потому, что с попытками реабилитации Мюнхена продолжают выступать как реакционные историки, так и реваншистская пропаганда ФРГ.

Мюнхен, по мысли правящих кругов Англии и Франции, должен был стать поворотным пунктом в объединении капиталистической Европы против социалистического государства. Но он не стал им. «Золотой век» «умиротворения» оказался коротким и закончился провалом. Это обстоятельство не могло не вызвать разногласий при оценке как действий Чемберлена в судетском кризисе, так и самого мюнхенского соглашения.

Дискуссия по вопросу о роли Англии в подготовке Мюнхена, о том, был он неизбежен или нет, началась еще весной 1939 года, сразу после событий 15 марта. В ходе нее оформились две основные группировки. В первую из них входят историки и публицисты, критикующие мюнхенскую политику и ее творцов. Многие из них не без оснований отмечают, что мюнхенское соглашение не только приблизило войну, но и сделало ее неизбежной. В другую — сторонники и прямые апологеты «миротворцев», стремящиеся, вопреки фактам, «доказать» правоту чемберленовцев, во что бы то ни стало обелить их действия. Если в первой группировке основу составляют прогрессивные историки и публицисты, то во второй находятся те, кто связан партийной и классовой солидарностью, ослеплен ненавистью к коммунизму или сам находился в 1937–1939 годах среди «миротворцев» (К. Фейлинг, Я. Маклеод, Н. Гендерсон, С. Хор, Э. Галифакс и др.).

Характерной чертой дискуссии стала борьба вокруг аргументов «за» и «против» Мюнхена. Почти все доводы в защиту мюнхенской политики были выдвинуты правительственными кругами Англии еще в 1938–1939 годах, а затем подхвачены и широко распространены буржуазной прессой. Таково, например, происхождение версии, согласно которой условия мюнхенского соглашения были более благоприятны для Чехословакии, чем ультимативные требования, предъявленные Чемберлену в Бад-Годесберге 22 сентября 1938 г., во время его второй встречи с Гитлером. Следовательно, Мюнхен, делают вывод его сторонники, был определенным достижением. Эта версия была выдвинута Чемберленом 3 октября 1938 г. во время дебатов по итогам мюнхенского соглашения в палате общин. Одним из первых в 1940 году ее подхватил известный ныне буржуазный исследователь У. Медликот, а наиболее полное воплощение она нашла, пожалуй, 21 год спустя в книге «Невилль Чемберлен» Я. Маклеода [29].

Другой не менее распространенный довод апологетов «умиротворения» заключается в том, что мюнхенское соглашение, «предотвратив войну», позволило Англии и Франции «выиграть год», необходимый для укрепления обороны. Источник его все тот же — правительственные круги и те, кто стоял за ними. Ссылки на неподготовленность Англии к войне могли лучше всего воздействовать на публику. И «миротворцы» пустили их в ход. Из дневников Т. Джонса видно, что вопрос о том, как лучше использовать этот аргумент для оправдания сговора с Гитлером, весьма волновал его в сентябрьские дни 1938 года.

Тезис о «слабости английской обороны», столь удобный для сторонников Мюнхена, занял видное место на страницах многих изданий. Об этом пишут Н. Гендерсон и историк Дж. Гуч. Почти в одинаковых выражениях ссылаются на военную слабость Англии в 1938 году лейборист М. Фут и консервативный деятель С. Хор. Поистине титанические усилия прилагает консерватор Я. Маклеод, чтобы доказать слабость Англии в 1938 году и значительный рост ее вооружений в 1939 году [30].

Маклеод, отмечал А. Тейлор, неоднократно повторяет два положения: 1) Гитлер «был жаден», и война, следовательно, оказалась неизбежной и 2) Чемберлен, зная о недостаточности английских вооружений, хотел лишь выиграть время. «Оба пункта, — подчеркивает Тейлор, — стали настолько распространенной догмой, что любая попытка поставить их под вопрос или даже беспристрастно исследовать встречается не аргументами, а криками оскорблений и гнева» [31].

Несколько по-иному поступают другие адвокаты Мюнхена. Так, Хэдли, отметив, что сентябрьский кризис 1938 года возник «непосредственно из-за английской и французской неподготовленности», делает попытку переложить вину на Францию. Целый раздел его сравнительно небольшой работы назван: «Французская неподготовленность». В результате может возникнуть ложное впечатление, что именно нежелание Франции идти на войну из-за Чехословакии оказало решающее влияние на Чемберлена, которому ничего не оставалось, как сесть в самолет и вылететь на поклон к Гитлеру. О внутренней борьбе во Франции, о ее неспособности сражаться пишут Г. Батлер и А. Джонсон, К. Фейлинг и Б. Кольер [32]. В то же время замалчивается тот факт, что именно Англия играла первую скрипку в союзном дуэте, что капитуляция французских правящих кругов накануне Мюнхена во многом определялась действиями Лондона.

Видное место среди доводов, к которым прибегают сторонники Мюнхена, занимают ссылки на «общественное мнение», настроения английского народа. Так, историк дипломатии Г. Никольсон в популярной книжке «Почему воюет Англия» утверждал, что Чемберлен, идя на уступки Гитлеру за счет Чехословакии, отражал «идеи и желания подавляющего большинства общественного мнения». «В течение всех трех недель переговоров (с Гитлером в сентябре 1938 г. — Г. Р.), — уверяет С. Хор, — Чемберлена преследовал кошмар тех личных трагедий, которые война и бесконтрольная военная оккупация (Чехословакии. — Г. Р.) принесут многим простым людям». «Политика Чемберлена как до, так и включая Мюнхен полностью одобрялась большинством его соотечественников», — писал в 1944 году У. Хэдли. Несколько позже на это сослался Дж. Геторн-Харди. О нежелании английского народа идти на войну из-за Чехословакии писал и А. Тейлор [33].

Некоторые авторы, очевидно, считая, что одних ссылок на общественное мнение Англии недостаточно, идут гораздо дальше, утверждая, что «миротворцы» отражали интересы не только английского народа, но чуть ли не всего человечества. В 1940 году в книге «Английская внешняя политика после Версаля» У. Медликот писал: «Европейская война с целью сохранить Судетскую область за чехословацким правительством не получила бы поддержки английского и нейтрального общественного мнения; попытка разрешить законные претензии немецкого народа являлась правомочной и оправданной». Еще дальше в своих обобщениях зашел А. Тойнби, утверждавший, что Чемберлен «являлся представителем огромного большинства людей не только в Соединенном Королевстве и заморских доминионах, но и всего мира за пределами Германии, Италии и Японии…» [34].

Что скрывается за всеми этими заявлениями? Да и каким образом определялись настроения английского народа, не говоря уже об «огромном большинстве» человечества? Если часть общественности Англии пошла на короткий срок за «мюнхенцами», то главным образом потому, что поверила их лживым заявлениям о необходимости сохранить мир. Она, конечно, не понимала, что за этими фразами кроется не только предательство чехословацкого народа, но и ликвидация европейской безопасности, совершаемая на антисоветской основе.

Защитники Мюнхена используют и другие аргументы, а нередко ссылаются сразу на целый ряд причин. Многие из них подверглись критическому разбору в книге П. Рейнольдса «Британская внешняя политика в межвоенные годы». Ее автор систематизировал аргументы апологетов мюнхенской политики. Кроме рассмотренных Рейнольде перечисляет следующие: Англия и Франция не могли оказать «эффективной помощи» Чехословакии, а Польша и Румыния отказались пропустить советские войска; у западных держав не было «моральных основ» для противодействия «самоопределению» судетских немцев; английские доминионы, особенно Южная Африка, Канада и Австралия, не хотели воевать за Чехоcловакию; у правительства не было уверенности в необходимости «превентивной войны» против Германии; Мюнхен все-таки отодвинул начало войны [35].

Следует отметить, что даже у отдельных историков, выступающих с прогрессивных позиций, можно встретить противоречивые высказывания и мнения, объективно льющие воду на мельницу современных апологетов «умиротворения», а также западногерманских реваншистов, стремящихся обелить довоенную политику Гитлера.

Недоумение, например, вызывает статья А. Тейлора «Мюнхен двадцать лет спустя», опубликованная в день 20-й годовщины мюнхенского соглашения. В ней автор выдвигает несколько положений, претендующих на сенсацию. Это, прежде всего, заявление о том, что судетский кризис якобы «был создан в Лондоне, а не в Берлине». Гитлер, пишет Тейлор, не имел определенных планов на 1938 год: захват Австрии был «импровизацией последнего момента», а в «чешскую дверь» он начал заглядывать, только после того как она «уже была приоткрыта» английским правительством [36].

С таким «объяснением», конечно, нельзя согласиться. Давно доказано, что планы агрессии против Австрии и Чехословакии стали разрабатываться Берлином еще в 1937 году. Гиперболизируя вину английских «миротворцев», Тейлор приходит к явно абсурдному выводу.

Особое место среди аргументов защитников Мюнхена занимает версия о «неопределенной позиции» СССР в период судетского кризиса. Она сводится к следующему: Советский Союз в период судетского кризиса, и особенно в сентябре 1938 года, «искусно скрывал» свои подлинные намерения; он якобы ничем не подтвердил свою готовность выступить в соответствии с договорами 1935 года в защиту Чехословакии, а следовательно, и не собирался этого делать.

Происхождение версии тесно связано с настроениями, господствовавшими в 1938 году в правительственных кругах Лондона. Об этом, в частности, сообщает X. Дальтон. Во время встречи лейбористской делегации 17 сентября 1938 г. с Чемберленом и Галифаксом, рассказывает он, премьер-министр заявил, сославшись на информацию французского министра иностранных дел Ж. Боннэ и мнение генерального штаба Англии, что очень сомневается в возможностях русских «что-либо сделать» для защиты Чехословакии. «Что касается России, — сообщала К. Фейлинг о взглядах английского премьера накануне Мюнхена, — то Чемберлен оставался скептиком. Из консультаций с Литвиновым в Женеве ничего, на чем бы он мог основываться, по его мнению, не было выяснено…» [37].

К. Фейлинг пытается создать своеобразное алиби Чемберлену: Советский Союз, мол, ничем не обнаружил своих намерений защищать Чехословакию, и, следовательно, Лондон не мог принимать его в расчет. Но в одном она права. Чемберлен действительно был «скептически» настроен в отношении СССР. И дело тут заключалось не в Советском государстве, которое сразу же определило свою позицию — позицию безусловной защиты Чехословакии, — а в явном нежелании руководящих кругов Великобритании действовать совместно с ним против фашистской агрессии в Европе.

Версия о «неопределенной позиции» СССР была сформулирована английским министром лордом Уинтертоном 11 октября 1938 г. Советский посол в Англии И. М. Майский сразу же заявил протест и передал специальное сообщение в печать. Однако на следующий день лорд повторил свои измышления. Последовало новое и более резкое заявление Майского. В конце концов, отвечая на запрос лейбористов в палате общин, Чемберлен был вынужден дезавуировать высказывания Уинтертона [38]. Однако они были подхвачены печатью, а затем и буржуазными историками.

Одно из первых в исторической литературе и явно тенденциозное высказывание о роли Советского Союза в судетском кризисе принадлежит Г. Никольсону. «Россия, хотя она и была связана с Чехословакией и Францией, не желала присоединяться к «фронту мира»… Все последующие переговоры СССР игнорировал», — уверял он в 1939 году, не утруждая себя какими-либо доказательствами. О «неопределенной позиции» СССР, который якобы и «не пытался» найти способ оказания военной помощи Чехословакии, писал в 1943 году Р. Сетон-Уотсон. С этой же фальсификаторской версией еще через год выступил автор дополнительной главы в обобщающей работе А. Гранта и Г. Темперли «Европа в XIX и XX столетиях Л. Пенсон [39]. В последующие годы тезис о «неопределенной позиции Кремля» занял прочное место в работах английских буржуазных авторов, обрастая новыми деталями и подробностями.

Однако защищая ложную концепцию, некоторые буржуазные авторы не могут избежать серьезных противоречий. Так, М. Белов, считающийся специалистом по Советскому Союзу, в работе «Внешняя политика Советской России» приводит факты, свидетельствующие о твердой позиции Москвы в защиту Чехословакии. А через несколько страниц вдруг следует неожиданный вывод: «Если бы Советское правительство намеревалось действовать, оно должно было пойти дальше в раскрытии своей позиции после речи Литвинова 23 сентября (имеется в виду выступление на пленуме Лиги наций в Женеве. — Г. Р.). Также мало вероятно, что оно готовило свой народ к возможности вовлечения в войну…» [40].

Белов пытается усмотреть какие-то расхождения между позицией Советского правительства и заявлениями наркома иностранных дел М. М. Литвинова. Что касается выступлений М. М. Литвинова в Лиге наций, из которых следовало, что СССР готов безоговорочно выполнить свои обязательства, то странным является как раз тот факт, что Англия и Франция не сделали из них должных выводов. «Является парадоксальным, — писал по этому поводу У. Черчилль, — что это публичное и безоговорочное заявление одной из великих заинтересованных держав не сыграло своей роли ни в переговорах Чемберлена, ни в поведении Франции» [41].

Нелепые подозрения и выводы характерны и для некоторых других изданий. Наиболее бесцеремонен С. Хор. Грубо извращая смысл действий советского посла в Англии И. М. Майского, он называет его заявления о готовности СССР прийти на помощь Чехословакии «плодом коммунистической пропаганды». С. Хор заявляет, конечно бездоказательно, что Советский Союз «не хотел», да и «не мог» помочь Англии и Франции в ее борьбе против Германии. Он, мол, исходя из корыстных соображений, стремился вызвать войну между ними. Не отстает от С. Хора и современный апологет Мюнхена Я. Маклеод. «То, что Россия действительно была готова оказать помощь, всегда являлось сомнительным… Советская политика, после нападения Германии» на Польшу в следующем году, лишь подтвердила этот диагноз» [42],- утверждает он, фальсифицируя факты.

Если буржуазные авторы, выступающие с антисоветских позиций, не останавливаются перед грубыми передержками и фальсификациями, чтобы бросить тень на Советское государство, то сомнения и двусмысленности можно встретить и у тех, кто в целом стремится к объективному освещению предвоенных событий. Показателен в этом смысле опять-таки А. Тейлор. Рассмотрев политику СССР в судетском кризисе, он восклицает: «Что бы он делал, если бы его попросили (Чехословакия, Англия и Франция. — Г. Р.), — это гипотетический вопрос, на который нельзя ответить». Тем не менее это не мешает Тейлору уже на следующей странице и далее приводить выдержки из советских и чехословацких архивных документов, совершенно ясно свидетельствующих, что Советское правительство как в мае, так и в сентябре 1938 года было готово выполнить свои обязательства перед Прагой [43]. Ясно, что такую позицию Тейлор занял отнюдь не из-за недостатка данных о позиции СССР. Скорей всего это дань лживой антисоветской версии.

Возникает вопрос: есть ли вообще какие-либо основания сомневаться в позиции СССР в период судетского кризиса? Таких оснований, конечно, нет. Начиная с марта 1938 года и до самого заключения мюнхенского соглашения Советское государство предлагало создать единый фронт СССР, Англии и Франции против фашистской агрессии в рамках Лиги наций или вне ее. 15 марта, через несколько дней после аншлюса Австрии, народный комиссар иностранных дел М. М. Литвинов в беседе с американскими журналистами, а его заместитель В. П. Потемкин в разговоре с посланником Чехословакии 3. Фирлингером заявили о полной готовности СССР выполнить свои обязательства по советско-чехословацкому договору о взаимопомощи 1935 года. На вопрос о путях для оказания помощи М. М. Литвинов ответил, что «какой-нибудь коридор найдется». Однако предложение СССР немедленно созвать международную конференцию для обсуждения конкретных мер, могущих приостановить развитие агрессии, было отклонено английским правительством под фальшивым предлогом, согласно которому советские предложения, якобы, вызовут раскол Европы «на враждебные блоки» и усилят опасность «вооруженного конфликта» [44]. Париж и Вашингтон последовали в этом за Лондоном.

Тогда Советский Союз выступил самостоятельно. 23 апреля чехословацкий посланник в Москве 3. Фирлингер сообщил в Прагу о решении Советского правительства оказать военную помощь Чехословакии, если его об этом попросят [45].

Когда Германия в августе 1938 года возобновила подготовку агрессии, М. М. Литвинов предупредил германского посла в Москве Шуленбурга, что в случае нападения на Чехословакию СССР выполнит свои договорные обязательства, «сдержит свое слово и сделает все, что в его силах». В начале сентября, в ответ на запросы Парижа, Советское правительство трижды заявляло о полной готовности прийти на помощь Чехословацкой республике. Ясные ответы были даны и на запросы чехословацкого правительства. Сначала 20, а затем 22 сентября Советский Союз выразил полную готовность как выполнить обязательства по советско-чехословацкому договору, так и оказать помощь в случае обращения Чехословакии в Лигу наций, и даже не дожидаясь решения ее главного органа — совета [47].

21 сентября 1938 г., в тот день, когда Англия и Франция, оказав беспримерное давление на Прагу, вынудили чехословацкое правительство принять их капитулянтский план, М. М. Литвинов выступил с речью на пленуме Лиги в Женеве. Он не только заявил о готовности Советского государства выполнить свои договорные обязательства, но и призвал Париж и Прагу созвать совещание представителей генеральных штабов для разработки конкретных мер помощи Чехословакии. 23 сентября М. М. Литвинов и И. М. Майский в беседе с членами английской делегации в Женеве заместителем министра иностранных дел Батлером и лордом де ла Варом еще раз разъяснили позицию СССР, предложив немедленно созвать совещание СССР, Англии и Франции для согласования шагов в защиту Чехословакии. «Десять публичных и минимум 14 частных заверений за шесть месяцев помимо нескольких предложений о переговорах между генеральными штабами поистине не могли оставить никаких сомнений у всякого, кто не желал намеренно быть глухим и слепым», — подводит итог английский историк-марксист Э. Ротштейн, говоря о заявлениях СССР в марте-сентябре 1938 года [47].

Факты свидетельствуют, что Советский Союз был единственной страной, готовой оказать действенную помощь Чехословацкой республике. Они не оставляют камня на камне от фальсификаторской версии о «неопределенной позиции» Советского государства в судетском кризисе. И что же? Большинство буржуазных авторов либо замалчивают, либо грубо искажают факты.

Настоящий заговор молчания организован вокруг конкретных мер, принятых СССР для оказания военной помощи Чехословакии. Между тем к двадцатым числам сентября 1938 года, то есть в самый критический период, к западной границе Советского Союза было переброшено 30 стрелковых, а также кавалерийские дивизии. Наготове находились танковые части и авиация. В состоянии готовности для переброски в Чехословакию на аэродромах Белорусского и Киевского военных округов находились 246 бомбардировщиков и 302 истребителя [48].

Знали ли об этом Франция и Англия? Да, знали. 25 сентября К. Е. Ворошилов через военно-воздушного атташе СССР во Франции официально сообщил начальнику генерального штаба Франции Гамелену данные о концентрации советских войск [49]. Всего этого не хочет видеть буржуазная историография Англии, как, впрочем, и других капиталистических стран.

Лишь отдельные буржуазные авторы дают реалистические оценки роли Советского Союза в период судетского кризиса. Наиболее четкую позицию здесь занимает Уилер-Беннет.«…Сведения из Советского Союза в течение всего кризиса 1938 года были одними из самых безупречных вестей, и не было явных причин не верить, что он выполнит свои обязательства перед Чехословакией. Несомненно, германский генеральный штаб был такого же мнения», — писал он в 1948 году. Против мнений о том, что СССР не вступил бы в войну для защиты Чехословакии, выступил Ч. Уэбстер, отметив, что неоднократные заявления руководителей советской внешней политики «делали такой курс совершенно невозможным» [50].

Среди политических деятелей Англии своими оценками позиции Советского правительства выделяются X. Дальтон и Л. Эмери. Первый из них, в частности, отмечает, что Чемберлен и Галифакс намеренно извращали смысл советских заявлений, стараясь убедить лейбористских лидеров, а через них и английских рабочих в «неискренности Москвы». Еще более определенно высказывается Л. Эмери. «Россия во время всего кризиса занимала абсолютно ясную позицию, — пишет он. — Литвинов последовательно отстаивал идею коллективной безопасности, то есть, по существу, выступал за союз между Россией и западными державами…» [51].

Однако многие буржуазные историки до сих пор не способны преодолеть официозные догмы. Их оценки политики Советского Союза полны противоречий. Полное разоблачение версии о так называемой «неопределенной позиции» СССР — одна из важных задач историков критического направления.

В послевоенные годы растет число тех буржуазных исследователей, которые в той или иной форме признают, что в основе мюнхенской политики лежали классовые причины, боязнь, что разгром гитлеровской Германии при помощи Красной Армии приблизит революционный взрыв в Европе. «Россия могла быть на стороне Франции и Англии. И несмотря на это, ее игнорировали в течение всего кризиса, в результате чего через год опасность войны стала очевидной», — писал английский историк Ч. Моват. «Лучше Гитлер, чем народный фронт!», — рассуждали реакционеры не только в Лондоне и Париже, но и в Праге, подчеркивает Уилер-Беннет. «Классовые мотивы имели решающее значение в правительственной политике в отношении Чехословакии», — справедливо подчеркивал К. Зиллиакус еще в 1939 году [52].

Обстоятельный анализ мотивов, лежавших в основе действий Чемберлена, дал Дж. Уилер-Беннет в книге «Мюнхен. Пролог к трагедии». «Англия и Франция считали, — писал он о причинах недоверия правящих кругов Лондона и Парижа к Советскому Союзу, — что СССР хочет ускорить общеевропейский конфликт в целях величайшего триумфа и успеха диктатуры пролетариата». Буржуазный историк справедливо отмечал, что правительственные круги Англии лелеяли «тайную надежду» направить Гитлера на Восток, где он столкнется с Советским государством. Эти мнения, известные в Берлине, «полностью совпадали с планами фюрера относительно первых шагов реализации его программы завоевания «жизненного пространства». В книге «Европа в упадке» Л. Нэмир также указал на классовую основу позиции Англии и Франции. «Западные державы, — писал Нэмир, — могли выбирать между пактом четырех держав, Пактом с диктаторами и новой тройственной Антантой с СССР». Но если первый союз, по мнению Лондона и Парижа, во много раз увеличивал силы и ресурсы фашизма, то второй «благоприятствовал распространению большевизма». Если первый был «неприятен и бесполезен», то второй «еще более ненавистен» [53]. И хотя Нэмир явно не договаривает, становится ясно, что выбор, сделанный в Мюнхене, определялся классовыми интересами правящих кругов Англии и Франции.

Так буржуазные историки приоткрывают завесу, за которой английская реакция до сих пор упорно старается скрыть от широкой общественности антисоветские мотивы политики западных держав. Само развитие исторических событий в 1939–1945 годах неопровержимо свидетельствует против апологетов Мюнхена. Немалую роль в их разоблачении играют те историки и публицисты, которые, оставаясь на буржуазных позициях, критически подходят к антисоветским догмам и сомнительным версиям. Опровержение доводов сторонников Мюнхена заняло важное место в работах таких разных и непохожих друг на друга историков и публицистов, как Дж. Уилер-Беннет и К. Зиллиакус, Л. Нэмир и П. Рейнольдс.

Одним из первых против аргументов в защиту Мюнхена выступил К. Зиллиакус. В брошюре, написанной в 1945 году, он подверг критике два наиболее часто встречающихся довода: 1) Чемберлен, «застигнутый врасплох» требованиями Гитлера, сделал «все, что мог», для чехов, пока Франция не заставила его сдаться, и 2) подписав мюнхенское соглашение, он «выиграл время» для вооружения. Отвечая тем, кто выдвигал эти аргументы, К. Зиллиакус подчеркивал, что захват Чехословакии был «спланирован заранее». Его предвидел еще в марте 1933 года лорд Лондондерри, министр в кабинете Р. Макдональда. Опираясь на факты, К. Зиллиакус опроверг и второй довод. «Выигрыш» нескольких мирных месяцев не мог, конечно, компенсировать потерю Чехословакии как союзника Англии и Франции против фашистской Германии. В 1938 году чехословацкая армия имела свыше 1,5 тыс. самолетов и около 500 танков [54].

С критикой довода о «выигрыше времени» выступил X. Тревор-Рупер, отметив, что Англия больше потеряла, чем выиграла, отсрочив мировой конфликт. Решительно отвергает тезис о «выигрыше года» У. Черчилль. Соотношение вооружений в 1939 году менялось отнюдь не в пользу Англии и Франции, отмечал он. К тому же чехословацкая армия, состоявшая из 21 дивизии, перестала существовать. «Учитывая приведенные факты, — заключал Черчилль, — годовая «передышка», якобы выигранная Англией и Францией в Мюнхене, поставила их по сравнению с гитлеровской Германией в гораздо худшее положение, чем они имели в период мюнхенского кризиса». Это свидетельство тем более ценно, что Черчилль был хорошо осведомлен о состоянии английской армии. К аналогичному выводу приходит и лейбористский деятель X. Дальтон. Абсолютно, отмечает он, Англия в 1939 году стала сильнее, но относительно Германии — слабее. «Приняв все во внимание, я не сомневаюсь, что мы потеряли дополнительный год», — заключает он. «Германия, а не Англия, выиграла с военной точки зрения в этот дополнительный год… — писали М. Гильберт и Р. Готт. — Чемберлен и его советники шли в Мюнхен не потому, что они нуждались в дополнительном годе для подготовки к войне… цель умиротворения состояла в том, чтобы избежать войны, а не добиться единства, необходимого для нее…» [55].

Получил отпор и официозный тезис «миротворцев», согласно которому условия Мюнхена были более благоприятны, чем предыдущие требования Гитлера. Английский историк и публицист Дж. Макинтош еще в 1940 году подверг его критике.«…В действительности… — подчеркивал он в книге «Пути, которые вели к войне», — Гитлер получил даже больше, чем требовал в Годесберге». Интересные сведения по этому вопросу содержат воспоминания Стрэнга, сопровождавшего Чемберлена в Мюнхен. Руководитель центральноевропейского отдела Форин оффиса сообщает, что, когда он вернулся из Германии, Г. Вильсон, ближайший советник премьера, поручил ему составить перечень пунктов, по которым мюнхенское соглашение выгодно отличается от «Годесбергского меморандума». Стрэнг вспоминает, что хотя на бумаге они и выглядели внушительно, но на деле, за исключением одного — об отсрочке передачи Судетской области Германии на несколько дней, — «были никчемными». К такому же заключению приходит и А. Иден. «Наибольшая уступка» Гитлера, отмечает политический деятель Англии С. Кинг-Холл, заключалась в «отсрочке грабежа» на десять дней [56]. Эти компетентные высказывания выбивают важный аргумент из рук апологетов Мюнхена.

Робертсон рассматривает вопрос в иной плоскости. Как получилось, спрашивает он, что ультиматум Гитлера, предъявленный Чемберлену во время его второго визита в Годесберге, был полностью осуществлен? Отвечая на этот вопрос, он напоминает факты, о которых «забывают» некоторые сторонники Мюнхена. Уже после первой встречи Чемберлена с Гитлером, замечает Робертсон, расхождение между ними «было почти полностью процедурным». И не случайно, формально отклонив условия, предъявленные Чемберлену во время его второй поездки, Англия и Франция выработали новый план, который фактически основывался на тех же условиях. То, что мюнхенское соглашение носило формальный характер, что все было решено еще до него, отмечают, в частности, Уилер-Беннет, Тревор-Рупер, Колвин. Чемберлен полностью капитулировал перед Гитлером уже во время своей первой встречи с ним 15 сентября 1938 г. «Остальное было трагикомедией», — замечает в первом томе мемуаров Г. Макмиллан [57].

Справедливой критике подвергается и самый «надежный» довод защитников Мюнхена — ссылки на «общественное мнение» Англии, которое якобы было решительно настроено против войны в защиту Чехословакии. Наиболее убедительно его несостоятельность показал Уилер-Беннет. В сентябрьские дни 1938 года, когда официальная пропаганда прилагала все усилия, чтобы доказать необходимость, конечно «во имя мира», соглашения с фашистскими диктаторами, «большинство английской прессы и публики» оказало поддержку правительству, когда оно отклонило «годесбергский меморандум». «Большая часть английской публики была глубоко шокирована ненасытностью германских требований и единодушно поддержала их отклонение правительством. Человек с улицы снова с решимостью встретил опасность войны и не уклонился от нее», — писал Уилер-Беннет. Позднее к этой оценке присоединился Ч. Уэбстер.«…После Годесберга, — подчеркивал он, — произошел полный поворот в общественном мнении… В момент, когда война казалась практически определенной, никакой паники не возникло». И. Рейнольдс обращает внимание на один весьма существенный фактор: общественность Англии в канун Мюнхена оказалась дезориентированной, она не смогла правильно оценить обстановку, суть действий правящих кругов. «Общественное мнение повсюду поддержало Мюнхен после подписания соглашения, — замечает Рейнольдс, — но это не говорит о том, что народ не принял войну, если бы ее необходимость была показана…» [58].

К сожалению, критика тех, кто с целью реабилитации мюнхенцев использует традиционные ссылки на «общественное мнение», не приобрела широкого размаха. Вопросы формирования общественного мнения Англии в предвоенные годы, влияния на него официальной пропаганды еще ждут своего решения.

В работах некоторых английских историков рассматривается вопрос о роли военной оппозиции Гитлеру в Германии накануне Мюнхена. Ее деятельность и предложения, переданные английскому правительству, расцениваются Тревор-Рупером, Уилер-Беннетом и Колвином как один из аргументов против политики Чемберлена. Одним из первых о «генеральском заговоре» упомянул Тревор-Рупер. Визит Чемберлена к Гитлеру, отмечал он, «выбил оружие» из рук заговорщиков, так как они увидели, что Англия отказалась от их совета занять «твердую позицию» в отношении требований Гитлера. Одновременно об этом на основе показаний Гальдера сообщил Черчилль. В первом томе «Второй мировой войны» он писал, что высшие офицеры и генеральный штаб Германии с большим недоверием относились к действиям Гитлера и готовились его отстранить, но пришла весть о прилете Чемберлена, и выступление было отложено [59].

О попытках немецких генералов в начале сентября 1938 года установить контакт с правительством Чемберлена рассказал на основе изучения трофейных материалов Дж. Уилер-Беннет. Заговорщики надеялись, что Англия не пойдет на уступки Гитлеру. 5 сентября 1938 г. советник германского посольства Э. Кордт, встретившись тайно с Галифаксом, сообщил ему, что Гитлер отдал приказ о всеобщей мобилизации, а нападение на Чехословакию последует не позднее 1 октября. В день объявления мобилизации генералы собирались выступить и устранить Гитлера. «Это, — пишет Уилер-Беннет о предложениях путчистов, — являлось как раз тем, чего западные державы не намеревались делать… Тем временем в Лондоне уже было принято решение об организации в подходящий момент встречи между премьер-министром и Гитлером» [60].

Интересные подробности о контактах заговорщиков с Лондоном сообщает Я. Колвин. Он приводит выдержку из доклада Э. Клейст-Шменцина Канарису, одному из руководителей военной оппозиции. «Я никого не нашел в Лондоне, кто бы захотел использовать представившуюся возможность для начала превентивной войны. У меня такое впечатление, что англичане любой ценой стремятся избежать войны в этом году…», — сообщал эмиссар об итогах своего секретного вояжа. Колвин отмечает, что Черчилль по просьбе Галифакса написал письмо начальнику немецкого генерального штаба генералу Беку, которое Э. Клейст-Шменцин передал Канарису. В нем якобы говорилось, что Англия вступит в войну из-за Чехословакии [61].

В книге «Ванситтарт в министерстве» Колвин показывает, как Чемберлен в глубокой тайне вырабатывал свой капитулянтский курс. Его визит к Гитлеру обсуждался, например, в узком кругу лиц 29–30 августа 1938 г. Был согласован даже специальный код, в котором Чемберлен фигурировал как «мистер X». «О цели визита к Гитлеру «мр-а X», — подчеркивает Колвин, — даже не упомянули на заседании кабинета министров в узком составе, собравшемся на Даунинг-стрит, 10, 30 августа… Более того, план был скрыт от кабинета еще на 14 дней, пока Чемберлен не принял решения… Его огласили только тогда, когда было слишком поздно менять курс». Между тем 14 сентября генерал Бек подал в отставку с поста начальника генерального штаба Германии, заявив, что не может взять на себя ответственность за войну на два фронта, а его заместитель Ф. Гальдер, как он сам рассказывал впоследствии, и группа генералов собирались арестовать Гитлера, Геринга, Геббельса и Гиммлера. Но в 4 часа дня командующий берлинским гарнизоном генерал Витцлебен получил сообщение о предстоящем прибытии Чемберлена, и заговорщики отступили [62].

Сообщая об этих фактах, английские исследователи ограничиваются лишь половинчатыми выводами. Между тем они во многом дополняют картину подготовки мюнхенского сговора, показывая, что Мюнхен готовился не наспех, а обдуманно, и не только английский народ не был информирован о действиях правительства — о них не знали даже многие члены кабинета.

Чемберленовцы в августе — сентябре 1938 года действовали не только против чехословацкого народа, но и против первого в мире социалистического государства. Разрушая франко-советский договор 1935 года, ставя его перед лицом нового издания «пакта четырех» — мюнхенского соглашения, Чемберлен стремился полностью изолировать СССР. И хотя Колвин заявляет, что из опубликованных документов не ясно, «по чьему совету или распоряжению Россия была отстранена от обсуждения вопроса, по которому она имела договорные интересы» [63], мы не ошибемся, если скажем, что значительная доля вины за это падает как на Чемберлена и Галифакса, так и на правящую группировку английской буржуазии в целом.

Полемика, развернувшаяся в английской историографии по вопросу мюнхенской политики, наложила отпечаток и на конкретные оценки мюнхенского соглашения. Если большинство английских историков, публицистов и государственных деятелей упорно стараются доказать неизбежность мюнхенского соглашения, твердят о вынужденности решения, принятого Лондоном и Парижем, то под давлением последующих событий даже некоторые адвокаты «миротворцев» не решаются изображать его как достижение английской дипломатии. Так, Н. Гендерсон в книге воспоминаний, написанных в годы войны, расценивает мюнхенское соглашение как «компромисс». С. Хор, Э. Галифакс, Дж. Хэдли, Я. Маклеод вообще стараются избегать сколько-нибудь четких оценок мюнхенского соглашения. «Поражение» — так охарактеризовал Мюнхен его противник Д. Купер. «Мюнхенское соглашение не только чрезвычайно усилило позиции господина Гитлера на континенте Европы, но и ослабило его возможных оппонентов, разделив их», — писал он, уйдя в начале октября 1938 года в знак протеста в отставку с поста первого лорда адмиралтейства. С Советским Союзом не консультировались, «Россия снова была исключена», — писал крупный буржуазный историк Дж. Мариот в работе об англо-русских отношениях. А это, как бы добавляет А. Роуз, «оказалось фатальным для создания общего фронта с западными державами». Кто же виноват в этом? Класс «умственно ограниченных дельцов», питавших «явное отвращение к какой-либо общей политике с Советской Россией», и их «идол» — Чемберлен, замечал Роуз [64].

С реалистическими оценками Мюнхена выступили официальные историки английской внешней политики 3. Карр и А. Тойнби. «Мюнхенское соглашение, — писал первый из них в 1939 году, — было не только высшей точкой политики умиротворения, но и смертельным ударом». «Прелюдией второй мировой войны» назвал его в 1952 году А. Тойнби. «Мюнхенское решение, — подчеркивал он, — означало конец не только французской системы союзов, но и длительного периода французского влияния и Восточной Европе… Оно означало начало конца английского влияния в Восточной Европе, за исключением полуостровных форпостов в Греции и Турции, влияния, которое нельзя было спасти гарантиями Польше и Румынии в 1939 году и окончательно ликвидированного бесплодными соглашениями 1945 года в Ялте» [65].

«Великой трагедией» назвал Мюнхен Тревор-Рупер, добавив, что Чемберлен «не был создан» для решения этой проблемы. Отрицательно отзывался о Мюнхене и Ч. Уэбстер. «На Мюнхенской конференции капитуляция была почти полной. Она была совершена без какой-либо дискуссии с наиболее заинтересованной страной», — писал он, признавая, что Мюнхен является следствием всей политики предшествующих лет, следствием неудач остановить Муссолини в Абиссинии, а Гитлера в Рейнской области. Еще более резкие, но справедливые оценки мюнхенскому сговору дают представители критического направления. «Мюнхен был пактом четырех держав, продиктованным осью», — писал в 1948 году Л. Нэмир. «Мюнхен был капитуляцией, которой Чемберлен в совместной декларации с Гитлером (декларация о взаимном отказе от войны, предложенная английским премьером через несколько часов после подписания мюнхенского соглашения. — Г. Р.) придал бутафорский фасад, замаскировав ее суть и значение», — пояснял Нэмир еще через два года.«…Миротворцы — Чемберлен и Даладье — без какого-либо обращения к Советскому Союзу капитулировали перед Гитлером и принудили чехов принять расчленение их государства» [66],- писал лейборист Г. Кол.

Многие исследователи внешней политики и международных отношений подчеркивают крайне позорный характер соглашения, подписанного Англией и Францией. «Каковы бы ни были причины, — справедливо подчеркивал в 1943 году Р. Рейнер, — результат оставался. Чехословакия, готовая драться за свое существование, была брошена на милость ее врага…». «Мюнхен был величайшим моральным поражением, понесенным Англией в XX столетии, и оно еще продолжает сказываться», — восклицал Р. Рейнольдс в 1954 году. «Даже через 24 года я не могу избежать чувства, что полная капитуляция перед Гитлером была унижением и позором для нашей страны» [67],- с горечью писал в 1962 году профессор Д. Савори.

«…Гитлер открыл путь для своего следующего шага, уже предусмотренного им, — общей ликвидации Чехословацкого государства. Он уничтожил французскую систему безопасности, отделил Россию от европейского урегулирования и изолировал Польшу. Таковы были плоды Мюнхена» [68],- делал вывод Уилер-Беннет из анализа мюнхенской сделки.

Однако лишь немногие буржуазные историки Англии говорят об антисоветской направленности мюнхенской политики. В 1941–1945 годах, когда СССР и Англия являлись союзниками в борьбе с гитлеризмом, а «умиротворение» официально осуждалось, об этом еще вспоминали. «Несомненно, — писал в брошюре «Россия и мы» В. Голланц в 1942 году, — что в течение всего периода, кульминацией которого явился Мюнхен, целью Чемберлена и миротворцев являлось не сопротивление германской агрессии, а направление ее с Запада на Восток…». Англия и Франция, отмечали в 1942 году Г. Китон и Р. Шлезингер, «давали понять Германии, что мы будем безразличны к ее экспансии в Восточной Европе за счет России… Это является единственно возможным объяснением самоубийственной политики помощи ей в расчленении Чехословакии» [69].

Картина резко изменилась с окончанием войны и особенно с началом «холодной войны» против сил социализма. В 50-60-х годах большинство буржуазных историков и публицистов Англии замалчивают антисоветскую основу Мюнхена, как, впрочем, и «умиротворения» в целом. Классовый подход к оценке событий не дает возможности большинству буржуазных исследователей увидеть в Мюнхене его подлинную, антисоветскую сущность.

Глава 3. Внешняя политика Англии накануне войны (март-август 1939 г.)

Мюнхенское соглашение и англо-германская декларация от 30 сентября 1938 г., по существу выполнявшая функции договора о ненападении, казалось, открыли перед правящими кругами Англии возможность достижения «общего политического решения» с державами «оси». К тому же в январе-феврале 1939 года Лондон предпринял ряд новых шагов, направленных на сближение с Римом и Берлином. Даже события 15 марта 1939 г., когда немецкие войска вступили в Прагу и Чехословакия перестала существовать как независимое государство, не изменили взглядов Чемберлена. Выступая в тот же день в палате общин, английский премьер отметил, что правительство, несмотря ни на что, продолжит свою внешнеполитическую линию [1].

Однако через два дня Чемберлену пришлось изменить позицию. В речи, произнесенной 17 марта в Бирмингеме, он обвинил Гитлера в обмане и заявил, что Англия не допустит новой агрессии. Еще через несколько дней английское правительство приняло ряд мер, среди которых особое место заняли односторонние гарантии Польше, объявленные в парламенте 31 марта.

Ссылаясь на это и решения, принятые правительством в апреле [В апреле 1939 года английское правительство объявило о гарантиях Греции и Румынии и впервые в английской истории в мирное время ввело воинскую повинность[2]], многие буржуазные историки и публицисты Англии пишут о резком повороте во внешней политике, совершенном Чемберленом, его отказе от «умиротворения» и переходе на позиции создания «фронта мира» с участием СССР против агрессии. В английской буржуазной историографии сложилась и заняла видное место легенда о «дипломатической революции» марта — апреля 1939 года.

Советский историк В. И. Попов высказал предположение, что термин «революция» был выдвинут не без ведома «Чатам хауз» и Форин оффиса и, по-видимому, впервые был использован в работе английского историка Дж. Геторн-Харди «Краткая история международных отношений, 1920–1939» [3].

Насколько правильно это предположение? Когда и как сложилась легенда о «дипломатической революции»?

Сразу после выступления Чемберлена в палате общин 15 марта 1939 г. стали поступать данные об отрицательной реакции широких слоев английского народа как на агрессивный акт Гитлера, так и на заявление премьера. Большая часть прессы, в том числе газета «Таймс», осудила гитлеровскую агрессию. Даже сторонники Чемберлена в парламенте и часть министров требовали положить конец «умиротворению». Надо было что-то предпринимать. Галифакс раньше Чемберлена понял опасность. Именно он, как сообщают его биографы, убедил премьера изменить тактику [4].

Новую обстановку, складывающуюся после 15 марта 1939 г., обрисовал в томе воспоминаний «Подводя итоги» А. Иден. «Мы чувствовали, — писал он, — что если это действительно была позиция правительства, то мы не можем ее поддержать, даже молча. Несомненно, что такие настроения овладевали членами правительства как в парламенте, так и вне его. Страна очень тяжело переживала насилие над Чехословакией и ликвидацию Гитлером прежних обязательств… На следующий вечер премьер-министр произнес речь в Бирмингеме…». «Чемберлен, — писал впоследствии сын У. Черчилля Рандольф, — …быстро обнаружил, что у него полностью потерян контакт с английской общественностью. Все классы и партии были оскорблены действиями Гитлера, и он сразу же был вынужден признать, что его политика провалилась и нужны какие-то новые меры». Если бы Чемберлен настаивал на слепом следовании мюнхенскому курсу, отмечает Уилер-Беннет, «его личные позиции премьер-министра и лидера консервативной партии оказались бы в опасности». Подтверждает этот вывод биограф С. Криппса — видного деятеля левого крыла лейбористской партии — Э. Эсторик. Он сообщает, что У. Черчилль, беседуя с С. Криппсом 22 июня 1939 г., заметил, что, если бы в марте Чемберлен не изменил политики, Англию могло охватить движение за Народный фронт и он — Черчилль — поддержал бы его [5].

Все эти факты говорят об одном: изменение курса, хотя бы чисто внешнее, было крайне необходимо для правящей группировки, и она пошла на него, зная, что официальная пропаганда и консервативная пресса помогут ей в дезориентации публики. 3 апреля 1939 г. премьер-министр заявил, что в английской внешней политике наступила «новая эпоха» [6].

Термин «революция», «дипломатическая революция» впервые появляется в работах английских авторов уже в 1939–1940 годах. Примечательно, что его сразу же стали употреблять как сторонники Чемберлена, так и те, кто выступал против политики «умиротворения» и мюнхенского соглашения. Так, Д. Купер одним из первых назвал действия правительства в марте — апреле 1939 года «неистовой революцией в английской политике», правда вынужденной «Многие из тех, кто в правительстве неохотно согласился с новой политикой, — замечал Купер, — жаждали вернуться к старой» [7].

Еще более близкое к официальному определение дал известный публицист Н. Энджелл в памфлете «За что мы воюем?». Март 1939 года он называл «самой удивительной дипломатической революцией в современной истории». «Революционные изменения» в политике, отказ от «умиротворения» и возвращение к политике «формирования блока против агрессоров» — так определяли в 1940–1941 годах существо изменений публицист Дж. Макинтош, член парламента С. Кинг-Холл, биограф У. Черчилля Л. Брод [8].

Иную точку зрения развивал биограф Э. Галифакса А. Джонсон. Употребив термин «дипломатическая революция», он пояснял, что это скорее всего не революция, а «реставрация», возвращение к традиционной английской политике «баланса сил» в Европе. Джонсон, в отличие от многих других, отмечал, что даже сторонники новой политики оценивали ее как новую форму старой. «Умиротворение», по их мнению, было вынуждено пуститься в «дипломатическое плавание по неизведанным морям» [9]. Оценка Джонсона, весьма важная для правильного понимания характера «дипломатической революции», — исключение среди многочисленных славословий «нового курса».

Таким образом, легенда о «дипломатической революции» сложилась уже в 1939–1941 годах. Обстановка начавшейся войны, сплочение всех группировок английской буржуазии вокруг Черчилля во многом способствовали ее закреплению среди других версий и догм, находящихся на службе английской буржуазной историографии. В послевоенные годы она получила дальнейшее распространение. При этом среди английских буржуазных историков, публицистов и политических деятелей царит почти полное единодушие. За одним-двумя исключениями, они отказываются от какой-либо критики самой концепции «дипломатической революции». Даже крупные историки не способны полностью сбросить груз официозных представлений. Дж. Уилер-Беннет, например, по сути дела соглашается с легендой о «дипломатической революции». В известной книге «Мюнхен. Пролог к трагедии» он прямо говорит о «новой революции в британской дипломатии». Уилер-Беннет не смог или не захотел показать то, что скрывалось за фасадом «дипломатической революции». Не изменил своей точки зрения он и через десять лет. Л. Нэмир, в отличие от Уилера-Беннета, термин «дипломатическая революция» не употребляет. С ним он, очевидно, не согласен. Однако и Нэмир склонен идеализировать действия Чемберлена после 15 марта 1939 г. Так, он отмечает, что английское правительство начало работу по созданию «фронта мира» и только через несколько месяцев, когда возникли серьезные трудности в англо-франко-советских переговорах, эта идея была «положена под сукно» [10].

И лишь А. Тейлор, и то далеко не сразу, пришел к реалистической оценке. В 1952 году в работе «Толки о войнах» он отдал дань фальшивой легенде. Гарантии, представленные Польше, Греции и Румынии, Тейлор назвал тогда «величайшей революцией в истории нашей внешней политики». К 1961 году от этой точки зрения не осталось и следа. Пересмотрев свои позиции в этом вопросе, он выступил против тех, кто пытался извратить смысл действий Уайтхолла. «Это был поворотный пункт английской политики… Чемберлен видел в нем изменение акцента, а не изменение направления. Общее соглашение с Гитлером оставалось целью англичан, и они воздвигали препятствие на его пути, чтобы он почувствовал большую потребность в нем», — писал Тейлор в книге «Происхождение второй мировой войны», вскрывая тайные пружины «дипломатической революции». «То, что последовало за 17 марта, — повторил он еще через несколько лет, — было изменением акцента, а не изменением курса» [11].

Любопытно, что почти к такому же выводу пришел не кто иной, как Я. Маклеод. «Даже когда заверения, данные в Мюнхене, были выброшены Гитлером на ветер, а Прага оккупирована, Чемберлен все еще отказывался признать, что война неизбежна… — замечал он. — Поскольку премьер-министр не думал даже на этой стадии о неизбежности войны, он был мало заинтересован в идее союза с Советской Россией». Такой союз, продолжает консервативный деятель, мог не только затруднить, но даже сделать невозможными последующие переговоры с Германией и Италией [12]. Так апологет Чемберлена и «умиротворения» в обтекаемых, осторожных выражениях выступил против версии о «дипломатической революции».

События 1939 года, особенно провал англо-франко-советских переговоров, наглядно подтвердили тот факт, что, провозглашая «дипломатическую революцию», давая гарантии Польше, Греции и Румынии, правящие круги Великобритании отнюдь не отказались от своих прежних замыслов, существа своей прежней политики. «Генеральная линия правительства Чемберлена ничуть не изменилась, — писал в своих мемуарах И. М. Майский, занимавший в 1932–1943 годах пост советского посла в Англии. — Это правительство по-прежнему делало свою главную ставку на развязывание германо-советской войны и поэтому меньше всего хотело ссориться с Гитлером» [13].

Чем же объяснить тот факт, что буржуазные историки Англии «не заметили», что «коренной поворот», «решительное изменение» внешней политики, наконец, «дипломатическая революция» в действительности не были ни поворотом, ни изменением, ни, тем более, революцией, а лишь свелись к изменению форм и методов внешнеполитического курса? Прежде всего тем, что в противном случае им пришлось бы отвергнуть всю концепцию развития международных отношений с 15 марта по 1 сентября 1939 г., сложившуюся в английской, да и не только английской, буржуазной историографии второй мировой войны. Если бы был вскрыт подлинный характер политики Чемберлена и показано, что главной его целью оставалось соглашение с Гитлером, а не с Советским государством, то буржуазные историки вряд ли смогли говорить об ответственности СССР за срыв англо-франко-советских переговоров и даже развязывание войны. Конечно, кое-что они критикуют, но это — критика частных моментов в деятельности английского правительства. Так, например, многие из них справедливо пишут о нереальности гарантий, критикуют состав англо-французской военной делегации, выехавшей в начале августа 1939 года в Москву, и т. д. Однако ставить под сомнение весь внешнеполитический курс с момента «дипломатической революции» и вплоть до начала войны не берется никто.

Фальшивый характер «дипломатической революции» становится еще более очевидным при знакомстве с вопросом о так называемых гарантиях — главном аргументе, который используют ее сторонники. В английской историографии господствует мнение, что гарантии Польше, объявленные в палате общин 31 марта 1939 г. Чемберленом, были составлены им и Галифаксом в течение нескольких часов, причем без консультации с генеральным штабом. Профессор Д. Савори, например, отмечает, что гарантия явилась «импровизацией», что премьер хотел огласить ее в ответ на парламентский запрос [14].

Действия Чемберлена становятся понятными, если учесть одно важное обстоятельство. Сразу после событий 15 марта 1939 г. Советское правительство предложило Лондону и Парижу созвать конференцию государств, которым прежде всего угрожает гитлеровская агрессия: Англии, Франции, СССР, Польши, Румынии и Турции. Отклонив это предложение как «преждевременное», Лондон счел возможным ограничиться подписанием декларации Англии, Франции, СССР и Польши о взаимных консультациях на случай возникновения угрозы для любой страны Европы. Несмотря на то что эта мера была явно недостаточной, Советский Союз 23 марта согласился с ней [15]. Чемберлену был нужен не «фронт мира» с участием СССР, а лишь разговоры о нем, с тем чтобы использовать их для политического давления на Гитлера. Этой цели и служила гарантия 31 марта 1939 г. Польше.

Характерно, что 1 апреля 1939 г. «Таймс» опубликовала статью, раскрывающую подлинный смысл английкой гарантии. «Новое обязательство, которое Англия взяла на себя, — подчеркивал рупор монополистических кругов, — не обязывает ее защищать каждый дюйм существующих границ Польши. Основной упор в декларации делается не на ее целостность, а на «независимость». Заявление мистера Чемберлена не означает святого признания статус-кво. Напротив, его неоднократные ссылки на свободные переговоры показывают, что он признает наличие вопросов, в которые все еще необходимо внести изменения». В тот же день английское правительство через своего посла в Москве заявило, что считает «вопрос о декларации окончательно отпавшим» [16].

Все говорило о том, что правительство Чемберлена начало сложную дипломатическую игру. Ее суть становится ясной, если учесть, что гарантия, данная Польше без участия СССР, не имела никакой реальной ценности. Если завтра начнется война, — заявил 3 апреля 1939 г. Ллойд Джордж в палате общин, обращаясь к Чемберлену, — вы не сможете послать в Польшу ни одного батальона; я не могу понять, почему до того, как мы сами [ввязались в это страшное предприятие, мы не заручились участием России… Мы ведем опасную азартную игру». Правильную оценку новым мероприятиям Чемберлена дал несколько позже германский посол в Лондоне фон Дирксен. «Англия, — писал он, — хочет посредством вооружений и приобретения союзников усилиться и поравняться с осью, но в то же время она хочет попытаться путем переговоров прийти к полюбовному соглашению с Германией» [17].

Подавляющее большинство английских авторов признают, что гарантии Польше без их поддержки Советским Союзом были мало действенными. Трезвую оценку гарантиям дал в 1948 году Л. Нэмир. Он писал: «Со стороны Англии было необдуманным легкомыслием предлагать гарантии, а со стороны Польши принимать их. Обе, казалось, смотрели на них скорее как на ход в дипломатической игре, чем на обязательство, которое должно быть взвешено и обдумано, оценено и воплощено в военные условия» [18].

«Грубой ошибкой», одной из самых крупных, «когда-либо совершенных в истории дипломатии», назвал в 1956 году гарантии А. Тейлор. «У Англии не было практических средств для выполнения своих заверений. Декларация имела только словесную силу», — писал он еще через пять лет. В одной из последних работ Тейлор сделал попытку объяснить мотивы правительства. «Чемберлен и его соратники не думали о реальных условиях. Они нуждались в жесте, который заставит Гитлера быть умеренным и сделает Польшу способной создать, если необходимо, второй фронт» [19],- разъяснял он.

На антисоветскую подоплеку всей политики гарантий обратил внимание лейбористский историк Г. Кол. «Гарантии, предоставленные ранее Польше, — пишет он, — были совершенно бесполезны без поддержки Советского Союза, но английское правительство, вместо того чтобы прийти к соглашению с ним, когда это еще можно было сделать, подчинилось своему страху перед большевизмом и поддержало реакционные силы в Польше…» [20]. С высказыванием Кола можно только согласиться. Однако оно не характерно для английской историографии. За малым исключением историки и публицисты Англии отказываются от рассмотрения антисоветских мотивов, которые и на этот раз лежали в основе действий правительства Чемберлена.

На другую сторону политики гарантий несколько позднее указал современник событий А. Роуз. Выдвинутые в ответ на требования Гитлера о Данциге и Мемеле, они, по его мнению, стали предвозвестниками нового Мюнхена. «Не удивительно, что Гитлер считал, что мы не сдержим свое слово перед Польшей», — замечал он. Даже Э. Галифакс, соавтор политики гарантий, впоследствии был вынужден отметить, что ни Польша, ни Румыния не строили «каких-либо иллюзий относительно мер конкретной помощи, которую они могли ожидать от Великобритании, в случае если Гитлер остановит свой выбор на войне» [21].

Дополнительный свет на мотивы действий Чемберлена и Галифакса проливает биограф лорда Бивербрука П. Говард. В начале апреля 1939 года, когда газеты Бивербрука во главе с «Дейли экспресс» выступили против гарантий Польше, оценив их как меру, приближающую войну, Чемберлен попросил Бивербрука «снизить температуру» высказываний и помочь правительству. «Чемберлен дал мне понять, — вспоминал впоследствии газетный магнат, — что он не пойдет на войну… Он верил, что польская гарантия удержит Гитлера и покажет ему, что Англия стремится к сделке» [22]. Последующий ход событий показал, что политика гарантий действительно была «ходом в дипломатической игре», которую вел Чемберлен и «миротворцы».

Односторонние гарантии Польше, гарантии заведомо невыполнимые, не могли произвести и, конечно, не произвели впечатления на Берлин. 2 апреля 1939 г. Кейтель директивой № 37/39 отдал приказ о разработке «Белого плана» — плана агрессии против Польши — с тем расчетом, чтобы можно было приступить к его выполнению «в любое время» начиная с 1 сентября 1939 г.; 11 апреля «Белый план» был утвержден Гитлером [23]. Так большая дипломатическая игра, начатая Чемберленом, сразу же дала осечку. Гитлеровская верхушка правильно оценила поворот во внешней политике Англии как тактический.

Анализ мероприятий правительства Чемберлена в марте — апреле 1939 года, подчеркивает советский историк В. Г. Трухановский, показывает, что они «осуществлялись не в плане организации отпора агрессии, а в целях облегчения сговора между Англией и нацистской Германией, то есть являлись подсобными мерами в продолжающейся мюнхенской политике» [24].

Факты убедительно доказывают полную несостоятельность легенды о «дипломатической революции» марта-апреля 1939 года. Тем не менее ее продолжают широко использовать многие буржуазные авторы. Она нужна им для того, чтобы, скрыв подлинные цели и намерения правящих кругов Англии, представить их действия после 15 марта 1939 г. как решительную борьбу с дальнейшей фашистской агрессией. Она нужна им и для того, чтобы бросить тень на политику Советского Союза, который весной-летом 1939 года, несмотря на все лицемерие и маневры Лондона и Парижа, продолжал выступать за создание системы коллективной безопасности с целью предотвращения войны в Европе. Подобно ряду других фальшивых легенд и версий английской буржуазной историографии, легенда о «дипломатической революции» возникла и окрепла на почве антисоветских взглядов и действий правящих кругов Англии.

Легендой о так называемой «дипломатической революции» марта-апреля 1939 года отнюдь не исчерпываются те приемы, которые используют буржуазные историки Англии, излагая события предвоенных месяцев.

Особое внимание английская историография уделяет дипломатическим переговорам, происходившим в апреле-августе 1939 года между Англией и Францией, с одной стороны, и СССР — с другой. И это понятно. Лишь путем заключения действенного военно-политического соглашения трех держав можно было предотвратить дальнейшую агрессию фашистской Германии, а при необходимости и нанести фашизму быстрый и сокрушительный удар.

Однако концепция, которая лежит в основе толкования событий и фактов у большинства авторов, вызывает по меньшей мере удивление. Так, с одной стороны, политика правящих кругов Англии изображается ими как направленная исключительно на создание «великого союза» против агрессоров. Все факты, противоречащие этому, отбрасываются или искажаются. С другой стороны, извращается, а нередко и грубо фальсифицируется внешнеполитическая деятельность Советского государства.

Особенно часто используются две равным образом фальсификаторские версии. Согласно одной из них, Советское правительство пошло на переговоры с Англией и Францией, исходя из тактических соображений. Оно якобы не хотело соглашения с «демократиями» и, преследуя своекорыстные цели, старалось столкнуть их с Германией и Италией. Другая, не менее фальшивая, сводится к тому, что Советский Союз уже весной 1939 года сделал «крутой поворот» от политики коллективной безопасности к сближению с гитлеровской Германией, и поэтому все его предложения носили «лицемерный характер». Следовательно, переговоры с ним, независимо от позиции и усилий Англии и Франции, были заранее обречены на провал.

Английская концепция тройственных переговоров начала складываться в обстановке мировой войны и резкого ухудшения англо-советских отношений. Одним из первых выступил Н. Гендерсон. В книге «Провал миссии», предисловие к которой помечено октябрем 1939 года, он выдвинул сразу, несколько лживых тезисов.«…Я считал, что с самого начала Москва не хотела заключать соглашение с нами… Главная цель Сталина состояла в том, чтобы столкнуть Германию с западными державами», — бездоказательно заявлял махровый мюнхенец. «Оттеснение» Германии в западном направлении, «умиротворение» ее торговлей и, наконец, взаимное ослабление Германии и западных держав в результате конфликта между ними, конечно в интересах «коммунистической революции», — вот, по мнению Н. Гендерсона, главные цели советской внешней политики. Попутно он высказывал традиционные сомнения насчет военных возможностей СССР. «Я никогда не верил в какую-либо эффективную или бескорыстную помощь, которую русские могут оказать полякам…», — безапелляционно замечал экс-посол [25].

В 1940 году с утверждением, что именно СССР «отказался в решительный момент от участия в эффективных мерах коллективной безопасности», выступил У. Медликот. Им же был подхвачен антисоветский тезис реакционной прессы о том, что переговоры с Лондоном и Парижем якобы были нужны Москве «как средство принудить Германию» к принятию советских условий. У Медликота видны элементы второй из двух упоминавшихся версий. Так, он заявляет, конечно голословно, что Советское правительство уже с весны 1939 года обсуждало возможность заключения пакта с гитлеровской Германией. В довольно законченной форме эта версия содержится в работе А. Джонсона «Виконт Галифакс». Ее автор не только утверждал, что советско-германский пакт был «результатом длительной подготовки», но и пытался найти рубеж, когда СССР совершил поворот от политики коллективной безопасности к «сближению» с Германией. Биограф лорда Галифакса пишет об «умиротворении», присущем якобы советской внешней политике в этот период, а И. В. Сталина называет «архимиротворцем» [26]. Положения, выдвинутые Джонсоном, впоследствии были подхвачены другими английскими авторами. Так, в 1940–1941 годах в английской буржуазной историографии складывается антисоветская по своему существу версия о «коренном повороте в политике Кремля», якобы происшедшем весной 1939 года.

В 1948 году У. Черчилль и Дж. Уилер-Беннет выступили с версией о «русском сфинксе», «русской загадке». В частности, одна из глав первого тома воспоминаний У. Черчилля была названа «Русская загадка». В свою очередь, Дж. Уилер-Беннет сравнил советско-германский пакт с Тильзитом и Брест-Литовском. По его мнению, СССР следовал тем же курсом, который Англия и Франция проводили в Мюнхене, чтобы «купить мир и время для подготовки (к войне. — Г. Р.) за счет малых народов». Главу книги, в которой речь шла о политике Советского государства, он не без претензии на сенсацию назвал «Русский сфинкс» [27].

В 50-х годах в Англии была завершена публикация третьей серии дипломатических документов Форин оффиса (1937–1939 гг.), вышли из печати сборники трофейных немецких документов за предвоенные годы, наконец, Советское правительство еще в 1948 году опубликовало «Документы и материалы кануна второй мировой войны», куда вошли материалы из архива германского министерства иностранных дел 1937–1939 годов. Однако новые публикации мало повлияли на концепции буржуазных историков и государственных деятелей Англии. Антисоветские версии не претерпели серьезных изменений. Так, С. Хор, ссылаясь на немецкие трофейные документы, писал: «Теперь стало совершенно ясно, что все это время (май-август 1939 г. — Г. Р.) Риббентроп в Берлине и Шуленбург (германский посол в Москве) методически перебивали нас, в то время как Молотов использовал наши предложения в качестве рычагов, для того чтобы добиться выгодных условий от Гитлера». Хор уверял, что весной-летом 1939 года СССР стремился захватить Эстонию, Латвию и Финляндию, а также «произвести раздел» Польши и Румынии. Конечно, западные державы не могли согласиться с этим, и Москва обратилась в Берлин. В результате «двойная игра» советской дипломатии закончилась подписанием пакта с Германией. В то же время Хор пытался снять ответственность с Англии. Всего десять строк потребовалось ему, чтобы «выяснить» суть переговоров, которые велись Лондоном с уполномоченным из ведомства Геринга по «четырехлетнему плану» Вольтатом. Их он оценивает как чисто экономические и малозначимые контакты, а вопрос займа Германии, обсуждавшийся тогда, называет «вымыслом печати» [28].

Более тонко фальсифицирует факты другой мюнхенец — Э. Галифакс, утверждая, что «любые усилия» Англии и Франции в 1939 году не могли привести к соглашению с СССР, так как последний якобы руководствовался исключительно своекорыстными интересами. Развивая мысль о том, что Запад не мог повлиять на ход событий, таким образом оправдывая Чемберлена и самого себя, Галифакс замечал, что будто бы ничто «не могло совлечь Гитлера с его пути» [29].

В 50-60-х годах активное участие в распространении антисоветских версий приняли видные буржуазные исследователи Англии. Они писали о «резком повороте» во внешней политике СССР, происшедшем в мае 1939 года, о «секретных переговорах Кремля» с Берлином, о «двойной игре» советской дипломатии и «захватнических стремлениях», удовлетворения которых Советское правительство якобы добивалось, о «русском Мюнхене» (23 августа 1939 г.) и т. д. [30] В то же время ими намеренно замалчивались закулисные интриги английской дипломатии, в частности англо-германские переговоры, антисоветская сущность которых стала очевидной после опубликования Советским Союзом документов из архива германского посла в Англии фон Дирксена.

Наиболее полно антисоветская концепция событий лета 1939 года отражена в официозной работе «Канун войны, 1939 год», издателем и одним из авторов которой был А. Тойнби. Не утруждая себя доказательствами, он повторяет тезис о «радикальном изменении» политики СССР с мая 1939 года и длительной подготовке советско-германского пакта. А. Тойнби, как и С. Хор, намекает на «реальные выгоды», которые Советское государство якобы рассчитывало получить от сближения с Германией. Однако все попытки автора хоть как-то подкрепить это голословное утверждение терпят крах. Даже призвав на помощь фальсификаторский сборник «Нацистско-советские отношения, 1939–1941 гг.», он смог выдвинуть лишь один «аргумент»: установление летом 1939 года экономических и торговых контактов между СССР и Германией.

В книге говорится и об англо-германских секретных переговорах, происходивших в июне-июле 1939 года в Лондоне. Авторы ссылаются как на английские, так и на немецкие документы. Однако вопрос излагается таким образом, что у читателя может возникнуть впечатление, будто ничего необычного в переговорах не было, что это были безобидные поиски «решения важнейших проблем мирными средствами»: поиски, которые никому не угрожали. Для этого материал подается изолированно, вне какой-либо связи с другими событиями. Авторы не только не задаются вопросом, как закулисные встречи в Лондоне влияли на переговоры с СССР, но даже не вспоминают о последних [31].

Что это, как не фальсификация, фальсификация замаскированная, но все же фальсификация самой сути англо-германских переговоров? Несомненно, что на книгу А. Тойнби, как и на работы других авторов, написанные в 50-х годах, оказала влияние атмосфера «холодной войны», антисоветской истерии.

И все же, несмотря на дезинформацию и клевету, реалистическая, объективная оценка событий, предшествовавших войне, в частности причин срыва тройственных переговоров, пробивает себе дорогу в английской историографии.

В конце 1939 года против попыток искажения англо-франко-советских переговоров выступил прогрессивный лейбористский деятель Д. Притт. В брошюре-памфлете «Свет из Москвы» он подверг критике три довода английской реакции: что Советский Союз в период переговоров вел «двойную игру», что заключением пакта с Германией «предал демократию», что разрушил наметившийся «фронт мира». Хотя Притт не знал деталей, он совершенно справедливо подчеркивал, что не СССР, а Англия в течение долгого времени вела переговоры с Германией. Именно она, в союзе с Францией, направляла Гитлера «против Советского Союза, чтобы спасти себя от его агрессии на Западе» [32].

Мотивы действий чемберленовцев вскрывали и другие. «Равным образом ясно, — писал осенью 1939 года в предисловии к книге супругов Коатс «Международные отношения и СССР» лейбористский лидер А. Гринвуд, — что оба правительства (английское и французское. — Г. Р.) умышленно повернулись спиной к России в тщетной надежде на прочную дружбу с Германией и Италией. Эта политика так называемого умиротворения и идея «пакта четырех» между Англией, Францией, Германией и Италией, который на деле мог превратиться в антикоминтерновский или скорее антисоветский союз, теперь потерпела крах» [33].

В середине 40-х годов ряд авторов пришел к выводу, что причины срыва переговоров с СССР следует искать в поведении правящих кругов Англии. Так, Р. Рейнер справедливо подчеркивал, что, несмотря на изменение обстановки в марте 1939 года, «одним из ее самых важных факторов… было явное нежелание английского правительства пойти на какое-либо дружественное соглашение с большевиками». Об ответственности Н. Чемберлена и Э. Галифакса за антисоветские действия писал К. Инграм. «Их рассудок был настолько наполнен предубеждениями и подозрительностью в отношении Советского Союза, что они отказывались признать, насколько опасной оказалась бы обстановка, если бы Россия не стала союзной страной» [34],- подчеркивал он.

В последующие годы голос тех, кто трезво, без предвзятости подходил к рассмотрению международных событий, предшествовавших войне, зазвучал еще громче. Против попыток исказить суть советско-германского пакта и возложить на Советское правительство ответственность за срыв переговоров в Москве выступил Л. Нэмир. Советский Союз, подчеркивал он, даже после подписания пакта с Германией заявил, что ничто не препятствует его присоединению к «любой миролюбивой комбинации держав» [35].

Особый интерес представляют свидетельства У. Черчилля и Г. Макмиллана, хорошо знакомых с настроениями, господствовавшими летом 1939 года в руководящих кругах консервативной партии. «Если бы, например, Чемберлен, получив русские предложения, ответил: «Согласен, объединимся все трое и свернем Гитлеру шею», или что-то в этом роде, — отмечает Черчилль в первом томе «Второй мировой войны», — то… история могла пойти в другом направлении». Пакт 23 августа 1939 г. он не без оснований считает «вершиной провала английской и французской внешней политики и дипломатии». Военно-политический союз Запада с участием СССР мог коренным образом изменить обстановку в Европе и обуздать фашистских агрессоров, подтверждает Г. Макмиллан [36].

В 60-х годах некоторые авторы приступили к пересмотру официозной трактовки англо-германских секретных переговоров. Так, М. Гилберт и Р. Готт на основе английских и немецких документов показали, что во время бесед в июне — июле 1939 года в Лондоне и Берлине (Г. Вильсон — Вольтат, Н. Гендерсон — Вейцзекер) разрабатывалась основа нового сговора с Гитлером, а Я. Колвин обратил внимание на то, что в первые дни августа «человек Чемберлена» Г. Вильсон совместно с немецким послом в Лондоне Дирксеном закончил разработку далеко идущего проекта англо-германского соглашения. 9 августа гитлеровский посол мог телеграфировать в Берлин: «Вильсон заверил меня, что заключение англо-германского союза, сделав английскую политику гарантий недействительной… позволит Англии освободиться от ее трудностей в отношении Польши» [37].

Хотя Гилберт и Готт, а также Колвин весьма осторожны в выводах, документальный материал, приводимый ими, свидетельствует, что летом 1939 года Чемберлен активно готовил новый Мюнхен — сделку с Гитлером за счет Польши, которая вполне могла стать отправным моментом в организации единого антисоветского фронта.

Из дневника Э. Галифакса, использованного его биографом лордом Биркенхэдом, стали известны дальнейшие строго секретные действия Лондона. В середине августа 1939 года, когда переговоры в Москве были прерваны, английское правительство пригласило Г. Геринга прибыть в Лондон для важных переговоров. Э. Галифакс сделал по этому поводу следующую запись: «Ведутся необходимые приготовления для прибытия Геринга в среду 23-го. Идея заключается в том, что он должен приземлиться на каком-нибудь уединенном аэродроме, посажен в автомобиль и привезен прямо в казначейство. Оттуда постоянные владельцы будут удалены, а телефоны отключены. Это было бы драматической прелюдией к изложению планов, подтверждения которых мы ожидаем из Берлина». 21 августа из Берлина передали, что Геринг готов прибыть в Лондон, если он будет уверен, что встретится с Чемберленом, а 24-го, что Гитлер не считает этот визит необходимым [38].

Когда стало совершенно ясно, что Англия и Франция не идут на заключение действенного соглашения против фашистских агрессоров и склоняются к сговору с Гитлером, Советское правительство, учитывая нависшую военную угрозу, было вынуждено принять настойчивые предложения Берлина и 23 августа 1939 г. подписало пакт о ненападении с Германией. Тем самым была сорвана возможность создания единого антисоветского фронта и обеспечен на определенное время мир, столь необходимый для укрепления обороны.

Даже те исследователи, которые отрицают антисоветскую направленность англо-германских переговоров, вынуждены отмечать, что политика Уайтхолла отнюдь не способствовала сотрудничеству с СССР. Все, что Англия делала после марта 1939 года, пишет П. Рейнольдс, «не могло привести к союзу с Советами». Английское правительство, замечает Э. Карр, «отказалось вступить в союз с Советской Россией против Германии» [39].

Не одобряя германо-советский пакт, лейборист Г. Кол признает, что советские руководители в 1939 году «были правы», считая, что Чемберлен и Даладье «готовы в любой момент предать их нацизму». Пакт 23 августа 1939 г. Советское правительство считало «неизбежным злом», необходимым для укрепления обороны, подчеркивает М. Гилберт [40].

Однако ни Э. Карр, ни другие авторы не показывают, с какой целью вел Лондон опасную дипломатическую игру. Пожалуй, только А. Тейлор вскрыл мотивы «двойного курса». В книге «Англичане и другие» он подчеркивал, что Чемберлен вел переговоры с Россией неискренне. Главное для него состояло в том, чтобы «держать ее в игре». Что касается возможного соглашения с СССР, то оно, указывал Тейлор, с самого начала замышлялось как неравноправное, выгодное только Западу.

Свой вывод А. Тейлор развил в «Происхождении второй мировой войны». И хотя со многим в этой книге согласиться нельзя, оценка позиций сторон — Англии и СССР — правильна. «Обе стороны хотели соглашения, но далеко не одинакового, — указывает на противоположность целей Лондона и Москвы А. Тейлор. — Англичане стремились к моральной демонстрации, достаточной для достижения соглашения с Гитлером на более приемлемых условиях. Русские хотели четкого военного союза на принципах взаимопомощи, который или остановит Гитлера, или обеспечит их безопасность». Английский историк тонко подметил, что Чемберлен хотел обеспечить «русскую помощь», но считал, что она должна «открываться и закрываться, подобно водопроводному крану». А. Тейлор обращает внимание на тактику бесконечных затяжек и проволочек, которую применяли Лондон и Париж. Если Советскому правительству, подчеркивал он, для ответов на предложения западных держав за весь период переговоров потребовалось лишь 19 дней, то Англии и Франции — 105. «Советское правительство повернулось к Германии только тогда, — замечает он, — когда заключение союза оказалось невозможным».

Тейлор без предвзятости подходит к оценке пакта 23 августа 1939 г. Он как бы отвечает многочисленным фальсификаторам истории. «Пакт не был ни союзом, ни соглашением о разделе Польши… Более того, договор являлся в определенной степени антигерманским: он ограничивал немецкое продвижение на Восток в случае войны…». «Трудно сказать, какой другой курс могла избрать Советская Россия» [41],- заключает он.

Советские историки, ведущие постоянную борьбу с буржуазными фальсификациями международных отношений, уделяют большое внимание событиям лета 1939 года. В ряде работ [42] они убедительно показали, что ответственность за срыв тройственных переговоров несут правящие круги Англии и Франции. Советская историческая наука решительно отвергает лживую антисоветскую версию о «крутом повороте» внешней политики СССР весной и летом 1939 года. «Заключение советско-германского договора о ненападении, — говорится в обобщающей работе советских историков, — разрушило замыслы правящих кругов Англии, Франции и Соединенных Штатов Америки, направленные на то, чтобы «умиротворить» гитлеровскую Германию за счет СССР и разрешить этим способом межимпериалистические противоречия. Планы организации «крестового похода» всех капиталистических государств против СССР были сорваны. Потерпели неудачу и попытки западных держав использовать московские англо-франко-советские переговоры для дипломатического давления на Германию с целью побудить ее к скорейшему нападению на СССР» [43].

1 сентября 1939 г. фашистская Германия напала на Польшу, а 3 сентября Англия и Франция были вынуждены объявить войну Германии. Началась вторая мировая война.

Каковы ее причины? Можно ли было предотвратить войну, а если да, то когда и каким образом?

Наиболее простое объяснение, которое еще нередко встречается у буржуазных историков Англии, — Гитлер. Его действия, нелепая амбиция и чрезмерные претензии привели к конфликту. «Главная вина, безусловно, лежит на одном человеке, Адольфе Гитлере, на его невыполнимых требованиях», — писал лейбористский историк М. Фут. Близкую к этой точку зрения высказал и П. Рейнольдс. «В ненависти, гордыне и тщеславии этих людей (Гитлера и Муссолини. — Г. Р.), а также политических, экономических и социальных условиях, в которых они могли преуспевать, заключаются причины второй мировой войны» [44],- отмечал этот историк.

Подобные объяснения стали встречаться столь часто, что А. Тейлор в начале своей книги «Происхождение второй мировой войны» счел необходимым сразу отмежеваться от них. «Но существует одно объяснение, — замечал он с сарказмом, — которое удовлетворяет всех и, кажется, исчерпывает все диспуты. Это объяснение — Гитлер. Он планировал вторую мировую войну. Он один ее создал» [45].

Ложно сенсационен и противоположный вывод: война была результатом отказа Англии от «умиротворения», «результатом марта 1939 года» [46].

Вряд ли что-либо может объяснить и «психологическая» теория, выдвинутая Г. Никольсоном. В статье «Дипломатические основы», опубликованной в начале 1940 года, он писал: «Одна из главных причин нынешнего конфликта — недовольство сегодняшних правителей Германии целями, традициями и характером английского народа». Со своей стороны, англичане не одобряют «цели, традиции и характер немецкого народа». «Я считаю, — делал вывод Никольсон, — что причиной войны являются не столько политические или экономические потрясения, сколько состояние умов». Почти аналогичную точку зрения позже выдвинул А. Тойнби. Возможности для фашистской агрессии, отмечал он, заключались, в частности, в «состоянии умов правительств и народов тех стран, на которые нацелился Гитлер». Некоторые авторы с особым старанием подчеркивают «миролюбие» Англии и других западных стран, их «отвращение к насилию», вследствие чего они оказались почти безоружными перед лицом фашистских агрессоров, вооруженных до зубов [47]. Эти и подобные им идеалистические взгляды на причины войны, конечно, не могут что-либо объяснить.

Нельзя согласиться с мнением, что одной из главных причин войны являлся отход США от активного участия в международных делах. Наиболее законченно эта мысль представлена у А. Роуза. Главной причиной второй мировой войны он считает «выход Америки из мировой системы: это более чем что-либо другое позволило агрессорам идти своим путем». Другие авторы пытаются возложить ответственность на Румынию и Польшу, которые, мол, виновны в срыве «фронта мира». «Если бы после 15 марта 1939 г. эти малые страны, или хотя бы только Польша и Румыния, — писал А. Тойнби, — избрали этот рациональный курс (т. е. заключили соглашения о взаимопомощи с СССР. — Г. Р.), то он мог привести к созданию мощной европейской коалиции антигитлеровских сил… которая была бы значительно сильнее Германии. Если бы это произошло, агрессивная карьера третьего рейха была бы прервана» [48]. Неужели А. Тойнби не знал, что позиция панской Польши и королевской Румынии летом 1939 года определялась Лондоном и Парижем?

Значительная часть буржуазных историков, стараясь скрыть цели, преследовавшиеся английским империализмом, вслед за официальными кругами заявляет, что Великобритания вступила в войну исключительно «из-за принципа», ради торжества справедливости, в защиту Польши. «Мы вступили в войну ради христианских идеалов, противостоящих варварской доктрине, чтобы утвердить добрую волю и доверие в международных отношениях», — писал в 1940 году Н. Гендерсон. «Война началась потому, — отмечал Н. Энджелл, — что мы обещали защищать Польшу и собирались выполнить это обещание». Официальную точку зрения на возникновение войны и вступление в нее Англии излагает в «Большой стратегии» Дж. Батлер [49]. Однако весь последующий ход событий, и прежде всего полная бездеятельность Англии и Франции в сентябре 1939 года, бросивших Польшу на произвол судьбы, опровергает эти мнения.

Странную версию о причинах возникновения войны выдвинул А. Тейлор, заявив, что в 1939 году Гитлер «не предусматривал мировой войны и, вероятно, не хотел войны вообще». «Война 1939 года не являлась преднамеренной, была ошибкой, результатом грубых дипломатических просчетов с обеих сторон» [50],- заключает он. Такой взгляд маститого историка весьма напоминает идеалистическую «теорию случайностей». Кроме того, вне зависимости от желания автора, это ведет к оправданию Гитлера. Ведь в августе 1939 года гитлеровская верхушка рассчитывала, и не без оснований, что ни Англия, ни Франция на войну из-за Польши не пойдут. В свою очередь, Лондон и Париж предпринимали меры по организации «нового Мюнхена». Однако из этого не следует, что война возникла в результате дипломатических просчетов, а не как следствие всей агрессивной политики германского фашизма. И не случайно книга Тейлора, его «теория ошибок» были подвергнуты серьезной критике.

Некоторые буржуазные историки и публицисты довольно близко подходят к определению причин войны. «Я считаю, что главная причина войны заключается в сталкивающихся стремлениях к власти, включая власть денег, между агрессорами и оборонцами… («оборонцы» — руководители Англии и Франции. — Г. Р.)», — отмечал в 1941 году Дж. Кэтлин. Тогда же Г. Батлер подчеркивал, что одной из главных причин войны было «катастрофическое падение» производства в результате мирового экономического кризиса, потрясшего основы капитализма, а Дж. Армстронг называл провал Лиги наций, возлагая ответственность на англо-французскую политику «умиротворения». Н. Энджелл справедливо говорит, что Великобритания вступила в войну не потому, что она была атакована, не потому, что Германия поступила с ней несправедливо, а потому, что «захват других стран угрожал английской безопасности». Почти единственной причиной объявления Англией войны Германии, подчеркивал Геторн-Харди, было стремление сохранить свое влияние в Европе и мире. «Этот мотив, — заключал он, — до сих пор является наиболее существенным элементом английской внешней политики» [51].

Но лишь немногие авторы, да и то, как правило, косвенно, признают, что в подготовке войны определенную роль сыграла близорукая, антинациональная политика, проводившаяся Лондоном и Парижем. «Прямая линия событий, ведущих к возникновению войны в 1939 году, связана с германской аннексией Австрии в марте и Судетской области Чехословакии в октябре 1938 года», — отмечал У. Медликот. Ликвидация независимости Чехословакии в марте 1939 года «со многих точек зрения была началом второй мировой войны, которая формально началась германским вторжением в Польшу 1 сентября» [52],- писал А. Тойнби, хотя он и не соглашался, что «умиротворение» способствовало развязыванию войны.

Но что лежало в основе этой политики? Почему Запад, несмотря на нараставшую угрозу войны, не отказался от нее? Еще в 1940 году реакционный английский историк Г. Фишер заметил, что в основе политики, открывшей путь войне, лежал страх западных держав перед неизбежным торжеством социализма и коммунизма. «В страхе перед коммунизмом новые демократии (т. е. Англия и Франция. — Г. Р.) дали место новым формам тирании, и стремление к миру как в Азии, так и в Европе было заменено интенсивными приготовлениями ко всеобщей войне». И Фишер горько сетовал на то, что «мюнхенцы» не смогли довести свое дело до конца. Ведь Гитлер, восклицает он, «был готов оставить западную границу нетронутой и прийти к соглашению с западными демократиями, если бы он получил свободу рук на Востоке» [53]. Да, все усилия реакционных кругов Англии и Франции предоставить Гитлеру «свободу рук на Востоке» окончились провалом: вторая мировая война началась не с нападения Германии на Советский Союз, а с конфликта между нею, Польшей, Англией и Францией.

Однако ни один буржуазный автор не в состоянии понять всю совокупность экономических и политических факторов, обусловивших возникновение войны. Препятствиями на пути к этому являются прежде всего классовая ограниченность мировоззрения и мышления, коренные методологические пороки при анализе исторических процессов.

Изучая проблему происхождения второй мировой войны, некоторые английские историки, публицисты и политические деятели ставят интересный и далеко не простой вопрос: можно ли было предотвратить войну, а если можно, то как? Пытаясь дать ответ, одни из них заявляют, что если и можно было остановить трагический ход событий, то лишь на ранней стадии развития фашистской агрессии, в 1935–1936 годах. «Решительные действия против Италии в декабре, — писал, например. Ч. Моват, — а против Германии в марте 1936 года могли бы предотвратить войну» [54]. Другие, настроенные более оптимистично, считают, что и в последующие годы не все еще было упущено, что и в 1938–1939 годах существовала возможность создать «фронт мира» с участием СССР, который стал бы непреодолимой преградой на пути фашистской агрессии.

Среди сторонников этой точки зрения — люди весьма различные по своим политическим взглядам и социальному положению. Здесь и У. Черчилль, который неоднократно подчеркивал, что мировой конфликт можно было предотвратить и даже «легко», и прогрессивные публицисты Н. Энджелл, В. Голланц, К. Зиллиакус. «Фронт мира» можно создать… Если это будет сделано, если участники фашистской агрессин убедятся, что их действия ведут к созданию прочной стены из Англии, Франции, России, Бельгии, Голландии, скандинавских государств, с Америкой как возможным союзником, тогда войны не будет», — заявлял в начале 1938 года Н. Энджелл. Если необходимые меры будут предприняты, «война почти определенно будет предотвращена» или, по крайней мере, «мы победим в ней. Но время для проведения этих мероприятий крайне коротко», — писал сразу же после 15 марта 1939 г. В. Голланц. «Эта война, — отмечал в 1945 году К. Зиллиакус, — не однажды могла быть предотвращена честной и смелой английской внешней политикой…». Но у Англии не было такой политики, ее правители боялись союза с социалистическим государством. Отмечая это обстоятельство, В. Голланц в июле 1941 года с горечью писал: «Если бы советские предложения (летом 1939 г. — Г. Р.) были приняты, то, весьма вероятно, войны не было бы. Ясно, что Гитлер старался избежать войны на два фронта» [55].

Война могла быть предотвращена, заявляет Д. Купер. «Я говорил, может быть, слишком часто, — вспоминал он осенью 1939 года, — что единственный путь предотвращения войны состоит в том, чтобы убедить Германию, что она ее проиграет». Сотрудничество между западными державами и СССР «могло либо предотвратить» войну, либо привести к быстрому разгрому фашистской Германии, замечал в 1945 году П. Метьюз [56].

Однако отдельные авторы ищут возможность предотвращения мирового конфликта, опираясь на абстрактные построения и умозаключения. Некоторые даже считают, что войны можно было избежать не путем решительного противодействия агрессорам, а путем добровольного отказа государств от своего национального суверенитета и создания «мирового правительства». Эта точка зрения наиболее четко выражена С. Кинг-Холлом [57].

Наконец, значительная группа буржуазных авторов считает, что вторая мировая война была неизбежна. Военный обозреватель Лиддел Гарт еще в 1938 году писал: «Люди, которые говорят о предотвращении новой войны, опоздали по крайней мере на два года. Вторая великая война XX столетия началась в июле 1936 года». Войну в Испании, войну между фашизмом и коммунизмом, как ее изображали английские реакционеры, он считал началом мировой войны, очевидно, полагая, что и она неизбежно примет такой же характер. Против тезиса о возможности предотвратить войну выступили Э. Галифакс и Я. Маклеод. Им не нравится, что немалая доля ответственности за развязывание второй мировой войны лежит на правящих кругах Англии и Франции, проводивших политику «умиротворения» фашистских агрессоров. Да, вину скрыть нельзя. И можно лишь согласиться со словами английского дипломата лорда Ванситтарта, когда в 1944 году он заявил: «Мы потеряли Абиссинию, мы потеряли Австрию, мы создали ось, мы сделали неизбежной новую германскую войну…» [58].

***

Анализ работ буржуазных авторов Англии, посвященных событиям 1933–1939 годов, доказывает, что среди них нет почти ни одной, которой не были бы свойственны глубокие внутренние противоречия. Классовые взгляды, принадлежность к разным партиям и политическим группировкам, ошибочные методологические основы — все это влияет на выводы и оценки событий бурных предвоенных лет. Однако одна из причин противоречивости в оценках носит объективный характер. Она заключается в тех глубоких расхождениях, которые существовали в предвоенный период между национальными интересами Англии и политикой ее правящих кругов.

Большинство буржуазных авторов, выполняя классовую задачу, выступая с обоснованием и защитой внешнеполитического курса английского империализма, в то же время извращают политику Советского государства. Особенно искажается и фальсифицируется позиция СССР в период судетского кризиса, а также англо-франко-советских переговоров 1939 года. С большим упорством многие буржуазные авторы защищают политику «умиротворения», изображая ее как единственно возможную, отвечавшую интересам английского народа. Но уже в довоенные годы некоторые историки и публицисты, стремясь к объективной оценке событий, выступили с критикой отдельных официальных версий, а в 40-50-х годах появилось направление, противостоящее официозному. При всей непоследовательности и противоречиях в анализе и выводах его представители вносят важный вклад в дело реалистического изложения внешней политики Англии и международных отношений 1933–1939 годов.