Правила для радикалов

Так или иначе, власть — динамо жизни.

Александр Гамильтон в «Записках федералиста» выразил это так: «Что есть сила, если не способность или задаток что-то сделать?

Что есть способность сделать что-либо, если не сила прибегнуть к некоторым методам для достижения этого?»

Паскаль, который определённо не был циником, заметил, что: «Справедливость без власти бессильна; власть без справедливости — тирания».

Святой Игнатий, основатель ордена иезуитов, не постеснялся дать признание власти, когда изрёк свою сентенцию: «Чтобы сделать дело хорошо, человеку нужны власть и компетентность».

Мы можем перечислить всех, кто сыграл свою роль в истории, и найти в их речи и трудах слово «власть», а не заменяющее его слово.

Невозможно представить себе мир, лишённый власти; выбор остаётся только между двумя концепциями — организованной и неорганизованной властью.

Человечество развивалось только благодаря тому, что научилось разрабатывать и организовывать инструменты власти для достижения порядка, безопасности, морали и цивилизованной жизни вместо простой борьбы за физическое выживание.

Каждая известная человеку организация, начиная с правительства, имела только одну причину своего существования — это организация для получения власти, чтобы реализовать или продвигать свою общую цель.

Когда мы говорим о том, что человек «поднимает себя за волосы», мы говорим о власти.

Власть необходимо понимать такой, какая она есть, какую роль она играет в каждой сфере нашей жизни, если мы хотим понять её и тем самым постичь суть отношений и функций между группами и организациями, особенно в плюралистическом обществе.

Знать власть, а не бояться её, необходимо для её конструктивного использования и контроля.

Короче говоря, жизнь без власти — это смерть; мир без власти был бы призрачной пустошью, мёртвой планетой!

Корысть

Корысть, как и власть, одета в чёрный саван негатива и подозрительности. Для многих синонимом корысти является эгоизм.

Это слово ассоциируется с отвратительным скоплением таких пороков, как узость, стремление к собственной выгоде и эгоцентризм — всё то, что противоположно добродетелям альтруизма и самоотверженности.

Это распространённое определение, конечно, противоречит нашему повседневному опыту, а также наблюдениям всех великих исследователей политики и жизни.

Миф об альтруизме как мотивирующем факторе нашего поведения мог возникнуть и выжить только в обществе, затянутом в стерильную марлю пуританства Новой Англии и протестантской морали и перевязанном ленточками связей с общественностью Мэдисон-авеню. Это одна из классических американских сказок.

От великих учителей иудейско-христианской морали и философов до экономистов и мудрых наблюдателей за политикой человека все приходили к согласию относительно того, что корысть играет роль главной движущей силы в поведении человека.

Важность корысти никогда не оспаривалась; она принималась как неизбежный факт жизни.

По словам Христа: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих».

Аристотель в «Политике» сказал: «Каждый думает главным образом о своих собственных интересах, почти никогда не думая об общественных». Адам Смит в книге «Богатство народов» отметил: «Мы ожидаем свой обед не от доброжелательности мясника, пивовара или пекаря, а от того, что они думают о своих собственных интересах.

Мы обращаемся не к их человечности, а к их самолюбию, и никогда не говорим с ними о наших собственных нуждах, а только об их выгоде».

Во всех рассуждениях в «Записках федералиста» ни один пункт нельзя считать настолько же центральным и признаваемым, как: «Богатые и бедные одинаково склонны действовать, руководствуясь скорее импульсом, чем чистым разумом, и узкими представлениями о собственных интересах…»

Ставить под сомнение силу корысти, пронизывающей все сферы политической жизни, значит отказываться видеть человека таким, какой он есть, видеть его только таким, каким мы хотели бы его видеть.

И всё же есть некоторые наблюдения, которые я хотел бы сделать рядом с этим признанием для корысти.

Макиавелли, у которого идея корысти, по-видимому, приобрела наибольшую известность, по крайней мере, среди тех, кто не знаком с традицией, сказал: «О людях следует сказать следующее: они неблагодарны, непостоянны, фальшивы, трусливы, жадны, и пока ты преуспеваешь, они всецело твои; они предложат тебе свои кровь, имущество, жизнь и детей, когда нужда далека, но когда она приближается, они обращаются против тебя».

Но Макиавелли допускает фатальную ошибку, выводя из политики «моральный» фактор и придерживаясь лишь определённой им корысти.

Эта ошибка может быть объяснена только тем, что опыт Макиавелли как активного политика был не слишком велик, поскольку в противном случае он не смог бы упустить из виду очевидную изменчивость корыстных интересов каждого человека.

Стоит смотреть шире, чем в рамках узко определённых собственных интересов; нужно включать в общую картину подвижность рамок личных интересов и способствовать ей.

Вы можете апеллировать к одному собственному интересу, чтобы заставить меня идти на фронт сражаться; но когда я там, моим главным собственным интересом становится остаться в живых, и если мы победим, мои личные интересы могут, и обычно так и происходит, диктовать совершенно неожиданные цели, а не те, которые я имел до войны.

Например, Соединённые Штаты во Второй мировой войне горячо поддерживали союз с Россией против Германии, Японии и Италии, а вскоре после победы горячо поддерживали союз со своими бывшими врагами — Германией, Японией и Италией — против своего бывшего союзника, СССР.

Эти резкие изменения собственных интересов могут быть рационализированы только под огромным, безграничным зонтиком общих «моральных» принципов, таких как независимость, справедливость, свобода, закон выше человеческого закона и так далее.

Так называемая мораль превращается в непрерывное множество точек, континуум по мере смещения собственного интереса.

Внутри этой моральности возникает раздирающий конфликт, вероятно, из-за слоёв торможения в нашей якобы моралистической цивилизации: стыдно признать, что мы действуем на основе голого эгоизма, поэтому мы отчаянно пытаемся каждое обстоятельство, изменившееся в угоду нашим корыстным интересам, переосмыслить с точки зрения оправдания моралью в широком смысле или рационализации.

На одном дыхании мы заявляем, что мы категорически против коммунизма, но мы любим русский народ (любовь к людям соответствует догматам нашей цивилизации).

Мы ненавидим атеизм и подавление личности, которые мы приписываем как характеристики, обосновывающие «аморальность» коммунизма.

На этом мы строим нашу мощную оппозицию.

Мы не признаём действительного факта: наших собственных корыстных интересов.

Мы провозгласили все эти негативные, дьявольские характеристики России непосредственно перед нацистским вторжением в Россию.

Тогда Советы были циничными деспотами, попустительствовавшими заключению пакта о ненападении с Гитлером, безжалостными захватчиками, принёсшими бедствия полякам и финнам.

Это был народ в цепях и страданиях, удерживаемый в рабстве силой диктатора; это был народ, правители которого настолько не доверяли ему, что Красной Армии не разрешалось иметь боевые патроны, потому что они могли повернуть оружие против Кремля.

Всё это было нашим образом.

Но через несколько минут после вторжения нацистов в Россию, когда корысть диктовала, что поражение России будет катастрофическим для наших интересов, они вдруг стали доблестным, великим, тёплым, любящим русским народом; диктатор стал доброжелательным и любящим дядю Джо; Красная Армия вскоре преисполнилась доверия и преданности своему правительству, сражаясь с беспримерной храбростью и применяя против врага политику выжженной земли.

Русские союзники, безусловно, имели Бога на своей стороне — в конце концов, Он был на нашей.

Наша перемена в июне 1941-го года была драматичнее и внезапнее, чем наша перемена по отношению к русским вскоре после поражения нашего общего врага.

И тогда, и тогда наши корыстные интересы были замаскированы, поскольку были развёрнуты знамёна свободы, независимости и порядочности — сначала против нацистов, а шесть лет спустя — против русских.

В наших отношениях с Тито и югославскими коммунистами на момент написания этой книги стоит вопрос не о том, что Тито представляет коммунизм, а лишь о том, что он не входит в коалицию с Россией.

Здесь мы занимаем такую же позицию, какую заняли после нацистского вторжения, когда коммунизм внезапно превратился в: «Ну, в конце концов, это их образ жизни, а мы верим в право на самоопределение, и это дело русских — иметь то правительство, которое им нравится», — до тех пор, пока они на нашей стороне и не угрожают нашим интересам.

Также несомненно, что при всём нашем осуждении красных китайцев, если бы они объявили, что больше не являются частью мирового коммунистического заговора или объединения сил, они стали бы в одночасье приемлемы для нас, признаны нами и получили бы любую помощь, лишь бы они были на нашей стороне. [Книга была опубликована за несколько лет до оттепели между США и Китаем.]

Проще говоря, мы заявляем, что нам всё равно, какой ты коммунист, пока нашему корыстному интересу ничего не угрожает.

Я приведу пример отличиям между тем, что называю реальным миром, и тем миром, каким мы хотели бы его видеть.

Не так давно после лекции в Стендфордском университете я встретил советского профессора политической экономики из Ленинградского университета.

Начало нашего разговора хорошо показывает и характеризует человека, живущего в реальном мире.

Русский начал с вопроса: «Как вы относитесь к коммунизму?» Я ответил: «Это плохой вопрос, поскольку настоящий вопрос заключается в том, что, если предположить, что мы оба действуем в мире и думаем о нём так, как он есть, то чьи это коммунисты — ваши или наши? Если они наши, то мы за них. Если ваши, то, очевидно, мы против них.

Сам коммунизм не имеет никакого значения.

Вопрос в том, на чьей они стороне — нашей или вашей.

Если бы вам, русским, не принадлежала основная закладная по долгам Кастро, мы бы говорили о праве Кубы на самоопределение и о том, что свободные выборы у вас состоялись только после репрессий диктатуры Батисты и периода образования, который следовал за ним.

На самом деле, если вы начнёте добиваться свободных выборов в Югославии, мы можем даже прислать наших морских пехотинцев для предотвращения такого рода саботажа.

То же самое будет, если вы попытаетесь сделать это на Формозе». Русский ответил: «А как вы понимаете свободные выборы за пределами вашей страны?». Я ответил: «Ну, наше определение свободных выборов, скажем, во Вьетнаме, практически совпадает с вашим определением в зависимых от вас странах, — если у нас всё так устроено, что мы победим, то это свободные выборы.

Иначе это кровавый терроризм! Разве это не ваше определение?» Реакция русского была такой: «Ну, да, более или менее!» — Сол Д. Алинский, «Подъём радикалов», Random House, Vintage Books, Нью-Йорк, 1969, с. 227.

Мы постоянно попадаем в конфликт между нашими исповедуемыми моральными принципами и реальными причинами наших поступков, — то есть нашими корыстными интересами.

Мы всегда способны замаскировать эти истинные причины словами о благом — свободе, справедливости и так далее.

Такие разрывы, которые появляются в ткани этого морального маскарада, иногда смущают нас.

Интересно, что коммунисты, похоже, не беспокоятся об этих моральных оправданиях своих голых корыстных действий.

В каком-то смысле это тоже становится неловко: мы чувствуем, что они могут смеяться над нами, прекрасно понимая, что мы тоже руководствуемся корыстными интересами, но стараемся их скрыть.

Мы чувствуем, что они могут смеяться над нами, когда они борются в море мировой политики, раздетые до трусов, в то время как мы плещемся там, полностью одетые в наши белые галстуки и фраки.

И всё же при всём этом есть то удивительное свойство человека, которое время от времени переполняет естественные плотины выживания и корысти.

Мы стали свидетелями этого летом 1964 года, когда белые студенты колледжа, рискуя жизнью, несли факел человеческой свободы в тёмный штат Миссисипи.

Более ранний пример: Джордж Оруэлл описывает свой корыстный мотив лечь в окопы во время гражданской войны в Испании как попытку остановить распространяющийся ужас фашизма.

Но как только он оказался в окопах, его корыстные интересы сменились целью выбраться живым.

Тем не менее я не сомневаюсь, что если бы Оруэллу дали военное задание, с которого он мог легко дезертировать, он не стал бы забредать в тыл ценой угрозы жизням некоторых своих товарищей; он никогда не стал бы преследовать свои «корыстные интересы».

Это исключения из правил, но их было достаточно много, промелькнувших в мутном прошлом истории, чтобы предположить, что эти эпизодические преображения человеческого духа — нечто большее, чем вспышки светлячков.

Компромисс

Компромисс — это ещё одно слово, которое несёт в себе оттенки слабости, колебаний, предательства идеалов, сдачи моральных принципов.

В старой культуре, когда девственность была добродетелью, говорили о том, что женщина «скомпрометирована». Это слово обычно считается этически небезопасным и уродливым.

Но для организатора компромисс — это ключевое и красивое слово. Оно всегда присутствует в прагматике работы. Это заключение сделки, получение жизненно важной передышки, как правило, победа.

Если вы начинаете с нуля, требуете 100 процентов, а затем идёте на компромисс ради 30 процентов, вы продвинулись на 30 процентов.

Свободное и открытое общество — это постоянный конфликт, периодически прерываемый компромиссами, которые затем становятся началом для продолжения конфликта, компромисса и так до бесконечности.

Контроль над властью основан на компромиссе в нашем Конгрессе и между исполнительной, законодательной и судебной ветвями власти.

Общество, лишённое компромисса, тоталитарно.

Если бы мне нужно было определить свободное и открытое общество одним словом, это слово было бы «компромисс».

Самоуверенность

Все определения слов, как и всё остальное, относительны.

Определение в значительной степени зависит от вашей партийной позиции.

Ваш лидер всегда гибок, гордость ему придаёт его достойное дело, он непоколебим, искренен, он блестящий тактик, борющийся за правое дело.

Для оппозиции он беспринципен и будет идти туда, куда дует ветер, его высокомерие маскируется поддельным смирением, он догматически упрям, лицемерен, беспринципен и неэтичен, и он сделает всё, чтобы победить; он возглавляет силы зла.

Для одной стороны он полубог, для другой — демагог.

Нигде относительность определений не имеет такого значения на арене жизни, как для слова «самоуверенность».

Любой, кто работает против имущих, всегда сталкивается с трудностями, и во многих случаях с большими трудностями.

Если у него или у неё нет настоящей уверенности в себе (или назовём это самоуверенностью) и своей победе, то битва проиграна ещё до её начала.

Я видел, как так называемые подготовленные организаторы отправлялись в другой город с заданием организовать сообщество численностью около 100000 человек, бросали один взгляд и быстро подавали заявление об уходе.

Быть способным посмотреть на сообщество людей и сказать себе: «Я организую их за столько-то недель», «Я возьмусь за корпорации, прессу и всё остальное», — значит быть настоящим организатором.

«Самоуверенность», как мы её понимаем и используем здесь, нельзя даже смутно путать с самовлюблённостью, и одно не имеет к другому никакого отношения.

Ни один начинающий организатор, страдающий самовлюблённостью, не сможет скрыть это от людей, с которыми он работает, никакая напускная скромность не поможет это утаить.

Ничто так не возмущает людей и не отталкивает их от потенциального организатора, как откровенные вспышки высокомерия, тщеславия, нетерпения и презрения личного эгоизма.

Самоуверенность организатора сильнее и монументальнее, чем у его лидера.

Лидером движет стремление к власти, а организатором — стремление к созиданию.

Организатор в истинном смысле достигает наивысшего уровня, на который способен человек — творить, быть «великим творцом», играть в Бога.

Заразившегося самовлюблённостью уже нельзя уважать за ту человеческую гордость, за умение понимать людей или стремление к развитию других элементов, из которых получается идеальный организатор.

Самовлюблённость — это в основном защитная реакция на чувство собственной неправоты, самоуверенность — это позитивная убеждённость и вера в свои способности, без необходимости себялюбивого поведения.

Самоуверенность нужна на всех уровнях.

Как организатор может уважать достоинство человека, если он не уважает своё собственное достоинство?

Как он может верить в людей, если сам не верит в себя?

Как он может убедить людей в том, что у них есть это внутри себя, что у них есть сила, чтобы встать и победить, если он сам в это не верит?

Самоуверенность должна быть настолько всепроникающей, чтобы личность организатора была заразной, чтобы она обращала людей от отчаяния к непокорности, создавая самоуверенность масс.

Конфликт

Конфликт — ещё одно плохое слово по общему мнению.

Это следствие двух влияний в нашем обществе: одно влияние — это организованная религия, которая проповедует риторику «подставления другой щеки» и цитирует Писание так, как дьявол никогда бы не осмелился, потому что их основная прежняя функция — поддерживать истеблишмент.

Второе влияние, вероятно, самое подрывное и коварное, и оно проникло на американскую сцену в последнее поколение: это связи с общественностью на Мэдисон-авеню, моральная гигиена среднего класса, которая сделала из конфликта или спора нечто негативное и нежелательное.

Всё это было частью культуры рекламы, которая подчёркивает, что нужно ладить с людьми и избегать трений.

Если вы посмотрите на нашу телевизионную рекламу, то получите представление о том, что американское общество в значительной степени посвящено тому, чтобы из нашего рта или подмышек не исходило никаких запахов.

Консенсус является ключевым моментом — нельзя оскорблять ближнего; и поэтому сегодня мы видим, что людей в СМИ увольняют за выражение своего мнения или «противоречивость»; в церквях их увольняют по той же причине, но используют слова «недостаток благоразумия»; а в университетских кампусах преподавателей увольняют по той же причине, но используют слова «трудности личности».

Конфликт — это неотъемлемая основа свободного и открытого общества.

Если спроецировать демократический образ жизни в виде музыкальной партитуры, то его главной темой стала бы гармония диссонанса.

Образование организатора

Невозможно построить множество организаций общественной власти и совместить в одну популярную политическую силу на уровне страны, если не иметь в распоряжении множества организаторов.

Организации во многом создаются именно организаторами, поэтому нам нужно узнать, как создать организатора.

Это оставалось одной из важных проблем в мои годы опыта в организации: поиск и обучение потенциальных организаторов.

Последние два года у меня имеется специальная школа подготовки организаторов с очной программой на пятнадцать месяцев.

Студенты там самые разные: от женщин-активисток среднего класса до католических священников и служителей из числа протестантов всех величин, от индийских военных до мексиканских американцев и пуэрториканцев, чернокожих с самых разных сторон чернокожего движения, от партии «Пантер» до философов-радикалов, от активистов из студенчества до людей из Движения студентов за демократическое общество и до священника, который вступал в революционную партию в Южной Америке.

Географически они появлялись начиная от студгородков и иезуитских семинарий в Бостоне до семей мексиканского происхождения из городишек в Техасе, среднего класса из Чикаго и Хартфорда, Сиэтла, а также почти отовсюду между ними.

Всё больше учиться приезжали из Канады, от индейцев с северо-запада до среднего класса в Приморских провинциях.

Многие годы до создания формального учебного заведения я большую часть времени тратил на обучение всех своих сотрудников в качестве организаторов.

Для обучения организаторов требуются постоянные долгие семинары о проблемах организации, анализ динамик власти, коммуникации и тактик при конфликте, образование и взращивание лидеров сообщества, а также методы постановки новых проблем.

В ходе этих обсуждений мы сталкивались с целым рядом вопросов: внутренние проблемы клики в организации Лос-Анджелеса, стремящейся избавиться от организатора; фиаско при сборе средств на продажу рождественских ёлок в Сан-Хосе и причины его провала; массовая акция по регистрации избирателей в чикагском проекте, начало которой задерживалось; группа в Рочестере, штат Нью-Йорк, нападающая на организатора, чтобы заполучить средства, выделенные на организацию, и так далее.

В качестве основы для обучения всегда использовался личный опыт потенциального организатора.

Всегда после того, как проблема была решена, проводились длительные сеансы работы над ошибками и анализа деталей, а затем соединения в синтез, совокупность концепций.

Весь опыт значим лишь постольку, поскольку он связан с центральной концепцией и освещает её.

История не повторяет конкретных ситуаций: если рассматривать приведённые на этих страницах примеры в отрыве от общей концепции, они окажутся не более, чем анекдотами.

Всё становилось опытом.

Нередко в рамках конференций обсуждались личные бытовые проблемы.

Рабочий график организатора настолько плотный, что время не важно, встречи и совещания вечно затягиваются до раннего утра, любой график отмечен постоянными неожиданными внеплановыми встречами, работа преследует организатора дома, так что либо он разговаривает по телефону, либо к нему заходят люди.

Брачная летопись организаторов за редким исключением катастрофична.

Кроме того, напряжённость, график работы, домашняя обстановка и возможности не говорят в пользу верности.

Также, за редким исключением, я не знал действительно компетентных организаторов, которые были бы озабочены безбрачием.

То тут, то там встречаются жёны и мужья или просто люди в отношениях, которые понимают работу и преданны ей, и являются настоящим источником силы для организатора.

Кроме тех, кто занимался полностью очно, работе организаторов обучались и лидеры на местах.

Организаторы необходимы не только для создания и становления организации, но и для её поддержания.

Поддержание интереса и активности, сохранение прочности и гибкости целей группы одновременно — это другая задача, но всё же организация.

Оглядываясь на результаты тех лет, я думаю, что они представляют собой некое «попурри», в котором, на мой взгляд, больше неудач, чем успехов.

То тут, то там встречаются организаторы, выдающиеся в своих областях, которых пресса называет моими подготовленными «протеже», но в целом, на мой взгляд, результат оказался бесперспективным.

Те, кто выходил из местных сообществ и обучался на рабочем месте, достигали определённых уровней и на этом заканчивали путь.

Если рассматривать организатора как творчески мыслящего архитектора и инженера, то лучшими, кого мы в действительности смогли подготовить к работе, были лишь квалифицированные сантехники, электрики и плотники, необходимые для создания и поддержания структуры своего сообщества, но неспособные отправиться в другое место для проектирования и реализации новой структуры в новом сообществе.

Были и такие, кто научился быть выдающимися организаторами в определённых сообществах с определёнными этническими группами, но в других сообществах с другими этническими группами оказались не у дел.

Были и те редкие активисты, которым удавалось организовать значительное число студентов, но они терпели полное фиаско, когда дело доходило до общения и организации работников из низших слоёв среднего класса.

Организаторы профсоюзов оказались плохими общественными организаторами.

Их опыт был привязан к определённым пунктам, будь то конкретные требования к зарплате, пенсии, отпуску или другим условиям труда, и всё это было привязано к конкретным датам заключения контрактов.

После урегулирования вопросов и подписания контракта в течение нескольких лет, предшествовавших очередным переговорам, проводились только заседания по рассмотрению жалоб на нарушения контракта одной из сторон.

Массовая организация — это совсем другой зверь, она не поддаётся домашнему воспитанию.

Здесь нет фиксированных хронологических точек и определённых вопросов.

Требования постоянно меняются, ситуация подвижна, динамична, а многие цели не имеют конкретного выражения в долларах и часах, а являются психологическими и постоянно меняются, как «воплощаются штуки вроде мечты».

Я видел в общественной организации профсоюзных организаторов, которые практически выжили из ума.

Когда лидеры профсоюзов говорили об организации бедных, их речи строились на ностальгии, тоскливом взгляде на трудовых организаторов Конгресса производственных профсоюзов во времена великой депрессии тридцатых годов.

Эти «организаторы труда» — например, Пауэрс Хэпгуд, Генри Джонсон и Ли Прессман, — были в основном революционными активистами из среднего класса, для которых деятельность по организации труда Конгресса производственных профсоюзов была лишь одним из многих видов их занятий.

Повестки дня массовых профсоюзных собраний на 10% состояли из конкретных проблем конкретного профсоюза и на 90% — из выступлений о положении и нуждах южных оки, о гражданской войне в Испании и Интернациональной бригаде, о сборе средств для чёрных, судимых в каком-либо южном штате, о выплате пособий безработным, об осуждении жестокости полиции, о сборе средств для антинацистских организаций, о запрете продажи американцами металлолома японскому военному комплексу и т.д. и т.п.

Они были радикалами и хорошо справлялись со своей работой: они организовали поддержку своих программ среди обширных секторов американского среднего класса.

Но теперь их уже не осталось, и всё, что есть общего между ними и нынешними профессиональными организаторами, только номинально.

Среди организаторов, которых я готовил и с которыми потерпел наудачу, были те, кто просто запоминали слова и тот опыт, те концепции, которые шли с ними.

Слушать их было всё равно, что слушать моё выступление, слово в слово, записанное на диктофон.

Разумеется, понимания там было мало; естественно, поручить им больше, чем элементарную организационную работу, было нельзя.

Проблема многих из них заключалась и заключается в непонимании того, что констатация конкретной ситуации значима только в её связи с общей идеей и её подсвечиванием.

Вместо этого они видят отправной точкой определённую ситуацию.

Им сложно осознать, что ни одна ситуация не повторяется и ни одна тактика не может действовать в неизменном виде.

А были ещё и те, кто учились в школах соцработы, чтобы потом стать общественными организаторами.

«Общественная организация для чайников». Они поработали в «полевых условиях» и даже пополнили свой профессиональный словарь.

Они называют это «це о» (что для нас значит скорее conscientious objector — отказчик от службы в армии) или «общорг» (мы здесь чувствуем сильный подтекст по Фрейду).

Говоря по-простому, разница между их целями и нашими в том, что они организуют, чтобы разогнать обычных крыс в подвалах и на этом успокоиться; мы же пытаемся выгнать обычных крыс для того, чтобы потом спокойно заняться двуногими крысами.

Среди тех, кто разочаруется и отбрасывает ту формальную ерунду, которую им дали в школе, редкому человеку удаётся вырасти в эффективного организатора.

Одной из причин является то, что, на словах отвергая прошлую подготовку, они остаются с неосознанным внутренним блоком на полное избавление от плодов выкинутых на курсы денег и тех двух-трёх лет, что они потратили на эту учёбу.

Все эти годы я постоянно пытался отыскать, в чём причина наших неудач и периодических успехов в подготовке организаторов.

Изучались и изучаются наши методы преподавания, методы других, наша личная компетентность в области преподавания и импровизированные новые подходы к преподаванию; наша самокритика гораздо более строга, чем критика наших самых ярых противников.

Всех нас есть, за что критиковать. Я знаю, что, работая на местах организатором, я с безграничным терпением общаюсь с местными жителями и слушаю их.

У любого организатора должно быть это терпение.

Но среди моих недостатков есть и то, что на преподавательской работе в учебном институте или на конференциях я превращаюсь в интеллектуального сноба с несмышлёными, ограниченными студентами, нетерпеливого, скучающего и непростительно грубого.

У меня есть импровизированные подходы к обучению.

Например, зная, что люди могут общаться и понимать вещи только в рамках своего опыта, нам нужно было создать для учеников этот опыт.

Большинство людей не создают большого запаса опыта.

Большинство людей проживают жизнь в череде событий, которые проходят через их систему не переваренными. Случайности становятся опытом, когда они перевариваются, когда они осмысливаются, соотносятся с общими закономерностями и синтезируются.

Не просто так есть избитая фраза: «Мы учимся через опыт».

Нашей работой было обратно забросить эти случайности назад в систему к студенту, чтобы он мог переварить их в опыт.

Во время семинаров я говорил: «Жить — значит ожидать неожиданного. То, о чём ты беспокоишься, происходит редко.

Нечто новое и неожиданное обычно приходит как по часам.

Вы все киваете, будто понимаете меня, но это не так. Для вас мои слова — лишь слова.

Я хочу, чтобы вы пошли и забились в свои норки, а потом подумали часа четыре.

Попробуйте вспомнить всё, что не давало вам покоя последние несколько лет, и сбылось ли оно, и что тогда случилось, — тогда мы это обсудим».

На следующем занятии студенты реагировали взволнованно: «Эй, а вы правы.

Лишь одна из восьми моих больших забот вообще случилась, — да и тогда это было не так, как я думал об этом. Я понимаю, что вы хотели сказать».

И они понимали.

Пусть я и близко не подобрался к тому успеху в образовании организаторов, на который питал надежды, это было хорошим образованием для меня и моих соратников.

Мы постоянно исследовали сами себя.

Во-первых, мы узнали, какими качествами обладает идеальный организатор, а во-вторых, столкнулись с основным вопросом: можно ли достичь этих качеств через обучение или воспитание.

Область опыта и коммуникации для организатора фундаментальна.

Наладить коммуникацию с аудиторией организатор можно лишь там, где у них есть опыт; иначе о разговоре не идёт речи.

Организатор находится в вечном поиске паттернов, универсалий и смыслов, постоянно накапливает массив опыта.

С помощью воображения он постоянно вмешивается в чужие события, отождествляет себя с ними, извлекает их в свою собственную психическую пищеварительную систему и тем самым накапливает всё больший опыт.

Для коммуникации важно знать, какой у них был опыт.

Так как связь возможна исключительно через опыт адресата, не сложно понять, что организатор начинает копить необычайно крупный массив опыта.

Он выучивает местные легенды, анекдоты, ценности, поговорки.

Он прислушивается к беседам ни о чём.

Он воздерживается от чуждой местной культуре риторики: он знает, что такие избитые слова, как «белый расист», «фашистская свинья», «ублюдок», настолько избиты, что их употребление уже входит в негативный опыт местных жителей, служит лишь для идентификации говорящего как «одного из этих психов» и для прекращения дальнейшего общения.

И всё же организатору не стоит специально играть на публику. Он должен быть собой.

Помню первую встречу с выходцами из мексиканских американцев, лидеров испаноговорящего района, где мне подали особый мексиканский ужин.

На половине я отложил нож и вилку и сказал: «Боже! Вы это едите по своему желанию или по принуждению?

По-моему, вкус не лучше, чем у той еврейской кошерной гадости, которую я ел в детстве!»

Сначала был немой шок, а дальше все разом загалдели.

Барьеры в общении вдруг стали падать, все принялись говорить и смеяться.

Они настолько привыкли к «англичанам», которые восторгались красотой мексиканской кухни, хотя знали, что она встаёт им поперёк горла, к «англичанам», которые заучивали по нескольку испанских фраз с неизбежным hasta la vista, что для них это был свежий, честный опыт.

Тот случай стал для многих легендой, и можно услышать от них что-то в духе: «Для него в этом столько же пользы, сколько в Алинском для мексиканской еды».

Часть мексиканских американцев за столом призналась, что некоторые блюда они ели, только когда хотели показать «англичанам».

Так же кривят душой белые, когда им подают некоторые блюда из кухни чёрных, так называемой «соул фуд».

Конечно, есть разница между честностью и грубым непочтением к чужим традициям.

Организатор будет гораздо меньше ошибаться, оставаясь самим собой, чем применяя «профессиональные приёмы», когда люди действительно понимают в чём-то больше. Быть честным с людьми значит уважать их, как в эпизоде с мексиканским ужином; к ним относятся как к людям, а не как к подопытным крысам, которых подвергают техническому воздействию в лаборатории. Очень важно, чтобы этот поступок был понят в контексте.

Перед отпущенным мной тогда замечанием был ещё тёплый личный разговор о проблемах людей.

Они знали, что я не только хочу помочь им в их тяжёлом положении, но что они нравятся мне как люди.

Я чувствовал их дружеский ответ, и мы были с ними вместе. Именно при всех этих обстоятельствах я позволил себе то, что могло бы быть грубостью.

Среди качеств, которые мы пытались развить в организаторах за годы попыток обучить их, были и такие, которым, по всей вероятности, невозможно научить.

Или они были у них, или они получали их каким-то чудом, свыше или снизу.

Другие их качества могли быть у них в виде задатков, которые можно развить.

Иногда развитие одного качества неожиданно влекло за собой другие.

Я научился сверяться со списком и выявлять отрицательные стороны; а если не удавалось развить это качество, то, по крайней мере, я мог быть в курсе и начеку, чтобы попытаться уменьшить негативное влияние на работу.

Далее будет список идеальных элементов организатора, — тех, на которые обращают внимание при выявлении потенциальных организаторов и оценке будущих возможностей новых, а также стержней любых образовательных программ для организаторов.

Конечно, это идеализированный список. Я сомневаюсь, что такие качества настолько ярко выраженно сочетаются в одном мужчине или женщине; тем не менее лучшие организаторы должны обладать всеми этими качествами в сильной степени, и любому организатору необходимо обладать хотя бы в некоторой степени каждым из них.

Любопытство. Что заставляет организатора делать его дело?

Им двигает импульсивное безграничное любопытство.

Предупредительные поговорки типа «меньше знаешь, крепче спишь» для него бессмысленны, ибо жизнь для него, — это поиск закономерности, сходства в кажущихся различиях, различия в кажущихся сходствах, порядка в окружающем нас хаосе, смысла окружающей жизни и её связи с его собственной жизнью, и этот поиск никогда не заканчивается.

Вопрос становится его визитной карточкой, и подозрение таится в нём, что нет ответов, есть только новые вопросы.

Организатор становится носителем заразного любопытства, ибо люди, которым хочется знать «почему», начинают восстание.

Ставить под вопрос принятые здесь и сейчас методы и ценности — это период реформации, который предваряет революцию и так важен для неё.

В этом отношении я решительно не согласен с Фрейдом.

В письме к Марии Бонапарт он сказал: «В тот момент, когда человек задаётся вопросом о смысле и ценности жизни, он болен». Если где-то и есть ответ на вопрос о жизни, то я подозреваю, что ключ к нему — в поиске главного вопроса.

Между прочим, Сократ был организатором.

Роль организатора в том, чтобы поднять волнующие вопросы, пробиться через уже принятые структуры.

Сократ с его целью «познай самого себя» ставил внутренние вопросы в индивиде, столь необходимые для внешней по отношению к индивиду революции.

Таким образом, Сократ осуществлял первый этап создания революции.

Если бы ему позволили продолжать ставить вопросы о смысле жизни, исследовать жизнь и отказываться от общепринятых ценностей, то внутренняя революция вскоре вышла бы на политическую арену.

Те, кто повели его под суд и приговорили к казни, сделали это осознанно.

Непочтительность.

Любопытство и непочтительность идут рука об руку.

Одно не существует без второго.

Любопытство спрашивает: «Правда ли это?»

«Если так было всегда, значит ли, что это лучший или правильный образ жизни, лучшая или правильная религия, политическая или экономическая ценность, мораль?»

Для вопрошающего святого не бывает.

Он не приемлет догм, конечные определения морали, восстаёт против любых попыток подавления свободного, открытого поиска идей, к чему бы они ни привели.

Он бросает вызов, оскорбляет, возмущает, дискредитирует.

Он вносит неспокойствие.

Как и всё в жизни, это парадокс, ибо в его непочтительности кроется глубокое почтение перед загадкой жизни и непрекращающийся поиск её смысла.

Можно даже считать, что благоговение перед другими людьми, перед их свободой от несправедливости, бедности, невежества, эксплуатации, дискриминации, болезней, войны, ненависти и страха не является обязательным качеством успешного организатора.

Я могу лишь сказать, что такое почтение — качество, которое мне нужно увидеть в каждом, кого я возьмусь обучать.

Воображение.

Воображение неминуемо — партнёр непочтения и любопытства.

Как можно быть любопытным без хорошего воображения?

Согласно полному словарю Вебстера, воображение есть «мысленный синтез новых идей из элементов, которые были испытаны по отдельности…

Более широкое значение… начинается с понятия мысленного изображения предполагаемых, но не пережитых ранее вещей, а затем расширяется… до идеи мысленного создания и поэтической идеализации [творческого воображения]…»

Для организатора воображение не просто всё перечисленное выше, но и нечто более глубокое.

Это динамичность, которая приводит его в движение и поддерживает во всей его жизни организаторской деятельности.

Оно стартер и топливо силы, которая толкает его организовывать для изменения.

Было время, когда я считал, что основное качество, необходимое организатору, — это глубокое чувство гнева против несправедливости, и что именно оно является главной мотивацией, которая заставляет его двигаться вперед.

Теперь я знаю, что это нечто другое: это необычайное воображение, которое приводит его к тесному отождествлению с человечеством и проецирует его на беду человечества.

Он страдает с ними и злится на несправедливость, а потом начинает организовывать восстание.

Кларенс Дэрроу высказал это с большим упором на корыстный интерес: «У меня было живое воображение.

Я не просто мог поставить себя на место другого человека, я не умел иначе.

Я всегда направлял свою симпатию к слабым, страдальцам и бедным.

Осознав их страдания, я пытался облегчить их, чтобы и меня постигло облегчение».

Воображение — не только уголь, которым питается сила, заставляющая организатора организовывать, это ещё и фундамент эффективных тактик и действий.

Организатор понимает, что по-настоящему рождается действие в реакции оппозиции.

Чтобы реально оценивать и предвидеть возможные реакции противника, он должен уметь отождествлять себя с ним в своём воображении и предвидеть его реакцию на свои действия.

Чувство юмора.

Вернёмся к полному словарю Вебстера: юмор описывается как «умственная способность обнаруживать, выражать или оценивать смешные или абсурдно несочетаемые элементы в идеях, ситуациях, событиях или поступках…» или «изменчивое и неопределённое состояние ума…»

Организатор, ищущий свободным и открытым умом, лишённым определённости, ненавидящий догматы, видит смех не только способом сохранить рассудок, но и ключом к пониманию жизни.

Жизнь по сути своей — трагедия, а противоположность трагедии — комедия.

В любой греческой трагедии достаточно изменить несколько строк, чтобы она стала комедией, и обратное тоже верно.

Он, зная, что противоречие всегда указывает на прогресс, постоянно находится в его поиске.

Чувство юмора помогает ему обнаружить и осмыслить противоречия.

Юмор необходим успешному тактику, ведь самое мощное оружие, известное человечеству, — это сатира и насмешка.

Чувство юмора позволяет ему сохранять перспективу и видеть себя таким, каков он есть на самом деле: пылинкой, сгорающей в один миг.

Чувство юмора несовместимо с полным принятием любого догмата, любого религиозного, политического или экономического рецепта к спасению. Оно синтезируется с любопытством, непочтением и воображением.

Организатор обладает собственной индивидуальностью, которая не может быть утрачена в результате усвоения или принятия какой-либо групповой дисциплины или организации.

Теперь я начинаю понимать то, о чём почти двадцать лет назад интуитивно говорил в книге «Подъём радикалов»: «Организатор, чтобы быть частью всех, может быть частью никого».

Капелька видения лучшего мира, пусть размытого.

Немалая часть повседневной жизни организатора полна мелочей, рутинна и смертельно монотонна.

Он лишь немного прикладывает руку к общей картине.

Он будто художник, который рисует маленький листочек.

Неизбежно рано или поздно последует его реакция: «Что же я, всю жизнь только и делаю, что рисую один маленький листочек? К чёрту всё это, я ухожу…» Что его удерживает, — так это размытое видение той великой фрески, где другие художники-организаторы рисуют свои кусочки, и каждый из них важен для общей картины.

Организованная личность.

Организатору нужно и самому быть организованным, чтобы в хаотичной ситуации ему было комфортно, чтобы остаться рациональным в море нерационального.

Важно, чтобы он принял иррациональное и работал с ним во имя изменений.

За редчайшими исключениями правильные вещи делаются по неправильным причинам. Бесполезно требовать от людей, чтобы они поступали правильно по правильным причинам, — это борьба с ветряной мельницей.

Организатор должен знать и принимать, что правильная причина вводится в качестве моральной рационализации только после достижения правильной цели, хотя она могла быть достигнута по неправильной причине, — поэтому он должен искать и использовать неправильные причины для достижения правильных целей.

Используя навыки и рассчёт, он должен уметь с помощью хаотичности продвинуться навстречу рациональному миру.

По ряду причин организатору нужно выработать целый набор вопросов.

Для начала, широкая база из членов организации может быть построена только на широкой базе проработанных вопросов.

Когда мы наращивали нашу организацию в районе Задворок (Back of the Yards), к нам присоединились польские римско-католические церкви Чикаго, обеспокоенные растущим влиянием ирландских римско-католических церквей.

Профсоюз работников упаковочных цехов был с нами, поэтому к нам присоединились конкурирующие профсоюзы, пытаясь противостоять потенциальному перевесу в численности и силе.

Нам, конечно, было не важно, зачем они перешли к нам, — нам просто было это выгодно.

Организатор понимает, что каждые человек или объединение обладают своей системой ценностных приоритетов.

Давайте, например, представим, что мы сейчас гетто, где каждый выступает за гражданские права.

Один чернокожий мужчина купил небольшой дом, когда район только менялся, и в итоге заплатил за него сильно завышенную цену, более чем в четыре раза превышающую стоимость недвижимости.

Всё, что он имеет, привязано к этому дому.

Теперь ответственные за городскую перепланировку угрожают, что придут и заберут его на основании оценки стоимости по их критериям, которая составит менее четверти его финансовых обязательств.

Он отчаянно пытается спасти собственный экономический мирок.

Пока гражданские права приводили его на митинг раз в месяц, и, может быть, он подписывал какие-то петиции, может быть, давал доллар то тут, то там, на борьбу с угрозой уничтожения его собственности в результате реконструкции города, он приходил каждый вечер.

По соседству с ним женщина снимает дом.

Перепланировка её не касается.

У неё три маленькие дочки, и главное её беспокойство вызывают наркоторговцы и сутенёры, которые заполонили район и угрожают будущему её детей.

Она тоже за гражданские права, но её больше волнует, чтобы в обществе не было сутенёров и толкачей, и она хочет, чтобы её дети учились в школах получше.

Вот эти приоритеты для неё на первом месте.

Через дверь от неё живёт семья на соцобеспечении, их основным приоритетом остаётся побольше денег.

Через дорогу живёт семья, которую можно отнести к категории работающих бедняков, пытающихся прожить на крайне ограниченный бюджет. Для них на первом месте стоят потребительские цены и обдираловка местных торговцев.

Любой квартиросъёмщик из трущоб, живущий среди крыс и тараканов, быстро скажет вам, что для него является приоритетом номер один, и так далее, и так далее.

В организации, где предметов для обсуждения несколько, каждый человек говорит другому: «Я не могу получить то, что хочу, один, и ты тоже не можешь.

Давайте договоримся: я буду поддерживать вас в том, что вы хотите, а вы — меня в том, что я хочу». Эти сделки становятся программой.

Мало того, что однопрофильная или даже двухпрофильная организация обрекает вас на малочисленность, аксиоматично то, что однопрофильная организация не продержится долго.

Организации действовать важно не меньше, чем человеку — дышать.

Только с одной или двумя повестками движение наверняка будет стопориться, а затем придёт и смерть.

Несколько направлений — это непрекращающееся движение и жизнь.

Организатору нужно быть чутким ко всему, что с ним происходит.

Он постоянно учится, и что бы ни произошло, оно всегда чему-то его учит.

Он замечает, что если в автобусе всего несколько свободных мест, то толпа, пытающаяся сесть, толкается и пихается; если свободных мест много, то толпа вежлива и внимательна; и он размышляет о том, что в мире, где есть возможности для всех, поведение людей изменилось бы в лучшую сторону.

В постоянном исследовании жизни и самого себя он обнаруживает, что становится более и более организованным человеком.

Человек с «политическим шизоидным расстройством», прекрасно встроенный в общество.

Политически организатору нужно быть шизоидом, чтобы не стать невольно настоящим верующим.

Прежде чем люди смогут действовать, проблеме нужно придать полюс.

Когда людей убедят, что их дело на сто процентов на стороне ангелов и противники на сто процентов на стороне дьявола, тогда они начнут действовать.

Он знает, что не может быть никакого действия, пока проблемы не станут до такой степени полярными.

Я уже обсуждал пример из Декларации независимости — Исковой акт, в котором были явно опущены все преимущества, полученные колониями от англичан, и указаны только недостатки.

Я говорю о том, что организатор должен уметь разделить себя на две части: одна часть на арене действий, где он поляризует вопрос до ста к нулю и помогает вести свои силы в бой, а другая часть знает, что, когда придёт время переговоров, разница действительно составит всего десять процентов, — и при этом обе части должны комфортно сосуществовать друг с другом.

Только хорошо организованный человек может разделиться и остаться в то же время целым. Но это требуется от организатора.

Самоуверенность.

Красной нитью через все эти желаемые качества проходит сильная самоуверенность, настолько прочная, что её можно назвать монументальной.

Мы используем тут слово «самоуверенность» в значении, которое обозначили в прошлой главе, чётко отделённом от самовлюблённости.

Самоуверенность — полная уверенность в собственной способности сделать то, что человек считает нужным сделать.

Без страха и сомнения организатор должен принять, что ставки всегда против него.

С такой самоуверенностью он человек действия и он делает.

Мысль всё бросить никогда не приходит к нему дольше, чем на миг; жизнь — это действие.

Свободный, открытый разум и политическая относительность.

Организатор в своём образе жизни, с его любопытством, непочтительностью, воображением, чувством юмора, недоверием к догмам, самоорганизацией, пониманием иррациональности большей части человеческого поведения, становится гибкой личностью, а не жёсткой структурой, которая ломается, когда происходит что-то неожиданное.

Он обладает своей собственной личностью, и ему без надобности безопасность идеологии и панацея.

Он знает, что жизнь есть поиск неопределённости; что лишь неопределённость в жизни определённа; и он в состоянии с этим жить.

Он знает, что в мире политической относительности все ценности относительны.

Благодаря этому качеству он вряд ли станет разуверившимся циником, поскольку он не полагается на веру.

И наконец, организатор всегда создаёт новое из старого.

Он знает, что все новые идеи возникают в результате конфликта, что каждый раз, когда у человека появлялась новая идея, она бросала вызов священным идеям прошлого и настоящего, и неизбежно возникал конфликт.

Любопытство, непочтительность, воображение, чувство юмора, свободный и открытый ум, признание относительности ценностей и неопределённости жизни — всё это неизбежно сливается воедино в человеке, главная радость которого — творчество.

Он полагает созидание самой сутью смысла жизни.

В своём вечном стремлении к новому он обнаруживает, что он терпеть не может повторяющегося и неизменного.

Ад для него — повторение одного и того же, снова и снова.

Вот и фундаментальная разница между лидером и организатором.

Лидер продолжает наращивать власть для реализации своих желаний, удерживать её и распоряжаться ею и в общественных и в личных целях.

Он хочет самого себя наделить властью.

Организатор видит свою цель в том, чтобы создать власть для других.

Эти качества присутствуют у любого свободного, творческого человека, будь то педагог, деятель искусства или любой сферы жизни. В книге Адама Смита «Игра на деньги» описаны характеристики желаемого управляющего фондом.

«Это личная интуиция, умение ощущать модели поведения.

Всегда есть нечто неизведанное, неопределённое… Нельзя просто назначить аналитика управляющим фондом.

Что есть у хороших управляющих?

Нечто вроде запрятанной концентрации, интуиции, чутья, такому нигде не научат.

Первым делом вам нужно познать себя.

Тот, кто знает себя, способен выйти за пределы себя и наблюдать свои собственные реакции со стороны».

Можно подумать, что это описание организатора, но во всём творческом, будь то организация кассы взаимопомощи или общества взаимопомощи, человек ищет эти качества.

То, что человек становится организатором, а не кем-то другим, объясняется, как я полагаю, разницей в степени выраженности конкретных элементов или отношений между ними — или случайностью.

Коммуникация

Можно не иметь ни одного из качеств организатора — за одним исключением — и при этом оставаться эффективным и успешным.

Этим исключением является искусство общения.

Не имеет значения, что вы знаете о чём-либо, если вы не можете донести это до своих людей.

В этом случае вы даже не неудачник. Вас просто нет.

Общение с другими людьми происходит тогда, когда они понимают, что вы пытаетесь донести до них.

Если они не понимают, значит, вы не общаетесь, независимо от слов, картинок или чего-либо ещё.

Люди понимают вещи только с точки зрения своего опыта, а это значит, что вы должны проникнуть в их опыт.

Кроме того, общение — это двусторонний процесс.

Если вы попытаетесь донести свои идеи до других, не обращая внимания на то, что они хотят вам сказать, можете сразу бросать это дело.

Я знаю, что общался с собеседником, когда его глаза загораются, и он отвечает: «Я точно знаю, что вы имеете в виду. Однажды со мной случилось нечто подобное. Позвольте мне рассказать вам об этом!»

Тогда я знаю, что связь была.

Недавно я летел из чикагского аэропорта О'Хара в Нью-Йорк.

После того, как посадка в самолёт закончилась, мы услышали знакомое объявление: «Говорит ваш капитан.

С сожалением сообщаю вам, что мы занимаем 18-е место в очереди на взлёт.

Я отключаю табличку „Не курить“ и буду держать вас в курсе».

Многие капитаны чувствуют себя вынужденными «развлекать» вас непрекращающимся потоком словесного мусора.

«Вам будет интересно узнать, что этот самолёт полностью загруженным весит бла-бла тонн».

Вам совершенно всё равно. Или: «По нашему плану полёта мы пролетим над Базикусом, штат Огайо, а затем над свалкой», — и т.д. и т.п.

Однако в моей поездке капитан самолёта затронул опыт многих пассажиров и действительно наладил общение.

В разгар своего «развлекания» он прокомментировал: «Кстати, к вашему сведению: когда мы получим разрешение на взлёт, с того момента, как вы услышите рёв реактивных двигателей, и до момента взлёта мы израсходуем достаточно топлива, чтобы вы могли проехать на автомобиле от Чикаго до Нью-Йорка и обратно с объездами!»

Можно было услышать такие комментарии, как: «О, да ладно — он, должно быть, шутит».

После объявления разрешения и сигнала к взлёту пассажиры по всему самолёту стали смотреть на часы.

Через примерно 25 секунд до взлёта пассажиры обращались друг к другу со словами: «Ты веришь в это?»

Очевидно, что, как и следовало ожидать, многих пассажиров в своё время волновал вопрос о том, сколько километров может проехать автомобиль на данном количестве бензина.

Педагоги согласны с именно такой концепцией коммуникации, хотя её используют немногие учителя.

Но ведь настоящих учителей в этой профессии совсем немного.

Лидер среди учителей очень личным путём достигает этой степени понимания и опытности: «Когда у него есть опыт жизни».

«Ньюман говорил нам: читайте Гомера и Горация во что бы то ни стало; питайте ум, глаз и слух их образами, языком и музыкой, но не надейтесь понять, о чём они говорят, раньше, чем вам исполнится сорок лет.

Впервые эта истина открылась мне более тридцати лет назад в один из декабрьских дней, когда я шёл по дороге из Аржентьера в Шамони после снегопада, и вдруг из бездны бессознательной памяти в моём сознании всплыла строка Вергилия, и я стал повторять: „Sed iacet aggeribus niveis informis et alto Terra gelu“.

Я читал эти слова в школе и, несомненно, легкомысленно переводил их как „земля лежит бесформенная под сугробами и глубокой наледью“; но вдруг, когда перед глазами возникла снежная картина, я впервые понял, что имел в виду Вергилий под эпитетом informis — „бесформенный“, и как прекрасно он описывает работу снега, который буквально делает мир бесформенным, размывая чёткие контуры крыш и карнизов, сосен, скал и горных хребтов, лишая их определённости форм и очертаний.

И всё же сколько раз до этого дня я читал эти слова, не понимая, что они на самом деле означают! Дело не в том, что слово informis ничего не значило для меня, когда я был студентом; но оно значило гораздо меньше, чем его полное значение.

Личный опыт был необходим для настоящего понимания». — Сэр Ричард Ливингстон, «Об образовании», Нью-Йорк, 1945, стр. 13.

Время от времени меня обвиняют в грубости и вульгарности, потому что я использую аналогии с сексом или туалетом.

Я делаю это не потому, что специально хочу шокировать, а потому, что есть определённые переживания, общие для всех, и секс и туалет — два из них.

Более того, все интересуются этими двумя, чего нельзя сказать о каждом обычном опыте. Я помню, как объяснял относительность морали, рассказывая следующую историю.

Трём женщинам: одной американке, одной британке и одной француженке, — задают вопрос: что бы они сделали, если бы оказались потерпевшими кораблекрушение на необитаемом острове с шестью изголодавшимися по сексу мужчинами?

Американка сказала, ночью она бы пыталась спрятаться и построить плот или подавала дымовые сигналы, чтобы спастись.

Британка сказала, что выберет самого сильного мужчину и поселится с ним в одной комнате, чтобы он мог защитить её от остальных.

Француженка недоумённо подняла голову и спросила: «В чём проблема?»

Поскольку люди понимают только с точки зрения своего собственного опыта, организатор должен иметь хотя бы поверхностное представление об их опыте. Это не только способствует общению, но и укрепляет личную идентификацию организатора с другими и облегчает дальнейшее общение.

Например, в одной общине жил греко-православный священник, которого мы будем называть здесь архимандритом Анастополисом.

Каждую субботу вечером он посещал местные таверны, а шесть членов церкви следовали за ним.

После нескольких часов пьянства он внезапно застывал и становился настолько пьяным, что его парализовывало.

В этот момент шестеро его верных людей, подобно носильщикам гроба, несли его по улицам обратно в безопасное место, в его церковь.

С годами он стал частью опыта сообщества, фактически живой легендой. Разговаривая с кем-либо в этом районе, вы не могли бы сообщить о том, что что-то было не в своей тарелке, в прострации, не сказав «очумел как архимандрит».

Ответом был бы смех, кивание головами: «Да, мы знаем, что вы имеете в виду», — но ещё и близость обмена общим опытом.

Когда вы пытаетесь общаться и не можете найти ту точку в опыте собеседника, в которой он может воспринять и понять, тогда вы должны создать этот опыт для него.

Я пытался объяснить двум штатным организаторам на тренинге, что их проблемы в сообществе возникли из-за того, что они вышли за пределы опыта своих людей: когда вы выходите за пределы чьего-либо опыта, вы не только не общаетесь, вы вызываете путаницу.

У них были серьёзные, интеллигентные выражения на лицах, и они словесно и визуально соглашались и понимали, но я знал, что на самом деле они не понимали и что я не общался.

Я не вникал в их опыт.

Поэтому я должен был дать им опыт.

Мы в это время обедали в ресторане.

Я обратил их внимание на меню обеда, в котором перечислены восемь позиций или комбинаций, и все они пронумерованы. Блюдо № 1 — яичница с беконом, картофель, тосты и кофе; блюдо № 2 — что-то ещё, а блюдо № 6 — омлет с куриной печенью.

Я объяснил, что официант по своему опыту должен немедленно перевести любой заказ в сопровождающий его номер.

Он услышит слова «яичница с беконом» и т.д., но в его голове уже щёлкнет «блюдо 1».

Единственное разнообразие заключалось в том, стоит ли яйца прожарить лишь слегка, а бекон — до хруста, в этом случае он кричал: «Номер 1, слегка» или что-то в этом роде.

Объяснив это, я сказал: «Теперь, когда официант примет мой заказ, вместо того чтобы сказать „омлет с куриной печенью“, который для него является блюдом 6, я выйду за пределы его опыта и скажу: „Вы видите этот омлет с куриной печенью?“

Он ответит: „Да, номер 6“. Я скажу: „Минуточку. Я не хочу куриные печёнки в омлете.

Я хочу омлет с куриными печёнками рядом, — теперь понятно?“

Он скажет, что да, и тогда вероятность 9 к 1, что всё будет испорчено, потому что он больше не может просто заказать номер 6. Я не знаю, что произойдёт, но я вышел за пределы принятой им области опыта».

Официант принял мой заказ именно так, как я описал выше.

Через двадцать минут он вернулся с омлетом и ещё целой порцией куриных печёнок, а также со счётом на $3,25: $1,75 за омлет и $1,50 за куриные печёнки.

Я возразил и тут же перешёл к делу, указав, что мне нужен был только номер 6, общая стоимость которого составляет полтора доллара, а печёнку я хотел получить не вместе с омлетом, а рядом.

Теперь здесь был полный омлет, полный заказ куриных печёнок и счёт, почти в три раза превышающий стоимость из меню.

Кроме того, я не мог съесть полный заказ куриных печёнок и омлет впридачу.

Возникло замешательство.

Официант и менеджер засуетились.

Наконец официант вернулся, раскрасневшийся и расстроенный: «Извините за ошибку, все запутались, — ешьте всё, что захотите».

Счёт был изменён на первоначальную цену за блюдо 6.

В аналогичной ситуации в Лос-Анджелесе мы с четырьмя сотрудниками беседовали перед отелем Билтмор, когда я продемонстрировал тот же самый момент, сказав: «Смотрите, у меня в руке десятидолларовая купюра. Я предлагаю обойти вокруг отеля Билтмор, в общей сложности четыре квартала, и попытаться отдать её.

Это, безусловно, выходит за рамки общего опыта.

Вы четверо идите позади меня и следите за лицами людей, к которым я буду подходить.

Я подойду к ним, протяну эту десятидолларовую купюру и скажу: „Вот, возьмите“.

Я полагаю, что все отступят, будут выглядеть растерянными, оскорблёнными или испуганными и захотят поскорее убраться подальше от этого психа.

По их опыту, когда к ним подходит человек, он либо спрашивает инструкции, либо лезет на рожон, особенно если учесть, как я одет — без пальто и галстука».

Я ходил вокруг, пытаясь отдать десятидолларовую купюру.

Все реакции были «в рамках опыта людей».

Примерно трое из них, увидев десятидолларовую купюру, заговорили первыми: «Извините. У меня нет размена».

Другие спешили мимо со словами: «Извините, у меня сейчас нет с собой денег», — как будто я пытался получить от них деньги, а не дать им их.

Одна молодая женщина вспыхнула, почти крича: «Я не такая девушка, и если вы не уйдёте отсюда, я вызову полицию!»

Другая женщина лет тридцати фыркнула: «Я так дёшево не продаюсь!»

Один человек остановился и сказал: «Что это за афера?» — и ушёл.

Большинство людей отреагировали на это шоком, растерянностью и молчанием, они ускорили шаг и как бы обошли меня.

Пройдя примерно четырнадцать человек, я снова оказался у парадного входа в отель Билтмор, по-прежнему держа в руках свою десятидолларовую купюру.

Тогда мои четыре товарища более ясно поняли концепцию, согласно которой люди реагируют строго на основе собственного опыта.

Другой пример того же принципа: христианская цивилизация, где большинство людей ходили в церковь и изрекали различные христианские доктрины, но на самом деле это не является частью их опыта, потому что они не жили этим.

Их церковный опыт был чисто ритуальным украшением.

Несколько лет назад газета New York Times рассказала о человеке, который перешёл в католичество в возрасте около сорока лет, а затем, преисполнившись рвения новообращённого, решил по возможности подражать жизни святого Франциска Ассизского.

Он снял все свои сбережения, около 2300 долларов.

Их он разменял купюрами по пять.

Вооружившись пачкой пятидолларовых купюр, он отправился в самый бедный район Нью-Йорка — Бауэри (это было ещё до начала реконструкции городов), и каждый раз, когда мимо него проходил нуждающийся мужчина или женщина, он подходил и говорил: «Пожалуйста, возьмите это».

Разница между этой ситуацией и ситуацией вокруг отеля Билтмор заключается в том, что прохожие на Бауэри не сочли бы предложение денег или миски супа чем-то выходящим за рамки их опыта.

Во всяком случае, наш друг, пытавшийся жить по-христиански и подражать святому Франциску Ассизскому, обнаружил, что ему удалось заниматься этим лишь в течение сорока минут, после чего он был арестован христианским полицейским, доставлен христианским врачом скорой помощи в больницу Бельвью и признан христианским психиатром невменяемым. Христианство находится за пределами опыта населения, исповедующего его, но не практикующего.

В массовой организации нельзя выходить за рамки реального опыта людей.

Меня, например, спрашивали, почему я никогда не говорю с католическим священником, протестантским священником или раввином в терминах иудео-христианской этики, десяти заповедей или Нагорной проповеди.

Я никогда не говорю в этих терминах. Вместо этого я обращаюсь к ним, исходя из их собственных интересов, благополучия их Церкви, даже её материальной собственности.

Если бы я обратился к ним с морализаторской позиции, это было бы вне их опыта, потому что христианство и иудео-христианство находятся вне опыта деятелей организованной религии.

Они бы просто слушали меня и очень сочувственно говорили, какой я благородный.

И как только я уходил бы, они вызывали бы своих секретарей и говорили: «Если этот болван ещё раз появится, скажите ему, что меня нет».

Коммуникация для убеждения, как и в переговорах, — это нечто большее, чем вхождение в область опыта другого человека.

Это фиксация на его главной ценности или цели и удержание курса на эту цель. Вы не общаетесь с кем-либо исключительно на основе рациональных фактов или этики вопроса.

Показателен эпизод, произошедший между Моисеем и Богом, когда евреи начали поклоняться Золотому тельцу (см. прим. 10). Моисей не пытался общаться с Богом в терминах милосердия или справедливости, когда Бог был разгневан и хотел уничтожить евреев; он перешёл на основную ценность Бога и перехитрил того.

Только когда собеседник обеспокоен или чувствует угрозу, он будет слушать, — на поле действия угроза или кризис становятся почти обязательным условием общения.

Великий организатор, такой как Моисей, никогда не теряет самообладания, как это мог бы сделать человек меньшего масштаба, когда Бог сказал: «Спускайся с горы. Твой народ, который ты вывел из Египта, развратился».

В этот момент, если бы Моисей хоть в какой-то степени потерял самообладание, можно было бы ожидать, что он ответит: «Откуда взялись все разговоры о моём народе, который я вывел из земли Египетской…

Я просто прогуливался по пустыне, и кто же возжёг этот куст, и кто сказал мне идти в Египет, и кто сказал мне вывести этот народ из рабства, и кто устроил все испытания и все казни, и кто разделил Красное море, и кто поставил столп облаков на небе, — и теперь вдруг они стали моим народом».

Но Моисей сохранял хладнокровие и знал, что самый важный центр его атаки должен быть направлен на то, что, по его мнению, является главной ценностью Бога. Как читал Моисей, речь шла о том, что Бог хочет быть номером 1. По всему Ветхому Завету можно встретить слова: «Нет других богов пред лицом Моим»; «Не поклоняйся ложным богам»; «Я Бог ревнивый и мстительный»; «Не употребляй имени Господня всуе».

И так далее, далее и далее, включая первую часть десяти заповедей.

Зная это, Моисей бросился в атаку. Он начал спорить и просить Бога остыть.

(На данный момент, пытаясь разобраться в мотивах Моисея, можно задаться вопросом, был ли он предан своему народу, или ему было жаль его, или он просто не хотел заниматься нарождением совершенно нового народа, ведь, в конце концов, ему было 120 лет, а это уже много.)

Во всяком случае, он начал вести переговоры, говоря: «Послушай, Бог, ты — Бог. У тебя на руках все карты.

Всё, что ты хочешь сделать, ты можешь сделать, и никто не может тебя остановить.

Но ты знаешь, Бог, ты просто не можешь перечеркнуть ту сделку, которую ты заключил с этими людьми, — ты помнишь, тот Завет, в котором ты обещал им не только вывести их из рабства, но и практически наследовать землю.

Да, я знаю, ты скажешь, что они нарушили свою часть договора, так что все ставки отменяются.

Однако не всё так просто.

Ты попал впросак.

Весть об этой сделке разлетелась по всему миру: египтяне, филистимляне, ханаанеи — все знают о ней.

Но, как я уже говорил, ты — Бог.

Иди и побей их.

Действительно, какое тебе дело до того, что люди будут говорить: „Вот тебе и Бог.

Нельзя верить ничему, что он тебе говорит.

С ним нельзя заключить сделку.

Его слово не стоит даже камня, на котором оно написано“.

Но, в конце концов, ты Бог, и я полагаю, что ты это переживёшь».

И Господь был успокоен и не делал зла, которое изрёк против своего народа.

Ещё один принцип эффективного общения заключается в том, что люди должны принимать решения самостоятельно.

Не только Моисей не мог сказать Богу, что Ему следует делать; ни один организатор не может сказать общине, что ей следует делать.

Однако чаще всего организатор имеет довольно хорошее представление о том, что должно делать сообщество, и он хочет предлагать, маневрировать и убеждать сообщество в необходимости этих действий.

Он никогда не будет указывать сообществу, что делать; вместо этого он будет использовать провокационные вопросы.

Вот пример: совещание по тактике, где организатор убеждён, что тактика Z — это то, что нужно делать.

Организатор: Как вы думаете, что нам теперь делать?

Лидер сообщества № 1: Я думаю, нам следует применить тактику X.

Организатор: Что вы думаете, Лидер № 2?

Лидер № 2: Да, по-моему, это звучит неплохо.

Организатор: А вы, № 3?

Лидер № 3: Ну, я не знаю. Звучит неплохо, но что-то меня настораживает. Что вы думаете, организатор?

Организатор: Главное, что вы думаете, ребята. Что вас беспокоит?

Лидер № 3: Я не знаю… это что-то…

Организатор: У меня есть догадка, что… не знаю. Но я помню, как вчера вы с №1 говорили и объясняли мне, что кто-то однажды попробовал что-то вроде тактики Х, и она сделала его совершенно незащищённым из-за того-то и того-то, так что она не сработала или что-то в этом роде. Помнишь, ты рассказывал мне об этом, №1?

Лидер № 1 (который слушал и теперь знает, что тактика Х не сработает): Конечно, конечно. Я помню. Да, ну, мы все знаем, что Х не сработает.

Организатор: Да. Мы также знаем, что если мы не уберём всё, что не работает, то никогда не доберёмся до того, что работает. Верно?

Ведущий № 1 (горячо): Так точно!

Таким образом, управляемый опрос продолжается, и никто не теряет имиджа и не остаётся в стороне от процесса принятия решений.

Каждое слабое место каждой предложенной тактики прощупывается вопросами.

В конце концов кто-то предлагает тактику Z, и, опять же с помощью вопросов, выясняются её положительные стороны, и она принимается.

Это манипуляция?

Конечно. Так же манипулирует учитель, и не меньше. Даже Сократ.

Со временем и в процессе обучения руководство становится всё более изощрённым.

Организатор отходит от местных лидеров, принимающих решения.

Его ответом на вопросы о том, что он думает, становится встречный вопрос: «А ты что думаешь?»

Его задача — отучить группу от любой зависимости от него.

Тогда его работа закончена.

Хотя организатор действует на основе вопросов, лидеры сообщества всегда считают его суждения выше своих собственных.

Они верят, что он знает своё дело, знает правильную тактику, поэтому он и является их организатором.

Организатор знает, что даже если сознательно они это чувствуют, если он начнёт отдавать приказы и «объяснять», это начнёт вызывать подсознательное недовольство, чувство, что организатор принижает их, не уважает их достоинство как личностей.

Организатор знает, что человеку свойственно, когда он просит о помощи и получает её, реагировать не только с благодарностью, но и с подсознательной враждебностью к тому, кто ему помог.

Это своего рода психический «первородный грех», потому что человек чувствует, что тот, кто помог ему, всегда осознаёт, что если бы не его помощь, он так и остался бы побеждённым ничтожеством.

Всё это предполагает умелую и чуткую ролевую игру со стороны организатора.

В начале организатор — это генерал, он знает, где, что и как, но он никогда не носит свои генеральские погоны, к нему не обращаются как к генералу и он не действует как генерал, — он организатор.

Бывает (весьма часто) и так, что в ходе обсуждений, подобных приведённому выше, организатор обнаруживает, что тактика Z, или то, что он решил заранее, не является подходящей тактикой.

Будем надеяться, что его самоуверенность достаточно сильна, чтобы позволить получить ответ кому-то другому.

Один из факторов, который определяет то, что вы можете и не можете донести коммуникацией, — это отношения.

Есть чувствительные области, которых не стоит касаться до тех пор, пока не возникнут прочные личные отношения, основанные на общей вовлечённости.

В противном случае собеседник отключается и буквально не слышит, независимо от того, соответствуют ли ваши слова его опыту.

И наоборот, если у вас хорошие отношения, он будет очень восприимчив, и ваше «послание» дойдёт до него в позитивном контексте.

Например, я всегда считал, что контроль рождаемости и аборты — это личные права человека. Если бы в начале своей деятельности по организации района Задворок в Чикаго, который на 95 процентов состоял из католиков, я попытался донести это, даже через их опыт, до жителей, чьё экономическое положение усугублялось наличием многодетных семей, то это был бы конец моих отношений с общиной.

В тот же миг я был бы заклеймён как враг церкви, и всякое общение прекратилось бы.

Несколько лет спустя, после установления прочных отношений, я мог свободно говорить обо всём, включая контроль рождаемости. Помню, я обсуждал эту тему с тогдашним католическим ректором.

К тому времени спор уже не сводился к таким вопросам, как: «Как долго, по-вашему, католическая церковь сможет держаться за это архаичное понятие и при этом выживать?»

Помню, в приёмной я увидел пятерых священников, которые хотели увидеть ректора, и, зная его презрение к каждому из них, я сказал ректору: «Послушайте, я докажу вам, что вы действительно верите в контроль над рождаемостью, хотя вы всячески выступаете против него», — а затем открыл дверь в приёмную и сказал: «Взгляните туда.

Можете ли вы, посмотрев на них, сказать, что выступаете против контрацепции?»

Он рассмеялся и сказал: «Это несправедливый аргумент, и вы это знаете», — но тема и характер дискуссии были бы немыслимы без этих прочных отношений.

Классическим примером неудачной коммуникации из-за того, что организатор вышел за пределы опыта людей, является попытка активистов студенческих городков указать бедным на несостоятельность их господствующих ценностей.

«Поверьте мне на слово: если у вас будет хорошая работа, двухуровневый дом в пригороде, цветной телевизор, две машины и деньги в банке, это не принесёт вам счастья».

Ответ без исключения всегда такой: «Да. Позвольте мне судить об этом, — я дам вам знать после того, как получу это».

Общение на общей основе без учёта специфики опыта становится риторикой, и оно несёт в себе очень ограниченный смысл.

Это разница между получением информации о смерти четверти миллиона человек, которая становится статистикой, или о смерти одного или двух близких друзей, любимых или членов семьи.

В последнем случае это становится полным эмоциональным ударом окончательности трагедии.

Пытаясь объяснить, что такое личные отношения, я говорил разным аудиториям: «Если бы председатель этого собрания сразу же открыл его словами: „Я потрясён и сожалею, что вынужден сообщить вам, что мы только что получили извещение о том, что мистер Алински погиб в авиакатастрофе, и поэтому лекция отменяется“, — то единственной вашей реакцией было бы: „Ну и ну, очень жаль. Интересно, каким он был, но ладно, посмотрим, что мы будем делать этим вечером.

Теперь у нас свободный вечер.

Мы могли бы пойти в кино».

И это всё, что можно было ожидать от всех, не учитывая тех, кто знал меня в прошлом, независимо от того, какими были отношения.

А теперь предположим, что уже после окончания этой лекции все вы не согласны со всем, что я сказал; вам не нравится моё лицо, мой голос, мои манеры, моя одежда, я просто не нравлюсь вам, и точка.

Предположим, что на следующей неделе я снова буду читать вам лекцию, и в это время вам сообщат о моей внезапной смерти.

Ваша реакция будет совершенно иной, независимо от того, что вам не нравится.

Вы будете шокированы. Вы скажете: „Да ведь ещё вчера он был жив, дышал, разговаривал и смеялся. Просто кажется невозможным поверить, что он вот так внезапно исчез“.

Это реакция человека на личные отношения».

Однако здесь особенно важен тот факт, что вы имели дело с одним конкретным человеком, а не с общей массой.

Это то, что подразумевалось в известном заявлении организационного гения Сэмюэля Адамса, когда он якобы планировал Бостонскую резню; он говорил, что должно быть не меньше трёх или четырёх убитых, чтобы у нас были мученики для Революции, но их не должно быть больше десяти, потому что после того, как вы превысите это число, у нас уже не будет мучеников, а будет просто проблема с канализацией.

В этом проблема при попытке общения по вопросу о водородной бомбе. Она слишком велика.

Это связано со слишком большим количеством жертв. Это выходит за рамки опыта людей, и они просто реагируют: «Да, это ужасно», — но на самом деле это их не захватывает. То же самое происходит и со статистикой.

Как только речь заходит о 25 миллионах долларов и выше, не говоря уже о миллиарде, слушатель полностью отключается, ему уже не интересно, потому что цифры превышают его опыт и почти лишены смысла.

Миллионы американцев не знают, сколько миллионов долларов составляют миллиард.

Этот элемент конеретного, который должен быть достаточно мал, чтобы его можно было ухватить руками опыта, очень точно вписывается в общую картину проблем.

Вопросы должны быть доступны для восприятия. Очень важно, чтобы их можно было донести до людей. Важно, чтобы они были достаточно простыми, чтобы их можно было воспринять как призыв к объединению или боевой клич.

Это не могут быть общие понятия, такие как грех или безнравственность, хорошая жизнь или мораль.

Это обязана быть безнравственность хозяина трущобного дома, в котором страдают эти люди.

Теперь должно быть очевидно, что общение происходит конкретно, посредством опыта конкретного человека.

Общие теории приобретают смысл только тогда, когда человек впитывает и понимает конкретные составляющие, а затем соотносит их с общей концепцией.

Если этого не сделать, то конкретика превратится не более, чем в набор интересных анекдотов.

Таков мир, каким он предстаёт в общении.

Первые шаги

На первых шагах начинающий организатор должен обозначить себя или, другими словами, получить негласное разрешение на осуществление деятельности.

У него должна быть причина прийти — приемлемая для людей.

Любой незнакомец вызывает подозрение. «Что это за фрукт?»; «Зачем задаёт все эти вопросы?»; «Он действительно из полиции или из ФБР?»; «Что у него за интерес?»; «Что ему на самом деле нужно?»; «Чего хочет от этого дела?»; «На кого он работает?»

Ответы на эти вопросы должны быть приемлемыми с точки зрения опыта сообщества.

Если организатор начинает с признания в любви к людям, он тут же отворачивает всех от себя.

С другой стороны, если он начинает с обличения работодателей-эксплуататоров, домовладельцев из трущоб, полицейских, обдирающих торговцев, он оказывается внутри их опыта, и они принимают его.

Люди могут выносить суждения только на основе собственного опыта.

И в их головах возникает вопрос: «Если бы мы были на месте организатора, стали бы мы делать то, что он делает, и если да, то почему?»

Пока они не получат ответ, который хотя бы в какой-то степени устраивает их, им трудно понять и принять организатора.

Его признание в качестве организатора зависит от того, насколько ему удастся убедить ключевых людей — и многих других — что, во-первых, он на их стороне, а, во-вторых, у него есть идеи и он знает, как бороться за изменение ситуации; что он не один из тех, кто «просто делает своё дело», что он — победитель.

Иначе кому он нужен? Всё, что его присутствие будет означать, — то, что число в переписи населения изменится с 225 000 на 225 001.

Недостаточно убедить их в своей компетентности, талантах и смелости, — они должны поверить в ваши способности и смелость.

Они должны поверить в вашу способность не просто предоставить возможность для действия, власти, перемен, приключений, частичку драмы жизни, но и дать вполне определённое обещание, почти гарантию победы.

Они также должны верить в ваше мужество в борьбе с деспотичным истеблишментом, — мужество, которое они тоже начнут обретать, когда у них появится защитная броня организации власти, но которого не будет во время первых одиноких шагов вперёд.

Любовь и вера нечасто идут рука об руку.

Чаще всего сила и страх сочетаются с верой.

Неимущие не верят в ценность собственных суждений.

Они всё ещё прислушиваются к мнению имущих.

Они уважают силу высшего класса и считают, что «имущие» более умны, более компетентны и наделены «чем-то особенным».

Дистанция усиливает власть, так что уважение приобретает оттенок благоговения.

Имущие — это власть, а значит, и бенефициары различных мифов и легенд, которые всегда складываются вокруг власти.

Неимущие поверят им там, где сами были бы нерешительны и неуверенны в своих суждениях. Власть нельзя переступать, её нужно уважать и подчиняться.

Власть означает силу, а любовь — человеческую слабость, к которой люди относятся с недоверием. Печально, что власть и страх являются источниками веры.

Задача организатора — маневрировать и приманивать нынешнюю власть, чтобы она публично атаковала его как «опасного врага».

Слова «враг» достаточно, чтобы поставить организатора на сторону народа, отождествить его с неимущими, но этого недостаточно, чтобы наделить его особыми качествами, вызывающими страх и дающими ему средства для установления собственной власти против истеблишмента.

И здесь мы снова видим, что именно сила и страх необходимы для развития веры.

Эта потребность удовлетворяется использованием истеблишментом бренда «опасный», поскольку в этом одном слове истеблишмент показывает свой страх перед организатором, свой страх, что он представляет угрозу его всемогуществу.

И вот организатор получил своё «свидетельство о рождении» и может начинать.

В 1939 году, когда я впервые начал организацию сообщества за старыми чикагскими складами, на месте «Джунглей» Эптона Синклера, я действовал так, что уже через несколько недель мясокомбинаты публично объявили меня «подрывной угрозой».

Принятие «Чикаго Трибьюн» меня в качестве общественного врага закона и порядка, «радикала радикалов», дало мне многолетнее и постоянно возобновляемое свидетельство о крещении в городе Чикаго.

Поколение спустя, в чёрной общине в Саут-Сайде Чикаго, рядом с моей альма-матер, Чикагским университетом, именно яростные личные нападки на меня со стороны университета, дополненные нападками прессы, укрепили мой авторитет в чёрной общине, с некоторым подозрением относящейся к белой коже.

Компания Eastman Kodak и сеть газет Gannett сделали то же самое со мной в Рочестере, штат Нью-Йорк. В обоих чёрных гетто — в Чикаго и в Рочестере — реакция была следующей: «Судя по тому, как жирные коты из белых газет разрывают Алински на части, он должен быть классным парнем!» Я мог с лёгкостью отправиться в Хьюстон, штат Техас, или Окленд, штат Калифорния; в первом случае Ку-клукс-клан появился в аэропорту в полных регалиях с угрозами в адрес моей личной безопасности.

Хьюстонская пресса напечатала обвинения против меня со стороны мэра Хьюстона, а Общество Джона Берча провело массовый пикет.

В Окленде городской совет, опасаясь возможности моего появления в городе, принял широко разрекламированную специальную резолюцию, объявив меня нежелательным гостем в городе. В обоих случаях чернокожие общины получили возможность увидеть, как власть реагирует на это с необычайно сильным страхом и истерией.

Подтверждение своей компетентности — только часть работы на первом этапе организации. Для начала нужны другие свидетельства — свидетельства, которые подготовят к вопросу: «Кто звал вас сюда?» — с ответом: «Вы сами и позвали». Организатор должен быть приглашён значительной частью местного населения, их церквями, уличными организациями, общественными клубами или другими группами.

Сегодня моя известность и истеричная мгновенная реакция властей не только подтверждают мою компетентность, но и гарантируют автоматическое приглашение публики.

Примером может служить приглашение в чёрные гетто в Рочестере.

В 1964 году Рочестер взорвался кровавыми расовыми беспорядками, приведшими к вызову Национальной гвардии, крушению полицейского вертолёта со смертельным исходом и значительными человеческими жертвами и порчей имущества.

После этого город оцепенел от шока.

Город, гордившийся своим достатком, культурой и прогрессивными церквями, был ошеломлён и испытывал чувство вины, узнав о несчастной жизни в гетто и о том, что он ничего не может с этим поделать.

Городской совет церквей, представляющий протестантские церкви, обратился ко мне и спросил, могу ли я помочь организовать чёрное гетто, чтобы получить равенство, рабочие места, жильё, качественное образование и, в частности, возможность участвовать в принятии решений во всех государственных программах, затрагивающих их население.

Они также потребовали, чтобы представителями чёрной общины были те, кого выбирают сами чернокожие, а не те, кого выбирает белый истеблишмент.

Я проинформировал церковный совет о стоимости и сказал, что моя организация готова помочь.

Совет согласился с затратами и «пригласил» нас прийти и организовать.

Тогда я ответил, что церкви имеют право приглашать нас для организации своих людей в своих районах, но они не имеют права говорить от имени чёрной общины и тем более приглашать кого-либо в неё.

Я подчеркнул, что мы не являемся колониальной организацией, как те церкви, которые посылают своих миссионеров повсюду, независимо от того, приглашают их или нет.

Чернокожее сообщество хранило молчание, но в этот момент белый истеблишмент охватила паника.

Рочестерская пресса в статьях на первых полосах и передовицах подняла крик, что если я приеду в Рочестер, это будет означать конец доброго общения, Недели братства, христианского взаимопонимания между чёрными и белыми! Это означало, что я бы сказал чернокожим: «Единственный способ, которым вы можете добиться своих законных прав, — это организоваться, получить власть и сказать белому истеблишменту: „сдавайтесь, или пожалеете“»!

Чёрные читали, слушали и соглашались.

Из прессы и СМИ можно было предположить, что мой приезд в Рочестер был равносилен вторжению в город русских, китайцев и бубонной чумы.

Рочестерцы никогда этого не забудут, и нужно было быть там, чтобы поверить в это.

Итак, нас пригласили почти все церкви и организации в гетто, а также петиции, подписанные тысячами жителей гетто.

Теперь у нас было законное право находиться там, даже большее право, чем у любой из приглашающих организаций в гетто, потому что даже они не были приглашены основной массой своего сообщества.

Это преимущество — дивиденды от репутации, но здесь важен вопрос, как организатор без репутации получает приглашение.

Задача организатора — сделать приглашение для себя, агитировать, внедрять идеи, заразить людей надеждой и желанием перемен и назвать вас человеком, наиболее подходящим для этой цели.

Здесь инструментом организатора, как в агитации, ведущей к приглашению, так и в фактической организации и воспитании местного руководства, является использование вопроса, сократовский метод.

Организатор: Вы живёте вон в том убогом здании?

Ответ: Да. А что?

Организатор: Какого чёрта вы там живете?

Ответить: Что значит, для чего я там живу? Где ещё я должен жить? Я существую на пособие.

Организатор: О, вы имеете в виду, что платите за квартиру в этом месте?

Ответ: Да ладно, это что, розыгрыш? Очень смешно! Знаете, где можно жить бесплатно?

Организатор: Хм. Похоже, это место кишит крысами и насекомыми.

Ответ: Это точно.

Организатор: Вы когда-нибудь пытались заставить домовладельца что-нибудь сделать с этим?

Ответ: Попробуйте заставить его хоть пальцем шевельнуть! Если вам это не нравится, уходите. Это всё, что он может сказать. Есть ещё куча арендаторов.

Организатор: Что, если вы не заплатите за квартиру?

Ответ: Они бы выгнали нас через десять минут.

Организатор: Что, если никто в этом здании не заплатит за аренду?

Ответ: Ну, они бы начали выкидывать… Эй, знаете, им было бы трудно выгнать всех, не так ли?

Организатор: Да, наверное.

Ответ: Эй, знаете, может, у вас голова варит, — скажем, я хотел бы познакомить вас с некоторыми из моих друзей. Как насчёт выпить?

Программа лишь после власти

Одной из главных проблем в начале организации часто является то, что люди не знают, чего они хотят.

Обнаружение этого пробуждает в организаторе то внутреннее сомнение, которое разделяют очень многие, — компетентны ли массы людей принимать решения для демократического общества?

Шизофрения свободного общества заключается в том, что мы внешне верим в народ, но внутренне сильно сомневаемся, можно ли ему доверять.

Эти оговорки могут разрушить эффективность самого креативного и талантливого организатора.

Часто общение с малообеспеченными слоями населения отбивает энтузиазм в отношении «политического Евангелия демократии».

Это разочарование происходит отчасти потому, что мы романтизируем бедных так же, как и другие слои общества, а отчасти потому, что при общении с любыми людьми вы сталкиваетесь с клише, разнообразными поверхностными, стереотипными ответами и общим недостатком информации.

В чёрном гетто, если вы спросите: «Что не так?», — вам ответят: «Ну, школы сегрегированы». «Как вы думаете, что нужно сделать, чтобы школы стали лучше?» «Ну, они должны быть десегрегированы». «Как?» «Ну, сами понимаете».

А если вы скажете, что не понимаете, то незнание или неумение собеседника могут проявиться в защитной, враждебной реакции: «Вы, белые, изначально виноваты в сегрегации.

Мы этого не делали. Так что это ваша проблема, а не наша.

Вы начали, вы и закончите». Если вы продолжите эту тему, спросив: «А что ещё не так со школами сейчас?», — вы получите ответ: «Здания старые, учителя плохие.

Мы должны изменить ситуацию».

«Ну, а что за перемены нужны?» «Ну, все знают, что всё нужно поменять».

Обычно на этом всё и заканчивается.

Если вы затянете с этим, то снова нарвётесь на враждебную, защитную реакцию или на отказ, когда они вдруг вспомнят, что им уже пора бежать.

Проблема, которая не ясна организаторам, миссионерам, педагогам или любому постороннему человеку, заключается в том, что если люди чувствуют, что у них нет сил изменить плохую ситуацию, то они даже не думают об этом.

Зачем придумывать, как потратить миллион долларов, если у вас нет и никогда не будет миллиона долларов, — если только вы не хотите предаться фантазиям?

Если люди организованы таким образом, что у них есть возможность вносить изменения, то, столкнувшись с вопросами перемен, они начинают думать и задавать вопросы о том, как эти изменения осуществить.

Если учителя в школах плохие, то что мы понимаем под плохим учителем?

Что значит хороший учитель?

Как нам получить хороших учителей?

Когда мы говорим, что наши дети не понимают, о чём говорят учителя, а наши учителя не понимают, о чём говорят дети, мы спрашиваем, как можно наладить общение.

Почему учителя не могут общаться с детьми, а те — с учителями? В чём загвоздка?

Почему учителя не понимают, какие ценности существуют в нашем районе?

Как мы можем помочь им понять это?

Начинают возникать все эти и многие другие проницательные вопросы. Именно тогда, когда у людей появляется реальная возможность действовать и менять условия, они начинают обдумывать свои проблемы, — тогда они проявляют свою компетентность, задают правильные вопросы, обращаются к специальным профессиональным консультантам и ищут ответы.

Тогда вы начинаете понимать, что вера в людей — это не просто романтический миф.

Но здесь вы видите, что первое требование к коммуникации и образованию заключается в том, чтобы у людей была причина для знания. Именно создание инструмента или обстоятельств власти обеспечивает причину и делает знание необходимым.

Помните также, что бессильные люди не будут целенаправленно интересоваться жизнью, и что тогда они перестанут быть живыми.

С опытом приходит и знание того, что решение одной проблемы влечёт за собой другую.

Организатор, возможно, знает об этом, но не говорит; если бы он это сделал, то вызвал бы у остальных чувство бесполезности и столкнулся бы с ним. «Зачем это делать, если это означает новые проблемы? Мы сражаемся и побеждаем, а где награда? Так что давайте забудем об этом».

Он также знает, что то, за что мы боремся сейчас, когда речь идёт о жизни и смерти, скоро будет забыто, а изменившаяся ситуация изменит желания и проблемы. Обычно программа является продуктом власти.

Вы начинаете строить власть для определённой программы, а затем программа меняется, когда власть уже построена.

Реакция руководителей Вудлона была типичной.

В начале организации чернокожего гетто Вудлона было пять основных вопросов, связанных с обновлением города, и все они сводились к тому, чтобы не дать близлежащему Чикагскому университету снести гетто бульдозером.

Вудлонская организация быстро набрала силу и одержала ряд побед.

Восемь месяцев спустя город Чикаго выпустил новое программное заявление по обновлению городов.

В тот день лидеры Вудлонской организации ворвались в мой офис, гневно осуждая это программное заявление: «Городу это с рук не сойдёт, — за кого они себя принимают? Мы поставим баррикады на наших улицах — и будем бороться!»

На протяжении всей этой тирады никому из разгневанных лидеров и в голову не приходило, что новая политика города удовлетворила все пять требований, ради которых создавалась организация Вудлона.

Тогда они боролись за гамбургер; теперь же они захотели филе-миньон; можно продолжать повышать запросы. А почему бы и нет?

Организатор знает, что жизнь — это море переменчивых желаний, изменчивых элементов, относительности и неопределённости, и всё же он должен оставаться в рамках опыта людей, с которыми работает, и действовать в терминах конкретных решений и ответов, окончательности и определённости.

Поступить иначе означало бы подавить организацию и действие, поскольку то, что организаторы принимают за неопределённость, они воспринимают как ужасающий хаос.

На первых порах организатор выходит вперёд в любой рискованной ситуации, когда власть истеблишмента может лишить кого-то работы, вызвать просроченный платёж или любую другую форму возмездия, отчасти потому, что эти опасности заставят многих местных жителей отступить от конфликта. Здесь организатор выступает в роли щита: если что-то пойдёт не так, это будет его вина, на нём лежит ответственность.

Если они добиваются успеха, все заслуги достаются местным жителям. На ранних стадиях он выступает в роли септика, — ему достаётся всё дерьмо.

Позже, по мере роста власти, риски уменьшаются, и постепенно вперёд выходят уже люди, чтобы взять на себя риск.

Это часть процесса взросления, как для лидеров местного сообщества, так и для организации.

Организатор должен знать и чувствовать тени, которые окружают его в первые дни работы в сообществе.

Одна из теней — это то, что людям почти невозможно понять целиком, а уж тем более поверить в новую идею.

Боязнь перемен, как уже говорилось, — один из самых глубоких наших страхов, и новая идея должна быть, как минимум, изложена на языке прошлых идей; зачастую она должна быть поначалу разбавлена пережитками прошлого.

Рационализация

Весьма большая тень, которая падает на попытки организации в начале, — это рационализация вещей.

Каждый смотрит с точки здравого смысла или рационализации на то, чем занимается.

Любое действие несёт с собой его обоснование.

Один из политических боссов чикагских районов, печально известный схемами скупки бюллетеней и выдачей нескольких человек за одного, однажды разразился тирадой, хорошо приправленной алкоголем, о том, что я нелояльный американец.

В завершение он сказал: «А вы, Алински! Когда приходит этот великий день Америки, день выборов, день права голоса, за которое боролись и умирали наши предки, — когда наступает этот великий день, вы так мало заботитесь о своей стране, что даже не удосуживаетесь проголосовать больше одного раза!»

Организуя, необходимо осознавать огромную важность понимания той роли, которую играет рационализация вещей на массовом уровне, — аналогичную её функции на индивидуальном уровне.

На массовом уровне это оправдание жителей и руководства сообщества, почему они ничего не могли сделать до появления организатора.

Это такое ощущение, в первую очередь подсознательное, что организатор смотрит на них сверху вниз, удивляясь, почему у них не хватило ума, так сказать, и проницательности, чтобы понять, что с помощью организации и завладения властью они могли бы решить многие проблемы, с которыми жили все эти годы, — почему они должны были ждать его?

В связи с этим они выдвигают целый ряд аргументов против различных организационных процедур, но это не настоящие аргументы, а просто попытки оправдать тот факт, что они не двигались и не организовывались в прошлом.

Большинству людей кажется необходимым дать рационализацию своего поведения не только организатору, но и себе.

Насчёт отдельного человека психолог употребил бы термин «рационализации», а ещё «защитные механизмы».

У пациента есть ряд защитных механизмов, которые при лечении нужно сломать, чтобы подобраться к проблеме, — которую пациенту затем нужно побороть.

Гнаться за рационализациями всё равно, что искать радугу.

Рационализации должны быть узнаны, чтобы организатор не попал в ловушку проблем общения и не рассматривал их как реальные ситуации.

Крайний пример, но очень чётко показывающий природу рационализации, произошёл около трёх лет назад, когда я встречался с различными лидерами канадских индейцев на севере одной из канадских провинций.

Меня пригласили эти лидеры, желавшие обсудить свои затруднения и вытянуть из меня совет.

У канадских индейцев примерно те же проблемы, что у американских.

Они живут в резервациях, они сегрегированы, относительно говоря, и страдают от всех общих дискриминационных практик, которым подвергались индейцы с тех пор, как белый человек захватил Северную Америку.

По данным переписи населения Канады, численность индейцев там составляет от 150 000 до 225 000 человек из 22-24 миллионов.

Разговор начался с того, что я предложил, что общий подход должен заключаться в том, чтобы индейцы собрались вместе, преодолев все племенные границы, и организовались.

Из-за их относительно небольшой численности я решил, что им следует поработать с различными слоями белого либерального населения, заполучить их в союзники, а затем начать движение в национальном масштабе.

Я тут же столкнулся с рационализациями.

Диалог проходил примерно так. (Предварительно отмечу, что было совершенно очевидно, что происходит, поскольку по тому, как индейцы смотрели друг на друга, я понял, что они думают: «Итак, мы приглашаем сюда этого белого организатора с южной границы, и он говорит нам, чтобы мы организовывались и делали эти вещи.

У него в голове явно крутится мысль: „Что с вами, индейцами, не так, что вы сидите здесь уже пару сотен лет и не организовали эти вещи?“» Вот этим всё и началось.)

Индейцы: Ну, мы не можем организоваться.

Я: Почему же?

Индейцы: Потому что это способ белых людей.

Я (решив не заострять внимание, хотя это явно была неправда, поскольку человечество с незапамятных времён организовывалось, независимо от расы или цвета кожи, когда хотело добиться перемен): Я не понимаю.

Индейцы: Видите ли, если мы организуемся, это значит, что мы выйдем и будем бороться так, как вы нам говорите, а это значит, что мы будем развращены культурой белого человека и потеряем наши собственные ценности.

Я: И какие же ценности вы потеряете?

Индейцы: Ну, их очень много.

Я: Например?

Индейцы: Ну, творческая рыбалка.

Я: Что значит творческая рыбалка?

Индейцы: Творческая рыбалка.

Я: Это я уже услышал. Что за творческая рыбалка?

Индейцы: Ну, дело в том, что вы, белые, когда идёте рыбачить, просто садитесь и рыбачите, верно?

Я: Вроде того.

Индейцы: Ну, а у нас рыбалка творческая.

Я: Да, это вы говорите уже в третий раз. Так что это за творческая рыбалка?

Индейцы: Ну, во-первых, когда мы идём рыбачить, мы удаляемся от всего. Уходим глубоко в лес.

Я: Мы, белые, в целом тоже не привыкли рыбачить на Таймс-Сквер, знаете ли.

Индейцы: Да, но у нас всё по-другому. Когда мы выходим рыбачить, мы на воде, и слышно, как волны бьются о дно каноэ, и птиц на деревьях, и шелест листьев, и… понимаете, о чём я?

Я: Нет, ни капли. И вообще я думаю, что это какая-то дичь. Вы сами-то верите в это?

После этого повисла ошеломлённая тишина.

Стоит сказать, что я применил сниженную лексику не потому, что захотелось, это было намеренно.

Ответь я тактично: «Ну, я не совсем вас понимаю», — то следующие тридцать дней мы гоняли бы риторические вопросы туда-сюда.

Тут ругань буквально стала бульдозером, который помог в патовой ситуации.

Дальше мы перешли к творческим пособиям.

«Творческие пособия», похоже, были связаны с тем, что «так как белые украли земли индейцев, все соцвыплаты индейцам на деле являются платежом по рассрочке, который им и так причитается, и это не совсем пособия или благотворительность».

Что ж, на это ушло ещё пять или десять минут, и мы продолжали пробиваться через одну «творческую» рационализацию за другой, пока наконец не перешли к вопросу организации.

Интересно, что кое-что из этого было запечатлено Национальным советом по кино Канады, который снимал серию документальных фильмов о моей работе, и фильм с частью этого эпизода был показан на встрече канадских работников по развитию, где присутствовало несколько этих индейцев.

Во время демонстрации этой сцены белые канадские работники, занимающиеся развитием общин, смущённо смотрели в пол и искоса поглядывали на индейцев.

По окончанию один из индейцев встал и сказал: «Когда мистер Алински сказал нам, что мы говорим откровенную дичь, это был первый раз, когда белый человек действительно говорил с нами как с равными, — вы бы никогда не сказали нам такого.

Вы всегда отвечаете: „Ну, вижу вашу точку зрения, но не совсем её понимаю“, — и всё в таком духе. Другими словами, вы держите нас за детей».

Учитесь искать рационализации, поступать с ними как с рационализациями и пробиваться через них.

Не допускайте ошибку, запираясь с ними вместе внутри конфликта, будто это вопросы и проблемы, которые вы хотите адресовать местным.

Процесс власти

С того момента, как организатор входит в сообщество, он живёт, мечтает, ест, дышит и спит только одним — созданием базы власти масс, того, что он называет армией.

Он не берётся ни за какие большие вопросы, пока не создал эту базу власти масс.

Ему нечем браться за что-то.

Пока у него нет этих средств и инструментов власти, его «тактики» очень отличаются от властных тактик.

Поэтому каждый шаг вращается вокруг одного главного момента: сколько новобранцев этим он приведёт в организацию, будь то через местные организации, церкви, волонтёров, профсоюзы, банды с района или отдельных людей.

Вопрос только в том, как это увеличит силу организации. Если, проиграв в каком-то деле, он сможет получить больше людей, чем выиграв, значит, победа заключается в проигрыше, и он проиграет.

Изменения приходят с властью, а власть идёт от организации.

Чтобы действовать, людям нужно собраться вместе.

Власть — причина существования организаций.

Если люди пришли к соглашению о неких религиозных идеях и хотят власти, чтобы насаждать свою веру, они организуются и называют себя церковью.

Если люди приходят к соглашению о неких политических идеях и хотят власти, чтобы вополотить их в жизнь, они организуются и называют себя партией.

Причина одна для каждого.

Власть и организация — это синонимы.

Организатор, например, знает, что его главная задача — дать людям почувствовать, что они могут что-то сделать; знает, что, хотя они могут принять идею о том, что организация означает власть, они должны испытать эту идею в действии.

Задача организатора — начать укреплять доверие и надежду к идее организации, а значит, и к самим людям: одерживать ограниченные победы, каждая из которых будет укреплять уверенность и чувство, что «если мы можем сделать так много с тем, что у нас есть сейчас, только подумайте, на что мы будем способны, когда станем большими и сильными».

Это почти как вести призового бойца по дороге к чемпионству: нужно очень тщательно и избирательно искать ему соперников, прекрасно понимая, что некоторые поражения будут деморализующими и завершат его карьеру.

Иногда организатор обнаруживает такое отчаяние среди людей, которых ему нужно выставить на схватку на ринге.

Пример случился в ранние деньки Задворок Чикаго, первого сообщества, которое я пытался организовать.

Район был совершенно деморализован.

Люди не были уверены ни в себе, ни в соседях, ни в том, за что боролись.

Тогда мы устроили им купленный бой на ринге.

Одной из основных проблем Задворок тогда был необычайно высокий уровень детской смертности.

Несколько лет назад район обслуживало Общество соцподдержки младенцев в своих больницах.

Но примерно за десять или пятнадцать лет до моего появления в этом районе Общество соцподдержки младенцев выгнали, потому что ходили слухи, что его сотрудники распространяют информацию о контроле рождаемости.

Тогда церкви изгнали этих «слуг греха».

Но вскоре людям стали отчаянно нужны медицинские услуги для младенцев.

Они позабыли, что сами выгнали из своего общества в Задворках Общество соцподдержки младенцев.

Я изучил ситуацию и сделал вывод: чтобы они вернулись обратно в этот район, достаточно попросить.

Но эту информацию я оставил при себе.

Мы собрали срочное совещание, рекомендовали собраться комитетом и пойти в офис общества с требованием медицинских услуг.

Нашей стратегией было не дать и слова сказать их представителям; стучать по столу и требовать вернуть услуги, не давая им нас прервать и сделать заявление.

Мы разрешим им говорить только после того, как закончим сами. С таким тщательным внушением мы ворвались в Общество соцподдержки младенцев в центре города, назвали себя и начали тираду, состоящую из воинственных требований, отказываясь дать им что-либо сказать.

Бедная женщина пыталась при этом ответить: «Ну конечно мы вам их предоставим. Да прямо сейчас».

Но она так и не смогла ничего сказать, и в итоге мы перешли к бурной дискуссии на тему: «И мы не примем „нет“ в качестве ответа!» Тогда она отвечала: «Ну, я пыталась сказать вам…», — и я вмешался требовательно: «Так да или нет?» Она ответила: «Ну конечно же да». Я сказал: «Это всё, что мы хотели знать».

И мы гурьбой вышли наружу.

Всю дорогу назад в Задворки можно было слышать, как члены комитета говорят: «Ну, вот так вещи и делаются: отчитываешь их и ни слова не даёшь вставить.

Если мы смогли добиться этого с теми немногими людьми, которые есть в нашей организации сейчас, только представьте, что мы сможем, когда у нас будет большая организация». (Я предлагаю критикам, прежде чем считать это «уловкой», поразмыслить над прошлым обсуждением средств и целей.)

Организатор одновременно несёт множество функций, ведь он анализирует, идёт в атаку и саботирует структуру сложившейся власти.

Гетто или трущобы, в которых он проводит организацию, — это не общество анархии.

Не существует такого понятия, как неорганизованное сообщество. Использовать два слова «дезорганизация» и «сообщество» вместе — это противоречие в терминах: само слово «сообщество» означает организованную, коммунальную жизнь; людей, живущих организованно.

Люди могут испытать череду не состоявшихся успехов, от которой их желание участвовать в процессе может казаться атрофированным.

Они могут жить в анонимности и изголодаться по признанию как личностей.

Могут страдать от различных форм лишений и дискриминации.

Могут принять анонимность, поддаться апатии.

Могут отчаяться дать детям в наследство мир получше.

С вашей точки зрения их существование может казаться крайне негативным, но факт в том, что их организовали жить так.