Праздник цвета берлинской лазури

11

Руджери, на этот раз в длинной тунике из белого льна, объявил начало «праздника смешения цветов», который сам и придумал. Приглашенных было немного: Манлио, Тициана и трое самых преданных помощников архитектора, Замир, эксперт по спецэффектам, американец Данни и ослепительный мексиканец Мануэло, художник по свету. Сначала Руджери потащил всех к странному сооружению, представлявшему собой нечто среднее между мольбертом, волшебным фонарем и биноклем.

— Это «Колорариус», изобретение Леонардо да Винчи. По его чертежам мы и построили этот аппарат.

Вблизи «Колорариус» напоминал старинный фотографический аппарат, накрытый черной тканью.

— Фантазия Леонардо поразительна: используя простейшие приспособления, он создал аппарат, который создает иллюзию мира в красках.

Манлио Каробби первым сунул голову под покрывало и как будто оказался в темпом тоннеле. В его глубине, на квадратном экране, он увидел черно-белую декорацию, которую еще предстояло раскрасить.

— Я вижу все в точности таким же, как в реальности.

— Подождите немного, сейчас вы поймете…

С ловкостью фокусника Руджери откуда-то извлек стеклянную пластину с пятнами синего, желтого, серого, золотистого цветов и вставил ее в переднюю часть аппарата. Как по мановению волшебной палочки, изображение окрасилось: синий цвет заполнил купол храма, серый — колонны, красный и золотистый — декоративную лепнину, голубой — струи фонтанов. Цветные пятна располагались на стеклянной пластине в строгом соответствии контурам декорации, что и позволяло добиться эффекта наложения. Тициана тоже захотела посмотреть. Она немедленно взвизгнула от восторга и несколько раз просила вставить и снова вынуть цветную пластинку. Все это напомнило ей детский калейдоскоп.

Следуя за своим предводителем, свита оставила «Колорариус» Леонардо и направилась к палитрам с красками. Начался новый спектакль. Руджери мелькал среди плошек и тюбиков. Он смешивал краски, насыщенность тона проверял на своем одеянии. Нанося отрывистыми движениями на белую поверхность льна беспорядочные, желтые, зеленые, красные, серые, коричневые мазки, он все больше становился похож на арлекина.

В каждую смесь Руджери также добавлял чуть-чуть песка, привезенного из Скрипичной бухты, отмеряя его с точностью песочных часов. Наконец, перемазанный красками с ног до головы, он решил, что настало время берлинской лазури, и подозвал Замира.

— Тебе, конечно, знаком цвет глаз Умберты. Недаром ты ни на секунду от нее взгляда не отводишь, да что там говорить, просто на ресницах у нее висишь, — заговорил он зло, чеканя каждое слово, пропитанное ревностью. — И если так, то покажи нам настоящую берлинскую лазурь!

Замир смиренно принялся за работу, спокойно смешал белую, небесно-голубую и черную краски. Запах скипидара повис в вечернем воздухе. Получился насыщенный синий цвет.

— Теперь попробуй его на моей тунике. Вот здесь еще есть чистое место, — заявил архитектор, ткнув в льняную ткань на уровне паха.

Каробби возмутился и отвел взгляд. Замир спиной ощутил недовольство Манлио и хотел было разрядить обстановку, но Руджери, будто одержимый, схватил юношу за руку, подтащил к себе и его кистью стал кружить в выбранной точке на белой льняной хламиде. Его пах украсило пятно цвета грозового неба. Вконец оскорбившийся Каробби схватил под руку Тициану. Супруга попыталась воспротивиться, чтобы досмотреть развязку: ей-то спектакль был явно по душе. Но муж потащил ее к дому.

Руджери был вне себя.

— Своим жертвенным видом ты умудрился разозлить Каробби! И все из-за того, что дыркой увлекся! — заорал он, тараща глаза.

Лицо Замира было непроницаемо, как у профессионального игрока в покер. Черты его казались застывшими, как будто высеченными из камня. Это еще больше взбесило Руджери.

— Ты мне дорого за это заплатишь! — завопил архитектор так истошно, что смог бы составить конкуренцию бормашине.

Схватил банку с лаком и швырнул ее оземь, будто желая таким образом поставить точку в их отношениях. Затем, буравя араба леденящим взглядом, Руджери ткнул в него кистью, смоченной в краске цвета берлинской лазури.

— Ты мне заплатишь, — повторил он снова и издал натужный вздох, похожий на всхлип.

Замир понял, что лучшим решением будет молча уйти.

Умберта зашла в спальню Тицианы, чтобы пожелать той доброй ночи. Будущая мать наследника Каробби казалась усталой.

— Как ты себя чувствуешь?

— Да ничего. Правда, было бы лучше, если бы доктор Серристори оставил меня в покое со своими дурацкими историями.

— Он же совсем старый. Но очень хороший врач и человек.

— Выдумал это жуткое будущее с машинами, которые делают детей, с женщинами без яичников и без менструаций…

Обе улыбнулись. Тициане очень хотелось посплетничать, и она ловко перевела разговор на Замира, прекрасно зная, что он нравится Умберте.

— А как поживает Замир?

Умберта сделала удивленную физиономию и неудачно соврала:

— Я редко его вижу.

— Я знала многих мужчин, но мало кто мог бы сравниться с ним. Может, извращенность добавляет ему прелести?.. Кстати, ты уже проверила?

— Что — проверила?..

— Ну, нормальный он или нет?

Умберта покраснела. Глаза Тицианы светились странным, недобрым огнем; скука жизни на вилле пробудила в ней чрезмерное любопытство.

— Помню, в Лондоне, где я участвовала в показе, за мной приударил парень, очень похожий на Замира, тоже женоподобный и грудь набухшая… Он так меня заинтриговал, что… В общем, я не отказала себе в удовольствии.

Умберта разглядывала свои тапочки. Она терпеть не могла, когда ее посвящали в интимные секреты.

— Потрясающая была ночь! Как будто ты одновременно с женщиной и с мужчиной. И с каким мужчиной! Его грудь особенно возбуждала. Такие эмоции, целый водопад ощущений…

Смущенная откровенностью свояченицы, Умберта попыталась сменить тему:

— Знаешь, а ты порозовела. Когда я вошла, ты такая бледненькая была…

— Не увиливай! Хочешь знать, был ли он сильным как мужчина?

Умберта кивнула скорее из вежливости, чем из любопытства.

— Был, и еще какой! Крепким, как сталь! Настоящий мужик, без вопросов, — безапелляционно заявила Тициана и, ухмыляясь, погладила свой живот, возвышавшийся над кроватью. — Так что не вздумай отказываться от такого удовольствия из-за глупых предрассудков, — завершила она свою речь и зарылась лицом в подушку: — Я посплю, а ты отправляйся выполнять долг влюбленной женщины!

Умберта побрела к баобабу, словно на прием к психоаналитику. Только ему она могла довериться. Тициана разбередила рану, которая мучила ее уже несколько дней. Отрицать очевидное не имело смысла: чувство к Замиру оказалось гораздо сильнее, чем она думала. Это был не каприз, в душе ее зарождалась большая, настоящая любовь.

Спустившись с небес на землю, девушка заметила, что на стволе баобаба звенят цикады, сидящий на ветке дрозд вглядывается в темноту, по морщинистым складкам коры снуют муравьи. Наконец-то они освоились с баобабом, приняли его за своего. Теперь великан не страдал от своей непохожести. Прижавшись к его стволу, Умберта внезапно взбодрилась. «Обошлось с баобабом — наладится и с Замиром», — подумала она.