Правду! Ничего, кроме правды!!

Сенаторы, члены комиссии:

О в е р м э н — председатель

С т е р л и н г

У о л к о т

К и н г

Н е л ь с о н

М а й о р Ю м с — секретарь комиссии

Свидетели:

Б р е ш к о - Б р е ш к о в с к а я — эмигрантка из России, член партии правых эсеров.

Ф р э н с и с — американский посол в России при царе и при Временном правительстве.

С а й м о н с — доктор богословия, в прошлом настоятель методистской церкви при американском посольстве в Петрограде.

Д э н и с }

Л е о н а р д } — члены Ассоциации христианской молодежи

С и м м о н с — торговый комиссионер.

Робинс — полковник, один из руководителей миссии американского Красного Креста в России.

Б р а й е н т }

Р и д }

Б и т т и }

В и л ь я м с } — американские журналисты.

Ш е р и ф с е н а т а, с т е н о г р а ф ы, о б с л у ж и в а ю щ и й п е р с о н а л, п о л и с м е н ы, п у б л и к а.

Молодая Е. К. Б р е ш к о - Б р е ш к о в с к а я, А. И. У л ь я н о в, Г. Д и м и т р о в, Д а н и э л ь Д е ф о, Н. Г. Ч е р н ы ш е в с к и й, лейтенант П. П. Ш м и д т, М а к с и м и л и а н Р о б е с п ь е р, А в р а а м Л и н к о л ь н, Д ж о н К е н н е д и, п р е д с е д а т е л ь особого присутствия, п р е д с е д а т е л ь лейпцигского суда, Г е р и н г.

ВЕДУЩИЙ.

ЗАСЕДАНИЕ ПЕРВОЕ

1919 год. На сцене при открытом занавесе зал заседаний Юридической комиссии сената САСШ. Стол. Высокие кресла для сенаторов. Одно из них, для председателя, — на возвышении. Другое, в торце стола, — для секретаря комиссии. Места для стенографов, свидетелей, для присутствующих официальных лиц. Места для публики — партер театра. Зрители постепенно заполняют зал, одновременно со свидетелями, стенографами и другими лицами, занимающими свои места на сцене. Служители сенатского здания заканчивают в это же время подготовку помещения к открытию заседания: стол покрывается красной суконной скатертью, кладут молоток для председателя, ставят сифоны с содовой, расправляют государственный флаг САСШ, висящий в проеме между окнами; на специальное возвышение для свидетелей кладут Библию. Всем этим распоряжается шериф сената. Он же указывает, свидетелям, где сесть. Все разговоры на сцене, перекличка служителей — «подай молоток», «подержи стремянку», «подтяни скатерть» — на английском языке.

Публика заняла места. Шериф сената делает служителям знак удалиться и обращается в зал.

Ш е р и ф (по-английски). Леди и джентльмены! Сегодня, пятого марта тысяча девятьсот девятнадцатого года, в здании Сената, в помещении номер сто шестнадцать, продолжает свою работу комиссия под председательством сенатора Ли Овермэна, образованная постановлением сената Северо-Американских Соединенных Штатов от четвертого февраля тысяча девятьсот девятнадцатого года за номером четыреста тридцать девять.

Голос шерифа постепенно гаснет. Вступает перевод.

Ш е р и ф. Публике разрешено присутствовать на заседаниях при соблюдении обычного порядка. Запрещается курить, аплодировать, свистеть, топать ногами, поднимать какие-либо транспаранты или плакаты. К присутствию на заседании не допускаются несовершеннолетние. Поэтому вы, миссис… да, вот вы, с мальчиком… Прошу вас отправить вашего мальчика домой.

Ж е н щ и н а. Как же он пойдет один? Это невозможно, сэр!

Ш е р и ф. Я тоже так думаю. Поэтому удалитесь вместе с ним.

Ж е н щ и н а. Я с таким трудом достала приглашение, сэр.

Ш е р и ф. Здесь не театр, миссис. Здесь заседание комиссии, созданной сенатом.

Женщина выходит.

Шериф продолжает свои распоряжения. Мы видим, как он приводит свидетелей к присяге. Один за другим они подходят к кафедре, кладут руку на Библию и произносят присягу.

Г о л о с (уже по-русски). Правду! Всю правду! Ничего, кроме правды!.. (Громко.) Правду! Ничего, кроме правды! Документальная хроника. Документ первый:

В е д у щ и й. Предложение, о котором вы только что слышали, заинтересовало театр. И мы покажем вам сегодня не совсем обычный спектакль. Мы прочтем средствами театра подлинную страницу истории. Документы прозвучат в их первозданной неукоснительной точности.

Прошу вас все время помнить: все участники процесса — сенаторы и свидетели — говорят только подлинным языком стенограмм.

Языком исторических документов говорят и другие персонажи, появляющиеся в спектакле. Поэтому впредь я не буду говорить вам: «Документ номер такой-то», ибо документ — все!

Я актер этого театра. Мне сегодня поручена самая трудная для актера роль — не быть актером. Я буду давать вам необходимые пояснения и комментарии. Обещаю сохранять при этом предельную объективность и беспристрастность…

Итак, в помещении номер сто шестнадцать сената Соединенных Штатов в марте тысяча девятьсот девятнадцатого года происходило заседание…

Ш е р и ф (по-английски). Одиннадцать часов утра.

В е д у щ и й. Само собой разумеется, что текст стенограмм воспроизводится в русском переводе.

Ш е р и ф (по-русски). Одиннадцать часов утра. Заседание начинается. (Идет к двери и открывает ее.)

Один за другим входят и занимают места сенаторы. Председатель комиссии Овермэн трижды ударяет молотком о стол.

О в е р м э н. Господа, наша комиссия работает уже больше месяца. Нам пора подводить итоги и ответить на некоторые важнейшие вопросы.

В е д у щ и й. Говорит председатель комиссии сенатор Ли Овермэн — известный юрист. В биографическом словаре США сказано, что своим обликом и манерами он напоминал древнего римлянина.

О в е р м э н. Здесь было засвидетельствовано многими, да и из газет тоже видно, что большевистский курс поддерживают всего каких-нибудь пять или десять процентов населения России. И никто здесь не отрицал, что большевики держатся у власти при помощи немецких и латышских солдат, проходимцев и уголовников. Каковы ваши мнения по рассмотренным политическим проблемам, господа сенаторы?

С т е р л и н г. Здесь выступали очевидцы. Особенно я вспоминаю одного, который побывал в двух тюрьмах при большевистском режиме.

В е д у щ и й. Говорит сенатор Томас Стерлинг. Прокурор и одновременно член Американской Ассоциации политической науки. Являет собой своеобразный синтез прокурора-ученого, прокурора-интеллигента, прокурора-гуманиста.

С т е р л и н г. Но мы были бы не правы, если бы не установили связь между фактами зверств, убийств, голодных смертей и тем духом, который их порождает. Трудно даже представить себе, сколько людей было убито большевиками. Вероятно, это не поддается никакому учету… Нам здесь рассказывали также, что старых людей принуждают рыть могилы для своих сыновей, приговоренных к расстрелу!

Ю м с. В Петрограде ежедневно хладнокровно расстреливают людей! На улицах!

В е д у щ и й. Это секретарь комиссии майор Юмс — сотрудник контрразведки… от партии демократов.

У о л к о т. Важнейшая идея владела умами основателей нашего государства, а именно: человек работает и приобретает имущество, а право собственности должно гарантироваться конституцией. Советское правительство проводит в жизнь совершенно противоположный принцип: пусть гражданин не владеет ничем!

В е д у щ и й. Сенатор Оливер Уолкот. Он — доверенный ряда крупнейших промышленных фирм.

У о л к о т. Мне бы тоже хотелось подчеркнуть, что свидетели, выступавшие здесь перед нами в течение месяца, производят впечатление людей вполне беспристрастных.

К и н г. Правительство Керенского стояло за законность и порядок, за установление демократической формы правления вроде нашей…

В е д у щ и й. Вильям Генри Кинг. Он судья.

К и н г. Но если Временное правительство отдавало свои силы этому похвальному и достойному делу, большевики, руководимые Лениным, стремились свергнуть его, во-первых, ради захвата власти и установления пролетарской диктатуры, а во-вторых, чтобы изменить делу союзников и вывести Россию из войны.

Н е л ь с о н. Система правления, которая сейчас осуществляется в России, на деле является анархистским правлением!

В е д у щ и й. Сенатор Кнут Нельсон. В прошлом капрал, потом бакалавр философии. Теперь сенатор-профессионал, — беспрерывно заседает в Сенате вот уже четверть века.

Н е л ь с о н. Большевики ведут борьбу против религии. Между тем история показывает, что именно церковь сплачивает народ. Во время великого хаоса, воцарившегося в России после смерти юродивого сына Иоанна Грозного, наступило междуцарствие, длившееся двадцать девять лет! И только через посредство церкви русский народ сплотился и избрал Михаила Романова царем.

В е д у щ и й. К сожалению, выслушать всю речь сенатора Нельсона, так же как и всех свидетелей, чьи показания легли в основу прозвучавших здесь выводов, мы не можем. На это потребовалось бы больше месяца. Однако, как вы могли понять, мы присутствуем сегодня на одном из наиболее важных заседаний комиссии.

О в е р м э н. Я думаю, мы все согласны, что всякий народ вправе иметь правительство по своему усмотрению. Но здесь, по-моему, вопрос в другом! По многочисленным свидетельствам, население России терроризировано и поэтому не в состоянии избрать правительство по своему желанию… Не будем же мы поддерживать подобное положение! Тем более что большевизм угрожает не только нашей стране, но и всему миру… Итак, нам предстоит теперь определить, какова должна быть наша тактика, чтобы побудить русских к борьбе.

С т е р л и н г. Не объединятся ли все-таки различные партии в России против большевиков, если они встретят необходимое им поощрение и поддержку?!

У о л к о т. Я полагаю, мы имеем законное право посылать войска в Россию.

Н е л ь с о н. Нельзя предоставлять большевикам свободу действий!

С т е р л и н г. Мы должны четко определить — оправдано ли будет при таком положении дел наше вмешательство и не послужит ли интервенция делу мира во всем мире?

О в е р м э н. Поэтому я и хочу предоставить сейчас слово такому представителю русского народа, в искреннем патриотизме и неподкупности которого никто не посмеет усомниться…

Шериф подходит к Овермэну.

Ш е р и ф. Старая леди готова войти, сэр.

О в е р м э н. Пригласите ее.

Шериф идет и раскрывает двери.

О в е р м э н. Допросу подлежит политическая эмигрантка из Советской России, известная своей борьбой за свободу и демократию, мадам Катерина Брешко-Брешковская…

В е д у щ и й. Да, Екатерина Константиновна Брешко-Брешковская с юных лет была пламенной революционеркой, которую знала вся революционная Россия. Вот как она говорила много лет тому назад, на процессе Ста девяносто трех.

На сцене гаснет свет. Возникает молодая Брешко-Брешковская. Она говорит:

— Я имею честь принадлежать к социалистической и революционной партии и потому не признаю над собой суда царских сенаторов!

Все для народа! Все через народ! К нему! В его ряды! И с ним — против врагов свободы!..

Смело вперед! В борьбе обретешь ты право свое!

В е д у щ и й. Но с тех пор прошло много лет.

Наплыв исчезает. Включается свет. Несколько эсеров-эмигрантов, с красными розетками в петлицах, вносят на скрещенных руках тучную седую старуху. На груди ее большой красный бант, рука приветственно воздета.

В руках одного из эсеров транспарант с эсеровским девизом: «В борьбе обретешь ты право свое!»

Сенаторы почтительно встают, затем, после взаимных поклонов, садятся.

О в е р м э н. Где ваша родина, сударыня?

Б р е ш к о в с к а я. Моя родина, сэр, Россия.

О в е р м э н. Какая часть России?

Б р е ш к о в с к а я. Вся Россия в целом. У меня нет ни собственного дома, ни семейного очага. Вы, вероятно, знаете, что половину моей жизни я провела в тюрьме и в Сибири.

О в е р м э н. Как долго вы были в тюрьме?

Б р е ш к о в с к а я. Тридцать два года.

О в е р м э н. Тридцать два года в тюрьме?!

Б р е ш к о в с к а я. Да, в тюрьме, в ссылке и на каторжных работах. Всего я пробыла в тисках царского деспотизма около тридцати двух лет. Вот и все.

О в е р м э н. Сколько же вам теперь лет?

Б р е ш к о в с к а я. Семьдесят пять.

У о л к о т. За что вы были посажены в тюрьму?

Б р е ш к о в с к а я. За социалистическую пропаганду среди нашего народа. Наши монархи были ужасными деспотами…

Н е л ь с о н. Хуже ли власть Ленина для русского народа, чем даже дурная власть царя?

Б р е ш к о в с к а я. Что за вопрос, сэр?! Я, например, готова страдать еще двадцать лет, только бы не иметь царя. Но простой народ, трудящийся ради куска хлеба, несомненно предпочтет царя Ленину.

Ю м с. Когда вы покинули Россию?

Б р е ш к о в с к а я. Я уехала из России два месяца тому назад. У нас не было ни школ, ни учителей, ни карандашей, ни чернил. Даже в Москве мы месяцами не могли раздобыть чернил… Когда это удавалось, они оказывались очень скверными… Словом, у нас нет ни школ, ни гимназий, ни университетов, ни фабрик, ни заводов, ни чего-либо другого. Учителя просили меня отправиться в Америку и горячо умолять вас доставить несколько миллионов карандашей нашим крестьянским детям, ибо у нас нет карандашей. Мы просим вас обо всем. Мы просим вас дать нам бумагу, дать нам ножницы, дать нам спички, дать нам одежду, дать нам кожу для сапог, чтобы мы могли прясть, и вязать, и тачать сапоги, ибо мы голы. Мне стыдно сказать, что мы подобны нищим, ибо нам приходится просить всякую мелочь.

Н е л ь с о н. Каковы чувства крестьян по отношению к большевистскому правительству?

Б р е ш к о в с к а я. Крестьяне только и молят: «Ах, если бы пришли какие-нибудь добрые люди и освободили нас!»

О в е р м э н. Nota bene!

Б р е ш к о в с к а я. Неоднократно мне приходилось говорить им: «Как не стыдно вам просить помощи у посторонних людей, у американцев? Почему вы не можете помочь себе сами?» На это был один ответ: «Ах, мы так устали, и притом мы разоружены». И вот я здесь. Я писала вашему посольству в России: если бы вы оказали нам поддержку в виде пятидесяти тысяч хороших солдат вашей армии — большевики были бы свергнуты. Я не получила ответа. Я еще жду его! Вот все, что я могу сказать! (Закрывает лицо руками и вдруг начинает рыдать.)

В е д у щ и й. Пожалуй, к этому нечего добавить.

О в е р м э н. Благодарю вас. Мы вам очень обязаны.

Эсеры уносят Брешковскую. Сенаторы снова почтительно встают.

В тишине раздается голос Луизы Брайент.

Б р а й е н т. После двадцати лет пребывания в Сибири я бы тоже свихнулась.

О в е р м э н (шерифу). Что такое? В чем дело?

Ш е р и ф. Это та самая леди, сэр, которая подала на ваше имя заявление. Она желает быть допрошенной в комиссии. Ее зовут Луиза Брайент.

О в е р м э н. Вы не очень-то уважаете старого человека, миссис Брайент!.. Допросу подлежит посол Соединенных Штатов в России мистер Дэвид Фрэнсис.

Ф р э н с и с. Это я, сэр.

О в е р м э н. Принесите присягу, мистер Фрэнсис.

Ф р э н с и с. Клянусь говорить правду, всю правду, ничего, кроме правды…

О в е р м э н. Вы — посол нашей страны в России?

Ф р э н с и с. Да, я посол Соединенных Штатов в России с девятого марта тысяча девятьсот шестнадцатого года.

К и н г. Когда образовалось в России так называемое Временное правительство?

Ф р э н с и с. В четверг пятнадцатого марта, по нашему стилю, император отрекся от престола.

С т е р л и н г. Каковы были ваши действия в связи с этим?

Ф р э н с и с. Я послал шифрованную каблограмму в двести слов нашему правительству с просьбой разрешить мне признать Временное правительство, поскольку оно основывалось на правильных демократических принципах.

Н е л ь с о н. И вы получили на это согласие?

Ф р э н с и с. Да, я немедленно установил тесные официальные и личные отношения с Временным правительством.

У о л к о т. Как строились ваши отношения с Советами?

Ф р э н с и с. Я не вступал ни в какие отношения с большевистским правительством.

О в е р м э н. Ваше мнение о Ленине?

Ф р э н с и с. Ленин — это мозг всего движения. Он — крупный интеллект. И, как мне кажется, искренне убежденный человек. Да, я думаю, что он искренний человек, с искренними убеждениями. Это, конечно, не значит, что он хоть отчасти прав! Ошибка Керенского была в том, что он не заключил Ленина в тюрьму и не судил его за государственную измену, что ему следовало бы сделать.

К и н г. Признал ли хоть один из министров или представителей иностранных держав большевистское правительство?

Ф р э н с и с. Ни один.

К и н г. А большевики признавали вас в качестве послов или представителей иностранных держав?

Ф р э н с и с. Они рады были бы так поступить, если бы мы позволили им это сделать.

К и н г. Вы относились к ним как к узурпаторам?

Ф р э н с и с. Мы обращались с ними как с узурпаторами.

Р о б и н с (с места). Признание не означает одобрения, это просто принятие факта.

О в е р м э н. Полковник Робинс, если вы захотите отвечать на вопросы тогда, когда их вам зададут, мы подвинемся гораздо быстрее.

Ф р э н с и с. Большевики не заслуживают признания! Не заслуживают даже деловых отношений! Они установили царство террора! Они убивают всякого, кто носит белый воротничок! Кто получил образование! Кто не большевик!

Н е л ь с о н. Нам хотелось бы услышать о ваших переживаниях в России и о том, какие действия большевистского правительства вы наблюдали начиная с седьмого ноября вплоть до вашего отъезда.

Ф р э н с и с. Ко времени моего отъезда можно было видеть длинные хлебные очереди у магазинов. В нашем распоряжении есть вполне достоверные отчеты, показывающие, что в Петрограде царил большой голод. А человек, который недавно был в Москве, рассказывал, что он видел, как из-под закрытых ворот лилась кровь! Там расстреливали людей, не разделявших большевистских убеждений.

Н е л ь с о н. Советы — это анархическое правление, не так ли?

Ф р э н с и с. Я сказал бы — да. Это хуже, чем анархистская власть, потому что анархисты, насколько я понимаю, проповедуют разрушение собственности, в то время как эти люди занимаются уничтожением человеческих жизней.

У о л к о т. Равно как и собственности!

Ф р э н с и с. Равно как и собственности. Один русский землевладелец рассказывал мне, что, когда крестьяне делили его стадо породистого скота, им попался племенной бык. Не будучи в состоянии решить, кому он должен достаться, они убили его, а тушу разделили… И наконец: большевики обыскивали дома. Они конфисковывали оружие! Они конфисковывали предметы искусства!

Ю м с. Вот как?!

У о л к о т. Однако их путь в рай ведет через ад!

Ф р э н с и с. Да, да! Они конфисковывали оружие. Они конфисковывали предметы искусства! Это позор для цивилизации! Это посрамление культуры!

О в е р м э н. Nota bene!

У о л к о т. Двуногие звери!

Н е л ь с о н. Громилы! Чернь!.. Советская власть в России — это хаос.

В е д у щ и й. Посмотрите, как взволновало сенаторов то, что восставший народ конфискует у «бывших» оружие и предметы искусства. Впрочем, это вполне понятно. Искусство ведь тоже оружие. А оружие, как убеждены сенаторы, не должно принадлежать народу. Искусство должно находиться в казарме, и командовать им должны генералы и чиновники. И каких только важных фигур не было в числе сановных любителей искусства! Пожалуй, похлеще, чем генерал Фрэнсис. Вот например. (Читает.)

Вот так! Искусство, смирно! Направо равняйсь! «Почетный любитель» идет!

Ф р э н с и с. Да, да, это позор для цивилизации! Это посрамление культуры!

О в е р м э н. Мы вам очень обязаны, мистер Фрэнсис.

Ф р э н с и с. К вашим услугам. (Садится.)

О в е р м э н. Допросу подлежит мистер Раймонд Робинс. Вот теперь, полковник, пожалуйста.

Робинс кладет руку на Библию и произносит присягу.

В е д у щ и й. Раймонд Робинс… Человек удивительной судьбы. Батрак… Золотоискатель… Потом богач-землевладелец, миллионер. В Россию он был направлен после Февральской революции как глава миссии американского Красного Креста. А на деле ехал как крупный политический разведчик.

С т е р л и н г. Вы выехали из России в мае восемнадцатого года? Так, кажется?

Р о б и н с. Да.

О в е р м э н. Попрошу вас, мистер Робинс, сообщить нам все, что вы знаете по личному опыту о положении в России.

Р о б и н с. Вернувшись в Америку, я изложил все факты так, как я их понимал, нашему правительству. Затем похоронил себя в своем доме на Юге. И молчал. Но сейчас, когда наша интервенция в России стала фактом, я решил: мой долг позаботиться о том, чтобы американские парни и русские крестьяне больше не убивали друг друга из-за неправильной оценки положения…

Фрэнсис встает и с возмущением уходит.

…И я отказался от своего затворничества.

Н е л ь с о н. После ваших слов может сложиться впечатление, что большевики как раз и есть те деятели, в которых нуждается сейчас Россия.

Р о б и н с. Есть люди, которые принимают большевизм как евангелие. Мне кажется, что они едут не в ту сторону. А может быть, это я не туда еду… Я хочу разобраться в существе обстановки в целом, а не становиться на защиту одной из сторон.

С т е р л и н г. Выступавшая здесь мадам Брешко-Брешковская отрицала правомерность преобразований, происходивших в России…

Р о б и н с. Но она сама пропагандировала это учение в продолжение сорока лет.

С т е р л и н г. И не подозревала, что оно может привести к таким крайностям и ужасам?

Р о б и н с. Вот именно. Она не думала, что революция окажется революцией. Она полагала, что это будет такое милое и благопристойное происшествие, в результате которого все будут просто счастливы поставить у власти таких милых и славных людей, как она. Но революция хочет есть и пить, и уж если вы сами желали ее, так не причитайте, когда настал решающий час. Я слышал, как эстетствующие интеллигенты повторяли, точно евангелие, марксистскую теорию о классовой борьбе и об экономической основе истории… А когда эти джентльмены увидели свою доктрину, одетую в шинель, на Невском, бородатую, окровавленную, вооруженную винтовками, в образе рабочих и крестьян, когда они услышали, как эти люди намерены убрать с дороги Керенского и компанию, тут они воздели руки к небу и возопили: «О, господи, какой же это социализм! Это немецкие агенты, это грабители, это мародеры!»

О в е р м э н. Позвольте, но ведь мадам Брешковская патриотка… тридцать два года боровшаяся против царя и сидевшая за это в тюрьмах… Она заявила здесь: «Поспешите, ради бога, к нам на помощь, народ наш умирает от голода». Что же, мы не должны придавать этому значения?

Р о б и н с. Осмеливаюсь заявить, что вы нуждаетесь в более достоверных свидетельствах… Эта престарелая женщина… потеряла в результате своих выступлений после революции всякое уважение в народе. Я спросил у Ленина: «Какую вы занимаете позицию по отношению к мадам Брешковской?» — «А никакую, — ответил Ленин. — Она годится только для картинной галереи». — «Но она опасается, что красногвардейцы убьют ее, как только нападут на ее след». — «Какой абсурд, — сказал Ленин. — Хотите, мы вам дадим целый взвод солдат для ее охраны? Она может повредить нам, лишь если ее случайно убьют в какой-нибудь стычке, а вину за это взвалят потом на Советское правительство…»

Н е л ь с о н. Из ваших речей у меня создалось впечатление, что вы взяли на себя миссию убедить наше правительство не трогать русских большевиков и позволить им делать в России все, что им заблагорассудится. Не в этом ли ваша миссия?

Р о б и н с. Никакой миссии у меня нет.

Н е л ь с о н. Но не об этом ли свидетельствуют ваши показания и поведение здесь?

Р о б и н с. Вы сами в состоянии это решить.

С т е р л и н г. Позвольте мне, полковник Робинс, задать вам такой вопрос. Предположим, что Россия окажется без устойчивого правительства, промышленность ее будет парализована, миллионы людей останутся без самого необходимого и в состоянии полной деморализации. Оправдано ли будет при таком положении дел наше вмешательство?

Р о б и н с. Допустим.

С т е р л и н г. Не послужит ли тогда наша интервенция делу мира во всем мире?

Р о б и н с. Принимая ваши допущения за факты, ваш вывод представляется абсолютно резонным.

С т е р л и н г. Вот видите!

Р о б и н с. Все дело лишь в том, что я никак не могу принять эти ваши допущения за факты. Я восстаю, сенатор, против намеренного нежелания смотреть в глаза подлинным фактам… Сколько уже месяцев прошло после начала интервенции? В скольких портах России находятся иностранные штыки и сколько их там? И что произошло? Весь народ поднялся на борьбу, как поднялись бы и мы против иностранной агрессии… Люди ищут сейчас ответа на вопросы эпохи, и одна только озлобленность или ненависть не в состоянии убедить их! (Садится.)

О в е р м э н. Да, да, безусловно. Поэтому мы и выслушиваем здесь вполне объективных свидетелей. Допросу сегодня подлежат также свидетели Саймонс, Леонард, Дэнис и Симмонс.

Ш е р и ф. Все вызванные на сегодня свидетели здесь.

О в е р м э н. Допросу подлежит свидетель — доктор Саймонс.

Ю м с (Саймонсу). Находились ли вы в Петрограде к моменту Февральской революции?

С а й м о н с. Да.

Н е л ь с о н. Не было ли одним из первых актов так называемого правительства Керенского объявление всеобщей амнистии преступникам?

С а й м о н с. Да.

Н е л ь с о н. Не явилось ли следствием этого акта возвращение Ленина из Сибири?

С а й м о н с. Ленин, если вспомнить, приехал не из Сибири, а из другой части света. Из Европы, через Германию.

Н е л ь с о н. Но он был сослан в Сибирь?

С а й м о н с. Я не уделял особого внимания этому фазису биографии Ленина. Но мне известно как факт, что некоторые из самых опасных преступников заняли видное место в большевистском правительстве.

К и н г. А те, которые не возвысились до такого положения?..

С а й м о н с. Служили агитаторами.

О в е р м э н. Есть ли у вас впечатление об отношении народа к большевистским агитаторам?

С а й м о н с. О да! Я много раз переодевался: надевал русскую рубашку, доходящую почти до колен, я напяливал старую шляпу с опущенными полями и надевал никелевые очки, так что моя сестра говорила, что я как две капли воды похож на большевика. В таком наряде я выходил из дома, толкался среди этих людей и слушал их разговоры… Бродя среди толпы, я обнаруживал, что рядовой обыватель совсем не разбирается в происходящих событиях. Если являлись агитаторы и выступали в пользу Ленина, обыватели говорили: «Совершенно правильно, совершенно правильно».

С т е р л и н г. Каковы ваши собственные убеждения, доктор?

С а й м о н с. Я социалист… Христианский социалист, принимающий за идеал нагорную проповедь Христа и тридцатую главу первого послания к коринфянам. Конечно, если бы большевики знали, что у меня было на уме, они не признали бы во мне и десятой доли социалиста.

Н е л ь с о н. Какие сведения вы можете нам дать по поводу немецкого засилья в среде большевиков?

С а й м о н с. В так называемом Смольнинском правительстве находилось несколько германских офицеров. Вот что мне рассказывала одна дама. (Читает.) «Я имела возможность, будучи преподавательницей Смольного, как-то раз зайти в здание, в которое большевики поставили свои орудия и откуда они вели пропаганду среди русского пролетариата. Я посетила некоторые комнаты, занятые теперь так называемым большевистским правительством. Я собственными глазами видела германских офицеров, сидевших за длинным столом вместе с вождями большевиков».

О в е р м э н. Свидетель Дэнис, вы, кажется, хотите что-то добавить по этому вопросу?

Д э н и с. Да, сенатор. Я лично был свидетелем событий в городе Ростове. Красная Армия наступала под командой германских офицеров. Красные в течение четырех дней «очистили» город. В дом одного богатого человека они бросили гранату, угодившую прямо в середину обеденного стола. Всем этим руководили германцы.

Ю м с. Вы имеете в виду только высший командный состав, или все вообще офицеры были германцы?

Д э н и с. Германские офицеры не появлялись публично. Однако в гостинице, в которой я проживал, находилось тринадцать германских офицеров. Кругом царила весьма германофильская атмосфера. Нищие на улицах просили милостыню по-немецки.

В е д у щ и й. Какой изысканный комплимент ростовским нищим!

К и н г. Я слышал, что латыши составляли от двадцати пяти до тридцати процентов большевистской армии, китайцы — около пятидесяти — шестидесяти тысяч и уголовные преступники — около ста тысяч. В этой массе было распылено небольшое количество русских, германцев и австрийцев…

С а й м о н с. Я думаю, что в общем вы определили вполне правильно, однако мною из достоверных источников было получено поразительное сообщение. Оно гласит, что среди членов так называемой северной коммуны, то есть правительства Петрограда, находится негр из Америки, который именует себя «профессор Гордон»… «Профессор»!

О в е р м э н. Спасибо, доктор, мы вам очень обязаны.

Саймонс идет на место.

О в е р м э н. Свидетель Леонард!

Н е л ь с о н. Скажите, свидетель, человек, которого большевики привлекли в свою компанию, — если не ошибаюсь, его зовут Максим Горький, — уже достиг последней степени их безнравственности?

Л е о н а р д. Там была большая радость, когда он вернулся в их общество.

Н е л ь с о н. Он достаточно развращен, чтобы заразить всю большевистскую массу?

Л е о н а р д. Кто? А!.. Не думаю, чтобы их нужно было еще заражать, сенатор Нельсон.

О в е р м э н. Но они радовались, когда он вернулся?

Л е о н а р д. Да, сенатор.

Н е л ь с о н. Насколько мне помнится, Максим Горький некоторое время был у нас в Нью-Йорке и покинул Америку, ибо американцам не понравилось, что он привез с собой жену, с которой не был обвенчан.

Возвращается Фрэнсис. Он пьян и прямо от двери кричит.

Ф р э н с и с. Большевики не заслуживают признания! Они установили царство террора! Они убивают всякого, кто носит белый воротничок! Кто получил образование! Кто не большевик!

В е д у щ и й. Ого! Мистер Фрэнсис, кажется, явно навеселе. Впрочем, это тоже исторический факт. После допроса мистер Фрэнсис пошел в бар и достойно отметил свое яркое выступление в комиссии.

Ф р э н с и с. Они конфисковывали оружие! Конфисковывали предметы искусства!

У о л к о т. Что такое?

О в е р м э н. Мистер Фрэнсис!

Ф р э н с и с. К вашим услугам, сэр.

О в е р м э н (вставая и беря молоток). Мы вам уже давно очень обязаны, сэр, но…

Ф р э н с и с. Поймите, я очень заинтересован этими предметами, господа. Извините, что я не в состоянии…

Р о б и н с. В любом состоянии, генерал, надо сохранять способность шевелить мозгами!

Ф р э н с и с. Что?! Как вы смеете?!

Направляется в сторону Робинса. Шериф и полисмен удерживают его.

О в е р м э н. Я еще раз повторяю вам, мистер Фрэнсис, что мы вам чрезвычайно обязаны. Поэтому мы не будем вас больше задерживать!

Шериф и полисмен энергично ведут Фрэнсиса к дверям.

Ф р э н с и с (кричит). Это позор для цивилизации! Это посрамление культуры!

Фрэнсиса выводят.

Л е о н а р д. Я хотел бы сказать еще…

О в е р м э н. Благодарю вас. Я полагаю, что вопрос о составе большевистского правительства и армии достаточно полно исследован комиссией…

Леонард садится.

Б р а й е н т. Я в этом не уверена.

О в е р м э н. Миссис Брайент? Подойдите, пожалуйста, сюда.

Луиза Брайент подходит к столу комиссии.

О в е р м э н. Вы обратились с просьбой допросить вас на наших заседаниях. Изложите мотивы вашей просьбы.

Б р а й е н т. Я одна из немногих американских женщин, посетивших Россию в эти грозные времена, сэр. И если вас хоть в какой-то степени будут интересовать вопросы о судьбе женщин…

Ю м с. Этот вопрос нас очень даже интересует…

Б р а й е н т. Кроме того, я непосредственно участвовала в событиях. Я дважды была в Зимнем дворце в день, переворота седьмого ноября семнадцатого года.

Н е л ь с о н. Правда ли, миссис Брайент, что большевистское правительство, или Советское правительство, делит народ на два класса — капиталистов и пролетариев?

Б р а й е н т. Да, сэр.

Н е л ь с о н. Капиталистка вы или пролетарка?

Б р а й е н т. Поскольку я по профессии газетный репортер и ничего не имею…

Н е л ь с о н. Отвечайте на вопрос. Принадлежите ли вы к классу капиталистов или к пролетариату?

Б р а й е н т. Я очень бедна, следовательно принадлежу к пролетариату… Я хочу, чтобы мне дали возможность рассказать о России.

К и н г. А мы хотим кое-что узнать о характере лица, дающего показания, чтобы определить, насколько мы можем доверять его свидетельству.

О в е р м э н. Миссис Брайент, я хотел бы вас спросить: верите ли вы в бога и в святость присяги?

Брайент молчит.

К и н г. Вас спрашивают, верите ли вы, что существует бог?

Б р а й е н т. Я думаю, что бог существует, но не в состоянии это проверить.

Н е л ь с о н. Вы не верите в Христа?

Б р а й е н т. Я не слышала, чтобы кого-нибудь из свидетелей подвергали здесь такому испытанию.

О в е р м э н. Это не испытание. Это обычная судебная процедура, имеющая целью обнаружить, признает ли свидетель святость присяги.

Б р а й е н т. У меня такое впечатление, будто меня судят за колдовство.

Н е л ь с о н. Не будьте так дерзки.

О в е р м э н. Присядьте, миссис Брайент. Комиссия обсудит ваше заявление.

Брайент отходит и садится в стороне. Сенаторы разговаривают между собой.

В е д у щ и й. Совещаются. Трудный случай. Вам интересно знать, о чем они шепчутся? Пожалуйста.

Включается запись.

У о л к о т. Отказ выслушать ее будет использован в пропаганде против комиссии…

С т е р л и н г. На что эта дама, возможно, и рассчитывает.

О в е р м э н. Разумно.

К и н г. Лицо, не имеющее представления о Библии, не имеет никакого понятия о правде!

О в е р м э н. Ваше мнение, майор Юмс?

Ю м с. Допросить в сегодняшнем заседании.

К и н г. Но сумеют ли остальные вызванные на сегодня свидетели…

О в е р м э н. Сумеют. Это вполне почтенные люди.

Запись выключается.

О в е р м э н. Я хотел бы все-таки выяснить еще один важный вопрос: делали ли большевистские вожди попытки распространять безнравственные идеи?

К и н г. Мне пришлось видеть оригинальный русский текст и перевод на английский язык некоторых советских декретов. Они фактически уничтожают брак и вводят так называемую свободную любовь. Известно ли свидетелям что-нибудь по этому поводу?

С и м м о н с. Разрешите?

О в е р м э н. Прошу вас, мистер Симмонс.

С и м м о н с. У меня имеется в переводе два декрета, из которых первый опубликован в официальном советском органе «Известия». В нем написано следующее. (Читает.) «Девица, достигшая 18-ти лет и не вышедшая замуж, объявляется собственностью государства. Зарегистрировавшись в бюро свободной любви, она имеет право выбрать среди мужчин от 19-ти до 50-ти лет мужа-сожителя. Примечание: согласия мужчины при названном выборе не требуется».

С т е р л и н г. И это называется свободой!

С и м м о н с. А вот другой декрет, опубликованный в одном из промышленных центров Поволжья — Саратове. (Читает.) «Граждане мужского пола имеют право пользовать одну женщину не чаще трех раз в неделю в течение трех часов».

С а й м о н с. Это невозможно слышать.

В е д у щ и й. Ничего не поделаешь, мистер Саймонс, это — стенограмма!

О в е р м э н. Миссис Брайент, вы, кажется, тоже собирались что-то сообщить нам по вопросу о положении женщин?

Б р а й е н т. Буду рада это сделать.

О в е р м э н. Миссис Брайент, положите руку на Библию и поклянитесь говорить правду.

Б р а й е н т. Клянусь всемогущим богом говорить правду, только правду, ничего, кроме правды.

О в е р м э н. Вот теперь мы можем вас выслушать.

Б р а й е н т. Неприятно, что у нас царит дикий сумбур мнений относительно этих декретов, ибо саратовский декрет…

О в е р м э н. Не вдавайтесь в эту тему. Единственное, что мы хотим узнать: правда это или нет?

Б р а й е н т. Этот документ исходил из саратовского клуба анархистов.

Ю м с. Видели ли вы декрет о национализации женщин, опубликованный в «Известиях»?

Б р а й е н т. Декрет саратовских анархистов ничего общего не имеет с Советами.

Ю м с. Я говорю не о Саратове. Я говорю о декрете, опубликованном в официальном органе — «Известиях». Видели ли вы такой декрет?

Б р а й е н т. Да, но не в «Известиях».

Ю м с. Было ли это напечатано в «Известиях»?

Б р а й е н т. Я читала подобный декрет, но не в «Известиях».

Ю м с. Отвечайте точно на вопрос. Было ли это опубликовано в «Известиях»?

Б р а й е н т. Нет! Нет! Нет! Нет!

Ю м с. Прекратите повторять это слово.

Б р а й е н т. Я повторила его столько раз, сколько раз вы задали свой вопрос.

Ю м с. Где же он был опубликован?

Б р а й е н т. В юмористическом журнале «Муха».

Ю м с. Вот как!.. Значит, уважение к женщине и к нравственности стоит на таком уровне, что материалы подобного рода печатаются в юмористических листках?

Б р а й е н т. Если так ставить вопрос, сэр, то что сказать об уважении к женщине и о нравственности в нашей стране, где подобные материалы фигурируют не в юмористических листках, а в протоколах Сената?!

О в е р м э н. Я заметил, что вы не прочь превратить наши протоколы в юмористические листки, миссис Брайент. Но это вам не удастся.

Б р а й е н т. Тогда вам не о чем тревожиться, сенатор.

Н е л ь с о н. Не будьте так дерзки, миссис Брайент.

С т е р л и н г. Видели ли вы в России людей, просивших хлеба, пищи и тому подобное?

Б р а й е н т. В России всегда было много нищих, но, насколько мне известно, их теперь меньше, чем раньше.

Н е л ь с о н. Не потому ли там не стало нищих, что они вступили в Красную Армию?

Б р а й е н т. Может быть, следует и нам призвать в армию наших нищих и направить их на помощь адмиралу Колчаку?

У о л к о т. Не думаю, чтобы вы или я были призваны обсуждать здесь военные проблемы.

Б р а й е н т. Я с вами вполне согласна, сенатор. Поэтому старой леди не следовало бы являться сюда с заявлениями, что нам нужно послать столько-то солдат в Россию.

К и н г. Миссис Брайент, мы согласились выслушать ваши показания, а не вашу критику других показаний.

Б р а й е н т. Вы считаете, что эти показания даже не заслуживают критики? Тогда вы правы…

К и н г. Я этого не говорил!

О в е р м э н. Миссис Брайент, неужели ничего из сказанного здесь другими свидетелями вы не можете подтвердить?

Б р а й е н т. Могу.

Н е л ь с о н. Приятно слышать.

Б р а й е н т. Один из свидетелей сказал, что в числе петроградских комиссаров был американский негр… В Петрограде действительно жил один американский негр.

С а й м о н с. Да, да. Это точно!

Б р а й е н т. Но он был профессиональным шулером.

У о л к о т. Это и есть профессор Гордон?

Б р а й е н т. Он самый. Профессор картежной игры.

С т е р л и н г. По-вашему, он не имеет никакого отношения к правительству?

Б р а й е н т. Имеет. Но только к нашему, как американский подданный!.. Я хочу довести до всеобщего сведения, что всякий, кто пытается честно освещать события, подвергается постоянному запугиванию, преследуется. А свидетели, наиболее осведомленные о положении в России, вообще не приглашаются…

О в е р м э н. Вас лично ведь это не коснулось.

Б р а й е н т. Коснулось и лично. Я требую, чтобы был вызван и допрошен…

Ю м с. Мистер Рид?

Б р а й е н т. Да.

О в е р м э н. Ваш муж?

Б р а й е н т. Да.

Ю м с. Он не обращался к нам с письменной просьбой.

Б р а й е н т. Неправда! Он писал вам, сенатор Овермэн!

О в е р м э н. Хорошо, не стану отрицать этого. Может быть, такое письмо получено и находится где-то у моего секретаря.

Н е л ь с о н (Брайент). Скажите прямо: вы стремитесь к укреплению большевистской власти в России?

Б р а й е н т. Я думаю, что решить это должны сами русские.

О в е р м э н. Русские люди молят нас о помощи.

С т е р л и н г. К тому же наша интервенция послужит делу мира во всем мире.

Р о б и н с. Давно известно, господа сенаторы, что голым насилием нельзя задушить идею!

С и м м о н с (с места). Отозвать сейчас наши войска из России — означало бы вызвать величайшую бойню, и кровь эта пала бы на голову Соединенных Штатов!

Б р а й е н т. Моя точка зрения, которую я последовательно защищаю и с которой меня никто не собьет, сводится к тому, что я не признаю интервенции и не признаю за Америкой права вторгаться в Россию.

О в е р м э н. Миссис Брайент, я хотел бы остановить вас…

Б р а й е н т. Ни один предшествующий свидетель не был остановлен. Если же вы будете меня останавливать, это будет пристрастный суд!

О в е р м э н. Остановитесь, миссис Брайент, иначе мы будем продолжать заседание при закрытых дверях.

Б р а й е н т. Я ожидала, что со мной будут обращаться так же вежливо, как и с предыдущими свидетелями, но я этого не добилась.

О в е р м э н. Разумеется, мы намерены уважать ваши права, вы ведь дама.

Б р а й е н т. Я хочу, чтобы вы уважали мои права как человека, а не как дамы.

У о л к о т. Я буду просить очистить помещение, и никакие дальнейшие показания не будут выслушаны, пока помещение не будет очищено!

Б р а й е н т. Всех вон?! Все давали показания при открытых дверях. А ведь я свидетель другой стороны, свидетель, который хочет, чтобы были налажены дружественные отношения между Россией и Америкой!

У о л к о т. Публике предлагается очистить помещение!

Гаснет свет.

В е д у щ и й. «Очистить помещение!»… «Лишить слова!»… «Прекратить стенографирование!»… «Вывести вон!»… Всегда, как только на идеологических процессах поднимает свой голос истина, судопроизводство превращается в судопроизвол. Так было до этого суда. Так было и после… Год 1887. Россия. Санкт-Петербург.

Возникает Александр Ульянов, стоящий перед судом Особого присутствия.

П р е д с е д а т е л ь (стуча по столу). Подсудимый Александр Ульянов, будьте по возможности кратки!.. Общих теорий нам не излагайте!

У л ь я н о в. Правительство настолько могущественно, а интеллигенция настолько слаба и сгруппирована только в некоторых центрах, что правительство может отнять у нее единственную возможность — последний остаток свободного слова…

П р е д с е д а т е л ь. Говорите о том, что было, а не о том, что будет!

У л ь я н о в. Людей, которые настолько преданы своим идеям и настолько горячо сочувствуют несчастьям своей Родины, что для них не составляет жертвы умереть за свое дело, таких людей нельзя запугать ничем!

П р е д с е д а т е л ь. Достаточно! Достаточно!

В е д у щ и й. Так было до этого суда. Так было и после. Год 1933. Германия. Лейпциг.

П р е д с е д а т е л ь с т в у ю щ и й. Димитров, я не потерплю, чтобы здесь, в этом зале, занимались коммунистической пропагандой!

Д и м и т р о в. Выступление господина Геринга тоже оказывало косвенное пропагандистское действие в пользу коммунизма.

П р е д с е д а т е л ь с т в у ю щ и й. Вы дошли до крайнего предела, вы делаете намеки!

Г е р и н г. Я здесь не для того, чтобы позволять вам себя допрашивать, как судье, и бросать мне упреки! Вы в моих глазах мошенник, которого надо повесить.

Д и м и т р о в. Я очень доволен ответом господина премьер-министра. Коммунисты, к счастью, не так близоруки, как их политические противники. Они сохраняют самообладание и в самых трудных ситуациях.

Г е р и н г. Вон, подлец!

П р е д с е д а т е л ь с т в у ю щ и й. Выведите его!

Д и м и т р о в. Вы боитесь моих вопросов, господин премьер-министр?

Г е р и н г. Берегитесь! Я с вами расправлюсь, как только вы выйдете из зала суда! Подлец! Повесить! Повесить! Повесить! Повесить!

Наплыв исчезает. На сцене включается свет.

О в е р м э н. Я приказываю всем покинуть помещение!

В е д у щ и й. Ничего не поделаешь! В протоколе сказано, что именно в этот момент публику удаляют из зала. Перерыв.

ЗАСЕДАНИЕ ВТОРОЕ

То же помещение. На местах свидетелей появилось несколько новых лиц. Продолжается допрос очередного свидетеля. Это человек лет 25-ти.

Ш е р и ф. Перерыв окончен. Заседание продолжается.

В е д у щ и й. С тех пор как мистер Овермэн попросил нас с вами покинуть зал, прошло несколько дней. И мы присутствуем сейчас на одном из следующих заседаний. После небольшого перерыва возобновился допрос, который длится уже несколько часов.

С в и д е т е л ь. …Я считаю, что каждая страна, в соответствии со своими условиями, найдет свои особые пути. Но думаю, что в конечном счете принципы, претворяемые в жизнь в России, восторжествуют везде…

Ю м с. Отвечайте на вопрос кратко и точно: участвовали ли вы в политической деятельности, когда были в России?

С в и д е т е л ь. Да, мою деятельность там можно назвать политической.

Ю м с. Вы выступали на Третьем съезде Советов рабочих и солдатских депутатов, так ведь?

С в и д е т е л ь. Да.

Ю м с. Были ли вы после возвращения и являетесь ли сейчас официальным представителем большевистского правительства в нашей стране?

С в и д е т е л ь. Нет.

У о л к о т. Если учесть факты, изложенные в ваших лекциях и статьях, выходит, что Советское правительство более умело и рационально организовало страну, чем прежнее правительство России?

С в и д е т е л ь. Да. Безусловно.

У о л к о т. Уж не считаете ли вы необходимым национализировать промышленность в нашей стране, подобно тому как это было сделано Советским правительством в России?

С в и д е т е л ь. Я высказываюсь в пользу национализации промышленности. Я думаю, что если большинство населения нашей страны будет за национализацию, народ своего добьется.

У о л к о т. Я также думаю, что народ добьется своей цели законным конституционным путем.

С в и д е т е л ь. Не знаю, окажется ли наше правительство достаточно гибким, чтобы осуществить такие мероприятия, когда они встанут в порядок дня.

У о л к о т. Для этого нам пришлось бы изменить конституцию.

С в и д е т е л ь. Однако нам не пришлось менять нашу конституцию для того, чтобы без объявления войны послать войска в Россию.

У о л к о т. Мы имели законное право поступить таким образом.

Ю м с. Не создается ли после ваших речей впечатление, что вы пропагандируете насильственное свержение власти?

С в и д е т е л ь. Возможно.

У о л к о т. Вы намеренно создаете у своей аудитории такое впечатление?

С в и д е т е л ь. Да, я отвечаю за свои слова.

В е д у щ и й. Этого человека хорошо знают в Америке. Участник мексиканской революции, военный корреспондент, облазивший все фронты мировой войны, герой революционной борьбы американских рабочих, беззаветный друг русской революции. Да, это он, Джон Рид. Правда, та большая слава, с которой его имя связано для нас с вами, еще не пришла к нему, но она уже близка. Именно сейчас набираются последние листы его знаменитой книги «10 дней, которые потрясли мир…». Она выйдет в свет через месяц.

К и н г. Доктор Саймонс, знали ли вы людей, которые, побывав в России, отправлялись в другие страны и начинали там вести большевистскую пропаганду? Например, известно ли вам, что там был Джон Рид?

С а й м о н с. Да.

К и н г. Он был заодно с большевиками?

С а й м о н с. Он являлся доверенным лицом большевистского правительства.

К и н г. Как относились к нему проживавшие в России настоящие американцы: как к американцу или как к большевику?

С а й м о н с. Как к большевику. У нас было там несколько таких сочувствующих большевикам людей, и мы считали их — разрешите мне употребить настоящее выражение — тупоголовыми людьми.

О в е р м э н. Мы очень рады, доктор, что вы говорите откровенно. Вы вносите много света в это дело, и мы вам очень обязаны.

У о л к о т. Знаете ли вы, мистер Рид, что под словом «революция» в обычном смысле подразумеваются конфликты, насилие и применение оружия?

Р и д. Да, это мне известно.

В е д у щ и й. Риду, конечно, известно, что столь открытая позиция чревата серьезнейшими последствиями.

У о л к о т. Подумайте, мистер Рид. Возможно, вы подразумеваете свержение существующей — как вы ее называете — капиталистической системы мирным, законным путем.

Р и д. Я…

У о л к о т. Подумайте, мистер Рид, подумайте…

Гаснет свет.

В е д у щ и й. «Подумайте, подумайте…» История, старая как мир! «Столпам общества» мало просто убрать вольнодумца. Им хочется обязательно достичь еще и другого: добиться от своих жертв публичного отречения, покаяния, отказа от убеждений. Всего важнее для них скомпрометировать, ошельмовать, опозорить опасную идею. Точно верстовые столбы, стоят вдоль дороги человеческого прогресса столбы позорные, возле которых пытались распять передовую мысль… Тысяча семьсот третий год. Лондон.

Появляется позорный столб, так называемое «пи́лори», или «ореховые щипчики»: на верху столба разъемная доска с отверстиями для головы и кистей рук. Человек, поставленный у столба, говорит:

— Я Даниэль Дефо, негоциант… Как видите, меня разыскали и вот… выставили… Меня выдал какой-то доносчик. Между прочим, очень порядочный человек. Он даже постеснялся сам прийти за наградой. Послал своего родственника.

Вы спросите — за что меня удостоили такой чести? Дьявол дернул меня взяться за перо, и я написал брошюру… как мне казалось, весьма благонамеренную. В ней я давал советы властям, как быстрее и лучше истребить всех, кто с ними не согласен. Она так и называется: «Кратчайший путь истребления несогласных». Я называю в ней всех несогласных не иначе как гадами, жабами, шакалами, крокодилами и прочими бранными кличками. Я призывал, чтобы их всех сразу расстреляли, повесили, потравили ядом, утопили, изжарили… Властям моя книжка сначала очень понравилась, а меня стали всячески хвалить… Но вдруг какой-то негодяй подсказал высоким особам, будто моя книжка — сатира, памфлет на их порядки, хитрая издевка… Книжку перечитали еще раз, другими глазами… И вот я у позорного столба… Между прочим, это я уже второй раз стою… Еще в тюрьме я написал оду… Тоже из благонамеренных побуждений — «Гимн позорному столбу». Почему-то мое произведение опять не понравилось, несмотря на то, что это гимн! Гимн! Я с почтением назвал там позорный столб «священной государственной машиной для обуздания мысли». Ну разве это не так?! И вот меня опять выставили. Потребовали, чтобы я покаялся и прекратил писать сатиру на правителей. Конечно, я охотно покаялся и в доказательство объявил, что пишу теперь «Сатиру на самого себя…». Так нет! И это плохо: сочли за намек! Завтра меня опять выставят. Что же делать? Что можно написать, чтобы никого не обидеть? Есть у меня идея: напишу про человека, который вообще живет один… На необитаемом острове, кругом ни души… Сам себе и государь, и подданный… Тут что ни напиши, никого не обидишь. Я уже имя придумал своему герою — Робинзон. Фамилию для него еще выбираю…

Ну, это дело будущего. А пока я все думаю: что же все-таки так не понравилось в моем «Гимне позорному столбу»? Теряюсь в догадках! Может быть, эти слова: «Скажите людям, поставившим здесь осужденного, что они — не он, а они — позор своего времени»!

Столб с Дефо исчезает.

В е д у щ и й. Двадцатое мая тысяча восемьсот шестьдесят четвертого года. Петербург.

На помосте у черного столба стоит человек в очках, в черном с бархатным воротником пальто. В руках у него букетик. На ногах калоши. Человек прикован к столбу цепями. На груди у него табличка: «Николай Гаврилов Чернышевский. Злоумышлял к ниспровержению существующих порядков».

Чернышевский говорит:

— В чем же я должен просить помилования? Моя голова и голова шефа жандармов устроены на разный манер, а об этом разве можно просить помилования?..

Нужна наука, и умственная развитость, и некоторая забота о законности и правосудии, и некоторая забота о просторе для личности…

От подачи прошения отказываюсь!..

Грохот барабанов заглушает его слова. Столб и помост исчезают.

В е д у щ и й. Тысяча девятьсот шестой год. Остров Березань близ Севастополя.

Возле позорного столба стоит человек в черных морских брюках и белой рубашке. Он говорит:

— Я лейтенант Шмидт — пожизненный депутат севастопольских рабочих.

Преступное правительство может лишить меня всего, всех глупых ярлыков: дворянства, чинов, прав состояния, но не во власти правительства лишить меня моего единственного звания отныне: пожизненного депутата рабочих.

О суд, скорый и неправый, когда же русский народ сотрет тебя с лица нашей истощенной земли?

Я знаю один закон — закон долга перед Родиной.

Мы не имеем права ждать, пока бюрократия истолкует, что надо разуметь под правами свободного гражданина.

Что сегодня в глазах власти преступно, завтра принимается как заслуга перед Родиной.

Я знаю, что столб, у которого я стал, чтобы принять смерть, водружен на грани двух разных исторических эпох нашей Родины…

Знаю, что умереть сумею. Не смалодушничаю.

Прикажите целить прямо в грудь. Прощайте и убивайте.

Залп.

В е д у щ и й. Имена героев и мучеников, отстаивавших передовые идеи, навсегда остались в благодарной памяти человечества. А имена их судей и обличителей?

Один за другим возникают те же столбы, но уже без осужденных.

«Пилори», в которых стоял Дефо. Луч света падает на прибитый к столбу кинжалом обрывок бумажного свитка. Видна подпись: «Anonim».

В е д у щ и й. Кто слышал имя человека, предавшего Дефо?

Возникает столб, у которого стоял Чернышевский.

Световой луч освещает бумагу, приколотую к столбу обломком шпаги.

В е д у щ и й. Доносчик, который помог царским жандармам расправиться с Чернышевским — начинающий писатель Всеволод Костомаров, — получил достойную литературную премию.

Восемнадцатого июня тысяча восемьсот шестьдесят четвертого года Третье отделение оплатило «в видах вознаграждения услуг» расходы по печатанию сочинений писателя Всеволода Костомарова в сумме 1 366 рублей 35 копеек серебром.

Возникает столб, у которого стоял Шмидт. Луч света устремлен на лист бумаги, приколотой к столбу трехгранным штыком.

В е д у щ и й (как бы читая). Лейтенант флота Михаил Ставраки. Школьный товарищ Шмидта с двенадцати лет. В порыве верноподданнических чувств сам вызвался расстрелять своего однокашника…

Даже историки мало что могут сказать об этих пигмеях. Только свет славы их жертв освещает их имена на столбах вечного позора.

Столбы исчезают. И вновь сцена в Сенате.

У о л к о т. Подумайте, мистер Рид, подумайте.

Д ж о н Р и д. Я подумал! Законы, принятые при жизни одного поколения, могут быть неприемлемы для другого поколения. Я думаю, что форма законов и форма государственной власти должны соответствовать времени и характеру народа, условиям его жизни. Я думаю, что этим требованиям должны отвечать все правительства!

О в е р м э н. Садитесь, мистер Рид.

Рид садится.

В е д у щ и й. Вскоре, спасаясь от неминуемой расправы, Джон Рид навсегда покинет родину…

О в е р м э н. Допросу подлежит мисс Бэсси Битти. Принимали ли вы присягу, мисс Битти? Прошу вас.

Битти кладет руку на Библию и дает присягу.

В е д у щ и й. Бэсси Битти?! Ну, что ж! Послушаем, чем она обрадует авторитетную комиссию.

Ю м с. Сколько времени вы проживаете в Нью-Йорке, мисс Битти, и чем-занимаетесь?

Б и т т и. Я редактор журнала «Маккола». В Нью-Йорке живу с августа прошлого года.

Ю м с. Насколько мне известно, вы жили некоторое время в России. Как долго вы там находились?

Б и т т и. С начала июня тысяча девятьсот семнадцатого года по конец января восемнадцатого года — всего восемь месяцев.

Ю м с. В каких местах побывали там?

Б и т т и. В течение всех восьми месяцев я имела номер в отеле военного ведомства «Астория» в Петрограде. За это время я проехала всю Сибирь, спускалась по Волге до Нижнего Новгорода, провела две недели на фронте в окопах среди солдат русской армии… Около недели провела в казармах, где был расквартирован женский батальон.

С т е р л и н г. Тот самый?

Б и т т и. Тот самый.

О в е р м э н. Поскольку вы настоящая американка, вам, конечно, до большевиков никакого дела нет. Ну, а все же, вы симпатизируете большевикам?

Б и т т и. Нисколько. Один из их сторонников даже не захотел выступить на одной трибуне со мной, потому что я, по его мнению, «буржуйка».

О в е р м э н. И вы ни в душе, ни в помыслах не являетесь сторонницей большевиков?

Б и т т и. Нет. Приехав в Россию, я с интересом следила за всем, что предпринималось Керенским. Все мои симпатии были на его стороне.

С т е р л и н г. Вас обрадовало низвержение самодержавия?

Б и т т и. Да.

С т е р л и н г. Так же, как и всех нас.

Н е л ь с о н. Мне бы хотелось услышать от вас все, что вам известно о Советском правительстве… о его планах и намерениях…

Б и т т и. У них две основные цели: отдать землю крестьянам и передать управление промышленностью рабочим.

О в е р м э н. Видите ли, мы хотим знать, что там происходит сейчас, знать, каково положение народа.

Б и т т и. Сам факт того, что после восьмимесячного пребывания в России я нахожусь здесь, живая и невредимая, доказывает, что истинное положение там не так-то уж страшно, как его расписывают.

С т е р л и н г. Подождите, вам желательно углубляться в причины, которые…

Б и т т и. А вы не считаете нужным искать причины, сенатор?

С т е р л и н г. Вы, кажется, проявляете определенную склонность к защите большевиков?

Б и т т и. Ну что вы! Просто я сторонница того, чтобы попытаться понять их усилия.

В е д у щ и й. «Понять»? Это уже почти крамола.

Н е л ь с о н. Скажите, вы — социалистка?

Б и т т и. Я? Нет. Моя причастность к политике…

Н е л ь с о н. Связаны ли вы с каким-либо социалистическим течением?

Б и т т и. Нет. Моя причастность к политике…

Н е л ь с о н. Каковы ваши политические симпатии и связи в настоящее время? Каковы ваши убеждения? Вы социалистка?

Б и т т и. Я занимаюсь общественной деятельностью…

Н е л ь с о н. Итак, вы социалистка.

Б и т т и. Скажите, что вы понимаете под словом «социалист»?

Н е л ь с о н. Нет уж, скажите сами. И вообще — какую цель вы преследуете своими показаниями здесь? Обелить в глазах нашего народа большевистский строй?

Б и т т и. Ну, вовсе нет. Я просто считаю, что мы не имеем права вмешиваться в события в России.

Н е л ь с о н. Ах, вы так считаете?! Иными словами, вы хотите предоставить большевикам свободу действий? (Кричит.) Именно этого вы хотите, так, что ли?!

Б и т т и. Можно и так, если вы предпочитаете вашу формулировку моей.

О в е р м э н. Мне совершенно ясно, и, я думаю, комитет согласится с тем, что, пробыв в России всего лишь восемь месяцев — какое-то время в Петрограде, какое-то на фронте, какое-то в Москве, — мисс Битти недостаточно информирована об обстановке, которая сложилась в России, и не может делать о ней выводов.

Б и т т и. Но я полагаю, что мне лучше судить об этом, чем людям, которые там вовсе не были.

О в е р м э н. Из газет видно, что большевистский курс поддерживают всего каких-нибудь пять или десять процентов населения.

Б и т т и. Я сама газетный работник и знаю, каким образом обрабатываются такие сообщения.

Н е л ь с о н. Тем не менее мне совершенно непонятно, почему вы даете такие показания!

Б и т т и. По очень простой причине, сенатор: потому что я только что приняла присягу говорить правду, только правду, ничего, кроме правды!

О в е р м э н. В таком случае мы вам очень обязаны.

Б и т т и. А я очень счастлива, что была вам полезной. (Идет на место.)

В е д у щ и й. Вот к каким осложнениям приводят опрометчивые призывы к правде.

О в е р м э н. Свидетель Саймонс!

В е д у щ и й. О, вот это уже проверенная лошадка.

К и н г. Доктор Саймонс, я хотел бы все-таки выяснить размеры террора и его действие на буржуазию и на высшие классы. Заставляют ли их умирать с голоду или нет?

С а й м о н с. Да, бывшие буржуа, словно тени, бродили по улицам Петрограда. Я собственными глазами наблюдал, как люди падали мертвыми. Одно время ежедневно околевало на улицах в среднем шестьдесят… лошадей.

К и н г. В день?

С а й м о н с. Шестьдесят лошадей в день.

У о л к о т. Великолепное средство для людей, сочувствующих большевизму, — это послать их в Россию, чтобы они немного пожили под большевистским режимом.

С и м м о н с (с места). Они ни за что не согласились бы на это.

Н е л ь с о н (Саймонсу). Доктор, будьте добры рассказать нам, что вам известно по вашим личным наблюдениям о стремлениях пролетариата завладеть собственностью капиталистов?

С а й м о н с. Об этом я мог бы говорить часами…

О в е р м э н. Пожалуйста, пожалуйста.

С а й м о н с. После большевистской революции мы впадали порой в такое нервное состояние, что не знали, чего можно ожидать в ближайшем будущем. Если обычно нам приходилось платить три рубля в год собачьего налога (у нас было два английских фокстерьера), то при большевиках нам надо было вносить по пятьдесят девять рублей за каждую собаку!

С и м м о н с. В соответствии с экспроприаторской политикой у большевиков существует организация систематического грабежа, и немало американцев потеряло деньги по милости воров. Мне известно это по личному опыту. Я был ограблен четыре раза подряд за короткий промежуток времени, а я — человек, который умеет хранить деньги. После каждого грабежа я всячески старался быть крайне бдительным, но ничего не помогало! Очевидно, воры были превосходно организованы и пользовались поддержкой большевистского правительства.

Н е л ь с о н. Так вот куда ушли ваши рублики!

Б р а й е н т. Интересно, это были ваши личные деньги или казенные?

Ю м с. Вы не имеете права задавать вопросы свидетелям.

Б р а й е н т. Тогда вы, будьте любезны, задать этот вопрос.

С и м м о н с. Я должен с сожалением признаться, что это были государственные деньги…

Д э н и с. Помнится мне, однажды я возвращался домой и увидел мальчика, карапуза-мальчишку не старше четырнадцати-пятнадцати лет, колотившего в дверь дома одного богатого человека и угрожавшего всех перестрелять, если ему немедленно не откроют. Вот типичный пример, характеризующий отношение к буржуазии.

Л е о н а р д. С вашего позволения, господин сенатор, осмелюсь добавить и я. В последнее время был издан декрет, постановляющий, что мертвые тела тоже являются государственной собственностью.

В е д у щ и й. Ну что они там несут! Какая пошлость! Джентльмены! Господа сенаторы! Мистер Овермэн!

О в е р м э н (невозмутимо). Я полагаю, что картина жизни в Советской России…

В е д у щ и й. Не слышат господа судьи! Не слышат. Ни один звук не пробивается к ним через толщу времени… из нашего далекого для них сегодняшнего дня. Сказал бы я им кое-что, но, к сожалению, это невозможно.

Г о л о с. В театре невозможного нет!

На сцене все погружается в темноту. Видны только сенаторы за столом.

О в е р м э н. Что такое?

У о л к о т. В чем дело?

Н е л ь с о н. О чем мы сейчас говорили?

С т е р л и н г. О голоде, о разрухе, о бедственном положении в Советской России.

Ю м с. И было установлено…

В е д у щ и й. Ничего не было установлено!

Ю м с. Как это?

О в е р м э н. Шериф, чей это голос? Где шериф?

В е д у щ и й. Я говорю с вами из тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года.

С т е р л и н г. Какой-то спиритический сеанс!

У о л к о т. Шестьдесят седьмой год! Ух, как это еще далеко… Последнее событие, которое я помню, это процесс Сакко и Ванцетти.

Н е л ь с о н. А я не знаю ничего после тысяча девятьсот двадцать пятого года, после «обезьяньего процесса».

О в е р м э н. А я, кажется, умер в тысяча девятьсот тридцатом году…

Ю м с. Да, да.

К и н г (ведущему). Вы что же — историк?

В е д у щ и й. Да. Вроде.

С т е р л и н г. Такой разговор… Это невероятно!

Н е л ь с о н. Для меня — нисколько. Я всегда верил в загробную жизнь.

О в е р м э н. Будьте добры, мистер историк, раз уж так случилось, поведайте нам, как оценила историческая наука труды нашей комиссии?

В е д у щ и й. Сообщу вам свое мнение: я убежден, что все звучавшее здесь ничего общего с действительностью не имеет. Проще говоря, все это клевета.

К и н г. Что, что?

Ю м с. Ну, это уже слишком!

С т е р л и н г. Какая черная неблагодарность — мы столько работали.

К и н г. Но в чем все-таки клевета?

О в е р м э н. Всего этого не было, что ли, в России?

Н е л ь с о н. Голода не было?

У о л к о т. И голодных смертей не было?

С т е р л и н г. И по улицам Петрограда не валялись околевшие лошади?

Ю м с. Было все это или нет, ответьте коротко и ясно!

В е д у щ и й. Было!

О в е р м э н. Значит, не клевета?!

В е д у щ и й. Клевета! Черная ложь! Потому что было хуже. Во сто крат хуже и страшнее.

Н е л ь с о н. Тогда мы вас слушаем.

В е д у щ и й. Вы говорили о каких-то фокстерьерах… А знаете ли вы, что такое «беспайковые дети»? А знаете ли вы, что тифозная вошь косила красноармейские полки сильнее, чем пулеметы Деникина? Тут говорили о лошадях… Лошади дохнут от голода… Да что лошади?! Блок умирал от недоедания! Слышите, Блок!

У о л к о т. Что такое Блок?

В е д у щ и й. Блок — это замечательный…

У о л к о т. Я не вас спрашиваю.

Ю м с (перебирая картотеку). Блок, А. А., тысяча восемьсот восьмидесятого года рождения, русский, из дворян, образование высшее, беспартийный, примкнул к большевикам. Является автором знаменитых частушек, которые распевает молодежь, красноармейцы и даже дети: «Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем…»

Н е л ь с о н (с иронией). Чудный поэт!

В е д у щ и й. Да знаете ли вы…

О в е р м э н. Погодите, погодите… Пускай вы правы и этот ваш Блок замечательный поэт… Но тогда объясните — почему же он страдает от голода? Почему его не накормят?

В е д у щ и й. Блок получал три пайка. Как писатель, как председатель художественного совета Большого драматического, театра и по журналу, где он печатался. Тем не менее…

С т е р л и н г. Что и требовалось доказать! Даже трех советских пайков не хватает на одного поэта!

У о л к о т. Это отлично подтверждает наши данные.

В е д у щ и й. «Ваши данные»… Нет у вас настоящих данных. Вот они, настоящие! (Поднимает в ладонях большой клубок телеграфных лент. Читает.)

Н е л ь с о н. И отправили эти вагоны?

В е д у щ и й. Отправили.

О в е р м э н. Понятно. Кругом голодают, а в Москве, конечно, хлеб есть.

В е д у щ и й. Нет уж, вы послушайте. (Читает.) «В булочных Замоскворечья в течение уже нескольких дней выдают вместо хлеба подсолнухи, по сто граммов на едока. Народный комиссар продовольствия Цюрупа несколько раз был в голодном обмороке. В Кремле открыта столовая для обессилевших работников Совнаркома».

Н е л ь с о н. Так… Ну а что в самой цитадели, в «колыбели», так сказать, то есть в Петрограде?

В е д у щ и й. В Петрограде? Слушайте. (Читает.) «В Харьков. Антонову-Овсеенко и Серго Орджоникидзе. Ради бога, принимайте самые энергичные революционные меры для посылки хлеба, хлеба и хлеба! Иначе Питер может околеть. Особые поезда и отряды. Сбор и ссыпка. Провожать поезда. Извещать ежедневно. Ради бога! (Пауза.) Ленин».

О в е р м э н. «Ради бога! Ленин…» Это страшно.

С т е р л и н г (Ведущему). Мы вам очень обязаны, сэр.

Н е л ь с о н. Но почему же, когда об этих страшных фактах сообщаете вы, — это правда, а когда о том же самом говорим мы, — это клевета? Мы понимаем, что такое пропаганда, но где же элементарная объективность? Где элементарная честность?

В е д у щ и й. Где честность? В позиции.

К и н г. При чем здесь позиция?

В е д у щ и й. Сейчас объясню. Майор Юмс, откройте вашу папку… Нет, нет, не ту, где лежит досье на Блока… А ту, в которой официальные документы… Вот сверху лежит бумага. Не сообщите ли вы нам, что это такое?

Ю м с. Служебная записка, составленная министром-председателем Керенским о продовольственном положении Петрограда, от двадцать четвертого октября тысяча девятьсот семнадцатого года.

В е д у щ и й. Совершенно верно. Эта записка осталась на столе у Керенского после его бегства из Зимнего дворца… Что же там написано?

Ю м с. Документ имеет гриф «совершенно секретно», и я не могу его огласить.

В е д у щ и й. Ничего, ничего. Теперь он уже давно опубликован. (Читает.) «Хлеба в Петрограде осталось на полсуток. Подвозить неоткуда». Вот какое наследство было получено Советской властью… Вы, господа сенаторы, знаете об этом документе, но скрываете его — вот это и называется позицией. Майор Юмс, я просил бы вас прочитать и следующий документ. Да, да, вот эти листки на папиросной бумаге, с текстом, напечатанным через один интервал.

К и н г. А что это?

В е д у щ и й. Письмо Ленина американским рабочим.

О в е р м э н. Я протестую. Это письмо было переправлено в Америку нелегально, и мы… Нет, нет. Оно оглашено не будет.

В е д у щ и й. Нет, будет. Я оглашу его. Слушайте!

А это другая позиция! Как видите, нам трудно сговориться.

О в е р м э н. Я тоже так думаю.

В е д у щ и й (в зал). Прошу меня простить. Я серьезно превысил свои полномочия… Пусть уж господа сенаторы продолжают строго по стенограмме.

Включается свет. Сенаторы и свидетели в прежнем положении.

О в е р м э н. Я полагаю, что картина жизни в Советской России исследована комиссией с достаточной полнотой и объективностью…

Н е л ь с о н. Но что сказать о таком человеке, как например Рис Вильямс, который был там, видел такие вещи собственными глазами и затем возвращается сюда и превозносит большевистский режим?!

О в е р м э н. Именно для того, чтобы это выяснить, допросу подлежит Альберт Рис Вильямс… Мистер Вильямс, вы приносили присягу?

В и л ь я м с. Да, сэр.

Ю м с. Род занятий?

В и л ь я м с. Лектор и писатель.

О в е р м э н. У нас есть сведения, что вы находились на службе большевистского правительства. Это верно?

Ю м с. Отвечайте коротко и точно.

В и л ь я м с. Да.

Ю м с (Саймонсу). Доктор Саймонс, известно ли вам, в качестве кого прибыл сюда от большевистского правительства Альберт Рис Вильямс и в качестве кого он выступает здесь сейчас?

С а й м о н с. Судя по тому, что я читал в газетах и что слышал от некоторых людей, претендующих на осведомленность, он является представителем Ленина.

Ю м с. Сколько времени вы находились на службе большевистского правительства в России?

В и л ь я м с. Недель восемь.

Ю м с. Что же получается? Вы поехали в Россию от газеты «Нью-Йорк ивнинг пост», а служили советскому правительству?

У о л к о т. Кто платит вам за лекции, которые вы читаете по всей Америке? Я имею в виду лекции о России, о большевиках, о Советском правительстве. Мистер Юмс, располагаете ли вы какими-нибудь сведениями о том, кто финансирует, если можно так выразиться, пропагандистскую деятельность мистера Вильямса?

Ю м с. Я не делал запросов.

В и л ь я м с. Если разведка интересуется моей деятельностью, пусть она просмотрит мои бумаги и проверит, откуда я получаю деньги.

У о л к о т. Я задаю вопросы не из праздного любопытства. Комиссия обязана установить, откуда поступают средства на пропаганду, поскольку она действительно ведется.

В и л ь я м с. Вы, кажется, хотите, чтобы я сам выступал в роли разведывательного бюро и сам на себя доносил?

У о л к о т. Мистер Вильямс, все прочие свидетели выступали здесь беспристрастно. Вы же сами не отрицаете пристрастности своих показаний.

В и л ь я м с. Ни один свидетель не был беспристрастным. Не беспристрастен и я. Бесспорно одно: совсем по-разному рассказывают о России те, кто помогал русским, и те, кто стоял в стороне, глядя на все как на спектакль. Нет! Не могу быть беспристрастным! Когда выступает оратор и говорит лишь об одной стороне каких-то событий, так и хочется перебить его и рассказать обо всем, что произошло. Ведь в лодке обычно гребут двумя веслами, а у нас получается так, что все гребцы почему-то сидят на одной стороне. Лодка вот-вот перевернется. Прыгнуть бы в эту лодку, сесть на ту сторону, где никого нет, и навалиться всей тяжестью на весло! Тогда лодка будет плыть, не накреняясь. Во всей Америке нашлось лишь несколько человек, которые, возвратившись из России, подчеркивают в своих выступлениях все то хорошее, то конструктивное, что принесли с собою Советы. И мы здесь для того, чтобы рассказать американскому народу правду. Мы здесь для того, чтобы рассказать, как относятся к Советскому правительству девяносто процентов русских… Занимать такую позицию не очень-то легко!

В е д у щ и й. Да, занимать позицию правды и объективности нелегко в так называемом свободном мире, где столько говорят о свободе слова, о свободе печати… где именем бога заклинают говорить правду, всю правду, ничего, кроме правды… Не очень-то легко даже тем, кто стоит у кормила власти.

Появляется человек в камзоле и пудреном парике.

— Я Максимилиан Робеспьер. Я утверждал в Конвенте: Господа! После способности мыслить способность сообщать свои мысли… является самым поразительным качеством, отличающим человека от животного… Свобода печати не может отличаться от свободы слова; и та, и другая священны, как природа… Свобода печати должна быть полной и безграничной, или она не существует. Право обнаруживать свои мнения путем печати или всяким другим способом является столь очевидным, что, когда за них приходится бороться, — это значит, что налицо деспотизм либо свежая память о нем.

Раздается пистолетный выстрел. Раненый Робеспьер хватается за лицо.

Возникает памятник Робеспьеру. Подножие памятника усыпано цветами…

Появляется высокий человек с небольшой бородкой, в кашне. Он стоит перед креслом и говорит:

— Я президент Соединенных Штатов Авраам Линкольн. Вот что я говорил, обращаясь к своим политическим противникам: я ненавижу ваши убеждения, но я готов отдать жизнь за то, чтобы вы имели возможность их свободно высказывать…

Выстрел. Линкольн падает в кресло, разметав руки по подлокотникам.

Возникает памятник Линкольну. Он сидит в кресле с доброй и скорбной улыбкой на лице… Подножие памятника усыпано цветами.

Появляется человек в современном костюме.

— Я президент Соединенных Штатов Джон Кеннеди. Сегодня я обращаюсь к вам с надеждой в сердце. Мощь нашего государства много значит, но дух, который управляет нашей мощью, означает не меньше.

И я уверен, что, когда осядет пыль веков над нашими городами, о нас будут вспоминать не за наши победы или поражения, а за то, что мы сделали для духовного развития человека.

Соединенные Штаты не всемогущи и не всеведущи. В нашей стране всего шесть процентов населения мира, и мы не можем навязывать свою волю остальным девяноста четырем процентам человечества… Поэтому не существует американского решения всех международных проблем…

Выстрел, другой, третий. Кеннеди падает.

Возникает надгробие, усыпанное цветами и венками.

В е д у щ и й (после паузы). Демократию допрашивают, ее судят, ее ставят к позорному столбу, ей стреляют в лицо, в грудь, в затылок…

Рабовладельцы прошлого не стеснялись называть себя рабовладельцами. Тираны и диктаторы с гордостью носили звание тиранов и диктаторов. Но со временем реакция стала наряжаться в костюмы прогресса, ложь давно уже настойчиво именует себя правдой, насильники борются за звание гуманистов, а интервенты претендуют на лавры освободителей… Возникает профессия — выдавать белое за черное, черное за белое, зло за добро, факты за измышления, ересь за истину… В защиту обветшалых догматов пишутся трактаты и диссертации, присуждаются степени и звания… Магистры, бакалавры, доктора…

Возникает и еще одна профессия — вылавливания и уничтожения еретических мыслей и «вредных идей». Написать книгу о чем бы то ни было вообще стало опаснейшим делом.

«Слава богу, мой враг написал книгу, — потирая руки, восклицал английский епископ Броудер, — теперь он у меня в руках!»

«Дайте мне какие угодно строки какого угодно автора, и я доведу его до виселицы!» — авторитетно заявлял министр наполеоновской полиции Жозеф Фуше.

«Скорее бы вообще кончалась русская литература!» — мечтал министр просвещения при Николае I граф Уваров.

Попытки остановить мысль, подменить знание верой, диалектику догмой, аргументы судом обернулись для человечества величайшими несчастьями — кровью, кострами, пытками, войнами, гибелью лучших его сынов!

Но в мире не было и нет такой силы, которая могла бы остановить прогресс!

Не дано это и вам, мистер Овермэн, с вашей комиссией!

На сцене включается свет.

В и л ь я м с. Я хочу сделать заявление, которое прошу записать в протокол…

О в е р м э н. Не надо. Мы и без того вам достаточно обязаны, мистер Вильямс…

В и л ь я м с. И все-таки я хочу сделать заявление, которое прошу записать в протокол.

О в е р м э н. В этом нет необходимости…

Вбегает взволнованный шериф Сената с газетами в руках. Он передает газеты сенаторам.

Ш е р и ф. Сенсация! Сенсационная телеграмма!

О в е р м э н. Леди и джентльмены! В «Нью-Йорк таймс» напечатано чрезвычайное сообщение. Советская власть пала! Петроград и Москва заняты войсками Юденича и Деникина. Колчак перешел Волгу. Ленин скрылся в неизвестном направлении… Прошу спокойствия, леди и джентльмены! Это газетное сообщение, хотя и кажется вполне вероятным, требует, однако, официального подтверждения.

В е д у щ и й. Осторожность мистера Овермэна можно понять: к этому времени в американской прессе появилось девяносто одно «абсолютно достоверное» сообщение о падении Советской власти.

В и л ь я м с. И все-таки я в самой решительной форме настаиваю на занесении в протокол моего заявления.

О в е р м э н. Ну что ж, мистер Вильямс, раз уж вы так настаиваете, огласите ваше заявление.

В е д у щ и й. Если бы нам было дано право сочинять, то сегодня мы вложили бы в уста Вильямса такие слова: «Комитету следует по-иному подойти к оценке русских событий. Иначе Америке придется через пятьдесят лет краснеть за несправедливые выводы о русской революции». Но мы условились, что в нашем спектакле нет вымысла, и мы ничего не сочиняем. Слова Вильямса прозвучат сегодня так же, как они звучали тогда…

В и л ь я м с. …Комитету следует… по-иному подойти к оценке русских событий. Иначе Америке придется через пятьдесят лет краснеть за несправедливые выводы о русской революции.

В е д у щ и й. Вот так они и записаны в стенограмме.

Р и д (встает). Я присоединяюсь к заявлению Вильямса!

Б р а й е н т (встает). И я тоже!

Б и т т и (встает). И я!

Р о б и н с (встает). Я тоже.

В е д у щ и й. Пятеро американцев. Пятеро совершенно разных людей. Они стоят здесь рядом, в едином строю правдивых свидетелей Великой революции. Каждый из них до самой смерти будет ее верным другом. Впрочем, они не умрут. Умрут судьи! А они останутся в своих книгах, которые одна за другой встанут вот так же рядом на книжной полке.

Б и т т и. «Красное сердце России».

Р о б и н с. «Письма о великой революции».

Б р а й е н т. «Шесть месяцев в Красной России».

В и л ь я м с. «Ленин — человек и его дело».

Р и д. «10 дней, которые потрясли мир».

О в е р м э н. Хорошо. Ваше заявление будет записано в протокол.

У о л к о т (помахав газетой). Только боюсь, что через пятьдесят лет никто и не вспомнит об Октябрьской революции…

В е д у щ и й. Этот «авторитетный» прогноз тоже записан в протокол…

Кто же здесь кого судил — сенаторы судили Историю, или История судила сенаторов?

Документы и время ответили на этот вопрос.

О в е р м э н. Внимание, джентльмены! Заседание продолжается!

В е д у щ и й. Но спектакль окончен!