Правосудие Йезма

Глава пятая

Энли красочно расписывал поимку пробравшегося в его дом злодея всем знакомым, при этом более чем щедро воздавая дань смелости Фарруха, который в одиночку победил негодяя, отправившего на Серые Равнины трех лучших охранников. Действуя через своего родственника, он добился аудиенции у короля и уговорил его лично осудить негодяя, подчеркнув, что тем самым монарх выкажет свое благосклонное отношение к купеческому сословию, а это, в свою очередь, убедит весь мир, что вести дела в Аренджуне становится безопасно. Поразмыслив, Митридатес согласился с купцом. Столь благосклонно отнесся он и ко второй его просьбе — принять достопочтенного Фарруха. Затем правитель и вовсе осчастливил Энли, сказав, что суд будет происходить в его доме — там, куда так стремился наглый вор.

— Думаю, суд над этим мерзавцем не займет много времени, — сказал Митридатес, — а сразу же после этого я поговорю с твоим гостем.

Вскоре о решении короля знал уже весь город. Аренджунские купцы пребывали в восторге. За неполных два месяца действия королевского указа уже поймали нескольких самых дерзких и знаменитых грабителей, в том числе и гандера Бенто, одно имя которого внушало купцам леденящий ужас. Суд над гандером должен был состояться через три дня, перед самым праздником середины лета. И судить его намеревался сам король, чтобы всем остальным мерзавцам в Аренджуне было над чем подумать.

На постоялых дворах шепотом передавались рассказы о тех издевательствах, которым подвергались жертвы Бенто. Говорили, что гандер снюхался с черными магами и скармливает убитых исчадиям Зла. И хотя никто не мог сказать, что видел это собственными глазами, страшные преступления Бенто считались само собой разумеющимися, а то, что не осталось свидетелей — вполне закономерным, ведь никто еще не возвращался с Серых Равнин.

Правда, было неясно, откуда стали известны такие ужасающие подробности, но этим вопросом никто не задавался. Никого не смущало и то, что пойманный, по слухам, вовсе не походил на гандера. Бенто был худым, жилистым и светловолосым, в то время как попавшийся вор, наоборот, имел отлично развитые мускулы (худым его не назвал бы даже отчаянный враль) и копну длинных черных волос. Но робкие замечания немногочисленных скептиков заглушал дружный хор голосов, проклинающих гандера, которому ничего не стоило изменить свой облик. В этом видели лишь очередное доказательство его виновности.

Сам Бенто, услышав рассказы о том, что его поймали и скоро будут судить, лишь мрачно хмыкнул. В другое время он не упустил бы возможности от души посмеяться над этим, а то и явился бы к одному из купцов, изображая призрака, но сейчас его больше волновала судьба приятеля. Неписаный кодекс чести воровской общины Аренджуна требовал приложить все усилия, чтобы освободить товарища, и мысли гандера были заняты только этим. Но чем больше он размышлял, тем более невозможным представлялся ему побег.

А невольный виновник всей этой суеты в это время сидел, скованный по рукам и ногам, в подвале дома Энли.

Под действием яда Конан пробыл без сознания до середины следующего дня. Очнувшись, он сначала не мог понять, что с ним происходит — то ли долгое беспамятство, то ли яд, которым была пропитана отравленная стрела, стали тому причиной. Он попробовал пошевелиться, но едва смог двинуть рукой. Осмотревшись, киммериец увидел, что сидит в маленькой сырой клетушке, которую освещал единственный факел, закрепленный на противоположной стене. Окон не было: а в углу виднелась прочная, окованная железом дверь.

Он вспомнил схватку с охранниками в сокровищнице. Когда купец, облаченный в широкий халат, выпустил в него отравленную стрелу, Конан не сомневался, что вскоре предстанет перед лицом Крома. Но, видимо, его решили взять живым, чтобы вдоволь поиздеваться, прежде чем убить. Варвар знал: многие цивилизованные заморийцы таким образом мстят грабителям за свой постоянный страх. Но он не был бы самим собой, ожидай он покорно мучительной смерти. При рождении Кром вдохнул в него волю к жизни для того, чтобы он мог противостоять ударам судьбы. И даже если ему суждено умереть под пытками, он до последнего мгновения не оставит попыток вырваться из рук палача.

С трудом поворачивая голову, киммериец обнаружил, что на руках и ногах его надеты кандалы. Тяжелая железная цепь, обвитая вокруг пояса, была прикреплена к стене. Тюремщики не позаботились кинуть пленнику даже связку соломы, и всей кожей варвар ощущал сырость пола и стены.

Чтобы размять мышцы, совсем онемевшие от яда и долгой неподвижности, он начал сгибать и разгибать руки. Для варвара не было ничего хуже беспомощности, и он изо всех сил пытался вернуть своему телу силу и гибкость. Но оцепенение не проходило. Несмотря на все усилия, Конан добился лишь того, что смог едва шевелить руками и ногами. Движения были странно медленными, вялыми, словно в кошмарном сне. Выдохшись окончательно, он прислонился спиной к стене и прикрыл глаза. В это мгновение открылась дверь и в комнату вошел один из охранников-бритунцев. Конан притворился спящим, но сквозь ресницы внимательно следил за вошедшим. Если тот приблизится вплотную, у киммерийца появится надежда на спасение.

Стражник бросил опасливый взгляд на скованного варвара, поставил на пол глиняную миску с водой и подвинул ее к пленному концом копья, оставаясь вне пределов досягаемости могучих рук киммерийца. Затем бросил на пол несколько лепешек и кусок жареного мяса и вышел, осторожно прикрыв за собой дверь.

При виде еды киммериец внезапно почувствовал зверский голод. Не дожидаясь, когда стражник уйдет, он дотянулся до мяса и впился в него зубами. Поев, он устроился поудобнее (насколько позволяли цепи) и уснул.

Он проспал весь день и последовавшую за ним ночь, а проснувшись, почувствовал себя вполне свежим. Действие яда окончательно прошло: сознание стало ясным, а тело — послушным.

Проверив прочность цепей, Конан убедился, что сковавший его человек потрудился на совесть: все звенья были прочными и ни одно не поддавалось титаническим усилиям могучих мышц. Он продолжал свои попытки освободиться, наполняя камеру звоном цепей, когда к нему явился новый посетитель.

В сопровождении стражника в дверном проеме возник Фаррух, облаченный в тот же самый халат, что и накануне. Приказав охраннику выйти, он уселся на принесенный стул. Темно-карие глаза встретились с ярко-синими. Как и в прошлый раз, Конан почувствовал странную гипнотическую силу, таившуюся в этом взгляде, но сейчас купец проиграл безмолвный поединок. Будто задумавшись, он отвел глаза.

Прерывая затянувшееся молчание, Фаррух медленно произнес:

— Ты мне нравишься, варвар. Ты силен и отважен. Я могу помочь тебе избежать мучительной и позорной смерти в руках палача. Конечно, тебе придется заплатить.

В глазах Конана появился интерес:

— Ты можешь меня освободить? Как?

— Способов много, и тебе незачем о них знать. Достаточно того, что ты сохранишь жизнь. Ну так как, согласен?

— А что потом?

— Жизнь, которая не снилась многим из богачей этого мира. Даже в Чертогах Митры не увидишь большей роскоши и великолепия. Ты будешь жить в прекрасном месте, в саду, сравниться с которым не могут даже легендарные сады царицы Семирамис. Самые красивые женщины будут рады выполнить любое твое желание. Попав туда, ты сможешь должным образом оценить наше могущество.

— И где же этот твой сад? — задал еще один вопрос Конан.

Он тянул время, пытаясь понять, зачем понадобился этому лису в шелковом халате. Одного взгляда на Фарруха было достаточно, чтобы стало ясно: этот человек ничего не делает просто так. Немного поколебавшись, купец ответил:

— Тебе незачем знать это. Но я могу сказать, что в горах Кофа еще сохранилось достаточно замков сыновей Йезма.

— Сыновей кого? — удивленно переспросил варвар.

Фаррух снисходительно улыбнулся:

— Ты слышал имена разных богов: Нергала, Деркэто, Сета. Но ты, как и многие другие, не знаешь высшего бога, по сравнению с которым все они — лишь отражения, проявления единого Начала. Люди не задумываются об этом. Глупцы! Они поклоняются раскрашенным деревяшкам или медным идолам и думают, что благодаря этому заслужат одобрение могущественных существ. Но сами эти существа немногим отличаются от кусков дерева. Они лишь слуги, подчиненные какой-нибудь идее, как собаки у трона своего повелителя Йезма. Он создал их, вдохнул в них жизнь. И так же, как тело не может двигаться без указаний разума, эти божества ничтожны без оживляющего их Начала — Йезма. И только мы, сыновья Йезма, служим не ящерице или змею, а Духу.

Конан почти ничего понял из рассуждений своего посетителя. Разговоры о богах никогда не интересовали его, и он решил выяснить кое-что конкретное.

— Так кто вы такие, разорви тебя Нергал, и что вам нужно? Вас что, выродило само это Начало, и вы хотите, чтобы змеепоклонники-стигийцы и все остальные подчинились ему?

— Йезм не нуждается в жертвах на алтарях, ему нужно служение. Многие люди поклоняются Митре или Сету, но служат нашему Отцу и Магусу — первому из его сыновей на Земле. Важны не их мысли, а дела, которые они совершают. Давно, еще до Катастрофы, изменившей границы моря и суши, когда на земле существовали другие государства — Валузия, Атлантида, Грондар, — появились мы, общество Сокрытых. Люди и тогда в своем невежестве поклонялись разным богам, и только мы чтили Йезма. Властители всех стран вместе с жрецами преследовали нас, и мы прятались в горах, благодаря чему выжили в дни Катастрофы и сохранили свои знания. С тех пор мы и живем в таких замках, скрываясь от глаз непосвященных. Власть наша тем сильнее, чем меньше известность. Мы появляемся неожиданно и наносим удары тем, кто нам противостоит. — Фаррух вскочил с места и начал взволнованно расхаживать по тесной комнатке. — Многие правители разных стран пытались бороться с нами и погибли. Скоро земли, находящиеся под властью Магуса, сольются в империю, более величественную, чем забытая Валузия, и более могущественную, чем древний Ахерон, а люди, живущие в ней, даже не заподозрят, что стали слугами Йезма. А ты можешь занять в ней достойное место как преданный член нашего братства.

— Ну что ж, хорошо, — пробормотал Конан, на которого не произвели никакого впечатления слова о будущем могуществе. — Но ты не сказал главного: что потребуешь взамен?

— Немного. Иногда ты будешь выполнять поручения своего хозяина. От тебя требуется лишь одно — преданность нашему отцу Йезму.

— Какие поручения? — спросил киммериец, скрипнув зубами при слове «хозяин».

— Убивать тех, кого прикажут. Сейчас ты используешь только малую часть своих возможностей. Мы дадим тебе лучшее оружие, самые изощренные яды, подготовим тебя…

Фаррух, оживленно жестикулируя, широкими шагами расхаживал по комнате. Конан следил за ним терпеливым взглядом хищника, и, когда купец оказался рядом с ним, могучие руки киммерийца метнулись вперед и стиснули его горло.

— Пожалуй, я действительно смогу освободиться с твоей помощью, — прошептал варвар. — Позови охранника и прикажи ему снять кандалы и выпустить нас из дома. Иначе я сломаю тебе шею. Как только я окажусь в безопасности, отпущу тебя.

В глазах Фарруха не появилось и тени страха. Он посмотрел на Конана и коротко кивнул. Сразу же после этого киммериец почувствовал легкий укол в живот. Фаррух, неуловимым движением вывернувшись из внезапно ослабевших рук варвара, отошел в другой угол комнаты.

— Об этом я и говорил тебе, — усмехнулся он. — Ты сможешь справляться с людьми так же легко, как я с тобой. Тебе не будет угрожать никакая опасность, если ты не отступишь от наших указаний. Теперь ты понимаешь, что я предлагаю силу, которую ты не мог даже вообразить? Что ответишь?

— Наклонись, я не могу говорить громко, — прошептал варвар, делая вид, что теряет силы. Он был в ярости: свобода, казавшаяся такой близкой, вновь ускользнула от него, — но оставался холодным и спокойным.

Фаррух подошел и нагнулся. В тот же миг кулак варвара устремился вперед. Собрав все силы, преодолев тяжесть цепей и онемение, вызванное уколом йезмита, киммериец смог дотянуться до купца.

— Вот мой ответ! — заорал он.

Фаррух отлетел в сторону и едва сумел удержаться на ногах. Он выплюнул на ладонь выбитый зуб и посмотрел на киммерийца.

— Я мог бы убить тебя сейчас, — прошипел он, — и смерть твоя была бы страшна и мучительна. Но Йезму нужны верные слуги. Если ты передумаешь, охранник позовет меня. Если же нет, я позабочусь о том, чтобы ты умирал долго. — И тихо, словно призрак, он выскользнул из камеры.

Оставшиеся до суда два дня Конан провел в одиночестве. Лишь изредка заходивший охранник приносил ему еду. Самым мучительным для киммерийца была полная беспомощность, невозможность что-либо сделать. Он не впервые оказывался в цепях, но каждый раз ему удавалось освободиться. Теперь же его усилия ни к чему не приводили. Он напрасно пытался вырвать из стены крюк, к которому крепилась обмотанная вокруг пояса цепь, тщетно напрягал могучие мышцы, надеясь разорвать кандалы, тер звенья цепи, чтобы ослабить их — по всей видимости, Энли постарался сделать все возможное, чтобы его пленник не обрел свободу.

Киммериец почти не думал о предстоящей казни. Жизнь рано или поздно должна окончиться, и главное — достойно принять смерть. Его мучило другое — он не сможет умереть так, как подобает воину. Петля или топор палача — позорная смерть… Но, может быть, удастся захватить с собой хоть кого-нибудь из тюремщиков?