Предания русского народа

Перун

Перун — начальнейший и первостатейный славянский бог, его признавали производителем грома, молнии, дождя, облаков и прочих всех небесных действий: стан его был вырезан искусно из дерева, голову имел серебряную, усы и уши золотые, ноги железные, в руках держал камень, украшенный рубинами и карбункулом, наподобие пылающего Перуна, то есть стремящейся молнии, огонь горел пред ним беспрестанно; храм его был в Киеве над Бурычевым потоком на высоком холме, также и в Новгороде; в жертву приносили ему волов, а иногда и пленников. При сокрушении идолов, киевский, сего бога истукан брошен был в Днепр и ниже порогов выкинут ветром на берег, от чего и прозвалось то место доныне Перунова гора. Другой же или сей идол, когда тащим был в Днепр и биен палками, испускал тяжкое вздыхание о своем сокрушении, то и прозвали то место, по которому влачим он был, Чёртово беремище; брошенный болван поплыл вниз, а идолопоклонники, не просвятившиеся еще святым крещением, шли за ним по берегу, плакали и кричали: «Выдибай, наш государь, боже, выдибай!» — то есть выплыви или выдь из реки, и будто бы идол тот, послушав гласы их, вышел на берег, от чего и прозвалось место то Выдубичи, однако крестившиеся славяне бросили его опять с камнем в воду. Таким же образом новгородский Перун, когда тащили его в Волхов, закричал: «Горе мне, впадшему в руки жестоких и коварных людей, которые вчера почитали меня как бога, а теперь надо мною так ругаются!»; потом, когда бросили его с моста в реку, то поплыл вверх и, выбросив на мост палку, вскричал «Вот что вам, новгородцы, в память мою оставляю!»; сие было причиною, что чрез долгое время новгородцы имели обыкновение по праздникам, вместо игры и увеселения, в честь сему идолу биться палками.

(«Абевегарусских суеверий»)

Волос, или Велес

В языческой жизни наших отцов было поклонение Волосу, или Велесу, истукану скотия бога, находившемуся в числе киевских божеств. Имя его известно нам еще по договорам русских с Царьградом. Так, в договоре Святослава с греками сказано: «Да имеем клятву от бога, в его же веруем, в Перуна и Волоса, скотья бога». По стародавнему закону наших отцов видим, что верование в Волоса, распространенное от Киева до Новгорода и Ростова, позднее всех прекратилось. Св. Авраамий Ростовский сокрушил идола Велеса в Ростове в XII столетии. Между тем как в Киеве он прекращен был великим Владимиром: «Волоса, его же именоваху скотья бога, повеле в Почайну реку врещи» (Макарьевская великая Минея рукописная). Наши стародавние поэты, по словам певца Игорева слова, считались Велесовыми внуками. Имя Велеса сохранялось долго в народных памятниках. В Новгороде былаВолосова улица. В Переславле-Залесском, при царе Василие Иоанновиче Шуйском, находился Волосов камень. В южной России перед жатвою старухи завивали бороду Волосу. Собрав горсть колосьев, не вырывая жито из корня, они завивали их между собою и завязывали в узел. Борода Волосова жницами оставалась неприкосновенною.

(И. Сахаров)

Святовид, или Световид

Святовид, или Световид — бог солнца и войны, почитался и имел храм на острове Руген (Рюген), в славянском городе Архон; каждый год архонские жители, как мужчины, так и женщины, приносили в храм подати. Истукан Святовида был преогромной величины, сделан из дерева крепкого о четырех лицах, наподобие фонаря, так, чтобы от всякой страны образ его видим был, может быть, это значило четыре времени года; идол сей был без бороды с завитыми кудрями, в короткой одежде, в левой руке имеющий лук, а в правой — рог из металла; на бедре висел у него превеликий меч в серебряных ножнах, в стороне лежали седло и узда коня его величины чрезвычайной. Сей кумир стоял в каплице, находившейся по середине храма, завешен был со всех сторон красными и великолепными занавесями. Один только бородатый жрец, который именем Святовида давал народу ответы в годовой день праздника, входил в каплицу, удерживая дыхание; а когда хотел отдохнуть, то выбегал к дверям каплицы и, выставив голову, дышал, боясь осквернить божество дыханием смертным. Сему Святовиду посвящен был белый конь, у коего из гривы и из хвоста не позволялось никому выдернуть ни единого волоса, сесть на него, кроме жреца, ибо архонцы верили, что Святовид ездил на нем побеждать их неприятелей. В уверение того они предлагали, что когда оставляли лошадь сию в конюшне, вычищенной и привязанной к яслям, то находили ее часто наутро, вспотевшую и замаранную так, как будто бы кто ездил на ней в дальний путь. От путешествия сего предвещали счастливый или худой конец своим ратям. Во время приношения жертвы, изъявляли Святовиду превеликое почитание; по окончании жатвы собирался весь народ перед его капищем для провождения великого праздника, для коего убивали в жертву множество скота. Пред собранием всего народа, у дверей храма, жрец, взяв из рук идольских рог с вином, которым он был наполнен за год перед тем, прорицал о плодородии года, ибо, ежели вина в роге немного убыло, то считалось это признаком плодородия, а в противном случае на плодородие не надеялись. При сем выливал священник вино из рога пред ногами Святовида и наполнял потом его новым вином, выпив же из рога за его здоровье, богатство и победу над неприятелями, наполнял его снова и вставлял идолу в руку. А для бранного гадательства втыкали стоймя пред храмом шесть копий, по два в ряд, одно подле другого в равном расстоянии, и ко всякой двойне привязывали копье поперек так высоко, как можно коню без прыгания перешагнуть; потом жрец по прочтении долгих и торжественных молитв, взяв с великими обрядами коня за узду, переводил его через три поперечные копья, и ежели конь переступал все три правою ногою, без помешательства с левою, то почитали оное за доброе предзнаменование пред-приемлемой войны; а ежели он, переступая копья, мешался, то признавали за худое предвозвещение; по сему конскому шаганию начиналась война или отлагалась…

Иногда болвану сему приносили в жертву и плененных христиан, коих, посадя на коня, во всей их сбруе, привязывали лошадь ногами к четырем сваям и, под приставленные с обеих сторон костры дров положив огонь, сожигали живых коня и всадника; о сих несчастных сожженниках утверждал жрец, что Святовид кровью их весьма услаждается. Из всех полученных корыстей давалась Святовиду третья часть; кроме сего, определяли еще ему для почести, с его стороны на брань, триста всадников, и оных всю добычу вручали его жрецу, который полагал ее в Святовидово сокровище, откуда не позволялось уже ни малейшие вынуть части. Наконец, в 350 году Вагдемар, король датский, взяв Архон, разрушил все храмы; а Святовидов истукан приказал рассечь на части и после сожечь.

(«Абевегарусских суеверий»)

Плихан и Ярило

В Александровском уезде (Владимирской губ.) на левом берегу реки Дубны, в смежных дачах деревни Дубны, Потапихи и других, есть одна лужайка, на которой, в июне месяце, ежегодно собирается крестьянский торжок. Это остаток пирования древнему суздальскому божеству Плихану или Палехану, и потому торжок этот всё ещё называется Плихановой ярмаркой. В версте отсюда есть и роща Плишиха или Плиханиха. По рассказам, помнят, что тут некогда бывали какие-то игрища, борьба, кулачный бой, верховой оскок. Нынче этого, кроме торжка, ничего нет.

Точно такие же ярмарки, как и Плиханова, есть: одна в Кирсанове (Тамбовской губ.), другая в селении Якимицах, на Ряжской большой дороге от Рязани в Тамбов. Но тут уже собирает народ не Плихан, а Ярило. Этот Ярило, кажется, был древний праздник с вакханалиями, буйством, пьянством, всяким развратом. Теперь и на Яриле только один простой торг окрестным скотом, лошадьми, мёдом и мелочами. В Можайском уезде, под Москвою, также недавно ещё честили Ярилу ярмаркою. Суздальский летописец в числе идолов его же называет Яруном.

Время празднования Плихана и Ярилы в один и тот же месяц и в одни и те же дни.

(М. Макаров)

Во многих местах Северо-Восточной России встречается празднование Яриле. В Тихвинском и в Валдайском уездах есть урочища под названием Яриловичи. В Черниговской и Костромской губерниях, в последней — близ Чухломы, есть Ярилово поле, под Кинешмою — Ярилова роща, где даже бывает гульбище под Яри лову (должно быть неделю). В Оренбургской губернии, в Дорогобужском уезде, есть Ярилово. Наконец, наш яровой посев.

Ярый, яровитый, яркий… В русском языке они имеют характер, не знающий препятствий, стремления, не знающие пределов. Во всяком случае, в Яриле соединяется то, что принадлежит весне и ее благотворному влиянию на природу, — мужество, сила и вожделение. Немудрено, что начало года в древности начиналось с весны, потому, может быть, что с весны оживляется природа и как бы оживает. Не потому ли у нас несколько раскаленных углей в печи называются жаром (словац. и чеш. Gar), а иногда говорят «яркий огонь». Этим словом выражают высшую степень света, его силу и прочее.

Костромское Ярило. В Костроме долгое время существовало обыкновение во Всесвятское заговение хоронить Ярилу. Похороны эти были до глупости безобразны. Так, какой-нибудь бедняк, нищий брал на себя поручение хоронить куклу мужчины, с чрезвычайно развитыми принадлежностями производительности, положенную в гробик, и пьяные, а подчас и трезвые, но суеверные женщины провожали этот гробик и нелицемерно плакали.

Ярилин праздник. Близ Галича есть поклонная гора; она находится близ села Туровского; там, как говорят, поклонялись мерянскому идолу Яриле, да и поныне, в неделю Всех Святых, галичане собираются праздновать и гулять.

В начале нынешнего столетия там поступали так: подпаивали мужичка и шутили с ним как хотели, требуя от него изображать собою Ярила.

Нужно, однако же, заметить, что не везде Ярилин праздник обозначен одним числом или одним временем. В селениях Рязанской и Тамбовской губерний бывает этот праздник в разные дни: то в день Всех Святых, то на другой день Петрова дня. Во Владимире на Клязьме — в Троицын день за Лыбедью, у Паталина моста. В Нижегородской губернии празднование Ярилы 4 июня соединяется с ярмаркой, и к этому дню поселянки вырабатывают деньги пряжею на лакомства и наряды. В Твери, празднество Яриле, или Яруле, уничтоженное ревностью архипастырей Мефодия и Амвросия в XIX веке, начиналось с первого воскресенья, после Петрова дня, в Трехсвятском саду, на речке Лазури, куда вечером собиралась молодежь, из горожан и других жителей слобод и посада, и плясали бланжу (танец из восьми пар) под балалайку или другой инструмент. Пользуясь этой возможностью, репужницы (вероятно, от слов «репу режут», или «от репы живут», т. е. мещанки) туда отпускали своих дочерей поневеститься.

Погребение Ярилы. Такое смешное в наше время событие торжествовалось еще в XVIII веке в Калязинском уезде, по дороге к Троице, в местности Мерли или Нерли, под старою сосною.

В Чистопольском уезде, в г. Савине, целую ночь пели и плясали в честь Ярилы. В Воронеже до 1763 года ежегодно отмечался, перед заговением Петрова поста, до вторника второго поста, народный праздник или игрище Ярило — остаток какого-нибудь древнего языческого торжества. В эти дни, на бывшую площадь в городе, за старыми Московскими воротами, стекались горожане и местные жители и составляли род ярмарки: к этим дням, в домах, по городу делались приготовления, как к великому празднеству. На месте, отведенном для развлечений, появлялся человек, избранный обществом. Его украшали цветами, лентами, обвешивали колокольчиками, на голову ему надевали колпак, тоже раскрашенный и украшенный лентами. При этом такого человека румянили, белили, а в руки давали позвонки (погремушки). На голову надевали высокий колпак, иногда из бумаги, украшали его лентами. В этом наряде, под именем Ярилы, ходил он по городу, сопровождаемый молодежью.

Это празднество сопровождалось играми и плясками, лакомством и пьянством, особенно кулачным боем.

(М. Забылин)

Яр-Хмель

Стукнет Гром Гремучий по небу горючим молотом, хлестнет золотой вожжой — и пойдет по земле веселый Яр гулять… Ходит Яр-Хмель по ночам, и те ночи «хмелевыми» зовутся. Молодежь в те ночи песни играет, хороводы водит, в горелки бегает от вечерней зари до утренней…

Ходит тогда Ярило ночною порой в белом объяринном балахоне, на головушке у него венок из алого мака, в руке спелые колосья всякой яри. Где ступит Яр-Хмель, — там несеяный яровой хлеб вырастает, глянет Ярило на чистое поле, — лазоревые цветочки на нем запестреют, глянет на темный лес, — птички защебечут и песнями громко зальются, на воду глянет, — белые рыбки весело в ней заиграют. Только ступит Ярило на землю, — соловьи прилетят, помрет Ярило в Иванов день, — соловьи смолкнут.

Ходит Ярилушка по темным лесам, бродит Хмелинушка по се лам-деревням. Сам собою Яр-Хмель похваляется: «Нет меня, Ярилушки, краше, нет меня, Хмеля, веселее, — без меня, веселого, песен не играют, без меня, молодого, свадеб не бывает…»

На кого Ярила воззрится, у того сердце на любовь запросится… По людям ходит Ярило без спеха, ходит он, веселый, по сеням, по клетям, по высоким теремам, по светлицам, где красные девицы спят. Тронет во сне молодца золотистым колосом, — кровь у молодца разгорается. Тронет Яр-Хмель алым цветком сонную девицу, заноет у нее сердечко ретивое, не спится молодой, не лежится, про милого, желанного грезится… А Ярило стоит над ней да улыбается, сам красну девицу утешает: «Не горюй, красавица, не печалься, не мути своего ретива сердечка — выходи вечерней зарей на мое, на Ярилино, поле: хороводы водить, плетень заплетать, с дружком миловаться, под ельничком, березничком сладко целоваться».

Жалует Ярило «хмелевые» ночи, любит высокую рожь да темные перелески. Что там в вечерней тиши говорится, что там теплой ночью творится, — знают про то Гром Гремучий, сидя на сизой туче, да Ярило, гуляя по сырой земле.

Таковы народные поверья про веселого бога жизни, весны и любви.

(П. Мельников-Печерский)

Сива, или Сева

— И этого кроткого, этого тихого и благодетельного божка алтари были обагрены кровью человеческою! — Так определили многие историографы нашей славяно-русской мифологии. — Варвары-язычники продолжают те же баснословы, — ни в чем не имели разбора, их рука не дрожала дорезывать невинность, так же, как и злодейство…

Но в самой натуре Сева была богинею всех произрастаний; трав, цветов, плодов и проч. Северные славяне ее изображали в виде молодой, нагой женщины: ее волосы висели до колен, в правой руке у нее было яблоко, а в левой — виноградная ветвь и проч. Наш русский народ всё позабыл это; и Сива, и алтари ее для него вековая тайна, что-то забвенное, о чем никто, никогда у нас не вспомнит; но посмотрите вот еще на землях Рязанских, в княжениях Московском, Владимирском, Тверском, на всех нивах пажитей и пожней великороссийских приспевает еще самый древний, положительный термин времени (большею частью в августе, в сентябре, и частью в конце июля месяца), когда и старый, и малый, и мужик, и баба, и парень, и девица все, все до единого, по принесении обычной молитвы о будущем урожая озимого хлеба, с новою теплою молитвою идут в чистое широкое поле, и там между различных плясок и песен, как будто нечаянно, захватив самого рослого, сильного, дородного мужика, тормошат, толкают и роняют его на землю, припевая с громким смехом:

Почти таков и весь смысл, и содержание песенных приговорок на праздниках о посеве хлеба; они, кажется, складываются по произволу. Здесь показано только, что Сива, хотя иногда и под именами Сева, Засева, Посева и проч., но не позабывается еще и поныне на великой земле Русской.

Многие иностранные искатели называют нашу Сиву божеством Цельтическим и говорят, что она — то же, что Опс-Консива (Ops-consiva), a Ops — одно лице с Цибеллою, дщерью неба и земли, супругою времени (Сатурна). У индийцев Сива также известна; но более под именем Иссы (Господствующей силы). Это действующая сила в природе.

*Фома — имя положительное, оно изменяется согласно с именем действующего лица в образе снопа. Как, например: Иван, Петрей (Петр), Лексей (Алексей), Лексан (Александр), Лисей (Елисей), Мишук (Михаил) и проч.

(М. Макаров)

Лель и Ладо

Ни Ладо, ни Лады нет теперь на сырой земле Русской, их нет у нас точно так же, как и Дидо, как и Леля. Спросите о том любого доброго русского человека: он — не грек, он — не римлянин, он не знает ни своей родовой Киприды, ни своего родного Амура. У него вам будет один ответ: о таких людях у нас не было и слуха, кормилец! Кто их ведает, велик свет белый, — всего не поймешь, не узнаешь! Но этот добрый человек, как и все наши добрые люди, также не слышит нынче ни о Велесе, ни о Белом боге, ни о многом другом прочем: что прежде и было, и жило по раздольям, полям и в вековых лесах земли Русской, и что теперь, чуть-чуточку, только дышит в одних наших листах печатных, на языках грамотных: в спорах, в догадках и в недогадках.

Укажите, однако, нашим же добрым людям, на их русские припевы к родной песне, потолкуйте с ними друйсески на безделье в их теплой хате; войдите в нее как-нибудь вечерком, под дымок от света лучины, и тут опять, между прочим, повторите ваш вопрос любопытный, спросите смелее своих хозяев: а что это у вас такое: ой! дидо ладо; допросите их, добрых людей, по-свойски, что такое они кумекают под их напевом: лёшеньки лели? И нет опять от добрых людей ответа, и опять: не знаем. — Но из песни слова не выкинуть, — заметит вам иногда, — какой ни на есть умный крестьянин. — Старики наши так же певали, — прибавит он. И больше нет вам слова: тут всё!

Был когда-то русский солдат, который говаривал, что припев: Лели, — почти то же, что и веселое: ура! что высвистливый виват! Можно ему верить? Но то и другое хорошо в своем месте, в своей поре, в своей сноровке: ура! и виват! добро в славном деле солдатском; лели и люли — выклик при пашнях амурных: одно — позыв к громкой работе богатырской; другое — радостный лепет полного счастьем сердечка. В белой груди у души — красненькой девицы, это бывает в то время, когда с нею девицею поживешь хоть минуточку рука в руку, когда захочешь этим проказливым словом: лели, залёлить от нее хотя бы один горяченький поцелуйчик. У кого на сердечке залёлёчит, того только красненькая девица излечит. Г. Сахаров не знал этой пословицы, а то бы и он сказал вместе с нами, что лели, — право, любовь!

Гваньини, Строковский и многие другие, впрочем, полагают, что Лель и Полель, о которых здесь у нас еще нет и слова, были в ранге богов у славян древнейших. Те же писатели добавляют, что матерью сказанных богов была Ладо.

— Готовившиеся к браку, — говорит наш старинный переводчик Строковского, — непременно приносили жертвы Ладо, и что, будто бы, даже в его, переводчиково, время, по некоторым странам славянским, на игрищах и сонмищах, в пении Лель и Полель возглашаются; и что тут же ветхую и дьявольскую прелесть Ладо на брачных весельях руками восплескают, а восплескивая ее, воспевают: Ладо! Ладо! Новейший воспоминатель сказаний русского народа (г. Сахаров) ничему этому не верит. Но Карамзин и другие исследователи всех трех идолов, а именно: Ладо, Леля и Полеля причисляют их к баснословию иллирийцев, или вообще к идолопоклонству всех славян южных. Некоторые из этих ученых в имени Лавдон или Ладо вычитывают греческого Марса, а в именах Леля и Полеля — Кастора и Поллукса (?!). Но при другом взгляде, те же ученые не отнимают Ладо и от русских славян.

Дни торжеств этому богу славянские историки определяют от 25 мая до 25 июня, лучшее время в целом русском году. Так, по крайней мере, было в главных местах празднеств Лелю и Ладо, мы хотим здесь сказать о Галиции и Ладомирии, о Литве и Самогитии, где еще недавно и в гостиницах, и на улицах, и на лугах, кружась хороводом, певали: Ладо, Ладо, ой! Дидо Ладо! То же свидетельствуют и наши хорошие дни весенние по нашим русским деревням и селам. Тут и наш русский народ так же кружится под припев: Ладо! Ладо!

Русский май месяц весь был составлен из праздников, то есть, начиная с самого первого дня его, дня пророка св. Иеремии. Это первые минуты встреч с теплым солнышком. За праздником солнышку отличены числа 13 (день св. Гликерии), 28 (день св. Никиты), 29 (день св. Феодосии). Наконец, по 25 июня следуют такие же отличительные дни: 13 (день св. Акилины), 23 (день св. Агриппины) и проч. Здесь все праздники цветные, травяные, посевные, хороводные под чистым лазоревым небом. Точно праздники любви!

Говоря еще раз о Ладо, спрашиваем, какое наше дитя позабудет свою нянюшку и ее приветную к дитяте песенку:

Такие ладушки распеваются перед дитятей в его утеху, и вот наше дитя едва начинает себя чувствовать, начинает плескать ручонками и говорить: ладо! ладо! Тут ему уже вестим дружный удар ручки в ручку, он вместе с этим ударом учится, как завязывать узелки дружбы, понимать, как умеет, что такое симпатия. Но к Дидо и Лелю не поют величанья наши нянюшки. Лель и Дидо — значения другой радости, других восторгов, или, как высказал добрый служивый, — это: ура! виват! вакханкино эвое!

Слово Дидис — значит: великий, следовательно, Дидис Ладо — великий Ладо! Но русский простолюдин теперь этого не угадывает и распевает свое Дидо Ладо без всяких заметок. Бывает время для народов, когда они, привыкнув к слову, хранят его при себе целые века, без объяснений, употребляют его часто совсем некстати, только по привычке, и — никак не могут с ним расстаться…

В «Слове о полку Игоревом» название ладо означает мужа. Так Ярославна называет своего супруга. Здесь теперь предстоят вопросы: что ж такое наша Ладо — бог, или богиня, или уж не было ли у нас двух божеств — Ладо и Лады, мужа и жены, двойственного Гименея, слитого в одно русское слово: лад, брак?

Халдеи, как свидетельствуют знатоки Древнего Востока, называли ночь: лельи, сирияне знали ее же под именем: лилъа, ассирийцы почти сходственно с тем же зовут свою ночь: лелю, у арабов это же слово изменяется на леилъ. У нас от всего этого составилось слово люлька — место для постели младенца. Эта люлька согласно своему происхождению от лельи, лильа, лелю и леиль укачивает, успокаивает наших детей и, может быть, напоминает нам самим, что и Лель наш, как ребенок, не мог обходиться без лёльки, любил в ней убаюкивать себя и всех любовью!

В Меленковском уезде Владимирской губернии под словом люли разумеют всякую хороводную игру.

Малороссияне лилей называют младенца.

Ходаковский (Чернявский) в своем «Путешествии по землям Славянским» насчитывает у славянских народов множество еще существующих селений и урочищ с такими названиями: Лели, Лелячи, Лелякино, Лады, Ладоны, Ладуницы и проч.

Из этих селений и урочищ Лелячи — в Рязанской губернии, в Егорьевском уезде. Ладышка и Ладомеры — в Старо-Русском округе. В Осташковском уезде Тверской губернии есть целая волость, которую зовут Велелья. Ходаковский думает, что это значит: Велий-Леля, то есть: волость (власть) Великого Леля.

В Белоруссии Venus (Венера) известна под именем Лейлевы. Она вошла даже в некоторые гербовники тамошних дворянских фамилий. Припев: лели-ладо весьма известен Литве. В Подольской губернии, около Межибожья на Буге, поют песни Великой Ладе. Во Владимире на Волыни ладовать и ладковать значит: славить свадьбу.

Упомянув о тех белорусских дворянских гербовниках, в которые закралась Лейлева, теперь укажем также, что и в числе именитых семейств новгородских почитались Леличи, Леляки, Лели, Ляли; от них потомки назвались Лялиными, Лелякиными, Леликовы и проч.

Нынешнее время, собственно, великороссийского празднования Лелю и Ладо, решительно можно положить в дни праздника св. Троицы, и особенно в Семик. Это время цветов, венков, покумленья, поцелуев через венки. Это настоящие праздники любви и дружбы, день союзов семейств: их семик. Наша Москва и другие русские города еще, и до сей поры, не перестали в Семик и в Троицын день украшаться цветами и зеленью.

Здесь кстати будет прибавить, что торжество Коляды, которое у нас празднуют со своими обрядами, 24 октября, едва ли заключает в себе чествование божества особенного от Лады. Не день ли это призывания ко Ладе, то есть: все к той же Ладо, к тем же дням брака, которые у славян обыкновенно заключались в свободное время от всех трудов и работ, а заготовлялись на вешних хороводах.

Достаточно ли всего этого для доказательств о том, что на Святой Руси некогда существовали и Лель, и Ладо, и что славяно-русский народ знал и любил их, и что еще у нас и доныне, по темному преданию, славят Леля и Ладо, то цветами, то песнями, то хороводами.

Иногда бедная Ладо, как что-то былое, знакомое, но теперь и нечистое, и презрительное входит даже в нашу брань народную. — Ну, те к ляду — скажет какой-нибудь бородатый Иван; коли бы, например, кто-нибудь спросил его, что такое Лель да Ладо?

Это так пришлось, к примеру; но и по этому же примеру ясно видно, что слово к ляду у нашего народа и теперь не чужое.

(М. Макаров)