Правое полушарие

7

Состав подобрался пестрый; пассажирские вагоны чередовались с товарными.

Младоконь поселил своих пассажиров в товарный вагон, где уже находилось человек тридцать; по своему виду вся эта публика безнадежно выпадала из мозаики благонамеренных элементов. Новое обиталище удручало: сено-солома, навозные кучи, холодные сквозняки - тем удивительнее был обед, накормили неожиданно сытно.

Фалуев полностью пришел в себя. Правда, он до сих пор наполовину мыслил себя в покинутой церкви - не разумом, но общим восприятием действительности, которое не спешило перемениться.

– Что думаете, Константин Архипович? - обратился к нему Боков. Было темно, дверь придвинули и заперли. - К лучшему оно обернулось или как?

– Не знаю, Василий Никитович, - честно сознался Фалуев и привычно поднес руку к лицу, чтобы поправить очки, но тех не оказалось.

Когда поезд тронулся, Лебединов устроился возле самой широкой щели, чтобы докладывать остальным о пути следования. Попутчики подобрались нелюбопытные, предпочитавшие жаться гуртом в середке; на место у щели, где сильно дуло, никто не претендовал, и Лебединов беспрепятственно следил за голыми лесами и белыми полями. Но вскоре не выдержал и он, покинул свой пост и перебрался поближе к товарищам. Их группа сделалась сообществом побратимов, а потому держалась особняком от остальных подневольных, которые не особенно и стремились к смычкам, глядели настороженно и в большинстве своем принадлежали к деклассированному сословию, еще не успевшему выродиться в уголовное.

– Двоеборов, возьмите себя в руки, - Фалуев, вернувшийся к жизни, немедленно взялся за привычное ему лечебно-профилактическое дело. - Эдак вы, голубчик, расхвораетесь. Тоска плохо сказывается на почках… К чему сокрушаться? мы теперь - как небесные птицы, не думающие о завтрашнем дне…

Делопроизводитель, еще недавно вступившийся за Константина Архиповича, отвечал не без иронии - только лицо оставалось прежним, безучастным:

– Никак вы, Константин Архипович, уверовали?

– А если и так - что здесь такого?

– Нам всем было знамение… я хотел сказать - вразумление, - подал голос отец Михаил. - И камень уверует - не потешайтесь, господин Двоеборов, над неофитством.

– И кто послужил орудием? - ехидно осведомился тот. - Товарищ Младоконь?

– Он, - серьезно кивнул батюшка. - Во храме Божьем, коему разрушену быть попущено, с соизволения Божьего оказались; Его же промыслом из храма вышли, как иудеи из плена Египетского…

– Вы не на амвоне, отец Михаил, говорите тише, - напомнил Лебединов. - И проще, как трудовой народ изъясняется. Не искушайте Господа-Бога вашего.

Двоеборов снизошел до легкой жалостливой мимики:

– Стало быть, наш освободитель, наш комиссар Младоконь - Моисей?

– Ничуть не удивлюсь, - поддакнул Боков, грешивший симпатией к "черной сотне", но, как ни странно, не упускавший случая поддеть отца Михаила. - Известно ли вам, сколько таких Моисеев к нам переправили германцы? Что там один пломбированный вагон - эшелоны!… Этот Моисей многолик… он потрудился в ипостаси Младоконя, теперь опекает нас в лице Иегоды Еноха Гершоновича… Скоро будет вам и неопалимая купина… да к сорока годам трудовых работ…

Фалуев оглянулся:

– Прекратите, господа. Не будьте детьми, на нас донесут.

– На нас и так донесут и уже донесли, - возразил Боков. - С Божьего соизволения…

…Паровоз набирал скорость, то и дело испуская гудки от переизбытка революционных чувств. Пейзаж не менялся, но Лебединов, вернувшийся к наблюдению, отметил, что поезд и в самом деле летит на юг.

– Сразу нас, во всяком случае, не кокнут, - произнес он задумчиво. - Иначе к чему такие путешествия?

– Не забывайте, что их действия иррациональны, - мрачно ответил Боков. - Запросто могут отправить на расстрел, скажем, в Сухум, и сами не сумеют объяснить, почему туда.

Впоследствии отец Михаил не преминул указать ему на факт ясновидения, ниспосланного свыше, так как Сухум - пункт назначения, названный наобум - подтвердился.

– Издержки переходного периода, - вздохнул Фалуев. - Когда все уладится и настроится, начнут расстреливать в строго установленных местах.

– Не хватит мест, - усмехнулся Двоеборов.

– Россия велика.